Тусклый свет электрических фонарей

Бездушный холод мрамора

— Мне сегодня опять снился сон… Подожди, подожди…

— Какой сон?

— Вчерашний. Мои пальцы росли, росли…

— Твои нежные пальчики?

— Ну вот, ты опять забыл. Я же тебе рассказывала.

— Нет, я не забыл. Росли, росли…

— И что же дальше?

— И… И выросли.

— Ах ты противный! Ты опять всё забыл! А вот я тебя сейчас подушкой!

— Не трогай подушку… Ой, черт! Ах вот ты как! Ну, моя подушка не хуже твоей!

— Получай, получай! Будешь знать, как забывать!

— Но я же всё помню!

— Ничего ты не помнишь!

— Ладно, не помню. Но зато готов слушать.

— Правда?

— Без сомнения.

— Ну ладно. Слушай опять. Только не вздумай снова забыть!

— Да не забуду, не забуду.

Кати отбросила подушку и расслабленно упала на мраморно-белые простыни, распластавшись по кровати. Я аккуратно сидел в уголке и любовался ее нежным телом, тающим в прозрачных складках тонкой рубашки. Улыбаясь, Кати рассудительно начала:

— Так вот. Пальцы. Они росли, росли, становились мягкими, такими, знаешь, как пухом покрытыми. И вся я становилась такая пушистая и мягкая… Не смейся, подушка у меня под рукой. Сначала я удивилась, что я такая пушистая, а потом поняла, что я — это не я. Ну, что, в общем, какая разница, пушистая я или нет. — Кати внезапно села на кровати и скоро продолжила. — Можно и пушистой быть. Когда я это подумала, мне вдруг почудилось, что я всё могу. Всё-всё. Тогда я встала и пошла к окну. Воздух за окном был такой плотный, что по нему не только летать — ходить можно было. И я бы полетела… Но тут… Да ты спишь!

— Нет, я всё слышу, — очнулся я. — Ты хотела полететь, но почему-то не улетела.

— Я оглянулась. Оглянулась и увидела тебя. Ты был такой смешной и перепуганный. Я засмеялась и…

— И что?

— И проснулась. Видишь, какой ты вредный — не дал мне полетать!

— Я не отвечаю за то, как веду себя в твоих снах.

— А вот и отвечаешь!

Тут я понял, что Кати слишком взбудоражена, чтобы уснуть, а поскольку всё, кроме моей бренной оболочки, дрыхло в потемках моего тела уже не менее часа, ситуация требовала самых решительных действий. Я потянулся к ней, обхватил руками ее расслабленное и в то же время слегка испуганное тело и поймал своими губами ее влажные, нежные и немного дрожащие губки.

Кати заснула на моем плече, а все мои сны, обнаружив свой ревнивый характер, обиженно разбрелись кто куда. Я лежал с открытыми глазами и равнодушно изучал нелепые полосы лунного света на потолке. Суетливые пылинки, так безудержно метавшиеся днем под солнечными лучами, сейчас были аккуратно разложены — каждая на своем месте. Внешняя тишина проникала в мои мысли, которые меланхолично растворялись в ее теплых объятиях. На их место приходили другие, давно забытые, даже не мысли уже, а бесплотные образы. И я представил вдруг весь огромный город, посреди которого я лежал. Темный город, наполненный снами, как затонувший корабль — водорослями и стайками светящихся коралловых рыбок. Сам город не спал, только в его душе возникали, переплетались, исчезали чужие видения, наполняя плоть каменных стен и мостовых ощущениями сбывшихся желаний и первой любви. Казалось, я чувствовал то же самое. Огоньки одиноких окон и ночных фонарей превращали темноту за пределами города в нерушимую пустоту, а сам он повисал в толще Мироздания как большая молчаливая рыба. Тоненькие сети телефонных проводов нервами пронизывали ее тело, и в этих сетях безмятежно спали люди. Их неподвижность не беспокоила паутину, и дневные хлопоты тоже подремывали, готовые встрепенуться в любой миг, лишь только дрожание паутины выдаст существование жертвы. И среди всех этих спящих душ лишь одна ярким светом пробивалась наружу, через прозрачную плоть. Кати…

— Кати! — я мгновенно проснулся и, не успев еще открыть глаза, повернул голову к окну. Полупризрачная фигурка Кати стояла босыми ногами на холодном белом подоконнике. Она смотрела в прозрачную глубину затаившегося города. Окно было открыто, и сумрачный ветер, пьяный тусклым светом ночных фонарей, фамильярно трепал ее волосы. Я вскочил на ноги и тихо повторил:

— Кати…

Кати обернулась, увидела меня и засмеялась:

— Какой ты смешной! Ну чего так испугался?

«Это сон, — с облегчением подумал я, — просто сон». И в тот же миг, противореча собственным мыслям, я сделал два быстрых шага к окну и крепко обхватил ее колени. Реальность обрушившихся на меня ощущений, казалось, разбила всё мое существо вдребезги. Я почувствовал ступнями ледяной пол, а всей кожей — холод ночного воздуха. Теплое трепещущее тело Кати напряженно и перепуганно окаменело у меня в руках. Я бережно поднял ее и аккуратно положил на кровать. Ее наполненные тьмой глаза не отрываясь смотрели на меня.

— Так это было… Это было на самом деле? — сказала наконец она.

Ответа на этот вопрос не требовалось, и я, не произнеся ни слова, крепко обнял ее.

* * *

В трубке прозвучала незатейливая мелодия из семи нот и длинный гудок.

— Алло.

— Привет, Кати!

— Привет!

— Всё там у тебя нормально?

— Ага.

