Тело черное, белое, красное

Часть первая

1

— Граф Монте-Кристо имел счастье в упоении местью! — пробасил статный мужчина в плотно сидящей шляпе с чуть замятыми краями. — Вдумайтесь, Ирочка, разве не справедливо воздать по заслугам своим обидчикам? Да, да! — подхватил он под локоток спутницу — темноволосую барышню лет семнадцати, помогая перешагнуть через лужу. — Вслушайтесь, как звучит само слово «ме-есс-ть», — произнес длинно и сочно. — Впрочем, вы слишком молоды, чтобы понять! — сказал поучительным тоном и бросил недоуменный взгляд на девушку, которая, будто и не слушая, вскинула лицо навстречу солнечным лучам, наслаждаясь ласковым весенним теплом.

— А как же христианские заповеди, Федор Иванович? — возразила та с легким недоумением, потому что уж слишком серьезно отнесся собеседник к теме мести, которая пришла в разговор совсем случайно. Могла прийти и другая. Ведь какая разница, о чем говорить, когда беседуешь с самим Шаляпиным, на которого с интересом поглядывают встречные женщины, а на улице — весна и кажется, жизнь с самого утра началась заново и обещает быть счастливой и бесконечной. — Мне так, напротив, кажется, что граф — несчастнейший из людей! Подумать только, на что он потратил жизнь? Как это можно?!

— Как это можно? — снисходительно переспросил Шаляпин, прощая спутнице юную бескомпромиссность — горячую и искреннюю. — Поверьте на слово, Ирина Сергеевна, очень даже неосмотрительно так заявлять.

— И в чем же моя неосмотрительность, Федор Иванович? — поинтересовалась она беззаботно.

— Такие слова нельзя произносить! — Шаляпин нахмурился. — Никогда! Да-да, ни-ко-гда! — повторил он по слогам, для большей убедительности. — Меня еще бабка научила. Стоит только воскликнуть: «Как это можно?!» и, чем больше в вопросе негодования…

— …и осуждения… — весело добавила Ирина.

— …и осуждения, — кивнул Шаляпин, — тем больше вероятность, — его голос трагически зарокотал, — что судьба, услышав вопрос, непременно поставит тебя именно в такие условия, при которых ты сам же и дашь себе ответ на вопрос «как это было можно?» Ох, не шутите, голубушка, с такими словами.

— «Не судите да не судимы будете»? Так, Федор Иванович?

— Именно так, — подтвердил Шаляпин и вдруг остановился, состроив трагическое лицо. — Но… фраза уже произнесена… и услышана… там! — театрально вскинул он руку к небу.

Ирина ахнула и так старательно изобразила смятение, что Шаляпин, уже почти вошедший в роль оракула, с трудом удержался от улыбки.

— Берегитесь, Ирэн, как бы не пришлось вам стать графиней! — продолжил он с такой интонацией, что и не понятно, то ли посочувствовал, то ли порадовался, то ли посмеялся.

— Ну что ж, будем знакомы. Графиня де Монте-Кристо, — с удовольствием включившись в игру, произнесла Ирина по-французски, чтобы лучше соответствовать образу, и царственным жестом протянула спутнику руку для поцелуя. — А что, — она надменно вскинула голову, — мне нравится и имя и титул! — все-таки, не выдержав, она прыснула от смеха.

— Ирочка… — начал было Шаляпин, едва прикоснувшись губами к ее пальцам.

— Нет, нет, мсье великий оперный певец, — изобразив строгость на лице, она надменно приподняла бровь, — вы поцеловали мне руку недостаточно почтительно. Пожалуй, попробуйте еще раз!

— Ирочка, — спутник снова прикоснулся губами к ее руке, — сказать по правде, вы мне порой напоминаете… — он задумался на секунду, видимо подбирая слова, а потом глянул со снисходительной усмешкой, — котенка…

Ирина поморщилась.

— Да-да, именно котенка! Маленького, пушистого, — ласково продолжил Шаляпин, — но… с хорошо спрятанными в мягких лапках о-остренькими коготками.

— Терпеть не могу кошек! — заявила Ирина нарочито пренебрежительно, вовсе не потому, что это было правдой, а просто для того, чтобы продолжить забавный разговор, убрала руки за спину и с независимым видом пошла по усыпанной гравием дорожке. — Я, между прочим, — посмотрела с вызовом, — родилась в августе, посему предпочитаю львиц, а не каких-то там… кошек.

— О-о-о, — губы Шаляпина расползлись в улыбке, — вы, Ирочка, судя по всему, и не видали вовсе настоящих кошек: грациозных и изящных, от одного вида которых дух захватывает! А кстати, вам известно, в чем отличие львов от львиц? — посмотрел он с хитринкой.

— Фе-едор Иванович, ну что за вопросы вы девице задаете? — губы Ирины задрожали от едва сдерживаемого смеха.

— А вы не смейтесь, Ирина Сергеевна, — Шаляпин сделал серьезное лицо и снова взял девушку под руку. — Послушайте-ка лучше опытного человека.

Она старательно изобразила внимание. Двусмысленный разговор щекотал нервы и будил воображение, потому уходить от него пока не хотелось.

— Дело в том, голубушка, — продолжил Шаляпин, — что львы в охоте не участвуют. Добычей овладевают львицы.

Ирина удовлетворенно кивнула, потому что иначе и быть не могло.

