16+
Тропа к духовным родникам

Бесплатный фрагмент - Тропа к духовным родникам

Объем: 294 бумажных стр.

Формат: epub, fb2, pdfRead, mobi

Подробнее

К читателю

Сборник «Тропа к духовным родникам» — результат благотворительного и просветительского проекта «Радоница», организованного Международным союзом писателей им. святых Кирилла и Мефодия и Литературным клубом «Писатели за Добро» (http://pisateli-za-dobro.com/).

Цель проекта — развитие христианского направления в современной литературе, популяризация духовно-нравственных ценностей, возрождение лучших национальных духовных традиций в обществе. В его реализации приняли участие 130 авторов, чьи лучшие работы, отобранные редакционной коллегией, вошли в этот сборник.

География проекта сделала его по-настоящему международным: представлено 36 субъектов Российской Федерации и 9 государств (Казахстан, Белоруссия, Украина, Германия, Нидерланды, Монголия, Израиль, Латвия, Азербайджан). Духовная лирика и малая проза, представленные в сборнике, знакомят читателей с традициями православных праздников, историей храмов и других святынь, жизнью подвижников и исповедников Российской церкви, рассказывают о поиске духовного пути и переосмыслении библейских сюжетов.

Год от года тревожней становится нам перед Пасхой:

А сойдёт ли с небес благодатный священный огонь?

Одарит ли весна мир надежды зелёною краской?

Охраняет ли всё ещё души Господня ладонь?


И — случается Чудо! Сердца наполняются светом.

Мы даём себе слово, что будем по-новому жить.

Но в привычных заботах потом забываем об этом

И о том, что пришли в этот мир научиться любить…

Евгения Михайлова

У каждого автора — своя дорога к Богу, свой путь к истокам веры и духовным родникам. Делясь самым сокровенным, они побуждают каждого из нас задуматься: той ли дорогой мы идём, тем ли идеалам служим.

Конец пути?! Да нет же, длится,

поправ земную западню.

Я, не наученный молиться,

тихонько голову склоню…

Игорь Исаев

Благодаря спонсорской поддержке, сборник «Тропа к духовным родникам» будет бесплатно распространяться в воскресных школах, православных гимназиях, детских домах и пансионатах для ветеранов.

Организаторы и участники проекта «Радоница» надеются, что книга станет хорошим подспорьем в воспитании детей и подростков в традициях добра, любви и веры, а взрослые читатели найдут в нём отдохновение от мирских забот и пищу для размышлений

Елена Асатурова, куратор проекта, заместитель председателя Правления МСП им. св. Кирилла и Мефодия, руководитель Литературного клуба «Писатели за Добро»

Слово священника

Слава Отцу, и Сыну, и Святому Духу!

С интересом начал читать и с удовольствием прочитал предлагаемый вниманию заинтересованного читателя сборник «Тропа к духовным родникам». Сборник вобрал в себя разнообразные по жанру произведения: стихи, эссе, рассказы, заметки. Разными являются и авторы этих произведений по возрасту (самому молодому из них всего 9 лет!), месту жительства, социальному положению.

Но при всех различиях включенных в сборник произведений и их авторов мы можем увидеть то, что их объединяет. Это — искреннее устремление к Небесному, горнему, вышнему, к настоящему и вечному, а не мимолетному и преходящему, стремление к Богу и Церкви. Подчас неумелое, неуклюжее, но тем не менее чистое и, повторюсь, безусловно искреннее желание познать истины христианского вероучения и выразить это познание в доступной авторам форме, донести до читателя, до этого несовершенного мира совершенство Божественного.

Вчера мы всем миром нашей Русской Православной Церкви праздновали важнейшее событие евангельской истории — Вознесение Господне. Закончился сорокадневный ежегодный цикл богослужебной церковной жизни, Господь наш Иисус Христос преподал нам, Его последователям, все необходимые для нашего спасения наставления и заповеди. Перед Своим Вознесением Господь собрал Своих учеников, отверз им ум к уразумению Писаний (Евангелие от Луки, гл. 24, ст. 45) и сказал им: идите по всему миру и проповедуйте Евангелие всей твари (Евангелие от Марка, гл. 16, ст. 15).

Эта обязанность апостолов Христовых проповедовать Благую Весть (а именно это означает в переводе с греческого языка слово Евангелие) всему миру перешла после их смерти сначала к их ученикам — мужам апостольским, а затем — ко всем христианам, то есть ко всем нам, последователям Иисуса Христа.

Способов и форм проповеди христианского вероучения существует многообразие. И, безусловно, важно формой и способом для этого является литературное творчество, когда в стихах или прозой автор выражает свои чувства глубокого преклонения перед святостью Бога, Его Пресвятой и Пренепорочной Матери, Деве Марии, святым, перед Церковью, которая есть Его Тело, а мы — Его члены.

Хочется выразить огромную благодарность супругам [имя мужа] и Елене Асатуровым, составителям этого замечательного сборника и всем, благодаря усилиям которых он лежит перед вами, дорогие читатели.

Свет Христов просвещает всех! Всякое дыхание да хвалит Господа! (Псалом 150, стих 6).

Аминь!

священник Андрей Войтко,

настоятель Казанского храма с. Восход, Касимовская епархия.

Елена Асатурова

(г. Москва — г. Черноморец, Болгария)

Дорога к Богу

Ноги босые берёзок опущены в лужи

Слёз, что роняла зима в опустевшем лесу.

Птиц возвратившихся стая над городом кружит,

И появились веснушки у гор на носу —


Жёлтые крокусы солнцу подставили лица,

Им, первоцветам, не страшен возврат холодов…

Мне бы, как льдинке, на сотни осколков разбиться,

Чтобы стряхнуть с себя морок непрошеных снов.


Чтобы забыть, зачеркнуть и начать понемногу

Новую книгу писать, искромсав черновик…

И осознать, что дорога и к вере, и к Богу

Через берёзовый лес нас ведёт напрямик.

Иосиф

Как просто перерезать пуповину

И научить на мир смотреть слепца.

Мы молимся и Матери, и Сыну,

Но часто забываем про отца.


Кто он, хранитель жертвенного лона,

Смиренный старец с мудростью своей

И верою, не той, что исступлённо,

А той, что от единственных корней?


Любил ли он невинную Марию,

Иль, выполняя свой священный долг,

В пещере принял на руки Мессию,

А доживи, так и на холм б взошёл?


Всегда он рядом, тих и незаметен.

И, вознося молитву небесам,

Давайте помнить, что чужие дети —

Как Божий дар принявшим их отцам.

Благая весть

В лесу ещё по-зимнему сквозит —

Она, спеша, роняет реквизит

Последних неуместных снегопадов.

Но птичий хор становится звончей,

Перекричать пытается ручей,

Цветенье приближая вертоградов.


Ещё с утра ледком хрустит каблук,

Но кто-то солнце выпустил из рук —

И сотнями осколков разлетелось,

Чтоб в лужах отражаться и блестеть.

И, нас поймав в раскинутую сеть,

Веснушками не в кожу — в душу въелось.


Звенит капелью колокольный звон,

Спугнув с ветвей и соек, и ворон —

Летите, чтоб нести благие вести.

Весна идёт. А значит, смерти нет,

И Божий Сын появится на свет,

Как Ангел обещал Его Невесте…

Вербное воскресенье

Потянулись в храм благоверные,

Солнца луч в куполах светится.

Воскресенье сегодня Вербное,

По-болгарски звучит — Цветница.


Дети Богу несут веточки,

С верой в милость Его как сущее.

Ощущаю я каждой клеточкой

Груз грехов моих неотпущенных.


Храм души опустел, выплакан.

Лик печальный от времени стёрт.

А в толпе, что встречала криками,

И Иуда стоял, и Пётр…



Так и мы — то грешим, то каемся,

То цветами, то камнем в спину.

За прощением возвращаемся

К своему Иерусалиму.


Ветки высохнут, пыл утратится,

Цвет осыплется саваном белым…

И наступит Страстная пятница.

Кто к крестам на Голгофе первым?

Добрый пастырь

(художественно-документальный рассказ)

Хоронили отца Ивана всем селом. Да что там селом — вся Юрьевская округа, почитай, собралась. Из окрестных деревень и хуторов пришли, приехали на подводах по весенней распутице люди. Не только женщины и старики, но и демобилизованные, в основном по ранению, мужики.

Март 1945 был необычно тёплым. Снег почти стаял, обнажив разбухшую от влаги землю, над которой поднимался лёгкий, как туман, пар. Только в тенистых углах лежали еще ноздреватые, потемневшие снежные пласты, хрустевшие под ногами. На пригорках, где пригревало солнце, начинала пробиваться первая нежная травка. Того и гляди, по берёзам побежит сок такой вкусный, что хочется зажмурить глаза и пить, пить его, слизывая с деревянной щепки, вставленной в разрез коры, прозрачные крупные капли. Потом появятся крапива, заячья капуста, а там и щавель — значит, зимнему голоду конец. Набухнут почки, лес посветлеет, зарозовеет, оживёт.

Налетел ветерок, задрожали тонкие, гибкие ивовые ветки, свесившиеся, словно расплетенные косы, прямо в холодную речную воду. Лёд уже сошёл, задержались у самого берега его небольшие осколки, блестевшие под лучами весеннего солнышка. Побежала лёгкая зыбь, зашуршал камыш. И в этот миг, словно разбуженные ветром, зазвенели колокола.

Храм, стоящий на холме, окружённый когда-то, до революции, парком с липовыми аллеями и каскадом прудов, был виден издалека. С дороги, которая вела к селу, ещё вёрст за семь заметна была увенчанная крестом колокольня, высившаяся над тёмными верхушками елей, сбегавших по склону к слиянию рек Ворши и Медведки. А подъедешь чуть ближе, и уже разглядишь купол самой церкви в виде ротонды и её белые стены. И, если повезёт, услышишь радостные переливы колоколов, созывающих на службу. Но сейчас звон их был строгий, поминальный, медленно тонущий среди лесов и полей.

