Бесплатный фрагмент - Тайные касания Ариады

Касание первое
(Что было)

Отважные на Отважных

Кто не любит острое,

тот не может быть

настоящим революционером.

Мао Цзэдун.

В мае 2020-го Одессу потрясло громкое дело. Ему присвоили сложноподчинённый номер и назвали «Делом якутов». В Одессе?! Так точно. Девять месяцев оно зрело под улицей Отважных и в конце концов превратило одного отважного выпускника академии СБУ в звезду, подсыпав ему звёзд на погоны. И не только ему… Хотя никаких якутов в «Деле якутов» не было.

*

А было так. В одно велюровое утро предыдущего августа-месяца одна мадам по фамилии Переляк, старожил Царского Села, кайфовала в одноимённом кафе. Все приличные города, помимо черёмушек, имеют и свои царские сёла. У одесситов это бывшее «ПГТ Мизикевича», красного коменданта города. В 90-х посёлок облюбовали местные нувориши, и с тех пор риэлторы не любят это коттеджное урочище — дорого, мало у кого найдутся такие деньги. Плюс громкое название «не соответствует»: в Царском почти нет табличек с номерами, и нужный вечером дом можно искать до утра. Нет и охраны со шлагбаумом, как принято в иных коттеджных посёлках. Очистные сооружения требуют ремонта. И вообще, село хоть и одесское, но приписано к Таировскому сельсовету. То есть топографически полсела — в черте города, полсела — вне. Золотая межа проходит именно по Отважных: нечётная сторона — элита, чётная — чернь. Короче, не царское это дело — жить в Царском Cеле. Но вот кафешка на углу Отважных и Славянской если не царская, то королевская наверняка.

Там и вкушала «кофе по-турецки» Переляк Катерина Петровна — не худая и не толстая, уже не шатенка, но ещё не блондинка, рослая (около 173 см) дама в морковном халате. Вкушала и лениво переругивалась в Зуме* (Zoom Video Communications — коммуникационное программное обеспечение, предоставляющее услуги удалённых видеоконференций, чатов и мобильной совместной работы в Zoom Meetings) с пациентами, ибо трудилась онлайн-психологом. Профессию свою она не любила, считая психологию пустой тратой времени и лженаукой. Данный силлогизм осенил её уже после покупки надлежащего диплома. На более крутой денег тогда не хватило, а нового шанса приобрести его не случилось.

Раньше Переляк отжигала стюардессой — летала самолётами «Аэрофлота». Позже — «Аэросвита». А потом перепутала двери и вместо рекрутингового офиса «Odessa Airlines» угодила на мастер-класс психолога Поплавской (Е. В. Поплавская — выдающийся одесский психолог первой половины XXI века, член экспертной комиссии обучающих программ, автор парадигмы различных взаимоотношений). Послушала — понравилось. Сама и «переобулась». Тем более что и возраст поджимал — с подносом по проходу порхать уже несладко. Первое время бывшая «небесная ласточка» подвизалась возле дома, в частной клинике «Гономед Славянский», структурном подразделении клиники «Славянский Медогон». Его реклама сулила всех исцелить от всего. Позже светодиодная «м» скосила налево, весело перекрестив заведение из гономеда в гомноед, и страждущие предпочли медикаментозному лечению душевные посиделки. С психологами. За бутылкой. Отчего клинике и не продлили лицензию.

Все эти изначальные подробности не случайны. Они необходимы, чтобы при желании расплести это словесное макраме — иначе не уследить за перемещениями некоторых гомноедовцев. Вот доктор Переляк «cместилась», так сказать, в онлайн. Это и модно и без риска получить в глаз от пациентов — такой вид общения похвалил бы сам доктор Перлз. Его бы мозги да к её диплому! Но Переляк о докторе таком не слышала. И слышать не хотела, особенно узнав, что за всё время Нобелевскую премию дали одному-единственному психологу. Тю!

Катерина Петровна любила местное кафе за его застрявшие в ХХ веке цены, а ещё потому, что жила буквально за углом, на старой, «нецарской» половине. «Ответственность любит удобства», — в родную кафешку не грех заскочить и в халате. Отдохнуть от суеты чужих будней. Это же так тоскливо — чужие будни. А ещё… ещё из стрельчатых окон кафе просматривались бастионы Прокопыча, соседа. Отсюда этому субчику носили супчики и любимые им рыбные котлетки. Сам Прокопыч кафе обходил, а за харчем присылал свою жиличку Ксюху. Она раньше убирала всё тот же «Гономед». После его закрытия Прокопыч, регулярно посещавший тамошние массажи головы, предложил девушке убирать теперь у него, что называется, «с проживанием».

«Тю ещё раз!» — Переляк с досадой вырубила Zoom: один из пациентов огорошил вот, что её труды «Полёты во сне и наяву» и «Не валяй дурака, а?» (базовый тезис: «всё от безделья!») заинтересовали одну из телекомпаний. Предлагают цикл авторских передач. Весть, конечно, лестная, да пустая. При нынешнем состоянии культуры на всё нужны деньги. А их не было. То есть были. Недавно. Но сплыли. На всё того же чёртова Прокопыча. Этого неприступного субъекта Петровна силилась пленить не только умом, но и чарами; потому щедро инвестировала не только в издательство на п. Деревянко (б. Независимости), но и в популярную у разведённых одесситок ворожею. Сама Петровна была мадамой ещё хоть куда, но почему-то не догадывалась, что на халат и модный в её отрочестве начёс мужик уже не клюёт. А конгруэнтной «материальной базы» она так и не нажила. Впрочем, незнание спасало от разочарований: Прокопычу больше баб нравились бутылки. Вернее, их алкогольное наполнение. Хотя интеллект он всё равно уважал. Даже женский. Поэтому и Ксюха трепетала перед Катериной Петровной, несмотря на её морковный халат. Ведь та пекла уже третий «кирпич» по психологии! А Ксюха печатное слово почитала. Хоть и не читала.

Зачем, спрашивается, взрослой состоявшейся женщине алкаш Прокопыч? Увы, был он в округе единственным холостяком. Вытерпеть это было нельзя никак, поэтому ворожбе, как и психологическим опусам, предстояло поставить крест на его положении. Неистребим в наших дамах домострой! Так или иначе, а на поимку субъекта ушли все личные сбережения, а ещё всякие там душевные муки… Ладно, хоть бесплатные.

— Екатериночка Фёдоровна, рыбонька! — вдруг обожгли Катерину Петровну терпкие объятия. Вырвавшись, она узнала Хуторецкую Алису Борисовну, свою сверстницу (по паспорту та была Аллой, но своей знаменитой «двойной тёзке» не симпатизировала). Хуторецкая была новой соседкой из дома напротив. Познакомились обе здесь же в туалете, когда единственная кабинка была занята. За время ожидания Борисовна и выложила Петровне всю свою подноготную.

— Не Екатерина, а Катерина! — буркнула Петровна, тайно сбрызнув себя остатками из флакончика «Быть может…» эры Варшавского договора. — Как у Александра Державина: «Катя-Катерина, маков цвет, я памятник воздвиг себе в ответ…». Садись, рассказывай!

*

Одесса всегда была не маленьким Парижем, а большой деревней. Любые двое её жителей, перебери они знакомых, обязательно сыщут общих. Впрочем, те и сами найдутся. Так и вышло, когда эту самую Хуторецкую, высокую энергичную мадам за пятьдесят со стрижкой а-ля Шэрон Стоун, погнали с работы. Вкалывала мадам в мясном ряду на Привозе и всюду совала свой хрящеватый нос с похожей на взлётную полосу ложбинкой в центре. Но погнали Борисовну не за нос, а за хамский язык, обматеривший знакомых самого главного босса Привоза. Угораздило же! Виновницу тут же изловили и линчевали, то есть лишили места, чем нанесли её ранимой психике травму. Это потребовало помощи психолога (в Европу же идём!). И по совету недавних товарок записалась Хуторецкая на мастер-класс всё той же популярной в городе Поплавской. Но не помогло. Так было жаль уплаченных за лекцию двухсот гривен, что только о них и думала. А вскоре проблема усугубилась. Ведь из-за чего пошла к психологу? Из-за увольнения: боялась в своём возрасте работу больше не найти. А тут ещё и молодой Вася вдруг объявил ей отставку. Едва стала безработной! «Пришло время», — сказал. И ушёл. И разразился у мадам Хуторецкой ситуативный невроз, а за ним — психоз.

Пару слов о Васе. Был он поджарым цыганистым парнем. Молчаливым и харизматично-угрюмым. С диковатым взглядом и упругими ноздрями скаковой лошади. Увидишь такого — и захочется в степь да под звёзды. Ко всему этому Вася имел ещё и гламурный доход автомеханика. И «славу» в ещё более гламурном, не существующем ныне клубе «Игого». Там когда-то показывали мужские стриптизы. Толково раздеться — дело-то хлопотное. Если женщине помогает совершенство её тела, то мужское наводит на унылую думу об убогой природе примата. Потому и упирают парни на крутые спецэффекты. Вот и наш Вася явил свой томос. Поначалу официантом. Только-только приехал он тогда из райцентра, поступил в автодорожный техникум и стал подрабатывать в кафе на Преображенской. Был длинным, тощим и стеснительным. Так робко топтался возле замусоренного столика этот парень, что никому бы в голову не пришло ждать от него масштабных проектов. Но свезло познакомиться в курилке с половиной эротик-дуэта BodyShop, плейбоем Ахриневичем (то есть у плейбоя была другая, настоящая фамилия, но с этой рифмовалась по звуку и смыслу, вот и прозвали его в своей среде Ахриневичем за посконную наглость). Ахриневичев партнёр накануне поступил в академию СБУ и со стриптизом завязал. Пришлось искать замену. Вася, конечно, был не тем тоником в джине: по сцене скакать — не с подносом бегать! Но когда выяснилось, что оба они из Болградского района, хоть и из разных населённых пунктов, то вскоре двухметровый дуэт Hot Dildos (что-то типа «Горячие Дылды») дебютировал в «Игого» на Польском спуске. Там Вася и встретил резвушку-поскакушку Хуторецкую, которая так азартно аплодировала и так охотно выскакивала на сцену, когда приглашали, что застенчивый дебютант в итоге к ней и переселился. А вот Ахриневичу снова пришлось искать партнёра…

Женское сердце — загадка. Зачем Хуторецкой именно Вася? Не затем ли, что он младше тридцатилетнего Ахриневича лет на пять? Известно же, старый конь чего-то там не портит. Хоть и совсем не так пашет. Может, ключевое слово здесь «пашет»? Или всё-таки «не портит»? Над кроватью Алисы Борисовны висело чёрно-белое фото Лени Рифеншталь с мужем, который был младше её лет на пятьдесят. Долго висело. Пока, уходя, не прихватил его тот же Вася. Так что было к чему стремиться и Хуторецкой (а вдруг её вторая половинка только-только наловчилась ходить на горшок?)! Пища для размышлений.