— И вот тут… — Шаляпин вдруг прервался и вытянул руку ладонью вверх. — Дождь? — спросил он изумленно и поднял голову к небу, откуда тучка-озорница брызнула из небесной лейки на землю крупными дождевыми каплями.

— Дождь, дождь, Федор Иванович! — восторженно воскликнула Ирина и потянула спутника за руку к навесу, под которым были расставлены лотки с незатейливыми, нарядно разукрашенными деревянными игрушками — потехой для детишек и головной болью для строгих мамаш, считающих, что их чадо непременно должно все свободное время проводить, повторяя гаммы на фортепьяно, ну, или хотя бы изучая иностранные языки, которые просто обязан знать каждый образованный человек, а уж вовсе не тратить попусту время на всякие глупые безделушки.

— Пожалуйте, барин, — расплылся в улыбке торговец, гостеприимно сдвигая один из лотков внутрь и освобождая место. — Господь, кажись, дождь послал. К урожаю, — попытался он завязать разговор.

— Спасибо, любезный, — Шаляпин порылся в кармане пальто, вложил в руку торговца монету, снял шляпу, стряхнул дождевые капли и повернулся, невольно оказавшись почти вплотную к Ирине.

Та замерла, потому что еще никогда посторонний взрослый мужчина не стоял к ней так близко.

— Так о чем это я… — почему-то тоже, чуть смутившись, пробормотал Шаляпин и… немного отстранился. — Ах, да… о львицах…

Ирина подняла воротник пальто и наклонила голову, спрятав нижнюю часть лица.

— Холодно? — заботливо поинтересовался Шаляпин.

— Нет-нет, Федор Иванович. Продолжайте. Мне правда интересно… про гиен… Говорите же! — потребовала она и… тоже чуть-чуть отступила.

— Так вот… — Шаляпин откинул со лба прядь светлых волос и надел шляпу. — Вот тут, Ирочка, и наступает важный момент. К добыче начинают приближаться гиены — отвратительные, мерзкие твари. И часто львица уходит, не желая вступать в борьбу. И добыча могла бы остаться у жадной воющей своры, но если рядом есть лев, который, защищая добычу львицы, способен одним взмахом лапы отогнать гиен, то порядок восстанавливается и справедливость торжествует. Царь он, в конце концов, или не царь?

— Царь, конечно — снисходительно согласилась Ирина. — А львица — царица! — не смогла не добавить она.

— Я к тому веду, — серьезным тоном продолжил Шаляпин, — что люди, которым мстил граф Монте-Кристо, были подобны гиенам, отнявшим чужое. Вы же, Ирочка, рассуждаете как львица, не желающая унижать себя борьбой с гиенами. А за свой кусок надобно стоять, — протянул он назидательно, — и уж тем более за подлость и низость наказывать. Так-то вот, голубушка. А то, неровен час, от гиен отбою не будет! И так уж развелись повсюду, — сдвинул он брови. — Все крутятся, высматривают, вынюхивают, как бы только застать тебя врасплох и урвать хоть чего. Так что безо львов, Ирина Сергеевна, никак не обойтись, — закончил он покровительственно.

— Боюсь, Федор Иванович, — в глазах Ирины снова блеснули озорные огоньки, — природа распорядилась так, что мне все же придется довольствоваться ролью львицы, и надеяться на встречу с царем зверей, достойным моего внимания, — она бросила насмешливый взгляд на спутника, который, видно не найдя, что сказать, покашлял и начал поправлять шляпу.

— Федор Иванович! Смотрите, как быстро кончился дождь! — воскликнула Ирина, выставив ладошку из-под навеса.

— Весна-а! — благодушно пробасил Шаляпин. — У природы настроение меняется как… — бросил на Ирину смеющийся взгляд, — у молоденькой девушки — по сто раз на дню. Пойдемте-ка, голубушка, а то ваш батюшка, неровен час, волноваться будет: куда его сокровище запропастилось? — подхватил он Ирину под руку. — Кстати, к нашему разговору о мести. Помните как у Пушкина: «Есть упоение в бою…»?

Ирина кивнула.

— Так вот, поверьте, в мести тоже есть упоение. И именно поэтому граф Монте-Кристо — все-таки счастливый человек!

