Бесплатный фрагмент - Свои и чужие

Предисловие составителя

Испокон веков в человеке, да и во всем человеческом сообществе, уживалось два противоположных чувства: желание заглянуть за горизонт и страх перед встречей с неведомым. В разное время одно из устремлений побеждало, и в зависимости от этого, социум либо погрязал в однообразии бытия, вырождаясь болезнями и голодом, либо снимался с места в поисках лучшей доли. У разных сообществ это соотношение разнилось, достаточно вспомнить первые шаги человека из Африки. Полмиллиона лет понадобилось первой версии хомо, чтобы покорить Евразию, за это время от него отпочковались два вида людей: денисовцы и «хоббиты» — жители острова Флорес и его окрестностей в Юго-Восточной Азии. Но уже следующее поколение наголову превзошло старших братьев. Вдесятеро меньшим временем ограничившись, хомо сапиенсы колонизировали мир. Не просто колонизировали, но отправили в небытие все прежние разновидности собратьев, оставшись единственным образчиком человека, населявшего Землю. И причина этому кроется в генах, кроманьонцы, в отличие от вышедших ранее людей, были, пусть слабее, невзрачнее, но превосходили неандертальцев в главном — отчаянной решимости, беспробудном желании покорить и освоить все и вся. Они жили кучней, плодились быстрее и обладали большей сноровкой, им требовалось меньшие территории для жизни, да и страх перед смертью не так преследовал их: наши предки могли позволить себе любые жертвы, чтоб не останавливаться на пути. Голод, болезни, да и сами они, истребляющие друг друга, но от этого больше закаляющиеся, частенько доводили кроманьонцев до «бутылочного горлышка», до состояния, в котором на Земле оставалось всего несколько сотен особей данного вида. Однако, наши предки превозмогали пиковую ситуацию, плодились и размножались пуще и захватывали новые земли и пажити, вытесняли или уничтожали тех, кто стоял на пути к тотальному доминированию.

Лишь заполонив собой планету, люди успокоились. Примерно к тому времени относится и появление первых цивилизаций — ученые утверждают, что изначально не конфликтовавшие народы принялись активно осваивать сельское хозяйство, а с ним и смежные профессии, стали гуще селиться и активней развиваться. Первые города, достаточно вспомнить перуанский Караль, росли без стен, не зная вражды и усобиц, формируя торговлю с другими поселениями и племенами. Впрочем, недолго, извечный конфликт хлебопашца и кочевника, отраженный в библейском мифе о Каине и Авеле, не оставил иного пути, как затяжной конфликт — до тех самых пор, пока последние номады не сгинули в небытии. Или милостью покорителей продолжили существовать на скромных территориях Великого Запада, Амазонии, в джунглях Африки или в тундрах Сибири, сохранившись от внезапного приступа гуманизма новых владетелей их территорий.

В память о первой волне противостояния нам достались сказания о пришлецах злого разума, будь то лешие, кикиморы, орки, псоглавцы или еще какие представители полулюдей, ошибки божьего творения. От второго конфликта остались былины, мифы и легенды, а еще страх перед подлыми душой незнакомцами, у которого ни при каких обстоятельствах малым детям нельзя брать конфеты из рук. Когда мир свернулся в глобус и стал маленьким, территории, где могли жить неведомые существа, говорящие на человечьих наречиях, исчез, а с ними сгинул целый пласт страхов человеческих, но не окончательно. С течением времен он мутировал, пока не переродился в другой ужас, более панический, но, возможно, куда более реальный. Боязнь пришельцев с других планет: поначалу это были наши соседки по солнечной системе, но когда выяснилось, что разумной жизни там нет, страх раскинулся на всю галактику — по мере изучения вселенной человечество раскидывало сеть познания все дальше и потому еще делало это столь активно, что подсознательно боялось быть обнаруженным первыми. Страх перед более развитыми существами, во всем превосходившими нас в развитии, заставил человеческую цивилизацию буквально взорваться научно-техническим прогрессом последних двухсот лет. Мы прекрасно помнили собственный урок покорителей бескрайних лесов, великой сельвы, степей и островов: никто из более слабых народов не останется безнаказанным за свое существование перед колонизаторами, неважно с какой целью и откуда пришли они, какому богу поклонялись и на каком языке говорили. Станет неважным и для нас, если сюда заявятся сверхразумные существа, квинтэссенцией которых стали воплощенные гением Уэллса марсиане — бездушные создания, чьими повадками полностью завладел разум, вознамерившийся править не только на их планете, но и на всех соседних. И после его эпохального произведения люди еще долго терзались подобными мыслями, варьируя истории то так, то эдак.

Интересно проследить за подобными извивами. Если в конце девятнадцатого или начале двадцатого века писатели были настроены весьма скептически в отношении всякого пришельца, которого они обязывали становиться враждебным в отношении человечества, то в дальнейшем история изменилась. После Второй мировой, войны чудовищной, отнявшей немыслимые миллионы жизней, в истории о пришельцах возродились совсем иначе, теперь в них оказалось куда больше гуманистического настроя, и куда меньше милитаристского, Хайнлайн против Брэдбери, Андерсона, Саймака, Азимова и многих других. А после запуска первых спутников, к ним добавились и нотки времен освоения Мезоамерики: истории не просто контакта, но сотрудничества, конкуренции, самого разного рода общения с многочисленными представителями иных миров, до которых, как тогда думалось, всего ничего и по времени и в пространстве.

Со временем бум освоения космоса начинал угасать, все меньше исследовательских станций запускалось в иные миры, ну а про соседку-Луну ведущие космические державы, казалось, и вовсе запамятовали. С течением десятилетий менялась и пришельческие истории, став более утилитарными, земными, обычными, что ли. Возможно, подобный настрой продолжался и далее, но все поменялось, когда космос стал ареной битв уже не стран, но фирм. А теперь и космонавтов-любителей, на свои кровные или спонсорские деньги строящие в гаражах, из подручных материалов нечто, что однажды полетит на орбиту. У кого-то это даже получалось. Неудивительно, что подобные сообщения снова разогрели писательские умы, вернув их в горячку шестидесятых, думается, еще полстолетия вперед, и мы станем свидетелями такого же любительского освоения Луны, коли переселенцам разрешат осваивать сателлит, конечно. Тогда мы увидим нечто подобное путешествию «Мейфлауэра» и иже с ним, когда сотни и сотни утлых корабликов будут пересекать орбиты, снуя меж нами и новыми поселениями в новом же свете.

Конечно, подобные темы не останутся в стороне и у писателей. Но куда интересней вернутся в наши дни, посмотреть, какова ныне подоплека историй о пришельцах. О чем и как повествуют наши современники, что они пытаются предвосхитить, о чем рассказать, какие события осветить и каким образом. Именно об этом и повествуют авторы сборника «Свои и чужие», антологии, вобравшей в себя истории о контактах с чужими сущностями, порой похожими, порой, совершенно отличными от людей.

Немудрено, что сборник тематически разделен на две части, ибо они сильно различаются меж собой. Так, часть первая повествует о визитах инопланетян в наши пределы, а вторая рассказывает о колонизации миров землянами и контактах более развитой расы человеков с менее продвинутыми аборигенами. Когда составитель только готовился собирать антологию, он представлял, что немалая часть рассказов из первой части будет посвящена конфликту между пришельцами и землянами, ничуть не бывало. Всего несколько рассказов из более, чем полусотни присланных, повествовала о военном конфликте, остальные же рассматривали совсем иные аспекты контакта. На них хочется остановиться подробнее.

Начать, наверное, стоит с контактов личных, как ни покажется странным, но эта тема в наибольшей степени волнует литераторов. И немудрено, во всякие века подобные вопросы занимали умы многих писателей — и речь, понятно, не столько об иномирцах, сколь о представителях иных земель и территорий, впрочем, весьма сильно отличающихся от жителей Греции, Рима, Европы, Средней Азии и других регионов, где проживали мыслители того или иного тысячелетия. Но и наше время лишь обнажило острее, сопричастнее подобные вопросы, вот и авторы «Своих и чужих» в подробности описывают весьма близкие, подчас, интимные контакты с представителями иных миров. И всяк по-разному может окончиться подобное взаимоотношение, ибо представитель другого общества не может вот так запросто порвать с той культурой, той самостью, что воспитывалась в нем десятилетия, что стала основой его основ, тем нравственным кодексом, нерушимости коего так поражался Кант.

Есть и другая сторона того же вопроса — сопричастность чужому. Английское «tolerance», механически переводимое как медицинский термин, зачастую не очень подходит ситуации, приведенное выше мной слово куда важнее и нужнее обществу, еще не окончательно закосневшему в домостройных нравах и взглядах. Тем более, подобные привычки и обычаи чуть не каждое десятилетие подвергаются строжайшей ревизии. Исследуют их под микроскопом и авторы антологии, тщательно вымеряя и взвешивая наше общество прежде, чем окончательно утвердить его диагноз. К счастью, не всегда безнадежный.

Ну а высшее проявление подобных отношений, конечно, оказался ныне завязан прочно на беженцах. Впрочем, в любое иное время подобный вопрос стоял ребром, что далеко ходить, согласно легенде, само римское государство возникло стараниями беженцев их далекой Трои, что удивляться его истории, взлетам и падению — и опять же, стараниями других мигрантов: вандалов, гуннов, готов, маркоманов. Сейчас мы сознаем нашу планету уже как подводную лодку, где все едины, где всякое действие рождает последствия для всех, и никуда не скрыться. Неудивительно, что эта тема — что беженцев, что эскапистов, весьма и весьма сильно волнует умы авторов сборника, немудрено, что рассказы, попавшие в него, тоже затрагивают, препарируя, и подобный аспект нашей жизнедеятельности. Конечно, в другой части, повествующей о путешествии соплеменников в далекие земли, историй поболее и выписаны они, порой, куда эффектней, но остановимся пока на вышеуказанных.

И конечно, не обойтись без другой, набившей изрядную оскомину теме — теориях заговоров. Говорить о них всерьез достаточно сложно, а посему авторы «Своих и чужих» предлагают иронический, но от этого не менее проницательный, взгляд на проблему, затрагивавшую всякого человека в той или иной степени. Что говорить, на этой теме кормится не одно издательство, не один теле- или интернет-канал. Историй о подлинных правителях того или иного государства, о марионетках и узурпаторах, о высших и низших кастах достаточно много, самого разного рода годности. В сборнике и им нашелся достойный ответ. Как и тем, кто считает пришельцев покровителями, пожелавшими поработить человеческую общность — и все никак не собравшимися с силами, вот уже сколько даже не десятков лет, но веков.

Есть еще один, куда более важный аспект появления более могущественных, разумных и, безусловно, развитых существ. Стивен Хокинг, вслед за Уэллсом, отрицал саму возможность контакта между сверхразумными существами с других планет и землянами, считая нас пригодными к клеткам в инопланетном зоопарке, что же, нам не привыкать к подобному. Еще совсем недавно, чуть больше века прошло, подобные человечьи зоопарки существовали во всех развитых городах мира, что в Лондоне, что в Санкт-Петербурге, и выставлялись там вовсе не мифические орки или псоглавцы, но вполне реальные подданные империй — эскимосы, чукчи, бушмены, пигмеи, те, кого считали человеками низшего ранга, недоразвитыми в сравнении с просвещенными расами, кому отказывали в схожести ума или способностям к познанию мира. Писатели того времени часто ратовали против подобного издевательства, но мотивация их была схожей. Божественно ироничная в филигранной точности высказываний Тэффи и та не могла представить, чтоб якут или самоед мог быть поставлен с ней на одну доску, все ее высказывания на эту тему являют собой пожелание избавить животину от невыносимых страданий.

Как же странно ее слова звучат ныне. Видимо, Хокинг неправ, и более развитый индивид становится более понимающим и сострадательным. А вот наше будущее, оно как раз под вопросом, некоторые авторы сборника прямо полагают, что лишь пришельцы смогут вытащить из очередной бездны человечество, но не факт, что мы, люди, окажемся способны на подвиг постижения простых истин и согласия на стотысячную попытку возродиться, пройдя новое бутылочное горлышко, собственным разумом созданное. Впрочем, пришельцы, наши учителя, а порой, и наши боги, не оставляют попыток достучаться до помраченного создания, снова даруя спасительную соломинку. Конечно, мерка, по которой нас судят авторы таких рассказов, подчас гиперболизирована, но в сознательном искажении пороков общества и рождается по-настоящему сильное произведение, влияющее на умы не один десяток нет, что лет, веков. Взять хотя бы «Путешествия Лемюэля Гулливера…» Джонатана Свифта, что как не чудовищная метафора убогого бытия его еху, что как не уродливое выпячивание всех наших пороков морлоки помянутого прежде Уэллса? А памятуя о них, мы, читатели, разве не пытаемся хотя бы подсознательно обособиться от подобного сравнения? Составитель не сомневается, что и в этой антологии найдется повод для естественного отторжения всяким попыткам найти общность с теми, кого авторы поминают подобным образом.

Но всегда хочется надеяться на лучшее, да и те авторы, что рисуют весьма печальную картину грядущего, тоже оставляют, пусть небольшой, но повод надеяться. На себя, на чужих, становящихся все более своими.

О пришельцах в роли учителей, наставников, менторов, тоже нашлось место в антологии. Да и как иначе, какой золотоносный пласт литературы не пестрит историями о подобном контакте. Неудивительно, мы хотя и боимся всякого встречного по определению, по природе своей, но понимая слабость собственной натуры, тьму недостатков, слабость к соблазнам и порокам, слишком уж часто перепоручаем заботу о себе другим, более способным к постижению простых истин, менее зависимых от предрассудков и слабостей. Созданий почти совершенных, как гуингнгмы, встреченные Гулливером в своем последнем, самом печальном путешествии. Кажется, только такие и способны неисчислимое количество раз помогать сбившимся с пути человекам обрести новый смысл существования, покой и гармонию в нем, отринуть серость будней и сердец. И иногда у них, этих удивительных сознаний, что-то да получается. А иногда и у нас.

Неудивительно, что в соседней части сборника, повествующей о прибытии землян в пришельческие пределы, немало места и внимания уделено миссионерству во всех его проявлениях, от менторства до порабощения и пленения если не физическим, то психологическим образом. И неудивительно, человеческая природа весьма активна, а дух настолько крепок, что многие подчинились или еще подчинятся ему, и самый яркий и неожиданный пример это те, кого иные зовут нашими самыми верными друзьями, хотя, по сути, они являются наипреданнейшими слугами; и речь идет о собаках. Вспомните, что было совсем недавно, десять тысяч лет назад, когда только первые люди решили приручить волков, давая им еду и кров, леча их в награду за помощь в охране человеческого поселения. Как сильно сменилась природа гордых хищников! Прежде они, патологически не способные принимать ничего нового, смелые и дружные охотники, вдруг стали искателями новых горизонтов, верными и за подачку преданными спутниками, знающими свое место и готовыми держаться рядом с хозяином, несмотря ни на какие его блажные выходки. Как иначе можно объяснить такую поразительную перемену, как не силой слова и духа человеческого, сломавшего, переменившего волчий род. Неудивительно, что и в грядущем многие видели претворение подобных же планов, но иные с восторгом, иные с душевным трепетом. Все подобные хитросплетения отмечены в сборнике: «Свои и чужие» богат на прогрессорские рассказы, повествующие о налаживании быта аборигенов и просвещении их теми или иными способами, не без доли юмора, конечно, ибо о подобном всерьез подчас говорить достаточно сложно, чтоб не скатиться в пропагандистский шаблон. В той же степени в сборнике отмечены истории, рассказывающие и о печальной судьбе жителей других планет, подпавших под влияние землян, и небезосновательно, память о Кортесе со товарищи жива и по сей день, повторяясь то там, то здесь — почему бы ей не придти сызнова, мимикрируя в новых землях и на новых планетах под что-то, на первый взгляд вполне себе мирное и важное для туземцев. Да, рассказов о человеческой корысти, жадности и подлости в сборнике больше, нежели о благородстве, но тому причина очевидна — предупреждение о грядущих последствиях земных деяний всегда действовало отрезвляюще и собирало куда больше внимательных слушателей, нежели восторженное восхищение героикой новых конкистадоров, пусть и небезосновательное. Сторониться восторгов и с вниманием слушать о подвигах неведомых героев, покорителей новых земель и вершителей множества чужих судеб у землян в крови. Всякое подозрение в низменных помыслах, основано на долгой нашей истории, в которой куда больше крови и грязи, нежели того хотелось бы.

