Тамерлан

Сначала поленница. Затем костер. В конце пепел. Мир в трех протяженностях — прошлого, настоящего и будущего. Прошлое было безмятежно. Настоящее — война. Семь тысяч лет Ахура Мазда бьется с Ангра Майну, и еще семь тысяч лет продлится битва. Каким в Новый день предстанет будущее, зависит от Последнего выбора человека.

Авеста.

Амир Тимур Тарагай «Уложение. Наставление потомкам»

Когда в битве у протока Ахтуба, там, где великий Итиль, разделяясь на множество рукавов, впадает в Абескунское море, в кровавой сече, склонившей победу на сторону моего войска, я потерял внука и наследника империи славного принца гургана Мухаммад-Султана — да не померкнет в веках имя его! — я, не дожидаясь исхода сражения, оставил поле битвы и помчался к морю, и там на вершине неприступного утеса обратился в молитве к тому, кто владычествует и в том и в этом мире, кто управляет самовластно и землей и небом, в чьей воле все сущее во Вселенной и все, что видится нам в одних лишь грезах. С вершины утеса я обратился к тому, кто управляет временем!

Боль утраты моей была такой невыносимой, что не могла ее унять и радость победы, а молитва такой горячей — будто пламень, — что, казалось бы, жар ее, достигнув возвышенности небесного престола, должен был обжечь языками пламени пятки Вседержителя и тем обратить взор Господен на взывающего к его милости. Но Хозяин Миров в ту минуту был бесчувственен. Он меня не услышал.

Тогда я обратился к подданным Господа, к его всесильным нукерам: к утренней звезде Чолпан и блистательному Альтаиру. Я попросил светила, чтобы они, нарушив свое привычное движение, хотя бы на день или на час вспять повернули время, повернули ровно настолько, чтобы я успел отвести удар копья от сердца своего наследника, своего возлюбленного внука принца Мухаммад-Султана, или принять удар на себя, если у меня для другого не достанет мига.

И небесные подданные Всевышнего в угоду мне расстроили священный ход времени.

Что из этого вышло? Об этом может догадаться всякий, кто чтит законы Господа и порядок, установленный им. Не знаю, удалось ли мне спасти внука, но знаю другое, решившись воспрепятствовать предначертанию, я сам бесследно пропал. Я провалился в Бездну. Я очутился в мире, приметы которого мне были открыты в отрочестве в обители святого шейха Абу Бекира Тайабади. Я очутился в аду!

В обитель шейха еще безусым мальчиком привел меня отец мой, славный эмир Тарагай Бохадур. И сказал он тогда святому человеку: «Это мой сын и наследник Тимур Тарагай из рода Барласов. Я наставил его в воинском искусстве и привил ему навыки управления людьми. Я обучил его всему, что знаю и умею сам. Тебя же, аллаяр, прошу наставить его в любви к Аллаху и привить привязанность в вере, и дать ему те знания, которые помогут управлять не малым туманом, но целым улусом, потому как на сыне моем божья благодать — он родился под семью счастливыми созвездиями». На что святой шейх ответил: «Я слышал об отроке из Мавераннахра, в чей миг рождения звезды выстроились в ряд. Такое случается раз в восемь столетий — это воистину благоприятное предзнаменование. Тысячу шестьсот лет тому назад под подобным сиянием светил родился величайший из завоевателей Искандер Зулькарнайн. Через восемьсот лет после того родился последний из пророков Мухаммад-пайхамбар, тот через кого была поведана последняя истина. И вот прошло еще восемь столетий, и родился новый Сахибкиран — твой сын! И неужто ты думаешь, славный эмир Тарагай, что избраннику неба, тому, кто является в подлунный мир раз в восемь веков, уготовано Всевышним править одним только улусом? Должен сказать, что ты сильно ошибаешься. Твоему сыну, славный Тарагай Бохадур, уготовано управлять великим множеством народов. Он тот, кого Вседержитель избрал своим земным наместником, он тот, кого небо наделило всей необходимой силой для дел более чем великих. Ему предначертано собрать под свою руку все страны ислама и на зависть, и в назидание тем, кто еще пребывает в невежестве и глух к словам истины, установить в них твердый порядок». После этого шейх Тайабади пообещал моему отцу, что обучит меня всем премудростям, которые позволено знать смертным. «Весь запас знаний, хранимых в моем книгохранилище, сдувая пыль, я с полок книжных переложу на полки его разума. Я привью ему стойкость и твердость в истинной вере и научу его отличать добро от зла. И главное я научу его читать знаки, которые Всевышний подает своим избранникам. И тогда Сахибкиран, а именно так отныне следует именовать твоего сына, пройдет весь свой путь от истока и до устья так, как предначертано ему звездами».

