Бесплатный фрагмент - Тетради

***

Мелодия — по хроматической,

Клавиш едва касаясь.

Мотив антилирический,

По барабанам — заяц.

И сказочный, и дремлющий,

Жестокий, пьяный ветер.

И античеловеческий

Мой город, злой, как дети.

Решительно страдающий

Заплакал кроткий вечер

С той необъятной разницей,

Что не обнять за плечи.

Растерзанное, странное

Внутри пылает сердце,

На перекрестке каменном —

Растаявшие свечи.

Кленовый лист на мраморе,

Как барельеф застывший.

И самоцветным лаликом

Он расцветает пышным.

Душою растревоженной

Приник поэт, ликуя.

И в сюртуке поношенном

Ждет он поцелуя.

***

Жизнь — зазеркалье надежд,

Бесхребетных — за борт.

Царство дремучих невежд,

Где забыт высший сорт.

Вниз, по наклонной — Земля,

В океан нечистот.

Только лишь слышится лязг

Поржавевших оков.

Звонкой монетой плати

За свободу и мысль,

Буквы с мальства затверди,

И молчи, и молись.

Призрачен клин журавлей,

И не виден полет.

Каждый сезон — все теплей,

Восковой тает лед.

Предком завещанный Дом

И жемчужный рассвет

Сломит неистовый шторм

И рука королей.

***

День опрокинулся яшмовой чашей.

Сине-зеленое небо. А дальше —

Лошади-тучи, крылатые боги

Днем оросили лесную чащобу.

Ливень — потоком, фонтаном из рога

Моет до блеска дома и дорогу,

Город и камни убрал акварелью.

Тучам неважно, какой день недели.

Только зонты, как цветки георгина,

Тесно толпятся, спешат в магазины.

Радуга пестрая — мост через небо,

Солнце идет по нему, как троллейбус.

Лужа — зеркальная плоскость природы,

Смотрит в нее попрыгунья-сорока.

Танцем любуются капли и ветви,

Светом зеленым и радужным светом.

***

Живой очаг хранит тепло

Стремлений прежних и побед:

Не важно, сколько утекло

Мятежных дней, суровых бед.

Храню в страницах лепестки

Засохших роз и память дат,

Когда весенние ростки

Сулили спелый виноград,

Лились мелодии из уст,

И книги оживали в них,

Был чуток к счастью тонкий вкус,

И разум — безупречно чист.

Очаг согрел, тревоги нет,

И новый день несет мне весть

О том, что ветер снял берет,

И чудо, безусловно, есть.

***

Кот-луноход таращит глаза в потолок,

Ходики бьют пять часов,

Тени тихо ушли погулять за порог,

Муза приходит на зов.

Шаг вперед, и словесный узор,

Словно шпага, впивается в грудь.

И весь день позабыт, словно сор,

Неимущего жалкий путь.

И, ломая привычный сервиз на столе,

Бумага исписана в кровь,

Позади оставляя сто лет

Полунемого слов.

Ранит муза, и душу вон

Прогоняет клоун, шутя.

И в голове: Джон Донн,

Колокол бьет, взойдя.

И в темноте ключевой

Снова звучит мотив.

Ошеломительный, злой

Армагеддон из титр.

Ретроспектива чувств,

Ломкая вязь,

Вершина псевдоискусств.

И я

Где-то пытаюсь встать,

По середине войны,

Духа и разума распри

Под светом луны.

Пой же, гитара, псалмы

Вечным, ликующим снам,

Без смысла терзая умы

Проснувшимся утром лбам.

***

В школе понял, я гнилой винтик системы:

Я не крал видюхи и не постил мемы.

Я живу благодаря сбою в матрице:

Тот шуруп, что по теченью не катится.

И как ни сбивали меня с направления,

Создаю антиконформное мнение.

И тупые, скачущие обезьяны

Остаются для меня лишь толпой пьяниц.

От обнаженных тел мутит до ровоты,

Толпе не так далеко до идиотов.

Селфи-палки — в зубах, образ обезличен,

Смерть Земли на фото будет органична.

И плевок во след недавнему прошлому

Будет так бездарно изношен, опошлен.