Они перешли на другую сторону Чистопрудного бульвара и свернули в Архангельский переулок, украшенный высоченной башней храма Архангела Гавриила, построенного еще Александром Меньшиковым, где по слухам в былые времена собирались члены таинственной масонской ложи. В соседнем храме — Федора Стратилата два года назад настоятель Антиохийского подворья епископ Антоний Мубайед отпел мать Ирины, которая с первых же дней войны стала работать в госпитале и через несколько месяцев скончалась от внезапного сердечного приступа. Смерть матери перевернула жизнь семьи. В доме поселились тоскливая пустота, которую, казалось, невозможно будет заполнить ничем и никогда. По ночам, лежа в постели, Ирина непроизвольно вслушивалась в тишину, втайне ожидая, хотя и не смея признаться в этом даже себе самой, что вот вдруг однажды произойдет чудо — распахнется дверь и оттуда появится мама — красивая, уютная, ласковая, улыбчивая, проведет ладонью по ее голове и помертвевшее пространство вокруг оживет, наполнится радостью и прежней, беззаботной жизнью. Но дверь не распахивалась и от этого Ирине становилось так тоскливо и безысходно, что она, зажмурив глаза, как в детстве сворачивалась под одеялом комочком, надеясь, что мама придет к ней хотя бы во сне и с ней можно будет снова без утайки поговорить обо всем на свете, а мама как всегда не будет перебивать и станет слушать так, будто ничего важнее для нее нет и быть не может. Отец Ирины — известный адвокат, и раньше не баловавший дочь особым вниманием, считая, что правильное воспитание девочки — дело женское, после постигшего семью горя, вопреки ожиданиям дочери, еще больше отдалился, с головой уйдя в работу и политику, которой в последнее время в его окружении занимались все — и те, кому действительно была небезразлична судьба России, и те, кто предчувствуя время неизбежных и близких перемен, старались присмотреть себе политическую партию повыгоднее. А времена и правда наступили тревожные. С каждым днем становилось все более очевидным — Россия войну проигрывает. Воздух был напряжен, словно перед грозой: то здесь, то там, будто отдаленные всполохи молний, возникали стихийные митинги, на которых требовали немедленной смены министров или всего правительства. Говорили, что война неудачна по причине измены, причем многие обвиняли даже царицу, которая якобы выдавала Вильгельму II сведения государственной важности. Необходимо было что-то делать, спасать Россию, но что могла сделать она — выпускница Смольного института? Впрочем, Ирина умела стрелять, что являлось предметом гордости отца, и было, пожалуй, чуть ли не единственным, чему тот с удовольствием в течение последних двух лет обучал дочь, выезжая на дачу. Сама же Ирина обучалась стрельбе из револьвера с несвойственным молоденьким девушкам старанием и даже удовольствием. Приятная тяжесть оружия в ладошке, звонкие хлопки выстрелов и запах пороха давали ей щекочущее нервы ощущение силы и власти над ситуацией. К тому же и результат не надо было ждать бесконечно долго. Попала или промахнулась — все известно через мгновение. И что же теперь? Брать револьвер и ехать на фронт? Но оттого, что люди в порыве патриотизма бросятся на рельсы, разогнавшийся поезд, имя которому — война, не остановится. А еще этот Распутин…

— Федор Иванович, а вы знакомы с Распутиным? — неожиданно спросила она у спутника, остановившись у подъезда своего дома, и едва не засмеялась, заметив, как изменилось выражение лица Шаляпина. Словно ложку горчицы проглотил!

— Бог миловал! — Шаляпин поставил ногу на высокую каменную ступеньку. — Как-то его секретарь, не застав меня в квартире, передал моей супруге, что Старец-де желает со мной познакомиться и спрашивает, как мне будет приятнее: принять его у себя либо к нему пожаловать?

— А вы?

— Не ответил.

— Ох уж? — недоверчиво покачала головой Ирина.

— Да! — Шаляпин картинно расправил плечи. — Не ответил! Я слышал, он груб бывает без меры, и церемоний не соблюдает в отношениях. Не ровен час, сказал бы мне чего обидное, а я — в морду ему, — он согнул руку в локте и сжал пальцы в увесистый кулак.

Ирина понимающе закивала.

— Да-да, — важно сказал Шаляпин. — Такая могла бы выйти несуразица ненужная. Тем более, сами знаете, драться с обласканными двором людьми — дело опасное… Для последующего творчества, в том числе. Так-то вот, Ирина Сергеевна, — он двинулся по ступеням вверх.

Тяжелая дубовая дверь подъезда открылась и на крыльце появился привратник — благообразный и важный, с пышными усами на пол-лица.

— Здравия желаю! — поприветствовал он пришедших, придерживая дверь.

— Зайдете, Федор Иванович? — Ирина вопросительно посмотрела на спутника. — Это же так прелестно будет — раз уж мы с вами случайно на улице встретились, значит — судьба ваша сегодня у нас в гостях побывать! Не хотите же вы ослушаться голоса судьбы?! — шутливо нахмурилась она. — Ну, же, Федор Иванович, решайтесь без раздумий!

— Сдаюсь! — чуть поколебавшись, расплылся тот в улыбке. — Вам, прелестная Ирэн, отказать не могу, — сказал он и шагнул вслед за Ириной в просторный подъезд, своды которого могучими каменными плечами подпирали неутомимые атланты. Атланты были огромны и незыблемы, хотя в детстве Ирина побаивалась проходить мимо них, воображая, что вдруг в один не самый прекрасный день каменным гигантам наскучит стоять неподвижно, и они возьмут — да и отойдут в сторону… Просто, чтобы посмотреть, каково будет людям без них?

Ковровая дорожка подвела к входу в квартиру, занимавшую пол-этажа. Дверь открыл старый слуга Василий — добродушный и говорливый. Ирина обожала старика, который угощал ее в детстве разноцветными леденцами и баловал незатейливыми, но полными удивительной мудрости народными сказками, от которых в душе оставалось ощущение светлого чуда и тепла.

Прихожая совсем некстати была завешана чужими пальто, шарфами и шляпами. В квартире теперь часто собирались старые и новые знакомые отца — он словно пытался заполнить пустоту, образовавшуюся в доме после кончины жены.

Из гостиной через приоткрытую дверь донесся веселый голос:

— Так вот послушайте, господа! Мой коллега, школьный товарищ Брюсова, сообщил его юношеский экспромт:

«Мелодия нарушена,

Испорчен инструмент,

Свеча любви потушена,

Упал мой президент».

Взрыв смеха, раздавшийся в гостиной, вызвал улыбку у Шаляпина. Ирина же опустила глаза, словно отгораживая себя от чужого ей мужского мира.

— Сергей Ильич, так что господин Шаляпин к вам и Ирина Сергеевна с ними! — поспешно распахнув дверь, возвестил Василий.

