Бесплатный фрагмент - Тайна Лисьей норы

Внимание!

Все персонажи произведения и описываемые события являются вымышленными.

Любое совпадение с реальными людьми или событиями является случайностью.

18+

Посвящается

Моей маме Надежде Александровне Хороших.

Ты самая лучшая мама на свете! Люблю тебя, горжусь тобой и никогда не отпущу.

Моему папе Олегу Алексеевичу Хороших (1936—2001).

Если бы ты знал, как нужен мне, как скучаю по тебе, как нуждаюсь в твоей безграничной любви.

Мама и папа, спасибо вам за жизнь, любовь и терпение. Люблю вас!

Глава 1

Кара задыхалась. Ужас парализовал тело. Казалось, что сейчас произойдет что-то непоправимое. Усилием воли она разорвала кошмар сна и вылетела из него, точно спасаясь бегством. Ледяные руки не слушались, когда она потянулась к ночнику, чтобы зажечь свет. Наконец, кое-как справившись с кнопкой, щурясь от яркой вспышки, женщина уставилась на часы. Три тридцать три. Ну, что ж. Пора.

Каждую ночь Кару будили стихии. При пробуждении она знала, какие именно силы её подняли. То женщина нежилась в лучике Света, то вихрем носилась в мрачных мирах Тьмы. Во сне она жила иной жизнью, но стихии всегда помогали понять нечто важное.

Кара к ним привыкла. Да и как иначе? Они были ближайшим кругом общения, развлекали во время клинической смерти, превращали сны в источник информации, помогали писать книги. Кара никогда не отмахивалась от этих причудливых друзей, зная, что жизнь в гармонии с ними полней и интересней.

Окончательно вынырнув из сна и сев в кровати, Кара замерла. Ну, конечно! Как она могла забыть? Ровно двадцать лет тому назад, 31 октября 1999 года в три часа тридцать три минуты врачи констатировали её смерть.

Земные три минуты, наполненные судорожными попытками медиков вернуть Кару, растянулись в длительное красочное действие, каждый момент которого она помнит до сих пор.

Картина была настолько восхитительной, что никогда, ни до, ни после тех событий, Кара не встречала ничего подобного. Она, легкая и почти прозрачная, находилась посреди изумрудных холмов. Плавные изящные очертания вторили облакам, неспешно плывущим по синему небу. Серебристо-зелёный ковыль нежно щекотал голые щиколотки Кары и светловолосого мальчика лет семи, которого она держала на коленях. Им было хорошо вместе и не хотелось расставаться. Женщина, тихонько раскачиваясь, шептала мальчику: «Я тебя никому не отдам».

Кара пришла в себя в реанимационной палате. Открыла глаза, — перед ней стояла на коленях заплаканная мама. «Господи, как же ты нас напугала…» Мама никогда не плакала, но в тот момент слёзы лавиной лились по родному милому лицу. «Всё хорошо будет, мама. Я это точно знаю».

Началась борьба за жизнь. Вернулась боль, порой настолько невыносимая, что казалось счастьем сбежать от неё, провалившись в забытьё. Иногда лечащий врач помогал это устроить, видя перекошенное от страданий лицо женщины. В эти минуты в потустороннюю жизнь Кары врывались стихии и закручивали её в спираль восхитительного танца. И становилось всё в этой жизни ясно. Понимание приходило масштабными картинами, на которые щурился несмелый опыт Кары. Она не спорила, не сопротивлялась. Тихонько выплывала, знакомясь с новой собой.

Однажды утром она услышала с детства любимую мелодию. Кто-то играл Лунную сонату Бетховена. Зная каждую ноту этого великого произведения, Кара всегда представляла себе романтическую историю. Но в тот раз, как только зазвучали первые звуки сонаты, для неё открылась вся драматическая истина чудесной музыки. Великий композитор посвятил сонату не любви, а… смерти.

Тронутое воспоминаниями прошлое клубилось по углам, намереваясь полностью завладеть вниманием. Нет, этого допустить было нельзя. Надо встряхнуться, встать и начать заниматься каким-нибудь делом. Понять хотя бы, почему её подняли ни свет ни заря.

Стремительно откинув одеяло, Кара резко села в постели и тут увидела растянувшуюся во всю длину, мирно спящую любимицу — Яру. Во сне собака тихонько поскуливала, дергая лапами, видно, неслась куда-то по своим важным пёсьим делам.

Кара знала, что баловать собаку, тем более американского стаффордширского терьера, позволяя лежать на кровати, нельзя — это подрывает авторитет. Но умница Яра настолько тонко и умело манипулировала хозяйкой, что та и не замечала, что милое создание делает всё, что хочет. Задумчивые миндалевидные глаза, нежный велюр бархатной шерсти, завидный интеллект и покладистый характер вызывали восторг у Кары. Она не могла устоять против чар любимицы.

Вот и сейчас, любуясь, как Яра медленно переворачивается на спину, вытягивает лапы, томно вздыхает, подставляет нежно-розовое в серых пятнышках брюшко легкой прохладе дома, у хозяйки даже мысли не возникло её согнать. Пусть спит. В конце концов, не так уж это важно, кто и где спит. А вместе даже веселее.

Почувствовав взгляд хозяйки, собака открыла глаза, одним движением мускулистого сильного тела перевернулась, очутившись на полу, встряхнулась, сладко зевнула и завиляла хвостом. Уж не идет ли кто гулять? Нет, не похоже… Тяжело вздохнув, верная подруга вновь улеглась на кровать, опустила голову на лапы, смежила веки и тихонько засопела.

Кара задумалась. Пыталась вспомнить, что ей снилось, отчего так тяжело и грустно было на душе. Но тонкая паутинка смутных образов все время обрывалась.

Глава 2

«Маманька, а что ты делаешь? Именинный пирог?» — звонкие голоса девочек пронзили тишину кухни. София замешивала пышное тесто. Сдоба по старинному рецепту, припасённому для особых случаев, получалась сладкой, вкусной, ароматной. Вера, Надюшка и Любаша окружили мать, наперебой предлагая свою помощь. Очень любили они возиться с тестом.

Вера, самая старшая, деловито вытаскивала судки со свежими ягодами. Девочки давно уже не удивлялись тому, что в холодильнике в любое время года были свежие ягоды и фрукты. Просто открывали дверцу, приглядываясь к фруктовому изобилию, и доставали то, чего хотелось больше всего. У Софии с дочерьми был уговор: каждая клала в пирог те ягоды, которые, по их мнению, больше всего подходили для именинника.

Вера, старшая дочь, рассудительная и спокойная, с иссиня-черными волосами, собранными в тугой хвост, взяла спелую крупную вишню и чуть надкусила. Сладкий с кислинкой сок окрасил губы девочки в пурпурный цвет. Вера зажмурилась от удовольствия. Это была её ягода. Именно поэтому вишней всех и угощала.

— Кому сегодня печём именинный пирог? — Вера с интересом смотрела на мать.

София, немного помолчав, ответила:

— Одной Душе. Она там, — женщина махнула неопределенно рукой, — одна в зимнем поле мёрзнет. Хочется её согреть.

— Неужели у неё никого нет? — тихо ахнули девочки, проникшись жалостью к неизвестной одинокой душе.

— Почему же, — ответила София, — у нее есть все, кому положено быть в её время. Но это не отменяет ни зиму, ни замёрзшее поле, ни отсутствие своей дороги.

Девочки молчали. Они знали, что за первыми словами матери обязательно последует история о судьбе человека, который по каким-то причинам привлёк её внимание. Так и случилось.

София, закончив замес теста, легонько смазала его маслом, накрыла чистым полотенцем и оставила «отдыхать». Девочки окружили её, с нетерпением ожидая рассказ.

— Наша именинница — человек особенный. Она потомок рода, в котором все семьи создавались исключительно по любви.

Зеленоглазая Любаша, тряхнув золотом кудрей, удивилась: «А как же иначе, мама?». София печально улыбнулась: «Бывает по-разному, милая». И продолжила.

— По любви строили семью, рожали детей и воспитывали их в любви. С детства приучали к тому, что именно это чувство — самое главное в жизни и его надо беречь, как зеницу ока. Любовь ведь так легко убить.

София замолчала, устремив взор куда-то далеко. Девочки, как завороженные, почти не дыша, смотрели на мать, пытаясь вникнуть в глубокий смысл её слов.

— Наша именинница знала истории любви всех своих предков до седьмого колена, ведь они передавались из уст в уста. Как же любовь постаралась, как перемешала всех и вся! Дворянка, вопреки воле родителей, тайно венчалась с казаком, сбежав из родительского дома; инженер женился на крестьянке; петербургская панночка уехала в глухую Сибирь, чтобы стать женой священника… Никто никого не заставлял, просто иначе они не могли. — София вздохнула. — Увы, у многих счастье длилось недолго, но любовь освятила сакральным огнем весь род.

— А что же та Душа, мамочка? — напомнила Любаша.

— Она впитала все заветы своего рода и дарила любовь всем, кто её окружал. Но люди не понимали, как можно просто так любить, как можно бездумно расходовать такую мощную энергию, как любовь. Люди завидовали, смеялись, злорадствовали, пользовались, потихоньку превращая бушующее море любви в едва сочившийся ручеек. — София встала и подошла к окну. Дочери не сводили с неё глаз. — Единственно, кто отвечал полной взаимностью нашей имениннице, были животные, птицы, растения. В ее присутствии собаки и кошки переставали лаять и шипеть, проявляли симпатию и даже спали рядышком, согревая друг друга своим теплом. Птицы, садясь на плечи, ласково расчесывали клювами волосы, а растения вдруг начинали цвести. Так Душа поняла, что в её любви нуждается кто угодно, только не люди.

София надолго замолчала, наблюдая за птицами, вьющими гнёзда на высоком тополе. Затем отвернулась от окна и подошла к притихшим грустным дочерям.

— А еще в каждом поколении этого рода рождалась девочка по имени Надежда.

Светловолосая Надюшка, блеснув яркой синевой глаз, зарделась от удовольствия. София продолжала.

— Надежда — это единственное, что после огня любви поддерживает и даёт силы жить. Все женщины, носящие это великое имя, были сильны, храбры и отважны. Именно Надежда была женой сибирского приходского священника, одного из прадедов нашей именинницы. Ради него она бросила Питер, светскую жизнь, привычный круг родных и близких. — София, сделав паузу, тихонько улыбнулась и спросила дочерей: — Вам вообще интересно то, что рассказываю?

— Да, мамочка, да! — защебетали девочки. — Продолжай!

— Однажды священника попросили обвенчать молодых. Все бы хорошо, но обряд должен был состояться в другом приходе, за сотни вёрст от дома. Дело было зимой. Сибирские морозы стояли такие, что вода не могла пролиться, — осыпалась льдинками. Но ехать надо, несмотря ни на что. Батюшка был очень стар, но священный долг звал в дорогу. Собрался. Смотрит, а жена его, Надежда, возле саней стоит, мужа ждёт. Удивился, да виду не подал. «Зачем со мной? Дома бы сидела, матушка. Мороз нынче лютый. Не ровен час…»

— А что же матушка Надежда? — шепотом спросила Надюшка.

— А матушка посмотрела грустно и сказала: если не ровен тебе, так не ровен будет и мне…

Добирались долго. Выезжали — погода стояла хорошая, хоть и морозная. А как отъехали от дома несколько верст, началась метель. Дороги занесло, не видно было ни зги, ветер такой силы, что сани швыряло во все стороны… Но не возвращаться же. С божьей помощью добрались. Как же их встречали! Жених с невестой лично, придерживая под руки, помогали старикам вылезти из саней и пройти в часовню.

Обряд провели, молодых обвенчали да и домой собрались. Их отговаривали, мол, страшно в такую даль в непогоду ехать, но переубедить не смогли.

