Бесплатный фрагмент - Тысяча вторая ночь

В жаровнях наших стынут угольки,

Глад мучит летом, а зимою хлад,

Рычат на нищих уличные псы,

Встречаешь всюду брань и злобный взгляд.

Не сетуй — не простят нам нищеты…

Маламут не рычал; он скорее доброжелательно, чем настороженно, разглядывал незнакомых пока людей. С особым любопытством он тянул свой нос к Сашке; пацан, кстати, тоже был бы рад познакомиться с ним поближе — вон как горели его глазки восторгом и нетерпением. Николаич перевел взгляд на взрослых. В голове до сих пор теснились строки неизвестного произведения, которое — как он чувствовал — должно было послать его в следующее путешествие; не позднее, чем в очередную субботу. Откуда был вырван этот отрывок? Это предстояло выяснить, а пока — разобраться с его скрытым смыслом. Потому что ни Кирюхины (это была фамилия соседей), ни сам Кошкин с супругой под определение «нищеты» никак не подходили. Если верить словам Николая, ни «глад летом», ни «хлад зимою» никому из них не грозили. А голодные взгляды взрослых — особенно женщин — выражали не тревогу о будущем, а вполне естественный вопрос:

— А где сокровища? Где злато и каменья, которые ты приносил из прошлых вояжей в прошлое?!

И Виктор Николаевич совершенно искренне ответил, опустив руку на широкий затылок щенка:

— Вот сокровище, что прибыло со мной из Древней Руси двенадцатого века. Знакомьтесь — это Герой, моравский маламут.

— Как ты сказал? — задумчиво протянул Николай; очевидно, он когда-то изучал этот вопрос, потому что с сомнением в голосе сообщил всем, и прежде всего Николаичу, — про аляскинского маламута слышал, а вот про моравского…

— Ну, так откуда-то таких собак на Аляску ведь привезли? — резонно ответил ему вопросом Кошкин, — почему не из Моравии?

— А где это, Моравия? — вышла вперед Людмила, тоже забывшая на время о страшных клыках маламута.

Николаич не успел ей ответить. Потому что раньше него на задумчивость родителей отреагировал Сашка. Пацан ловко соскочил с рук отца, прильнул на мгновение к шее щенка, которую не смог обхватить ручонками… миг — и ошалевший от такой бесцеремонности Герой превратился в ездовую собаку. Сашок ловким движением заскочил на его широкую спину.

— Эй — эй! — тут же сдернул его Кошкин, — ему пока нельзя!

И повернулся к родителям шустрого паренька с чуть извиняющимся пояснением:

— Он ведь еще маленький, щенок — всего два месяца. Косточки еще растут, так что загружать их нельзя — вырастет кривоногим и горбатым.

— Щенок?!! — выдохнули сразу трое взрослых.

— Два месяца? — это уже один Николай шагнул вперед и ловко перехватил у Николаича ребенка.

Одной левой, кстати. Потому что правая так же бесстрашно, как прежде у сына, гладила широкий лоб маламута.

— А почему Герой? — это Сашок пропищал уже с рук отца.

— Потому что он действительно герой — самый настоящий, — с гордостью за пса заявил Николаич, — спас от злых происков иностранного агента целую княгиню — Ярославну; если кто слышал про нее.

— Слышали, — кивнула Людмила.

Она тоже когда-то училась в классе Виктора Николаевича, тогда совсем молоденького учителя, и отличалась изрядным прилежанием. А сам Кошкин, отметивший этот факт краешком сознания, вдруг задал еще один вопрос — себе:

— А что было бы, если княгиня там, в далеком одна тысяча сто восемьдесят пятом году, отпила бы из кубка? Или шальная стрела из греческого стана поразила Кассандру на стене Трои, когда я был в ее теле? Или…

На свете только тот судьбою одарен,

Кто осторожным и разумным сотворен,

Кто не пойдет сухой, не скользкою дорогой

Не осветив умом, не ощутив ногой…

Об этом — о своих вполне обоснованных опасениях — Кошкин рассказал всем уже дома. Герой успел обнюхать все в своем новом жилище; сожрать остатки борща и пельменей, и сейчас лежал в углу залы с довольной физиономией. А Николаич тут же пожалел, что рассказал об этой стороне своих удивительных путешествий; пока неисследованной стороне. Он, впрочем, не горел желанием исследовать ее. Так же, как и отвечать на вопрос Валентины:

— И как же ты, мой драгоценный, возвращался домой? Говорил волшебное слово?

Кошкин раньше о такой сугубо интимной подробности путешествий не распространялся. Стеснялся. И — задай сейчас этот вопрос кто-то другой — постарался бы увильнуть от него, перевести на что-нибудь другое. Да хотя бы на те же стихотворные строки, что сами всплывали в голове, обещая новые приключения. Но от Валентины отвертеться было невозможно. Это было проверено не раз; вбито и в подкорку глубоко внутри головы, и снаружи ее — крепкими кулаками супруги.

