Бесплатный фрагмент - Три дня из жизни разведчиков

События и герои, описанные в книге, выдуманы. Совпадения в названиях населённых пунктов, наименованиях частей и соединений являются случайностью.

Автор благодарит свою жену Светлану, которая вдохновила его написать эту книгу.

---

Незаслуженно забытым бойцам и командирам Красной Армии, принявшим на себя первый удар врага 22 июня 1941 года, посвящается.

1

Глаза открываться не хотели. От стука посыльного Богданов проснулся сразу. За последнее время подъёмы по тревоге в батальоне проводились настолько часто, что уже стали привычными. Но сегодня веки, казалось, были налиты свинцом. «Самый сон, — пронеслось в голове. — Да и какая тревога, — возмутился он про себя, — ведь вчера сам комкор объявил по корпусу выходной, впервые с начала летней боевой учёбы». Рядом скрипнула кровать. Сосед по комнате, Шура Скворцов, командир взвода из танкового полка, тоже проснулся, но вставать не спешил, видимо, в надежде, что посыльный прибыл не за ним.

На сегодняшний воскресный день у Богданова с Шурой имелись грандиозные планы, появившиеся накануне благодаря неожиданному знакомству с двумя девушками. Вчера, после подведения итогов в масштабе дивизии и в свете объявленного выходного, они первым делом отправились в городскую баню, где, растягивая удовольствие, провели около четырёх часов. Вдоволь напарившись, там же в буфете у хорошего знакомого, старого поляка Юзефа, выпили по кружечке холодного свежего пива. Затем, заскочив на несколько минут домой переодеться, отправились в Дом Красной Армии — отдохнуть. Несмотря на то, что февральский приказ наркома обороны упразднил все предметы обмундирования серо-стального цвета, которым отличались военнослужащие автобронетанковых войск, они продолжали посещать ДКА в своих открытых повседневных френчах старого образца с белой рубашкой, чёрным галстуком и брюками навыпуск. Потому что новая парадно-выходная форма одежды поступила в войска пока только для командиров частей и их заместителей.

Программа отдыха у них с Шурой обычно не менялась: сначала просмотр кино, затем ужин, а в довершение всего танцы. Вчера показывали весёлую кинокомедию «Волга-Волга». Фильм этот Богданов первый раз увидел, ещё учась в военном училище, но на полюбившуюся картину всегда ходил с удовольствием.

Субботние вечера в гарнизоне, протекавшие по заведённому порядку из месяца в месяц, вместе с тем походили на целую церемонию. Всё начиналось на основательном ступенчатом крыльце, залитом бетоном, перед входом в ДКА. Там, задолго до начала киносеанса, первыми появлялись юные жители военного городка и молодые командиры из разных частей корпуса, которые, дымя папиросами, высматривали девушек — для знакомства или танцев. Когда подходило время начала работы билетной кассы, почти все лица мужского пола дружно собирались у полукруглого решётчатого окошка, выстраиваясь в очередь, а длиннющая вереница людей то и дело взрывалась громким смехом от рассказанного анекдота. Затем большинство военных устремлялось в бильярдный зал. Здесь на трёх столах до первого звонка проходила игра, обычно в четыре руки. Как правило, полк на полк или дивизия на дивизию. После звонков, приглашающих на просмотр фильма, отдыхающие направлялись в кинозал, на ходу обмениваясь приветствиями с друзьями и знакомыми. С окончанием сеанса большинство людей не расходились по домам, а спешили на танцплощадку, стараясь раньше других занять лучшие места возле оркестра и имевшиеся там немногочисленные скамейки. Ведь танцы частенько заканчивались не в полночь, как было установлено распорядком работы ДКА, а гораздо позже.

Вот и вчера после кино Богданов с Шурой заглянули в буфет при ДКА, где, плотно поужинав под графинчик водки, отправились на танцплощадку. Там было как всегда шумно и на этот раз очень многолюдно. Танцующие пары постоянно задевали друг друга. Львиную долю присутствующих здесь составляли военные, так как основные части формирующегося мехкорпуса располагались компактно в небольшом западнобелорусском городишке. Танцы любили все. Начиная от старших командиров из управления корпуса и заканчивая взводными из его батальонов обеспечения. Молодым парням зачастую приходилось вальсировать друг с другом, потому что партнёрш для танцев на всех не хватало. Костяк их составляли «советки» — жёны и дочери комсостава, а также вольнонаемные РККА (пользовавшиеся особым успехом у холостяков). Приходили и местные девушки, которых с каждым разом становилось всё больше. Честно говоря, Дом Красной Армии давал всем остальным «очагам культуры» города сто очков форы. Помимо библиотеки и музыкальной школы, здесь работали всевозможные кружки, секции, курсы, студии, классы. Поэтому местные девчонки старались попасть именно сюда. Вчера с Шурой они познакомились как раз с двумя такими девушками, судя по именам, а также характерному акценту (буква «в» заменяла им твёрдую «л» в произносимых словах) — польками Ядвигой и Кристиной. С Ядей, весёлой, плотно сбитой, светловолосой болтушкой, весь вечер проплясал Шура. Богданов раз за разом приглашал на танец неулыбчивую шатенку Кристу, отличавшуюся от своей подруги стеснительностью и молчанием. Самые популярные мелодии — фокстрот «Рио-Рита» и танго «Утомлённое солнце», больше известное в Западной Белоруссии как польское «Та остатня неделя», отдыхающие просили оркестр повторить несколько раз. После танцев они вчетвером пошли провожать девушек. Жили Ядя с Кристой почти на краю города, в противоположном конце от дома, где молодые командиры снимали комнату. Договорившись с девушками о встрече в воскресенье, друзья вернулись домой около двух часов ночи. И вот сейчас, в 3.45, их уже будил посыльный. Оттого, что выходной день мог превратиться в рабочий, Богданову стало обидно вдвойне, ведь не каждый раз так выпадало, что его рота в воскресный день заступала в наряд. Обычно он, как политический руководитель, субботу и воскресенье проводил с личным составом, организуя досуг подчинённых.

Всё это промелькнуло в его голове за считаные секунды. Звуки и предметы стали приобретать свою форму и смысл. Где-то вдалеке активно гремела артиллерия. Дребезжанием на частую канонаду отзывались ложки в стаканах и стёкла в рамах. Сквозь вышитые занавески в комнату проникали лучи восходящего солнца. Политрук было удивился грохоту орудий, звук доносился с запада, а не со стороны полигона, но развить мысль дальше не дал повторный стук. Натренированным движением он выпрыгнул из постели и, с усилием разлепив один глаз, поспешил к входной двери. Теплившаяся маленькая надежда, что посыльный прибыл за Шурой, растаяла, как только в проёме возник красноармеец Осьмуха — посыльный из его роты.

— Товарищ младший политрук, боевая тревога! — поспешно выпалил тот.

Пока боец докладывал, Богданову бросилось в глаза, что сегодня Осьмуха был не только с противогазом БС, вместо БН как обычно, а экипирован полностью: с шинельной скаткой через плечо, с СВТ-40 и патронами к ней, с боевыми гранатами в сумке, да ещё в СШ-40 на голове.

— Ты чего такой? — невольно вырвалось у политрука.

— Нынче всем так приказали, — ответил он и тут же, развернувшись, исчез.

Богданов успел натянуть галифе и сапоги, когда раздались лай хозяйкиной собаки и стук в дверь. Посыльный за Шурой, красноармеец Кузнецов, тоже был вооружён и снаряжён по-боевому.

— А где товарищ лейтенант? — с порога поинтересовался он у открывшего дверь политрука.

— Что, тревога? — Боец утвердительно кивнул. — Беги, сейчас передам.

— Слышал-слышал, — опережая друга, недовольно проворчал Шура, уже сидя в одних трусах на кровати с откинутым одеялом и протирая глаза.

— Какая-то тревога странная, — проговорил Богданов, натягивая галифе, — бойцам боеприпасы с секретными противогазами раздали, орудия стреляют, а вроде выходной всем объявили…

— Ну, в общем, если быстро разделаемся, — перебил его Шура, — встречаемся в двенадцать часов на входе у ДКА, как договорились.

До освобождения Западной Белоруссии в здании теперешнего Дома Красной Армии размещалась гмина (управа) — орган польской администрации (наподобие волости в царские времена) с её главой — войтом, а ещё раньше эта усадьба принадлежала богатому шляхтичу Зарецкому. С тех незапамятных времён сохранился разбитый перед зданием великолепный парк, любимое место отдыха всех горожан. Его тенистые аллеи, с лавочками в укромных местах среди густых кустов жасмина, опоясывали по периметру стволы старых каштанов и грецких орехов. Середину центральной аллеи, ведущей к входу здания, занимала огромная круглая клумба с богатым разнообразием цветов; казалось, она осталась нетронутой с прошлого века. Цветник распространял вокруг себя неописуемый аромат, который в вечернее время можно было уловить даже в отдалённых уголках парка, что придавало, таким образом, некую романтичность всем свиданиям и встречам, проходившим здесь.

— Добро, договорились! — ответил политрук, выбегая из комнаты.

Мимоходом Богданов заметил хозяйку дома — Анну Францевну, стоящую в ночной сорочке в дверном проёме своей комнаты со свечкой в руках. Женщина, что-то шепча, осенила его крёстным знамением на католический манер. «Чегой-то она?» — мелькнула мысль в голове политрука, забывшего от неожиданности даже поздороваться. Никогда раньше по тревоге хозяйка с жильцами не вставала. Но он тут же забыл про увиденное, переключившись на странности тревоги.

С Шурой они познакомились случайно, на вокзале в Барановичах. Осенью прошлого года, окончив училище и отгуляв положенный отпуск, Богданов, новоиспечённый младший политрук, отправился к месту прохождения дальнейшей службы. Получив в штабе Западного Особого Военного Округа предписание о назначении на должность в соединение, расквартированное поблизости от государственной границы, он выехал на поезде из Минска в Белосток. В Барановичах пришлось делать пересадку. Чтобы не таскать два тяжёлых чемодана, политрук решил сдать их в камеру хранения. В помещении камер хранения его внимание привлёк стоявший спиной к входу командир, который безуспешно пытался засунуть здоровый баул в отсек, находящийся на самом верху металлического шкафа. Но первое, что бросилось в глаза Богданову, были уши незнакомца, торчащие почти под углом девяносто градусов в разные стороны, и это почему-то вызвало у него улыбку.

— Помочь? — участливо спросил он. Военный, не убирая рук от своей поклажи, обернулся. На его чёрных петлицах сверкнули новенькие «кубари», такие же, как у политрука, только ещё с миниатюрным изображением танка БТ над ними. Сразу стало понятно, что лейтенант — выпускник военного училища.

— Попробуй, — ответил танкист. В жаркую сентябрьскую погоду процедура засовывания багажа далась командиру нелегко, его раскрасневшееся лицо лоснилось от пота. Совместными усилиями баул запихнули в камеру. И, ещё не отдышавшись, лейтенант представился протянув для рукопожатия руку:

— Шура.

— Михаил, — крепко стиснув в ответ его ладонь, ответил Богданов.

После знакомства Шура спешно достал носовой платок и, сняв фуражку, смахнул пот с лица. Оно выражало простоту и бесхитростность. Чуть вздёрнутый нос, большой рот, ямочка на подбородке, редкие бесцветные брови и уже заметные залысины на голове делали его похожим на простодушного деревенского увальня. А оттопыренные уши ещё сильней подчёркивали это впечатление. Лейтенант тоже безошибочно определил в политруке недавнего курсанта.

— К месту службы? — спросил он. Богданов утвердительно кивнул.

— И куда тебе? — сразу переходя на «ты», продолжил Шура.

— В Белосток.

— О, и мне туда же. Вместе едем?! — утвердительно спросил танкист.

— Поехали.

Оставив чемоданы в камере хранения, командиры решили выяснить, как быстрее добраться до Белостока. На их счастье, через час и сорок минут в том направлении отправлялся поезд, так что долго ждать им не пришлось. Время до отхода поезда они использовали для прогулки по областному центру. Барановичи оказался небольшим уютным городом, с обилием зелёных насаждений и преобладанием деревянных построек.

В дороге молодые люди познакомились поближе. Шура оказался родом из Сусанинских мест Ярославской области, о чём свидетельствовал характерный выговор с проглатыванием гласных на конце слов и оканьем. Рос он в крестьянской семье, окончил Харьковское бронетанковое училище и по распределению попал в ЗапОВО, на должность командира взвода средних танков. Дома у него остались два брата, сестра и мать. Отца он не помнил. Однажды глава семьи уехал на заработки в город, там и пропал, поэтому на ещё неокрепшие плечи Шуры, как старшего из детей, легли отцовские обязанности и по хозяйству, и по работе. Он был не по годам рассудителен, даже в разговоре в нём чувствовалась какая-то обстоятельность и житейская хватка. А за внешней простотой скрывалась целеустремлённая натура.

Добравшись до штаба армии, молодые командиры разошлись по своим направлениям, но через несколько часов встретились на обеде в гарнизонной столовой. Оказалось, что им обоим выдали предписания в один и тот же механизированный корпус, который дислоцировался в небольшом городишке, с населением чуть больше трёх тысяч человек, в шестидесяти километрах южнее Белостока.

— Я тут узнал, — жуя, произнёс Шура, — что с жильём в корпусе туго, в военном городке мест нет, гостиница забита, надо снимать комнату у частников. Может, вместе пошуруем?

Богданов был не против. Прибыв в штаб корпуса, после представления командованию они получили назначения в одну танковую дивизию, только Шура — в танковый полк, а политрук — в разведывательный батальон. Уладив все формальности, товарищи прямо от КПП штадива отправились на поиски жилья. День стоял рабочий, и хозяева частных владений в основном отсутствовали. А может, делали вид, что никого нет дома. Ещё в Белостоке, в штабе армии, их предупредили о том, что местное население горячей любви к Красной армии не питает. Имели место случаи нападения на наших бойцов и командиров, обстрелов из-за угла, особенно в ночное время. Даже баню и парикмахерскую им было приказано посещать минимум вдвоём. К сожалению, эти предупреждения оказались небеспочвенны. Самым громким на памяти Богданова оказался случай, произошедший в мотострелковой дивизии их корпуса, когда местные поляки пригласили выпить с ними красноармейцев, находящихся на заготовке дров. Отравленных и закопанных в лесу бойцов, насчитывающих целое отделение, нашли через месяц. Однажды, в начале службы, он и сам чуть не «поймал» пулю. Одним осенним дождливым вечером политрук, задержавшись в части после отбоя, возвращался из казармы домой и, поравнявшись на полпути с узким тёмным закоулком, заметил в глубине него неясные тени, услышал пьяные голоса и польские ругательства в свой адрес, после чего раздался выстрел из пистолета. Пришлось бегом ретироваться в батальон. Самое обидное было то, что нашим военным командование запрещало появляться в городе с оружием, штампуя только приказы о повышении бдительности после каждого подобного ЧП. О том случае Богданов никому докладывать, не стал, но хорошо усвоил преподнесённый жизнью урок, и теперь, засидевшись допоздна на службе, он оставался ночевать в казарме.

Вообще-то, часть польского населения города относилась ко всем советским с самого начала враждебно, а к красноармейцам и подавно, нередко крича им вслед польские ругательства или угрозы, типа «еще Польска не сгинела!». По словам командиров, принимавших участие в Освободительном походе, те, кто почти два года назад встречали нас цветами, тоже резко поменяли своё отношение к новой власти. Особенно после того, как ввели ограничения для частных собственников, подняли продналог гражданам, работающим на земле, начали отправлять людей, отказавшихся принимать советское гражданство, «осваивать сибирские просторы». Да и поведение отдельных совпартработников, присланных сюда из восточных областей страны, которые скомпрометировали себя беспробудным пьянством, не поднимало авторитет советской власти в глазах местного населения.

Примерно через час их поисков в одном из частных домов на стук по калитке сначала откликнулась собака, а потом выглянула и сама хозяйка, непроизвольно произнеся католическое приветствие:

— Слава Иисусу! — но, разглядев у забора красных командиров, тут же поправилась: — День добрый, паны офицеры.

Нужно сказать, что набожность местных жителей с первых дней службы удивила политрука. Здесь на перекрёстках дорог, у въезда в каждую деревню стояли или распятия, или часовни со статуями Богородицы и надписями: «Matka Boska, smilujsia nad nami». У подножия статуй всегда лежали ещё не завядшие цветы, а на распятиях висели расшитые узорами домотканые полотенца. Крестьяне, в будние дни работавшие на полях в рубищах и босиком, по воскресеньям становились похожими на капиталистов, облачаясь в костюмы, белые рубашки, повязывая галстуки. Женщины надевали лучшие платья, шляпки с вуалями и вели своих нарядных детей в церкви. Ложась спать, все они, включая и совпартработников из числа «западников», переодевались в длинные ночные рубашки, босиком становились на колени, зажигали свечу и начинали молиться перед распятием, которое у них имелось в каждом доме. Для Богданова, убеждённого атеиста, такое отношение к «опиуму для народа» было совсем непривычным. Как удивляли его и многие другие нравы, традиции, обычаи здешних жителей, например: здороваясь с женщиной, целовать ей при этом руку.

По правде говоря, жизнь «угнетённого братского народа», какую представлял себе он и какой рисовали её наши печатные издания, несколько отличалась от действительности. Если в политическом плане поляки ущемляли права и свободы белорусов, украинцев, евреев и всех других некатоликов, то в других вопросах имел место определённый либерализм. Например, люди отсюда могли выезжать на заработки во Францию или Бельгию на угольные шахты, возвращаясь оттуда с золотыми зубами, большими деньгами и кучей чемоданов, набитых, по словам самих же местных, «европейскими вещами». А безземельные крестьяне не все освещали свои дома лучиной и доедали последнюю корку хлеба без соли. Большинство из них нанимались на сезонные сельхозработы в Латвию. Откуда тоже приезжали не с голым задом, а в добротной одежде, меховых шапках, с деньгами, позволявшими безбедно просуществовать до следующей весны. Да и «блага цивилизации» в бывших «восточных кресах» Польши находили своё применение раньше, чем в СССР. Например, здесь политрук впервые увидел рафинад, электрический утюг, стиральную машину.

Хозяйка поджидала их на крыльце дома, находящегося метрах в тридцати от калитки и наполовину скрытого пожелтевшей листвой плодовых деревьев. Пригласив их зайти, она осталась сдерживать собаку, сильно смахивающую на немецкую овчарку, которая при их появлении ещё пуще зашлась в лае. И если бы не цепь, на которой сидел пёс, то шедший впереди Шура, по меньшей мере, поплатился бы новыми галифе. Дорожка от одного забора до другого, делившая участок на сад и огород, привела их к чистенькому деревянному дому. Напротив него располагались хозяйственные постройки: сарай, курятник, летняя кухня и туалет. Перед сараем стояла собачья будка. Противоположная калитка за домом открывалась в сторону берега реки, до которой было не более шестидесяти метров. Пожилая хозяйка согласилась принять на постой «панов офицеров». Звали её Анна Францевна. Как ни убеждали хозяйку Богданов с Шурой, что они не паны, а товарищи, убедить не смогли. Для неё они так и остались «пан Алесь» и «пан Михась».

Семьи у Анны Францевны не было. Вернее сказать, не стало после лихолетья, прокатившегося по её родным местам в предыдущую войну. Перед Империалистической она жила в Сморгони, там же накануне войны вышла замуж за рабочего ремонтных мастерских паровозного депо. Но через месяц совместной жизни, в четырнадцатом году, мужа забрали на войну, а страшные бои 1916 года под Сморгонью не только лишили молодую женщину крова, но и заставили покинуть родной край. Пришлось перебираться к сестре, сюда, в город Браньск. Сестра вскоре умерла, оставив на руках Анны Францевны грудного сына. Муж с войны вернулся живым, через год у них родился мальчик, но от «сидения» в Мазурских озёрах, и травленный немецкими газами, он долго не протянул, умер. А во время войны с белополяками от тифа скончался и сын. Смысл жизни для неё остался в племяннике, который уже вырос и работал где-то в Белостоке. Прожив с Шурой на квартире у хозяйки около года, они его ни разу не видели, но письма племяш присылал тётке регулярно и в основном с просьбой помочь деньгами. Работала Анна Францевна санитаркой в местной больнице. Когда пришли «советы», её, не объясняя причин, перевели в уборщицы. Но, несмотря на такую несправедливость, она зла ни на кого не держала. Это всё, что постояльцы знали о хозяйке, о себе Анна Францевна рассказывала не очень охотно. А вот чуткости и отзывчивости ей было не занимать. Случайно найденный под забором умирающий кутёнок, благодаря её заботам, остался жить и превратился почти что в чистокровную немецкую овчарку. Вот только кличка Барсик, по мнению политрука, грозному и свирепому псу не соответствовала. Он больше походил на барса, который был готов разорвать любого незнакомца, приближающегося к хозяйке. Отношения новых жильцов с собакой, несмотря на все ухищрения с их стороны, продолжали оставаться, мягко говоря, натянутыми, как в буквальном, так и в переносном смысле. Натянутая, как струна, цепь, когда Барсик бросался на всех чужих, не доставала до стены дома сантиметров пятьдесят. В это свободное пространство и прошмыгивали командиры, всякий раз рискуя быть укушенными. Но знали об этой хитрости только Богданов с Шурой и их посыльные. С Анной Францевной молодые люди сразу поладили. Прониклись взаимной симпатией. Она относилась к ним с теплотой и вниманием. Нередко, задерживаясь на службе, командиры не успевали перекусить в гарнизонной столовой. К удивлению обоих, на квартире их всегда ждал горячий чай, приготовленный заботливой хозяйкой. Сначала друзья стеснялись, им было неудобно. Потом предлагали деньги, но в конце концов стали покупать и отдавать чуткой женщине продукты. Да и по хозяйству помочь ей они никогда не отказывались.

