Бесплатный фрагмент - Сюжеты в ожидании постановки

Анатолий Зусман

Встреча в городке Андай

(монопьеса)

(Звучит испанская мелодия «Морские мотивы»… Через минуту звук понижается, говорит Франсиско Франко).

Вдохните этот воздух! Да-да, это тот самый воздух, его принесли на прекрасные испанские земли солёные ветра Атлантического океана.

(Музыка усиливается и продолжается ещё 40 секунд).

Кастилия… Андалусия… Севилья… Ласковое средиземноморское солнце и немного терпкий солоноватый ветерок уносят меня вдаль веков. История приоткрывает завесу, спрятанную спрессованным временем.

Сюда частенько прорывается ветер Атлантики, доносящий новые запахи и влекущий куда-то вдаль, в неизведанное… Так, более пятисот лет назад из этих мест отправился в плавание через океан покорять новые земли отважный Колумб. И тогда же из этих мест устремились евреи в другие края, кто куда, лишь бы подальше от безжалостной инквизиции.

Много горя повидала севильская земля. А разве есть на земле хотя бы маленький клочок, где бы не проливалась кровь и не страдали люди. Нет такого места. Но не об этом сейчас пойдёт разговор.

(В зале гаснет свет, затем Франко зажигает свечу.)

Тускло горит свеча, свет от неё почти не освещает комнату. Неясные видения окружают меня, и неизвестно откуда возникла молитва, которую я никогда не произносил. Как будто она жила во мне сотни лет, всегда пребывала в моём подсознании, ожидала этого часа, и он пробил.

Барух ата адонай элоэйну мэлэх аолам эшэр кидшэйну бэмицвотайв вэцавану…

Моя память не удержала дальнейших слов молитвы, и я продолжил её своими словами, идущими из глубины души. «Только здесь я могу не прятаться и обратиться к Тебе, и говорить с Тобой, и поклоняться Тебе. Я сегодня пришёл к Тебе полным непонимания, кто же я? Если я буду знать, кто я, я буду знать, что мне делать, какие совершать поступки в это тяжёлое для страны время…»

Мне сейчас нужен был совет Того, к Кому я обращался.

«Господи, мне стали сниться страшные сны, я встаю утром, и мне хочется сорвать с себя лицо, которое я ношу. Мне хочется уничтожить мысли, посещающие меня. Мне временами жутко с тем человеком, чьим ликом я являюсь, и который творит то, что творю я. Господи! Открой мне меня. Только здесь Ты говоришь со мной, и я тебя слышу. Только здесь! Дай мне знак…», — я непроизвольно начал раскачиваться в такт музыке, невесть откуда появившейся в моей душе. Я не знал, что так во время молитвы раскачивались мои давние предки.

Молитва закончилась. Я стоял в нерешительности, не понимая, кто же я на самом деле. Я провёл руками по кителю, ордена были на месте. Я снова стал тем, кем меня знал весь мир: Франсиско Франко — каудильо Испании.

И завтра мне предстояла встреча с Адольфом Гитлером.

(Свеча гаснет. Свет в зале. Звучит мелодия «Фламенко» — 45 секунд).

Я, как мог, избегал встречи с фюрером, хотя и понимал, что она неизбежна. Принимая военную помощь Италии и Германии, я старался сделать всё, чтобы не показывать своих истинных намерений и не втягивать Испанию в войну.

А 25 сентября 1940 года Серрано Суньер, министр иностранных дел Испании, вручил Адольфу Гитлеру письмо. Оно начиналось такими словами:

«Дорогой фюрер! В тот момент, когда германские армии под вашим руководством близки к победоносному завершению величайшей в истории битвы, мне хочется выразить глубокое восхищение вашими успехами, разделяемое всем испанским народом…»

После обильных льстивых слов затем, как бы, между прочим, в тексте шли дружеские укоризны. Ну, неужели фюрер сомневается в том, что при вступлении в войну все порты и аэродромы Испании окажутся в распоряжении великой Германии? Вы требуете предоставления военных баз? Но разве не ясно, как день, что требования эти совершенно излишни? Ведь наша готовность в предоставлении вам военных баз известна.

В этом же письме я пытаюсь решить ещё один щекотливый вопрос: Испания должна Германии за оказанную в гражданской войне помощь огромные деньги. А их нет. Казна пуста, золотой запас страны с помощью Долорес Ибарурри перекочевал в Советский Союз и там сгинул. И в письме Гитлеру появляются строки: «Кроме того, хотелось бы оставить, наконец, позади старые проблемы, связанные с долгами Испании за военные поставки 1936—1939 годов. Разве поля сражений испанской Гражданской Войны не послужили пробным полигоном нового оружия Рейха, показавшего такие блестящие результаты в его титанической борьбе?»

Тогда же во время визита Серрано Суньера в Германию, была достигнута договорённость о моей встрече с Гитлером на франко-испанской границе в местечке Андай.

Я прекрасно понимал, что встреча будет нелёгкой. Фюрер обладал редким даром убеждения, ведь за ним стояла вся мощь Третьего Рейха и блистательные победы в Европе, а это, поверьте, действовало лучше прочих аргументов.

Мой поезд неторопливо двигался к франко-испанской границе, чуть подрагивая на стыках. Под их монотонный стук я задремал.

(«Псалом» — 50 секунд. Затем под эту мелодию говорит Франко)

И приснился мне странный сон. Будто я — седовласый старик, бреду по бескрайнему полю пшеницы, скрывающей меня почти по пояс. Колосья шевелятся, и в их шелесте мне почудился голос, говорящий, что не надо торопиться. «Не поспешай, — слышу я, — и у тебя всё будет в порядке».

(Мелодия усилилась, Франко молчит 20 секунд, затем продолжает)

Я проснулся и стал думать, что этот сон может означать? И вдруг меня осенило: Надо задержать поезд!! Дело в том, что согласно регламенту встречи, испанский поезд должен был прибыть на станцию на 10—15 минут раньше германского. И я обязан был лично встретить Гитлера на перроне. Этим я должен был подчеркнуть свою зависимость от фюрера.

(«Псалом» заканчивается)

Я вызвал начальника охраны и приказал остановить на полчаса поезд, якобы для мелкого ремонта. Вскоре поезд остановился. Я спустился из вагона и прошёлся по шелковистой траве высокогорья. Концепция разговора с Гитлером понемногу укладывалась в логичные построения. Настроение у меня заметно улучшилось. Встреча уже не казалась столь ужасной, как это виделось ранее. Через полчаса поезд продолжил свой путь.

Городок Андай располагался прямо на границе. По перрону взад и вперёд бродил хмурый фюрер в сопровождении министра иностранных дел Германии Риббентропа. Уже давно он никого не ожидал. Всегда его встречали, встречали подобострастно. Как вассалы своего сеньора. Какой позор! Он целых восемь минут толчётся, как нищий под дверью, в ожидании подачки. Подумать только!

Казалось бы, что такое восемь минут? Но фюрер весь кипел от гнева, мысли его путались и он уже думал не о том, как заставить меня выполнить свои обязательства, а о том, что следует мне всыпать и примерно наказать. Эти восемь минут показались ему вечностью, и он впоследствии утверждал, что прождал меня не менее часа. Вполне возможно, что так и было.

И вот мой поезд остановился. Я вышел из вагона и направился к Гитлеру. Раскинув широко руки, улыбаясь во весь рот, я, излучая самые тёплые чувства, подошёл и произнёс: «Наконец-то мне выпало счастье лицезреть великого человека! Гения всех народов и всех веков! Я счастлив, радость моя не имеет границ, а преданность безмерна». После длительных излияний, не давая фюреру вставить хоть одно слово, я извинился за непредусмотренную задержку в пути и сказал, что уже распорядился наказать всех виновных.

(Звучит метроном — 5—6 ударов.)

Криво улыбнувшись, Гитлер вынужден был откликнуться. Голос его походил на негромкое рычание разъярённого льва: «Я также давно мечтал вас увидеть». Но сказать что-то ещё в этом роде у него не было, ни сил, ни желания. Я отчётливо видел, что Гитлер раздосадован, раздражён и желает поскорее приступить к деловой части встречи. Именно там он надеялся взять реванш за ожидание. «К деловой, так к деловой», — подумал я, и последовал вслед за фюрером в его вагон-салон. Было три часа тридцать минут пополудни.

Сбившись с намеченной линии поведения, Гитлер начал совещание не так, как это планировалось в Берлине. Он смотрел на меня, моя улыбающаяся физиономия с чисто еврейским носом выводила его из равновесия и мешала сосредоточиться.

Главный вопрос, интересовавший Гитлера, заключался в том, что он хотел убедить меня пропустить через территорию Испании немецкие войска для захвата Гибралтара и вывода немецких войск в Северную Африку. Гитлер пребывал в уверенности, что ему не составит никого труда убедить меня согласиться на германские предложения.

Со стороны могло показаться, что я внимательно слушаю Гитлера. Моё лицо выражало неприкрытое внимание. Я поддакивал, кивал головой и давал понять, что согласен со всеми его словами. Но мысли мои в этот момент витали далеко от места встречи. Поддакивая фюреру, я старался каким-либо образом отвлечься, чтобы не поддаться влиянию его завораживающей речи. И я постарался перенестись в прошлое.

(Мелодия «Болеро» — 30 секунд.)

В мае 1890-го года мой отец Николас женился на дочери генерального интенданта — красавице Марии дель Пилар Баамонде-Пардо де Андраде. Мать моя — Пилар была глубоко религиозной женщиной. Воспитанная в духе традиционных испанских ценностей, она все силы вкладывала в домашние заботы, безумно любила своих детей и отдавала нам всю себя. Вот в этой семье четвёртого декабря 1892 года в день святой Варвары я и родился. Я был вторым ребёнком в семье и в первые годы старался во всём походить на старшего брата Николаса. Через три года после меня в семье появилась девочка — Пилар, а ещё через год — Рамон.

(Звучит «Вечерняя мелодия» — 1 минуту.)

При крещении в гарнизонной церкви меня нарекли Франсиско Паулино Эрменгильдо Теодуло, что по испанской традиции должно было обеспечить высокое покровительство одноимённых святых. Кроме того, как всякий испанец, я носил двойную фамилию Франко Баамонде: первую часть от отца, вторую — от матери.

(Звучит метроном — 5—6 ударов)

Гитлер, уверенный в том, что я полностью с ним согласен, завершил свою вступительную речь: «Для этого требуется всего ничего. Согласие Испании и… прежде всего, открытие испанской границы немецким войскам»…

…Подошла моя очередь отвечать фюреру. Лицо моё помрачнело, и уже не глядя в глаза собеседнику, я опустил голову и заговорил. Чётко выговаривая каждое слово спокойным, мерным, тихим голосом, я словно бы произносил молитву. Моя задача заключалась в том, чтобы Гитлер потерял нить в вязи неторопливых слов, не смог сосредоточиться и вникнуть в их смысл. Каждое моё слово было продумано, глубоко взвешено и тщательно отрепетировано. Это не мешало мне одновременно, и говорить, и предаваться воспоминаниям.

(Мелодия «Болеро» — 10 секунд, затем под музыку.)

В 1906 году я, четырнадцатилетний юноша, по предложению отца, подался в пехотную академию в Толедо. Академия располагалась в знаменитом замке Алькасар. Это была величественная крепость, являвшаяся древней резиденцией испанских монархов. Она стояла на высоком холме, откуда открывался прекрасный вид на город. Замок вызывал в нас мистическое благоговение перед былым величием Испании.

Я был в академии не только самым младшим, но и самым маленьким по росту, а моё лицо, выдававшее, что во мне течёт не только испанская кровь, вызывало многочисленные насмешки. Но мне никто не говорил обидных слов, кадеты очень быстро и хорошо усвоили мой жестокий нрав, никому не спускающий даже мелких обид.