А среди историй о миссионерстве встречаются и довольно часто, прямые противоположности привычным текстам: рассказы, о туземцах, которые за обыденным, если не сказать, примитивным, бытом, скрывают высокие порывы души, не всегда понятные и принимаемые прибывшими с высокими порывами землянами. И казусы подобного контакта бывают самые разные, иногда финал подобных историй открыт, иногда нет, и тогда он печален. Но да, в таких текстах мы видим попытку обрести землю гуигнгнмов в неведомых далях, как во времена оны, когда люди еще не слышали о Свифте и путешествовали в поисках той земли, где на них снизойдет или благодать или умиротворение, или хотя бы что-то, способное очистить души и возвысить сердца.

Благородство человечьей души проявляется обыкновенно во времена сложные, в историях непростых и тогда, когда и отступать некуда и делать иначе ничего немыслимо. Истории о пришельческих вторжениях принесли в подтверждение этих простых истин немало примеров, но и прибыв в вотчины и наделы инопланетян, земляне вполне могли столкнуться с теми силами, повлиять на которые они едва ли в состоянии. И тут есть, где автору размахнуться, когда в просторах текста повествуется не об одной планете, а о звездных системах, и размах куда шире, и трепет пред могуществом неведомой расы гуманоидов больше; очевидно, и то и другое идет тексту только на пользу.

Но куда больше в этой части рассказов о контактах и взаимном влиянии землян и чужих; оно и неудивительно, примеров из собственной нашей истории о прежде конфликтных отношениях, с течением десятилетий переросших, если не в дружбу, то в тесные отношения, имеется немало. Потому сюжет узнаваем, равно как и герои их, обычно, авантюристы, мошенники и плуты из наших земель или чужих, к собственной выгоде облапошивающих доверчивых представителей иных миров, но далеко не всегда в выгоде остающихся. Подобные байки, выписанные с юмором и здоровой долей самоиронии, являются украшениями любого сборника, этот не исключение. Конечно, о взаимовыгодных отношениях землян и туземцев истории в антологии наличествуют обязательно, как же без них, ведь и мы сами куда чаще торгуем, нежели воюем, да, порой совмещая и то, и другое, но когда раж ненависти спадает, всегда возвращаемся к делам привычным, пращурами заповеданным.

И порой, ведем себя, подобно глупцам, стараясь не задумываться больше положенного, не оглядываться по сторонам, не размышлять, отдавшись на волю происходящего. Эразм Роттердамский еще когда написал гениальную «Похвалу глупости», книгу на все времена; немудрено, что многие авторы сборника, прямо или косвенно ссылаются на сей фундаментальный труд, повествующий о легкости бытия человека, не отягощенного желанием к познанию и к оценке своих деяний. И неважно, принимает ли землянин пришлецов с своих пределах или сам прибывает к ним, праздность ума его поразительна. Двигаясь по жизни с наименьшем сопротивлением, он спешит в неведомое, не задумываясь о сути своего пути, лишь о том, чтоб это путешествие проходило с максимальным комфортом. А куда оно может привести — вы понимаете заранее, но ни один рассказ, повествующий о подобном, не может остаться в стороне от внимательного читателя, оценивать его есть, за что.

Как и другие тексты сборника, мимо которых нельзя пройти. Все те же, что и из первой части, повествующие о личном контакте, но только теперь на необъятных просторах нашей или нет, галактики. Если прежде, во время прибытия пришельцев в наш мир, сюжет мог двигаться достаточно линейно и предсказуемо, то теперь, когда все возможные и невозможные миры в полном распоряжении автора, он может — и придумывает — все, что душе заблагорассудится, конечно, не снижая планки качества. И получатся в новых красках и гранях история сэра Ланцелота и прекрасной Гвиневеры или монаха Абеляра и его возлюбленной Элоизы или что-то еще, еще не встреченное на просторах классической литературы, ведь для сюжетного путешествия у автора открыты все пути-дороги. А ими он умеет пользоваться как никогда прежде, простор фантазии, открывающей ему любые миры, в полной мере способен создать как нечто хорошо забытое, так и никогда прежде не ведомое.

А об этом судить вам, дорогой читатель, насколько удачны оказались эти путешествия, сколь увлекли они вас, взволновали, заставили задуматься, отложив антологию в сторону. Да и хорошо ли постарался сам составитель, собрав рассказы в единый монолит сборника. Ваше дело вынести «Своим и чужим» свой вердикт, к коему мы, его участники, будем внимательно прислушиваться.

Приятного вам чтения!

С наилучшими пожеланиями,

Кирилл Берендеев.

Часть первая. Чужие среди своих

Сергей Игнатьев. Случайный гость

— Интересно, долго нам ещё тут торчать? — спросил Петров риторически.

Я промолчал. Положил локти на руль, поверх ладоней прочно утвердил подбородок. Стал смотреть на унылую морось за лобовым стеклом, на уходящее в туман шоссе, на заляпанный грязью номер ДПС-ной «лады», стоящей у обочины в нескольких шагах впереди.

Петров завозился и запыхтел, пытаясь отвинтить крышку термоса, действуя левой рукой. Правая была плотно перебинтована и елозила неловкой крабьей клешней.

— Заело, мать её, — в сердцах бросил он. — А ну попробуй, Иванов?

Я нехотя выпрямил спину, откинулся в кресле. Взяв у Петрова термос, стал крутить крышку. Поддавалась она с трудом.

— Силён ты, братец, — ухмыльнулся я.

Петров шумно сопел и потирал перебинтованную правую руку.

— Болит, зараза, — Петров страдальчески подвигал бровями.

Крышка, наконец, поддалась.

— Ну, скажи, тварь какая, а? — продолжал Петров, ища сочувствия. — Хорошо хоть домашняя, с прививками и прочим. Обошлось без всяких уколов в пузо. Но какая гадина, а?

— Я тоже собак не очень люблю, — сказал я.

Я протянул Петрову открытый термос. По салону поплыл, щекоча ноздри, горький кофейный аромат.

— Сам-то будешь? — спросил Петров, отливая в пластиковый стаканчик и нетерпеливо шевеля носом.

Я отрицательно помотал головой, снова устраиваясь подбородком на руках, скрещенных поверх руля.

— Главное, я ей сразу сказал, — Петров отпил из стаканчика, лицо его прояснилось. — Держи, говорю ей, хищника своего от меня подальше, а то я за себя не ручаюсь! Так она заладила: погладь да погладь. Вы подружитесь, я уверена. Ну ради меня, дорогой! Ну хоть разок? И всё такое прочее. Я сдуру и послушался. И вот, пожалуйста, нате! Как калека какой-то долбанный. Даже чекушку без помощи открыть не могу.

— А ты уйди от неё, — посоветовал я равнодушно.

— Люблю, — вздохнул Петров. — Никуда не денусь, пропал.

— Тогда, может, стрихнин?

— Ох, да пошёл ты, Иванов!

Я улыбнулся.

Крошечные капли барабанили по капоту, веки слипались, неудержимо клонило в сон. У ДПС-ников в машине громко, так что даже нам слышно было, играло радио. Ностальгическая песня группы «Мираж» про море грёз, которое не окинешь взглядом.

Петров напился кофе, кое-как закрутил термос и убрал его на заднее сиденье.

— Слушай, Иванов, почему всё-таки здесь? — спросил он, вытаскивая сигаретную пачку. — Почему именно эта точка, как думаешь? Место же глухое совсем.

— Чтобы перехватить на дальних подступах к городу…

— А смысл, Иванов?

— Начальству виднее, Петров.

Мне не хотелось вступать в бессмысленные разговоры. Хотелось спать. Петрову, видимо, тоже. Поэтому он продолжал разглагольствовать:

— Я так считаю, что это просто неразумное расходование человеческого ресурса. Будят ни свет не заря, отправляют в какую-то задницу. И сиди тут кукуй, как я не знаю кто!

— Завязывай, Петров, — попросил я. — Ты на меня тоску нагоняешь. И мигрень.

— Ох ты нежный какой, Иванов, — пропыхтел он. — О! Гляди-ка, чего они там оживились?

В ДПС-ной «ладе» произошло движение. Музыка стихла. Распахнулась дверь, и грузная фигура в кислотной накидке довольно ловко для своей комплекции выбралась под дождь. Нахлобучив фуражку, дпс-ник выкатился на дорогу и принялся махать полосатой палкой.

В серой мороси недовольно мигнули фары, взвизгнули тормоза. Напротив «лады» остановилась бежевая «Нива».

ДПС-ник подошел к ней со стороны водителя, откозырял. Принял из открытой двери книжечку с документами, заглянул в салон. Оглянулся, бросил в нашу сторону вопросительный взгляд.

— Работаем, — азартно прошипел Петров, распахивая дверцу.

Мы вылезли из машины, запахнули пальто и направились к ДПС-нику.

За рулём «Нивы» сидел угрюмый дядька с пышными седыми усами. Он исподлобья глядел на нас, в глазах его читалось понятное беспокойство.

Мы подошли. Я поглядел на сиденье справа от водителя. Пусто. На заднее. Тоже пусто. Мы с Петровым переглянулись.

— В город едете? — спросил я.

За моей спиной Петров что-то яростно зашипел ДПС-нику.

— В город, — буркнул водитель. — Куда же ещё? Дорога тут одна.

— Это верно, — сказал я, озабоченно оглядывая салон.

— А чего случилось-то, сынки? — спросил водитель напряженно.

— Да не беспокойтесь, — сказал я. — Просто внеплановая проверка. Времена неспокойные, сами понимаете.

— А что, спокойные были? — пробубнил в усы водитель.

Я вежливо улыбнулся краешком рта. Отошёл чуть в сторону, поглядев на приборную доску «Нивы». Встретился взглядом с глазами водителя в зеркале заднего вида. Что-то ещё…

За спиной моей Петров прошипел, как змея: «лейтенант, у тебя русский язык что, не родной? Тебе что сказано было, а?»

Я крепко зажмурился и тряхнул головой. Недосып. Я повернулся к ДПС-нику, кивнул ему. Лейтенант протянул водителю документы, козырнул.

— Счастливого пути!

«Нива» сорвалась с места, презрительно обдав нас выхлопными газами, и скрылась за дождём.

— Чёрт знает что! — сказал Петров громко и направился к машине.

— Виноват! — вслед ему бросил лейтенант, возвращаясь к «ладе». Никакой вины в его голосе не было.

Я последовал за Петровым.

Мы залезли в машину.

— Тоже вон не выспался лейтенант, видал? Херня всякая мерещится на посту. Как с такими работать, а?

— Слушай, а я, кажется, тоже глюк словил, — сказал я, захлопнув дверь.

Петров посмотрел на меня с интересом. Потянулся за термосом.

— Это всё оттого, что спать хочется, — сказал он, протягивая мне термос и новый стаканчик. — На вот, выпей.

Я отлил в стаканчик тёмной бурды. Принюхался.

— Слушай, Петров, там ведь не только кофе?

Петров сделал круглые глаза.

— Ну-ка, дай-ка попробую?

Он вы­хва­тил у ме­ня ста­кан­чик и шум­но при­хлеб­нул из не­го.

— Слу­шай, а точ­но! — ска­зал он, при­чмо­ки­вая, как про­фес­сио­наль­ный де­гу­ста­тор. — Это вро­де бы конь­як, а?

— Ум­но, — ус­мех­нул­ся я. — Ста­кан­чик-то дай?

— На вот, — Пет­ров про­тя­нул мне ещё один ста­кан­чик. — Я их це­лую упа­ков­ку взял. Не про­па­дать же…

— Ты хо­зяй­ст­вен­ный та­кой, Пет­ров, пря­мо смот­реть при­ят­но.

— А ты ду­мал, Ива­нов!

— Жаль толь­ко, со­ба­ки те­бя не лю­бят.

— По­шёл ты!

Я от­пил Пет­ров­ско­го кок­тей­ля из со­гре­то­го в тер­мо­се ко­фе с конь­я­ком. Вкус был спе­ци­фи­че­ский, но я вро­де слег­ка взбод­рил­ся.

— Так вот, — про­дол­жил я. — Всё-та­ки, стран­но, Пет­ров. Вы ко­гда с лей­те­нан­том на­ча­ли спо­рить, я, по­ка­за­лось…

До­го­во­рить я не ус­пел. У Пет­ро­ва в не­драх паль­то на­стой­чи­во за­пи­ли­кал те­ле­фон.

— Да, Пал Бо­ри­сыч! — мель­ком взгля­нув на эк­ран­чик, гарк­нул он. — Да, ко­неч­но… Да… Что?! Но мы же… По­нял. По­нял, так точ­но. Едем!

Он спря­тал те­ле­фон и по­смот­рел на ме­ня. Щё­ки его на­ли­лись взвол­но­ван­ным ру­мян­цем.

— Про­шля­пи­ли, — ска­зал он. — За­во­ди та­чи­лу и го­ни к го­ро­ду. Да­вай!

Вы­кру­чи­вая руль, я от­чёт­ли­во вспом­нил, что уви­дел там, в «Ни­ве», в зер­ка­ле зад­не­го ви­да.

С зад­не­го си­де­нья (пус­то­го си­де­нья) на ме­ня по­смот­ре­ли чьи-то влаж­ные тём­ные гла­за, пол­ные глу­хой со­су­щей тос­ки.

И тот­час про­па­ло всё, как не бы­ва­ло.

***

«Ни­ва» стоя­ла пе­ред же­лез­но­до­рож­ным пе­ре­ез­дом. Ря­дом ми­ли­цей­ский «уа­зик» и двое в фор­ме. Один си­дел на ка­по­те, све­сив но­ги, спря­тав ли­цо в ла­до­ни. Вто­рой сто­ял ря­дом, дер­жа под при­це­лом ав­то­ма­та да­веш­не­го уса­то­го дядь­ку. Дядь­ка сто­ял пе­ред «Ни­вой» ши­ро­ко рас­ста­вив но­ги и по­ло­жив ру­ки на кры­шу ма­ши­ны. В мел­кой дожд­ли­вой мо­ро­си эти трое ка­за­лись за­стыв­шей скульп­тур­ной ком­по­зи­ци­ей.

— Еш­кин ты кот! — ска­зал Пет­ров до­сад­ли­во.

Я за­тор­мо­зил, мы вы­ско­чи­ли из ма­ши­ны.

— Ка­ко­го рож­на, я те­бя спра­ши­ваю! — ут­вер­ди­тель­но ска­зал Пет­ров, рас­кры­вая пе­ред но­сом у ав­то­мат­чи­ка крас­ную кни­жеч­ку.

Ав­то­мат­чик дви­нул ка­ды­ком и при­под­нял ред­кие бро­ви на уро­вень ко­зырь­ка фу­раж­ки.

— Уб­рать ору­жие, я ко­му ска­зал? — по­тре­бо­вал Пет­ров, по­тря­сая пе­ре­бин­то­ван­ной клеш­ней.

Ав­то­мат­чик по­ви­но­вал­ся.

— Что за те­ло? — Пет­ров кив­нул на сер­жан­та, си­дя­ще­го све­сив но­ги.

Сер­жант ото­рвал ру­ки от ли­ца, шум­но ик­нул и ска­зал:

— Ох, му­жи­ки, что хо­ти­те со мной де­лай­те…

— Сде­ла­ем! — по­обе­щал я.

— Что хо­ти­те, но я та­ко­го… Ну ека­ра­ный ба­бай, я это… то­го… а оно… это… как дёр­нет! И в кус­ты!!!

При зву­ках соб­ст­вен­но­го го­ло­са он при­обод­рил­ся, со­ско­чил на зем­лю и, ды­ша пе­ре­га­ром, за­го­ло­сил, ука­зы­вая паль­цем на во­ди­те­ля «Ни­вы»:

— Но это­го гов­ню­ка мы за­дер­жа­ли!!!

Мы с Пет­ро­вым пе­ре­гля­ну­лись.

— Гра­ж­да­нин, сво­бод­ны, — ска­зал Пет­ров лас­ко­во. — Мо­же­те ехать.

Уса­тый уб­рал ру­ки с ма­ши­ны, с не­на­ви­стью по­гля­дел сна­ча­ла на ми­ли­цио­не­ров, по­том на нас, и сел в ма­ши­ну. Он за­вел дви­га­тель, вы­су­нул­ся из ок­на:

— Не бы­ло там ни­ко­го! Я хрен зна­ет, как он ту­да за­лез, по­нял?

Про­щаль­ную фра­зу он ад­ре­со­вал пья­но­му сер­жан­ту. «Ни­ва» со­рва­лась с мес­та, вто­рой раз за ут­ро пре­зри­тель­но об­дав нас вы­хлоп­ны­ми га­за­ми.

