Бесплатный фрагмент - Третий Полюс

************Наташа Ройтберг — больше художник, чем поэт.

Она словами рисует свои миры, даря читателю не образы в голове, но картины перед глазами.

На этих картинах смеются прекрасные женщины и мужчины, вьются волосы и листья, смыкаются руки вокруг любимых плеч, улетают самолеты в один конец и рвутся бомбы, болит душа и бесконечно снятся сны.

Сны о совсем ином прекрасном мире, в котором, конечно, ничего не будет иначе, потому что его населят все те же люди. «Мы такие, — говорит нам в уши авторский голос, — и я такая, и вы такие. Лучше не станет, но давайте об этом поговорим».

Давайте об этом поговорим.

Виктория Райхер

I. Буквы

***

Всё началось с того,

что я разучился говорить.

Слова рассыпались, словно горох,

раскатились по углам, напрасно

выворачивал пустые карманы, рылся в словарях.

Слова перестали что-либо обозначать и значить,

а стало быть, потеряли для меня всякий смысл.

Я стал их путать и перевирать,

ведь время — это совсем не «время»,

дорога — вовсе не «дорога»,

а «я хочу быть с тобой» едва ли выражает

даже тысячную долю того, что я чувствую

по отношению к любимому человеку.

Я решил, что будет намного лучше

просто молчать и наблюдать.

Тогда я увидел, что сгустки

потерянных, забытых,

невостребованных мною слов

висят в воздухе, дрожат, как мираж,

как раскаленная плазма над языками пламени,

над автотрассой в знойный летний день.

Можно просто их касаться

своим сознанием

и передавать другим.

Потом я разучился есть:

забывал, не хотел тратить на это время,

не понимал, зачем это нужно —

напрягать челюсти, мускулы языка, горло,

чтобы протолкнуть то, что называется едой,

внутрь себя и прислушиваться,

что же там происходит.

Я перестал одеваться.

Ходил простоволосый, нагой.

Моя кожа обветрилась, огрубела,

тело покрылось сыпью и пылью,

грязью, проказой, коростой-корой.

В довершение всего я разучился ходить.

Я остановился посреди тротуара,

запрокинул голову,

протянул руки вверх

навстречу небу

навстречу солнцу

и просто стоял

долго стоял

долго-долго

очень долго

долго-долго

догола

годы

голый

долу

до

Вот так я превратился в дерево

5.4.2011

***

и вся моя нерастраченная нежность

вся моя не раз траченная нежность

 сотнями нитей связала твои руки спеленала волю спутала твои мысли логические доводы умозаключения

 ты не смогла не остаться

 и мы долго плыли по тихой реке

что ж, этот маленький странный опыт

 навсегда изменит выражение твоих глаз

 позволит безошибочно определять «своих»

отражая

 перевирая

постепенно стирая

сюжет о нас

Американка

ах, Рахель, на земле твоей вызревают плоды - скоро жатва виноград превращается в хмель ты слышишь, Рахель? в твоем городе шелесту пальм вторит бриз унося бормотание древних камней прочь в пустыню ты помнишь, Рахель? в садике твоем жакаранда, роскошный миндаль по ночам не смолкают цикады кто ты теперь - по ту сторону океана? мегаполис не вмещается в раму заливая тебя и субботние свечи некой «Рэйчл»

***

Крохотные снежные барсы,

живущие в моем портсигаре,

с наступлением ночи выходят украдкой,

осторожны, как ангелы, чутки, как дети,

незаметны, неслышны, —

едва уловимы их тени

в светло-палевом отблеске лунного света.

Они кормятся патокой

прочь уплывающих сновидений —

сладковатой тягучей бессмысленной

легкой, как воздух,

и дают оседлать себя призракам — духам умерших,

новым душам, еще вознестись не успевшим.

