18+
Тринадцатый

Объем: 124 бумажных стр.

Формат: epub, fb2, pdfRead, mobi

Подробнее

Пролог

Хмурой осенью 94-го четыре бугая — обладатели каменных лиц, сунув под ребро ствол револьвера, запихнули меня в большой чёрный джип. Слишком много косяков висело на мне к тому времени, поэтому иллюзий я не питал. Трясясь в наглухо затонированном «Гранд Чероки», сидел, зажатый меж шкафоподобных братков. Меня везли за город, в сторону глухих вятских лесов. На всякий случай прощался с жизнью. Я мало пожил и не был готов умереть. Но бывает ли вообще кто-то готов?

Ныли сдавленные наручниками запястья. Пыльный брезентовый мешок, надетый на голову, не давал толком дышать. За спиной железно позвякивали на ухабах лопаты. Было невесело, мягко говоря. К тому же я знал, что в багажнике (рядом с лопатами) лежит труп моего четвероногого друга. Наверное, только благодаря железобетонному оптимизму, присущему молодости, я оценил тогда шансы на возвращение из этой поездки как один к десяти.

Но я всё же вернулся!

А та давняя история постепенно обросла сначала сплетнями, потом мифами. С подобными историями всегда так. Сейчас, четверть века спустя, я могу, наконец, рассказать, как же всё было на самом деле. Но, чтобы понять меня правильно, потребуется для начала погрузить вас как следует в атмосферу моих девяностых.

Глава 1. Погружение в атмосферу

Лихие девяностые, что хранит о вас память?

Конечно, у каждого по-своему. Один вспомнит бесконечные бандитские разборки, другой помянет постоянные материальные проблемы, связанные с многомесячными задержками зарплаты. Многие у нас в России-матушке тогда спивались. Но долгое падение в «синюю яму» вспомнит лишь тот, кому посчастливилось всё-таки выбраться из неё. Почти каждый представитель старшего поколения назовёт близкого человека, да и не одного (родственника, коллегу, друга), сгинувшего тогда ни за что, ни про что.

Я расскажу о Тринадцатом.

И происшествий, и лихих пьяных историй немало тогда приключилось. Со многими интересными героями мрачного времени пересеклись пути-дороги, но если речь заходит про ту лихую годину, в первую очередь мне вспоминается именно он. Тринадцатый!

Этот бультерьер, взявшийся словно ниоткуда, белой кометой влетел в мою жизнь. Он был со мной лишь полгода и чуть не отправил меня на тот свет. Весь наш бандитский микрорайон стоял на ушах из-за этого пса! А когда он исчез, многие крутые ребята выдохнули с облегчением. И они были правы. Ведь никто не желал повторить участь Карлоса! Но обо всём по порядку.

***

Тревожные девяностые. После развала СССР трещит по швам и самый крупный его осколок — Россия. На родине президента Ельцина Свердловский губернатор Эдуард Россель создаёт свою собственную Уральскую республику. Президент Татарстана Минтимер Шаймиев осторожно, но твёрдо шагает к полной независимости от Москвы. А в Москве уличные беспорядки, вспыхнувшие из-за противостояния Ельцина с Хасбулатовым и Руцким, переросли в полномасштабный вооружённый конфликт с артиллерийской пальбой в центре столицы и таинственными снайперами, стрелявшими с высоток. Сотни погибших. Горит Белый дом — парламент России, расстрелянный по приказу президента из танков.

После ареста Ельциным депутатов Верховного Совета Джохар Дудаев прислал российскому президенту письмо со словами поддержки. У себя в Ичкерии единственный на просторах бывшей советской империи генерал-чеченец, расправившись с неугодными, уже год к тому времени, как установил диктатуру. Президент Дудаев фактически отделил Чечню от России, введя на её территории шариат. Ельцину такой прецедент не по нраву! Вскоре мощный, но неповоротливый уральский медведь вступит в кровавую схватку с поджарым кавказским волком; в такую схватку, что кровью забрызгают полстраны.

Мрачные девяностые. Бомжи, алкаши и просто пенсионеры, роющиеся в мусорных баках, режут глаз мне — вчерашнему дембелю. Я уходил служить в 1991-м, когда Советский Союз испускал последние вздохи, но тогда о таком беспределе даже не слыхивали. Вернувшись промозглым ноябрём 1993-го, попал, словно в чужой город. Витрины магазинов и окна квартир первых этажей спрятались за толстые стальные решётки. Братки в кожаных куртках и спортивных штанах рассекали по мрачным улицам на чёрных зубилах в поисках коммерсантов без крыши. Ошалевшие очкарики, совсем недавно голосовавшие двумя руками за демократию и свободный рынок, глядя на ценники со многими нулями, хлопали у прилавков глазами. Вместо долгожданных импортных деликатесов пожирали они теперь плоды реформ: гиперинфляцию, коррупцию, преступность.

Дикие девяностые. В супермаркете «Дионис-Артур» (бывшем гастрономе №13) учительница, не видевшая зарплаты полгода, смотрит голодными глазками на изобилие заморских продуктов: Rama, Valio, Uncle Ben’s. Да только купить-то их не на что! В провонявшем сырым мясом и специями павильоне Центрального рынка разочарованный пенсионер, шепча проклятия, сбывает жирному барыге ваучер — свою долю в богатстве страны — по цене литра водки. У ларька на площади имени Лепсе средь бела дня валяется, умирая в грязи, заблёванный гражданин, а рядом с ним — два пустых полиэтиленовых пакетика с надписью «Стеклоочиститель БЛЕСК, спирт этиловый 40%».

Уже журчит ручейками весна, а на Театралке висит, словно забытый, большой транспарант: «С новым 1994 годом!». Зомбоящик с утра до вечера долбит мозг рекламой: польская водка Rasputin, американские сигареты Lucky Strike, французские презервативы S.V.I.P. Влад Листьев — икона российского ТВ — готовит к выпуску новое ток-шоу «Час Пик»; всего через несколько месяцев киллер застрелит его, возвращающегося со съёмок, в собственном подъезде. Народный герой России Лёня Голубков, вложив бабки в «МММ», рисует на экране график прибыли, обещает купить вначале жене сапоги, а после и себе экскаватор (наверное, чтобы деньги ковшом черпать). А Леонид Якубович уже третий год принимает подарки (в основном жрачку) со всей страны — той самой страны, в которой находится «Поле чудес».

В Кирове нет ещё сотовой связи; про интернет слышали что-то неопределённое, но что это за зверь, с чем его едят — толком никто не знает. Зато появились новые модные (как на Западе!) развлечения для богатых — казино. Но и бедные не забыты! В самых неожиданных местах — от продуктового магазина до вестибюля общественной бани поджидают их голодные однорукие бандиты — игровые автоматы, готовые с аппетитом проглотить скудные пенсии и пособия незадачливых граждан. Последний писк на рынке развлечений — собачьи бои.