Пья­ный сер­жант по­хло­пал глаз­ка­ми ей вслед и по­тя­нул­ся к ко­бу­ре.

— А-ат­ста­вить! — рявк­нул Пет­ров.

Сер­жант вы­тя­нул­ся по струн­ке, морг­нул, чмок­нул гу­ба­ми, и по­кач­нул­ся.

— В ка­кую сто­ро­ну на­пра­вил­ся… э-э-э… объ­ект? — спро­сил я у ав­то­мат­чи­ка.

Ав­то­мат­чик ука­зал ство­лом на сер­жан­та.

— Вот он ви­дал, ку­ды по­бех, — силь­но «окая», ска­зал ав­то­мат­чик. — А я чо? Я это­хо сра­зу взял на при­цел и дер­жал. Уж боль­но мор­да ево по­доз­ри­тель­на!

Я кив­нул, гля­дя за же­лез­но­до­рож­ный пе­ре­езд. Вда­ли с обе­их сто­рон до­ро­ги в дожд­ли­вой дым­ке про­сту­па­ло пе­ре­па­хан­ное по­ле, с ле­вой сто­ро­ны при до­ро­ге был ржа­вый трак­тор без две­рей и гу­се­ниц, а спра­ва ржа­вый ука­за­тель с над­пи­сью: «ДРЕ­МИНСК 10 КМ».

Пет­ров силь­но по­тряс сер­жан­та за пле­чи.

— То­ва­рищ быв­ший сер­жант, ку­да по­бе­жал объ­ект?

Сер­жант по­смот­рел на Пет­ро­ва с про­снув­шим­ся ин­те­ре­сом и ука­зал ру­кой в сто­ро­ну ближ­ней со­сно­вой ро­щи.

— И… ту­да, — ик­нув, ска­зал он.

На ли­це его вдруг от­пе­ча­та­лась це­лая гам­ма слож­ных чувств.

— Это что ж за херь та­кая страш­ная бы­ла? — спро­сил он, на­ли­ва­ясь кро­вью и пре­дан­но гля­дя на Пет­ро­ва. — А?

— Это не херь, — ска­зал стро­го Пет­ров, воз­вра­ща­ясь к на­шей ма­ши­не.

— Это ВФЖ, — до­ба­вил я, сле­дуя за ним.

***

— Да, Пал Бо­ри­сыч! — ска­зал Пет­ров в труб­ку. — Да, уже в Дре­мин­ске. Ждем. Где? На пе­ре­кре­ст­ке Харм­са и это­го… — он при­щу­рил­ся на вы­вес­ку бли­жай­шей пя­ти­этаж­ки. — …Дод­жон­со­на… Ага, по­нял. Ждём!

Он уб­рал труб­ку в кар­ман паль­то.

— Слышь, Ива­нов? — ска­зал он. — А кто это, Дод­жон­сон?

— Ну, здрась­те, — я по­кри­вил­ся. — Это же тот па­рень, ко­то­рый «Ал­геб­раи­че­ский раз­бор Пя­той кни­ги Эвк­ли­да» на­пи­сал. И эту ещё… «Эле­мен­тар­ное ру­ко­во­дство по тео­рии де­тер­ми­нан­тов».

— А-а, Кэр­ролл что ли?

Я по­жал пле­ча­ми.

— Смот­ри-ка, Пет­ров, — ска­зал я. — Он уже тут…

По ули­це, рас­пле­ски­вая по сто­ро­нам глу­бо­кие лу­жи, плы­ла на нас за­ли­зан­ная ры­би­на «БМВ», лос­ня­щая­ся глад­ки­ми чёр­ны­ми плав­ни­ка­ми.

Мы пе­ре­гля­ну­лись, вы­та­щи­ли из кар­ма­нов паль­то жвач­ки и от­пра­ви­ли в рот по па­ре по­ду­ше­чек.

«БМВ» бес­шум­но ос­та­но­ви­лась. Пал Бо­ри­сыч вы­лез из неё с но­ут­бу­ком под мыш­кой, гром­ко хлоп­нул две­рью и тот­час за­ме­тал из глаз мол­нии, со­кру­шая стоя­щие ок­рест пя­ти­этаж­ные до­миш­ки, об­шар­пан­ные за­бо­ры и стол­бы ЛЭП.

Мы с Пет­ро­вым не­воль­но за­таи­ли ды­ха­ние и по­пя­ти­лись при ви­де та­ко­го по­ис­ти­не олим­пий­ско­го мо­гу­ще­ст­ва и си­лы.

— Ну что, раз­зя­вы?! — яро­ст­но спро­сил Пал Бо­ри­сыч. — Упус­ти­ли, да? Про­се­ри­ли ВФЖ?!

— Ра­бо­та­ем по це­ли, — ска­зал я твёр­до.

— Се­ли на хвост ему, — под­твер­дил Пет­ров.

— Не ви­жу ре­зуль­та­тов, — ска­зал Пал Бо­ри­сыч, но бе­лый огонь, ки­пев­ший в его гла­зах, чуть по­угас. — По­че­му жвач­ки жу­ём?! Ко­фе с конь­я­ком пи­ли на ра­бо­те? У-у-у, не тер­п­лю!

Мы по­слуш­но и сми­рен­но смот­ре­ли на ше­фа, ожи­дая про­дол­же­ния.

— Ко­ро­че, так, — Пал Бо­ри­сыч раз­ло­жил на ка­по­те «БМВ» но­ут­бук и вы­звал на эк­ран кар­ту рай­она, сня­тую со спут­ни­ка. — Смот­ри­те вни­ма­тель­но, вот здесь его упус­ти­ли вы, вот здесь мен­ты. Но один из них хо­тя б за­ме­тил его, чу­дом ка­ким-то, хо­тя в ду­гу бу­хой был… Мо­жет, по­это­му, кста­ти? Об­моз­го­вать! Так, смот­рим даль­ше… Тут, зна­чит, ле­сок, тут же­лез­ка… А вот тут жи­ла жен­щи­на, к ко­то­рой, как мы по­доз­ре­ва­ем, он ехал.

— Пал Бо­ри­сыч, че­го же рань­ше не ска­за­ли, что есть ещё фи­гу­рант? — оби­дел­ся Пет­ров.

Пал Бо­ри­сыч под­нял гла­за и ожёг Пет­ро­ва дву­мя вет­ви­сты­ми мол­ния­ми. Пет­ров рас­се­ял­ся.

— Слу­шай сю­да, Ива­нов, — об­ра­тил­ся шеф ко мне. — ВФЖ на­хо­дит­ся в стрес­со­вом со­стоя­нии. Он взвол­но­ван, воз­мож­но, ис­пу­ган. Ве­дёт се­бя не­пред­ска­зуе­мо. Нам тут экс­цес­сы не нуж­ны, по­нял?

— Так точ­но.

— Зна­чит, ва­ша за­да­ча по­доб­рать­ся к не­му по­бли­же, до­го­во­рить­ся по-хо­ро­ше­му. А ес­ли он бу­дет ар­та­чить­ся, вы­де­лы­вать ка­кие-ни­будь фо­ку­сы — вы­зы­вай­те ар­тил­ле­рию! Всё яс­но?

— Яс­но.

— А что за жен­щи­на? — воз­ни­кая из не­бы­тия, по­ин­те­ре­со­вал­ся Пет­ров.

— Ста­руш­ка од­на. Ко­гда он… — Пал Бо­ри­сыч за­ка­тил гла­за, из­дал гу­ба­ми та­рах­тя­щий звук и ука­зал взгля­дом се­бе под но­ги. — Ко­гда он это са­мое… Она бы­ла пер­вым кон­так­тё­ром. Ну, так и при­жил­ся у неё. Мож­но ска­зать, ус­та­но­вил дру­же­ские от­но­ше­ния. Че­рез неё мы на не­го и вы­шли. Она ста­ла пись­ма пи­сать, га­зе­ты там… До­ро­гая ре­дак­ция… МГУ, Мо­ск­ва, то­ва­ри­щу Ло­мо­но­со­ву… Ко­гда мы на­ча­ли про­во­дить пла­но­вые ме­ро­прия­тия и он от­был из Дре­мин­ска, то очень тос­ко­вал по ней.

— Так по­че­му бы нам к ней не об­ра­тить­ся? — спро­сил Пет­ров. — На­пря­мик, а?

В гла­зах Пал Бо­ри­сы­ча за­жёг­ся бе­лый огонь, но тот­час по­гас.

— Она умер­ла, — ска­зал он. — Че­ты­ре дня на­зад, ин­фаркт. Воз­раст, ре­бя­та, страш­ное де­ло… Ему не ста­ли го­во­рить. А он по­чув­ст­во­вал. Че­рез че­ты­ре ты­щи ки­ло­мет­ров. И рва­нул сю­да.

***

Как толь­ко Пал Бо­ри­сыч ука­тил, чёр­ной ры­би­ной «БМВ» рас­се­кая Дре­мин­ские лу­жи, мы с Пет­ро­вым вы­плю­ну­ли жвач­ки и за­ку­ри­ли.

— Я сей­час.

Я ото­шёл за кус­ты, ог­ля­дел­ся по сто­ро­нам и ткнул кноп­ку на мо­биль­ни­ке.

— Але, Люсь?

— Петь?

— Люсь, ну ты как?

— Ну, я ни­че­го, а ты как?

— Да то­же ни­че­го. Я на ры­бал­ке.

— Зна­ем мы твою ры­бал­ку, — вздох­ну­ла в труб­ку Лю­ся. — Мо­жет, на­ко­нец, май­о­ра да­дут, а?

— Люсь! — на­пряг­ся я. — Я же про­сил, а? По те­ле­фо­ну ни это са­мое! Да?

— Па­ра­но­ик.

— Люсь…

— Ну, че­го?

— А ска­жи, че­го я люб­лю, а?

— Ох.

— Ну, Люсь?

— Мал­дер, ты в по­ряд­ке?! — спро­си­ла она взвол­но­ван­но.

— Скал­ли, я в нор­ме! — ра­до­ст­но ото­звал­ся я.

— Ох, чер­тя­ка… Ску­чаю.

— И я. Слу­шай, мне ид­ти на­до, я пе­ре­зво­ню…

— Ну, иди-иди.

— Ну, я по­шёл… Му­жи­ки зо­вут уже.

— Ну, вот и иди.

— Ну, то­гда ца­лую…

— Ага. Лов­лю.

Я уб­рал те­ле­фон в кар­ман и ис­пы­тую­щим взгля­дом об­вёл ок­ру­жаю­щие кус­ты и пус­тырь, за­ва­лен­ный ав­то­мо­биль­ны­ми по­крыш­ка­ми, по­ли­эти­ле­но­вы­ми па­ке­та­ми и жес­тя­ны­ми бан­ка­ми.

Я вер­нул­ся к Пет­ро­ву. Тот сто­ял, на­бы­чив лоб и спря­тав ру­ки в кар­ма­ны паль­то. При­сталь­но смот­рел на об­шар­пан­ное кир­пич­ное зда­ние, стоя­щее на вер­ши­не хол­ма вда­ле­ке.

— Хо­ро­шая точ­ка для снай­пе­ра, Ива­нов, а?

— Ка­кие снай­пе­ра, Пет­ров? ВФЖ ищем!

— Твоя прав­да.

Мы се­ли в ма­ши­ну.

— Едем к до­му ста­руш­ки?

— Едем.

***

Ста­руш­ка жи­ла на даль­ней ок­раи­не Дре­мин­ска. Двух­этаж­ный «ива­нов­ский» до­мик с ро­гат­кой ан­тен­ны на кры­ше, не­боль­шой ого­ро­дик, пар­ник, са­рай.

Пет­ров пе­ре­бро­сил ру­ку че­рез за­бор, снял за­движ­ку с ка­лит­ки. Ка­лит­ка со скри­пом от­во­ри­лась. Мы во­шли во двор.

— Чув­ст­ву­ешь что-ни­будь?

— Ни­че­го.

— И я.

— Он хо­ро­шо мас­ки­ру­ет­ся. Ты мне так и не дал дос­ка­зать, а ведь я в тот раз, на трас­се, поч­ти его за­сёк. В зер­ка­ле уви­дел. Толь­ко гла­за — и бац! Как не бы­ло его.

— В зер­ка­ле, зна­чит… Как же это, Ива­нов, тот уса­тый его не раз­гля­дел за весь путь?

— Не знаю, Пет­ров, мо­жет он как-ни­будь то­чеч­но и ад­рес­но мо­жет моз­ги за­пуд­рить? От­ку­да нам знать, что он во­об­ще мо­жет?

— Точ­но.

Мы по­шли по уз­кой тро­пин­ке ме­ж­ду гря­док.

— По­са­ди­ла ста­руш­ка кар­тош­ки, — гру­ст­но ска­зал Пет­ров. — И мор­ковь вон, и огур­цы в пар­ни­ке. А со­би­рать уро­жай уж не при­шлось.

— Гру­ст­ная шту­ка жизнь, — вздох­нул я. — Слу­шай, а ты ма­те­риа­лы смот­рел, ко­то­рые ко­мис­сия по не­му под­го­то­ви­ла?

— Ага. А ты сам что, не ус­пел?

— Да ко­гда тут ус­пе­ешь? Я ж толь­ко вче­ра с это­го сим­по­зиу­ма в Но­во­си­бир­ске.

— Что за сим­по­зи­ум кста­ти?

— Ре­лик­то­вые го­ми­ни­ды в тай­ге.

— А-а, — на ли­це Пет­ро­ва поя­ви­лось меч­та­тель­ное вы­ра­же­ние. — Я в про­шлом го­ду ез­дил. Два дня сим­по­зиу­ма, а по­том в за­гул ушёл. До­ку­мен­ты в гос­ти­ни­це ос­та­вил, и ай­да по пив­ным. Все ко­ман­ди­ро­воч­ные в три дня про­гу­лял, мо­жешь се­бе та­кое пред­ста­вить? Чет­вёр­тый день, я в вы­трез­ви­те­ле, сим­по­зи­ум сво­им хо­дом идёт… Хо­ро­шо от­дох­нул!

— Так и че­го там по ко­мис­сии, рас­ска­жи?

— Да как обыч­но. Уст­рои­ли ему ку­рорт­ную жизнь, а са­ми всё хо­те­ли, чтоб он им хи­ро­ман­тию по ру­ке га­дал. Сколь­ко у аме­ри­кан­цев атом­ных под­ло­док в Ат­лан­ти­ке бол­та­ет­ся, да есть ли ещё где на зем­ле скры­тые от глаз ме­сто­ро­ж­де­ния га­за и неф­ти, да ко­го ген­се­ком ООН из­бе­рут, да ка­кая у нас на­цио­наль­ная идея? Он, долж­но быть, за­ску­чал. А тут ещё и ста­руш­ка…

— У не­го, зна­чит, экс­т­ра­сен­со­ри­ка?

— Выс­ший класс. Ака­де­ми­ки на­ши все на ушах сто­ят.

— А как адап­та­цию ор­га­ни­зо­ва­ли?

— А как обыч­но, по про­то­ко­лу Кош­ма­ров­ско­го, пункт в пункт. Сна­ча­ла тор­же­ст­вен­ная встре­ча, хлеб-соль, ба­бы в ко­кош­ни­ках. По­том, зна­чит, двух­ме­сяч­ное про­жи­ва­ние с ме­ро­прия­тия­ми. Стро­гий рас­по­ря­док, про­слу­ши­ва­ние фольк­лор­ных ан­самб­лей, вы­даю­щих­ся му­зы­каль­ных про­из­ве­де­ний клас­си­ки, встре­чи с ин­тел­ли­ген­ци­ей и знат­ны­ми пред­ста­ви­те­ля­ми сво­их про­фес­сий, оз­на­ком­ле­ние с куль­тур­ным на­сле­ди­ем ве­ков, за­тем чте­ние ше­дев­ров ли­те­ра­ту­ры зо­ло­то­го, се­реб­ря­но­го, сталь­но­го и оло­вян­но­го ве­ков…

— В ис­пол­не­нии ар­ти­ста Без­но­го­ва, ра­зу­ме­ет­ся?