А в приходе народ уже обыскался священника. Ни дома, ни в церкви нет. Куда пропали с матушкой? Собрались люди возле их избы, волнуются, переживают. И вдруг кто-то на белом горизонте рассмотрел чёрную точку. Это была лошадка, медленно тащившая за собой сани. Даже в непогоду дорогу к дому нашла. Подошла к людям и как подкошенная упала. А из саней никто и не выходит. Люди всполошились, подбежали, глянули… Батюшки мои! А священник и его Надежда рука об руку сидят, заледенелые, снегом запорошенные, а на лицах — улыбки застыли. Вместе они были, понимаете. Вместе прожили, вместе и ушли.

София замолчала… Девочки тоже сидели тихо. Им было очень грустно. Вера, увидев, что её сестры чуть ли не плачут, решила прекратить заунывное настроение. Такой у неё был характер. Дёрнув головой, да так, что грива черных волос хлестнула по щекам, она спросила маму:

— А не пора ли нам уже печь именинный пирог? — И, не дождавшись ответа, распорядилась: — Любаша, Надюша, а ну давайте свои ягоды сюда! Тесто долго ждать не будет!

София улыбнулась. Ай, да Вера! Ай, да умница! Всегда выручает!

Раскатанное нежное тесто осторожно переложили на противень и девочки причудливым узором выложили на него ягоды. Любаша — сладкую сочную малину, Наденька крупную ежевику, Вера, конечно же, вишню. Пирог готов! Вперед, в печь!

Вокруг готового лакомства девочки водили хоровод, наделяя сдобу своей девичьей магией. Они все вместе искренне желали того, что могли дать с лихвой. Бери! Нам не жалко! Верь, надейся, люби! Что может быть проще?..

София ласково смотрела на дочерей. Какие они разные, какие они любимые…

Девочки закончили водить хоровод и начались игры. Смех, радость, беготня. Весь дом звенит от счастья! Нарезвившись, прыгнули на лавку, приготовились слушать новые рассказы матери. Но вскоре веки смежились, глазки закрылись и девочки провалились в глубокий сон.

…Кара проснулась, как от толчка. Мама была рядом, ласково смотрела на неё.

— Ты заснула, милая, а я не стала будить. Намаялась, устала…

Кара виновато улыбнулась. Все приготовления к празднику легли на хрупкие мамины плечи, — такие любимые, такие надежные…

— Знаешь, — сказала мама, — я тебе на день рождения испекла не «Наполеон», как обычно, а именинный пирог. Не знаю, почему, — захотелось. Посмотри, какой получился.

На столе стоял огромный пирог. От него струилось такое благоухание, что Кара чуть не захлебнулась слюной.

— Мамочка, как он прекрасен! Какой аромат!.. А с чем он?

Мама, улыбнувшись, сказала: «С вишней, малиной и ежевикой».

…Кара очнулась. Сон был такой явный, что, казалось, она видела и маму, и девочек, и даже чувствовала аромат именинного пирога. «Ангелы-хранители подбадривают, не дают крылья сложить», — пронеслось в голове Кары. — Как они умеют почувствовать, когда именно нужна поддержка?.. Значит, впереди ждет серьезная заваруха. Эх, как было бы хорошо, если бы рядом была мама. Как же Кара по ней соскучилась. И когда закончится эта длительная командировка?

Глава 3

Вот уже час, как Кара пыталась начать новый роман. Печатала буквы, складывала слова в предложения, читала, стирала. Пляшущие поодиночке символы отказывались создавать живые картины. Пластмассовость текста раздражала и ввергала в тоску.

Кара свернула электронный документ, закрыла ноутбук и уставилась в огромное окно, за которым висел плотный белый туман. Понятно, что в данный момент она ничего толкового написать не сможет. Остается один выход — созерцать и размышлять.

Где-то там, в молочно-водной взвеси, росли высокие тополя. Их облюбовала целая колония грачей, обустроившая в деревьях свой посёлок. Эти удивительные птицы не только выбирали себе пару навсегда, но и гнездо строили одно на всю жизнь. Каждый год птицы устраивали ремонт жилищу, подлатывали его, готовили к будущему потомству. Иногда приходилось свой дом защищать от более молодых и наглых сородичей, то и дело норовивших выгнать старых соплеменников из гнёзд, чтобы самим там поселиться. Только после жёсткого отпора молодёжь оставляла старших в покое и строила свои гнезда. Кара любила наблюдать за жизнью птиц. Вот только сегодня из-за тумана ничего не было видно.

Кара вспомнила, что точно такой же морок висел над городом десять лет назад. Солнца не было. Затяжной осенний сплин подталкивал к отчаянным поступкам. Именно тогда Кара бросила престижную работу в одной из столичных газет, не подозревая о том, что этот шаг повлечёт за собой цепь других событий. Сотни знакомых, соратников, коллег, ежедневно искавших в её лице защиту и опору, обрывавших телефоны, клянущихся в вечной любви и преданности, вдруг исчезли. Испарились! Ни звонков, ни сообщений, ни поздравлений, ни приглашений попить кофе и пообщаться — ничего. Даже день рождения, на котором всегда было многолюдно, прошёл тихо в кругу семьи. Нет, конечно, именинница пригласила, как она считала, верных друзей. И все, разумеется, согласились прийти. Но незадолго до торжества трусливо написали в мессенджер сообщения с вежливыми отказами.

Вначале Кару шокировала горькая истина: человек, потерявший статус «нужного», социумом выбрасывается как шлак. Но потом, обнаружив, сколько свободного времени появилось, она осознала всю ценность подарка судьбы. Страшно подумать: оставшись в эпицентре суеты, она, возможно, так никогда бы и не встретилась с собой настоящей.

Когда много лет назад молодая амбициозная Кармен Ярош поступила на журфак, — один из престижных факультетов Госуниверситета, — она и представить себе не могла, что наступит момент расставания с профессией по своей воле. Нет, она не перегорела и по-прежнему считала, что «вначале было слово». Словом можно излечить, помочь, облегчить страдания, найти справедливость, добиться правды.

Во всех редакциях газет, в которых работала Кармен, трудились не просто люди, умеющие писать тексты, а яркие личности. Они были уверены, что быть журналистом, — это не отдельный способ заработка, не создание продающих и рекламных статей, а высокая социальная миссия. В те времена журналисты спасали, помогали, защищали своим неравнодушием.

Однако после раскола Великой Страны и обретения иллюзорной независимости множества маленьких республик, не умеющих самостоятельно лавировать в мировом политическом океане, вдруг выяснилось, что главными «врагами» тех, кому выпало руководить страной, оказались… журналисты. Вместо того чтобы объяснять и оправдывать провальные шаги глав государств, «борзописцы» вдруг всерьез решили, что имеют право их критиковать. Причем, за государственный счет. Мол, как-никак, четвёртая власть. Расправа была моментальной и суровой: средства массовой информации выкинули из распределения госбюджета. Лицемерным объяснением стало то, что СМИ в независимой стране должны быть независимы. Иными словами, выживайте, как хотите.

Наступила эра хозрасчёта, подмявшая под себя почти все республиканские масс-медиа. У тех, кому удалось выжить, вместо обещанной свободы началось фактическое рабство. Для содержания редакций нужны были финансы. Деньги добывались, в основном, рекламой. Это означало идти на поклон к бизнесу. Быстро канули в Лету острые критические материалы, журналистские расследования, фельетоны, которые никогда не оставляли равнодушными читателей.

Но настоящий кошмар для журналистов начался тогда, когда на смену бизнесменам пришли политики. Они скупили все газеты, которые по какой-то причине не закрылись, и заставили их служить своим партийным интересам.

Работа в таких условиях не только перестала приносить удовольствие, но и вызывала стойкое отвращение. Ежедневные споры Кармен с главным редактором, который не мог отказать тем, от кого зависело финансовое благополучие газеты, заканчивались фиаско. Материалы под авторством Ярош, вдруг начали проходить «редактуру», главной целью которой было скукожить материал, максимально его сократить, выхолостив смысл. Более того, её, как и коллег по газетному цеху, не только вынуждали писать хвалебные рекламные материалы, но и клянчить деньги на них, что было особенно противно.

В один прекрасный день, после долгих разбирательств по поводу текстового огрызка, оставленного для печати, Кармен вдруг поняла, что с неё хватит, надо ставить точку. Как только она приняла решение, что не будет работать в таких условиях, тут же на душе стало легко и радостно. Всё в жизни просто. Если тебе плохо там, где ты работаешь, — уходи! Если тебе плохо с людьми, которые рядом, — уходи! Ведь ты у себя — единственная.

Несясь в кабинет главреда с заявлением об уходе, Кармен ликовала. Не потому, что ей хотелось оставить за собой последнее слово в ожесточённом споре или как-то повлиять на отношение к себе со стороны руководства. Ей отчаянно захотелось вырваться на свободу и начать новую жизнь. Коллеги, узнав о том, что Кармен уходит, лепили траурные лица, выдавливали слова сочувствия, говорили, что и сами бы хотели всё бросить, что в таких условиях работать — себя не уважать. А потом наперегонки бежали в кабинет начальства, чтобы первыми доложить о поведении этой городской сумасшедшей, возомнившей себя примой. «Это ж надо! Работу бросает! Какое хамство!». И тут же, ужиком, — «Так место завотделом вакантно? Вам же нужен преданный человек…? Можете на меня рассчитывать!» Умильное и подобострастное заглядывание в глаза, чашечка кофе, бутылочка шампанского, торт из ближайшего магазина. И все, вопрос решен. Рябь поколыхалась, успокоилась, и поверхность редакционного болотца опять стала непроницаемой и неподвижной.

Кармен не знала, что будет делать дальше, где найдет работу, на что будет жить. Но она шла, помахивая портфельчиком с немногочисленными редакционными пожитками, подставляла лицо ветру и улыбалась так, что болели щеки. Ей было хо-ро-шо! Впервые за многие годы.

Едва переступив порог дома, Кармен бросилась к своему старенькому компьютеру и за сутки написала первую в жизни повесть. Да, она уже не работала в газете, но кто сказал, что вместе с заявлением об уходе она положила на стол главреду и свою любовь к слову? О, нет! Сейчас, когда необходимость штамповать пластмассовое вранье отпала, к ней вернулось вдохновение, которое она так любила в своей профессии и которое так долго было законсервировано.

Утром, поставив точку в последнем предложении, Кармен, по привычке, приобретённой в редакции, стала набирать имя и фамилию, но вдруг остановилась. Подумав, медленно выбила: Кара Яр. Так в мире появился новый писатель.

С того дня прошло десять лет. За это время Кармен добилась многого: она стала не только популярным, но и любимым автором. Ее романов ждали миллионы читателей во всём мире. Книги переводились на иностранные языки, по ним ставились спектакли, снимались фильмы, записывались аудиокниги.

Читательский интерес рос в геометрической прогрессии и был полностью оправдан. Романы получались не только захватывающие, но обладали магическим свойством. Несмотря на то, что все, о чём писала Кара, было плодом её воображения, многие читатели были уверены, что автор в своих книгах может не только предвидеть будущее, но и влиять на грядущие события.

В день выхода очередного романа Кары Яр читатели сметали весь тираж с книжных полок магазинов, проглатывали текст, выискивая в нем параллели с реальной жизнью. А после охотились за автором, заклиная в следующую книгу включить хотя бы пару строк о своем благоприятном будущем. Больные умоляли о здоровье, нищие о богатстве, уродливые о красоте, бесталанные о даре. Просили о себе, детях, любимых, родных, друзьях…

Вначале Каре казалось, что мир сошел с ума. Она устала объяснять, что никакой магии в её текстах нет, только фантазия. Но люди отказывались верить. Вокруг образовалось такое плотное кольцо страждущих, что она растерялась, не зная, что делать дальше. Кару вдруг стали приглашать в кабинеты к госчиновникам и крупным бизнесменам, в диппредставительства и съемки на телешоу. Предлагали сотрудничество, покровительство, дружбу и даже любовь. Однажды её творчество всерьёз рассматривали на заседании Совета безопасности страны, планируя убедить автора потрудиться на ниве международной политики.

