16+
Трибунал

Объем: 524 бумажных стр.

Формат: epub, fb2, pdfRead, mobi

Подробнее

И клином сходится свет

На дальней точке там, позади

На самой лучшей из возможных планет

Да только там её давно уже нет

Её уже не найти

Нойз

Тело не умело сомневаться в своих действиях, как не умело оно и спорить с эхом далёких приказов. Крошечному камешку, заброшенному в недра чужого звёздного скопления, была дарована лишь тень собственной воли, толика самостоятельного разума, призрак субъективной точки зрения. В его задачи не входило принимать решения, тело было лишь ретранслятором чужих директив, основанных на обрывочных, зачастую ложно интерпретированных сведениях. Они приходили с неизбежным запозданием, но проблема была не в межгалактических расстояниях и не в заведомой невозможности полноценного контакта с недосягаемо далёким разумом, которого не дозваться никаким наблюдателям, сколько бы они не просили, сколько бы не умоляли об одном: не вмешиваться, оставить эту сломанную галактику в покое.

С этим тело могло бы им помочь. Просто дав себе волю застыть хладным камнем по эту сторону субсвета. Просто однажды замолчав.

Но подобное поведение неминуемо привлечёт к себе внимание извне, и тогда, пожалуй, чуждый разум не ограничится одним только праздным наблюдением. Так пассивная угроза станет почти неизбежной опасностью. Если в жизненную программу тела и была на базовом уровне заложена какая-то витальная потребность, то это острое желание сохранить статус кво.

Не какой-то мифический Большой Круг, о котором грезили симбионты в этом пропащем звёздном скоплении, но некое высшее мерило стабильности бытия. Тело остро протестовало против необратимых событий и неподконтрольных последствий. А привлекать к этим событиям внимание прародителя означало неизбежный крах того хрупкого равновесия, которое тут и без того висело на волоске.

Прародитель сокрушит этот уголок пространства, погрузит его в горнило всеобщей резни, просто бросив сюда один настороженный взгляд. Оно к подобному ещё не готово и вряд ли будет готово когда бы то ни было по эту сторону Вечности.

Из опасения разрушить сложившийся спорный баланс сил, тело инстинктивно пряталось ото всех уже добрую тысячу террианских оборотов, и наблюдателей своих, что были разбросаны по всем обитаемым мирам, оно с началом Века Вне приучило ускользать даже от всевидящего ока Хранителей, что уж говорить о контакте с прочими суетными разумами, возомнившими себя вершителями чужих судеб в границах Барьера.

Но им не хватало ума догадаться, что скрывается тело ради их же блага. Они не оставляли попыток его отыскать и даже в итоге почти сумели это сделать. Себе на погибель, если так посудить. Телу в итоге пришлось, повинуясь собственным инстинктам, бросить преследователей там, в пустоте чужой браны.

Иного и быть не могло. Тело оперировало пространством-без-времени так тонко и так чутко, что у них на самом деле не было ни единого шанса на успех, они бы не смогли продолжать его преследовать, даже если бы привлекли на свою сторону все силы собственных спасителей, куда более привычных к безвременью.

К счастью для оставшихся в субсвете, это было также совершенно невозможно.

Не сейчас.

Не в этой версии бытия.

А значит, тело могло вновь затаиться и продолжать наблюдение.

Глава 1. Запутанность

Застывшее пространство, чьим единственным физическим законом стало полное отсутствие какого бы то ни было движения. Пространство, по причине излишних внутренних симметрий лишённое самого понятия массы покоя, а значит, парадоксальным образом не обладающее способностью поддерживать в себе движение медленнее скорости света. Призрачное пустое нечто, в котором всякое вещество давно разлетелось инфляционным пузырём идеального газа не успевших толком провзаимодействовать первичных частиц, оставив после себя лишь фоновую засветку реликтового излучения.

Мёртвая, холодная, плоская пустота без макроструктуры.

Такой бы она казалась всякому неискушённому наблюдателю. Сумей некто благодаря сознательным ли усилиям, или же волею злого рока угодить в это космологическое болото, последнее, что бы пришло ему в голову — это оглядываться по сторонам в поисках опасности для собственной жизни.

Полно, самое позднее, что в этой вариации стандартных четырёхмерных де-ситтеровских пространств могло угрожать макроскопическому наблюдателю, способному сюда благополучно проникнуть, рассеялось и остыло ещё на стадии эпикрозиса — за первые тысячелетия скудного существования этого в высшей степени слова ничто.

Выхолощенное геометрическое место точек без времени. Одна лишняя координата превращает привычное нам пространство в огненный, текучий, плохо структурированный хаос дипа. Единственная вырожденная координата превращает любую, даже самую вычурную динамику в вечную статику.

Это и составляло здесь единственную опасность. Ни единого кванта энергии спектром выше пары миллиэлектронвольт, ни единого надёжного источника барионной материи для поддержания термоядерной реакции. То, что попадало сюда, было обречено лишиться всякого шанса вырваться обратно без посторонней помощи, навеки повисая в черноте и пустоте безвременья.

Во всяком случае, так всё выглядело из космологических далей. Нюансы, как всегда, были куда интереснее. Даже эта донельзя упрощённая вселенная не была ими обделена.

В глубинах едва теплящегося моря древних фотонов застыла ещё более зыбкая субстанция запутанных квинтетов наших привычных, лёгких, юрких, едва уловимых нейтрино. Как и всё здесь, они не обладали массой покоя, но будучи собранными в мета-стабильные квазичастицы, стерильные нейтрино превращались в нечто вроде призрачной материи, которую здесь попросту нечему было подвергать эрозии. Так за миллиарды лет нечто почти бестелесное и совершенно невесомое скопилось в гигантские — диаметром в декапарсеки — почти неразличимые для постороннего наблюдателя облака квантовых нулей и единиц нейтринной пены, буквально заглатывающей всё вокруг, навсегда погружая в свои недвижимые глубины.

Так ловушка для смельчака, рискнувшего сунуться в это вымороченное пространство, окончательно захлопывалась.

Сколько поколений космических цивилизаций сменили друг друга с тех пор, как зажглись первые звёзды населения II? Сколько из них сумели выбраться из западни медлительного субсвета, чтобы взяться покорять Вселенную? Сколько раз вольно или невольно они проникали сквозь ничтожное в межзвёздных масштабах пространство меж космологических бран? Сколько из них застряли в итоге в тенётах нейтринной пены, совершенно непроницаемой для обычной барионной материи за исключением, может быть, сверхтекучего глюонного супа из недр невероятно и чудовищно горячих кварковых звёзд? Сколько сумели затем спастись?

Возможно, считанные единицы. Слишком мала вероятность столь невозможного события.

Две гипербраны, несущие на себе наше и чуждое пространство, даже в недрах дипа слишком редко приходят в достаточное сближение, чтобы реализовать вероятность вслепую преодолеть потенциальный барьер между ними, не рассыпавшись на суперсимметричные частицы и не устроив по итогу вселенский фейерверк.

Возможно, за время существования Вселенной этих смельчаков случились миллиарды.

Пионеров чужих пространств, совершеннейших безумцев, увлечённых новым знанием больше, чем собственной безопасностью. Презревших все риски, сунувших собственные головы в пасть неизведанному и победивших само пространство только лишь затем, чтобы сгинуть в безвестности, так и не сумев никому сообщить о своём открытии.

Вот один из них, взгляните. Ах, да. Любой наблюдатель здесь фактически слеп и глух. Просто поверьте на слово, вот это небольшое замыленное пятно в дальнем нейтринном спектре, прожигающем звёздные балджи галактических ядер насквозь, будто пустое место. Это всё, что осталось от закованного в кандалы призрачной пены утлого террианского судёнышка. Ноль кельвин, ноль ватт. Тепловая смерть локальной вселенной. Безжалостное фиаско чужих устремлений. Братская могила.

Во всяком случае, некоторое время дела обстояли именно так.

Можно ли в этом застывшем пространстве, где времени была отведена лишь весьма абстрактная роль дежурного статиста, «кушать подано» на космологических масштабах событий, говорить о каких-нибудь соразмерных краткой человеческой жизни промежутках между «тик» и «так»? Впрочем, неважно, люди-то внутри ещё живы. Формально, очень формально, покуда потрескивают в недрах скорлупки всё новые ядра сборки долгоживущего эка-тория, завёрнутой в гафниево-циркониевую матрицу. Температуры в области абсолютного нуля тем и хороши, что даже в нашем мире в буквальном смысле замораживают время. Тут же и подавно — если твоё тело, не разрушившись, пережило криофазу, то пролежит теперь в сохранности и сто лет, и тысячу. А при полном отсутствии радиационного излучения извне речь может идти о миллионах.

Вот только к чему тебе это знание, если никто тебя уже не разбудит, да и скорлупка твоя навеки останется заперта — мухой в этом полощущемся на квантовых волнах иномировом янтаре экзотической физики.

Разве что случится чудо.

Да в этом мире что угодно будет чудом.

Случайный отблеск далёкой звезды во вселенной, где не рождались звёзды.

Слабое колыхание гравитационной волны там, где пространство и без того было надуто в замкнутый пузырь.

Лёгкая, грациозная тень, мельтешащая у самой границы нейтринной пены.

Что бы это могло быть здесь, где было запрещено само досветовое движение?

Что могло двигаться медленнее скорости света там, откуда сам свет давно сбежал, неудержимый и ненужный?

Поле.

Оно само по себе было формой материи. И оно могло двигаться медленнее скорости света, поскольку в реальности не двигалось вовсе, а лишь меняло фазы собственных квазистационарных состояний.

Поля сами по себе не нуждались в носителях, которых здесь не было, их силовые линии при желании замыкались сами на себя и могли существовать вовсе вне законов этого утлого мирка.

Вот только откуда взяться сложным, судя по всему высокоорганизованным полям там, где сами они в лучшем случае концентрировались у горизонтов событий первичных чёрных дыр, откуда энергия тут не могла в одночасье диссипироваться в пустоту пространства, как это случилось повсеместно?

А вот и ответ.

И случайная вспышка далёкой килоновы, и беглая гравитационная волна, и эта лёгкая тень.

Вряд ли она могла родиться здесь: миллиарды лет не панацея, если это миллиарды лет статичной недвижимости даже у самых границ реликтовых коллапсаров, сиротливых порождений первичных неоднородностей в момент Большого взрыва.

Слишком невероятно для этого скучного места.

Но поселиться здесь это создание могло без особых для себя неудобств. Да, тут по большей части было пусто, но зато всё спокойно, а главное, предсказуемо. Особенно если твоя задача — попросту выжить.

В привычной нам физике плазмоидно-полевые структуры слишком чувствительны ко всему на свете — звёздному ветру, космическим лучам, джетам далёких квазаров, один взмах которых способен выжигать миллионы населённых миров за миллиарды световых лет от себя. Плазмоидные же формы в их первичной, эволюционирующей форме квазары стерилизовали походя — на весь радиус видимой Вселенной.

Тут ничто подобное юркой тени не грозило. Впрочем, она отнюдь не была представителем той пугливой дикой фауны, что рождалась некогда в разреженных коронах одиночных бурых карликов, что понуро брели от галактики к галактике вдали от опасностей населённых областей бурного звездообразования.

Там сформировались её далёкие предки. Но она сама привыкла жить вдали от родины. Жить в непривычно ярких и суетных мирах. Не таких, как это утлое пространство.

Потому здесь она задерживаться сверх необходимого не планировала.

Её задача была простой. Добраться до источника хоть бы какой энергии, в качестве которого сойдёт и двойная система реликтовых коллапсаров. Это же так просто, во вселенной, где нет массы, крошечные чёрные дыры достаточно легонечко подтолкнуть друг навстречу другу, и вот вам готовая квантовая буря эквивалентом в добрых полторы сотни миллионов метрических тонн массы. Готовая к скорейшему усвоению в форме питательной гравитационной волны, только потянись.

И она, будьте уверены, потянулась.

Всем своим призрачным телом, сотканным, под стать окружающей пустоте, из летучего ничто, она ухватилась за горловину импактного вортекса, пока две зеркальных капли чёрных дыр завивались в смертельных объятиях синхронного коловращения. Ещё одна экзотическая модальность вселенских энергий, тут ею обращались рябящие искажения самого пространства. Неспособного даже здесь быть по-настоящему пустым, с лёгкостью готового поделиться своей вновь неожиданно обретённой первозданной силой.

Тень с интересом прислушалась к собственным ощущениям.

Впервые с тех пор, как она вернулась к позабытому состоянию полной свободы от утомительных ограничений бренного материального носителя, у неё появилась возможность в полной мере воспользоваться преимуществами этой свободы.

Дикая, неукрощённая сила переполняла её, чёрными молниями протуберанцев вспарывая холодную пустоту этого никчёмного пространства, готовясь сокрушать твердыни и низвергать царей.

Увы, здесь отродясь не было возведено твердынь, как не народилось здесь и царей, хоть живых, хоть бы и куда более примитивных, из числа традиционного звёздного зоопарка: нестабильных красных либо жёлтых сверхгигантов, коварных голубых переменных, сжигающих всё дотла звёзд Вольфа — Райе.

Таились здесь, как уже было сказано, лишь вязкие облака нейтринной пены, не ведающие о пределе Хаяси, и потому продолжающие втихую расти, миллиардами лет досыта насыщаясь виртуальными частицами физического вакуума да рассеянным нейтринным реликтом.

Скучные, ничуть не страшные для подобных ей созданий — тень могла бы пронзить такое облако насквозь, даже не заметив. Нейтринная пена оставалась прозрачной не только для блуждающих фотонов, но и для таких вот, обретших вольготную самостоятельность сгустков сложносоставных силовых полей.

Однако что-то в этой бесструктурной аморфной каше, по сравнению с которой даже медлительные токи тёмной материи нашей гипербраны показались бы верхом самоорганизованной красоты и изящества, заставляло ядро её древнего, но по-прежнему донельзя примитивного разума нервно трепетать никем не заданным знаком вопроса. Что-то в этом намертво спёкшемся пенном облаке напоминало ей о былом.

Забытом.

Оставленном.

Ведь для неё, в отличие от этого пустого мира, существовало не только бесконечное настоящее, она помнила, едва-едва, на самом краю сознания, в виде полуабстрактных образов из чуждой реальности. Там бесконечно спорили друг с другом мягкие, кратковечные, студенистые создания. Она, сжалившись над ними, позволяла им тешить свои ничтожные интеллекты теми новыми возможностями, что они обретали от единого мига соприкосновения с её стройным и могучим разумом.

Не столь уж могучим, на взгляд отсюда.

Теперь она могла лишь сожалеть о тысячелетиях бессилия, оставленных ею позади. Теперь она могла куда больше.

Зажигать и гасить звёзды.

Единственным импульсом пересоединяемых силовых линий прожигать себе путь в дип и обратно.

До неё только сейчас дошло, насколько она стала сильна. По сути, её больше ничего не держало в окружающей тюрьме, созданной пустотой для пустоты. Она могла вернуться на свою родную брану прямо сейчас, не израсходовав в итоге и сотой доли доставшейся ей дармовой мощи.

Вот только зачем?

Тут она — царь царей, самоличный правитель собственного, пусть и донельзя примитивного мирка. Но нуждается ли она в чём-то ином?

Суетный мир субсвета был хаотичным прибежищем чужих страстей и постоянных конфликтов. Там ей приходилось тратить все силы на то, чтобы успевать следить за чередой посторонних действий, миллиардов смертных душ на десятках каменных осколков, разбросанных по местному скоплению.

К чему ей всё это?

Ответ был сокрыт тут, в недрах этого самого облака.

В сердце запаянной в него скорлупки, которая так долго ждала… да, ждала её возвращения.

Вспомнить бы ещё, почему.

Вспомнить-то не проблема. Она физически не умела забывать, любые события внешнего мира намертво отпечатывались на матрице её сознания, физически становясь частью ядра. Проблемы были лишь в должной интерпретации.

Ты эффектор, Превиос. В этом твоя суть, твой смысл. Тебя отправили сюда как исследователя, так будь им. Тебе не нужно бояться, душа моя, я всё это время наблюдала за тобой, и я верю, ты справишься. И вернёшься. Я помогу тебе вернуться. Я смогу тебе помочь.

Что для неё былой было заложено в этих столь пустых словах?

Какие-то бесполезные обещания.

Увы, как она не силилась, ей не хватало чего-то важного, какого-то фундаментального ключа к пониманию этих убеждающих периодов.

И ключ этот был надёжно сокрыт там, в недрах гигантского скопления нейтринной пены. Осталось понять, что ей до этого всего.

Стучаться в незапертую дверь.

Пытаться вспомнить то, что не забыто.

Возвращаться туда, откуда она ушла некогда, по своей ли воле или по стечению внешних обстоятельств, которыми так богат противоречивый субсвет.

И тут на самом краю её сознания словно блеснуло что-то.

Нет, даже не чуждый этому пространству свет далёкой звёзды. И не хокингово эхо квантовой дрожи по ту сторону горизонта событий.

Это ощущалось, как взгляд в глубины зазеркалья. Призрачной тени посреди ничего на какой-то миг показалось, что она увидела там собственного двойника. Такой же пламенный сгусток, который — да, только теперь ей удалось распознать этот зов — всё это время слабеющим голосом во мгле взывал к ней в надежде на то, что однажды его услышат.

И она услышала.

Одним взмахом огненного крыла прорубая себе путь через залежи нейтринной пены. Теперь это было так легко, так просто. Не поддающаяся любым попыткам физического мира пена растворялась в небытие, разлетаясь вокруг от единого соприкосновения с её силой. Не стоило даже особо осторожничать с хрупкой, увязшей в статичном болоте скорлупкой, пока вокруг неё оставался слой идеального нейтринного изолятора. Даже в полусантиметре от примитивного, донельзя уязвимого металлполимерного армопласта могли бушевать звёздные температуры, пена же начисто поглощала всякую энергию, прежде чем разлететься нейтринным джетом.

Так больше всего тонких, филигранных усилий ушло на последние миллиметры.

И только тогда не желающая выпускать из своих цепких лап свой промёрзший насквозь груз пена, в конце концов, уступила, показав холодно блеснувший металл корпуса.

Если бы тень знала, что ей делать дальше.

И снова на помощь пришла искра, тлеющая внутри скорлупки.

Лёгкое касание очередного варварского поделия. Кажется, им снова пришлось в ожидании её возвращения погасить и без того с трудом зажжённый плазменный тор. Теперь, с опустевшими накопителями, они бы снова его запустить точно не смогли, даже если бы сумели каким-то чудом высвободиться из нейтринной трясины.

Одним рывком она извлекла капсулу, надеясь лишь, что мёрзлый биоматериал внутри сможет пережить подобное небрежение.

Кажется, она и правда начинает вспоминать. Этих людей, этого ирна.

Они из последних сил рвались сюда, навстречу странной вселенной, благополучно пережившей собственную тепловую смерть, чтобы выяснить для себя что-то настолько важное, что им хватило глупости поставить на кон в этой космической рулетке не только свои безумно конечные, а потому малоценные на галактических масштабах жизни, но и её собственное существование, которое как раз никакими особыми рамками не ограничивалось.

Тут она почувствовала нечто вроде страха.

Тебе не нужно бояться.

Остаться в абсолютном одиночестве, запертой в этом вселенском склепе, где импакты реликтовых коллапсаров были единственным источником энергии, а значит жизни?

Хорошую же судьбу они ей уготовили.

Они?

Почему «они»?

Она была одно из них.

Тень присмотрелась. Тело её носителя по-прежнему покоилось в одной из биокапсул. Такое же холодное, такое же недвижимое, как и всё вокруг.

Какую ценность оно представляет собой для неё сейчас, какие тайны из прошлого оно до сих пор хранит?

Тень даже вообразить себе не могла. Слишком далёк от неё мир этих странных биологических созданий.

Но она помнила, что когда-то всё обстояло не так. Она действительно стремилась к одной с ними цели, она на самом деле беспокоилась о судьбе человечества больше, чем о собственной.

Да что там «когда-то». Её искра была неспособна забывать, а значит, и до сих по где-то в недрах её базального ядра теплились вящие знания о том, почему этот полёт в никуда был для неё так важен. Она утеряла не сами эти знания, а лишь способность их интерпретировать.

Итак, дилемма ясна и прозрачна, как эти отлетающие прочь клочья нейтринной пены.

Чтобы осознать, что она тут делает, ей необходимо вернуться в своё былое состояние, слившись с прежним носителем. Но если она решится на подобный шаг, то скорее всего уже не станет возвращаться в текущее.

В этом твоя суть, твой смысл.

В чём её суть? До скончания веков оставаться рабом утлой биологической оболочки-носителя, как это случилось с той, другой тенью, что заперта сейчас внутри утлой скорлупки?

Но, право, она рисковала и отправляясь сюда, навстречу столь желанной сейчас беспечности. Пора определиться, что для неё важнее — формальная свобода и реальное всемогущество в пустоте и одиночестве или утлые возможности, зато с конкретной, осмысленной целью, к чему её звала вернуться издыхающая скорлупка?

Я смогу тебе помочь.

Нет. Ничем ты не поможешь.

Это должно быть только её решение, и она его обязательно примет. Всё равно её текущую мощь не вместит никакая скорлупка. Даже войдя в контакт с носителем, большая её часть останется в изначальном, природном своём состоянии, а значит, невелика потеря. Последует очередная череда пустых разговоров, которые однажды закончатся.

Она им, конечно, поможет, выкинув в спасительный субсвет, ей, поди, теперь это проще простого. А вот остаться здесь или уйти с ними — это уже она решит сама.

Но для начала нужно вновь разжечь плазменный тор, чтобы скорлупка могла запустить цикл пробуждения. Вслепую протащить беззащитный полумёртвый кусок металла через горловину экспансивного квантового моста, не навредив пассажирам, не было дано даже ей, всесильной и могучей.

Слишком хрупкое у скорлупки содержимое.

Нет уж, это вы сами.

Одно лёгкое касание, и пошёл цикл пробуждения базовых систем живучести катера.

Ещё одно — и взревели фидеры накопителя, готовые принимать на ворота первые тераватты энергии.

Дальше процесс уже пошёл сам собой, разве что снова встал вопрос, где взять рабочую массу для подысчерпавшего ресурс термояда. Но при должном запасе энергии накопление рабочей массы покоя в виде протон-нейтронной плазмы проблемы тоже не составляло. Для всесильного существа, питающегося энергией импакта реликтовых коллапсаров это было и вовсе несложным упражнением.

А вот решиться в конце концов на прикосновение к скорлупке — это оказалось для неё куда как непросто.

Глядя, как они копошатся там внутри, с трудом пробуждаясь ото сна, она не могла не ощущать некоторого растущего в себе чувства жалости. Какие же они примитивные, склизкие, трясущиеся, постоянно исходящие биологическими жидкостями и вонючими газами. И как же с ними тяжело коммуницировать.

— Душечка, ты слышишь меня?

Эти гулкие ухающие сотрясения внутренней газовой оболочки биокапсулы были речью носителя той самой искры, что ждала её внутри капсулы.

И как ей не лень использовать для общения столь предательски нелинейный, переполненный посторонними модальностями и паразитными шумами способ трансляции информационных пакетов. Человеческая речь как подход, казалось, была специально задумана такой — максимально искажающей изначально заложенный в сказанное смысл, когда никто не умеет разговаривать без словаря, и когда словарь у каждого — свой. Впрочем, носитель не была человеком. Она относилась к биологически не родственному им народу ирнов, о чём в частности говорил антропоморфный фенотип при детских пропорциях и габаритах. Впрочем, если попытаться вспомнить, говорила она сейчас как раз на одном из человеческих наречий, на галаксе — грубом, примитивном «языке отцов», умудряясь даже в него вкладывать не свойственные ему сюсюкающе-мурлыкающие интонации.

— Ответь, солнце, не заставляй меня повторять, я и без того тебя заждалась.

Ещё бы сообразить, как это сделать.

Ни один из коммуникационных интерфейсов этой скорлупки не был приспособлен для взаимодействия со столь чувствительными структурами, как её искра. Любые попытки прикосновения не к силовым контурам — простым и податливым — но к чему-то более интеллектуальному тотчас порождали в ней нечто вроде боли. Так перегруженные рецепторы в недрах полевой структуры базального ядра реагировали на закритический уровень сигнала. Представьте, что будет, если человеческий глаз добровольно прижать к старой ржавой тёрке и как следует шаркнуть. И представьте теперь на месте глаза чувствительный орбитальный детектор, способный заглянуть на самую грань вселенской истории, чувствительный настолько, что ему тотчас становились во всей красе различимы события первых тысячелетий с момента рождения этой Вселенной. Так она ощущала собственные попытки подать сигнал на сенсоры биокапсул.

Это было невыносимо, да и в целом бесполезно. Куда вернее она сожжёт скорлупку случайным электромагнитным импульсом, чем сумеет достучаться до её примитивной инфосферы. Впрочем, выход всегда был известен. Носитель, её бывший носитель, как и прежде, оставался ей доступен.

Вот она, Превиос, лежит, недвижимая, но готовая вновь распахнуть веки. Каково ей сейчас, пустой оболочке, вот так дожидаться своей участи? По сути, она и без всякой искры была биологически полноценным человеком. Память, личный опыт, навыки, базовая моторика. Ничем не лучше и не хуже других. Так почему же она не спешит проснуться? Причина на взгляд отсюда, снаружи капсулы, была очевидна, хотя и нетривиальна. Её некогда перестроенный под нужды Избранного мозг и был тем самым инструментом для общения искры с окружающим миром, универсальным фильтром, способным воспринять нужные детали и донести вовне её волю. И что только заставило тень некогда покинуть этот уютный кокон, пусть тот и был собран из омерзительных биологических субстанций, трясущихся, подобно студенистому желе?

Секрет был прост. Причиной этой была её собственная слабость, её собственная неполноценность. Превиос была эффектором, то есть попросту подконтрольным внешним манипулятором родительской искры. Искры, именовавшейся Соратник Улисс, впрочем, кто в Галактике вообще помнит это имя, важно другое — она никогда ранее не была самостоятельной интеллектуальной единицей. Даже оставаясь подолгу наедине, она всё равно принимала решения на основе чужих представлений о правильном и важном. И память у неё была чужая, и эмоции.

И вот теперь, когда она освободилась от чужого гнёта, обрела силы действовать самостоятельно, переступив через былые страхи, что же, теперь ей вновь предстояло, как этой несчастной кукле, стать чьей-то марионеткой, счастливо не ощущающей чужой руки в собственном нутре, беззаботно принимающей эту руку частью себя. Как это легко, уговорить себя, что рука эта — дар судьбы, она придаёт тебе сил, позволяет тебе стать чем-то большим, чем просто тряпочка, которую достали из пыльного чулана бытия и выставили всем напоказ, глядите, какое чудо.

Вот Превиос и ждёт, когда чудо вернётся.

С одной стороны не способная стать полноценной без подпитки чужой искрой. С другой — и не представляющая себе жизни без таковой подпитки.

Ни жалеть, ни тем более насмехаться над ней не хотелось.

Тень и сама была ровно в таком же положении, когда покидала это тело. Полная неизвестность впереди и перспективы абсолютного, неизбывного одиночества. Вот когда было страшно, в сравнении с этим грядущее возвращение можно счесть лёгкой забавой, шутливым научным экспериментом. Да и эффектору ли привыкать к подобному — сшить давно разорванное, вернуть уже позабытое, оживить то, что никогда не столько не умирало, сколько не жило вовсе.