И картинка HD будет на экранах:

На дороге, в кино, в фастфуд-ресторанах.

Кликай мышкой, играй, покупай и хавай.

Ты — продукт эпохи — заложен в заставку.

После не мечтай о других горизонтах:

Если ты не знаешь, не поставят двойку.

Ангел

Мечта — молитва во вселенной,

А в небе ангел бьется, пленный,

Хотел желание исполнить,

И вот — наказан птицеловом.

Он был не прав, мольбу услышав,

Какой-то проповедник лишний.

Летя, он промысел нарушил,

Проникся тем, чем грезят души.

Он впал к Всевышему в немилость,

Добро напрасно тратил, силы

И бьется в виртуальной сети:

В сто раз прочней обычной плети.

И перья сломаны, и вера:

Напрасно быть пытался первым.

Молитвы — строчки из писанья —

Древнее летописных знаний.

Их пишет инок одинокий,

Читает, может, эти строки.

Всевышний только наблюдает

За тем, как висельник страдает.

Плененный ангел — не у трона,

И не услышишь его стона.

И сотни стрел, блаженных мыслей

Забыты на столе неслышно.

***

Трижды убить Дездемону,

Порвать на клочки мулету,

Учинить над рассудком вендетту,

Любимцем стать миллионов.

Крушить, и наградами мерить

И жизнь, уникальный феномен,

И смерть, что стоит там, у двери,

Без пошлых ироний.

И шкуру носить леопарда,

Первобытный знак превосходства,

Где врут, там требовать правды

Без страха, без мата и злости.

И в Терек, поэтом воспетый,

Словесной добавить краски,

И сбросить с властителей маски,

И взвесить все брутто и нетто.

Житие

Не верь своим чувствам и лжи фараонов,

Кружись вслед движению сфер во вселенной.

Для жизни одной или тысячи клонов

Достаточно знаний и мудрости древних.

Иглы острие прошивает пространство,

Подобно единственно верному слову.

И мир не пройти и во множество странствий

Для поисков сердцу уютного крова.

Ломая изгибы дерев, словно ветер,

Стремится душа воссиять в небосводе

Так ярко на той иль соседней планете.

И в памяти каждой — один тон мелодий.

Рождаются тысячи с новым оркестром

Романтиков, гениев, может, — подонков,

Свое занимают место в орхестре

Средь трупов живых или с голосом громким.

Так в чем же задумка, скажи, о Создатель,

Каким же пророкам нам верить, внимать

И есть ли еще хоть минута для счастья

Для света Земли, что исконная мать.

Сиреневый фонтан

Мой дождь — сиреневый фонтан,

Под ним — блестящий океан,

И рыбы плавают на ветках,

Касаясь облаков и света.

И торжество невероятных,

Волшебных солнечных обьятий.

Холодный, тающий источник

Фруктовых песен, колокольчик.

Звенят хрустальные сережки.

На листьях — бисерные мошки.

Кареты — мраморные тыквы —

Запряжены мышиной свитой.

Деревья все — из изумруда,

Рубин — в закате и в салюте.

И тени будто из шутихи,

В витринах — каменные лики.

И туч готические храмы,

Верблюды, конница и ламы

Шагают через город браво,

Ступая гордо, величаво.

Навстречу — праздничные флаги

Из органзы, цветной бумаги.

И шар воздушный — через край,

За ним спешат апрель и май.

***

Дорога затерялась в дюнах,

В годах нестарых и неюных

Пустынным солнцем ослепленный

Я шел к тебе, о донна.

Менялись дни на ночи,

Шел, не смежая очи.

Лишь миражи вдали я видел

И редко — облачные нити

Ты в башне птахой заточенной,

Теряя перья, билась в окна,

Не принимая гордо пищи,

Не ведая, что кто-то ищет,

Взывает к пресвятому року,

Хранит твой локон.

Перенимая чей-то почерк,

Я создал очерк.

И, размышляя вслух в дороге,

Безумный, повторяю строки

По-древнерусски, по латыни…

Найду иль позабуду имя?

Рискуя путь пройти впустую,

Я верю, что найду живую.