— Са­мо со­бой. По­том, зна­чит, по­сте­пен­но на­чи­на­ют под­во­дить к глав­но­му. Ка­ко­ва ва­ша цель при­бы­тия к нам и как вам тут у нас нра­вит­ся? Есть ли ка­кие-то во­про­сы, по­же­ла­ния… Вот блин, со­вет­ской вла­сти уж нет, а всё по ста­рым шпар­гал­кам шпа­рим! Под ко­нец куль­тур­ной про­грам­мы из это­го ВФЖ хоть ве­рёв­ки вей, осо­бен­но ес­ли он ра­зум­ный. Ка­кие лю­ди бы­ли баш­ко­ви­тые, ска­жи по­жа­луй­ста!

— Точ­но.

— Да­вай там гля­нем, — Пет­ров ука­зал пе­ре­бин­то­ван­ной ру­кой на за­двор­ки са­да-ого­ро­да, за до­мик.

Ак­ку­рат­но пе­ре­сту­пая че­рез гряд­ки, за­шли за дом.

— Гля­ди, Ива­нов! — за­кри­чал Пет­ров ис­тош­но.

Я по­гля­дел и толь­ко ах­нул.

Он на­сту­пал на нас от по­ко­сив­ше­го­ся шта­кет­ни­ка, опу­тан­но­го ма­ли­ной. При­пля­сы­вал, как Мо­хам­мед Али на рин­ге. Нёс­ся, как шквал, как раз­ру­ши­тель­ный цу­на­ми. Та­ра­щил фа­сет­ча­тые гла­за, це­лил ро­га­ми, при­щёл­ки­вал жва­ла­ми, скре­же­тал ког­тя­ми, рас­се­кал гиб­ки­ми щу­паль­ца­ми, вил из них коль­ца.

— Мать-мать-мать, — за­час­тил Пет­ров, де­лая шаг на­зад.

В ле­вой ру­ке его хищ­но блес­нул чёр­ным «Стеч­кин».

— Не стре­лять! — за­орал я. — Это про­во­ка­ция!

Но Пет­ров ме­ня не слы­шал. Он вы­па­лил ко­рот­кой оче­ре­дью, в щеп­ки раз­но­ся за­бор.

А это… не­что, ещё мгно­ве­ние на­зад уг­ро­жав­шее нам не­ми­нуе­мой ги­бе­лью, вдруг рас­сея­лось в воз­ду­хе без сле­да.

В про­ре­ху шта­кет­ни­ка, вы­би­тую оче­ре­дью Пет­ро­ва, юрк­ну­ло что-то ма­лень­кое и бы­строе, скрип­ну­ла хлип­кая дос­ка, и за­ше­ле­стел бурь­ян по ту сто­ро­ну за­бо­ра.

— Вспуг­нул! — с до­са­дой вы­па­лил я. — Что же ты?! Джеймс Бонд дол­бан­ный!

Пет­ров по­тёр пе­ре­но­си­цу за­бин­то­ван­ной ру­кой.

— По­го­ря­чил­ся, — ска­зал он ви­но­ва­то. — Бы­ва­ет. А ви­дал, клюв ка­кой? Та­ким клю­вом как дол­ба­нёт в го­ло­ву — и со свя­ты­ми на упо­кой! Вот уж во­ис­ти­ну Вне­зем­ная Фор­ма Жиз­ни! Бр-р-р!

На ли­це его поя­ви­лось ки­слое вы­ра­же­ние.

— При­дёт­ся те­перь лес про­че­сы­вать… Да­вай, Пет­ров. Ты на­пра­во, я на­ле­во!

***

Я брёл по ле­су один, спря­тав ру­ки в кар­ма­ны паль­то, хру­стел по­дош­ва­ми бо­ти­нок по ва­леж­ни­ку и ду­мал о на­шем блуд­ном ВФЖ.

От ка­ких да­лё­ких звёзд он при­ле­тел к нам, что­бы при­зем­лить­ся на сво­ём ап­па­ра­те в этом оце­пе­не­лом го­ро­диш­ке. Ка­кие не­ве­до­мые нам тай­ны ми­ров ему под­вла­ст­ны. За­гля­ды­вать в бу­ду­щее? Ле­чить бо­лез­ни? Быть мо­жет, из­вес­тен ему ре­цепт бес­смер­тия или та­кое вол­шеб­ное сред­ст­во, при по­мо­щи ко­то­ро­го мож­но раз и на­все­гда по­кон­чить на од­ной от­дель­ной взя­той пла­не­те со все­ми дряз­га­ми и скло­ка­ми, и на­чать мир­но жить под од­ной кры­шей. Воз­де­лы­вать, так ска­зать, свой сад.

И по­ле­тим даль­ше к звёз­дам, как меч­та­лось на­шим пред­кам, от­кро­ем тай­ны при­ро­ды и ста­нем муд­ры­ми и силь­ны­ми…

Но вот про­хо­дят год за го­дом, и бра­тья по ра­зу­му не спе­шат про­тя­ги­вать нам пе­ре­пон­ча­тую ла­пу друж­бы. И по-преж­не­му ложь, и ни­ще­та, и вой­ны, и душ­ная глу­пость, и се­рые буд­ни съе­да­ют в нас внут­рен­них твор­цов.

Да­вай, по­ка­жись, наш слу­чай­ный вне­зем­ной гость, за­блуд­ший сын ту­ман­но­сти Орио­на или Ма­гел­ла­но­вых об­ла­ков. За­чем ока­зал­ся ты так да­ле­ко от до­ма, тут, в пле­ну на­ше­го уто­ми­тель­но­го гос­те­при­им­ст­ва, где за­му­чи­ли те­бя свои­ми про­то­ко­ла­ми и пла­но­вым ме­ро­прия­ти­ям при­выч­ные ко все­му бю­ро­кра­ты? А един­ст­вен­ный че­ло­век, с ко­то­рым ты сдру­жил­ся — и тот умер, не до­ж­дав­шись, ко­гда ты вновь на­вес­тишь его скром­ный до­мик на ок­раи­не.

По­ка­жись, звёзд­ный стран­ник. По­се­ли во мне на­де­ж­ду на зав­тра. Убе­ди, что в на­ча­ле все­гда труд­но, гряз­но и пло­хо, но всё на­ла­дит­ся. Всё по­лу­чит­ся и свер­шит­ся. По­дай мне знак, под­миг­ни вы­пук­лым чер­ным гла­зом, про­ка­ти на ле­таю­щем блюд­це. Дай по­ве­рить в гря­ду­щее тор­же­ст­во до­б­ра и спра­вед­ли­во­сти, в гря­ду­щую сла­ву ро­да люд­ско­го.

Да толь­ко ка­кой из не­го со­вет­чик и уте­ши­тель, ко­гда у не­го вон ка­кие щу­паль­ца и ру­ки-граб­ли, и при ви­де его хо­чет­ся не­мед­лен­но схва­тить­ся за пис­то­лет и раз­ря­дить бег­лым ог­нём всю обой­му? И я бы сам так сде­лал, да толь­ко Пет­ров ме­ня опе­ре­дил.

В ка­кой-то мо­мент я по­нял, что ме­ня вни­ма­тель­но слу­ша­ют. И хо­тя я брёл мол­ча, во­все не про­го­ва­ри­вая свои не­ве­сё­лые мыс­ли вслух, в го­ло­ве мо­ей буд­то поя­вил­ся кто-то по­сто­рон­ний. Де­ли­кат­ный и вни­ма­тель­ный слу­ша­тель.

— Ла­пы-граб­ли это мас­ки­ров­ка, — ска­зал в мо­ей го­ло­ве вро­де бы мой соб­ст­вен­ный го­лос. — А что­бы по­кон­чить с дряз­га­ми и ссо­ра­ми вам не­об­хо­ди­мо ис­тре­бить в се­бе тём­ное жи­вот­ное на­ча­ло.

— Где ты? — спро­сил я вслух.

— Не­по­да­лё­ку, — от­ве­тил го­лос в го­ло­ве.

— Ты ре­шил вый­ти на кон­такт?

— Про­сто слу­чай­но ус­лы­шал от­го­ло­сок тво­их мыс­лей. Ре­шил бе­се­ду под­дер­жать.

— Так, — ска­зал я. — Слу­шай, у те­бя же на­вер­ное есть имя, да?

Он мол­чал.

— Я, на­при­мер, Петр Ива­нов. А ты?

— Гри­ша, — ска­зал го­лос у ме­ня в го­ло­ве.

— Вот как? — я по­че­сал под­бо­ро­док. Уже про­би­ва­лась из­ряд­ная ще­ти­на. — Зна­чит, Гри­ша…

— Так на­зы­ва­ла ме­ня жен­щи­на, ко­то­рую я встре­тил пер­вой.

— Яс­но. Бу­дем зна­ко­мы, Гри­ша.

— Я рад зна­ком­ст­ву, Петр Ива­нов, — ска­зал он.

— По­ка­жись мне? А то до­воль­но стран­но раз­го­ва­ри­вать с ле­сом, не на­хо­дишь?

— Не стран­но. Го­во­ришь с ле­сом — на­хо­дишь гар­мо­нию с при­ро­дой. Раз­ве не так?

— Это ты сам при­ду­мал? Что-то зна­ко­мое.

— Нет, ко­неч­но. Я твои сло­ва ис­поль­зую. И твои мыс­ле­фор­мы. Так об­щать­ся про­ще и те­бе по­нят­нее.

— Вот ты, зна­чит, ка­кой со­бе­сед­ник при­ят­ный. С ка­ж­дым на по­нят­ном ему язы­ке го­во­ришь.

— Ага. У нас так при­ня­то.

— По­че­му?

— Из веж­ли­во­сти.

— По­ка­жись, — по­про­сил я сно­ва. — У нас так при­ня­то. Из веж­ли­во­сти.

По­че­му-то этот ар­гу­мент сра­зу по­дей­ст­во­вал.

Он был не се­рый, как я ожи­дал, а бо­лот­но-зе­лё­ный. Цвет не­при­ят­ный, на­ве­ваю­щий ас­со­циа­ции од­но­вре­мен­но и с уны­лым ка­зар­мен­ным ха­ки и с тре­вож­ным цве­том уни­фор­мы боль­нич­ных са­ни­та­ров, и с са­кра­мен­таль­ным «тя­тя-тя­тя, на­ши се­ти при­та­щи­ли мерт­ве­ца». Гла­за у не­го бы­ли не­про­ни­цае­мо чёр­ные, без бел­ков, по­лу­при­кры­тые кож­ны­ми склад­ка­ми и бе­ле­сой плён­кой. Что-то вро­де не­боль­шой зе­лё­ной шваб­ры ше­ве­ли­лось у не­го на том мес­те, где дол­жен был быть рот. И всё его тель­це ра­хи­тич­но­го под­ро­ст­ка бы­ло в склад­ках, пу­пы­рыш­ках и че­шуй­ках.

— Кра­сав­цем те­бя не на­звать, — при­знал­ся я, раз­ле­пив гу­бы. — Да толь­ко я и сам — как бы не Клайв Оу­эн.

— Уж та­ков я на са­мом де­ле, — скром­но ска­зал он. — Тот пья­ный че­ло­век, уви­дев ме­ня в ма­ши­не, по­те­рял соз­на­ние. Пья­ные ви­дят лиш­нее, мне от них тя­же­ло ук­рыть­ся. Ме­ня тут у вас мно­го раз за­ме­ча­ли. Ка­ж­дый раз пу­га­лись.

— Воз­ле до­ми­ка ста­руш­ки­но­го то­же на­пу­гать нас хо­тел?

— Ага. Там уж я, Петр Ива­нов, от ду­ши раз­вер­нул­ся. Но как-то не очень по­дей­ст­во­ва­ло.

— Ну, зна­ешь ли, Гри­ша, — я снис­хо­ди­тель­но улыб­нул­ся. — Это нуж­но о-о-очень по­ста­рать­ся, чтоб рус­ско­го офи­це­ра на­пу­гать!

Он раз­вёл пе­ре­пон­ча­ты­ми лап­ка­ми, пы­та­ясь па­ро­ди­ро­вать че­ло­ве­че­скую жес­ти­ку­ля­цию. По­лу­ча­лось не очень.

— За­чем же ты убе­гал?

— Я не убе­гал. Уе­хать хо­тел, по­про­щать­ся.

Я кив­нул.

— Жал­ко ста­руш­ку, — ска­зал я.

Он не от­ве­тил.

— Об­рат­но воз­вра­щать­ся не со­би­ра­ешь­ся?

— Нет, Петр Ива­нов.

— Не по­нра­ви­лось?

— По­нра­ви­лось. Лю­ди веж­ли­вые и пи­та­ние хо­ро­шее. Но толь­ко им всем от ме­ня толь­ко од­но нуж­но бы­ло. Как вы­ра­жа­ет­ся ваш друг Иван Пет­ров, хи­ро­ман­тию по ру­ке чи­тать.

— А ты дей­ст­ви­тель­но мо­жешь?

— Хо­чешь, ска­жу, с ка­ким счё­том хок­кеи­сты сыг­ра­ют в чем­пио­на­те? Или кто Ев­ро­ви­де­ние возь­мёт? Смо­жешь став­ки сде­лать. Или, мо­жет, те­бе, как и им, про по­ли­ти­ку ин­те­рес­ней?

— Нет, — то­ро­п­ли­во ска­зал я. — То есть, да, мне ин­те­рес­но! Но не про сбор­ную… И не про по­ли­ти­ку… А так мно­го все­го…

— Так спра­ши­вай.

— Ну, это… — я взъе­ро­шил во­ло­сы, ли­хо­ра­доч­но ог­ля­дел ок­ру­жаю­щий лес. — В чем смысл жиз­ни?

— По­ня­тия не имею.

— А… это… — я в серд­цах мах­нул ру­кой. — Это… Не­важ­но, в об­щем! Рас­ска­жи луч­ше, ка­ким вет­ром те­бя сю­да за­не­сло, а?

— Я ошиб­ся в рас­чё­тах. У нас очень точ­ная ап­па­ра­ту­ра, но ино­гда вме­ши­ва­ет­ся, как вы го­во­ри­те, че­ло­ве­че­ский фак­тор. Не знаю, на­сколь­ко при­ме­ни­мо это вы­ра­же­ние по от­но­ше­нию ко мне.

Гла­за его вдруг за­тя­ну­лись кож­ны­ми склад­ка­ми, и он при­нял­ся из­да­вать сво­ей «шваб­рой» ка­кое-то кря­ка­нье. Я не сра­зу по­нял, что он сме­ёт­ся.

Хо­тя я слы­шал свой соб­ст­вен­ный го­лос, ли­шён­ный вся­че­ских ин­то­на­ций… Но что-то в его то­не, во всём по­ве­де­нии это­го стран­но­го су­ще­ст­ва бы­ло не­пра­виль­ное.

Не так долж­ны се­бя вес­ти кон­так­тё­ры сверх­ци­ви­ли­за­ций.

— Слу­шай, как бы это по­точ­нее вы­ра­зить­ся, — спро­сил я, опа­са­ясь что до­гад­ка моя не­вер­на и он при­дёт в ярость. — Ты… ре­бё­нок?

Су­ще­ст­во по­мор­га­ло бе­ле­сы­ми плен­ка­ми.

— Счи­та­ет­ся так, — при­знал­ся он на­ко­нец. — Особь, не дос­тиг­шая зре­ло­го воз­рас­та.

— Зна­чит, Гри­ша, взял без спро­са по­ка­тать­ся па­пи­ну тач­ку?

Он сно­ва за­кря­кал.

— Нет, Петр Ива­нов, об­ще­ст­вен­ный транс­порт, — ска­зал он — У нас не­сколь­ко иная со­ци­аль­ная ор­га­ни­за­ция.

— Те­бя бу­дут ис­кать?

— Ме­ня уже на­шли.

— Вот как?

— Ава­рий­ный ма­як сра­бо­тал. Ме­ня долж­ны за­брать. Уже очень ско­ро.

— За­бав­ная у те­бя экс­кур­сия вы­шла.

По­мол­ча­ли.

— Мне ста­ло жаль жен­щи­ну, ко­то­рую я встре­тил пер­вой, — ска­зал он. — Она бы­ла до­б­ра ко мне. Да­же уви­дев мой на­стоя­щий об­лик. Не ис­пу­га­лась. По­жа­ле­ла.

— Она бы­ла оди­но­ка.

— Не по­ни­маю. У нас та­ко­го нет.

— А у нас та­кая бай­да по­сто­ян­но.

— Я по­смот­рел вни­ма­тель­но. Всё-та­ки у вас ма­ло пло­хо­го. То есть, пло­хое есть, но хо­ро­ше­го боль­ше. Вы до­б­рые су­ще­ст­ва, Пётр Ива­нов.

