Только через мой труп

Тот, кто превращается в животное,

избавляется от боли быть человеком.

Сэмюель Джонсон

От автора

Важно, дорогой читатель! Книга содержит кровавые подробности и сцены насилия. Если вы впечатлительный человек — прошу прямо сейчас бросить читать, закрыть книгу, даже если вам на первый взгляд кажется, что произведение читается легко. Некоторые описанные ситуации могут показаться читающему очень неприятными, бредовыми, схожими со странными сновидениями (откуда они, кстати, и выдернуты), которые имеют место быть в нашей жизни. Ниже описанные персонажи вымышлены, как и все происходящие события. Любое сходство с реальными людьми — всего лишь сходство. И Злость, к слову, в книге обоснована.

Помню как сейчас, когда в двенадцать лет прочел «Игру Джеральда» небезызвестного автора. Эта книга, думаю, вопреки моему юному возрасту повергла меня в шок. Тогда и появилась идея написать что-то свое, что-то этакое, без примеси фантастики, более реальное. Прошло уже достаточно времени, без малого пятнадцать лет, прежде чем возникло данное произведение, сшитое из разных отрывков, написанных от руки. Много раз я забрасывал писать, оставлял на потом, убирал в пыльный ящик — называйте, как хотите. Но одно ясно как день — раз вы держите книгу в руках, читаете, значит, мне все-таки удалось закончить. Как говорят, молоко впитывает запахи всего, с чем стоит рядом. Поэтому стиль написанного менялся с годами, как менялся и я сам. Менялся и от того, что я читал в данный отрезок времени. Одно я понял неизменно. Если у вас есть мечта, идея, которую вы думаете воплотить в жизнь — никогда не отказывайтесь от нее, кто бы вам что ни говорил. Моя мечта у вас в руках. Конечно, кому-то покажется, что содержание книги мало чем похоже на стандартное понятие мечты. Но несколько лет назад я и подумать не мог, что напишу, что-либо подобное.

Ну а сейчас, самое время присоединиться к главным героям, окунуться в бездну неизвестности, нечеловеческой ярости и боли. Пройти их путь вместе до самого конца. Прочитать и забыть.

Пролог

Когда я родился, мать мне с детства всегда говорила, что я создан для чего-то большего, чем просто приходить с работы и пялить в телик.

Я рос не таким, как все, был белой вороной среди своих одноклассников. Пока все курили за школьной пристройкой, я подтягивался на турнике, забрасывал, словно невод, ноги на перекладину. Когда я в первый раз получил по лицу, рыдал как девчонка. Сейчас бы это выглядело так, словно кто-то просто провел рукой по бетонной стене. Боль сопровождала меня постоянно, хотя я был непробиваемым малым: была ли это драка в баре или ранение в плечо. Любую проблему я переступал, как ползущую по асфальту букашку. Но в какой-то момент пришел всему конец. Не было больше сил, чтобы с закрытыми глазами смотреть на беду за бедой. В какой-то момент я просто встал и пошел убивать. Я не думал о том, что людей, которых я покарал, когда-то тоже растили матери, качали в люльке и учили, как и всех ходить.

Это была оправданная жестокость. Будто мне стерли память обо всем добром, человеческом, что я когда-либо знал. Если бы мне предложили уничтожить мирных людей, что бы спасти дочь — я бы и глазом не моргнул. Если бы мне сказали, что это вернет мне жену — я бы убил каждого. Каждую семью, что стояла за этим каждым. Думаю, меня нужно было убить в утробе потому, что будто опухоль, смерть вокруг меня разрасталась, словно по нездоровому, обреченному телу.

Случилось это в какой-то день, когда в участке мне подкинули дельце: подставить одну важную персону. Этот неизвестный, судя по байкам моих коллег, был страшный человек. И дело было не в его внешности, а в делах. Он продавал девчонок в рабство, вырезал органы у здоровых, простых нищих для черного рынка, убирал всех, на своем пути, кто был преградой. Моя задача была проста — проникнуть в его дом и подкинуть заранее подготовленный ствол в комнату. Затем его возьмут с огнестрелом. Из пистолета, которым не так давно было убито несколько местных бомжей неизвестным убийцей. Гиблое дельце без существенных улик, явно глухарь. Да и кому какое дело до бездомных. А там, дальше, все должно было пройти как по маслу. Еще пару дел сверху пришили — и в дальний путь на пожизненное.

Я пробрался в дом через окно, не привлекая внимания, в жилую комнату с громадной кроватью. В доме было темно, словно в погребе. Я вытащил из пакета с защелкой оружие и бросил под кровать. Выбрался тем же путем, как и вошел. Набрал номер шефа, дав «добро» на штурм.

