Если бы люди знали, что такое смерть, они бы ее больше не боялись.
(Михаэль Энде. «Момо». )
Иногда так трудно открыть глаза. Всего лишь одно движение веками. Но зачем? Может, лучше остаться в темноте своего разума? Тюленем лежу на чём-то твёрдом, а спина отвечает мне ноющей болью. Нужно подняться, сейчас это жизненно важно, как никогда.
Небо: слишком красивое, чтобы быть правдой, слишком серое, чтобы быть ложью. Силы потихоньку приходят, чему нужно бы радоваться, но сейчас не до этого. Кряхтя и издавая не членораздельные звуки, мне удалось привстать на колени.
Оказывается, если начать действовать, можно заметить много нового. Например, то, что здесь густой туман, плохо видны контрастные деревья на расстоянии пятнадцати метров. Под ногами чернота, гладкая и тёплая, будто манящая, взывающая к себе, — асфальт. Ровный и тянущийся вдаль — да это же обычная дорога на обычном шоссе. А обычная ли дорога, на обычном ли шоссе?
Обернувшись, но поворачивая лишь голову, можно увидеть даль, такую же, что и впереди. Клянусь, если бы покрутился беспамятно вокруг себя, я бы не смог определить, к какой из двух зеркальных далей встал лицом, когда пришёл в себя. Пришёл в себя… А кто я? Память отозвалась резкой головной болью при тщетной попытке что-либо вспомнить.
Глянуть бы хоть на себя: на лицо, в душу тоже хочется, но это в данный момент слишком невозможно. На мне обнаружился чёрный, как тот асфальт, смокинг, белая рубашка которого создавала неприличное противопоставление меня асфальту. На мне нет часов — определить ход времени не получится, жаль. Карманы ничего приятного в себе не прятали. Не буду лгать: в них нашёлся клочок бумаги, на котором были написаны шесть цифр «240317». Но это вряд ли назовёшь приятным. Никакой ассоциативной цепочки на ум не приходит. В общем, на себя посмотреть не получится, узнать время — тоже, а узнать всё — тем более. Положение не из лучших.
Наступает момент резонного вопроса: «А что делать?». Три слова разрезали имеющий власть всюду туман. Это мой голос. А он красив? Вот бы мне кого-нибудь, кто скажет, что мой голос красив. Слегка низкий, признаю, но это же не признак его уродливости. Или признак? А ещё он немного охрип. Неведомо, сколько я пролежал на сыром асфальте, так что это неудивительно.
Пойти вперёд? А что там, впереди? Только туман. Не узнаешь, пока не попробуешь, ведь так? Начинаю, как и полагается, с шага, короткого и неуверенного, но попытки делают мою ходьбу быстрее. Теперь походка уже похожа на нормальную, и расстояние преодолевается стремительно. Туман завораживает, вся его искренняя бездонность может вместить в себя миллионы и миллионы миллионов жадных глаз. Зацикливаясь на тумане, трудно понять, сколько пути преодолено. Пять шагов? Сорок девять? Может, я вообще стоял?
Тумановый гипноз сменяется рыжим пятном, которое арифметически прогрессирует, приближаясь ко мне. Это лиса. Самая настоящая лиса. Откуда здесь животные? Впрочем, не столь важно. Она бежит ко мне, этого нельзя понять, но можно почувствовать. Слишком рыжая, чтобы быть правдой. Я бы даже сказал — огненная. Она остановилась в метрах трёх от меня, начиная испуганно, но внимательно смотреть, подёргивая кончиками усов. Однозначно, можно сказать, что это выглядело очень мило. Но что она хочет мне сообщить?
Я попытался погладить рыжую принцессу, но она начала убегать. Делала она это уж слишком неестественно: иду за ней — отбегает и смотрит на меня своими кусочками круглых бусинок-угольков, останавливаюсь — и она стопорится, а потом вновь идёт. И в ту секунду всё стало понятно: она ведёт меня за собой. Видимо, моё понимание стало доступно не только до меня, ведь она помчалась, что есть сил. Теперь ясно, что иду всё-таки в правильном направлении. Следовать за лисицей можно, лиса не обманет — лиса куда попало не пойдёт. А тут, вообще, вариантов мало.
Интересно, какое сейчас время года? Осень? Да, похоже на раннюю осень — слишком туманно вокруг, а листва на деревьях ещё ярко-зелёная. Сколько мне нужно идти вперёд? Кажется, что уже пройдено немалое расстояние, а ни к чему прийти не могу. Деревья повторяются, будто клонированные, даже посажены в ровный ряд. И асфальт идеально ровный, становится чуть радостно на душе от него. Такой дороге позавидовали бы все страны мира.