Выбежав на улицу, Богданов помчался к месту сбора командиров своей части. На открытом воздухе звуки разрывов, доносившиеся с запада, раздавались громче и отчётливей. А зарево большого пожара, бушующего в той стороне, невольно привлекало внимание. Вдруг ему вспомнились слова Кристы, произнесённые ею вчера при расставании. Девушка выразила сомнение в том, что в воскресенье им удастся встретиться. А на его недоумённый вопрос: «Почему?» — она твёрдо произнесла:

— Бендже война!

Вчера политрук ей в ответ только неопределённо ухмыльнулся, подумав про себя: откуда семнадцатилетней девчонке знать о таких серьёзных вещах? А сегодня ему не хотелось верить, что Криста оказалась права. «Может, всё обойдётся», — успокаивал он сам себя, отгоняя подальше мысли о войне.

Батальонная полуторка с посыльными стояла на своём месте, ожидая прибытия оповещённых командиров. Часть из них, включая управление батальона и некоторых ротных, проживала в военном городке, сохранившемся с царских времён, в Домах Командного Состава. Прочие командиры снимали жильё у частников по всему городу. «Эмка» комбата по тревоге забирала его самого, начштаба, помпотеха и интенданта. ГАЗ-АА предназначался для сбора остальных военных, с несколькими точками встречи на маршруте движения. Старшим машины был назначен помощник комбата по политчасти, политрук Гена Фролов, окончивший училище всего двумя годами раньше Богданова. Такой быстрый рост командиров по служебной лестнице являлся вынужденным и наблюдался повсеместно. Батальон, как и корпус, находился в стадии формирования, и многие командирские должности оставались вакантны. Например, взводных приходилось всего один-два на роту. Из помощников командиров рот по политчасти на сегодняшний день в батальоне имелся только один — младший политрук Богданов. Остальные должности стали свободны буквально месяц назад, после того, как помполиты первой и четвёртой рот, старше его выпуском на год, ушли в другие части, командовать батальонами. Несмотря на то, что приказ НКО требовал иметь помощника политрука в каждом взводе из числа наиболее подготовленных военнослужащих, у них в разведбате таковые имелись только в ротах. Причина сложившегося положения дел объяснялась просто: выбирать было не из кого. И это несмотря на то, что основные кураторы батальона в лице командира и начальника штаба дивизии отбирали лучших красноармейцев для его укомплектования. Богданову вместе с Фроловым, парторгом Сусловым и комсомольцем батальона старшиной-сверхсрочником Никифором Закусило приходилось обучать этих помощников, временно выполнявших обязанности помполитов подразделений, азам партийно-политической работы.

Командный состав роты легких бронеавтомобилей, в которой проходил службу политрук, имел в наличии: командира роты — старшего лейтенанта Клименко, командира взвода — младшего лейтенанта Рябушкина, окончившего училище, как и Богданов, в прошлом году, а также старшину роты — сверхсрочника Бабия. Взводный Петя Рябушкин в роте появлялся эпизодически, проводя больше времени то в наряде, то в командировке, то старшим команды по выполнению экстренных задач.

С командиром роты отношения у политрука дальше служебных не шли. Ротный — кавалерист по специальности и по натуре, «махру», то есть пехоту, на дух не переносил, а «трактористов» (так он пренебрежительно именовал танкистов) тем более. Вновь создаваемые механизированные корпуса в РККА привели к сокращению кавалерийских частей, и Клименко как одного из лучших взводных выдвинули на роту, в разведбат танковой дивизии. К своему переводу он отнёсся философски, но душа к разведке не лежала. По характеру ротный представлял собой сгусток энергии, ему бы с шашкой наголо мчаться вперёд на лихом коне, разя врага, а неподвижно сидеть в засаде, кропотливо вести поиск, непрерывно наблюдать за противником — это было не его. Как оказалось, не мог он терпеть и комиссаров, о чём в первый же день их знакомства, оставшись наедине, напрямую заявил Богданову. Внешне комроты был высок, строен, всегда чист, опрятен, в глаженных и начищенных до блеска сапогах, на которых с завидным упорством продолжал носить шпоры, несмотря на запрет комбата. По их перезвону подчинённые всегда безошибочно определяли прибытие командира в подразделение. Чёрные волосы тщательно зачёсывались им на прямой пробор. Тонкая полоска усов, аккуратно подбриваемых каждый день, красовалась вдоль его верхней губы. И, по мнению политрука, именно из-за внешнего вида бойцы окрестили ротного «Белогвардейцем». Как организатор Клименко был хорош. Показать «товар лицом», вовремя щёлкнуть каблуками перед начальством, изобразить кипучую деятельность, покрасоваться на плацу у него получалось лучше всего. Но занятия в поле, особенно такие, когда нужно было ползать и окапываться, несмотря на непогоду, не любил, находя различные предлоги, чтобы увильнуть от них. Богданов придерживался другого мнения: только занятия в поле и условия, схожие с боевыми, формируют настоящего разведчика. Ротный недавно женился, и накануне к нему из Саратова приехала беременная жена. Под этим предлогом задерживаться на службе он перестал, переложив часть своих обязанностей на плечи политрука со старшиной. Из-за нехватки взводных командование рот, по приказу комбата, было закреплено за взводами. Богданов отвечал за первый взвод своей роты, а по сути — исполнял обязанности ещё и взводного, ежедневно проводя занятия с его личным составом. С одной стороны, это его устраивало: он меньше виделся с Клименко. С другой стороны, приходилось засиживаться в части до полуночи, в ущерб личному времени.

Число красноармейцев, прибывавших к полуторке, постепенно росло. В кругу командиров, куривших возле грузовика, озабоченно переговаривались и постоянно озирались в сторону канонады, на хмурых лицах военных явно проступала тревога. К машине подбегали последние оповещённые. Из кабины, выждав установленное время, высунулся Фролов и крикнул, обращаясь к помначштаба:

— Все, что ли? Скульбиденко, проверьте!

Лейтенант Скульбиденко, достав из нагрудного кармана список командиров батальона, привычно сделал перекличку, опоздавших не было.

— По местам! — зычно скомандовал Фролов. Военные проворно запрыгнули в кузов, и грузовик рванулся по булыжной мостовой в сторону полевого лагеря. Богданов и несколько командиров поехали стоя, заняв место сразу за кабиной, держась руками за её верх. Утренняя прохлада приятно обдувала тело. Главной темой разговора в машине по-прежнему оставалась тревога. На западе всё так же продолжали бухать орудия. Но почти на середине пути в это буханье ворвался иной монотонный звук, который нарастал с каждой минутой. Все невольно подняли головы в его сторону. На фоне безоблачного неба отчетливо проявилась девятка самолётов. Шли они не очень высоко со стороны запада на восток. Но звук авиационных моторов отдавал незнакомым басовитым и как бы немного пульсирующим гудением. Кто-то из стоящих рядом с политруком командиров удивлённо произнёс:

— А чего они с запада?

На западе в сорока километрах проходила госграница, и, насколько было известно Богданову от знакомых лётчиков, чей полк располагался неподалеку от границы, полёты им разрешались по особому распоряжению. А тут сразу целая эскадрилья в небе. Он спешно поднёс бинокль к глазам. В кузове в это время сыпалось одно предположение за другим:

— Маневрируют наши!

— Летуны «воюют».

— Может, это англичане к нам в гости пожаловали?

— Кто сказал, что самолёты наши? — не отрываясь от бинокля, перебил всех политрук.

На мгновение в кузове воцарилась тишина. В окулярах бинокля чётко вырисовывались незнакомые двухмоторные самолёты с двумя килями на хвосте, где «красовалась» чёрная свастика. А позади крыла, на фюзеляже, бросался в глаза жирный чёрный крест в белом обрамлении. Кроме этого у всех крылатых машин имелось непонятное обозначение в виде жирной жёлтой полосы вокруг фюзеляжа. Такие самолёты Богданов видел в справочнике «Техника и вооружение вероятного противника», у начальника разведки корпуса, и назывались эти средние немецкие бомбардировщики — «Дорнье-17». Подтверждались самые худшие предположения развития дальнейших отношений с Германией, о которых вслух предпочитали не говорить, но думали постоянно.

Вдруг в памяти всплыли вчерашние слова буфетчика Юзефа. Политрук с Шурой пользовались у старого поляка особым расположением. Почему, объяснить не могли. То ли вид крепких молодых командиров вызывал у него ностальгию по временам службы вахмистром в Гвардейском Варшавском уланском полку царской армии, то ли играли роль щедрые чаевые, всегда оставляемые «панами офицерами», но с ними Юзеф был неизменно приветлив и внимателен. По праздникам он даже угощал их «за счёт заведения» бесплатной кружкой пива. Прощался с ними Юзеф всегда одинаково. Распрямив молодцевато плечи, вздёрнув вверх подбородок, он подносил к виску вытянутые вместе указательный и средний палец правой руки. При этом, щёлкнув каблуками гражданских туфель, буфетчик произносил слово «честь». В его произношении оно звучало как «чещчь», с первого раза не слишком понятно для русского уха. Вчера Юзеф с озабоченным видом поинтересовался, знают ли «паны офицеры», что немцы вот-вот собираются напасть на «советы». Друзья беспечно отмахнулись от него, заявив, что у Германии с СССР заключён пакт о ненападении, — а зря. Только теперь до Богданова дошло: буфетчик хотел их о чём-то предупредить. Стал понятен и его долгий, какой-то сожалеюще-прощальный взгляд, которым он сопроводил их до выхода, так и не оторвав руку от виска, пока за командирами не закрылась дверь…

— Это немцы!

От произнесённых слов в кузове разом поднялся гвалт. Все повскакивали на ноги, стремясь лучше разглядеть самолёты. При этом кто-то забористо выругался в адрес Германии, а стоявший рядом командир зенитной роты в непечатных выражениях эмоционально упомянул о её рейхсканцлере, от которых уши у политрука чуть ли не свернулись в трубочку, но основная масса сослуживцев Богданову не поверила.

— Ты говори да не заговаривайся, политрук! — с недоверием глядя на него, произнёс командир первой роты.

— Смотри сам! — Богданов протянул старшему лейтенанту свой бинокль. Комроты прильнул к окулярам. Пока он разглядывал самолёты, память политрука вновь вернула его к прошлым дням, когда, начиная примерно с мая месяца, местные крестьяне, хлопнув для смелости бимбера, стали заявлять им, «восточникам», прямо в глаза: «Скоро Гитлер придёт. Он вам покажет!» Неужели это всё-таки война?

— Крес-ты! — недоумённо по слогам выдавил ротный из себя, перебивая ход его мыслей. Кузов после этих слов вновь взорвался возгласами. Кто-то застучал по кабине, требуя остановиться. Машина резко, визжа тормозами, встала прямо посреди дороги с работающим двигателем. Из открытой дверцы кабины с недовольным видом выглянул Фролов и возмущённо спросил:

— Что за галдёж, чего стучите?

— Немцы! — коротко вырвалось ему в ответ сразу из нескольких глоток.

— Какие, на хрен, немцы, — вылезая из кабины на подножку, не поверил Фролов, — вы чего, белены объелись?

Его вопрос остался без ответа. Все, задрав головы, следили за самолётами, которые подходили к городу. Через несколько мгновений бомбардировщики перестроились над ним, образуя круг. Ведущий самолёт отделился от группы и пошёл на снижение, из него посыпались чёрные точки. Где-то в районе военного городка в небо взвились высокие серые султаны, а через несколько секунд до полуторки долетели и звуки разрывов. Земля задрожала. Стало понятно, что городок бомбят. Красноармейцы, поражённые происходящим, как будто застыли в немом недоумении. Все части корпуса на этот момент размещались в полевых лагерях, на зимних квартирах остался только штакор, но поблизости с ним находились и дома комсостава. Первым очнулся Фролов.

— Скульбиденко, — спрыгнув на землю, произнёс он, побледнев, — передай комбату, я — организовывать отправку семей, — и побежал назад в сторону города.

— Комиссар! — грубо дернув за плечо, прокричал Клименко Богданову прямо в ухо, перекрывая общий гвалт. — Ты остаёшься за меня, — и, растеряв в одно мгновение свой прежний лоск, он, с лихорадочно бегающим взглядом спрыгнув с машины, припустил вслед за Фроловым. Его примеру последовали ещё несколько командиров. Кузов заметно опустел.

За это время уже второй бомбардировщик, отбомбившись, набирал высоту, стремясь занять место в воздушной карусели над городком. Но занять своё место он не успел. С востока навстречу бомбовозам стремительно приближалась тройка наших «ишачков». От ведущего И-16 к отбомбившемуся самолёту потянулись белые нити пулемётных трасс. Плавно набиравший высоту «Дорнье» вдруг клюнул всем корпусом вниз, затем попытался выровняться, но через секунду, заваливаясь на левое крыло, устремился к земле. Взгляды людей, находящихся в машине, приковал воздушный бой. Водитель с помначштаба замерли на подножках кабины, тоже уставившись в небо. Первая победа нашего истребителя резко изменила настороженное настроение присутствующих. Бойцы и командиры закричали от радости, подбрасывая вверх головные уборы. Два других истребителя подключились к своему ведущему, сходу открыв огонь. Боевой порядок немцев нарушился. Ещё сбитый самолёт не успел коснуться земли, как остальные бомбардировщики приступили к развороту на обратный курс. Не отбомбившиеся машины стали сбрасывать свой груз куда попало. Вдруг два мощных взрыва раздались почти одновременно. Сначала «приземлился» сбитый «Дорнье», а затем в воздухе взорвался ещё один. Вернее сказать, бомбовоз, превратившись в огненный шар, распался на куски. И если экипаж первого сбитого «Дорнье» плавно спускался на парашютах, то последний разделил участь своей крылатой машины. Вторая победа также вызвала бурный восторг красноармейцев. Политрук вместе со всеми радовался успеху наших лётчиков. «Что, получили, гады?» — ликовал он про себя. Но тут с запада, выше бомбардировщиков, из редких облаков вывалились другие самолёты, более юркие и уступающие бомбовозам по габаритам. С душераздирающим завыванием они сходу обрушились на звено И-16. На их крыльях в бинокль просматривались опознавательные знаки люфтваффе, такие же кресты, как и у «Дорнье». Эти немецкие истребители были известны Богданову под названием «Мессершмитт-109». В кузове наступила тишина, бой принимал другой оборот. Но появление четвёрки вражеских истребителей не смутило наших «ишачков»: оставив бомбовозы, они смело вступили в схватку с «мессершмиттами». В небе завертелся клубок машин, сопровождаемый несмолкающими трелями пулемётов и натужным рёвом моторов, который постепенно смещался в сторону дороги. Разобрать, где кто, стало трудно. Через несколько секунд из этой воздушной кутерьмы вывалился остроносый Ме-109. Оставляя за собой чёрный шлейф дыма, разрастающийся с каждой секундой, он стал, снижаясь, уходить на запад. Почти тут же, вслед за немецким истребителем, загорелся наш «ястребок». Политрук в бинокль отчётливо разглядел занимающиеся языки пламени на его крыле. Но «ишачок» из боя не вышел. Сделав невообразимый манёвр, сильно напоминающий пилотажную горку, он с размаху врезался в хвост ближайшего врага. От сцепившихся самолётов в разные стороны полетели куски обшивки, и «мессершмитт» с обтрёпанным хвостом камнем пошёл вниз, при этом его пилот успел покинуть неуправляемую машину. Советский И-16, с остановившимся покорёженным винтом, тоже неумолимо приближался к земле, несмотря на все попытки нашего военлёта удержать самолёт в воздухе. А когда купол парашюта раскрылся над лётчиком, в кузове раздался единый вздох облегчения. Оставшиеся немецкие истребители продолжать бой не стали и, «змейкой» прикрывая друг друга, ретировались в сторону границы. Советские машины их не преследовали. В кузове с азартом начали обсуждать исход боя. Богданов тоже не удержался и от души похвалил смелых парней:

— Какие молодцы наши «ястребки»!

Общую эйфорию прервал крик помначштаба:

— По местам! Поехали!

— Может, сбитых немцев поищем? — предложил командир первой роты Мудров.

— И так опаздываем, — недовольно ответил ему Скульбиденко, и машина рванулась вперёд. Политрук с удивлением про себя отметил, что бой длился не более десяти минут. В бинокль он продолжал наблюдать за нашими самолётами. Один из них закружил над местом приземления парашюта, второй приступил к снижению.

— Во дают! — невольно вырвалось у него вслух.

Заинтересованные его репликой, сослуживцы тоже стали внимательно следить за манёврами «ястребков». Найдя подходящее место, снижавшийся И-16 сел с работающим мотором недалеко от дороги. Из молодого осинника к нему, прихрамывая, засеменил пилот сбитого истребителя. Дождавшись товарища, второй лётчик помог ему забраться на самолёт, а затем, перехватив того за руку с портупеей, втащил в свою кабину, предварительно откинув бортики. Так, с двумя пилотами в кабине, «ишачок» начал разбег. «Взлетит или нет?» — затаив дыхание, взволнованно подумал Богданов. Самолёт медленно, как бы нехотя начал отрываться от земли.

— Ура лётчикам! — радостно взорвался кузов.

— Что там? — робко поинтересовались бойцы-посыльные.

— Пилот подобрал сбитого товарища, и оба улетели на одном самолёте.

Барражировавший в небе советский истребитель примкнул сзади к взлетевшей машине.

2

Полевой лагерь батальона гудел как растревоженный улей. Красноармейцы группами и в одиночку мельтешили по его территории, выполняя полученные распоряжения. Грузовые машины, построенные в общую колонну, замерли в готовности к выезду прямо на передней линейке палаточного городка. На них бойцы загружали оружие, ящики с боеприпасами, ротное имущество. Перед шлагбаумом возле палатки дежурного по лагерному сбору виднелись группа командиров и две «эмки». Номера этих машин были известны каждому военнослужащему части. Одна легковушка принадлежала командиру батальона, майору Кашубе, невысокому, плотному крепышу, с гладко выбритой головой и модными усами-щёточкой под широким, чуть сплюснутым носом. Комбат чётким командным голосом уже отдавал распоряжения подчинённым. Справа от него начальник штаба батальона, капитан Сундуков, опустившись на одно колено и положив на него раскрытую полевую сумку, с озабоченным видом водил циркулем по топокарте, сложенной «гармошкой». Ещё не успели клубы пыли осесть от остановившейся полуторки, как Кошуба, перекрывая общий гомон, властно рыкнул:

— Строиться, батальон!

Вторая «эмка» принадлежала начальнику разведки корпуса полковнику Аксентьеву. Широкоплечий, не по годам стройный, с умным мужественным лицом и седыми волосами, выступающими из-под фуражки, он возвышался над комбатом почти на голову, сложив за спиной руки в замок. Здесь же находились его подчинённые, командиры разведотдела корпуса: майор Новиков, капитан Романчук и лейтенант Яша Вильнер. А также представлявший отделение разведки дивизии в своём лице старший лейтенант Стёпа Горбатовский. Они что-то негромко обсуждали между собой.

Полковник Константин Павлович Аксентьев являлся офицером старой закалки. Империалистическую войну он закончил штабс-капитаном, командиром батареи трехдюймовых гаубиц. В годы революции, не приняв ничью сторону, Аксентьев, после распада фронта, отправился к себе в родовое имение, где проживали его жена с сыном. Но через некоторое время лихолетье докатилось и туда. Местные крестьяне, под шумок о революции, были не прочь обзавестись господским добром. И выдвинули свой ультиматум: если баре не освободят поместье через три дня, оно просто будет сожжено. Пришлось перебираться в Петроград. Но и в Петрограде семья Аксентьевых спокойствия не нашла. Опасаясь за жизнь своих близких, Константин Павлович отправил их на Украину, погостить некоторое время у сестры супруги. Об этом решении он потом жалел всю оставшуюся жизнь. До родственников жена с сыном не доехали, сгинув где-то по дороге. Получив страшное известие, Аксентьев тут же отправился на их розыски. Но на Украине следы родных потерялись окончательно. Городишко с важным железнодорожным узлом в то время, когда жена и сын Константина Павловича добрались до него, стал местом ожесточённых боёв. В течение месяца власть здесь менялась трижды. Сначала в городе хозяйничали петлюровцы, грабя и стреляя сквозь пьяный угар всех, кто не так посмотрел в их сторону. Затем, прогнав «самостийников», пришли белогвардейцы и начали чистить городишко от «всякой сволоты», формально разбираясь, кто прав, а кто нет. И опять повсеместно зазвучали выстрелы. Вскоре белогвардейцев разбили части Красной армии. Они тоже всех подозрительных и «классово враждебных» уводили на расстрел. С женщинами и детьми тогда особо не церемонились. Вроде кто-то из местных видел, что приезжую женщину с ребенком забирали, кто-то, вроде, что только женщину, но поиски так ни к чему не привели. Все власти расстреливали «враждебный элемент» в одном месте, недалеко от городского кладбища. Там и оставил свой траурный венок Аксентьев, возвратившись обратно ни с чем. Дальнейшая его жизнь проходила как в тумане, поседевший от горя Константин Павлович скорее существовал, чем жил, перебиваясь случайными заработками. Только откликнувшись на призыв генерала Брусилова к бывшим офицерам, понемногу начал приходить в себя. Судьба забросила его на Белопольский фронт, в те места, где он совсем недавно воевал с германцами. Здесь, как знаток театра военных действий, Аксентьев проходил службу в разведотделе дивизии. Потом окружение, плен, побег из плена. Но на этом испытания судьбы не закончились. В 1937 году его арестовывают как польского шпиона. Через год выпускают за недоказанностью преступления и предлагают продолжить службу. Семьёй полковник так больше и не обзавёлся. Её ему заменили немецкая овчарка по кличке Гарольд, которая неотлучно находилась рядом с начальником разведки, и донец буланой масти, конь-пятилетка Сорванец.