В ту пору многие держали четвероногих друзей. Каждый второй мог назваться собачником (про кинологов я тогда не слыхал). Под стать духу времени и тогдашняя мода на породы. Народ выбирал чаще бойцовых, тех, что одним видом способны отпугнуть лихих людей от хозяина и жилища. Старые добрые доберманы, большеротые ротвейлеры и высоченные лошадеподобные немецкие доги котировались, конечно, очень высоко, как и мощные кавказские и среднеазиатские овчарки. Но всё громче заявляли о себе диковинные для России породы: мастифы и бульмастифы, бордосские доги и амстафы…

Среди новых — две породы стояли особняком: бультерьер и питбуль. Бультерьер выделялся внешностью необычной, запоминающейся, для многих противной, ассоциирующейся с образом большой злобной крысы. Породу эту несведущие люди считали самой мощной и агрессивной. Но европейские заводчики, в погоне за улучшением оригинального экстерьера, не лишив, впрочем, окончательно бойцовских качеств, превратили бультерьера за полтора века селекции в породу отчасти декоративную.

Питбулей же разводили по-иному. Для заводчиков этой породы главными были не внешние признаки, а боевые качества пса. Питбуль, не обладая харизматичной наружностью, как был, так и остался настоящей машиной смерти, признанным чемпионом среди всех пород в собачьих боях. Ну, а чемпионом у нас в Кирове был непобедимый боец — питбуль по прозвищу Рэмбо, о котором в кругах собачников ходили байки — одна мрачнее другой!

Особой популярностью четвероногие бойцы пользовались среди криминалитета. Собственный маленький монстр — классная фишка для любого авторитетного бизнесмена. Собака — и игрушка, и символ успеха. Ещё бы! «У моего Тузика папа — чемпион Германии, мама — чемпионка России! Ну, а сам он любую шавку, как грелку, порвёт!»

***

Но, хватит пока о собаках. Жили в городе звери двуногие, пострашнее любого питбуля: Homo Banditus — особый вид, от других млекопитающих сильно отличающийся. Преступник преступнику — рознь, а среди обитавших в те времена на Филейке бандюганов Карлос стоял особняком. Даже сейчас, четверть века спустя, многие у нас содрогнутся, вспомнив этого большого тёмного человека. Очень большого и очень тёмного. Рост под два метра, широченные плечи-бордюры. Зимой и летом на огромном теле — просторная чёрная кожаная куртка, вечно расстёгнутая, из-под которой выпирал живот-бочка.

Думаю, под необъятным кожаном Карлос прятал оружие. Весил этот колосс минимум полтора центнера. Его чёрные курчавые масляные волосы всегда украшала крупная перхоть. Поросячьи глазки, вечно ищущие добычу, обычно прятались за стёклами зеркальных очков. Чёрная щетина на потном красном лице, пудовые волосатые кулаки, златая цепь толщиной в палец на шее обхватом с трёхлитровую банку. С таким не захочешь общаться. Встретишь такого в тёмном переулке — и вспомнишь всех святых. Вы представили себе громадного мерзкого типа? Теперь сгустите краски раза в три — это Карлос.

Позволю себе маленькое лирическое отступление. Как я сказал уже выше, преступник преступнику — рознь. Признаюсь, и меня звали в бандиты. Больше скажу, был я тогда даже не против. Мой доармейский кореш Лёха звал сразу, как я с армейки вернулся. Зарулил тогда ко мне в гости — бутылка «Столичной» в руке, лиловый фингал под глазом — и давай звать. Фингал очень гармонировал с его малиновым пиджаком. Оказалось, к моменту моего возвращения из рядов «непобедимой и легендарной» Лёха уже полгода работал в бригаде. Собирался и я к ним вот-вот подтянуться, да к счастью своему не успел. Вскоре начались у ребяток проблемы, всю братву их пересажали, бригады не стало.

Но на хлебушек зарабатывать надо как-то. Вот и устроился я в Группу охраны перевозимых грузов (сокращённо — Группа ОПГ, прикольная аббревиатура) на родной наш филейский завод. Отец помог устроиться, его на заводе все знали. Романтика, мужская работа, оружие боевое, поездки по просторам и весям — всё замечательно. Но то, что стал я теперь охранник, полумент какой-то, а не честный бандит — этого я как-то стремался перед филейской братвой.

Иду как-то я по посёлку, что раскинулся за нашими девятиэтажками. Гляжу, сидят на лавочке два моих корефана, с которыми не виделся с доармейских времён. Чуть тёпленькие сидят, хорошо им на солнышке, пригрелись. Поблёскивает заманчиво поллитровка, закусончик разложен. Подсел к ним, дал и себя уговорить выпить за встречу. Болтаем о том, о сём. Оказалось, все отслужили срочную — кто где, выпили и за это. Ну, думаю, сейчас начнут спрашивать — где работаю. Так и есть. Пришлось сознаться пацанам, мол, охранник я, грузы оборонные сопровождаю, так уж вышло. Они смеются: да ладно, не переживай. Оказалось, один из них главпочтамт охраняет, другой и вовсе в СИЗО вертухаем пристроился. Ну, кто бы мог подумать?!

А другого парнягу встретил, одноклассника, который всю дорогу пятёрочником да активистом в школе был, в институт поступать собирался, так вот — он в бандиты как раз и подался. В нормальные такие российские бандиты. Ну, кто бы мог подумать?!

Я так вам скажу: в начале девяностых у нас — простых пацанов из спальных районов — в основном два пути было: либо в менты, либо в бандиты. А кто и в какой колоде окажется — заранее не угадаешь. Судьба всех нас причудливо перетасовала.

Заканчивая лирическое отступление, замечу: хоть мент, хоть бандит — все мы не ангелы, конечно. Но почти в каждом бандите (или менте) есть что-то человеческое. Карлос же… слов нет!

Кстати, Карлос собак не держал. Забота об имидже не входила в его приоритеты. Скверная слава самого жестокого беспредельщика — вот репутация, которая его вполне устраивала. Я помню, как ранней весной мы — повзрослевшие филейские пацаны, вернувшиеся кто из армии, кто из тюряги — хлестали в подворотне водяру. Дряное польское пойло в жестяных баночках по 0,33 литра задёшево продавалось в ларьках круглосуточно на каждом углу. Нарисованный на чёрном фоне череп в шляпе-цилиндре и название подходящее — Vodka Black Death.

Уже стемнело, и наша компашка — человек шесть-семь — обосновалась за прилавком опустевшего мини-рынка по соседству с филейской баней. Мы громко ржали, вспоминая случаи из такой недавней ещё юности. Редкие прохожие делали изрядный крюк по грязи, стараясь загодя обойти место нашего маленького пикничка.

Но один прохожий — точнее прохожая, девушка — не испугалась, не стала делать крюк по грязи; неспешно приблизившись, смело прошла прямо сквозь наши ряды. Тёмные волосы, смуглая кожа, а фигурка — просто класс! Мы только присвистнули, но отпустить вслед сальную шуточку никто не посмел. Конечно, я узнал её, ещё бы! Жанна — наша школьная королева красоты, а кроме того спортсменка-парашютистка. Меня-то она, понятно, не помнила (ну, или делала вид, что не помнит), ведь я на пару лет младше, а по меркам школьным два года — разница громадная. Но время прошло, сейчас я уже не малолетка. Следовательно — есть шанс…

Проводив Жанну до самого угла (взглядом), я опрокинул в себя горькую. Пили по кругу. Когда в очередной раз стопарь поднял Тёмка Чирковских по прозвищу Чирик — самый старший из нас, самый авторитетный (три судимости, две ходки, пять годков за колючкой) — из темноты выплыл Карлос!