Итак, с огоньком взялась Борисовна за без пяти минут автомеханика. Завязал её любодей с танцем, с курением и даже с субботним питием. Защитил диплом и устроился по специальности к рекомендованному Ахриневичем очередному земляку. В роскошный дилерский центр «Мерседес-Бенц», обустроенный по концепции глобального позиционирования «мерс — не бренд, а стиль жизни». Там в благодарность за верные жизненные установки молчаливый болградец выудил для своей пассии умную скидку на Passion Smart чуткого малинового цвета, чудом затесавшийся среди престижных авто. Правда, Васина «падчерица» то чуткое авто сразу и продала — вроде, чтоб оплатить долги мужа (зятя Хуторецкой). А тот гад возьми и сбеги в Америку. С полученным баблом. Из-за чего пришлось Борисовне идти на Привоз. Да если б только это! Беда не приходит одна. После того, как Борисовну попёрли с Привоза, Васе за что-то впаяли срок. Условный, к счастью. Но… из «Мерса» всё равно пришлось пока уйти. Временно чернорабочим на «Малину». В довершение всех бед негодник Вася предложил Борисовне разбежаться. Несмотря на её бурные протесты. Хорошо хоть успел порекомендовать бывшую пассию своему бывшему же боссу (совладельцу дилерского центра, где и был приобретён тот злосчастный Passion) Чужало, Адрону Фёдоровичу.

Кто это имя Адрона Фёдоровича пытается корректировать? Не Андрон, а именно Адрон. Дедуля-физик лирично нарёк внучка в год его и коллайдерной мечты рождений. Теперь же Адрон Фёдорович (сам уже почти дедуля) как раз к своим повару, дворецкому, садовнику, фитнес-тренеру, охраннику, охраннице и двум водителям подыскивал экономку. Желательно в возрасте. Прежнюю, молодую, выгнала его жена Светлана Ивановна. Соответствуя имени (данному ей в честь бронепалубного крейсера), действовала она жёстко и решительно. Что-то померещилось ей, на ночь глядя. Или просто учла опыт Арни Шварценеггера, прижившего чадо с некрасивой, но молодой домработницей. Вот и выгнала! «Андрон» же — вообще мужской римский зал, «не гинекей».

Как бы там ни было, выдав пожилую Эвридику за тётку, Орфей-Вася успешно сбыл её с рук. После чего Хуторецкая и поселилась у работодателя, поскольку тот, решив благодаря новой экономке сэкономить, послал повара, дворецкого, садовода, фитнес-тренера, охранника, охранницу и обоих водителей в пролонгированный хиатус (Хиатус — здесь: временное сокращение штата). И отбыл с семьёй в Еврозону.

Пикантная деталь: сам Чужало, Адрон Фёдорович, совладелец дилерской Мерседес-Бенц, рассекал не на «мерсе», а на «лексе» — большом, чёрном, с массажем в сиденьях. И, когда Адрона Фёдоровича спрашивали: «Почему не на „мерсе“?», он чистосердечно отвечал: «Так „лексус“ же лучше!». И сыну купил гибридную модель. И у жены был не «мерс», а брутальный LM с литыми ободьями. Такие дела.

*

Вот же недаром говорят: не было бы счастья, да несчастье помогло. Ещё говорят: нет худа без добра. Случай с мадам Хуторецкой — живой тому пример. Не сбеги от неё Вася, не увидела бы она трёхэтажный особняк по адресу: «г. Одесса, ул. Отважных, 1/29». С подвалом и чердаком. И не спелась бы с Катериной Петровной. И не дошла бы вся эта инфа аж до самой Америки. Но… не стоит забегать вперёд.

…Итак, поначалу Петровна взревновала Борисовну: та и ростом повыше, и младше года на три (уже не из бэби-бумеров, а из поколения Х). И худее килограммов на пятнадцать. К тому же заядлая автомобилистка: Passion был её вторым авто, до него она ездила на кумачовой «таврии», а после пересела на карминный «сеат». И каршерингом стала пользоваться одной из первых в городе. «Ишь ты! — исподлобья разглядывала Переляк кислотную „шэрон стоун“, затмившую её родную сивую „бабетту“. — Как бы не съякшалась она с моим Прокопычем!». Сверстниц Катерина Петровна не жаловала, поскольку окучиваемый ею «овощ» Прокопыч никак в её кузов не лез, а на свой огород и вовсе не пускал. Допуск туда имела лишь зелёная Ксюша, которую Переляк в расчёт не брала: та — не эта! Но совсем скоро всплыл любопытный факт: всех кавалеров за сорок Хуторецкая автоматически зачисляла в старцы — таково уж её кредо (и мотто: «старьё есть старьё»). Мужчины ведь портятся удручающе быстро. От большинства из них толку нет ещё и до сорока. Да и в отличие от дам они не утруждают себя косметическими изысками. Едва Катерина Петровна это установила, её попустило — сама она предпочитала сверстников. Хотя на самом деле всё просто: на Борисовну молодые клевали, а на Петровну нет. Так что хоти не хоти, а на нет и суда нет.

—

— А судьи кто? — грозно блеснул диоптриями немолодой очкарик в киноварной шапочке-петушке. Он отлип от пишущей машинки и, сделав паузу, строго поднял указательный палец. Группка любителей «ерша» замерла возле туалета. А ну если попросят вон из заведения?

— Пардон, задумался. Э-эх…. Человек пыжится, а Бог крутит фигу и смеётся.

— Не Бог, — нервно затеребила сапфировую серёжку пышная брюнетка лет сорока в тёмно-синем платье, которая как раз подавала шницель человеку в «петушке». Её лицо сохранило следы редкой красоты, причём без грамма косметики. Выгнув гнездящиеся брови, официантка оглядела зал: — Мы сами с усами! — сказала она так внушительно, что всем показалось, как над её верхней губой и впрямь завернулся вполне реальный молодецкий ус. — Если принять идею первопричины, — воззрилась она на очкарика, сурово нахмурившись, — то надо принять и факт, что эволюция причины не приводит ни к чему иному, кроме самой причины. — Разносчица шницелей снова обвела глазами зал и тоже подняла палец. Ещё значительнее. Разлетевшийся рукав обнажил абстрактную «мировоззренческую» тату на запястье. — Потому что всё, представляемое нами под видом причин или случайностей — продукт нашего с вами сознания. — И, ткнув пальцем в настенную морозилку, поставила на ней невидимую точку. — Это и есть нить Ариадны!

— Ариады! — чему-то обрадовался человек со шницелем, и его машинка застрекотала по новой.

Переглянувшись, зацокали языками в своём углу завсегдатаи. И постеснялись раздавить при официантке очередной пузырь.

—

В общем, переехала Хуторецкая на Отважных. Как раз напротив харчевни, вкусной и недорогой. Окропляя форшмак и «бычьи яйца от шефа» хренами, от которых нёбо вспыхивало шкалой Сковилла, и заливая их кофеем, обиженная Васей мадам обдумывала пути возврата любимого в стойло. Сволочь! Ведь мало того, что, презрев её ласку, он «сделал ноги». Так ещё и отнял всякую надежду, объявив, что едет в Америку — чем поразил в самое сердце. Ибо нагло врал: зарубежной родни болградец не имел и «воссоединиться с семьёй» ему не светило. Да и судимость — пусть и условная — шансов не умножала. На ноль не делят. Американцы вообще любят «бэби-фэйсов», жизнерадостных и тупых. Хуторецкая была в курсе, потому что в Бруклине много лет обитал её бывший муж. Ни её, ни дочь в гости не звал и стенал в письмах, как ему туго. Борисовна, естественно, ему не верила. В Америке она не бывала, но знала точно: США — мировая Шамбала, сияющий град на холме, и ничего тяжелого там нет и быть не может. (Наши люди знают всё про всё). Ну ладно, саму Борисовну не вызывал, потому что за грин-карту «продался» — женился на усатой еврейке с Брайтон-Бич, а та взяла его в ежовые рукавицы. Но дочку-то почему? Зажрался. А туго тебе — так возвращайся.

Кипятилась Хуторецкая ещё и потому, что третьего мужика (после бывшего мужа и зятя) отнимала у неё чёртова Америка. Но её бывший — законопослушный лысый портняжка, а как попадёт туда чернобровый Вася, замаранный судимостью чернорабочий? Вопрос.