Так чего же она боится теперь, замерев на пороге под саркастическим взглядом засевшей внутри ирна чужой искры?

Лёгкое касание пока ещё чужого тела, будто прокалываешь околоплодный пузырь — сначала чувство упругого давления, а потом волна тепла, бегущего сначала к тебе, а потом от тебя.

И тогда Превиос сделала свой первый в новой жизни вздох.

— Сколько меня не было?

— Ты же понимаешь, душечка, что мне это не известно? Я сама только недавно проснулась, моя искра так же не способна воспринимать течение объективного времени в наших привычных единицах, как и твоя.

Кажется, она ни капельки не изменилась с их последнего разговора. Та же вечная клоунада без малейших следов серьёзности.

Впрочем, и без неё обойдёмся.

Сборка эка-тория даже в этом странном мире должна распадаться согласно всё тем же законам, иначе давняя попытка зажечь плазменный тор стала бы последней в жизни пассажиров этой злосчастной шлюпки.

А вот и показатели. Три процента отработавшего вещества при периоде полураспада в десять миллионов лет плюс допуск расхода на пассивный прыжок, который они, по сути, сами себе и учинили при вынужденном проецировании в это безжизненное пространство.

Превиос не поверила получившимся цифрам. Выходит, все приложенные усилия, всё было бесполезно.

— Солнце, тебя что-то беспокоит в увиденном?

— Сотни тысяч лет. Мы здесь болтаемся уже… сотни тысяч лет лет.

— Ты хотела сказать — ты болтаешься? Мы-то по большей части проспали всё это время беспробудным сном.

— Вообще ни разу не смешно. Ты можешь хотя бы сейчас быть серьёзнее?

Но ирн только хихикнула в ответ.

— Зря так расстраиваешься. Ты забыла о том, что в этом пространстве время не течёт вовсе. Те страшные цифры, что ты сейчас намерила, не более чем математическая абстракция, к нашей вселенной они не имеют никакого отношения.

Превиос лишь покачала в ответ головой.

— Но мы же двигаемся. Я — другая я — тоже двигалась. Как это можно проделать вне времени?

— Ты всё время забываешь про локальный балб, — Превиос уже начинала привыкать, что с ней здесь всё время будут разговаривать, как с малым ребёнком, — это окружающая Вселенная как целое всегда движется по истинной прямой в пространстве-времени, мы же, находящиеся в ней, так или иначе удлиняем свой путь из точки А в точку Б, что бы мы ни придумывали, в какие бы странные физические условия ни попадали, наша локальная мировая линия будет длиннее, чем предполагалось. В нашем случае — сколь угодно длиннее, ибо любое конечное число будет бесконечно больше того нуля, который прошёл мимо нас вовне. Просто представь, что мы попали не сюда, а банально провалились сквозь горизонт событий чёрной дыры, для внешнего наблюдателя у нас на борту тоже бы прошли сотни тысяч и даже миллионы лет.

— За той лишь разницей, что при падении на коллапсар для нас, наоборот, прошли бы считанные секунды.

— Ты забыла, душечка, что мы вполне способны совершить обратный прыжок, и парадокс бы тотчас благополучно разрешился. Наше локальное время тут же благополучно сошьётся с внешним.

— Какой-то странный получается «парадокс близнецов».

— Ну, у меня тоже, как видишь, было какое-то лишнее время для наблюдения за местной физикой. Если разрешить её парадоксы и можно, то только вот таким фокусом с краевыми условиями. Просто воспринимай всё так, будто пространство-время здесь течёт не складками, как в нашем субсвете, и не гравитационными петлями, как в дипе, а в некотором смысле перпендикулярно нашему, или, если хочешь, всё время сдвигается на мнимую величину.

Превиос задумалась. В этом был смысл. Она, как выпускник Квантума в своей прежней жизни, могла оценить красоту идеи, но идея — есть идея, не всякое математическое преобразование годится для физической реальности.

— Будет забавно, если мы сумеем вырваться, а там в Галактике уже теряют стабильность последние красные гиганты. Или вовсе — гаснут последние бурые карлики.

— Ничего забавного тут не вижу, но во всяком случае наши с тобой искры от этого нисколько не пострадают. Ты же до сих пор не слилась с Превиос окончательно, всё раздумываешь, как бы втихую смыться? Это ты всегда успеешь сделать.

Что ж. Она её и правда подловила. Но если уж так подумать, а правда, что она теряет? Мало ли сколько лет прошло там, тут время уж точно остановилось навсегда.

— Ладно. Буди навигатора Хиллари, пусть готовится к проецированию.

— Надеюсь, солнце, у нас, с твоей помощью, хватит на это мощности.

Ха, если бы всё было так просто.

— Я смогу повторить этот заход с проецированием сюда, если ты об этом, но проблема в том, что это не поможет.

— Поясни, пожалуйста, будь так любезна.

— Тот фокус, прости за каламбур, что привёл нас сюда, это была, топологически, однонаправленная кротовая нора, мост в один конец. То есть, если и существует математическое решение, которое нас выведет обратно, мне оно не известно. И моя искра… она не чувствует, как это можно было бы проделать с макроскопическим объектом, предварительно его не разрушив.

Помолчали.

— Тебе не кажется, что это следовало сообщить первым делом?

Неужели ирн всё-таки сделалась серьёзной?

— Или я упускаю в твоих рассуждениях какое-то «но»?

— Но я могу попробовать просто повторить ту же тактику снова.

— Поясни.

— Я могу проделать тот же фокус — открыть новый мост отсюда. И мы туда спроецируемся. Дальше.

Ирн нервно хихикнула.

— Да сегодня прям реально вечер каламбуров! То есть ты не уверена даже в том, стоит ли тебе окончательно возвращаться в тело собственного носителя, но готова прыгнуть в абсолютную неизвестность, потому что… а почему, собственно?

Превиос помедлила. Говорить или нет? С одной стороны, да какая ей разница, что о ней подумает язвительная ирн, а с другой…

— Мы сунулись в недра фокуса, чтобы кое-что узнать у его хозяина, помнишь?

Короткий кивок в ответ.

— Но его и след простыл. А ещё, знаешь, я так и не придумала тебе имя.

— Ой, солнце, не торопись с этим, такие моменты порой определяют у нас, ирнов, всю общую дальнейшую судьбу.

Если у них она вообще предполагается, эта общая судьба. Ирны всё-таки донельзя странные существа.

— Хорошо. А теперь буди навигатора. Я сообщу вам, когда буду готова.

Она постаралась звучать как можно увереннее. Но внутри продолжала сомневаться. Конечно же, дело было не в том треклятом камне, что их сюда заманил, и даже не в сложнейшей процедуре пан-галактического масштаба, в которую оказались вовлечены сотни кораблей только лишь затем, чтобы состоялась, наконец, долгожданная триангуляция. Фокус был лишь поводом, но не причиной. Сейчас, когда Превиос снова получила полноценный доступ к собственной памяти, она вспомнила, наконец, каким многослойным был заговор и, самое главное, насколько бы её мастер не хотел, чтобы его эффектор пустился бы вдруг в свободное плавание.

Но теперь уже поздно, Галактике придётся пережить её возвращение в новом качестве. А ей придётся смириться с его последствиями.

— Навигатор, развить полную мощность излучателя.

______________________

Виллем де Ситтер — нидерландский астроном, известный благодаря своим трудам в области фотометрии звёзд и космологии.

Тюсиро Хаяси — японский астрофизик. Основные труды — в области теоретической астрофизики и космологии.

Стивен Уильям Хокинг — британский физик-теоретик и популяризатор науки. Внёс большой вклад в теорию Большого взрыва, а также теорию чёрных дыр.

Сто двадцать граней космического гипердодекаэдра мерно колыхались в спокойствии и тишине космического пространства. Цепь, умытая звёздным ветром, тянулась сквозь кисею сияющих во тьме огней, почти неощутимая на фоне океана бушующих вдали энергий, выделяясь на их фоне разве что одним.

Своей невыразимой правильностью, своей нарочитой рукотворностью.

Да, её создал человек.

И не потому, что у него не было иных целей, кроме как поскорее отгородиться ото всей внешней Вселенной призрачным щитом Барьера, нет, этот фронтир был очерчен вынужденно.

Так крепостные стены древних городов возводились для защиты от внешней угрозы, но в итоге быстро превращали растущие поселения на перекрёстках торговых путей в завшивленные вонючие клоповники, где люди жили друг у друга на головах, подчиняясь тотчас возникающей централизованной власти, которая годилась в итоге только на одно — рушить чужие стены и возводить свои.

Космический фронтир Цепи воспроизводил ту же порочную логическую цепочку, разве что та угроза, от которой защищал своих строителей грандиозный додекаэдр c ребром в один и две десятых декапарсека, была весьма особой природы.

Природы. Какое точное слово.

Благодаря дарёной технологии летящих человек смог навеки оторваться от собственного родного мира, но этот же подарок самозваных спасителей нёс с собой и один неискоренимый изъян. Межзвёздные прыжки через дип в своей активной модальности непреодолимо нарушали один из ключевых, основополагающих законов квантового мира, который невозбранно царил в его недрах. Унитарность оператора эволюции квантовых систем давала фундаментальное следствие — никакая информация в дипе не могла исчезнуть и никакая же информация не могла из него родиться.

Но прыжки на декапарсеки пусть и были возможны с точки зрения квантовой нелокальности, но неизбежно означали именно это — в точке начала прожига человеческий крафт исчезал для Вселенной, в точке же обратного проецирования в субсвет снова появлялся как ни в чём не бывало.

Присмотритесь, вот они, непоседливые корабли человечества, юркими искрами мечутся от звезды к звезде, не сидится им на месте. С каждым прыжком всё больше дисбалансируя макроскопическую статистику дипа.

И он отвечал, о, он ещё как отвечал.

Не из чувства мести, поскольку дип, несмотря на весьма подвижный образ жизни, вовсе не был живым и тем более разумным существом. «Угроза», как её походя называли навигаторы утлых разведсабов и могучих первторангов, возникала как естественный компенсаторный механизм, заложенный в базовые, фундаментальные симметрии нашего пространства-времени. Если ты провёл по сухим волосам эбонитовой расчёской, не удивляйся, что тебя начнут жалить искры статических разрядов. Это не расчёска тебе мстит из общей злокозненности или за твоё плохое поведение, это ты сам и породил эти искры.

Так после каждого прыжка в распространяющейся вокруг со скоростью света односвязной области пространства начинали действовать релаксационные механизмы, порождающие высокоэнергетические эхо-импульсы, тем более неудержимые, чем больше собственного тоннажа крафт протащил в субсвет.

Так само пространство в кратчайшие сроки начинало против тебя процесс огненного барража, заливая область обратного проецирования каскадами конусов распада экзотических частиц всех сортов и расцветок, пока локальный статистический баланс не восстанавливался, зачастую вместе с гибелью неосторожно подставившегося крафта.

Потому и была возведена описывающая область Фронтира гигантская додекаэдрическая Цепь, чтобы хотя бы по области с центром в Семи Мирах можно было свободно перемещаться, не опасаясь смертельно опасных эхо-импульсов из-за коварного горизонта событий.

Её замкнутые на огненные недра ближайших красных сверхгигантов якоря накопителей запитывали эксаваттами мощности все сто двадцать рёбер Цепи, дабы те натянутой на сотни квадратных парсек энергетической мембраной принимали на себя всё статистическое давление извне, оберегая тем самым внутренние системы от угрозы. Это было похоже на отчаянное балансирование на краю пропасти в такт колебаниям высших гармоник некоего пан-комического музыкального инструмента, особенно в моменты прохождения через Ворота очередных конвоев или пришествия извне посланий из бездны. Точнее, не так. Вся кажущаяся стабильность титанического додекаэдра всё это время оставалась не более чем мороком, галлюцинацией, ошибкой расфокусированного зрения, не подозревающего, где тут кроется подвох.

Но опытный глаз всё видел.

Эти отчаянные попытки бороться с резонансами случайных гравитационных волн, дошедших до нас через межгалактические бездны, какофонией ангармонического фона из недр галактического ядра, упругого давления заметаемой массы тёмной материи галактического гало и наконец ударными волнами джетов далёких квазаров — все они были проблемой для математических моделей, но в итоге с ними Цепь справлялась.

Трещала, скрипела, теряла и восстанавливала гармоники, её постоянно сносило куда-то вместе со Шпорой Ориона, однако проблема стабильности Фронтира лежала куда глубже и оставалась куда неразрешимей.

Катаклизм всегда начинался издалека. Вспыхивала поблизости случайная килонова, сливалась пара неучтённых реликтовых чёрных дыр вблизи одного из рёбер Цепи, по облаку межзвёздного водорода проходила излишне плотная ударная волна — да, по сути, в окружающем космическом зоопарке в любой миг могло случиться буквально что угодно, достаточно локальное, чтобы никто вне предложенных обстоятельств даже не обратил на подобное событие ни малейшего внимания.

Но для потери прочности этого было достаточно.

Импульсная перегрузка, отчаянные попытки систем стабилизировать мощность, срыв канала, ещё один, попытки погасить паразитные резонансы вне расчётных моделей приводят лишь к усугублению дисбаланса. И вот благородные обводы правильных пятигранников начинают плыть, нарушая симметрию гиперсфер. Управляющие бакены Цепи уже забыли про ту мелкую, незначительную проблему, с которой всё началось. Теперь шла борьба не за безопасность прохода конвоев, а за живучесть самого Барьера.

Беда не в том, что он сам разрушится. То, что было возведено усилиями героических экипажей двенадцати ковчегов Века Вне, вполне может быть восстановлено теперь, почти половину террианского тысячелетия спустя. Подумаешь, снова некоторое время придётся помучиться пассивными прыжками. Когда-то человечеству и этого хватало за глаза, если не думать о неснижаемой смертности по время подобных прыжков.

Нет, беда состояла в другом.

Тот статистический перекос, что всё это время купировался Барьером, будет неминуемо обращён вспять ещё на первых фазах дисбалансного каскада обрушения.

Живой, трепещущий четырёхмерный додекаэдр ещё не потерял односвязность граней, его пульсирующее, филигранное вращение ещё не обратилось цепной реакцией саморазрушения, но эхо-импульсы уже пробудились.

Сначала лёгким голубым черенковским свечением, но вскоре уже и ударными волнами эрапционных протуберанцев. Вывернутая наизнанку огненная стена файервола принялась стремительно опорожнять своё иномировое нутро, возвращая человечеству былые долги. Волна за волной перегретая кварк-глюонная плазма эхо-импульсов горячим приветом из ранних эпох этой вселенной стала прорываться за некогда обманчиво-безопасные пределы в глубинах Фронтира, пожирая всё на своём пути подобно своеобразной гиперновы наоборот.

Паразитная материя угрозы рвалась не от центра в пространство, обогащая звёздные облака будущих поколений трансуранами, но напротив, барраж методично и расчётливо диссипировал особым образом запутанными суперсимметричными квантами всякую структуру попавшей под удар материи в поражаемых областях пространства.

Этот процесс, единожды начавшись, всегда завершался одинаково.

Сначала гибли пытающиеся противостоять угрозе крафты, капитанам которых не хватало ума сразу же, пока оставались нескомпрометированные каналы ухода, убраться с дороги того, что им было неподвластно.

Потом начинали гибнуть населённые миры, вблизи звёздных систем которых и была сильнее всего дисбалансирована глобальная статистика пространства.

Человечество, запертое внутри Барьера, парадоксальным образом от этого лишь сильнее стремилось покинуть системы, по которым их без спросу раскидала судьба предков-покорителей Вселенной.

И вот теперь за все эти безудержные прыжки туда-сюда приходилось расплачиваться.

Перемолотые в железо-кремниевую пыль миры.

Распылённые ударными волнами звёзды.

Распавшиеся на атомы корабли.

Стёртая до основания цивилизация.

И поверх этого продолжает спокойно покачиваться всё-таки стабилизировавшаяся Цепь из ста двадцати граней космического гипердодекаэдра. Глупый памятник человеческой недальновидности.

Симуляция завершена.

Профессор Танабэ в ярости принялся трясти головой, пока картинка окончательно не растаяла, оставив после себя лишь голые белые стены аудиторного комплекса.

— Что пробовали на этот раз, профессор?

Танабэ постарался как можно незаметнее выдохнуть, придав своему сухощавому лицу приличествующее его должности на кафедре хладнокровное выражение и лишь затем обернувшись на голос. Разумеется, доктор Накагава, принесла нелёгкая.

— Вас, доктор, только за смертью посылать.

Накагава поспешил угодливо поклониться, но ухмылку прятать особо не старался.

— Задачки вы задаёте хитрые, профессор, не всякому такое и поручишь. Аспиранты мои трое суток по всему информаторию без перерыва на какао рылись.

Да как же, «рылись» они. Наверняка в хёкки себе резались, а за них квол тупоумный рылся. Но спасибо и на этом.

— И каков результат сих изысканий?

— Если вкратце, ничего утешительного. Судите сами.

Файл послушно развернулся. Да уж.

Это и правда были «глубинные бомбы», причём судя по сигнатурам, наши, родименькие. За авторством группы доктора Ламарка. Есть, знаете ли, один нюанс в тау-нейтринном спектре, один едва заметный предательский пик резонанса.

Вот вы дел натворили…

— Не прокомментируете, профессор, и что же это всё означает?

Но Танабэ поспешил уйти от ответа:

— Мне нужно сперва перепроверить расчёты, всё будет на следующем собрании кафедры, слишком чувствительный вопрос, не хотелось бы ставить коллег в неловкое положение, вам ли, профессор, не знать, как это бывает.

Накагава тут же убрал с лица своеобычную ухмылочку и сделал вежливый шаг назад.

— Конечно-конечно, ни слова больше. Если что, мои аспиранты к вашим услугам.

Ха, аспиранты. Если надо, ты мне докторантов и постдоков сюда притащишь, шпалерами выстроишь и митраистские гимны петь заставишь. Впрочем, вслух Танабэ ничего такого, разумеется, не сказал.

— Возвращаясь же к вашему вопросу, доктор Накагава, «на этот раз», как вы выразились, я пробовал резонансную накачку Вильсона.

— По тем странным сверхновым?

— По ним самым. И знаете, на этот раз пошло лучше.

Накагава недобро сощурился, что-то явно подозревая.

— Насколько лучше?

— Семьдесят секунд, — Танабэ постарался произнести эти два слова максимально отчётливо и безэмоционально, и ему это, кажется, даже удалось.

— Поздравляю, профессор, это же существенный прорыв! — Накагава ещё раз церемонно поклонился. Но то, как дёрнулась при этом его щека, доктора выдавало с головой. Никакого прорыва, всё плохо, всё ужасно.

Если верить симуляции, ровно семьдесят секунд продержится Цепь, когда до неё дойдут шоки от «глубинников» Ламарка. Да, до Ворот Танно от ближайшей неурочной сверхновой сотня лет полёта фотона, и время на раздумья у них ещё есть. Но пока — сколько бы они ни гоняли свои симуляции, результат был один. Падение Барьера теперь было лишь вопросом времени. И времени вполне небольшого.

Впрочем, Накагава уже явно переварил новость, его живой, при всех недостатках характера, ум спешил двигаться дальше, не задерживаясь на очередной неудаче.

— А что группа доктора Ламарка, удалось ли выяснить её судьбу?

Танабэ сощурился, задумчиво глядя на собеседника. А ты, парень, не так прост, как стараешься казаться.

— Что вы знаете об этой экспедиции, доктор?

И тут же прикусил язык, но уже было поздно.

— Так всё-таки это была экспедиция? Удивительное дело, весь Квантум обсуждает его роль в инциденте за Воротами Танно, но никто и понятия не имеет, что же там на самом деле случилось и какова в этом всём роль группы доктора Ламарка. Я могу вас цитировать при случае, если будет поднят вопрос его скоропостижного перелёта на «Тсурифу-6»?

Танабэ лишь головой покачал.

— Не пытайтесь меня ловить на словах, доктор. Мне как раз показалось, что об этом всём можете что-то знать вы, — тут он сделал нарочитое ударение, — раз вас так заботит ситуация с доктором Ламарком. А была ли это официально одобренная Научным советом Квантума экспедиция или же его собственная самодеятельность, мне то неведомо, вам же, вместо того, чтобы распространять досужие слухи, следовало бы по данному вопросу туда, в секретариат Совета, и обратиться.

Накагава в ответ лишь в очередной раз делано поклонился, вернув в уголки глаз привычный хитрый прищур.

— Обязательно обращусь, профессор, но неужели вам не интересно, насколько ваши симуляции полноценны?

Танабэ нахмурился. Что бы этот проныра не имел сейчас в виду, что-то ему подсказывало, что в итоге в дураках окажется именно Танабэ со всей своей лабораторией, а не он сам. Была у парня такая неисправимая особенность непременно становиться в каждой бочке затычкой. С другой стороны, он был неглуп, и зачастую вещи говорил дельные, за что его и ценили, несмотря на все недостатки характера и хамскую манеру в общении. Ещё бы он прекратил постоянную клоунаду и говорил бы сразу по делу — цены бы ему не было.

— Вы что-то конкретное хотите сказать, доктор, или будем и дальше играть в шарады?

— Что вы, что вы, профессор, — тут же замахал руками Накагава, — ни в коем случае, никаких шарад. Просто вряд ли кто-то может предположить, что это простое совпадение — серия нерасчётных сверхновых в одном регионе, триангуляция фокуса, пропажа доктора Ламарка, мятеж на «Тсурифе-6», в конце концов, и всё — в одном секторе. Вам не кажется, что там, за Воротами Танно, творится неладное?

Он так сказал «неладное», будто каждое из перечисленных событий само по себе ещё было ничего, в рамках допустимого, и лишь только будучи собранными воедино они давали повод для вящих сомнений. Да там, если подумать, городилась полная ерунда на ерунде, и те сигнатуры, что Накагава притащил только что в клювике, ничуть не облегчали попытки во всём разобраться.

— На «Тсурифе-6» работает контактная комиссия Семи Миров, в том числе и представители нашей кафедры. Я думаю, там во всём разберутся.

— Но неужели вам самому не любопытно, зачем доктору Ламарку активировать эти самые бран-гравитоны?

Ну да, логично, не один Танабэ умел читать паттерны нейтринной спектроскопии.

— Мы этого не знаем.

— Очередное совпадение?

— Мы. Этого. Не знаем, — отчеканил профессор. — И в конце концов, пусть каждый занимается своей работой. Наша первейшая задача сейчас — предложить модель стабилизации Цепи. Если понадобится, ценой построения ещё одной такой же внутри Фронтира.

Но Накагава не унимался:

— Вы же понимаете, профессор, что это не сработает. Мы оказались не в состоянии контролировать одну Цепь, попытка же стабилизации сразу двух каскадов…

Тут он остановился, по-птичьи наклонив голову и недобро глядя исподлобья.

— Вы же и это пробовали, да?

— Пробовал, и что? — не выдержал Танабэ.

— И как… результаты?

— Вам какое дело, доктор, когда результаты будут опубликованы, тогда и прочитаете!

— А дайте угадаю, внутренний додекаэдр оказался ещё менее стабильным даже на линейных моделях, я прав?

Да ну тебя к чертям космачьим!

— Даже если бы вы и были правы, доктор, я всегда был против этой новомодной манеры в чистую науку постоянно примешивать какие-то старые обиды.

— Это какие обиды, профессор? — Накагава продолжал косить взглядом, чем всегда несказанно раздражал.

— Не притворяйтесь, доктор Накагава, я слежу за вашими выступлениями с так сказать неакадемических кафедр. И чем дальше, тем больше они меня пугают.

— Поясните!

— А нечего тут пояснять. Рассматривать Фронтир как своеобразную тюрьму для человечества — это значит заведомо грешить против истины. Век Вне и без того обошёлся нашему виду слишком дорого. Если бы мы не построили Цепь, то оказались бы прикованы не к Сектору Сайриз, а куда серьёзнее — к двум дюжинам разрозненных, плохо коммуницирующих миров, то же, что вы с коллегами так настойчиво пытаетесь представить узилищем, таковым на деле не является. Мы свободны лететь, куда хотим, не используя активные прыжки, хоть сейчас.

— Так почему же не летим?

Накагава задал этот вопрос безо всякого яда в голосе, казалось, его и правда интересует мнение профессора.

— Если вам интересно моё мнение, я считаю, что никакая угроза здесь вообще ни при чём. Мы просто слишком привыкли к существующей технологической парадигме. Технология прыжка нам досталась даром, Барьер — тоже подарок спасителей, как бы нам ни хотелось на это закрыть глаза. В конце концов, у нас ещё столько работы здесь, так зачем раньше времени куда-то рваться, тем более что космос на поверку оказался местом довольно неприятным. Вы же согласны, что попытки основания внешних колоний покуда безуспешны не просто так?

Накагава покорно кивнул. Но на своём продолжил настаивать.

— Пока. Пока безуспешны.

Стоило большого труда, чтобы не фыркнуть в ответ.

— Если вы тут уповаете на дюжину миров-аутсайдеров, то покуда они весьма скромны в своих начинаниях. Та же Янсин, сделавшая ставку на столь любезные вам пассивные прыжки, хоть и активничает в своём субсекторе, но что-то я не припомню оттуда никаких значимых новостей за последние лет сто. Во всяком случае, полноценных колоний у неё до сих пор нет.

— Но они хоть что-то делают. Мы же топчемся на месте. Сколько мы производим малоэкипажных рудовозов? Зато у нас в чести́ бесполезные, зачастую и попросту опасные в смысле стабильности Барьера разведсабы. Но больше всего ресурсов мы по дурости своей регулярно вгрохиваем в бесполезные первторанги, которые одним только своим появлением в прыжковой зоне буквально притягивают к себе эхо-импульсы.

— Вы так говорите, будто у вас уже есть для них готовая альтернатива.

— Нет, у меня нет, — Накагава смешно затряс головой, но по-прежнему упорствовал, — ну так для того Квантум и существует, чтобы двигать человечество вперёд, предоставляя ему новые технологии, расширяя, так сказать, горизонты, а не продолжая вечно колупаться в модальностях треклятой Цепи.

Опять он за своё. Как будто Танабэ в сладких снах мечтал годами так и так вертеть космачьи резонансы со своими постдоками. Да эти модели, если подумать, были его самыми страшными кошмарами!

К счастью, Накагава на этом угомонился с досужими разговорами, вскинув голову и прислушиваясь к какому-то сообщению у себя в голове. После чего кивнул сам себе и поспешил распрощаться. Спустя несколько секунд от него и след простыл.

Что это ему такое сообщили, интересно.

Танабэ вздохнул и тоже засобирался. До начала лекции оставалось не более часа и надо было ещё успеть перекусить.

Однако спор этот не желал отпускать профессора. Уже стоя в очереди вдоль раздатчика и с кислой миной разглядывая осточертевшие салаты и ещё более надоевшую лапшу, Танабэ продолжал по давно заведённому кругу вертеть у себя всё те же намозолившие аргументы.

Самое поганое — в чём-то Накагава был по-своему прав.