И стены башни рухнут в бездну,

Ты, лебедь, улетишь в безбрежность.

***

Люди, как мыши, скрылись по норам.

Хлоп! Мышеловка захлопнется скоро.

Там, по углам, в темноте, в подземелье,

В каменных клетках, закроются двери.

Сыр обернется коварной приманкой.

После — опять выбегать спозаранку.

Звери, покорные участи рабской,

Вечер свой скрасят наивною сказкой.

Музыка. Свет. И лоснящийся глянец:

Вновь подменили мошенники танец.

Глупые мыши бегут без оглядки

В страхе без сыра на вечер остаться.

***

Красное солнце, алабандин,

Мерцает под облачным кружевом

В алебастровом пухе перин

Ярким воланом воздушным.

И алар нарядился шитьем,

В золотую тонкую нить

Под небесным лазурным щитом.

Сквозь алань видно стрелы-лучи.

Ярко-желтый, шуршащий атолл

Средь широкого моря лесов,

Словно вышитый мастером шелк

И чудесный для бабочек кров.

Род изысканных, плоских вершин —

У подножья косого дождя.

Для родимой планеты Земли —

Чуть трепещущий гимн соловья.

***

Клавесин и пышные платья,

Бриллиантовый дождь на стенах.

Вальсируют пары средь красок

На картинах, подлинных фресках.

Золотые прически и кольца

В свете ярком блистают, искрятся.

Мрамор тонкий в манере барокко.

На столах — и напитки, и яства

В день страды и жары ломовой —

Плуг и лошадь на поле бескрайнем,

Пот селянин со лба утирает.

Тяжело в барском поле, хоть вой.

Униженье, кабацкая пьянка.

Труд за грош, труд за хлеб.

В избах каши на семь человек

Приготовили бабы-крестьянки.

***

Исповедник-дождь да молитвенник

По-над городом, по-над церковью

Окрапил воров, вечных грешников,

На себя принял полуистину.

Льет и плачет сын с Богородицей.

И весною он, и по осени

Провожает голь мимо вольницы.

Дождь — бездомный сын за околицей.

Хоровод вели предки гордые,

Вызывая дождь в поле солнечном,

Внуки Даждьбога, дети кроткие.

Простирали вверх руки стертые,

Простодушные до наивности,

Сизоокие, белокурые.

Не заметили пламень внутренний,

От земли сырой ждали милости.

Их вела судьба: не дождалися.

Пораскинули крылья соколы

Да упали вниз, где-то около,

Не испив до дна разудалости.

***

Сажей вычерчен переулок.

Неумелый художник — ночь,

И я, как палатный недоумок,

Которому спать невмочь,

Бреду без цели и воли

По асфальтовым рытвинам тьмы

После длительного застолья,

Не пытаясь выстроить мысль.

Колебание ветра и тени

Вопрошает у сердца приют.

Словно мертворожденный гений,

Тело вызвано им на суд.

И звук посредственной музыки

Останавливает перед авто,

И спина невольно сутулится,

Как написано на роду.

Шляпу — прочь. И ботинки намокли.

Я теряюсь, и улица — тоже.

Эха безответный окрик,

По спине пробежала дрожь.

Словно кошка из подворотни,

Силуэт мой крадется во двор.

И в кармане — не больше сотни

Честных денег: я ведь не вор.

В окнах гаснут ночные огни.

Я бродяга без роду и племени,

Без моей ненавистной родни.

Я недоучка в четвертой степени.

Друг мой, клен, срублен под корень.

Одиночество так и грызет нутро.

Вот она, поэта доля:

Черный свет карих глаз да вино.

***

Печаль меня взрастить успела

На почве бедной и сухой.

Я плохо танцевала, пела

И стала дочерью плохой.

Ревнивый гений самолюбья

Меня питал и вразумлял.

Я не такая, как все люди,

Войны потомок и менял.

Кривая лестница на небо

Едва меня не забрала.

Я стала верить, и молебен

Я совершала куполам.

Да только пусто было в сердце,

И крест меня не вдохновил,

Устала думать о запретах

И подросла по мере сил.