Именно для того, чтобы найти ответ, Переляк и посоветовала Борисовне ворожейку. Ту, что «работала» Прокопыча. Через дорогу, в бывшем здании «Гомноеда». Год назад его по-соседски выкупил тот самый Чужало, у которого Борисовна служила. Переляк подозревала, что он-то и приложил руку к утрате «Гономедом» лицензии. Сначала Фёдорович выторговал у соседа Прокопыча семь соток, забор которых граничил с участком клиники. После чего забор тот сразу сломал. А когда клинику выселили из арендуемого здания, выкупил и его. Отремонтировал и сдал под офис. «У кого силка, найдёт и за межкой нивку». Но… не пойман — не вор.

Первым арендатором стал «Центр эзотерической космоэнергетики «Соликсизм» — триумвират слов solus, solace и солипсизм1. В его штате и состояла та ворожейка, — «мантик Хамедафнэ» (для своих просто Света), умудрившаяся на первом приёме впарить Петровне сушёных тараканов (признанных борцов с запоями) по цене арабского скакуна. Инфернальной сути насекомых предназначалось привить Прокопычу трезвый образ жизни. Но членистоногие обломались: Прокопыч продолжал пить. Несмотря на это, и Борисовна записалась к «дафне» на приём (снова двести гривен!), обречённо успокоив себя тем, что сэкономит на маршрутке. Но таракановед гривны отработала честно: лила воск, била яйца, мыла и жгла баранью лопатку, ковыряла кофейную гущу, рассыпала кучками бобы, шесть раз бросала дырявую монету и долго-долго рассматривала на мониторе чёрточки… «Кофейная гуща и бобы, — приветливо объясняла Света, — очень точные науки. Это не то, что какая-нибудь там хиромантия» (будучи филологом по образованию, мантик любила Аверченко и Тэффи и не владела хиромантией).

И вот, синтезировав данные из Инстаграм, Твиттер и прочих необъявленных источников, Света установила: всё из-за бабы. Взял Вася на себя чужую вину. Когда он ещё работал в автоцентре, один постоянный клиент — бандит — пригнал чужую машину. Следом нагрянула патрульная полиция: кто-то сбил на угнанной тачке депутата Гончаренко. Вася постоянного клиента не сдал, но за молчание потребовал в эквиваленте (молчание — золото!). Бандит хотел было набить ему морду, но «пересмотрел»: Вася ведь бывшая звезда, лицедей, почти поэт да ещё брюнет. И за него вступилась старшенькая сестрица угонщика — крутая, как литое яблочко или мячик на ножках, падкая на мужской стриптиз, трижды разведённая завсегдатайка «Игого» и страстная поклонница популярного там проекта HotDildos. Назовём её Йони.

Мантик выяснила и больше: депутата обидела именно Йони! Но благодарный за признание собственных достоинств Вася молча взял её вину на себя. И, так как Гончаренко почти не пострадал (всего-то лёгкое сотрясение мозга), — Васе дали год условно. И хоть из «Мерса» пришлось уйти, с его хозяином, как и с директором по фамилии Попушой Вася остался в добрых отношениях.

После приговора завеялись голубки (Вася с Йони) на радостях в Ибицу. Не в какую-то одесскую Аркадию, а в original, испанскую. И там подцепили на ночном пляже алкаша. Хотели развести на бабки. Но, обнаружив у него американский паспорт (что есть не хрен собачий!), решили усугубить: Йони пристроится сама, а затем вызовет любимого. И, выдав себя за Васину сестру, она закрутила с иностранцем. Под круглосуточное курлыканье по мессенджерам угодил засранец в райские кущи Йони. Почему? Тоже вопрос.

Вопросы, загадки, дилеммы. Сколько их на свете? Вот, к примеру, с чего бы божемойкнул тот самый Прокопыч, окучиваемый Катериной Петровной? Зачем накатал фельетон, который пошёл потом гулять по всему интернету? Лет десять не писал, а тут раскочегарился. А это Ксюша, жиличка, с которой Катерина Петровна частенько пересекалась в гастрономе, эту историю принесла на хвосте. Сама Катерина Петровна об этом и попросила. Дабы потенциальную соперницу на смех выставить. Вообще-то, для психолога огласить исповедь пациента — это нарушить NDA. Подписку о неразглашении, по-нашему. В Америке за это сажают. Ненадолго, но приятного мало. А над нашим законопослушным населением провели в девяностые глобальный эксперимент, не отменённый и в следующие десятилетия (пусть население лечится!). Отчего психологов в Одессе развелось, как тараканов. Тех самых, сушёных. Правда, в отличие от инфернальных, Переляк была психологом виртуально-экзистенциальным. Её специфика — не житейские бури в стакане, а «удалённая» философия. С учётом объявленного сверху курса на «державу в смартфоне», на это клевали охотней. Тем более, что раз в стране нельзя верить никому, многие верили хотя бы психологам. А Борисовна — и не пациентка. Мало ли что соседки нашепчут друг другу на лавочке!

Короче, Катерина Петровна живописала Ксюше тайну страстей по Васе и порекомендовала развлечь этой историей Прокопыча. Тот и сам нечто подобное пописывал — полжизни в газете «Знамя коммунизма» (по-новому «Юг») пером скрипел. Под одной крышей с Борисом Фёдоровичем Деревянко, в честь которого и назвали площадь, где эта крыша стоит и сегодня. Эх… Бывали дни… Прокопыч даже в замзавах посидел. Но заскучал. Обрыдло! И, забросив перо, залёг на пенсию. А тут — такая развесистая клюква. Да с Шерон Стоун в главной роли! Вот и взыграл. Взбодрилсь Прокопыч. И так его разобрало, что сел за машинку и за пару часов настучал убойный текст. Да такой прикольный, что Ксюха тут же загрузила его на сайт «Пиши-читай». Оттуда и пошло по всему интернету. И дошло куда надо.

Так что всё, случившееся затем на Отважных, стало результатом не только чьих-то преступных измышлений, но и длинного языка мадам Хуторецкой.

*

— Шкаааааа-лииииик! — рассёк сонное утро вопль из омшелого «недостроя», льнувшего к новенькому в стахановские сроки отгроханному особняку Адрона Фёдоровича. Оба строительных объекта, символически разделённые рабицей, занимали один земельный участок и азартно контрастировали друг с другом. Особняк мало отличался от соседских. Его даже легко было с ними спутать: обычное здание из желтушно-розового — цвета сёмги — аэрокирпича и клееного бруса. «Цвета дикой сёмги», — подчёркивала хозяйка Светлана Ивановна разницу между свежевыловленной рыбой и фермерской, которую активно не любила. Последняя — жиденько-розовая с жировыми прожилками, кладезь полихлорированных дифенилов и диоксина. Для наглядности в цвет доморощенной сёмги выкрасили дворовый туалет. Он тоже не отличался от соседских. Включая строителей-гастарбайтеров, ни одна в мире душа не догадывалась, что в том и состоял дьявольски-хитроумный план Адрона Фёдоровича.

Чужало слыл в Селе местным олигархом и «настоящим полковником», хотя в запас ушёл в звании старшины. Изначально планировал он дворец из чёрных зеркальных стен. И с фонтанами, как в лас-вегасском «Белладжио» («Белладжио» — пятизвёздочный отель-казино в штате Невада, США, один из крупнейших в мире. Главная достопримечательность — эффектный музыкально-цветовой фонтан перед фасадом отеля). Но, посетив средиземноморские курорты и во избежание сглазов и порч, отставной унтер-офицер СА эту затею отверг. И барбакан его будущей резиденции перестал отличаться от стен соседей. Особенно тех, с кем Адрон Фёдорович по четвергам парился в Арк-Спа на Генуэзской, откуда и заимствовал идею чёрных стен. Однако, исключив её внешне, креативный зодчий заменил пышность фасада роскошью интерьеров. На изначальные планы намекал теперь лишь адрес: ул. Отважных, 1/29. Вообще-то по этому адресу числился всё тот же Прокопыч, у которого Чужало и купил семь соток под застройку. Нечётную сторону улицы составляли дома с единственным номером — первым. Может, поэтому и не было на них табличек, дома-то все первые и так. Подобным «единодушием» грешила не одна Отважных. На Белорусской, к примеру, десятки строений под номером 7. На Абрикосовой, где Чужало жили прежде, — тридцать шесть №№8 и тридцать пять №№9. На Вишнёвой — тридцать семь №№10… И так далее. Чем ближе в лес — то есть к морю, — тем больше дров, то есть дробей. А начинала это «fraction spree» (Fraction spree (англ.) — безумие дробей, или дробное безумие) именно улица Отважных своими тридцатью первачками.

Собственно постройке Чужало, как самой на тот момент поздней, и предназначалась дробь «30». Но, убеждённый в том, что скоро отхватит и оставшиеся Прокопычевы сотки, Адрон Фёдорович исхитрился перевести его адрес на себя, а к забору Прокопыча прикрутил свою новенькую табличку «1/30». Узурпированные же «1/29» каким-то образом сумел зафиксировать на себя даже в Водоканале. Впрочем, Прокопыч от этого не пострадал, так как имперским амбициям Фёдорыча всё равно не суждено было сбыться, они только следствие запутали.

Но то снаружи. Внутри же особняк поражал палисандром и белой анилиновой кожей. Перламутровой гостиной в жемчужных каллах (любимых цветах Светланы Ивановны) и коралловым аквариумом во всю стену. Панелью у сейфовой входной двери: ткнёшь кнопку — любого мастера вызовешь, охрану подключишь, с соседями свяжешься, — кому яйцо занять, кому сотку. Горбатый мостик вёл мимо садовых джакузи, туалета и теплицы в гостевой домик. В нём пока стояли тренажёры. С потолка глядел триптих «Нога и рука с фигой Бога» — но никакой фиги на триптихе не было. В левой его части смуглая нога попирала трёх посиневших львов с вываленными языками. Центр лучился солнышком- люстрой в небесно-полосатой руке. А справа Лариса и Пётр Петрович Лужины обжимались под снежной надписью: «Восемь-восемь, 99, Al Marshall»… И это не имя художника — художник там другой. Хм. «Я умею прыгать через лужи»?