Сначала загорелся свет в доме, не успел я положить трубку. А спустя минуту — выстрел, секундная вспышка, разбудившая округу спального района. Как раз в той самой комнате, где я оставил ствол. Это была фатальная ошибка, после которой я потеряю все. Дело в том, что в комнату забежал ребенок, который смотрел с няней мультики в другой части дома. Он играл сам с собой, вытянув палец как воображаемый пистолет. Перебегал из комнаты в комнату, даже не включая свет. А потом привыкшие к темноте глаза увидели под кроватью пистолет. Он щелкнул выключателем и бросился на пол. Он думал, что отец купил ему на день рождения заранее подарок — и вот радость! Сегодня, пока папы нет, он сможет изучить будущий сюрприз. Маленький пальчик скользнул к курку, когда я на улице в придорожных кустах набирал номер на телефоне. Я не знал, что пистолет был заряжен. А ребенок принял его за игрушку, заглядывая в смертельное дуло. После хлопка в освещенной комнате словно выключили свет. На самом деле потухла жизнь в глазах мальчишки. С этого и начнется рассказ. Когда одна случайность вызвала старуху с косой.

Калека древний и седой — он лгал,

И взгляд его наполнен злобой был,

Когда он, объясняя путь, следил,

Как я покорно лжи его внимал —

Беззубый рот, кривившись, выдавал,

Что в мыслях он меня похоронил.

Роберт Браунинг, 1885 г.

Глава первая

Ты должен будешь выбраться. Я тебе ничем не смогу там помочь. В этом городе нет законов, нет полицейских. Там есть лишь хаос, психопаты, убийцы, маньяки со всего света. Многих ты засадил, помни об этом. Если ты считаешь, что твоя дочь там — я тебе верю. Будь осторожен и удачи. Хотя в аду она вряд ли спасет, — слова, повторившиеся в голове уже не один раз, быстро растворились, когда я нащупал замок. Затхлый запах ударил мне в нос. Мои глаза оглядели небольшую насосную станцию в свете луны. Мешки, трупы… Один из мешков из неизвестного материала направился ко мне. Лицо существа внутри обрело контуры, и я видел, как двигается его рот при разговоре.

— Ты зря сюда пришел, — голос хрипел, как во время ангины.

Мешок как гусеница сделал непонятный рывок, перевернулся, будто какой-то кокон из фантастических фильмов. Контуры лица появились на другой стороне мешка, словно тот, кто был внутри, развернулся и там, где раньше находился низ, появилось лицо и продолжило:

— Ты в преисподней дружок. Лишь одному Богу известно, что они с тобой сделают.

Я заметил улыбку на лице мешка, когда тот падал в кучу таких же, как он, только не подвижных. Мне это казалось. По правде, никакого кокона не было, просто кучи мешков с трупами для сожжения. Ветер дунул в лицо, окатив запахом смерти, отчего я пришел в себя. Надо выпить. Когда виски обжигает мой желудок — эти образы уходят. Бессмысленная речь в голове пропадает, и я начинаю ловить кайф от происходящего. Сегодня сезон крови будет открыт.

Дохлый как скелет с костями, человек в грязной спортивной кофте засовывал один из пакетов в печь. Ему это удавалось с трудом. Огонь озарял берег и воду с высокой решеткой, уходившей за горизонт. Уродливый скелет бормотал, что-то странное под нос, закрывая печь кочергой. Видимо он у них тут за шестерку. Он что-то вскрикнул, повернувшись за очередным мешком и заметив меня. Я сделал молниеносный рывок, мигом оказавшись возле него.

Железной хваткой завернул ему руку с хрустом за спину, второй рукой я зажал ему рот. Он сначала пытался выбраться из моих объятий, но это было бестолку, и он утих. Я начал говорить.

— Слушай меня, урод. Я буду задавать вопросы, а ты будешь кивать. Если мы не подружимся — пойдешь жариться в печь.

Скелет кивнул. От него несло гнилью, отчего меня подташнивало. Даже близлежащие трупы так не воняли.

— Я ищу Драговича. Ты знаешь, где он?

Тот кивнул. Я продолжил.

— У Драговича есть кое-что мое и мне нужно это забрать.

Скелет вновь кивнул.

— Еще желательно что-нибудь выпить, лучше покрепче.

Кивнув, тощий человек попытался что-то сказать, но моя рука крепко сжимала его челюсть.

— Я сейчас тебя отпущу. Будь послушным и я не сверну тебе шею.

Он понял, дернул головой сверху вниз. Я ослабил хватку. Скелет упал на колени, привстал, насколько хватило сил, и затараторил:

— Ты труп! Какой псих пойдет в город мертвых что-то искать? Лучше сразу застрелись, сука! Драгович? Да ты и на милю к нему не подойдешь! Головорезы, массовые убийцы, маньяки — ты забыл, что ты на Зверофабрике?!

В ту же секунду из его рта вылетели последние гнилые зубы, скелет свалился на спину и завопил как резаная свинья, собирая остатки своей челюсти с мешков c мертвецами вокруг.

— Я не спрашивал где я. Значит Драгович здесь.

На лице скелета появился оскал. Без зубов он выглядел смешно.

— Я таких как ты, знаешь, сколько порубил? — скелет был явно напуган, но пытался прийти в себя. — Я тебе нихера не говорил и не скажу!

Я захлопнул печь. Меня не удивило, что после этого он перестал орать.

Вспомнилось, что с собой у меня был пистолет, когда отбывал сюда. Сейчас же за поясом его не было. В близлежащих мешках его тоже не оказалось.

— Мать его дери!