Каре было и смешно, и грустно. Она знала, чем закончится интерес к её персоне и предпочитала оставаться на расстоянии, насколько это было возможно.

На помощь, как всегда, пришла мама. Сопереживая дочери, она дала дельный совет: на сайте Кары публиковать просьбы людей и те, которые соберут больше всего поддерживающих откликов, использовать в книге в надежде на чудо.

— Люди уверены, что ты можешь им помочь, — уговаривала мама, — уверены, что в твоих силах изменить жизнь к лучшему. Так помоги им в этом. Вера творит чудеса.

Кара согласилась. С тех пор в каждом её романе были эпизоды, написанные специально для тех, кто нуждался в помощи. Писательница старалась изо всех сил, но её благие намерения не всегда венчал успех. Бывало так, что просьбы людей сбывались, но жизнь у них становилась ещё хуже. И тогда обожание сменялось ненавистью.

Кара медленно отошла от окна и уселась в уютное старенькое кресло. Потянулась к наушникам. Сегодня душа жаждала Рахманинова. Выбрав в плейлисте фортепианный концерт №2, Кара надела наушники и позволила музыкальной лавине захлестнуть себя.

Она не помнила, как задремала. Только сон вдруг лопнул, как огромный мыльный пузырь, оставив после себя на поверхности сознания три слова: «Мама… спаси… меня…».

Кара вздрогнула, открыла глаза. «Клим?..». Она резко поднялась, обхватила себя руками, чтобы унять дрожь, и вдруг всем нутром почувствовала, что сыну грозит смертельная опасность.

Волна страха накатила, обожгла, почти сбила с ног. «Клим, где ты… Я примчусь, прилечу, приползу, во что бы то ни стало. Но где тебя искать?..»

В замкнутом пространстве находиться было невыносимо. Она накинула куртку, свистнула Яру и выбежала из дома.

Глава 4

«Ааа!»…

Истошный крик взметнулся и глухо шмякнулся на сухие потрескавшиеся губы. Горло противно саднило. Глаза таращились, но ничегошеньки не видели. Вокруг стояла мрачная и вязкая чернота.

Спина пылала болью. Копчик ныл. Икры ног болезненно отзывались на подкрадывающуюся судорогу. Плечи упирались в жёсткость. Тело жалобно скулило. Мелко потряхивал озноб противного зуда. Активизировались насекомые: настырно хозяйничая по всему телу, готовились начать трапезу.

Обесточенные дефицитом кислорода нейроны совершали вялые кульбиты. Воспалённый мозг транслировал картины, не подходящие моменту. Голова отказывалась думать. Мысли, как после тяжёлой болезни, искали способ самоликвидироваться.

В пересохшем рту распух язык. Вместо слюны — комок вязкой плотной слизи. Ещё минута, и начнётся кашель, затем удушье и смерть. Зубы прокусывают нижнюю губу и язык цедит тёплую солёную кровь. Слюна с восторгом подхватывает капельки кровавой юшки и по гортани соскальзывает первый глоток живительной влаги. Приступ откладывается.

Робкая попытка разъединить затёкшие руки терпит фиаско. Зубы впиваются в слизистую щёк. Резкая боль кнутом стегает рецепторы, вынуждает их очнуться. Голова кажется огромной и неповоротливой, тянется вперед, давая возможность зубам сорвать сковывающую движения тряпку. Восторженная россыпь покалываний сигнализирует: кровоток пришел в норму.

Грудь яростно вздымается. Лёгкие цедят кислород. Мозг матерно рычит. Ощерившаяся паника уползает в дальний угол сознания. Дыхание выравнивается, становится поверхностным.

Ожившие руки заменяют глаза. Пальцы осторожно ощупывают пространство вокруг, готовясь доложить о рекогносцировке. Скользят по гладкой натянутой ткани, похожей на шёлк, нащупывают отверстие, ныряют в него, треща разрывом, закапываются в стружку. Сердце отчаянно заходится. От догадки веет ужасом. Мочевой пузырь сдаётся первым. Штаны набухают горячим, но стыда нет.

Коротко вспыхивает тоскливое «бля», подводя итог пониманию. Сознание проваливается в спасительное равнодушное забытьё под гулкие удары уставшего сердца. Тишина…

…Ярко-зелёная сочная трава прорастает сквозь тело. Острые пики пронизывают плоть, пришивая её к земле. Плевел бугрится под кожей колосками, вызывая острую боль.

Клим пришёл в себя от собственного стона. Вернувшись в сознание, он с облегчением понял, что травяной кошмар это только сон. Нет, спать нельзя. Есть высокая вероятность, что вообще не проснёшься. Надо думать. Соображать. Размышлять. Шевелить мозгами, черт побери!

Какие только мысли не посещают человека перед уходом в вечность. Если, конечно, на то есть время и возможность. У Клима Деловар случайно появилось и то, и другое. Нельзя сказать, что ситуация, в которую он попал, принесла море положительных эмоций, но грех ей не воспользоваться.

Замкнутость пространства и скованность движений рождали странные ассоциации. Климу вспомнилось исследование австралийских учёных. В течение полутора лет каждые полчаса они фотографировали останки человека. Смонтировав таймлапс и изучив все стадии разложения трупа, учёные мужи выяснили, что тело человека после смерти движется ещё двенадцать месяцев! Запускался механизм движения естественными отправлениями: газами, процессами разложения, мумифицированием, пересыханием связок. Но перед тем, как полностью замереть, тело раскидывало руки в разные стороны, будто хотело обнять весь мир, а, может быть, ангела или бога…

Климу подумалось, что многовековая похоронная традиция лишает людей возможности раскрыть объятия тому миру, с которым он прощается или куда направляется.

И так захотелось вырваться из этого деревянного капкана, до слез, до спазмов захотелось жить. Быть покорным и благодарным судьбе за всё, что было, есть и будет. Слёзы по вискам стекали в уши, нос хлюпал. Жалость к себе становилась невыносимой. «За что, Боже? За что такие пытки? Разве я заслужил быть заживо погребённым? Разве может человек перед своим уходом спокойно лежать и ждать, когда наступит конец? Это же противоестественно!»

Как получилось, что единственным местом, где Клим задумался о своей жизни, стала могила? Воспоминания завладели им, отодвигая мысли о мучительном и страшном конце.

С чего всё началось? Почему в семье, в которой все любили друг друга, возникли распри? Почему мама не хотела принимать образ жизни сына, а Клим не мог мириться с мнением матери? Она всегда находила такие слова, что бешенство не заставляло себя ждать. Он вспыхивал и сгорал в противостоянии к самому близкому и любимому человеку, которому был небезразличен. Клим спорил, дерзил, доказывал свое, больно хлестал словами.

В тот последний их скандальный вечер он умолял мать помочь ему и выручить одного «хорошего человека». Она, всегда такая добрая, понимающая вдруг превратилась в кусок мрамора — холодный, бесчувственный, безучастный.

Да, Клим понимал, что совершил глупость. И не одну. Сначала зачем-то вступил в эту странную партию. Мама, со свойственным ей чувством юмора, называла её «артель «Напрасный труд». Он же видел, что за типы там промышляют. Знал, чем на самом деле занимается это политформирование, как морочит людям голову, как реально относится к простым людям, — по-барски, насмешливо, обзывая их стадом и быдлом. Он всё это видел, но как завороженный ходил в офис, слушал, вникал, выполнял мелкие поручения и отчаянно мечтал прорваться поближе к руководству партии, стать правой рукой её председателя. Кто знает, а вдруг повезёт и он где-нибудь зацепится, чтобы жить припеваючи.

Во главе партии стоял Борис Борисович Бдюнько. Ближний круг между собой называл его «Борбор», дальний — «Ворвор», намекая на страсть Бдюнько к чужому. Партийный лидер был моложав, амбициозен, сменил не один политический курс. Он прекрасно умел прогибаться, ухаживать, быть услужливым и необходимым для своих шефов. Ему доверяли, вводили в дом, сватали молоденьких родственниц, сажали за стол, делились секретами. Его считали другом семьи.

Но не родился ещё тот, кого бы Бдюнько не предал. У него была феноменальная способность чуять крах того или иного начальника. Как только Борис Борисович убеждался в том, что фиаско неминуемо, тут же первым возглавлял против жертвы Крестовый поход. Яростные разоблачения на телевидении и радио, «простыни» компромата в газетах, обсасывание в цифровой мути социальных сетей всевозможных инфовбросов о существующих и несуществующих грехах доводили бывшего босса и товарища до гарантированного инфаркта.

Никто не мог понять, за что Бдюнько так жестоко расправлялся с теми, кто к нему хорошо относился. Знал об этом только сам Борис Борисович. Он ненавидел руководителей за ущербность своей души и мстил, делая это виртуозно и с большой финансовой пользой для себя. Крушение политического лайнера как правило совпадало с очередными политическими выборами. Стараниями Бдюнько в штабе выборной кампании обдумывали не организацию праймериза, стратегию и тактику, а с ума сходили, как смыть с себя позор и восстановить реноме после гнусных обвинений.

За плечами Бдюнько было шесть уничтоженных им партий. На сколоченный капитал от заинтересованных лиц Борис Борисович создал своё политформирование, так называемую народную партию «Отзовись!». Ему невтерпёж было удовлетворить болезненные амбиции, насладиться властью над согбенными фигурками подчинённых, приглушёнными в его присутствии голосами, кокетством молоденьких, на всё готовых секретарш. Единовластие в партии было абсолютное. Никаких возражений Бдюнько не терпел. Всё было так, как он хотел, как он сказал!

В скором времени партию покинули все, кто имел хоть какое-то, даже вялое, но своё мнение. Остались те, кому идти было некуда и кто мечтал добиться политических высот во что бы то ни стало. Ко второй когорте относился и Клим Деловар.

Особого труда втереться в доверие к Бдюнько не составляло. Старые, как мир, уловки — лесть, ложь, прислужничество — работали безотказно. Клим громко смеялся над плоскими шутками шефа, безотказно исполнял мелкие поручения, уважительно называл «господином», подобострастно открывал дверь автомобиля. Если бы его знаменитая мать, Кармен Ярош, узнала, в кого превратился сын в погоне за тёплым местечком, она лишилась бы дара речи. Но Бдюнько нравилась гибкость смышлёного парнишки и он приблизил его к себе: стал брать Клима на деловые переговоры, встречи, фуршеты, свадьбы, поминки, дни рождения. Представлял везде, звал по-отечески ласково, Климушкой, и доверял ему подержать свою кожаную барсетку. Некоторое время поговаривали даже о нежных отношениях председателя партии со своим вассалом. Но на эти сплетни ни тот, ни другой внимания не обращали, тем более не возмущались, ведь в моде была её величество толерантность.

Однажды Клим застал шефа крайне озабоченным, в дурном расположении духа. Парень знал, что с вопросами лезть в такие минуты себе дороже. Поэтому поступил мудрее: предусмотрительно закрыв дверь на ключ, молча снял с Бдюнько пиджак, рубашку и принялся массировать нежно-розовые телеса. Массаж был слабым местом Бориса Борисовича. От наслаждения он постанывал, томно вздыхал и вскоре Климу стала известна причина скверного настроения Бдюнько. Оказывается, в предстоящих выборах в Сборище набрать хоть какое-то количество голосов псевдонародной партии «Отзовись!» не светило. Более того, никто из предполагаемых соратников даже не собирался брать с собой на крыло Бдюнько и идти объединёнными списками партий на выборы. Борис Борисович мрачно прикидывал, кого в очередной раз пустить ко дну, а Климушка вдруг явственно ощутил, как от него неведомые силы откатывают вожделенное кресло члена Сборища. Он запаниковал и тут же понёсся к маме. Клим был уверен, что она ему поможет, ведь такое благое дело! Кто из матерей не хочет, чтобы чадо было хорошо пристроено? Всего-то надо сделать то, что у неё так здорово получается, — силой своих фантазий повлиять на события в реальной жизни.