Умные карнизы правили эбеновыми жалюзи, а не менее умные розетки — ночниками. Климат-контроль держал градус, не давая ему снижаться (во избежание плесени!). Свет и подогрев пола «вели» движущийся объект и девичьим голосом «интересовались», с какой это целью объект поднимается по винтовой лестнице. На верхних этажах дома — по спальне, а в мансарде — нашпигованный электроникой офис с ангаром для дронов. Туда вздымались на скоростном лифте. На нём же спускались в гараж, где при появлении имярека вспыхивала «предупредительная» цветомузыка. К гаражу примыкала сауна, вторая дверь которой открывалась в стилизованный под средневековье винный погребок. Кольчуги медных рыцарей освещали электронными факелами горшки с цветами. Ни камер, ни датчиков движения внизу не было. И не из соображений прайвеси, а просто не успел Адрон Фёдорович установить. Спешил.

*

О погребке стоит рассказать подробнее — скоро в нашем «деле» он займёт ключевое место… Хоть и средневековый, но сказать «погреб как погреб» можно было только впервые его увидев. Изумляли не только горшки, но и трапециевидность скошенных под разными углами стен: трёхмерная оптическая иллюзия, шутка дизайнера Эймса. Сквозь солнечные «фонари» с потолка низвергался дневной свет, разглаживая усы хлорофитума, разлапистые папоротники и нефритовые толстянки. Пёстрые диффенбахии рвались полосатыми листьями навстречу спасительному свету, в процессе озонируя подвальный воздух. «На первый-второй рассчитайсь»! Маршу цветов препятствовал только длинный стеллаж. Да с таким количеством марочных вин и хересов, что на ум невольно приходили куплеты: «Ходи хата, ходи печь — хозяину негде лечь». Намекая при этом на благополучное разрешение вопроса, поскольку в ближнем углу, кроме софы, устроились бар-глобус, мешок сухарей и два вальяжных промышленных рефрижератора. Хозяева-то выехали в Еврозону не удовольствия ради, а учиться еврокулинарии: Светлана Ивановна заверила соседей, что по возвращении откроет в Селе испанское бистро. В гостевом домике — там хватит места для трёх столиков.

Испанских кафе в Одессе не было. В отличие от итальянских и китайских, пары турецких и даже одного африканского, всякие «Валенсии» почему-то не прижились и давно закрылись (как и сам город-побратим). Светлана Ивановна уже и название корчме придумала — «Пантумака». И наметила меню завтрака: многослойная «сфунгата» с кабачками, помидорами, лучком и картошкой из личной теплицы, или просто картофельный омлет — т.н. «испанская тортилья». И к ним — натёртые чесноком и помидором жареные хлебцы с оливковым маслом и солью… «Пантумака» была мечтой Светланы Ивановны. Как и всё испанское. Себя она называла «поумневшей Кармен». Её новая экономка подозревала даже, что место досталось ей так легко лишь потому, что она прибыла на собеседование за рулём испанской марки. Мадам Чужало давно рвалась в страну фиесты и сиесты, да только глава семьи всячески упирался. Пришлось утешиться рестораном.

Причина упёртости Адрона Фёдоровича крылась в его селективной клаустрофобии: в салоне самолёта он выдерживал час. Второй требовал нешуточного усилия, а третий колоссального мужества. Дальнейшая задержка в замкнутом пространстве угрожала бы эмоциональной и психической стабильности старого вояки. Светлана Ивановна выяснила это случайно. Как-то, одарив её батончиком «Рошена», супруг предложил заменить запланированные каталонские хлебцы на шоколадное фондю. Последовала быстрая бурная сценка, которая всё прояснила. В то утро Адрон Фёдорович ездил в турагентство «Буерак» за авиабилетами. Он мог бы взять их и через интернет, но с агентом иметь дело привычнее. Тем более, что «Буерак-тур» тут же, на Отважных. С турагентом Сашей сравнили авиалинии по ценам и длительности полёта. И выяснили: не избежать Адрону Фёдоровичу пересадок. В Киеве, Варшаве или Стамбуле. Даже при лучшем раскладе путь должен занять около семи часов — Барселона-то чёрт-те где! Мятущийся взгляд Чужало скользнул по заставке Сашиного компьютера. Там генерал-фельдмаршал Суворов переходил через гору тел участников последнего Всемирного экономического форума в Давосе. Тут «полковника» и осенило: не на Пиренеи ему, а в Альпы!!! Тоже с пересадкой, но в Вене. А венский шницель, как и венский («венское» по новым правилам*) (С 1 сентября 2009 вошел в силу приказ министерства образования и науки России от 8 июня 2009, определяющий список словарей и справочников, содержащих нормы современного русского литературного языка. Согласно вошедшему в список изданию «Грамматический словарь русского языка» под редакцией А. Зализняка, кофе теперь может быть среднего рода) кофе, Адрон Фёдорович любил. Ради них уж потерпит и два часа в пути.

Новый план включил в себя перелёт до Вены, пару дней отдыха и дальнейший путь на Цюрих. Из Вены туда — полтора часа лёту, а в Давос оттуда рукой подать — примерно, как от Одессы до Кишинёва. Туда-назад — месяц. А жену он задобрит и переубедит. И, оплатив билеты с открытой датой, Чужало с чистым сердцем отправился из «Буерака» на «Южный». За коробкой «Рошена» и фарфоровым какелоном.

На «Рошен» выбор пал не с бухты-барахты: такую коробку не жаль, если полетит в дарителя. На Сашиной заставке среди прочих тушек фигурировал и Рошенщик. Чужало когда-то голосовал за него. Ведь тот обещал ему, Адрону Фёдоровичу, Европу. Все тогда верили, что ровно через три года поедут в эту самую Европу бесплатно. Но как ездил Адрон Фёдорович туда за бабки, так и ездит. Ничего не изменилось в новой пятилетке, только билеты подорожали. Адрон Фёдорович разочаровался в Рошенщике и поверил Зеленщику. Главным аргументом в переубеждении Светланы Ивановны стало то, что как фанаты «Смешного» они обязаны увидеть место его будущего ревю. Пусть до него ещё полгода — им всего-то мостки увидеть. А вдруг там, на Давосском инструменте, маэстро и на бис сбацает! Заинтригованная Светлана Ивановна на Альпы хоть и клюнула, но с уговором: улетит она на море, если гора родит мышь. Лучше гор может быть только море, потому как. На том и порешили. И в ближайшую дату приснопамятного августовского путча, оставив вместо себя на работе Попушоя, а дома Хуторецкую с пошаговой инструкцией, чета Чужало отбыла в Вену.

Эх, и жизнь пошла! Адрон Фёдорович азартно посещал пабы и пивоварни, а его жена — сыроварни и бутики. Иногда ездили на экскурсии. Лишь к середине осени переместились в Цюрих. Там и встретили Новый год. Прошвырнулись по ленинским местам. Закадрили фифу* (FIFA — Международная Федерация Футбола с музеем и штаб-квартирой в Цюрихе). И к концу января, уже перед самым форумом, очутились в Давосе, в очаровательном горном шале. Вёрткому Адрону Фёдоровичу удалось разжиться аккредитацией и попасть с женой в зал заседаний на дебют Зеленщика. Впрочем, блистать тому оказалось не для кого — зал был почти пуст. Из внепартийных фанатов присутствовали лишь Адрон Фёдорович и Светлана Ивановна. Зато их мечта сбылась: увидели-таки кумира в новом амплуа. «Я Ленина видел!». После чего вышли на лыжню. И на ней случайно узнали, что до Барселоны — менее двух часов лёту. После снегов душераздирающе хочется к морю. Поэтому в феврале рванули-таки Чужало в вожделенную Барну. Посетили колумбовы и правотроцкистские клумбы* (После открытия Америки Колумб прибыл в 1493 г. именно в Барселону. Троцкий, наоборот, отбыл в 1916 г. в Америку именно из Барселоны). Сгоняли в сюр-музей Дали. И определились, наконец, с «Пантумакой». Пусть и с оговоркой, навеянной жёсткой реалией давосской лыжни: будет «Пан тумака». О чём оповестили по телефону свою экономку, несказанно её обрадовав. Как объяснила свою радость Хуторецкая, сосисочных-то в городе хватает, а вот с тумачными беда.

И ведь место-то под неё выбрано идеально — трёхсторонний перекрёсток. Именно поэтому, когда безымянный приживал Прокопыча (тогдашнего хозяина участка) предложил Адрону Фёдоровичу прокопычевы сотки (мотивируя тем, что хозяину не на что достроить ригу), он за это ухватился, даже не выяснив, ни зачем соседу рига, ни что это вообще такое. На этих сотках и предстояло вырасти «Тумачной».

*

— Шкаааааа-лииииик! — вновь вознеслось над рассветным Царским Селом. И в проёме окна так и не достроенной риги возник небритый лик тщетно охмуряемого Катериной Петровной Прокопыча. За глаза его все называли Купырём. Наверное, по причине когда-то яростно щетинившегося на его участке дягиля, или купыря. Позже его частично потеснила конопля, потом — сурепка, а уже сурепку — чертог Адрона Фёдоровича. В общем, купыря не стало, а Купырь остался, но уже не на четырнадцати, а на семи сотках. Раскрутил его всё-таки приживал, который и засеял участок коноплёй. В то время семь соток в одесском Царском Селе стоили свыше ста тысяч негривен! Но счесть их Купырю не удалось. Опрометчиво доверенные квартиранту деньги тот тут же прокутил. Не все, правда: на оставшиеся разжился б/ушным плазменником и рыдваном неопознанных марки и цвета. И то и другое отошло потом знакомому лейтенанту. Назовём его Серёгой Всезнанским. Когда-то Серёга входил в группу поимки чеченской банды (которая, вроде, свозила порох в одну из одесских хат на Пересыпи). Хотя верится с трудом — зачем бы чеченцам Одессу взрывать? Их когда-то в 90-е бывший мэр Гурвиц пригласил. И до сих пор одесситы слышат на своих улицах чеченскую речь. А самих чеченцев уже и не отличить от своих — такие же светло-русые и светлоглазые.