Кочерга сама попалась на глаза. Явно лучше, чем ничего. Неожиданно дверца печи распахнулась, и оттуда выскочил обуглившийся скелет, который минуту назад был закинут мною в топку. Отчаянный крик разнесся по округе, нарушив тишину лунной ночи, и тут же прекратился от сильного удара с размаха кочергой по затылку, от которого ее наконечник пробил черепную коробку. Безжизненное тело шмякнулось на мешки, расплавляя их. Я вынул кочергу. Надо выбираться отсюда. На горизонте показались огни — неудивительно, после такого крика. Через секунду там же я разглядел движущие силуэты.

* * * *

Мы назвали ее София. Долго выбирали имя с женой. Сначала Лоран хотела мальчика, она даже придумала ему имя, я думаю, что и не одно, но мне пока говорить не хотела. Но оказалось судьба подарила нам девчонку. На секунду мне показалось, что она вырастет путешественницей, как и Элли из страны ОЗ. Когда малышка лежала в кроватке, супруга часто перечитывала вслух эту сказку об изумрудном городе. Я думал, семья будет не только у меня в сердце, но и всегда со мной. Оказалось, мои мечты смешались с дерьмом, пропитались кровью и злобой. Тогда Софии было двенадцать, когда первый раз в нее начали стрелять.

* * * *

Двое байкеров в практически одинаковых разбитых и искорёженных шлемах от мотоцикла направлялись с факелами в мою сторону. На поясе одного из них весела мачете, раскачивающаяся от каждого его шага — невозможно было ее не заметить. Огонь отсвечивал от кожаных курток. Если бы пистолет — они бы оказались легкой мишенью. Хотя достаточно на сегодня уже шума.

— Смотри, там трупешник! Че за хрень!?

Тот, который был поменьше ростом, быстрыми шагами направился к еще дымящемуся телу среди мешков.

— Он сдох! Базарить не будем, брякай Турку, — Байкер нервно оглядывался по сторонам.

Я краем глаза видел второго, который двинулся к печке со слегка приоткрытой дверцей, откуда вырывались языки пламени, озаряющие округу.

— У нас жмур из своих, — сообщил байкер по рации, наклонившись для того, что бы заглянуть в печь.

Напарнику никто не успел ответить. Мотоциклист поменьше ростом, стоявший возле тела скелета, резко повернулся, услышав вблизи странный звук, но его друга уже не было. Факел валялся на земле, а печь, к которой он подходил секунду назад, держала снаружи кочерга…

— Ублюдки, вы там где?! Прием! — с помехами орала рация рядом с печью.

— Череп! — завопил байкер, — ты где!?

Ответа не последовало. Он рванул к рации и в то же мгновение упал — что-то из мешка его схватило. Это был я. Противник вопил и звал на помощь, потом попытался меня пнуть свободной ногой. Ту ногу, которую я держал, резко повернул по часовой стрелке. Раздался хруст. Байкер заскулил, шлем слетел с его головы. Молниеносно оказавшись на нем, я начал наносить тяжелые удары, пока его лицо не превратилось в кашу. Поднявшись с бездыханного тела, увидел два вертолета в свете луны. Я знал, что они везли воду и провизию. Нужно было попасть в город.

Двое курили, один стоял в углу, пытаясь, видимо, написать мочой свое имя на расположившейся вблизи полуразрушенной кирпичной стене. Рядом из бочки, в которых в основном держат мазуту, развивались языки пламени. Я стоял чуть дальше, за углом осыпавшейся стены здания. Весь этот вид мне открылся тогда, когда я высунул потрескавшееся автомобильное зеркало из-за угла. Улица выглядела пустынной, как после катастрофы на Чернобыльской АЭС в восемьдесят шестом. Здания будто пережили землетрясения, окна выбиты, город заброшен. Но не все было на виду. Среди этих развалин кипела жизнь — кого-то свежевали на бетонном полу, кто-то забрался повыше и забаррикадировался в одной из подсобок театра — призрака. Я знал, что здесь каждый пытается выжить по-своему, кто-то в одиночку, кто-то по волчьим законам, подчиняясь вожаку.

Те двое, которые держали в зубах сигареты, что-то обсуждали, чувствовали себя раскрепощено, словно это была их территория. С их стороны доносились матерные слова. Одеты они были как бродяги с ближайшей свалки, в лохмотья. Я аккуратно достал мачете, заимствованную у байкеров, и огляделся по сторонам. Зеркало сунул в карман — пригодится. С земли взял кирпич и начал выжидать. Один из людей, если их так можно было назвать, повернулся. Это тот, что ходил в туалет на ближайшую стенку. Ярко разукрашенная маска клоуна была видна при свете луны на его лице. Днем бы такую рожу можно разглядеть за милю. Двое бродяг развернулись, выкинули окурки, что-то сказали застегивающему ширинку человеку в маске. Я прислушивался в темноте, но речь была невнятной, ничего не мог разобрать. Услышал только слово «хирург». Была ли это кличка, либо просто слово во фразе — неизвестно. Клоун почесал затылок и сказал очень громко, я смог различить слова:

— Не ваше дело. Тебе сказали, выполняй. Я бы позабавился с ней.