(Звучит метроном — 5—6 ударов)

Я долго и без устали говорил и завершил свою речь так: «Появление немецких войск под Гибралтаром будет рассматриваться, как оскорбление, нанесённое испанской чести, ибо только испанец должен освободить Гибралтар от неверных».

Итак, стороны показали своё видение ситуации и как бы наметили позиции в предстоящих переговорах. Но, если я выглядел внешне вполне спокойным, то Гитлер, взбешённый моим поведением, начал терять самообладание. Раздражённый Гитлер чуть ли не в ультимативной форме повышенным голосом произнёс: «Откройте границу моим танкам!» Я ещё ниже опустил голову и всё тем же спокойным голосом повторил всё, что только что говорил, а затем как бы назидательно сказал, что «танки по пустыне не пройдут».

Наступила тишина. Гитлер не мог взять в толк, куда подевались предварительные договорённости. Он вообще ничего не мог понять. И он нервничал, терял нить разговора, перескакивал с одного вопроса на другой… А я сидел, не шевелясь, «как бы слушая Гитлера». Моё тело чуть покачивалось, словно бы в такт словам, когда же наступала моя очередь говорить, я превращался в неподвижную мумию.

Вдруг мои мысли сделали неожиданный поворот: знает ли Гитлер, что я отдал приказ испанским посольствам в Европе выдавать евреям въездные визы в Испанию. Я это объяснял тем, что они являются предками сефардов, изгнанных более четырёхсот лет назад из Испании, и имеют право вернуться на свою историческую родину. Уже десятки тысяч евреев Франции, Венгрии, Румынии, Греции пересекли границу и укрылись в Испании. Пройдёт время, и эта цифра приблизится к двумстам тысячам.

Конечно же, Гитлер не мог не знать об этой акции спасения евреев. Но сейчас ему невыгодно было поднимать еврейский вопрос — на кону стояла более важная задача. А мои мысли вернулись снова к тем дням, когда никто не называл меня «каудильо».

(Пауза)

Я понимал, что карьерный рост возможен только в Африке и подавал рапорты о переводе в действующую армию. Наконец, в феврале 1911 года мне удалось получить направление в резерв Африканской армии. Сразу же по прибытии в Марокко меня направили в форт Тифасор. Мне здорово повезло, командовал базой в форту помнивший меня бывший начальник Алькасара полковник Хосе Вильба Рикельми.

В июле 1912 года я получил очередное воинское звание, а с ним и новое назначение — командовать фортом Уикан на реке Керт. Форт находился на передовой и считался опасным местом.

Три месяца службы принесли и первую боевую награду — Крест Мерито Мелитар Первой степени. Всего три месяца, а я уже пользуюсь доверием подчинённых. Тогда я не думал, какой жизненный путь мне предстоит пройти. Я просто радовался жизни. Находиться на грани риска — это было именно то, к чему я стремился. А победа в сентябре против повстанцев принесла мне второй крест и славу смелого командира.

Вскоре за храбрость в бою при Бен Салеме в окрестностях Тетуана меня досрочно произвели в капитаны.

Началась Первая мировая война. Но война в Марокко продолжалась. И именно в этот период я приобрёл известность в африканской армии. Случилось это после того, как в конце июня марокканским партизанам удалось перерезать дорогу между Сеутой и Тетуаном и закрепиться в десяти километрах к западу от Сеуты в деревне Эль Беутс. Деревня располагалась на высоком холме, откуда хорошо была видна и простреливалась важнейшая магистраль. Войскам был дан приказ «любой ценой взять деревню». Одной из рот командовал я. Ранним утром 29 июня мы пошли на штурм.

Марокканцы сверху открыли по нам шквальный огонь. Положение стало отчаянным. Были убиты все старшие офицеры, в том числе командир группы наступавших войск. В этой ситуации я принял командование войсками на себя и повёл их в атаку. Уже в первые минуты атаки меня ранило в живот, но я с поля боя не ушёл, а продолжил командовать. Холм и деревня были взяты. Правда, я этого уже не видел, так как лишился чувств от потери крови. За этот подвиг меня произвели в команданте.

Летом 1917 года на одном из праздников я познакомился с девушкой. Знаете, если бы вы заглянули в её очаровательные глаза, то тут же, уверяю вас, стали бы её пленником. Мне выпало счастье заглянуть. Кармен Поло Мартинес Вальдес стала моей женой.

Если до женитьбы я был ревностным католиком, мать сумела привить мне это чувство, то прекрасная Кармен сделала меня католиком фанатичным. Кармен стала моим помощником и другом. Любовь к ней я пронёс через всю свою жизнь.

(Мелодия «Этническая музыка» — 59 секунд, затем на её фоне.)

Но иногда во мне будто что-то просыпалось, выходило из глубин души и на какие-то мгновения делало меня другим, принадлежащим другому народу. Я тут же прятал это чувство, загонял его глубоко внутрь, а перед всеми представал фигурой сумрачной, тяжёлый взгляд которой навевал какие-то тёмные средневековые воспоминания.

(Пауза. Музыка продолжается 30—40 секунд.)

Когда был создан Испанский легион, я получил в нём должность второго человека. К тому времени марокканские племена, объединившись, разгромили двадцатитысячную испанскую армию. Своевременное появление легионеров спасло положение на фронте. За участие в последующих боях в январе 1925 года мне было присвоено звание полковника.

Решительный перелом в войне произошёл после блистательной десантной операции, осуществлённой нашими войсками в сентябре 1926 года. День 8 сентября того года врезался в мою память особенно ярко. Мне было доверено командовать головной ударной группой войск, которым ставилась задача: высадиться в заливе Алусемас и подготовить плацдарм для основной группировки. По установившейся привычке, я одним из первых покинул баркас, прыгнув в воды залива, и, словно заговорённый, бесстрашно повёл войска в атаку. За эту операцию я удостоился чина бригадного генерала. Так я оказался самым молодым боевым генералом в Европе.

(Пауза. Метроном 5—6 ударов.)

Фюрер понимал, что путь к безоговорочному успеху на Средиземном море и в войне против Англии, проходит только через Гибралтар. Для этого он и предпринял поездку в Андай для встречи со мной. Он никак не мог взять в толк: что происходит во время встречи? Что бы Гитлер ни говорил, он натыкался на непонятные возражения. Он, фюрер великой Германии, предлагал этому сморчку Франко военный союз, совместный захват Гибралтара и прочное братство по оружию. Я, ни разу ни от чего не отказавшись, так ни с чем и не согласился. Я ускользал от всех предложений словно медуза в руках неопытного пловца.

А воспоминания продолжались.

(Пауза)

1931 год. В стране победила республиканская партия. Министр обороны призвал армию поддержать республику. Король Альфонс XIII покинул страну. Я ни во что не вмешивался, и, как бы со стороны, наблюдал за всем происходящим.

Новый премьер-министр Мануэль Асанья считал главным врагом республики армию. Поэтому в среде генералов зрел заговор. Во главе его стал генерал Санурхио, бывший командир испанской гвардии. Восстание потерпело поражение. Когда премьер-министру доложили, что я не принял участия в путче, он испытал облегчение. За проявленную лояльность меня назначили командующим армией на Балеарских островах и были рады избавиться от меня.

Начало 1936 года. В стране победил Народный фронт в союзе с коммунистами. Толпы народа ознаменовали это дикими бесчинствами. Сметались ворота тюрем, поджигались церкви и монастыри, избивались священники. Незаконно захватывались имения землевладельцев. Революция, осуществленная Народным фронтом, привела к хаосу и разорению.

Я прекрасно понимал, что Испанию ожидают новые потрясения, и запросил командующего войсками в Марокко о возможности отправки в Испанию подкреплений. Тот сразу же ответил: «Всё готово». Тогда я предложил правительству ввести военное положение, однако, президент страны его не утвердил.

Генерал Мануэль Годед предложил мне совершить военный переворот, возглавив армию, но я опять отказался. И в этот момент президент вновь назначает Асанью премьер-министром, того самого, кто ранее показал себя заклятым врагом военных.

Асанья первым делом приказал перевести меня на далёкие Канарские острова. Этого я вынести уже не смог. Ещё до отъезда на острова я примкнул к заговорщикам, но реальных сил там в моём распоряжении не было. Да и в моей голове тогда ещё не укладывался сам факт участия в перевороте. Поэтому мятеж готовил генерал Эмилио Мола.

Восстание армии началось, но в Мадриде и Барселоне мятежники потерпели сокрушительное поражение. Ситуация казалась безвыходной. Тогда я через немецкого адмирала Канариса, с которым был знаком и дружен много лет, обратился к Муссолини и Гитлеру, чтобы они помогли перебросить самолётами отрезанные от Испании африканские войска. Муссолини пообещал выделить 12, а Гитлер 20 транспортных самолётов, все с экипажами. Кроме того, Гитлер выделил мне шесть истребителей.

Встречным шагом оказалось решение Москвы: оказать правительству испанской республики военную помощь.

Несмотря на то, что численность войск, которыми я командовал, составляла немногим более пятидесяти тысяч человек, это были сплочённые элитные части. Именно мои солдаты оказали решающее влияние на успех военной кампании.

Понимая, что командование всеми войсками должно быть единым, генерал Мола предложил, чтобы я, имевший наибольший опыт в боях, и одержавший только что победу под Толедо, возглавил все войска. Был подготовлен указ, по которому военная хунта передавала мне всю власть.

Так совершенно неожиданно для себя я, молодой генерал, которому исполнилось всего сорок шесть лет, стал не только главой государства, но и главой правительства, и генералиссимусом. Вот тогда и стали меня называть — каудильо.

(Марш из «Фауста». И далее под эту музыку текст)

Мне было понятно, что война в Европе неизбежна. Но кто выйдет из неё победителем? С одной стороны Германия и Италия. С другой — Англия и Франция. А за Англией стоят США. Было о чём задуматься. И я провозгласил нейтралитет Испании.

А в стране ожидался неурожай зерновых. Надо было получить канадские корабли с пшеницей, а для этого не следовало портить отношения с Англией. Не мешало также получить большие кредиты в США, так как в Европе и на малые рассчитывать уже не приходилось.

(Метроном — 5—6 ударов.)

После нескольких часов переговоров совершенно измотанный Гитлер предложил прерваться, чтобы немного отдохнуть. Я тут же согласился и, сославшись на неотложные дела, покинул поезд фюрера и перешёл в свой.

Через час по предложению Гитлера переговоры продолжились. Я вернулся. Началось с того, что Гитлер сделал новое предложение. Суть его заключалась в следующем:

«Испания не только пропускает немецкие войска, но и сама участвует в военной операции. Один из Канарских островов передаётся Германии — там будет база немецких подводных лодок. За это Германия готова отдать Испании Гибралтар и французские колонии в Африке».

Речь фюрера была густо пересыпана скрытыми угрозами. Я делал вид, что внимательно слушаю. Гитлер закончил свою речь. Он сидел напротив меня и утирал носовым платком чуть вспотевший лоб. И тут я внезапно попросил у Гитлера согласия на захват испанцами части французских колоний в Северной Африке. Моя просьба выглядела по меньшей мере насмешкой. Но я её изложил столь серьёзно, что фюрер несколько опешил и задумался: «С кем он разговаривает? В здравом ли уме его собеседник? Ничего, по сути, не ответив на германские предложения, как будто их и не было, Франко осмелился просить разрешения на новые колонии?»

— Как понимать вашу просьбу? — спросил Гитлер. — У меня такое впечатление, что вы забыли о том, что Германия помогла вам в гражданской войне, что без нашей помощи вы бы не выиграли свою войну. А ведь это большие затраты, сумма которых вам хорошо известна.

— Я помню о вашей помощи, — ответил я, — Испания будет вечно благодарна дружеской Германии за неё. Но разве между друзьями уместно говорить о каких-то финансовых затратах? Ведь мы союзники, наша дружба скреплена кровью наших солдат. И разве мы сказали, что не будем помогать великой Германии? Я не помню такого. Но нам необходимо время, чтобы восстановиться. И поверьте, все ваши просьбы Испания выполнит.