Смыслом жизни Константина Павловича стала служба, где в подчинённых ему подразделениях он дневал и ночевал. Старший по возрасту и воинскому званию, полковник относился к бойцам по-отечески, никогда не повышая на красноармейцев голос. К командирам начальник разведки всегда обращался по имени-отчеству. И если основная масса краскомов в выражениях не стеснялась, то от Константина Павловича никто не слышал не то что мата, но и грубого слова. Подчинённые платили ему взаимностью, глубоко уважали полковника и называли его не иначе как «Батя». Разведка формирующегося мехкорпуса стала, что называется, его вотчиной. Корпус, до сегодняшнего дня, с частями обеспечения, насчитывал всего полторы полнокровных дивизии. Костяк его составляла танковая дивизия, в которой служил политрук. Она оставалась наиболее укомплектованной и боеспособной. Вторая танковая дивизия корпуса представляла собой полноценный полк и отдельные части. Не лучше обстояли дела и в мотострелковой дивизии. Полки и батальоны имелись в ней все, но укомплектованные на 20—60 процентов от штатного расписания. Поэтому их батальон, выглядевший гораздо лучше других дивизионных разведбатов, как говорится, отдувался за всю разведку корпуса. Батя с первых дней создания батальона трепетно относился к подбору личного состава, организации боевой подготовки, вооружения, снабжения и всей жизнедеятельности части. Чего греха таить, положение в батальоне и его подразделениях он знал иногда лучше непосредственных начальников.

Первое знакомство Богданова с Константином Павловичем состоялось по прибытии его в политотдел корпуса для представления старшему начальству. Там, в кабинете у полкового комиссара, встречавшего выпускников училищ, находился седой как лунь полковник, не вступавший в разговор. Он внимательно смотрел и слушал, и только в конце беседы предложил новоиспечённому политруку послужить в разведке. Предложение для Богданова оказалось неожиданным. Честно говоря, о разведке он никогда не думал, но и не нашёл причин, чтобы отказаться. Так, благодаря Бате, политрук попал в разведбат, о чём нисколько не жалел.

Первые шесть месяцев службы в качестве разведчика для него как молодого командира оказались самыми тяжёлыми: боевая учёба шла постоянно, днём и ночью, в классах и в поле, на полигоне и на макетах местности. Командование на дождь, мороз или зной скидки не делало, поэтому, ко всему прочему, приходилось месить грязь, хлюпать по воде, ползать по снегу, глотать пыль, обливаться потом, терпеть укусы назойливых насекомых. Все эти месяцы Богданов фактически жил в роте, появляясь в снимаемой у Анны Францевны комнате, только чтобы помыться и постирать обмундирование. На большее не оставалось времени, потому что начальник разведки с первого дня стал плотно опекать молодых командиров, прибывших служить в корпус по его линии. Организовывал с ними, помимо основных, дополнительные занятия, проводил всевозможные тренажи и летучки, принимал зачёты, выезжал на рекогносцировку местности в сторону госграницы. Заставлял кропотливо вести наблюдение и анализировать полученные разведданные, вдумчиво читать карты и правильно наносить на них складывающуюся обстановку, обращать внимание на детали и запоминать мелочи. Требовал учить организацию, тактику действий, опознавательные знаки, форму одежды, образцы техники и вооружения армий вероятного противника. Обучал специальным приёмам: например, как правильно провести захват пленного, как тихо подкрадываться и «снимать» часового, как быстро выбить из рук оружие, как незаметно преодолеть проволочные заграждения, устроить засаду, организовывать преследование вражеских разведгрупп. Объяснял значение жестов и мимики, используемых в поиске. Знакомил с последними достижениями в военной области, черпая сведения не только из «Журнала бронетанковых и механизированных войск», «Военного вестника» или «Военной мысли», но и из закрытых иностранных военных источников, прекрасно владея французским, немецким и польским языками. Несмотря на училищную подготовку, первое время в ходе напряжённой боевой учёбы политрук засыпал на ходу от усталости, но постепенно втянулся, появился результат: первые успехи и даже благодарности. По всем вопросам он стремился походить на полковника Аксентьева, отдававшегося полностью своему делу. Полковник неоднократно говорил, что пот, пролитый в учении, спасает на войне от большой крови. В том, что рано или поздно им придётся воевать, никто не сомневался. Слишком большой костью в горле стало первое государство рабочих и крестьян для капиталистов ведущих стран Европы и Азии. Поэтому, осваивая ремесло разведчика, Богданов в двух ипостасях, политрука и взводного, не давал спуску себе и своим подчинённым, гоняя бойцов до седьмого пота, из-за чего они частенько за глаза называли его «фашистом». Он сам не заметил, как привязался к Константину Павловичу, не только как начальнику, но и как к старшему по возрасту человеку. Может быть, сказалось то, что о родном отце у него остались только детские воспоминания.

Отец его, военный лётчик, дома появлялся редко. Уходил на службу рано, когда домашние ещё спали. Возвращался поздно, когда они с младшей сестрой уже спали. Те немногочисленные выходные, проведённые отцом в кругу семьи, в перерывах между полётами, командировками, дежурствами, становились праздником для всей семьи. Поэтому воспитанием детей занималась в основном мать — школьная учительница. Честно говоря, до Богданова не сразу дошло, что случилось в тот мартовский вечер 1937 года, когда, придя с прогулки, он застал дома чужих людей и заплаканную мать. Трое похожих друг на друга молодых военлёта в новенькой форме и пожилой мужчина в цивильном костюме сидели за накрытым столом. Из всех произнесённых ими слов юноша понял тогда только одно, что отца больше нет. Он погиб в далёкой Испании от пуль фашистских лётчиков. Какой-то острой утраты в тот момент Богданов не почувствовал. Но с годами всё отчетливей ощущал, как ему не хватает отца. На память о нём остались наручные часы «ТИП-3», с которыми политрук по сей день не расставался, и фотоаппарат «ФЭД». Но больше всего он гордился отцовским орденом «Красная Звезда», которым его наградили посмертно. Гибель отца, наверное, предопределила его дальнейшую судьбу — стать военным. Но в лётное училище Богданов не прошёл по зрению, дала знать о себе неуёмная страсть к чтению книг. Левому глазу не хватало всего одной десятой до единицы остроты зрения, но с врачами на эту тему спорить было бесполезно. Тогда он пошёл по пути наибольшего сопротивления: год службы в армии, а потом уже учёба. Правда, матери при этом пришлось обивать пороги высокого начальства, чтобы оно сделало исключение и призвало в ряды РККА сына героя Гражданской войны в Испании не с двадцати одного года, как это было тогда положено, а с восемнадцати лет. Родные оставались жить в Смоленске, поэтому и выбор был сделан в пользу Смоленского политического училища имени Молотова.

Получив оружие, проверив личный состав и заняв своё место в строю, политрук доложил комбату о состоянии дел в третьей роте.

— Где ротный? — недовольно спросил майор.

— Вместе с комиссаром батальона убыл в городок.

— Кто разрешил? — вспылил командир. — Ладно, потом разберёмся, — и тут же грозно рявкнул: — Командиры, ко мне!

С вышедшими из строя командирами, поздоровавшись, первым заговорил начальник разведки:

— Что это, война или провокация, товарищи, я вам сейчас не скажу, но слушай боевую задачу…

Общая задача сводилась к тому, чтобы личный состав части в короткое время переместился в запасной район, а разведгруппы, выделяемые от батальона, получали отдельные задания, к выполнению которых приступали немедленно. Каждой такой группе, в отсутствие четвёртой мотоциклетной роты, занятой на строительстве УРа, придавалось отделение мотоциклистов из мотоциклетного полка корпуса. Разведгруппа, возглавляемая Богдановым, убывала на проверку маршрута выдвижения дивизии в сторону госграницы.

— А как же рота? — заикнулся было он (в ней без политрука из командиров оставался только старшина).

— Выполнять приказ! — свирепо зыркнув на него, отчеканил комбат.

Вернувшись в строй, Богданов незамедлительно отправил экипаж своей БА-20М готовиться к маршу и, не успевая переодеться в комбинезон, задержался на минуту для инструктажа старшины, остававшегося в роте старшим.

Старшина роты Нестор Кондратьевич Бабий внешне чем-то оправдывал свою фамилию. Комплекция у него была женская: узкие плечи, широкий таз, крупные ягодицы. Круглая, налысо стриженная голова и солидное брюшко делали его формы внушительными при небольшом росте. Может быть, из-за этого бойцы и прозвали его «Колобок». По возрасту старшина являлся самым старым в роте и самым опытным командиром. Призванный из Полтавской деревни в 1915 году на войну, он так и остался в армии на всю жизнь, успев после Империалистической повоевать с белофиннами. Несмотря на свою внешнюю мягкость, старшина слыл мудрым воином и в вопросах службы разбирался от а до я, проявляя в отношении бойцов отцовскую заботу, сочетающуюся с уставной требовательностью. Для них он был непререкаемым авторитетом. А природная смекалка и изворотливость, помноженная на унтер-офицерское прошлое, позволяли ему находить подход к любому начальнику, причём не только в батальоне. Всё, что было положено красноармейцам роты по нормам довольствия, у них имелось, а порой даже и сверх того.

Со старшиной политрук не задержался. Попросив его напоследок присмотреть за тревожными чемоданами командиров, остававшимися хся в палатке, он бегом направился в парк. Лично у него ничего ценного в чемодане не имелось: смена белья, банное полотенце, принадлежности для бритья и умывания, плащ-палатка да томик любимого Есенина. Хоть в стране поэт в официальную программу не входил и в последнее время редко издавался, но в библиотеках, а также частных собраниях можно было найти его стихи, напечатанные ещё в двадцатые годы.

Прибежав в полевой парк, Богданов застал свою бронемашину в стадии последней готовности к выезду. На его глазах радист Смородинов, находясь в открытом люке башни, присоединял круглый диск с боевыми патронами к закреплённому в шаровой опоре ДТ-29. Попытавшемуся доложить о готовности к маршу командиру машины сержанту Сугакову политрук, не став слушать доклад, скомандовал:

— Заводи и подъезжай ко мне! — а затем развернулся в сторону бойцов, стоявших перед парком отдельной группой. В их петлицах просматривались эмблемы мотоциклистов, в виде «двухколёсника» с ручным пулемётом на фоне зубчатого колеса. Несмотря на то, что в приказе НКО СССР от 1936 года о введении новых знаков-эмблем родов войск и служб РККА, отдельно для мотоциклетных частей эмблемы не предусматривались, командир мотополка корпуса, слывший крутым начальником, приказал всем подчинённым носить вместо танковых эмблем свои.

Экипаж боевой машины, в подборе и слаженности которого Богданов принимал личное участие, являлся одним из лучших в их роте. Ещё на стадии прибытия в батальон молодого пополнения политрук, до распределения красноармейцев по подразделениям, стремился выявить среди них толковых, расторопных, физически выносливых ребят, чтобы отобрать таковых для службы в свою роту.

Командир машины, сержант Владимир Сугаков, с двумя треугольниками в петлице, или «секелями», как их называли между собой бойцы, относился к числу немногочисленных старослужащих младших командиров батальона. До конца службы ему оставалось меньше года. Родом из уральского Свердловска, Сугаков до службы в Красной армии отучился два курса в Политехническом институте, где преподавали его родители. Но после того как отец оказался «врагом народа», сына исключили из комсомола, и из института ему пришлось уйти, то ли по моральным соображениям, то ли есть стало нечего. Причину ухода политрук от сержанта так и не узнал. Всегда серьёзный и неулыбчивый, всегда с грустными глазами, Сугаков как будто носил в себе незаживающую рану. Отношения с сослуживцами он поддерживал ровные, но вместе с тем ни с кем близко не сходился. Даже Богданов как политрук роты не смог бы назвать фамилии подчинённых, с кем бы помощник командира взвода дружил. Внешне он выделялся высоким ростом, фигурой атлета, рельефно просматривающейся сквозь военную форму, и если бы не длинный выступающий вперёд нос, который портил его лицо, сержанта можно было бы назвать симпатичным парнем. Выходцу из интеллигентной семьи служба давалась легко, Сугаков, как говорится, схватывал всё на лету. Не случайно на его груди висел знак «Отличник РККА», который из почти четырёхсот младших командиров и красноармейцев батальона смогли заслужить только три человека. Сержант с педантичностью выполнял поставленные перед ним задачи, умудряясь при этом не поссориться с подчинёнными. По лёгкой атлетике, лыжам и плаванию он имел первый спортивный разряд. Все его называли почему-то по фамилии, при этом делая ударение на второй слог. Сугаков же, никогда не споря, называл себя с ударением на последний. Имелся у них с сержантом и свой секрет. Никто из батальона, кроме политрука, не знал, что помкомвзвода хорошо владеет немецким языком. Мать его, учительница немецкого, этот язык с детства знала, как русский, так как родилась и выросла рядом с поволжскими немцами. Уже с первого класса она стала приобщать единственного сына к изучению второго языка, которым с возрастом тот стал владеть не хуже матери. Даже всерьёз увлёкшись спортом, он находил время для занятий по немецкому языку. Свой секрет Богданов с Сугаковым тщательно хранили потому, что, узнай о нём кто из начальства, помкомвзвода тут же был бы переведён служить в штаб части. Куда сам сержант не стремился, а политрук не хотел терять лучшего младшего командира роты. Для Богданова он был незаменимым помощником. Они хорошо понимали друг друга, не только как начальник и подчинённый, но ещё и как ровесники. Политрук всего на год был старше своего помкомвзвода. В качестве младшего командира Сугаков вызывал зависть у других ротных батальона. Они не раз и в шутку, и всерьёз предлагали ему перевестись служить в свои подразделения. Сержант, оставаясь истинным «бронелбом», как между собой называли личный состав их роты в части, отвечал на все заманчивые предложения отказом.

Радистом в экипаже служил Тимофей Смородинов. Красная полоска, толщиной пять миллиметров, делившая его чёрные петлицы пополам, свидетельствовала о том, что он носил воинское звание ефрейтора. Маленького роста, щуплый на вид, с чуть раскосыми глазами и сросшимися на переносице густыми чёрными бровями, кержак из-под Иркутска. Являясь потомственным охотником, прожившим всю свою жизнь в таёжной деревне, он, по словам самого Тимохи, «добывал зверя» сызмальства. Сначала с отцом, а когда отец умер от воспаления лёгких, охотиться стал один. Как старшему в семье, ему надо было кормить ещё шестерых братьев и четырёх сестёр. Окончив всего четыре класса, Смородинов не отличался особой грамотностью, но среди всех бойцов выделялся редкой практичностью для его лет, сообразительностью, быстротой реакции, твёрдой рукой и верным глазом. Твёрдая рука и верный глаз ему очень пригодились в армии. Несмотря на то, что призвали Тимофея на действительную службу в октябре прошлого года, он уже успел зарекомендовать себя как лучший стрелок в дивизии — и вместе с опытными командирами готовился в июле выступать от мехкорпуса на Окружных состязаниях по стрелковой подготовке. И если бы не усилия комбата с Батей, ефрейтор Смородинов давно бы служил в какой-нибудь комендантской роте при высоком штабе, чего сам очень не желал, но кто будет спрашивать простого бойца. За восемь месяцев службы свою военную специальность он так до конца и не освоил. Умел готовить к работе штатную радиостанцию машины 71-ТК-3, выходить по ней на связь, переходить с основной частоты на запасную. Но быстро устранить возникшую неисправность или вести переговоры шифром затруднялся. Его в такие моменты подменял Сугаков. Обмундирование по росту Тимохе подобрать не смогли. С разрешения комбата ефрейтор носил гимнастёрку с закатанными несколько раз в обшлагах рукавами и таким же количеством складок на поясе. Шаровары, как их ни подтягивал Смородинов чуть ли не до шеи, висели у него мотнёй у колен. И только пилотка, надетая слегка набок, ладно сидела на маленькой головке. Зато комбинезон для него подобрали впору, старшина расстарался. Вместе с пилоткой, в синем танковом комбезе он выглядел «красавцом», и, зная это, старался поменьше снимать его. В батальоне Тимоха был известен всем, от комбата до последнего красноармейца взвода ранцевых огнемётов, но называли его не иначе как «Мамочка». Почему Мамочка, никто объяснить не мог. То ли за малый рост, то ли за блатной лексикон, частенько проскальзывавший в его речи, который он перенял у заключенных из лагеря, расположенного неподалёку от родной деревни. То ли за словосочетание «мамочки мои», которое у него выражало гамму чувств от удивления до возмущения. То ли за жалостливые песни зеков — входящих в основной репертуар Смородинова, научившегося брать три простых аккорда на гитаре, — в каждой второй из которых они слёзно вспоминали своих матерей. Любил ефрейтор с серьёзным видом незлобно подшутить над товарищами, принимавшими иногда его подколки за чистую монету. Особенно его лучший друг Вася Хоменко. Ещё одним из достоинств Тимофея являлось и то, что он, не напрягаясь, мог сделать сто двадцать раз подъёмов переворотом, а напрягаясь — все сто пятьдесят. Жилистый, хорошо развитый физически, Смородинов выделывал на перекладине порой такие коленца, которые и в выступлениях именитых гимнастов не часто увидишь. Это вызывало к нему ещё большее уважение со стороны сослуживцев. Да и руки у него росли из нужного места. За что бы он ни брался, дело у ефрейтора всегда спорилось и всё получалось. Достаточно сказать, что простым топориком Тимоха мог из дерева вытесать множество полезных вещей, начиная от ложки и заканчивая табуретом. Хотя, по мнению Богданова, главными достоинствами Смородинова являлись решительность, честность, справедливость и отзывчивость.

Водителем боевой машины и третьим членом экипажа являлся красноармеец Вася Хоменко. Здоровущий малый с Черниговщины. Его огромные кулаки, размером с пудовую гирю, широченная спина, на которой запросто умещались два мешка с картошкой, бугры бицепсов, чуть ли не разрывающие гимнастёрку, резко контрастировали с маленькой круглой, как мячик, головой на бычьей шее. Лицо Хоменко отдавало простотой. Небольшой нос пуговкой, чуть выпученные глаза, белёсые брови, здоровый румянец цвета крови с молоком на пухлых щеках. Если фигура Сугакова выделялась каким-то классическим атлетизмом с широкими плечами и узким тазом, то тело Васи от плеч до задницы имело примерно одинаковую пропорцию. Ростом он тоже вышел, но был чуть пониже помкомвзвода. Мало того, что старшине пришлось изрядно подсуетиться, чтобы найти для него сапоги сорок седьмого размера, так в их голенища ещё пришлось вшивать клинья на икрах, иначе они не надевались. Рос Вася в большой крестьянской семье, где из восьми детей семеро были девки. А голод в стране начала 30-х годов, прокатившийся и по Украине, сделал его главным кормильцем после смерти отца с матерью. Умом Хоменко не блистал, но обладал природной крестьянской сметкой и расчётливостью, которые у него переплетались с прижимистостью и украинской хитрецой. Перед старшими он робел и относился к ним уважительно, хотя с сослуживцами вел себя более вольно. Иногда, не находя нужных слов и аргументов, мог отстаивать свою правоту с помощью кулаков. Особенно доставалось любителям подколоть его, юмор Вася просто не понимал, принимал всё за чистую монету. Несмотря на все жизненные трудности, он сумел с горем пополам окончить курсы трактористов и перед призывом поработать в МТС. Сказать, что Хоменко любил технику, — это ничего не сказать. Он был готов возиться с ней день и ночь. Но такого рвения Васи почему-то не разделял старшина, особенно при виде его грязных рук или засаленных пятен на обмундировании. Поэтому красноармейца Хоменко частенько видели во внеочередном наряде по роте. Отличительной чертой его характера являлись высокая исполнительность и старательность: какая бы задача ему ни ставилась, она всегда выполнялась точно и в срок. Не случайно Васю недавно приняли кандидатом в комсомольскую организацию роты. Как таковым спортом он не занимался, просто некогда было, но на спор ломал подковы и сгибал гвозди. На спортивных праздниках в батальоне Хоменко не раз поощрялся командованием за высокие результаты по поднятию гири или штанги. А в состязаниях по перетягиванию каната верх неизменно брала та сторона, за которую выступал Вася. Строевая выправка у него не просто хромала, она у него напрочь отсутствовала. И как с ним ни бился Сугаков, перемен к лучшему не наблюдалось. С Тимохой они были одного призыва — и быстро подружились. Хотя на чём основывалась дружба шустрого Смородинова и неповоротливого Хоменко, было загадкой для всей роты. Заводилой в этой парочке, конечно же, был Смородинов, который не только помогал, но и постоянно подкармливал вечно голодного друга.

Подходя к группе бойцов из мотоциклетного полка, стоявших возле новеньких, ещё пахнущих краской таганрогских АМ-600, политрук довольно хмыкнул, отметив про себя: «Это хорошо, что у них ТИЗы». Сам он с ними дела не имел, но, живо интересуясь мототехникой, неплохо знал некоторые особенности «шестисотых». Например, то, что они были самыми мощными из отечественных мотоциклов, аж в шестнадцать с половиной лошадиных сил, и имели хорошие тяговые показатели. Их четырёхступенчатая коробка перемены передач позволяла на высшей передаче развивать скорость почти до ста километров в час. Несмотря на заявленную полезную нагрузку в двести кило, эти машины выдерживали на сто — сто пятьдесят килограммов больше. Кроме того, на них впервые применялись прямобортные шины, вместо клинчерных (кособортных), с полной взаимозаменяемостью колёс. Вооружался мотоцикл лёгким пулемётом ДП-27. Он крепился сошками к пластине вертлюга, вставляемой в трубчатый кронштейн коляски «Таганрог», а сбоку неё находился удобный специальный карман для дисков к нему. Каждый третий мотоцикл, стоящий перед парком, имел на коляске специальную складывающуюся рамку для стрельбы по воздушным целям. Всё это как нельзя кстати способствовало выполнению поставленной перед разведчиками задачи.

В училище Богданов изучал мотоцикл Подольского завода ПМЗ-А-750, с которым курсанты постоянно мучились из-за поломок. Вместо того чтобы в течение двух часов, отведённых на вождение, совершенствовать свои навыки, они большую часть этого времени пытались завести мотоцикл. Мало того, что из-за постоянных проблем с зажиганием эта модель в народе и так получила расшифровку «Попробуй Меня Завести», так ещё училищные машины, как говорится, «прошли славный боевой путь» с 1934 года, пропустив через себя не один выпуск будущих командиров.

Подойдя к мотоциклистам, политрук спросил:

— Кто в третьей разведгруппе?