Смех оборвался.

— Фе-едор Иванович, — поднимаясь с кресла, нараспев произнес отец и, широко расставив руки, двинулся навстречу гостю. — Вот сюрприз, так сюрприз! Рад, рад, безмерно! Проходите же, дружище! — обнял Шаляпина и дружески похлопал по спине.

Сергей Ильич был почти одного роста с гостем, и чем-то даже похож на него: то ли статью, то ли той спокойной уверенностью в себе, которой обладает всякий, достигший в своем деле вершины профессионализма.

— Спасибо тебе, Ириночка, за такого гостя! — улыбнулся он дочери.

Ирина же, снисходительно выслушав привычные комплименты мужчин о том, что «и повзрослела и расцвела и на покойную матушку-красавицу сделалась похожа», прошла в глубь комнаты и устроилась в кресле. Она, как и многие молоденькие девушки, естественно, считала себя умнее и красивее жен папиных друзей и коллег. И, конечно же, была уверена, что все они, точнее, почти все, втайне влюблены в нее. Просто не показывают виду. Так, иногда, мелькнет в глазах что-то, вот как сегодня у Шаляпина.

— Знакомьтесь, Федор Иванович, — Сергей Ильич сделал паузу, пытаясь сообразить, в каком порядке следует представить гостей. Решил начать с того, который стоял ближе. — Полковник Чирков. Неделю назад прибыл из действующей армии, прямо с фронта.

Полковник, прищелкнув каблуками, крепко пожал руку Шаляпину.

— С профессором Мановским вы у меня уже встречались, — продолжил Сергей Ильич.

Профессор — невысокий человечек в мягком сюртюке протянул гостю руку с расслабленной ладошкой, которая утонула в ладони Шаляпина.

— Не знаю, знакомы ли вы с господином Керенским? — хозяин повернулся к стоящему чуть поодаль худощавому мужчине с бледным лицом и болезненными мешками под глазами, одетому в полувоенный френч.

— Александр Федорович, — бросив на Шаляпина цепкий, изучающий взгляд, представился тот. — Очень рад знакомству. Являюсь искренним поклонником вашего таланта.

Шаляпин расплылся в благодушной улыбке.

— Будет вам, Александр Федорович! — пожал он руку Керенскому. — Сценический талант в наше время в меньшей цене, нежели талант политический.

— Именно время и покажет, кто чего стоит! — с улыбкой отпарировал тот.

Гости снова расселись в кресла и на диван возле столика, заставленного легкими закусками, в середине которого возвышался запотевший графинчик с водкой.

Ирина, сожалея, что привела Федора Ивановича в дом в такое неудачное время, когда продолжить беседу с глазу на глаз уж точно не удастся, принялась листать новый номер журнала «ИЗИДА» — посвященного оккультным наукам и тайным знаниям. Журнал ей определенно нравился. По ее мнению, для девушек тонких и образованных, к коим она себя относила, чтение «ИЗИДЫ» было просто необходимо. В нем было много непривычного, побуждающего к размышлениям и более внимательному взгляду на мир внутри себя, немало развивающего и возвышающего душу, что помогало отгородиться от соблазнов вокруг, которых просто не счесть. К примеру, она до сих пор еще ни разу не позволила себе всерьез увлечься мужчиной, если конечно не считать Феличку Юсупова, по которому втайне вздыхала за компанию со многими сокурсницами по институту. Ну, так это же была упоительно веселая игра — писать в дневниках любовные послания, которые ясно никогда не будут отправлены, и перешептываться друг с другом об очередных похождениях великосветского красавца! «На самом деле — так унизительно — принадлежать кому-то! Будто ты вещь какая!» — не раз говорила она своим подругам. Конечно, ей было интересно — как же на самом деле все происходит между мужчиной и женщиной? Ответа на этот щепетильный вопрос у Ирины не было. В ней боролись стеснительность и любопытство, но стеснительность пока побеждала — лишь только подруги заводили разговор на эту тему, она смущенно отходила в сторону: казалось, стоит только начать прислушиваться — неизбежно произойдет что-то постыдное и предосудительное. Да и как признаться, что до сих пор этого не знаешь? Сколько раз она пыталась найти ответ на страницах любовных романов, которые брала почитать у подруг, но… «Он подошел к ней… обнял и нежно поцеловал… почувствовал, как страстно трепещет ее тело… они проснулись от первого луча солнца… она благодарно прикоснулась губами к его виску…» И все! Какая тайна скрывалась за этими строками? «Всему свое время, Ирочка!» — говорила мама, ласково поглаживая дочь по голове. «Но когда оно наступит, это время? — спрашивала себя Ирина. — А вдруг я его пропущу? Или уже пропустила? Ну почему, почему я не родилась мужчиной? Ведь именно мужчины являются подлинными хозяевами жизни, управляют событиями, а заодно и женщинами. И потом, разве женщины могут сделать хоть что-нибудь значимое для блага России? Конечно, во Франции была Жанна д’Арк, но ведь когда это было и чем это служение стране для нее закончились…»

Ирина, вздохнув, полистала журнал и остановилась на странице с заголовком «Снотолкование, составленное св. Никифором».