Я понимал, что мне удалось решить необыкновенно сложную задачу: заболтать Гитлера так, чтобы тот с одной стороны, не имел претензий к Испании, а с другой, не начинал активных военных действий против неё. И тогда я добавил:

— У нас с вами один враг — коммунисты и их главный пособник СССР. — Я знал больное место Гитлера и вовремя подкинул эту тему. — Предлагаю сосредоточиться на ней.

Гитлер заверил меня, сказав: «В следующем году я начну военную кампанию против Советского Союза и надеюсь, что Испания поможет мне в этой войне».

Так и не договорившись о сроках, я, уже окончательно наглея, ещё раз высказал свои пожелания.

Но Гитлер мою речь даже не слушал. Он понимал, что встреча провалена, сидел злой и меньше всего думал, как удовлетворить испанские требования. Оставалось только как-то завершить встречу. Наступило тягостное молчание. А я снова уполз в воспоминания.

(Еврейская мелодия «Николич» — 1 мин. 32 секунды.)

Однажды, когда я был маленьким мальчиком, я попросил мать, чтобы она рассказала мне историю её рода. Откуда пошли Баамонде, и откуда — Пардо. Мать начала издалека.

— Мои предки Баамонде жили в Галисии более двух веков назад. Это старинный и очень уважаемый род. Ты должен гордиться, что принадлежишь к этому роду.

— Я понял, — ответил я, — а что ты мне можешь рассказать о Пардо?

— Пардо — ещё более старинный род. Он такой древний, что мы не знаем его истоки. Но род Пардо всегда состоял из порядочных людей.

— А кто они были?

— Предание говорит, что они жили на испанской земле более тысячи лет, а затем род распался. Часть рода покинула нашу страну, а другая осталась. Говорят, что его потомки и сейчас ещё живут в разных странах Европы. А те, что остались, в далёком пятнадцатом веке приняли христианство.

— Они что-о-о? Были маранами? Евреями??

— Ну, зачем ты так говоришь. Насколько я знаю, они всегда были добрыми христианами. В их жилах течёт истинно христианская кровь. Запомни это, сынок.

С тех пор прошло много лет, но я не забыл этот разговор. Я никому о нём не рассказывал, но голова цепко держала в своей памяти все его детали. Собственно, можно было бы и не говорить об этом малозначительном событии. Мало ли о чём говорят мать с сыном, но незадолго до назначения меня главой государства мне приснился странный сон.

(Мелодия «Николич» усиливается на 15—20 секунд, затем понижается.)

Стою я на берегу реки, вдали виднеются невысокие горы, покрытые лесами, поодаль пасутся овцы. И подходят ко мне три седовласых старца. Меня поразил их вид. Длинные нечесаные белые, как снег, бороды, странные чёрные одеяния… Я обратил внимание на их руки — жилистые, натруженные руки, хорошо поработавших людей. Один из них обратился ко мне на непонятном языке. Я мог поклясться всеми святыми, что слышу его впервые. Но самое удивительное заключалось в том, что вскоре я начал понимать этот язык, словно всегда на нём говорил.

— Франсиско, — сказал один из старцев, — наш Бог, Царь Вселенной, дарует тебе возвыситься и стать первым среди первых в этой стране. Помни, кто ты есть, помни свои корни! Не посрами свой род и всегда действуй на благо Испании. Франсиско, на Европу надвигаются тяжёлые времена. Сделай, что будет тебе по силам, но чтобы те, кто когда-то бежали из Испании, вернулись обратно на эту землю. Верни нас в Испанию. Франсиско, мы вновь хотим увидеть родной Эль Ферроль. Впусти нас, Франсиско… Да будет на то воля Господа нашего, Царя вселенной! Амен!

Я проснулся и долго не мог понять, где нахожусь. Я чувствовал, что сон вещий, но, что он мог значить? И вспомнил свой старый разговор с матерью.

«Значит эти старцы мои предки? Они евреи? Мама мне сказала правду, но не всю правду. Неужели во мне течёт и еврейская кровь? Как же так, я ведь католик, христианин! Что же делать?»

Пожалуй, впервые я не знал, что делать. В душе бушевали новые неизведанные ранее чувства. И я постарался забыть этот сон и не вспоминать его. А когда я поднялся на верхнюю ступень в испанской иерархии, мысли сами вернулись к нему. Значит, старцы знали что-то не ведомое мне.

Став главой государства, я заявил: «Надо верить в Бога и Родину… Вы отдали мне Испанию. Моя рука будет твёрдой. Мой пульс не дрогнет. Я добьюсь, чтобы Испания заняла достойное место в истории…».

Почти сразу, не афишируя, не оставляя следов на бумаге, в числе своих первых указаний посольствам, находящимся в Европе, я дал поручение: «всем евреям, сообщившим, что они потомки сефардов, немедленно выдавать разрешение на въезд в Испанию».

Ещё одно моё поручение носило тайный характер, его я дал своему старшему брату Николасу: «Поезжай в Европу и постарайся найти следы рода Пардо. Никто не должен знать, с какой миссией ты находишься в Европе».

Николас объездил немало стран, он посещал синагоги и собирал сведения о предках Пардо. Через два месяца он вернулся. Я принял его в своём доме. Ввёл брата в молельную комнату, проследил, чтобы за нами никто не шёл, и только после этого попросил рассказать всё, что тому стало известно из поездки по Европе.

(Мелодия «Николич» — не более 30 секунд.)

— Франсиско, — начал Николас, — если бы ты знал, где я только не побывал. Никогда не думал, что мне придётся бывать в синагогах. Но не жалею, я узнал столько интересного.

— Николас, прошу тебя, рассказывай только о Пардо. Всё остальное, как-нибудь потом. Не томи.

— Хорошо, буду только о Пардо. Честно говоря, когда я получил это задание, не думал, что мне удастся хоть что-либо отыскать. Но сейчас рад, что поехал. Итак, о Пардо. Оказывается, их хорошо знают в Европе.

Действительно, часть рода Пардо в 1492 году бежала из Испании в Амстердам. Там они осели и жили довольно длительное время. И в каждое время кто-то из них прославлял свою фамилию. Пожалуй, наиболее известными были три представителя этого рода.

Иосиф Пардо, он родился уже в Амстердаме, прожил там всю свою жизнь и умер в 1619 году. Я видел его могилу. Он был известным раввином и, как говорили в амстердамской синагоге, хорошим поэтом. А последние 22 года своей жизни считался главным мудрецом амстердамской еврейской общины.

Его сын Давид бен Иосиф также прославился своей мудростью. Его тоже избирали главным мудрецом амстердамской общины. Но это произошло только в 1638 году. Он также как и его отец, всю жизнь жил в Амстердаме и умер в 1657 году.

Наконец, его сын Иосиф бен Давид Пардо. Он из Амстердама переехал в Лондон и там был главным раввином. Эти трое были самыми известными из той части рода Пардо, который находился в Европе. Хотя в полученных сведениях упоминаются и другие.

Так что в Европе Пардо не затерялись и с честью несут свою фамилию. Все они родились евреями и покинули землю евреями. Вот что мне удалось узнать, дорогой Франсиско.

— Брат мой! Я очень благодарен тебе за эти сведения. Теперь я знаю, кто в великий для меня час являлся мне. Я горжусь, что у нас с тобой были такие предки. Моё сердце переполняется любовью к ним. Сейчас мы выйдем отсюда. Я прошу тебя, забудь всё, что ты мне рассказал. Я тоже постараюсь никогда не вспоминать об этом. Но их завет, клянусь тебе, я исполню. Я верну евреев в Испанию. Также как и верну Испании короля. Король и евреи — это два вечных символа испанской государственности. Так было. Так будет!

(Пауза)

Другому своему родственнику Серрано Суньеру я поручил подобрать мне, что-либо в качестве резиденции. Вскоре он нашёл то, что меня вполне устроило. По странному стечению обстоятельств, а, может быть, странному только для нас, непосвящённых, это местечко называлось Эль Пардо. Там я и поселился в марте 1940 года.

(Звучит метроном — 5—6 ударов.)

По всем признакам встреча и переговоры подошли к концу. В заключение я Гитлеру заявил, что для окончательного решения всех вопросов, мне нужно время. Скажем, до 10 января 1941 года. Тогда я смогу сообщить окончательное решение.

Гитлер понял, что на сей раз, впервые за долгие годы и с того момента, как он стал фюрером, он получил полный отказ. Всё, чего он добился — уверения Испании участвовать в войне с большевиками. Я сказал, на слова Гитлера о том, что в 1941 году тот нападёт на СССР: «Я отправлю на войну с Советским Союзом дивизию отборных солдат. Я даже название для неё уже придумал. Это будет «Голубая дивизия». Правда, я фюреру не сказал, что в дивизии будут служить те офицеры, которые не поддержали меня во время путча. Я не возражал, чтобы они сложили свои головы на полях России.

Сухо попрощавшись, не глядя мне в глаза, Гитлер пробормотал несколько ничего не значащих фраз. Я же, наоборот, при прощании, улыбаясь, жаль фюрер не видел этой лучезарной улыбки, сказал, что Испания была и остаётся лучшим другом Германии.

Затем я вошёл в свой вагон, сел и попросил оставить в купе меня одного. Я закрыл глаза, думать ни о чём не хотелось. Я только что выдержал самую большую битву в своей жизни. Битву, ставкой в которой была Испания.

Германский поезд давно ушёл, а я всё сидел. Мне требовалось время, чтобы отойти от труднейшего нажима. Но вот я встал, вышел из купе и просто сказал адъютанту: «Поехали». Поезд медленно отошёл от перрона.

(Звучит «Марш тореадоров» — 1 минута, 16 секунд)

España, mi España puede dormir tranquilo! Еспанья, ми Еспанья пуэде дормир транкуильо!

КОНЕЦ

Блюз «Осенняя грусть»

(маленькая пьеса)

Роли:

Тамара — пожилая женщина, примерно семидесяти лет.

Алиса — внучка Тамары, девочка лет десяти.

Фима — пожилой мужчина, примерно семидесяти лет.

Наталья — хозяйка кафе.

(Кафе «Приют репатриантов». Наталья убирает столики, что-то напевает. Входят бабушка с внучкой. Бабушка (Тамара), разглядывает стены…).

ТАМАРА. Ничего не узнаю. Когда я была здесь в последний раз, всё было по-другому. Видимо, стала подводить память.

НАТАЛЬЯ. Здравствуйте! Я — хозяйка кафе, и всех своих посетителей хорошо знаю. Мне кажется, что вы здесь впервые. Но вы не волнуйтесь, у нас здесь прекрасные напитки, а для детей есть кроме того и то, что они очень любят.

ТАМАРА. У меня такое впечатление, что здесь всё поменялось.

НАТАЛЬЯ. Вы бывали здесь раньше?

ТАМАРА. Очень-очень давно. И, если по правде, то не здесь. Да-да, не здесь. Я тогда была ещё девушкой. Пятьдесят лет назад.

НАТАЛЬЯ. Не здесь… а где же?

ТАМАРА. В Харькове. Но, когда я вошла сюда, у меня возникло чувство, что я уже была здесь. Что это — то самое кафе. Странно… Вы не находите?

НАТАЛЬЯ. Простите, я не знаю, что вам ответить.

ТАМАРА. Время бежит, всё меняется. Советский Союз… Израиль…

НАТАЛЬЯ. Вы, пожалуйста, садитесь. А я обслужу вас сегодня бесплатно. Что бы вы хотели заказать? Девочке могу предложить очень вкусное мороженое.

АЛИСА. Ой, я люблю мороженое. Особенно, если оно вкусное.

ТАМАРА. А мне кофе с молоком, но без сахара.