— Сходила к врачу?

— Сходила. Какие-то таблетки дал. Говорит, что я после них буду как засыпающая рыба. А я не хочу как рыба.

— Ничего, пусть уж лучше как рыба.

— Ты зайдешь сегодня?

— Не знаю. Работы много. Поздно закончу. Но если всё же вырвусь, то зайду.

— Заходи. Я буду ждать.

— Постараюсь. Ну ладно, счастливо. Целую твои пальчики.

— Счастливо.

Я положил трубку и некоторое время неподвижно сидел и смотрел на стол, заставляя себя приступить к работе. Однако, как только я начал, мир исчез вокруг меня. В себя я пришел, только когда всё закончил.

Часы безмолвно сказали мне, что уже давно ночь. Я встал, потянулся, взглянул в окно. Свет фонарей отражался от блестящей глади улиц промокшего города. Надев плащ и шляпу, я спустился к черной блестящей воде асфальта и пошел по ней к Кати, вовсе не ощущая себя богом.

Я шел через улицы, а они проходили сквозь меня. Серпик луны в прорывах облаков потерял уже всякую надежду победить живое свечение ночного города. Я шел без мыслей по знакомым улицам, мимо гаснущих окон. Одинокие ночные автомобили время от времени пробегали мимо, разбрасывая во все стороны искорки брызг. Внезапно холод этих брызг коснулся моего лица, и я понял, что уже несколько минут стою на перекрестке, как бы ожидая кого-нибудь. Оглядевшись, я понял причину замешательства моего внутреннего поводыря. Перекресток, на котором я стоял, был мне незнаком. Беспомощно оглядевшись, я попытался вспомнить, как я сюда вышел. Всё вокруг казалось знакомым, но куда идти в этом знакомом месте, было неясно. Подойдя к темной и влажной, как кора старого дерева, стене, я вгляделся в табличку под разбитой лампочкой. На ней было написано: «улица Нелепая».

Я не знал никаких нелепых улиц. Наверное, самым разумным было бы повернуть назад и попытаться выйти к известным мне местам. Но мне не хотелось терять время, и, понадеявшись на удачу, я побрел вдоль невысоких домов с редкими горящими окнами.

Скоро я обратил внимание, что фонарей на улице становится всё меньше. Улица тянулась в бесконечность, пропадая во мраке. И вспышкой молнии этот мрак прорезало белое пятно. На перекрестке, в нише на углу дома, стояла статуя. Единственный фонарь этого перекрестка обнимал ее тело своим нежным светом. Перепрыгнув лужу, я подошел поближе. Мраморная обнаженная девочка, нагнувшаяся к мраморному кувшину, занимала центр этого ночного мира. Темнота вокруг нее поглотила дома, мокрую мостовую, черные листья молчащих деревьев и меня, случайного созерцателя из тени. Холод, заставлявший меня ежиться, не прикасался к ней, замирая в миллиметре от поверхности ее тела. Мраморные глаза блестели тонкой пленкой дождевой воды, и в них звездным небом отражались маленькие огоньки ночного города. Каменные губы мягко улыбались каким-то мыслям, ведомым лишь статуям.

С трудом оторвав взгляд от плавных изгибов ее тела, я посмотрел на слова, выбитые под нишей. Разобрав скрытые темнотой буквы, я прочел неуместную надпись: «В мастерской Бога, как в мастерской любого настоящего художника, царил хаос».

Я долго стоял в темноте рядом с каменным созданием, не обращавшим на меня никакого внимания. Только когда серый рассвет сделал ощутимее холод пространства, я встряхнулся и превратился из статуи в человека. Утренний свет менял всё вокруг, и, свернув на первом же перекрестке, я оказался в знакомом месте. Идти к Кати в такую рань было глупо, но, раз я начал ночью путь в этом направлении, мне хотелось всё же завершить его. Сначала я шел медленно, понимая бессмысленность спешки в пять часов утра. Но чем ближе я подходил к дому Кати, тем сильнее и сильнее мне начинало казаться, что мое ночное приключение имеет какой-то неуловимый, как забываемое сновидение, смысл. Чем пристальнее я разглядывал этот смысл, тем быстрее он терялся среди уверенных и рассудительных мыслей. Я пошел быстрее, и призрачное беспокойство начало нарастать вместе с темпом моей ходьбы. На улицах показались первые заспанные автомобили, и их нервный шум подхлестывал меня. Было уже совсем светло, казалось, ночная тьма перебралась из городского воздуха в мою грудь. Мне оставалось всего несколько кварталов, когда моя тревога выросла в панику и я побежал по лужам, пересекая серые улицы со злыми и равнодушными машинами.

Перед домом Кати я остановился. Темное распахнутое окно на высоком этаже и тело Кати на тротуаре, рядом с черной спокойной лужей. Казалось, что это маленькая блестящая рыбка, случайно выброшенная на берег. И тоненькая струйка крови, растворяющейся затейливыми завитками в агатовой воде. Было слишком поздно. Бездонная лужа выпила всю жизнь Кати.

Рассвет под мостом и человек с растрепанными волосами

Я долго не мог прийти в себя. Время исчезло. Дни сменялись ночами, ночи днями, а я всё жил в сером зябком утреннем сумраке. Я никуда не выходил, только бросил однажды мокрый ком земли на гулкую крышку гроба. Дожди сменились солнцем и ярким небом, поэтому я глухо зашторил окна. Но всё равно просыпался каждое утро в тот момент, когда восходило солнце.