— Это ты про­сто при­зем­лил­ся удач­но. У нас тут ещё кое-где та­кие ды­ры есть — ого-го.

О столь­ких ве­щах я хо­тел его рас­спро­сить, но мыс­ли, це­п­ля­ясь од­на за дру­гую, сме­ша­лись в сум­бур­ную ка­шу:

— Слу­шай, Гри­ша, — спро­сил я ти­хо. — А к звёз­дам ле­тать бу­дем?

— Обя­за­тель­но бу­дем, — ска­зал он.

Он про­тя­нул ко мне лап­ку, сжал её в ку­ла­чок и от­то­пы­рил боль­шой па­лец.

— По­ра, Пётр Ива­нов!

За спи­ной мо­ей гром­ко за­тре­ща­ли вет­ви.

— Ага! — за­кри­чал Пет­ров. — Вот он где! Ви­жу тя, гад зе­лё­ный! Щаз я тя стре­но­жу!

Он пых­тел и спо­ты­кал­ся, раз­ма­хи­вая пе­ре­бин­то­ван­ной ла­пи­щей, а в дру­гой ру­ке сжи­мая свой ги­гант­ский пис­то­лет.

— Стой, ду­рак! — я ки­нул­ся на­пе­ре­рез. — Стой, нель­зя!

Мы не­ко­то­рое вре­мя бо­ро­лись. Уве­си­стая клеш­ня Пет­ро­ва, уто­паю­щая в бе­лых бин­тах, об­ру­ши­лась мне на го­ло­ву, я сде­лал лов­кую под­сеч­ку, и он по­ва­лил­ся на зем­лю, ув­ле­кая ме­ня за со­бой.

Мы про­дол­жа­ли во­зить­ся на зем­ле, по­ли­вая друг дру­га ру­га­нью, ко­гда над ле­сом раз­нёс­ся гус­той низ­кий звук.

Мы од­но­вре­мен­но под­нял го­ло­вы.

— Гля­ди, Ива­нов! — ска­зал Пет­ров с вос­хи­ще­ни­ем. — По­ле­тел…

— Кра­си­во ле­тит, зар-раза, Пет­ров, а?!

Све­тя­щий­ся шар, на­ли­тый яр­ким мо­лоч­ным све­том, плав­но под­ни­мал­ся над зуб­ча­ты­ми вер­хуш­ка­ми со­сен. Мы про­во­жа­ли его дол­ги­ми взгля­да­ми, по­ка он не скрыл­ся за об­ла­ка­ми.

Мы вста­ли, при­ня­лись от­ря­хи­вать паль­то.

— Из­ви­ни ме­ня, брат Пет­ров, — ска­зал я, по­жи­мая Пет­ро­ву ру­ку. — По­го­ря­чил­ся я.

— И ты ме­ня из­ви­ни, брат Ива­нов. Это у ме­ня от не­до­сы­па и от это­го ещёе…

Он по­ка­зал пе­ре­бин­то­ван­ную ру­ку.

— А те­перь, ста­ло быть, на ко­вёр к Пал Бо­ри­сы­чу? — до­ба­вил он тра­ги­че­ским то­ном, дох­нув на ме­ня гус­тым аро­ма­том ко­фе с конь­я­ком.

— Вста­вит пис­тон, как ду­ма­ешь?

— Ещё ка­кой! На­кры­лась яр­кой звез­дой моя ко­ман­ди­ров­ка на Лох-Несс. Не пить мне вис­ки, не ду­деть в во­лын­ку и не но­сить кил­та в бли­жай­шие ме­ся­цы.

Мы вы­шли к про­се­ке с мач­та­ми ли­нии элек­тро­пе­ре­дач и дви­ну­лись в сто­ро­ну го­ро­да.

У ме­ня за­пи­ли­кал в кар­ма­не паль­то те­ле­фон.

— Да, Люсь. Ско­ро прие­ду.

— А как ры­бал­ка?

— Хре­но­вая вы­шла ры­бал­ка. Но это, на са­мом де­ле, не важ­но. По­то­му что всё бу­дет хо­ро­шо. И зна­ешь, что глав­ное?

— Что?

— По­ле­тим к звёз­дам!

— Ох, — ска­за­ла Лю­ся. — Жду не до­ж­дусь.

— Ну, ца­лую.

— Ну, лов­лю.

Я спря­тал те­ле­фон, и мы по­шли даль­ше. Где-то над де­ревь­я­ми кру­жил вер­то­лёт, и Пал Бо­ри­сыч ме­тил с не­ба в зем­лю мол­ния­ми из глаз, вы­жи­гая це­лые про­се­ки, ста­ра­ясь нас уг­ля­деть.

А Пет­ров, долж­но быть, раз в пя­тый, пе­ре­ска­зы­вал мне свою ко­рон­ную ко­ман­ди­ро­воч­ную ис­то­рию:

— И вот, зна­чит, по­еха­ли мы с ме­ст­ной ин­тел­ли­ген­ци­ей в пус­ты­ню Со­но­ра, и до­ве­лось мне там от­ве­дать та­ко­го осо­бен­но гри­ба, ко­то­рый…

Андрей Бочаров, Светлана Колесник. Я — Ленин, я — вернулся домой

— Ну ты даёшь, Ленка. Это ж прошлый век! — постоянно слышу от подруг. Сговорились они все, что ли? Да, мы на многое по-разному смотрим, и мнения у нас часто расходятся. Но ведь нельзя жить только по своим правилам? И я — такая же, как все, ничего особенного. Восемнадцать лет исполнилось с последним звонком в школе. В институт поступила по результатам тестов, без собеседования. Стройная фигурка, но не худышка. Темно-русые волосы чуть ниже плеч — обычная стрижка, без выбрыков. Да, тот самый стиль «прошлый век». О чём мечтаю? Даже стыдно признаться: прекрасный принц на белом коне; бесстрашный рыцарь, с копьём наперевес скачущий навстречу ужасному дракону; мужественный капитан стремительного брига под алыми парусами. Бывает, зачитаюсь книгой — остановку проеду. И вечно в дурацкие истории влипаю. Вот и в этот раз — опять Ленка на арене цирка.

В ретро-санаторий «Звёздный путь» родители меня бы одну ни за что не отпустили, но с подругой Галиной — пусть с большим скрипом, но согласились. Мама считает её девушкой положительной, я и не переубеждаю. На самом деле, Галка — редкая оторва, но умело маскируется — сразу не догадаешься. Не успели приехать, она уже познакомилась с какими-то ребятами и исчезла, как привидение с первыми петухами.

На обед пришлось идти одной. Санаторий оказался тихим и спокойным местом. Длинный коридор, под ногами бархатная красная дорожка. Светлый лестничный проём, из окон так и льётся солнце. Поскорее бы перекусить — и на море! В столовой, или, как она здесь гордо называлась: банкетный зал «Универсум», — было душно. Столики в шахматном порядке, белый тюль на окнах, вентиляторы под потолком вместо кондиционеров. Похоже, прошлый век преследует меня. Погрузившись в мысли, я присела за вроде бы свободный столик. И только минуту спустя заметила, что напротив уже сидит какой-то дядька.

— Приятного аппетита, — немного смутившись, сказала соседу. Я же — воспитанная девушка, а неудобно как-то вышло. Даже разрешения не спросила. Ещё для Галки одно местечко оставить надо, если она к ужину появится.

Тут он поднял глаза… и мне стало как-то не по себе. Сразу возникло ощущение, что тебя рассматривают пристально, будто под увеличительным стеклом. Лицо — неподвижное, бесстрастное, ни тени эмоции. И смотрит в упор, не отводя глаз.

— Как вы сказали: приятного аппетита? Не понял… — Такое впечатление, что он удивился, хотя лицо по-прежнему невозмутимое. — Странно, аппетит — это ведь чувство голода, если не путаю? Разве чувство голода может быть приятным?

Вот угораздило меня выбрать место… Прикалывается он так, что ли? Но в голосе соседа не было ни намёка на иронию. Говорил на полном серьёзе. А сказать такое с каменным выражением лица — надо хорошим актёром быть. Хотя какой из него актёр? Снаружи — ничего особенного. Высокий лоб, маленький подбородок, острый нос, худощавое резкое лицо. И только глаза — тёмно-зелёные, глубокие как океан. А что там внутри — фиг поймёшь. Прямо сфинкс какой-то.

Сразу захотелось извиниться и пересесть, но тут к нам подскочила официантка. Это мне сначала показалось, что официантка… поскольку очень шустро она прискакала. Но тётка была тут, если не самой главной, то, уж точно, не простой подавальщицей блюд. Выбеленные волосы забетонированы лаком, на лице тонна косметики, наращенные ярко-алые ногти впивались в белый блокнот. Тётка явно нервничала.

— Девушка, как хорошо, что вы за этот столик сели. Вот и составите компанию нашему гостю. А то как-то никто не решается. И ему веселее, и вам…

Мой сосед посмотрел на неё совершенно невозмутимо, но поток её красноречия сразу иссяк.

— Что будем заказывать? — мгновенно прочирикала она.

— Безразлично. Я всё равно плохо разбираюсь, — сказал мужчина. — Мне то же самое, что девушка себе выберет, только… — тут он на несколько секунд задумался, словно делая в уме какой-то расчёт, — только с коэффициентом один и пять.

— М-мм… это как, прошу прощения — не поняла?

— Мне то же самое, что девушке, только в полтора раза больше. Масса тела у меня процентов на пятьдесят больше, соответственно, мышечная — раза в два-три, но, думаю, у неё, как у подростка, метаболизм быстрее протекает…

Я слегка прибалдела. Вот это калькулятор в голове! И вновь совершенно бесстрастный голос. Даже не улыбнулся. Интересно, тётка понимает, что он прикалывается или нет? Выслушав мой заказ, она что-то невразумительное пролебезила в ответ и зашустрила на раздачу.

— Если вас что-то смущает, можете пересесть за другой столик. Знаю, что произвожу странное впечатление. — Надо признаться, он обращался ко мне очень вежливо и словно к ровеснице, хотя ему было лет так… Наверное, около тридцати. Очень короткая стрижка, без седины. Загорелое лицо, но очень странный цвет загара. И зачем он ведёт себя словно робот какой-то?

Насчёт пересесть — отличная мысль! Галка так бы и сделала. Но это же я, «Ленка — прошлый век»… Мягкая, нерешительная мечтательница. Поэтому сказала:

— Приятно познакомиться, Лена.

— Меня зовут не Лена, а Глеб, — ответил он, но потом сообразил. — А-а-а, это вас зовут Лена. Просто вашу фразу можно трактовать двояко, а тонкие интонации ещё плохо различаю.

Ели молча. Возникшее поначалу чувство неловкости постепенно растаяло, и меня распирало от любопытства, когда же сосед перестанет ломать комедию и признается, что это розыгрыш? Но Глеб молчал. Будто воды в рот набрал. Хотя, не воды — а еды. Вот и сама уже начала мыслить как он. Решила выждать момент и подколоть соседа ещё какой-нибудь неоднозначной фразой. Но оказалось, что ест он быстрее меня, причём тоже с коэффициентом один и пять. Закончив с едой, Глеб аккуратно вытер губы салфеткой, встал, вежливо кивнул на прощание и ушёл. Без слов. Очень странный мужчина, словно с Луны свалился.

Море встретило ласково — по-кошачьи мурлыкали набегающие на берег волны, блестела мокрая галька, прыгали по воде солнечные зайчики, лёгкий бриз ласкал мои растрёпанные волосы. Впереди безмятежный летний месяц. А потом начнётся совсем взрослая жизнь. Но об этом думать не хотелось. Будущее где-то очень далеко, словно на другой планете. Казалось, можно бесконечно долго лежать на спине, чуть прикрыв глаза. Вода поддерживает, убаюкивает, ласкает. И нет ничего в мире прекраснее этого лета.

Галка не появлялась, но на мои мессажки отвечала бодро и коротко. Значит, придётся развлекать себя самой. Поздно вечером я вышла прогуляться перед сном и опять влипла! Встретила этого странного Глеба. Он спускался по лестнице к пляжу. Из одежды — одни плавки, полотенце перекинуто через плечо. А фигура у него оказалась очень даже ничего. Спортивная. Но не «качок», скорее, жилистый. Ни капли лишнего жира, только мышцы узлами. Словно каждый грамм лишнего веса у него на счету. А на груди — маленький кулон на тонкой цепочке. Серебристый цилиндрик, и время от времени светодиодик слабо подмигивает. В первый раз такой гаджет вижу. Он что — купаться с ним собирается?

— Вы решили так поздно искупаться?

И кто меня за язык-то тянул?

— Искупаться? — Небольшая пауза. — Это эквивалентно «помыться»? Или ближе к «побарахтаться в воде»? Извините, пока плохо понимаю точные оттенки слов. Мне казалось, правильно будет сказать: «я собираюсь плыть».

— Счастливого плавания, — не удержалась я, а потом даже слегка стыдно стало — ну нашла, кого подкалывать. Хотя, думаю, он подколки и не заметил.

Звонкое чириканье птиц вместо будильника. И в оконное стекло не угрюмое серое небо хмурится, а ласково заглядывает летнее солнце. Разве не прекрасно? Я проснулась в замечательном настроении! На небольшую прогулку перед завтраком как раз оставалось время. И, словно специально, столкнулась с Глебом почти на том же месте, где вчера. Только в этот раз он уже поднимался по лестнице с пляжа.

— Смотрю, вы и с утра пораньше успели искупаться… — начала я, но в этот раз быстро исправилась, — успели поплавать?

— Не понял, почему успел с утра? Я пошёл плавать ещё вчера с вечера… это вот возвращаюсь уже с утра. — От такого ответа глаза у меня слегка округлились.

— Вы что — плавали всю ночь? Но ночью темно — неужели вам не страшно?

— Страшно? Я не очень хорошо понимаю смысл этого слова. Что такое — «страшно»?

— Ну, неужели вам не страшно плавать одному ночью, в темноте. Вы совсем не боитесь утонуть?

— А что такое — «боитесь»? — снова спросил он. — Никак не могу представить это эмоциональное состояние. А как живой человек может утонуть, если он легче воды? Для этого надо специально выдохнуть весь воздух из лёгких. Но зачем это делать? Извините, совсем не понимаю…

— А вы плавали вдоль берега? В какую сторону? — спросила я, чтобы пауза не затянулась.

— Нет, просто плыл от берега подальше в море. Очень далеко, чтобы почти не было видно береговых огней. Такое привычное ощущение — словно как в космосе.

— Ничего себе! Вы были в открытом космосе? — удивилась я.

— А что такое — «открытый космос»? Разве космос может быть какой-то «закрытый»?

Ну вот опять… Нет, с этим человеком общаться просто невозможно! И угораздило же сесть за один столик. Никак не пойму — он всё время прикалывается или серьёзно говорит?! Но плыть всю ночь в темноте, в открытом море — ведь ни одному человеку в голову не придёт!

На завтрак мы с Глебом пришли практически одновременно. Столик я решила не менять, села напротив и даже улыбнулась. Есть всё-таки что-то привлекательное в моём странном соседе.

В этот раз он попросил официантку принести «такой же завтрак, что и девушке напротив, но только с коэффициентом два и пять, поскольку плыл всю ночь». Официантка от изумления открыла рот, но я быстро перевела ей с «глебовского» языка на русский.

— Спасибо за помощь, — сказал он. — А можно попросить вас ещё об одном одолжении…

И в этот момент в дверях столовой возникла Галка. После явно бессонной ночи вид у неё был слегка помятый. Хоть тёмные очки додумалась нацепить. Я помахала рукой, и она плюхнулась за наш столик.

— Ты, смотрю, времени тоже зря не теряешь, — с ехидцей произнесла Галка, — а ещё тихоней всё прикидывалась. Познакомь-ка меня со своим молодым человеком.

Пока думала, что ей ответить, Глеб опередил: «А почему вы сказали, что я — Ленин?». От удивления брови Галки поползли вверх. «Ленин — в том смысле, что человек Лены, — продолжил он, — а разве у вас на Земле один человек может принадлежать другому? А почему вы сказали — молодой? Мне — тридцать пять лет, разве я уже не взрослый?». Смотреть на подругу без смеха не было сил, но тут Глеб спокойным тоном выдал заключительную фразу: «А вы точно уверены, что — человек? Мне показалось — у ваших специалистов нет однозначного мнения в этом вопросе. Многие считают, что ребёнок не смог бы выжить один на Марсе без вмешательства Обитателей Космоса».