НАТАЛЬЯ. Сейчас всё подам. Если хотите, я могу включить музыку.

ТАМАРА. Музыку?! У вас есть, блюз «Осенняя грусть»?

НАТАЛЬЯ. Легран? Это моя любимая мелодия. Сейчас поставлю.

(Наталья выходит).

АЛИСА. Бабушка, ты никогда мне не говорила, что бывала здесь раньше.

ТАМАРА. Просто это было так давно. (Мечтательно, почти нараспев). А, может, и не было. Осенний блюз…

(Наталья вносит кофе и мороженое. Звучит мелодия).

НАТАЛЬЯ. Желаю вам приятного отдыха. (Уходит).

ТАМАРА. Тебе нравится быть здесь?

АЛИСА. Очень.

(Музыка стихает. Входит старичок с тростью, сгорбившись. Чувствуется, что ему путь сюда дался нелегко. Садится за другой столик. Голова его поникла, он не смотрит по сторонам. К нему подходит Алиса).

АЛИСА. Дедушка, у тебя что-то болит?

(Старичок поднимает голову, смотрит на девочку и лицо его меняется).

ФИМА. Ты хорошая девочка. Нет, у меня ничего не болит. Разве что душа. А ты здесь с бабушкой?

АЛИСА. Да, с бабушкой.

ФИМА. Ты очень похожа на одну мою старую-старую знакомую. Как тебя зовут?

АЛИСА. Алиса.

ФИМА. А как зовут твою бабушку?

АЛИСА. Тамара. Вот она сидит за соседним столиком. Ты разве не видишь?

ФИМА. (Дрожащим голосом). Вижу, родная моя. Вижу…

(Девочка убегает. Фима подходит к Тамаре).

ФИМА. Тамара… ты меня не узнаёшь? Изменился? Постарел?

ТАМАРА. (Вглядываясь). Фима?.. Фимочка! Боже мой! Значит, не забыл.

ФИМА. Как я мог забыть! Сегодня ровно пятьдесят лет, как мы договорились встретиться здесь. Встретиться, если судьба нас разведёт в разные стороны.

ТАМАРА. Фимочка!.. Не могу поверить, что вижу тебя. А ты ничуть не изменился. Всё такой же… красивый.

ФИМА. И ты… Такая, с которой я расстался много лет назад.

ТАМАРА. Фимочка!.. Где же ты был всё это время?

(Входит Наталья, видит говорящих и тихо уходит. Звучит блюз. Внучка садится за другой столик и продолжает кушать мороженое).

ФИМА. 1968-й год. Как всё хорошо у нас начиналось.

ТАМАРА. Это был последний вечер перед твоим уходом в армию.

ФИМА. Тогда я думал, что отслужу два года, вернусь и мы поженимся.

ТАМАРА. Я тоже так думала. Но ты исчез. Пропал.

ФИМА. Это было весной. Попал я в танковую дивизию. То, что я еврей, там никого не волновало. Я научился водить танк и, забравшись в него, мечтал о встрече с тобой.

ТАМАРА. А что же было потом?

ФИМА. Потом? Потом была Прага, Прага тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года. Прага в сентябре, словно в золоте. А мы танками… И я не выдержал. Советский Союз для меня исчез. При первой возможности я бежал. Сначала в Турцию перебрался, помыкался в ней. Затем добрался до Израиля.

ТАМАРА. А как же ты нашёл меня?

ФИМА. Это долгая история. Я не мог жить без тебя. Если не жить, если не дышать одним с тобой воздухом, то хотя бы знать всё о тебе. Так я узнал, что ты, ещё там, вышла замуж, появились дети. Всё, как у людей. Потом, когда твой муж умер, ты с детьми переехала в Израиль. Сейчас у тебя уже внуки. И своя жизнь.

ТАМАРА. Но почему ты не появлялся, не давал знать о себе?

ФИМА. Зачем? У меня тоже со временем появилась семья. Жена ничего не знала о том, что я всё время как бы слежу за тобой. Зачем ей было это знать. Но я всегда помнил тот последний наш день и обещание встретиться.

ТАМАРА. Но, то было в Украине. А сейчас мы в Израиле. И почему ты решил, что я приду сюда, в это кафе?

ФИМА. Когда моя жена ушла в мир иной, я переехал в твой город и стал издали наблюдать за тобой. Это было единственное, что доставляло мне радость на закате жизни. Я знал каждый твой день, а когда ты с внучкой пришла в это кафе, понял, что пришёл тот самый день, и мы должны встретиться.

ТАМАРА. И ты пришёл?

ФИМА. И я пришёл.

ТАМАРА. Зачем?

ФИМА. Мы договорились с тобой встретиться.

ТАМАРА. Но зачем?

ФИМА. Я помнил об этом всю жизнь.

ТАМАРА. То была другая жизнь!

ФИМА. Нет. Жизнь у человека всегда одна.

ТАМАРА. А я уже забыла о той жизни.

ФИМА. Неправда. Когда ты произнесла: «А ты ничуть не изменился. Всё такой же… красивый», я понял, что ты ничего не забыла.

ТАМАРА. Ну, хорошо. Что ты хочешь? От меня.

ФИМА. Ничего не хочу. Мне ничего не надо. Просто у меня было одно-единственное желание — увидеть тебя.

(Во время разговора Фима меняется на глазах. Он выпрямился, оставил на стуле трость, буквально молодеет… Это уже не тот старичок, который вошёл в кафе).

АЛИСА. Бабушка! Я уже съела мороженое. Пошли домой, я устала.

ТАМАРА. (Вскочив). Да-да, внученька, пойдём. Сейчас пойдём. (Фиме). Ну вот, мы и встретились. Прощай. Надо идти. (Алиса подбегает к Тамаре, берёт её за руку и они медленно уходят. Фима сидит и смотрит им вслед).

(На второй половине сцены Тамара и Алиса как бы идут домой. Алиса останавливается и говорит).

АЛИСА. Бабушка! А тот дедушка так и остался в кафе. Один? Ему будет плохо. Давай возьмём его с собой.

ТАМАРА. Ты так считаешь?

АЛИСА. Я видела его грустное лицо.

ТАМАРА. Если ты так считаешь, пойди и позови его пойти с нами.

(Алиса бежит в кафе, подбегает к Фиме).

АЛИСА. Дедушка! Пошли с нами!

(Она берёт его за руку, и они под мелодию Леграна «Осенняя грусть» уходят).

КОНЕЦ

Старая пластинка

(маленькая пьеса)

Роли:

Эдвард — мужчина в чёрном. Возраст не имеет значения.

Марина — женщина среднего возраста.

Надежда — женщина среднего возраста.

Наталья — хозяйка кафе.

В пьесе использованы строки стихотворений:

Эдуарда Асадова «Я могу тебя очень ждать»,

Юлии Друниной «Не встречайтесь с первою любовью»,

Саши Беста «Я ведь писал те строки не о вас».

(Кафе «Приют репатриантов».

Входят МАРИНА и НАДЕЖДА. Садятся за столик. НАТАЛЬЯ подходит к ним).

НАТАЛЬЯ. Добрый вечер! Вам кофе, как обычно? С молоком?

МАРИНА. Добрый вечер! Да. И погорячее, пожалуйста. И, если можно, включите музыку. Хорошо бы танго. Старое танго.

(Наталья вносит две чашечки кофе).

НАТАЛЬЯ. Пожалуйста. Приятного аппетита!

(Наталья уходит. Звучит старая пластинка).

Мне бесконечно жаль

Твоих несбывшихся мечтаний,

И только боль воспоминаний

Гнетёт меня…

МАРИНА. (Обращаясь к Надежде). Скажи, у тебя есть патефон? Да? (пауза) И есть пластинки? О! Как мне тебя жаль! Ведь с ними гнёт воспоминаний тревожит нас… А вот у меня нет ни патефона, ни пластинок! Да-да. Нет… и всё! В доме не должно быть патефона…

НАДЕЖДА. Было время и почти в каждом доме были и патефон, и пластинки.

МАРИНА. Да-да. Когда он был в доме, я доставала его с нижней полки шкафа, ставила на стол… застеленный ещё маминой довоенной скатертью… (пауза). Знаешь, тогда в моде были скатерти с вышивкой нитками «мулине». Мама сама их и вышивала.

НАДЕЖДА. Да, я помню эти чудесные скатерти. Жаль на них прошла мода.

МАРИНА. Как хочется, чтобы, хотя бы иногда, к нам возвращалось то, что хотелось бы забыть. Это знание всегда меня угнетало. И с каждым днём всё сильнее и сильнее. Я не находила себе места… И ты знаешь, что я сделала?

НАДЕЖДА. Стала тренировать свою память?

МАРИНА (на максимально высокой ноте). Нет! Я взяла патефон, собрала все пластинки и… выбросила их! Чтобы разом покончить с прошлым. Плохим и хорошим…

(Звучит танго, примерно 10—15 секунд. Появляется в тёмном углу весь в чёрном ЭДВАРД).

ЭДВАРД.

Я могу тебя очень ждать,

Долго-долго и верно-верно,

И ночами могу не спать

Год, и два, и всю жизнь, наверно!

(Исчезает)

МАРИНА. А утром… Первая мысль, бежать, вернуть патефон и пластинки. Ведь с ними от меня ушло прошлое. Но я сдержала свой порыв, и прошлое исчезло… навсегда.

НАДЕЖДА. Как романтично! И что же дальше?

МАРИНА. В доме стало тихо. Но миновало несколько дней. Я, кажется, даже стала забывать о патефоне и пластинках.

(Звучит танго, примерно 10—15 секунд. Появляется в тёмном углу весь в чёрном ЭДВАРД).

ЭДВАРД.

Пусть листочки календаря

Облетят, как листва у сада,

Только знать бы, что все не зря,

Что тебе это вправду надо!

(Исчезает)

МАРИНА. Однажды, уже вечерело, я зажгла в комнате свет, послышалась музыка. Откуда она шла, я сразу не смогла сообразить, но мне показалось, что музыка звучит в моей квартире. Вот только где? Я обошла комнату за комнатой.

НАДЕЖДА. И что? Действительно у тебя в квартире звучала музыка? Но ведь ты патефон свой выбросила.

МАРИНА. Вот-вот. И тогда я поняла, что музыка не где-то… она во мне. Музыка звучала в моём сердце. Точно так, как старая пластинка.

НАДЕЖДА. Не может быть!

МАРИНА. Ты сомневаешься? Я не вру, сердце играло ту самую мелодию. А я поняла: дело не в патефоне. От прошлого не убежишь. Прошлое было, и пока бьётся твоё сердце, оно будет вместе с тобой. Хочешь ты этого или не хочешь…

(Звучит танго, примерно 10—15 секунд. Появляется в тёмном углу весь в чёрном ЭДВАРД).

ЭДВАРД.

Я могу для тебя отдать

Все, что есть у меня и будет.

Я могу за тебя принять

Горечь злейших на свете судеб.

(Исчезает).

ЭМИЛИЯ. Говорят, что время не движется вспять. А как же наши воспоминания? Они же заставляют время пятиться назад. И оно отступает. Ты не веришь?

НАДЕЖДА. Это невозможно! Все знают, что время назад не движется.

МАРИНА. Наши воспоминания заставляют сделать это! Только они.

НАДЕЖДА. Ты говоришь так проникновенно, что я уже начинаю тебе верить. Что же дальше?

МАРИНА. Как-то, случайно, на дне ящика в комоде я обнаружила письма. Я о них совсем забыла. Как приехала в Израиль, положила на дно, от посторонних глаз подальше… и забыла. Сижу и думаю: открывать или не открывать?

НАДЕЖДА. И ты открыла их? Скажи! Открыла?!