Он говорил про кого-то в женском роде. На Зверофабрике, насколько мне известно, нет женщин. В ту же секунду кирпич, рассекая воздух, сравнялся с коленом одного из бродяг. Тот с матами повалился на пол, корчась от боли. Клоун и его напарник вздрогнули от удивления.

Я вжался в стену. Мышцы всего тела были напряжены. Особенно наготове была рука, крепко сжимающее ржавое мачете. Адреналин играл в крови по максимуму.

Клоун двинулся в мою сторону, напарник же остался на месте, глядел сначала вверх, потом по сторонам, пытаясь среди баков с мусором увидеть злоумышленника. Человек в маске шел уверенно, оглядывая глазами каждый темный уголок. Дойдя до края стены, из-за которой я не так давно выглядывал, он резко заглянул за поворот — никого. Я был там же, просто лег на холодный асфальт. Легкий взмах и верхняя часть тела повалилась наземь, потеряв главную опору — ноги. Клоун не успел вскрикнуть, как маска в ту же секунду оказалась у меня в руках, а рот его сжала крепкая рука, не давшая ему вымолвить и слова. Я сжал сильнее пальцы, они ушли в кожу вокруг рта, отчего по запястью у меня потекла теплая кровь. Сильнее она побежала от последующего маха мачете, перерезающего горло клоуна. Остаток тела повалился на асфальт, с него я успел сорвать черную куртку из синтепона, а руки вытереть об ту, которая была на мне.

Сунув сзади за пояс джинсов мачете, я направился туда, куда не так давно летел кирпич. Противники остались на своих же местах. Один сидел, держался за ногу, другой осматривал окрестности. Сейчас только я разглядел у непокалеченного бродяги шестизарядный револьвер в руке.

— Может он с крыши упал? — спросил он у меня, когда я подошел.

Я был в маске клоуна и его куртке. В темноте, в таком замешательстве можно было и не разглядеть, кто перед ним стоит, если он выглядит практически так же. Я помотал головой, как бы дав ему понять, что за углом ничего не нашел. Если бы я заговорил — он бы по голосу догадался, что их дружок клоун уже в мире ином.

* * * *

София вышла из школы и присела на пустую скамью возле крыльца. Папа всегда задерживается, она редко на это обижалась — знала, что у него много работы. Она любила его, но совсем не знала, кто он. Раньше он был полицейским… до ранения. Тем днем, когда вошла в палату, не смогла сдержать слез. Тетя Сара тоже. Она часто оставалась с девочкой, когда отец работал. Грудь у папы была перебинтована, он лежал, практически не двигаясь. Врачи сказали, что он поправится, но пару дней подряд София практически не спала, думала о нем. Один раз она даже соскочила ночью, хотела сбежать через окно, прийти в больницу через пару кварталов и расцеловать его. Девочка собралась, но не решилась. Она о многом хотела поговорить с отцом. О маме. Но знала, что ему будет больно. Поэтому она зарыла это в себе — пусть ей будет больно.

После выздоровления отец стал другим. Больше оставался один, чаще перестал бывать дома. Это странно еще и потому, что значок и служебный пистолет пропали из его комнаты. Должно быть, он перестал быть копом. София боялась его спросить после того вечера, когда он ночью пришел домой, проскользнул мимо ее комнаты очень тихо и закрылся в ванной, включив воду. Он знал, что дочь спит — свет в детской комнате был потушен. Но София не спала. Она аккуратно, стараясь не дышать, пробралась на цыпочках через коридор в сторону ванны. Присела на корточки и заглянула в тонкую щель между дверью и косяком. Отец сидел на краю ванной и перевязывал руку. Раковина была в крови, девочка еле сдержала себя, чтобы не ворваться внутрь. Папа держал бутылку текилы в руке, сначала жадно пил, затем лил на намотанный бинт в области ладони. У Софии закапали слезы из глаз. Ей было больно это видеть, хотя знать, что отец все дальше отдалялся от нее, было еще больней. Рукой, вытерев слезы, она вернулась в постель, обняла подушку и попыталась уснуть. Почему отец стал таким скрытым, девочка не знала. Может быть из-за мамы. София часто заходила к ней в комнату. Когда она ушла, запах ее духов надолго поселился здесь. Все стояло на своих местах, как и раньше. Казалось, сейчас она подымет одеяло, махнет дочке рукой, а та с радостью заберется к ней в постель, пока остатки сна совсем не пропадут, затем мама направится на кухню готовить лазанью, а София будет нежиться в кровати.

Последние одноклассники вышли из школы, несколько махнули девочке на прощанье, и направились каждый по своим делам. София не звонила папе, хотя держала телефон в руке. Конечно, она была уже не маленькая, могла бы по идее и сама доехать, но отец обещал. Вокруг лавочки по асфальту от слабых порывов ветра скользили слегка пожелтевшие листья, напоминая, что октябрь наступит совсем скоро. К ней подошел Мистер Харрис, учитель рисования. Он очень был похож на отца внешне. Иногда ей казалось, что она хочет видеть в отце частичку учителя потому, что тот постоянно ее поддерживает и понимает.