Тут у меня в голове словно что-то взорвалось… Ну, Ленка, ты и отличилась! Как же я могла не узнать?! Это же — Глеб Ветров!!!

В Сети про него информации — выше крыши. Только, что — правда, что — байки, кто ж знает. Хотя, возможно, кто-то и знает, только таких, думаю, очень мало — у кого есть всякие допуски-пропуски к государственной тайне. Про его прибытие на Землю месяц назад трубили все новостные каналы. А где-то даже были митинги протеста: «Не пустим на Землю космического лазутчика!»

Глеб родился на марсианской научно-исследовательской станции. Первый ребёнок, родившийся вне Земли. Его должны были привезти на Землю, но… Ему было три года, когда там что-то произошло. Орбитальный телескоп зафиксировал вспышку, возможно взрыв; связь со станцией прекратилась — ни единого сигнала, полная тишина в эфире. Спасательную экспедицию решили не посылать — сочли нецелесообразным, вряд ли кто-то мог уцелеть. Марсианскую станцию и так собирались закрыть — очередное сокращение бюджетных расходов на космические исследования. И вообще — зачем нам Марс, когда на Земле проблем невпроворот?

Впрочем, в СМИ ещё долгие годы муссировались темы: «кто виноват в произошедшем?», «что делать?», ну и вечная — «есть ли жизнь на Марсе?». Помню, когда мне было лет пятнадцать, слышала интервью одного учёного — он очень образно описывал ситуацию: «Допустим, что они есть! Обитатели Космоса, Пришельцы — пусть не агрессивная, но определённо высокоразвитая цивилизация. И вот появляются люди… начинают то тут, то там вторгаться в установленный порядок. Пусть слепо, но настойчиво, лезут куда им не надо. Вот представьте, у меня на даче завелись мыши. Что я сделаю первым делом? Поставлю мышеловку! С одной стороны, живые существа, с другой — дача-то моя, а не их. Возможно, Обитатели Космоса посчитали, что, по каким-то им лишь ведомым причинам, людей ещё рано пускать в космос. Ну и вообще, космос — это не их мир, люди в нём — чужаки, гости незваные. Тогда взрыв на марсианской станции — не случайность, просто мышей травят».

Следующая международная экспедиция на Марс стартовала только через тридцать лет после взрыва. И обнаружила Глеба. Что там произошло, и как он выжил — официальная версия даже на макароны для ушей не тянет. Вроде как его родители, пожертвовав собой, сохранили несколько отсеков пригодными для жизни. А дальше о мальчике заботилась система Искусственного Интеллекта. Опять всплыли слухи, что без пришельцев дело не обошлось. Человек самостоятельно вряд ли смог бы выжить в такой ситуации. Если Глеб — вообще человек.

Глеба Ветрова долго держали в международном лунном центре, и только месяц назад было принято решение привезти его на Землю для адаптации в обществе. А ретро-санаторий «Звёздный путь», если задуматься, самое подходящее место. Тем более, здесь он — всегда на виду. Легко обеспечить должный «присмотр» с помощью двух-трёх научных сотрудников. Разумеется, в штатском.

Неужели Глеб — тот самый маленький беззащитный мышонок, который случайно уцелел. А что же Обитатели Космоса? Рука не поднялась прихлопнуть малыша… вот и вырастили? От таких мыслей холодок побежал по спине. Человеческий детёныш, выросший на марсианской станции. Маугли из Космоса. И, оказавшись на Земле, он выбрал в друзья именно меня?! Или я его выбрала…

Разумеется, столик так и не сменила. На третий день Глеб стал делать заказы самостоятельно, а иногда пытался, по какой-то своей логике, угадывать и мои предпочтения в выборе блюд. Обычно говорливая и шумная Галка в столовой молчала как рыба. Пару раз поначалу она попыталась прикольнуться над Глебом, но, наткнувшись на непроходимую стену непонимания, потеряла к этому делу интерес. Хотя и не упускала возможности каждый раз после обеда буркнуть мне на ухо: «Странный он. Чудило, да ещё и староват… Для такой замухрышки как ты, может, и подходит, но я бы с таким ни за что!». За ужином и по вечерам я её редко видела. Пару раз к нам за столик подсаживался странного вида мужчина. Никакого загара, да ещё и в костюме с аккуратно повязанным галстуком. Словно не на курорт отдыхать приехал, а на работу собрался. Кушал молча, но был весь во внимании, как только Глеб что-то произносил. Я всегда чувствовала себя неуютно в такие моменты. А Глеб его словно не замечал, даже не смотрел на него.

Я и Глеб. Друг напротив друга за столиком летнего кафе на берегу моря. Не первый час сидим рядом, так и не расставались сегодня с самого завтрака. Чайки перекрикивают шум прибоя. На землю спустилась прохладная тень, как только солнце спряталось за горами.

Глеб учится понимать мимику. Он говорит: «Ты — удивлена», — и пристально смотрит на моё лицо. Я стараюсь чуть преувеличенно изобразить удивление. Глеб внимательно приглядывается, потом пытается повторить. Попытки с пятой у него получается что-то похожее, но всё равно не могу не улыбнуться.

«Ты — думаешь, решаешь интегральное уравнение». Пытаюсь изобразить на лице работу мысли, хотя с математикой у меня всегда было плохо, и что такое — интегральное уравнение — представляю слабо. На этот раз у Глеба почти получается с первой попытки. Наверняка ему виднее, как решать это уравнение.

«Ты — думаешь, размышляешь над устройством Вселенной». От удивления у меня брови идут вверх, а рот слегка открывается… Глеб тут же пробует скопировать меня. «Странно, когда ты думаешь не о частной, а о глобальной проблеме, выражение твоего лица ближе к удивлению. Ты удивлена, что Вселенная устроена так просто и так непостижимо?». Ну что ты будешь с ним делать? Иной раз такое ощущение, что с младшим братиком возишься. А иной раз… нет, об этом лучше вообще не думать.

Пошла вторая неделя, как я отдыхаю в санатории «Звёздный путь»… Вторая неделя знакомства с Глебом. Теперь весь день проводим вместе. Пока только не решаюсь составить ему компанию на ночной заплыв.

— Глеб, а когда же ты спишь? — спрашиваю его.

— Если штиль, то можно плыть в полусне, там ведь думать особо не о чем. Потом небольшими промежутками, по десять-пятнадцать минут в течение дня переключаюсь в режим сна. Можно попеременно давать отдых полушариям мозга. Просто… — Глеб делает небольшую паузу, — ещё с детства приходилось очень глубоко в сон не погружаться.

Вчера гуляли после ужина, вдруг услышала за спиной нарочито громко сказанные слова:

— Смотри, смотри. Это ж Глеб Ветров со своей девушкой!

Первая мысль: «Ни фига себе. Разве у Глеба может быть девушка? Ведь он же не такой, как все. Совсем другой… Внеземной, космический». А потом пристыдила себя: «И как тебе не стыдно, Ленка. Это ведь — твой друг. Наверное, единственный настоящий друг, с которым интересно и легко. А у него — вообще нет друзей, кроме тебя. Подумать только, он же самый одинокий человек тут. Мы все на Земле — дома. А он — пока ещё в гостях».

Демонстративно выпрямилась, задрала нос поважнее и взяла Глеба под руку. Ну а потом всё же не удержалась, обернулась и быстро показала говорившему язык. Мне кажется, Глеб это заметил. Потому что сказал мне: «Спасибо, Лена». За что спасибо, спрашивать не стала, ну и он не стал уточнять…

Однажды мы решили сходить в единственный местный ресторан — наверху, у автострады. С целью приобщения Глеба к земным традициям и обычаям. Вечная женская проблема — какое платье надеть? Спрашиваю Глеба:

— Как считаешь, мне больше идёт сиреневый цвет или небесно-голубой?

— Лена, опять не понял — что я должен считать и куда идёт цвет? И как цвет вообще может куда-то идти? — Слушая его, невольно улыбаюсь. — Кстати, я плохо различаю цвета. Зато вижу в очень большом динамическом диапазоне. От редкого пучка фотонов и до протуберанцев на Солнце. Ну и в ближнем ультрафиолете тоже.

Вот о чём он сейчас? Ну как маленький, честное слово. У меня важная проблема — какое платье надеть, а от него — никакого дельного совета. Ведь я не просто в ресторан иду, а с самим Глебом Ветровым. На нас же там все пялиться будут, как чукчи на жирафа. Ну или как негры на пару пингвинов…

Из ресторана возвращаемся в санаторий поздно ночью. Совсем ничего не вижу перед собой и спотыкаюсь на первой же ямке. Глеб крепко берёт меня за руку. Инстинктивно вздрагиваю — конечно, мы друзья, но… Ведь никто не знает — кто он на самом деле? Глеб сразу отпускает мою руку. Думаю, он всё понял. Мои щеки заливает горячий румянец, становится безумно стыдно. Кого испугалась, Ленка? Своего друга? Вот представь, что он — воздушный шарик, а ты — единственная тоненькая ниточка, которая только и удерживает его на Земле. У него же здесь никого нет, кроме тебя…

Сама беру его за руку, стараюсь идти совсем рядом. Шаг в шаг, доверчиво прижавшись плечом к его плечу. Такая тёплая, сильная мужская рука. Все девчонки мечтают, чтобы у них был парень — один на тысячу. Самый лучший. А я иду за руку с парнем — который вообще один такой в этом мире. Да, Ленка, ты и влипла в историю…

— А ты, правда, сейчас всё видишь как днём? — спрашиваю нерешительно. А что если Глеб почувствует моё волнение?

— Нет, конечно. Видимость — процентов пять от нормы, — отвечает он спокойным тоном. Небольшая пауза… и вдруг:

— Лена, я тут — чужак, но не совсем идиот. Все хотят задать мне один вопрос, но спрашивают о чём угодно, только не об этом. Впрочем, на тот самый вопрос и не ответил бы — это никого не касается. Если не считать моего единственного друга. Тебя. Можешь спросить — кто я, что здесь делаю, и кого здесь представляю. Спрашивай — отвечу…

У меня все поджилки внутри задрожали, в горле сразу пересохло, и страх ледяной иглой кольнул в сердце. Сама не знаю, как всё же решилась задать этот вопрос. Глеб ответил… а что такое — «врать», он ведь не знает.

Раннее утро, неожиданный нетерпеливый стук в дверь — кого это так рано принесло? Галка посапывает на соседней кровати, вернулась поздно, завалилась прямо так — в дискотечном топе, мини-шортах и кроссах на танкетке. Вся подошва в песке. Ага, небось, шлялась по пляжу всю ночь. Как она это называет — «встречала закат до рассвета». Снова стук. Нехотя одеваюсь, иду открывать.

Меня попросили зайти к главному врачу санатория. И на кой фиг я ему сдалась? Но до завтрака ещё успею.

В кабинете, кроме главврача, был ещё один мужчина — сразу мне не понравился, «жук» какой-то. По его кивку главврач вышел, и мы остались наедине.

— Елена Алексеевна, — «жук» смотрит на бумагу перед собой, краем глаза замечаю — там моя фотография и, похоже, какая-то анкета. — У нас… — слово «нас» он выделяет особо многозначительным тоном, — есть к вам большая просьба. Вы не могли бы каждый вечер уделять так полчаса… чтобы сделать небольшой отчётик, о чём вы днём разговаривали с Глебом. В интересах науки… — «жук» покусывает губы, подбирает нужные слова, поглядывает исподлобья. — Видите ли, до сих пор со всеми, кроме вас, он был крайне неразговорчив. Ну и потом. Только это — строго секретная информация. Генетически — он человек. И не просто человек, а однозначно — сын своих родителей. Но вот психологически, и даже физиологически… тут есть открытые вопросы… — «жук» делает долгую паузу.

— Известно, что человек в вакууме сохраняет сознание десять, максимум пятнадцать секунд. Другое дело, что даже после полутора минут его можно вернуть к жизни. Но в сознании — только десять секунд. С одной стороны, этого времени может хватить, чтобы в космосе без скафандра перейти из одного отсека в другой. Но с другой стороны… ни одному человеку такая мысль и в голову не могла бы придти. А Глеб это несколько раз делал… по его словам — для тренировки. Для тренировки — к чему? Зачем? Откуда такие идеи? Поймите, для всех людей Земля — родной дом. А Глеб здесь — вроде как в гостях. И, строго между нами, это ещё в лучшем случае, если просто в гостях…

— Вы хотите, чтобы я каждый вечер писала доносы на своего друга? — спрашиваю у «жука». При этом стараюсь смотреть на него так, как обычно Глеб смотрит на всех — невозмутимо, изучающе.

— Елена Алексеевна, вы не совсем правильно формулируете нашу просьбу. И потом… вы не боитесь, что этот отказ может в дальнейшем иметь определённые последствия?

— А что такое — «боитесь»? — спрашиваю у «жука» невозмутимым тоном Глеба.

Глебу про этот разговор ничего рассказывать не стала.

Я решилась!

Какой же это кайф! Сложно описать словами. Тёплая вода, словно бархат ласкает кожу. Второй час ночи, а мы плывём с Глебом… в полной темноте. И совершенно не важно, где сейчас берег. Если взглянуть вверх — над нами мириады звезд. Укрыта лёгкой серой дымкой облаков Луна. Ночное небо и море — это Вселенная, но ведь в ней можно и утонуть. От таких мыслей предательски сжимается сердце. Успокойся, Лена, чего ты испугалась? Ведь рядом Глеб, а, значит, можно ничего не бояться.

Всего три недели назад мы были совсем чужими, а сейчас кажется, что нет более близкого человека. Словно стеклянная стена непонимания, которая нас разделяла, вдруг рассыпалась на мелкие осколочки…

Глаза чуть прикрыты, тело — расслабленно. Рядом Глеб качается на волнах. Он в полусне, и мне вдруг представляется, что это ребёнок спит в колыбели. Космический ребёнок — наконец-то, в земной колыбели. Почти с умилением рассматриваю его чёткий профиль, безмятежное выражение лица. Ничего удивительного — ведь он вырос при пониженной гравитации, и сейчас, на Земле, ему комфортнее именно в воде. А мне… так хорошо вместе с ним. И хочется сказать ему такие важные слова: «ты никогда больше не будешь одинок!». И вдруг, неожиданно для себя самой, прижимаюсь к нему и целую в губы…

На завтрак Глеб не пришёл. А меня опять пригласили к главврачу. За столом сидел хорошо знакомый «жук». И сердце сжалось в нехорошем предчувствии.

— Елена Алексеевна. Видите ли, тут возникла совершенно непредвиденная ситуация. И без помощи Глеба — никак. Его даже не пришлось просить, он сразу согласился. В общем, ему пришлось очень срочно собраться. Вот это он просил передать вам, — «жук» протягивает запечатанный конверт. Руки трясутся, когда вскрываю его. Там — знакомый кулон с «мигалкой», который всегда был на шее Глеба.

— Глеб очень просил вас всегда носить этот кулон. Там датчик позиционирования — чтобы он смог вас сразу найти, если… — в этот момент «жук» выглядит и говорит как нормальный человек, а не как «официальное лицо», — если… в смысле — когда он вернётся.

Обо всём я узнала позже. Проревела весь день в подушку, задыхаясь от слёз и переживаний. Кое-как взяла себя в руки и засунула под холодный душ. К вечеру из зеркала в ванной на меня смотрела опухшая, с красными, как у кролика, глазами Ленка. И никакая не фантазёрка, нисколечко не «прошлый век», а обычная девушка, которая ещё вчера держала за руку самую невероятную, самую несбыточную мечту. А сегодня — её уже нет.

На следующий день все новостные ленты пестрили яркими заголовками. «Трагедия на межпланетной исследовательской станции «Азура». «Оливия Фаэнтон, дочь президента Бразилии, жива. Пока ещё жива». «Шансы на спасение экипажа «Азуры» минимальны». «Самая красивая девушка Земли — гибнет в космосе». «Последнее онлайн обращение Оливии — слова со слезами на глазах». «Взрыв на «Азуре» — трагическая случайность или очередное предупреждение землянам от Обитателей Космоса?!». Ну, и наконец: «Единственная надежда Земли — марсианин Глеб Ветров».

Банально простая арифметика. На спасательном корабле, который готов к вылету, — всего шесть мест. Команда — как минимум три космонавта. Итого — остаётся три свободных места. На гибнущей космической станции — пять человек. Можно забрать троих, два оставшихся — смертники. Бросать жребий?

Чтобы спасти всех, в вылетевшем корабле может быть только один космонавт. Но он должен уметь — всё на свете! А это может только тот, у кого в детстве вместо игрушек и детских книжек были только программируемые роботы и тысячи страниц технической документации.