Мчась по воздуху ввысь,

рассыпаются сотней мохнатых искристых

мотыльков, нимфалид, махаонов, огнёвок, ночниц,

превращаясь в пыльцу, серебристую звездную пыль,

ниспадая на землю пушистыми хлопьями пепла —

облачками воздушными — дымкой — клочками тумана,

оседая, свиваясь в кольцо — колесо — карусель

темных, плавно кружащихся

листьев — чаинок — махорочных крошек — снежинок,

обманувших часы, огибающих времени ход,

непреложно стремящихся лишь к маячку сигареты,

заблудившихся, не отыскавших

приют — утро — пристань — постель,

безнадежно потерянных, сбитых со следа.

Уплотняясь в душистый шершавый

рассыпчатый крупный табак,

возвращаются барсы в шкатулку с секретом.

15.3.2017

Гамлет

О, видит бог, забвенье хуже смерти,

Остывшая любовь измены горче

И мнимого безумия нелепей

Зло и коварство суетного мира.

Король убит. Да здравствует король!

Блажен лишь мертвый шут да лицедеи.

Весь смысл предпринятой Создателем затеи —

Дать каждому поверить в свою роль.

Ах, если бы из всех возможных слов

Одно-единственное верным оказалось!

На острие клинка — бесславный приговор.

The rest is silence.

10.6.2009

***

Если буквы были бы зернами,

светлыми, гладкими зернами,

бережно высадил бы их

в теплую рыхлую землю:

разные зерна разных алфавитов —

суахили, португальского, иврита.

Через время они превратятся

в чудесные, небывалые

растения и травы,

которые будут перешептываться на ветру,

каждое — на своём наречии,

безусловно, понимая друг друга.

Если буквы были бы птицами,

я кормил бы их крошками, как голубей,

и запустил высоко-высоко в небо,

выше солнца и звезд.

Спустя несколько тысячелетий они возвратятся,

неся в своих крошечных клювах зеленую поросль.

Конечно, буквы не зерна и, уж тем более, птицы.

Но в сердце моем проклёвывается росток.

Каждый раз, когда я читаю,

он становится чуточку выше, превращаясь в побег,

растет.

13.6.2013

Море Морзе

1

Читающий эти строки!

чтя Кодекс Электротока,

нанизывай web-горизонты

на зоркость мятежного ока.

Отважно курсорь по безбрежью

названий, цитат, фамилий,

легко прошмыгнув меж флотилий

бит-байтовского зарубежья.

Ах, невод коварен паучий!

Отыщешь ли порт Ариадны?

В тебе еще жив Ихтиандр,

Но Улиссу он не попутчик.

Нутро твое вывернет качка,

смешав заголовки и сноски.

Подпольным связистом Дубровским

шифруешь пробелы. Как датчик,

отстукиваешь посланья

в неровном чечеточном ритме —

пульсацию внутренней битвы,

прозренья безумства на грани.

Насайтившись и отчатясь,

выходишь из батискафа,

заметив, как вьется по шкафу

рассветная тонкая завязь.

Уже зазвенели трамваи,

шуршат по асфальту шины,

злодеи несут в метро мины

на жертвенный стол Минотавру.

Ты вылез сухим из кожи.

Дежурный потоп «даби-даби»

случится под вечер. По-крабьи

ты косишься на прохожих.

2

Караваны кочующих знаков наводнили белесое взморье.

Не попал ли в зрачок твой осколок

из мерцающего монитора?

Если так — будет вечной зима, все замерзнет,

Нашу гибель увидят с небес одинокие звезды.

Если так — станем книги жечь и лукавить взглядом,

А прозрачная едкая взвесь в нас осядет ядом.

Но найдется чудак, говорящий всерьез о весне, о лете,

Принимая снежинки то за стрекоз, то за души поэтов.

Он построит плот, скрутит крепкий канат из тины,

Он в открытое море уйдет, раздирая льдины.