Мое восприятие действительности изменилось, и мне начало казаться, что статуя, найденная мною ночью посреди промокшего города, и смерть Кати связаны между собой. Я вышел к неуместной радости солнца и мрачным призраком бродил по знакомым улочкам, пытаясь найти среди них незнакомую. Однако я и вправду хорошо знал этот район, и в нём не было места для незнакомых улиц.

День за днем я выходил из дому и проходил уже привычным маршрутом. Наконец, осознав бессмысленность подобных блужданий, я задумался. Теперь уже не мои ноги, а мои мысли ходили по кругу, тщетно пытаясь найти приемлемое объяснение. В конце концов я плюнул на весь этот хаос нелепиц и, не в силах больше оставаться в надоевших стенах или бродить по осточертелым переулкам, отправился в противоположную часть города.

Медленно бредя вдоль ограды старого парка, я благодарно впитывал в себя окружающую тишину. Вечерний ветер, пропитанный светом заходящего солнца, с легкостью выдувал из моей бедной головы прошлогоднюю пыль воспоминаний. Оранжевое небо беззаботно играло в ладошки со свежими листьями деревьев. Не было ничего, кроме этой ограды, этих деревьев и этого вечера.

Внезапно возникшая калитка заставила меня повернуть голову и бросить взгляд в глубину парка. Там, на темном фоне деревьев, стояла маленькая светлая фигурка.

— Кати… — прошептал я и, ничего не соображая, помчался сквозь шелест листьев к такому знакомому силуэту. Но уже через несколько шагов силуэт этот распался на отдельные пятна: на блики солнца, упавшие на песчаные дорожки, на белые стволы берез. Я остановился, удивляясь безумию своей радости, и в этот момент знакомый тихий смех раздался за моей спиной. Оглянувшись, я увидел Кати — так близко, что в ее существовании уже нельзя было обмануться. Она стояла, пронизанная последними лучами, смотрела на меня и смеялась. Струны солнечных лучей дрожали в такт этому смеху, и ее тело трепетало вместе с ними. Не в силах смириться с абсурдом реальности, я зажмурился и закрыл глаза ладонями. Но нежный смех Кати уже звучал со всех сторон и, казалось, даже внутри меня. Как стихает ветер, смех этот стал слабее, а затем исчез. Я открыл глаза. Солнце зашло. Кати нигде не было.

* * *

— Садись, чего стоишь?

— Я не могу сидеть! Представляешь, я бродил около парка и вдруг увидел…

— По крайней мере, не маячь перед глазами.

— Ладно. Остин, это очень важно!

— Ну хорошо, кого ты там увидел?

— Кати!

— Успокойся. Ты сам понимаешь, что тебе всё это померещилось?

— Как померещилось! Да я видел ее, как тебя сейчас!

— Может, тебе всё приснилось? Разве то, что ты видел, казалось тебе реальным?

— Мне и сейчас то, что я вижу, кажется нереальным.

— Ох, господи! Прямо не знаю, что тебе сказать. Пропавшее тело не повод…

— Что?!! — окружающий мир плавно тронулся под моими ногами, как поезд, уходящий прочь от перрона к чуждым и таинственным странам.

— А, чёрт! — выругался Остин. — Я забыл, что ты не знаешь.

— Чего не знаю? — поезд вселенной всё набирал скорость, и я уже с трудом удерживался на ногах. Остин молчал, глядя в пол. Я не знал, что сказать. Наконец выдавил:

— Не молчи!

— Сядь всё-таки. Сейчас я тебе всё скажу. Подожди.

Я сел, не в силах стоять. Железные колёса в моей груди гулко стучали по железным рельсам. Наконец Остин произнес:

— Тело Кати исчезло. Тебе не говорили, потому что… Ну… Потому что…

— А гроб?

— Гроб был пустой.

— Не может быть!

— Успокойся.

Я закрыл глаза. Мир достиг своей крейсерской скорости. Меня уже не так трясло, только сердце равномерно постукивало на стыках рельс. Остин еще помолчал, а потом сказал, странно-спокойно:

— Пойдем на кухню. Я тебе чаю дам. Хороший чай. Тебе понравится.

— Я равнодушен к чаю, ты же знаешь. Лучше расскажи всё.

— Рассказывать-то и нечего. Пойдем-пойдем. Всё, что знаю, — скажу…

Вспыхнувший под потолком свет неяркой лампочки сотворил маленькую пещерку кухни. Остин привычным мановением руки чиркнул спичкой, зажег голубое пламя и уютно расположил над ним чайник. Я сидел у стола и ждал.

— Рассказывать действительно нечего. Тело Кати пропало. Непонятно даже, в какой момент. Но смерть к этому моменту уже была установлена. Надеюсь, ты не веришь в живых мертвецов?

— Призраков не существует, — равнодушно сказал я.

— Вот видишь. Не бери в голову. Вот и чайник закипел.

Некоторое время я наблюдал, как Остин возится с чаем и прочей ерундой.

— Знаешь, Остин, я понимаю, что выгляжу полным идиотом. Когда я говорил про Кати в парке, я склонен был думать, что у меня начались галлюцинации. Но когда ты сказал про пустой гроб…

— Ну хорошо, допустим, видел ты что-то… Тебе сколько сахара?.. Но это событие никак не может повлиять на твою жизнь. Понимаешь, оно ничего не меняет. Занимайся своим делом и живи, как жил раньше.

— Я не могу ничем сейчас заниматься.

— Ну, тогда ходи по кладбищам и разыскивай своего несуществующего призрака!

— Ты это серьезно? — я оторвал взгляд от омута недопитого чая и удивленно взглянул на Остина.

— Более-менее. Ну если ты ничем не можешь заниматься, то действительно поброди по кладбищам. Ночи сейчас холодные, когда ты совсем замерзнешь или, еще лучше, простудишься, то поймешь наконец, что Кати уже нет.