Откуда он взялся, куда шёл? Встреча с ним всегда сулила неприятности; вопрос был лишь в том, как свести эти неприятности к возможному минимуму. Карлос подрулил, и мы смолкли. Приподняв модные зеркальные очки, громила внимательно осмотрел каждого. Алкоголь туманил мне голову, но холодок опасности пробежал по спине.

— Какого рожна тут ошиваетесь? — хриплый негромкий бас Карлоса показался мне похожим на приближающийся издали громовой раскат. Риторический вопрос повис в густом сумраке подворотни, словно топор, подвешенный на верёвке. Неловкое молчание затягивалось. Что у него на уме? Что нам делать? Хотелось скорее уйти, но, не подставив себя, — как? Карлос мог докопаться до чего угодно. Мы напряжённо ждали.

Из открытого мусорного контейнера доносилось жалкое мяуканье. Где-то вдали, проскрипев, грохнула подъездная дверь. За неживым двухэтажным зданием общественной бани протяжно гудел мотовоз, волокущий гружёный вагон с «Двадцатки».

— Я что, не ясно спросил? — Карлос в упор смотрел на Чирика, застывшего с поднятым стопарём. Чуть разинутый Тёмин рот открывался всё шире, челюсть медленно отвисала. И в этот момент его пальцы разжались; стеклянный стопарь с водкой, выскользнув, звонко шлёпнулся об асфальт.

Карлос медленно опустил взгляд, все мы последовали его примеру.

Несколько долгих секунд с ужасом разглядывали забрызганные водярой белые кроссовки Карлоса, присыпанные поблёскивающими в сумерках мелкими осколками стекла. Ну всё, приплыли! Даже не глядя на Тёму, я чувствовал: парень застыл, словно чахловицкий истукан. Вся жизнь Тёмина стала вдруг грустной и мрачной. Карлос мог наказать очень жёстко — беспредельщик, он не только в Африке, он и на Филейке беспредельщик. Часто Карлосу и повод не требовался, чтобы, поставив на пожизненный счётчик с процентами, растущими в геометрической прогрессии, превратить случайного прохожего буквально в раба. А тут такое!

Карлос медленно поднял голову, все мы последовали его примеру.

Но на громилу никто не осмеливался посмотреть, взгляды наши блуждали по сторонам. Что чувствовал в эти мгновения Тёма? Наверняка ему проще было бы в четвёртый раз выслушать приговор народного судьи и окунуться в привычную атмосферу ИТК, чем услышать то, что, возможно, объявит сейчас Карлос. Как после рассказывал сам Чирик, он тогда мысленно простился со всеми нами, с пьяной беззаботной филейской своей жизнью, с Надькой — чиксой, склеенной им на ОЦМ-овской дискотеке лишь две недели назад. В голове его крутилась только одна мысль: в бега! — подальше от Карлоса и проблем, связанных с ним. Но уйти в бега — дело непростое. Нужно где-то жить, нужно как-то добывать бабло. Бега — это верный шаг к очередному сроку…

Карлос, опустив на глаза очки (в них отражалась растерянная Тёмкина рожа), скривил губы:

— Ну, ты и дурик! — прохрипев, он рассмеялся недобро. Все мы, включая Тёму, послушно негромко поржали (словно нам было весело!). Карлос же кратко бросил:

— Валите по-бырому!

Дважды повторять не пришлось. Нас сдуло как ветром! Даже почти полная баночка «Чёрной смерти» и нехитрая закуска — чипсы «Лейс» — остались брошенными на прилавке. Возможно, с утра пораньше это богатство обнаружит какой-нибудь алкаш, жаждущий опохмелки — пусть порадуется! Нас уже это не волновало. Пережив стресс, чуть заикаясь, Чирик сказал:

— Думал, уж хана мне, спросит сейчас: хочу ли узнать, почему его Карлосом прозвали.

— И почему же? — поинтересовался я простодушно.

— Хрен знает. То есть, никто, кроме самого Карлоса не знает, почему его так прозвали. Но ходят слухи, что Карлос рассказывает эту историю только тому, кого собирается грохнуть! Перед смертью жертве своей рассказывает. Выпьем ещё?

Но интерес к «продолжению банкета» я потерял. Мы разошлись по домам.

Слегка пошатываясь от действия польского пойла, зашёл я в нашу стандартную квартиру-трёшку. Погладил подбежавшую собаку — немецкую овчарку Флору, она ласкалась, повизгивая. Флоре было тогда лет семь или восемь — возраст для собаки приличный; давно не девочка, но и не старушка. Все эти годы, со щенячьих соплей, жила она здесь, став, без преувеличения можно сказать, членом семьи. А семья была самая обычная: отец, мать, старший брат, я. Ну и собака — наша домашняя овчарка — как без неё? Именно домашняя! Флора имела характер хитроватый, но добрый, ласковый; к тому же, если честно, была она большой трусихой, но мы её очень любили.

Старший брат осенью 1991-го (как раз, когда я уходил служить) продал свой стоящий на соседней улице большой частный дом: двухэтажный, с баней, гаражом, приусадебным участком. Он собирался купить хорошую квартиру (его невеста, приехавшая в Киров из деревни, с детства мечтала жить только в благоустроенной квартире «по-городскому»). Пока подыскивал варианты, грянуло 1 января 1992-го. Премьер-министр Егор Гайдар — этот мальчиш-плохиш, ставший главным буржуином страны, — отпустил цены. И понеслось!

Сбережения братовы таяли на глазах. Деньги обесценивались со сверхзвуковой скоростью. Нулей на магазинных ценниках становилось всё больше. Через три недели брат срочно купил не особо нужный ему холодильник «Свияга», истратив на него всё состояние — все сбережения, накопленные и полученные им от продажи дома (ещё через месяц-другой денег тех не хватило бы и на радиоприёмник). С тех пор жил брательник с родителями (свадьба не состоялась), да и мне — недавнему дембелю — до собственной квартиры было ещё ой, как далеко!

Итак, наша семья: люди (четверо) плюс собака (адын штука) жили-поживали, потихоньку терпя, как все, трудности переходного периода. Переход от развитого социализма к дикому капитализму давался — не сказать, чтобы очень легко. Поэтому никто из нас (включая Флору) о том, чтобы завести вторую собаку, и не помышлял… Разве что брат?

***

Следующим утром (была суббота) покой квартиры нарушила прерывистая трель телефонного звонка. Раскрасневшийся потный брат, поставив на пол гирю, поднял трубку с громоздкого белого дискового аппарата, стоявшего на тумбе в прихожей. Он долго слушал, посматривая в зеркало, тяжело дыша после физических упражнений, лишь изредка вставлял уточняющие реплики.