— Тебя может подбросить? Отец опять пашет как проклятый? — Мистер Харрис искренне улыбнулся.

По дороге промчалась тонированная машина неизвестной марки. Окна были опущены, оттуда показалось дуло. Выстрел оглушил тишину. Мистер Харрис успел заслонить собой девочку, хотя София поняла, что пуля предназначалась именно ей. Последовал еще хлопок и еще. Кто-то закричал на соседнем конце улицы. Машина скрылась за поворотом. София попыталась удержать Мистера Харриса со спины, но безжизненное тело учителя повалилось набок на асфальт. Девочка увидела на своих ладонях кровь. Она еще не знала, что, если бы была дома, уехав на автобусе чуть раньше, лежала бы рядом с телом тети Сары на кухонном полу.

* * * *

Два дула уставились мне в затылок. Когда я зашел в ближайшие руины, чтобы вырубить одного из бродяг, откуда-то сзади к голове мне приставили парочку стволов, кто-то со спины скинул рукой с лица маску.

— Не рыпайся, гнида, — услышал прокуренный голос из-за плеча.

Я поднял руки вверх, чувствуя зловонное дыхание в затылок. Справа вышел хромой бродяга, получивший хорошенько кирпичом от меня.

— Эта сука смотри, что со мной сделал! — показал он на кровь на колене, одному из державших меня на мушке. Я не видел его, но чувствовал.

— Ты думал, блядь, мы поверим в твой расписной маскарад?! Мы совсем дебилы что ль?

Хромой ударил со всего маха в грудь, видимо метился в солнечное сплетение, но рука скользнула по ребрам и ушла мне в область подмышки. По затылку пришелся удар рукояткой пистолета. От боли я присел на колени, после этого последовали еще удары, но не от Хромого, он стоял и смотрел. Сквозь заросшее черной бородой лицо я разглядел желтоватую улыбку. Недолго ему оставалось веселиться. Глазами я оглядывал местность в секундных перерывах от ударов теперь уже по спине в поисках чего-то, что может меня спасти. На земле лежал кусок стекла треугольной формы. От следующего удара я сделал вид, что упал наземь плашмя. В Ираке я выносил пытки и похлеще, мог терпеть телесные увечья часами, но здесь нужен обманный маневр — противников очень много. Осколок стекла был в руке, я почувствовал, как он начинает впиваться мне в ладонь. Хромой увидел это, изменился в лице, хотел что-то сказать своим, но будто проглотил язык, а я решил его не убивать первым. Осколок я воткнул в ближайшую из ног врагов, стоящих сзади. Раздался крик, в эту же секунду я вскочил, схватил пистолет за дуло у одного из бродяг, секунду назад пинающего меня, развернул моментально в руке и направил в лицо другому. Послышался щелчок. Револьвер был пуст, а тот, что тыкал мне в затылок стволом, держал муляж, очень похожий на настоящий пистолет.

— Сука, — выругался я.

Хромой набросился со спины, я этого ожидал, другой с раненой ногой орал что есть мочи, еще один из врагов ударил меня на удивление несильно в лицо, смешав пот с кровью на моей щеке. Еще один бродяга бросил муляж и попытался выхватить настоящий ствол, будто там были патроны, но сразу же сел на землю, получив ногой в живот от пытающегося выбраться из этой кучи малы меня. Хромой пытался сделать удушающий, обхватив со спины шею, я, ударив обросшего бродягу спереди, попытался уйти под сжимающей шею рукой, но все тщетно. Сидящий с куском стекла в ботинке схватил меня за ногу, отчего я оказался в тисках со всех сторон. Все поменялось, когда моя рука скользнула за мачете — слава богу, они меня не успели обыскать. Ржавое лезвие с легкостью вошло в хромого, располосовав ему живот. Все произошло в долю секунды. Я наступил со всей дури на осколок, торчащий из окровавленного ботинка, не боясь, что могу пораниться. Сидящий бродяга начал во всю глотку материться, укусил меня зубами за джинсы и даже не думал разжимать челюсти. Бивший меня пару секунд назад спереди обомлел, когда мачете выскользнула из живота хромого и вошла, как нож в масло, ему в грудную клетку. Я добавил забивающий удар краем ладони по рукоятке, отчего все лезвие пропало в теле противника. Он обмяк и повалился на пол, захлебываясь кровью из легких. Я резким движением вытащил из груди врага мачете и рубанул по голове, бесполезно кусающего меня за ногу, словно бешеная собака, бродяге. Лезвие соскользнуло и срезало ухо врага.

— Я убью тебя, — орал он, держась за край лица и за раненую ногу.

Я выдохнул. Ударил армейским ботинком для верности того, кто раньше держал муляж, хотя он вроде и так был в ауте. Подобрал пустой револьвер сорок пятого калибра, брошенный мной в сторону во время потасовки. Я так понял, что с огнестрельным оружием здесь будет туго, так же, как и с патронами. Присел после на тело хромого, из которого мелкими струйками вытекала кровь, и начал допрос хныкавшего напротив безухого бродяги. Хотя он на него меньше всего походил. Больше всего он был похож на албанца, заросшего бородой, хотя не казался таким старым, чтобы носить рясу.