«Так… Что же мне снилось сегодня? — задумалась она. — Кажется, ничего. Проснулась от лая собак за окном, но вот что снилось? — потерла пальцами висок. — Вспомнила! Снилось, будто стою посреди заснеженного поля, чувствую, как горят щеки и стараюсь прикрыть их ладонями, чтобы никто не заметил, потому что — дурно и некрасиво. На какое же слово искать?» — побежала глазами по строчкам. — «Бить… мужа, который смеется, — счастливое замужество», — перевернула страницу. — «Воробей — замужество с пьяницей… Жаба — победа над неприятелем… Змея в кровати, — передернула плечами, — доброе предзнаменование…»

Изучение журнала прервал хорошо поставленный, явно привыкший звучать перед большой аудиторией голос профессора Мановского.

— …Высшее изящество слога, господа, заключается в простоте, а совершенство простоты дается нелегко, это я вам повторю вслед за архиепископом Уэтли! — профессор указал пухлым пальцем вверх, что могло означать или высоту авторитета архиепископа, либо то, что последний уже отошел в мир иной.

— А как, господа, у нас говорят обвинители? — вступил в разговор Керенский, приглаживая короткие волосы ладонью. — Я могу вас развлечь примерами, — он весело оглядел гостей. — Негодуя против распущенности нравов, заявляют: «Кулаку предоставлена свобода разбития физиономии».

Шаляпин зычно захохотал, перекрывая смех гостей.

— Каково? — воскликнул Керенский, довольный произведенным впечатлением. — Или… — он на мгновение задумался, — желая сказать, что покойная пила, выговаривают: «Она проводила время за тем ужасным напитком, который составляет бич человечества».

— Да-да, у меня тоже пример уморительный есть, — подхватил Сергей Ильич, радушно подливая гостям водки. — Защитник, желая объяснить, что подсудимый не успел вывезти тележку со двора, а посему еще не украл ее, торжественно произнес этакий спич: «Тележка, не вывезенная еще со двора, находилась в такой стадии, что мы не можем составить определенного суждения о характере умысла подсудимого». Ваше здоровье, господа! — он пригубил напиток.

Шаляпин, до того сидевший нога на ногу, поставил на стол опустошенную рюмку, нанизал на вилку и с видимым удовольствием положил в рот шляпку соленого гриба и, наконец, тоже включился в разговор, наполнив сочным басом все пространство гостиной:

— Надо просто говорить!

Гости повернули головы в его сторону.

— Просто — не значит плохо. И здесь я полностью согласен с господином Мановским.

Лицо профессора расплылось в признательной улыбке.

— Вот, к примеру, как просто сказано: «Каин убил Авеля». Ну-ка, а у нас в судах как бы это прозвучало? Даже предположить боюсь… — весело оглядел он собеседников.

— «Каин с обдуманным заранее намерением лишил жизни своего родного брата Авеля…» — сказал Керенский.

— Браво! — расхохотался Шаляпин и даже захлопал в ладоши.

— Именно так! — профессор Мановский чуть не подскочил с места. — Именно так, господа! Именно «с обдуманным заранее намерением лишил жизни»! Но отчего? Чего ж не сказать просто «убил»? Да потому, что простое слово «убил», видите ли, смущает. «Он убил из мести», говорит какой-нибудь оратор и тут же, словно испугавшись ясности и краткости выраженной им мысли, спешит добавить: «И тем самым присвоил себе функции, которых не имел!» Да разве же дело в функциях, когда говоришь об убийстве? Да-да, господа, не смейтесь! Я этот пример студентам рассказываю и сам всякий раз удивляюсь — сколько же у нас дураков!

— О-о, насчет дураков — это и я вам понарассказать могу… — Шаляпин потянулся к рюмке, предусмотрительно наполненной хозяином. — Кстати, Сергей Ильич, «ужасный напиток, составляющий бич человечества», у вас о-очень хорош! Дома приготовляете или из ресторана приносят?

— Домашнего изготовления, конечно, — благодарно улыбнулся Сергей Ильич. — Мой Василий такой мастер в этом деле! Старинные рецепты знает. Мы и до введения сухого закона в основном свое вино пили.

— Так вот, — Шаляпин с видимым удовольствием опрокинул рюмку в рот, — давеча, стыдно сказать, господа, — он покосился в сторону Ирины и понизил голос, — пожаловал к нам в театр…

Ирина опустила глаза и продолжила чтение снотолкований.

«Пощечина — мир и единение между супругами…» Ничего себе! Так… на что же смотреть? А может, смотреть надо на слово «краснеть»? — она вернулась назад. — Та-ак… «Кр… Крокодил — близкая смерть…» О, Господи!» — быстро перекрестилась…

Дружный смех мужчин снова заставил ее оторваться от чтения.

— …Слово, бесспорно, великая сила, которая может побудить к действию, но может и оправдать бездействие! — услышала она наполненный трагизмом голос отца. — Недавно в заседании Государственной думы представитель одной политической партии торжественно заявил: «Фракция нашего союза будет настойчиво ждать снятия исключительных положений». Вслушайтесь только, господа! Каково словосочетание! «Будет настойчиво ждать!» — Сергей Ильич горько усмехнулся и махнул рукой.