Но самое главное — даже не это. Стыковочный узел повреждён. Створку аварийного шлюза заклинило, в узкую щель человек в громоздком космическом скафандре протиснуться не сможет. Нужно выйти без скафандра в открытый космос, пусть всего и на считанные секунды. Ни один человек с этим не справится, даже не решится на это.

В такой безысходной ситуации есть только один призрачный шанс. Угадайте ответ, даже даю подсказку — в этом слове всего четыре буквы.

Глеб! У тебя будет всего десять секунд, пока не потеряешь сознание. И как я буду дальше жить одна… без тебя?!

После санатория я вернулась домой всего на неделю — до того, как начнутся занятия в универе. Мобильник зазвонил часа в три ночи. Номер не определился, и даже голос узнала не сразу.

— Елена Алексеевна. Извините за столь поздний звонок. Всех деталей даже я не знаю, но вряд ли это сейчас так важно. Никто не верил, но у него — получилось! Он возвращается… точнее, они возвращаются… все живы. Думаю, подробности будут завтра по новостным каналам.

Небольшая пауза, только частое дыхание невидимого собеседника в трубке.

— Он просил передать вам несколько слов, если… ну, если у него не получится. Но теперь сможет всё вам сказать сам… не так уж много и ждать осталось.

И ещё, но опять строго между нами. Есть мнение, что вся эта история со взрывом на «Азуре» — блестяще просчитанная Обитателями Космоса комбинация для эвакуации Глеба с Земли. Мы сами посадили его в подготовленный для длительного полёта корабль. И кто знает, куда бы он полетел… если бы не вы…

Этот ролик на ю-тубе посмотрели потом несколько миллиардов человек. Наверное, все, у кого есть интернет, и мои папа с мамой — не исключение. Только у меня так и не хватило духа ни тогда, ни потом нажать на кнопку «просмотр». Я чуть не потеряла сознание за ужином, когда они стали обсуждать невероятное спасение Оливии Фаэнтон и ещё четырёх человек с «Азуры». Оказывается, всё пошло не так гладко, и только на семнадцатой секунде Глеб смог закрыть шлюз. А ведь у него было всего десять секунд…

— Нет, он — какой-то монстр, — сказал папа.

— И зачем его только на Землю привозили? — поддержала мама.

— Его нельзя пускать к людям, в общество. А вдруг у него в желудке сидит этот… Чужой? И не человек он совсем. Никакой человек не способен на такое.

Я расплакалась. Вспомнился разговор, когда мы гуляли по мокрому песку вдоль линии прибоя:

— А ты, правда, выходил в космос без скафандра? Сколько тебе тогда было лет? Или ты не хочешь вообще говорить на эту тему?

Глеб непроизвольно стискивает мою руку, очень больно. Есть вещи, о которых он не хочет говорить, но и не ответить мне он не может.

— Выходил. Несколько раз. Первый раз ещё подростком — просто так было нужно. Потом — чтобы знать, что можешь это снова сделать, когда понадобится. В самый последний момент надо сделать глубокий выдох. Выдохнуть весь воздух из лёгких. И нужно очень точно контролировать время — ведь у тебя есть всего десять секунд…

Галка прислала мессагу:

— Думаешь, он тебя вспомнит? Теперь любую тёлку может выбрать, а не такую замухрышку, как ты. Герой, блин, межпланетный. Их фото под ручку с Оливией на Луне на всех каналах отсвечивают. Следующий президент Бразилии, не хухры-мухры.

А я, влюблённая дура, написала в ответ:

— Мне пофиг. Пусть женится на этой бразильской тёлке и свалит с ней на свой вонючий Марс.

Хорошо, что она ничего не ответила.

Был хмурый осенний денёк, похожий, как брат-близнец, на вчерашний. Обложное небо, серый город. Безнадёга. На последней лекции уже начала клевать носом, когда вдруг с улицы донёсся нарастающий звук, вскоре превратившийся в надсадный рёв. Все высыпали из здания.

Едкий запах дыма и гари… длинные параллельные чёрные полосы на асфальте… накренившиеся в разные стороны высокие ели… опалённые, почерневшие керамические плитки на обшивке шаттла, замершего прямо у входа в центральный учебный корпус.

У меня перехватило дыхание, потемнело в глазах… весь мир остановился. Одна секунда, две, три — пять… пронзительной тишины. И потом вновь всё завертелось, загудело. Шум, разговоры, возгласы, стук и грохот. Люк шаттла по-черепашьи медленно открылся.

Глеб! Ну вот что мне с ним делать?! Ведь взрослый мужчина, но иной раз — прямо как дитё неразумное себя ведёт. Не знаю, способен ли ещё кто-то приземлить лунный шаттл на небольшой центральной площади студенческого городка. Но вот придти в голову — только одному человеку могло. Да, человеку! И я — единственная, кто это знает совершенно точно. Да, его действительно вырастили Обитатели Космоса, но он всё равно выбрал Землю!

Несколько шагов по тротуарной плитке и десять ступеней до входа в здание. Глеб медленно шёл, стараясь ступать уверенно и держать спину прямо… но после месяца в невесомости даже у него это получалось плохо.

Я стояла как столб… дура принцессанутая… и смотрела, как он поднимается. Мой звёздный рыцарь без страха и упрёка. И все расступались перед ним. Мысли бросились врассыпную, собрать их никак не получалось. Единственная мысль в голове — как я сейчас выгляжу в ближнем ультрафиолетовом диапазоне?

Глеб подошёл ко мне, взял за руку. Он сильно изменился, или просто давно его не видела.

— Знаешь, я уже научился хорошо различать цвета, — в его голосе какие-то новые, тёплые нотки. — Теперь точно знаю: тебе больше идёт синий цвет, ведь в твоих глазах — синева земного неба,

Еле сдерживаю слёзы, и ничего не могу ему ответить. Только уже улыбаюсь.

— Вот явился, не запылился, — он улыбается в ответ, как его учила. — Вернулся домой, чтобы просить руки у лучшей девушки на Земле. Хотя не понимаю точного смысла этой фразы, — в тёмно-зелёных глазах проскакивает весёлая искорка. — А всё остальное, кроме одной руки, — ни на фиг не нужно, что ли?

Елизавета Аристова. Сердцебиение Агаты

Я пошел за Агатой в пещеру, потому что пошел бы за ней куда угодно. Теперь дышал ей в затылок в прямом смысле слова: в проходе было узко, а черные некогда косички сменил бунтарский ежик. Когда смотрел на него слишком долго, то спотыкался. И просто кожей чувствовал Агатино осуждение: в ее глазах мне следовало быть ловким — старшему товарищу и лучшему другу детства.

Извини, Агата, я больше не собирался притворяться. Сильным, мудрым — да никаким. В пещеру пошел от отчаяния, а еще оттого, что до сих пор влюблен, наверное. Хотя она, дурочка, со своим авантюрным максимализмом едва ли когда-то это поймет и оценит.

— Осторожно, — шепчет мне Агата, не оборачиваюсь, но я все равно слышу. Слух у меня, как у кошки. — Здесь бывает камнепад, будь деликатнее в движениях.

Все мы знаем, к чему приводит деликатность. Меня вот привела плестись за спиной у Агаты, недоумевая, как я вообще на такое решился. Она же просто объявилась из ниоткуда, а дальше пошло, как во сне. Случайный звонок, сумбурное объяснение, и вот мы уже на невнятной географической точке, не предупредив никого, давим ботинками пыль. «Покажу тебе что-то дорогое» — так она сказала, Агата. И я сорвался: поезд, автобус, короткая трель дверного звонка. И ежик вместо косичек, здравствуй, подруга детства.

Так много наговорил ей в мечтах перед сном, что тогда, в реальной и долгожданной встрече поиссяк. Обнялись, прошел на кухню, ощущая себя неловким в квартирке с ремонтом в стиле хай-тек. Вежливо отказался от борща. Борщ и Агата — вещи несовместимые, наверняка, готовила не она.

— Одна живешь? — вопрос, задуманный непринужденным.

На что Агата поджимает губы и спрашивает, удобно ли мне будет ночевать на матрасе в зале. Потом говорит о пещере, об удивительной находке. Киваю, кажется, невпопад, время к вечеру и спешу укрыться в зале. Матрас жесток и неудобен, удивляюсь сам себе: Агата, пещера — я же хотел пригласить Катю в кино? Она давно проявляет ко мне интерес, и борщи готовит сама, хотя так ли это важно.

Возвращаюсь мысленно в пещеру и горько усмехаюсь — Агата достала фосфорный фонарик. Да, она девочка с огоньком. И всегда была: разбитые коленки, бесцеремонные откровения, необструганная детская дерзость. Катя вот без огонька. Не потому ли я сейчас в пещере, что иду на свет?

— Пришли, — объявляет Агата странным голосом, и я замираю. — А теперь смотри.

И я смотрю, вглядываюсь в темноту и вижу некое подобие капсулы.

***

В ней жизнь. Непривычная взгляду, очевидно, неземная. Поворачиваюсь к Агате, одними губами шепчу «Инкубатор?» Она отрицательно мотает головой: она и сама не знает. «Младенец» ярко-желтый, а может, это взрослая особь. Весь в шипах и каких-то наростах, глаз нет, рта тоже, но тело вздымается и опускается, словно дышит. Агата молча показывает рукой на подобие вентиляции в капсуле, киваю. Хочется закрыть глаза и оказаться дома.

Еще почему-то хочется ему помочь, но внутренним оком знаю, что бессилен.

— Я его таким нашла, — Агата достает сигареты и протягивает пачку, мотаю головой. — Да, я курю, если ты не в курсе.

— Бунтаришь по полной, — пытаюсь пошутить, разрядить обстановку.

Раньше мне это здорово удавалось с той, другой Агатой. Которая еще не выросла.

— Что делать-то будем?

Забыв об осторожности, легонько поддеваю камень носком ботинка — тот с гулким стуком исчезает в темноте. Агата хватает меня за рукав, сердито, а еще испуганно.

— Ты что делаешь? Камнепад же! Он и так не в безопасности, — кивает на капсулу. — Что делать-то будем, когда проснется?

— Не знаю, — глупо ухмыляюсь, больше от отчаяния и абсурда ситуации. — Усыновим?

И Агата выросла, и я уже не тот. Маленьким нравился себе больше. Шутка дурацкая, но подруга детства внезапно не сердится. Тушит свой окурок, смущенно глядит куда-то за мою спину.

— Знаю, странно, да. Не к кому было больше обратиться. Давай просто наблюдать за этим явлением, ты ведь… ну мы ведь все подвалы в детстве облазили. Помнишь — «Братство креста и дорожного камня»?

Я не помнил.

— Словом, — Агата по-прежнему отводит глаза. — Теперь у нас одна тайна на двоих.

Разглядываю «младенца» снова. Мой обретенный опекаемый похож на разъевшуюся змею, и кажется удивительно гладким, несмотря на шипы. Наверное, стоило больше удивиться находке. «Грудная клетка» поднимается и опускается, и я вдруг понимаю, что, возможно, это не дыхание. Может, там его маленький двигатель — инопланетное сердце, что живо благодаря тому, что находится здесь, в забытой богом пещере.

— Агата, — мой голос падает, — но у меня же работа. Я в другом городе живу.

— Возьми больничный, — отрезает. — Поживешь у меня, — уже тише.

Будь она обычной, я бы сказал ей пару теплых слов. Желтое нечто продолжает свой анабиоз в капсуле, а мы — ну, мы выходим из пещеры и едем к Агате. Она задумчиво, я безропотно. И только перед самой входной дверью окликаю спутницу.

— Агата?

— А?

— Мы-то ладно. А что оно будет делать, когда проснется?

***

Вдруг оно враждебно настроено? Вдруг ядовито-желтый цвет говорит сам за себя? Ну, вроде как лягушки, которых нельзя трогать. Еще и дышит… я проснулся в нервном поту.

— Агата, — спустя пару часов мешаю ложечкой сахар в стакане. — Просто я был в каком-то ступоре.

Она бросила мне упреком, что я не больно-то удивился. Да я и правда был в ступоре, переключался на второстепенные вещи. Или первостепенные — выглядела Агата безупречно, что вчера, что сегодня. Я даже с ежиком уже примирился.

— Я показала тебе внеземную цивилизацию, — отрешенно говорит Агата. — А ты вел себя по-дурацки: пинал камни, пытался шутить. Я думала, могу доверить тебе это.

Мое сердце забилось чаще.

— Можешь, конечно. Я об этом позабочусь, как и ты. Только вот не уверен, что это хорошая идея, нам бы больше информации.

И тут Агата, моя Агата, сказала то, что заставило меня похолодеть.

— Собираюсь забрать его домой. Скоро лето, сезон туристов. Они, ну, знаешь… бесцеремонные. Я его нашла, мне и отвечать.

А мне только руками развести. Хлебаю сладкий чай, на душе, мягко говоря, очень неспокойно. Но я с тобой, Агата, я с тобой.

— Хорошо! — выпаливаю. — Но где его держать? А когда оно проснется — что тогда?

Смотрит на меня, как на дурака, и я внезапно злюсь. Я ради этой девочки — не ради «змеи» из пещеры — проделал сотни километров, и вовсе не для того, чтобы на меня раздражались.

— Агата, — сохраняю остатки терпения, смотрю ей прямо в глаза. — Не надо. Это очень опрометчиво.

Вызывающе смотрит в ответ. Интересно, она умеет по-другому? Потому что я начинаю уставать.

— Ты со мной, или нет?

***

Снова топим ботинки в пыли. Внеземное нечто подросло и сменило цвет на красный. Теперь оно едва помещалось в «инкубаторе» — гладкое тело плющилось о стенки, оставляя жирный след, шипы покорно сложились вдоль тела.

— Красный — цвет опасности, — осторожно замечаю. — Агата, мы же ничего о нем не знаем.

— Ага, — отрезала та. — Кроме того, что это он сейчас в опасности.

Подразумевая камнепад и туристов. Откуда это внезапно проснувшееся материнское чувство? Хотел бы я, чтобы оно было в отношении наших общих детей, но реалии таковы, что мы тащим в машину стеклянный бокс с жирной инопланетной массой. Закусываю губу.

— Не бойся, — пренебрежительно бросает Агата, давя на газ. — По капсуле видно, что он еще не развился. Уступает в размерах. Ему защита наша нужна, а не отвращение.

Подустал я от пренебрежения в диалогах, в целом и в частности. Опасливо глажу бок стеклянного бокса.

— Хорошо, хорошо. Не брошу я его, если ты об этом. Я же на это неспособен.

Последняя фраза звучит рефреном, но Агата не замечает.

***

Оно способно есть. Агата положила ему брокколи, хлеб, протолкнула обрезки сырого и жареного мяса в отверстие вентиляции. У него есть рот: он открылся, обнажив грядку востреньких, почти человеческих зубов — и просто зачавкал все положенное. На душе стало еще хуже.

— Агата, он ест!

— Замечательно, — откликнулась подруга детства. — Ему подходит земная еда. Отлично!

Ой ли… капсула почти трещит по швам, а Агата не замечает опасности. Красный цвет тельца стал багровым. Узнать бы, что его насыщает, не наше ли внимание.

Разглядываю «капсулу». С тварью такого размера я, наверное, справлюсь. А если нет, на Земле ведь обязательно найдется оружие для таких, как он. Я был полон решимости гасить эту тварь, если вякнет на Агату.

— А где его родители? — мой голос груб и одновременно испуган. — Уже в пути?

— Едва ли, — безмятежно отзывается Агата. — Мне кажется, он, ну, выпал из звездолета, или как там зовут их корабль. В общем, он здесь случайно. Но смотри, он растет!

Я вижу. К сожалению, я это вижу. Багровое тельце наливается фиолетовым, шипы заострились. Рот, что обнаружился во время кормежки, хищно улыбается. Не знаю, на кого он похож. Пятьдесят на пятьдесят — на папу или маму, и мне очень страшно подумать, кто за ним прилетит, такой же, но большего размера. Агата сбрендила, а я просто слаб ей возражать.

Да нет, даже не ей. Просто я когда-то очень сильно устал, и с той поры еще не отдохнул настолько, чтобы восполнить эти силы. Мне никто в «хлеборезку» не бросал брокколи и разные виды мяса, до всего приходится догрызаться самому. Спину встречает жесткий и неудобный матрац, Агата сопит в спальне.

Тварь в коридоре. Не сопит, но равномерно дышит — вверх и вниз. А где-то там, в другой галактике, Катя удивляется тому, что я не вышел на работу.