— Привет дружок, — сказал я ему, открывая пустой барабан револьвера, а затем крутя его по часовой стрелке краем ладони.

Албанец поднял испуганные глаза, будто у загнанного в угол зверя. Я спросил, тяжело дыша, но очень спокойно, пытаясь отойти от недавней схватки:

— Ты будешь говорить? Я могу тебе вот этот кусок стекла в твоей ноге забить тебе в глотку. Что скажешь?

Раненый плюнул, заерзал от дрожи, но говорить начал, хотя слова давались ему с трудом, все держась за место где было когда-то ухо и за ногу.

— Что……что ты хочешь? Что ты хочешь знать?

Я ухмыльнулся, убирая вытертую мачете об лохмотья хромого за пояс.

— Здесь девочка на острове двенадцати лет. Слышал что-нибудь об этом? Ты на Драговича работаешь, дружок? — Я перестал говорить, враг понял, что теперь слово за ним.

— Так ты не отсюда? Как ты сюда попал?

— Я задал вопрос. Хочешь лишиться второго уха? Или покромсать твою вторую ногу?

— Я видел девочку у Хирурга в заброшенной школе на севере. Сейчас я не знаю где она, может быть еще там. — Албанец был до смерти напуган, его слова не казались ложью.

— Сколько дней назад? Че за хирург?

— Вчера. Хирург больной ублюдок, любитель потрошить людей. Девку я видел в подвале, кареглазая, напуганная до смерти. Ни слова не промолвила. Вроде та, что ты ищешь. Драгович тебя в порошок сотрет…

У меня все сжалось внутри. Черт! Как я мог! Как я мог…

Албанец заныл:

— Отпусти брат, я все сказал. Я буду молчать, мамой клянусь! Никому ничего не скажу! Ни про тебя, ни про девку твою!

Я встал в полный рост. Подошва моего ботинка сравнялась с лицом врага. От удара тот повалился на тело одного из бродяг. Я посмотрел на маску клоуна на земле, потом на упавшего албанца в куче тел.

— У меня нет братьев.

* * * *

Я пошел на север. В свете луны хер разберешь, куда идти, но вроде туда. Нужно было взять проводника, хотя, скорее всего он бы оказался обузой. Прошел заброшенное одноэтажное здание, рамы окон которого торчали так, что я их чуть не унес с собой. В горле пересохло, я залпом осушил маленький бутылек текилы, найденный в кармане у Хромого. Алкоголь обжег желудок, от этого ощущения разум немного прояснился. Да, этого было мало. Даже бутылки бурбона не хватило бы, чтобы я стал адекватным. Мне то и дело казалось, что среди развалин позади кто-то прячется, часто оборачивался, видя лишь пустую улицу. Я знал, что ночью она пуста — днем группировки и психопаты маловероятно бы дали мне свободно разгуливать здесь. Хреново, что пистолет был пуст. Опять шорох. Я остановился, достал мачете и огляделся. Из темноты вышел силуэт — мальчик лет шести в маске скелета на лице. Меня дернуло. Опять эти гребанные глюки. Ребенок поднял голову на меня. В свете луны это выглядело как настоящий кошмар.

— Твоя дочь уже на небушке, — мальчишка злобно захихикал.

— Заткнись.

Плохо, когда ты разговариваешь с тем, кого нет на самом деле. Мои размышления прервала резкая боль в плече. Ребенок спереди будто растворился, а сзади на мне повис албанец с куском стекла в руке, острие которого без каких-либо проблем вошло в мое плечо. Чертов урод, надо было зарезать его там. Я скинул его с себя, он неряшливо повалился наземь, после этого с моей стороны последовал молниеносный удар в кадык. Противник будто чем-то подавился, начал кашлять, корчиться на земле. Я резким движением вырвал кусок стекла из плеча и воткнул его албанцу в глаз. Посмотрел на руки, которые покрылись кровью, теперь уже не только моей. До чего я докатился…

Я проверил рану на плече. Кровь сочилась, не останавливаясь, нужно было зашивать.

— Скоро и ты умрешь, — сказал зловещим голосом ребенок в маске скелета, появившийся в совсем другом месте. Тут же скрылся между бетонных блоков, оставшихся после пожара одноэтажного здания.

Черт возьми, сколько можно.

Нужно было срочно попасть к Хирургу, позаимствовать у него пару медицинских принадлежностей. Мысль о дочери добавила мне сил. Я разорвал край штанины, обмотал плечо через подмышку, затянул посильнее, тряпка сразу же пропиталась кровью, стала липкой. Когда я в темноте трогал влажное плечо, мне хотелось, чтобы это была просто дождевая вода. Но самого себя было сложно обманывать. Я шел на север, к школе. Вряд ли я там увижу жизнерадостных ребятишек, сидящих за партами, тянущих правую руку, чтобы ответить. В вырезках из газет, увешанных в моем подвале, который стал для меня штаб квартирой для разработки плана, я помню, что на особо опасных преступников надевали ошейники, детонировавшие при заходе за забор у воды. Тех, кого я встретил, были без ошейников. Можно только гадать, какими окажутся другие психи. Может они научились их снимать?