— Шкаааааа-лииииик! — продолжал взывать обуянный жаждой Купырь. Хуторецкая как раз зашла в местный продмаг за «американо» и кормом для аквариумной акулы Адрона Фёдоровича.

— Выпить треба. Жажда, — понимающе кивнула в сторону Купырёвой риги младоокая Алёнка Передок — приземистая «пергидролевая блондинка» двадцати семи лет, с крысиным хвостиком и цепкими карими глазками, — в общем, классическая склонная к полноте, пьющая продавщица сельмага. Она бережно заворачивала в газетный разворот «Юга» кулёк лежалой тюльки.

— Хо-о-ороший человек! Бывает, за вечер нам кассу сделает. Сейчас Оксанка, его сиделка, прибежит. До «Таврии» далеко, а к нам самое то, хоть и дороже.

Передок глянула в сторону Купырёва лежбища с явной симпатией. Втайне она слегка ревновала, хотя ревновала вяло и как-то безынициативно. Ведь это именно она, Алёнка, массажировала когда-то Прокопычеву голову. Порой и не только голову. Передок тогда работала в «Гономеде» «менеджером по массажу». И, как ей чудилось, крутила роман с Прокопычем. Но тот о романе, видимо, не догадывался и поселил у себя не её, а Ксюху. Та и младше. И добрее. И к полноте не склонная ни с какого боку. Глаза мятные, а волосы — дивным ореховым водопадом. Хотя пила Ксюха даже больше. Заселил Купырь девушку вместе с её тогдашним бойфрендом — санитаром клиники. Хотя санитар это ещё громко сказано — так, умственно отсталый разнорабочий, длинный и засосанный как глист. Но с сертификатом от самого господина Кандыбы, автора «Криминального чтива», то бишь гипноза, члена всемирной ассоциации профессиональных гипнотизёров. Именно Ксюхин криминально-санитарный Гудини и накрутил Купырю астрономический тарифный долг. После чего пол-участка продал и скрылся. Не оставив после себя даже имени. А Ксюше пришлось разгребать. Побеждённая на всех фронтах Передок утешалась единственно приятным для себя доводом: её «соперница» не имела в Одессе жилья, поскольку «понаехала» из соседней области, кажется, Винницкой. Сама же Передок была гордо прописана на Славянской. Там в свободное время и подрабатывала в гастрономе на полставки, дополняемой массажами. Хотя переплюнуть «гономедские» доходы всё равно не могла. Но, привыкнув к близости рабочей точки, никто из бывших сотрудников клиники далеко ездить не хотел. Устраивались тут же. Интересный штрих: Катерина Петровна тоже не догадывалась об Алёнкином «романе» и соперницу в ней не видела.

— Он когда не пьёт — дом строит, когда пьёт — нам кассу делает, — продолжала повествовать Алёнка. — Хороший человек, говорю же.

— Хороший, говоришь? — призадумалась Хуторецкая. — А кто ж ему дом-то горбатит? Ведь не мальчик уже сам.

— Да был там один, после него Оксанка и осталась. Теперь вон объявления клеит: «Требуются строители», — и Передок мстительно кивнула на фонарный столб, где трепыхалась бумажка с криво нацарапанным призывом.

— Ага… А долго пить он будет, ваш Купырь?

— Недели две не просохнет…

— Хм… — и, поспешно раскланявшись, Алиса Борисовна пробралась к столбу. Воровато оглянувшись на купырёвский дом, быстро отодрала объявление. Крупно приписала внизу: «оплата до тысячи баксов». И вечером подбросила в Васин почтовый ящик…

Нужно подчеркнуть: Вася никогда не бывал у Адрона Фёдоровича дома. И даже не знал, в каком районе города тот живёт. Виделись они только на работе, где Вася был у начальства на неизменно хорошем счету. Ему даже доверяли доставлять со Староконки живой корм для хозяйской акулы, которая ютилась тогда в дилерском центре под присмотром верного Попушоя (Адрон Фёдорович ещё не закончил тогда строиться). Кстати, об этом прелестном создании тоже стоит сказать отдельно (об акуле, не о заме Адрона Фёдоровича).

Её звали Манькой. Она не была семиаршинной «чуковской» Каракулой, разгоняющейся до шестидесяти километров в час и прыгающей из воды на двадцать футов. Нет, Адрон Фёдорович приручил скромную полуметровую рыбчонку — от горшка два вершка. По-научному Манька звалась сиамской сутчи. Днём она пряталась в искусственных кораллах, а ночью скромно ела ракообразных. Изредка, стуча плавниками, спрыгивала на паркет хозяина. И иногда откладывала яйца к его обеденному столу. Появилась она у Адрона Фёдоровича вот как: пару лет назад идею подал его тогда ещё малолетний сын Эрик. Вдохновился ребёнок просмотром мультика «Гадкий я». Там злодей Вектор держал в прозрачном полу офиса аквариумное чудо-юдо. То есть верхняя стенка мультяшного аквариума служила полом офиса. Вот Эрюша и потребовал себе такое же. Адрон Фёдорович сына любил и в ближайший день его рождения преподнёс чаду так называемую «карманную акулу». Выписал её за двадцать тысяч из самого Техаса. Вместе с приложенной в нагрузку крохотной рыбкой-сатаной, прозрачным пресноводным сомом — такие населяют техасские артезианские колодцы. Да только неувязка вышла! Сначала карманная акула умяла пресноводного сома. А через три месяца околела и сама. На все претензии техасский селекционер развёл (через переводчика) руками и пояснил, что если при доставке обе особи были живы, то с него и взятки гладки. А вообще, заказчику следовало бы знать: эти твари в неволе долго не живут. Плакали, короче, двадцать тыщ. Не считая тех, что ухнули в пол: решив переплюнуть мультяшного Вектора, папаша оборудовал аквариум не в офисе, а в гостиной, изначально выдержанной в стиле перламутровой гостиной кайзера Вильгельма (экий конфуз!).

Расстроенный даритель уже готовился влезть в резиновые сапоги и двинуть на ловлю катрана (на безрыбье и рак рыба), но подфартило. Через дорогу открылся вьетнамский ресторан, а потом и гастроном. В ресторанном тандыре пекли бычьи яйца. А в гастрономе, помимо шкаликов, лангустов, кокосовых ирисок и консервов из мяса кальмаров, продавались настоящие яйца рыжих муравьёв в банановых листьях, лягушачьи и черепашьи яйца в литровых стеклянных банках и даже отварные яйца меконгских крокодилов. Последних снимали с деревьев, куда те залезали погреться на солнышке. А ещё предлагался самогон из кобры и скорпиона. Обоих было хорошо видно внутри круглых бутылок зеленоватого стекла.

Хозяином вьетнамских заведений был, соответственно, Вьетнамец. Так его все звали, ибо их настоящие имена для местных ушей токсичны. Происходил Гек-Чук-Гук или Дык-Чук-Фук из дельты Меконга, который протекает через шесть стран и впадает под бывшим Сайгоном в Южно-Китайское море. То есть Вьетнамец был южным. В отличие от северных они, вроде, должны любить не нас, а Америку. Однако в 1970-х эта «любимая» с такой «любовью» не оставила камня на камне от его сельца, что любви ответной у Вьетнамца не вызвала. Был он тогда ребёнком. Зато позже всласть оторвался на китайцах и красных кхмерах. Сбросил Пол Пота в Меконг и показал ему, где раки зимуют.

А воды Меконга богаты, между прочим, не только зимующими раками, но и пресноводными акулами. Их там вылавливают, консервируют и отсылают ему, Вьетнамцу. Вот у него-то Адрон Фёдорович и раздобыл малька сутчи после бесславной гибели своих подопечных. Когда рисовой водочкой заливал горе на вьетнамской кухне. В водке плавали ягодки годжи, сучок женьшеня и змея. А по прозрачно-чёрной кухонной плите скакал полосатый аннамский кролик. И стучал по полу когтистыми задними лапами похожий на еловую шишку Броня Бронштейн. Этим неожиданным именем зверя-панголина наградили вьетнамцевы дети: они как раз проходили Четвёртый Интернационал в «Школе вьетнамской молодёжи имени товарища Хо Ши Мина». Товарища же Бронштейна хотели сначала всей семьёй просто съесть, да всё зубы не доходили. А потом и привыкли к его симпатичной мордочке клинышком. Летом Броня пасся на уютном заднем дворе, а зимой Вьетнамец ссыпал ему в кормушку мороженых муравьёв, которых периодически ел и сам, под рисовую водочку. Но самым удивительным были расставленные по кухне клетки с крысами — главным лакомством Трын Дык Мука. Или Чука. Трындычука, короче.