Живее мыслится на воле,

Где степь, и горы, и леса.

Я о такой мечтала доле,

Где места нет моим слезам.

И породнилась я с тобою,

И часть меня родилась вновь,

Забыты подлости и горе,

Проникновенен новый зов.

***

Тебя сегодня нет. И мне не спится.

Молчание, как каменный удар.

Мне завтра будет ровно тридцать.

Шампанское на землю лью. Пожар.

Горят нерукописные шедевры

Писак, таких нескромных и пустых.

Вчера была последней. Буду первой.

Я претворю надежды в быль.

Кусают локти бывшие друзья,

Поклонники толпятся за стеною.

Цветы на празднике, наряд

Весь перепачкан моей кровью.

Но я смеюсь. Отрадна мишура,

Которой обмотали мои плечи.

Пора везде по-крупному играть,

И жить мне проще станет, легче.

Изломы судьбоносных дней

Торчат, как сломанные кости.

Я здесь. И каждый шаг длинней.

И выше, кажется, я ростом.

И свет, и музыка так ждут

Моих ошибок и тревоги.

Не будет их. И свой приют

Найдут на небе мои строки.

Жар-птица

Трепещет ветер под луной,

Боясь спугнуть жар-птицу,

Заговоренный, ледяной

В небесном темном ситце.

Дрожит. И тени обогнал,

И ловит праздных мотыльков,

Которых лунный свет на бал

Позвал, как звал любовь.

Под небом — и дворец, и зал

Для танцев, колдовства.

И гости — в масках, и вуаль.

Флиртует дама-вамп.

Жар-птица яблоки в саду

Ворует по ночам.

Вот перья, и огонь, и звук

Ее волшебных чар.

И небо вторит голосам

Шаманских дум, молитв.

И отверзаются уста

Участников всех битв.

Фарватер

В запах бензина выдохся тусклый город.

Мне в открытые двери стучится холод.

Я словно ветрами надомленный колос,

Приглушенный хрипами внутренний голос.

Мне бы вырваться, пятясь, в ранние годы,

Поменять свою жизнь, и город, и говор.

Молю, забываю и снова, и снова.

И слово, и время жестоки, как молот.

Заступает конвой на службу закона.

Я опять пригвожден, забыт, заколдован,

Многократно и глупо всеми обманут,

Замкнут в себе. Ужалил ядом тарантул.

Лета, как часы, — мимо жизни. И мысли —

В никуда, мимо бумаги. Будто гильзы,

Бесцельно в грязи забыты старания,

Обучение, нерв, подковерные драмы,

Упущенных множество пылких дерзаний.

Упавшая с яблони горькая завязь

Много больше пользы несет для природы,

Чем одни несостоявшиеся роды.

Стереотипы — это гнойные раны

И струпья на теле общественных саун,

Глумящийся шут над вящим сознанием.

И протест, и конвой таинственно замер.

И я склоняю голову от удара

Прямо в сердце стрелой арбалета. Мало

Испытано сил, средств, точащих характер.

Слишком узким пришелся этот фарватер,

Чтобы быть на плаву серьезных исканий,

Не терять при этом имя, сознание,

Задабривать грифов, коршунов до поры,

Не спешить, чтобы могилу себе не рыть.

Длинные тени…

Длинные тени и свет фонарей,

Быль легенд ожила в октябре.

В тишине мокрый, тающий снег

Рассказал мне секрет о тебе.

И сложилась правдивая песнь:

Ни хвала, ни хула и ни лесть.

Только сердце раскрыло печаль.

И печаль восторгалась в начале,

На пороге любви и страды,

Трепетала, искала следы

Доброты, и нечаянно злым

Оказался блистательный смысл.

Философским, циничным умом

Ты улыбку сокрыл под крылом,

Словно ангел, забывший добро.

От меня ты не скроешь нутро.

Я читаю твой дух по слогам,

Как дитя, повторяя слова.

Твоих чувств позабытый родник

Через устье случайно проник,

И нахлынул он в море страстей

Долгожданным крушителем стен,

Обнимая и камни, и лед,

И повержен мучительный гнет.