* * * *

— Возьми ее за руку! Ну-ка, потанцуйте! — женский голос был таким родным.

На экране крепкий мужчина в светлых джинсах и кислотного цвета футболке кружились на солнечной лужайке с девчушкой в пятнистом платье. Девочка перехватывала руки папы, стараясь удержаться, крутясь вокруг, отчего улыбка на детском лице перешла в не останавливающийся смех.

— Папа, я тебя люблю, будь моим принцем, — сказала девочка в камеру, которую держала мама.

Я, сидя перед телевизором, показывающим старую запись кусочка лучшей жизни, сжал пульт от боли в груди. На видео я услышал свой смех, потом Лоран отдала камеру мне. Моя супруга схватила Софию, повалила на траву, начала щекотать дочь, а та все смеялась не останавливаясь.

— А маму любишь? — спросила Лоран, не прекращая щекотки.

— А мама купит мне пони? — хихикала и брыкалась София.

На видео ей было шесть. Тогда мы только с Лоран переехали в Калифорнию, сняли дом. В тот год я вернулся с войны, которая сломала меня, насколько это было возможно. Наверное, у каждого из нас в жизни есть такое, что остается с нами навсегда. Я боялся ходить без футболки даже в самый жаркий день при дочери, потому что скрывал ожог во всю спину. Иногда среди ночи я вскакивал весь мокрый с постели, мчался в ванну. Казалось, что на лопатках у меня готовят барбекю. Фантомная боль, как сказал доктор Берроуз, дает о себе знать. Помимо этого меня преследовали галлюцинации, я плелся в бар запить кучу успокоительных алкоголем. Как Лоран это все терпела — неизвестно. Она укладывала дочь по-быстрому, слыша поворот ключа во входной двери, что бы та не столкнулась в гостиной с моим еле стоящим на ногах телом. Бывало, ночью мне казалось, что перед моей постелью кто-то стоит. Этот силуэт появлялся примерно раз в месяц. Первый раз это был ребенок, чуть позже мне чудилась перед кроватью умершая давно мать. В какой-то день я даже заорал на силуэт. И получил пощечину от жены. В этот раз это была София, которая не могла уснуть, на цыпочках прокралась к нам в комнату, чтобы лечь с мамой и папой. После этого галлюцинации ушли на какое-то время. Лоран теперь засыпала с Софией, а я на диване в прихожей.

Когда Джекобсон вытаскивал меня из горящего Хаммера, я был не в себе, нес какую-то чушь. Он накрыл меня куском брезента, когда потушил мне спину от перекинувшегося на форму огня, сунул в руки винтовку. Через минуту я потерял сознание, несмотря на грохотавшие выстрелы вокруг. Потом меня взяли в плен, пытали. На лице был тряпичный мешок, руки оказались связаны, ногами я пошевелить не мог. На мешок лилась вода, отчего я стал захлебываться. Между секундными остановками потока воды я успевал сквозь прилипшую к лицу ткань глотнуть воздуха и успеть выплюнуть воду, попавшую в горло.

Я молчал, не понимал их речи. Затем я долго висел кверху ногами, связанный, с мешком на лице, словно какая-то тушка на скотобойне. Спина горела огнем, в висках стучала кровь. Такими темпами мне оставалось недолго жить, пока вся кровь из тела не скопится в голове и не начнет заполнять мозг. Мне пришла идея попытаться раскачаться, когда убедился, что в помещении никого не было. Ударившись об стенку, я каким-то чудом повалился на землю, видимо веревка была накинута на крючок или что-то подобное. Связанными руками попытался снять мешок на голове — все оказалось тщетно. Я стал нащупывать в кармане зажигалку, подарок одного из специалистов по взрывчатке, воевавшего в одном взводе со мной.

Кто мне тогда помог, я не знал. Бог ли это, либо я справился сам, но пальцами нащупал металлический прямоугольник. Вытащив, я чиркнул кремнем и сжал тряпичный материал мешка изнутри зубами. Огонь начал обжигать веревки на запястьях вместе с кожей, несколько секунд спустя я дернул руками, пытаясь высвободиться. Не вышло. Следующий раз наугад, попробовал держать крошечное пламя зажигалки чуть дальше, но прекратил, услышав шорох в коридоре совсем рядом, видимо за дверью. Зажигалка выпала из рук. Я знал, что если сейчас зайдут те, кто меня пытал и найдут ее — я труп. Пальцами начал рыскать по полу вокруг себя, но вдруг ощутил, что руки свободны. Видимо все-таки веревки подгорели хорошенько. Сняв в мгновение проволоку на шее, за счет которой держался мешок на голове, огляделся. Было темно, в углу еле — еле горел какой-то фонарь или лампочка. Глаза привыкли быстро, я начал разматывать ноги, зажигалки рядом отыскать не успел.