Закончив с подтягиваниями, я подвесил к турнику самодельную тяжёлую боксёрскую грушу. Этого монстра, состоящего из куска толстой железной трубы, обмотанного чем-то резиновым, я приволок домой ещё перед армией, стащив из подвала, в котором собирались пацаны не слишком дружественной нам компашки. И вот колотил я по этой твёрдой тяжёлой груше, не жалея кулаков. Бах! Бах! Бах-бах! Мне тогда казалось: круто, если собеседник брата будет слышать в трубке мои хлёсткие и увесистые удары.

В то время нашу семью (за исключением мамы) можно было назвать очень спортивной. В то время я ещё занимался спортом много чаще, чем бухал, и брат занимался, пребывая в многолетней завязке. В то время…

Положив трубку, брат долго загадочно молчал, что-то обдумывая. Я пытался его расспросить, но разговор не задался. После обеда брательник уехал, пробормотав перед выходом: «Надеюсь, всё выгорит». Родители обменялись тревожными взглядами. Что-то намечается!

Вечером за окном громыхало. Небо померкло. Полумрак квартиры пронизывали яркие всполохи молний. Начало мая. Гроза. Во время грозы мама всегда выключала телевизор и освещение, закрывала форточки, чтобы шаровая молния не залетела. А после дождя распахивала настежь окна, чтобы квартира наполнилась свежестью. Но в тот раз дождь шёл и шёл, никак не желал прекращаться. В полутьме я рассматривал картинки в журнале Muscle & Fitness, прикидывая, как скорее подкачать бицепсы и пресс — пляжный сезон на носу. Услышав звук открывающейся двери, я отложил рисованных качков в сторону.

В полумраке прихожей не заметил никого кроме брата. Но брат, стягивая мокрую куртку, включил яркий свет и, из-за ног его, словно из-под земли, вдруг появился страшный пёс. Бультерьер! Именно страшным показался мне он в самые первые мгновения. Таких мрачных псов прежде я никогда в жизни не встречал. Передо мной стоял огромный собачий скелет, обтянутый некогда белой, а ныне серой от грязи шерстью. Здоровенную его башку с акульей пастью венчали тонкие уши, кончики, которых сникли словно от усталости.

Родители охнули. Впрочем, чего-то подобного они ждали. Брат отошёл, и я, наконец, смог разглядеть пса во всей красе. Высокий. Не дог, конечно, но всё же… Не припомню, чтобы я видел когда-нибудь бультерьера подобного роста. Худой, очень худой! Рёбра отчётливо торчали сквозь кожу, сдавившую их. Возможно, он и казался таким высоким из-за своей худобы. Морда! Таких здоровенных бультерьеровых морд я точно не видал. Никогда!

Эта морда и этот рост поразили. Пёс меня заинтриговал. Страх улетучился. Ещё не зная ничего о нём, я присел и принялся как-то безмятежно, не думая о возможной опасности, гладить его сырую макушку. Впрочем, лишней фамильярности не позволял. Я чувствовал его собачий дух, а он с достоинством посматривал на меня косо посаженными глазами, и угольно-чёрные глаза его вдруг блеснули. Пёс шумно-сопливо обнюхал мою кисть. Громадная яйцевидная башка его приводила меня в восторг. Эти невероятные челюсти! Он широко зевнул и, громко клацнув зубами, захлопнул пасть. В пяти сантиметрах от моего мизинца словно сработала гильотина. Почувствовав мурашки, бегущие по спине, я отчётливо понял тогда, насколько опасным может он быть.

Любопытная Флора, сунувшись длинным носом в коридор, тотчас исчезла в гостиной. Наверное, наша домашняя овчарка надеялась, что непрошеный гость не задержится в квартире надолго. Брат, словно слыша её мысли, сказал:

— Он поживёт у нас временно. Месяц-два. В клубе собаководов просили. Его сюда на вязки из Челябинска привезли, а туда наши своего кобеля отправят для обмена генофондом. Ну, и в наш бюджет деньжата капнут.

Я смотрел на пса, как на инопланетного пришельца. У нас будет жить настоящий бультерьер, да какой! На мокрой шерсти бросалась в глаза дорожная грязь. И тут я увидел на розовой коже внутри правого уха, по краю, странную наколку, словно клеймо, три жирные сине-зелёные цифры: 013.

— Как звать-то тебя? Тринадцатый?

— Юденич Даймонд Бижу, — ответил за него, чуть запинаясь, брат. — Кажется, как-то так, язык сломаешь, проще уж, в самом деле, Тринадцатым звать, но тоже не фонтан.

Юденич… Перед моими глазами на миг предстал виденный недавно в журнале «Вокруг света» портрет знаменитого белогвардейского генерала от инфантерии. Правда, лицом предводитель похода на большевистский Петроград более смахивал на бульдога. Вслух же я начал перебирать:

— Юденич… Дэник… Дениска…

— Можно и Дэник. Два года от роду этому Дениске… Слушай внимательно. Сейчас я его отпущу. Если он вцепится во Флору, ты поднимай его за задние лапы; так, чтоб они в воздухе висели, у собак тогда хватка слабнет. Ну а я буду ему челюсти разжимать, — брат показал мне приспособление — небольшую (сантиметров тридцать длиной) буковую дощечку. Край её был заточен под острым углом, чтобы легче можно было запихнуть его меж собачьих зубов. Это ему в клубе в качестве приложения к бультерьеру такой инструмент выдали.

Охающих родителей попросили удалиться в спальную. Протерев тряпкой мокрые лапы, брат отстегнул поводок. Длиннолямый грязно-серый широкомордый пёс отряхнулся, обдав мелкими брызгами обувницу и стену, и прошёл в гостиную. Внимательно наблюдая, мы шли за ним. Только бы с Флорой они ужились!

Бультерьер равнодушно окинул пространство. Овчарка лежала на своём коврике, вжималась отчаянно, словно желая сквозь него провалиться. Она, наверное, надеялась, что коврик этот (законное Флорино место) имеет силу её защитить. С надеждой и беспокойством овчарка смотрела на нас — двуногих членов стаи, зачем-то решивших нарушить её привычную жизнь, приведя в дом этого странного страшного кобеля.

Кобель подошёл к дивану и задрал заднюю лапу. Мы лишь переглянулись, но дёрнуться не успели, как пёс выпустил короткую струйку. Вот наглость! Не собрался ли он всю квартиру так метить?! Но, забегая вперёд, скажу, больше такое не повторилось. Один единственный раз пометил бультерьер нашу квартиру, как принято у животных, капелькой мочи и с самым спокойным видом улёгся на пол. Нас же этот его жест, конечно, тогда несколько взбудоражил, даже возмутил:

— Вот так заявка!

— Это чё, он, типа, показал, что здесь главный?

Но пёс, не обратив внимания на наши возгласы, мирно уснул. Видать, притомился с дороги.

Мама, всю жизнь работавшая поваром в заводской столовке, считала своим долгом, своей миссией в этом мире, чтобы каждый перешагнувший порог нашей квартиры не вышел обратно с пустым желудком. Она кормила всех, кто был рядом, причём имела привычку уговаривать скушать добавку, попробовать ещё вот это и вот то. Оба наших холодильника (старенькая «Бирюса» и новая «Свияга») всегда, даже в самые непростые времена полнились какими-то кастрюльками-сковородками.