«Как же надоели бесконечные разговоры о политике! — подумала Ирина. — Люди буквально доводят себя до истерии. Любовь к России стала для них поистине сизифовым трудом! Ежедневно до изнеможения катят в гору камень патриотизма, потом отправляются спать, а камень скатывается вниз, и они на следующий день снова приступают к той же сладостно-бесконечной работе. Порой кажется, что находишься в зрительном зале огромного театра, где каждый желающий может выйти на сцену и исполнить свой собственный этюд на тему „Я и Россия“. Не зря матушка говорила, что хоть много есть вокруг людей достойных и благополучных, однако, коли начинают они бить себя кулаком в грудь, то и дело повторяя последнюю букву русского алфавита, человеку смышленому сразу же становится понятно: как раз с собственным „Я“ они и не в ладах, — она откинулась на спинку кресла. — Россия… Как красиво называется моя страна! Здесь точно рождаются только люди, отмеченные печатью Божией. Потому что только избранники Божии могут так страдать. Христос умер в страданиях и воскрес ради всех людей, и вот теперь православные люди, живущие в России, также страдают и умирают за всех людей на земле. И те из них, кто отдал ей весь талант, все силы, всю любовь и испытал всю боль от безысходности этой любви, непременно воскреснут. Непременно».

— …всегда одетая как простая сестра милосердия…

«О ком это они? — Ирина прислушалась. — Похоже, о сестре Государя, Ольге Александровне».

— … она начинает свой день, господа, не поверите, в семь утра и часто не ложится спать всю ночь, ежели необходимость возникает перевязать прибывшую партию раненых. А солдаты, — полковник, опустошив рюмку, расстегнул верхнюю пуговицу на кителе, — солдаты отказываются верить — и их можно понять! — что сестра милосердия, перевязывающая им раны, — родная сестра Государя и дочь императора Александра Третьего!

— Удивительно, господа! Женщины в России — это вообще феномен, — всплеснув руками, неожиданным фальцетом воскликнул профессор Мановский. Краем глаза заметив, что Ирина с интересом повернула голову в его сторону, он воодушевился еще больше. — Даже те, кто рожден был на другой земле, попадая сюда, начинают служить России, порою превращаясь почти в святых! Женщины в истории России — это нечто высокое и трагичное, непередаваемое словами! — сказав это, бросил взгляд в сторону Ирины, которая поспешно опустила глаза, сделав вид, что неотрывно изучает журнал.

«…Спать с негром (женщине)» — трудная беременность… „с мертвым негром (женщине)» — Ирина поморщилась, — счастливое известие, конец заботам“. „Спать с негром“. Приснится же кому-то такое! Может „щеки“? — предположила она. — Где же эти „щеки“? — она перевернула страницу. — Нашла! „Щеки — похудевшие — семейная досада… покрасневшие (девушки) — помолвка“. Помолвка?! Значит, мой сон означает скорую помолвку?! Смешно! Я никогда не выйду замуж! Никогда!» — Ирина закрыла журнал и, желая удостовериться в правильности умозаключения, окинула взглядом уже разгорячившихся от напитка мужчин.

— …Вот слушаешь вас, военных, — раскрасневшийся отец, повернулся к полковнику, — и думаешь: бросить, что ли, все к чертовой матери — и на фронт! Там ведь все ясно: вот — враг, вот — друг! А здесь…

— Да, господа, бедная, бедная Россия… Что нас ждет? — грустно воскликнул профессор Мановский.

— Нужна твердая рука, господа. Тогда будет порядок, — решительно заявил полковник, подливая себе водки.

Ирина вздохнула.

«Нет, пожалуй, я не хочу быть мужчиной, — решила она. — Это скучно. Очень скучно. С утра до ночи — дела, работа, споры о судьбе страны, попытки доказать другим, что Россия идет абсолютно не туда, куда предназначено, необходимость при этом непременно пить горькую водку — страсть какую противную, — она это уже знала, потому-что недавно тайком попробовала, — потом домой, а там — жены, с которыми тоже надо о чем-то разговаривать… Впрочем, почему о чем-то? О балах, нарядах, украшениях, которые были надеты на ком-то, о проказах детей и невозможности из-за войны поехать на воды в Баден-Баден… А утром — снова дела, работа и споры о судьбе страны… Нет. Я точно не хочу быть мужчиной!» — она снова открыла журнал и сразу наткнулась на небольшое объявление:

«Вниманию дружелюбного читателя! Открытие сокрытого. Обучение развитию психических сил человека. Большой Афанасьевский переулок, дом тридцать шесть. Квартира четыре. Ежедневно. С шести вечера. Порфирий де Туайт».

«Какое забавное имя, — оживилась Ирина. — Порфирий, да еще де Туайт».

— Ирэн, дитя мое, — прервал ее мысли отец, — тебя что-то совсем не слышно. Не задремала ли ты, часом, от наших разговоров? И то, мужские беседы — не для девичьих ушек… — он глянул многозначительно.

«Все понятно, — подумала Ирина. — Мешаю. Сейчас начнется разговор на тему „Что делать?“ Ох, видно, все мы — дети Чернышевского! А что же мне самой сейчас делать?»

Напольные часы, гулко пробив пять раз, подсказали ответ.

«Ежедневно. С шести часов. Большой Афанасьевский, тридцать шесть. Это же совсем недалеко», — Ирина отложила журнал и поднялась.

— Простите, господа, вынуждена вас покинуть. Увлеклась чтением и забыла, что в шесть у меня курсы. Да-да, курсы… В шесть, — повторила она, убеждая себя в правильности принятого решения.

— Курсы? — облегченно переспросил отец, снова наполняя рюмки. — Ну, иди, Ириночка, раз уж надо.

Ирина, одарив Шаляпина взглядом, из тех, которые, как ей казалось, называются «обнадеживающими», вышла из гостиной, надела шляпку и пальто и поспешила к выходу.