Деревянный двухэтажный домик священника, чей фасад с весны до поздней осени был увит диким девичьим виноградом, стоял на самом краю села, отделенный от него речушкой Комарихой. Сюда в конце прошлого века перебрался отец матушки Елизаветы, протоиерей Алексей, оставив своему преемнику и зятю добротный кирпичный дом, построенный для нужд церкви ещё при князьях Салтыковых. Но тот дом вместе с плодоносящим садом и теплицами, в которых его тесть выращивал даже арбузы, отец Иван давно продал, чтобы получить деньги на содержание храма.

На задах дома, прямо на берегу Комарихи, разбит небольшой огородик, который кормил всю семью. В 1932 году, после очередного ареста, имущество батюшки, в том числе и земля, было конфисковано, хозяйственные постройки разрушены. Второй этаж заняли под сельсовет, а отец Иван с домочадцами переселён в первый, полуподвальный, с окошками вровень с палисадником. Здесь была всего одна комната, выполнявшая роль и столовой, и спальни, с примыкавшим кухонным закутком, где стояла дровяная печь. Простой обеденный стол с деревянными лавками, буфет для посуды, лежанка у стены, рукомойник в углу — вот и всё убранство. Да полка с иконами и книги, много книг. У отца Ивана была прекрасная библиотека.

…Напоминающая скорее широкий ручей, чем реку, Комариха впадала в Воршу, которая ещё широка и полноводна. Сколько карасиков вершей и бреднем здесь выловлено мальчишками! Два моста перекинуты через её быстрые тёмные воды — один на въезде в село, второй — на другом конце, напротив дома отца Ивана. Раскатанная телегами дорога вела прямо на вершину холма, к храму. По ней, по-весеннему вязкой и скользкой, и двинулась скорбная процессия, провожающая отца Ивана в последний земной путь.


***

Когда в ноябре 1870 года в многодетной семье священника Иоанна Ключарёва из села Горки, что в Киржачском районе, родились близнецы Ваня и Федя, ни отец, ни матушка Параскева не предполагали, что их сыновьям суждено стать ревнителями и спасителями православной веры в страшные годы гонений.

Оба закончили Владимирское Духовное училище, а потом Владимирскую Духовную семинарию. Фёдор учительствовал в земском народном училище в Горках, потом был определен священником в село Заречье Покровского уезда, где также продолжал обучать местных детишек.

Иван же в августе 1895 года был определен Указом правящего архиепископа Сергия (Спасского) настоятелем храма Воздвижения Креста Господня села Снегирёво. И прослужил там без малого пятьдесят лет. С юных лет Иван проявлял интерес к наукам, истории, философии, собирал домашнюю библиотеку. Любовь к книге передалась его детям, а от них — внукам и правнукам.

Будучи человеком образованным и начитанным, он учил детишек в церковно-приходской школе, открытой князем Салтыковым в 1887 году. Обладая медицинскими познаниями, лечил прихожан как фельдшер, врачуя не только души, но и тела.

Матушка Елизавета сама происходила из семьи, где образованность и широта взглядов ценились наравне с православными канонами. Дядя Елизаветы, Евлампий Лебедев, был профессором Петербургского университета, воспитателем великого князя Николая Николаевича Романова и автором единственного в то время учебника по географии. Один из её братьев, Василий Лебедев, участвовал в экспедиции на Северный полюс под командованием Седова, а другой, Алексей, начав с ветврача, дослужился до звания подполковника медицинской службы.

Женившись на Елизавете Лебедевой и начав служение в Крестовоздвиженской церкви, отец Иван поселился в Снегирёве и по примеру тестя держал большое хозяйство. И пока оно не было конфисковано советскими властями, он в двадцатые годы, в непростое послереволюционное время, помогал крестьянам и деньгами, и продуктами. В годы неурожая, когда целые деревни вокруг вымирали от голода, отец Иван на свои средства покупал зерно, чтобы раздать его прихожанам.

Как родной отец помогает своим детям, так и он во всем поддерживал своих духовных чад. К его словам прислушивались, доверяли, и ему удавалось убеждать пьяницу бросить пить и заняться делом, а поссорившихся супругов — помириться и жить в ладу. Ежедневно и ежечасно отец Иван был среди прихожан, поддерживая их добрым словом и горячей молитвой. И конечно, главной его заботой было сохранение храма, к которому под печальный колокольный звон продолжала подниматься похоронная процессия.


***

В истории создания каждого храма лежит какая-то легенда. Есть такая и у церкви села Снегирёво.

Один из владельцев здешней усадьбы, генерал-фельдмаршал светлейший князь Николай Иванович Салтыков принимал участие в Русско-турецкой войне. В сентябре 1769 года, во время взятия Хотина, он был тяжело ранен и дал Богу обет в случае спасения построить храм. Произошло это в день празднования Честного и Животворящего Креста Господня. Военная карьера князя на этом закончилась, но, даже будучи занят важными политическими делами, он свой обет не забыл и в 1807 году получил разрешение Святейшего Синода на возведение в своих владениях домовой церкви.

Совпадение или нет, но предки князя Салтыкова ещё в середине 17 века основали в Смоленской губернии мужской монастырь во имя Воздвижения Креста Господня. Строительство храма длилось почти семь лет и было завершено в 1813 году. Базилика с тремя кирпичными нефами увенчана небольшой ротондой с ярусом звона. Такая церковь «под колоколы» — большая редкость в храмовой архитектуре начала 19 века. Облик церкви — дань позднему посленаполеоновскому классицизму.

Здание её высокое и просторное, светлое благодаря большим окнам, центральный неф вытянут во всю её длину и высоко поднят над меньшими боковыми приделами. В западной стене прорезано большое полукруглое окно, над которым высится треугольный фронтон с белокаменными карнизами. Круглая, в виде ротонды башенка колокольни, в которую можно подняться по винтовой лестнице наружной боковой камеры, возвышается над храмом и делает его уникальным.

Первоначально церковь была летней, трехалтарной. Главный алтарь посвящен Воздвижению Креста Господня, южный — Святой Троице, северный — Сошествию Святого Духа. Богослужения здесь проводились только в теплое время года.

В крипте под алтарем князьями Салтыковыми была устроена родовая усыпальница, в которой упокоились сам Светлейший князь Николай Иванович, его супруга Наталья Владимировна, их сын князь Сергей Николаевич и внук князь Алексей Дмитриевич — известный путешественник, писатель и художник.

В 1889—90-х годах с западной стороны была пристроена зимняя церковь с печным отоплением, невысокая, со скромным убранством, в которой расположены два придела — в честь Покрова Божьей Матери и во имя Святителя Николая Чудотворца. Так храм стал пятипрестольным.

Удивительно, но княжеская церковь достраивалась и украшалась стараниями всех её прихожан. Так придел Святого Николая Чудотворца был сооружен усердием крестьянина Григория Яковлева из деревни Венки, а летний храм расписан итальянскими мастерами на средства церковного старосты Ивана Яковлева и его брата. Прихожане собирали деньги и на строительство новой колокольни, которое было начато, но прервалось в 1915 году из-за Первой мировой войны.

Небесно-голубые тона росписи стен и боковых сводов, золотой фон алтарного свода, с изображением Тайной вечери — точной копией Леонардо да Винчи — сверкающий в солнечных лучах, всё это придавало храму легкость, воздушность и необыкновенную величественность.

И, несмотря ни на какие потрясения, более двух столетий он является оплотом веры и любви к Богу, Отечеству и человеку.


***

Вслед за войной на Россию обрушился сметающий всё на своём пути революционный шторм. Не обошёл он и село Снегирёво.

Проданное еще в 1916 году Товариществу заводов Кольчугино имение князей Салтыковых было полностью разорено и уничтожено. До самого фундамента разрушили барский дом — настоящий дворец, выстроенный во французском стиле, с колоннами, портиками, увенчанный круглым бельведером, с ротондами, балконами и венчающим его стеклянным фонарем. Словно обезумевшие, крестьяне растащили усадьбу по кирпичику, сделанному, кстати, здесь же, на местном производстве.

Та же участь постигла хозяйственные и дворовые постройки и оранжерею, где раньше выращивались ароматные персики и золотистые сливы, скупавшиеся знаменитым московским гастрономом купца Елисеева. Лишь небольшая горка осколков розоватого кирпича под сенью оставшихся от пейзажного парка лип, заросшая со временем земляничником, напоминает о былом величии. Увы, слово пастыря, даже такого почитаемого, как отец Иван, не смогло противостоять революционным лозунгам и подстегиваемой ими оголтелой толпе.

«А ведь в княжеской усадьбе можно было открыть прекрасный санаторий и лечить людей, больных детишек кормить оранжерейными фруктами», — сокрушался отец Иван, на глазах которого сломали деревянную часовню на кладбище и даже ограду храма не пожалели. С болью наблюдал он это бессмысленное варварское уничтожение и с удвоенным усердием молился за спасение душ крестьян, не ведающих, что творят. А вокруг, как в каком-то дьявольском горниле, сгорали целые деревни и сёла, взрывались храмы, разрушались дворцы, и вместе с ними рушились человеческие судьбы. И проверялась на прочность вера.

Церковь была отделена от государства. Начались гонения на духовенство, которое было лишено избирательных прав. На митингах глумились над православной церковью и верованиями. Запретили преподавание Закона Божия в школах. Изымались иконы, запрещались церковные праздники, на разгон крестных ходов направляли красноармейцев. Закрывались приходы и даже монастыри, а монахи и монахини привлекались к тяжелым принудительным работам.

Крестовоздвиженский храм в Снегирёво выстоял. Чудом уцелела и построенная в 19 веке одноэтажная каменная богадельня, крытая железом. В советское время в ней сначала размещались начальная школа и библиотека, а потом клуб, которым долгие годы руководила внучка Ивана Ключарева, Антонина.

Несмотря на все запреты и атеистическую пропаганду, отец Иван ни на день не прекращал службу. Когда стало ясно, что революция побеждает, а белая армия сдает свои позиции, один из братьев предложил Ивану с семьей вместе покинуть Россию и уехать, ну хотя бы в Америку. «Не оставлю свой храм и чад своих неразумных», — ответил отец Иван брату и благословил его в нелегкий дальний путь. Больше они не виделись.