Ему навстречу шагнул, приложив руку к танкошлему с пристёгнутыми «ушами», молодцеватый сержант и чётко доложил, что отделение мотоциклистов поступает в его распоряжение. По выправке, лихо отданной чести и ладно сидевшей застиранной форме было видно, что он не первый день в армии, в отличие от большинства его подчиненных. Фамилию младший командир носил Смыслов, в его подчинении находилось восемь бойцов на трёх мотоциклах с тремя ручными пулемётами. Богданов окинул взглядом выстроившееся отделение, и у него непроизвольно вырвался вопрос:

— Стрелять хоть умеют?

Мотоциклетный полк, как и корпус, находился в стадии комплектования, и полноценная боевая подготовка в нём только набирала обороты.

— Стреляли пару раз, — с ухмылкой ответил отделённый, — у нас больше на вождение с техподготовкой налегают.

— М-да, — скрывая недовольство, протянул политрук, — внимание товарищи, слушай боевую задачу…

Объяснив общий порядок действий мотоциклистам, он более детально разъяснил задачу сержанту. А затем, указав на БА-20М, выкатившийся в этот момент из ворот полевого парка, напоследок добавил:

— Вон, видишь, бронник с цифрой 11 на башне, пристраивайтесь за ним, и сразу убываем.

Экипаж бронемашины состоял из трёх человек, но к Богданову за время занятий по боевой подготовке давно все привыкли, как к четвёртому члену экипажа, так что на тесноту никто не жаловался. Забравшись в машину, он вышел по радио на связь и доложил о готовности.

— С богом, сынок! — не по-уставному вместо комбата ответил ему Батя. Ответ полковника удивил, но времени на рассуждения не оставалось, и разведгруппа политрука рванулась в сторону границы, навстречу неизвестности.

3

Граница проходила в сорока километрах западнее полевого лагеря батальона. Езда до неё занимала примерно час времени. Богданов хорошо знал все дороги в полосе расположения дивизии. Но был ещё и другой путь, не указанный ни на одной карте, вернее сказать — колея, которая сокращала заданный маршрут километров на пять. Боевая учёба в части, как и во всём корпусе, шла параллельно со строительством УРов на границе. Каждая рота батальона по очереди выезжала на неделю оказывать помощь в их возведении военным строителям и сапёрам, выполнявшим основной объём работ. В ходе этих поездок и появилась наезженная колея, на которую политрук планировал свернуть со своим отрядом. Мотоциклисты дороги не знали, поэтому шли в колонне за бронемашиной.

Высунувшись на полкорпуса из люка башни, Богданов внимательно осматривал местность через бинокль. Полностью сосредоточенный на решении поставленной задачи, он не отвлекался на разноголосицу проснувшегося леса и ароматы полевого разнотравья. Дорога словно вымерла, никакого движения. Впереди, за горизонтом, без остановки грохотала чья-то артиллерия. С юго-запада, со стороны границы, доносилась частая стрельба. Всё это сильно нервировало. Неизвестность угнетала. Мысли вращались только возле одного вопроса: «Война или не война?»

Его учёба в училище совпала с событиями мирового масштаба, развернувшимися как в Европе, так и в Азии. Продолжала полыхать гражданская война в Испании. Отгремел конфликт на озере Хасан, прошли бои на Халхин-Голе. Германия, при попустительстве ведущих мировых держав, сначала оттяпала половину территории у Чехословакии, а через год напала на Польшу. Завершился Освободительный поход Красной армии по Западной Украине и Белоруссии. Затем война с белофиннами. Как они тогда, молодые курсанты, торопили время, как все рвались в бой! Но в марте сорокового полномасштабные боевые действия РККА закончились, и проявить себя, конечно же с геройской стороны, им не пришлось. Вскоре стремительные изменения политической обстановки, прокатившиеся по Европе, накалили ситуацию до предела. У наших границ запахло войной, но товарищ Сталин сказал, что империалистам не удастся втянуть СССР в новую мировую бойню, и Богданов безоговорочно верил словам вождя. Эту установку партии политрук доводил и до подчинённого личного состава, разъясняя миролюбивую политику СССР. Правда, сегодняшние события внесли сумятицу в его уверенность. Даже Батя не сказал им прямо, война это или провокация. «Если всё-таки война, — подумал он, — тогда фашисты наконец-то получат по заслугам. СССР — это им не Европа, где все перед ними лапки поднимают». Богданову вдруг вспомнилось, что два года назад, после заключения «Договора о ненападении между Германией и Советским Союзом», из всех печатных органов страны и лексикона официальных лиц как по команде исчезло слово «фашист». Но правильно говорят, что чёрного кобеля добела не отмоешь, суть остаётся всё той же.

Проехав по пустынной дороге большую часть пути, на спуске в небольшую низинку политрук уловил запах жжёной резины. Приложив к глазам бинокль, он заметил впереди грузовик ГАЗ, застрявший в придорожной канаве с креном на правый бок, одно колесо которого лениво лизали языки огня, распространяя вокруг едкий чёрный дым. Резко остановив свою колонну и определив мотоциклистам сектора наблюдения, Богданов, закрыв люк башни, приказал экипажу бронемашины:

— Всем предельное внимание! Хоменко, «дорожка» у полуторки! По моей команде Сугаков и Смородинов — на выход! Проверить!

На подъезде к грузовику отчётливо потянуло горелой резиной и бензином. Машина, влетев в канаву, снесла придорожный столбик, в результате чего согнутый внутрь железный бампер повредил радиатор, из которого вся вода вытекла на землю. Политрук, заняв место у пулемёта, приник к смотровой щели. Медленно вращая башенку в разные стороны, он тщательно осмотрел прилегающую местность и, не заметив ничего подозрительного, как только броневик остановился, отдал команду на выход. Сугаков, энергично дослав патрон в патронник своей СВТ, первым покинул «броню». За ним Смородинов. Богданов, держа палец на спусковом крючке ДТ, страховал подчинённых из машины. Через несколько секунд сержант жестом сообщил об отсутствии опасности, и политрук поспешил к полуторке, вытаскивая на ходу из кобуры личное оружие.

— Никого! — доложил помкомвзвода. После чего разведчики, не сговариваясь, развернулись лицом к «газону».

Фанерная кабина и борта грузовика, выкрашенные в тёмно-зелёный цвет, хранили следы пулевых отверстий. В таких же выщерблинах от автоматического оружия оказался и совершенно пустой кузов. По характеру пробоин сразу стало понятно, что здесь поработал авиационный пулемёт. От лобового стекла автомобиля остались только осколки, торчащие по краям. Остро пахло бензином, но бак, находящийся у полуторки под капотом, прямо перед водителем, видимо, остался цел, иначе бы грузовик уже полыхал. У него почему-то горело правое заднее колесо, пробитое и сильно «зажёванное». На треснутом стекле распахнутой дверцы, со стороны водителя, застыли кровавые брызги. На земле возле машины — россыпь битого стекла, капли крови, валяющаяся здесь же красноармейская фуражка, и никого. Ни живых, ни мёртвых, ни раненых. Судя по номеру, «газон» их батальону не принадлежал. Мотоциклисты без команды подтянулись к полуторке. Вид растерзанного грузовика, как первое соприкосновение с суровой реальностью, произвёл на всех бойцов гнетущее впечатление. Их лица осунулись, взгляды напряглись.

— Товарищ младший политрук, это война? — спросил Сугаков, озвучивая вслух мысли всех стоящих возле полуторки красноармейцев.

Задумавшись на несколько секунд, Богданов ответил:

— Не знаю, братцы. Сам не знаю. Может, провокация, как на Хасане, а может, нет. Скоро увидим.

По его команде разведчики быстро заняли свои места и до съезда на колею доехали, не проронив ни слова.

Колея прямиком выводила к полевому лагерю, разбитому за обратным скатом насыпного холма, где находился один из ДОТов УРа. Впереди отчетливо раздавались звуки выстрелов. Из-за кромки леса поднимались чёрные клубы дыма. В этом полевом лагере, на работах, находилась четвёртая, мотоциклетная рота батальона. Она по тревоге на связь с дежурным по части не вышла. И политрук, ко всему прочему, должен был узнать, почему. Двухэтажный ДОТ с четырьмя амбразурами представлял собой мощное укрепление. Три его пулемёта и одна пушка предназначались для прочного перекрытия движения на перекрёстке дорог, ведущих на Бельск-Хайнувку и Белосток. Разведка этого участка входила в главную задачу, поставленную перед ним. По прямой, от ДОТа до границы, оставалось километра три. Впереди него, примерно на расстоянии полутора километров, находился палаточный лагерь сапёров и строителей. Богданов хорошо знал и прилегающую к укреплению местность, и его коменданта — лейтенанта Ивана Корзуна, знал, что ДОТ к полноценному боевому применению ещё не готов. А пока весь его личный состав, представляющий усиленный взвод, размещался в полевом лагере вместе с ротой разведбата.

Чем ближе отряд политрука приближался к линии УРов, тем отчётливей становилась стрельба. Уже можно было различить размеренный темп коротких очередей нашего «станкача» и отрывистые выстрелы трёхлинейки, переплетающиеся с быстрым, больше походящим на рык, звуком незнакомого оружия. Метров за триста до полевого лагеря, заехав на пригорок, он отрывисто скомандовал Хоменко:

— Дорожка!

Первым, что бросилось в глаза разведчикам, был чёрный жирный дым, поднимающийся над полевым парком лагеря. Приложив к глазам бинокль, Богданов невольно отпрянул: прямо перед его лицом торчала оторванная человеческая рука, вернее, её часть. Увеличение прибора позволяло детально рассмотреть кисть с крупными грязными пальцами, коротко обрезанные посиневшие ногти, обшлаг рукава, застёгнутый на пуговичку, со звездой, внутри которой переплетались серп и молот. Дальше обшлаг переходил в рукав, тот, не дойдя до половины, превращался в кроваво-сизые рваные лохмотья, из которых торчали две бело-розовые кости. Кисть лежала на краю воронки, обсыпанная песком. Политрук осмотрелся и ужаснулся представшей перед ним картине разгрома. Вся территория полевого лагеря превратилась в перепаханный воронками пустырь. Рухнувшие перекрытия хозяйственных построек и полевая столовая догорали. От аккуратно растянутых тянущихся вдоль опушки леса палаточных рядов остались редкие перекошенные палатки с просевшим верхом и рваным брезентом, словно осколки зубов на разбитой челюсти. Обрубки растяжек на уцелевших кольях, воткнутых в землю, шевелил ветер. Они как будто всплёскивали в горе руками над погибшими. А убитые лежали повсюду: в неестественных позах, с оторванными конечностями, с вывернутыми внутренностями, измазанные в крови и полузасыпанные песком. Было видно, что нападения никто не ждал. Почти все трупы только в нижнем белье, мало кто из красноармейцев успел натянуть на себя шаровары или сапоги. Возле обрушившейся внутрь землянки, служившей красноармейцам полевой оружейной комнатой, валялось разбросанное стрелковое оружие, стволы отдельных винтовок согнуло с такой силой, что они напоминали баранки. На месте палатки дежурного по лагерю зияла воронка. По её краям догорали расщеплённые деревяшки, оставшиеся от настила, каркаса и стола с топчаном. Тумбовый сейф дежурного, отброшенный взрывом, находился метрах в двух от воронки. Рядом завалился перевёрнутый на крышу грибок дневального. Возле него продолжал стоять флагшток без флага, со срезанной в метрах трёх от земли верхушкой. От ближайшей к флагштоку палатки командиров остались закопчённые металлические кровати, стальная шкатулка для документов и табличка на входе «Палатка комсостава». «Теперь понятно, почему они не вышли на связь», — пронеслось у него в голове. Совершенно непостижимым образом уцелела деревянная арка на входе в палаточный городок П-образной формы, которую он сам устанавливал два месяца назад. Только венчавшие её портреты товарища Сталина и маршала Тимошенко зияли дырами, изуродованные осколками. Лес возле лагеря представлял печальное зрелище. Деревья, ближние к передней линейке, превратились в обрубки с неравномерно срезанными верхушками, ободранной корой и смоляными подтёками, походившими на кровоточащие раны. Некоторые стволы, переломанные как спички, касались своей кроной земли, другие же, напротив, вздыбились вырванными корнями в небо. Возле полевого автопарка растерзанный лес горел, перемешивая белёсый дым с чёрными клубами от горящих автомашин и их покрышек. Возле самодельной коновязи с неестественно вывернутыми конечностями громоздились крупы «уровских» коней, часть из которых подавала признаки жизни диким ржанием, делая при этом безуспешные попытки подняться на ноги. Отдельная землянка, где хранились боеприпасы, превратилась в проснувшийся вулкан. Внутри неё хозяйничал огонь, сопровождавшийся несмолкающим треском патронов и глухим грохотом гранат, который, прерываясь яркими всполохами, выбрасывал вверх вместо раскалённой лавы пули и осколки, разлетающиеся по непредсказуемой траектории. Опалённую траву вокруг землянки, как вулканическим пеплом, накрыло боеприпасами. Разнокалиберные ящики, цинки, круглые диски и пулемётные коробки чередовались с россыпью патронов, металлическими лентами, снаряженными обоймами и ребристыми корпусами гранат, выпавших из разбитой укупорки. Богданов осмотрел всё, что осталось от полевого лагеря, и его обожгла паническая мысль: «Неужели всех убили?» Но на бетонных стенах ДОТа то и дело вставали пыльные фонтанчики цементной крошки, а из него самого раздавался мерный стук коротких очередей «максима». «Значит, не всех, — успокоил он сам себя, — надо пробираться внутрь!»

Окликнув Сугакова, политрук назначил его старшим над группой, приказав сержанту убрать мотоциклы с броневиком в лес, рассредоточиться, занять круговую оборону и никого к себе не подпускать. А сам, взяв Смородинова, перебежками поспешил к ДОТу. Тимоха прихватил свою снайперскую «самозарядку» с оптическим прицелом ПУ (прицел универсальный, четырёхкратного увеличения) на конце ствольной коробки. На который он никогда после стрельбы не надевал защитный чехол, оберегая оптику более надёжным способом: просто засовывал его себе за пазуху. По словам ефрейтора, эта привычка перешла к нему от отца, с тех пор, когда тот стал брать сына с собою на охоту, а оптика у охотников считалась очень дорогой редкостью. Сама СВТ, или «Света», как её окрестили бойцы за капризный характер, похожий на женский, популярностью у них не пользовалась, ей достаточно было минимального количества песка, чтобы заклинить шток затвора. Зная это, Смородинов в перерывах между стрельбой всегда чем-нибудь закрывал его. Вот и сейчас полоска старого вафельного полотенца в масляных разводах серела на нижней части ствола винтовки. Хотя, по мнению Богданова, СВТ, наоборот, выигрывала по своим качествам у других систем, просто требовала чуть более тщательного ухода. Вообще-то, по штату «снайперка» Тимохе была не положена, но, учитывая его заслуги в стрелковой подготовке, комбат для него сделал исключение.

Добежав до поляны, дальше они продвигались ползком. Шальные пули нет-нет да посвистывали над головой. Проползая по разбитому лагерю, политрук остро почувствовал запах гари, жареного мяса, опалённой щетины, крови и свежевынутой требухи. На трупах убитых густо роились мухи. От вида растерзанных тел красноармейцев к горлу подступила тошнота. Стараясь не смотреть на мёртвых и сдерживая спазмы, он быстрее заработал локтями. Добравшись до разбитого хода сообщения, ведущего в ДОТ, Богданов почувствовал, что взмок. Переведя дух, они со Смородиновым ринулись вперёд. Ныряя в воронки и перекатываясь через торчащие в разные стороны обломки кольев, разведчики, тяжело дыша, вскоре замерли возле стальной двери. Противник продолжал вести редкий беспокоящий огонь, ДОТ отвечал молчанием. Тамбур перед стальной дверью ещё сделан не был, на его месте торчали только залитые бетоном рёбра арматуры. Изнутри доносились неразборчивые крики, мат и какое-то бормотание. Вынув из кобуры наган, политрук рукояткой постучал по металлу. За дверью наступила тишина, затем прозвучала плохо различимая команда, внутри гулко зачастили приближающиеся шаги, которые замерли за дверью.

— Хто такия? — раздалось из-за неё.

— Свои! Младший политрук Богданов из разведбата.

— А я почём знаю, с разведбата ты, ай нет? — стоящий за дверью боец что-то прокричал в глубину ДОТа. Политрук, разобрав только его первые два слова «товарищ лейтенант», обрадовался: «Иван жив! Это радует», — и, не дожидаясь ответа, поспешно добавил:

— Позови своего командира, или если кто из разведчиков есть внутри, пусть подойдут.

Через несколько секунд со стороны бойницы, страхующей вход, на пару сантиметров приоткрылась щель. Затем послышался лязг открываемого запора, дверь со скрипом отошла, и из темноты на них уставился ствол трёхлинейки.

— Давайтя быстрее, — раздалось из ДОТа.

Как только они с Тимохой заползли внутрь, дверь тут же захлопнулась. Разведчики не успели ещё подняться, как встречающий их боец произнёс:

— Топай за мной!

Ничего не видя в темноте, вытянув вперёд руки, ефрейтор с политруком на ощупь двинулись за провожатым по коридору. В ДОТе висела дымка от выстрелов, остро пахло сгоревшим порохом. За одним из поворотов идущий впереди красноармеец остановился.

— Товарищ лейтенант, привёл!

В блёклом свете двух «летучих мышей», подвешенных к самому потолку отсека, Богданов различил, как от ПДН-2 в их сторону повернулся военный. Иван Корзун, без пилотки, с расстёгнутым верхним крючком гимнастёрки и закопчённым лицом, протягивая ему руку, спросил, сверкнув белыми зубами:

— Ты как тут очутился, политрук? С подмогой?

— Нет. Послали узнать, что с нашими, — пожимая руку и рассматривая теснившихся тут же разношерстно одетых красноармейцев, ответил он. Ему хватило беглого взгляда, чтобы понять: защитники ДОТа насчитывали на данный момент в своих рядах далеко не тридцать шесть человек, положенных ему по штатному расписанию. От его последних слов Корзун явно погрустнел.

— Рота ваша, так же как и мои, почти все там лежат, — и он мотнул головой в сторону разбитого лагеря.

— Что тут у вас произошло?

Сбиваясь и перескакивая с места на место, Иван коротко рассказал. В укрепрайоне, согласно указаниям свыше, в связи с монтированием вооружения неделю назад устанавливалось круглосуточное дежурство. Это и спасло ему жизнь. В то время, когда он ушёл из лагеря проверять дежурную смену, на головы спящих военных посыпались мины и снаряды. Большинство подчинённых лейтенанта и бойцов разведбата погибли сразу, в том числе и комроты-4. После налёта своих уцелевших подчинённых Корзун забрал в ДОТ, а остатки разведроты повёл в батальон легкораненый взводный. С собой они забрали тело ротного и раненых. Выполнить просьбу разведчиков — похоронить убитых — лейтенант не смог. Попёрли немцы. Разведчиков, шедших во главе вражеской колонны, он сразу срезал из «максима»:

— Вон, посмотри, — кивнул с гордостью в сторону перископа по ходу рассказа Иван.

В ответ немцы ударили по ДОТу, а когда опять получили отпор, не стали терять времени и просто обошли опасное место, не забыв выставить заслон, который методически обстреливал красноармейцев.

Богданов с интересом перехватил ручки ПДН и вывел прибор на уровень своих глаз. Т-образный перекрёсток в ста метрах напротив ДОТа отливал матовой пустотой в лучах солнца. Совершенно безлюдной оказалась и брусчатка, ведущая на восток, в сторону Хайнувки. Уходящая на север прямая лента Белостокской дороги оставалась свободной на расстоянии двух километров. А дальше на неё слева, из-за лесного массива, выбирались немецкая пехота и конские упряжки, исчезающие за горизонтом. Плотная колонна противника, двигающаяся от границы по Хайнувской дороге, сворачивала с неё, не дойдя примерно с километр до советского ДОТа. Затем, огибая с запада на север складки местности, поросшие редколесьем, немцы обходили простреливаемый участок и выбирались на шоссе, ведущее в сторону Белостока. Издали колонна напоминала тело гигантской змеи, но, приглядевшись, можно было различить, что подразделения в ней перемещались в два ряда. Справа пехота, слева «колёса». На всём её протяжении, несмотря на утренние часы, над колонной поднималась густая стена пыли. До расчистки секторов обстрела для дотовских пулемётов руки у Корзуна, видимо, не дошли, поэтому Иван не мог накрыть немцев огнём, хотя дальность стрельбы позволяла это сделать. Движение в сторону перекрёстка перекрывал трёхколёсный мотоцикл, стоящий боком посреди дороги. На водительском сиденье мотоцикла, спиной к ДОТу, восседал немец в каске и безмятежно курил, положив своё личное оружие себе на колени. Впереди него, в десяти шагах, стоял второй солдат, с винтовкой за спиной и защитными очками на стальном шлеме. В руках он держал по палочке с кругляшками на концах. Этими жезлами гитлеровец регулировал передвижение подразделений. Подходившему строю он показывал, кто сворачивает первый, а кто ждёт своей очереди. Пехота шла строго в колонну по четыре. На глазах политрука по взмаху жезла пехотная колонна остановилась, пропуская съезжающую с дороги группу самокатчиков, численностью до взвода.

Примерно в двухстах метрах от мотоцикла ближе к ДОТу, за обочиной дороги перед лесом, находился открытый легкий полугусеничный тягач. От него метрах в шестидесяти по направлению к перекрёстку дорог занимал огневую позицию расчёт противотанкового орудия. «Пак-36, калибр 37 мм», — автоматически отметил про себя Богданов. Ещё примерно метрах в трёхстах от орудия, в кювете, залегло до полувзвода пехоты, ведущих вялый беспокоящий огонь по укреплению. Среди них просматривались миномётный и пулемётный расчёты. Причём станковый пулемёт был старый, ещё кайзеровский МГ-08, почти такой же, как наш «максим», только без щитка. Но главную опасность для защитников ДОТа представлял переносной ранцевый огнемёт FmW-35, владелец которого заметно выделялся из общей массы немцев своим металлическим резервуаром с горючей смесью за плечами. Этого солдата, помимо баллона, выдавала бликующая в лучах яркого солнца прозрачная защитная маска на стальном шлеме. Метров за сто до перекрёстка вверх колёсами замер мотоцикл с коляской. Вокруг него по брусчатке расползлось тёмное бензиновое пятно. Впереди, где-то в двух-трёх метрах от мотоцикла, широко раскинув руки и вывернув голову в каске в противоположную от ДОТа сторону, неподвижно лежал на животе солдат. Политрук первый раз так близко увидел врага, пусть даже мёртвого.