Карьера Флоры, некогда перспективной овчарки, занявшей на городской выставке пятое место из ста с лишним собак её категории, была напрочь загублена маминой добротой. Флора очень любила поесть, а маме это и надо. И как только мы с братом ни пытались ограничить собачий рацион: объясняли маме, доказывали, даже и до ругани доходило. Но получалось так, что как только нас не оказывалось дома, сердобольная маман устраивала «бедной собачке, над которой издеваются, голодом морят» праздник живота. В итоге мы плюнули, смирились. Некогда поджарая овчарка превратилась в собаку-увальня; само собой, об участии в выставках больше не вспоминали.

Вы уже поняли, для чего я это рассказываю? Конечно, мама взяла на себя повышенные обязательства. Не пройдёт и месяца, как длиннолямый, мордастый, худющий бультик превратится в высоченного, мордастого, мощнейшего пса. Причём в отличие от Флоры, калории не уйдут в отвисший живот. Дэник останется поджарым, но станет шире, мускулистей, нальётся силой.

После того, как Дениска откормится-отмоется, станет он ослепительно белым, игривым, крепким. Задержится пёс в нашей «стае» дольше, чем мы планировали. Всё предстоящее лето он проведёт в тренировках, с каждым днём набирая мощь, словно готовясь к решающему дню, к выполнению той ужасной миссии, с которой прибыл он к нам на Филейку.

Я занимался с ним. Ради Дениски я даже «сухой закон» себе объявил. О том, как проходили его «тренировки» я расскажу вам чуть позже. А сейчас лишь добавлю, что к концу лета это был уже совершенно другой пёс — настоящая боевая машина.

А то, что наш бультерьер — большой забияка, выяснилось в первый же вечер. Он тогда чуть не задрал зазевавшегося пуделька. Долго караулил его, прячась в траве, как заправский охотник. А затем, улучив момент, крутанулся. И, одним изящным движением вывернувшись из ошейника, молча кинулся на беспечную жертву. В тот раз всё обошлось, но без кожаного намордника и крепкой шлейки, из которой как ни крутись — не вывернешься, мы с тех пор бультерьера на улицу не водили.

Охотник! Да, он охотился на всех без исключения местных собак, попадающих в его поле зрения. Если Дениска вдруг замирал ни с того ни с сего посреди двора на прогулке, начинал скукоживаться, гнуться к земле — значит, учуял где-то собаку; значит, «охота» началась, и нужно крепче держать поводок. Далее бультерьер принимался дрожать, но вовсе не от испуга, как могло казаться со стороны. Дрожь эту вызывало радостное предвкушение драки, которой так жаждал наш пёс. Ну, а потом следовал резвый рывок в сторону жертвы, зазевавшейся собаки, которую наши крепкие приспособления — намордник, шлейка и поводок — спасали от острых клыков Дениски (почти всегда).

На прогулке наш булька играючи перегрызал стволы молодых берёзок. А на то, чтобы «перепилить» зубами ветвь толщиной сантиметров 10—15, требовалось ему лишь несколько минут. Он мог сокрушить любую собаку, на его счету уже числилось множество побед над самыми мощными псами микрорайона, самоуверенные хозяева которых по незнанию сами науськивали своих драчливых питомцев на Дэника. С собаками он разбирался жёстко и резко. Казалось, нет того пса, который сможет устоять против нашего бультика в драке. Радовало лишь, что к людям агрессии Дениска не проявляет, к двуногим он был равнодушен. И равнодушие это старались мы всячески в нём поддерживать. Нам и из-за собак проблем хватало с лихвой!

При этом дома Дэник становился совершенно другим: «игрушечным, плюшевым» бультерьером. Спал он смешно: не на боку и не на животе, как Флора, а прямо на спине с лапами нарасшарагу. Бывал Дениска сентиментален. В такие минуты он, подойдя ко мне, сидящему в кресле, клал свою громадную яйцевидную башку прямо мне на колени и закрывал глаза, а я чесал ему за ухом.

Ежедневно Дениска дарил мне букеты эмоций. Он делал жизнь мою интересней. Я восторгался им, я опасался его…

Всё рухнуло в последний день августа.

***

Подробнее о том, как бультерьер провёл то незабываемое лето в нашей семье, и о том, как и почему его хозяином стал я, расскажу позже.

Пока же вернёмся к «милашке» Карлосу. Очередная наша с ним встреча произошла 31 августа 1994 года. Последний день лета! Дату я запомнил, так как именно в тот день показывали по ящику торжественную церемонию проводов Западной группы войск из Германии. За пару дней до того между вторым и третьим этажами нашего подъезда был застрелен Тёмка Чирковских, тот самый Чирик — самый старший из нашей дворовой компашки, самый авторитетный. Развалившись на диване, я щёлкал каналы на ГДР-овском телевизоре Colormat и размышлял о том, кому вдруг понадобилось Чирика убирать. Варианты не находились. Разве что Карлос решил поквитаться. Но даже для самого жёсткого беспредельщика мстить до смерти за испачканные кроссовки — это уж слишком!

Прямая трансляция из Берлина началась в полдень, а к двум часам дня мне уже очень сильно хотелось вмазать. То ли сам факт ухода нашей армии из центра Европы на меня так странно подействовал, то ли странные действия Бориса Ельцина стали тому фактором? Я пялился в экран, не веря собственным глазам, даже в кресло ближе к телевизору перелез: «Не может быть! Да он же в уматинушку!»

Вот охранник успевает поддержать президента, чтобы тот не грохнулся с лестницы. Вот лидер государства российского заплетающимся языком толкает речь о том, как мы «…день в день, понимаешь, час в час…» Вот он, покачиваясь, неожиданно для всех направляется к оркестру Берлинской полиции; отобрав у опешившего дирижёра палочку, машет ей, что есть мочи. Но это лишь только начало! Вскоре, выхватив микрофон, к изумлению немцев, Ельцин затянет «Калинку» (хорошо — не «Катюшу»! ), да так яростно, что у слушателей уши в трубочки скрутятся.

Я сидел с отвисшей челюстью, настолько нереальным казалось мне увиденное на экране! Первое, что пришло в голову по завершении трансляции: «Надо бы пойти пивка глотнуть. Конечно, родителям обещал, но… Раз уж сам президент наш на глазах всего мира так резвится, значит и мне чуток можно. Кто меня осудит?» В шаговой доступности от двери нашего подъезда находилось тогда сразу четыре питейных заведения. Принарядившись во всё самое лучшее, я направился в рюмочную «Привет».

Там-то всё и произошло! Случившееся в рюмочной «Привет» тем памятным днём уходящего лета мне ещё предстояло переосмыслить. И до сих пор воспоминания не дают мне покоя.

Глава 2. Происшествие в рюмочной

Выбрал я данную забегаловку, расположившуюся прямо в пристрое нашей девятиэтажки, не потому только, что до «Привета» было чуть ближе, чем до прочих «рюмок». Главная причина, по которой зачастил я в это заведение, — с недавних пор барменшей там работала девушка по имени Жанна. Та самая смуглянка-брюнетка, спортсменка-комсомолка-красавица, наша школьная королева, завоевать сердце которой я вознамерился.