Пока Трындычук питался выловленными в посёлке крысами, дружба с Адроном Фёдоровичем крепла. Когда же у последнего исчез любимый боксёр, она распалась. Хотя вьетнамцы — не корейцы и не китайцы, и собак, вроде бы, не едят. Ещё и боксёра… Тут кто кого. К тому времени угловатый малёк оформился в обаятельную рыбицу, которая и переехала с Абрикосовой сначала на «Мерс», а потом на Отважных. Именно для этой тварюги новая экономка и закупала тюльку — перед отъездом хозяин выделил на акулу царское содержание. В распечатанном им «Шаркинге» (Шаркинг — от английского SHARK — акула. Здесь: искусство ухода за акулами) указывалось, что Манька любит кабачки, устриц и закатанную в зразы чёрную икру. «Красную то же мож-но», — коряво приписал от руки Адрон Фёдорович (орфография хозяйская). «Не уж-то мо-жно»?» — читая инструкцию, хохотнула Хуторецкая. Зразы, утверждал хозяин, непременно должны быть «rare» (лёгкой степени готовности) и исключительно из волжской лососины. Адрес поставщика прилагался. «Неужто днепровская неугодна?» — дойдя до этого пункта, снова захихикала Хуторецкая. Инструкция также рекомендовала периодически закупать для Маньки на Староконном «живой корм» — гупёшек. «Уже бегу!» — жизнерадостно кивнула Алиса Борисовна. И хотя перед отъездом хозяин прочитал ей целый семинар по «шаркингу» (и даже принял по нему экзамен!), сразу после его отъезда Хуторецкая принялась Маньку гнобить. Из классовой ненависти! А по-всякому. Например, брала у Алёнки вчерашнюю тюльку по сходной цене, а сумму, еженедельно выделяемую чужаловским банкоматом на икру, пихала в полосатый носок. В любимый Васин. Ихтиологу же Саше Эндюку (по прозвищу Энди-Брэнди) (Энди-Брэнди Касагранде — известный документалист, специалист по съёмкам акул, обладатель «Эмми»), которому акулолюбивый Чужало поручил контроль за уровнем Ph, нитратов-нитритов и аммиака в Манькиной воде, из этих же денег башляла, чтобы он и не приходил. Тем более что в новом доме трёхсотлитровую коралловую ёмкость установили уже не в полу, как на Абрикосовой, а в стене, снабдив автономной системой жизнеобеспечения. То есть в контроле ихтиолога она не нуждалась. Оттого и оформили гостиную в стиле всё того же перламутрового дортуара кайзера Вильгельма.

Согласно контракту, на время хиатуса основного штата в обязанности экономки входили стирка-глажка, закупка продуктов, уборка, выемка почты, а также полив растений. И корм-ле-ни-е. Хотя, кроме Маньки, гладить и кормить было некого — сын Адрона Фёдоровича учился за границей. Вот и кормилась мадам Хуторецкая сама. Обильно и с удовольствием. Всякий раз выискивая в хозяйских запасах что-то новенькое и экзотичное. Поскольку, как помним, была Алиса Борисовна женщиной любопытной.

*

Но не зря в народе говорят: любопытной Варваре на базаре нос оторвали!

В тот вечер перед сном забралась Борисовна в холодильник. Большой, коммерческий, с надписью «Ариада». Сроду такого не видела и о фирме такой не слышала. Интересно же! Забралась, а выбраться не сумела. Кричи-стучи, а если в доме никого, сиди и жди — может, кто и хватится. Так ночь и просидела. И утро просидела. Просидела бы и дольше, если бы приметливая Передок, не дождавшись соседку на чашечку кофе, не забила тревогу. Обычно за своим «американо» Борисовна являлась к самому открытию. Как штык. А тут утро прошло — нету, обед подошёл — нету. После ряда разведработ Алёнка вызволила Борисовну. Хорошо, что та ничего вечером не пила, да вентиляция работала исправно — не пострадал агрегат. На радостях угостила Хуторецкая Алёнку скорпионьим самогоном. Даже не столько за освобождение, сколько из-за идеи, посетившей её в час «великого сидения». («Прекрасненько! — поспешила она домой за шокером. — Теперь Вася навеки мой»). И, подкараулив его вечером в Прокопычевом дворе, прошлась мимо в пеньюаре цвета виллы Адрона Фёдоровича, то есть модной в посёлке сёмги.

— О! — неприятно удивился Вася. — А ты чего тут?

— Так работаю же. За домом смотрю. Сам же и устроил.

— Эй, мил человек! — меж тем воззвал из окна полный страдания тенорок Прокопыча. — Сбегай-ка за шкаликом! Жажда, — и скинул Васе розоватую, как пеньюар Борисовны, купюру.

— А… это… где тут наливают? — растерялся «мил человек», поскольку места были ему незнакомые. Сердце Алисы Борисовны взликовало.

— Ой, а у меня как раз есть, — нащупывая в кармане шокер, жарким шёпотом оповестила она. — Идём, Васик, идём. Пару копеек сэкономишь. И человеку подсобишь.

Так, молча ступив за сейфовую дверь Адрона Фёдоровича, Вася и угодил в ловушку.

— Я тебя, Васик, любила и люблю! Я зла тебе не желаю! — с придыханием взворковала переспелая Эвридика через стекло холодильной дверцы, когда пленник очнулся. Прикованный за ногу тяжёлой унитазной цепью (которую Борисовна собственноручно срезала с бачка на Любашовской автостанции) Вася обалдело взирал на дымящееся перед его носом блюдо. — Кушай, Васик, челогач. Он вку-у-усный! Сорок гривен — недорого встал.

Табуретка за спиной пылающей Сольвейг была уставлена яствами на нескольких ярусах чужаловского фарфора. И коньячок там. И водочка. Успела-таки Борисовна меж деяниями сбегать в магазин — не пропала купырёва розовая купюра, не пропала! Поцеловав стекло, за которым светился изумлённый лик любимого, посемафорила ему вполне ещё соблазнительной грудью. — А хочешь сердечко барашка за пятьдесят гривен? А форельку за сорок пять?

— Не хочу твоего сердечка! — затопал Вася, поскольку гигантская теплоизолированная камера это позволила. — И на форельку плевал! Выпусти меня!

— А скумбрийку? За тридцать пять, а? — не унималась Алиса Борисовна, томно поглаживая свой пеньюар. — Вполне себе цены, Вась! Таких уже нет. Мне для тебя, Васик, ну ничегошеньки не жалко.

— Не хочу твою скумбрийку! — продолжал неистовствовать негодник. — И тебя не хочу! Мы по возрасту не подходим!

Но челогач съел. Хоть и остывший. И остальное тоже. И в этот раз. И в другой. И в третий. На четвёртый день Алиса Борисовна уже жалела, что замутила эту историю. Поскольку устала выносить ведро из-под прожорливого сердцееда. Перебив о бетонный пол весь чужало-саксонский фарфор, он продолжил гнуть своё: «не хочу да не хочу». Спасибо, без матюков — Вася старших уважал. Но не ожидала Алиса Борисовна такого стоицизма! И время поджимало: истекал изначально отпущенный хозяином на свой альпийский вояж месяц, хозяева могли вернуться со дня на день. К счастью, на четвёртые сутки Васиного заточения Адрон Фёдорович отзвонился из Еврозоны и невнятно доложил, что они с женой решили задержаться ещё на месяцок. По его тщательному выговору Борисовна догадалась, что овладевают они там не столько кулинарией, сколько виночерпием.

Однако челогачи Васиных позиций всё равно не поколебали. Правда, и Хуторецкая не сдавалась. Как говорится, нашла коса на камень. Пару дней Алиса Борисовна прикидывала, кому покаяться: дочери или Катерине Петровне. Но огорошить психолога было стыдно — та и раньше-то советовала забыть о Васе, плюнуть и растереть. И потому на встрече в кафе, с которой наш рассказ начался, ничего ей и не сказала. Но и дочь посвящать не хотелось — Вася-то младше даже её. И надумала Борисовна «обрадовать» ворожейку. Ту, что открыла ей когда-то глаза на тайные шуры-муры любимого. Больше всё равно некого.

— Светы нету! — рявкнула трубка в ответ. — И света нету… Я могу чем-то помочь? Я хозяйка Центра, Лора Валерьевна Со…

— Ой! Ларисочка Васильевна, голубушка! Спасите!!! — взвыла Хуторецкая. — Спасите! Не знаю, что делать.

Я через огород от вас. На Отважных.

Тут же прискакавшая внушительная джинсовая ковбойша в увесистых клипсах, разглядев сквозь запотевшее стекло холодильника непоколебимое лицо, в панике схватила смартфон.

— Я должна сообщить куда следует! — срывая с себя тяжёлую клипсу, рубанула она. — Надеюсь, не Света вам это посоветовала? По закону я обязана оповестить органы!

— Какие ещё органы?! — Борисовна ловко вырвала мобильник от опасного уха ковбойши. — У меня же любовь! Что мне делать-то теперь?!

— Отпустить! Немедленно! Это статья! Его же начнут искать!

— Ой, я вас умоляю! — Хуторецкая смерила «правозащитницу» саркастическим взглядом. — Кому он нужен кроме меня? Я подержу его подольше, покормлю поменьше, и он за милу душеньку согласится! Он вообще-то хороший, Вася мой.

Пылкий диалог прервала отчаянная трель в руке Борисовны.

— Это мой суджуня! — судорожно дёрнувшись к своему смартфону, проинформировала Лора Валерьевна. — Кысканчлык! Ревнивый — жуть, сельджучуня мой. Дайте!

Но по жизни Алиса Борисовна не сталкивалась ни с суджунями, ни с сельджучунями. Правда, посещала как-то Суджукскую косу, но не связала одно с другим.

И, бросив на Васю материнский взгляд, мобильник из рук не выпустила. Хотя слово «ревнивый» знала.