МАРИНА. Затаив дыхание я приоткрыла первое попавшееся письмо. Это оказалась записка. Ты только представь, записка была от него… Боже мой! Как давно он её писал… Меня и сейчас бросает в жар при одном только воспоминании. Я не завидовала Джульетте, ведь тогда я сама была ею. Когда он смотрел на меня, моё сердце куда-то проваливалось, а глаза сами собой закрывались. Только бы он был рядом. Говорят, что так приходит любовь. Я не знала, что такое — любовь. Но если бы мне сказали: «Умри!» Это — ради него. Я бы умерла… А потом он прислал мне записку, да-да, записку. Эту самую… И это было всё, что осталось от него… На всю жизнь…

(Звучит танго, примерно 15 секунд. Появляется в тёмном углу весь в чёрном ЭДВАРД).

ЭДВАРД.

Я ведь писал те строки не о вас,

И не для вас, ни для кого другого

Я нелюбимых приглашал на вальс

А вас, ma chere, не приглашаю снова.

(Исчезает).

НАДЕЖДА. Дорогая моя! Позволь дать тебе совет:

Не встречайся с первою любовью,

Пусть она останется такой —

Быстрым счастьем, или острой болью,

Или песней, смолкшей за рекой.

Не тянись ты к прошлому, не стоит —

Все иным покажется сейчас…

Пусть хотя бы самое святое

Неизменным остается в нас.

Спрячь эту записку. И пусть она останется с тобой только в памяти.

МАРИНА. Ты права. А я вот думаю. Потом было то ли счастье, то ли ожидание счастья. И я не знаю, что лучше — само счастье или его ожидание? Ведь, когда счастье приходит, то всё равно чего-то ещё, самого малюсенького, не хватает. А когда ты ожидаешь прихода счастья, то тебе хватает всего. Как хорошо жить и ждать прихода счастья!

НАДЕЖДА. Жить и ждать прихода счастья…

МАРИНА. И знаешь, что я хочу ещё сказать? Всё время, все годы в моём сердце звучала и пела та самая старая пластинка. Я слушала её и… мне хотелось жить! Жить и помнить…

(Звучит старая пластинка — танго).

КОНЕЦ

Поздно…

(маленькая пьеса)

Роли:

Марта — пожилая красивая женщина, немка.

Арон — пожилой еврей, муж Марты.

Герта — немка средних лет, помогает Марте по хозяйству.

(Квартира Марты. Марта и Герта).

МАРТА. Волнуюсь… Роня ушёл утром в канцелярию бургомистра, уже вечер, а его всё нет.

ГЕРТА. Фрау Марта! Не волнуйтесь. Ничего с вашим Ароном не случится. Он ведь нужен Германии. Профессор, знаменитый учёный. Физик. Такими людьми не разбрасываются.

МАРТА. Я понимаю, Герта. Спасибо тебе на добром слове. Но на сердце как-то тревожно. А, какие новости у тебя? Что слышно от твоего Курта?

ГЕРТА. Вы же знаете. Он в Сталинграде. Там сейчас такое творится, что страшно и подумать. И писем от него нет уже два месяца.

МАРТА. Не волнуйся. Война ведь. Наверное, с передовой трудно писать.

ГЕРТА. Мне бы самую короткую весточку. Что живой. Больше ничего не нужно.

МАРТА. Раз нет похоронной, значит, живой.

ГЕРТА. Спасибо и вам, фрау Марта, за ваши слова. А ваш Арон — большой человек. Зря он в партию не вступил, было бы лучше.

МАРТА. Евреев в партию не принимают. К тому же ты знаешь моего Роню, ему кроме его науки ничего не надо.

ГЕРТА. А что слышно о ваших сыновьях, фрау Марта? Как их дела?

МАРТА. Я тебе говорила раньше, что предки моего мужа много лет назад жили в Испании. Правда, их 450 лет назад выгнали оттуда, но сейчас, хвала Франциско Франко, снова позвали. Уже два года, как дети в Испании. Пишут редко и в этом году ни одного письма от них не было. Тревожно, но одна надежда на Франко, что он не даст им пропасть. Ведь когда-то Арон был с ним даже знаком. Правда, давно это было. Тогда и войны ещё не было.

ГЕРТА. Всё будет у них хорошо. Фрау Марта, я на сегодня всё сделала, что вы приказали. Я могу уйти немного пораньше?

МАРТА. Конечно, милая. Иди. Да и не рано уже, смотри темно на улице.

ГЕРТА. Ничего, я привычная.

МАРТА. Ну, иди.

(Герта уходит).

МАРТА (обращаясь к зрителям, ходит). Как нелегко сидеть в пустой квартире и ждать. Пока Герта здесь находилась, было легче. Скажите, прошу вас, зачем Гитлеру понадобилось идти на Россию? Сразу стало плохо. Я не знаю, о каких успехах трубило радио, но продукты куда-то исчезли. А моего Роню надо кормить. Хорошо, ему на работе, как профессору, дают иногда пайки, а то даже не знаю, что бы он ел. А на прошлой неделе он принёс масло. Сливочное. Настоящее. Такое мы ели ещё до войны. Запах — волшебный. А от маргарина у Рони что-то болит внутри. Так я то масло только нюхала, всё ему отдала.

А знаете, пока Рони нет, я вам расскажу, какую замечательную жизнь мы прожили. Ведь я со своим Роней живу уже 34, нет, 35 лет. И все годы, как один день. Он был ещё студентом, красивый, молодой, стройный. Девки за ним были готовы куда угодно. А он предпочёл меня. Он так красиво за мной ухаживал, что моя мама, которая, признаюсь только вам, не любила евреев, сказала: «Марта! Этот твой еврей — находка. Держись за него. Он далеко пойдёт». И он пошёл. А в тридцать третьем ему даже сам фюрер пожал руку. Роня тогда придумал что-то такое. Наверное, и сейчас ему поручат новое задание.

(Входит Арон. В его руках письмо и какие-то бумаги. Он идёт тяжело и опускается на стул).

МАРТА. Ну, наконец-то! А я уже невесть что и думать стала. Сейчас разогрею обед, покушаешь.

АРОН. (Глухо). Я не голоден.

МАРТА. Твой любимый супчик. С курочкой.

АРОН. Я не голоден.

МАРТА. (Оживляясь). Так тебя там покормили? Что значит — профессор!

(Арон не ответил и только понурил голову).

АРОН. Да, вот письмо. Из Испании.

(Передает письмо Марте).

МАРТА. Что же ты сразу не сказал. Это же от наших мальчиков. Сейчас почитаем.

(Читает письмо).

«Здравствуйте дорогие мама и папа! В последнем письме мы писали, что устроились хорошо. Мосе дали работу по специальности в такой же лаборатории, какая у отца. Помог Франко. Мося решил обратиться к нему и напомнить об отце. Оказалось, что Франко, помнит отца и представляете, даже немного знаком с его трудами».

(Марта перестает читать письмо и обращается к Арону).

МАРТА. Ну вот. Видишь, Франко помнит тебя. И ты мог бы тоже уехать тогда. Да и сейчас ещё не поздно. Обратись в испанское посольство и ты, как потомок испанских евреев, сразу же получишь визу. Уедем и будем жить с мальчиками. Что ты молчишь, Роня?!

(Арон не отвечает).

МАРТА. Вот так всегда. Вы посмотрите на него. Всё на мне. Я должна всё решать. Как вам это нравится? Ну, хорошо, читаю дальше.

«Отец, Франко сказал, что, если ты захочешь приехать в Испанию, тебе немедленно дадут визу. А Мося дни и ночи проводит в лаборатории. Ему очень помогли твои тетради. Кроме того, он начал встречаться с девушкой. Я его не очень одобряю, но он меня не слушает. Говорит, что, когда я подрасту, то тоже буду знакомиться с девушками. А мне это не надо. А ещё. Мы с ним никак нее могли договориться, кто напишет вам письмо. Потому долго не писали. Я бы написал раньше, но моя жизнь совершенно однообразная, всё время учусь. Но сейчас я решил написать. И знаете что? Вы за нас не волнуйтесь, у нас всё хорошо. Ваш сын Изя».

МАРТА. Роня, что ты скажешь? Почему ты молчишь? Пришёл и ни слова. Я целый день сижу и волнуюсь. Роня, ну скажи же что-нибудь.

АРОН. Что ты хочешь услышать?

МАРТА. Ты слышал, что я только что прочитала? Что скажешь?

АРОН. Слышал.

МАРТА. Так что ты скажешь? Мы поедем к нашим мальчикам?

АРОН. Поздно…

МАРТА. Почему поздно? Ты не хочешь обедать? Так я тебе подам, как всегда чай с молоком. Ничего не поздно.

АРОН. Поздно.

МАРТА. Что ты всё поздно и поздно. Попьёшь чай и будешь отдыхать.

АРОН. Я не хочу чай.

МАРТА. Я вижу — ты устал. Сядь в кресло, я спою тебе твою любимую, как будто ты маленький. И тебе полегчает.

(Арон пересаживается в кресло. Марта становится позади него и начинает петь…)

АРОН. Поздно!

МАРТА. Почему ты всё время говоришь только одно слово: «Поздно»?

АРОН. Всё поздно. Завтра утром я с вещами должен явиться на вокзал.

МАРТА. Не понимаю. Ты же учёный, профессор. Тебя это не должно касаться!

АРОН. Оказывается, должно. Я такой же еврей, как и все остальные. И моя судьба — это судьба всех евреев. Раньше я этого как-то не понимал, а сегодня словно, проснулся.

МАРТА. Это невозможно! Ты нужен Германии.

АРОН. Этой Германии я, как оказалось, не нужен.

МАРТА. Тебе сам фюрер пожимал руку.

АРОН. Во-первых, он не знал, что я — еврей. Кроме того, это было так давно.

МАРТА. Я тебя никуда не пущу. Я буду жаловаться!

АРОН. Марта, дорогая моя! Завтра утром я должен быть на вокзале. И я там буду.

МАРТА. Я напишу письмо Франсиско Франко!

АРОН. Когда он получит письмо, меня уже не будет в живых. Давай лучше просто посидим и вспомним, как мы хорошо жили. Да, извини, завтра будет ровно 35 лет, как мы вместе, а у меня нет для тебя подарка.

МАРТА. Я прошу прощения у тебя, но я забыла об этом дне. И у меня тоже нет для тебя подарка.

АРОН. И завтрашнего дня у нас тоже не будет. Присядь рядом. Дай руку.

МАРТА. Роня, и всё-таки надо что-то делать.

АРОН. Прошу тебя, любовь моя, не надо больше говорить на эту тему. Смирись с неизбежным. (Его голова поникла, как будто он уснул).

МАРТА. (Тихо). Ты спишь?

АРОН. Нет. Вспоминаю… Нашу жизнь…

МАРТА. А почему без меня?

АРОН. Нашу жизнь, с тобой… и с мальчиками.

МАРТА. Мальчики… Это было лучшее, что мы с тобой сделали.

АРОН. Да. Я всю жизнь думал. Радовался и думал, что всё самое лучшее — это мои научные творения. Как же я ошибался. Наши дети… И наша любовь. Только это было по-настоящему самым ценным, истинно ценным.

МАРТА. Ронечка! Я без тебя не смогу жить.

АРОН. Ты должна жить! Слышишь. Ради наших детей!

МАРТА. Они уже взрослые и у них теперь своя жизнь.

АРОН. Ничего подобного. Наши дети всегда будут для нас детьми. Пока кто-то из нас будет живой. А знаешь, я помню платье, в котором ты была на первом нашем свидании. Белые оборочки, они так шли тебе.

МАРТА. А ты тогда был ужасно застенчив. Пришёл с букетом цветов, это были ромашки, положил его на скамейку и забыл вручить мне. Так я потом и ушла. Без цветов.

АРОН. Да, так было. Но потом я исправился.

МАРТА. А целоваться ты так и не научился. Уж, как я старалась. А ты говорил, что поцелуи — это предрассудки.

АРОН. Дурак был, не понимал.