Может быть, это только семейная легенда. А вот стремление новых властей закрыть снегирёвскую церковь и запретить отцу Ивану служение — реальные факты. Видя авторитет батюшки среди крестьян, его сначала понуждали отказаться от священства и тем самым избежать возможных репрессий. «Дав обет служить Господу и приняв свой сан, я с себя добровольно его не сложу, — таков был твердый ответ отца Ивана. — Молитвой и трудом не допущу закрытия храма».

А закрыть Крестовоздвиженскую церковь пытались неоднократно. Сняли колокола, сбрасывая, повредили крышу. Изъяли церковную утварь, разобрали недостроенную колокольню, уничтожили надгробные памятники. Но каждый раз шел отец Иван к людям, поднимал их на защиту храма. И со всех окрестных деревень собирались прихожане, живым кольцом вставали вокруг со словами: «Хоть стреляйте в нас, не дадим закрыть наш храм!»

Чтобы не обострять ситуацию, власти решили оставить церковь в Снегирёво действующей — одну на всю округу, обложив, однако, огромными налогами и запретив даже ремонт проводить без разрешения. Неуплата налогов грозила закрытием, и самоотверженный священник продал всё ценное, что у него оставалось, включая библиотеку и даже одежду, чтобы, заплатив, сохранить храм. Сам же с семьей жил очень скромно, если не сказать бедно. Силами прихожан удавалось сделать и мелкий необходимый ремонт, что не спасало церковь от обветшания. Пришел в запустение и некогда прекрасный парк, зарастал и высыхал каскад прудов.

А в начале 30-х годов начались новые напасти…


***

Матушка Елизавета хлопотала у печки, готовя нехитрый обед, когда скрипнула дверь, — вошел отец Иван. Притолока была низкой, и ему, высокому, широкоплечему, приходилось сильно наклоняться, как бы отвешивать при входе поклон. Перекрестившись на красный угол, где мирно светилась лампадка, он присел к столу, снял, повертел в руках и снова надел круглые очки с синеватыми стеклами. Вздохнул, оправил пышную бороду. За окном белым-бело, ночью выпал снег — стоял февраль 1930 года. На обычно светлом, открытом лице отца Ивана сейчас лежала тень — боли, сомнения, недоумения.

Елизавета сразу поняла, что муж принёс плохие вести. Но прежде расспросов ухватила горячий чугунок, положила на тарелку рассыпчатой пшенной каши с темной корочкой, налила в кружку молока — парного, с обеденной дойки. Отрезала пару ломтей испеченного с утра хлеба. Невысокая, хрупкая по сравнению с богатырского сложения мужем, она совершала эти привычные, обыденные действия, чтобы оттянуть момент тяжелого разговора и дать мужу хоть минутку отдыха.

Поставила обед на стол, сама присела напротив, разглаживая пестрый передник, повязанный поверх простого строгого и уже много раз перешитого платья.

— Ты поешь сперва, Ваня, — осторожно пододвинула мужу тарелку. — Голодным дела не поправишь.

— Фёдора арестовали, Лизонька, — рука с полной ложкой замерла в воздухе и снова опустилась. — Плохой знак это, сдается, скоро и за мной придут.

— Спаси, Господи, — Елизавета, хоть и предчувствовала неладное, в глубине души надеялась, что новость не такая страшная. — Как же так, за что?

— А разве сейчас забирают за что-то? За честное служение, за веру и правду, да за прямоту. Ты же знаешь, Фёдор твёрдый, упрямый, юлить не будет ни перед кем. А может, и донёс кто, сейчас бес многих путает… Я всё же поем, а ты пока собери на случай мне чистое исподнее в дорожный мешок. Да Библию не забудь положить, которую мне крёстный мой, протоирей Николай подарил. Слава Богу, он не дожил до таких времён, — батюшка снова перекрестился и принялся за кашу.

Забрали отца Ивана через два дня.

Как раз недавно основали в Снегирёве совхоз «Крепость труда», передали ему все земли, в том числе и бывшие помещичьи, на которых стояла церковь. Председатель, крестник отца Ивана, пытался наладить производство кирпича, но потерпел неудачу и начал разбирать на совхозные нужды недостроенную колокольню. Так что церковь вместе со священником стояли ему поперёк дороги…

Когда к дому на окраине села подъехал небольшой и угловатый грузовичок АМО, в кузове которого уже жались друг к другу несколько мужиков из соседних деревень в овчинных тулупах, и из кабины вышли двое угрюмых в шинелях, стоявшая в сенях Елизавета с трудом удержалась, чтобы не заголосить. Но взяла себя в руки и молча подала отцу Ивану собранный накануне дорожный мешок.

— Я там тебе сухариков насушила и носки теплые положила, не застудись, морозы-то какие стоят, — матушка обняла за плечи младшую дочь Пашу. — И возвращайся скорее, нам же Прасковью замуж выдавать, как без тебя-то…

На этих словах девушка такого же небольшого роста, как мать, светловолосая, необычайно миловидная, разрыдалась, кинулась к отцу, прильнула к его руке.

— Ну уж нет, свадьбу младшей дочери я пропустить не могу, — отец Иван ласково отстранил Прасковью, поцеловал в лоб, легко перекрестил. — Пора мне. Слёз не лейте, молитесь за меня и за Фёдора.

И, забросив в кузов мешок, забрался туда, подхваченный товарищами по несчастью. Грузовичок заурчал и по проторенной в снегу колее двинулся сквозь метель.

Тюрьма в Юрьев-Польском была переполнена. Каждый день привозили всё новых арестантов, город полнился лишенными прав бывшими попами, ссыльными священниками и мирянами. Большинству «врагов народа» вменялась агитация против политики советской власти, некоторым — создание нелегальных монашеских братств и прочие надуманные преступления. Многих на пять, десять или пятнадцать лет ссылали в лагеря, ближайший из которых находился в Кинешме. Большинство же приговаривали к расстрелу, в основном за «контрреволюционную агитацию и деятельность».

Уполномоченные и следователи НКВД были завалены работой, поэтому вновь прибывшим приходилось долго ждать первого вызова на допрос в тесных, холодных и сырых камерах. Здесь немудрено было заразиться тифом, туберкулезом или дифтерией. Немудрено было потерять стойкость, надежду, разувериться и пасть духом. Но здесь же можно было встретить истинных подвижников веры, не сломленных, несущих слово божие даже в этих стенах.

Отцу Ивану повезло — его вызвали к следователю всего-то через три недели. Всё это время он провел в камере, на прогулки в тесный тюремный дворик их выводили всего пару раз. Удивительно, но Библию, заботливо уложенную матушкой Елизаветой среди белья и теплых вязаных носков, не отобрали, и отец Иван тихо читал её своим соседям, молился вместе с ними, рассказывал интересные притчи, истории. Лизины сухарики давно закончились, так как по привычке заботиться обо всех он раздал их самым истощенным и больным арестантам.

На допросе в полутемном кабинете отца Ивана заставили несколько часов стоять перед направленной в лицо яркой настольной лампой и отвечать на одни и те же вопросы.

— Нет, он никогда не призывал своих прихожан к свержению советской власти.

— Нет, он не пропагандировал восстановление монархии.

— Нет, он не вел бесед контрреволюционного содержания.

— Да, он не считает себя вправе вмешиваться в дела не церковные, а государственные.

— Да, он исповедует православие и несёт слово Божие людям.

— Нет, он не знает никого из священников, кто бы агитировал прихожан выступить против советского строя…

И так раз за разом, до отупения. Помогала читаемая про себя молитва, самообладание, вера в помощь Господа.

Наконец, следователь закончил писать протокол, устало потянулся, убрал листы в папку и вызвал конвойного.

— Давай следующего, — крикнул он дежурному, — и побыстрее, хочу закончить до ужина.

В гулком, освещаемом тусклой лампочкой коридоре отец Иван столкнулся с очередным страдальцем, идущим на допрос. В изможденном, худом, в потрепанной рясе арестанте он с трудом узнал Фёдора, если бы не его твёрдый, горящий взгляд и ободряющая улыбка. Это была последняя встреча братьев. В 1937 году священник Фёдор Ключарёв, дважды репрессированный, скончается в лагерях.


***

Когда отца Ивана арестовали в первый раз и три месяца продержали в тюрьме, неизвестными святотатцами были вскрыты и ограблены гробницы в крипте под алтарём, украдены ценные храмовые иконы.

Возмущённые прихожане, чувствуя себя осиротевшими, собрали деньги и ценности, чтобы «выкупить» своего батюшку и отправили делегацию в Юрьев-Польский.

Надеясь, что священника удастся позже склонить к сотрудничеству, отца Ивана отпустили, и он вернулся в свой храм, к служению. Однако был вынужден регулярно являться в НКВД и отмечаться. Вопреки надеждам следователя, вместо пособничества комиссариату, отец Иван предупреждал своих прихожан, если удавалось узнать о предстоящей конфискации имущества или аресте.

Забирали отца Ивана в феврале, а вернулся он в разгар весны, как раз накануне Пасхи. И сразу стал готовиться к празднованию. Вместо украденных принёс в храм свои домашние иконы. Его примеру последовали некоторые прихожане, и опустевшая было церковь вновь наполнилась ликами святых.

Пасхальную литургию отслужили в летней части храма, прошли крестным ходом — всё, как обычно. Косились, конечно, на двух приехавших вдруг милиционеров, но те лишь стояли в стороне и наблюдали, не предпринимая никаких попыток разогнать торжественное шествие. Возглавлявший крестный ход отец Иван краем глаза заметил, как один из милиционеров, простоватый, курносый крепыш, быстро и мелко перекрестился.

«Можно закрыть и даже разрушить храмы, но нельзя в душе православного человека закрыть дверь, ведущую к Богу», — подумал священник.

Два года прошли в непрерывном труде — нужно было содержать в порядке храм, искать средства хотя бы на мелкий самый неотложный ремонт, например, на протекающую крышу. Помощников практически не было — все сельчане заняты на работах в совхозе. Нужно ещё и нуждающимся помочь, и больных лечить, да и матушке Елизавете помогать с хозяйственными заботами. Выдали замуж младшую Пашу, проводили её с мужем Дмитрием во Владивосток. Старшая Анастасия жила с мужем в соседнем селе, а сын Алексей, женатый на дочери конезаводчика Анне, в Москве.