Неожиданно услышал приближающие шаги к помещению, где меня держали в плену. Комната была совсем небольшой, когда я осматривался, видел, что есть кто-то еще, кто-то в похожей на мою форму висел кверху ногами и не подавал признаков жизни. Я метнулся к двери, ноги мои все еще связывала веревка, дополз как смог, и вжался в стену, готовясь к атаке. Война научила — или ты, или тебя. Засов с обратной стороны издал характерный звук и дверь приоткрылась. Я ударил появившийся в проходе силуэт локтем, и не один раз, прежде чем меня остановили. На полу лежал Джекобсон с окровавленным лицом, глаза закатились в потолок. Он пришел меня спасти, а я кинулся на него. Рядом стояли еще двое из моей команды, которые держали мне руки.

Я ничего не мог сказать, потому что к горлу подступил здоровенный ком. Я так часто дышал, сидя на коленях, смотря на безжизненное тело моего товарища из одного взвода, который спас меня однажды, но никогда больше не сможет спасти меня снова. Не придет домой, не обнимет сына, не поцелует супругу, вдыхая запах волос, пахнувших ромашками. Единственное, что он сможет — лежать в земле, покуда тело, полное когда-то эмоциями и чувствами, не поглотит чернозем.

Я не знаю, как люди умирают. Я вижу это, присутствую при этом, но сам остаюсь жить. Когда я умру, это увидит кто-то другой. А может, не увидит вовсе, потому что возможно в этот момент я буду один. Это похоже на то, когда ты идешь по оживленной улице. Останавливаешься, представляешь, будто тебя здесь нет. Пешеходы идут по своим делам, машины продолжают ехать, сигналить. В принципе мир продолжает жить без тебя. От этого становиться больно.

* * * *

София прижала мятую фотографию отца и матери, которые стояли в обнимку на фоне голубого моря, на заднем плане виднелись отдыхающие, парусник и причал. Выглядела девочка ужасно. Она уже потеряла счет времени, не знала, какой сегодня день, утро или ночь. О том, что кто-то придет и найдет ее в этом месте, девочка перестала верить давно. Комната с железными прутьями стала за последние дни ее домом. В углу валялась пустая миска. Высокий мужик в капюшоне, скрывающем большую часть его лица, приносил ее вроде бы вчера, с зажаренным куском мяса неизвестного происхождения. Девочка сначала сморщилась, не думая, что будет это есть. Но спустя какой-то промежуток времени голод стал окончательно разрывать ее изнутри, и она жадно проглотила содержимое миски. До этого в клетку ей незнакомец бросал несколько раз бутылку с водой. Темнота за прутьями скрывала соседнее помещение, но когда человек в капюшоне шел, лица которого она никогда не видела, в тишине можно было разобрать очень тихие приближающие шаги, нарушавшие тишину.

Зачем кому-то понадобилась девочка — подросток? София не знала ответа. В первый день, когда она очнулась в брошенном за решеткой плетеном мешке, выбравшись, кричала, билась в агонии, стучала по клетке с такой силой, что на ладонях засочилась кровь. Потом она долгое время сидела на бетонном полу в бессилии. Незнакомец расположился напротив, точил огромный нож, молчал, не обращал внимания на действия девочки, будто ее и не было там вовсе. Временами он уходил во тьму, скрипела дверь, и тишина заполняла всю комнату. Девочке казалось, как будто она находится в вакууме.

Софии тогда в голову приходили мысли о том, что она больше не хочет жить. Найти бы что-нибудь острое, перерезать запястье, лишь бы не находиться здесь. Мысли о прошлом, как она сюда попала, прервали отдаленные шаги. Незнакомец появился из темноты, подошел, резко открыл решетку ключом с пояса, схватил девочку за волосы и поволок за собой. Перед этим он ударил ее, отчего София потеряла сознание.

Очнулась она уже лежа на столе. Напротив, на тумбе, лежала охапка лезвий разной величины на металлическом разносе. Девочка огляделась, руки оказались накрепко привязаны ремнями к железным опорам стола, ноги тоже — двигаться она практически не могла. Незнакомца рядом не было, она смогла осмотреть абсолютно всю комнату благодаря яркой лампе над столом, похожей на ту, которая располагалась в отделении хирургии, когда ей маленькой вырезали аппендицит. София посмотрела на свой торс. Рубаха была задрана, на коже в области живота была нарисована разметка черным пунктиром в виде прямоугольника. Девочка содрогнулась от ужаса, она хотела закричать, но не могла — рот был заклеен липкой лентой.

* * * *

Начало светать. Я перебрался через сгнивший забор, оказался по пояс в траве. Нужно было двигаться, но, потрогав плечо, оглядев кровавую ладонь от прикосновения, мне стало дурно. На секунду показалось, что закружилась голова. Боль отдавала в руку, капельки красной жидкости то и дело стекали медленно вниз по конечности под курткой, падали и исчезали где-то под ногами.

На горизонте виднелась трехэтажная школа, окон у которой вовсе не наблюдалось, лишь оставшиеся прямоугольные отверстия, где когда-то находились рамы со стеклами. Входные двери были настежь. В районе второго этажа из одного из окон выплывали густые клубы дыма, явно несвойственные пожару, кто-то просто развел костер. Очередной психопат, небось. Я пошел вперед, осматриваясь, приминая по пути траву, которую вскоре сменил гравий. Посторонний шум последовал справа.