— Нет, ты серьезно хочешь, чтобы я бродил ночами по кладбищу? — у Остина была вредная привычка время от времени чрезмерно удивлять меня.

— Нет, почему ночами? Ворота в другой мир открываются в сумерки.

— Почему в сумерки?

— Ну, как тебе сказать… Есть день, есть ночь. А сумерки — ни то ни сё. Ни силы света, ни силы тьмы не владеют ими. Поэтому именно в сумерки и легче всего пройти в другой мир. Вообще, любое «ни то ни сё» куда-нибудь да ведет. Берег реки (не зря ведь тролли под мостами жили), сумерки, кладбищенская ограда, Хеллоуин, когда одно время уже закончилось, а другое еще не наступило. Или смех, например…

— Смех-то здесь причем?

— Смешно то, — с готовностью начал Остин, — что содержит в себе парадокс. Два образа мысли, которые противоречат друг другу. А между этими мыслями есть пространство, которое не принадлежит ни одной из них, и именно там есть проход в нечто иное. Тебе нужно быть веселее, друг мой. С таким выражением на лице ты уж точно ничего не найдешь!

— Ты сейчас говоришь правду или хитришь?

— Я говорю правду, даже когда хитрю, — улыбнулся Остин.

* * *

Я ступил на мост и почувствовал, как он вздрогнул. Проносящиеся автомобили заставляли этого железного монстра трепетать, как трепещет юная девушка, открывающая неожиданное письмо. Я поежился от ночного холода. Луна уже спряталась где-то там, за пределами города, и почти сразу же облака затянули ставшее бесполезным небо. Я медленно брел сквозь металлические колонны и растяжки. Огни моста делали его похожим на большой уставший пароход, плывущий по волнам светящегося планктона. Подойдя к перилам, я взглянул вниз. Темная неспокойная вода поглощала всю стройную и продуманную систему огоньков, превращая их в беспорядочно суетящиеся искры. Оглядевшись, я увидел наконец то, что искал: квадратный люк с холодной железной ручкой. Приподняв тяжелую крышку, я, тщетно стараясь не испачкать плащ, спустился вниз. Ночная тишина города притворилась тишиной замкнутого пространства. Я нашел в кармане фонарик, вытащил его и бросил сонный кружок света к своим ногам. Мост снова вздрогнул, но всё же разрешил мне ощупать светлым пятнышком свою душу.

Ничего неожиданного не оказалось в этой душе. Ржавая пустота, металлические балки, тонкая жесть под ногами. «Совсем с ума сошел, — подумал я о себе. — Неужто и вправду я ожидал увидеть под мостом троллей?» Я попытался прочувствовать всю нелепость этого предположения, но не ощутил внутри себя вообще ничего. Только ржавчина и пустота.

Луч фонарика неожиданно зацепился за край еще одного люка. В недоумении я открыл его и увидел далеко под собой черную рябь речной воды. Было полным безумием спускаться в это отверстие, но это безумие также оставило меня безучастным. Я сел на край дыры, спустил ноги и попытался нащупать хоть что-нибудь твердое. Неожиданно просто это удалось. Впрочем, если здесь есть люк, то как-то предполагалось через него спускаться. Довольно скоро не только мои ноги, но и все остальные части моего тела оказались подвешенными в железной паутине над равнодушно текущей рекой. Усевшись поудобнее на сплетении труб, я взглянул на свои ботинки, легкомысленно болтавшиеся на фоне искрящихся отражений, и холод железных конструкций проник через мою одежду и сковал в неподвижности мое тело ледяными иголками. Металлические кружева моста сплелись с холодной сетью внутри меня. Мост сделал меня своей частью, и проехавший грузовик заставил трепетать не только его, но и мое тело.

Так мы и глядели вместе на неторопливую воду. Из-за поворота реки показалась баржа и, светя неяркими огоньками, двинулась в нашу сторону. С неторопливостью верблюда она приближалась к мосту, неся на себе свое бремя — горб то ли из песка, то ли из чего-то столь же бесполезного. Совершенно незаметно она вдруг оказалась прямо подо мной: сначала эта гора со спящими на ней птицами, а потом и огоньки, придававшие всей этой громаде иллюзию осмысленности. Фонарик, воспользовавшись тем, что мои пальцы утратили всякую бдительность, вырвался на волю и, вращаясь, плюхнулся в воду сразу за кормой судна. Несколько мгновений он пытался светить из-под воды, а затем, оставив бесплодную затею, погас.

Холодный ветер засвистел в ажурных конструкциях, и мост радостно принял его в себя. Потом ветер стих, и капли дождя покрыли реку узорной вуалью. Лишь под мостом вода осталась такой, как была. Дождь усиливался и наконец полил как из ведра. Тяжелые капли, падая в реку, подбрасывали вверх мелкие брызги, поднимающиеся лживым туманом почти до парапета. Я был благодарен железной ладошке, укрывающей меня от потопа. Вскоре дождь стал слабеть и вдруг отпустил обиженную реку. Небо посветлело, ночные облака медленно расходились, освобождая чистое небо. Последние звезды выглянули попрощаться с городом и живущим собственной жизнью мостом. Легкий холодный туман ласково закрыл обнаженное дождем тело реки, но, увидав восходящее солнце, выглянувшее из-за туч, тактично исчез, давая темной воде возможность согреться. Под взглядом красного, неумытого светила я почувствовал, что отчаянно замерз. Неуклюже поднявшись на ноги, я стал аккуратно переступать с балки на балку, стараясь не глядеть вниз. Добравшись до люка, я, окончательно перепачкавшись, забрался в закрытое от ветра и потому теплое нутро и, сожалея о потерянном фонарике, спотыкаясь побрел к выходу.