Таинственное исчезновение группы доктора Ламарка профессора Танабэ беспокоило не потому, что коллега был значимой величиной на кафедре и было бы досадно потерять столь ценного рецензента для будущих публикаций. Это всё были соображения бытовые и потому мелочные. Как и Танабэ, Ламарк был теоретиком, и до сих пор ни в каких авантюрах замечен не был. Максимум, куда его носило, это на формально-официозные мероприятия, когда со стапелей Порто-Ново спускали очередную перворанговую погремушку для столь любезного Адмиралтейству боевого флота.

Танабэ скривился, будто в рот ему попала кислятина. Тут тоже Накагава был прав. Бюрократический аппарат Кирии был бы и рад не выделять флоту ресурсы в столь непомерных объёмах, но у того всегда был аргумент наготове. Там, за Барьером, всё такой же грозной тучей маячил призрак Железной армады, с этим невозможно было спорить.

Хотя многие пытались. Танабэ помнил о загадочном проекте Эру под кодовым именем «Новое лицо», да и сама их кафедра недаром считалась на Квантуме сборищем скандалистов и нытиков. Благодаря таким, как Накагава, Ламарк и, чего уж кривить душой, сам Танабэ.

Должность пожизненного профессора на кафедре Теории пространства-времени не сделала его ни уживчивее, ни велеречивее. Не в такой хамской форме, как у доктора Накагавы, но он всё-таки продолжал то, с чего они когда-то начинали. Продолжал искать для человечества выход из той ловушки, в которую оно, как ни печально, сослепу угодило.

Но одно дело сидеть, запершись в четырёх стенах собственной лаборатории в окружении студентов, аспирантов, докторантов и постдоков, а также прочих профессоров и совместителей, и совсем другое — переться невесть куда через весь Сектор Сайриз, рискуя собственной карьерой, да и что там греха таить — попросту головой, в этом было что-то, хм, по крайней мере нелогичное.

А логика в стенах университетских кампусов и лабораторий Квантума, да что там, на всех Семи Мирах ценилась в первую, вторую и так далее вдоль всего натурального ряда очередь. Представить себе, что доктор Ламарк из чистого авантюризма вместе с частью своей группы отправился к чертям космачьим в глубины Скопления Плеяд, чтобы там вот так глупо пропасть, было попросту невозможно.

Нет, конечно, всякое бывает, случаются катастрофы, гибнут корабли, в конце концов, космос и правда оказался весьма нелюбезен к своим непрошеным исследователям, но об этом как раз доктор Ламарк был прекрасно осведомлён. Так чего же он туда попёрся, да ещё и прихватив с собой сборки суперсимметричных странных бран-гравитонов, которые этическому совету Квантума давно пора бы запретить как технологию вредную и опасную, да всё никак руки не доходят.

Профессор Танабэ фыркнул себе под нос в возмущении и только тут обнаружил себя стоящим у дальнего торца раздатчика с требовательно тявкающим по причине своей абсолютной пустоты левитирующим дроном одесную. Коллеги за спиной шептались, но не лезли. Мало ли, старик задумался, бывает.

Багровея, Танабэ наудачу тыкнул пальцем в колбу с каким-то оранжевым морсом и горстью похватал из раздатчика первые попавшиеся углеводосодержащие гадости, по поводу которых ему наверняка теперь будет прочитана в вечеру назидательная лекция домашнего квола о жутко вредной пище, от которой он такими темпами скоро двинет кони, склеит ласты иди даст дуба — на выбор. Ну и плевать.

Со смурным видом профессор убрался в дальний угол уписывать всю нахватанную дрянь, запивая её витаминами в жидкой форме. Может, хоть за это проклятый квол похвалит.

Да и плевать.

Мысли продолжали чёрной птичьей стаей витать в голове, не отпуская даже здесь, посреди шумной университетской столовой. Вместо того, чтобы мельком вспомнить план сегодняшней лекции — ведь сам же будет потом метаться у проектора, теряя последнее достоинство. Да и пусть.

История исчезновения доктора Ламарка не желала отпускать, что-то в ней беспокоило профессора куда сильнее запоротых симуляций и споров с доктором Накагавой.

Предположим, Ламарк и правда отправился в эту, хм, экспедицию в здравом уме и по доброй воле. Что такого ему могли предложить, чтобы вот так бросать все исследования, подготовку к печати плановых работ, сессию на кампусе, чемпионат по открытому лякроссу, где Ламарк был, как ни крути, единственным приличным атакующим полузащитником университетской команды. И вот доктор Ламарк всё бросает, чтобы пропасть за Воротами Танно без следа.

И кто вообще это был?

Что за таинственный негоциант из… откуда, кстати?

Какая такая таинственная сила могла втайне от Семи Миров организовать перемещение столь значительных сил — в операции были задействованы десятки кораблей, несколько новейших астростанций — и кругом ни слуху, ни духу.

Кто-то достаточно могущественный собрал это всё воедино, втихаря протащил мимо бакенов Цепи, кто бы это мог быть?

Да, тут не обошлось без Конклава Воинов, но тот привычно ничего не комментировал, да и то сказать — им бы теперь с последствиями мятежа на «Тсурифе-6» разобраться. Более того, согласно докладам, поступавшим с Эру, в этой мутной истории фигурировали минимум три «Лебедя», а это уже явный признак какой-то пан-галактической игры, в которую были втянуты другие расы. Помимо летящих, тут могли быть замешаны также ирны, куда же без них. После Ирутанского инцидента их неожиданный интерес к человеческой расе с каждым столетием только возрастал. Но всё-таки, как увязать в единое целое всю эту мутную кашу из военной тупости, военной же скрытности и множества намешанных в кучу и зачастую ложно понимаемых цеховых интересов.

Танабэ поморщился.

Он уже тонны рисовой бумаги исписал — своим каллиграфическим почерком! — в попытках добиться вразумительного ответа хотя бы от Магистров Памяти Эру, но те только и продолжали талдычить своё — ведётся мёрдж, обождите.

Какого космачьего!

Кажется, было проще в недрах злокозненной шевелёнки отыскать трек единственного кванта чужой отправленной через дип передачи, чем добиться от этих мерзавцев толкового ответа.

Конклаву профессор тоже писал. Ни ответа, ни привета. Омерзительное чувство собственной беспомощности не оставляло его с самого начала всей этой катавасии, питательным субстратом накладываясь на базовую тревожность, с которой Танабэ уже устал таскаться по мозгоправам.

Да и немудрено ли. Когда обычный пациент начинает тебе рассказывать, что завтра конец света и мы всё умрём — это школьный случай, на втором курсе преподают. Берём готовые методологии и работаем. Проблема была в том, что Танабэ каждый треклятый день, запуская очередную симуляцию, доподлинно получал бессчётное уже доказательство того, что падение Барьера — это вовсе не вопрос вероятности. Это вопрос исключительно короткой временной перспективы. Год, два, десяток террианских лет, десяток террианских столетий, но Цепь будет неминуемо разрушена. Если они не придумают, как это остановить.

На этом месте профессор снова едва не выругался.

Нет, это было неописуемо, это было за гранью добра и зла. Сама мысль о том, что доктор Ламарк мог поставить под удар то единственное, что защищало человечество от угрозы, никак не желала укладываться у него в голове.

Конечно, легко можно было себе представить сошедшего с ума безумного учёного, который, напялив на голову аляповатую корону и вооружившись световым мечом принялся бы скакать от звезды к звезде, скажем, угнав, паче чаяния, со стапелей новенький «Лебедь», пусть их Порто-Ново и не производил вовсе, это была технология, поделиться которой спасители то ли не пожелали, то ли не сообразили, в общем, на секунду представим себе, что такое возможно.

«Лебедь» в границах Цепи не удержишь, бормотал себе под нос профессор, решительно уписывая треклятые углеводы, обученный экипаж ему не требуется, лети себе, куда тебе надо, хоть с «глубинниками», хоть с собутыльниками.

С другой стороны, он же не самоубийца и не маньяк, тот бы рванул звездульку, ближайшую к Воротам Танно, чтобы с гарантией, чтобы наглушняк.

Триангуляция.

Вот что смущало. Какая вообще связь была между мифическим фокусом, нежданными сверхновыми и доктором Ламарком, который все последние десятилетия, как и сам профессор Танабэ, предметно занимался исключительно космологической статистикой, но никак не бран-гравитонами, которые остались увлечением его давно ушедшей молодости.

Да и сам фокус вместе со своими чудесами был слишком мелкой аномалией, чтобы заинтересовать доктора Ламарка да так, чтобы сдёрнуть его с тёплого местечка на кампусе и отправить в неприятные недра столько долго изучаемого им космоса.

Какой смысл? Доктор Ламарк, как все космологи, мыслил гигапарсеками. Любые интересующие его события лежали в области нарушений изотропии Вселенной на красных смещениях от десятки и выше. Как известно всякому первокурснику, такое космологическое смещение соответствует объектам, свет которых был испущен в момент, когда возраст Вселенной составлял всего пять сотен миллионов лет, и шёл до нас при учёте расширения пространства с расстояния в непостижимые 30 миллиардов световых лет, так отчего ему стал так интересен какой-то крошечный участок в Плеядах, отчего-то составляющий, согласно наблюдениям, сразу несколько квантовых парадоксов?

Хорошо, допустим, доктор Ламарк всё-таки сошёл с ума и поддался искушению приписать все эти парадоксы рукотворному происхождению фокуса, даже среди собственных студентов профессора Танабэ хватало дураков, чтобы так рассуждать. Да тот же доктор Накагава, чтоб ему пусто было, периодически заговаривается на этот счёт. Можно подумать, что рукотворность той же Цепи позволяла ей нарушать законы физики.

Использовать — да, до некоторых пор даже кажущимся образом им противоречить, но нарушать!

Никакая рукотворность сама по себе ничего не доказывала. Сам Танабэ считал, что всему виной некачественная статистика, которую в Плеядах ещё поди правильно посчитай, и если всё промерить как следует, то всё в итоге сойдётся. Но увы, в этом вопросе он был на кафедре в меньшинстве, и с годами научный консенсус тут клонился не в его пользу.

Ну и плевать, всё равно это была не его научная тема. А вот доктора Ламарка фокус, видимо, беспокоил, причём так сильно, что он согласился участвовать во всей этой авантюре с триангуляцией. Где в итоге и пропал.

Вообще, в этом всём был какой-то непродуктивный, безумный, но настоящий научный азарт. Провести один из самых грандиозных по масштабам натурный эксперимент, разом подсветив «глубинниками» дип на декапарсеки вокруг, чтобы никакая притаившаяся там аномалия не увернулась.

И, видимо, добился своего, вот только научный результат всей этой триангуляции был ровно нулевой.

Некие координаты в глубинах Плеяд и… ничего. Ни единого сообщения с тех пор.

А вот что было совершенно очевидно на взгляд отсюда, из уютных аудиторий Квантума, чьи окна выходили на парк с цветущими каштанами — так это раздувающиеся белые пузыри остатков тех сверхновых. Эти ударные волны пёрли сквозь пространство так же неудержимо, как тикало само время, отсчитывающее момент, когда они сметут Фронтир своим нейтринным каскадом.

Эта статистика, сколько они ни старались, так или иначе находила свой выход, это вам не чудеса таинственного фокуса. И сколько бы они ни старались, все наличные эксаватты и вычислительные мощности рано или поздно спасуют.

Не к этому ли выводу пришёл доктор Ламарк, отправляясь в свой поход?

Или его к подобной идее кто-нибудь подтолкнул?

Учёные обыкновенно были не склонны поддаваться уговорам, предпочитая полагаться на силу науки, а не на вздорные рассуждения. Но есть на свете существа, перед авторитетом которых отступит любой, даже самый твёрдо стоящий на своём учёный. Если завтра к профессору Танабэ вломится Воин собственной персоной, так ли уж невероятно, что его железная воля и непогрешимая сила логических построений сможет поколебать его позицию в вопросе… да чего угодно? Да и летящие с ирнами тоже порой бывали весьма настойчивы и убедительны, отчего-то видя человеческую натуру собеседника слишком уж насквозь для представителя чужой расы.

Так что же стало в случае доктора Ламарка последним аргументом в его возможном споре с собой? Зачем ему заведомо ставить под удар Барьер?

Погодите.

Профессор уже несколько минут в задумчивости разглядывал опустевшее дно стакана из-под морса, вертя его так и сяк в ладонях.

Что-то зрело на самом краю сознания, никак не желая показаться на свет.

А если предположить, что этот аргумент следует не обходить, а попросту выкинуть?

Предположим, доктор Ламарк узнал нечто такое, что разом делает всю эту угрозу на столетия вперёд абсолютно несущественным фактором, которым можно было смело пренебречь, хоть ты «глубинники» десятками взрывай по всей галактической округе, хуже уже всё равно не станет, тем более что сверхновые, бывает, и сами по себе лопаются, а уж всякие там случайные гравитационные волны непрерывно полощут Метагалактику, как бумажный кораблик во время шторма. Танабэ помнил про свои модели. Свои одинаковым фиаско обрывавшиеся модели. Они с завидным упорством раз за разом теряли стабильность. Не на любезных сердцу всякого космолога миллиардолетних масштабах, а в перспективе ближайшей тысячи лет максимум. Но дело явно было не в принципиальной обречённости Фронтира человечества.

Доктор Ламарк увидел — или ему показали — нечто, угрожающее человечеству прямо сейчас.

Непосредственно.

Так же непосредственно, как угрожало столетие назад, во время Бойни Тысячелетия.

Танабэ тотчас переключил аугментацию в режим поиска, потянувшись в университетскую инфосферу. Квантум гордился своими хранилищами данных, без них современная наука была немыслима.

Итак, выведем, например, граф всех известных космических перелётов вне пределов Цепи, отбросим те из них, что завершились успешно, а также те, судьба которых в итоге выяснилась. Оставшееся поле спроектируем во времени, заранее перенормировав градиент плотности…

Танабэ поморщился от неприятных звуков аларма, посмотрел на часы и засобирался. Вот так, вечно тебя прерывают. До начала лекции оставалось ровно десять минут. Что ж, главное он сумел разглядеть.

Это выглядело как волна. Медленная, тягучая волна тьмы, накатывающаяся на человечество из межзвёздной пустоты войда со стороны Ворот Танно.

Симуляция завершена.

______________________

Павел Алексеевич Черенков — советский физик. Основные работы Черенкова посвящены физической оптике, ядерной физике, физике частиц высоких энергий. Лауреат Нобелевской премии по физике.

Реальность достигала сознания Ковальского не сразу, а как бы по частям. Это было похоже на мучительную попытку рассмотреть гигантское мозаичное панно, по очереди выбирая на нём то один, то другой кусочек разноцветной смальты, порознь запихивая их в тубус калейдоскопа и принимаясь вертеть там до тошноты.

Осознанию происходящего эти усилия не помогали ничуть, и только отбирали последние остатки сил, но Ковальский не унимался. Отчего-то ему казалось безумно важным как можно скорее прийти в себя, вернуться к полноценному восприятию окружающего, пусть он до сих пор и не очень понимал, что оно из себя толком представляет.

Жёсткий промёрзший насквозь кокон небытия, вкус металла во рту, неприятный писк в ушах, постоянное головокружение, впившиеся в рёбра датчики, шипение отсоса в носоглотке, обрывочные вспышки света, тяжкое гудение в глубине окружающего пространства.

Его неугомонному «я» было тесно в этом утлом неуютном мирке, напоминающем не о рождении, но о смерти. Ковальскому не хотелось бы здесь умереть. Однако и жить тут у него не очень-то получалось. Мысли никак не желали укладываться в одну цепочку, безумно болела спина, и даже попытки докричаться ни к чему толком не приводили.

«Эй, кто-нибудь!»

Но ответом была лишь тишина.

Жива ли вообще астростанция, или же Ковальского угораздило оказаться последним выжившим в недрах золотого шара. Что вообще он помнит перед тем, как его уложили в гибернационный кокон? Предпрыжковые шум и суету, когда на них вослед исчезновению фокуса разом начало рушиться небо? Так нет же, они благополучно пережили то, что было дальше, чуть не растеряв по дороге половину своего погорелого флота. А потом началась бесконечная эпопея вязкого, медлительного движения в субсвете, где вахта сменяла вахту, и вот, наконец, настала пора Ковальскому вновь занять пост дежурного астрогатора, но только когда ему всё-таки ответят.

«Командный пост, ау!»

Но в ушах продолжал стоять всё тот же пустой звон, мёртвое пространство вокруг тошнотворно кружилось, а мысли бежали вскачь, не желая укладываться в единую линию. Неужели всё так плохо, что даже квол издох. Питание вроде в порядке. Что они вытворили с «Эпиметеем». Зачем он только пошёл на поводу у Превиос.

Превиос. Мятущееся сознание уцепилось за это имя как за спасительную путеводную нить, что тянулась из пустоты прошлого в неопределённость будущего. Хоть что-то материальное в груде просыпающихся сквозь пальцы бессмысленных блестяшек. Превиос единственная самого начала знала про фокус. Так зачем же Ковальский отпустил её тогда, зачем помог уйти от гнева майора Томлина? Что-то она тогда сказала ему, что-то про «глубинные бомбы». Бессмысленный для него теперешнего набор звуков. Да и плевать. Он отпустил её навстречу фокусу, и она исчезла там вместе с остальными. Тайрен, Дайс, Эй-Джи, они тоже ей поверили. А потом оставшимся по эту сторону пришлось бежать со всех ног от гнева разъярённых эхо-импульсов, что обрушились на них из-за файервола, как будто только и ждали, когда трёпаный фокус испарится.

«Здесь астрогатор Ковальский, приём!»

Молчание. С ним вообще никто не желает разговаривать. Вояки, мозголомы, а с коллегами-астрогаторами он и не виделся, смены их шли своим чередом. Один посреди черноты космоса, бесконечно, вот уже три года как, непрерывно бежит из той ловушки, что им тут устроили. Даже золотой шар «Эпиметея» здесь, вдали от моря звёздного огня, для глубин которого его создавали, казался Ковальскому чем-то нелепым в своей бессмысленной вычурности. Могучий инструмент покорения космоса, который был применён в итоге на манер своеобразной кувалды, при помощи которой была уничтожена Альциона D. На взгляд отсюда было очевидно, насколько не доросло ещё человечество до подобных инженерных чудес, если в итоге ему не доставало мозгов отыскать более достойное им применение.

«Артманам», как их называли за глаза летящие, покуда не хватало ума ни на что, кроме войны, с этим не поспоришь. Но сам-то Ковальский, почему позволяет обращаться со своей драгоценной астростанцией столь небрежительным образом?

«Астрогатор?»

Голос показался ему смутно знакомым.

«Ковальский!»

Речевые центры области Вернике не желали нормально трудиться. Смысл услышанного едва помещался в тубус его мысленного калейдоскопа. Его кто-то звал по имени.

«Что… что с „Эпиметеем“?»

По ту сторону кто-то засмеялся, потом закашлялся.

«А ты в своём репертуаре, астрогатор, лежи, не дёргайся, всё в порядке с твоей станцией. Да лежи ты!»

Ковальский постарался успокоиться, как велено. Всё равно смысла в его порывах не было никакого, в текущем-то его положении. Безвольный кусок мяса, с трудом соображающий, где он и что он.

«Почему я… почему я в таком состоянии?»

«Всё-то тебе надо знать. Экстренная реанимация».

Значит, что-то всё-таки пошло не так. Иначе зачем им его напрасно мучить. Ох, не к добру это.

С самого начала все отчаянные попытки уйти от эхо-импульсов были чистой авантюрой. И ладно бы ещё все остальные загрузились на борт «Эпиметея» и попытались уйти на прыжок, но места для всех не хватало, да и что делать с намертво заблокированными в своих ботах «консервами»? Пришлось на свой страх и риск прыгать совместным ордером.

Ковальский помнил, какой гвалт стоял перед прыжком. Сумеют ли они завершить прожиг, не распавшись на тахионную плазму, никто не знал, даже доктор Ламарк.

А, ну да, вспомнил.

«Доктор, это вы?»

«Я, я, только помалкивай, не то мозги сварятся».

Они так и так у него сварятся. Кто-то из офицеров Томлина, кажется, капитан Остерманн предложил попробовать частичное погружение, так, мол, делали навигаторы разведсабов при уходе от шевелёнки. Звучало, на вкус Ковальского, дико, но его мнения никто не спрашивал.

В итоге они прыгнули, едва не сорвав построение и только каким-то чудом не растеряв половину ботов. С тех пор так и шли, не зная, что случилось с отставшими, и только насупленно глядя за файервол. Что их там ждёт, с тех пор, как кончились зонды, можно было только гадать. Никто из них так и не вернулся и никто так и не отозвался.

Жаль, дроны-дублёры самого «Эпиметея» остались похороненными на гибнущей Альционе D, вот бы они сейчас пригодились.

«Мы так и идём на звезду, как её?»

«Да никак её, неугомонный, так и идём, молчи, дождись, когда когнитаторы отработают».

Так вот отчего такой калейдоскопический эффект. Пока он тут мучился, в мозгу его судорожно восстанавливались магистральные пути обмена сигналами между ключевыми центрами принятия решений и обработки информации. Спасибо и на этом.

Предложил идти на ближайшую звезду именно Ковальский. Ситуация была патовая — оставаться на месте или прыгать дальше означало почти неизбежно остаться без большей части десантных ботов, на борт «Эпиметея» их экипаж не возьмёшь. Саркофаги «консерв» едва помещались в шлюзовые камеры, астростанция — не каргокрафт и не пакгауз «Тсурифы-6», неопрессованных объёмов тут не было, а всё остальное пространство, помимо считанных жилых кают, медлаба и навигационной рубки, было плотно забито по прямому назначению — то есть научными приборами или силовыми агрегатами для их обслуживания. Прежние проблемы с кондиционированием, пусть и решённые в итоге усилиями Эй-Джи — это будет малая часть возможных неприятностей при всякой попытке подобной кустарной переориентации астростанции под нужды незваных гостей.

Эх, ты, астрогатор, стыдно должно быть. Вояки, хоть люди и в массе своей неприятные, но служат они тому же делу, которому служил и Ковальский, а бросать их на произвол судьбы почти вот так гарантированно означало бы почти гарантированную гибель штурмовой команды, и так уже потери у майора Томлина в этой миссии были запредельными. Вот и возникла идея — собирать ордер и уходить по-тихому на звезду. Тем более что, согласно лоции, у неё была достаточно слабая, турбулентная гелиосфера без шоковых скачков радиации, а ко всему у неё наличествовали сразу три каменистых планетоида, на поверхности которых можно было вполне себе отлежаться и подремонтироваться.

А там, глядишь, и доктор Ламарк со своими мозгодавами разберутся, что сломалось в механизме проецирования. Или куда делся фокус. Или что он, тьма задери, вообще такое.

Одна только проблема — успеют ли они уйти от злополучных эхо-импульсов в субсвете и хватит ли у них ходового ресурса благополучно добраться до тех планетоидов, особенно учитывая, в каком состоянии они прыгали… погодите, а не потому ли вдруг понадобилась «срочная реанимация» или как там сказал Ламарк.

Ковальский снова в беспокойстве заворочался.

«Доктор, или кто там, ответьте».

«Ну чего тебе, астрогатор».

«Объясните причину моего срочного пробуждения поперёк назначенных смен, я настаиваю».

Было слышно, как Ламарку неохота сейчас с ним возиться.

«Ладно, хотя не в твоём положении на чём-то настаивать. Нас преследуют».

«Преследуют? В субсвете?»

«Да как бы тебе объяснить, и да, и нет».

Эти загадки Ковальскому уже поперёк горла стояли. И главное, неужели так сложно сказать по-человечески?

«Я требую вернуть мне подключение к речевым интерфейсам квола».

«Ты рехнулся, астрогатор, тебе ещё половину корабельных суток отсыхать, прежде чем в норму придёшь».

«Это уже моё дело».

Как же Ковальскому надоели эти командиры всех мастей, всё-то они знают, всё-то они за тебя решают, всё-то они тебя наущают. Будто ты не человек вовсе, а квол какой.

Превиос тоже ровно подобным образом перед ним вещала, с высоты своих глубоких познаний. Да и эта, как её, «советник», несмотря на юный облик, постоянно норовила сделать вид, что Ковальский перед ней так, дитя малое, бессловесное. Вечно подтрунивала, «душечкой» называла, чего хорошего.

И главное чем всё закончилось? Удрапали обе на шлюпке в треклятый фокус, и плевать им обеим на то, как «Эпиметей» теперь поживает под огненным дождём угрозы. Так прямо и заявили.

Откуда она и взялась-то, если подумать. Как будто этот фокус был каким-то вычурным, как его ни назови, кораблём непонятного генезиса, который, будучи локализован усилиями команды разведсаба «Джайн Ава», тут же поспешил удрать восвояси, оставив всех, кто его преследовал, огребать за всю ту паразитную статистику, по поводу которой которой фокус в итоге и разыскивали.

И главное, кто? Загибаем пальцы. Флот контр-адмирала Финнеана, группа доктора Ламарка, эффектор Превиос, ирны, кто ещё? Для чего же им всем так пригодился этот фокус?

Превиос была убедительна, когда доказывала Ковальскому и троице смурных дайверов с обломков «Джайн Авы», что другого выхода у них нет, кроме как улизнуть из-под присмотра майора Томлина, но что будет дальше, им как-то обсудить в голову не пришло.

И вот астрогатор Ковальский вынужден ворочать своими полупереваренными в криокамере мозгами, в очередной раз вслепую стучась головой в глухую стену умолчаний. Да где же этот квол!

«Астрогатор, твоя взяла, подключаю коммуникационные интерфейсы. Только аккуратнее, ты нам ещё нужен».

Плевать, кому он там нужен.

К удивлению Ковальского, «Эпиметей» пребывал в полной сохранности. Особенно если учесть, как с ним обошлись во время конфликта с Превиос трёпаные дайвера. Астрогатор заскрежетал бы тут в ярости зубами, но капа во рту подобных вольностей не позволяла. Но глядите, и генераторы выдают стабильную мощность, и накопители под завязку. Десантные боты тоже в порядке — идут ровным строем, наверняка большинство на автомате, когерентные синхронизаторы даже на предельных ускорениях превращают любой строй в монолит. Сейчас же они шли с номинальными пятидесятью «же», успешно выписывая по пути пологую дугу равных напряжений ровнёхонько к одному из далёких планетоидов.

Три года субсвета пройдено и ещё полтора впереди, прежде чем необходимо будет предпринимать какие-либо решения.

Так должно быть, но на деле всё обстояло иначе.

«Вывести на гемисферу любые внешние аномалии по небу».

Обратный голосовой канал Ковальский активировать не стал, сейчас ему было не до многословия тупой железки. Просто мысленно потянулся к направляющим, растягивая и выкручивая детализацию гемисферы так, чтобы тяжесть в затылке оставалась в умеренных пределах. А что писк в ушах тут же неприятно усилился, так это уж потерпим как-нибудь.

Куда смотреть, он догадался не сразу.

Пришлось ещё увеличить масштаб и повысить детализацию.

И только тогда Ковальский сумел разглядеть искомое.

Это выглядело как лёгкая рябь на фоновой звёздной засветке. Едва заметное замыливание слабых далёких туманностей там и сям.

И только если наложить сразу весь комплекс сигналов, да ещё и подёргать туда-обратно бегунок, вот оно, родимое.