Мама многим помогала таким образом: «излечивала» тяжелобольных, «наделяла» финансовым благополучием неимущих, «возвращала» работу тем, кто её потерял. Люди знали о таланте писательницы и, не стесняясь, обращались к ней за помощью. Клим был уверен: когда Кара узнает, о чём он её просит, то не сможет отказать. Это же, в конце концов, касается уровня жизни их семьи! Поэтому, когда получил жёсткий и безапелляционный отказ, опешил. Он уговаривал, объяснял, молил, даже бухнулся на колени, но мать была непреклонна. Тогда Клим сделал то, что сделал бы на его месте любой недоросль: просто ушёл из дома. Назло всему миру. Он надеялся, что обезумевшая от горя мать сломается, найдёт его, вернёт, и, в конце концов, сделает всё, о чём просит сын.

Он отсутствовал дома неделю. Когда вернулся, обнаружил на кухне в помойном ведре её смартфон. В квартире было чисто как в операционной, холодно и неуютно. Яры, семейной любимицы, тоже не было. Клим ждал, надеясь на скорое возвращение матери и собаки, но так и не дождался. Пытался искать, — безрезультатно. Впору опять осерчать, что он не преминул сделать. Набил рюкзак ненужными вещами и ушёл.

Когда человек молод и обижен на весь свет, он совершает цепь неверных шагов, пускаясь во все тяжкие. Заливает обиду алкоголем, травится наркотиками, выдает карт-бланш на свою судьбу кому угодно. От этого мрачного вонючего угара тошно и стыдно, но остановиться уже невозможно.

Если бы у Клима был настоящий друг, который бы понял, поддержал, не дал с головой уйти в свою боль, возможно, всё случилось бы в жизни иначе. Но он оттолкнул друзей, когда связался с Бдюнько. А сам Борис Борисович, узнав о том, что на помощь знаменитой матери Климушки надеяться не приходится, разозлился на помощника, сгоряча выгнал его и велел без Кары не возвращаться.

…В тот злополучный вечер Клим, как всегда в последнее время, сидел в захудалом баре. Дешёвое пойло, дрянная еда, грошовые девки были для парня сейчас нормой. Он презирал себя, но сил выбраться из этой помойки у него не было.

Стол, за которым он сидел развалясь, был склизким от жира и грязи. Жёсткие неудобные сиденья в островках потёртого дерматина не располагали к долгим задушевным беседам. Однако те, кто их просиживал, уже давно забыли, что такое комфорт.

Клим уныло крутил в руках полупустой стакан с мутной жидкостью. Он не хотел знать, что пьёт. Его устраивал крепкий шмурдяк, моментально отшибающий чувства и мысли. «Чем хуже, тем лучше», — пульсировало в голове. Такое впечатление, будто уксус развели старым малиновым вареньем, взболтали и добавили в него первач самогона. Купаж еще тот, но кто ж на такие пустяки будет обращать внимание?

Дверь бара открылась, и в помещение вошёл статный смуглый мужчина в длинном чёрном плаще.

«Как банально, — подумал Клим. — В какой ещё одежде может зайти в этот бар человек? Только в чёрной. Смешно».

Он уже хотел отвести взгляд от вошедшего и забыть про него, как вдруг ощутил сильный озноб. Поднял голову, удивлённо оглянулся: откуда такой могильный холод? Ему показалось, что в долю секунды тёплое помещение вымерзло, люди окоченели, воздух зазвенел от дрожащих льдинок, наполняющих окружающее пространство. «Какого чёрта!», — выругался про себя Клим. Он хотел встать и уйти, но не мог пошевелить и пальцем. Руки прилипли к стакану, ноги не слушались, даже глаза не могли моргать. Только мысли в голове носились, как загнанная стайка птиц, и всё тревожнее становилось на сердце. «Надо же, — пронеслась в голове следующая мысль, — а я ещё могу испытывать тревогу и даже страх. Может быть, это конец?»

Не разобравшись, принесла ли эта мысль ему облегчение или ужас, Клим вновь попробовал подчинить тело. Однако, как ни старался, ничего не получилось. Смирившись, он обречённо закрыл глаза и отключился.

Сколько Клим находился в состоянии полусна он и сам не знал, но когда очнулся, в баре опять было тепло и шумно. В полуметре от него что-то глухо стукнуло о плитку пола. Приподняв голову, Клим заметил, что возле стола, за которым он сидел, появился деревянный стул с высокой спинкой, на котором элегантно расположился чёрный плащ. Рядом примостилась невероятной красоты трость из цейлонского эбенового дерева с серебряным набалдашником в виде головы императорского тамарина. Глазницы зверька сверкали изумрудами, из пасти с загнутыми длинными усами торчал рубиновый язычок. Тамарин будто смеялся над собеседником своего хозяина.

Человек в чёрном неторопливо откинул полу сюртука и присел. Его не смущала заброшенность бара, грязный, липкий стол, люди, пришедшие сюда напиться и забыться. Человек был сосредоточен и ни на йоту не сомневался в том, что его будут внимательно слушать, более того, — внимать каждому слову.

— Ты сильно сдал в последнее время, Клим.

Парень удивленно округлил глаза. Гнев, подогретый алкоголем, вмиг закипел в жилах.

— Успокойся. Это всего лишь констатация факта. Не собираюсь тебе читать морали. Я здесь нахожусь с иной целью.

Клим хмыкнул и потянулся к стакану. Что ему чьи-то цели, если он свои давно растерял.

Незнакомец не спеша продолжил:

— Ты без своей матери похож на вырванный с корнем цветок. Уже вялый, но еще не засохший. Как ты умудрился её от себя оттолкнуть? — Последние слова он произнес, задумчиво покусывая верхнюю губу, идеальную линию которой повторяли тонкие, будто нарисованные усики.

— Да пошел ты… Это наши дела.

Клим закрыл глаза. Он не хотел никого ни видеть, ни слышать, тем более говорить с этим странным человеком. Ему смертельно захотелось быть рядом с матерью. До дрожи, до слёз вдруг выступивших на глазах. Он сам не ожидал от себя такой реакции.

— Послушай, мальчик. К великому моему сожалению, вы с матерью не можете иметь своих личных дел. — Незнакомец вздохнул, взял в руки трость и, нажав на язычок тамарина, легко откинул набалдашник. Внутри оказались маленькие шарики, похожие на гомеопатическое лекарство, только ультрамаринового цвета.

— Угостишься?..

— Послушайте, Вы! — Клим поперхнулся от негодования. — Оставьте меня в покое!

— Тише, тише, — странный собеседник вдруг широко улыбнулся. — Это совсем не то, о чем ты подумал.

Потом, задумчиво посмотрев на Клима, спросил:

— Ты хочешь хоть на миг увидеть Кару?

Предложение было настолько неожиданным, что Клим только глупо кивнул.

— Ты сейчас выпьешь стакан воды с этим веществом. Не волнуйся, не умрёшь. Ты просто увидишь маму, почувствуешь сердцем, как ей живется в разлуке с тобой. Ну, а потом поговорим.

Климу вдруг стало абсолютно всё равно, что с ним будет после того, как он выпьет снадобье. Он может потерять разум, волю, рассудок, даже умереть. Но если у него появится хоть малейшая возможность увидеть маму, он готов рискнуть.

— Хорошо, — отрывисто прохрипел Клим. — Давайте.

На столе уже стоял высокий чистый, как ни странно, стакан с холодной водой. Рядом лежала ложка, на которой тихонько дрожали шарики. Клим осторожно, чтобы ни один не укатился, пересыпал их в стакан. В тот же миг вода превратилась в шипучий коктейль, стреляющий во все стороны радужными брызгами. Клим зажмурился.

— Пей! — Голос звучал издалека.

Клим в три глотка опрокинул в себя жидкость.

Незнакомец терпеливо ждал, пока парень выпьет до дна, до последней капельки коктейль. Он знал, что будет потом и, казалось, был весьма удивлён, что Клима не пришлось долго уговаривать на отчаянный шаг — выпить из рук незнакомца нечто, похожее на яд. «Странные все-таки существа, эти люди. Сколько веков с ними вожусь, но так до конца и не понял их дурацкой натуры», — подумал он, презрительно кривя тонкие губы.

Глава 5

Человек в чёрном плаще задумчиво глядел на Клима, поглаживая набалдашник трости. Он ждал.

Клим, уткнувшись лбом в скрещённые руки, отгородился от окружающего мира. Глаза были открыты, но смотрел он в себя. Его будто отключили от жизни, — тело было за столом, в баре, а душа и сознание блуждали, обнявшись, неизвестно где. Клим сильно изменился. Сколько он не видел мать? Пару лет, не больше, а как постарел. На висках серебрится иней седины, иероглифы морщин расписали лицо. Во сне парень выглядел еще более потерянным и изможденным. Силы, которыми Кара питала сына, были на исходе. Еще немного и погаснет искра, которая теплится в его душе.

Клим находился в странном состоянии, в котором сон и бодрствование стали продолжением друг друга. Картины одна за другой пролетали перед его внутренним взором. И вдруг калейдоскоп видений замер на воспоминании, вызвавшем блаженную улыбку.

Та ночь была волшебной. Поздним вечером из Пекина прилетела бабушка. Встречая её в аэропорту, Клим и Кара чуть не подпрыгивали от радостного нетерпения. Пробираясь сквозь толпу встречающих с огромным букетом ромашек, любимых бабушкиных цветов, они всматривались в уставшие лица пассажиров.

Ручеёк прилетевших становился все длиннее. Люди, таща и толкая багаж, сонно двигались к выходу. И вдруг пространство завибрировало, ожило. Серость толпы пронзил луч, — из-за поворота показалась бабушка Надия! От её ярко-рыжих волос и радостной улыбки струился свет. И все, кого этот свет касался, вдруг начинали оживать, подтягиваться, улыбаться. Она вся была как энерджайзер! Увидев дочь и внука, Надия на мгновение выпустила ручку огромного чемодана, чтобы отсалютовать родным, а потом стремглав бросилась им навстречу, обогнав всех, кто плелся впереди.

Подлетела, сжала обоих что было сил, вдохнула родной запах, и, выхватив ромашки, устремилась к выходу. За ней тут же вдогонку пустилась Кара. Клим, смеясь, подхватил чемодан и погнался за своей обожаемой роднёй.

В такси не могли наговориться. Счастливые, возбуждённые, что-то наперебой галдящие, они втроем ввалились в дом, пытаясь увернуться от бурного проявления Яриной радости.

Несмотря на позднее время, сна не было ни в одном глазу. Побросав вещи в прихожей, рванули на кухню, пить эфиопский кофе и слушать потрясающие истории из уст учёного-востоковеда, носящего ещё и звание любимой бабушки. Тибетология стала страстью её жизни и изучала она эту науку не где-нибудь, а в Китайском исследовательском центре.

Бабушка, не умолкая, рассказывала о своих приключениях в Китае, приправляя байками и анекдотами научные открытия. Несмотря на докторскую степень, она никогда не была сухарем ни в науке, ни в жизни. Надия интересовалась всем на свете, с головой ныряла в любовные авантюры, гоняла на мотоцикле и увлекалась альпинизмом. В свои без пяти минут семьдесят эта изящная, невысокого росточка женщина, с поразительно красивой фигурой и рыжей копной волос сводила с ума всех, кто находился рядом с ней в радиусе километра. В бабушке клокотала жизнь, и она всегда умела ею наслаждаться!