Пустынное раннее утро насмешливо смотрело на мою ссутулившуюся фигуру. Хотелось спать, а ненасытная пасть подземки еще не приступила к своему завтраку. Желая как-то провести бесполезный час, я укрылся в ближайшем парке. Солнце, недовольное тем, что его разбудили так рано, всё время пыталось завернуться в теплые облака, но те, проявляя неожиданную для них черствость, постоянно старались улизнуть. Мокрые после дождя листья роняли прозрачные капли на бесстыдно обнаженную после соития с небом землю. Пользуясь слепотой своих глаз, холодные статуи спали на каменных постаментах. Одна из них мне показалась знакомой. Мне почудилось, что тогда, на Нелепой улице, я видел именно ее. Я остановился, затем подошел поближе и прилежно вгляделся в неживое лицо. Но нет, не она.

Разочарованно отвернувшись, я увидел человека в мокром светлом плаще. Он брел по шуршащим листьям, и, казалось, все статуи на аллее при виде его просыпаются и тут же замирают в каменной неподвижности. «Господи, — подумал я. — Откуда летом столько листьев на земле?» И тут же усомнился в своей памяти — действительно ли лето сейчас? А человек неторопливо приближался ко мне в почетном карауле каменных богов. Его светлые растрепанные волосы почему-то делали его похожим на каменное изваяние, не склонное приспосабливать внешний вид к требованиям моды и людских мнений. Подойдя вплотную, человек остановился и вопросительно взглянул неожиданно живыми глазами. Мне нестерпимо захотелось что-то сказать, но я молчал, подбирая слова. Незнакомец терпеливо ждал, пока я соберу мысли.

— Я искал вас! — наконец произнес мой голос.

— Ты слишком настырно нас искал, — голос собеседника и его манера обращаться на «ты» создавали иллюзию давнего знакомства. — Ты назойливо появлялся во всех тех местах, которые нам были нужны. И при этом сущности этих мест не понимал — для тебя они были лишены смысла.

— Простите, — я опустил голову.

— На самом деле это мы виноваты перед тобой. И ты имеешь право получить ответы. Видимо, это единственное решение.

Незнакомец замолчал, ожидая вопросов. И я спросил:

— Из-за вас погибла Кати? — исподлобья взглянув на собеседника, я увидел кивок его головы и задал второй вопрос: — Зачем?

— Если бы не она, умер бы кто-то другой.

— Но почему именно она?

— Мы так решили. Или ты хотел бы сам принять подобное решение?

Светлые растрепанные волосы шевелил ветер. Еще одна несуразица — мокрый плащ и сухие волосы.

— Эта неизвестная улица… Улица и статуя. Они ведь имеют какое-то отношение к ее смерти? — пользуясь случаем, я хотел выяснить всё.

— Эта улица и статуя — для тебя. Твоя любовь всё время защищала Кати. Ты мешал нам. Тогда мы дали тебе статую, в которую ты мог бы влюбиться. Нескольких минут такой любви было достаточно.

Я слушал этого человека, отвратительно спокойно рассказывавшего об убийстве моей возлюбленной, и уже готов был разбить его лицо о каменные колени изнеженных нимф со слепыми глазами, но вспомнил о неизвестной пока части правды.

— Недавно, — сказал я, — я видел ее.

— Это была не она.

— Но я же видел…

— И всё же это была не она. Призраков не существует.

Я вздрогнул, услышав знакомую фразу. То ли осенний, то ли летний утренний ветерок добрался до моей кожи на спине, и я понял, что спрашивать мне больше нечего. Мой собеседник тоже это понял. Он несколько секунд еще смотрел на меня, затем, отворачиваясь, сказал неожиданно:

— Мне очень жаль.

Я попытался понять, насколько реальнее всё стало вокруг после таких ответов, но сразу после восхода солнца я обычно соображаю не особенно быстро.

— Если у меня еще возникнут вопросы…

Незнакомец опять взглянул в мое лицо. Затем запустил руку в карман и вытащил оттуда потертый трамвайный талон.

— Вот, возьми. Он счастливый. Это всё, что я могу тебе дать.

Передав бумажку, человек отвернулся и сделал несколько шагов в сторону.

— Ты и ты, — ткнул он пальцем в сторону двух статуй, — пойдем со мной.

Статуи не спеша выпрямились и сделали неуклюжий шаг со своих постаментов. А незнакомец уже уходил по аллее куда-то в глубину парка. Потянувшись, чтобы размять окаменевшие мышцы, две мраморные девушки неторопливо отправились за ним. Я смотрел им вслед — человеку и двум камням грациозной формы, — пока они не скрылись за поворотом. Потом устало сел на холодный опустевший постамент. Невыносимо захотелось спать, и, пытаясь отрезвить измученный ум, я тупо прочитал слова на пустом постаменте напротив, не без труда находя в них смысл: «Сморщенный ком глины давно уже умер от жажды, распахнув в последнем вздохе сухие пасти трещин».

Голоса

— Алло! Алло, я вас слушаю.

Я молчал, не зная, что ответить совсем юной девушке, которая всё спрашивала:

— Вас не слышно! Алло!

Я нажал на рычаг. Наверное, это было глупо. Причем глупо вдвойне.

Следующий раз я позвонил только через день. Тщательно приготовившись к разговору, я, робея, набрал номер. Голос в трубке меня обескуражил. Со мной говорил пятилетний ребенок:

— Алё. Я слушаю.