Через год доберется туда, где не знают снега,

Где часы из песка, и песок не быстрей солнечного бега,

Где слетая с губ, слова превращаются в камень,

Где в глазах — гаснущий огонь горького познанья,

Где в скитальце признают воскресшего бога

И тотчас об этом напишут в папирусных блогах.

17.12.2008

Письмо

(текст песни)

Здравствуй!

Мы с тобой ретрограды:

в век микросхем письмо не в чести,

но я больше верю чернилам с бумагой,

чем клавиатуре формата XP.

И смотрят слова насыщенным взглядом:

в наклоне строки и в зачёркнутом — суть,

полоска конверта ждёт слюнного яда,

ей предстоит летаргический путь.

В письме всё живое, до точки, до боли,

а сбивчивость слога и почерк не врут,

в письме упраздняются маски и роли,

поэтому письма хранят

или жгут.

Знаешь, а раньше и кровью писали,

оплату доставки назначала судьба,

рубили с плеча и печати ломали,

а буква и дух берегли города.

И смертною битвой виднелся подстрочник,

но черновики сберегли имена

героев: вдоль чёрных глазниц многоточий

история скачет во все стремена.

Не надо о смысле — мы не разгадаем,

обилие истин порочит наш век,

ты лучше взгляни, как земля примеряет

свой саван венчальный,

холодный, как снег.

И чем-то мистическим кажется почерк:

среди новостей, поздравлений и тем

лирических кроется нечто,

а впрочем — здесь нужен скриптолог,

не более чем.

Поскольку все встречи чреваты прощаньем,

есть в каждом письме своё скрытое «срочно»:

осилив и время, и расстоянье,

мета-пространством становится почта.

Душа просочится сквозь кончик пера

и ей наплевать на размах топора,

а также на сбои в работе систем:

мэйл не краснеет и, к счастью,

он нем.

Желаю тебе поменьше врагов.

Пиши. Жду ответа.

Пока.

Будь здоров.

Здравствуй…

2008

Эй!

Эй! это я — твоей души остов,

Плакучий Остров,

Терпкий крапленый сердца сок,

Изо всех жил, как угарный Матросов,

Бросаюсь кровавым стуком в висок.

Срываюсь на сверхзвуковые частоты,

Услышь меня! Стынут дороги вен.

У дзота одна пунктирная нота —

Без вариаций и смены тем.

За малым кругом — большой. И — точка.

Прикрытый дрейфом Великий Блеф.

Мотоциклист, гоняющий в бочке,

Мечтает ослепнуть и падать, как снег.

Или — взметнуть ошалелым скорым,

Звезды увидев в прожекторах,

Между Дневным и Ночным Дозором

Неосторожно просыпав прах.

Доктор сказал: «Все не так уж плохо.

Ммм… Болезнь душевного свойства.

Обостренное чувство эпохи.

Хотите, мы удалим у вас остров?»

16.11.2008

II. Янь

1

День и ночь идет караван,

День и ночь я блюю за борт,

Нас не выпустит океан,

Нас не примет аэропорт.

Колесо — это циферблат,

Циферблат — это смерти ось,

Так вертись быстрее стократ,

Время, жалящее насквозь!

Я не помню, когда и как

Буду ранен и где — убит,

Оброненный мною медяк

Станет сверстником пирамид.

Время, я твой верный солдат,

Я — в обрывках памяти снов.

Если нет дороги назад,

К Вечному Пути я готов.

Зачерпнуть бы Звездным Ковшом,

Опьянить себя молоком

И увидеть с самых дальних высот

Дом.

2

ласковая синяя высь, я молюсь лишь одной тебе,

я гадаю по облакам, по траве, по талой воде,

по деревьям, по годам, по губам,

по морщинам, по чужим городам,

на свечах, на отражениях, на

ранней проседи, остатках вина,

одинокой ночью, суетным днем

лишь о нем, лишь о нем, о нем.

3

— Еду.

— Когда назад?

— Когда свой цвет изменят глаза.

— Напишешь?