Отражение в огромном старинном зеркале в прихожей, показалось, замерло и посмотрело на нее удивленно, но потом, словно спохватившись, бросилось вдогонку…

* * *

Ирина решила не брать извозчика и, не торопясь, направилась в сторону Арбата. На Чистопрудном бульваре нырнула в пестрый поток пешеходов, как и она, жадно впитывающих пьянящий воздух, пронизанный предощущением весны. Город, казалось, проснулся от зимней спячки. Дворники в длинных фартуках, несмотря на неурочный час, яростно мели еще влажные от островков подтаявшего льда дворы и тротуары, успевая беззлобно и весело переругиваться с извозчиками, вечно ставящими свои тарантайки не там, где нужно. Горластые подростки с огромными лотками наперебой предлагали ароматные булки и калачи, папиросы и спички. Мальчик в строгой гимназической форме тянул за рукав дородную даму с маленькой собачкой на руках и жалобным голосом канючил пирожное, указывая на ближайшую кофейню. У стены Страстного монастыря Ирину обогнала шумная группа возбужденно жестикулирующих студентов. Донеслись обрывки фраз про революционный террор и спасение России. На углу Тверской, напротив памятника Пушкину чумазый рыжий парень, распугивая прохожих, истошным голосом предлагал поточить «ножи — ножницы». Бронзовый Пушкин с постамента задумчиво и, казалось, с сочувственной снисходительностью смотрел на людской круговорот вокруг себя. Из подворотни возле аптеки вывалились два мужика с лицами разрумяненными принятием спиртосодержащих лекарственных препаратов, которые, хоть и не вино, а веселят, да к тому же — лечат и, обнявшись, запели: «Целовался крепко… да-а-а… с чужо-о-ой жа-аной!» Ирина предусмотрительно обошла весельчаков и свернула с бульвара на Арбат, затем налево в первый переулок и подошла к подъезду дома с номером тридцать шесть. Из открытого окна третьего этажа раздавались звуки фортепьяно, на котором кто-то старательно пытался играть гаммы.

«Может, не ходить? — вдруг заколебалась Ирина, уже поднявшись по белой мраморной лестнице, покрытой ковровой дорожкой, на второй этаж и протягивая руку к звонку. — Ну, почему же не ходить, коли пришла?» — дернула она за шнурок и услышала мелодичный перезвон.

Дверь почти сразу открыл невысокий худощавый мужчина с аскетичным лицом, в красном шелковом халате, расшитом драконами, и небольшой круглой шапочке, делающей его похожим на китайца, изучающее глянул гостье прямо в глаза, будто на мгновение запустил и вытащил щупальца, и, ничего не спрашивая, жестом руки предложил войти.

— Мне собственно нужен господин Порфирий… де Туайт, — Ирина посмотрела вопросительно.

— Входите, мадмуазель, — мужчина сделал полшага в сторону, пропуская ее внутрь. — Я вас ожидал, — неожиданно добавил он.

Пройдя по длинному полутемному коридору, они вошли в небольшую комнату с занавешенными окнами, освещенную колеблющимся светом свечей, расставленных прямо на полу.

— Располагайтесь, — хозяин указал на единственный стул посередине комнаты.

Ирина села и аккуратно расправила платье на коленях.

Мужчина же молча обошел вокруг нее и остановился напротив, разглядывая то ли бесцеремонно, то ли изучающе. Ирина отметила, что хозяин вовсе и не похож на китайца — глаза у него не раскосые, а, напротив, огромные, выразительные, зеленые. Хотя на француза тоже не похож. Она вдруг сообразила, что никого не предупредила о том, куда пошла и, почувствовав беспокойство, заерзала на стуле.

— Я по объявлению… в журнале… — сказала она. — Может, я не туда? — сделала вид, что хочет подняться.

— Вы пришли туда, куда нужно, — хозяин жестом показал, чтобы она не вставала. — И вовремя, — добавил он многозначительно. — Позже могло бы быть поздно. — Вероятно, он остался доволен произнесенной фразой, потому что повторил ее снова: — Да, да, позже было бы поздно. — Еще раз медленно обошел вокруг Ирины, которая была чуть-чуть растеряна, не зная, как следует себя вести — то ли провожать хозяина взглядом, то ли, напротив, не шевелиться. Выбрала второе.

Через некоторое время, очевидно вдоволь находившись вокруг, Порфирий де Туайт опять остановился перед ней, на этот раз скрестив руки на груди. Внимание Ирины сразу привлек украшавший безымянный палец хозяина необычный, явно старинной восточной работы массивный перстень в виде книги, обсыпанной разноцветными камушками.

— Порфирий де Туайт, — наконец, загадочно улыбнувшись, представился мужчина и даже церемонно поклонился. При этом слегка распахнувшиеся полы халата обнажили его сухие, мускулистые ноги. Это было неожиданно и забавно. Ирина поспешно отвела глаза в сторону и даже прикусила губу, чтобы не рассмеяться.

— Вам, мадмуазель Ирина, придется немного подождать, — серьезным голосом сказал хозяин.

«Разве я называла свое имя?» — удивленно подумала она.

— Мне потребуется выйти… на тонкие планы и получить разрешение для работы с вами, — продолжил он.

Ирина хотя и посмотрела вопросительно, однако про «тонкие планы» переспросить постеснялась.

— Видите ли, с обычными людьми я не работаю, — пояснил Порфирий небрежно. — Только с избранными.