— Позови маму, пожалуйста, — нашелся наконец я.

— А мамы нету.

— Когда будет?

— Я не знаю. А ты кто?

— Как тебе сказать… Это сложный вопрос.

— Почему?

— Знаешь, я перезвоню попозже.

Я повесил трубку.

После встречи с загадочным незнакомцем я успокоился. Нельзя сказать, что я получил ответы на свои вопросы. Но я узнал, что эти вопросы по крайней мере имеют ответы. Теперь я мирно спал ночи напролет, ходил на работу, общался с друзьями. Походы на сумеречные кладбища я прилежно старался забыть. Но мир, как вывернутая наизнанку перчатка, хоть и был похож на прежний, но, очевидно, стал иным. Мой пытливый ум, успокоившийся и оживший, пытался понять этот новый мир, найти новую логику взаимоотношения вещей и событий взамен утерянной старой. Всё чаще, возвращаясь с работы, я прокручивал в уме происшествия мокрого рассвета. И наконец нащупал в кармане счастливый билетик, подаренный незнакомцем. Это была моя единственная ниточка. Желая пройти путь до конца, я собирался уже съесть мятую бумажку, но, повинуясь глупому обычаю проверять чудеса, решил удостовериться в счастливости подарка.

Мне это не удалось! Совершенно невозможно было проверить, счастливый билет или нет, по той простой причине, что количество цифр на нём было нечетным! Я почему-то полагал, что во всех странах мира вот уже второе столетие все трамвайные билеты несут на себе четное число цифр. Именно для того, чтобы среди них попадались счастливые. Весь мой предыдущий опыт подтверждал такую точку зрения. И теперь я был обескуражен. Что имел в виду незнакомец, называя билетик счастливым? Очевидно, он вкладывал в свою фразу определенный смысл, но какой?

Я ломал голову неделю. В задачке явно не хватало данных. Поскольку некая мистичность сопутствовала предшествующим событиям, я попытался найти ответ мистическими средствами. Однако попытки добыть истину с помощью нумерологии были пустыми. Нумерология крайне плохо приспособлена к работе с трамвайными билетиками в приложении к реальным событиям. Реальность оказалась настолько сильнее всех мистических манипуляций, что довольно быстро я отказался от них ввиду их полной бесперспективности.

В конце концов я осознал, что достаточно долго занимаюсь полной ерундой — пытаюсь разгадать тайны Вселенной, пользуясь трамвайным билетом. Тем не менее остаться без ответа я не мог и потому решил посоветоваться со своим другом. Я положил изрядно потрепанную тайну рядом с телефоном и собрался уже набрать Остина, когда, скользя взглядом по загадочным семи циферкам несъеденного счастья, вдруг осознал простоту, изящество и нелепость истины. Я вернул трубку на место и некоторое время боролся с остатками разума. Затем вновь снял ее и набрал номер.

Первые две попытки позвонить по номеру на трамвайном талоне не принесли мне ожидаемого откровения. В первый раз я не знал, что ответить девушке, снявшей трубку. Вторая моя беседа состоялась с агрессивным младенцем, задававшим концептуальные вопросы о моей сущности. Теперь, перед третьим звонком, я был готов к чему угодно. На этот раз записанный на магнитофонную ленту диктор меланхолично продекламировал: «Время покрыло пылью в глубоком прошлом расставленный натюрморт, жестоко обнажая его мертвую натуру».

Слушая короткие гудки, я машинально попытался сравнить их частоту с частотой своего пульса. Пульс явно побеждал. Я позвонил снова, желая еще раз прослушать сентенцию, но трубку, застав меня врасплох, поднял человек:

— Алло, — довольно немолодой усталый голос.

— …Добрый вечер!

— Добрый.

— Мне ваш телефон дал один знакомый.

— Да, я слушаю.

— К сожалению, я не знаю его имени, — господи, он примет меня за сумасшедшего. — Ну, такой, знаете, в плаще и с растрепанными волосами.

— Его зовут Голем.

Кровь прилила к моей голове. Нелепица становилась реальностью, превращая реальность в нелепицу.

— Кто вы? — резко выпалил я, и на мгновение мне почудилось, что я сказал свою реплику голосом собеседника.

— А кто ты? — эхом откликнулись на другом конце провода.

— Я первый спросил, — я почувствовал себя ребенком — наверное, из-за обращения на ты.

— Резонно, — согласился собеседник. — Вообще-то меня по-разному зовут. Например, дядюшка Хо.

— Бред какой-то, — несколько невежливо заметил я.

— Бред, — согласился дядюшка Хо. — Но ты не представился.

Я назвал свое имя. Нужно было задавать вопросы, пока со мной готовы говорить. Мне казалось, что стоит положить трубку, и чудо исчезнет, а по набранному номеру вновь окажется бездушный робот. Противореча моим желаниям, моя рука сама собой дернулась к рычагу, но, к счастью, нажала его лишь в воображении. И тут я понял, что ничего из ряда вон выходящего не произошло. Есть у этого дядюшки Хо знакомый с растрепанными волосами и со странным именем. Ну и что? Чуда не было, я лишь придумал его, потому что оно мне было необходимо. Или всё же…

— Видите ли, — тщательно подбирая слова, начал я, — со мной случилось несколько необычных происшествий…

— Я знаю, — отозвался дядюшка. — Потому ты и позвонил.

— Вы знаете меня?

— Мне о тебе рассказывали.

— Кто?

— Много кто. Их имена тебе ничего не скажут.