Яра, задрав счастливую морду, курсировала между членами своей стаи. Хвост не переставал крутиться во все стороны, сообщая миру, что его хозяйка испытывает наивысшее блаженство. Надия погладила собаку по огромной гладкой голове и, потрепав по холке, поинтересовалась: «Ну, моя красавица, как надо просить? Не забыла?»

Тут же усевшись на задние лапы, Яра скрестила передние перед собой, и произнесла жалобно и просяще «Мама, ам!» Взрыв хохота её не обескуражил. Дождавшись кусочка мяса, она продолжила цирковое представление, всем трюкам которого обучила бабушка.

В воздухе витал аромат только что смолотого кофе. Раскаленная жаровня с мелким кварцевым песком терпеливо ждала. Кара засыпала кофе в медную даллу, залила водой, добавила щепотку соли и водрузила в самый жар удивительной красоты сосуд. Он ей достался на турецком базаре, поразив изысканностью, редкой утонченностью линий и загадочностью арабской гравировки. Форма даллы, напоминавшей роскошную женскую фигуру, была совершенна: широкая посадка дна, округлые бока, изящно сужающиеся кверху, нежная вязь. На горлышке расположен небольшой жёлоб, который переходил в длинный, причудливо изогнутый носик, чем-то напоминающий птичий клюв. Венчала сосуд округлая луковка крышки с чеканными сердцевидными клеймами, увенчанной сияющим острым шпилем. Каждый элемент древнего сосуда вызывал уважение, ведь сделан был мастером своего дела.

Клим вспомнил, как мама, вернувшись из Турции, целый день хлопотала над даллой. Собственноручно, не доверяя никому, аккуратно очистила её от слоя зелёного налета — окисной плёнки. Тончайшими инструментами выскоблила всю вязь, чеканку, где за многие годы скопилась пыль и грязь. Придав далле почти первозданный вид, была немало удивлена тому, что обнаружила на дне изображение печати, — той самой библейской реликвии, которой, по преданию, царь Соломон опечатал кувшин с семью десятками джинов.

В конце натёрла сочное тулово даллы, её крышку и носик специальной бархаткой и, водрузив на самое видное место на кухне, любовалась раритетом. Прошло не меньше недели, прежде чем Кара решилась заварить первую порцию кофе в антикварной диковинке. И вкус этого напитка был восхитительным.

Когда шапочка кофейной гущи формы и цвета спелого каштана трижды поднималась, мама снимала сосуд с жаровни, прикрывала его крышкой, минуты две ждала и, наконец, разливала ароматный напиток по маленьким кофейным чашкам. Это были священные минуты жизни в их семье. Ничего не существовало более важного, чем наслаждение этим напитком. Даже бабушка Надия замолкала, прикрыв веки, вдыхала в себя аромат, уносясь грезами в Сино-Тибетские горы.

Кофе Кара варила без сахара. Зато маленькая приземистая пиала была доверху наполнена апельсиновым рахат-лукумом. Глоток обжигающе горького кофе возбуждал все рецепторы организма, потом наступала очередь ледяной воды. Затем опять глоток кофе, с еще более насыщенным вкусом, и кусочек упругого сладкого лукума. И пусть весь мир подождет!

Картина блаженства вдруг взорвалась тысячей острых осколков. Яркие краски померкли, съежились и серым тусклым пеплом опали, смешавшись с чёрной обугленной землей, в которую лицом зарылся Клим. Тело болело, как будто его со всего маху швырнули о бетонную стену.

Кары не было. Воздуха не было. Сил подняться тоже не было.

Клим приоткрыл глаза. В голове мутилось, глаза незряче пытались сфокусироваться на приближающейся тёмной фигуре. Худое длинное туловище несло огромную лысую голову, которую венчали мощные, закрученные в спираль, рога. Могучий череп обтянут кожей землистого цвета, сквозь которую пробивались вытатуированные каббалистические символы. Лицо походило на сжатый листок пергамента с неживыми, белесого цвета глазами. За спиной у странного нереального существа развевались чёрные крылья с кожистыми перепонками. В руках, пальцы которых были унизаны старинными перстнями, посверкивала чёрная эбонитовая трость с серебряным набалдашником.

В голове Клима вдруг запульсировало: «Гаап. Могущественный Принц. Великий Губернатор».

— Я вижу, ты меня узнал, — Гаап немигающим взглядом сверху вниз смотрел на распластавшегося у его ног парня.

— Я… не знаю… тебя, — еле прошелестел Клим.

— Разве? А мне кажется, мы уже с тобой знакомы, — ухмыльнулся Гаап. — Не ты ли меня недавно пытался вызвать, чтобы я помог вам с Бдюнько выиграть выборы и пройти в Сборище? Ты был так усерден в своих заклинаниях.

Гаап явно потешался над Климом.

Парень, призвав всю свою волю, шатаясь, поднялся. Он что-то такое припоминал. Точно, однажды они с Бдюнько напились с горя и пытались при помощи карт Таро обратиться с просьбой к высшим силам. Утром из головы выветрились как алкоголь, так и воспоминания о кабалистике, которой они неумело занимались. И вот, к чему это привело.

Клим искоса поглядел на Гаапа и вдруг подумал: «Интересно, куда он прячет рога и крылья?..».

— Какой ты еще ребенок, — покачал головой Гаап. — Никуда я их не прячу. Просто вы, люди, в обычном своем состоянии лености ума не хотите видеть больше, чем вам демонстрируют. Сложности — не для вас.

Окинув презрительным взглядом молодого человека, Гаап отвернулся от него.

— Что… ты хочешь… — Клим с трудом выговаривал слова. В горле пересохло, он еще не отошел от шока.

— Всего ничего. Ты должен найти Кару.

— Зачем?

— Это тебя не касается.

Гаап устало закрыл глаза, поднял лицо к чёрному небу, наслаждаясь усиливающимся ветром, и задумчиво произнес:

— Почему ко мне обращается кто угодно, кроме тех, кто действительно интересен?

За его спиной копошился, пытаясь встать, Клим.

— Хорошо, что мать в тебе не нуждается. Ей и даром не нужна ваша поганая власть.

— Кара сама обладает такой властью, с которой мало что может сравниться в этой стране…

— Разве может быть что-то главнее Сборища?

— Молодой человек, Вы не знаете вкуса изысканного блюда под названием «власть». Там, куда Вы так стремитесь попасть, в эту вашу говорильню, — Гаап презрительно фыркнул, — настоящей власти нет. Там находятся такие же слуги, как и везде, — жадные, глупые, продажные. Они знают, что их век короток и стараются нахапать побольше. Глупые, они не подозревают, что как только вылетят из своего тёплого местечка, все, что они имели, превратится в пыль.

Гаап замолчал, посмотрел на Клима, приподнял трость и, слегка дотронувшись ею до плеча парня, продолжил.

— Вам кажется, что власть — это когда перед Вами заискивают, льстят, преклоняются, целуют землю, по которой идете. Вам кажется, что обладая властью, вам не откажет ни одна женщина. Вам кажется, что власть способна дать все сокровища мира. Именно к этому вы все так стремитесь. Но это не власть.

— А что же такое власть, по-твоему? — еле шевеля губами, промямлил Клим.

— Власть — это избранность у бога и абсолютная свобода действий.

— А как же любовь женщин? Разве это не признак власти? — шептал Клим.

— Если женщина с тобой только потому, что ты во власти, это не женщина — это шлюха. Как только власть у тебя закончится, закончится и ее любовь. Настоящее чувство — когда любят тебя самого, ценят душу. Любовью лечат, возвышают, возносят. Но… вам этого не понять. Вы не умеете ценить то, что получили от Него. — Гаап ткнул пальцем куда-то вверх. — Вам все равно, чем владеть — фианитом или бриллиантом.

— Ой, да ладно… — протянул Клим. Ему надоело слушать нравоучения. — Хочу кое о чем спросить.

— Валяй, — Гаап сложил длинные руки на груди, укрылся крыльями как плащом и сфокусировал свое внимание на собеседнике.

— Почему ты не пришел, когда я звал тебя? Ты же, оказывается, слышал! — Клим пристально смотрел на Гаапа.

— Извини за прямоту, мой юный друг, но… ни ты, ни Бдюнько мне были не интересны. В то время к моей помощи взывал такой экземпляр, что тысячи таких, как вы, не стоили и фаланги пальца моего просителя. Он не просто жаждет власти над людьми, он хочет, чтобы они его любили! Его! Сутенера и убийцу, вора и казнокрада, растлителя малолетних детей и мошенника высшей категории! — Гаап довольно хохотнул и продолжил. — Мне очень интересно, чем дело закончится.

— Разве ты не знаешь наверняка?.. — у Клима от удивления вытянулось лицо.

— Принципиально не хочу знать. Зачем заглядывать вперед, лишая себя удовольствия от процесса? Знания, как ты слышал, рождают скорбь, а в моем случае еще и скуку. — Гаап сильнее закутался в крылья-плащ, оставив трость с корчащим рожи императорским тамарином парить в воздухе.

— А кто он? Можешь сказать? — Клим насупился, настроение у него испортилось еще больше.

— Я не являюсь поверенным в делах этого пройдохи, а потому не обязан хранить его секреты. — Гаап ловко перехватил трость посередине и ткнул ею будто шпагой в пространство позади себя. — Любуйся.

В тот же миг Клим очнулся в задрипанном баре, где нашел его Человек в чёрном плаще. На стене висела огромная плазменная панель. Парень мог поклясться, что когда пришел в бар, её не было.

На экране появилась сбитная, будто каучуковая фигура Влада Бешеного, — нового персонажа на политической арене Маленькой Страны. Сегодня этот олигарх и политик, владелец банков и тв-каналов, шоумен и бизнесмен в одном флаконе был самой популярной личностью во всей республике. Никто не знал, откуда он появился и почему так дерзко себя ведет. Гражданам страны вдруг пришлось мириться с выкрутасами Бешеного, как если бы им всем одновременно попали камешки в ботинки — неприятно, мешает, но сразу не избавишься. Глупости Бешеного лились, как говорится, из каждого утюга. Он обещал раздать землю крестьянам, фабрики рабочим, больных вылечить, умерших оживить, одиноких обеспечить половинками, а интеллигентам подарить книжки собственного сочинения.

В студии кроме него находилась телеведущая — возрастная дама с мясистым длинным носом, нависающим над верхней губой, и явной косизной глаз, которую она пыталась скрыть под длинной рыжей челкой. Безвкусно одетая, с чёрным чокером на шее и дешёвой бижутерией на руках, она была образцом того, как нельзя появляться не только в кадре, но и за ним.

Теледива подобострастно пожирала глазами Бешеного, поддакивала, кивала, задавала присланные PR-менеджером вопросы. В общем, честно отрабатывая сто евро, заблаговременно ей врученные. Нельзя сказать, что телеведущая совсем не разбиралась в политических нюансах, однако за благодарность в конверте готова была закрыть глаза на любую ахинею, которую нёс её студийный гость.

Смотреть на это было нестерпимо, слушать стыдно. Обхватив голову руками и уставясь в пространство перед собой, Клим застонал:

— Выключи это дерьмо. Тошнит…

Картинка погасла. Гаап молча наблюдал, как на скулах парня перекатываются желваки. Вдруг Клим, широко размахнувшись, со всей силы грохнул кулаком по столу.

— Да какого чёрта я должен молчать?!

Гаап приподнял бровь. Клим все больше закипал.

— Может, я тупой, не вижу логики, тогда объясни мне одну вещь.

На лице Гаапа появилось выражение крайней заинтересованности.

— Вот ты отказал нам с Бдюнько в помощи. По-твоему, мы личиком не вышли. Ладно. А остальные? В Сборище же лиц человеческих не осталось! На кого ни глянь, то рыло кабана увидишь, то лисью морду, а то и вовсе рептилию. И повадки те же! У вас там что, фэйсконтроль? Запрет на человеческие лица?

