Бесплатный фрагмент - Теодор

У Теодора был собственный бог. Бог любил Теодора всем своим огромным, как Земля, сердцем, и Теодор любил бога своим еще маленьким, но горячим, как уголек, сердечком. Они часто гуляли вместе. Ноги у бога были большие, мозолистые; пока было тепло, он ходил босиком, уминая ступнями деревенский большак. На ступни налипали песчинки и сухая трава, падавшая с телег, которые ехали с сенокоса. Теодор носился по большаку, и его куцый хвостик бешено мотался от счастья. Бог смотрел на него и смеялся, громко, сочно, и его лицо раскалывалось сотней морщинок.

Деревенские здоровались с его богом. Они останавливались поболтать прямо посреди улицы, и говорили о детях, урожаях, козах — очень важных вещах. Они звали бога Бабка Тамара и, кажется, совсем не знали, что это бог.

Бабка Тамара была молодцом. Ей было уже за семьдесят, но она держала несколько дойных коз и управлялась с ними сама, без помощи. Ее тело было большим и не по-старушечьи мощным, волосы она носила вроспуск, и они седой шалью покрывали плечи и стекали до пояса. Лишь за работой она неволила их, стягивала в тугой пучок на затылке.

До нынешней весны она жила одна. Ранним маем, когда даже природа еще толком не разлепила глаза и едва лишь накинула на землю первую зелень, бабка Тамара совершила чудо. Некто из деревенских, недобрый человек, швырнул в воду мешок со слепыми щенятами. Не хотел кормить живой излишек. И так бы ушел этот мешок на дно, не случись рядом бабка Тамара. Услыхала писк, и, не думая, не сомневаясь, сиганула прямо с мостков в холоднючую воду. Чуть было не опоздала.

В мешке оказались трое. Мокрые замерзшие комочки, нахлебавшиеся реки. Бабка Тамара вытряхнула из них воду, натерла спинки, и, когда все трое зашевелились, пристроила на груди и понесла домой. А там подложила под бок своей престарелой Мурке — грей, мол, наши теперь. Когда кошка начала вылизывать любопытные носы подкидышей, она скинула промокшую одежду, завернулась в лоскутное одеяло и уселась у зеркала, вычесывать водоросли из длинных паутинчатых волос.

Никому она не сказала ни про щенят, ни про того, кто их бросил в воду. Лишь однажды вдруг остановилась на дороге да обернулась вслед неопрятному мужичонке.

— Гадкий ты человек, Григорий.

И ушла своей дорогой.