А звонил правозащитной ковбойше её «бебегим» Измаил Рамазан-оглу. Ласково — Саджук-конфетка, в отличие от суджука-колбаски. Офицер запаса Турецкой Республики с видом на жительство в Украине и новый муж Лоры Валерьевны. Законный! Расписались они в ЗАГСе возле Оперного совсем недавно, страсть ещё бурлила и обжигала. Не получив ответа, минут через пять он, как их брату и положено, не стал соловьём ждать лета, а прихрамывая ворвался в опрометчиво незапертую дверь. Вращая глазами и всхрапывая от ярости.

— Ла-у-р-р-ра!!!

— Изя! — радостно метнулась к нему Лора. — Ты меня нашёл!

— Это же телефон мой! Там функция отслеживания! — рычал Измаил, обшаривая глазами underground* (подпол, англ.) с оторопевшей в углу Хуторецкой. Застывшая за стеклом холодильника физиономия на миг его озадачила. Воспользовавшись паузой, «Лаура» расцеловала ощетинившуюся макушку мужа. — Молодец, Изя. Надо срочно в полицию. Тут тако-о-е!

Однако, узнав суть дела, Изя разразился хохотом.

— Какая полиция, слушай! Бабло само тебе в руки лезет, а ты — полиция! Неделовой ты человек, мать. А чьё это жилище?

— Босса моего, — пискнула сбитая с толку Борисовна. — За границей он. Здрасьте!

— Издрасьте… Босса вашего?

— Фёдорыча. Мы офис у него снимаем, — кивнула Лаура в сторону гаража. — Забыл?

— А я и не знал, что он рядом живёт! Ну и зиндан… — дивился Измаил, инспектируя винный погреб. — «Бочонок Амонтильядо»! Да ещё и «Коллекционер» Фаулза.

Первым делом он отметил высококачественную звукоизоляцию погреба. Несмотря на наличие в бетоне световых фонарей, наружу не проникало ни звука. «Каково предназначение этого острога?» — озадаченно простукивал стены Изя. Поднявшись наверх, он обследовал хоромы на предмет скрытых (и явных) жучков и камер и с разных ракурсов сфотографировал заинтересовавшие его закутки.

— А это что? — замер он, наткнувшись на Манькин аквариум. Однако, обнаружив внутри и саму Маньку, предположил, что коралловый пентагон — это заградительная конструкция, призванная защитить хозяина от, например, налогового аудита. Необычному выводу поспособствовала наклеенная на одну из граней пентагона ОВГЗ (облигация внутреннего государственного займа Украины) с корявой припиской «МАНI@МАНI». А какие ещё ассоциации это могло вызвать? У турка-то? На самом деле Чужало имел в виду «мани» из варяжского хита «мани, мани, мани, мустафани». А ещё гимн братков из морского мультика: «маны-маны, маны-маны; мы не люди, а карманы». Оттуда и Манька. Оттого и облигация. Хотя имя акуле придумывал маленький Эрик, который в силу возраста не мог знать ни упомянутых шведов, ни культовой советской фильмотеки. Зато читал про «Маничку Заскок». Вот и назвал. У высокообразованного же Рамазана-оглу имя вызвало вторую по неожиданности ассоциацию — с манихейством. Причём в узком его аспекте: «ага, акула вегетарианка…» Что отчасти верно. Вот и разница в уровнях миропонимания. Просто горе от ума! Хотя это уже другой вопрос. Да и речь не о том.

«А это чего?» — увидел Измаил в гостевом доме потолочных львов под мускулистой пятой. «Левая нога Бо-га», — оповещала надпись. «И в самом деле, — задумался Измаил, — мир действительно управляется левой ногой, с которой утром встал Бог…».

Напоследок турок заглянул в гараж. Не обнаружив там видеокамер, под «предупредительные» блики осветил фонариком мобильника смотровую яму под мини-вэном. Как говорится, для проформы. И нашёл там в нише между автомобильным насосом и новыми покрышками неожиданный в контексте однокамерный холодильник. Зачем в гаражной яме работающий агрегат? Ещё и в подогнанной по размеру норе?! Открыв камеру и пальпировав внутри батареи пивных бутылок, нащупал на боковых стенках кодовые замки — один напротив другого. Подумал было — сейфы. «Пиастры, пиастры, господа!». Однако, быстро подобрав код к одному из замков с помощью специального приложения в мобильнике, с вящим изумлением открыл за дверцей… лаз, выводящий на… бетонную лестничную площадку. Измаил жестом остановил следовавших за ним и сгоравших от любопытства женщин и ввинтился внутрь сам. Через несколько шагов ход раздвоился. Первый возвращал в уже знакомый погреб, а второй вёл вниз, где обнаружились ещё два таких же бункерных этажа, только без солнечных фонарей, хересов и диффенбахий. Зато с десятками холщовых мешков… с сухарями. Ржаными, пшеничными, кукурузными… С самого нижнего (минус третьего) этажа открывался узкий разлом — вроде как в катакомбы. Настоящие одесские катакомбы, куда лучше было не соваться. Пока, по крайней мере. И к чему такие тайности?!

— Монументально-то как! Но нигде ни цента, увы, — доложил Измаил, вернувшись, и кивнул на замершего за стеклом Васю. — Хотя, если у этого лоха милая в Америке, я нас поздравляю! Это бабло!

— Изя! — ахнула Лаура. — Ты же не сомалийский пират. И даже не чечен!

— Разве? — подмигнул сельджук, доставая с пыльной полки бутылочку. — А ну-ка, припомни, как было…

*

…А было так, — защёлкала клавишами черноголовая официантка, пока уже знакомый нам небритый очкарик в красном «петушке» дожёвывал кусок венского шницеля. — Измаил Рамазан-оглу был человеком традиций. Он чтил их даже вдали от родины. Без родины всем плохо: и трава не та, и небо другое. И даже курица не те яйца несёт. Поэтому утро Измаил начинал так же, как в родном квартале Бебек: с богатого турецкого завтрака. С пышного хлеба и суджука — острой чесночной колбасы. Зажаривал он её с козьим сыром на толстой сковороде перед тем, как влить туда яйца. А потом, пока сковорода остывала, долго наслаждался чаем с тулумбой в сосновом меду. Кому как не осману знать, как хорош эльфийский мёд из долины Саричаир! Из рододендронов с граанотоксинами турецкие пчёлы собирают и «безумный мёд». Но им Измаил баловался редко. Обычный его завтрак состоял из шакшуки по-турецки: из яиц, оливок, виноградного варенья и сливочного масла, которое он с удовольствием мазал на экмек — пышную пшеничную лепёшку с кунжутом.

Часа в три шёл в хаммам. Этот храм неописуемой неги вырос из римских терм и стал невероятно популярен в Оттоманской империи, боготворившей чистоту. В хаммаме три зала. В холодном (джамекане) раздевался. В тёплом, согуклуке, принимал душ. И, предвкушая, переходил в горячий зал, харарет — парную с мраморными чашами и бассейном. В центре зала красовался гёбекташ — восьмиугольная мраморная плита для пенного массажа. Наслаждение! Попарившись, возвращался в джамекан. Там не спеша обедал и пил чай… Ужинал же эфенди обычно около полуночи и часто с друзьями, среди которых были турки, евреи, да и чеченцы. С ними же курил кальян (редко, бо «курiння вбиває», как узнал он в Украине). Вот за этим занятием, непатриотично предпочтя турецкому табаку арабский, однажды и познакомился со своей «севгилим» Лаурой.

Было в Одессе местечко, которое Измаил особо уважал, — «Бардак Лассаля», как нетрудно догадаться, на Дерибасовской* (В 1920—1938 Дерибасовская называлась улицей Лассаля). «Бардак» по-турецки — всего-то «стакан». Намёк на порицаемый, но разливаемый в заведении алкоголь: помимо ракы, в меню значился ещё сухой шарап (вино) и шампанское-брют «Ж. Лассаль». И больше ничего: пьянству — таки бой. В дизайн же, кроме анатолийских тюльпанов и профилей Ататюрка, входила настенная сравнительная характеристика трёх конституций: Лассаля, Орлика и Мидхат-паши. Что, как мух на мёд, влекло в «Бардак» студентов. Впрочем, несмотря на китчевое название, держали «Бардак» коренные стамбульцы. Для земляков даже травку в табак соглашались подсыпать. Главным же достоинством этого заведения было, что ни на день не закрывался он на карантин. Уставшие от самоизоляции одесситы и гости города валом валили в «Бардак» культурно отдыхать. Но Саджук зачастил туда ещё раньше. И еда родная — не безликие котлеты и лангеты, коими кормили в прочих духанах. И заказчик знал, где искать. А главное — инжирный ракы. Такой, как дома. Иногда — да, позволял себе. Но обычно выбирал только чай и «мерджимек чорбасы» — суп из красной чечевицы. Непременно красной, а не жёлтой или зелёной. Только красная символизирует богатство. Поскольку ещё в библейские времена именно за красную продали первородство. То есть говоря словами более позднего Маяковского: «Единица — вздор, единица — ноль…». А чечевица вполне реальное богатство! Вот и ел Измаил красную. Ибо не мешки таскал — какой янычар унизится до столь презренного занятия?!