Омон Хатамов. Август 2008

Ближе к вечеру мы стояли под прицелом камеры наблюдения у дома Кантемира. А несколькими минутами позже охранник открыл нам ворота и провел в беседку в середине сада, где нас поджидал Огнепоклонник.

Тот, кому приходилось видеть это чудовище хоть раз, хотя бы на фотографии, поймет меня. Он поймет, что я испытал, узрев бульдожью пасть Огнепоклонника и зверский оскал его белозубой улыбки. Я вдруг позабыл, зачем я сюда явился. В развалку он приблизился ко мне и, когда я протянул ему для пожатия руку, он клешней вцепился в мою ладонь и сжал ее так сильно, что я взвыл от боли. «Ведь тебя никто не гнал, — напомнила мне мигом проснувшаяся память. — Зачем же ты пришел сюда, оболтус?»

Глядя на то, как я трясу больную руку, это чудовище указало мне на стул.

— Он? — спросил Кантемир у Васико.

Та ответила столь же лаконично:

— Он.

Васико зашла мне за спину и положила руки на мои плечи. Это помогло мне усидеть на месте, и справиться с желанием вскочить и немедленно пустится прочь.

— Ты говорила, что он крупный ученый, — пророкотал монстр Кантамир, не спуская с меня глаз. — Что-то не похож.

Васико удивилась:

— А каким должен быть ученый?

— Посолидней что ли, — предположил монстрр. — Дешево твой смотрится, — и поморщился.

— Катоев, не путай ученых со своими гориллами. Ученых не за вид оценивают. Академик Сахаров, к примеру, смотрелся ничуть не лучше.

— Скажешь тоже, — усмехнулся Катоев. — Академика Сахарова все знали, а кто твоего академика знает?

Сам Кантемир узнал обо мне накануне. Васико позвонила ему из ресторана и в порыве пьяного вдохновения наговорила про меня бог весть что. Превознесла до самых небес. И теперь, осознавая всю глубину пропасти между вымышленным писателем Тимуром и реальным прощелыгой Моней, я, сидя на дне этой самой пропасти, с ужасом ожидал разоблачения.

Кантемир придвинул стул и село напротив меня.

— Писака, значит, — проговорил он, продолжая разглядывать меня.

Господи, что это была за пытка. Мне захотелось, чтобы он сразу проглотил меня, а не пережевывал кусками.

— И как тебя зовут, академик?

Я ответил едва слышно:

— Моня… Пардон, Тимур.

— Как ты сказал?

— Тимур, — повторила Васико.

— Тимур? Не Бекмамбетов ли Тимур?

— Нет. Бекмамбетов мой товарищ, — ляпнул я с перепугу. — Мы учились вместе.

— Вот как?

Мое признание отчего-то понравилось чудовищу.

— Только это было давно. Так сказать, на заре туманной юности.

Кантемир перебил меня и заявил авторитетно:

— Тимур Бекмамбетов в кино большая шишка. Его знают даже в Голливуде. Он Анджелину Джоли видал живьем.

Упомянув о голливудской диве, монстр чуть смягчился. В его голосе проскользнули лирические нотки, и, кажется даже, чуточку разгладилось лицо и стало напоминать человеческое. Он спросил человеческим голосом:

— А ты можешь чем-нибудь похвастаться, — и глянул на меня, как на базаре, приценивась. — Что ты за фрукт? С чем тебя едят?

— В кино похвастаться нечем, — промямлил я в ответ. — Но меня знают в научном мире.

— Понятно, — пророкотал Кантемир. Что творилось в его голове, оставалось понятным только для него, но никак не для меня.

— С Голливудом, к сожалению, я не имею связей. Я, вообще, очень далек от кинематографа. Можно сказать, я не имею к нему никакого отношения. Даже не понимаю, с чего Васико решила, что я могу написать сценарий.

Монстр насторожился:

— А что, не можешь?

«Кажется, тучи собираются».

— Отчего же, — поспешил я устранить наметившийся кризис, — могу. В принципе могу. Написать сценарий — это не так уж сложно. Во всяком случае, не сложнее, чем написать диссертацию… или что-нибудь в этом роде. Я хотел сказать о другом. Мне хотелось обратить ваше внимание на то, что имеются конкретные специалисты, есть люди, которые, так сказать, имеют непосредственное отношение к кинопроизводству. На мой взгляд, логичней было бы обратиться к ним.