— Рукою по воздуху. Ты этих слов не отыщешь.

— Звони.

— На заставе горят огни.

— Одевайся теплее.

— Уже вечереет.

— Правда, все будет хорошо?

— Но! Пошел!

16.11.2012

***

Утроба утра изрыгнула

к подножью мусорника

склизкое ничто —

ошметок, пол-младенчика.

Успели

полакомиться кошки. На пустырь

Его отнес и прикопал

Ссутулившийся старый дворник.

Напился к вечеру. В бреду угарном

Привиделось ему кошмаром:

по небу,

промозглому и сизому, где звезды —

кровавые болотные комочки,

он убегал от ярости

обезображенных оскалом женщин,

зажав в ладони липкий леденец,

и превращаясь на ходу в клубок

беспомощного сморщенного тельца,

спешащего найти дорогу-выход

утробы из.

14.3.2009

***

не материнское это дело

шататься ночью по городу,

подбирать окурки,

пить с кем попало в сквере,

на детской площадке спать,

прикрывшись ворохом старых газет,

быть разбуженной утром

дворником-эфиопом

«ты же женщина! ты же мать!»

(женьшень?

мать-и-мачеха?)

я гулящая, пропащая,

ненастоящая

ты меня выдумал, милый,

ты меня создал,

ибо ты — космос,

ты огромен и необъятен, как ночное небо,

я собираю-ловлю губами

родинки-звездочки твоего тела

выцеловываю,

вышиваю,

тку,

перелицовываю

полотно-стенограмму нашей судьбы

матери знают голоса всех своих детей

матери помнят голоса всех своих погибших детей

матери слышат голоса всех своих будущих детей

23.4.2017

***

пунктиром намечен курс

и ниточкой рвется пульс

на страны и города

на лица, вокзалы, года

разбросанных «я»

не счесть

разбитых моих сердец

то там, то здесь

2008

Двойная аспирантка

Променяла Канта и Гегеля

На эффект упражнений Кегеля,

Глубину и суть диссертации —

На учет в женской консультации.

Заявила:

— Ах, мама!

У меня личности удвоение —

Я — целостность, округлость шара,

чреватого

великим перевоплощением,

разбухшая почка неудержимого завтра,

которое —

сопли подтерев и оставив парты —

очудесит человечество

новой чушью.

23.3.2009

Друг

Мы похожи, словно запад и юг,

Явь и бред, «никогда» и «вдруг»,

Свет и полночь, пепел и пыль,

Смех и смерть, костер и ковыль,

Завтра и затвор, чай и час,

Вечность и весна, сон и снасть,

Как рукопожатие и прыжок,

Как туман и тьма, запрет и глазок,

Кровь и крик, сестра и брат как,

Целое и цель, зло и злак,

Тернии и рана, луна и нуль,

Всадник и вершина, рюкзак и куль,

Как стрела и строчка, число и ложь,

Знание и знак, океан и дождь,

Смс и мысль, раченье и речь,

Пульс и пуля, мячик и меч,

Как герой и грим, страх и стук.

Мы похожи тем, что ты другой, друг.

26.1.2009

***

так говорит старый шаман

молодому охотнику

глядя в костер

удача отворачивается от того, кто неспокоен сердцем

выпусти свои стрелы в небо

доверься воздуху

но все мои члены немеют уста

когда

так отвечает шаман охотнику

глядя в пустоту

желания подобны плотине, преграждающей реку жизни

стань полым тростником гибким прочным

и пусть годы плывут сквозь тебя

но

так поёт мертвый шаман

о её придыхании

её роскошной сладости

небывалом исступлении,

ведущем в вечность

26.8.2017

Игра

Дан. Р-бергу

1

Любовь как высший дар читаю

В покое светло-серых глаз.

О, мой слуга, Вы — мой хозяин!

Я сердцем сердцу поклялась.

Сигарный дым, дразнящий, терпкий,

Простившись с Вашей бородой,

Плывет сквозь ивовые ветви

И тает над речной водой.