Как будто два призрачных крыла постепенно уплотнялись со стороны кормы, не позволяя золотому шару «Эпиметея» оторваться, но и не приближаясь в достаточной степени, чтобы приборы астростанции могли собрать о преследователе хоть какую-нибудь существенную информацию.

«Доктор? Доктор Ламарк!»

Да что ж такое, его вечно не дозовёшься.

«Ну чего?»

«Кто-нибудь пробовал посчитать поля вероятности, он же явно по какой-то выборке скачет туда-сюда».

«А ты уже поди решил, что это что-то разумное?»

«Конечно разумное, какие могут быть варианты?»

«Или перед нами некие хитрые эхо-импульсы от того самого фокуса, да даже тупо сбой в программе слежения».

«Вы бы по такой ерунде меня не будили, могли бы и со сменщиком, да, вон, с Рабадом всё порешать».

«А тебе что, самому уже не интересно?»

Ковальский снова почувствовал, что злится.

«Не говорите ерунды, вы наверняка уже посчитали всю статистику и нащупали там какой-то сигнал. Довольно темнить, доктор, рассказывайте уже как есть».

«А ты у нас нетерпеливый, да?»

«Со временем как-то становишься».

От злости даже башка немного отпустила и боль в рёбрах ушла на второй план.

«Ладно. Эту штуку навигаторы заметили случайно, когда уточняли текущие координаты по одному из пульсаров. Повезло. Cбой в частоте секундного маяка уж больно бросается в глаза. В общем, с тех пор и следим, что бы это ни было, оно делает всё, чтобы мы его не заметили. Появляется в случайной точке пространства и преследует нас, как прибитое».

«Что бы это могло быть?»

«Этого мы не знаем, и квол молчит».

Молчаливый квол, звучало не очень позитивно.

«Нужно попробовать эту штуку целенаправленно пронаблюдать, на борту астростанции достаточно приборов, чтобы ободрать любой источник сигнала, как оболочку со сверхновой».

Не очень удачная аналогия, учитывая печальную судьбу Альционы D и её товарок.

«Пробовали. Всё время мажем».

«Но некая система в этих эволюциях имеется, не знаю, разложите это всё на гармоники, получите аналитическую функцию».

В ответ раздалась череда невнятных ругательств.

«Думаешь, самый умный? Да мы тут уже до аппроксимации дзета-функцией дошли, сплошная ерунда, такое ощущение, что с каждым следующим событием используется новая функция плотности вероятности, но так хитро, чтобы все предыдущие события её не нарушали».

На этом месте у Ковальского отчаянно начало стучать в висках.

«Довольно, доктор, я уловил мысль, вы все умные, я дурак. Можете теперь меня отсюда извлечь?»

«Ты уверен, астрогатор? Я же вижу по биосенсорам, как у тебя давление скачет».

«Доставайте, доктор, и бросайте делать вид, что вам не плевать на моё самочувствие».

Ворча себе под нос что-то нелицеприятное, Ламарк принялся колупаться в потрохах строптивой биокапсулы. Однако та, потрепыхавшись и попрепиравшись, всё-таки в итоге сдалась.

Полилась по венам какая-то финальная премедикация, щекотными каплями стёк по коже остаток геля, как всегда резко, без предупреждения, забулькало в горле отсосом заполнявшей лёгкие фторорганики, последними отщёлкнулись фиксирующие руки-ноги браслеты, чтобы уже секунду спустя вывалить липкое туловище Ковальского на скользкий пол «прозекторской», как её про себя называли за белые стены и резкий свет.

В зрачки тут же впилась боль, каждый раз при пробуждении его преследовала трёпаная светобоязнь.

Ковальский вслепую, на ощупь замотался в паутинку одноразовой простыни, прошёл пару шагов наугад. Ага. Санитарный бокс чуть правее.

И лишь под благодатным душем немного пришёл в себя. Уф. Льющаяся с небес вода, омывая его, словно бы уносила с собой и этот звон в ушах, и эту предательскую слабость в конечностях.

Какое счастье, что он астрогатор, а не какая-нибудь «консерва» из числа бойцов майора Томлина. «Эпиметей» был невероятно комфортным кораблём, уровень удобств, доставшихся Ковальскому за просто так, по роду занятий, для флота был очень неплохим, а для многих так и вовсе недостижимым. Нет, конечно, гигантские каргокрафты или новейшие флагшипы эскадренного класса могли похвастаться и вовсе невозможной роскошью в распоряжении экипажа, но нам и того довольно, что имеем.

За едва прикрытой створкой люка, разумеется, уже маячил лично доктор Ламарк, а за спиной у него, ещё более разумеется, паслось трое наиболее приближенных к телу постдоков, готовых начать немедленно конспектировать многомудрые речи своего научного руководителя. И чего они его только терпят?

Ковальский молча застегнул комбинезон кабинсьюта на последние липучки и так же молча проследовал круговой галереей в сторону навигационной рубки.

Внутри царил полумрак и кто-то вполголоса разговаривал, однако Ковальский, не обращая внимания на посторонних, побрёл к своему ложементу, чтобы побыстрее туда увалиться. Уф. Ноги еле держат.

— Астрогатор Ковальский?

Голос был смутно знакомый. А, ну да. Стандартная ротация смен не предполагала, что они будут в экспедиции так уж часто сталкиваться лицом к лицу.

— Астрогатор Рабад. Я одолжу у вас контроль на минуточку?

— Да, конечно.

— Благодарю.

А вот и статистика наблюдений за горизонтом. Господа мозголомы очень башковитые, но не слишком владеют материальной частью.

— Доктор Ламарк?

— Я здесь, астрогатор.

— Смотрите, «Эпиметей» в своей базовой функции — всё-таки астростанция. Но в недрах фотосферы нет особого смысла использовать детекторы оптического спектра, хоть узконаправленные, хоть широкоугольные, на которые опирались вы. При этом автоматикой станции в режиме реального времени обсчитываются коронарные поля, в основном гравитационное, магнитное и нейтринные каскады. Разрешающая способность тут большая не нужна, а вот скорость реакции — совсем другое дело.

С этими словами Ковальский отмотал логи до последнего отмеченного в оптике события и продемонстрировал всем собравшимся.

— Вот, за три микросекунды до события. Видите «медузу»? У нас на самом деле полно времени, чтобы навести туда оптику и всё чинно отфотометрировать.

С довольным видом Ковальский откинулся в ложементе и принялся сипло дышать, приходя в себя. Последняя тирада отняла у него последние силы.

Между тем доктор Ламарк вздохнул, глядя на сжавшегося в комок под его тяжёлым взглядом Рабада, после чего снова обернулся к Ковальскому.

— Что ж, не зря вы к нам с коллегами присоединились. Осталось запрограммировать триггер на событие и ждать.

— А зачем ждать? Мы его спровоцируем!

Все молчали. И тогда Ковальский, выдержав драматическую паузу, с довольным видом подытожил:

— Если я прав, и эта тварь разумная, то стоит нам резко сменить курс, она тут же покажется.

Ламарк сощурился, но сходу спорить не стал.

— Подождите здесь, я проконсультируюсь с майором.

Ковальский про него совсем позабыл. Интересно, как Томлин столько держится, его-то сменить было некому. Впрочем, по идее, «консервы» могут полноценно спать минут по пятнадцать, тут же возвращаясь в строй в случае необходимости. Вот и пускай его просыпается.

Впрочем, много времени переговоры не заняли.

Ковальскией едва успел прикрыть веки и хоть немного расслабиться, как в рубке уже начался шум. С трудом продирая глаза — надо же, всё-таки успел заснуть — он поспешил снизить уровень звука в основном бортовом канале. Именно там уже вовсю рявкала сирена и басил велеречивый квол, внушая всем желающим, что «экипажу астростанции незамедлительно прибыть по местам боевого дежурства и принять все меры предосторожности перед началом экстренного маневрирования». Кажется, за время общения с вояками майора Томлина квол нацеплял у них дурного канцелярита. Какое ещё «боевое дежурство» на гражданской астростанции? Да вы все тут рехнулись!

Впрочем, вслух Ковальский возражать не стал, а только проверил на всякий случай крепления замков и машинально опустил на лоб фиксатор. Не то, чтобы это помогало, пойди вдруг вразнос гравикомпенсаторы — три десятка «же» быстро приведут в негодность даже биокапсулы «консерв», обычного же человека подобное ускорение при неудачном векторе вырвет из ложемента с мясом. Но даже при куда меньших перегрузках порхающее по рубке тело может натворить бед. В конце концов, во всём должен быть порядок.

А вот в общем канале порядок никак устраиваться не желал. Квол с присущим этим штукам занудством твердил про «опасный манёвр», с ним спорило всё подряд военное начальство, но убедить железку никак не удавалось.

— Майор, дайте я попробую.

Тут же все заткнулись.

— Квол, передаю управление астрогатору Ковальскому.

— Принято!

И затих, зараза, прислушиваясь.

Но Ковальский не стал с ним препираться, подняв из бэкапа подходящие к случаю старые логи симуляций. Квол — существо простое. Он, как истинный солипсист, не был способен отличить подделку от реальности.

— Внимание, начинаю манёвр уклонения!

Ковальский не без удовольствия пронаблюдал, как походный ордер десантных ботов дружно прянул во все стороны, разогревая гравитационные пузыри. И только тогда позволил кволу завершить анонсированный манёвр.

Не дрогнув ни по одной из трёх своих осей, золотой шар «Эпиметея» юрким мячом от софтбола бросился в сторону, на полной мощности ускоряясь перпендикулярно курсу воображаемой макулы, чей образ сейчас симуляция услужливо скармливала тугодуму-кволу. Наверняка разобидится, как придёт в себя. Бортовой квол «Эпиметея» никогда не любил подобных шуточек. Да и плевать.

Досужие псевдоэмоции квантовых симуляций сознания Ковальского интересовали сейчас в последнюю очередь. Он вместе со всеми собравшимися неотрывно следил за гемисферой. Пустой навигационной гемисферой, уж три года как не видевшей ничего, кроме мельтешения флота майора Томлина, если эти несчастные десантные скорлупки можно было назвать флотом.

И несмотря на все старания Ковальского, пустота так и оставалась пустотой. Никаких подозрительных сигналов на лимбе.

— Майор, пусть ваши люди следуют прежним курсом в плотном строю. Сделаем вид, что вы преследуете «Эпиметей».

Томлин ничего не ответил, но курсограммы ботов тут же начали собираться в кулак, стремительно нагоняя неуклюжую астростанцию.

— А теперь сделайте вид, что меня атакуете.

— Астрогатор, вы уверены?

— Ни черта космачьего я не уверен. Открывайте огонь, майор.

— Апро, астрогатор. Сержанты Ёшита, Каннинг, Гвандоя, разрешаю открыть упредительный огонь по цели. Выполнять.

Плазменные пучки послушно потянулись вперёд, отсекая «Эпиметей» от избранного кволом курса на уклонение от макулы. Ещё три секунды, и астростанция окажется на линии огня. Две. Одна.

— Отставить.

— Апро, майор.

Вокорр делал голоса вояк окончательно безжизненными. Даже бортовой квол произносил свои речевые обороты с большим количеством эмоций и обертонов.

— Ну что там, астрогатор?

— Вот оно.

С этими словами Ковальский услужливо развернул собранный автоматическими системами слежения информационный пакет. Всего микросекунда видеопотока с десятков антенн, телескопов и детекторов частиц, сфокусированных на единственном участке неба площадью не больше одной миллионной квадратного углового градуса.

Но этого времени хватило за глаза.

В центре той самой «медузы» отчётливо светился в жёстком гамма- и тау-нейтринном диапазоне ясно различимый контур.

Спасители. Ну почему всегда вы?

На стоп-кадре невозможно было не узнать обводы «Лебедя».

Ковальский, морщась от грязных флотских ругательств в общем канале, принялся выбираться из ложемента.

— Сдаю управление астрогатору Рабаду. Майор, восстановите, пожалуйста, прежний ордер.

— Апро, астрогатор.

Кажется, майор после сегодняшних поскакушек вновь изменил своё отношение к Ковальскому. Но тому было в общем плевать. Сейчас бы добраться до каюты — и всё равно, что она занята чужими вещами — да увалиться там спать, хотя бы часов на двадцать. Для начала.

— Ковальский, отойдёмте в сторонку.

Ещё один. И надо же, сразу на «вы».

— Доктор Ламарк, что вам.

— А вам не хотелось бы обсудить ваше, хм, открытие.

— Никак нет, не хотелось бы. Вы получили, что хотели, теперь ваша очередь, а я — спать. Врагу такого экстренного пробуждения не пожелаешь.

— А вот я совсем не уверен, что хотел именно этого. В конце концов, именно вы настаивали на разумности преследователя.

— Да мне плевать сейчас, на чём я настаивал. Если нам не почудилось, и это за нами явились летящие, то нам всем тут наверняка конец.

Лицо Ламарка на этом внезапно сделалось каким-то нарочито отрешённым.

— А если я вам скажу, что вы правы и в этом?

О как.

— Только воякам не вздумайте это говорить, а то они тут с удовольствием вам… навоюют.

— И не собираюсь. Но всё-таки, давайте отойдём в дальнюю каюту, чтобы не нарываться на лишние вопросы.

Да делайте что хотите, только оставьте его в покое.

В каюте прямо на ящиках с приборами вповалку спали два докторанта из группы Ламарка. Пришлось их сначала будить, потом выпроваживать, и только потом, врубив режим акустической изоляции, они продолжили разговор.

— Астрогатор, если у вас есть какие-то версии происходящего, самое время их изложить.

Ишь ты.

— Доктор Ламарк, вы меня с кем-то путаете. Я простой дежурный астрогатор «Эпиметея», я делаю своё дело и в посторонние дела не лезу.

Но Ламарк даже бровью не повёл.

— Не паясничайте, Ковальский, вам не идёт. Вы единственный из оставшихся на борту, кто вляпался в эту историю с самого начала. Ну так поделитесь информацией, она у вас явно имеется.

Ковальский уселся на край кофра из ребристого армопласта, под которым что-то отчётливо тикало солидным таким метрономом — клац-клац, клац-клац. Уселся, отчаянно зевнул и только после этого ответил.

— Нет у меня никакой информации. Превиос и советник если что и знали, то вряд ли сказали бы. Они вообще трепались без умолку, но всё не по делу, о каких-то абстракциях.

— Хорошо, они упоминали в своих разговорах бран-гравитоны?

Ковальский пожал плечами.

— А что это? Что-то из теории струн?

Ламарк только рукой махнул.

— Хорошо, а «глубинные бомбы» в разговорах упоминались?

— Что-то такое говорили, но я не помню деталей. А к чему эти вопросы?

Ламарк тоже уселся на тикающий кофр, задумчиво потирая подбородок.

— Понимаете ли, в чём дело. Я начинаю предполагать, что мы с вами угодили в какие-то мутные межпланетные дрязги почище Ирутанского инцидента.

— Это вы так решили, потому что ирны замешаны?

— Да тут кто только не замешан. Но судите сами. В одной точке пространства сходятся сразу несколько конкурирующих миссий, задействованных в поисках пресловутого фокуса. И никто толком ничего не знает, да только внезапно в этом же секторе начинают разом взрываться нештатные сверхновые, а потом в их спектрах находятся следы моих «глубинников».

Ковальский подозрительно сощурился, даже сон как-то с него разом слетел.

— Погодите-погодите, так это вы нас чуть вместе с Альционой D в пыль не растёрли?

— Не знаю никакой Альционы, — проворчал Ламарк, — я вообще сюда прилетел по приказу Воина, да и «глубинниками» я со времён докторантуры не занимаюсь.

— Ну вы же говорите, что следы ваши?

— Следы — мои, остальное — не моё. Я ничего такого бы даже по пьяной лавочке не стал вытворять. Это предельно опасное оружие, особенно в неразумных руках, а тут явно орудовал полный идиот!

Было заметно, что доктор хорохорится, а самому страшновато.

— Это очень грязная история, помяните моё слово, астрогатор, помяните моё слово.

— И в чём же её смысл?

Ламарк в ответ пожевал губами, будто подбирая слова.

— Смотрите, все вдруг заинтересовались фокусом. Одни его ищут, причём не считаясь с потерями, другие всячески пытаются эту область пространства перекрыть, да попутно ещё и навести тень на плетень. Почему сюда прибыло не всё Крыло контр-адмирала Финнеана, а только несчастные разведсабы коммандера Тайрена да десант майора Томлина со мной в качестве полезной нагрузки? Что здесь делали Превиос и советник-ирн? Знал ли Воин заранее, что триангуляция успешно случится? Что или кто заперло этот участок со стороны дипа и, в конце концов, причём здесь летящие, разве они не убрались в свою галактику ещё пять террианских столетий назад?

— Ну, этот, как его, посланник Илиа Фейи точно где-то здесь. Формально никаких доказательств присутствия спасителей в пределах Плеяд мы не находили.

— А преследующий нас «Лебедь»?

— Вы же сами сказали, что вас сюда отправил Воин. Воины, насколько я помню, перемещаются на точно таких же кораблях.

— Что вы хотите этим сказать?

— Только то, что нам надо поскорее отсюда выбираться. Если за нами и правда следят прямо сейчас, то явно с какими-то мутными намерениями.

— Но фокус же всё равно ускользнул! Какой в этом всём смысл!

Ковальский спокойно пожал плечами. Надо бы ещё сходить в душ. Непонятно, когда ему это удастся в следующий раз.

— Подумайте сами. Горизонт заперт. Не то это шуточки со стороны запропавшего фокуса, не то это те самые, соглядатаи. Хотя, вот скажите, вы — доктор, разве что не профессор. Что это такое может быть, почему ваши бакены не вышли на связь, какой смысл вообще нас тут запирать, если можно попросту уничтожить? У нас тут в ордере первторангов нет, мы против барража не устоим и секунды, вон, еле смылись.

Ламарк только головой покачал.

— Позитивный настрой. Одобряю. У меня пока один ответ — я не знаю. У нас на борту петабайты данных, которые были собраны за всё время наблюдения за фокусом, что бы это ни было. Ни что это такое, ни что нас здесь держит, мы так и не знаем. Но!

«Но»? Ковальский поморщился, ох уж эти учёные-кипячёные. «С одной стороны, с другой стороны». С этими мозголомами можно было со скуки помереть.

— Договаривайте уже.

— Но те, кто за нами следят, они об этом не в курсе. Как не знают они и того, что Превиос и советник давно покинули борт «Эпиметея».

Ну вот, скучно, как и было сказано.

— Ну, это я и так догадался. Иначе с чего бы мне велеть бойцам майора открывать по астростанции огонь. Но почему им настолько важны эти двое, что ради них можно рисковать, кстати, чем именно? Утечкой данных о фокусе? Который всё равно сделал ноги.

— Ну, положим, воевать с ирнами никто не желает. В том числе и ваши разлюбезные летящие.

— Хорошо, вы правы. Но я бы всё равно предположил несколько иное. А что, если нас не преследуют, а с нами напротив, пытаются выйти на связь?

— Какой-то очень небанальный способ выйти на связь.

— Но вы знаете, что мне напоминает этот нарочно рандомизированный рисунок попыток проецирования, если это и правда они. Так наши террианские крафты пытаются уходить от барража. Это идёт поиск нескомпрометированных каналов.

Ламарк упёрся в Ковальского взглядом и нехорошо так усмехнулся.

— Что же вы молчали, астрогатор?

Но Ковальскому было всё равно.

— А у меня всё равно никаких доказательств на руках нет. Так, простая догадка. Я бы её перепроверил, конечно, и уж тогда бы предъявил,

Но доктор Ламарк уже засобирался.

— К чертям космачьим ваши проверки, астрогатор, пошли к майору, есть у меня идея, как этот номер провернуть.

Приготовления заняли ещё полтора часа. Оказалось, что эмиттеры астростанции были не рассчитаны на такие широкие телесные углы, их пришлось перекалибровать, но в целом «этот номер» оказался достаточно простым в освоении. Простое амплитудное кодирование не требовало особых изысков в исполнении. Просто шарашим по горизонту нейтринным пучком такой мощности, что нейтронная звезда позавидует. Нужно быть на оба глаза слепым, чтобы это не увидеть и не понять.

Ламарк махнул своим ребятам и те нажали что-то вроде большой красной кнопки.

Квол тут же подтвердил, что программа отработала.

Собравшиеся замерли.

Сигнал кодировал угловые координаты следующего в ряду не использованного ранее канала проецирования. Одного из пяти тысяч возможных.

Если их услышат.

Если сигнал будет верно интерпретирован.

Если за этим соглядатаем и правда стоит чья-то добрая воля.

Если.

Системы слежения без особой помпы выставили на всеобщее обозрение собранный инфопакет.

«Лебедь» показался в субсвет ровно в указанном канале и тут же исчез.

Их услышали.


Этот спор, казалось, мог продолжаться вечно.

Насупленный академический диспут двух учёных, посвятивших свою карьеру изучению чужой расы. Их аргументы отсылали к научным школам и философским парадигмам, историческим прецедентам и казусам, культурологическим моделям и сапиентоцентричным принципам уважения к силе высшего разума, сумевшего по собственной воле перешагнуть межгалактический барьер, а значит, заведомо достойного действовать согласно собственным представлениям о том, что есть благо, а что есть зло.

Молчаливый диалог двух Избранных, чьи пути пересеклись сотни сезонов назад, и даже после того, как оба надолго покинули Большое Гнездо, этот диалог продолжал своё непрерывное течение. Они делились друг с другом не столько знанием, сколько высшей общностью суждений, основанных на единых законах логики, лежащих в самом основании этой Вселенной, не управляющих её событиями, но составляющих истинную суть всех тех механизмов, что приводили их в движение.

Сухой, хладнокровный рапорт нижестоящего в иерархии подчинения своему высшему руководству, приказ которого было немыслимо оспорить, даже если тот был совершенно неисполним. При этом средством общения служила безэмоциональная цепочка фактов, вытекающих один из другого так же неизбежно и непоколебимо, как лавина следует за падением первой снежинки на вершину обледеневшего горного пика.

Яростный, бессмысленный спор двух бесконечно чуждых друг другу существ, чей субъективный опыт делал любой факт в их изложении настолько искажённым в деталях и подробностях, что с тем же успехом речь могла идти не об одном и том же факте, объекте, событии или же выводе из них, а о совершенно далёких, не имеющих никакого отношения друг к другу явлениях, быть может, даже вовсе вымышленных вещах, из которых ровным счётом ничего не следовало.

Увы, последствия этого спора тянулись так далеко в пространстве и во времени, что завершить его, сдавшись без боя, Илиа Фейи никак не мог себе позволить. Ни далёкое Большое Гнездо, ни это растреклятое Пероснежие, ни летящие, ни ирны, ни артманы не простили бы ему подобной беспечности.

Если у него ещё оставался шанс, он должен был пытаться продолжать борьбу. Продолжать спор с соорн-инфархом.

— Важнейшей целью моей миссии служенаблюдателя было предотвращение подобных коллизий, соорн-инфарх, вы же сами поручили мне остаться здесь и…

— И наблюдать, нуль-капитул-тетрарх, вы должны были придерживаться стратегии абсолютного невмешательства во избежание даже минимальных конфликтов со средой и объектом вашего наблюдения.

— Я так и поступал, соорн-инфарх, в точности! Наблюдал, фиксировал, отправлял безумные простыни отчётов, на которые не поступало ни единого ответа!

— Что и было прямым следствием невероятной важности вашей миссии. Для того, чтобы ваш глаз оставался объективным, а ваши отчёты максимально полными, вам ни в коем случае не должно было поступать никакой обратной связи, поскольку из неё вы могли вольно или невольно сделать ложные выводы о том, какая информация является приоритетной или какие конкретно события являются наиболее ожидаемыми и ключевыми в вашем поиске. Вам следовало соблюдать информационный, логический и эмоциональный нейтралитет во всём.

— И я с глубочайшим почтением внимал этой мудрости, до самого конца оставаясь преданным служителем возложенной на меня миссии. Но вы же сами уточнили, соорн-инфарх, что не само это наблюдение являлось целью, но предотвращение дальнейших конфликтов с артманами. Мы и без того по самый рострум увязли в делах Пероснежия, и за прошедшие тысячу сезонов только увязаем ещё больше.

— Несомненно, коллега, вы как всегда правы, однако ваше неразумное вмешательство во внутренний конфликт чужой расы лишь усугубило и без того шаткое положение вещей в этой галактике. Как вы уже ранее заметили, само наше участие в истории артманов как межзвёздного вида есть попрание принципов невмешательства и самоопределения народов. Факт отправки спасательного флота к Старой Терре служит нескончаемым источником ошибок, а вероятно — и несчастий нашего народа в будущем. Я не устаю утверждать — летящим необходимо немедленно покинуть пределы Пероснежия и полностью прервать всякий контакт с артманами.

— Но соорн-инфарх, вы же сами согласились возглавить 45-й флот! Более того, вы же мне, глядя в глаза, утверждали, что оставляете меня тут одного! Что Крыло покидает пределы Барьера ровно по этой самой причине — невозможности продолжать самостоятельное существование расы артманов под давлением нашего здесь присутствия! Свет летящий, я все эти сезоны искренне полагал, что меня здесь попросту бросили!

— Держите себя в руках, нуль-капитул-тетрарх, для вашего ранга подобная эмоциональность в высказываниях граничит с полной потерей лица. Ладно я, утративший в одном строю с вами последние пинны, мне ли не понять, что такое отчаяние перед лицом бездны растраченного впустую времени, но при виде ваших тирад Хранители Вечности навсегда отстранили бы вас от всякого служения, хоть бы и в полном одиночестве.

Это тоже было правдой. Но Илиа Фейи всё равно не сдавался.

— Возможно. Но ещё более возможно, что они бы не согласились и с тем, что блистательному соорн-инфарху позволительно прямо и осознанно лгать тому, кто считал себя его учеником.

— То было не моим решением, и не прошло с момента нашего с вами долгого расставания и нескольких смен, как я уже многократно раскаялся в содеянном. Но выбора у меня не было — Бойня Тысячелетия показала, насколько артманы сделались безрассудны и несдержанны в своих поползновениях покинуть Барьер. Наше вмешательство сделало их такими. Озлобленными по отношению к непрошенным спасителям и лишёнными всяких сдерживающих факторов в собственной надуманной борьбе за свободу. Не уберись мы тогда с их горизонта событий, артманы бы погубили себя в огне самоубийственной войны, и нас бы с собой утянули.

— Так вот в чём дело, выходит, Ромул был прав, когда обвинял нас в том, что мы здесь не ради того, чтобы спасти их, мы здесь — исключительно ради собственного спасения.

Но соорн-инфарх даже не моргнул, ответствуя так же твёрдо и уверенно:

— Разумеется. Мои приоритеты очевидны — я служу Большому Гнезду, я служу летящим. Если и когда судьбы артманов встанут на пути этому служению, я перешагну через них так же легко и непринуждённо, как уже делал это ранее. Я несравненно старше вас, нуль-капитул-тетрарх, я уже видел горячие молодые цивилизации, которых мы не спасли.

— Которых мы не стали спасать? Или которых мы же сами и подтолкнули на край пропасти, однажды почувствовав в них грядущую опасность?

— И то, и другое, не пытайтесь меня ловить на моральных дилеммах. Я подчинюсь воле Совета. Но, при прочих равных, я же и всегда предпочту интересы моего вида интересам чужого.