— Отмазаться хочешь? — заподозрил монстр. — Не выйдет, — он погрозил мне толстым и мясистым, как сарделька пальцем. — Ты, академик, знаешь Бекмамбетова, а это огромный плюс. Не всякий специалист знаком со звездой такой величины. И потом ты же историк. Верно? — спросил он у Васико.

— Моня, известный историк, — уверенно заявила та.

— Вот-вот, — Кантемир удовлетворенно качнул головой. — Ты ведь по Тимуру специалист… в смысле не по Бекмамбетову Тимуру, а по-другому. А кому еще писать о Тимуре, как ни тимуроведу?

Кантемир неожиданно вместе со стулом придвинулся ко мне вплотную, и его медвежья лапа упала на мое колено

— Брат мой, — процедил он сквозь зубы.

Нет, он не проникся ко мне братскими чувствами. Просто проявилась, как я догадываюсь, глубоко засевшая в нем старая крестьянская привычка — приласкать корову, прежде чем начать доить. Вот, он и сказал мне ласково:

— Брат мой, я не писатель и не режиссер, и даже не ученый. Я всего лишь бывший спортсмен. В молодости я занимался штангой и кое-чего достиг. Я мастер-международник, у меня целый шкаф медалей и призов. Среди спортсменов меня до сих пор помнят и ценят. А теперь я бизнесмен. У меня крупное дело здесь, в Сочи. Есть предприятия в Кабарде. И здесь, и там я пользуюсь заслуженным, как мне кажется, уважением и авторитетом. И все у меня, вроде бы, хорошо, и не на что жаловаться. Да только есть у меня одна мечта, такая, что некоторым людям может показаться странной. Дело в том, что я мечтаю снять кино. Как ты думаешь, о ком?.. Только не смейся, — предостерег Кантемир и признался. — О Тимуре…

Для меня в его признании не таилось ничего неожиданного, поэтому я достаточно легко выдержал его долгий испытующий взгляд.

Накануне, а точнее, за день до этой злополучной встречи Васико нудно и настойчиво выпытывала у меня, чем я занимаюсь.

— Мы знакомы с тобой всего несколько дней, а уже успели попасть в перегрягу. Умудрились поссориться и снова помириться. А вчера в первый раз поцеловались…

Вздох.

— И вот теперь я лежу и думаю…

А мы и вправду лежали. Лежали в обнимку, устроившись на одном шезлонге, в тени навеса из банерной ткани спасались от жарких лучей полуденного солнца и сонно таращились на море.

— … лежу и думаю: а ведь я тебя совсем не знаю. Знаю только два твоих имени — Тимур и Моня.

— Удивительно, я думаю о том же. И я о тебя ничего не знаю.

— А обо мне и не надо знать. Я обычный человек…

Новый вздох.

— А вот ты другое дело.

— Это почему же?

— Ты не такой, как все. Особенный какой-то. Расскажи о себе, — Васико, перевернувшись на бок, лицом ко мне. — Чем ты занимаешься?

— Ничем особенным.

— Мне кажется, что ты художник, или писатель… или, может быть, ученый.

— Глупости какие.

— У нас раньше по соседству один биолог жил… в Тбилиси… — Васико пустилась в воспоминания. — Он в универе преподавал. Был такой симпатичный, приятный, всегда красиво одевался.

— И что?

— Он был не такой, какими ботаников в кино изображают. Он был привлекательный, симпатичный… Только он все равно на нормального человека не был похож.

— Батаник, как ни крути?

— Ну да. Представь, здоровается он с кем-то, или разговаривает, а сам в это время в облаках витает: думает о чем-то своем. Или еще: спросишь у него прикурить, а он вместо зажигалки или спичек сигарету подает. С ним можно было весь день проболтать, а глянешь ему в глаза и видно, что мысли его где-то совсем далеко. У него на лице всегда было такое выражение, будто он в уме какие-то свои задачи решает.

— И что дальше?

— Потом его арестовали.

— Вот как?

— Да. Оказалось, что он отправлял наших девушек на консумацию… то ли в Грецию, то ли еще куда. Оформлял им документы через университет, будто они уезжают на стажировку, а на самом деле они уезжали по другим делам.

— Понятно теперь, какие он задачи решал.

— Дело не в этом! — Васико досадливо поморщилась. — Дело в том, что ты на него похож.

— Ну, спасибо.

— Не-ет! Не в том смысле. Просто ты такой же задумчивый. Все время о чем-то своем думаешь. Вот я и решила, что ты ученый… или писатель.