Еще прохладно, зябнут руки,

Но птицы первые вернулись,

И, задыхаясь от восторга,

Я с флейтой на ветру целуюсь.

март 2007

2

игра в мяч на скоростной трассе:

я то и дело выскакиваю на дорогу,

бросаюсь под колеса,

а машины — все до одной —

проносятся мимо, мимо

и вдруг появляешься ты,

хватаешь меня за плечи

и спрашиваешь,

заглядывая в глаза:

«Что же ты делаешь?»

апрель 2008

3

Когда ты закуриваешь,

Я начинаю слышать тамтамы,

Глухое рычание тигра в далеких джунглях,

Агонию бубна в руках седого шамана,

Игру факира, пьяных матросов ругань;

Я слышу ирландский марш, Libertango piano,

Мелькающих в воздухе, тающих скрипок блажь,

Гортанный арабский вечером у кальянной,

Маззина, протяжно читающего фарадж;

Я замечаю в листве солнечных драконов,

Белесые тени, скользящие сквозь дома,

Вижу рабов, колесницы, носильщиков, фараона,

На древних камнях иероглифы — знаки — слова,

Тихое, в светлой пыли растворенное время,

Книги-дома-каталоги-буклеты-библиополис,

Входы-порталы в реальность иных измерений,

На каждом шагу из асфальта пробившийся лотос.

Ты куришь —

Я прыгаю с парашютом, взбираюсь на скалы,

Танцую фламенко, с кем-то сражаюсь на рубке,

Гуляю по крышам, тону, разбиваюсь на ралли,

Стреляю из арбалета…

….ты гасишь трубку.

Всё исчезает.

И вновь повторится —

Едва

Коснусь прокуренных пальцев губами —

Игра:

Драконы, порталы, сраженья,

Полеты, тамтамы…

сентябрь 2017

4

не по имени — по сердцу —

звал — пошла за тобой.

все твое не-высочество,

все, чем ты не герой,

обернулось пророчеством

солнца с красной горой,

и судьбою, и будущим,

и чудачеством в рубище.

пусть уходят куда-то

далеко корабли,

месят серую слякоть

принцы и короли —

есть прекрасное солнце

за прекрасной горой,

есть безмерная данность —

это ты,

и ты — мой

20.7.2007

***

Солдаты любви никогда не спят —

Их жжет изнутри неизвестный яд.

И влажный блеск воспаленных глаз

Красноречивей премногих фраз.

пой, ласточка, пой

о том, как влюбилась весной

и был твой герой «не тот», «не такой»,

но полетел за тобой

Солдаты любви никогда не лгут

И смело под стрелы амуров идут.

Мечтая о новых победах, о плене

Гадают на книгах и соке растений.

аты-баты! шли солдаты

аты-баты! на войну

в кухне, в детсаду, в подъезде,

на траве и на полу

Солдаты любви не считают часов,

И время их — вечность, и небо — их кров.

Взрываясь, уносится вольной кометой

Пульс нервного сердца на скорости света.

пой, ласточка, пой

о том, что случилось весной

как выше небес поднялась над землей

пой, милая, пой

5.3.2008

Эксперимент

Увидев меня на пороге, Марк ехидно улыбается:

— Доброе утро, последний герой! Как все прошло?

— Никак. Релаксация с последующим засыпанием, умираешь медленно и незаметно, как будто растворяешься. Лучше бы я еще раз на машине разбилась, — я снимаю в прихожей куртку, ботинки. Мы идем на кухню.

Достаю из рюкзака бутылку пива.

— Мы будем отмечать твое возвращение?

— Если бы ты знал, как я хочу стать невозвращенцем. Горло болит — надо теплого пива попить, — открываю бутылку, выливаю содержимое в кружку, ставлю на газ.

— Знаешь, после этого раза что-то не так, как всегда. Тело всю ночь в холодной воде в ванной пролежало — теперь в горле першит и шрам побаливает.