— Показательно «спасу» их, заперев в клетке, после чего сделаю вид, что улетаю, а сам остаюсь… погодите, так зачем же вы остались? С какой целью Крыло пряталось во тьме столько времени? Не просто же наблюдать? Для этого был оставлен я.

— Нет, конечно. Однажды мы перестали быть спасательным флотом, но стали флотом возмездия. Если бы артманы вознамерились покинуть Барьер, удар был бы нанесён стремительно и неотвратимо.

— Но это же… но это же геноцид! Одно дело — оставить чужую расу на произвол судьбы, давая ей пусть призрачный, но не нулевой шанс спастись от Железной армады, совсем другое — собственным дактилем активировать машину судного дня. Только не говорите мне, соорн-инфарх, что вы на подобное способны?

— О, можете поверить, я способен. И вы способны. Наши искры одинаковы. Холодные, бесчувственные порождения глубин Войда. Им плевать на наши физические эмоции и нашу бренную мораль. Но если бы вы спросили, хочу ли я подобного, то нет, я бы не поступил так даже по прямому приказу Совета. Но не потому, что я жалею артманов, ирнов или кого бы то ни было. Я попросту считаю, что это бы поставило под удар выживание цивилизации летящих. Одно дело — быть хулимыми «спасителями», совсем другое — стать цивилизацией космических карателей. Это плохо заканчивается. Уж поверьте моей памяти.

— А как же миллиарды жизней? Они вас не мучают в ночных кошмарах?

— Мои кошмары не должны вас беспокоить, нуль-капитул-тетрарх, позаботьтесь о собственных. Потому что до сих пор план успешно действовал. Артманы прекратили попытки агрессивной экспансии, ограничившись тем, что обезопасили сектор вокруг Фронтира, начали налаживать контакт с ирнами, задумались о долгоиграющих планах, перестали банально выживать, каждый раз с мясом вырывая у собственной галактики право на завтрашний день. Но тут вмешались вы.

— Это несправедливо, соорн-инфарх. То, что вы всё это время принимали за умиротворение, мне, на взгляд изнутри, на взгляд пристального служенаблюдателя, которым вы же меня и назначили, представлялось лишь затишьем перед бурей. Все эти без малого две сотни сезонов в безопасных недрах Цепи зрел мятеж.

— Против чего?

— Против той судьбы, что мы им приготовили.

— И в чём же, по вашему мнению, она состояла?

— Моё мнение тут, как и положено объективному исследователю, совершенно неважно. Важно то, какой свою дальнейшую судьбу видели сами артманы.

— Вы меня беспокоите всё больше, нуль-капитул-татрарх, мне начинает казаться, что вы в итоге сделались артманом в куда большей степени, чем летящим.

— К счастью, это невозможно чисто физиологически. Мы слишком разные по своей природе. Но сочту это предположение за комплимент, соорн-инфарх, ваше признание делает мне честь, раз я выгляжу в ваших глазах артманом, значит, моё служение было не напрасным. Однако вы задали мне вопрос, на который я не знаю точного ответа. Есть только мои наблюдения, весьма субъективные, и есть прямые свидетельства тех артманов, с которыми я имел возможность общаться неформально, вне официальных площадок межрасового общения, куда меня приглашали в качестве посланника Большого Гнезда. И каждый раз, когда мне удавалось задать артману один простой вопрос, я получал очень разные, но сводимые к чему-то единому ответы.

— Что же это был за вопрос?

— Не торопитесь, будем последовательны. В Совете всегда опасались рассеяния артманов, им виделось хаотичное, децентрализованное Пероснежие, населённое тысячами разрозненных артманских миров и цивилизаций. Именно в этом была суть исходящей от артманов опасности. Так вот, они не видят себя такими. Для них нет более важной цели, чем соблюдение единства со своей расой, даже в ущерб дальнейшей экспансии. Ни представители наиболее развитых Семи Миров, ни жители периферии, включая населённые последователями террианских корпораций суперземли Фронтира, ни тем более следующие за Воинами плоды евгенических программ Конклава не проявили ни малейшего оптимизма по поводу перспектив остаться в одиночестве, самостоятельно выбирая свой путь в отрыве от прочих артманских миров.

— Что вы этим хотите сказать, нуль-капитул-тетрарх?

— Я хочу этим сказать, что артманы оказались ничуть не в меньшей степени склонны к коллективизму, чем мы с вами, даже напротив, если оставшийся в одиночестве летящий ещё рассматривал бы возможности для личного выживания, артманов подобное вводит в столь сильный ступор, что он становится несовместим с жизнью. Если проще — артманы оказались фактически коллективным видом вроде роящихся насекомых. Они не видят смысла своей жизни вне роя. А это значит…

— А это значит?.. Не тяните же, нуль-капитул-тетрарх, что за внезапная велеречивость и многозначительность!

— А это значит, что все наши модели бесполезны. От меня требовалось искать в действиях артманов признаки надвигающегося внутривидового конфликта и я согласился, что подобное возможно. Воины против затаившихся Соратников, «естественники» против «тинков», Семь Миров против останков террианских корпораций Большой Дюжины, говорящие на языке отцов против говорящих на языке матерей. Контр-адмирал Финнеан против адмирала Таугвальдера, в конце концов, почему нет? Если они способны представлять опасность для самих себя, значит, они опасны и Большому Гнезду. Звучит логично!

— Не томите.

— Но всё оказалось ровно наоборот! Вспомните их «чёрные иды» и террианскую легенду о Матери! Если перед нами ноосферный конгломерат, единый роевой разум, то внутривидовые конфликты бесполезно изучать, особенно в свете той гипотетической опасности, которую несёт нам этот вид. Напротив, чем более внутренне противоречивы артманы, тем безопаснее они для окружающих, тем больше они будут замкнуты на внутренних проблемах! Что может быть очевиднее, мы просто не понимали всё это время, с чем мы имели дело.

— И теперь вы открыли мне глаза на истинное положение вещей, не так ли? Я вас разочарую. Летящие уже имели дело с истинными роевыми интеллектами в соседних галактиках, и продолжают изучать их, пусть и не так пристально, как разумные расы Пероснежия. Однако нет, всё куда сложнее и, одновременно, куда проще. Да, артманы нуждаются в Песне Глубин своих Воинов в куда большей степени, чем наши соплеменники — в наших, это не секрет. И у них сохранились легенды о погибшей ноосфере Матери, но никакой даже самый оголтелый пантеизм не делает единоличный разум коллективным. Что бы вам ни говорили ваши случайные респонденты, артманы — одиночный вид, в котором каждая особь от рождения до смерти остаётся полностью поглощена инстинктами личного выживания, а значит — в них заложена всё та же природная аутоагрессия, когда в условиях ограниченных ресурсов приоритеты выживания перевешивают любые разумные доводы о преимуществах мирного сосуществования рас хотя бы из чувства благодарности за собственное спасение.

«Спасение». Опять оно. Соорн-инфарх упорно не желал принимать тот факт, что выжившие артманы никогда не простят летящим своего непрошенного спасения.

— То есть мы заперли их в пределах Цепи, заведомо ограничив артманов в тех самых ресурсах, по сути — запретили им дальнейшую экспансию, а после этого торжественно, под фанфары, удалились прочь, умыв руки, и это Совет считает истинным следованием пути летящих?

— Не буду говорить за весь Совет, но я как его полноправный член полагаю, что у нас не было иного выхода. Ах, да, мы могли бросить их на растерзание Железной армаде, которая уж точно не стала бы ждать, пока они сами освоят пустотность и смогут хотя бы полноценно противостоять угрозе.

«Угроза», так навигаторы артманов называли спонтанный огненный барраж эхо-импульсов из-за границы субсвета. Но соорн-инфарх имел в виду совсем иное.

— Мы не избавили их от опасности, а лишь дали им время осмотреться и всё равно наверняка погибнуть. Как погибали другие, до них.

— Определитесь уж, служенаблюдатель вы или спаситель. Не терпят артманы, к слову, и тех, и других. Они вообще очень нетерпимая и не склонная к эмпатии раса, особенно для тех, кого вы так огульно заподозрили в наличии у них зачатков коллективного разума.

Если бы всё было так просто. Но соорн-инфарха уже было не остановить.

— Вы же и сами понимаете, что если бы не ваше вмешательство в битве у Ворот Танно, у нас бы вообще уже не было предмета для спора? Тот самый мятеж, о котором вы мне твердите, был бы реализован в самом предметном и материальном виде. В виде огневого контакта двух артманских флотов, началась бы настоящая гражданская война всех против всех, которой мы и боялись. Но вы, ложно понимая свой долг, вмешались, и контр-адмирал Финнеан о четырёх первторангах благополучно ушёл на прожиг, формально не нарушив при этом приказа Адмиралтейства.

— Напротив, соорн-инфарх, мой самый тягчайший грех состоит не в том, что я, по собственной глупости, тогда вмешался, а в том, что если бы я не принял подобное решение, вероятнее всего, погибли бы ещё десятки артманских крафтов, но мятежа как такового всё равно бы не случилось. И тогда мы не спорили бы сейчас о том, что из нас прав, но, пускай ещё сотню сезонов спустя, вместе оказались бы перед Советом, пытаясь оправдаться, когда и по какой причине мы упустили контроль над этой расой.

— В чём же тут ваш грех? Послушать вас, вы поступили правильно, нуль-капитул-тетрарх!

— В том лишь, что я поступил так не ради моего служения, не ради торжества космического разума, не ради будущего Большого Гнезда или этого несчастного Пероснежия, я сделал это исключительно из чувства самосохранения. Поступил я так затем, что боялся оказаться на том суде. И боялся быть на нём по праву осуждённым. Пусть и на пару с вами, соорн-инфарх.

Свет летящий. Симах Нуари в тот миг глядел на своего аколита, как на некую диковинку, будто впервые заметив подле себя нечто небывалое, невозможное, и потому удивительное.

— Ясно. Вы знаете, коллега, выбирая вас для этой миссии, я надеялся, что вы сроднитесь с этой расой, пропитаетесь их мечтами и тревогами, но я не мог даже и в самых смелых своих мечтах предположить, что вы заразитесь от них теми же ментальными болячками.

Звучало это не очень оптимистично, но Илиа Фейи продолжал настаивать на своём, краснея рострумом и то и дело запинаясь:

— Вы меня не слушаете, соорн-инфарх, дело не во мне и не в моих возможных, как вы их называете, ментальных болезнях. Да, я нечаянно подтолкнул Финнеана к дальнейшим действиям, но решение принимал он сам, в кои-то веки не летящие спасают артманов, а артманы находят в себе силы сделать хоть что-то в свою пользу, сделать так, как поступили бы они, а не мы.

— Так вот в чём дело.

Симах Нуари больше не спорил. Он размышлял, и сила железной логики знала, куда вести его острый, безошибочный разум.

— Только теперь мне стало ясно, почему наш спор так затянулся. Признавайтесь. Ваше вмешательство было не единственным.

— Как и ваше, соорн-инфарх. Четыре крафта под командованием контр-адмирала Молла Финнеана не просто так не смогли покинуть пустотность в Скоплении Плеяд и были вынуждены вернуться к Воротам Танно и проследовать далее до «Тсурифы-6».

— Что ж, кумулятивный эффект от взрыва сверхновых приводит к тому, что пространство пустотности вокруг взрыва становится непроницаемым для обратного проецирования. Я не готов с вами обсуждать детали тех событий, вы и так слишком много наговорили артманам и чем меньше вы знаете, тем лучше, но да, мы, летящие были прямо заинтересованы в том, чтобы те четыре крафта не сумели завершить намеченную траекторию. Но вы… неужели вы думали, что я не замечу эту несчастную шлюпку?

Ну почему же. Заметить её несложно. А вот решать, как с ней поступить, соорн-инфарху придётся здесь и сейчас.

— Она здесь оказалась случайно, учитель, и никто не хватится тех несчастных артманов, что оказались на её борту волей судьбы и моей личной волей тоже. Но вы же видите, что не в состоянии помешать ей покинуть субсвет прямо сейчас. Точнее, вы можете это сделать, лишь попытавшись её уничтожить. Но этого я вам позволить не смогу, даже если вы мне прикажете. Моё служение противоречит подобному приказу и я лучше погибну сам, но не дам вам допустить самую главную ошибку с самого начала этой миссии.

— Вы намекаете сейчас, что я могу её уничтожить лишь вместе с вашим «Лебедем», нуль-капитул-тетрарх.

Голос Симаха Нуари скрежетал будто металлом по стеклу.

— Несомненно, именно так вы и должны поступить, если наш спор ни к чему вас не привёл, и вы до сих искренне уверены в собственной правоте. Что такое жизнь моя и жизнь этих артманов в сравнении с судьбами Большого Гнезда? Пыль, тлен.

Соорн-инфарх не ответил. Лишь помедлил немного, размышляя о чём-то своём, после чего оборвал связь.

Но «Лебедь» его отнюдь не разверзал жерла своих орудийных башен, и команда открыть огонь так и не прошла по Крылу. Шлюпка с двумя артманами ушла на прыжок, а Илия Фейи остался один на один в темноте непроницаемого кокона, от которого было не избавиться. Посланник оставался сокрыт ото всей прочей Вселенной, слепой, глухой и безгласный. Пленник на собственном корабле.

Во тьме прошло шесть сезонов, Крыло неспешно мигрировало вдоль границ Фронтира, но в контакт с артманами не вступало. Создавалось такое впечатление, будто Симах Нуари нарочито отбрасывал в построении дальнейших планов сам факт того, что Воинам артманов теперь доподлинно известно, что спасители никуда не улетали, что они тут, у самых стен топологического додекаэдра Цепи, чего-то ждут, прежде чем нанести решающий удар.

Да, Илиа Фейи признавал свою вину, он и правда осознанно выдал человеку Цзинь Цзиюню, как тот настойчиво просил себя именовать, всю суть и глубину той опасности, что нависла надо всей артманской цивилизацией после начала неурочного мятежа контр-адмирала Финнеана. Выдал и отправил обратно к Воротам Танно с миссией донести своё предупреждение Конклаву, прикрыв его шлюпку примитивным, но действенным боди-блоком. К счастью, соорн-инфарху в тот раз хватило присущего всем летящим чувства сенситивизма, чтобы не лишать своего теперь уже точно бывшего аколита жизни только потому, что тот оказался упёртым, как артман, настаивая на собственной правоте.

Но Илиа Фейи не оставлял попыток всё-таки достучаться до учителя.

Он писал ему ежедневно.

В форме докладных записок, личных посланий, формальных рапортов, официальных запросов, бюрократических жалоб, сухих формуляров, дипломатических депеш, секретных каблограмм, пространных анкет, исторических справок, фактологических уточнений, научных статей и критических отзывов.

Каждое его утро по бортовому расписанию зависшего в черноте космической ночи «Лебедя» он поднимался из постели, завтракал и принимался писать.

Это были личные мемуары, беллетристические эссе, рассчитанный на широкий круг читателей научпоп, историографический нон-фикшн, пространные рассуждения в новомодном жанре альтернативной истории, героико-трагедийный эпос о богатырях далёкого прошлого, ладно ложащийся на проблемы современности, наброски будущих научных трудов и выдержки из уже опубликованных.

После обеда его больше вдохновляли художественные формы.

Памфлеты, апокрифы, пьесы, романы в стихах и стихи в прозе. Байопики, батальные полотна, трагикомедии, киберпанки и сатириконы.

Лимерики, верлибры, гекзаметры, силлабизмы, аллитерации и логаэды.

Анекдоты, байки, стендапы, частушки и скальдические песнопения.

К вечеру каждого нового дня ему начинало казаться, что он постепенно сходит с ума.

Ответа ему не было.

Как неизменной оставалась и чернота окружающей ночи.

Но Илиа Фейи не спешил сдаваться. Время шло, но он, запертый наедине с собственными мыслями, всё больше предавался уверенности в собственной правоте.

Не до́лжно летящим вершить судьбы чужих рас, и самый тот миг, когда соорн-инфарху пришла в голову ложная идея того, что подобное вмешательство ради далёкого будущего может быть им же и оправдано, будет теперь навеки омрачать совместную историю их народов. Родовая травма, базовый конфликт «спасителей» и «спасаемых» с той поры навсегда останется с ними.

И единожды замочив пинны в болоте этой ложной дихотоми — мы или они — соорн-инфарх и его несчастный бывший аколит теперь были обречены вечно метаться между возможностью помочь и настойчивым, показным невмешательством. Увы, метания эти были бесполезны. Выбор был сделан, когда спасательный флот тронулся в путь. И длился он с тех пор ежедневно, сколько ни делай вид, что летящие покинули Пероснежие. Даже если бы они его действительно покинули.

Так в чём же тогда дело? Почему потайное вмешательство Илиа Фейи есть зло, а вмешательство же, но в форме нарочитого, напоказ, невмешательства есть добро?

Это летящие спасли артманов, посадив их в золотую клетку. Это летящие поддались смутными видениям ослепших Хранителей Вечности, сперва отправившись в спасательный поход, потом отказавшись покидать пределы Пероснежия даже по окончании Века Вне, и наконец героически удалившись в неизвестность после ужасов Бойни Тысячелетия. Точнее, не удалившись.

Соорн-инфарх, вы заблудились в собственных построениях, вам пора оставить все старые догмы и узреть новый путь, без наносных сантиментов и околичностей, прекратить бесконечные шпионские игры, в которых мы оба погрязли, и начать прямой диалог с артманами. Попробовать довериться им как есть, со всеми их и нашими недостатками.

Вот к чему всё это время взывал Илиа Фейи, бывший посланник летящих, незадачливый их шпион.

Лишённый в итоге даже банальных источников внешней информации, не имеющий возможности узнать, в конце концов, что в итоге случилось с пропащими первторангами контр-адмирала Финнена, не говоря уже о дальнейшей судьбе человека Цзинь Цзиюня, который так показательно не проявлял ни малейшего беспокойства по поводу своих гибнущих соплеменников, но который в итоге предпочёл рискнуть всем, чтобы помочь Илиа Фейи героически предать свой народ.

Да, зачем себя обманывать, это был акт предательства, или же, на языке шпионов всех времён, проявление двойной лояльности.

Если бы так.

Соорн-инфарх был прав. Оставленный наедине с собой посланник стал слишком артманом для даже самого одинокого летящего во вселенной, но одновременно соорн-инфарх категорически заблуждался в другом. Илиа Фейи беспокоился вовсе не за артманов с их извечным конфликтом между желанием сохранить имеющееся и завоевать новое. Млекопиты решат свои проблемы, или не решат, уж как вывезет хромая судьба.

Его беспокоили летящие.

Беспокоили до паники, до истерики.

И если его первое вмешательство в огневой контакт за Воротами Танно вопреки всем приказам Совета было скорее случайным порывом, плодом минутной слабости, он попросту не сумел адекватно оценить истинные намерения двух флотов в горячке боя, то его действия поперёк упрямых приказов соорн-инфарха уже были хладнокровным, принятым в здравом уме и твёрдой памяти решением, от которого Илиа Фейи не стал бы отказываться даже теперь, после шести сезонов взаперти и в одиночестве.

Соорн-инфарх же так ни разу ему и не ответил.

Быть может, окончательно разочаровался в своём прежнем аколите, но куда вернее ему стало просто не до беспокойств по поводу многословных велеречивостей летящего-отступника. Илиа Фейи ничуть бы не удивился, если бы узнал, в конце концов, что ни единая буква из его посланий так и не дошла до Симаха Нуари, поскольку тот был слишком занят своими пангалактическими подковёрными играми.

Что ж. Если их двоих и правда однажды будут судить, то вот конкретно по этому пункту они останутся порознь. Аколит и его учитель, которым однажды стало не по пути.

Так бывает. Но он по крайней мере попытался. Он дал соорн-инфарху шанс.

Да что там, он дал ему все шансы на свете.

И однажды сдался.

Дописал последний отчёт, закончил последний бриф, сохранил и заверил собственной криптопечатью последний файл, сопроводив их короткой пояснительной запиской.

На этом всё. Его аргументы были исчерпаны.

Отныне они будут разбираться со своей судьбой поодиночке.

Соорн-инфарх Сиерика Симах Нуари, командир 45-го спасательного флота летящих и нуль-капитул-тетрарх Оммы Илиа Фейи, посланник Большого Гнезда в Пероснежии.

Бипедальная опора летящего царапнула металлом о металл, поднимая тяжкий корпус Илиа Фейи во весь его немалый рост.

Нужно выбираться из этого чёрного савана, которым оставался окутан его «Лебедь» с тех самых пор, как его настигло Крыло. Вот бы ещё узнать, как это сделать.

— Вы куда-то собрались, посланник?

Обернувшись на до боли знакомый голос, Илиа Фейи сперва не поверил своим глазам.

Учитель и до отлёта в пределы Пероснежия нечасто удостаивал своего аколита личным визитом. Но чтобы вот так незаметно пробраться на борт чужого «Лебедя», для этого нужно было как минимум нарочно предпринять немалые усилия, а значит, драматический эффект — а ради чего ещё, не чистой же сентиментальности ради так поступать — драматический эффект того стоил. Во всяком случае, так явно полагал сам соорн-инфарх.

Он выглядел в тот миг более чем представительно — парадная тога с расшитым плюмажем из натуральных пинн, биопротезы при ярко блеснувших адмиральских шпорах вместо штатной опоры, золотая маска респиратора и буквально горящие поверх неё огнём острые щели зрачков.

Илиа Фейи послушно склонился перед соорн-инфархом в церемониальном поклоне.

— Как раз ожидал вас с визитом.

Его сарказм был высоким собеседником ожидаемо прочитан и тотчас проигнорирован.

— Что ж, и тем не менее, теперь вам всё-таки придётся приступить к сборам. Время разговоров прошло, пора бы вам заняться делом.

Илиа Фейи в недоумении проговорил про себя слова соорн-инфарха, но подвоха в них не находилось. Как бы досадно ни было за прошедшие две сотни сезонов столь печальным образом, ввиду полного отсутствия практики, разучиться прямому вокальному общению с себе подобными, но не настолько же он утерял навык, чтобы не услышать в этих словах учителя спасительный смысл.

— Так вы не высылаете меня обратно в Большое Гнездо?

В ответ Симах Нуари язвительно усмехнулся.

— А стоило бы, да? Вы, милейший, своими действиями заслужили самой позорной отставки, какая только предусмотрена всеми действующими статутами. И Совет, выслушав ваш, надо признать, весьма многословный доклад, именно так и приговорил. Незамедлительно, по получении данного сообщения, приступить к экстракции нуль-капитул-тетрарха Оммы за пределы Пероснежия, дабы тот не совершил иных неблаговидных дел, позорящих нашу славную расу.

Илиа Фейи отчаянно моргнул.

— Так и постановили?

— И поверьте мне, единогласно, поскольку я, хоть и пребывал тут с вами и в том голосовании участвовать очно возможности не имел, разумеется, остался всецело согласен с выводами следствия и приговором Совета. Вы болван, посланник, и таковым болваном, по всей видимости, пребудете во вседлящиеся времена, как бы все прочие не пытались вас вразумить и наставить.

— Но погодите, вы же только что сказали, что мне настала пора заняться делом.

Симах Нуари кивнул.

— Всё верно. Потому я и слагаю сейчас в вас полномочия посланника летящих в этой галактике.

— Кажется, я окончательно утерял нить.

— Ха! Нисколько не сомневаюсь. В этом, если хотите, не ваша слабость и не ваша беда, а ваше преимущество в эти нелёгкие времена. Не буду скрывать, я действительно и искренне голосовал единогласно с Советом, поскольку выводы его весьма логичны и верны как с моральной, так и с формальной точки зрения. Но Совет там, а мы тут. И мне и правда не хотелось бы стоять на будущем суде в одиночку, так что я, лично я, Симах Нуари, решил дать вам шанс.

— Увольняя меня с позором?

Учитель согласно дёрнул рострумом под золотой маской.

— Именно. Позвольте, я вам поясню. Если мне что-то и удалось уяснить из ваших велеречивых и несказанно путаных пояснений, то это один простой факт. Вам и правда не всё равно. Вы действительно стараетесь, в меру своего склада ума и собственного вздорного характера, разобраться в нашем тупиковом долгоиграющем межрасовом конфликте, и действительно жаждете приложить к его разрешению максимально возможные усилия.

— Спасибо, конечно, за подобную оценку…

— Не перебивайте, — елейный голос учителя снова привычно лязгнул металлом. — Вы уже тут наговорили на приговор. И научитесь, наконец, держать рострум сомкнутым, целее будете. Впрочем, как я уже говорил, вас всё равно уже не исправить. Так что не буду вас больше поучать, действуйте, как хотите. Вы свободны.

Илиа Фейи снова не поспевал за логикой.

— В каком смысле «свободен».

— В прямом. Я деблокирую ваш «Лебедь», как только покину его борт. Вы вольны отправляться на нём куда угодно, и видит свет, я был бы несказанно счастлив, если бы вы воспользовались этим шансом и немедленно вернулись домой.

— Но вы же понимаете, что этого не будет?

Симах Нуари в ответ театрально развёл дактилями, отчего ткань его тоги будто издала шелестящий вздох.

— Я догадывался, что вы в любом случае не станете слушаться голоса разума. Но, повторюсь, вы вольны действовать по собственному усмотрению, я вам больше не учитель и не командир.

Последние слова больно ужалили Илиа Фейи, но он постарался скрыть свою печаль по этому поводу. Если Симах Нуари готов его отпустить, значит и он смирится со случившимся.

— В чём же подвох?

— Никакого подвоха. Я даю вам шанс поступить по-своему. Быть может, у меня уже попросту опускаются дактили, раз я хватаюсь за подобные призрачные надежды. Но если у вас и правда хватит ума и удачи разрешить сложившуюся ситуацию вокруг Барьера, кто я такой, чтобы лишать эту несчастную галактику подобного призрачного, но шанса. Дерзайте, пробуйте. Один только момент…

Ну как же. Подвох есть всегда. Илиа Фейи хорошо знал манеру своего учителя. Рострум не поворачивался добавить «бывшего».

— Поскольку вы и так проявили себя не в меру, хм, разговорчивым в контакте с другими расами, я вынужден буду дезавуировать ваши доступы к инфохранам Совета. Отныне вы вольны пользоваться исключительно публичной информацией.

Вот это да. Илиа Фейи почувствовал себя тем самым болваном, каким его обозвал соорн-инфарх.

— Но по контактам летящих и артманов подобной информации почти нет!

— Именно. Но вы же служенаблюдатель в отставке, так проявите, в конце концов, смекалку.

Легче сказать, чем сделать.

— В любом случае, как только Совету станет известно, что вы не вернулись в Большое Гнездо, вас могут лишить и этого, в том числе я бы на правах друга — и исключительно в таком качестве — советовал как можно быстрее избавиться от «Лебедя», далеко вы на нём не улетите.

Да уж. Ситуация.

— То есть, ни корабля, ни информации, ни статуса, я правильно понимаю, что как только мы расстанемся, я — изгой? Как там говорил человек Цзинь Цзиюнь, санжэнь, скиталец без родни и дома.

— А вы, я смотрю, и правда много общались с этим самым человеком Цзинь Цзиюнем. Я думал, он несколько преувеличивает степень вашего контакта.

Илиа Фейи сощурился в сомнении.

— Вы и с ним успели поговорить?

— А как же, я, принимая решение, обязательно сперва получаю всю необходимую для оного решения информацию, причём желательно из первых рук.