— Вынужден тебя разочаровать, — отрезал я. — Я не ботаник. И не писатель. И даже не художник. Мои занятия куда прозаичней. Я скорее отправляю девушек на консумацию.

— Да ладно, — Васико не поверила мне. — Ты же шутишь?

— Не вполне. Я фотограф.

Она удивилась.

— И что? Причем здесь консумация?

— Я работаю в стиле «ню».

— Это как?

— Снимаю обнаженную натуру.

Васико покосилась на меня.

— Голых что ли?

Я качнул головой.

— Правда?

— К сожалению.

— Зачем тебе это? — на ее лицо наползла тень сомнения.

— Так я зарабатываю на жизнь.

— Ты снимаешь эротику? — в ее голосе прозвучал вздох надежды.

Я удрученно уронил голову.

— Хуже.

А когда вновь поднял на нее глаза, увидел, какой переполох в ней вызвали мои признания. В глазах читались изумление и растерянность. И было видно, как натужно работают ее мысли, пытаясь определить, кто я такой на самом деле.

— Ты же шутишь? — решила она, наконец. — Скажи, что шутишь!

Далее испытывать ее терпение было опасно. Я натянуто улыбнулся и спросил:

— А ты поверила?

В ответ она шлепнула меня по голой ляжке. Хлопок вышел звучный. А я вскрикнул от боли.

— Да ну, тебя, — сказала она и отвернулась от меня. — Ты, конечно, можешь и дальше кривляться, но только зря. Так с друзьями не поступают.

Я тер покрасневшую ляжку и думал при этом: «Глупо, как все глупо. Люди совершенно не воспринимают правду. Их слух заточен под выдумки и ложь».

— Не обижайся, — попросил я покаянным голосом. — Шутка, действительно, оказалась глупой. Я ученый, ты угадала. Не ботаник, но историк… и в некотором роде писатель. Да, я пишу книги.

— Какие книги?

Я сделал неопределенный жест рукой.

— Ты не читаешь такие. Это очень скучная тема, во всяком случае, для симпатичных девушек. Я пишу книги о Тимуре.

— О каком Тимуре?

— О Великом. Вот, видишь, ты даже не знаешь, кто это такой. Может имя Тамерлан тебе знакомо?

— Я знаю, кто такой Тамерлан, — похвасталась она.

— Да? Откуда?

— У моего знакомого есть книги о Тимуре. Много, пять или шесть. У тебя какая фамилия?

Я предостерегающе погрозил ей пальцем.

— Нет, нет. Я не пишу беллетристику. И даже популярную литературу. Мои книги для узких специалистов. Ты не могла увидеть мои книги в шкафу у своего знакомого.

— А-а-а… — понимающе протянула Васико. — В смысле ты пишешь не всем понятные вещи?

— Нет, я пишу вполне понятные вещи. Но, видишь ли, мои книги издаются ограниченным тиражом и не поступают в продажу. Их рассылают таким, как я, тем, кто работает в одной со мной области. Ведь твой знакомый не историк? Он же не занимается историей Тимура профессионально?

— Нет, — согласилась Васико. — Он бизнесмен. Бывший спортсмен. Я вчера о нем говорила. Огнепоклонник, Кантемир Катоев. Слышал?

Я был поражен.

— Кантемир Катоев? Огнепоклонник читает о Тимуре?

Васико кивнула головой.

— Он каждый вечер, как поест, прежде чем включить спортивный канал, садится и читает.

— Никогда бы не подумал, что неандертальцы типа твоего Огнепоклонника берут в руки книги.

— А он только про Тимура читает. Он другие книги не берет. Даже газеты не покупает.

— Откуда такая привязанность?

Васико загадочно повела плечами.

— Тимур его кумир.

Удивительные вещи она мне сообщала. Ее информация совершенно не вязалась с тем, что рассказывали о Огнепоклоннике другие: живодер, примитивный преступник и проходимец, кошмар для всего побережья, Самый опасный тип от Псоу до Туапсе.

— Если бы ты сказала, что его кумир Джон Рокфеллер, или Аль Капоне… или хотя бы Костя Дзю… Почему Тимур?

— Он считает себя его потомком.

Все ясно, догадался я, Огнепоклонник сумасшедший.

— Ты знаешь, как переводится его имя?

— Я не разбираюсь в черкесских именах.

— Он говорит «кровь Тимура».

Я повторил по слогам имя Огнепоклонника.

— Ну, да, — я хлопнул себя по лбу. — Это же со старо-тюрского. «Кан» в переводе «кровь».