---

Он с интересом задержал свой взгляд на убитом немце. Правая рука его сжимала винтовку Маузера — МК-98, основное стрелковое оружие германской армии, а на голове трупа сидел глубоко насаженный стальной шлем. Там, где у него начинался конусный назатыльник, виднелась полоска жгута или резины, придерживающая для маскировки ветки с листвой. Но сам шлем не был похож на те узнаваемые каски с двумя выступающими втулками, в обиходе называемыми «рожками», которые олицетворяли фашистов в советских кинофильмах и на полигонных мишенях. У этого шлема с левой стороны, под утопленным внутрь непонятным отверстием, красовался серебристый орёл, держащий в когтях свастику на чёрном фоне щитка. Форма на солдате была какой-то серо-мышиной с зеленоватым отливом, причём воротник, такого же цвета, казался ещё темнее. В районе талии из материи кителя выступали крупные проволочные крючки, не дававшие поясному ремню сползать вниз. От широкого поясного ремня вдоль позвоночника вверх тянулся тонкий поддерживающий ремешок, раздваивающийся на лопатках и уходящий под небольшие погоны с белым кантом. Белый цвет, как помнил Богданов, обозначал в вермахте пехоту. Ремень отличался от подобного советского образца своей формой. Если наш походил на букву «Х», то у немцев — на латинскую «Y». К этому поддерживающему ремешку боком был приторочен плоский котелок с крышкой. Под ним — свернутая плащ-палатка. С правой стороны к поясному ремню прицеплена непонятная кожаная сумка. Поверх неё висела фляга с пристёгнутым к ней сверху стаканчиком. С левой стороны на ремне находилась сапёрная лопатка в чехле. Чехол с одной стороны закрывал её лезвие полностью, а с другой, полосками кожи, — только рабочую и боковые кромки лопатки. Поверх лопатки покоился штык в металлических ножнах, очень похожий на штык-кинжал СВТ, только чуть больше. Ножны металлическим крючком крепились за специальный чехол, который цеплялся к ремню. Мундир — короче, чем наша гимнастёрка, в рукавах на пуговицы не застегивался. Низ его, сбоку, заканчивался здоровущим накладным карманом. Штаны больше походили на брюки, заправлены в сапоги с широкими голенищами. Голенища были несколько короче, чем у наших сапог. Из них торчали головки гранат на деревянных ручках. «М-24», — припомнил политрук. Чёрная цилиндрическая коробка для противогаза, сделанная из металла, видимо, при падении отлетела в сторону от убитого, зацепившись ремнём за его плечо. Рана немца со стороны ДОТа не просматривалась.

В десяти метрах от первого «трёхколёсника», ближе к обочине, замер второй мотоцикл, перевёрнутый на бок. Почти впритык к нему, поперёк дороги, стоял целёхонький третий. Пулемёт, закреплённый в станке на его коляске, своим дырчатым кожухом ствола с конусообразным пламегасителем задрался высоко в небо. «Цюндапп КС–750», — вспомнил марку мотоцикла Богданов, разглядев его массивную раму. На каждом из «трёхколёсников» по бокам коляски находились притороченные сумки под патроны. За правой патронной сумкой виднелся ящичек для инструментов. Дальше, на последнем мотоцикле, он разглядел канистру для топлива возле заднего колеса, маскировочный чехол на фаре и дугообразный передний белый номер, повторяющий конфигурацию крыла, чёрные буквы W и H на котором свидетельствовали о принадлежности машины к частям вермахта. Притороченное к запасному колесу коляски разномастное имущество делало «Цюндапп» похожим на навьюченное животное. Судя по тактическому знаку в виде буквы «М» с восседающим на ней орлом с расправленными крыльями, имеющемуся на всех трёх мотоциклах, они относились к 7-й пехотной дивизии.

Память сразу выдала политруку всё, что он о ней знал. Эта баварская дивизия представляла собой очень серьёзного противника. Помимо того, что она являлась одной из старейших дивизий в Вооружённых Силах Германии, её участие в боевых действиях брало отсчёт от оккупации Австрии в 1938 году. Трёхгодичный боевой опыт солдат немецкого соединения говорил о многом.

Возле второго мотоцикла распластался ещё один убитый гитлеровец. Голова и торс его скрылись в кювете, в то время как ноги с задницей оставались на дороге. В сторону ДОТа торчали подошвы сапог немца, усеянные многочисленными отполированными до блеска шишечками, предназначения которых Богданов не знал. Рядом на дороге валялась каска, тоже утыканная ветками, с зацепленным за козырёк ремешком. С её правой стороны сквозь листву просматривался небольшой щит, по диагонали которого проходили три полосы — чёрная, белая и красная.

— Ты что, только двоих срезал? — разочарованно спросил он Корзуна, не отрываясь от наблюдения.

— Срезал четверых, — обиженно ответил Иван, — двоих наповал, двоих зацепил. Подстреленные фашисты в кусты быстрее зайцев сиганули. Они их с собой утащили. Хотели и этих с дороги забрать, флагом с красным крестом махали, но я не повёлся. Наших не дают хоронить, я тоже не дам. Да тут и стрелки такие. Кроме меня и сержантов, никто толком стрелять не умеет. Все строили да строили.

— А это кто, в подштанниках? — перебил лейтенанта политрук. От дороги до ската холма, маскировавшего ДОТ, лежали мёртвые полуодетые бойцы, часть из которых, кроме нательного белья, на себе ничего не имела.

— Стройбатовцы, — ответил Иван, заглянув в перископ, наведённый Богдановым. — Их лагерь тоже разнесли, кто живой остался, к нам побежали — и аккурат на немцев напоролись, те их с пулемётов сечь начали. До меня только шесть человек добрались, и то четверых зацепило. А объяснить толком ничего не могут, все узбеки, по-русски ни бум-бум.

— У тебя связь с кем-нибудь есть?

— Как обстрел начался, пытался дозвониться — глухо. Что с соседями, что с батальоном связи нет. Из посыльных тоже ни один не вернулся, а больше людей разбазаривать не могу, у меня и так их некомплект.

— Что делать думаешь?

— А что тут думать, — вдруг посуровел лейтенант, — драться, пока наши не подойдут, мне приказа на оставление позиции не поступало. Главная наша задача — не пропустить противника по дороге, и её никто не отменял. Пока патроны есть, будем держаться. Только жаль, что моих артиллеристов всех накрыло. У меня пушка бездействует, а так бы рубанул по их колонне.

— Продержишься? Ведь обходят тебя, а если в тыл зайдут? — переспросил его политрук, чтобы убедиться в решимости Корзуна. На месте Ивана он бы тоже бился до последнего.

— Не зайдут! Командование сейчас разберётся, чего они к нам сунулись, и части прикрытия пришлёт. А меня так просто не возьмёшь, я им обедню испорчу. Глядишь, отобьёмся.

— Ну, брат, мне задерживаться нельзя. А помочь тебе слегка помогу. Говоришь, артиллеристов нет?

— Нету, всех одним снарядом накрыло.

— Зови двух толковых ребят!

Перед поступлением в училище Богданов служил действительную службу в противотанковой артиллерии, дослужился до командира орудия, и танковую пушку 20-К, входящую в казематную артиллерийскую установку ДОТ-4, мало чем отличающуюся от «сорокапятки», знал как свои пять пальцев. Пока Корзун кого-то вызывал, политрук продолжил наблюдать за противником через свой бинокль, открыв металлическую заслонку пулемётной амбразуры, возле которой ещё не успели установить «максим». Немецкая пехота элементарными правилами маскировки и окапыванием себя не утруждала: видимо, решила взять укрепление с кондачка или не видела в красноармейцах достойного противника. Последнее предположение выглядело крайне унизительным для советских бойцов и вызвало у него бурю возмущения.

— Смородинов, — отрывисто произнёс он, сдерживая эмоции, — покажи этим непрошеным гостям, как мы умеем стрелять. Или пулемётчиков заглуши, или по орудию немецкому врежь.

— Сделаем, ага, — ответил Тимоха и шагнул к амбразуре, снимая с плеча «самозарядку».

Вдруг, вспомнив про вражеский огнемёт, Богданов спохватился. Его нужно было обезвредить в первую очередь. Только вставал вопрос: «Где взять зажигательную пулю?»

— Смородинов, стой, пока не стреляй! — спешно предупредил он ефрейтора и, окликнув лейтенанта, отдававшего какие-то распоряжения, спросил: — Иван, у тебя бронебойно-зажигательные патроны есть?

— Были, — удивлённо ответил Корзун, — зачем тебе?

— Организуй по-быстрому, сейчас огнемётчика пощупаем.

Через несколько минут один из защитников ДОТа, отправленный лейтенантом за патронами, принёс деревянный ящик с бросающимся в глаза жирным чёрным штампом «7,62 Б-32». Корзун тут же вскрыл ящик, плотно забитый бумажными пачками, и, достав одну из них, надорвал упаковку. Из пачки прямо на бетонный пол посыпались патроны с чёрной головкой и красным пояском на пуле. Политрук, подцепив жменю патронов, протянул их Тимохе со словами:

— Сначала ударь по большому баллону у немца на спине!

А сам обернулся к двум бойцам, назначенным Иваном ему в помощники и переминавшимся с ноги на ногу возле стенки. Один из них был в форме без поясного ремня, второй — в рваной нательной рубахе и с перевязанным запястьем. Выстрел Смородинова застал всех врасплох, больно стеганув звуком по ушам. От неожиданности Богданов даже вздрогнул. Когда он прильнул к ПДН, немецкий огнемётчик, превратившись в живой факел, уже «танцевал» с жутким воем, спешно пытаясь стянуть с себя специальный прорезиненный костюм.

— Знай наших! — прокомментировал увиденное политрук. — Здесь вам не Европа, прогулки не получится.

— Тут один возле пушки в бинокль на нас пялится, — невозмутимо произнёс ефрейтор, не отрываясь от прицела, — погоны вроде другие, может, командир ихний, снять?

— Не достанешь, — засомневался лейтенант.

— Всех, кого достанешь, вали! Артиллеристов в первую очередь! — скомандовал Богданов.

В преддверии выстрела Корзун занял своё место у перископа. Политруку пришлось пристроиться за прицелом пулемётной установки. В каземате гулко раздался второй выстрел. Голова командира немецкого орудия дёрнулась, как будто по ней чем-то ударили, и он опрокинулся на спину, широко раскинув руки. Расчёт орудия мгновенно исчез за щитом. Ещё один выстрел, и немецкий миномётчик воткнулся лицом в землю, замерев.

— Ух ты, молодец! Как ты их достал? — восторженно закричал Иван. — Оставь его мне, политрук, я им тут клапан перекрою.

— Сейчас тех, кто с кругами, — не обращая внимания на восторг лейтенанта, продолжил Смородинов.

Немцы усилили огонь по ДОТу, но командиры, не обращая на него внимания, вновь приникли к оптике. Регулировщик, находившийся от перекрёстка примерно в восьмистах метрах, в это время активно вертел жезлом, выполняя свою работу. Знавший в стрельбе толк Богданов засомневался в успешном выстреле: «Далеко, не достать». На этот раз Тимоха целился более тщательно, водрузив пилотку поперёк головы. Вскоре СВТ вновь чувствительно стеганула по ушам. Немец вздрогнул и, выронив жезл из правой руки, плашмя рухнул на дорогу. «Ну, молодчина Тимоха!» — восхитился про себя политрук. Поразить цель на таком расстоянии, по его мнению, было очень сложно. Мысли прервал следующий выстрел, раздавшийся через секунду. Водитель мотоцикла, попытавшийся после ранения товарища вскочить на ноги, резко осел, уронил винтовку и навалился спиной на руль, безвольно раскинув руки. Колонна встала, пехота сыпанула с дороги в разные стороны, а немецкий заслон, лежащий в кювете, яростно замолотил из всех стволов по ДОТу.

— Теперь мой черёд, — отходя от амбразуры, произнёс Богданов и обратился к ожидавшим его красноармейцам: — Где пушка, знаете?

— Там, — неопределенно махнул боец с забинтованной рукой.

— Веди!

У противника в дело вступила артиллерия.

— Все от щелей! — во весь голос скомандовал своему гарнизону Корзун. — А-а, забегали, — не отрываясь от перископа, неизвестно чему обрадовался он.

— Мне куда? — спросил Смородинов у уходящего политрука.

— Помогай народу, пока я с орудием разберусь, не давай немчуре прицельно стрелять!

Поплутав в темноте по коридорам, вслед за бойцами он пробрался в каземат с орудием.

— Следите за мной, — приказал Богданов красноармейцам, приникая к прицелу пушки и выводя её ствол в сторону немцев. Затем повернулся к аккуратно разложенным возле орудия металлическим чемоданам с выстрелами и открыл верхний в стопке, на котором разглядел маркировку осколочного выстрела. Все пять снарядов находились в «ОКСнареном» состоянии и были готовы к стрельбе. Он ткнул пальцем в полуодетого бойца:

— Будешь открывать затвор, — показывая, произнёс политрук, — брать снаряд и досылать его в казённик до щелчка. — Закрытый замок лязгнул, проглотив снаряд. — Понял? — Боец кивнул.

— А ты, — обратился он ко второму, — будешь наводить.

Богданов, усевшись на сиденье наводчика пушки, вновь заглянул в прицел и вывел его на ПТО немцев, стреляющее по ДОТу.

— И нажимать на спуск, — продолжил он, указывая пальцем на педаль ножного спуска. Затем сверился со схемой ориентиров, висевшей на стене возле орудия, установил примерную дальность до цели, чуть-чуть довернул ствол пушки влево и нажал на педаль. Звонкий звук ударил по барабанным перепонкам. Справа сзади от «Пака» немцев поднялся столб разрыва. Снаряд перелетел цель на несколько метров, но осколки задели кого-то из прислуги, и пушка замолкла.

— Чтобы не оглохнуть, в момент выстрела открывайте рот. А ты, перед тем как нажимать… — политрук понял, что боец его не понимает. Тут в каземат ворвался восторженный Корзун.

— Ну, молодчина, политрук, с первого выстрела орудие накрыл! Оставайтесь со мной, мы немцам такой тарарам устроим.

— У меня другая задача, — отмахнулся головой Богданов, не соглашаясь с предложением лейтенанта, — я и так у тебя задерживаюсь. Иди сюда, — обратился он к бойцу и открыл затвор.

— Смотри на срез ствола, — требовательно произнёс дальше политрук, уступая место возле казённика. Новоявленному артиллеристу сгибаться было неудобно, и только опустившись на колени, он заглянул в ствол.

— Представь, что на срезе ствола, крест-накрест, натянуты нитки, — продолжил Богданов, — а их пересечение — это мушка, как у винтовки, представил?

— Ну, — неуверенно промямлил тот.

— Эту мушку выводишь на цель вот этими ручками, — политрук показал на подъемный и поворотный механизм орудия. — Наводи на немецкую пушку!

Глядя в ствол, боец медленно начал вращать ручки.

— Всё, — остановившись через несколько секунд, произнёс он.

— Не всё, а готово. Дай-ка посмотрю, — отодвинул Богданов красноармейца. — Середину на цель, — доворачивая ствол, уточнил политрук.

— Заряжай! — обернулся он ко второму. Тот сноровисто достал выстрел и протянул Богданову.

— Не мне, в казённик, — он ткнул пальцем в сторону замка. Боец, схватившись двумя руками за гильзу, начал тыркать снаряд в казённую часть.

— Да аккуратней, взрывателем об орудие не стучи! — в сердцах прикрикнул на него политрук. — Быстрее немцев на небесах очутимся. Смотри, как надо. — Он нетерпеливо выхватил из рук бойца выстрел и резко загнал его в ствол. Замок с лязгом закрылся.

— Понял теперь? А если мандраж бьёт, досыльник есть, — показал Богданов пальцем на деревянную палку защитного цвета с набалдашником, висевшую возле орудия. «Толковые были ребята, — похвалил он мысленно погибших артиллеристов, — всё под рукой». Взяв в руки досыльник, политрук продолжил:

— Вот этой палкой снаряд загоняй. Только резко, чтобы замок не закусил гильзу, понял?

— Лучше руками, — буркнул боец.

— Ну, смотри сам, — ответил ему Богданов, прижимаясь правым глазом к резиновому наглазнику КТ-1, — сейчас пехоту шуганём!

За то время, что политрук обучал «уровцев» артиллерийской стрельбе, немцы успели убрать убитых регулировщиков и возобновили движение, перенеся съезд с шоссе на двести метров дальше. Только мотоцикл регулировщиков остался сиротливо стоять на прежнем месте. Выведя перекрестие прицела на середину немецкого строя, опять кого-то пропускающего, Богданов сам произвёл выстрел. Затем уступил место бойцам и, с нетерпением дождавшись, когда они закончат заряжать, скомандовал: «Огонь!» Но выстрела не последовало. Красноармеец, то ли от волнения, то ли от неумения, нажал спуск слабо.

— Если осечка, ещё раз взводишь затвор и ещё раз нажимаешь спуск, только сильней и уверенней. Давай, огонь!

Пушка рявкнула.

— Есть, — донёсся из-за стены радостный крик Ивана, — прямо в ноги пехоте!

— Заряжай! — прокричал Богданов заряжающему. Когда тот дослал снаряд, он проверил прицел и скомандовал второму:

— Огонь!

Орудие выстрелило.

— Есть, опять туда же, залегли, остановились, стреляют, — комментировал действия немцев Корзун, глядя в бинокль.

— У вас ещё боеприпасы-то есть? — не разделяя восторг Ивана, вопросительно прокричал Богданов. По его подсчётам, возле пушки имелась только треть всего положенного БК на орудие.

— Не знаю. Внизу, на втором ярусе, в погребке все, что остались, а которые в лагере были, сгорели.

— В общем, я сейчас эти расстреляю, — отрапортовал политрук появившемуся в проёме лейтенанту, кивнув на штабель возле орудия, — а ты пошли вниз кого-нибудь за осколочными выстрелами. На худой конец, картечные тоже пойдут, это те, у которых вместо снаряда стакан и буква «Щ» на нём. Найдут, пусть тащат сюда. Если они будут в смазке, поставь несколько человек их от смазки вытирать, вон хоть стройбат, они всё равно без дела сидят, иначе загубите орудие. А я им на прощание устрою весёленькую жизнь.

Подкорректировав дальность, он обратился к своему расчёту:

— Работаем быстро. Стрелять буду я. Один подаёт, другой заряжает. Ясно? Разобрались? Поехали!

Богданов открыл стрельбу по видимой части растянутой колонны противника, корректируя её по дуге с запада на север и не обращая внимания на её результаты. Когда от штабеля осталось два чемодана, он осмотрел поле боя. Главного ему удалось добиться: беспрерывное продвижение гитлеровцев застопорилось. Пехота залегла. Транспорт укрылся среди деревьев. Но политрук понимал, что это ненадолго. Урон от «сорокапятки» не такой уж большой. Теперь немцы с нескольких сторон били по ДОТу, и он гудел, как бы возмущаясь, в ответ на удары, сыпавшиеся на него непрерывным потоком. Корзун, сам спускавшийся в погребок, с унылым видом рассказал, что все заряды к пушке там в смазке. Всплеснув сочувственно в ответ руками, Богданов произнёс:

— Ну всё, Иван, мне пора! — и поспешил к выходу. Проходя каземат с перископом, он позвал за собой Смородинова. Прощаясь с лейтенантом, проводившим разведчиков до дверей, политрук, пожимая руку, пожелал:

— Держись, наши должны скоро подойти, может, ещё увидимся, бывай!

— Эх, мне бы таких бойцов, как вы! Ладно, давай, политрук, спасибо, — и вдруг, изменившись в лице, продолжил: — Если что, расскажи товарищам, как мы их тут!

Дождавшись удобного момента, они со Смородиновым покинули ДОТ.

Встретивший их Сугаков доложил обстановку, она оставалась без изменений. Отряд тотчас же двинулся обратно.

Богданов решил возвращаться другим путём, в надежде догнать остатки четвёртой роты. Южнее, километрах в десяти-пятнадцати от брусчатки, проходила грунтовка. «Если не попались навстречу, то, может, догоним их там», — рассудил он. Хотя «самокатчики», как называли четвёртую роту в батальоне, могли пойти и напрямую, через лес. Эту дорогу Смыслов тоже не знал, и мотоциклисты двинулись тем же порядком, за броневиком.

Через восемь километров пути им начали попадаться одиночные военнослужащие, бредущие в северо-восточном направлении, которые при виде бронемашины стремились побыстрее скрыться в лесу. «Что за чёрт? — недоумевал про себя политрук. — Что это за военные и куда они направляются?» Миновав негустой лес, их маленький отряд подъехал к полю, засеянному рожью. Стоя в башне бронемашины, Богданов в бинокль разглядел группу красноармейцев, пробирающихся по хлебному полю, которое дорога рассекала на две половины. Бойцы направлялись к дороге, и он решил их перехватить. Быстро пересев на мотоцикл Смыслова, политрук занял место за сержантом, который тут же дал газу, и они рванули наперерез идущим. С непривычки подбрасываемый на ухабах, Богданов чуть не вылетел из седла. Люди на поле, завидев мотоцикл, повернули было обратно к лесу, но затем продолжили путь. Впереди этой группы красноармейцев шёл военный, в петлицах которого просматривалась старшинская «пила» (четыре треугольника). Уже немолодой, по возрасту, младший командир, с выпирающим брюшком, нёс за плечами вещмешок и, несмотря на жару, был застёгнут на все пуговицы с крючками. В руках он сжимал мосинский карабин, помимо висевшей на портупее кобуры с наганом. Старшина возглавлял группу из двадцати трёх человек. Артиллеристы, судя по эмблемам, двигались организованно, с личным оружием, и полностью экипированы. Дождавшись, когда первые из них выберутся на дорогу, политрук задал вопрос:

— Вы кто и откуда, товарищи?