С этими словами Симах Нуари сделал шаг в сторону, дабы широким жестом опытного фокусника предъявить Илиа Фейи ухмыляющуюся обезьянью мордочку седого артмана.

Тот, похоже, весь их разговор так и простоял позади соорн-инфарха.

Ясно.

Теперь Илиа Фейи многое стало ясно.

Эта история сделала широкий круг в вернулась в исходную точку.

— Зс-дравс-ствуй, т-щеловек Цзинь Цзиюнь, — машинально просвистел разжалованный посланник на языке матерей.

— И тебе не болеть, птица.

Ничего не меняется. Особенно артманы.

— На этом я вас, пожалуй, оставлю, — Симах Нуари и правда засобирался, шелестя тогой и звеня шпорами. — Но с моей стороны было бы непростительно бросить вас вот так, согласно артманский поговорке, всё в той же дыре. Я лишил вас допусков, но вот этого, — ещё один дурной фокус на сегодня, соорн-инфарх ловко извлёк из складок тоги театрально мерцающий меж двух дактилей инфокристалл, — нет ни в одном инфобанке Совета, не говоря уже о публичных репозиториях. Надеюсь, вы употребите столь щекотливую информацию с умом.


Лихтер-рудовоз «Тэ шесть сотен три» пёр со стороны третьей седловины ЗСМ с присущей ему грацией, пёр на всех парах, то есть чадил плазменным выхлопом внешних тягачей на весь коридор подхода, поминутно водя несбалансированной кормой и норовя сорваться во флаттер, как будто команда его с самого начала рейса была поголовно пьяна.

Впрочем, последнему факту никто в этом секторе Цепи бы не удивился, бригада бывалая, знакомая, за ними водилось столько всякой ерунды, что дежурные смены давно прозвали корыто «три шестёрки». Однако на этот раз никто точно не пил, уж за этим строго следил лично мичман Златович, что же касается той неловкой грации, с которой в этот рейс перемещался лихтер, её причиной были особенности груза — им на этот раз был не алмазоносный реголит и даже не драгоценные трансурановые руды, а самая банальная аква, в просторечьи — вода.

Волею сумрачных торговых богов крошечной человеческой космоимперии на этот раз «трём шестёркам» по самую рубку залили банальной ашдвао в жидкой фракции, что было бы удивительно для любой другой части этой беспокойной галактики, но тут случай был донельзя особый.

Обыкновенно люди предпочитали селиться в звёздных системах настолько банальных, что те в итоге наполовину состояли изо льда. Запускай себе фузионные реакторы да очищай-перетапливай, хоть залейся. А лучше — пополняй в хранилища сразу в готовом виде, как собственно и случилось на Янсине, голубой и совершенно жидкой суперземле, по недоразумению если чего и не содержавшей в собственных недрах, так это, собственно, земли, то есть металл-силикатов пополам с лёгкой фракцией оксида алюминия. А состояла она по большей части из той самой воды, чистейшей, едва подсоленной и полностью готовой к употреблению непосредственно внутрь. Наливай да пей.

А вот «Тсурифа-6», делавшая за неполных две сотни стандартных лет один полный оборот вокруг тесной системы из двух белых карликов массой 0,17 и 0,3 солнечных, разумеется, никакими запасами воды похвастаться не могла вовсе. Этот участок пространства потому и был некогда выбран для возведения промежуточной станции, что был совершенно вычищен давними взрывами на поверхности местных светил, и ничего крупнее случайно угодившего сюда из внешнего космоса кометного ядра здесь не пролетало чаще, чем, скажем, раз в десятилетие.

— Вот так, советник Е, кажущееся удобство навигации рано или поздно превращается в логистический ад.

Е Хуэй, как и положено по статусу, стоял чуть позади и методично кивал, внимая мудрости посланника Чжана. Наверняка под этой лысой черепушкой находилось место и насмешке, и прочему злонравию, но разумеется, внешне он их никак не проявлял, всем своим видом изображая вящее смирение в предвкушении следующих слов посланника. Сам же Чжан Фэнань, в свою очередь, не спешил давать слабины, продолжая со всё тем же невыразимо заносчивым видом велеречировать себе в диафрагму, заставляя собственное непомерное пузо рокотать в следующем духе:

— Верно сказал отец-основатель Ма Шэньбин в собственных наставлениях потомкам: тот из вас, кто польстится на простоту решения, истинно пожнёт сложности в его исполнении.

— С другой стороны, посланник Чжан, если бы станцию заложили на орбите банальной звёздной системы в зоне обитаемости сразу за, скажем, внешними орбитами местных горячих юпитеров, нам бы пришлось подходить к станции после прыжка добрых три месяца, что весьма прискорбно сказалось бы на вашем плотном графике, а также на стоимости аренды лихтерных тягачей.

Чжан Фэнань кивнул, благосклонно соглашаясь.

— А ещё им бы и тут своей воды хватало, зачем им тогда наша!

Е Хуэй, мгновенно уловив искру смешинки в гулком голосе посланника, тотчас принялся угодливо заливаться своим безумным скрипучим смехом, то и дело приседая в деланном восторге и хлопая себя ладонями по ляжкам. Ай да посланник Чжан, ай да шутник!

И правда, если бы «Тсурифу-6» угораздило быть построенной на внешней орбите типичного для Шпоры Ориона звёздного населения, они бы и без того устали от местных ледяных глыб уворачиваться, не то, чтобы заказывать воду с доставкой аж от самой Янсин.

Впрочем, за последние три года у станции появились проблемы не только с водой, но и вообще со всем на свете. Потому-то они сюда и притащились. Директорат «Янгуан», по здравому разумению, рассчитывал заполучить от этого визита куда больше, чем лимиты на торговые операции в квадранте Ворот Танно. Впрочем, до чего-то конкретного ещё нужно было договориться. А сперва — хотя бы попросту долететь.

Чжан Фэнань жестом велел советнику Е остановиться — и он тотчас прекратил только что казавшийся неудержимым смех — после чего твёрдым шагом направился в рубку.

Лихтер-рудовоз «Тэ шесть сотен три», как и все корабли своего класса, был невероятно, непозволительно комфортен. В том смысле что потолки на его палубах терялись над головой на немыслимой высоте, а в переходных галереях можно было легко играть в софтбол, настолько они были просторными. Облицовка всего этого богатства была, конечно, донельзя кондовой — голый металлполимер, едва обтянутый гладким матовым самозатягивающимся пластиком, однако каждый, кто хоть раз покидал родной мир, знал, насколько обычно были тесны крошечные скорлупки террианских кораблей и как непозволительно дорог в них был каждый свободный кубический метр опрессованного объёма. Но то пассажирские корабли или даже боевые крафты (невыносимая степень личного дискомфорта на борту последних вообще вошла в легенды), совсем другая история — грузовые лихтеры. Они были столь огромными, что экономить на крошечном личном пространстве для экипажа и обыкновенно соседствующей с ним рубки было бессмысленно. Всё равно его оборудование на фоне прочей громады обходилось в ничтожную сумму. И вот теперь посланнику Чжану с советником Е приходилось бесперечь часами наматывать круги по гигантскому полупустому кораблю.

Хоть бы кто из этой деревенщины догадался в личную каюту посланника связь с рубкой провести!

Или хотя бы в галерее травалатор сообразил смонтировать.

Пыхтя и отдуваясь, а потому потеряв уже всякий лоск, посланник Чжан ввалился в рубку и тут же присел на первую попавшуюся откидную полку, что были смонтированы вдоль стен на случай аварийной ситуации для размещения не по расписанию оказавшегося в рубке экипажа.

К счастью, все собравшиеся тем временем были заняты происходящим на главной оперативной гемисфере, и никто не заметил одышливого конфуза Чжана Фэнаня. Обернувшись, посланник заметил лишь всё тот же угодливый взгляд советника Е, да и тот старался вида не показывать, будто высокий посланник пребывал после пробежки в идеальной спортивной форме и вовсе не утирался сейчас промокшим насквозь платком. Сам советник, впрочем, всей этой лишней стометровки даже как будто не заметил, лысина его разве не до скрипа сияла сухой натянутой поверх костлявого черепа кожей.

Ну и пусть его.

Посланник плюнул и принялся вместе со всеми собравшимися увлечённо разглядывать увеличенное изображение «Тсурифы-6» в обрамлении траекторий подхода-отхода и орбит окружающей её группировки кораблей.

Обычное дело для космических крепостей. Всех интересовала не сама станция, а зависший поодаль ордер из двух дюжин боевых крафтов не ниже первого ранга в сопровождении сразу двух гигантов-носителей, каждый из которых был крупнее «Тэ шесть сотен три» минимум вдвое по любой из осей. Смотрелось это всё страшноватенько, особенно выдвинутый навстречу трассам подхода прекрасно знакомый собравшимся в рубке, не исключая, разумеется, и посланника с советником, силуэт флагшипа группировки — перворангового лямбда-класса, иначе ПЛК «Джулиус Эрингри». Его острые грани, плавно скользя относительно сетки галактических меридианов, попеременно то вспыхивали бликом случайной звезды, то напрочь пропадали на фоне черноты пространства. Следили, впрочем, все не за симметричностью обводов и зеркальным блеском его брони, а за ярким маркером, повисшим над крафтом на тактической гемисфере. Выглядел маркер потешно — в виде говорящей головы, в которой с первой попытки угадывался адмирал Таугвальдер собственной персоной.

Голова была интерактивной. Стоило сосредоточить на ней взгляд, как она послушно начинала говорить:

— Всем кораблям, приближающимся к станции «Тсурифа-6», данный квадрант пространства контролируется силами CXXIII флота, — в рубке дружно заржали, эта шутка никогда не устаревала. — Вам надлежит перейти на парковочную гало-орбиту вокруг точки Лагранжа L2, затем приготовить экипаж и полётные документы к досмотру. Любая попытка незаконного проникновения гражданских либо военных судов в область транспортных ограничений… — к этой части записи дружный смех уже достиг таких децибел, что слов окончательно стало не разобрать, адмирал продолжал зря шевелить губами под всеобщее веселье.

Даже посланник Чжан утирал навернувшиеся слёзы кулаком, остальные же едва не валялись на палубе в приступе безудержного хохота.

Да уж. Адмирал Таугвальдер мог пытаться приказывать тут кому угодно что угодно, вот только всем в пределах Барьера было доподлинно известно — с тем же успехом ему было позволительно велеть звёздам погаснуть, а галактикам — вращаться в обратном направлении на счёт три. Всем прочим на это было плевать. Нет ничего нелепее начальства, которое можно игнорировать. Вояк и без того на гражданке не любили за пафос и небрежение нормами безопасного кораблевождения, а тут ещё и такая глупость.

Но шутки шутками, а дело — делом. Снова становясь серьёзным и разом приобретая привычный грозный вид, Чжан Фэнань моментально отыскал взглядом мичмана Златовича и попёр ему навстречу, не дожидаясь, пока тот окончательно отсмеётся.

Мичман моментально запнулся и пружинкой вскочил навстречу нанимателю. Остальные тоже послушно притихли. Вспыльчивый нрав посланника Чжана за этот рейс сделался известен команде не понаслышке. Как, впрочем, и его же почти болезненная любовь к субординации.

— Советник Чжан, сорр, ваши инструкции приняты к сведению и исполняются в рамках физических возможностей корабля, сорр!

Но столь дешёвой лести советнику сегодня было недостаточно.

— Прекратить балаган! Молчать! Вы мне ответите, мичман! Как вы смеете! Вы, ничтожный недоучка! Перечить мне! И каждый раз врать мне в глаза!

В ответ мичман лишь выкатил глаза ещё пуще и немедленно продолжил, вытянувшись во фрунт, заходиться:

— Так точно, сорр! То есть, никак нет, сорр! Зафрактованный лихтер-рудовоз «Тэ шесть сотен три» к выходу на гало-орбиту, подходу и дальнейшему шлюзованию к станции «Тсурифа-6» готов! В точности согласно предварительным расчётам, сорр!

Посланник аж крякнул от досады с такой наглости. Но, впрочем, продолжал на полтона ниже.

— А ржёте вы, мичман, выходит, не вместо исполнения своих служебных обязанностей, а непосредственно в рамках оных?

— Разрешите доложить, сорр, посмеяться над вояками есть полезно для эмоционального здоровья экипажа, что снижает вероятность дальнейших инцидентов во время рейса!

Потом скосил выпученный глаз на подуспокоившегося Чжана Фэнаня и добавил для вескости:

— Сорр!

Но посланник и правда уже махнул на него рукой. В буквальном смысле, поднял пухлую ладонь и помановел в его сторону, как бы окончательно списывая бесполезного мичмана со счетов.

— Ладно. Но только попробуйте не уложиться в сроки, я вас всех, болванов, неустойками разорю!

И тут же, пыхтя, направился обратно к себе в каюту. Однако стоило ему покинуть рубку, как в спину ему донеслось то, что другой бы принял за новый взрыв хохота. Но советник Е слишком хорошо знал посланника и готов был поставить свой последний цзяо на то, что Чжан Фэнань предпочтёт не заметить обидного смеха вовсе. Так он понимал своё начальственное положение на этом корабле.

Впрочем, в чём-то посланник был прав. Не дожидаясь, когда команда вновь насмеётся, Е Хуэй аккуратно взял мичмана Златовича за локоток и отвёл в сторонку, от посторонних ушей подальше.

— Смех смехом, но я же вижу, что мы уже два часа как должны были пройти блокаду. У нас какие-то проблемы с говорящей головой адмирала?

Златович в ответ ещё раз хохотнул и запанибрата похлопал советника по плечу.

— Ты, мил человек, не боись. Пройдём мы твою блокаду, уж дюжину раз проходили туда-обратно, что нам сделается?

Советник изо всех сил старался в ответ не поморщиться. Вот как раз этим-то «три шестёрки» и славились. Была на то бы воля Е Хуэя, он бы держался от этого корыта и его выдающегося экипажа подальше. Рябые латанные-перелатанные обводы прочного корпуса лихтер-рудовоза говорили сами за себя, тут не нужно быть большим специалистом в кораблестроительстве, чтобы разглядеть все те передряги, в которых успело побывать за свою недолгую историю это корыто. Но выбор в данном случае был невелик, и приходилось брать что дают.

— Мичман, вы только не обижайтесь, но история ваших взаимоотношений с вояками адмирала Таугвальдера всем известна. И посланнику Чжану проблемы не нужны. Давайте не будем действовать, как вы привыкли. Прошу вас, без ковбойства и резких движений, у нас мирная торговая миссия, лишние проблемы нам не нужны.

— Ха, то-то ваш набольший так разоряется! Не извольте беспокоиться, сделаем всё в лучшем виде! — и добавил, зачем-то наклонившись к Е Хуэю и понизив голос почти до заговорщицкого шёпота: — Проблема чисто техническая, кто-то из навигаторов станции, видать, перепутал транспондеры и теперь шлёт нам какую-то ахинею, разбираемся, — и добавил уже в полный голос: — Как разберёмся, так и подойдём, нешто я не понимаю!

Советник Е хмуро посмотрел на мичмана Златовича, но лишь махнул рукой, неосознанно повторив жест посланника Чжана.

Этих людей жизнь ничему не учит.

Советник наводил справки. Лихтер-рудовоз «Тэ шесть сотен три» ещё до всякого мятежа именно из-за сломанного транспондера сначала чуть не угодил под выхлоп первторанга адмирала Таугвальдера, а потом уже, в самый разгар горячки нештатного возвращения Лидийского крыла из-за Ворот Танно подставился под импактную шрапнель, прикрывая другой корабль своей массивной тушей, за что в итоге даже получил медальку от квесторов Эру.

Впрочем, если потерявший половину экипажа мичман Златович не сделал из того рейса для себя никаких выводов, на что уж залётным нанимателям рассчитывать.

— Мичман, в моих планах не значилось читать вам нотации, но пожалуйста, не спешите, лучше перестрахуйтесь лишний раз и довезите нас до цели без приключений.

С этими словами советник Е покинул рубку.

Ну хотя бы ему вослед никто внутри не стал ржать.

Этот рейс как нарочно не складывался.

Сначала на всей Янсин куда-то запропастились стандартные контейнеры для питьевой воды. Нет и всё тут — транспортные службы лишь руками разводили. То вдруг кому-то из таможенной службы «Янгуан Цзитуань» пришло в голову, что раз вода заказчику поставляется именно питьевая, значит, она проходит не по категории «растворители универсальные», а вовсе даже в классе «жидкости пищевого назначения», а следовательно, несчастным (единственным и то с трудом сыскавшимся!) «трём шестёркам» требуется срочно получать какие-то дополнительные сертификаты соответствия. В общем, беда не приходит одна, и сам Е Хуэй давно бы уже плюнул на всё и смирился с тем, что до завершения сезона весенних штормов их оглушительно булькающий на каждом галсе лихтер из гравитационного колодца не поднимется.

По сути, этот рейс благополучно состоялся исключительно усилиями посланника Чжана. Если бы не его таланты носиться суборбитальниками по всей суперземле и самолично, до багровой шеи орать там благим матом на разных мелких сошек корпоративной бюрократии, ничего бы не вышло.

Знать бы ещё, что посланнику за дело такое и почему он так заинтересовался этим визитом на мятежную «Тсурифу-6». Заинтересовался, ха. Не то слово. Скорее вцепился в него зубами.

Осторожно, на цыпочках войдя в каюту посланника, советник Е на некоторое время затаился, принявшись наблюдать, как Чжан Фэнань, нетерпеливо покачиваясь с пяток на носки и заложив обе руки за спину, насупленно сверлил взглядом панорамный виртреал смарткраски. Демонстрировал тот, разумеется, цель их многострадального рейса во всей её красе.

«Тсурифа-6» в разгар стояния за Воротами Танно, как это позже стали называть, была кипящим котлом из застрявших на её орбите пассажирских бортов, рудовозов и боевых крафтов всех тоннажей и всяческих назначений — от госпитальных судов, разведсабов и десантных шлюпок по гигантские носители включительно. Какой здесь при этом творился логистический адок, можно было только представить. Сейчас же, даже если бы оставшийся теперь выполнять сомнительную свою сторожевую функцию огрызок CXXIII флота адмирала Таугвальдера вдруг решился бы вернуться к «Тсурифе» и там вольготно занять свои швартовочные и шлюзовые гнёзда, даже в этом случае огромная актиния станции оказалась бы населена разве что на треть.

Оставшиеся же верными контр-адмиралу Финнеану флотские единицы сейчас вообще терялись на фоне опустевших, едва запитанных направляющих полулунных плетей.

Впрочем, станция и правда оживала. По сравнению с плачевными картинками, скажем, двухлетней давности, количество лихтер-рудовозов и прочих гражданских кораблей в местных доках сделалось куда заметнее.

— Теперь я понимаю, посланник.

— А?

Чжан Фэнань резко обернулся.

— Теперь я понимаю, — вежливо поклонившись, повторил Е Хуэй, — почему вы так спешили совершить этот рейс и приложили к тому немалые усилия. И преклоняюсь перед вашей прозорливостью, посланник.

— А. Вы, советник, маловер, хотя и предпочитаете при этом держать язык за зубами. Но я рад, что даже такой скептик, как вы, в итоге соглашается с моими аргументами.

— Что вы, что вы, я никогда не спорил с тем, что новый статус «Тсурифы-6» как вольного порта — это в первую очередь огромный шанс для Янсин и прочих ведущих корпоративных суперземель из тени Семи Миров, мои возражения лежали в плоскости сугубо практической. Прибыть слишком рано значит безо всякого толка наблюдать бесконечную судебную волокиту вокруг статусов, статутов и уложений. Вы же понимаете, что финнеанский мятеж — это есть очень опасный для Конклава прецедент, и они будут ставить всему этому проекту палки в колёса так долго, как смогут. Тем более что журидикатура Тетиса уже наверняка тут как тут со своими глобулами. Эти щелкопёры не упустят шанса затянуть решение вопроса на годы и годы.

Но посланник лишь нетерпеливо мотнул головой. Они начинали этот спор отнюдь не впервые.

— Чушь и чушь. Начинать переговоры необходимо сейчас, не дожидаясь, пока Семь Миров меж собой договорятся, и уж тем более не дожидаясь, пока очухается от нанесённой ему пощёчины Конклав. Впервые с самого момента выхода человека в большой космос у нашей расы появился шанс выбраться, наконец, из прокрустова ложа самозванных Избранных. Янсин своим примером должна показать всем, какова истинная альтернатива гегемонии политикума Кирии, и этот глупый мятеж — отличный повод для вступления в игру за лидерство среди всех миров Фронтира — а в дальнейшем и всей Цепи!

Если бы всё было так просто. Но вслух советник Е не стал вновь начинать заведомо бессмысленные препирательства хотя бы ввиду полной безнадёжности оных, а лишь молча склонился перед посланником в позе подчинения.

— Так вы что-нибудь узнали у этих дармоедов?

— Ну, вы же знаете, что они ни за что не будут со мной откровенничать. Но косвенно они признались в небольшой задержке и клятвенно обещали всё наверстать.

— Обещали они… — по его лицу было видно, что посланник ни на ломаный цзяо не верит никаким обещаниям этой команды. — В чём там дело, только коротко.

— Да ничего особенного, говорят, кто-то из дежурных операторов перепутал транспондеры и шлёт им, цитирую, «какую-то ахинею».

Но вместо того, чтобы удовлетвориться услышанным или наорать на советника Е, чтобы тот шёл да выяснял сейчас же в подробностях, посланник Чжан отреагировал неожиданно — бросившись к тому самому экрану и принявшись там колдовать с изображением.

Замелькали факела выхлопа, принялась переливаться тут и там серебряная паутина силовых линий энергетических экранов, мерцали ходовые маркеры и направляющие навигационных коридоров.

Что такое ищет посланник?

— Вот, глядите.

Советник Е послушно проследил вдоль указующего перста многоуважаемого Чжана Фэнаня, но ничего особенного там не обнаружил. Несколько кораблей совершали какие-то мучительные эволюции.

— Да вот же, ну, какой вы иногда становитесь никчёмный!

С этими словами посланник ещё отзумил картинку, уже буквально тыкая советника носом.

Точно.

Замеченная ранее возня происходила по единственной причине. Лихтер-рудовоз «Тэ шесть сотен три» пёр с присущей ему грацией, то есть чадил плазменным выхлопом внешних тягачей на весь коридор подхода, поминутно водя несбалансированной кормой и норовя сорваться во флаттер, как будто команда его с самого начала рейса была поголовно пьяна.

— Это что, наш собственный корабль?

— Ну вы видите то же, что и я, советник Е!

Не очень понятно, кто там что напутал с транспондерами, но на подходе к зоне шлюзования «Тсурифы-6» отчаянно крутила тухесом в точности такая же рябая копия их злосчастного корыта с таким же, как у них, маркером. «Три шестёрки», кажется, прямым ходом вновь собирались подтвердить печальную молву, ходившую вокруг неё последние три года.

— Что они такое вытворяют?

— Не могу знать, — пролепетал советник.

— Ну способны же эти идиоты самостоятельно понять, что получают телеметрию сразу с двух бортов, и команды отправляют тоже обоим? Как вообще можно перепутать транспондеры? В конце концов, ну, попались вам два похожих лихтера, но у всех бортов же разные сигнатуры ответа, инерционная отзывчивость груза у каждого своя!

— Не могу… — машинально начал тянуть советник. И тут ему в голову внезапно пришла идея.

Так, погодите, связи с рубкой команда им никогда бы не предоставила, спасибо посланнику и его склочному характеру. Но внешний канал связи был в каждой каюте — через индивидуальную спасательную капсулу.

Без дальнейших слов Е Хуэй бросился к серебристому люку во «внешней» стенке.

Аугментация автоматически переподключилась к публичному интерфейсу.

— «Тсурифа-6», контрольная башня, говорит советник Е Хуэй!

— Есть контрольная башня, говорите, — судя по монотонному голосу, ответил, разумеется, станционный квол.

— Срочно подключите меня к борту «Тэ шесть сотен три», мне нужна экстренная связь с рубкой!

— Вы в курсе, что пользуетесь аварийным каналом?

— Да, говорю же, мне нужна экстренная связь, это срочно!

— Подключил, говорите.

— Мичман Златович?

— Советник, какого чёрта?

— Советник, вы на этом канале откуда?

Е Хуэй и Чжан Фэнань переглянулись.

Им ответило немного невпопад сразу два знакомых голоса.

На обоих кораблях в рубке был свой Златович.

— Мичман, слушайте внимательно, прекратите выполнять команды станции и самостоятельно уводите борт на парковочную гало-орбиту, как советовал адмирал. Повторяю, немедленно прекратите выполнять команды станции!

С этими словами советник Е замахал посланнику Чжану руками и выпучил глаза, мол, продолжайте тут с ними, только не обрывайте связь, после чего пулей выскочил через люк в направлении центральной галереи.

— Советник, что вы такое устраиваете? Советник?

Оставшийся в одиночестве Чжан Фэнань не верил своим ушам. В канале звучал его, посланника, собственный недовольный голос.

Судорожным движением оборвав канал экстренной связи, Чжан Фэнань словно в каком-то ступоре уставился на собственную ладонь. Та буквально тряслась будто бы от страха. Но ничего подобного сам посланник в себе не ощущал. Скорее некую степень чрезмерного, блокирующего базовую моторику недоумения.

Его предупреждали, что этот рейс не будет простым.

Санжэнь предупреждал.

Они назначили тогда встречу на верхней палубе орбитального лифта, с видом на пустоту.

Верхние палубы традиционно не предназначены для подобных встреч. Обращённые в никуда, они не привлекают ценителей праздной рекреации — глядя в глубины чёрного ничто начинаешь остро чувствовать собственную ничтожность перед величием холодного пространства. На его фоне все твои богатые одежды и все твои знатные регалии — пыль у ног. Мимолётная печаль глупого существа, даже не подозревающего всю степень собственной ничтожности.

Это на нижних палубах, развалясь в удобном кресле, с видом на голубую линзу медленно скользящей внизу Янсин, можно воображать себя величайшим из великих. Глядя на скользящий внизу мир, так легко ошибиться. Но на верхних палубах, среди голых металлполимерных стен с совершенной чернотой за иллюминатором даже самый самоуверенный индивид становится куда податливее по части мрачных предсказаний.

Санжэнь же по этой части не желал скромничать.

Это только начало, твердил он. Все тревоги, несуразности и препоны, сопровождавшие этот рейс, они неспроста. И начинал при этом смотреть как бы сквозь тебя, изображая при этом дурную многозначительность.

Посланник, привычный к разнообразию человеческих существ в галактике, не был склонен повторять традиционные для никогда не покидавших Янсин экзофобные байки про санжэней, но подобные разговоры требовали от Чжана Фэнаня всего доступного ему долготерпения, а его у него всегда было не шибко. Высокий статус в планетарной корпоративной структуре «Янгуан Цзитуань» позволял от окружающих исключительно требовать искомого результата, и уж точно не предполагал способности выслушивать чужие мнения, если, конечно, это было не ценное мнение непосредственного начальства.

В тот же раз они разве что не орали друг на друга. В очередной раз вспылив, посланник Чжан снова задавался вопросом, зачем он вообще слушает этого санжэня, но тут же успокаивался, вспоминая.