Ирина важно и понимающе кивнула, похоже, ничуть не сомневаясь, что дозволение на работу с ней на этих самых «тонких планах» точно будет дано и, проводив взглядом Порфирия, который скрылся за шторой, закрывавшей проход в соседнюю комнату, с любопытством огляделась. Вдоль стен помещения, в котором она находилась, стояли книжные шкафы. Она поднялась со стула и, подойдя к одному из них, с интересом стала читать названия на корешках: «Папюс. Эзотерические беседы», «Парацельс. Трактат о нимфах, пигмеях и саламандрах», «Лидбитер. Белая и черная магия», «Кизеветтер. История астрологии», «Плутарх. Озирис и Изида». Ни одну из этих книг она не читала и оттого невольно почувствовала уважение к владельцу столь редкой библиотеки. Вытащила книгу с названием «Практическая астрология» графа де Сен-Жермена, название которой показалось знакомым — помнится, читала в «Изиде», что именно в этой книге были опубликованы иллюстрации всех древнеегипетских Арканов — важнейших оккультных истин, изображенных в символической форме, овладение которыми и есть путь посвящения «Таро». Открыла книгу посередине наугад, как обычно делала с томиком стихов Байрона, когда хотела получить ответ на вопрос, прибегнув к воле случая. «Аркан I. Маг», — прочитала она надпись рядом с плоским египетским изображением стоящего возле кубического постамента человека в белой одежде, опоясанного змеёй, на голове которого был виден обруч, а правая рука сжимала скипетр. «Ну, что ж, маг — так маг», — она поставила книгу на место. — Интересно, как долго Маг, — решила, что про себя будет называть Порфирия именно так, — собирается пребывать на этих самых «тонких планах»? Прислушалась. Из комнаты, куда тот удалился, доносились протяжные звуки, будто хозяин собирался спеть песню, но, затянув первую ноту, вдруг забыл все остальные, оттого и решил тянуть эту первую, пока не вспомнит всю мелодию. Ирина на цыпочках подошла к шторе, отодвинула и осторожно заглянула в приоткрытую дверь. Порфирий с закрытыми глазами, скрестив ноги, сидел на небольшом коврике в позе «лотоса» и, подняв чаши ладоней вверх, сквозь плотно сжатые губы издавал монотонный протяжный звук «Ом-м-м-м…» Она тихо отошла от двери и опустилась на стул. Вдруг вспомнила, что подруга по Смольному, Леночка Трояновская, не раз шутила по поводу ее феноменальной способности попадать в непредсказуемые ситуации, из которых найти выход бывает порой весьма затруднительно. «Вот и сейчас — зачем я здесь? И откуда он знает мое имя? Может уйти, пока не поздно? Хотя, прежде чем искать выход из ситуации надобно в ситуацию попасть», — подумала она почти весело.

Звук, доносившийся из соседней комнаты, постепенно затих, словно впитался в стены квартиры. Ирина положила ладошки на колени, как примерная ученица в ожидании строгого учителя. В комнату вошел сосредоточенный Порфирий, остановился напротив, достал из кармана халата колоду карт, перемешал и со словами «Сдвиньте» протянул ей.

«Видно тоже решил погадать, значит, все еще сомневается», — подумала она снисходительно и указательным пальцем сдвинула карты в колоде.

Порфирий перевернул карту, взглянул и, показалось, даже развеселился.

— Я буду с вами работать, — заявил он с таким видом, будто вручил дорогой подарок. — Вы — редкий экз… — не договорив слово, поправился, — индивидуум. Очень редкий.

«Правильно я не ушла!» — удовлетворенно подумала Ирина, отметив, что ей, в общем, начинает нравиться, что именно так все складывается.

— А какая там была карта? — не смогла она удержаться от вопроса.

— Одиннадцатый Аркан Таро. «Укрощенный лев», — сказал Порфирий таким тоном, будто сделал одолжение, и чтобы стало ясно, пояснений не будет. — Я продиагностировал вас, — неожиданно скорбным голосом сообщил он. — И могу сказать, работать с вами надо много.

Ирина глянула вопросительно.

— Засорены каналы, — Порфирий сокрушенно покачал головой. — Очень засорены. Будем чистить, — сообщил он как о чем-то само собой разумеющемся и не требующем обсуждения.

Ирина быстрым движением разгладила длинную серую юбку на коленях, собираясь поинтересоваться, не требуется ли все же для чистки каналов и ее собственное согласие, но Порфирий опередил:

— Знаю, что работа потребует значительных усилий не только с моей, но и вашей стороны, но, — поднял указательный палец, — учитывая ваше стремление к совершенствованию, уверен, все получится. Для более короткого общения можете называть меня… — глянул, показалось, с лукавинкой, — Маг.

Ирина вскинула глаза и кивнула.

— А теперь — слушайте, — Порфирий опустился на пол перед ней, скрестив ноги. — Мы начнем обучение, — он глянул испытующе, — с урегулирования функций физического тела и подчинения его контролю воли, что достигается…

Ирине опять показалось, что в глазах у него промелькнула усмешка.

— …пищевым режимом…

Она невольно вздохнула, мысленно прощаясь с воспоминанием о запахе свежеиспеченных калачей на лотках уличных торговцев.

— …и физическими упражнениями на концентрацию, силу и гибкость, — продолжил он.

Идея ей понравилась, потому что она немедленно представила себя в роли цирковой гимнастки, парящей под куполом, на которую с восторгом и замиранием сердца смотрят сотни глаз. Нереализованная детская мечта.