Закатываю рукав свитера, дотрагиваюсь до запястья.

— Раньше такого не было.

Осторожно снимаю кружку с огня, отливаю немного пива в чашку, сажусь за стол и пью медленно, словно пробуя впервые.

Марк отходит к окну, прихлебывая недопитый чай. Растягивая слова, начинает говорить:

— Все эти твои самоубийства — пустышки, форма без содержания, технический момент, игра дурацкая… И зачем ты это делаешь — не понимаю… В медицинском центре за одну вакцину тысячу унитов просят — это же целое состояние. А ты — то вешаешься, то — он лениво переводит взгляд на мои руки, — вены режешь.

— Это для них тысяча унитов, потому что они знают, что у них жизнь одна и смерть одна. А для меня сейчас жизнь ничего не стоит. — Я наливаю еще немного пива в чашку. — Почему-то в эксперименте Сперанского со всего мединститута только пять человек согласилось участвовать. Тогда еще вакцину только разрабатывали, никто не знал точно, сможет ли она стать «прививкой от смерти». А Сперанский все шутил: «У вас, как у кошек, будет девять жизней».

Около месяца нам вводили инъекции то одного препарата, то другого, что-то проверяли, отправляли на разные процедуры. После дипломирования мы разъехались, кто куда. И вскоре начали твориться чудеса.

Один из нас поехал с группой альпинистов на Кавказ, сорвался в пропасть. Его даже искать не стали. А он остался жив. Решили, что ему просто повезло. Но когда в авиакатастрофе единственным «воскресшим» тоже оказался один из группы Сперанского, стало ясно — эксперимент прошел успешно. По крайней мере, на организм этих двоих препараты профессора оказали ожидаемое влияние.

Я решила превратить это в экстремальный вид спорта.

Но есть одно «но»: если знаешь, что можешь умереть не один раз, а три, пять, девять, можно из человека превратиться в подонка.

— А остальные — как у них судьба сложилась?

— Не знаю, уже почти сорок лет прошло. Мы не любим встречаться. — Я допиваю пиво. Кажется, горло болит теперь не так сильно.

— А вчера какой у тебя по счету раз был?

— Восьмой.

— И что теперь будешь делать?

— Будь уверен — жизнь не побегу покупать.

— А не страшно? Вдруг ты уже без «страховки» осталась?

— В этом, по-моему, и заключается ценность человеческой жизни. — Я встаю из-за стола. — У тебя сегодня будет кто-то?

— Да, должны зайти Чужой и Электроник. Может быть, еще Алик придет — интересную книгу обещал принести.

— Привет передавай. Я, пожалуй, пойду — отоспаться надо.

Мы прощаемся.

Спускаюсь, выхожу из подъезда.

Во дворе играют дети.

Ярко светит солнце, снег почти сошел. Скоро апрель.

Я живу.

18.2.2008.

III. Записки репатрианта

1

Не верь, что небо всюду одно и то же,

В чужом краю оно суровее, строже,

В чужом краю оно бледнее и выше.

Взбираться тщетно на холмы или крыши —

Родней не станут обозримые виды

Красот, мозолящих глаза местным гидам;

Не надо строить вавилонские башни,

Вовсю подыгрывать, стараясь быть «нашим».

Ты вправе сохранять молчание, ворот

Подняв от стужи. Но прислушайся — город,

Куда ты заявился без спросу,

Себя высказывает ясно и просто

Шуршаньем шин, листвы, бумажного сора,

Базарным гамом, плачами «скорых»,

Гуленьем, ревом, перестуком, гудками,

Покачиваньем, дрожью, рывками,

Чем-то слепящим, быстрым, упрямым.

Тебя же ни о чем он не станет

Выпытывать.

21.4.2009

2

…Будем пить испанское вино

и ходить на выставки Шагала,

под жужжанье старого метро

забывать, что родины не стало.