Не верь посулам жен и дев,

Их легким увереньям,

 Ведь их довольство или гнев

Подвластны вожделеньям.

Под их любовью показной

Скрывается измена…

Нет — в любви Валентины Николаич нисколько не сомневался; про измену даже думать не хотел — был уверен в своей половине на все сто. А вот вожделение, а тем более гнев… В-общем, Кошкин глубоко вздохнул и во всем признался. Первым не сдержал рвавшийся из глубины души смех Николай. Он сначала закашлялся, пытаясь сдержать хохот уже на выходе; не справился с этим, и захохотал громко и безудержно. Скоро в комнате смеялись все; даже Герой улыбался во всю зубастую пасть. А Николаич, махнув рукой, тоже засмеялся.

— Аякс…, — чуть не плакал сосед, — Одиссей; князь Игорь… Ну, и у кого из них длиннее…

— Бац! — Людмила, оказывается, тоже умела отвешивать подзатыльники собственному муженьку.

Судя по тому, что веселый Сашка ничуть не удивился, эта процедура в семье Кирюхиных была давно отработана. А Валентина, задумчиво поглядев на собственную длань, еще задумчивее протянула:

— Так вот почему ты не спешишь лечить свой простатит?!

Кошкин смутился теперь совсем окончательно; такой подставы от собственной жены он никак не ожидал. А Валентина Степановна вдруг озарилась теплой улыбкой:

— Этот ты, Витенька, терпишь, чтобы точно вернуться назад, ко мне?..

Николаич, вообще-то, никогда не задумывался о том, что его путешествие в прошлое может иметь билет в один конец; однако, попробовал бы он не кивнуть сейчас головой!..

Пока Кошкин мужественно терпел жаркие объятия супруги, сосед, довольно покряхтывающий, ткнул пальцем на Героя:

— С этим зверем нужно что-то делать. В квартире ему не прожить; особенно, если он вырастет с годовалого теленка, как утверждает Николаич.

Вообще-то это утверждал не Кошкин, а моравский посол — через толмача. Но Виктор Николаевич возражать не стал. Он тоже вдруг пожалел Героя; перспектива у пса была одна — короткие прогулки на поводке, да гневные возгласы других собачников, которые будут грудью защищать своих маломерок от моравского маламута.

— Хотя.., — протянул он, вырвавшись, наконец, из объятий Валентины, и вообразив, с какой важностью он прогуливался бы по набережной Геленджика — с Героем на поводу.

— Вот что! — прервал его мечтания Николай, — мы сейчас едем смотреть наш новый особняк… ну, как особняк — домик загородный. Там рядом, вроде бы, еще один продается. По крайней мере, вчера на воротах объявление висело. Не хотите глянуть?

— Хотим! — это раньше Кошкина выкрикнула Валентина, заражая энтузиазмом и мужа, и обретенного сегодня нового члена семьи.

Герой стоял уже у двери, хотя волшебного слова: «Гулять!», — никто сказать не успел. Он повернул в нетерпении голову назад, к хозяину — как раз в то мгновение, когда тот с теплотой, гордостью и некоторым изумлением подумал:

— Ну, что за умница этот пес!

— А то! — ответил ему взглядом Герой…

Дом, в который за полчаса езды на джипе Николаич мысленно успел вселиться, и даже обжиться в нем, оказался миленьким двухэтажным коттеджем; со всеми удобствами, собственной скважиной и даже электрогенератором — на случай отключения электроэнергии.

— Хотя за два года, что я живу в нем, свет ни разу не отключали, — суетился хозяин особняка вокруг семьи Кошкиных, а точнее — вокруг двух семей.

Очевидно, он прочувствовал то нетерпение, что снедало Николаича с Валентиной; точно определил именно в них потенциальных покупателей. Цена Виктора Николаевича не интересовала; Валентина, естественно, начала торговаться, а сам он — с Николаем и Сашкой — вышел во двор (площадью в десять соток), где Герой уже чувствовал себя хозяином. Он и провел первую экскурсию по участку.

— Баня…, — остановился у немного почерневшего сруба Николаич, — хочу в баню.

Это он вспомнил, как недавно парился в княжеской бане. Конечно, здешняя не шла ни в какое сравнения с древнерусской — ни размерами, ни перечнем услуг, что предоставлялись клиентам.

— Не клиенту, а хозяину, — строго поправил себя Николаич в полной уверенности, что торг в доме завершится к полному удовлетворению сторон.