Я замолчал в неуверенности. Нужно было спросить нечто, что сразу же дало бы мне уверенность в причастности собеседника к недавним событиям. С другой стороны, если этот Хо является случайным человеком, он примет меня за психа. Ну что же, казаться идиотом — меньшее из зол. Преодолевая внутренний протест, я выдавил:

— …Скажу конкретнее. Я видел призрака.

— Ты ошибся, мой друг. Призраков не существует.

Мое дыхание перехватило. Как, и это всё? Собеседник, который мог оказаться мистическим существом, был всего-навсего человеком? И он еще будет учить меня, что может быть, а чего быть не может?!! Накопившееся напряжение хлынуло потоком злых фраз:

— Да что вы смыслите во всём этом! Я вам говорю, что видел, а вы тут умничаете, что я не мог этого видеть! Сам знаю, что не мог. Но видел же!

— И всё же, — терпеливо отозвался Хо, — призраков не существует.

В ярости я швырнул трубку на рычаг. И тут же неразумно и непоследовательно схватил ее снова. Но медитирующий гудок уже начал погружение в вечность.

Я сидел и разочарованно слушал его бесконечное «ом-м-м-м-м…". Только-только я нашел тропинку к тайне, и вдруг — «призраков не существует». Я положил трубку и побрел в комнату, прочь от телефона. Опустив свое тело в кресло, я закрыл глаза и расслабился. Взбаламученное сердце медленно покрывалось ледяной корочкой. Разные кусочки моей жизни, реальные и нереальные, возникали в моем сознании, перемешиваясь друг с другом в «кровавую Мэри». Очередное всплывшее из глубины воспоминание гейзером взорвало нетолстый еще слой льда и заставило меня вскочить на ноги. Я же слышал уже «призраков не существует»! И не один раз! Это говорил тот самый Голем, если его, конечно, и вправду зовут так. И еще кто-то… Кто же…

— Чёрт! — воскликнул я вслух и направился к телефону.

Дрожащими от нетерпения пальцами я набрал номер.

— Алло. Остин? Привет!

— Привет!

— Слушай, помнишь, ты мне как-то сказал, что призраков не существует?

— Ну, может быть.

— Не может быть, а точно!

— Ну допустим, и что?

— Ты что имел в виду?

Некоторое время Остин молчал. Затем с сомнением спросил:

— С тобой там всё в порядке?

— Как тебе сказать, — я задумался. — Ладно, спасибо.

— Э, постой! Не вешай трубку. За что спасибо-то?

— Приятно поговорить с обычным человеком.

— А с кем ты еще говоришь? С кем-то необычным?

— Да нет. Сам не знаю. Просто он тоже это сказал. Про призраков.

— Кто он-то?

— Дядюшка Хо.

— Какой еще дядюшка?

— Ну просто человек по случайному номеру.

— Так. Слушай, давай я к тебе подъеду. Нет, сейчас уже поздно. Давай завтра?

— Там видно будет. Не беспокойся, со мной всё хорошо. Я тебе потом объясню.

— Ну-ну. Звони, если что.

* * *

Я понял, что мне необходимо отвлечься от всех этих чудес. В последнее время я совсем разучился понимать, что соответствует обыденному положению вещей, а что выходит за его рамки. А понимать это было необходимо. Я спрятал билетик подальше и запретил себе на неделю вспоминать о нём. Летнее солнце наполняло мир каким-то своим, расслабленным и безмятежным, смыслом. Я ходил на работу, по вечерам пил чай и читал книги. А потом, окончательно успокоившись, пошел в ближайший парк, сел на скамейку и начал размышлять.

Было совершенно очевидно, что мир не соответствует моим прежним представлениям о нём. Или я свихнулся, и мне попросту кажется, что мир не такой, как обычно. Или еще интереснее. Я свихнулся, и потому мне кажется, что мир должен быть иным, а на самом деле разгуливающие статуи — в порядке вещей. Этот вариант был, по крайней мере, оптимистичнее. Из двух последних возможностей следовало, что мне пора в психушку. Поразмыслив, я решил, что в сумасшедший дом обратиться никогда не поздно, а следовательно, лучше, оставаясь на свободе, разузнать о новом мире как можно больше. Умиротворенный рассуждениями, я встал со скамейки и отправился домой добывать истину.

Дома я поставил телефон рядом с креслом и, не торопясь, набрал счастливый номер.

— Алло! — трубку опять взяла девушка.

— Добрый день! Мне нужен дядюшка Хо.

— Его нет сейчас.

— А когда он будет?

— Не знаю. Но всё, что нужно, можно узнать у меня.

— Нет, я бы хотел поговорить с дядюшкой Хо. Я позвоню попозже.

Я повесил трубку. Путано излагать свой абсурд незнакомому человеку не хотелось. Нужно было подождать и перезвонить через пару часов. Зеленые ветви за окном раскачивались, словно дирижерская палочка. Шелест листвы складывался в незатейливую мелодию. Сидя в кресле, я лениво наблюдал через окно за этим бесконечным концертом. Сам того не замечая, я начал засыпать. Колыхавшиеся ветви становились призраками знакомых, но забытых друзей. Призраками, которых не существует.

Встрепенувшийся телефон прозвучал звонкой оплеухой. Не родившийся еще сон рассыпался осколками елочных игрушек. Я спешно схватил трубку.

— Ты хотел говорить со мной? — вопрос застал меня врасплох.

— Извините, кто это?

— Я — дядюшка Хо.

— Ах да, конечно. Подождите секунду…

Некоторое время я судорожно пытался причесать свои мысли, но парадного вида они так и не достигли.

— Да, я хотел поговорить с вами. Видите ли, вы мне можете помочь решить…

— Могу.

— Не перебивайте, пожалуйста. С вами можно встретиться? С вами и Големом.