Поначалу Жанна лишь коротко кивала при встрече, отвечая так на приветствия мне, как и прочим всем посетителям. Вскоре стала меня узнавать (как не запомнить спортивного парня, который заказывает в баре исключительно соки); здороваться начала, отвечать на вопросы, сама о всяких пустяках спрашивала; шутили с ней, в последнее время шутки мои становились всё откровеннее. Я нащупал тему, интересную ей — парашютный спорт, и бессовестно пользовался этим. О небесах, полётах, прыжках Жанна могла говорить долго — до тех пор, пока назойливые посетители бара не отвлекут. А я и сам, увлёкшись темой, кажется, верил уже в озвученное мной желание прыгнуть с парашютом.

Вечер лишь собирался с силами, и в зале рюмочной было пусто, тихо. Массивные деревянные столы и такие же мощные лавки готовились выдержать очередной вечерний марафон: наплыв посетителей не за горами. Я выбрал столик в дальнем углу — самое уютное, самое тёмное местечко, обычно его всегда занимали в первую очередь. Кружка, другая… Пара глупых шуток с дородной размалёванной барменшей, заканчивающей смену (Жанна вот-вот подойдёт). Давненько не пил! И собственно, ради чего воздерживался? Пенный напиток действовал слишком медленно, а мне хотелось до прихода зазнобы чуток язык развязать. Пришлось шлифануть ста граммами сорокоградусной. Снова пивасика заказал. Тут-то и появился он.

Словно атомная субмарина, всплывшая, откуда ни возьмись, посреди пруда в Гагаринском парке, — материализовался в дверях забегаловки Карлос. Будто необхватный баобаб посреди саванны, возвышался он над пустыми столами, облачённый в свой знакомый до боли огромный чёрный кожан. И те самые солнцезащитные зеркальные очки — они торчали где-то под потолком, на его макушке.

В довольно просторном зале забегаловки стало сразу же как-то тесно. Вдобавок ко всему одного взгляда на громилу хватило, чтобы понять: он пьян сегодня пуще Е. Б. Н.! Неожиданно захотелось мне куда-то выпорхнуть, может свежим воздухом подышать, но знаете, есть такая присказка: «Жадность фраера сгубила». Жаль было оставлять почти полную кружку, вот и утешился подлой мыслишкой: «Сижу себе тихо, авось пронесёт». Не пронесло!

— Какого рожна забыл тут?

Хрипящий раскатистый бас заставил мои глаза оторваться от плавающей в кружке пены, причудливо шевелящиеся пузырьки которой я так усердно разглядывал.

— Да… в общем… это…

Карлос опустил своё грузное тело напротив. Следующие несколько секунд я молча наблюдал, как моё пиво вливается в бездонное чрево великана. Я видел жирные небритые щёки, выпирающие по бокам из-за быстро пустеющей кружки. Видел кадык, ходящий по широченной шее вверх-вниз. Слышал булькающие звуки. Испугаться не успел. Карлос грохнул пустой кружкой о стол, затем небрежно толкнул её ко мне и выразительно посмотрел вначале на кружку, затем на барную стойку.

«Посылает меня за пойлом! Вот дерьмо, с минуты на минуту подойдёт Жанна, а я типа тут шестерю!» — выдавив улыбку, сделал вид, что не заметил этого наглого барского взгляда. «Надо срочно смываться!». Тут Карлосу, видимо, надоело ждать. Негодуя на меня за непонятливость, громила надвинул зеркальные очки на глаза и рявкнул:

— Ещё! Сгоняй по-бырому! Я не напился!

Его словечко! «По-бырому» — значит по-быстрому. Лень, видать, Карлосу лишние буквы выговаривать. Позориться не хотелось, я собирался соврать, что денег, мол, нет (ничего более путного на ум не приходило). Но Карлос, словно предугадав мои отмазки, такую выразительно зверскую рожу состроил, что деньги сразу «нашлись».

«Не напился он! Конечно! Что для такого проглота неполная кружка?» — размышлял я, дожидаясь отстоя пены, при этом глупо улыбаясь барменше. Раздалась громкая трель, Карлос вытащил из кармана чудо техники — радиотелефон и принялся орать на собеседника в трубку. «Крутой, гад! Аппарат такой дороже машины, поди, стоит… Сейчас отдам ему пиво и валю на фиг отсюда, пока Жанна ещё не пришла!» Поставив кружку перед хмельным бандюганом, я между делом взглянул на часы. Уже раскрыл рот, собираясь «откланяться», но Карлос опередил:

— Сядь! Не дёргайся! Время детское!

Он бросил небрежно на стол массивную чёрную трубку размером с кирпич с торчащей стальной антенной. Радиотелефон, лежащий как бы между делом на столе, обозначал всем и каждому статус его владельца не хуже золотой цепи толщиной в палец на шее.

— Но… я уже… опаздываю… — промямлил я. А в голове мелькнуло: «Слишком легко хотел отделаться. Такому палец дашь — а он тебя целиком!»

— Базар есть, сядь!

Нехотя приземлился. Сто раз пожалел я к тому моменту о том, что решил в этот день последовать примеру нашего уважаемого президента. Карлос же, как ни в чём не бывало, потягивал пиво, начинать разговор он не спешил. Уже и барменша сменилась, теперь за стойкой крутилась Жанна, бросая время от времени короткие взгляды в нашу сторону. Гадала, наверное, почему я веду себя как-то странно.

«Как же быть? Сделать вид перед Жанной: типа, я с Карлосом тут на равных сижу, такие мы два корефана, пивком балуемся. Может, и прокатит такой вариант?» Торчать тут в компании Карлоса мне хотелось меньше всего, но что делать? Я постарался принять как можно более непринуждённый вид, чуть развалился за столом. Похоже, Карлосу это не понравилось. Кажется, он посчитал эти движения наглостью с моей стороны. Громила опорожнил тару и, по обыкновению грохнув посудой об стол, рявкнул:

— Водки неси, — возведя затуманенные зенки к потолку, задумчиво почесал огромной пятернёй волосатую шею и добавил:

— Пельменей двойную с бульоном!

Жанна, в ожидании посетителей протиравшая посуду, так и застыла с тряпкой и кружкой в руках. Под недоумённым взглядом её готов был я провалиться сквозь землю. Сгорая от стыда, я чуть подался к Карлосу и тихим голосом, так чтобы до Жанны не долетало, начал:

— Слушай, Карлос, брат, на нулях я, с бабками напряг, да и пора мне двигать…

— Я те двину щас! В лобешник! Кули в бар без бабла припёрся? Пятнадцать минут тебе, чтобы бабки найти! Пшёл!

У Жанны челюсть отпала. Она смотрела на меня каким-то другим потухшим взглядом. Что же прочёл я во взгляде этом? Презрение! Или почудилось мне? Я представил приборчик, показывающий уровень моего авторитета: красная стрелка на этом измерителе быстро опускалась. Как же остановить падение? Я вновь придвинулся к Карлосу и, поглядывая в сторону барной стойки, тихо-тихо заговорил:

— Карлос, брат, сегодня не получится; давай, в другой раз тебя угощу.