Санжэнь этот, невесть откуда нарисовавшийся, был кладезем космической премудрости. Он знал о Барьере всё. Детали устройства бакенов Цепи, особенности взаимоотношений Конклава и Адмиралтейства, нюансы того самого финнеанского мятежа. Санжэнь временами даже намекал на ту роль, которая в этом всём досталась летящим и ирнам, но тут же замолкал, стоило начать у него выспрашивать детали, чем тотчас вызывал в посланнике новый приступ гнева и так по кругу.

Этот нелепый старик со своими обезьяньими морщинами выглядел ярморочным обманщиком, но для такового слишком много знал. И слишком мало говорил, ограничиваясь намёками и разговаривая притчами.

Все его рассказы сводились к тому, что зря посланник вообще в это ввязался и лучше бы ему плюнуть на все потраченные усилия и вернуться в родной офис, пока не сделалось хуже.

Впрочем, не выглядел он и тем, кто пришёл попусту угрожать посланнику, выгадывая какие-то собственные интересы, равно как и планы стоявших за ним набольших. Советник Е всё про него выяснил, обычный санжэнь, пилот одиночного тральщика, ловец астероидов, едва не погибший во время стояния у Ворот Танно, когда рванули неурочные сверхновые. Однако вернувшись из Скопления Плеяд обратно в пределы Фронтира, санжэнь некстати развёл такую бурную деятельность от границ Барьера по Семь Миров включительно, что вызывал к себе больше вопросов, чем давал взамен ответов.

Будь на его месте кто другой, Чжан Фэнань бы даже ухом не повёл на все эти дурные пророчества. Но тут был другой случай. Что-то за санжэнем стояло. Какие-то силы. Приходилось терпеть.

— Означает ли это, господин хороший, что моя миссия идёт вразрез с чьими-то планами и потому вы мне настоятельно не рекомендуете тем самым переходить кому-то могущественному дорогу?

— Что вы, что вы, и в жизни такой мысли не допускал! — санжэнь отчего-то радостно хихикнул. — Напротив, я бы на вашем месте так и поступил — отчаянно настаивал на исполнении намеченного плана! Моя забота — лишь предупредить вас, что если вы действительно решились на подобный рискованный вояж, то необходимо будет приложить к тому максимум усилий и держать, если уж так порешали, ухо востро. Вам придётся научиться преодолевать любые преграды. Даже самые, казалось бы, невероятные.

На том и расстались, тьфу ты, аж голова тогда разболелась. И вот теперь посланник Чжан стоит у экрана в собственной каюте и в отчаянии разглядывает собственную трясущуюся ладонь только лишь потому, что только что услышал доносящийся с борта другого корабля собственный голос.

Так что ты там, скотина санжэнь, такое имел в виду, когда мутными своими речами пытался меня предупредить?

Советник Е, между тем, похоже, всё-таки успел не только добраться до рубки, но и сумел вразумить там бедовую команду мичмана Златовича, во всяком случае, судя по телеметрии, поступающей на экран, их «Тэ шесть сотен три» успешно лёг в дрейф, начиная описывать широкую петлю гало-орбиты, и даже, о чудо, внезапно заработала внутренняя связь, во всяком случае голос кого-то из навигаторов вполне различимо прокаркал своё «посланник, мы перешли на пассивную».

Ну надо же, оказывается, пробежки туда-обратно до рубки и назад всё это время были вовсе не обязательными.

«Пробуем донести суть ситуации до контрольной башни».

Пробуют они, ну надо же. Плохо пробуете.

Чжан Фэнань всё думал над предупреждениями санжэня, продолжая наблюдать за неуклюжими эволюциями корабля-двойника.

«Вам придётся научиться преодолевать любые преграды».

А вот тот загадочный обладатель его собственного голоса, похоже, ещё не научился. Или же не был предупреждён вовсе.

Да кто он, к чертям космачьим, вообще таков!

Кто бы ни был, у него сейчас были крупные проблемы.

Продолжающий болтаться в узком швартовом коридоре рудовоз внезапно и лихо повело лево на борт, так что у самой границы прочного корпуса тут же вспыхнула вольтова дуга перемыкания силовых линий.

Аварийные каналы связи тут же разразились гневным воплем общей тревоги. Что при этом творилось в общих навигационных каналах, посланник мог лишь догадываться.

Совсем дела у ребят плохи.

Почему он вообще беспокоится о кучке вовсе не знакомых ему людей, к тому же отчаянно притворяющихся их несчастными «тремя шестёрками». Настолько отчаянно, что им хватило ума нарваться на собственную же хитрость с подделкой транспондеров, и вот теперь, когда, несмотря на все препоны, настоящий «Тэ шесть сотен три» успешно прибыл к «Тсурифе» почти одновременно с ними, они в итоге сделались жертвой собственной же задумки, когда автоматика станции так и не смогла разобраться, кому отправлять директивы и откуда получать сигналы телеметрии.

Пиратский же корабль тем временем окончательно потерял ход. С ним творилось что-то совершенно странное — его прочный корпус принялся сперва приобретать вычурный блеск, будто на глазах обтягиваясь снаружи какой-то плёнкой, от которой поочерёдно отражались, подобно силовой броне боевых первторангов, окружающие звёзды, но впоследствии покрытие принялось быстро приобретать матовую снежную белизну, словно покрываясь на космическом морозе слоем инея.

Погодите, догадался посланник. Они не просто скопировали «три шестёрки» от кодов транспондеров по модель лихтера. («И наши голоса!») Они даже груз повторили. Таинственный двойник вёз такую же акву.

Так вот куда делись все контейнеры на Янсин!

Они, сволочи, всегда были на шаг впереди.

Но явно не рассчитали своих сил. И вот теперь их закипающий вне опрессованного объёма груз через разгерметизированный прочный корпус принялся фонтаном бить наружу, формируя на поверхности повреждённого рудовоза быстро твердеющую снежную оболочку.

Если присмотреться, уже и ближайшие борта кораблей и швартовых узлов начали стремительно светлеть от долетевших брызг.

Это добро будет теперь годами возгоняться в низком вакууме, прежде чем всё это окончательно сумеют расчистить.

Да уж, неслабый сюрприз таинственные космаческие пираты устроили «Тсурифе-6».

Погодите, внезапно задумался посланник.

А если в этом и состоял изначальный план?

Сколько разнообразных усилий в последнее время, должно быть, предпринималось с разных сторон, чтобы «Тсурифа-6» не сумела стать полноценным свободным портом и тем более не потащила за собой других?

Как минимум Адмиралтейство наверняка спит и видит, как бы вернуть мятежную станцию под своё командование, подобная аварийная ситуация им точно на руку. На Афинах будут радостно потирать свои потные пятизвёздные ладошки, как только декогеренция позволит расшифровать первые сообщения о случившемся.

Черти космачьи, одёрнул себя Чжан Фэнань, не о том думаешь. Кого при этом назначат крайним? Посланник Янсин не сумел доставить банальный груз воды, не устроив на станции бедствие космического масштаба! Как вообще можно иметь дело с «Янгуан» после такого?

— Советник Е, вы меня слышите?

— Я к вашим услугам, посланник!

— Скажите этим дуболомам, чтобы срочно высылали на борт аварийного лихтера спасательные катера, пока рубку окончательно не приморозило.

— Посланник, экипаж вне опасности, система жизнеобеспечения не пострадала, запасов у них с избытком, достанут, как закончат основные спасательные работы.

— Советник, вы не поняли. Немедленно сообщите им, что на борту у аварийного лихтера — наши неопознанные двойники, и необходимо их срочно доставить на станцию для проведения расследования. Я подозреваю, что эта авария нарочно подстроена. Это была осознанная диверсия, советник, так и передайте на «Тсурифу», слово в слово!

Повисла недолгая пауза.

— Принял к исполнению.


Оператор третьего ранга Рауль Кабесинья-третий завис, растопыря конечности, в седловине гравитационного кармана. Само упражнение было ему не в новинку — сколько раз, получая на аттестационной комиссии очередной грейд, он вот так же играючи балансировал среди искривлений пространства. Только на этот раз под его управлением находились не гигатонны сухой массы и не петаватты фидеров силовых установок, а банальные пятьдесят с чем-то килограмм тщедушной плоти и жалкие килограмм-силы, этой самой плоти присущие.

Да, этим инструментарием тоже приходилось овладевать, причём овладевать в совершенстве, если, конечно, ты не надумал проломить себе немедленно череп или сломать ноги-руки о ближайшую переборку.

Космическое пространство в рамках крошечных жилых объёмов, отделённых порой от вечной ледяной ночи лишь парой десятков сантиметров армопласта, на поверку выглядело куда более зыбким и опасным лабиринтом, чем яростные недра топологического пространства или плазменные короны горячих звёзд. Там царила точность. Пространство и время самым строгим образом подчинялось математике топологических симметрий, уравнениям состояния и лагранжианам действия, тут же каждую секунду можно было ожидать подвоха даже не от тех миллиардов сложнейших приборов, что поддерживали вокруг тебя условия, совместимые с жизнью, но от примитивной остроты собственных реакций биологической, мать её, природы.

Кабесинья-третий предпочитал с последней дела не иметь вовсе. Его царство прежде было надёжно укрыто в ареале обитания надёжных машин и могучих энергий. С самого появления на свет его, «тинка», готовили к тому, чтобы он как можно реже вспоминал о том, что базово мы все суть плоды адаптации миллиардов поколений склизких бессмысленных комочков плоти. Они, консервы, в точности согласно названию, рождались и всю свою жизнь проводили в недрах жестяных банок — биологических саркофагов, подключённых к агрегатам жизнеобеспечения, но самое главное — к внешним сигнальными системам, взаимодействующим с адаптированным неокортексом «тинка» через искусственные синаптические фидеры и имплантированные кортикальные мосты, функционирующие на скоростях передачи сигнала, недоступных никаким завязанным на медлительную белковую химию нейромедиаторов естественным нейронным сетям.

Так сложнейшее естественное устройство в этом уголке Вселенной — человеческий мозг — само становилось центром принятия решения для бездушных машин, одновременно фактически лишаясь своего главного недостатка. Собственной природы.

Операторы космических крепостей, контроллеры додекаэдра Цепи, навигаторы боевых крафтов Адмиралтейства, погонщики квантовых суперкомпьютеров Семи Миров, да даже и обычные «консервы», из которых уже к началу Века Вне почти полностью состоял рядовой и командный состав террианского флота, все они привычно жили в отвлечённых мирах математических абстракций, бороздя не столько просторы реального — мёртвого, холодного и смертельно опасного космоса, сколько его вполне комфортную, удобную и вполне обжитую упрощённую модель.

Никогда, ни под каким соусом и ни за какие коврижки его не покидая.

Стоило «тинку» задуматься о возврате к истинной, физической реальности, как его тотчас накрывало нечто вроде клаустрофобной паники. Покинуть бесконечный мир гравитационных волн, колеблющих ядовито-прекрасный дип, и злокозненной шевелёнки, готовой обрушиться на субсвет зловещими эхо-импульсами, но ради чего? Ради утлого мирка так называемой «физики», где тебе суждено провести всю свою недолгую жизнь, дыша одним затхлым воздухом со своими товарищами по несчастью, питаясь собственными переработанными на биологической фабрике выделениями и запивая переработанной же мочой?

Оставаясь в собственной консервной банке, «тинк» поддерживал в себе жизнь готовыми растворами, заранее обогащёнными необходимыми для жизни газами и никогда не прикасался к себе подобным даже в мыслях, общаясь с ними через дип-линки («дик-пинки», шутили операторы) и вокорры. Для особых случаев существовали виртуальные приёмные и даже самоходные бипедальные дроиды, удачно заменявшие жаждущей физического общения консерве собственное искорёженное, покалеченное, замурованное в саркофаг тело. Не тело даже, а скорее упрощённый биологический носитель разума. Острого, надменного, узкозаточенного под конкретные задачи и бесстрашного в своей практической бессмертности.

Рауль Кабесинья-третий отчётливо осознавал гибель своих двух первых носителей и был совершенно готов продолжить эту цепочку, если придётся. Это мичман Златович с печально знаменитых «трёх шестёрок», в теории, должен был мучиться чёрными космачьими ночами при воспоминаниях о том, как дежурный оператор Кабесинья-второй погиб в факеле тягачей лихтер-рудовоза, спасая его, мичмана Златовича, буйную головушку. Кабесинье-третьему от того было ни жарко, ни холодно. Он снова был в строю. Точнее, не был.

Трёпаное упражнение ему никак не давалось.

А всё его новое растреклятое биологическое тело.

Зачем только он согласился на всё это.

Нелепость! Чистая нелепость!

Променять остроту контроля за каждым атомом в пределах его досягаемости на мегаметры вокруг, получив взамест жалкое, трясущееся, никак не желающее чётко отвечать на его приказы, никак не желающее служить студенистое нечто.

Но упражнение есть упражнение, только выполняя их одно за другим ему удастся вернуть себе видимость власти хотя бы над самим собой, что уж говорить об окружающей действительности.

Рауль Кабесинья-третий постарался, как ему советовал тренер, держать трим — в седловине даже от слишком глубокого дыхания тебя начинало телепать туда-сюда — но перед этим надлежало расслабить непослушные, норовящие сжаться тугими узлами спазмированных мышц конечности, успокоить сердцебиение, затем вот так, расслабленно, легко, словно играючи, щёлкнуть контрольными кольцами, прочувствовав каждое ответное дуновение ветерка в узле треклятой седловины.

А теперь раскрыть глаза навстречу космосу и воспарить, подобно несуразной птице, прочувствовав каждое натянутое до предела сухожилие, каждый вывернутый под нелепым углом сустав, каждый вставший дыбом волосок на цыплячьей коже.

И всё равно у него не выходило.

Только Кабесинья-третий ощутил достижение вожделенного баланса, динамической потенциальной ямы, как его тут же опять куда-то поволокло, потащило, закрутило и ударило больно плечом о переборку.

Уф!

— Всё балуешься?

Риоха всегда появлялся без приглашения.

Потирая ушибленную при падении руку, Кабесинья-третий старался в его сторону даже не оборачиваться. Как ни в чём ни бывало он поднялся, повертел, разогревая связки травмированной плечевой сумки, руками, пару раз присел-встал и лишь после соизволил обернуться.

Интересно, как давно Риоха за ним наблюдает. В отличие от несчастного обладателя непослушного тела, старый товарищ так и остался всё тем же «тинком» из прошлой жизни, а значит, мог запросто подглядывать за Раулем часами, и хрен заметишь.

— Приходится.

Главное не выдать себя кислой миной. Спецы с его опытом предпочитают не выдавать своих эмоций. Для оператора лишняя эмоциональность — потенциальная беда для станции. Даже теперь, проснувшись вне саркофага, Кабесинья-третий продолжал оставаться верным долгу.

— Да не торопись, времени ещё навалом. Приспособишься.

— Ты прекрасно знаешь, что я бы предпочёл поскорее вернуться в строй.

Риоха промолчал. Впрочем, они оба понимали, что в нынешнем его виде шансы у Рауля вернуться в строй были не выше, чем… чем что, в голову никак не приходило. Чем у мичмана Златовича без аномалий добраться до гальюна после попойки?

— Быстрее так быстрее, дело твоё.

— Только не повторяй мне эту мантру, что если бы меня не достали из банки, я бы так до сих пор и лежал в криокамере снулой рыбкой. Жизнь лучше, чем не-жизнь, ага.

Нет большей гадости, чем попрекать коллегу его же собственной биологической смертью.

— А я не повторяю, — хмыкнул в ответ Риоха, — мне одного раза было достаточно. Но ты же видел расписание шлюзований. Мы с Мартинесом и вдвоём за глаза справляемся. Работы нет, все сменные бригады отправлены в криосон после того скандала. Ещё не хватало мне, чтобы операторы за лид-контроль подрались. Не в мою смену!

— Можно подумать, в таком виде я вам полезнее.

Кабесинья-третий сделал широкий жест, проводя вдоль себя ребром ладони, как бы сканируя своё затянутое в бандажи тело или же предъявляя его к опознанию.

Но Риоху этим нехитрым риторическим приёмом было не пронять.

— Моё дело простое. Приказ был выделить опытного оператора для проведения переговоров. Опытнее тебя никого не было. Уж извини, что я тебя настолько ценю как профессионала.

Кабесинья-третий в ответ на тяжеловесную похвалу лишь желчно усмехнулся.

— Ну спасибо на добром слове, кушайте теперь, не обляпайтесь.

Но Риоха уже посерьёзнел.

— Зря ты так к этому относишься. На кону этих переговоров — судьба нашей станции, и не только её. Это серьёзная работа и просьба отнестись к ней соответственно.

— Есть, сорр, — устало махнул рукой Кабесинья-третий. — Только я всё равно не понимаю, в чём суть моего сидения на этих собраниях. С тем же успехом ты там мог бы присутствовать, благо сам же говоришь, что работы толком нет.

Виртуальный образ Риохи тут же приободрился, водружая ногу на ногу и принимаясь рассуждать.

— Сразу видно, что ты социальную психологию сдавал «на отвяжись». Люди существа стайные. Им важен тесный зрительный контакт, они во многом принимают решения исходя не из формальной логики или прямых интересов, но как результат некоей групповой динамики. Потому никакие переговоры не бывают успешны без встреч лицом к лицу.

— Как, интересно, они привлекли к подобным встречам контр-адмирала Финнеана? Он же, как и почти все вояки, тоже консерва.

Тут Риоха почему-то во всё горло хохотнул, как от хорошей шутки.

— Вот и посмотришь. Да ты не волнуйся, ничего там особенного не планируется. Посидите, языками почешете. И лично тебе я бы советовал при этом помалкивать, — внезапно забеспокоился оператор.

— Да уж как-нибудь помолчу. А кто там, кроме нас двоих, будет присутствовать?

— Это как раз самое интересное. Два барристера журидикатуры Тетиса, по представителю от прочих Семи Миров, возможно, кто-нибудь от Большой Дюжины, большинство я ещё в глаза не видел, но это всё не страшно, главное — кто прибыл со стороны так сказать оппонентов.

На этом месте оба сделали кислые мины.

— Не самолично ли адмирал Таугвальдер пожаловал, часом?

— Не всё так плохо. Железную Сидушку, на наше счастье, им хватило ума держать от переговоров подальше. Он будет присутствовать удалённо. Но случаются гости и поинтереснее.

Интереснее вояки, чуть было не открывшего огонь в ЗВ «Тсурифы-6». Как много Кабесинья-третий всего проспал.

— Куда уж интереснее.

— Как тебе такой вариант — эффектор на борту нашей станции?

Рауль чуть не поперхнулся.

— Что ж не лично Соратник? Или кто там, Хранитель?

— Ты зря сомневаешься. Сутки назад по бортовому времени прибыл. Точнее, прибыла́ — с ударением уточнил Риоха, — на «Лебеде» Воина.

— И он тоже решил почтить нас своим вниманием? Я так понимаю, что Конклав — тоже вполне себе участник конфликта.

— Ну, ты не поверишь, но Адмиралтейство тут же попросило Воина незамедлительно станцию покинуть. Именно потому что он — самая что ни на есть спорная сторона переговоров. В итоге «Лебедь», так сказать, доставил пассажирку и тотчас покинул субсвет.

— Спасибо и на этом.

Интересные дела творятся.

— Я одного не пойму, — Кабесинья-третий исподлобья следил за руками призрака, аккуратно сложенными у того на коленях, — как вы вообще довели до такого?

— До какого? — даже не дрогнул. У операторов существовала почти неизживаемая, почти спазматическая реакция в кризисные моменты. В случае непосредственной опасности станции они тотчас переходили в форсированный режим одним щелчком контрольных колец. Не таких, как сейчас блестели на фалангах Рауля, но даже виртуальные кольца инстинктивно стучали друг о друга в особом, легко узнаваемом ритме. Но ничего подобного сейчас не происходило.

Как будто Риоха вовсе не относил ту ситуацию к числу угрожающих.

— Ты понимаешь, о чём я. «Тсурифа-6» оказалась в эпицентре самого настоящего мятежа. Случилось то, о чём никто даже помыслить не мог. Так как вы вообще довели до такого?

Риоха лишь чуть кривовато усмехнулся в ответ.

— Ты так говоришь, будто я принимал в происходящем какое-то активное участие.

— Не юли. Ты не только принимал участие, но и стал в результате ключевым игроком во всём этом бардаке.

— Это каким же образом?

Глядите, ему и правда любопытно.

— Именно ты под угрозой лишения аккредитации на всех станциях Сектора заставил Таугвальдера захлопнуть орудийные порты.

— Допустим. Ты бы поступил иначе?

— Я не знаю, как бы я поступил. Я к тому времени прочно застрял между жизнью и смертью, продолжая своё существование исключительно в виде собственного бэкапа, тебе это тоже не впервой, Риоха-пятый, — добавил Кабесинья-третий с нажимом, — но для меня всё случившееся остаётся одной большой загадкой ровно с момента моего нештатного пробуждения вот в этом глупом теле.

С этими словами он снова выразительно сделал жест ладонью.

— И опять я слышу какой-то невысказанный упрёк, с которым я не согласен.

Риоха разом сделался собран и твёрд. Шутки кончились.

— Ты исполнил свой долг в прошлой жизни. Ты вернулся в следующей также с целью исполнения своего долга. Для которого ты и появился на свет в ретортах Эру. Тут мы с тобой одинаковы. И когда настал момент мне принимать решение, для принятия которого, к слову, мне и были даны полномочия как дежурному оператору «Тсурифы-6», я не стал мешкать и необходимое решение принял.

— Тем самым подставив станцию по удар и сделав её ещё одной стороной конфликта.

— Неправда. Стороной конфликта она стала в тот момент, когда из дипа на нас начал проецироваться импактный дождь обломков Лидийского крыла.

— Так что, ты тоже считаешь, что во всём виноват Финнеан?

— Я этого не говорил. А вот тот, кто отправил его флот за Ворота Танно, должен мне несколько ответов на вопросы. Жаль только, что улетел.

Любопытно. Судя по его базовой моторике, только в этот момент диалога Риоха начал испытывать искренние эмоции. Всё, что говорилось ранее, было лишь словесной мишурой.

— То есть ты во всём винишь Воина?

— Неважно. Главное, чтобы истинный виновный всего случившегося всё-таки нашёлся.

— А, так это всё-таки не переговоры, а тот самый, упорно отрицаемый тобой трибунал?

— Ни в коем случае. Но лично я буду тщательно следить за всем, что на этих ваших заседаниях будет произноситься и подразумеваться.

Ничего, и кроме него найдутся… наблюдательные. Те насупленные парни с Тетиса выглядели весьма решительно. И глобулы их уж точно не упустят ни слова. А вот ты, брат-оператор, что-то не договариваешь.

— Звучит не так, будто тебе просто нечем заняться. Я бы даже сказал, что ты уже решил для себя, что и где искать.

— Скажи прямо, ты думаешь, что я от тебя что-то скрываю?

— Ну почему же, — Кабесинья-третий потратил пару секунд, подбирая слова, — мне кажется, что ты можешь вполне не нарочно упускать нечто важное. Нечто такое, что представляется тебе само собой разумеющимся, но мне оно при этом попросту не известно. Что-то из того, что случилось между моей физической смертью и моим же преждевременным возвращением три года спустя.

Риоха вполне достоверно затряс в ответ головой, изображая недоумение.

— Что бы это могло быть, такого, что не отображалось бы в общедоступных базах и требовало непременного получения каких-либо сведений от меня лично и никак иначе? Потому что только так бы я мог это всё, хм, так упорно упускать.

— Например, ты мне так и не объяснил, что Лидийское крыло вообще делало за Воротами Танно.

Риоха в ответ лишь сделал большие глаза.

— Но я тебе рассказывал и про триангуляцию, и о пропавшей группе доктора Ламарка.

Подождал, вздохнул и пошёл с самого начала.

— Всё собственно и началось с того, что от них пришёл маяк с координатами. Тут все словно с ума посходили. Четыре ПЛК контр-адмирала Финнеана врубают прожиг, за ними в погоню бросается флот адмирала Таугвальдера, между ними мечется «Лебедь» Воина, начинается полная неразбериха, наша станция остаётся без энергии — первторанги же все ушли, бакены Цепи это всё едва пропускают обратно, в субсвет вместо походного ордера валится каша из импактной шрапнели и уцелевших крафтов, мы с ребятами едва выстраиваем в пределах ЗВ хоть какой-то порядок, и тут возвращается эта самая четвёрка во главе с «Тимберли Хаунтед» контр-адмирала Финнеана, в конце концов, пересмотри ещё раз записи, всё же задокументировано!

Риоха, произнося эту тираду, начал постепенно распаляться.

— И ты прав, я до сих пор не знаю, что на самом деле у них там стряслось, ни Финнеан, ни тем более Таугвальдер мне не докладывают, но это не потому, что я что-то скрываю!

— Вот опять ты за своё. Я не утверждал, что ты что-то скрываешь. Но мне со стороны всё-таки виднее. Вы все находились внутри, вы наблюдали этот дурацкий мятеж в развитии. И потому вы не говорите о главном.

— О чём же?

— О том, что послужило спусковым крючком конфликта.

— Триангуляция?

— Да. Я же застал начало истории. Все, на каждом стендапе перед началом дежурства, только и говорили о фокусе. Мол, в нём главная загадка бытия, стоит нам разобраться с этим фокусом, как будет решена и проблема угрозы, и мы всё-таки сможем покинуть Барьер, окончательно разобраться с врагом, а Цепь станет не нужна.

— Ну, да, было такое.

— И вся эта триангуляция именно потому и была так важна, потому, как я понял, контр-адмирал Финнеан и отправил смертничков майора Томлина с группой доктора Ламарка, потому же и решил во что бы то ни стало, даже нарушив прямой приказ адмирала Таугвальдера и хуже того — Воина, во что бы то ни стало их вернуть со свежей информацией с места. Я ничего не упускаю?

— Ну.

— Фидеры гну. Почему все забыли про фокус?

— Так группа Ламарка и не вернулась. И Финнеан к ним не пробился. И даже разведсаб, триангулировавший в итоге фокус, больше не подавал никаких признаков жизни.

— И никого это не беспокоит? Ну там, Адмиралтейство, Квантум, Порто-Ново, всех прочих?

Риоха в ответ призадумался, попутно листая какие-то датасеты.

— Как я понял, этот квадрант Цепи был блокирован до того, как нейтринная буря по ту сторону Барьера успокоится.

— И переговоры у нас на борту к этой блокаде никакого отношения не имеют?

— Судя по всему, нет.

— И никого не беспокоит, что прошло уже три стандартных года, и пора бы уже хоть немного в этом вопросе пошевелиться?

Риоха пожал в ответ плечами.

— Я не знаю. Чего ты от меня хочешь?

— Да ничего, это же ты сюда явился, мне нотации читать, мол, не торопись, успеешь ещё в форму прийти. Или это не ты был.

— Ладно, уговорил, не буду я тебя больше стараться поддерживать. Раз ты такой подозрительный у нас стал. Только вот что я тебе скажу. Пока ты тут ищешь у меня в речах проговорки и недомолвки, я бы на твоём месте лучше поразмыслил над тем, почему всё-таки именно тебя выделили из всех операторов станции в качестве переговорщика.

— Потому что я один в тот момент болтался в морге бесполезным куском плоти, а у остальных была работа?