— Значит, это правда?

— Что правда?

— Кантемир говорит, что его имя дается только тимуридам.

— Какая глупость! Откуда на Кавказе взяться тимуридам? И потом есть мнение, что «Кантемир» это искаженное «хан Тимур».

— Он говорит, что Тимур воевал на Кавказе.

— И что?

— И повстречал его прабабку.

— Забавно, — я был в полном восторге. — Нет, это, просто, восхитительно!

— Ну, не знаю, — Васико опять вздохнула. — Во всяком случае, он верит в это. И даже хочет снять об этом фильм.

— О чем?

— О том, как его бабка залетела от Тимура.

Я истратил весь свой запас эмоций и уже не в силах был выразить крайнюю степень изумления, поэтому просто спросил:

— В каком жанре? Надеюсь не в «порно».

— Нет, в нормальном жанре, — с самым серьезным видом ответила Васико. — Сейчас ему сценарий пишут. Он одного нашего журналиста нанял. Но тот все тянет.

Одним словом, Васико удивляла меня весь предыдущий день. Именно благодаря ее старанию я сумел сохранить серьезную мину при встрече с Кантемиром. Я достойно вынес и его признания, и его испытующий взгляд. И даже выдал в конце вполне правдободобно:

— Не нахожу ничего смешного в ваших словах. Более того, считаю ваш замысел весьма перспективным.

— Ты, правда, так думаешь? — спросил Кантемир все еще настороженно.

— Я думаю, что фильм о Тимуре будет интересен многим зрителям. Просто, удивительно, что никто до вас не догадался взяться за эту беспроигрышную тему.

— А Васо тебе говорила, почему я хочу взяться за этот фильм?

— Вы намекаете на ваши кровные узы? — уточнил я.

— Ни на что я не намекаю! — вспылил монстр. — Я всегда говорю прямо. Я говорю, что хочу внять фильм о Тимуре и его наследнике. О его наследнике, которого звали Кантемир. И хочу знать, что об этом думает наука!

Он резко вскочил со стула и заходил кругами по беседке.

— Ты знаешь, как переводится мое имя?

— Кровь Тимура, — без запинки ответил я.

— Это наше черкесское имя! Только здесь мало кто знает, что оно означает. А я об этом вычитал в одной книге. Книга не научная была, а так, роман один. В ней было написано о том, как во времена Тимура здесь в горах родился мальчик, которого первым назвали Кантемир. Ты знаешь, что здешние места раньше принадлежали нам, черкесам?

Я качнул головой.

— Этот мальчик родился от Тимура. А по матери он был княжеских кровей. Так вот я хочу знать, правда это или нет? Есть в истории что-нибудь про это?

— В смысле какие-то конкретные изыскания?

— Конкретные, не конкретные, какая разница, — монстр всплеснул руками. — Я спрашиваю, что наука об этом говорит?

— Ну, об этом много всяких суждений. Но если вас интересуют факты, подтверждающие наличие кавказской ветви тимуридов, то… — я на минуту задумался. — Есть такие факты! Правда, они не могут считаться неоспоримыми… то есть, наука не вполне может полагаться на них… Другими словами, они не вполне научного свойства… Но для кино сгодятся. Мне известна одна легенда, — сообщил я доверительным тоном, — гласящая о том, что в здешних горах, кстати, недалеко отсюда, во время своего второго кавказского похода Тимур встретил горскую девушку. Девушка та, как гласит легенда, — пустился я в импровизацию, — была необыкновенной красоты. Тимур не устоял пред ее чарами и овладел ею. После ночи любви он вознамерился сделать ее своей женой. Но по досадному недоразумению, девушка оказалась зороастрийкойЗороастрийка — последовательница учения пророка Заратуштры, жившего в XII в. до н. э. Зороастризм первое монотеистическое учение. В нем впервые изложена идея воскрешения мертвых, Страшного Суда, ада и рая (рай на древнеперсидском «параданза», отсюда романо-германское «paradise»)… Вы знаете, что это такое?

Выражение лица Кантемира говорило о том, что не знает.

— Девушка оказалась огнепоклонницей.

— Огнепоклонницей? — повторил Кантемир, и лицо у него вытянулось.

— Да, вот такое совпадение. Следует знать, что в те времена правоверным запрещалось жениться на огнепоклонницах, так же, как и на иудейках. По этой причине Тимур вынужден был расстаться с горской девушкой. Но, прежде он издал указ, который, по сути, явился охранной грамотой для нее. И еще он снабдил девушку отрядом телохранителей и деньгами. Через положенный срок девушка родила сына и назвала его, на языке своего возлюбленного «Кровью Тимура», то есть Кантемиром. От этого самого Кантемира пошла династия местных правителей… и еще мода на это имя.