На душе так легко. Кажется, что отключился от всего, мучившего меня ранее. Но становится всё скучнее, потому что пейзаж не думает меняться. Вдруг вдалеке что-то виднеется, что-то белое и длинное. Подойдя ближе, можно понять, что это музыкальный инструмент, именуемый гитарой.
Чиста белая окраска выделяет её из всеобщего пейзажа. Гитара уже успела покрыться слоем воды: внутренняя нелакированная часть дерева стала влажной, что, скорее всего, скажется на звучании — но капли, будто взявшиеся за руки, образовывая одну большую лужу, выглядели красиво. Она была так же одинока, как и я сейчас. Почему она здесь? Такие заслуживают большего: находиться в руках любящего человека.
Безусловно, на ней много играли, возможно, она даже была в руках какого-то известного гитариста и служила верно, пока её так грубо этот гитарист не оставил на дороге. А если её переедет машина. Хотя, куда уж там? Разве тут ездят машины? Тут кто-то обитает, кроме Рыжей Принцессы?
— Ты же пойдёшь со мной? — присевши, спросил я, будто дожидаясь какого-то ответа. — Вместе нам будет не так одиноко, обещаю тебя защищать. Ты готова на это?
Молчание — знак согласия? Ремень насквозь промок и стал неприятен на ощупь. Повесив гитару на плечо, мы решили продолжить свой путь в никуда.
И вновь на горизонте нет никого: ни живого, ни мёртвого, ни подходящего под описание обоих предыдущих понятий. Что это за деревья? Никогда не был силён в биологии, особенно в ботанике — а в чём мой талант? Ответа в голове не последовало, а я был бы рад даже чужому голосу.
Что за этими деревьями? И тут любопытство победило, свернул с дороги в сторону деревьев. Земля была влажной. Я глянул между двумя деревьями в ряду, и за ними были видны такие же деревья. Возможно, это небольшой (или большой) лес. Углубляться в чащу желания не имелось, так можно было потерять дорогу и заблудиться там напрочь.
Начинало темнеть, день близился к концу, что ничего хорошего не предвещало. Провести ночь в неизвестном месте, на каком-то шоссе, не зная местной фауны — очень скверно. Пройденное расстояние кричало внизу, в ногах. Интересно бы разузнать, сколько я прошёл за всё это время, а времени уже прошло достаточно, потому что уже смеркается. Солнце постепенно снижается, уступая место луне, свет уходит, пропуская темноту, день завершается, любезно приглашая ночь. Без каких-либо осветительных приборов будет тяжело… и страшно, а ещё холодно. В туманных сумерках уже не видно практически ничего. Паника охватывает всё тело. Это начитается наступающим страхом с кончиков мизинцев и заканчивается ударами в висках. Необходимо идти, нужно продолжать этот чёртов бессмысленный путь. Если сдамся — могу умереть, а я ещё хочу пожить и узнать, что здесь, чёрт возьми, происходит.
Что? Огонёк? Да, точно, вдали виднеется маленькое, едва заметное, оранжевое пламя. Будто сама дорога услышала мой зов и помогает мне. Маленькая точка света была целым солнцем в кромешной тьме. Огонёк постепенно увеличивался в размерах: так как я приближался или потому что он разгорался — или всё вместе? А что, если там такой же, как я — неизвестный потерянный в мире человек — пленник этого шоссе? Тогда, может, лучше не стоит туда идти. Впрочем, куда же мне ещё шагать?
Приближаясь, можно было разглядеть настоящую палатку. Стоп. Палатку? Очень напоминает обычную походную палатку. Кто её здесь оставил? Всё это сильно и жутко странно. Возле костра что-то шевельнулось, и я невольно дёрнулся от неожиданности, но, приглядевшись, понял — лиса. Опять она! Что за рыжий гид по этому шоссе? Она грелась возле костра и негромко фыркала, наверное, сопела. Слишком она уж бесстрашная. Я ведь и слопать её могу при должном желании. Правда, есть не хочется совершенно. Наоборот, при мысли о еде становится мерзко. Тем более — о съедении моего единственного спутника.
Если вглядываться, то можно увидеть, что лиса не полностью рыжая: брюшная часть белая, а ножки и кончик хвостика — чёрные, будто смола. Иногда она задерживала на мне взгляд несколько секунд, и появлялась возможность посмотреть в эти глаза. Они о многом могли рассказать, без человеческой речи, например, о потомстве: ясно было видно, что у неё остался один лисёнок, а остальные погибли. Понятно, почему эти чёрные бусинки-угольки были слишком уж грустными.