В общем, суп и чай — недорого и сердито. И вкусно. Никогда не знаешь, когда подфартит бакшиш. Приходилось экономить: в свои сорок два Измаил Рамазаныч был пенсионером. Бывшие сотрудники МИТ, Турецкой Национальной Разведки, на пенсию уходят рано. А наш герой изрядно потрудился в средиземноморье. Внёс свой пиастр в ИГИЛа становление, потом в его разрушение, получил ранение и, отчаянно хромая, ушёл в запас: жизнь — компромисс между жизнью и смертью. Профессионалом, однако, остался высококлассным. Спецом по умыканию. А это и в Африке дело стоящее! Только зачем турку Африка? Ему бы пространство Турана, которое простиралось когда-то до самого Каспия! А если поглубже копнуть, выяснится, что турецкий след и вовсе остался даже в геноме якутов — самых северных турок планеты! Так что не Африка тут нужна, а вообще одна шестая суши! Впрочем, дело это малоперспективное, от Измаила не зависящее. А в незалежной его труд ценили. Первые годы в Одессе он жил — не тужил, как кум министру. Но по мере становления новой власти приходилось всё чаще простаивать. Да и заказчик пошёл левый — товар возьмёт, а деньги отдать забудет. Пришлось даже пересесть с поршака на скутер. Теперь Саджук деньги зря не сыпал. Пригодится воды напиться, как говаривал один не заплативший ему заказчик. И вспоминались слова Аиши, любимой жены Пророка: «Подстилка, на которой спал Мухаммед, набита волокном финиковой пальмы». Так что пришлось и Измаилу затянуть пояс.

И вот, сидел как-то военный пенсионер в «Бардаке», чай прихлёбывал. А чай там изумителен. Звонкого золота! С чарующим ароматом… Терпкий и бодрящий, он ласкал нёбо и губы, обещая волнующее продолжение: кого-то выслеживать, хватать, умыкать. Чтобы потом, затаив дыханье, слушать приятный хруст зеленоватых банкнот с ликами заокеанских президентов. Но… заказов не было давно, и приходилось прокручивать запомнившуюся с детства строку из Дивана: «Умная птица, попавши в силок, сумеет набраться терпенья». Он повторял это всякий раз, когда становилось невмоготу, а прикрытая пеплом скрытой страсти надежда продолжала тлеть… Крутилось в голове про птицу и клетку и в тот вечер. Крутилось, почти не задевая сознания, когда мимо прошелестела «гюзель» в пьянящем облаке мускуса. Её ножки были обтянуты такими аппетитными джинсами, что у Измаила ёкнуло где-то пониже пупка и в закипевшем мозгу всплыли обычаи его почитаемых бабушек. Он ощутил зов Судьбы. Противиться было глупо, поскольку венчало это чувственное «ассорти» ещё и пучеглазое личико с модно надутыми губками.

— Девушка, — задержал он полёт губок. — Позвольте представиться: Измаил Гирей, прямой потомок Чингисхана. На Дунае в честь меня назван город! Я наследник капудана султана Баязида…

— Кабана наследник? — неожиданно ахнула «гюзель». — Неужто утонул?

— Утонул? — от неожиданности ахнул и Измаил.

— Он же на Дунай поплыл. Там же зимой многие плавают.

— Моржи? — ещё больше опешил Измаил.

— Нет, люди. Это же в Турции. Вы от него? Так мы с Кабаном в расчёте.

— Иди ты! Дунай в Турции? — вдруг восхитилась темноглазая грудастая гренадёрша за ближним столиком. Вдвоём с подругой, ещё более гренадёристой и такой же полногрудой, они хлебали чечевичный суп. Но у первой грудь была своя, а у второй (Полины, для подруг Полетт) — «наращённая». Это Измаил определял с одного взгляда на конфигурацию надвздошных выпуклостей.

— Бойтесь дунайцев, дары приносящих, — продолжала неожиданная говорунья. — А вопрос на засыпку: Турция где, в Европе или в Азии?

— Женщина! Какая Азия?! Турция — это Африка. Пора знать! — отчитала «гюзель» экзаменаторшу.

— Точно! Стамбул же в Африке, — зазмеилась та. — Так?

— Не так, — хмуро отрезал Измаил, уже поняв, что с «гюзелью» ему не по пути: не осилить ему затонувших в турецкой Африке кабанов и моржей. — Треть в Азии. Остальное — Европа. Вот, например, Бешикташ.

Бешикташ был родным районом Измаила, там он родился между мечетью Синана-паши и дворцом султанов Долмабахче. Там же учился, возле парка Ашиян в маленьком квартале Бебек.

— Бешикташ, Бишкек, Бебек, какая разница? Зато Чёрные Орлы — пятнадцатикратный чемпион Турции, — небрежно бросила несостоявшаяся футбольная обозревательница, ибо именно об этой профессии «гренадёрша» мечтала в детстве.

Сей сладостный миг и сразил Измаила, фаната стамбульского «Бешикташа» и бывшего члена фанатской группировки «Чарши». Ибо услышать такое вдали от родины дорогого стоит. Нет, гренадёрша не напомнила девушку его мечты. Была она дородной смуглянкой с рыком сиамской кошки и «глазами дикой серны». Таких серн и в Турции пруд пруди. И младше, и фигуристее. Но у этой было редкое преимущество — кроме знания о чемпионах Турции, она таила за пазухой не камушек, а натуральный восьмой размер. Восьмёрка — символ бесконечности… А уж такое чудо и в Турции большая редкость.

— Но почему же «Бешикташ», — холодно продолжила повелительница сиамской бесконечности, — если существует великий «Галатасарай»?

— Счастье, что не «Фенер», — уступил Измаил, чувствуя, как языки пламени в его груди вот-вот достанут до горла (во внутритурецких околофутбольных заморочках фанаты «Бешикташа» как-то ещё терпят фанатов «Галатасарая», но фанатов «Фенербахче» мочат сразу!).

Дальше всё произошло само собой: Лора, ибо это и была она, выскочила наверх покурить. В «Бардак» она попала в тот вечер случайно — накануне закрылся её любимый соседний ресторан «Гавана». И теперь мысли ковбойши распирали суженые ей горячие мачо (вернее, их отсутствие). Ведь после латиноамериканцев вернуться к соотечественникам — это, как перейти со стейка и тирамису на хлеб и воду («кто не знал латинской любви — тот не знал рая»). Ну а прижатый грёзами о близком счастье Измаил («Шичас возьму свой Арарат!») пошкандыбал за ней. С бардаком в руке.

А Лора? Подошёл бы ей, конечно, и турок. По причине отсутствия наличия вожделенных латиносов. Но турки — они же брюнеты. Этот же русоголов и сероглаз. Да в конопушках. Да ещё и хромает! «Чистый туранец». Врёт!

— Наследник Гирея, говоришь? Не Клыч-Гирея, часом? Наверное, ты и целоваться-то не умеешь! — поддела она его. — Янычар должен быть решительным и чёрным. А ты, наверное, чечен. Они же всё воюют. «Злой чечен ползет на берег, точит свой кинжал».

— Кто ползёт? — вспылил Измаил. — Какой такой чечен? — И, рванув на Лориной груди пурпур, увлёк его носительницу в ближний подъезд. — Нам ничего точить не надо. А блузку я тебе новую куплю… Много-много новых блузок…

Через час восхищённая Лаура рапортовала заволновавшейся было Полетт: — Это теперь мой мух. На мужа пока не тянет, но первый тест выстоял. — По-английски рапортовала, дабы не понял чужой. Насладившись изумлением подруги, добавила: — Выстоит остальные, я его в Сиэтл заберу. А пока — пусть покажет, что умеет. Да не то, не то, — перехватила она на поясе руку турка — знал он английский язык, знал. — Я о блузке. У меня 50-й размер.

—

— Минутку! — рявкнул из своего угла один из завсегдатаев. — Почему размер? То вы про акул, то про вьетнамцев. Маньку Облигацию прилепили. Теперь турок с блузками. У меня винегрет в голове.

— Это же метод рационального и духовного познания. А вы автора отвлекаете, — вскочив из-за машинки, нахмурилась официантка. — Идите, Прокопыч, пишите! Эх, вы! — обернулась она в сторону смутившихся клиентов. — Человек в вас будит чувство прекрасного… Сеет разумное, доб-рое, вечное, а вы… Лучше бы трезвость в норму жизни ввели.

— Да ну вас, — рассердился пьющий элемент.

Но слушать не перестал.

*

Так и закрутилось это реактивно-креативное, не поддающееся логике нечто. И уже на третий бессонный день поволокло в ЗАГС. «Ларису Валерьевну хочу…» Видать, коснулась она ядра души человеческой. Бессознательно. Давно догадывалась Валерьевна, что у каждого внутри есть уникальное местечко, ткнув в которое можно к себе вызвать жгучий интерес. Неисповедимы пути Господни. Исходя из них, когда из этой самой точки «Б» (точка «А», как мы помним, исходила совсем из другого места!) выросла идея космоэзотерического центра, Измаил стал третьим слогом названия «СолИксИзм». И не только слогом, но и квинтэссенцией самой идеи. Намёк на искомое таинство икс в человеческих модальностях всегда присутствует. Как и в вечных поисках «Лауры».

Икс — евхаристия. Для какой цели Гроссмейстер делает свой ход, известно лишь самому Гроссмейстеру. А Солдатова им не была. Ибо доучилась всего лишь до медсестры в США, где жила до встречи с Измаилом. Но когда-то совсем маленького Измаила поразил Брюс Ли в забытом уже сериале 60-х «Бэтмен». Позже — Ли-сын в «Вороне». Увидеть в Сиэтле могилы обоих своих кумиров Гирей мечтал с не меньшей страстью, чем другие о Моне Лизе. Идею обратного мира с учётом этой перспективы и олицетворила приехавшая именно из Сиэтла Лора. Теперь в их общем зените чистым золотом сиял невидимый аккредитив Лойоловского «Ad majōrem dei gloriam»* («К вящей славе божией». Девиз ордена иезуитов, основанного в 1534 г. Игнатием Лойолой). Поскольку, пока после ранения читал в госпитале «Духовный дневник» великого Игнатия Лойолы, он ощутил в себе миссию. Правда, какую, не понял. Но общее с великим Воином Контрреформации усёк. Хромал так же, как он. И духовными практиками занимался. И умы людские охмурял не хуже. А в реформации нынешний мир нуждался — тут Измаил был всегда в боевой готовности.