МАРТА. Нет. Ты всегда был самый умный, самый красивый. Никого кроме тебя я уже после нашей встречи не видела. И никто мне не был нужен.

АРОН. А я вечно пропадал в своей лаборатории, работал во славу великой Германии. Что мне эта слава. Так, только звук.

МАРТА. А я всегда ждала тебя, твоего прихода с работы. На мне был накрахмаленный передник…

АРОН. И необычайная чистота.

МАРТА. И твой любимый суп с курочкой.

АРОН. И вся семья за столом.

МАРТА. Как мы были счастливы. А дети, они всегда старались быть похожими на тебя, во всём подражали тебе.

АРОН. Да. Так было. Все годы.

МАРТА. Пока не началась война.

АРОН. Светает. Какая тишина. Не слышно даже собачьего лая.

(Арон уходит).

МАРТА. Я теперь всегда буду слышать эту тишину…

КОНЕЦ

Борис Тальников

Жидкий дым

ПОЛУКУКОЛЬНЫЙ ТЕАТР В ДВУХ АРТЕФАКТАХ. Сезон 2004—2005 годов

Пьеса была задумана и частично написана накануне первой украинской «оранжевой» революции. В 2005 году её принял к постановке Анатолий Васильев, но вскоре театр «Школа драматического искусства» был реорганизован, и Васильев, в знак протеста, ушёл из него.

В 2006 году Адольф Шапиро пытался организовать по пьесе проект «лабораторная постановка». В 2007 году первый вариант текста был опубликован в книге автора «Две комедии». Ниже приводится отрывок из предисловия Адольфа Шапиро к этой книге:

«Театр, предлагаемый Тальниковым, далёк от свойственного психологической драме стремления к иллюзорной достоверности. Границы между вымыслом и действительностью в этом театре размыты так же, как у самих героев пьес. В этом смысле они ближе к гоголевскому, чем к какому-либо другому пониманию назначения сцены.

Перо драматурга дерзко. Он то подробно прописывает диалог, то вдруг оставляет свободные зоны для вольной актёрской импровизации. То награждает исполнителя роли пространным монологом, то разворачивает действие одновременно в трёх пространственных измерениях. Монтаж разнофактурных и разновеликих по значимости текстов даёт неожиданный полифонический эффект. Пьесы полнятся голосами давно ушедших людей, летописными подробностями, библейскими историями, народными песнями и тем идиотическим набором слов, которым оперировала раньше советская, а ныне попсовая братия. Соединяя несоединимое, автор ставит перед театром задачи, которые должны подвигнуть его на поиски новых средств выразительности».

В 2016 году текст прорабатывался в «Лаборатории сценического существования» начинающего режиссёра Алексея Тишуры. Читателю предлагается текст с изменениями, внесёнными автором в результате работы этой лаборатории.

---

Предуведомления

1. Для читателей

Часть текста публикуется и читается в специальном формате: в два и три столбца. Согласно авторскому замыслу, такое форматирование отображает одновременность реплик и событий в в разных частях сценического пространства.

Для облегчения восприятия эти избранные фрагменты отображены дважды. Первый раз текст опубликован в классическом формате, где реплики воспроизводятся последовательно, а затем — в виде авторской схемы, которая иллюстрирует одновременность событий и реплик.

Данные фрагменты снабжены соответствующими комментариями издателя.

Еще несколько рекомендаций читателям от автора.

Читаются столбцы, как минимум, два раза.

Первый раз читаются с начала до конца по отдельности первый, второй и третий столбцы.

При втором прочтении читатель уже может сопоставлять, что происходит в разных частях сценического пространства.

Пропуски между строчками означают паузы или музыкальные проигрыши.

Соотношение пропусков приблизительно соответствует долготе пауз.

2. Для режиссёров и актёров

По замыслу автора зрители не слышат (за исключением отдельных фрагментов) чтение книжки Поэта-прозаика и поэмы Есенина. Эти тексты должны читаться на установках бегущей строки или на экранах целыми блоками.

Там же может быть размещен перевод не понятных русскому зрителю украинских слов и выражений.

Автор надеется на режиссёрскую партитуру, при которой выделение реплик и диалогов в массовых сценах не будет нарушать впечатление одновременности и непрерывности всего действия.

Артефакт первый

Сознательные и полусознательные лица:

Шинников, полковник в отставке, 45 лет.

Бойко, его сослуживец, не дослуживший до пенсии.

Пеша, жена Шинникова, 36 лет.

Неопознанная личность.

Поэт-прозаик.

Глава.

Комкор.

Лесничий.

Михеич.

Девочка.

Горожане.

Юноша.

Солдаты.

Девицы.

Персонажи без сознания:

собачка

Музыкальный Центр

госпожнадзор

живцы

Действие происходит осенью 1998 г.

Сцена первая

Шинников один; квартира бывшего военного городка.

ГОЛОС ПЕШИ. Тиш, а Тиш… Тиш, а Тиш!

Ты спишь иль молчишь?

Тишечка, помоги, пожалуйста. Только натяну, сисочки и выпрыгивают. Как зайчики из норок…

Сцена вторая

Он же и Пеша.

ПЕША. Вот те на! Хрючит! Ты одеваться пошёл! Сейчас Бойка припрэ! Ну, ну, не притворяйся. На, обуздай лучше, а я попридержу. Скачут и скачут себе…

ШИННИКОВ (во сне). И приснится же такая дрянь!

ПЕША. Ты это о ком?.. Тишечка, миленький, сладенький, вставай. Вспомни: смыться мы хотели. Я, ты знаешь, всегда твои мысли охраняю. Сегодня сам в мультимедийный назначил… Ой!.. (Звук хлопающей двери.) Дождались. Халатик твой, не возражаешь? накину.

Сцена третья

Те же и Бойко.

БОЙКО. Шинников, сто тринадцатая у самую почку! Як у Пушкина! Попав не моргнув!

ПЕША. Сон важный видит…

БОЙКО (Пеше). Иду я по нашему нэзалэжному базару. Солнце светит. Селедоньки от жиру красными глазками наливаются. Обувка на любой сезон начищенная. Як солдатики на плацу выстроилась. Млеко жизни у бабулей теплится ище. Утрешнее! Толстолобики щук лобиками бодають. Бабочки молоденькие усих видов и раскрасочек. Пакетиками як крылышками махаются. А фрухты, фрухты, Матка Боска Ченстоховска! Такой помидоры и в Ривном по сезону не було! Кивички ёжатся, фейхреночки нежатся, сердэнько мое икает, животина мой закипает. Дай-ка, думаю, в лавчонку загляну. Зайду, дохну — и весь день нахаляву живи. Ай, что за запахи в этой лавчонке волю вольную гуляют! И от шейки, и от буженинки, и от филейчика закопчённого, и от бёдрышка, чесночком нашпигованного, и от рёбрышек — и то достаёт! Несмотря на всю их плоскую костистость… Нэ дэрися, Пэша.

ПЕША. Ты что, сбрендил без сала? Куда ты ногу эту свинячью тычешь?

БОЙКО. Слухай!!… Грудкой дышу, а глазом замечаю: что-то знакомое на витрине круглится. Матка Боска Ченстоховска, это наша хохлятская рулька! До самой глубинки москальской дотопала. И тут меня эта, сто тринадцатая лавчонка, як дручком у почку! Як Гончарова Наталья Александру Сергеевичу явилась! Гляди, Шинников!

ШИННИКОВ (во сне). Всю ночь одни сволочи снятся!

ПЕША. Какую ночь, Тиша? Душ после обеда принял и опять хрючишь… (Бойко.) Мысль должна до вечера присниться. Вчера предупредил.

БОЙКО. Усякая тэория на практике пробируется.

ПЕША. Куда ты ногу эту свинячью тычешь?? Не совестно тебе, хохол, над мыслью человеческой надсмехаться?

БОЙКО. Так, так, потягусеньки… ище… ище… ишчэ рулька нэ сгинэла! ишчэ… нэ запрела… Ах ты! Сорвався! Завис и сорвався, носина бесчувственный! У тебя насморк, Шинников, а ты думку нашу горькую под душем морозячым думаешь! Сморкайса. (С трудом приподнимает спину Шинникова.) Вдыхни и сморкныся. Под гипнозом тэбэ говору!.. Во скильки. Бурдюк целый. Держи, Пеша, мужнино. И рульку держи. Тут плавность потребна женоча.

ПЕША. Я?

БОЙКО. Ласкаво… ласкаво… охраняя дистанцию… о… о…

ПЕША. Что ты делаешь?

БОЙКО. Як дырыжёр, скрыпкой твоей… як управленец рученькой твоей музычной орудуваю…

ПЕША (одной рукой держит рульку, другой — носовой платок). Ласкаво… ласкаво… в поворот… вписываемся…

БОЙКО. Уверенно… но спокойно… из развивающихся… в развитые…

ПЕША. Руку мою не выверни!..

БОЙКО. …в развитые… вертаемся…

ПЕША. Перехватывай скорэнько. Не достаю уже!

БОЙКО. Держи! У динамичном равновэсии держи!.. Стагнации тильки не допускай!.. Ручку левую подопри об менэ. Стульчик подставив, не бойса… Бурдюк отпусти! Обстановки нэ чую!..

Шинников тянется носом к рульке и застывает во весь рост.

Шинников! Москали усе наши будуть! Практично докизано на нюх!.. Ридну мову з вами забыв. Доказано на практике: запах коптильни побьёт все рекорды посещаемости! Откроем кафе, окуня Михеича в коптильню вкладаем! Брагу усей батькивщины заглотають! С тылу их дымом накроем! Сладчайшим дымом костра для усих оседлых, но мечтальных людын!!…

Шинников падает на диван.

Сцена четвёртая

Шинников, Бойко; там же через неделю.

ШИННИКОВ. Студент Бойко, к доске!

БОЙКО. Як к доске… Времечки на пидготовку, гражданин начальник…

ШИННИКОВ. Пользуетесь шпаргалкой! Ставлю «не-удов…»

БОЙКО. Ахти!

ШИННИКОВ. Что такое?

БОЙКО. Нэ дописуйте, товарищу преподавателю, взмоляю вас. Это вже нэ шпаргалочка, будь они неладны усих видов и предметов. Чи на бумажечках писаны, чи долотом бисовым на партах выдоблены, чи дипломатичными чернилами уписаны, чи зашифровальны… нэ дописуйте, гер учитель, Христом Богом молю, уся моя жизнь горемычна у ручке вашей шариковой. Тильки гляньте, оторвитесь от бисовой ведомостюхи: яка ш эта шпаргалка? Вже справочна литература! Печатно писано: «Для студентив элитних вузив. Экспресс-справка на экзамене».

ШИННИКОВ. Так и напечатано?

БОЙКО. Мозги-то поуихалы!

ШИННИКОВ. Хм, «серия „Шпаргалки“»… Ишь, на чём бизнес делают… Так все олухи с пятёрками ходить будут. А я как же?.. Нет, Бойка, цензура государству необходима. Отвечай без шпаргалки!

БОЙКО Нэ зафиксируетэ щэ раз вопросик вами поднятый?

ШИННИКОВ. Два вопроса! И практическая задача!

БОЙКО. А нэ позволите у димократичном порядку чоловичьих прав?

ШИННИКОВ. Что-что?

БОЙКО. А нэ позволите у димократичном порядку чоловичьих прав?

ШИННИКОВ. Валяй. В каком хошь.

БОЙКО. Метода мозговой бойни!

ШИННИКОВ. Так-так.

БОЙКО. Абы дохидично було, шукаем случай…

ШИННИКОВ. Случай. Пример, то есть рассмотреть предлагаете.

БОЙКО. Збыратыся, случаем к примиру, тринадцать панотцив украиньской автокефальной церкви.

ШИННИКОВ. Господь с тобой! У нас же по маркетингу экзамен…

БОЙКО. И на усё-про-сё у них тильки тридцать хвилин, як у Иуды бисова.