Окинув его недоверчивым взглядом, за всех ответил старшина:

— Мы-то знаем, откуда, а вот кто вы будете, товарищ младший политрук?

Богданов представился по форме, хотя был старше артиллериста по званию и должности, поспешно добавив:

— Если в чём-то сомневаетесь, могу предъявить свои документы, — он достал из нагрудного кармана и протянул старшине красный прямоугольник командирского удостоверения. Пока тот внимательно сличал фотографию политрука с внешностью, выходящие изо ржи бойцы настороженно рассматривали остановивших их людей, подходили к своему командиру и выстраивались возле него полукругом. Артиллерист, вернув удостоверение, приосанился и доложил:

— Старшина 9-й батареи, 3-го дивизиона, 416 ГАП, 103-й СД Шерстюк.

После слов младшего командира у его подчинённых сразу пропал интерес к происходящему. Они стали без разрешения садиться, перематывать портянки, доставать фляги и курево.

— А где полк, дивизия, ваш командир? — поинтересовался Богданов у старшины.

— Не знаю, — как-то сразу поник тот, словно неподъёмная тяжесть опустилась ему на плечи. Из его рассказа стала складываться невероятная картина. Полк в составе дивизии по тревоге выдвинулся на прикрытие госграницы и, находясь на марше, был атакован с воздуха немецкими бомбардировщиками. А в не оправившуюся после бомбёжки колонну врезался клин пехоты, наступавшей во встречном направлении. В результате дивизия оказалась рассечена. Их артполк двигался ближе к хвосту дивизионной колонны. После удара немцев старшина с частью бойцов из своей батареи укрылся в лесу, а затем решил вернуться на зимние квартиры. О судьбе других сослуживцев он ничего не знал. «Теперь понятно, что это были за бредущие бойцы, — подумал политрук, — но не может быть, чтобы целую дивизию так быстро разбили». По предположениям старшины, колонна дивизии осталась километрах в пяти-семи от места их встречи. Более конкретно артиллерист ни объяснить, ни показать на карте не смог. Богданов решил лично удостовериться в его словах, сделав крюк в том направлении. Ведь если артиллерист сказал правду, немцы скоро окажутся в Чужуве и выйдут на Белостокское шоссе. А это значит, что они проникнут вглубь советской территории от госграницы на несколько десятков километров, и ещё неизвестно, знает ли наше командование о возникшей угрозе. Быстро прикинув дальнейший маршрут, он коротко проинструктировал подчиненных, и, не теряя ни минуты, отряд повернул на юг.

4

Чем ближе отряд политрука приближался к дороге, тем сильнее нарастал гул, доносившийся от неё. Километров через пять они смогли отчётливо распознать в этом общем шуме хлопки винтовочных выстрелов, буханье гранат, разрывы снарядов. Но долетавшие звуки не походили на жаркий бой, слишком бессистемны они были; скорее всего, детонировали боеприпасы, оказавшиеся в огне. Разведчикам до конечной цели осталось миновать лес, за которым, судя по чёрным клубам дыма и стене пыли, поднимающейся ввысь, несложно было угадать дорогу. Проехав ещё с километр по лесной колее, переходящей в тропу, Богданов приказал Сугакову с Хоменко остаться на месте и прикрывать тыл отряда на бронемашине, усилив их двумя подчинёнными Смыслова. А сам, с отделением мотоциклистов и Смородиновым, направился дальше. Метров за триста до дороги они спешились, выставив двух бойцов с пулемётом в заслон, охранять транспорт, и поспешили вперёд. Вскоре сквозь деревья и кустарники отчётливо проявились очаги пожаров. Дымили техника и имущество разбитой советской колонны под аккомпанемент рвущихся боеприпасов в горящих автомобилях и подводах. Чем ближе оставалось до дороги, тем масштабней всплывали следы разгрома. По лесу валялось разбросанное военное имущество: каски, противогазы, патроны, обоймы, вещмешки, шинели, плащ-палатки, сапёрные лопатки, гранаты, патронные цинки, катушки с кабелем, ремни, лошадиная сбруя, сёдла, бинты, котелки, обрывки патронной укупорки, разбитые ящики. Среди всего этого добра стали попадаться и убитые. Первый погибший боец, на которого вышли разведчики, лежал лицом вниз, с ранцем на спине, по периметру которого крепилась шинельная скатка, в каске и с противогазной сумкой через плечо. В руках он сжимал трёхлинейку. Маленькая дырочка возле гребня на СШ-36 свидетельствовала о том, что стрелок поражён в голову. Скопище зелёных мух хаотически сновали по его мёртвому телу.

Метров за сто пятьдесят до дороги, выйдя на лесную прогалину, они наткнулись на группу раненых красноармейцев, человек сорок. Люди стояли, сидели, лежали в разных позах, причитая от боли. Первую помощь им оказывали военфельдшер и женщина — сержант медицинской службы. Её чёрные волосы были растрёпаны, подол юбки обожжён, а на гимнастёрке тёмнели бурые пятна засохшей крови. Военфельдшер, держа в руках бинт, перевязывал раненного в живот бойца. Говорить с разведчиками он был не расположен, показывая всем своим видом, что Богданов ему мешает. Женщина оказалась более словоохотлива. Медсестра сначала рассказала, что с военфельдшером они оба из дивизионного санбата, который двигался в конце общей колонны дивизии. Во время авианалёта от страха все кинулись с дороги куда глаза глядели. Большинство военных побежало в лес. После бомбёжки в нём скопилось много раненых, которым медики стали оказывать помощь. Число раненых только растёт, а перевязывать их нечем, не говоря уже о медикаментах. Немцы рядом, идут по дороге, но в лес не суются. Командиров здесь нет, кроме одного обгоревшего старшины, который вроде из комендантского взвода стрелкового полка, но он в бреду и постоянно шепчет о каком-то знамени. Медсестра, по просьбе политрука, повела его к старшине, добавив, что тот вспоминал ещё про какой-то автобус. Почти в конце поляны она остановилась перед раздетым до пояса военным, лежащим на плащ-палатке, лицо, руки и торс которого были обожжены. Большущие волдыри чередовались с зеленовато-красно-чёрной коркой вместо кожи. Раненый в беспамятстве тихо стонал, уже ничего не говоря. Богданов, отвернувшись от страшной картины, направился к дороге, увлекая за собой подчинённых. Но медичка, ухватив его за рукав, спросила:

— Что же нам с ранеными делать, товарищ младший политрук?

От её вопроса он смешался. Ему сейчас было не до раненых.

— Даже не знаю, что вам сказать. У меня транспорта нет. Вернусь в часть, доложу о вас командованию, оно примет соответствующие меры.

По её глазам политрук понял, что женщина ему не поверила.

Пройдя ещё около шестидесяти метров по редеющему лесу, разведчики были вынуждены залечь. Отсюда хорошо просматривались прилегающая местность и дорога. А на ней виднелись разбитые и целые грузовики, трактора, броневики, телеги, орудия, крупы мёртвых лошадей, разбросанная повсюду военная амуниция, имущество, оружие. Где-то горела трёхтонка, где-то густо чадила бронемашина. Эту картину брошенной техники с транспортом дополняли трупы убитых. Они были везде. Сидели в кабинах грузовиков, свисали с бортов, лежали в придорожной пыли. Немцы долго не думали. Препятствия, возникшие на их пути, они, где могли, объезжали, где не могли, столкнули к обочинам. Горящие машины и телеги с боеприпасами перевернули или затащили в лес, соорудив вокруг них своеобразные ширмы из того, что попалось под руки. Сами, не останавливаясь, продолжили рваться вперёд. Мёртвые красноармейцы, попавшие под колеса и гусеницы их транспорта, расползались красно-серыми пятнами на дороге, потерявшими человеческий облик. По этим останкам непрерывным потоком маршировала немецкая пехота и двигалась техника. В их размеренной поступи было что-то зловещее, даже характерные запахи отработанного бензина, конского пота и табака, обычно сопровождавшие походные колонны, отдавали чем-то незнакомым, веяли враждебностью, вызывая стойкое отчуждение. Глядя, с каким безразличием фашисты проходят мимо убитых людей, а их транспорт раскатывает по брусчатке то, что от них осталось, Богданов чуть не сорвался. Хотелось стрелять и стрелять в эти вражеские пышущие здоровьем, довольные рожи. Но он сумел взять себя в руки, понимая, что такого порыва хватило бы максимум на несколько минут боя, по истечении которых все бойцы и командиры его группы превратились бы в решето.

С первых секунд наблюдения за противником в нём проснулся разведчик. Память цепко зафиксировала тактические знаки на немецком транспорте, а потом выдала связанную с ними информацию. Это была уже не 7-я, а, судя по двум дубовым листам, 252-я Рейнско-вестфальская пехотная дивизия, которая относилась к четвёртой волне мобилизации второй половины 1939 года. Укомплектованная в основном уроженцами города Бреслау и его окрестностей, она ничем существенным не уступала дивизиям первой волны, разве что имела меньший опыт участия в боевых действиях и небольшие организационные отличия.

Политрук сам себе не мог объяснить, почему решил пройти вдоль разбитой колонны, может быть, оттого, что разум отказывался верить всему тому ужасу, который предстал перед глазами. Он тут же вернул подчинённых на безопасное расстояние и коротко поставил задачу неожиданно даже для самого себя:

— Ищем автобус! В нём, возможно, находится боевое знамя.

Над дорогой продолжала висеть густая пелена пыли, затмевавшая на время лучи утреннего солнца. Они успели миновать примерно полкилометра в западном направлении, когда шедший в головном дозоре Смородинов замер и кивнул в сторону трассы. Повернув в указанном направлении голову, Богданов сквозь пыль разглядел автобус и тут же сделал жест рукой, который понял лишь Тимоха, остальные продолжили идти прямо.

— Замри! Ложись! Внимательны будьте! — раздражённо прошипел им политрук.

Трёхосный штабной автобус ГАЗ-05-193 темно-зелёного цвета, впечатавшись одним боком в дерево примерно под углом сто двадцать градусов относительно дороги, застыл с распахнутыми передними дверьми, наполовину въехав в лес. «Может, тот самый? И в нём действительно знамя? Тогда знамя надо спасать! — размышлял Богданов, рассматривая автомобиль в бинокль. — А если его там нет, и нас обнаружат?» Борьба с собой продолжалась недолго, политрук предпочёл рискнуть. Но подобраться к автобусу было непросто. Во-первых, он просматривался со стороны проходящей немецкой колонны, и марширующие по дороге фашисты задерживали на нём свои любопытные взгляды. Впрочем, как и на всём, что им попадалось по пути. Во-вторых, гитлеровцы уже находились внутри газика», впритык к нему стояла легковушка с открытым верхом, покрытая толстым слоем пыли. На её капоте торчала трёхлучевая звезда в круге. Сверху автобус накрывала маскировочная сеть, которую через выбитые стёкла трепал сквозняк, создавая впечатление машущих крыльев. Масксеть, с одной стороны, закрывала разведчиков от случайных взглядов солдат, двигавшихся по дороге, а с другой — мешала рассмотреть, что делается внутри. Вокруг автобуса валялись рассыпанные бумаги, брезентовые мешки, чемоданы и какое-то тряпьё. В это время из его задней двери вынырнул светловолосый унтер-фельдфебель без головного убора с кобурой на животе. Бросив кипу бумаг на заднее сиденье легковушки, он поспешил обратно. «Сколько, интересно, их там? — подумал Богданов, прикидывая численность противника. — Трое или больше? Если больше, тогда и нечего соваться!» На данный момент у него под рукой имелось два «активных штыка», Смыслов и Смородинов. С возникшими сомнениями, из-за присутствия в автобусе фашистов, он боролся недолго, решив всё же проверить его. Вдруг число немцев в нём совпадает с группой нападения красноармейцев, а знамя в самом деле находится там. Тогда никак нельзя допустить, чтобы оно попало в руки врага. Политрук коротко разъяснил каждому подчинённому порядок его дальнейших действий. Главную роль должны были сыграть он сам, Смыслов и Смородинов. Если немцев окажется двое, то сержант страхует их возле автобуса. А если трое, то Смыслову достаётся тот гитлеровец, который вылезет наружу. Четыре бойца сержанта оставались на месте, образуя группу огневого прикрытия. После чего, здесь же сняв с себя всё лишнее, включая и головные уборы, группа нападения поползла к дороге, сжимая в руках помимо штатного оружия штыки от СВТ.

Первым к автобусу добрался Тимоха. Осторожно заглянув внутрь со стороны капота, он тут же отпрянул. В его сжатом кулаке распрямились два пальца. Все сомнения разом отпали, и Богданов жестами показал, что снимает немца у заднего входа, а Смородинов берёт на себя его товарища с переднего. Пробраться туда через правую дверцу ефрейтору помогало дерево, в которое врезалась машина, перекрывающее обзор марширующей колонне. Смыслов, как и было оговорено, оставался на их подстраховке. Через несколько минут политруку удалось бесшумно достичь автобуса. Сдерживая дыхание, он затаился возле его задней двери перевести дух, прячась от посторонних глаз за вражеской легковушкой. Сердце от напряжения билось так, что, казалось, вот-вот вырвется наружу. Пот струйками стекал по лбу и спине. Внутри всё, наоборот, сжалось, словно стальная пружина, в готовности действовать. Из салона доносились отдельные слова неторопливо переговаривающихся между собой немцев, но о чём шла речь, то ли от волнения, то ли из-за шума на дороге, Богданов разобрать не смог. Сигнал для атаки он тоже отдать не успел. Давешний фельдфебель, держа в руках бумаги, внезапно появился в проёме, слегка пригнув голову. Как только их взгляды встретились, пружина внутри политрука мгновенно разжалась и бросила его на врага. Одной рукой он схватил противника за горло, второй ударил штыком в грудь чуть левее накладного кармана кителя, стремясь вложить в удар ещё и всю тяжесть тела, как учил начальник разведки. Немец, спускавшийся вниз, по инерции продолжил движение, глубже насаживаясь на лезвие штыка, до самой рукоятки, и чуть не сбивая Богданова с ног. Глаза гитлеровца, то ли от боли, то ли от ужаса, полезли из орбит. Выронив бумаги, он двумя руками попытался освободить горло, из которого раздавались нечленораздельные хрипы, царапая руку политрука. В этот момент Богданов ничего не видел, кроме погона унтер-фельдфебеля, и ничего не чувствовал, кроме запаха его потного тела, смешанного с неизвестным одеколоном. Взгляд политрука почему-то не отрывался от широкого серебристого галуна по краю погона. В голове что-то замкнуло, он, отрешившись от всего, начал наносить удар за ударом, стремясь убить немца раньше, чем тот сумеет подать голос… Только шёпот Смыслова: «Всё, всё, хватит, товарищ политрук!» — вернул его к действительности. Богданов увидел, как стекленеют серые глаза противника, почувствовал, как ослабевает его хватка, как тяжелеет тело фельдфебеля, а штык в ладони становится скользким от крови. Сержант, оторвав немца от политрука и стараясь не шуметь, осторожно опускал тело на землю. В ту же секунду Богданов заметил, что правую кисть, край рукава и штык залило кровью, по гимнастёрке на груди расползаются красные брызги, а с левого запястья, расцарапанного немцем, капает уже его кровь. Политрук, встряхнув головой, как бы освобождаясь от оцепенения, заглянул внутрь «газона»: там, к счастью, тоже всё было кончено. Второй солдат, с резаной раной под левой лопаткой, свернулся калачиком поверх раскиданных бумаг.

— Быстро ищем знамя и уходим… — начал говорить Богданов шёпотом Тимохе, заползая в автобус на четвереньках, но тут его взгляд наткнулся ещё на один труп. — А это кто?

Смородинов только пожал плечами в ответ. В левом углу автомобиля, под откидным столиком, лежал наш военный, полузасыпанный бумагами. В том, что он мёртв, не было никаких сомнений: в его бритом затылке торчал осколок величиной с ложку. Только сейчас политрук обратил внимание, что весь салон автобуса в пробоинах от осколков, по которым внутрь него струились солнечные лучи. Первым делом Богданов вытер о лист бумаги руки со штыком. Потом, сунув штык за голенище, перевернул военного на спину: из ушей, носа и рта мертвого капитана по лицу разбегались подсохшие дорожки крови. Оставив погибшего, они вдвоём с ефрейтором приступили к поиску знамени, разгребая на полу бумаги, коробки, ящики и портфели. Смыслов оставался по-прежнему на страховке снаружи. Продвигаясь на четвереньках по полу машины, политрук больно ударился коленом об угол открытой металлической шкатулки. Именно она заинтересовала немцев. В шкатулке находились сложенные карты. Гриф, нанесенный в правом углу верхней из них, говорил сам за себя, карты были секретные. В первый момент он вознамерился забрать их с собой, хорошо помня ещё с училищных времён о том, что секретные документы ни в коем случае не должны попасть в руки врага. Но через пару секунд осознал: все карты им не унести, да и лишним временем для возни с ними разведчики не располагали. Тимоху, нацеленного на поиск знамени, такие мелочи не интересовали, он работал, как заведённая машина, разбрасывая в разные стороны посторонние предметы и упорно продвигаясь в противоположную сторону автобуса.

— Кажись, есть! — через минуту обрадованно прошептал ефрейтор, уцепившись двумя руками за круглую палку, выкрашенную в красный цвет. Богданов поспешил ему на помощь. Палка сильно походила на древко знамени. И через несколько секунд их общих усилий сначала выглянул на свет защитный чехол, а затем сверкнул латунный плоский ромб на конце древка, обрамляющий звезду с серпом и молотом из того же материала. Все сомнения сразу отпали: это было знамя. Схватив его за древко и бренча об пол слепком с сургучной печатью на чехле, политрук пополз к выходу. Потом, опомнившись, повернулся к Смородинову и прошептал, кивнув на разбросанные по полу бумаги:

— Это всё надо сжечь.

— У меня спичек нет.

Как истинный кержак, Тимоха не курил.

— Глянь у фашиста! — Богданов кивнул в сторону убитого немца.

На их счастье, в кармане у мёртвого гитлеровца нашлась зажигалка. Щёлкнув ею, ефрейтор поджёг ближнюю бумажку. Огонёк весело побежал по листу, разрастаясь в размерах. Уничтоженный Смородиновым немец лежал на боку к ним спиной, поэтому его звания политрук не разглядел. Но от внимания не ускользнуло то, что оба убитых фашиста успели нацепить на себя советские полевые светло-коричневые командирские сумки, добротно сшитые из яловой кожи. «Значит, германские дерьмо, если они первым делом наши сумки похватали», — решил он. Свою сумку Богданов оставил в палатке полевого лагеря на попечение старшины, вытащив из неё только палетку под карту, которая ему была нужнее, да и в боевой обстановке удобнее. Выбираясь из автобуса, он на секунду упёрся взглядом в открытые глаза убитого им унтер-фельдфебеля. «Мой первый немец», — с каким-то безразличием мимолётно констатировал политрук. Ни сожаления, ни злорадства к поверженному врагу он не испытывал, в тот момент у красноармейцев просто не было времени для проявления эмоций. Кивком головы позвав за собой Смыслова, Богданов, быстро перехватив знамя за стягивающий шнур защитного чехла, как винтовку за антабку при выполнении приёма «Переползание» из Строевого устава, первым по-пластунски двинулся в обратном направлении.

— Уходим! — добравшись до ожидавших их мотоциклистов, скомандовал политрук и вернул штык бойцу, у которого одолжил его перед вылазкой. Забрасывая на шею ремешок от бинокля и планшетки, он невольно оглянулся. Огонь внутри автобуса набирал силу. Нужно было спешить. Немцы могли в любой момент заинтересоваться своей пустой легковушкой возле горящего советского автобуса, а два мёртвых тела сослуживцев — подтолкнуть их к ответным действиям. Если не к организации погони, то к миномётному удару по местам вероятного отхода противника — точно. Похватав свои вещи, красноармейцы сначала бегом, а потом шагом направились к мотоциклам. Богданов знамя из рук не выпускал. Шагающий рядом с ним Смыслов, со словами: «Вот с вашего немца!» — протянул ему пистолет в кобуре, начатую пачку курева, зажигалку и наручные часы.

Политрук сначала автоматически хотел взять протянутые сержантом вещи, но затем остановился и, призадумавшись, уставился на трофеи. На пачке с названием «Принц Хайнрих» он прочитал «зигаретен». «Сигареты», — перевёл Богданов про себя, но ему, как человеку не искушённому в табачной продукции, было как-то всё равно, сигареты это или папиросы. Уловив во взгляде политрука какое-то сомнение, Смыслов истолковал его по-своему и спросил:

— Вы что не курите? — Богданов в подтверждение его слов отрицательно мотнул головой. — И никогда не курили? — продолжил допытываться сержант.

Он не знал, что ответить Смыслову. Если то глотание дыма в старших классах за дощатым школьным туалетом, больше для форса перед девчонками, можно было назвать курением, то курил. А если нет, значит, нет. Политрук опять помотал головой. Потом перевёл взгляд на часы. На чёрном циферблате, ближе к цифре двенадцать, белыми латинскими буквами было выведено прописью их название «Arsa». Секундная стрелка бежала по своему отдельному маленькому кругу, расположенному внизу, на месте цифры шесть. Зажигалка представляла собой прямоугольник с закруглёнными краями и откидывающимся колпачком. На её середине читались выпуклые буквы «KW». В тот момент в голове Богданова промелькнули разные мысли. Сначала он хотел сразу приструнить сержанта, напомнив тому об ответственности за мародёрство. Затем подумал, что Смыслов проверяет его, что называется, «на вшивость». Но посмотрев ему в глаза и не увидев подвоха, понял, что сержант это делает от чистого сердца. Политруку спустя некоторое время после стычки с противником пришло осознание того, что сам он в ней оказался не на высоте. Ему, как разведчику, в первую очередь нужно было забрать документы убитых врагов, пока Смородинов искал знамя. Смыслов и подавно об этом понятия не имел, взял то, что приглянулось. Да и имеет ли Богданов моральное право судить человека, который вместе с ним только что рисковал жизнью. И политрук, чтобы не обидеть сержанта, сказал:

— Спасибо, у меня часы на память об отце остались, и я их менять на другие не хочу. Сигареты мне тоже без надобности. Ствол пригодится. А вообще, чтоб ты знал на будущее, нам нужны документы, карты, всевозможные данные о противнике, оружие. За личные вещи, снятые с убитых, если кто увидит, можно загреметь на полную катушку. Обвинят в мародёрстве, и доказывай потом, что ты не верблюд, — предупредил он Смыслова, забирая пистолет. — Так что особо трофеи не свети. Люди разные встречаются.