Громила, чтобы проследить за моими взглядами, всем корпусом медленно развернулся. Обнаружив за стойкой красавицу-смуглянку, кажется, чуть обмяк. Но в следующую секунду зарычал на неё:

— А ты, шалава, кули зыришь? Пива налей, музон вруби, а то сидим тут, как на кладбище! Да пельмени вари, двойную с бульоном! Фраерок вернётся — рассчитается, — и, кивнув на меня, добавил:

— Сегодня у нас за его счёт гулям!

Так и сказал: «гулям»; ещё одно словечко из его фразеологического набора. «Гулям» — это пьянка, гулянка по Карлосу.

Даже из дальнего угла, где мы сидели, видно было, как задрожали Жаннины губки. То ли от негодования на хама задрожали, то ли от презрения ко мне; скорее всего — и то, и другое! Красная стрелка на моём «измерителе авторитета» колебалась теперь напротив циферки «0». Нужно что-то делать, но зад мой, словно намазанный клеем «Момент», прирос к лавке; я не мог его оторвать, не мог так вот запросто встать и уйти. Липкий страх парализовал разум, не давая шансов ярости, закипавшей где-то на самом-самом донышке души, вырваться на поверхность.

Карлос, меж тем, поманил пальцем. Я нехотя придвинулся, видя своё жалкое отражение в его зеркальных очках, за стёклами которых угадывались поросячьи глаза, полные злобы. В гробовой тишине Карлос прохрипел:

— Кули расселся? Время тикает! — и, выпустив мне в лицо громкую вонючую отрыжку, заржал. Отрыжка эта, словно пощёчина, взбудоражила меня. Кулаки сжались. Мгновенно вскипев, я вскочил и открыл было рот, чтобы высказать жирному мастодонту всё, что о нём думаю… Но тут во всю мощь здоровенных колонок в баре загромыхала музыка. Это Ирина Аллегрова «решила допеть» неоконченную накануне песню:

…мальчик молодой!

Все хотят потанцевать с тобой,

Если бы ты знал женскую тоску

По сильному плечу.

Младший лейтенант…

Сквозь режущий перепонки мелодичный грохот и пляску лучей светомузыки, провожаемый брезгливым взглядом красавицы-барменши, шёл я пустым ещё залом к выходу. А императрица российской эстрады всё надрывалась:

…бередит сердца:

Безымянный палец без кольца,

Только я твоей любви ни капли не хочу…

***

Вывалившись на «свежий воздух», свежести не ощутил. Пивной утробный дух отрыжки бандюгана крепко прилип к моему лицу. Нужно было, как минимум дважды с мылом ополоснуться, чтобы смыть с себя это дерьмо! Я шёл домой, а мозг всё бередила эта прилипшая мелодия — песня о молодом мальчике с бирюзовым взглядом.

Вспомнилась прошлая осень: как сидели с друзьями в «Спутнике», отмечая мой приход из армейки. Как тащил тогда Карлос через переполненный зал ресторана под аккомпанемент этой же самой песни высокого худого старика к выходу. И пихал того старика Карлос сквозь прыгающую веселящуюся толпу к дверям так, что видно было — старику несдобровать, разборка намечалась нешуточная. Старик этот напомнил мне тогда одного из попутчиков (кажется, иностранца), с которыми добирался на поезде из Москвы, когда ехал на дембель. Может, это он самый и был, мой попутчик, но в то время я таким мелочам особого значения не придавал.

Пыл поутих. Направляясь домой, я размышлял: «Что же делать-то? Капуста, конечно, найдётся. Но с фигов ли я ему должен? Да и принеси я ему на водяру с пельменями — дело на этом не кончится. Он же, сволочь, продолжения потребует! И не вернуться — нельзя, точно на счётчик поставит. Не вернуться — это косяк. Возвращаться нужно по-любасу! И как-то отмазаться, чтоб не платить. Эх, раньше надо было думать. В самом начале наезд пресекать хоть и сложно, но всё ж проще, чем после выбарахтываться. Пиво не надо было ему покупать! Или нет, ещё раньше. Когда он моё пиво хапнул — тогда и нужно было его окоротить. Сразу! Ну, получил бы по шее пару раз — на этом всё и кончилось бы. А сейчас сложнее. Сейчас я вроде как подписался. Хотя… с фигов ли?!»

Вокруг столика у подъезда тусовалась весёлая компашка — наши дворовые пацаны, человек восемь. Они пили водку, развлекались, как могли, анекдоты травили. Жизнь продолжается; ну, мочканул кто-то Тёмку Чирковских позавчера, что теперь? Я поздоровкался, и мне протянули стопарь. Недолго думая, замахнул. Крякнул, занюхав печенюшкой, и протянул стопарь за добавкой. Пацаны, удивившись, плеснули. Повторив процедуру, огляделся. Среди двадцатилетних остолопов увидал белобрысого паренька, лет на шесть-семь младше остальных.

— Он что тут делает?

— Да это Федька-плясун. Не знаешь его?

Я знал, конечно, нашего филейского дурачка. Не то, чтобы совсем ненормальный парнишка, нет, но с некоторым всё-таки прибабахом. Любитель русских народных танцев, а по уму — первоклассник.

— Не наливаете ему? — оглядел я приятелей. — Смотрите, мал он ещё!

— Да что ты! Спровадить его пытаемся. Плясать вот собрался опять, да мы отговариваем: вдруг бабки снова ругаться придумают.

Кивнув, я быстро двинул к подъезду. Услышал долетевшее сзади:

— А что случилось? Что стряслось? Какой-то ты напряжённый!

Ехал в лифте, а перед глазами стоял ненавистный Карлос. «Вот докопался, гад! Что у него, денег нет? Есть, конечно! Просто именно докопаться ему и нужно!»

От выпитого голову чуть кружило. Зайдя в квартиру, отогнал бросившуюся лизаться Флору, быстро переоделся. Надел что похуже; марать, рвать — не жалко. «Думает, шестёрку нашёл? Ещё и подоить решил! Да пошёл он!» Деньги (которые у меня с собой вообще-то были) оставил дома. Снял и часы (папин подарок), и серебряную цепочку (мамин подарок). «Это моя проверка на вшивость. Надо драться!» Но как драться с таким амбалом? Шансов ноль!

Выдвинув ящик кухонного стола, окинул взглядом ножи. Их было много разных: короткие и длинные, острые и не очень. «Не годится! Что я ножиком кухонным ему сделаю? Самое больше — царапну слегка, тогда он меня в момент укокошит, не вспомнив даже, что требуется вначале рассказать, почему его Карлосом прозвали!» С ножом против такого громилы катит только одно — сзади подкрадываться и резким отточенным движением глотку ему резать. Но это легко на словах, а на деле… я ж не профессиональный живодёр, движения не оттачивал — не получится у меня. Да и вообще убийство, срок — всё это как-то не входило в мои планы. Даже затуманенный алкоголем мозг хоть немного, но соображал. Я задвинул ящик с ножами.