Клима трясло.

— Можно подумать, твой Бдюнько похож на человека! — громко рассмеялся Гаап. — Тоже мне, идеал политика и руководителя! Одна фамилия чего стоит! И чего ты в него так вцепился?..

Клим молчал. Гаап продолжил.

— Эх, Климушка, я тебе больше скажу. Тот, кому я оказываю в данный момент покровительство, не только не похож на человека, он даже и на животных с рептилиями не похож. Он — почти точная копия моего босса. И даже рога растут так же. Только почему-то многие думают, что это у него прическа такая. Слепые, я ж говорю.

— Зачем он тебе нужен? Что будет делать со своей властью?

— Как это что? Мне служить! А заодно очистит эту территорию. Хорошая у вас земля, плодородная. Воздух чистый. Виноградники красивые. Вино вкусное. Вот только люди глупы, трусливы и невежественны… Не заслуживают они такой прекрасной страны.

Разумеется, Гаап не открыл истинную причину заинтересованности в своем протеже. Никто не должен был знать, что Влад Бешеный, так же как и Кармен Ярош, является всего лишь отмычкой в новый мир, который всецело будет принадлежать Могущественному Принцу, Великому Губернатору Гаапу. Не важно, кто из них быстрее найдет печать царя Соломона. Главное, что при помощи этой святыни Гаап сможет начать борьбу за главный приз — престол преисподней.

Гаап встал, расправил чёрный плащ с рисунком, похожим на перепонки летучей мыши, взял трость в руки и скомандовал:

— Довольно разговоров, Клим. Собирайся. Нам пора.

— Куда? — обреченно спросил молодой человек, чувствуя, как воля скукоживается, сворачивается в клубочек и закатывается куда-то очень далеко.

— В гроб, Клим, в обычный гроб. Тебе в нем придется провести ровно столько времени, сколько понадобится Каре тебя найти и спасти. Иначе никак.

Клим встал и сделал шаг на негнущихся ногах. Пошатнулся, чуть не упал. Гаап выставил трость и будто пришпилил парня, чтобы тот держался прямо. Со стороны могло показаться, что старый друг помогает молодому товарищу, слегка перебравшему в выпивке, пройти на свежий воздух, проветриться.

Глава 6

Клим дёрнулся, катапультируясь из сна. Жажда мучила нещадно. Голова трещала. Как же можно было отключиться? Хотя это как раз и неудивительно. Углекислый газ расслаблял, усыплял, медленно вводил в кому. Хорошо ещё, что очнулся. Клим рефлекторно попытался подняться и со всего размаху влепился головой в шёлковое нутро крышки гроба.

Чертыхнулся. Вернулся в исходное. Пытался медитировать, чтобы успокоиться и восстановить дыхание. Получилось: уже через минуту дышал как мышь. Мысль заработала. Он что, так и будет лежать в этой яме? Какой-то урод его опоил, одел в деревянный костюм и закопал, а он, сложив ручонки, смиренно лежит и ждёт смерти? Нет, надо что-то предпринимать! Трудно понять, сколько он уже пролежал в гробу. Но если клонит в сон, то кислорода осталось очень мало.

Интересно, а что именно его вырвало из забытья? Ему что-то снилось, кажется, он просил маму о помощи. Да, точно. Клим вспомнил картину, которая мощным потоком энергии вырвала его из беспамятства. Кара стояла на краю глубокой пропасти и тянула к нему руки. Он же, как сухой пожухлый лист, медленно парил, цепляясь взглядом за мать, и молил о спасении. «Боже, — взмолился Клим, — прошу тебя, помоги мне отсюда выбраться. Я хочу увидеть маму». Это желание было настолько острым, что глаза защипало от слёз. Как глупо они расстались, как долго не виделись.

И тут Клим вспомнил про Гаапа. Какой же он идиот! Разумеется, теперь этот вурдалак будет преследовать Кару, заставляя её идти против своей воли и ради жизни сына исполнять приказы. Эта мысль настолько возмутила парня, что он сжал кулаки и изо всей силы треснул в крышку гроба. Что-то хрустнуло, зашуршало. Клим ощупал прохладную ткань, пальцем расковырял отверстие, из которого на него тонкой струйкой осыпалась земля. Гроб дал трещину.

Всплеск ликования придал сил. Клим кое-что помнил из уроков выживания. Расстегнул ремень, осторожно высвободил из штанов полы рубашки, кое-как приладил её на голове, чтобы земля не закупорила рот и нос. Новые удары крушили хрупкую фанеру дешёвого гроба в щепки. Окровавленные пальцы выдирали клочьями мёртвое могильное нутро, освобождая путь почве. С каждым рывком отверстие становилось всё шире, отвоевывая свободу движения рукам.

Хватая жменями влажную рыхлую землю, Клим втягивал её в гроб, кидал в ноги и трамбовал. Мучение длилось целую вечность, но это было хоть какое-то действие! Наконец, земли было столько, что свободными остались только голова, плечи и руки. Он лежал с поджатыми ногами, на спине и готовился все силы вложить в один-единственный рывок. Рывок к жизни.

Клим замер, сосредоточился и, работая телом, как тараном, начал выдавливаться из земли, сдирая кожу. Каждый миллиметр давался с огромным трудом, болью и страхом, что не получится, не хватит сил и упорства. Пару раз сознание оставляло его, но паника была начеку и, впрыснув адреналин в кровь, заставляла очнуться.

Сколько времени прошло, Клим не представлял, но вдруг голова, по-прежнему укутанная рубашкой, ощутила прохладу ночи. Неужели свобода? Клим еще раз поднатужился и продвинулся на несколько сантиметров вверх. Помогая себе плечами, руками, извиваясь, как змей, Клим наконец-то наполовину выбрался из могильного плена и распластался на земле. Содрав грязную рубашку с головы, он смотрел в ночное небо, на мерцающие звезды, вдыхал полной грудью холодный влажный воздух и не мог поверить своему счастью. Он — живой. Живой! Слёзы лились по грязному лицу, и не было в этот момент человека счастливее, чем Клим. Он ревел, скулил, орал, хохотал, сжимая комья земли скрюченными пальцами. Наконец, кое-как успокоившись, Клим затих, и, устало закрыв глаза, уткнулся лицом в землю.

Глава 7

Непроницаемая зловещая тьма плотным кольцом сковывала движения, вгоняла в ступор и не давала идти вперед. Ледяной ветер, разогнав туман, яростно хлестал деревья. Где-то вдалеке жалобно скулил железный фонарь, оплакивая свою потухшую душу.

Кара сжалась и, уворачиваясь от очередного порыва злого ветра, заметила, что возле порога что-то лежит. Она была абсолютно уверена, что ещё несколько минут назад ничего не было. С трудом захлопнув неподдающуюся дверь, Кара подняла чернильного цвета конверт, на котором каллиграфическим почерком было выведено: «Мадам Кармен Ярош». Надо же, кто-то знал её тайное место жительства.

Накатило раздражение. Она разорвала плотную бумагу конверта и прочла послание: «Глубокоуважаемая госпожа Кармен Ярош! Почту за честь отужинать с Вами сегодня, в 21.00, в ресторане „Ilusión“. P.S. Не советую отказываться. Между аперитивом и десертом нам необходимо решить дальнейшую судьбу Вашего сына. С уважением, Могущественный Принц, Великий Губернатор Гаап».

Кара нервно сжала листок. Странные у кого-то шутки. Упоминание о сыне заставило запаниковать. Она терпеть не могла, когда её используют втемную. Сторонилась людей, которые давали понять, что знают о ней больше, чем она о них. Кара почувствовала себя заложницей. Однако делать нечего. Надо собраться и встретиться с автором письма. Кто это вообще такой?..

Взлетев на второй этаж, Кара быстро переоделась. Классический чёрный брючный костюм, белоснежная блузка, туфли на плоском ходу, гриву чёрных волос — в хвост. Все, готова. Она и предположить не могла, что вечер проведет в самом роскошном ресторане мира. Но помпезность места встречи Кару ничуть не смущала. Кто-то хотел произвести на неё впечатление, заставить чувствовать себя не в своей тарелке, воспользоваться замешательством. Кто-то, кто очень плохо её знал. Зачем?

Звонок прервал размышления Кары. Стремительно спустившись вниз, она открыла дверь и очутилась лицом к лицу с человеком без возраста, особых примет, голоса, но в лиловом костюме. Лицо этого странного человека было настолько незапоминающимся, что казалось стёртым, выцветшим, застиранным. Элегантно поклонившись, он молча предложил ей руку и повел к автомобилю.

Как только Кара уселась в мягкие кожаные сиденья роллс-ройса, ее потянуло в сон. В каком-то оцепенении она доехала до аэродрома, пересела в частный самолет, долетела до места встречи без приключений. Как ни странно, никто её не досматривал, паспорт не требовал, личность не сверял. В назначенное время «лиловый человек» подвел Кару к дверям ресторана, посетить который мечтали все, кто хоть раз о нём слышал.

Двери открылись и Кара очутилась в светлом, с яркими пятнами картин, помещении. Её встречала невероятной красоты женщина. Иссиня-чёрные густые волосы были собраны в замысловатую высокую прическу, открывая изящную линию шеи. Тонкая, похожая на паутину ткань переливающегося всеми цветами платья, скользила по сочному телу, подчеркивая его роскошные изгибы. Женщина приветливо улыбнулась и жестом пригласила Кару следовать за ней. Двигаясь абсолютно бесшумно, она привела гостью в отдельный зал, на пороге которого та застыла.

Если бы Кара принимала какие-то психотропные средства, то можно было бы логически объяснить увиденное. Но она не пила и не ела ничего в дороге. Поэтому то, что открылось её взору, понять было совершенно невозможно.

Сделав первый шаг, Кара увидела, как пол под ногами превращается в водную поверхность, в которой плавают причудливые рыбы, переплетаются разноцветные водоросли, распускаются удивительной красоты цветы. Она присела, чтобы лучше рассмотреть подводный мир и вдруг к ней, вильнув хвостом, подплыла огромная рыба, за ней еще одна, и еще… Целая стая живого серебра замерла возле её ног, чего-то ожидая.

Кара встала, оглянулась вокруг и медленно пошла дальше. По мере её движения, пространство вокруг оживало. Из маленьких росточков вырастали огромные деревья, лианы извивались вокруг стволов, заключая их в свой плен, в густой листве пели неведомые птицы, без умолку трещали обезьяны. Воздух вибрировал, насыщая лёгкие кислородом, от которого слегка кружилась голова.

Вдруг из чащи выскочил бенгальский тигр. Кара даже не успела испугаться. Стояла пораженная и наблюдала, как хищник медленно подкрадывается, давая себя рассмотреть. Он приблизился так близко, что женщина отчетливо видела его желтые сосредоточенные глаза, даже захотела протянуть руку и погладить жёсткую полосатую шерсть, но не посмела.

Внезапно великолепие картины первозданной природы вздрогнуло и поплыло. Проступили очертания стен, стола, кресел. Пространство наполнилось фиолетово-сиреневым светом с нежно-розовыми бликами. Каре показалось, что она сама часть этого удивительного мира, маленькая капелька лилового океана.

Неожиданно подкосились ноги и женщина с облегчением присела на край кресла, расположенного рядом со столом — длинным, белым, неуютным. Как странно видеть такой скучный предмет в цветовом изобилии зала. Сиреневый туман вихрями то клубился, то постепенно рассеивался, предоставив место водной лазури, в которой медленно и величаво плавали акулы. Боже мой, как в это можно поверить? Ты сидишь за обеденным столом, а на тебя плывет огромная морская туша…

Звук мужского голоса вывел Кару из оцепенения.