Забираясь в коляску мотоцикла, Богданов передал знамя Смородинову и почувствовал, что нервное напряжение наконец-то стало его отпускать. По дороге к броневику он более внимательно осмотрел трофейный пистолет. Немецкая кобура несколько отличалась от нашей. Сделанная из чёрной кожи, она имела более короткий верхний клапан, который застегивался на ремешок. Сверху переднего ребра к ней пришивался чехол для запасной обоймы. Внутри кобуры находился пистолет Люгера Р-08 «парабеллум» и запасной магазин к нему, таким оружием немецкие офицеры воевали ещё в Империалистическую войну. Политруку этот пистолет тоже был знаком. Он несколько раз стрелял из него на занятиях по стрелковой подготовке. Несмотря на неудобно отскакивающую после выстрела гильзу (не вбок, а назад), парабеллум имел более высокие точность, кучность и скорострельность стрельбы по сравнению с нашим наганом. Правда, по словам начальника разведки, пистолет был несколько капризен при взводе, что могло отрицательно сказаться в решающую минуту боя. Богданов вынул «люгер» из кобуры, рукоятка с деревянными щёчками удобно легла в ладонь. Он нажал на кнопку, расположенную справа от спусковой скобы и, потянув за ролик в нижней части магазина, вытащил его — проверить, заряжен тот или нет. Все восемь патронов были на месте. Засунув парабеллум обратно, политрук повесил кобуру себе на портупею так же, как это делали немцы, на левую сторону, рукояткой вперёд.

У броневика группу встретил Сугаков, доложив, что за время их отсутствия возле бронемашины ничего не произошло. Только сейчас, на относительно безопасном расстоянии от противника, до Богданова стало доходить, как ему вместе с красноармейцами, участвующими в вылазке, несказанно повезло. Его авантюрный план удался только за счёт неимоверного везения и дерзости разведчиков. Малейшая случайность могла привести не только к срыву задуманного им плана, но и к гибели или плену кого-нибудь из них. На мгновение представив последствия неудачи, он непроизвольно передернул плечами, но тут же поспешил отогнать от себя неприятные мысли, оправдываясь перед самим собой словами поговорки: «Смелость города берёт». Здесь же политрук тщательно отмыл от крови дрожавшие до сих пор руки. Расцарапанное запястье, продолжавшее кровоточить, сильно засаднило от воды. Глубокие борозды проходили наискось от кисти по запястью и упирались в ремешок часов. «Вот сука немецкая! Отрастил ногти, как баба, наверное, тыловик или из штабных. А может, фашисты просто оборзели, воюя в Европе? По сопатке настучать было некому. Ладно, мы вас научим СССР уважать. Не только ногти, но и ручонки ваши загребущие обчекрыжим по самые гланды, вы у нас ещё взвоете!» — помянул он недобрым словом немецкого фельдфебеля. Рукой Богданов решил заняться позже, ему не терпелось узнать, кому принадлежит знамя. Построив всех подчинённых в одну шеренгу, политрук приказал Сугакову развернуть его. Помкомвзвод сорвал слепок, стянул чехол и, держа древко параллельно земле, начал медленно разворачивать полотнище. С каждым поворотом древка красный шёлк тяжело обвисал к низу. На нём показались надписи. Уже по первым буквам стало понятно, что это знамя стрелкового полка. В тот момент при взгляде на полотнище Богданова переполняли двоякие чувства. Было радостно, что разведчики спасли знамя воинской части, а с другой стороны — горько: не прошло и пяти часов с начала боевых действий, как целый полк перестал существовать. В том, что это война, он всё-таки продолжал сомневаться. Политрук приказал снять знамя с древка и назначил Хоменко ответственным за него, предупредив Васю: «Головой отвечаешь!» Надо было срочно доложить о произошедшем в батальон, но на попытки связаться с ним Сугаков только отрицательно мотал головой: не хватало дальности. Пока помкомвзвода продолжал вызывать по рации комбата, Богданов попросил Смородинова перебинтовать ему расцарапанную руку.

Вскоре их отряд выбрался из леса и направился обратно в часть, продолжая периодически выходить на связь с командованием. По пути политрук всё время мысленно возвращался к штабному автобусу, перед глазами стояло молодое лицо убитого им немца с расширенными от ужаса зрачками и капельками пота на верхней губе. Как ни пытался Богданов убедить себя в том, что это враг, получивший по заслугам, какое-то чувство гадливости по отношению к самому себе, как к убийце, засело в мозгу словно заноза. Его нравственные терзания прервал Смыслов:

— Товарищ младший политрук, надо бы заправиться!

«Та-ак, вот тебе и первая вводная», — мелькнула тревожная мысль в голове Богданова, после чего он остановил свою небольшую колонну.

5

«Разжиться» топливом можно было непосредственно на зимних квартирах, в месте постоянной дислокации батальона. Но для этого пришлось бы делать лишний крюк, во-первых. Во-вторых, неизвестно, уцелела ли заправка после удара немцев по гарнизону с воздуха. В-третьих, разведчики рисковали потерять время и израсходовать последний бензин, если заправка не работала. Был и другой вариант. Как раз на пути следования отряда находились дивизионные склады ГСМ неприкосновенного запаса, где, по мнению политрука, уже полным ходом должна идти заправка техники. Отсутствие заявки и накладных на получение горючего его не смущали, он понадеялся на хорошее знакомство с работниками складов и на чрезвычайные обстоятельства. Буквально четыре недели назад закончились последние работы по возведению склада горюче-смазочных материалов, активное участие в которых принимал и личный состав разведбата. В ходе этих работ у Богданова сложились добрые отношения с кладовщиками, поэтому он остановился на втором варианте.

Свернув на знакомую лесную дорожку, ведущую к складам, политрук был удивлён тишиной и спокойствием вокруг: ни в попутном, ни во встречном направлении им не попалась ни одна машина. «Неужели опоздали, и всё горючее вывезли? — возникла первая мысль. — Нет, не может быть так быстро», — не поверил он. Вскоре склад замелькал сквозь расступающиеся деревья. Огромные земляные валы, обложенные дёрном, опоясывали его территорию по периметру. Перед валами шло двухрядное ограждение из колючей проволоки, между столбами которой проходила широкая полоса из песка, тщательно «причёсанная» граблями. Из «колючки» были сделаны и входные ворота с калиткой. Справа от ворот, метрах в шестидесяти перед ограждением, находилось оборудованное место для курения. Курить на складе строго запрещалось. За ограждением, в десяти метрах от калитки, стоял деревянный грибок — место для наряда по складам и противопожарный щит. В курилке обычно сидел свободный от смены дневальный. Но, подъехав к воротам, закрытым на амбарный замок, разведчики ни одного, ни второго бойца из состава наряда не увидели. Зато вплотную к распахнутой калитке приткнулся новенький ПМЗ-А-750, на коляске которого покоился ручной пулемёт Дегтярёва. «Что за чёрт? — подумал Богданов. — На входе никого нет. Какой-то непонятный мотоцикл, на нём оставленный без присмотра ДП-27, хотя работники склада имели в своём распоряжении штатную полуторку и, кроме наганов, другого оружия у них никогда не было. Что-то странное происходит».

— Хоменко, остаёшься на входе старшим! Сам за пулемёт и никого на склады не пропускать! Сугаков, Смородинов, за мной! — крикнул он внутрь машины.

— Смыслов со своим экипажем ко мне, остальные блокируют вход под руководством Хоменко! В случае неповиновения открывать предупредительный огонь! — уже выпрыгнув из броневика, подал команду политрук мотоциклистам.

Двигаясь в сторону караульного помещения, находившегося от въездных ворот метрах в ста и огороженного насыпными валами поменьше, он почувствовал, как в груди его что-то ёкнуло. Уставившись взглядом на вход в караулку, Богданов выхватил револьвер из кобуры. Вход представлял собой калитку из «колючки» между валами и постовой грибок. Возле калитки должен был находиться часовой у входа в караульное помещение. Он там и находился, только мёртвый. Боец сидел, прислонившись спиной к столбу грибка, свесив голову в пилотке на грудь. Левая половина его гимнастёрки пропиталась кровью. Рядом лежала винтовка. Смородинов, присев на корточки возле убитого, произнёс:

— Мамочки мои! Финаком сработали! Ага.

После его слов подчинённые перевели свои взгляды на политрука. Тот, приложив ствол револьвера к губам, призвал всех к тишине. Затем жестами приказал Смыслову с подчинёнными занять здесь же круговую оборону, а Сугакову и Смородинову — следовать за ним в караулку. Какого-то капитального строения для личного состава караула возвести ещё не успели. Поэтому большая землянка, накрытая брезентом сверху и разделенная внутри бревенчатыми стенами на отсеки, согласно Уставу, представляла собой караульное помещение. Вниз, к её входу, вели дощатые ступени. Там, на ступеньках, разведчики и обнаружили тело начальника караула. Он лежал на животе, с головой, повернутой вправо так, что щека касалась битого красного кирпича, которым была выстелена дорожка от калитки до караулки. Резаная рана под левой лопаткой свидетельствовала о том, что командира, как и красноармейца у калитки, убили тем же оружием. Фуражка, лежавшая верхом вниз, зацепилась за одну из ступенек. На ней хорошо просматривались инициалы «ПАА», выведенные химическим карандашом. «Училищная привычка метить вещи, наверное, недавний выпускник», — мелькнула мысль. Оружие начкара тоже осталось нетронуто, а внутри караулки стояла подозрительная тишина. Богданов, снова на пальцах, приказал Сугакову забрать револьвер погибшего командира, определив далее последовательность проникновения в землянку. Через пару секунд первым за брезентовую дверь караулки бесшумно нырнул Смородинов, вооружённый только одним штыком. За ним, не дыша, с наганом в руке спустился он сам. Замыкал их тройку помкомвзвода с револьвером, оставив на входе свою СВТ, неудобную при огневом контакте в замкнутом пространстве.

Политрук хорошо знал численный состав караула и расположение караульного помещения. Их батальон, в соответствии с графиком, спускаемым в части комендатурой гарнизона, регулярно заступал в наряд по складам. А он, неся службу в качестве помощника дежурного по караулам, неоднократно приезжал сюда с проверкой. Помимо убитых часового с начкаром, в караулке должны были находиться ещё три караульных и разводящий.

В предбаннике, чуть привыкнув к полумраку, разведчики осмотрелись. Имеющиеся окошки под потолком землянки, больше похожие на бойницы, нужного освещения не давали. Как не давали его и горевшие в каждом отсеке керосиновые лампы. Напротив входа находилась комната бодрствующей смены, рядом — отдыхающей. Затем шли столовая, комната начкара, сушилка. Объяснив жестами дальнейшие действия разведчиков, Богданов двинулся в комнату начкара. В отблесках керосинки он различил перевёрнутый табурет и лежащего боком на полу, судя по двум «уголкам» в петлицах, разводящего. Сержант не дышал. Причиной его смерти стал тот же выверенный удар ножом в сердце. На столе возле телефонного аппарата валялась трубка с обрезанным проводом. В оружейной нише напротив комнаты начкара винтовки караульных находились в целости и сохранности. Появившийся в коридоре Смородинов жестами показал, что в комнате бодрствующей смены один убитый караульный. Два распрямлённых пальца в сжатом кулаке сержанта говорили о том, что и вся отдыхающая смена мертва.

— Значит, всех, — произнёс в полный голос политрук и тут же вопросительно добавил: — Ножом? — В ответ оба утвердительно кивнули.

— Кто же это «посетил» караул, что за мотоцикл на входе? — размышляя вслух, проговорил Богданов. Ему стало понятно, что напавших на караул насчитывалось несколько человек, расправиться со всеми караульными в одиночку было бы не так-то просто.

— Бегом на посты! — скомандовал он, приняв решение, и первый выскочил из землянки.

Притормозив возле начкара, политрук перевернул его на спину. Погибший пехотный командир, на петлицах которого висело по одному «кубарю», ему был не знаком. Песчинки с крошками кирпича, прилипшие ко лбу и щеке, делали юное лицо младшего лейтенанта по-детски незащищённым. В открытых мёртвых глазах застыло удивление. Лужица крови под телом ещё до конца не загустела. «Значит, эти гады где-то поблизости!» — констатировал Богданов, сорвавшись с места. Приближаясь к группе Смыслова, он выпалил сержанту на ходу:

— Жди нас. Смотри в оба. Всех, кто здесь появится, задерживай. Услышишь стрельбу на постах — беги к нам на помощь.

До постов было чуть больше ста метров. Земляной вал и ещё один ряд «колючки» как бы отделяли их от склада. Возле узкого прохода стояла времянка из неотёсанных брёвен, где обычно находились складские работники. Дверь времянки оставалась закрытой на навесной замок, а за её углом они обнаружили тело убитого часового. «Он-то как незваных гостей допустил к себе, ведь на пост не начкар и не разводящий пожаловали?» — недоумевал политрук, глядя на уже знакомую рану красноармейца. Оторвавшись от мёртвого тела, он тщательно осмотрел через бинокль пост, но никого постороннего не заметил. На первом посту горюче-смазочные материалы хранились в штабелированных бочках под навесами, накрытые сверху масксетями, а на втором посту топливо было залито в большие ёмкости, типа цистерн, по горловину зарытые в землю. Тут отчетливо раздался звук удара металла о металл, долетевший со стороны второго поста. Услышав его, Богданов умозрительно представил, что вскрывается ёмкость с топливом. Посты разделялись между собой небольшим валом с «колючкой» наверху, который имел неширокий проход посередине. Разведчики рывком последовали к проходу и тут же залегли возле него, осматриваясь. Ничего подозрительного им обнаружить не удалось. С поста опять зачастили удары по железу. «Так, значит, эти сволочи здесь. Часовой по ёмкостям стучать не будет. А если хозяйничают посторонние, значит, и второй часовой убит», — размышлял про себя политрук. Красноармейцы решили подняться на вал, откуда хорошо просматривался весь пост, и, забравшись на него, сразу же заметили троих человек в красноармейской форме. Винтовкой часового те сбивали замок с люка большой цистерны с горючим. У всех на плечах висели автоматы ППД-40. Это оружие Богданов впервые увидел в ноябре месяце на показе техники и вооружения в дивизии, будучи на сборах командиров рот. «Дегтярёвы» начали поступать в дивизию недавно и пока считались редкостью. Приложив к глазам бинокль, он внимательно присмотрелся к военным. Коренастый, спортивного сложения майор с фуражкой на голове, стриженный «под Котовского», явно был старшим. Оттопырив брезгливо нижнюю губу, он о чём-то переговаривался с худощавым капитаном, возвышавшимся над «майором» на полголовы и обладавшим какими-то утончёнными (по мнению политрука), правильными чертами лица. Третий, старший лейтенант, сдвинув пилотку на затылок, сбивал прикладом трёхлинейки замок, висевший на крышке цистерны. «Старшой», такой же, как и майор, широкоплечий крепыш, с уже обозначившимися залысинами на лбу среди светлых волос, взмок от пота. Его круглое лицо лоснилось, на гимнастёрке появились характерные тёмные пятна на спине и под мышками. В петлицах у троицы блестели скрещенные топорики — инженерные эмблемы. У политрука при виде живых диверсантов (а в том, что это именно они, Богданов уже нисколько не сомневался) проснулось любопытство. До сих пор он видел диверсантов только в кино. С другой стороны, его распирала ненависть к ним за хладнокровное убийство личного состава наряда. Непрошеные гости вели себя на складах по-хозяйски, словно это была уже их собственность. При этом ни один из них не проявлял беспокойства или настороженности. Глядя на врагов, политрук почувствовал прилив злости. Но неимоверным усилием не дал взять верх эмоциям над здравым рассудком и произнёс полушёпотом, обращаясь к подчинённым:

— Все поняли, кто перед нами? Наша задача — взять хотя бы одного гада живым, если не получится, тогда валим всех. Самое удобное место — на выходе. За мной!

Скатившись с вала, разведчики добежали до времянки. Здесь, рассчитывая на внезапность, Богданов решил встретить диверсантов. По его плану, он с Сугаковым нападает на них с фронта, в то время как Смородинов заходит им в тыл. Троица ряженых командиров в проходе появилась только минут через двадцать. Они шагали развёрнутым строем, никуда не торопясь, в глаза политруку бросилось их новёхонькое обмундирование. Слева шёл «майор», посередине — «капитан», справа — «старший лейтенант». Наблюдая в щель между досками времянки за приближающимися военными, политрук шёпотом распределил противника. Правого брал на себя Сугаков, среднего — Тимоха. Левый, старший по званию, доставался ему. До затаившихся в ожидании разведчиков стали долетать отдельные слова переговаривавшихся между собой диверсантов, которые звучали на немецком языке. Чем ближе раздавался шум шагов на песчаной дорожке, тем больше росло напряжение внутри красноармейцев. Как только «сапёры» поравнялись с времянкой, Богданов жестами показал подчинённым «Внимание!», а ещё через секунду — «Вперёд!». Всё дальнейшее произошло очень быстро. Резко выскочив перед диверсантами из-за угла времянки с оружием в руках, он прокричал:

— Стой! Руки вверх!

Но появление разведчиков никакого замешательства у противника не вызвало, команды политрука выполнять никто не собирался. Он ещё не закончил говорить, как «майор» уже успел перевести свой ППД, висевший у него на плече стволом вниз, в положение для стрельбы стоя, а его правая рука легла на спусковую скобу. Опережая врага на мгновение, Смородинов, бесшумно появившийся сзади диверсантов, не целясь, выстрелил из своей «самозарядки». Голова «майора» дернулась, фуражка слетела с головы, а через долю секунды он стал оседать, не выпуская из рук оружия. В это время правый диверсант успел уйти с линии огня, отпрыгнув в сторону и сорвав с плеча автомат. Выстрел Сугакова пришёлся в пустоту. Зато пули Богданова и Тимохи достали отпрыгнувшего. Прежде чем упасть, он всё же успел нажать на спуск, и короткая очередь прошла над головой сержанта. Третий выстрел ефрейтора в голову «старшего лейтенанта» успокоил того навсегда. Два красных пятна начали расползаться на груди и плече убитого. Стоявший посередине «капитан» замер не шевелясь. Смородинов быстро снял с его плеча «Дегтярёва» и вынул из кобуры пистолет. Оказалось, что кроме автомата у каждого «сапёра» имелся ТТ-33. Таким пистолетом в частях дивизии, из-за их нехватки, вооружали только старший командный состав, а остальные командиры довольствовались старыми наганами. Ещё находясь под впечатлением от боестолкновения с противником, политрук с горечью произнёс, обращаясь к своим подчинённым:

— Вот так они нас учат воевать! Малейшая оплошность — и смерть. А вы меня «фашистом» называли. Настоящие фашисты поблажек не дают, секунды решают всё.

— Не стреляйте, — на чистом русском языке, медленно поднимая руки, произнёс «капитан».

— Быстро отвечать, кто такие? Что делали здесь?, — продолжая держать на мушке револьвера и не отводя глаз от диверсанта, стоявшего напротив, проговорил Богданов. При этом он кивком головы в сторону убитых дал понять ефрейтору с сержантом, чтобы те обыскали диверсантов.

— Мы из инженерного управления штаба фронта, инспектируем объекты, подлежащие эвакуации или уничтожению в первую очередь… — сбивчиво начал тот.

«Какого нахрен фронта? Кто объявлял о войне? — недоумённо отреагировал про себя политрук на слова „капитана“. — Какая эвакуация? А если даже из округа, то что-то больно быстро стали инспектировать. И потом кто сказал, что мы собираемся отступать? Врёт, зараза!»

За спиной раздался топот. К ним приближался Смыслов с двумя бойцами. Ещё на бегу он закричал:

— Что у вас тут, товарищ политрук, поймали?

В это время обыскивающий «старшего лейтенанта» Тимоха вытащил на всеобщее обозрение финку, лежащую на его раскрытой ладони, со словами:

— Вот и «пёрышко» нашлось! Ага.

Богданов, мельком глянув на немецкий нож, заметил его удобную рукоятку, защиту для пальцев и лезвие с кровотоком.

— У-у, гады! — закричал Смыслов, увидев холодное оружие, и внезапно ударил прикладом своей винтовки «капитана» в грудь. От неожиданности тот рухнул, как сноп. Через секунду, схватившись руками за ушибленное место, он широко открытым ртом стал беззвучно хватать воздух, не в состоянии от сбитого дыхания произнести хоть слово.

— Подожди, — остановил политрук сержанта, продолжавшего рваться к лежащему диверсанту.

— Капитан, или как вас там, я спрашиваю последний раз: кто вы и какое у вас задание?

Склонившись над корчившимся от боли «сапёром», Богданов приставил ствол револьвера к его лбу и прикрикнул:

— Ну!

Пилотка с головы «капитана» слетела, и политрук смог разглядеть его с близкого расстояния. Худое, слегка вытянутое лицо, длинный нос с горбинкой, немного выпуклые серо-зелёные глаза, редкие брови, русые волосы, тщательно зачёсанные набок. На вид ему было около сорока лет.

— Я… не могу… говорить, — морщась от боли, отвечал диверсант с придыханием, — это… ошибка… я офицер… Инженерного управления…

«А вот и ещё один твой прокол, — услышав последние слова „капитана“, заметил мысленно политрук, — в Красной армии нет офицеров, в ней есть командиры».