«Нужно драться, нужно просто накостылять ему хорошенько и сразу в бега, а там уже видно будет. Варианты разные есть. Небось, выкружу как-нибудь!» Отворив дверцу кладовки, вытащил на свет большой чёрный чемодан. Щёлкнули железные замки, открылась со скрипом крышка. Запустив руки поглубже в отцовский инструментарий, извлёк я из чемодана длинную (сантиметров восемьдесят) титановую монтировку. Разогнувшись, поднял её в вытянутой руке и внимательно осмотрел. Она блестела на свету своим холодным стальным блеском: лёгкая, прочная, прямая, с чуть загнутыми краями. Край, оказавшийся сверху — на самом кончике раздваивался. «Идеальная вещь, чтобы гвозди драть! Возможно, увидав, что я настроен решительно, он и отступится». Хотя, зная Карлоса, верил в это с трудом.

Я представил, как замахнувшись, со всей дури наношу монтировкой удар по чугунной башке с зеркальными очками, но Карлос перехватывает мою руку с инструментом, выворачивает её больно, монтировка падает…

И тут взгляд мой упал на вышедшего в прихожую бультерьера. Он зевнул равнодушно, глянув на металлическую палку, почесал задней лапой рёбра. Не сводя глаз с Дэника, я присел и убрал монтировку обратно. Некоторое время смотрели мы друг на друга, затем я протянул руку, и пёс подошёл.

— Ну что, Денис Даймондович, говорят, драться любите? Собак значит, дерёте, а пьяного орангутанга не слабо завалить? — я погладил короткую шерсть на его холке. — Пора, пора, дорогой, свою краюху хлеба отработать!

Вместо ответа пёс вновь равнодушно зевнул. Отыскав буковую дощечку для разжимания челюстей, пристегнул к ошейнику поводок, и мы вышли из квартиры. Кожаный толстый намордник и шлейка остались на сей раз висеть в прихожей на гвоздике. В лифте попалась соседка — пожилая тётка с верхнего этажа. Внимательно осмотрев бультерьера, она изрекла:

— Какое злое лицо у вашей собаки. И страшное.

— Лицо? Страшное? Да это он вам ещё улыбается, — рассеянно брякнул в ответ.

Честно скажу: я опасался. Если бы Карлос был собакой — как говорится, no problems: с собаками Дениска разбирался на раз — «быстро и элегантно». Но с людьми… Мы же его не обучали бросаться на человека; напротив, всячески поддерживали миролюбивое, а точнее — равнодушное в отношении людей поведение. Кто ж знал, что наступит такой час, когда придётся науськивать пса на двуногого?

С Дэником я прошёл мимо толпы выпивших пацанов. Федька-танцор всё же добился своего. Плясал прямо у столика, а пацаны весело хлопали, улыбаясь. Им было не до нас.

Мы вошли в грохочущий музыкой бар. На сей раз из динамиков надрывался во всю ивановскую Володя Пресняков. И песня как по заказу:

Ночь безлунною была, тихой, как погост.

Мне навстречу ты плыла в окруженье звёзд.

Ах, какой ты юной была

И с ума мне сердце свела…

Карлос сидел там же, где я его и оставил: за дальним столиком в углу, спиной к выходу. Трескал свои пельмени, только щёки, торчащие из-за ушей, ходуном ходили. Я удивился, что в баре по-прежнему пусто (после узнал, что заходившие завсегдатаи заведения, завидев за дальним столиком широкую Карлоса спину, сразу смекали: сегодня сподручнее направиться в другую «рюмку»; сматывались). Пресняков продолжал зажигать:

Стюардесса по имени Жанна,

Обожаема ты и желанна.

Ангел мой неземной, ты повсюду со мной…

Жанна увидела меня и ободрилась. Ещё бы! Видок у меня был решительный, боевой. Я предстал перед Жанной выряженный в пятнистую афганку, на ногах – мощные берцы. В правой руке – поводок с бультерьером, в левой – заточенная буковая доска. Как говорится, готов наказать хулигана! Жанна тогда ещё и не догадывалась, насколько опасен этот «хулиган» в кожане, жующий пельмени. Я подал ей знак, и новомодный хит оборвался на полуслове:

Стюардесса по име…

Кашлянув, я закончил за Преснякова:

– … по имени Жанна!

Резко установившаяся тишина оглушила. Я выразительно глянул на Жанну; она, поняв всё, вышла в подсобку. Карлос, медленно развернув корпус, поднял очки. Он всё жевал, и его чавканье резало слух. Надо же, как тщательно перемалывает корм! Наконец, проглотив пельменину, бандит прорычал:

— Опоздал, сучара! Я тебе сколько минут давал? То-то! Бабки гони!

А на пса и на мой «решительно-боевой» видок — ноль внимания! Я приподнял тогда деревяшку, чтобы он обратил внимание хоть на неё.

— Это ещё что за хрень? Валюта у нас, конечно, деревянная, но не настолько! — довольный шуткой, Карлос, вновь отвернувшись к дымящимся пельменям, бросил через плечо: — Рубасы гони, а палку эту своей шавке в дупло между булок забей!

Говорят, что лучшая оборона — это нападение. Всё верно. И я перешёл к «лучшей обороне»:

— Спрашиваешь, что за хрень? Так я тебе отвечу, — я слышал свой голос (слегка дрожащий) как бы со стороны и не верил собственным ушам — не ожидал от себя, что способен на наглость такую. Мысль промелькнула: умирать так с музыкой! Вслух же продолжил:

— Это специальная буковая доска для разжимания челюстей данного бультерьера. Кстати, сила сжатия евошних челюстей — двадцать девять атмосфер, если ты понимаешь, о чём я. Доска острая с одного края. Это чтобы удобнее было её псу в пасть меж зубов засовывать. Без доски, без этого рычага, разжать ему челюсти — дохлый номер. Взгляни, пожалуйста, на его зубы. Этот пёс будет работать ими, как бензопилой, пока кость не перепилит. На это ему потребуется минут десять-пятнадцать, по крайней мере, ствол дерева он за это время перегрызает. Вот я и мозгую: пригодится сегодня мне эта дощечка или нет.

Закончил тираду слегка ошалевшим. «Это что? Это я сейчас Карлосу угрожал!? Похоже, я спятил!» Ладони вдруг стали влажными. Алкоголь, бурлящий по венам, не помогал. Предательская дрожь в коленях…

Карлос, по-прежнему сидя ко мне спиной, жевал очередную пельменину. Я начинал сомневаться — дошло до него то, о чём я долго так распинался? А если вдруг «не дошло» — может, оно и к лучшему! Наконец, отложив ложку, бугай медленно развернулся. Одного взгляда хватило, чтобы понять: дошло! Но все мои угрозы для Карлоса — пустой звук. А сам факт того, что какой-то сопляк смеет его величеству угрожать, разозлил бандюгана, да так, что это не злость была уже, а ярость дикая. В эту секунду я пожалел о своей глупой затее — пугать Карлоса (уж лучше надо было сразу нападать без предупреждения, раз решился). Его лицо стало пунцовым, правая рука медленно потянулась за пазуху. В гробовой тишине я услышал хриплый бас:

— А знаешь ли ты, мразь, почему меня прозвали Карлосом?

18+

Книга предназначена
для читателей старше 18 лет

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.