Всё как раньше. Дом — работа — дом.

Только ты купил табак покрепче.

И друг друга ловим на одном —

страх забыть звучанье русской речи.

Видишь пальмы вместо тополей,

а в прогнозе неизменно лето.

Но всего ужаснее, больней

пустота обратного билета.

Долетают из-за трёх морей

отголоски невесёлых хроник —

что случилось с родиной моей?

почему её живьём хоронят?

17.8.2014

3

Этот город, встречая, душит тебя в объятьях

влажным запахом полутропических ярких растений,

чьи названия так же пестры, как восточные платья,

и лукавы, как вязь арабесок настенных.

Убежав от пустынь, он вплотную приблизился к морю

и навис над водой чередою ступенчатых кровель,

переливами лестниц, стремящихся вниз, в Старый Город,

где история с вечностью — квиты, если не ровня.

Здесь не старятся женщины.

Кофе готовят боги.

На прозрачных балконах нежится, дремлет

неспешное лето.

Научившись вычитывать улочек здешних неровные слоги,

только так и узнаешь и смерти, и жизни

простые приметы.

2.9.2014

4

а и всей-то планеты — лишь пять континентов

пядь земли в океана водах

перелёт, переезд в безымянное «где-то»

ничего не убавят в твоей несвободе

изменяя язык и уклон горизонта,

номера, адреса, биографии карту,

понимаешь — условности стёрты,

у судьбы не бывает билетов обратных

ничего, поревёшь, покричишь по ночам

всё сильнее себя от себя отделяя

приучаясь к тому, что ты «здесь», а не «там»

те же солнце и небо, но жизнь —

совершенно другая

6.9.2014

5

Действую наверняка, с другого материка

посылая нескладные строки

об искусстве реинкарнации в сжатые сроки,

о науке делить себя нацело наживую,

повторяя словно в бреду «элоhим… аллилуйя».

Ни о чем не прося, не веря в утраты,

осторожно гадаю по зернам граната.

Все дороги ведут — нет не в Рим, — на Голгофу,

хотя римляне здесь погостили неплохо.

Это помнят пустынные камни и небо,

город мира, где ты никогда еще не был,

слишком яркого солнца неровные блики

в беспокойного моря отраженьях двуликих

и морщины олив —

новой эры рожденья мотив.

17.9.2014

Сара

Старая Сара,

та самая Сара, что живет в сердце Адара,

старая вдова Сара

каждый день с раннего утра

сидит на автобусной остановке

и каждому прохожему говорит одно и то же,

говорит:

«Я так устала… с тех пор, как его не стало».

Шаркает вдоль шоссе. Голосует

безнадежно, бесцельно, нелепо —

выходит на середину оживленной трассы,

желая сесть в автобус,

водители ругаются, жестикулируют,

мол, высадка и посадка пассажиров

вне остановки запрещена.

Пытается собраться с мыслями,

собрать воспоминания, вспомнить,

где же живут её дети, живы ли её дети,

кто они — её дети —

три взрослые дочери,

одна в Германии, другая в Штатах,

третья — в центре,

одна в Ницце, другая в столице,

третья в километре,

каждая сама по себе, сама в себе,

ведь никто никому ничего

и никого.

Старая безумная Сара

обматывает больные ноги тряпками,

ест холодные макароны, пьет холодный чай

на завтрак

ест холодные макароны, пьет холодный чай

на ужин,

смотря перед собой немигающим взглядом,

словно видит что-то по ту сторону мира,

по ту сторону жизни

включает телевизор,

смотрит в пустоту сквозь экран

смотрит внутрь себя

внутрь прошлого

пройденного

прошедшего безвозвратно

Каждый вечер

она превращается в маленькую девочку,

забирается на чердак Воспоминаний

и играет там ночь напролет

сколько чудесных неповторимых

интересных вещей есть там

сломанных пыльных заброшенных

никому не нужных