Времена были непростые, мятущиеся. Люди шли в храм за словом поддержки, в поиске правильного пути, и отец Иван продолжал учить их жить по Евангелию, по совести христианской, не поддаваться смуте безбожия. Читал жития святых, противопоставляя их злобе и агрессии окружающего мира. Были и те, кто опасался идти в церковь, — для них двери дома отца Ивана были всегда распахнуты, так же, как и его душа.

Поздней осенью 1932 года отца Ивана снова арестовали. Храм в селе Снегирёво закрыли.

В этот раз ему уже открыто предлагалось стать «честным гражданином Советской Республики» и дать расписку, обязывающую доносить «о всяком случае контрреволюции», что, по сути, означало исполнять все распоряжения ГПУ. При этом даже сохранив сан. Служить интересам безбожия, внешне не отрекаясь от Бога, — такую возможность власть готова была предоставить. Но такой путь был для него неприемлем. Не мог он из страха изменить своим жизненным принципам, христианские ценности поменять на предательство. Очевидно, отца Ивана ожидала судьба его брата Фёдора, сосланного в лагеря, если бы не угроза настоящего бунта в уезде.

Когда закрыли единственную на всю округу церковь, крестьяне так дружно и решительно выступили в защиту храма и его настоятеля, что это могло превратиться в настоящее противостояние власти и народа. Пришлось идти на уступки. Отца Ивана освободили, правда, конфисковав всё оставшееся имущество, лишив даже огородика, и забрав половину дома под сельсовет. Храм же оставался закрытым.

Можно было смириться, отсидеться в сторонке, не рискуя больше свободой и жизнью, пытаться выжить вместе с семьёй, но не таков был отец Иван. С прошением отправился он в Москву к «всесоюзному старосте» Михаилу Ивановичу Калинину. Тогда люди часто обращались к председателю ЦИК с самыми разными просьбами о помощи — при раскулачивании, несправедливом аресте, отказе в трудоустройстве. И многие эту помощь получали. Так случилось и в этот раз. Возможно, облик священника, его уверенная и мудрая речь, спокойствие и добрый взгляд расположили бывшего крестьянского мальчишку из Тверской губернии. А может быть, в Москве был другой, не такой односторонний подход к проблеме взаимоотношений с церковью, как на местах. Как бы то ни было, выяснилось, что решение о закрытии церкви в Снегирёво не было утверждено «в верхах» и явилось полной самодеятельностью местного начальства. По указанию Калинина решение было отменено, а сельсовет переехал в другое село, освободив дом Ключарёвых.

Крестовоздвиженский храм открыли, и больше он никогда не закрывал свои двери для прихожан. И снова отец Иван оплачивал непосильные налоги, которыми были обложены церкви и духовенство, живя в крайней бедности, но не переставая помогать всем нуждающимся. Силами прихожан удавалось изредка ремонтировать и сохранять храм. И вновь звучало под золотисто-голубыми сводами слово правды, зажигавшее божественную искру в душах людей.

А впереди всех ждало страшное, многолетнее испытание — вставали над Россией чёрные тучи 1941-го…


***

Теперь утро начиналось не только с молитвы — слушали фронтовые сводки. Спасибо, что от квартировавшего раньше в доме сельсовета осталась работающая радиоточка. Не надо ходить в центр села к правлению, чтобы узнавать последние новости.

Вот и сегодня встал до зари, совершил молитвенное правило, облился холодной водой, наскоро перекусил, прослушав сообщения диктора. Звук у радио прикрутил — не разбудить бы малышню. Еще в конце 1941 года приехала Прасковья, эвакуированная из Москвы с маленькими дочками. Хоть и тяжело, и голодно, да всё вместе справнее. И в доме веселее от детских голосов. Так и замирает сердце, когда заберутся внучки на колени к деду, играют бородой и слушают его рассказы. Старшая Рита уже пошла в школу, а младшая, которую он шутя зовёт Ларион, ходит за дедом хвостом.

— Убереги, Господь, сироток малых, — перекрестился на иконы в углу. — Не обошла и наш дом война. Муж Прасковьи пропал без вести в начале 1942-го под Смоленском. И вот уже два года никаких известий о нём…

Ну, некогда рассиживаться, дела зовут. Подхватил косу, подвязал полотняную рубаху и на луга, расстелившиеся вдоль Ворши зелёным ковром. Пора сенокоса, а кому косить-то? Остались в сёлах и деревнях, почитай, одни старики, женщины и детвора. Вот он и за косаря, и за кузнеца — правит, клепает. Без сена зимой никак нельзя. А скоро поспеет рожь, пшеница, овёс. Выйдут всем селом жать и молотить, детишки колоски пойдут подбирать — и всё для фронта, для Победы.

Вот и солнце поднялось, припекает уже, кружат над заводью беззаботные стрекозы, поблескивают тонкие крылышки. А вода в реке прохладная, аж обжигает после работы, обволакивает, хочет унести в глубину от забот.

Но впереди ещё столько дел! Службы теперь каждый день, народу много собирается со всей округи. В каждой семье солдаты — молимся всем миром за них, за весь народ русский, за победу над ворогом-супостатом. Вот и сейчас целая толпа собралась у входа, все ждут батюшку, пока он широким, твёрдым, несмотря на возраст, шагом поднимается в горку к храму. Бежит навстречу Мишка, соседский парнишка, первый помощник. Тащит кружку для пожертвований — судя по весу, опять полную. Вот что за народ у нас, какой щедрости душевной! Сами впроголодь живут, на крапивных щах и оладьях из картофельной шелухи, а несут последнюю копеечку на храм. Знают, конечно, что деньги эти он себе не берёт, всё собирает, пересчитывает — и отдаёт для фронта на формирование танковой дивизии. Может, потому и несут — верят, что на Божье дело.

После службы не торопятся, подходят за благословением. Для каждого надо найти особое, нужное слово. Поддержать вдову, утешить старушку-мать, что получила на днях похоронку, дать напутствие девчонкам молоденьким, собравшимся во Владимир на курсы медсестёр.

Им бы тоже в село хоть одну медсестру, но врачи нужнее на фронте. Вот он сам и за фельдшера, ездит по всем деревням, врачует. Медикаментов не хватает, хорошо, матушка Елизавета заготавливает травы, корешки разные — народные рецепты в ход идут. А годы дают о себе знать, за семьдесят уже, уставать стал быстрее. И Елизавета всё ругает — не бережёшь себя, не даёшь отдыха. Нет, нет времени на отдых. Вон Мишка уже подъехал, выделил им сельсовет лошадёнку и телегу для фельдшерской службы.

Уселись, поехали. Оглянулся — блестит в лучах полуденного солнца купол на башенке «колокольной», увенчанный крестом. Зацепилось за него белое облачко — будто чьё-то лёгкое крыло. А ведь и правда, есть у их храма ангел-хранитель, что уберёг его в годы лихолетья, сохранил для будущих поколений. Которые придут сюда со светлой душой, доброй молитвой, с любовью к Богу.


***

Отец Иван (Иоанн) Ключарёв был последним в династии священников Нарциссовых — Лебедевых — Ключарёвых, с 1813 года служивших в храме Воздвижения Креста Господня села Снегирёво Кольчугинского района Владимирской области.

В конце зимы 1945 года он заразился тифом от больного, которого лечил, и 10 марта скончался, не дожив два месяца до победы.

За большой вклад в помощь фронту отец Иван был награжден правом служения в митре при открытых Царских вратах. В этой митре он и был похоронен при большом стечении прихожан и духовенства в ограде храма, в котором служил верой и правдой полвека.

Верная спутница всей его жизни матушка Елизавета Алексеевна отошла ко Господу вслед за супругом на сороковой день после его смерти и похоронена с ним в одной могиле.

Крестовоздвиженская церковь в Снегирёве действует и поныне, являясь подворьем Александровского женского монастыря.

В старом, увитом девичьим виноградом домике до сих пор живут потомки доброго пастыря…


***

В основу рассказа положены реальные исторические события и данные семейного архива моего прадеда, Ивана Ивановича Ключарёва. В настоящее время отец Иоанн представлен Владимирской духовной епархией на канонизацию как исповедник российский.

Игорь Исаев

(г. Москва)

Via Dolorosa

По плитам Via Dolorosa

потоком с раннего утра

Течёт толпа, разноголоса,

разноязыка и пестра.


Пока жаре дана отсрочка,

плыву и я сквозь шум и гам,

А на закорках крошка-дочка

качает шляпкой в такт шагам…


…В канун Субботы — дня завета —

рассветный час таил беду:

Иисус, пророк из Назарета,

был предан римскому суду.



Осанну певший люд вчерашний

стал роем — жалящим и злым,

И стал недобрым, даже страшным,

прекрасный Иерусалим.


Народ ли, сброд ли, но по праву

толпы беснуются они.

Вопят: «Освободи Варавву!

А назарянина распни!»


«Распни!» — и эхо по округе.

«Распни!» — толпы звериный клич.

Наместник умывает руки.

Наёмник расправляет бич.


И вот избит, обезображен,

терпя удары и плевки,

Он в окруженьи римской стражи

бредёт… А где ученики?!


…Путь скорби Via Dоlоrosa.

Сползает по щеке слеза…

А соглядатай смотрит косо,

всё ищет мокрые глаза.


А солдатня бросает жребий,

деля нехитрое добро,

И с губки поской поят ребе

и пикой колют под ребро.


И всё, и нет Ему спасенья…

Им всем неведомо пока,

Что послезавтра Воскресенье.

Отныне. И на все века…


…С Голгофы вниз в притихший город

вернутся люди. Надо жить…

А где-то в небе белый голубь

устанет над холмом кружить.


Конец пути?! Да нет же, длится,

поправ земную западню.

Я, не наученный молиться,

тихонько голову склоню…

* * *

Себе кумиров сотворим,

А им — кумирам — не до нас.