ШИННИКОВ. Память на цифры всегда отменная была. Чего было, чего не було на складе твоём, ни одной бумаги…

БОЙКО. Тильки збыратыся, выходит заглавный у сём облаченьи и размовляет случаем так: «Братки! (по москальски «Братья и сестры!») церквин узяли мы приступом по гирло. Уси онэ развалюхи, москалями загаженные. Богато гривны потрибно. Кожнисинька церква яко хата ридна будэ! Билэнька, зависки на окнах, комодики, посудины, иконки — любо-дорого!.. Обсуждаемо: и дэ грывны стильки здобувати?

ШИННИКОВ. Так-так.

БОЙКО. Чому мовчите, панотци мои нэзалежны?!»

Метода синтетики!

ШИННИКОВ. Это кто сказал?

БОЙКО. Это я сказал.

ШИННИКОВ. А что же священнослужители?

БОЙКО. Усоромились.

ШИННИКОВ. Устыдились, что ли?

БОЙКО Який вже он пип, якщо у бойню за гроши ввязуется при начальстве?

ШИННИКОВ. Ставлю вам за первый вопрос «неудовлетворительно». Метод мозговой атаки вы нам не раскрыли. Кроме количества участников и продолжительности их заседания, то есть чисто технических параметров, я и мои коллеги так и не поняли, в чём суть метода.

БОЙКО. Нэ имеете права, высокочтима комисья.

ШИННИКОВ. Почему же?

БОЙКО. Порушаетэ чоловичьи права демократичного порядку. Я нэ кинчив.

ШИННИКОВ. Вы же сами объявили второй, то бишь первый вопрос!

БОЙКО. Нэ значить, що первый, тобто второй вопрос я закинчив. Я их перемишав для бильшей наглядности.

ШИННИКОВ. И задачу туда же?

БОЙКО. А що з ней цацкаться? Без ней так и останемся, высокочтима комисья, голытьбой на Пэшином попеченьи…

ШИННИКОВ. Ну, давай, «синтезируй» быстрей. А то пока тебя выучишь на генерального директора, какой-нибудь прохвост моё ноу-хау сворует!

БОЙКО. Метода синтетики!

Осерчав, заглавный и гомонит: «Шесть панотцив, геть отсюдова!» Оставляе тобто по методе семь приближённых и объявляе: «Даю вам две годыны, но щоб грывна на столе була!» И смывся, намекнув на российську аналогью…

ШИННИКОВ. Так ты метод синектики излагаешь!

БОЙКО. Якой-такой «синэктики»? У славяньском слова такого поганого нет! Опечаточка…

ШИННИКОВ. Бог с тобой: пусть «синтетики». В чём суть метода?

БОЙКО. У сем известном фахте: у тютюне и горилке российськой для москальских церквий аналогично!

ШИННИКОВ. Ты, хохол, ври-ври, да не завирайся. Ни один храм у нас на деньги от продажи алкоголя и сигарет не построен.

БОЙКО. А на що льготы панотци москальски испросили?

ШИННИКОВ. Я тебе говорю: ни один храм у нас на сигаретах и алкоголе не построен!

БОЙКО. Ясно дило: скрали.

ШИННИКОВ. Да как ты смеешь…

БОЙКО. Зачем вже з-за стола выходитэ, герр преподавателю?..

ШИННИКОВ. …охаивать русскую православную церковь!..

БОЙКО. Що це таке я гомонив? Усим известно: москали злодьюют. Спокон веков. Еще родяньску власть зворовили…

ШИННИКОВ. Я тебя от тюрьмы спас! После советской власти!

БОЙКО. Да що вы так лобиной своей широченною давите? Я вот тимичко вам пидставлю… Сами вже и размовляли де надо, що я тильки имущество со складу разминив на довольствие. Якщо зарплату воиньской части у дороге хто-небудь…

ШИННИКОВ. По дороге вы у нас газ воруете! До Европы не доходит!

БОЙКО. А вин из ваших недрив вами и скраден…

ШИННИКОВ. У вас премьер-министра в Америке судят!

БОЙКО. А у вас родыну не судят!

ШИННИКОВ. Яку таку родыну?

БОЙКО. А таку, що «Симья»! Побильше примьэров будэ!

ШИННИКОВ. А вот… а вот мы возьмём и трубопровод через космос проведём!

БОЙКО. Ти-и! Напужали! А мы других технологиев сшукаем!

ШИННИКОВ. И дэ вже их сшукаетэ, голодранцы?!

БОЙКО. У тэмной материи!

ШИННИКОВ. Якой такой материи?

БОЙКО. Нефтеносной!.. Она же от того и тёмная! Нэфти там больше, чем у саудовцев бисовых!

Сцена пятая

Те же и Пеша.

ПЕША. Мальчики, мальчики, что вы ссоритесь?

ШИННИКОВ. Что ты, Пешечка. Бойка думает, что мысли в темени зарождаются, а я утверждаю — во лбу!

БОЙКО. Тренируем методу мозговой бойни, Пелагея Варфоломеевна.

ШИННИКОВ. Осталось вам ответить, соискатель Бойко, на дополнительный вопрос: чем отличается фандрайзинг от франчайзинга?

БОЙКО. Там ишчэ франшиза бисова е…

ШИННИКОВ. Франшизу вы уже затронули при ответе на вопрос… при ответе на вопрос о льготах на табак и водку.

ПЕША. Чего только в новой жизни не бывает!

БОЙКО (с пафосом). Я так мыслю, высокочтима комисья, що для нашего совмистного украиньсько-российського предприятия усе трое нискильки нэ отличны. У нас нэ будэ слепой копировальни французьского бизнесу. Ваше, добродий председатель, полугерманьское ноу-хау «Системного запаха» и ваши, пани инвеститор, инвестування… полностью обеспечат успех нашего дела без всяких там сумасшедших франшиз!!

ПЕША (Бойко). У нас боярышник кончается. (Шинникову.) Мы пойдём в лес запасы пополнить, а ты пока обдумай распределение обязанностей между президентом и генеральным директором. (Бойко.) И в лесу работать энергично!

БОЙКО (Шинникову). Так?..

ШИННИКОВ. Где хохол прошёл, там жиду делать нечего.

БОЙКО. Так посада генерального вже нэ вакантна?

ШИННИКОВ. Куда от тебя денешься. Как в подводной лодке.

ПЕША (Бойко). Учись мыслить широко и абстрактно. «Коптильня» и «Системный запах». Чуешь разницу? Коптильня в какой-то кафушке, а «Системный запах» по всей России!

Сцена шестая

Шинников один.

ШИННИКОВ. Вот поди ты, заполни нишу в мировом хозяйстве с таким вертлявым генеральным! Конечно, президент — всё, генеральный — ничто. Так, наёмный шоферюга. А всё же своей вертлявостью весь наш бизнес в кювет опрокинуть может!.. А тут уж известно что: Интерпол! не милиция наша, быстренько оттащит от транснациональной дороги мировой экономики! А кто виноват будет? Не наёмный же шоферюга. Мозг, который в этой машине ездит!.. Нет, нельзя Бойку к международным переговорам допускать.

Пункт первый. «Все переговоры на английском ведёт президент»… Грамотно получилось. Всякий поймёт, кто там устав проверять будет, что хоть с итальянцами переговоры затей, а без президента молчи. «Як так мовчи? Я вжэ генеральний, я вжэ перекладача итальяньского… перекладача… одним словом, перебивача итальяньского наняв!..» — «Нэ положено! Действуй по Уставу!»

«Пункт второй. Главный бухгалтер подчиняется непосредственно президенту». А як же! — финансовая информация вся конфиденциальна. Под грифом «секретно». Только слово другое, а по сути: бизнес и армия — близнецы-братья! И кладовщики у них — близнецы-братья! А то поди потом разбери бухгалтерию за весь отчётный период! Тут уж я тэбе «врятувати», то бишь по-нашему «спасать» — не буду. Вот так: синектика, а не «синтетика»! Метод отвлечения на аналогию!

Ах ты, наипервейшее упустил: «кадры решают всё»! Так было и при Грозном и при царе-освободителе! Это я к тому, чтобы пятая западэньская колонна на фирме не завелась. Подходишь к ним, вроде на украинском размовляют, а увидят тебя, сам поляк их мову не разберет! Тильки Пешечка моя, благодаря исключительной своей женской интуиции, уси спайки их растолковывала… Оставим для маскировочки третьим пунктом: «Все кадры решает президент».

Пункт четвёртый. (Укладывается на диване.) «Все вопросы по производству товара… а так же сопутствующие, как то поощрения, наказания… и другие, не оговоренные в настоящем Уставе, решает президент, в соответствии с действующим законодательством»… Сразу видно, что здесь не какой-то шарамыжник затеял что-то для пользы своей… Специально прилягу… чтобы увидеть… не упустил ли чего…

(Вскочил.) Суетливое, однако это дело! Когда же стратегией заниматься?! Получается: я паши и паши, а Бойка, не дай ты Бог, стратегом вылупится за нехваткой времени моего!.. (Прилёг.)

Трэба таки вздремнуть, чтобы выпутаться из этого лабиринта… Первый палец загибаем: используем стандартный устав. Второй палец загибаем: что решил уже и что ещё привидится — под гриф «сов. секретно»!.. Не то итальянцы… кислород… даже Пеше… перекроют… (Заснул.)

Сцена седьмая

Пеша, Бойко; заросли боярышника.

ПЕША (поёт). Солнышко, солнышко жгучее.

Колючки, колючки колючие.

Ля-ля, ля-ля-ля,

Ля-ля, ля-ля-ля,

Ля-ля…

(Бойко.) Перестань подбирать с земли. Ветки мне нагибай.

БОЙКО. Прыг! Прыг!.. Дорогая Пэша!..

ПЕША. Ниже.

БОЙКО. Я хочу сделать тебе предложение…

ПЕША. Ниже.

БОЙКО. …Много лет мы кукуем втроём, и ты подарила мне незабываемые минуты и даже часы несравненного с другими женщинами счастья…

ПЕША. Вот так!

БОЙКО. …Мне с тобой всё лучше и лучше. Согласно американской медицинской статистике это невероятно. Но это действительно так. Например, только что, обопрившись об это дерево по причине низкой температуры почвы…

ПЕША. Держи на одном уровне!

БОЙКО. …ты своими новейшими движениями затмила все предыдущие, так сказать, случаи и обстоятельства. Я тебя так люблю… так люблю…

ПЕША. Это приятственно слышать.

БОЙКО. …що просто кохаю тэбе!

ПЕША. То есть я… как это сказать… «коханка» твоя, что ли?

БОЙКО. Коханця, улюбленця… (Ветка выскользнула.)

ПЕША. Ай!.. Теперь снова нагибай. Там самые крупные, зрелые остались.

БОЙКО. Як губки твои яснэ-червони…

ПЕША. Ниже.

БОЙКО. Я на женщин старше пятнадцати тэпер вообще нэ гляжу! Во як ты необычна!

ПЕША. Ниже.

БОЙКО. Но как бы ни было гарно все эти годы, и как бы я ни был благодарен Шинникову, як другу и товарищу по нелёгкой армейской службе, годы мои по американской статистике таковые настали, что хочу сделать тебе предложение…

ПЕША. Вот так!

БОЙКО. Ты о чём?

ПЕША. О ветке.

БОЙКО. Как говорится, Платон мне друг, но бизнес мне дороже…

ПЕША. Держи на одном уровне!

БОЙКО. Я как мужчина не могу допустить, чтобы твои инвестиции гукнулись, як при дефолте! Заработанные изнурительным… (Укололся.) колючим!.. як эти бисовы рога, трудом!

ПЕША. Перестань сосать палец. На платочек.