А Николай рядом хитро прищурился, и кивнул головой на соседний особняк, что возвышался своими тремя этажами за низеньким забором из пластикового штакетника:

— А это наши хоромы; мы их уже купили. Так что насчет баньки — это к нам, в субботу, после… ну, сам понимаешь, после чего.

— А здесь? — не захотел отпускать руки от прохладного бревна Кошкин.

— А здесь, — чуть нахмурился Николай, — еще учиться надо. А то натопишь так, что пожарников придется вызывать, или скорую — угореть можно махом.

Герой коротко гавкнул, предупреждая, что на сцене появились новые актеры:

Ее сиянием полны светила на восходе,

И луны светлые при ней горят на небосводе

 И преклониться перед ней все сущее готово

Когда является она без всякого покрова…

Это к бане шла, сияя лицом, Валентина. Следом семенил ногами не менее довольный хозяин усадьбы.

— Бывший хозяин, — обрадовался Николаич, правильно оценивший «сияние» супруги, — но что же это все-таки за стихи?..

Этот вопрос он задал уже всей честной кампании, когда она переместилась на соседний участок; точнее в тот самый трехэтажный дом. Людмила с Валентиной задержались на кухне, куда хозяйственный Николай уже успел завести продукты, а мужики (и Сашка в том числе) отправились осматривать хоромы Кирюшкиных. Кошкин соседям не завидовал.

— Двадцать, двадцать одно…, — это он считал окна в особняке.

Как-то так повелось, что в двухкомнатной квартире Кошкиных окошки мыл именно Николаич (и не только окошки!). Здесь бы он, по его собственным подсчетам, только этим и занимался.

— Нет, — усмехнулся он в глубине души, чтобы не обидеть Николая (!), — наш дом лучше.

На кухне тем временем творилось чудо, которое выплеснулось в прилегающую к ней столовую метражом не меньше тридцати «квадратов» (Николаич за единственный день приобщился к таким ласкающим слух словам и понятиям) — на большой овальный стол, застеленный белоснежной скатертью. Кошкин невольно пожалел маламута — пса оставили охранять родной дом, вместе со двором, так что он не мог видеть ни запеченной со специями индейки, ни салата оливье в огромной миске, ни источающего ароматный пар супчика на бараньих ребрышках…

— Как ты там сказал, про стихи? — отвалился, наконец, от стола Николай.

В руках он держал чашку с горячим чаем, но совсем не от этого напитка его щеки были румяными, как…

Николаич поискал в памяти отрывок, подходящий и этим щекам, и почти пустой бутылке «Камю» на столе; не нашел, и процитировал первый попавшийся:

Судьба! Довольно ты меня палила!

Повремени! Не посылай беды!

Ты доброй доли мне не отделила

И не вознаградила за труды!

— М-да…, — протянул Николай, — мрачновато. А может, ну ее, новую поездку. Мы и так неплохо поднялись. Судьба в твоем лице, Николаич, как раз «вознаградила за труды». Хватит, не будем ее, судьбу, дразнить.

Но теперь не остановить было уже Николаича:

— Что значит «ну ее»?! Ничего не «ну»! Что бы не провалилось в тартарары там, в прошлом, со мной ничего случиться не может. Да ты и сам, Коля, можешь подтвердить это.

— Это как?! — даже вскочил на ноги Николай.

— А так! — Кошкин стоял напротив него, и сейчас казался как бы не значительней соседа, намного превышающей его и ростом, и размахом плеч, — ты ведь заглядывал в дольмен, когда я там грезил в своих «путешествиях»?

— Ну, заглядывал, — не стал отказываться сосед, — ничего интересного там не видел. Лежит твоя тушка, сопит в две дырочки. И все.

— Вот! — поднял кверху палец Виктор Николаевич, — лежу и дышу. В крайнем случае, потрясете; или просто вытащите. Можете даже веревку к ноге заранее привязать.

Сашка на руках засмеялся — он как раз читал все ту же книжку со сказками Пушкина, и показал матери картинку.

— Ага, — засмеялась вслед за ним Людмила, — точно, как старик тащил невод из моря.

— С золотой рыбкой, — подхватил смех Николай, а Валентина, незаметно подкравшаяся сзади к супругу, обняла его так, что Кошкин утонул в объятиях.

— Моя ж ты золотая рыбка! — присоединилась она к общему смеху.

Николаич успел благоразумно прикусить язык; не стал вспоминать ни про старуху, ни про разбитое корыто…

А разгадка стихотворных строк никак не приходила. Загруженные в интернет, они не находили того шедевра, из которого были вырваны; хотя в голову приходили новые и новые строфы. Кошкин от отчаяния схватился за любимую Сашкину книжку — сказки Пушкина. Могучий талант Александра Сергеевича несколько отвлек внимание историка, но не более того. На подсказку великий русский поэт не расщедрился.