Дороги наши вечно в Рим

Ведут, а надо бы — в Дамаск.


Но, всуе, десять раз на дню

Окликну, позову, спрошу

Того, Которого гоню,

Того, Кого порой ищу.


Ищу, когда болеет мать,

Когда тоска меня сильней,

И в одиночку не собрать

За жизнь разбросанных камней.


Когда не в силах превозмочь

Железной поступи беды,

Прошу спасти, зову помочь.

Ищу слова. Ищу следы.


В песках судьбы сбиваюсь с ног,

Ищу и не могу найти.

Но — миг! Уныл и одинок,

Вдруг изумляюсь, ощутив,


Что усмирён в душе огонь.

Расплавлен в сердце серый лёд

Легко, так мамина ладонь

горячий охлаждала лоб.


Откуда, от каких корней

Забытая, как буква «ять»,

Немая детская во мне

Теплом струится благодать?


Ничейный раб я, путник, гость,

Но мне протянута рука…

За год таких мгновений — горсть,

За жизнь едва ли полмешка…


И теми, не храня, сорим —

Даров нам подавай да ласк…

Дороги наши вечно в Рим

Ведут, а надо бы — в Дамаcк.

Вспоминая Лота

В чём праведность? Куда ведёт дорога?

К спасенью? К смерти? К храмам на крови?

Что Богу мы? И что нам ждать от Бога?

Чего в нас больше — страха иль любви?

Зола грехов, смирений позолота —

В конце времён  всё прах и суета.

И кто бы помнил праведника Лота,

Когда б не оглянувшаяся та?

Та, что, доверясь собственному сердцу,

Не оглянуться не могла — на дом,

На старый сад, на крыши по соседству,

На город свой. Пусть даже он — Содом!

На древнюю оливу у забора,

Шиповник пряный в огненном цвету…

Юдифь? Мирьям? Ревекка, Лия, Двора?

Как звали оглянувшуюся? Ту,

Бегущую, сбивающую ноги?

Казалось, вот спасение — река…

Нет, обернулась. Встала на дороге

И, вся в слезах, застыла на века…

Виктория Левина

(Израиль)

О кириллице

Они держали в тайне силу букв.

Рождались буквы из ребра латиниц.

Кирилл, Мефодий и богатый звук

зачатых под распятьями кириллиц.


Монашеская сущность. Полиглот.

Победы в спорах в университетах.

И вера, что как снежный ком растёт

в придворных богословах и поэтах.


И вместе с младшим братом, в две руки,

писали азбуку. Кипело в келье дело.

Сегодня в Плиске понесут венки

к славянским буквам, сделанным умело.


Сегодня день Кириллицы, наш день.

День тех, кто ею пишет словом ёмким.

Святой Борис от солнца дарит тень

спасительную. Для своих потомков.

Двор Кириллицы в Плиске

В каждой букве туфа —

маленькая повесть,

символов кириллиц

золотая рать.

Как гиганты духа

в темноте часовен

годы проводили, —

нынче не узнать.


Вот они в работе,

вот они за спором —

силикон и краски

оживляют быль.

В глубь веков войдёте

медленно, не скоро —

каменная кладка

и преданий пыль…




Угоняли в рабство.

Пытки да гоненья.

Царь Борис, Мефодий,

Савва   да Кирилл.

Избранная каста,

культовое пенье.

Высший смысл мелодий

соколом кружил.

О дворе Кириллицы в Плиске

На Праздник славянской письменности гости собираются на поляне в дальнем конце городка у огромного двенадцатиметрового креста, который возвышается за высокой каменной стеной. На нем весит герб со старой болгарской розеттой, обрамленной названием «Плиска» и заветом Аспаруха «Здесь будет Болгария!»

На обычных деревянных воротах Музея славянской письменности написано: «Двор Кириллицы». В день праздника ворота открываются, чтобы встретить посетителей уникального не только для Болгарии, но и для мира культурно-исторического комплекса.

Говорит создатель музея Карен Алексанян:

— Из частичных данных, известных из «Жития святого Климента Охридского» от Феофилакта Охридского, узнали, что после смерти святого Мефодия 6 апреля 855 года в Европе начались гонения на его и святого Кирилла учеников. Более молодые из них были отданы в рабство, а пожилые — изгнаны.

Климент, Наум и Ангеларий успели достичь Белграда, который в то время был болгарской пограничной крепостью. Там их встретили с радостью и отправили с почестями в Плиску к царю Борису, потому что они «мечтали о Болгарии», а царь «давно жаждал таких ученых людей».

По их прибытии в столицу (примерно в 866 году) Борис разместил Климента и Наума в доме боила Есхача, а Ангелария — у другого своего доверенного боила Чеслава. Некоторое время царь хранил в тайне пребывание в Плиске носителя новой славянской письменности, «пока приготовим полностью то, что надо сделать». Но сам он был охвачен «сильным желанием каждый день разговаривать с ними».

Почтение перед делом царя-крестителя и объединителя болгар представляет собой часовня в конце двора — «Святой Борис I Креститель». Очень простая и в то же время — внушительная со своими каменными стенами, резьбовым алтарем и иконой царя-святого. Аскетическая атмосфера в часовне помнит тайное крещение Бориса и передаёт единение правителя и духовника, непримиримого борца за христианизацию болгар и смиренного монаха, ищущего душевного успокоения после трудных лет своего царствования.

Высокие, более двух метров, буквы кириллицы изготовлены в Армении двенадцатью армянскими скульпторами во главе с народным мастером Рубеном Налбандяном и перевезены в Болгарию. Натуральный черепичный цвет песчаного туфа, из которого сделаны скульптуры, излучает тепло и силу армянской земли.

Скульптуры царя Бориса, святого Кирилла и святого Мефодия созданы болгарским скульптором Бехчетом Данаджи. Комплекс включает в себя и галерею с постоянной экспозицией, рассказывающей об истории крещения, принятии кириллицы в Болгарии и признании церковных славянских книг христианским миром.

Двор Кириллицы — место, где буквы кириллицы возвращаются домой, подарив свет и знание значительной части человечества.

Евгения Михайлова

(г. Москва)

Пасха

Год от года тревожней становится нам перед Пасхой:

А сойдёт ли с небес благодатный священный огонь?

Одарит ли весна мир надежды зелёною краской?

Охраняет ли всё ещё души Господня ладонь?


И — случается Чудо! Сердца наполняются светом.

Мы даём себе слово, что будем по-новому жить.

Но в привычных заботах потом забываем об этом

И о том, что пришли в этот мир научиться любить…


Вновь Всевышний нам сделал сегодня подарок бесценный.

Это — время, чтоб мы осознать и исправить могли

Все ошибки свои; чтоб сломали кирпичные стены

Отчужденья. И липкого страха барьеры снесли.


Что мешает увидеть в реке отражение неба?

Почему каждый взгляд обращён только внутрь себя?

Отчего мы, скандируя, требуем зрелищ и хлеба?

И, глухие, не слышим, как ангелы в трубы трубят?


Этот призрачный всадник на бледном коне и в короне

Обретает реальную плоть, леденящую стать.

А в песочных часах измеряется время в микронах…

Больше медлить нельзя. Время — действовать. Время — решать.

Памяти Добри Добрева

В век IT и лазерных приборов

Чем измерить силу доброты?

Есть весы, при помощи которых

Взвешивают массу у мечты?


С примененьем нанотехнологий

Как узнать объём любви в душе?

Век наш… Прогрессивный и убогий.

Чувства — смайлы, статусы — клише.


Ускоряясь, в жизненном потоке

Мчимся, еле дух переводя,

Забывая корни и истоки,

Песни ветра, музыку дождя…


Вот уже странны и непонятны

Люди, что без пафоса и слов

Раздают тепло сердец бесплатно

И задаром в мир несут любовь.


Но, чуть свет, выходит на дорогу

В час, когда проснутся птицы петь,

Тот, кем избран путь — служенье Богу,

Чтобы в храм к заутрене успеть.


Со свечой у храма золотого —

Наших душ ослепших оберег —

Нищий дед стоит с душой святого.

Дядо Добри. Божий человек.

Вера Кузьмина

(г. Каменск-Уральский)

Буддистское, что ли

Я была поцелуем на русском морозе,

Скрипкой, в щепки разбитой во время погрома,

Подыхающей с голоду клячей колхозной,

На ветру шелестящей ячменной соломой,

Заплетенной сандалией древнего грека,

Петухом на проваленной крыше сарая.


Точно знаю, что я не была человеком,

И поэтому внутрь никого не пускаю.


Для закрытых — в бессмертие верить наивно.

Знаешь, Господи, свыклась — не праздную труса.

Но, когда я умру, сделай яростным ливнем,

Чтобы чистой водой напоить Иисуса.

Последняя весна детства

На сплетение веток на фоне заката

Очень трудно смотреть: так бывает весной.

Перехвачено горло, и сердце крылато,

Рядом мальчик соседский — курносый, шальной.


Мы пинаем сугробы, сшибаем сосульки,

Вечерами подолгу стоим у ворот.

Нам грозит с чердака хворостиной дедулька,

А потом, отвернувшись, смеется — Господь.


Нет до нас никому ни малейшего дела,

Только Господу Богу, и то не всегда.

Мы в сарае закурим — пока неумело.

Скинем шапки. В ботинках, конечно, вода.


Беззащитные дети, птенцы озорные

Этих мартовских теплых, тревожных ночей…

Вы забыли, серьезные, взрослые, злые,

Как кораблик дрожит, рассекая ручей?


Только вместе дышать — нам и вздувшимся почкам,

И грохочущей речке, где льдины-ножи

Понесутся, ломаясь, бушующей ночью,

Очумев, — начинается взрослая жизнь.

Дмитрий Бобылев

(г. Санкт-Петербург)

* * *

Я отломил бездомному коту

Кусочек пирога с яйцом и рисом.

Он есть не стал, их, видно, кормят тут.

Стоит собор с отколотым карнизом,


А был когда-то даже монастырь.

Спасибо всем, кто жив во мне доныне:

И я — не одинокий, и коты

Мне не нужны. Они лежат на глине


Чужих могил. Я много не смогу,

Но что могу, то выполню до точки.