Монстр слушал мои выдумки заворожено, как душещипательную песню. Когда я закончил, он проговорил задушевным тоном:

— Кажется, я слышал похожую историю. Это очень хорошая легенда.

Потом он обратился к Васико:

— Слушай, а твой академик нечего. Соображает сволочь.

Васико подала голос из-за моей спины.

— А я тебе, о чем говорила? — она обошла меня и устроилась в свободном кресле. — Он лучший в этом городе. И уж точно лучше твоего журналиста.

— Лучше, лучше, — согласился Кантемир.

Напряжение спало. И об этом красноречиво говорил тот факт, что Васико сочла возможным оставить мои тылы и занять место спереди.

Монстр окликнул охранника и приказал, чтобы несли чачу.

— Слушай, брат, — обратился он ко мне, снова пристроившись рядышком, — а почему так мало фильмов снимают про Тимура? Про всяких Македонских, Невских, про Наполеонов-Багратионов снимают, а про Тимура нет. Я ни одного фильма про него не видел.

— А это потому, — заявил я, обретая уверенность, — что многие просто боятся браться за это дело.

— Боятся не справиться, да? — уточнил Кантемир. — Таланта боятся, им не хватит?

— Талантливых людей много, — возразил я на это. — А вот фильмов о Тимуре, и вправду, мало. И книг о нем написано всего ничего. Режиссерам и писателям хватает таланта создавать произведения о массе других полководцев, а потратиться на одного из самых великих они почему-то отказываются. Странно, правда? Чего-то, писателям и киношникам, точно не хватает.

— Чего? — потребовал ответа Кантемир.

— Я уже говорил — смелости. Только не обычной смелости. Для того чтобы взяться за Тимура, нужна феноменальная отвага. Да будет вам известно, с именем Тимура связано одно весьма таинственное и зловещее поверье. Вы не читали мою книгу, посвященную мистической стороне истории Тимура?

— Я, брат, мало научных книг читал, — признался бывший спортсмен, — в основном худлит. Ты говори уже, не тяни.

— Хорошо. Но прежде я задам еще один вопрос. Известно ли вам, что Тимур был суфист, что он обучался у известного суфистского шейха Абу Бекира Тайабади? Что он был дервишем по образованию, состоял в ордене «Странствующие духи» и увлекался мистицизмом?

— Да, мне это известно, — ответил бывший спортсмен. — Тимур дервишам поддержку давал. Они у него, типа, разведчиков были.

— Верно. Дервиши служили ему верой и правдой. И именно они наградили его титулом «Властитель счастливых созвездий». На арабском это звучит, как «Сахибкиран». Современники Тимура были убеждены, что он наделен даром управлять движением звезд, что он повелевает духами и стихиями, что даже стихия войны ходит в седле его заводного коня. И что всему этому его обучил наставник и его духовник Абу Бекир Тайабади — величайший мистик и оракул своего времени. Сейчас эти представления и суеверия могут показаться смешными. Однако, не только современники Тимура, но и наши, по крайней мере, те, кто всерьез занимается историей Тимура, приходят к такому же иррациональному выводу. Хан узбековПосле окончательного распада Золотой Орды часть ее населения, исповедующая ислам, приняла этноним «узбек» в память о хане Узбеке, который ввел в Орде мусульманство. С именем «узбеки» этот малый осколок Золотой Орды, возглавляемый Шейбани-ханом, переселился с берегов Волги на берега Сырдарьи, и позже отвоевал у тимурида Бобура его владения. С появлением орды Шейбани-хана в оазисах Средней Азии все тюркоязычное население страны стало называться «узбеки». А Бабур ушел на Индостанский полуостров и завоевал ее северную часть. Там им была создана Империя Великих Моголов. Она просуществовала до завоевания Индии Великобританией., тех кто, спустившись с Волги, вытеснил из Средней Азии тимуровского правнука Бобура, был сражен приступом падучей болезни в тот самый момент, когда попытался сдвинуть могильный камень в усыпальнице Тимура, Гур-Эмир. А хан Казаган, вознамерившийся после смерти Тимура сжечь его Уложение (наставление потомкам) внезапно сошел с ума и подался к дервишам замаливать грехи. А вот из новейшей истории. Летом сорок первого года знаменитый антрополог Герасимов, пренебрегая предостережениями умудренных старцев, из тщеславия и одержимости, свойственных большинству великих ученых, вскрыл надгробие в усыпальнице Тимура и спустился в его могилу. И что вы думаете, на следующий день началась война.