— Да что мы с ним цацкаемся, — перебил его Смыслов, — вон, сколько наших порешили.

Напоминание об убитых караульных вызвало ропот возмущения у красноармейцев, стоявших позади Смыслова.

— Мне с вами церемонии разводить некогда! — чеканя слова, начал говорить Богданов, забирая одной рукой документы и карту, найденные Сугаковым у «майора», — мои люди озлоблены смертью товарищей, и я не знаю, что они сейчас с вами сделают, если вы не скажете правду. Последний раз предупреждаю. Ну!

После произнесённых слов он с силой надавил стволом нагана на лоб «сапёра».

— Я… никого… не убивал, — произнёс диверсант.

— А кто?

— Это они, — «капитан» кивнул в сторону убитых.

— Ну да, а вы у нас просто ангел. Осталось вас только в попу поцеловать.

— Я не убивал…

— Последний раз спрашиваю: кто вы? — зло перебил его политрук. — Считаю до трех: раз…

— Не стреляйте… мы… из полка… «Бранденбург», — затем, чуть помедлив, добавил: — Мы… разведка.

Богданов, благодаря Бате, был хорошо осведомлён об эффективности действий в Европе специального диверсионного подразделения вермахта.

— Разве-едка, — передразнил он «капитана», — диверсанты вы! Ваше подразделение? Его численный состав? Место расположения? Порядок подчинения? Где основные силы? Зона действий? Ваша задача?

— 10-я рота, III-го батальона… В роте больше двухсот человек… она придана 2-й танковой группе генерала Гудериана… и используется в её интересах. Батальон входит в подчинение… группы армий «Центр». Рота действует в секторе Замбрув-Брест… и разбита на оперативные группы… у каждой своё задание.… У нашей зона ответственности в полосе Дрожычин-Бельск. Частные задачи… по возникающим обстоятельствам.

— Кто они, — кивнул политрук на убитых, — и кто вы? Как выходите на связь? Где вы были до склада? Как проникли на территорию СССР? Где научились говорить по-русски?

Слушая ответы, он, убрав револьвер, бегло пролистнул документы диверсантов. Бумаги оказались в порядке. Помимо удостоверений, командировочных предписаний, расчётных книжек, продовольственных и вещевых аттестатов, требований-литер для проезда по железным дорогам, у «майора» имелся даже партийный билет.

— Старший он, — поднимаясь с гримасой боли и продолжая держаться руками за ушибленное место, кивнул «сапёр» на «майора», — фельдфебель Неринг, старший группы.

— Майор Белов, — прочитал вслух Богданов фамилию, записанную в документе.

— Второй — обер-ефрейтор Бренеке.

— Старший лейтенант Кондратьев, — озвучил он фамилию «старшего лейтенанта», — а кто же вы?

— Я унтер-офицер… барон Фридрих фон Борхардт, — пытаясь придать своим словам официальность, произнес диверсант, — с кем имею честь?

— Вы не забыли, любезный, что находитесь в плену? — опешил политрук от такой наглости.

— По Конвенции о военнопленных… вы должны представиться… а я имею право назвать… только свое имя… должность и звание.

— Что-о? — возмутился Богданов. — А по каким конвенциям вы бомбите мирных граждан чужого государства, нападаете, не объявив причин, и режете спящих красноармейцев? Я вообще за десять человек, убитых вашими друзьями, могу как диверсанта шлёпнуть вас на месте, без всяких конвенций.

— Чего-чего, а шлёпать… без суда и следствия… комиссары руку набили.

— О чём это вы? — не понял политрук.

— Моя Родина — Россия. Я родился… и до восемнадцати лет жил в Санкт-Петербурге… пока к власти не пришли большевики… Моей семье пришлось бежать из страны… от комиссаров, шлёпавших без разбора безвинных людей.

— А теперь вы, считающий своей родиной Россию, пришли мстить в мундире врага.

— Не мстить… вернуть то, что мне принадлежит по праву, — с вызовом произнёс барон.

— Ладно, сейчас мне некогда с вами лясы точить. Как вы связывались со своим командованием? — перебил его Богданов.

— В установленное время держали сеанс связи… работали на приём. В экстренных случаях можем выходить на связь… на установленных для этого частотах.

— У вас есть рация?

— Да.

— Где она?

— В мотоцикле.

— Пусть не брешет, — вмешался в разговор Смыслов, — в мотике нет рации, мои смотрели.

— Она спрятана… чтобы не вызвать подозрений.

— Исходная точка вашей группы?

— Дрожычин. Мы ещё практически… не успели ничего сделать. Захватили один мост. Обнаружили крупную армейскую колонну и сообщили о ней. Потом…

— Так там, на шоссе, — возмутился политрук, перебив его, — ваша работа?

— Да-а, — очень осторожно подтвердил барон, увидев, как изменилось лицо политрука и зароптали красноармейцы.

— Да вас только за одну колонну к стенке ставить надо, — зло проговорил Богданов.

— Это война… И потом — я никого не убивал, — поспешил добавить «сапёр», вскинув на уровень груди руки с растопыренными пальцами, словно заверяя о своей непричастности к смерти красноармейцев.

— А караул ножами?

— Это не я! — диверсант отрицательно замотал головой. — Это ефрейтор, он в совершенстве владеет… владел ножом и приёмами борьбы. Он прекрасно стрелял из всех видов оружия…

— А вы для чего тогда нужны?

— Я в группе — радист… и помимо этого… лучше всех владею русским языком.

— С чего вы взяли, что началась война, и почему вы, барон, не офицер?

— Вчера во всех частях вермахта зачитали приказ фюрера о нападении на СССР. Я не чистокровный немец, у меня мама русская, и мы выходцы из России.

Размышлять о полученных от диверсанта сведениях времени не было, как, впрочем, и на дальнейшие разговоры с ним.

— Ну вот что, барон, хочу первый и последний раз вас предупредить: попробуете не выполнить мои требования — будете расстреляны по законам военного времени, раз уж мы говорим о войне. Это я вам обещаю как комиссар, а фамилия моя, если вам так интересно, Богданов.

— Сугаков, — политрук тут же переключился на подчинённых, — не своди с него глаз! Смыслов, дай команду бойцам похоронить убитых и собрать оружие. Сам с Хоменко организуешь заправку. Смородинов, ты им в помощь. Только всё это делаем очень быстро!

При этом он взглянул на часы: сорок минут драгоценного времени отряд потерял.

— Товарищ младший политрук, разрешите пистолет-пулемёт взять? — попросил Сугаков. — В бою хорошая вещь.

— И мне тоже, — присоединился к просьбе сержанта Смородинов.

— А винтовку куда?

— Винтовочка всегда со мно-ой, — погладив по цевью и прижав «самозарядку», как ребёнка к груди, ответил ефрейтор.

— Ты, я вижу, и так с ног до головы вооружился.

Пока политрук допрашивал диверсанта, Тимоха времени зря не терял, успев в дополнение к автомату и пистолету «старшего лейтенанта» снять с него финку в чехле и ручные часы.

— Разрешите мне один ППД, — подключился к ним Смыслов.

— А я чем, всё «левольвертом» воевать буду? — ответил ему Богданов, специально исковеркав название револьвера, подчёркивая тем самым архаичность данной системы. Его личным оружием являлся наган 1915 года выпуска, затёртый, как старая солдатская шинель, предыдущими владельцами. Из-за этого перед каждым строевым смотром приходилось все потёртости и царапины закрашивать ваксой, чтобы придать ему положенный воронёный цвет. Кроме этого, револьвер обладал тугим спуском, который при выстреле уводил ствол с линии прицеливания. В ближнем бою, где имели значение даже доли секунды, нужно было иметь более надёжное оружие. Решительно подняв с земли ППД «майора» и его ТТ в кобуре, он тоном, не терпящим возражений, добавил:

— Разведке они нужнее! — и двинулся было к выходу. Но тут заговорил диверсант, продолжая держаться рукой за ушибленное место:

— Господин комиссар, а как же погибшие?

Он показал головой в сторону убитых немцев.

— Так же, как и те бойцы, которых вы убили, — резко ответил политрук.

— Но всё же… По законам войны…

— Послушайте, вы, барон! — взорвался Богданов. — Во-первых, я вам не господин — мы господ давно прогнали, и, естественно, не товарищ, поэтому можете ко мне обращаться «гражданин», но только тогда, когда вам будет разрешено — это во-вторых. И в-третьих: не задавайте мне лишних вопросов!

Диверсант обиженно замолчал. Политрук решительно направился к выходу. Автомат на плече непривычно давил своей тяжестью.

При виде товарищей, возвращающихся с постов, из боковой двери бронемашины вылез Хоменко, поднялись с земли мотоциклисты Смыслова. Взмахом руки подав Васе команду «заводи», Богданов проговорил барону:

— Идёмте, посмотрим на вашу аппаратуру.

Бронемашина завелась, развернулась и встала перед закрытыми воротами.

— Давай, давай быстрее, — недовольно прикрикнул политрук, и бронеавтомобиль, ударив бронированным носом ворота, которые разлетелись двумя половинами в разные стороны, покатил вперёд. Притормозив возле него, Хоменко прокричал в открытое окно:

— Кудой?

— На второй пост, там тебя ждёт Смородинов.

Хоменко уже хотел «дать по газам», но Богданов, снимая кобуру со своим наганом, остановил его:

— Подожди! Вручаю тебе оружие ближнего боя, потом заберу. Смотри не прошлёпай!

Кивнув в ответ головой, Вася рванул с места, обдав их пылью. Политрук, подцепив справа на портупею ТТ в кобуре, вместе с помкомвзвода и пленным подошёл к мотоциклу диверсантов.

— Показывайте! — потребовал он у «сапёра».

Откинув крышку багажника мотоцикла, тот молча вытащил из-под плащ-палатки маленький чемоданчик.

— Сугаков, глянь! — распорядился Богданов. А сам взялся рассматривать карту, которую нашли у «майора».

На карте чётко выделялись штабы советских корпусов и дивизий, вместе с подробным отображением их частей и подразделений, а также поразительно точно были отмечены расположения укрепрайонов, аэродромов и складов. Здесь же политрук разглядел и место дислокации своего батальона.

«Вот гады, всё разведали», — возмутился он про себя.

— Рабочая, — подтвердил помкомвзвода, включив радиостанцию.

— Какая у неё дальность?

— Устойчивая — двадцать километров, в хорошую погоду до тридцати, — ответил барон.

Богданов не поверил:

— Вы не путаете? Это обыкновенная РБ-40, у неё дальность 15—20 километров.

— Я не путаю, у неё только внешняя панель под РБ-40, начинка более мощная.

— Хорошо. Сугаков, забери радиостанцию, оружие. Посмотри, что ещё тут может пригодиться, и закинь в машину, — и, переведя взгляд на карту, обратился к диверсанту:

— Покажите район ваших действий.

— Примерно до старой границы Польши, — уверенно обвёл тот пальцем местность, заканчивающуюся далеко за Брестом.

— А вот это что означает? — указав на знаки в конце листа, поинтересовался политрук.

— Конец ближайшей задачи. Здесь мы должны получить дальнейшие указания.

— Сколько групп, таких, как ваша, действует в этом направлении?

— Насколько я знаю, три.

— Какие задачи у этих групп и можете ли вы с ними связаться?

— Нет, мы действуем автономно. Никого из других групп мы не знаем.

— А как же вы отличите своих при встрече?

— Никак, наши зоны действий не должны пересекаться.

Тут внимание Богданова привлекли шестеро красноармейцев Смыслова, копающих яму у караулки.

— Свяжи ему руки и жди меня здесь, — приказал политрук Сугакову и двинулся к ним.

— Вы чего копаете? Где Смыслов? — подходя к бойцам, спросил он.

— Сержант приказал могилу на всех вырыть. Сам на заправку поехал.

— Какую могилу? — с досадой произнёс Богданов. — Времени и так нет. Снесите караульных в один отсек, накройте тентом и завалите брёвнами… А всех убитых собрали? — спохватился он.

Мотоциклисты недоумённо начали переглядываться между собой.

— Поня-ятно, — протянул с досадой политрук. — Вы четверо, — указал он на левофланговых, — бегом на посты и убитых часовых несите сюда, а вы двое, — Богданов ткнул указательным пальцем в оставшихся бойцов, — берите лейтенанта — и за мной!

Спустившись в землянку, политрук приказал завернуть тело командира в шинель и всех погибших красноармейцев снести в комнату бодрствующей смены. Вытащив документы начкара, Богданов взял со стола постовую ведомость и вышел. Удар диверсанта был такой силы, что нож пробил грудную клетку командира почти насквозь, задев удостоверение и комсомольский билет. Через кровяные разводы в удостоверении он с трудом смог разобрать фамилию: «Пономарёв». Из имени хорошо читались только первые буквы «Ал…», но дальше чернила и в удостоверении, и в комсомольском билете расплывались, смешавшись с кровью. Политрук положил документы в планшет. Четырёхзначный номер части младшего лейтенанта ему ни о чём не говорил. Через несколько минут со стороны постов затарахтели мотоциклы. В них Смыслов привёз мёртвых часовых.

— Дневальных по складам вы нашли? — спросил Богданов подходящего сержанта. В ответ тот отрицательно мотнул головой.

— Поищите перед входом, возле курилки. Оружие караула несите к бронемашине, убитых — в землянку, и побыстрее, — приказал ему политрук, — да, проверь всех погибших, может, документы у кого-нибудь остались.

А затем подошёл к ограждению, снял с проволоки табличку с надписью «Караульное помещение» и на обратной стороне вывел карандашом, сверяясь с постовой ведомостью: «мл. л-нт Пономарёв А. А., с-т Яковенко И. В. … погибли 22.06 1941 года». И, протянув бойцам, копошащимся вокруг землянки, сказал:

— Закончите, табличку положите сверху!

Вернувшись к Сугакову, он поставил ему задачу:

— Бери рацию диверсантов и попробуй по ней выйти на связь с батальоном.

Из кустов возле курилки вынырнул Смыслов.

— Тут дневальные, товарищ политрук. Обоих ножами, — доложил он и добавил: — Сверху ветками прикрыты.

— Отнесите их к остальным, — отдал распоряжение Богданов.

За то время, что помкомвзвода безуспешно пытался связаться с комбатом, со стороны постов вернулась бронемашина. А мотоциклисты, занимавшиеся погребением, закрепив брёвнами брезент, накинутый на погибших красноармейцев, притащили к выходу оружие и боеприпасы караула. Политрук приказал запаянный цинк с пятью сотнями патронов и нераскупоренный ящик с двадцатью гранатами погрузить в броневик, а винтовки с подсумками караульных — в ПМЗ. Сам он пересел на мотоцикл Смыслова и туда же в коляску посадил связанного диверсанта, предусмотрительно сняв диск с ДП-27. Предупредив барона, который почему-то сразу насупился после его слов, чтобы тот не вздумал сигануть в кусты по ходу движения, Богданов дал подчинённым отмашку на убытие. Теперь их отряд увеличился на одну транспортную единицу, мотоцикл диверсантов, который замыкал колонну разведчиков.

Через несколько километров пути Хоменко, просигналив короткими гудками, остановил бронемашину, а из люка башни показалась голова Сугакова в танкошлеме. «Есть связь!» — донесся его ликующий крик. Обрадованный докладом сержанта, политрук сразу же поспешил к рации. Удивившись тому, что вместо комбата ему вновь ответил начальник разведки корпуса, он коротко отчитался по действиям своей группы и перешёл на приём, пытаясь уловить каждое слово Бати, голос которого еле пробивался сквозь помехи. Появление немцев на указанном им направлении и потери 103-й СД сильно озаботили полковника:

— Сынок, сведения достоверны? — с тревогой переспросил Аксентьев.

— Товарищ полковник, честное большевистское! Знамя разбитого полка у меня, — несколько эмоционально ответил Богданов, задетый за живое недоверием старшего начальника.

Не проронив больше ни слова о 103-й СД, начальник разведки тут же поставил ему новую задачу: разведать глубину проникновения противника в направлении Белостока и как можно быстрее связаться с командованием 5-го стрелкового корпуса или 66-й СД, действующими на этом направлении. Политрук попытался напомнить полковнику про захваченного диверсанта, но тот в ответ, сорвавшись на повышенный тон, приказал выполнять полученную задачу. «Разжевав» затем, как самому бестолковому бойцу, что надо немедленно, не заезжая в батальон, двигаться к Белостокскому шоссе, установить местоположение противника, а также силы и средства, которыми он ведёт наступление. Во вторую очередь — восстановить связь со штабом стрелкового корпуса или дивизией, подвергшимися вражеской атаке, которая отсутствует с самого утра. В последнем сообщении, полученном от них, говорилось, что 66-я СД полностью втянута в бой против превосходящих сил мотопехоты. Самолёт, посланный с делегатом связи, в стрелковый корпус обратно не вернулся. Командование не имеет никаких данных по этому направлению. Много противоречивых слухов, вплоть до панических. На флангах их мехкорпуса обстановка тоже не менее сложная…

Никогда до этого Богданов не слышал, чтобы голос Константина Павловича звучал так взволнованно. Видимо, положение дел в местах соприкосновения с противником действительно складывается не в нашу пользу. Что делать с диверсантом, начальник разведки так и не сказал, резко закончив сеанс связи. Ничего не оставалось, как возить его с собой, и разведчики спешно двинулись в юго-западном направлении.

6

Отряд продвигался узкими лесными тропами по кратчайшему пути. Местами броневику приходилось буквально продираться через близко растущие друг к другу деревья, поэтому, чтобы случайно не погнуть ствол пулемёта, башню машины развернули на сто восемьдесят градусов. Защищаясь рукой от низко растущих веток, Богданов первые километры ехал, анализируя недавнюю схватку с противником, — и мысли обуревали грустные. Во-первых, захват пленного, который у настоящего разведчика должен быть доведён до автоматизма, они выполнили из рук вон плохо. Вместо диверсантов чуть сами не очутились в роли мишеней. Во-вторых, подготовка немцев оказалась выше нашей. Опоздай Тимоха на секунду, и «майор» успел бы срезать очередью или политрука, или помкомвзвода. В-третьих, перед нападением на врага надо просчитывать его возможные действия и быть готовым к любым неожиданностям.

Встречный тёплый ветер облегчения от жары не приносил. Сверяя по карте маршрут, то и дело приходилось вытирать пот, обильно выступавший на лице. По ходу движения он незаметно для себя втянулся в разговор с бароном, продолжавшим держаться одной рукой за ушибленное место. Тот стал рассказывать о себе и о жизни в царской России. Оказалось, что до революции их семья проживала в центре Петербурга. Отец его, известный в те времена адвокат, вёл частную практику. Её хватало на безбедное проживание в собственной квартире на Литейном проспекте большой семьи из шести человек, да ещё позволяло нанимать прислугу. Мать барона, по национальности русская, давала уроки музыки, игры на фортепьяно. В семье росло четверо детей: два старших брата, он и младшая сестра. Старший брат, 1894 года рождения, подпоручик артиллерии, погиб в четырнадцатом году в Восточной Пруссии, разделив участь солдат и офицеров 2-й русской армии генерала Самсонова. Когда и где он погиб, семье было неизвестно. Средний брат, 1896 года, пошёл по стопам отца, поступив на юридический факультет Петербуржского университета, но закончить его помешала революция. В 1918 году семья покинула Петербург и отправилась на юг к родственникам. В это время средний брат примкнул к белому движению. Последние известия от него родители получили из Крыма осенью 1920 года. В ходе боёв на полуострове брат попал в плен. После победы Советской власти в стране семья покинула Россию и эмигрировала в Германию. Там, несмотря на бушующие политические баталии, барон сумел получить юридическое образование и продолжил дело своего отца. По его словам, к пришедшим к власти национал-социалистам он относился равнодушно. Контакты с ними ограничивались редкими консультациями по России. Но с середины тридцать девятого года их сотрудничество стало более тесным — и в конце концов привело барона к прохождению спецкурса в разведшколе.

— Так вы за кого мстить собираетесь? За среднего брата? — уточнил политрук.

— Я никому мстить не собираюсь. Просто хочу вернуться туда, откуда пьяная матросня, под угрозой смерти, вышвырнула нашу семью, не объясняя причин. Хочу, чтобы режим, пришедший к власти на крови своих граждан, пал. Чтобы крестьян, как скот, не загоняли в колхозы, чтобы народ не был угнетён.

— А вы у народа спросили? Люди хотят смены власти, да ещё таким путем?

— Народ пока не знает, с какими мыслями мы идём к нему.

— Почему же? Начинает догадываться!

— Вы уже отравлены этими безбожниками, вдолбившими в ваши неокрепшие умы мысли о светлом будущем. Оно должно быть построено любой ценой на костях соотечественников, не согласных с бредовыми идеями коммунистов. Вы человек ещё молодой, вас легко обвести вокруг пальца. Светлое будущее — химера. Люди не могут быть все одинаковыми, как бы ни хотелось господам комиссарам. Тем более что с мнением граждан страны никто особо не считался. Их всегда ставили перед фактом. Особенно русский народ.

— И для достижения своих целей вы готовы примкнуть к захватчикам, к врагам, надеясь на их штыках изменить государственную власть. Вы думаете, что народ будет покорно смотреть, как вы убиваете невинных людей ради этого?

— В данный момент нет другой силы, кроме германской армии, способной свергнуть большевиков, поэтому я и примкнул к ним. Но это только на начальном этапе, а потом власть будет передана народу…

— Потом, чтобы вошедшие во вкус завоеватели не прихлопнули вас, как надоедливую муху, вы будете им лизать задницу и плясать под их дудку. Вы плохо знаете историю страны, барон. Никогда благие намерения захватчиков не приносили свободу русскому народу.

— Послушайте, молодой человек… — с жаром начал возражать барон, но Богданов грубо перебил его:

— Дальше можете не продолжать! На эту тему я больше разговаривать не хочу! Мне с вами всё стало понятно!

Весь дальнейший путь они проехали, не проронив ни слова.