Подходит синий голубь к пирогу

И золотые трогает кусочки.



Николай Гумилев и княжна Татьяна

Койка, эфир, палата, стакан, чаинки,

Белых пространств слияние на косынке,

Белых пространств письма филигранный почерк,

Стоны и смрад, и осень, и прочее, прочее…


В Ваших глазах я видел вчера усталость,

Вашим глазам печаль от войны досталась,

Это не смерть, если в них серебрятся росы,

Не перед рвом улыбка и папироса.

Вы задаете вопросы.

Душевно. Просто.


(Рабочий не льет еще роковые пули,

Чтобы святую душу Творцу вернули).

Верно ли,

что Вы плачете вечерами?

Вы мне приснились — в белом, в походном храме,

И — лето. Слепые пули пространство лижут.

Стрелки

в азарте.


…К западу ближе, ближе

Флажки на карте.




* * *

В старом доме на столе — земля,

И бревно поддерживает балку,

Громкое, как мачта корабля

Над гнилыми лодками вповалку.


В старом доме — радио «Маяк»,

«Беломор» да у стены лопата,

А под ним — огромная Земля,

Вовсе не такая, как когда-то,


До того, как лёг в неё жилец.

Сыплется трухой на подоконник

Солнца неочищенный сырец

С полочки, покинутой иконой.

Марина Шишова

(г. Владимир)

Василиск

Грозно щёлкнул замок, с порога отвешивая подзатыльник. Лёнька на всякий случай ещё разок глянул на часы в углу монитора, но тем милосердие было неведомо: они равнодушно зафиксировали почти полтора часа задержки. Значит, классная дозвонилась.

Дважды — с интервалом на клацание крючка плечиков о релинг — раздражённо прошуршала дверца гардероба. Нервно взвизгнули молнии сапог, устало рухнули на пол, и тут же зашмыгали по линолеуму тапочки. Явно в сторону его комнаты.

Лёнька сохранился, вышел из игры, медленно выдохнул и мысленно заткнул уши: по заявкам слушателя в программе заезженная пластинка про «весь в папашу — вроде и не дурак, да непутёвый», а эту жалкую крупицу информации про родителя мужского пола, не оставившего ему в наследство даже отчества, он уже выучил наизусть и потому планировал переждать концерт с выключенным звуком. Однако сегодняшняя песенка оказалась не просто старой, а допотопной. Даже без полифонии.

— Да меня же в школе за этого тамагочи зачморят! — И на какой только помойке она этот кнопочный кирпич откопала…

— Ну вот, будет повод не пялиться в него под партой на контрольных, чтобы меня потом в школу не дёргали. Симку переставила, номера скопировала. Месяц тебе испытательного срока плюс исправительные работы. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит, УДО не предусмотрено. Мозги на место встанут — на Рождество под ёлочкой найдешь свои ум, честь и… нет, совесть — это не про тебя.

Влип так влип. Декабрь, контрольные по две штуки в день, а математичка его так матери слила. Ладно, сам дурак: не начал бы пререкаться при всем классе, может, и пронесло бы. Ну а с родительницей при погонах особо не повоюешь, это Лёнька к своим четырнадцати годам успел усвоить методом проб и ошибок.

Он зло захлопнул крышку ноутбука и обреченно поплёлся на кухню выяснять детали. Затем, поначалу перепрыгивая через две ступеньки и на ходу натягивая куртку, но по мере продвижения к цели впадая в неторопливую задумчивость, — на первый этаж.

Трель звонка буравчиком вошла в грудину. Слушая приближающееся шарканье за дверью, каторжанин гадал, сразу его придушат или кровь через соломинку посмакуют. Любой мальчишка их подъезда годам к семи твердо усваивал технику безопасности: выбегая летом из двери, надо сразу же огибать лавочку по радиусу, превышающему длину василисковой клюшки. Даже если знать не знал, что такое радиус и длина, и весьма смутно представлял значение слова «превышающий». Нет, она не била, конечно, не настолько, видно, из ума пока выжила. Но быть пойманным на крючок её третьей ноги и стоять полчаса, выслушивая бухтение, — удовольствие ниже среднего.

Впрочем, возраст тут был не при чём. Соседи постарше после очередной стычки в ответ бубнили — правда, уже вполголоса и за её спиной — что мужа в могилу загнала и собственного сына из дому выжила, так теперь на чужую плешь покушается.

А к Лёньке она явно испытывала особенно пламенные чувства. Его порция нотаций всегда была щедрее минут на пять-десять, раздавалась не только на выходе из подъезда, но и временами из распахивавшейся вслед двери квартиры на первом этаже, плюс для пущей точности прицела Василиск каждый раз напяливала очки. Может, потому что с матерью его всегда была откровенно на ножах, хоть баталии и поутихли в последние годы. Но у той опять этот её пост начался со всеми заморочками на правильность, а его, как обычно, спросить забыли.

— Драсьте, Клавдия Вассильна! Я это… узнать зашёл, может, Вам в магазин сходить или ещё чего? У нас просто… — Лёнька замялся. Сквозь толстые линзы очков ему казалось, что глаза Василиска вот-вот вывалятся из орбит и повиснут на нервах, как у мультяшного зомби. — …Месячник добрых дел в школе, вот. Типа, к Рождеству готовимся. Ну и рука у Вас… — Его подбородок судорожно дернулся в сторону гипса.

— Да мать уже заходила, рассказывала… про твой месячник. На вот. Тут хватить должно. — Соседка сунула ему во вспотевшую от стыда ладонь плотно скрученную трубочку купюр и список на тетрадном листочке в крупную линейку.

— Я это… чек принесу тогда.

На пороге подъезда Лёнька на пару секунд невольно задержал дыхание, пробежал глазами бумажку с округлым старушечьим почерком, а потом со свойственным ему неубиваемым оптимизмом решил, что всё равно планировал начать наращивать мышечную массу. Кинулся было вприпрыжку к магазину по обледеневшим ступеням, но вовремя успел вцепиться в перила и отделался синяком на том месте, которым он в последнее время, по мнению матери, частенько думал. Василиск, вроде, тоже здесь приложилась.

Через час он уже тщетно пытался оставить на дверном коврике налипшие на ботинки тонны снежно-песчаного месива. Нет, не из вежливости: если велено пакеты на кухню тащить, то пол стопудово тоже ему вытирать. По некотором размышлении вылез из обуви прямо за дверью, наступив на задники, и под аккомпанемент комментариев в адрес своей совести, бережливости и уважения к матери, тянущей лямку в полном одиночестве, двинулся в недра нехорошей квартиры.

Скучненькое, однако, логово: две печеньки в корзинке на столе, засушенный пакетик чая на блюдечке… Лёнька украдкой оглядывался в поисках признаков былой жизни. Ни фоточки… Надо будет спросить. Не Василиска, конечно. Ему пока жизнь дорога.

Он облегчённо рванул наверх и отчитался о проделанной работе. Мать в ответ только сухо кивнула, но он всё же не удержался. Она наверняка должна была знать: с рождения в этой хрущобе. И после смерти бабушки с дедушкой, которых Лёнька даже не застал, никуда не дёрнулась.

— Слушай, ну, побегаю я ей этот месяц в магазин, мусор тоже по дороге захватить не вопрос. Только… родня-то её где? Чё, вообще никого? Или разъехались?

— Муж болел у неё долго, сердечник был, два инфаркта. Умер давно уже. Сын тоже. Единственный, поздний, она его под сорок родила. Лет четырнадцать назад уехал, за хорошей жизнью в Москву подался. Там и сгинул. Вроде как в больнице протянул пару дней, да разве кто сообщит? В урне вернули, всё шито-крыто… Ладно, я к себе, хоть отлежусь маленько, меня не кантовать, при пожаре выносить первой.

Разговор был закрыт. Не на сегодня, насовсем. Мать в принципе не особо любила кости соседям перемывать — как же, грех ведь! — но тут концы что-то совсем резко обрубила.

Теперь примерно через утро по дороге в школу Лёнька обменивался с Василиском условным сигналом в виде выставленного за дверь мусорного мешка да раз в три дня хлеба заносил. Сдача периодически передавалась матери «На свечки, она ж там у тебя ходит» вместе со списочком имен. Сама Василиск на улицу, похоже, не высовывалась, да оно и понятно: дворника за очередную попойку уволили, а нового на эти гроши всё найти не могли, так что в её возрасте их двором одна дорога — снова в травмпункт.

Через пару недель он опять — уже порядком осмелевший, а потому прямо в квартире — мысленно складывал гречку с рисом плюс сахар плюс…, прикидывая, дотащит ли сразу или лучше отпроситься на два захода.

— Тринадцать с половиной кило примерно. — Василиск глянула на него, как на немощного, сквозь свои безумные окуляры.

— Да я это… с математикой не очень. Сейчас вот тригонометрия, вообще бред какой-то. Завтра контрольная, чувствую, мать порадую к Новому году.

Он показательно скривился при последних словах, как от зубной боли, втихаря гордясь так ловко ввернутым мудрёным словечком.

— Сымай ботинки, проходи!

Лёнька понял, что в очередной раз попал. Когда он язык свой за зубами держать научится?.. Хотя кто ж знал, что Василиск раньше в местном политехе вышку преподавала? Он путался, психовал (разумеется, про себя), генерировал предлог за предлогом в попытках сбежать пораньше, но та была невозмутима и непреклонна: через пару часов в его порядком распухшую голову буквально коленкой было умято то, что школьная математичка не смогла вдолбить за месяц. Ещё через несколько дней он ошалело уставился на оценку в электронном дневнике. Четверть была спасена, мобильник, кажется, тоже. Сидевшая за ноутом мать удовлетворённо кивнула.

— Ладно, герой. Так уж и быть, дам я тебе денег на эти твои… Что ты там смотреть собирался? Только дневной сеанс, ок?