— Про Голема лучше у него самого спроси. А со мной… Зачем со мной встречаться, я и по телефону всё скажу. Если, конечно, у тебя есть конкретные вопросы. А если нет, то и встреча не поможет, только время уйдет впустую.

— Хорошо, по телефону. Во-первых, Голем действительно голем? В смысле, это искусственный человек?

— Нет, конечно. Его просто зовут так. Да и то не всегда. И не все.

— Ладно, — я собрался, наконец, с мыслями. — Кого я видел в парке — похожую на Кати?

— А я откуда знаю?

— Ну хорошо, — вроде пока меня не считали идиотом. — Тогда такой вопрос. Вы — человек?

— В каком смысле?

— Ну, скажем, в биологическом.

— Всё равно не понимаю.

— У вас есть сердце, почки?..

— Нет.

— Ага. А у Голема?

— Не знаю, я его не вскрывал.

— И много таких, как вы с Големом?

— То есть? Мы с Големом разные.

— Ладно, много таких, как вы?

— Очень много. Или никого, смотря что ты имеешь в виду.

А что я имел в виду? Для описания неизвестных понятий мне явно не хватало слов. Было ясно, что кроме обычных людей в этом мире существует еще некто, но как этих некто обозначить?

— Между вами и Големом есть что-то общее?

— Да.

— Что?

— Рождение.

— Как это?

— Мы — братья.

— И при этом он человек, а вы нет?

— Я не говорил, что он человек.

— А кто же он?

— Как кто? Он — Голем.

Кажется, разговор зашел в тупик. Собеседник мой оказался на редкость терпелив. Так безропотно отвечать на большое количество глупых вопросов. Я бы не смог.

— Извините, что я спрашиваю. Я просто хочу понять вас. Расскажите что-нибудь о себе.

— Знаешь, мне сейчас некогда, давай в следующий раз.

Ну вот, а разговор так удачно складывался.

— Подождите. Давайте всё-таки встретимся и спокойно поговорим. Заходите ко мне в гости, или, если так будет удобнее, я к вам.

— Ну, если так хочешь, пиши адрес.

* * *

Третий этаж. Лифт, запертый в клетку, и потому невеселый и недружелюбный. Дверь. Обычная дверь. Хотя… Некоторое время я пытался понять, что такого особенного в этой двери. И наконец понял. Дверь была без замка. Ну, без замка и без замка. Я ведь решил не удивляться. Ладонью коснулся мягкой и шершавой обивки и толкнул от себя. Дверь бесшумно отворилась. Короткий коридор, туалет, ванная. Всё как обычно. Комната. Выйдя на середину, я недоуменно огляделся. Комната была совершенно пуста. Лишь ковер под ногами. Черный ковер, серые стены, белый потолок создавали ощущение какой-то странной изысканности, нежилой и в то же время уютной. Хозяев не было, но, судя по отсутствию пыли, комната была обитаема. Послонявшись немного из угла в угол и постояв у окна, я уселся на пол, опершись спиной о стену. Надежда на скорую встречу с дядюшкой Хо не оставляла меня.

Солнце опускало за дома свое грузное тело. Уставшие от жары улицы лениво сворачивались кольцами сытого удава. Тишина, просачиваясь в комнату сквозь стёкла, наполняла тело покоем. Неясная тень у двери привлекла мое внимание. Черная изысканная кошка смотрела с порога большими желтыми глазами. Я вопросительно посмотрел на нее в ответ. Кошка неторопливо закрыла глаза, вновь их открыла и, мягко ступая черными лапами по черному ковру, направилась к противоположной стене, усевшись там в позе египетской статуэтки.

— Ну как, скоро хозяева появятся? — спросил я.

Кошка равнодушно взглянула на меня и начала умываться.

Сонное солнце, неуклюже опрокинув стакан с вишневым соком на приготовленную постель, брезгливо коснулось мягких облаков у горизонта. В комнате становилось темно. Я встал, чтобы включить свет, и только сейчас понял, что в квартире нет не только ламп, но и выключателей, и даже розеток. Подойдя к окну, я уложил светило в кровать, а затем вновь вернулся к стене. Так мы с кошкой и сидели у противоположных стен, глядя друг на друга, потому что некуда было смотреть.

Среди ночи я внезапно проснулся (оказалось, что я так и заснул, сидя у стены). Низкая луна разложила на потолке хитроумный пасьянс из прямоугольных пятен и замерла, задумавшись над следующей картой. Проехавшая под окнами машина попыталась перетасовать колоду, но безуспешно. Тишина, наполнявшая комнату, лишала подвижности. Взглянув напротив, я вздрогнул. Два светящихся желтых глаза не мигая разглядывали меня. Спасаясь от этого взгляда, я закрыл глаза и почти сразу же вновь уснул.

Когда я проснулся во второй раз, небо над горизонтом посветлело. Вороны ехидно кричали за окнами. Кошка у противоположной стены спала, свернувшись клубочком. Я потянулся, растягивая затекшие мышцы. В такое время суток хочется спать особенно сильно. Проще всего было вытянуться на мягком ковре, но почему-то это казалось неприличным. Я уселся как можно удобнее и вновь заснул.

Истеричный телефонный звонок подбросил меня, поставил на ноги и лишь потом разбудил. Не открыв как следует глаза, я пошел на звук и обхватил ладонью телефонную трубку. Детский плаксивый голос не позволил мне даже сказать «алло»:

— Я всегда так делаю. А он мне сказал: «Она моя». А я ему сказал, нет, моя. Он мне говорит, ты просто глупый испорченный ребёнок, а я говорю, сам ты глупый…