— Великая Отечественная?

— Да.

— Я слышал про это, — похвалился Огнепоклонник. — Он выпустил дух войны на волю, правильно?

— Правильно. Это принесло массу бедствий людям. Многие, после того случая сделались значительно осмотрительней, и теперь ни у кого не возникает желания беспокоить прах Тимура, и мало осталось людей готовых ворошить память о нем, потому что людьми обуял страх. А вам не страшно?

Кантемир удивился:

— Чего?

— Браться за фильм о Тимуре. Вы не боитесь, что проклятие Тимура может коснуться и вас?

Кантемир посмотрел на меня по-волчьи, исподлобья.

— Ты знаешь, чья кровь течет во мне?

Я качнул головой, и мне снова сделалось не по себе.

— А чего спрашиваешь?

Чача с закуской уже стояли на столе, и Кантемир потянулся за бутылкой.

— Я вообще ничего не боюсь. И никогда не боялся. Я даже перед дедом Хасаном не пасую. Не то, что перед какими-то там духами. В общем, я так решил, — объявил он, наполнив рюмки, — ты, академик, напишешь мне сценарий, твой друг Бекмамбетов снимет фильм, а я буду продюсером.

Из этого заявления мне больше всего не понравилось то, что режиссером выбран «мой друг Бекмамбетов».

— А почему именно он? — выдвинул я протест. — И кроме него есть много талантливых режиссеров.

— Мне твой Тимур нужен, как лейбл, — объяснил новоиспеченный продюсер. — У него есть имя. Не то, что у тебя. Так что фильм будем делать с Бекмамбетовым.

Он поднял рюмку и провозгласил тост:

— За успех безнадежного дела. Так, кажется, говорится, когда берутся за что-то стоящее. Поднимай, — приказал он, указав на рюмку. — Тебе, я вижу, надо подлечиться.

Когда выпили, я решился коснуться финансовой стороны предприятия.

— Хорошо бы о гонораре договориться.

— Договоримся, — новоиспеченный продюсер небрежным жестом отмахнулся от предложенной темы. — Я человек, конечно, не самый богатый, но на тебя у меня денег хватит.

— А как насчет аванса?

Кантемир посмотрел на меня, как на самого отпетого мошенника.

— Ты для начала хоть пару сцен накропай, академик, — посоветовал он. — А то сразу канючить, — Кантемир повернулся к Васико и бросил ей упрек. — А говорила, что он ботаник, деньги не считает.

Огнепоклонник откинулся на спинку кресла и раздраженно замахал на меня рукой, мол, свободен, иди.

И я пошел.

А Васико осталась.

Я подождал ее за воротами, на улице. Не дождался. Пошел к ней домой, подождал там — она не пришла. Тогда сел писать наказанные две сцены.

А прежде, чем написать хоть строчку, задумался о своей никудышной жизни. О том, что происходит со мной? И о том, что происходит у меня в голове? Какие тараканы там завелись? Уже много-много лет они щекочут усами извилины, прогрызают норы, а я даже не подозреваю, куда и зачем ведут тараканьи ходы.

«Прожита половина жизни, а может быть, и большая ее часть. И чего я добился? — спрашивал я сам себя. — Я скиталец, легкокрылая бабочка, которая перепархивает с цветка на цветок, не зная забот, пока ее крылья согревает солнце. Но вот лето отгорело, пришла осень и на пороге зима. Как быть? — спрашивал себя. — У меня нет ни семьи, ни друзей. Ни родины, ни флага. Одни воспоминания о напрасных потугах. И вся моя жизнь цепь разочарований. Что мне надо сделать, чтобы удача впредь не подставляла зад, что предпринять, чтобы она, наконец, испугалась за целомудрие тыла? Неужто и вправду взять, и написать этот чертов сценарий? Ведь пишут же другие, например, Барбаро».

Моя глупость, беспечность и способность находить неприятности вели меня по жизни. Не оставили и в этот раз. Я ухватился за Барбаро, как крадущийся впотьмах хватается за ствол пистолета, наставленного на него рукой убийцы. Я откопал этого Барбаро и его опус «Путешествие в Тану и далее в Персию ко двору Великого Тимура» в интернете среди тысяч других графоманов, заполонивших литературные сайты. «Да, я не писатель, –признался я сам себе, — и не историк. Но кто об этом знает? И кто знает Иосафато Барбаро? Кто читал его книгу? Кто разоблачит меня, если я выдам его „Путешествие…“ за свой сценарий? Плеядой плагиаторов литература была переписана тысячу раз. Не я первый, не я последний».