Лёнька, пожалуй, впервые в жизни никак не мог нашарить в закоулках мозга дар речи. Ибо одного принципа мать с тех пор, как лет пять назад в церковь подалась, держалась жёстко: пост заканчивается на Рождество. И если с едой она особо не наседала, так, мороженое-шоколадки разве блокировала, и те с поблажками, и на службы силой не таскала, то развлекаловка лимитировалась немилосердно со стандартным пояснением, что за сказкой потом слишком суровая быль начинается. С возрастом у Лёньки — после несложных арифметических действий с датой собственного рождения — появились некоторые соображения по поводу её принципиальности.

— Мам… Не могу я дневной. Я договорился уже.

— В смысле? — Лёнька съежился было привычно под вскинутым на него взглядом, но тревога оказалась ложной. Недоумение, не больше.

— Ну… я Вас… Клавдии Васильевне обещал. Чё она, и на Новый год с теликом будет в форточку дышать? В общем, я её подстрахую до парка дойти…

Он и сам не знал, чего это он так разжалобился, не то что как это матери объяснить; признаться, что вообще от нечего делать брякнул тогда, отбиваясь от косинусов, а Василиск так уцепилась за идею, что отмазываться уже постеснялся. Чтобы опять выслушивать на тему «язык твой — враг твой»? Да он и сам, честно говоря, уже успел поверить в озвученную версию.

Мать медленно кивнула, чуть прикрыв глаза. Пусть будет вечерний сеанс. Её всегда расправленные, словно и в домашнем халатике удерживающие погоны плечи непривычно обмякли.

— Мам… Они прям сильно с сыном тогда разругались, да? У неё там даже ни одной фотки нет, понимаешь? — слова эти сами вырвались.

От смущения не получалось оторвать взгляд от ёлки, мигавшей в окне пятиэтажки напротив. Странные люди, каждый год чуть ли не в ноябре наряжают. Интересно, их к Новому году от всей этой психоделики не тошнит?

— Кто ж знает?.. Мне не доложились, как ты догадываешься. — Мама подошла к окну, встала рядышком с ним, чуть приобняла за плечо и рассеянно разглядывала мерцавшие огоньки. — Её тоже можно понять, а? Уже крест на ней поставили, а тут в сорок лет счастье. Всю жизнь на себе и мужа, и ребенка тянула, крутилась… А оно, счастье это, видите ли, никому ничем не обязано…

Даже ласковый смешок не смягчил наждачного прикосновения позорно знакомой интонации. Мама попыталась было по старой привычке положить подбородок ему на макушку, но та, как вдруг выяснилось, успела оказаться вне досягаемости. То ли вытянулся резко, то ли отношения так долго выясняют…

— Только и его судить не надо, сам понимаешь… Задрессировала она его, что тут скажешь. В общем… Да, конечно. Одной на праздник тоска. Хорошо ты с парком сообразил.

Совесть вцепилась своими острыми зубёнками в Лёнькин хребет. Он некоторое время помялся с ноги на ногу в поисках захода поестественнее.

— Слушай, а может… — Ему вспомнились тоскливые записочки и всегда дважды подчёркнутый убиенный Димитрий. — Ты же на машине на ночную? Может, Клавдию Васильевну позовём? Я б с тобой рванул. Для подмоги. Ну и вообще… Ни разу не был, хоть гляну движуху эту вашу. Ты вроде говорила, у вас там это… трапеза потом? Народ семьями собирается? Ну и мы…

Мама пожала плечами. Вроде как добро дала.

— Мам… А сын у неё, он совсем… того тогда, да?

— Сын-то? Да нет, душа-парень он у неё был. Так уж… — Тонкие пальцы чуть сильнее сжали его плечо. — Вроде и не дурак, да непутёвый.

Ольга Самозванцева

(г. Ногинск, Московская обл.)

На Покров

Засветило небо просинью,

Да дождями перепутало.

Богородица по осени

Землю золотом укутала.

Спеленала, точно дитятко,

Спела песню колыбельную.

Кто услышит и увидит кто

Эту жалость нераздельную?

Не понять Её терпения,

Не принять Её страдания,

Не вернуть пору весеннюю

В это время увядания.

Боль Её — она не лечится…

Но платок, полоской узкою,

От беды, от лютой нечисти

Защищает Землю Русскую.

Галина Брусницина

(г. Москва)

Их крестили не в церкви…

Их крестили не в церкви, не в покое елея,

А в окопе  промозглом — прямо перед броском.

От причастия спиртом ни на миг не хмелея,

Заскорузлыми пальцами осенялись крестом.


Непослушной щепотью ко лбу прикасались

И под купол небесный устремлялись лицом,

И  крещения таинством благословлялись —

То ли перед началом, то ли перед концом.


Дым снарядных кадил над землей расстилался,

Здесь любой стал крещеный — перекрестным огнем.

И  неистовым таинством Богу уподоблялся,

И любимые губы молились о нем…



…Как шептала родная, крестясь у криницы,

И листочек с молитвой завернула в платок —

Эта грамотка позже не раз пригодится,

Чтоб махорки засыпать, обрывая листок…


Крылья белые ангела над окопом дрожали

И над образом Сталина, что слыл богом тех лет.

А в нагрудном кармане вплотную лежали

«Отче наш» на обрывке  и партийный билет.

Дорога-дороженька

Дорога-дороженька!

Кланяюсь в ноженьки:

Вывела в люди,

Ведешь по судьбе.

Жарко ли, холодно,

Сытно ли, голодно,

За всё, что будет, —

Спасибо тебе.


Дорога-дороженька

Езжена — хожена:

Север ли запад,

Юг ли восток.

Ливнями битая,

Снегом умытая.

Хлебушка запах

Вернёт на порог.


Дорога-дороженька,

Дай тебе Боженька

Горя не видеть,

Лиха не знать!

Душу лечила,

Сердце учила

Любить, ненавидеть,

Терпеть и прощать.


Жалеть — не обидеть,

Терпеть и прощать.

Дмитрий Кочетков

(г. Каменск-Уральский)

Сад

…Наутро пришли с бензопилами,

сказали:

«Имейте в виду,

деревья весною кронировать

велят даже в Райском Саду!

Фигóво ль то древо иль фигово —

без разницы. Навались!» —

Металл, нагреваясь, повизгивал,

а искры летели вниз.

И песня неслась весёлая —

сильна херувимов рать!


…И древо осталось голое.

И нечего больше рвать.

* * *

Елене Игнатовой

Не упадёт с главы поникшей волос,

Коль нет на то веления Отца.

Не пропадёт ни музыка, ни голос,

У песни есть начало — нет конца.


Она звучит — и вторит слову эхо,

И ей нет дела — мир или война,

Ей даже невлюблённость не помеха,

Пока дрожит неспящая струна.


Затеяна небес и весей чистка,

И дрогнул ад, и шансов нет у зла.

Благую весть шальная гитаристка

Уже на грешных струнах принесла.


Внемли ей, ей звенящих нот не жалко,

А слово чисто, как февральский снег.

Она и христианка, и весталка,

Она вольна, и в ней неправды нет.


Живи, как хочешь, никого не слушай

И спорь хоть с чёртом — ей не прекословь,

Поскольку лечит песнь больную душу,

А истинное в мире — лишь любовь

Пал туман на страну Саваофа

Пал туман на страну Саваофа,

меркнет в спящих кентуриях свет.

На кресте распласталась Голгофа

над Кедроном — а Странника нет.

Говорили, что бродит он вчуже,

проповедует где-то вдали.

Виноват, может, ослик досужий?

Иль дороги не к нам привели?

Всадник сразу бы понял, как лихо

хлещет кентурионская плеть,

присмирел без единого чиха…

Было б утром на что посмотреть.

Но узнает отныне всяк житель,

глядя в небо на звёзд решето:

никогда не придёт наш Спаситель,

не спасётся отныне никто.


Время сдохнет, и новую эру

не отмерит никто на свой страх,

Торквемада беззубый за веру

никого не сожжёт на кострах,

будет воздух знаменьями плотен,

но не музыка грянет с верхов,

Рафаэль   не напишет полотен,

Франсуа не напишет стихов,

и — ни звука, ни эха, ни мифа,

ничего — пустота, тишина…

Будет нервно молиться Каифа,

будет спать Саваофа страна…


Только… Чу! За деревьями ниже

что-то светится — ясно, как днём.

Там на ослике кто-то… Поближе

пусть подъедет — и сразу начнём!

Данила Журов

(13 лет, ученик МБОУ «СОШ №6 им. К. Минина», г. Балахна, Нижегородская обл.)

В вечной памяти будет праведник

У времени есть своя память — история. История нашей Родины полна яркими и значимыми событиями. Такими событиями для меня явились поездки с бабушкой в село Кощеево Родниковского района Ивановской области, где находится церковь Казанской Божией Матери, и село Худынское Лухского района в церковь Богоявления Господня, где в довоенное время, годы Великой Отечественной войны и после войны служил мой прапрадед отец Александр (Александр Николаевич Лебедев).

Бабушка мне рассказала, что это особенные церкви, они никогда не закрывались, даже в годы гонений на священнослужителей. Меня заинтересовали истории церквей, и я задался целью узнать о них как можно больше. А также узнать о своем прапрадеде.

Посмотрев на фото прапрадеда, я задал бабушке вопрос:

— А кем он был?

И бабушка Люба рассказала о своей маме Алле Александровне и о своем дедушке Александре Николаевиче, которого никогда не видела, так как родилась на следующий день после его смерти. Но рассказ своей мамы об отце она помнит хорошо. Я перескажу его.

Алла Александровна была дочерью священника Александра Николаевича Лебедева (1884—1956 гг.) Она очень тепло отзывалась о своем отце.

— Папа у нас был очень хороший, его все любили. Спокойный, добрый, никогда не повышал голоса. С нами обращался всегда ласково: Зоечка, Алечка. Меня он очень любил, я последняя была, шестая. У нас было три брата — Владимир, Борис, Николай, и три сестры — Вера, Зоя и я. А вот мама у нас была горячая. Когда она сердилась, папа брал ее за руки, ни слова не говоря, пока она не успокоится.

Мой прапрадед Лебедев Александр Николаевич прожил очень трудную, но достойную жизнь: воспитал шестерых детей, был диаконом. Служил в селе Кощеево. В 30-х годах начались гонения на священников. Всё имущество прапрадеда конфисковали и семью пустили «по миру».