— Не страшно?

Она вздрогнула от неожиданности и повернулась. Слегка опираясь на трость, не торопясь, к ней приближался роскошный седовласый мужчина довольно высокого роста, плотного, но не тяжеловесного телосложения. Таких Кара называла «породистыми». Безупречный итальянский костюм из мохеровой шерсти цвета чернёного серебра сидел идеально. Вместо обычного галстука на шее причудливо цвел яркий шёлковый платок.

Каре стало на секунду неловко за свой обыденный вид. Но мужчине, казалось, и дела не было до её наряда. Он подошел к Каре, чуть поклонился в знак приветствия, протянул руку и представился: «Могущественный Принц, Великий Губернатор Гаап». Кара успела заметить, что у визави разные глаза, один зеленый, другой — голубой. На мгновение смутившись, Кара ответила: «Кармен Ярош», но пожимать протянутую руку не стала.

Мужчина усмехнулся уголком рта, аккуратно повесил трость на кресло и с видимым удовольствием уселся за стол.

— Дорогая Кармен, я признателен за то, что Вы согласились сегодня разделить со мной этот ужин. Поверьте, здесь нас накормят по высшему разряду. Вы спросите меня, а нельзя ли было встретиться ближе к дому, просто поговорить, сидя на лавочке? Сразу скажу: нет, нельзя. Я, признаюсь, очень люблю жизнь и коллекционирую все красивое и уникальное, к чему Вы, безусловно, имеете прямое отношение.

— Мистер Гаап…, — начала Кара.

— Секундочку! — Безапелляционно твердый голос прервал ее, но спустя мгновение мягко и вкрадчиво продолжил. — Мы должны все делать по правилам. Правило первое: выбрать такой аперитив, чтобы он дал нам возможность безупречно начать беседу.

Гаап чуть приподнял указательный палец, и тут же рядом материализовалась та самая красавица, которая встречала Кару. Отстраненно посмотрев на неё, он сделал заказ: Dios Baco Oloroso Jerez. Девушка кивнула и исчезла.

— Мы начнем с изумительного напитка — хереса цвета старого золота. Я уверен, что Вы сумеете оценить богатый аромат этого напитка, почувствовать тонкие нотки осенней листвы, сухофруктов и благородного дерева. Чтобы сегодня мы с Вами смогли насладиться этим вином, в Андалусии восемнадцать лет назад вырастили виноград сорта Паломино, чистейший сок из которого выдерживали в дубовых бочках специально для нашей встречи. Впечатляет?

Гаап явно наслаждался. Кармен пожала плечами.

— Честно говоря, я не большой поклонник хереса.

— О, дорогая моя Кармен, никогда никому не говорите это, так как Вас сочтут невеждой с дурным вкусом. Херес — король вин. Только, конечно, херес настоящий, а не то, что продается на розлив.

Официантка бесшумно налила в высокие бокалы напиток.

Гаап поднял свой бокал, торжественно произнес «За знакомство!» и с удовольствием сделал глоток, покатал его во рту, пробуя, и только потом проглотил. Кара едва пригубила.

— Вам не нравится? — Гаап, казалось, ужасно расстроился.

— Вкусно, не беспокойтесь, пожалуйста. Мы же собрались для того, чтобы…

— Нет! Так не пойдет! — горячечно перебил Гаап. Лицо его налилось кровью, он выглядел сильно раздосадованным. — Что значит «вкуснонебеспокойтесь»? Вам не понравилось? Тогда, — он обернулся к девушке, которая ждала дальнейших указаний, — принесите нам Gonzalez Byass, Del Duque Amontillado.

Гаап в упор посмотрел на свою гостью.

— Пока Вы не испытаете блаженство от напитка, предлагаемого мной, никакого разговора не будет, — отрезал он и замолк.

Молчание длилось до того момента, пока бокалы вновь не были наполнены вином. Казалось, в них плескалось золото самого солнца!

Кара взяла свой фужер и пригубила нектар. О, такого вкуса она еще не знала. Смешались, дополняя друг друга, нотки цитрусовых и миндаля, специй и сухофруктов, кленового сиропа и дерева. Кара закрыла глаза в наслаждении и не заметила, как выпила весь бокал. Очнулась она от аплодисментов Гаапа.

— Браво, Кармен! Вот теперь я доволен! Вы действительно очень тонкий ценитель вина.

— Благодарю за столь щедрые комплименты, но они не по адресу. Я не знаю толк в вине. Я понимаю только вкусно оно или нет.

Гаап внимательно посмотрел на свою собеседницу и кивнул. В этот миг лиловое сияние погасло, зал погрузился во тьму и наполнился резкой какофонией звуков. Было такое ощущение, что музыканты огромного оркестра настраивают свои инструменты. Пространство ожило, задрожало. Кара кожей ощущала, как вокруг неё что-то движется, улавливала чуть ощутимое тепло чужих тел.

Миг спустя в зале все замерло, как перед бурей, а затем полилась завораживающая музыка. На секунду вспыхнул яркий свет, тут же сменившийся кромешном темнотой. Еще миг, — и по периметру зала зажглись факелы, даря пространству тревожное сияние.

Официанты, выстроившись в безукоризненный клин, бесшумными тенями двигались по направлению к столу, неся над головами огромное серебряное блюдо. Каждое прикосновение их ступней к полу вызывало короткие всполохи пламени. Как только блюдо было установлено перед гостями, на долю секунды языки оранжево-алого пламени лизнули тяжелые серебряные бока и исчезли.

Кара никогда не видела такого столового прибора. Многоуровневое блюдо было похоже на ладью и занимало почти весь стол. В толстом дне медленно таял колотый лед, придающий изысканным деликатесам нужную температуру. Лед упирался в серебряную пластину, наполненную осетровой икрой. На следующем уровне установлены восемь дисков, на каждом из них в огромных разноцветных листьях брассики шевелилась… закуска.

Кара не могла отвести взгляд от невозможно красивой и одновременно отталкивающей картины. Глазами, полными ужаса, она посмотрела на Гаапа. Тот довольно потирал руки, готовый приступить к трапезе.

— Ну, что же Вы, Кармен? Что с Вашим лицом? Любой на Вашем месте был бы в восторге от этой закусочной тарелки. — Гаап широко улыбался. — Позвольте, я введу в курс дела, что перед Вами находится.

Кармен молчала, борясь с приступами подступающей дурноты.

— Итак. — Гаап лезвием длинного серебряного прибора ткнул в первый диск, на котором из лиловой головки брассики выглядывали, шевелясь, чьи-то усики. — Одори Эби, что в переводе означает «танцующие креветки». Это разновидность сашими. Готовится из мальков креветки. Хитрость данного блюда — в молниеносном приготовлении. При подаче у креветок должны шевелиться усики и лапки. Креветки нужно есть живыми, в этом весь смысл. Нужно ли говорить, что это блюдо может приготовить только в высшей степени профессиональный повар?

Кармен пригубила из фужера холодную воду с лимоном.

Гаап продолжал.

— Посмотрите, Кармен, рядом с Вами — нежный, воздушный салат Нома с легким вкусом лемонграсса. Знаете, кого надо благодарить за этот удивительный смак? Муравьев! Идея поваров из Копенгагена гениальна, не правда ли? Они охлаждают несколько десятков этих милых насекомых, чтобы те не разбегались по тарелке, высаживают примороженный десант на ложку натурального йогурта и — вуаля! Салат готов. Попробуете?

Кара яростно замотала головой и сделала еще один большой глоток воды.

— Ну и правильно, здесь много всего, поэтому можно полакомиться чем-то более сытным.

Гаап плотоядно рассматривал диски с закусками.

— Ммм… Так, что же Вам предложить? Устрицы? Нет, это вкусно, но банально. Омары? Саннакчи? Честно говоря, не советую. Если извивающиеся щупальца осьминога жевать недостаточно активно, то он не применит присосаться к горлу. Оно нам надо?

Гаап подмигнул еле живой Каре и продолжил.

— Как Вы относитесь к сырам? Советую попробовать Касу Марцу. Этот сыр настолько сентиментальный, что плачет, пока его едят, — Гаап коротко хохотнул собственной шутке. — Приготовленный из овечьего сыра, он выдерживается до определенной стадии гниения, чему способствуют личинки сырной мухи. Эти червячки — большие труженики, они смягчают сыр, одновременно выделяя жидкость, — lagrima, да-да, те самые слёзы. Гурманы предпочитают наслаждаться сыром с личинками. Но в этом случае надо быть очень внимательными и беречь глаза: личинки способны выпрыгнуть из сыра и повредить зрение. Хоть кусочек попробуйте, Кармен! — Голос Гаапа был просящий, жалостливый, но глаза сияли огнем победителя. И он продолжил свою изощренную пытку.

— Я так и не понял, как Вы относитесь к сашими? Здесь представлены прекрасные образцы, — кроме креветки, еще есть из лягушки и рыбы. Правда, пока Вы будете наслаждаться этими деликатесами, придется смотреть на их бьющиеся сердца.

— Зачем? — выдавила из себя Кара. Она была иссиня-бледная и с ужасом смотрела на пищу гурманов.

— Я думаю, так шеф-повар демонстрирует свежесть продуктов, из которых он готовит. Ну и эффект от подаваемого блюда тоже немаловажен. Например, когда готовится икизукури, рыбу из аквариума гурман выбирает сам. Шеф-повар её разделывает и сразу подает к столу. Но… не убивает. Просто вырезает из неё лакомые кусочки и раскладывает их таким образом, чтобы было видно, как у рыбы продолжает биться сердце и открываться рот. Зрелище не для слабонервных, но некоторым нравится.

— Это же варварство, безумие какое-то! — Кару трясло. Она резко отбросила приборы и встала, намереваясь уйти.

— Кармен, дорогая, не стоит так нервничать. Я уверен, что мы скоро придем к консенсусу. Обещаю, больше я не буду докучать Вам рассказами о блюдах. Только если Вы сами этого захотите.

Гаап говорил одновременно мягко, вкрадчиво, но властно. Кара нехотя повиновалась.

— Благодарю Вас. Итак, осталось еще одно блюдо. И я почти уверен, что Вам оно придётся по душе.

Гаап выразительно указал глазами на диск с игольчатыми полусферами, в которых цвели оранжевые язычки.

— Это морской еж, вернее, его икра. Изысканное блюдо, с которым редко что может сравниться. Попробуйте.

Кара сдалась. Наклонив голову, она безучастно наблюдала, как официант сервировал её тарелку колючими панцирями с нежным разноцветным содержимым. В пузатой пиале в тёмном соусе плавали маленькие яичные желтки, похожие на звёзды в ночном небе.

Взяв серебряную ложечку, Кара зачерпнула из панциря икру и поднесла ко рту. Тот вкус, который она почувствовала, ни с чем не мог сравниться. Икра была настолько нежна и ароматна, что напоминала мякоть спелого тропического фрукта. Не успела Кара опомниться, как на её тарелке не осталось ни одного панциря с икрой.

Гаап радостно захлопал в ладоши.

— Браво, Кармен! — Потом хитро бросил на свою гостью взгляд и произнес: — Как хорошо, что колючки на морском еже перестали шевелиться к тому моменту, как Вы решили угоститься его икрой.

У Кары побагровело лицо. Она уже открыла рот, чтобы выкрикнуть что-то резкое, но вдруг почувствовала, что по телу пробегают приятные лёгкие волны какой-то странной экзальтации. Настроение с каждой минутой улучшалось. Ей стало легко и весело, более того, она чувствовала себя счастливой! Глаза заблестели, от лица отхлынул багрец, оставив после себя лёгкий румянец. Гаап с улыбкой наблюдал за этими превращениями.

— Теперь Вы знаете, почему гурманы готовы многое отдать за то, чтобы полакомиться икрой морского ежа. Она не только изысканна, вкусна, но еще и резко поднимает уровень серотонина, благодаря которому мы чувствуем себя счастливыми.