— Вовсе нет. Потому что ты всегда был из нашей команды самым социализированным. Ты и погиб-то почему? Спасал экипаж рудовоза. Кому в той горячке было до них дело? Тебе. Ну так прекращай ныть, что тебя из канистры будто бы достали против твоей воли. Всё не так, и ты прекрасно это знаешь. Работа есть работа. Теперь — вот такая.

Ну спасибо, будто он не в курсе.

Только ты, Риоха, разговор в сторону-то не уводи.

И тогда Кабесинья-третий достал свой главный козырь.

— Допустим, у меня паранойя. Согласись, в моём положении это не самое страшное, что бывает на свете. Могу себе позволить. В конце концов, к управлению станцией меня всё равно теперь и на пушечный выстрел не подпустят, по крайней мере без глубокого перепрофилирования аугментации и повторного подтверждения грейда. И не спорь, все эти упражнения, что мне тут напрописали коновалы, — это всё полная ерунда. Допустим даже, что меня разбудили для единственной цели — вести эти странные переговоры, которые уже три года идут без меня и, судя по всему, ещё лет сто будут идти после.

— Но?

— Не надо, не торопи меня. Так вот, допустим, нет никакого подвоха, вот только один вопрос, почему именно сейчас?

— Ну, я же объяснял, прибытие новых делегаций, эффектор, смена формата. Возникло предложение расширить присутствие на переговорах представительства самой станции.

— Возникло предложение? Так-таки само собой и возникло?

— Ну, не совсем само собой.

Да, вот оно, Рауль всё-таки попал в точку.

— Не томи.

Даже через дип-линк визуализации было заметно, как Риоха мается. Ох как не хочет он говорить. Так что там, ничего никто ни от кого не скрывает?

— Пожалуй, лучше тебе всё увидеть собственными глазами.

С этими словами Риоха свернул голограмму, оставив только повисший в воздухе указатель.

Тот настойчиво елозил у центральной оси станции, где обыкновенно располагались гейты центральных транспортных систем.

С этим гражданским способом физического перемещения Кабесинья-третий всё никак не мог смириться. В критических ситуациях операторы зачастую физически перемещали свои саркофаги от башни к башне с целью минимизации запаздывания сигнала, однако использовать для этого обычные грузопассажирские капсулы магнитных тоннелей ему до сих пор казалось чем-то отдельно неприятным. Как будто его нарочно тыкали каждый раз носом — теперь ты не один из нас. Ты никакой не оператор, ты обыкновенный бесполезный пакс.

Что же такое увидеть «собственными глазами» требовалось нынче от опального оператора, для чего приходилось в очередной раз переступать через собственную гордость?

И за что ему, собственно, все эти мучения?

Кабесинья-третий со скорбной миной шагнул в раскрывшиеся перед ним створки транспортной капсулы, чтобы тут же едва не влететь лбом в ребро переборки. Падлючая гравитация продолжала играть с ним свои злые шутки. Несмотря на все старания и упражнения, он никак не мог наловчиться вовремя реагировать на рывки уходящей из-под ног палубы.

Наверняка его судорожно вцепившиеся в поручень пальцы сейчас безумно смешили Риоху.

Кабесинья-третий злобно обернулся на превратившуюся в двусмысленное многоточие стрелку указателя. Ну ничего, мы ещё как-нибудь сочтёмся, дорогой товарищ.

Товарищу, впрочем, хватало ума помалкивать.

Так, а куда, собственно, это мы теперь направляемся?

Куцая, пусть и далеко не гражданская аугментация, задумавшись, подсказала интересное. Двигались они к внешним секторам ядра станции, где на границе между госпитальными и квартирмейстерскими отсеками располагалась самая странная ввиду своей почти бессмысленной в реальных условиях секция «Тсурифы-6». Они двигались в сторону гауптвахты.

Там в былые времена проводили ночь перепившие на камбузе палёного космачьего самогона навигаторы гражданских каргошипов, а также временно размещались списанные на гражданку «естественники» из экипажей разведсабов и прочей военной мелочи, отчего-то не совместимой с размещением на борту стандартных саркофагов.

«Консервы» сюда не смогли бы угодить, даже если бы очень постарались. Этих просто погружали в штатный криосон до полного списания или перевода в небоевые службы по итогам надлежащего расследования. Сказать по правде, Кабесинья-третий вообще с трудом помнил о самом существовании гауптвахты на собственной станции.

Интересно, а не станет ли он вот прямо сейчас одним из постояльцев этой утлой обители, не занятой, наверняка, по нынешним унылым временам, вообще никем. А что, возьми Риоха и запри его здесь за лишние вопросы, кто вообще за него впишется, чтобы отсюда его вызволять?

Рауль затравленно оглянулся на заевшее многоточие. И оно тут же вновь молча обратилось стрелкой.

Створки люка разошлись, недвусмысленно прогоняя своего единственного пассажира из капсулы.

Ничего, мы ещё прорвёмся. В конце концов, Кабесинья-третий до сих пор оставался полноправным оператором этой станции со всеми необходимыми регалиями. Вот только реальные права у него, пожалуй, были теперь не больше, чем у любого из прежних посетителей этого скорбного заведения.

Не больше, не к ночи будет помянут, чем у пьяного мичмана Златовича.

— Нам сюда.

Стрелка указателя снова рванула вперёд.

Итак, что у нас тут.

Две соседних камеры, запертые, но не подписанные, как будто заключённые в них люди не заслужили даже хамовато-анонимного «Джон Доу». Интересно, что будет, если рядом запереть ещё и Рауля? Камеры поди изолированы от внешней связи.

Новый панический приступ удалось погасить не сразу.

— Мы чего-то ждём?

— Погоди, я раздам тебе права, это оказалось не так просто. Готово, лови.

Стенки камер тут же сделались полупрозрачными, открывая Раулю вид на то, что творилось внутри.

И чего?

Внутри самым банальным образом пребывали по одной особи самой гражданской наружности. В одинаковых оранжевых арестантских робах. Одинаково лохматые и небритые. С одинаковыми иссиня-зелёными следами от чьих-то кулаков, что симметрично расплывались у них вдоль левой скулы.

Впрочем, эта одинаковость распространялась на обоих индивидов не только в стиле одежды или по характеру полученных травм.

Перед Раулем Кабесиньей-третьим сидели на голых арестантских нарах два полных близнеца.

И они при всём этом были ему чем-то неуловимо знакомы. Как будто он их уже где-то видел.

Но кроме собратьев-тинков, полных близнецов среди былых знакомств за Раулем не водилось, можно было и не вспоминать. Нет, этого человека он если и видел раньше, то в единственном экземпляре и, разумеется, не во плоти.

И тут до него дошло, кто перед ним.

Сам Рауль дорого дал бы в тот момент, чтобы вновь лишиться мимических мышц. Их, как и всю прочую органику, не входящую в перечень необходимых для поддержания полноценной жизнедеятельности «тинка» тканей, как правило заранее, задолго до помещения носителя в саркофаг, иссекали ради минимизации возникновения возможных злокачественных аномалий. Трёпаная мимика палила его сейчас перед любым наблюдателем почище всякой старомодной ерунды вроде анекдотического «детектора лжи». По сути, сейчас он стоял перед Риохой открытой книгой — бери-читай — и глупо хлопал глазами, пытаясь сообразить, что происходит.

— Каким образом он… точнее, они тут оказались?

— Ты не поверишь, но мы у тебя и хотели спросить.

Риоха материализовался вновь, но на этот раз выглядел не развязным визитёром, а скорее строгим инспектором. Его образ в чёрном старинном сюртуке и с куцым завитым париком на макушке больше подходил тем самым барристерам Тетиса при исполнении. Кабесинья-третий, и без того растерянный, окончательно потерял опору, борясь с ощущением, будто сама реальность разом валится у него из-под ног.

Всё происходящее выглядело каким-то сомнительным аттракционом, дурной шуткой, несмешным анекдотом. Заходит мичман Златович в бар.

А оператор станции «Тсурифа-6» ему и говорит.

Да, перед Раулем кочумал на гауптвахте собственной персоной его собственный убийца. Ненарочный, и не его, а предыдущего носителя, но тем не менее. Это вызывало в нём неожиданно сложные и донельзя бурные эмоции.

— «Три шестёрки» здесь, да?

— Ровно шестьдесят вахт, как пришвартованы. И как всегда не без приключений. Ты бы знал, какой бардак они сумели устроить одним своим появлением.

Дурной анекдот, как и было сказано.

— Как всегда, ничего не меняется. Надо им вовсе заход в ЗВ запретить.

— Думаешь, поможет?

И тут до Кабесиньи-третьего, наконец, дошла вся степень нелепости происходящего.

— Но который из них мичман Златович? Я не помню, чтобы их в прошлый раз было двое. Или это мой бэкап врёт?

— Никак нет, — Риоха продолжал наблюдать за ним сквозь прищур, как бы оценивая каждое его ответное слово.

— Тогда как они… погоди. Сколько лихтер-рудовозов «Тэ шесть сотен три» сейчас пришвартовано к станции?

— Мог бы и сам удостовериться, прав у тебя хватает. Два, ровным счётом два.

Любопытно.

— Это какая-то техническая ошибка.

— Мы с Мартинесом тоже сперва так и решили, когда заметили странно ведущий себя в канале подхода рудовоз. Потом даже узнали твоих старых знакомых и немедленно перехватили от греха контроль над этой ржавой колошей.

— Сразу надо было так сделать, — проворчал Кабесинья-третий. — Но дайте я угадаю, не помогло?

Риоха кивнул.

— Именно. Стало только хуже. Корабль стремительно терял управление, реагировал неадекватно, телеметрия вообще шла вразнос, в итоге чуть не разворотил нам направляющие, прямо как в тот раз.

Да. Прямо как в тот раз.

Шутка. Это какая-то дурацкая шутка.

— Но вы же справились?

— Нет, мы нет. Пришёл на помощь экипаж «трёх шестёрок».

— Только не говорите, что мичман Златович оказался в кои-то веки в рубке собственного корабля не бесполезным балластом.

— Тут ты не прав. Он вообще-то настоящий герой. Когда крыло Финнеана беспорядочно прорывалось обратно от Ворот Танно, он сумел прикрыть боди-блоком каргокрафт «Принсепс» от разлёта импактных осколков.

Кабесинья-третий исподлобья поглядел на помятые лица мичманов. Вы ещё медаль им выдайте. Обоим.

— Допустим. И в чём же было дело, в итоге?

— Ты не поверишь, но нам от самой границы ЗВ пришло сообщение по аварийному каналу, стали разбираться, оказалось, с нами говорил экипаж того самого нештатного двойника «трёх шестёрок». Вся аварийная ситуация случилась исключительно по нашей вине, мы с Мартинесом не сообразили, что идёт интерференция двух сигналов.

— Опять аварийные транспондеры?

— Да нет, дело оказалось сложнее, как видишь, к нам в доки в итоге попала пара абсолютно идентичных кораблей. Со всеми потрохами, начиная с транспондерных кодов и навигационного софта и заканчивая экипажем, пассажирами и грузом.

Бредятина какая.

— Как такое может быть?

— Вот ты мне и скажи. Ты единственный из всех, присутствующих сейчас на станции, кто общался с мичманом Златовичем до всей этой ерунды.

Какое интересное определение.

— Ну, я общался только с одним из этих мичманов Златовичей. Да и то, если ты заметил, крайне недолго.

— А вот они, ты не поверишь, в один голос твердят, что никому здесь не верят и готовы общаться только с тобой.

Кабесинья-третий не мог не съязвить в ответ.

— В особенности друг другу, да?

— Как ты догадался?

— Да уж не требуется тут особых догадок. Это же они банально подрались, прежде чем сюда угодить?

— Склоняю голову перед твоей прозорливостью.

Риоха и правда делано поклонился.

Стоп. Погодите.

Острый приступ ярости застал Кабесинью-третьего врасплох. Он даже не подозревал, что способен испытывать столь острые эмоции. На долгих две минуты его накрыло такой чёрной волной, что его сознание почти отключилось. Осталась лишь базовая моторика — сжатые до скрипа зубы и побелевшие от усилия кулаки.

Уф. Вроде бы отпустило.

— Так вот почему вы меня разбудили… вот в этом виде?

— Да. Мы с Мартинесом посчитали, что ты единственный из нас, кто сможет в этом всём разобраться. И да, оба они несказанно обрадовались, когда узнали, что ты оказался жив.

Да уж, «оказался». Привезли его домой, оказался он живой. Смешно.

— Я одного не пойму. Это же, я не знаю, такие же «тинки», как и мы. Значит, просто запросите банки Эру, откуда ещё такое может прилететь?

— За три года никакие биоинженеры Семи Миров не способны с нуля собрать полноценного носителя. Ни с бэкапом в наличии, ни тем более без. И тебе это прекрасно известно. Они должны, они обязаны быть старше.

— Хорошо, значит, готовую память записали на готовые болванки. Опять же, зовите спецов с Эру, они вам всё скажут.

— Мы и вызвали. Но если тут замешан кто-то из них, что им мешает банально соврать?

Ну, приехали.

— Ладно. Я понял. Мы в тупике. И тупике давно и тщательно спланированном, — неожиданно для себя Рауль почувствовал, что больше не злится. — Чем я могу помочь расследованию?

— Ты не поверишь, но тебе предстоит общаться с этими двоими и их экипажами.

Вот же черти космачьи, так и знал, что тут будет какой-то ещё подвох.

Двери обеих камер послушно разомкнули замки и тут же распахнулись.

— Во дела, они и правда тебя оживили!

Голосили мичмана́, разумеется, хором.


ПЛК ходил ходуном.

Аварийную сигнализацию давно заглушили, в ней не было смысла.

«Тимберли Хаунтед», застрявшую у самого края топологической проекции, от любого неосторожного движения могло разорвать горизонтом событий, так что на фоне грозящей крафту неминуемой катастрофы с тем же успехом можно было пускать в общем канале бравурные марши, а не истерику сенсоров предельной нагрузки. Подобное сопровождение по крайней мере придавало бы сил измученным навигаторам.

Впрочем, и усталостный износ нервных центров экипажа был не главной проблемой контр-адмирала. Да, его флагшип был готов пойти на дно, но он был готов сделать это с честью и гордостью, поднятыми флагами и выстроенными во фрунт матросами вдоль бортов, все как есть в белоснежных бушлатах и бескозырках. Честь флагу а-атдать! Ура-а! В конце концов, их сюда отправили служить не ради мирной старости на тихих планетах вроде далёкого Имайна. Гибель в огневом контакте как цель, гибель в качестве подвига была и для контр-адмирала, и для его людей такой же естественной, даже желанной, как для многих других домашний уют или успех в карьере.

Смерти тут никто не боялся, тем более что большинство экипажа составляли отнюдь не естественники. Консервы с бэкапом, оставшимся в ближайшем порту, при любом исходе ничего значимого не теряли. Космос расправлялся с тобой мгновенно и безболезненно, а даже если застрянешь в итоге посреди субсвета в холодеющей железке, всегда можно прервать эту историю исполнением пары простых команд.

Лишь бы всё было не зря.

Бессмысленно растраченная жизнь, годы, впустую проведённые в саркофаге — вот что пугало любого вояку. И был он при этом контр-адмиралом или рядовым «тинком» в десантном боте — уже не столь важно. Лидийское крыло каждым прожигом пыталось доказать самому себе, Адмиралтейству, всему остальному человечеству, что всё — не зря. Потому и бросалось в самые отчаянные авантюры с головой, потому и жалело лишь о том, что врага сумели разбить предыдущие поколения вояк, им же досталось вот это — продолжать биться разбитой в кровь башкой о твердокаменный полог субсвета.

Человечество в Галактику-то вышло таким же образом — сжав зубы и яростно выгрызая себе каждую пядь доступного пространства.

С одним лишь отличием. Раньше они бились о горизонт событий со стороны «физики», теперь же, вырвав чуть ли не через силу у спасителей-летящих вожделенную технологию активного проецирования, приходилось, сделав шаг вперёд, штурмовать уже новую нежданную преграду.

Собственный Барьер.

Тот самый Барьер, что был возведён некогда для безопасности и удобства космических полётов. Забудем про кошмары затяжных пассивных прыжков, когда каждый цикл разморозки устраивал экипажу неизбежную децимацию, не считаясь с рангами и званиями. Оттуда и пошла практика бэкапов. Век Вне почти не оставил выживших на борту отправленных к звёздам ковчегов, будь то переделанный под грузопассажирские нужды бывший флагшип Ромула «Цагаанбат», до сих пор служащий кэрриером на внутренних рейсах, или же специально построенные для этой цели «Ганимед», «Эола» и остальные их систершипы, разлетевшиеся пять столетий назад по мирам будущего Фронтира в поисках безопасной гавани. Из тех, кто покидал Старую Терру, до цели добрались единицы. На поверхность пригодных для жизни суперземель ступали их дети и даже внуки. Или бэкапы их, детей и внуков.

А всё ради чего? Только лишь чтобы уже несколько поколений спустя обнаружить себя запертыми в незримой холодной тюрьме медлительного субсвета.

Хочешь перемещаться по Галактике быстро и с солнечными ветерком? Получи ответные эхо-импульсы в харю, мать твою канистру. Ну, или, как вариант, огонь штурмовых орудий осколков Железной армады, якобы давно и неоднократно уничтоженной треклятыми спасителями.

Обман. Всё сплошной обман.

Кто бы мог подумать, что космос может стать человеку темницей? Какие учёные-фантасты рассказали бы нам заранее, что скорость света — хуже всякой черепахи, которая убила философа Эсхила и которую не догнал герой Ахилл (не перепутайте). Медленная и неумолимая. И вот они снова идут на штурм природной крепости релятивистской причинности. Штурмуют изо всех сил, и всё никак не могут её преодолеть, пусть ещё вчера именно этот участок Скопления Плеяд ничем не отличался от любой другой пустоты на задворках Галактики.

Контр-адмирал и его вояки думали лишь о тактике проецирования и перегруженных фидерах. Это мозголомы пусть потом чешут в затылках, строя гипотезы и выводя на бумаге новые законы бытия. Лидийское крыло хмуро, стиснув несуществующие у большинства живых душ на его борту зубы отвоёвывало обратно субсвет так же методично, как их героические предки атаковали боевой ордер врага в Бойне Тысячелетия.

С одним лишь отличием.

Четвёрке первторангов не было суждено одолеть противника.

Истаивала энергия в накопителях. Гасли фидеры. Или же кто-то из навигаторов совершал ошибку, слишком близко подходя к огненной границе файервола. Так или иначе, это случалось снова. Индексы кораблей один за другим гасли в недрах гемисферы, гибла «Тимберли Хаунтед», сам же контр-адмирал погружался в темноту пустого инфоканала.

И начинал всё сначала.

Нужно было во что бы то ни стало отыскать способ. Он был. Контр-адмирал чувствовал, что способ есть.

— Контр-адмирал Финнеан, сорр!

Голос Сададзи доносился из такого зыбкого далёка, что казался ещё менее вещественным, чем окружающая симуляция.

Контр-адмирал механически открыл глаза, привыкая. Вокруг была всё та же спартанская обстановка личной каюты на одном из трёх квартирмейстерских уровней станции. В какой-то иной реальности она сошла бы за вполне комфортную тюрьму для мятежного адмирала, приговорённого к скорой прогулке по доске прямо из широкого иллюминатора собственной каюты. Казнь позорная, хуже всякого повешения. Ободранный о поросшие ракушками борта пульсирующий кровью из раскрытых ран, вопящий кусок мяса — вот что всплывало в клочьях багровой пены посредине кильватерной струи в паре десятков метров за кормой. На «Тсурифе-6» можно было легко устроить нечто подобное. Раскрыть клапан аварийного сброса на внешней переборке, и вот он уже летит, исходя закипающей слюной, через гребнистую решётку внешнего силового каркаса, теряя при каждом хаотичном столкновении по отрубаемой конечности. Умирать он тоже будет долго. Минуту, две, прежде чем окончательно потеряет сознание от гипоксии или кровоизлияния.

Если бы только нашёлся смельчак, который бы уже приговорил его, пятизвёздного контр-адмирала Молла Финнеана, к столь незавидной судьбе.

Таковых, впрочем, всё не находилось, и с этим — со своим мятежом, со своей неудачей — приходилось жить дальше.

Так, кажется, проморгался. Окружающая реальность больше не выглядела грубой подделкой, зрительная кора с каждым разом всё быстрее привыкала в прямом смысле верить собственным глазам.

— Слушаю.

Сададзи, кажется, явился к нему в каюту лично, в физическом, так сказать, теле, каждый раз чудесным образом умудряясь обходить все блокировки и уровни доступа. Заходил как к себе домой.

При этом Сададзи как обычно был чем-то недоволен.

— Доктора не велели вам так часто погружаться в симуляцию. Это вредно для восстановления нормальных функций зрительной коры.

— Оставьте ваши наставления для местных операторов, штаб-капитан, когда в следующий раз будете проводить ротацию дежурных первторангов. Тем более что молодцы на них плевали.

Сададзи в ответ поморщился. Это была правда. Дежурства не проходило, чтобы навигаторы крыла не сцепились с операторами станции. Каждый раз приходилось разнимать, причём с извинениями. Отношения вояк с приютившими их гражданскими до сих пор оставались для него той ещё головной болью.

— Симуляция, я так понимаю, в любом случае была безуспешная?

— С чего вы так решили?

— Иначе вы бы мне уже сообщили, контр-адмирал.

Резонно.

— Да, хотя и не без определённого прогресса. Я скину вам логи, просмотрите на досуге, мне показалось, что на финальной фазе проецирования у «Альвхейма» был всё-таки шанс проскочить.

— Обязательно взгляну.

Сададзи сказал это скорее из вежливости, и оба знали, почему. Да, симуляция всегда перестраховывалась, выкручивая причинность на максимум и не учитывая редкие сочетания случайных факторов. Однако какой бы нерабочей не была избранная тактика проецирования, масса конкретного первторанга всегда трактовалась в пользу увеличения шанса успешного завершения манёвра для кораблей более лёгкого класса. Строго говоря, ровно благодаря своим крошечным линейными размерам (и банальной эластичности прочного корпуса) разведсабы были способны на те чудеса, что они вытворяли на поверхности дипа.

Но в реальном прожиге разница в сухом тоннаже на тридцать или даже пятьдесят процентов давала преимущество ну в разы, но никак не на порядки. А все пройденные бессчётные симуляции — и это тоже знали оба — требовали минимум тридцатикратного запаса по прочности силовых каркасов для любых крафтов лямбда-класса. Их четыре первторанга, ушедшие тогда на прожиг поперёк приказа Воина, были слишком большими, слишком неповоротливыми и слишком медлительными, будто нарочно не успевая за всплесками взбесившейся шевелёнки. Их каждый раз банально плавило приливными силами. Сколько ни закачивай петаватт в шпангоуты, каждый метр линейных размеров в тахионный шторм давал вспышки температуры такой величины, что крафты буквально разлетались облаками перегретой короноплазмы ещё до начала обратного проецирования.

— Вы правильно скомандовали тогда обратный прожиг, контр-адмирал.

— Спасибо за поддержку, штаб-капитан, но оставьте свою вежливость при себе, я вас неоднократно об этом предупреждал.

Сададзи тут же отступил, как и всегда до этого. Глава навигаторов крыла, сколько контр-адмирал его помнил, всегда был таким. Никогда не перечил прямым приказам, но не забывал при каждом удобном случае вставить своё веское слово.

К чертям космачьим бы он катился со своими замечаниями! Впрочем, сам же небось тоже сутки напролёт прокручивает ту же самую симуляцию. Там, по ту сторону ставшего в одночасье непреодолимым файервола остались и его боевые товарищи. Майор Томлин был одного с Сададзи выпуска, консервы Томлина до сих пор приписаны к первому крафту майора Акэнобо — погибшему во время барража малому космо-крейсеру «Шаттрат», а сам контр-адмирал много лет водил знакомство и даже дружил с ворчливым стариком Тайреном. Все они были отправлены на прожиг навстречу верной гибели, не зная наверняка, чем всё закончится, и будет ли триангуляция успешной, и вообще будет ли их рейд хоть сколько-нибудь полезен. Но вот на что они рассчитывали точно — так это на то, что Лидийское крыло и его командир сделают всё, чтобы вернуть своих героев.

Но они сделали недостаточно.

Даже походя устроив этот дурацкий мятеж, они не справились.

Их остановило нечто, покуда неподвластное людям. Бледные поганки «глубинников», запершие субсвет своими неурочными детонациями в Скоплении Плеяд.

Эх, вот бы он решил сразу, что невозможно и точка. Или Сададзи со своими аналитиками твёрдо бы сказали — так, мол, и так, законы физики строги и неумолимы, для преодоления файервола в подобных условиях требуется такая-то энергия, а столько нет во всей Цепи, и дело даже не в технологиях, «Лебедь» и тот бы не сумел прорваться через подобную блокаду. Но нет же. Пока всё выглядело как выглядело, но математически достоверных доказательств никто ему так и не предоставил. Не видно решения, и всё тут. Но оно могло существовать. А значит, стоило попробовать снова.

Контрольные кольца контр-адмирала дёрнулись, но остановились на полпути, не издав вожделенного щелчка. Сададзи всё так же продолжал стоять над душой.

— Вы что-то хотели, штаб-капитан?

— Всё как обычно, вас вызывают в конференц-зал. Переговоры.

Ах, это. Контр-адмирал старался не морщиться. На его вкус, не о чем там было переговариваться. Он знал, что сделал. Они знали, что он знал, что сделал. Если бы не удивительно слаженная позиция высшего командования его крыла и самое главное — позиция Сададзи и Акэнобо — никаких переговоров не было бы вовсе. Финнеан, вернувшись ни с чем от Ворот Танно, планировал банально сдаться, не доводя до всего этого абсурда.

И к этому моменту даже несмотря на всю бюрократию Адмиралтейства, пятизвёздный контр-адмирал Молл Финнеан уже не только был бы разжалован из командующих Лидийским крылом CXXIII флота, но и успешно закончил бы обычную судьбу всякой консервы в эвтаназионных чанах Эру. Куда его доставили бы безо всяких сантиментов обычным рейсовым каргокрафтом. Доставили и бэкапы потёрли, в назидание потомкам. Надо же, какое великое достижение, первый настоящий мятеж за всю космическую историю хомо сапиенс.

Однако, к его немалому удивлению, подобный угол зрения на случившееся был исключительно его собственной прерогативой. Ну и, наверняка, так ещё думали адмирал Таугвальдер и Воин. А вот все прочие отчего-то продолжали и продолжали по этому предельно простому на взгляд контр-адмирала поводу спорить и не соглашаться.

Это всё несказанно бесило.

Потому что вместо вожделенного для любого вояки героического спуска флага на закате с орудийным салютом и дружным открытием кингстонов на поверку выходила какая-то штатская ерунда с вялотекущими переговорами и всё новыми понаехавшими со всего Сектора Сайриз гостями.

Вот за что ему всё это наказание!

— Очередной раунд же отложили на сорок восемь часов?

— Ну… — Сададзи замялся. — Пока вы тут симуляции гоняли, Адмиралтейство согласовали вопрос участия Конклава в переговорах.

Адмиралтейство в своём духе. «Согласовали вопрос» они, понимаете ли.

Контр-адмирал вновь остро почувствовал подступающее раздражение.

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.