БОЙКО. Скильки можно мотаться к безлошадным бабулям на своей жигулёвской кляче! Осенью ты платишь этим ленивым старушкам кровавыми шипшинами…

ПЕША. Дай перевяжу. Это боярышник. Мужчины всегда за женщину кровь проливали.

БОЙКО. …Поки лид не встав, еще можно жить этими полусъедобными курятниками и тополятниками. Нигдэ в мире таких грибов нэ видно! Но сама непотребна жизнь у тэбэ зимой. У кромешной темнотище я шарю этих несчастных малькив и свердлю эти бисовы дирки у льде, поки Шинников нэ вийдэ на демонстрацию со своими красными флажками на щук и щупакив. Як тореадор на коров и быков…

ПЕША. Ты в госпиталь определился или наклонишь всё-таки?

БОЙКО. …За это длиннющее москальское зимовье ты слезьми прощаешься с трудовыми инвестициями из-за низкой производительности улюбляньской Шинниковой ловли… ПЕША. Ниже.

БОЙКО. …Конечно, з весны мои котячьи карасики весому долю твоих сбережений вертают.

ПЕША. Ниже.

БОЙКО. …Но лито! Это вжэ кошмар! Мы нидэ нэ пересекамса! Я продолжаю заниматься прожорливыми деревеньскими котами, кошечками и котятками, а ти бабулину сельхозпродукцию у нашем военном городке впариваешь! Благодаря своим эксклюзивним контактным способностям. И так до самой бисовой картошки кукуем! Даже з квашенной капустой!..

ПЕША. Держи на одном уровне!

БОЙКО. …Скильки можно влачить таку похабну жизнь! Потому сегодни я решился сделать тебе предложение…

ПЕША. Вот так!

БОЙКО. Ты о чём?

ПЕША. О ветке.

БОЙКО. Як говорится, да прикрепится жинка к чоловику своему, и будэ едина плоть круглогодично!..

ПЕША. В любви, Бойка, как в бизнесе, необходимы и мысль, и энергия. Возможно чередование по сезонам. Летом, Бойка, и без тебя жарко.

БОЙКО. Улюбленця моя, коханця, так я вжэ нэ супротив… я тильки малэньку перестановочку выдвигаю…

ПЕША. Ай!..

БОЙКО. Боже ж ты мой, Боже ж ты мой… Милий, круглий, цилковитий лобик мой раскровавив, шипшина проклятуща!..

ПЕША. Не причитай. Лучше бинт вот здесь подержи. Пока заматываю. Хорошо ещё, не сгнил в аптечке.

Бойко придерживает бинт на лбу Пеши ладонями.

БОЙКО. Як вжэ насчёт перестановочки?

ПЕША. Не вижу смысла. Скоро кафе откроем, и жизнь пойдёт совсем по другому расписанию.

БОЙКО. Матка Боска Ченстоховска! Я божусь, что не скоро! Три раза божусь: тильки детки наши несчастные узреють сие закопчённое светлое будущее!..

ПЕША. Яки таки детки? Наши с Тишей государственным финансам в Москве обучаются. В Интернете они видали твоё будущее! Вэвэвэ «Коптильня» ру!

БОЙКО. Ну, Пэшечка, ну коханця моя, ну улюблянця моя, дровишки ещэ нэ запасли, зимовье, будь оно трижды проклято, на носу!

ПЕША. Зачем тебе дровишки? Центральным, кажется… ну и мною после буренья отогреваешься. Нэпогано, между прочим.

БОЙКО. Ты на список глянь, на список, що добродий президент накатил!.. Як хирург у него к операциям допускаюсь! Аж после дохторантуры!

ПЕША. В Америке твоей, между прочим, пятнадцать лет врач обучается, прежде, чем бизнес открыть.

БОЙКО. Так я про що? Я этих францазиков и францизек пятнадцать лет ещо сдавать буду? А уж «Систему российського налоготяганья» — в Интернете я видав! Як ты образивно выразив.

ПЕША. Ты, Бойко, замысловато выражаешься. Говори по-русски: в чём твоя «малэнька перестановочка» заключается?

БОЙКО. Я тэбэ… ну, гарно… я тебе… як заглавному инвеститору…

ПЕША. Инвестору.

БОЙКО. Як заглавному инвестору предлагаю… нас… нас…

ПЕША. Заикаться вдруг стал…

БОЙКО. …нас с Шинниковым поменять местами!

ПЕША. Я тебя… прямо сейчас… дай только бантик завяжу… Короче говоря, пошёл ты лесом! На законный брак покушается! На семью! На святая святых! Что ты меня за лоб схватил? Дай в машину сесть!

БОЙКО. Ну, Пэшечка, ну, улюблянця моя, ну, сердэнько мое, нэ сэрдыся, я вже без тэбэ пути-дорожки отсюдова нэ сшукаю…

ПЕША. Ты отпустишь мою голову или нет?!.. Мало того, что раскровавил…

БОЙКО. Ну, Пэшечка, ну коханця, я вже о должности тильки… И як ты положить могла, що я, на вашу одруженню покушаюсь? З разницей у девети лет? Самый крепкий шлюб по американьской статистике!..

ПЕША. Вы слышали?.. Нет, вы слыхали?! Где ж это видано, чтобы законный муж под гражданским ходил?!.. Ты мне этот образ жизни американский не навязывай! Тут тебе Россия-матушка! Не Западенция!

БОЙКО. Дочасни тильки… до открытия коптильни для клиентив… Я божусь тэбэ, мисяць нэ пройдэ… як музично коптильня наша задымляэ…

ПЕША. Не путайся под ногами, как трава осенняя!!.. Ах!..

БОЙКО. Мылэнька моя, сэрдэнько мое…

ПЕША. Уберешь… ты… руку… со лба моего…

БОЙКО. Нэ серчай, добрэнька моя… я вже разматываю… ты вже своими рученьками прелестными примотав к сэбэ… А местечками… ты нас нэлэгально разменяй… Дочасни тильки разменяй… Дочасни и приватни… У диловий пайки… Временно и конфиденциально, по-русски… В деловой части…

ПЕША. Поехали. И не мечтай, Боечка. Я тебя насквозь вижу. Через призму французской пословицы: «Любовь сильна, а деньги сильнее». Так, мылэнький?

Сцена восьмая

Шинников, Пеша, Бойко, Глава; кабинет Главы.

БОЙКО. Мы все трое за вас голосовали, как одна рука! Вот как это было…

ГЛАВА Теперь не имеет значения. Для меня теперь все равны. Я решил покончить с практикой американских выборов: до того обещать всё, а после — некоторым.

БОЙКО. И правильно. Молодым и кнопки в руки!

ГЛАВА. Я разбил свой срок на четыре этапа. Показываю на карте. Первый год я работаю с городом в целом: собираю и обобщаю все нужды. На второй год я выделю главные направления и концентрирую ресурсы.

БОЙКО. О, если бы в Москве мыслили как вы!

ГЛАВА. Третий год я использую накопившиеся ресурсы для проектирования. И к концу четвёртого года весь город превращается в строительную площадку!

БОЙКО. Брависсимо! как говорят итальянцы. Между прочим, основные конкуренты нашей фирмы на рынке мировой еды.

ГЛАВА (Пеше). А чтобы наши самые красивые в мире женщины не пачкали свои самые красивые в мире импортные сапожки, я над стройплощадкой сделаю надземные пешеходные переходы. Они просто восхитили меня своей лёгкостью и элегантностью, когда я кружил вокруг Москвы. Хотя во всём остальном я московский опыт решительно отвергаю! Россия должна быть неделимой… (Целует ручку.) вертикалью! Не правда ли?

ПЕША. Я недавно на светофоре стеклом в стекло оказалась против супруги вашей. Я рулила в своей длиннозадой «Ниве», но она очень, очень неплохо выглядела в своей….

ГЛАВА (игриво). Не будем разводить семейственность. (Шинникову.) Вот мы с вами совершенно незнакомые земляки. Тем не менее, я уже третий месяц вас, как родного, спрашиваю: где ваши нужды? Берите указку. Я от всех требую конкретности.

ШИННИКОВ. М-м-м…

ПЕША (Шинникову). Это нужно Главе администрации для проектирования.

БОЙКО. Здесь. (Шинникову вполголоса.) Отпусти указку.

ГЛАВА. Здесь?

БОЙКО. Здесь. (Шинникову вполголоса.) Як клищ тундровий вчипилса…

ГЛАВА. Именно в этом прямоугольнике?

БОЙКО. Именно в этом прямоугольнике. (Пеше вполголоса.) Полоскотай ёму пид мишкой.

ГЛАВА. В этой точке?.. Я линейку возьму. В этой точке… мы сейчас стоим…

БОЙКО. А под нами?

ГЛАВА. Марья Трофимовна начисления вычисляет.

ШИННИКОВ. Хи-хи…

ГЛАВА (Шинникову). Вы правы, какие могут быть начисления на тарифные ставки. Смех!

БОЙКО. А под неисчислимой Марьей Трофимовной? (Пеше вполголоса.) Шибче!..

ГЛАВА. Неотапливаемое помещение. Народу, знаете ли, тьма, тьма понабивалась! Всё мои сторонники, ну и праздновали, праздновали. Уходили, окна закрыть забыли.

ШИННИКОВ. Ой, не могу!

ГЛАВА. Да-да, у нас в России всегда так: не успеем чему-нибудь порадоваться, плакать пора. Вот такие дырищи в батареях! Я вчера приказал убрать железки отлетевшие.

БОЙКО. А под неотапливаемым помещением?

ГЛАВА. Тепловой узел.

БОЙКО. Нельзя ли его в неотапливаемое помещение перенести? И разместить там наши общие нужды? Если позволите, я конкретизирую мысль нашего президента о захвате Российской Федерацией рынка мировой еды во вступительной речи. На первом этапе мы кормим бизнес ланчами ваших сотрудников. Эксклюзивно и не подозревая за собой никакого бизнеса. Так, в счёт аренды. На тарифную ставку вкусно не поешь! А Пелагея Варфоломеевна готовит с эксклюзивным вкусом!

ГЛАВА. Вдобавок ко всему… (Целует Пеше ручку.) следует добавить!

ПЕША. Баба Женя недавно научила меня старинному рецепту холодной засолки курятников. Я вам принесу на пробу…

ГЛАВА (игриво). Я объявил войну коррупции.

БОЙКО. На втором этапе… (Шинникову, схвативши вместе с ним указку.) На втором!.. (Главе.) Это наше совместное с президентом ноу-хау, поэтому мы показываем одной рукой. На втором этапе ваши сотрудники разъезжаются по служебным командировкам и невольно делятся вкусовыми впечатлениями. Исключая заевшуюся Москву. Накопившийся промоушн позволит создать очаги «Системного запаха» по всей России, и Москва не выдерживает осады. Это мы очертили третий этап. К концу четвёртого этапа итальянцы умоляют нас сесть за стол мирных переговоров!

ГЛАВА. Брависсимо! Между прочим, я решил воспользоваться мировым опытом от Бразилии до Индии, а в новейшей истории нашей — опытом ближнего Казахстана и внутренней Калмыкии: вынести здание администрации подальше от улицы Гарибальди и Ванцетти! Которая к тому же совпадает с федеральной трассой Москва — Якутск. С этой целью я кружил вокруг столицы и моделировал направление выноса на уже имеющейся кольцевой дороге… Почему вы сдвинули указку?

БОЙКО. Было бы непатриотично с нашей стороны перегружать бюджет вашего проекта выносом нашего общего «Cистемного запаха».

ГЛАВА. Здесь?.. Нет-нет, не требуйте от меня невозможного. Я не Господь Бог, чтобы разрушить основные предвыборные обещания. (Пеше.) Прочитайте, пожалуйста. (Целует ручку.) Я их специально увеличил и повесил напротив карты города.

ПЕША. «Ноль седьмого, точка, ноль первого — Рождество Христово…»

ГЛАВА. Ниже.