Кара довольно улыбнулась и спросила.

— Скажите, Гаап, почему Вы ничего не сказали о чёрной икре? Не предложили то, от чего бы я вряд ли отказалась?

Гаап на мгновенье задумался, а потом тихо ответил:

— Её слишком много на этом блюде. А изобилие не может привлечь моё внимание. Только уникальность, только штучный товар имеет смысл в этом мире. По крайней мере, для меня.

Кара слушала и одновременно испытывала странное чувство: как будто она была здесь, в ресторане, но вместе с тем ещё в сотне мест. Осознание того, что и где в данный момент происходит, накрыло её полностью. Очнулась Кара от густых манких звуков виолончели, оповещающих о подаче следующего блюда.

Сверху бесшумно спускался стеклянный кокон внушительных размеров. Когда он поравнялся с глазами Кары, она увидела… свой собственный дом, филигранно выполненный из разноцветных кусочков овощей. Женщина не могла оторвать взгляд от представшей перед ней картины. Дом был только наполовину прикрыт съедобной зеленью, открывая напоказ внутреннее убранство. Вот спальня Кары, кровать, на которой она мечется в кошмарном сне. А вот её кабинет, где она пытается работать над новым романом, а потом слушает Рахманинова. Конверт с письмом на полу. Даже Яра, любимая преданная Яра, была в этой картине пищевым элементом. Дом как будто был весь на ладони, все, что пережила в эти последние часы Кара, было чертовски гениально изображено. Картина завораживала. Но есть это блюдо Кара не могла.

Гаап не отводил от женщины цепкого взгляда. Он подался вперед, впитывая все переживания, которые были написаны у его спутницы на лице.

— Вы хотите узнать, как это возможно? — Гаап тоненько улыбался, приподняв бровь.

Кара молчала.

— Очень хотелось сделать сюрприз, дорогая Кармен. — Вижу, что Вы находитесь под впечатлением. И это самая высшая похвала шеф-повару.

Кара посмотрела на Гаапа, а потом перевела взгляд на блюдо, которое точно в таком же прозрачном коконе висело перед его лицом.

Однако картина, над которой трудился неведомый шеф-повар, была иной. В слое чёрного дикого риса, который изображал, судя по всему почву, выделялись крупные белые зерна бразильского ореха, обточенного под форму креста. Их было так много, что не оставалось никаких сомнений: повар инсталлировал… кладбище. Между импровизированными могилами «росли» елки в виде конусов капусты романеско разной величины. Одна «могила» выделялась среди других. Надгробная плита была инкрустирована пищевым золотом, под ней просматривался гроб из кивано. А в нем… Клим.

Сердце ухнуло вниз. Ужас сковал тело, зубы отбивали дробь, она не могла вымолвить ни слова. Но когда Гаап потянулся к блюду, чтобы его попробовать, Кара вскрикнула:

— Стойте! Не смейте есть!

Гаап озадаченно уставился на неё:

— Кармен, что случилось?

Гаап внимательно посмотрел на свое блюдо, потом — на Кару. Она взяла нож в намерении показать то, что её возмутило, но, присмотревшись к блюду, поняла, что даже близко того, что ей почудилось, в коконе нет. «Я схожу с ума», — эта мысль не давала покоя.

— Дорогая моя гостья, вижу, что шеф-повар — мой старинный друг — немного перестарался со своими сюрпризами. Вы напуганы и отказываетесь попробовать то, над чем он колдовал во время Вашего полета. Ему будет очень обидно, если Вы не попробуете кусочек своей жизни на вкус. Разве это не забавно, узнать, из какого сора… ох, простите, из каких ингредиентов она состоит?

Гаап явно наслаждался произведенным эффектом и растерянностью Кары. Дирижируя ложечкой, он направлял её поочередно то на дикий рис, то на бразильский орех, то на романеско, то на кивано, будто не решаясь, с чего начать трапезу. Кара напряжённо наблюдала, чем закончатся его манипуляции. Наконец, Гаап отложил ложечку в сторону и обратился к официантке, которая казалась частью кресла, в котором он сидел.

— Передайте шеф-повару, что сегодня он превзошел сам себя.

Девушка вежливо кивнула и уплыла, восторженно унося на себе внимательный взгляд Гаапа. В следующий миг всё погрузилось в непроглядную тьму. Нарастал таинственный, непостижимый, сверхъестественный звук, — это ханги в дуэте с тамтамами добивались благосклонности космической бездны. Барабанные перепонки готовы были взорваться. Но вдруг всё стихло.

В абсолютной тишине забрезжил нежно-голубой свет. Казалось, само небо опустилось Каре на плечи. Перистые облака, до которых можно было дотронуться рукой, проплывали над столом. За спинками кресел раскинулись холмы, на которых паслись стада коров, носились жеребята, мирно объедали зелёные сочные листья кустарников козы. Озеро сверкало бликами и отражало облака. Рыбы плескались у самого берега, но никто не охотился на них. Птицы счастливо пели.

Кара была настолько заворожена увиденным, что не заметила, как на столе появилось следующее блюдо. Огромное ласточкино гнездо, наполненное только что вылупившимися птенцами. Над столом носились встревоженные пернатые родители. Они кричали и бились о невидимую преграду, а птенцы, задрав головки, пронзительно пищали. Желторотые, голодные, жалкие до боли в сердце, они тянулись клювиками к родителям, надеясь утолить голод.

— Ну, что же Вы, дорогая Кармен? — Гаап будто только что проснулся, энергия била ключом. — И это блюдо не нравится? Или Вы не знаете, кому отдать предпочтение? Берите вилку и быстрее начинайте трапезу! Уверяю, этот вкус Вы никогда не забудете.

Кара, будто в забытьи, ледяными руками взяла приборы со стола. «В конце концов, — уговаривала она себя, — это всего лишь оптический обман зрения. Все вокруг иллюзия». Но как только потянулась к гнезду, птенцы развернули свои головки в её сторону и так жалобно запищали, что слезы выступили на глаза. Нет, это было невозможно. Сколько можно издеваться над ней? Что это за изуверский ужин, на котором она не может ничего съесть? Голод давал о себе знать. Хотя бы картошку жареную с помидором соленым, что ли…

Как только Кара подумала об этом, свет в комнате погас, а когда зажегся вновь, женщина лишилась дара речи. Она сидела на своей кухне перед столом, на котором в сковороде дымилась хорошо прожаренная картошка. Рядом в запотевшей банке в прозрачном рассоле плавали красные сочные помидоры. Нежно-розовое сало замороженными горбиками настрогано на деревянной доске, ломтики черного хлеба, чашка с квасом. Картошка источала такой дивный аромат, что Кара тут же схватилась за вилку и накинулась на еду, не обращая внимания на явное веселье Гаапа.

— Теперь Вы хоть насытитесь, дорогая. Все-таки, смог шеф-повар в итоге Вам угодить. Хотя, ради этого блюда не стоило так далеко лететь от дома.

— Не стоило, это точно. — Кара впилась в соленый помидор, и струйка божественного рассола потекла по подбородку.

— Но, уважаемая Кармен, в противном случае я бы не смог разделить с Вами этот чудесный ужин.

Кара удивленно на него посмотрела.

— Вы бы меня на порог не пустили. А так мы вдвоем на чудесном маленьком острове. Не знаю, как Вам, но лично мне нравится, что здесь иногда просыпается вулкан и разгоняет туристов. Согласитесь, созерцать вулканические скалы, леса и виноградники на фоне Атлантики ни с чем не сравнимое удовольствие, — подытожил, улыбаясь, Гаап.

В это время декорации, а, может, и галлюцинации, сменились. В воздухе разнесся знакомый аромат, и возникла картина, на которой Кара с Климом готовились пить утренний кофе. Кара медленно водила даллой по жаровне с песком, дожидаясь, когда третий раз поднимется шапка кофейной гущи. Клим с благоговением и любовью наблюдал за матерью. Кара никогда не замечала, с каким выражением лица смотрит на неё сын. Сейчас же не могла оторвать от него глаз. Любовь, гордость, уважение и что-то еще, взрослое, мужское. «Как же я по тебе соскучилась, сын»…

Кара пристально посмотрела на Гаапа и отчетливо произнесла:

— Если вечер развлечений закончен, то давайте приступим к разговору, который нас обоих интересует в большей степени, чем кулинарные иллюзии.

Гаап, слегка кивнул и приподнял над столом трость.

— Насколько я понимаю, от десерта Вы отказываетесь? — Не то спросил, не то подытожил Гаап. — Как жаль…

— Не стоит жалеть. Тем более, что-то мне подсказывает, что десерт в этом ресторане мне также не пришлось бы попробовать. Что у вас там с шеф-поваром было припасено, чтобы окончательно меня добить? Мороженое в черепе младенца? — Кара резко поднялась из-за стола.

Гаап выглядел смущенно, но только на первый взгляд. Он наслаждался всем, что происходило. Встав из-за стола, он торжественно произнес: «Damnant quod non intellegunt» (Осуждают то, чего не понимают — лат.) и добавил, обращаясь к Каре:

— Предлагаю сменить обстановку.

Покидали Ilusion в полном молчании.

На свежем воздухе Кара сбросила оцепенение и приободрилась. Конечно, ресторан её поразил. Она знала, что ещё долго не сможет забыть демонстрации могущества современных технологий, которые её «считали», как музыкант с листа читает ноты. Было над чем задуматься. Она, разумеется, слышала, что использование поисковых систем ведет к сбору информации о пользователе, но даже представить не могла, насколько всё серьезно. Её как будто вывернули наизнанку, залезли в самое сокровенное, — душу, голову, чувства, эмоции. Она даже не предполагала, что такое возможно.

Кара медленно шла по осенней роще, дыша туманами. Листья шуршали под ногами. Как любила она вот такую осень… Видно, её опять «считали», пытаются расположить. От мысли о простейших манипуляциях Каре стало грустно и одиноко.

Рядом вышагивал Гаап. Трость надменно шествовала рядом и была похожа на живое существо, имеющее не только эбонитовую плоть, но и душу. Так что же надо от неё хозяину этой трости? Гаап как будто ждал именно этого вопроса, который Кара не задала вслух, но он всё равно услышал.

— Дорогая Кармен, во-первых, благодарю Вас за то, что согласились отужинать со мной. Честно говоря, давно мечтал с Вами познакомиться. Вы слишком отличаетесь от всех, кого я знаю.

Кара молча вскинула брови.

— Во-вторых, — с нажимом продолжал Гаап, прошу прощения за действия, которые я вынужден был предпринять, чтобы наша встреча не только состоялась, но и прошла с максимальным коэффициентом полезного действия. Чтобы достичь своей цели, не тратя время на убеждения, я должен был временно изолировать Вашего сына. Согласитесь, этот аргумент способствует быстрому принятию решения.

— Где Клим? — Кара остановилась и пристально посмотрела в гаапово разноглазие.

— В могиле. Да не волнуйтесь так! — Гаап поддержал Кару, видя, как она пошатнулась и чуть не рухнула на землю. — С ним пока все в порядке. Это вынужденная мера, направленная на скорость Вашей реакции.

На смену слабости вдруг пришла ярость. Кара вырвала руку, которую Гаап продолжал сжимать, и рявкнула:

— Что Вам надо?!

Гаап насупился, отступил и сдержанно произнес:

— Прежде, чем я отвечу на вопрос, я объясню, почему мой выбор пал именно на Вас. Не считайте мои слова обычной любезностью, но Вы человек в высшей степени уникальный. В Вас сосредоточилось могущество рода. Более того, Вы умудрились сохранить гармонию души, интуитивно делая правильный выбор. Удивительно! Вы за всю свою жизнь не совершили ни одного неверного шага. Вам не за что каяться!