Я забрел в этот город на побережье в поисках заказов. Пока дожидался их, бесцельно бродил по его улицам и пляжам, и однажды повстречал Васико. Она поразила сразу. Нет, правда, что-то щелкнуло в голове, что-то включилось, и глаза залило светом. Словно лампочка зажглась внутри меня, в черепной коробке. По сути, это была тревожная лампа, она сигналила мне: «Беги, беги из этого города!». Но я остался. Остался и ввязался в самую безумную авантюру. Ради чего? Ради девушки, которой я явно не был достоин. Сильно захотелось произвести на нее впечатление, и не только ей, но и всему миру показать, чего я стою… Глупое и несерьезное желание. Потому что я ничего не стоил. Я был извечный неудачник, попросту растяпа.

Я предовался безрадостным мыслям и воспоминаниям так долго, что я не заметил, как из-под моего пера вышли первые строки. И что интересно, обошлось без плагиата. Иосафато Барбаро остался девственен, а моя совесть чиста. Я написал о Тимуре то, что знал, написал так, как чувствовал.

Не разгибаясь, просидел за письменным столом всю ночь. И только раз отвлекся, чтобы позвонить Васико. Она не ответила. Просидел всю ночь, и не заметил, как наступило утро.

А утро наступило, когда вместе с солнцем в комнату заглянула Васико. Она спросила, чем я занят? Спросила и умчалась в ванную. После чего опять ушла.

Я проработал до вечера. Когда предрассветный сумрак сменился закатным, снова появилась она. «Накурил, — сказала Васико, глянула через мое плечо на стопку исписанных бумаг и поинтересовалась. — Получается?» Как ни странно, получалось: слова складывались во фразы, фразы таинственным образом рождались одна от другой, и создавалась картина, очаровывающая меня своим правдоподобием. И казалось, что этот волшебный поток так и будет изливаться из меня, как вода из крана, пока не перекроют вентиль. «Ты хоть, что-нибудь ел?» — донесся голос Васико из кухни. Я целые сутки просидел на пиве и сигаретах, боясь отвлечься и упустить из вида полет легкокрылой птицы, называемой вдохновением, за которой неотрывно мчались мои мысли. Васико ушла. А птица взмыла под облака, и мысли потянулись за ней, вцепившись в оперенье хвоста. К утру капризной птице надоело носить груз моих мыслей. Она легко отряхнулась, потеряла два пера и испарилась в непроглядных высях. А мои бескрылые мысли рухнули на землю. Два пера превратились в две написанные сцены. Я перечитал, и остался доволен. Более того, проникся уважением к собственной персоне. Без лишней скромности заподозрил в себе некий затаенный доселе литературный дар, который вдруг отыскал в пластах сознания лазейку и забил из меня звонким фонтаном филигранных фраз и хитрых измышлений.

Да только подозрения мои, пусть мимолетные, не имели основания. Не было во мне дара. Скорее вышел казус — мое либидо сыграло злую шутку. Я возжелал девушку, которая ночевала с другими. Я возжелал так сильно, что затрепетало сердце. Дрожь нервных окончаний стрелами пронзила кончики пальцев, а трепет извилин генерировал ток моих мыслей. Так родились две сцены.

На исходе двух бессонных ночей я раскрыл в себе не дар божий, а зерно затаенной страсти. Это семя пустит побеги, разрастется, заколосится, и однажды колосья осыплются зернами, а зерна со временем взойдут, черт знает, какими всходами!

Когда человек так проникается страстью, что теряет голову, без всякой надежды на исцеление, и так, что за ночь успевает исписать кипу бумаг, притом, что прежде и двух слов связать не мог, такое состояние принято называть любовью.

На исходе двух бессонных ночей я сделал кошмарное открытие: «Я влюбился!»

И вот что я написал, когда признался в этом:

«Он вел своего коня по узкой горной тропе.

В теснине сжимало грудь, и больно было вздохнуть. Он задыхался.

Когда вышел к реке, где та давала крутой изгиб и, вспениваясь белыми гребешками волн, возвышала голос, к нему навстречу вывели толпу. Черных, чумазых оборванцев, глазастых, как таджики. Они испуганно глядели на усталого воина и сиротливо жались друг к другу…»

Из сборника преданий Кавказа о Катемире Катоеве по прозвищу Огнепоклонник

Детство Кантемира (записано со слов друга детства)