В 1932 году семья переехала в Родники, поселились на «слободке», так называется район города Родники. Семья большая, нужно было всех прокормить. Александр Николаевич ушел «за штат». Работал табельщиком на комбинате «Большевик». Тяжело ему приходилось: были и подковырки, и насмешки. Каждый месяц вызывали в милицию, проверяли. Он все терпел. Одного из сыновей долго не брали в армию. Тот не выдержал и сказал отцу:

— Папа, ведь это из-за тебя в армию меня не берут.

Ничего не ответил ему отец. Через некоторое время сына забрали в армию. Шел 1940 год.

Во время войны стали открывать церкви. Отец Александр приехал в Лух, зашел в храм, поговорил со священником. Тот предложил ему служить. Семья переехала в Лух. Сначала в сане диакона, потом в сане священника служил он в селе Худынском в храме Богоявления Господня до 1953 года.

Великая Отечественная война отняла у него троих сыновей. Старший Владимир, 1916 года рождения, пропал без вести. Борис, 1918 года рождения, тоже пропал без вести, воевал под Сталинградом, как говорила прабабушка Аля. Николай остался жив. После войны он приехал совсем больной и вскоре умер. Все сыновья получили образование: учились в Иванове, в техникуме. Николай был особенно образован. Он служил на каком-то секретном заводе, что-то связано с ракетами.

Снова беру в руки маленькую фотографию отца Александра. Смотрит на меня старенький священник с добрым, открытым лицом и окладистой бородой.

Человек этот заслуживает уважения и светлой памяти. Он был простой, честный и скромный служитель Бога. Настоящий христианин: смиренный, добрый, терпеливый. Сумел вырастить и воспитать замечательных детей, таких же патриотов и тружеников, как он сам. То добро, которое он делал при своей жизни, не исчезнет никогда, также как и память о нем.

Теперь мне хочется рассказать о событиях, в которых я был непосредственным участником.

В июле 2019 года мы вместе с бабушкой и моим братом Архипом ездили к ней на родину в город Родники Ивановской области. Поездка была целевая. Как участники конкурса «Родники православные» мы были приглашены на заключительный фестиваль православных фильмов.

Мы на конкурс представили презентацию о нашем дедушке «В память вечную будет праведник». Награждал нас отец Вадим Смирнов из села Кощеево, как раз из той церкви, где служил наш дед. После фестиваля мы поговорили с отцом Вадимом, и он предложил нам съездить в храм.

Это было для нас с бабушкой большим подарком! Церковь находится в глубинке Родниковского района, автобусы туда ходят редко и не доезжают три километра. Мы бы своим ходом не смогли побывать там. Поездка была незабываемой. Отец Вадим вез нас по изумительным местам: поля, перелески — просто красотища. Он говорил, что сюда еще цивилизация не дошла.

Неожиданно церковь будто выросла перед нами. Высоченная колокольня, а за ней пятиглавая громадина с блестящими куполами, огороженная кирпичной оградой. Напротив три дома, вот и все село Кощеево. А когда-то это было большое село, там родилась моя прабабушка в 1928 году. Пока ехали, разговаривали с отцом Вадимом об отце Александре, который служил здесь в тридцатых годах прошлого века. Отец Вадим сказал, что архивы тех лет не сохранились. Наверное, все было сожжено.

Когда вошли в церковь, я ахнул от того простора, какой увидел. Церковь состоит из двух частей. Одна часть зимняя, другая летняя. Высота купола меня просто поразила. Все стены и купол — в росписях. Наверное, изображена вся история рождения Христа. Главный престол — иконы Казанский Божией Матери. Отец Вадим встал у иконы, помолился и запел молитву. Голос его — изумительный, акустика в храме — сумасшедшая. Мы все приложились к иконе. Отец Вадим разрешил сфотографироваться.

Иконостас расписан позолотой. Все так красиво. Церковь построена в 1811 г., многое сохранилось в первозданном виде. Я был в других храмах, но этот произвел на меня глубокое впечатление. Я благодарю Бога за то, что мы смогли увидеть этот храм, прикоснуться к этим стенам, иконам, в общем, ко всему, что было в те времена, когда служил здесь мой прапрадед. Мы с бабушкой благодарны отцу Вадиму за предоставленный нам подарок — побывать там, где жили наши предки. Это важно: помнить, откуда наши корни.

Следующая поездка была в село Худынское Лухского района в храм Богоявления Господня, где служил отец Александр во время войны и до 1953 года. Несмотря на то, что церковь была отделена от государства, во время Великой Отечественной войны служители церкви вносили огромный вклад в борьбу с фашистскими оккупантами: укрывали солдат, вели патриотическую агитацию среди населения, отпевали погибших.

Некоторых из священников подвергали жестоким пыткам или же отправляли в лагеря вместе с семьями просто за то, что те помогали выживать солдатам и мирным жителям. Мы не знаем многого из жизни отца Александра. Без сомнения, есть яркие страницы в его священнической жизни.

Бабушка мне рассказала, что церковь в селе Худынском особенная. Во-первых, она никогда не закрывалась, даже в годы гонений на священнослужителей, во-вторых, эти места связаны с жизнью русского святого Макария. К сожалению, мы мало что узнали о прапрадедушке. Старожилы в селе все умерли, батюшка в это время болел и службы не вел. Но меня заинтересовала история церкви, и я ее изучил.

Церковь Богоявления Господня была построена в 1841 году. До революции она находилась в селе Богоявленское старое, которое в дальнейшем вошло в состав Худынского. Здесь, на противоположном берегу, где река Добрица впадает в реку Лух, преподобный Макарий основал в начале XV века свой первый монастырь, известный как Макарьевская Богоявленская Луховская пустынь.

Существует легенда, что Макарий оказался в этих местах совершенно случайно из «ниоткуда». Местное население грубо приняло странника, жители не поняли благого намерения старца. Его убогий вид вызвал у селян пренебрежение. Не стал святой человек докучать людям, тем более, таким недобрым. Он лишь сказал им: «Худые вы люди, и место у вас худое», сел на камень и переплыл реку. Эти слова отразились в дальнейшем в названии села Худынское. В смысле: нехорошее, нечистое, худое место.

Со временем люди поняли, что за человек их посещал. Место, от которого Макарий переплывал на камне, считается святым. В этом месте есть пещерка в земле. А перед пещеркой — небольшой синий крест, украшенный цветами.

Церковь Богоявления Господня в Худынском необычно крупна для сельской местности. Большую художественную ценность представляет частично сохранившееся внутреннее убранство. В своде написаны восемь сцен на тему «Сотворение мира». В северном приделе сохранилась икона с изображением Макария Унженского и данного храма Богоявления, имеющая надпись: «Написана сия святая икона в 1843 г. декабря 15 в селе Палехе мастером Григорием Хреновым». Это дало мне еще большее представление о ней.

Следующим эпизодом семейного исследования была поездка в город-герой Волгоград. Там, как говорила прабабушка, воевал один из ее братьев, Борис Лебедев. На электронном сайте «ОБД Мемориал» /www. obd — memorial.ru я нашел о нём информацию: Именной список безвозвратных потерь по Лухскому райвоенкомату Ивановской области. Пропал без вести в декабре 1943 года. Где это случилось, не указано. Также его имя вписано в Книгу Памяти павших в Великой Отечественной войне 1941—1945 годов по Ивановской области.

Побывали на Мамаевом кургане, у дома Павлова, посмотрели диораму. Все впечатлило, но больше всего — статуя «Родина-мать зовет!» Она господствует над окружающей местностью и видна с расстояния в десятки километров. Когда мы там были, скульптура была одета в леса: её ремонтировали, чтобы к 75-летию Победы нашего народа в Великой Отечественной войне представить статую во всей красоте и величии.

В зале воинской славы размещены списки погибших за освобождение Сталинграда. В списках Лебедева Бориса мы не нашли. Мы с бабушкой почтили память воинов и мирных жителей, погибших в годы Великой Отечественной войны. Для себя сделали вывод, что искать Бориса надо в другом месте!

А теперь мне хочется рассказать о важном событии, произошедшем в марте 2020 года в нашей семье. Я уже говорил, что во время Великой Отечественной войны пропали без вести два сына отца Александра. Прабабушка Аля, когда еще была жива, рассказывала, что один из ее братьев — Владимир Александрович Лебедев — был ранен в ногу и находился на лечении в медсанчасти. Но в каком городе, она не знала, только говорила, что этот город вскоре взяли немцы.

В документах из военкомата указывались даты, когда пропали без вести Владимир и Борис, но не было сведений хотя бы о приблизительном месте, где они воевали. Владимир пропал без вести в декабре 1941 года. Конечно, предположения были, что он сражался за Москву, в то время все силы были брошены в этом направлении.

И вот через 79 лет пришло известие, что Владимир погиб в лазарете №1 пересыльного немецкого лагеря «Дулаг-184» под Вязьмой, в котором до оккупации был советский военный госпиталь. Список с упоминанием его фамилии и адреса составляли не врачи, а санитар по уборке трупов (он именно так подписывался) Карюкин. Установлено время гибели: 9.01.1942 г. и место захоронения. Мы нашли Владимира в списках «Дулаг-184».

Помог нам с бабушкой разыскать Владимира Лебедева руководитель поискового отряда «Курган» Федор Борисович Дроздов, преподаватель кафедры истории России и краеведения исторического факультета ННГУ им. Н. И. Лобачевского. Уже многие годы участники поисковой организации «Курган» занимаются поиском и сбором информации о нижегородцах, которые совершили подвиги в годы Великой Отечественной войны.

Теперь о самом «Дулаге». Пересыльный лагерь был создан в октябре 1941 и просуществовал до марта 1943 года, когда город был освобождён советскими войсками. В лагере содержались попавшие в плен советские воины и добровольцы-ополченцы из Москвы. Пленных зачастую не кормили и не давали воды. Немцы раненых расстреливали, не церемонились. Зимой 1941—1942 годов каждый день умирали сотни пленных.

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.