***

Потом он стал переливаться, и это придало мне сил.

— Агата! — кричу на всю квартиру. — Отнесем его обратно в пещеру. Я прошу, нет, умоляю!

И мне звонили с работы. И Катя. Мой мир пошел как-то наперекосяк, но сейчас я думал даже не о собственной персоне. Мне не нравилось, что он переливается, серьезно. Это какой-то нездоровый прогресс.

— О, супер! — Агата вдохновленно смотрит на внеземную тварь. — Ему подходят наши условия.

Холодею где-то в области чуть ниже сердца. Оно же исправно бьется, словно давая мне шанс исправить ошибки.

— Если ему подходят наши условия, — не чувствую губ, — значит, и родителям подходят. Они же прилетят сюда, Агата. Истребят нас.

Она резко оборачивается ко мне.

— Знаешь, почему я позвала именно тебя? Ты всегда был особенным. Особенно добрым, по-настоящему.

Я молчу. А что мне сказать?

Одновременно происходят два события. Капсула за спиной разлетается вдребезги, и Агата падает на пол, хватаясь за сердце. Я же в ступоре, в анабиозе, как та тварь, хочу быть и здесь и не здесь. Аж целых две секунды.

— Агата! — бросаюсь к своей девочке, по лицу струятся слезы. Да плевать! — А-га-та! Аа!

— АА! — ревет багровое чудовище за спиной. — АГАТА!

Убью его. Бегу на кухню, ищу нож. Тот, что нашелся, испачкан кремом — мы с Агатой ели торт. Хоть и вредная она, но ели торт. И все у нас было, есть и будет. Мне бы только убить это чудовище.

Оно все ревет, заношу над ним нож. Ползет к Агате — неужели есть еще дураки, кто сознательно к ней тянется? Оставляет жирный след на полу. Рука дрожит.

— Пошел вон! — я хотел бы звучать грозно, но плач сводит все на нет. — Убирайся, на хрен, с Земли!

Тварь ложится на спину и поджимает «ноги». И как я их не заметил? Мелкие, противные, по двадцать штук с каждой стороны жирного тела. Поддаю его ногой, как когда-то камень в пещере. Не больно он тяжелый, отлетел аж к балкону. Бросаюсь к Агате

— Ну что ты, — бормочу, параллельно давя на кнопки «103». — Слиться вздумала? Это ведь не в твоем стиле. Не прощу.

Приехавший через двадцать минут доктор скорой констатирует смерть от инфаркта. Смерть Агаты, той, что с ежиком, и делает вид, что крутая и курит. Той, которой 28 лет, которая просто хотела кого-то опекать, и, возможно, кого-то любить.

***

Мы сидим друг напротив друга. Я с пистолетом (вот уж не думал, что мне реально понадобится травмат, что таскал с собой в сумке для спокойствия), он же лупоглазит. Да, глаза у него тоже прорезались. Почти человеческие, да и все почти реально. Но я не приемлю той реальности, в которой больше нет Агаты.

— Я тебя убью, — буднично сообщаю, — если только дернешься.

Он ворочается, продолжает марать паркетный пол.

— АГАТА ХОРОШАЯ

— Я знаю, а ты-то каков? Почему, почему так? — я до боли стискиваю рукоятку травмата. — Ты ее убил?

Чудовище ревет, то ли ликует, то ли плачет — непонятно. Мне как никогда нужен компаньон. Убираю пистолет в свою сумку, что стоит на полу. Мне уже на все наплевать.

— УА.

— Все, что ты можешь сказать, — бормочу, смахивая слезы. — Ты ее даже не знал.

Фиолетовая масса снова заворочалась на полу, и я замечаю то, что не видел раньше. Грудная клетка твари теперь вздымается уже в двух местах — справа и слева. И я, захлебываясь пониманием, безошибочно — хоть и безосновательно — узнаю сердцебиение Агаты.

В какое из двух сердец стрелять?

В свое! Но руке неохота доставать пистолет, либо она боится. Мы смотрим друг на друга. Инопланетный ребенок с неограниченными возможностями, даже я это вижу. Хорошо, откажусь от термина «тварь». Временно.

— УА!

И они прилетают. На зов, они будто отовсюду — небо окрасилось огнями. «Агата хорошая, — шепчу я себе, пока багровую массу погружают в цистерну. — Агата хорошая».

Потом закрываю глаза и стреляю.

***

Мою руку мягко и стремительно отвели от тела, пуля ушла в стену. Прибрались, губка для мытья посуды еще искрит зеленым. Тупо смотрю на эти искры. Предпочел бы за девушкой с ежиком, да с фонариком. Вот уж где куда более осязаемый свет.

Жирноту пола даже отмыли. Я ползаю по нему, хочу найти следы Агаты. Точнее, того, кого она любила. Не опекала — любила.

Не меня, и ладно.

Прилетаете, забираете — ну и забирайте, чертова другая форма жизни. И стоило только подумать, сердце аккуратно изъяли извне. Надо сказать, что сердце отдал добровольно. Небольшой их галактический крюк и возврат на Землю — мне подарок, от таких не отказываются. Я свое примостил между сердец маленького чудовища и Агаты. Хорошее ведь соседство. Агата бьется, а я ей подражаю.

Все как при земной жизни.

Александр В. Голиков Ее Звали Рикана

Где-то под Н. Новгородом,

в параллельной вселенной,

и где Фаэтон ещё планета…

Она поднималась рано, с первыми лучами солнца. Ей интересно было жить.

И мне приходилось ставить будильник на пять утра. Хорошо, жаворонком уродился, особо не протестовал, да и сам частенько с зарёй вскакивал — огородные дела, куры-козы, но с будильником надёжней. Пока она плескалась в озере, брёл на кухню, включал кофе-машину, лез в холодильник за пиццей. Отчего-то именно это итальянское блюдо пришлось ей больше всего по вкусу. И чтоб непременно с грибами. Ни с анчоусами, ни с зеленью, ни с томатами, а только с грибами. Мне в принципе всё равно, чем завтракать за компанию, могу и пиццей. И без разницы, с грибами она там или колбасой. Хотя нет, колбаса и ветчина отменялись, мясного она не ела. Совсем.

Пока пицца разогревалась, приводил себя в порядок: туалет, бритьё, умывальник, полотенце. Всё, вроде окончательно проснулся, из зеркала смотрит вполне осмысленная физиономия. Вовремя, как раз шаги от входной двери. Ага, пришла. Ну, с добрым утром, Сергей Владимирович, день начался…

Мне тридцать восемь, в самом, как говорится, соку. Нигде не жмёт, нигде не колет, руки откуда надо растут. Детей, правда, нет, жена умерла три года назад, но вторую любовь так и не встретил, потому и одинок. И потому, наверное, Игорь и попросил меня посодействовать в весьма деликатном вопросе: принять на жительство эту особу, что сейчас встаёт вместе с зарёй и меня заодно поднимает. Впрочем, он бы всё равно ко мне обратился. На его уровне принятия решений старые связи особенно ценны.

— Тут такое дело, Серёга, — три дня назад, за рюмкой чая, объяснял он мне суть. — Они наконец-то решились прислать к нам в Россию нескольких женщин. Пять, если точно. Всех расселили, кроме одной. Эта жить в городе отказалась категорически. Хочу, говорит, исключительно на природе. И чтобы никого из людей рядом, кроме хозяев. Я сразу о тебе подумал. Живёшь бобылём у чёрта на куличках, лишь антигравом и доберёшься. Лес кругом, озеро рядом, грибы, ягоды, комары — чем не природа? Так что выручай, друг!

— А ничего, что я мужик? — мне захотелось вдруг посмотреть на эту смелую и решительную. Ишь ты — чтоб никого рядом, кроме хозяина. — А если лапать начну? Чего мне? Холостой, красивый. А тем более мы генетически, как я слышал, практически не отличаемся, братья и сёстры, хм. И… вообще? Не повредит дипломатии?

— Не повредит. Ты же не только умный, но и обходительный, верно? Умеешь, когда надо, головой думать, а не этим самым. Короче, твоя кандидатура утверждена на самом высоком уровне, я лишь поспособствовал. Благодарить не надо, а вот справиться — нужно. Я бы сказал, просто необходимо. Потому что эта дама прямо заявила: никакого наблюдения, она его сразу почувствует, и миссия тогда провалится, а этого допустить никак нельзя. Но откуда ей знать, что ты бывший спецназовец, умеешь ориентироваться? Короче, такие вот пироги с котятами, принимай гостей. Вернее, гостью. Мы даже спутники не рискнём наводить, я уж молчу про наземные службы наблюдения, кто знает, на что дамочка способна, я и звонить не буду во избежание, сам, если надо, наберёшь. А тебе вот подробные инструкции на флешке, прочитай внимательно и действуй соответственно, без самодеятельности и инициативы, не тот случай…

И, уже прощаясь:

— И вот ещё что, Серёга. Мы понятия не имеем о цели визита женщин. Не исключено, что она как-то связано с генетикой, наши цивилизации ведь растут из одного корня, у нас одна родина — древний как мир Фаэтон. По некоторым косвенным данным, в их обществе женщина главнее мужчин. Не матриархат, но как-то близко. Будь морально готов, что жить у тебя станет какая-нибудь принцесса или баронесса, чёрт знает их иерархию на этом Фаэтоне. Короче, ходи на цыпочках и пылинки сдувай, но попробуй всё-таки узнать, чего ей нужно. Не загорать же под нашим солнцем она сюда прибыла? Вот именно. Хотя, знаешь, если по большому счёту, то, может, и загорать. А ты лишь в качестве местного слуги-варвара сойдёшь. Ага. Шутка…

Но в каждой шутке, как известно, есть доля шутки. Особенно если шутить собрались пришельцы с другой планеты.

И вот теперь выхожу из ванной комнаты, цепляю дежурную улыбку и говорю своей гостье: «Доброе утро!». Гостья замерла у окна в зале, любуется видом. Кивает на приветствие, не оборачивается. Я тоже любуюсь, фигурка у неё что надо. Спортивная, загорелая, ни грамма жира.

— Завтрак готов, прошу к столу, — пообходительней, говорите? Что ж, буду соответствовать.

— Да, спасибо, — поворачивается, смотрит внимательно. Я глаза обычно первым не отвожу, да и раньше не умел. Однако что-то такое было в её взгляде, что всё-таки отвёл. Мелькнула даже мысль, что целее буду. Идиотизм какой-то. Или наваждение?

А потому что радужная оболочка у неё чёрная. Нам не привычно, даже страшновато. Чужое оно завсегда чужое, а вдруг укусит?

Но мне придётся привыкнуть. Сколько она у меня пробудет? Понятия не имею, флешка о том умолчала, гостья тоже. Пока притираемся друг к другу, как раз второй день притирки и пошёл. И будет неверно сказать, что не волнуюсь. За свою жизнь много чего повидал, но такого задания у меня ещё не было. Так что, Сергей Владимирович, научишься и в глаза ей смотреть, и любую прихоть исполнять, потому что от этого много чего зависит на нашем шарике. Без преувеличения. Короче, если ей понравлюсь, то будет у людей праздник в виде новых технологий, а если разругаемся (не дай бог!), то останемся у разбитого корыта. Так что старайся, Серёга, улыбайся и улыбайся, цвети и пахни, лишним оно не будет.

— Пойдёмте, Сергей? — Она двинулась в сторону кухни, я следом, но на пороге вдруг остановилась. — Меня Риканой зовут. И что у нас на завтрак?

Надо же, имя своё назвала. Не знаю, возможно, обычай такой, когда с незнакомым человеком общаешься, а общение вдруг затянулось. Или миссия потребовала. И акцент у неё своеобразный. Ну, это как раз понятно. У них язык, не похожий ни на один земной, оттого и акцент. А вот вопрос о завтраке отдаёт уже некой кокетливостью, мол, не забыл ли я, что она предпочитает? Не забыл, окно доставки настроено как надо. Кстати, не наши технологии. Семь лет назад, когда они к нам прибыли, это был акт доброй воли: поделиться некоторыми разработками, чтобы земляне видели в них мирных соседей, коими они на самом деле и являются. Так уж распорядился космос. И вполне понятно, что именно они к нам первыми пожаловали, а не наоборот. По причине тех же развитых технологий. Они у них порядка на три выше.

— Пицца, Рикана, ваша любимая пицца. И кофе, само собой.

— Можно на «ты» и можно просто Рика. — А акцент смахивает на прибалтийский. Приятный, одним словом.

За завтраком общались куда веселей. Конечно, всё благодаря Рике. Были сняты какие-то ограничения с её стороны. Мне-то что? Мог и дальше молчать. А она, очевидно, приглядывалась эти два дня, делала выводы, умозаключения. Смею надеяться, всё оказалось в мою пользу. Имя-то мне открыли. И кокетничать начали. Посмотрим, что дальше.

Я не держу в доме головизора, обхожусь глонетом, но тут пришлось приобрести через окно доставки (а удобная, блин, штука, это окошко, и как мы раньше без него обходились?) — Рика хотела быть в курсе, как и чем живёт Земля. Ладно, будет в курсе, не жалко, тем более доставку, напрямую затрагивающую интересы гостьи, оплачивает правительство, такой вот приятный бонус. Шар экрана подвесил в углу и теперь вместе с пиццей мы с ней переваривали и разного рода новости. Что-то из наиболее понравившегося она тут же вносила к себе на коммуникационный браслет (с которым, как понял, вообще не расставалась). Сегодня это оказалась премьера кукольного спектакля для детей. Смотрела Рика сюжет во все глаза. Особенно оживлялась, если в кадре оказывались дети. Тут же улыбалась, даже чернота взгляда будто смягчалась. Ну и славно. Выходит, детей любит, пусть даже и чужой расы. Ничто человеческое нам, принцессам, не чуждо?

В новостях говорили и об их прибытии. Ведь, кроме Риканы, на Земле сейчас находились и другие женщины их расы. Не считая, кстати, постоянных резиденций в Москве и Вашингтоне, но там были только мужчины. Однако сообщалось о визите без подробностей, прибыли и прибыли. Да и то, нахождение на Земле инопланетных гостей уже не новость, а свершившийся факт, ажиотаж за семь лет поутих, отношение изменилось и стало не радостно-возбуждённым, а почти спокойным, на уровне простого любопытства. Человек ко всему привыкает быстро. В данном случае, наверное, это хорошо. Что бы я делал, например, с толпой журналистов у ворот?

— А что вы так долго ждали, больше семи лет? — поинтересовался нейтральным тоном, наливая себе вторую чашку кофе для бодрости. Ранний подъём способствовал, знаете ли. Хотя мне и не привыкать, хозяйство большое, постоянного присмотра требует.

— История не делается быстро, на скорую руку. Как у вас говорят? — Она призадумалась на секунду. — Всему своё время? Собирать камни, а потом их разбрасывать?

— Может быть, я не силён в высоких материях. А всё-таки, Рика, почему? — Когда надо, умею быть настойчивым. — Ещё чашечку?

— Спасибо, достаточно. Об остальном узнаешь сегодня вечером, — и посмотрела загадочно.

Вон даже как. Интересно, что тут имеется в виду? Я говорил, что не очень верю во вторую любовь? Напротив сидела черноокая, чернобровая, темноволосая красивая женщина, никакого отличия от земной, вообще никакого. Только, увы, не в моём вкусе. Надеюсь, я неправильно её понял и «сегодня вечером» относится к простой беседе, а не… Ну, вы поняли.

— Можно попросить тебя об одолжении? — Рикана встала из-за стола, чуть наклонила голову. Милая привычка.

— Конечно, всё, что в моих силах.

— Я хотела бы выпить хорошего вина. Не достанешь? Для вечера?

Откуда она знает, что спиртного дома не держу?

— Разумеется, достану. Попробую угодить.

— Спасибо, надеюсь на твой вкус.

Я мало курю, а тут вышел на воздух, достал пачку «Грин Пана», задумчиво помял сигарету в пальцах. Волновался уже куда меньше, но почему-то неспокойно на душе стало. Будь она земной женщиной, приглашение поужинать вместе за бокалом хорошего вина расценивалось бы однозначно, желанием близости. Для нас нормально, что тут такого? Но в том-то и дело, что теперь даже не знаю, как относиться к подобному и что в итоге делать. Речь ведь не о земной женщине.

С другой стороны, спросил я себя прямо, а хочешь ли ты её как земную женщину? Закрой глаза на её происхождение, вообще забудь, откуда она. Я хмыкнул. Всё оказалось не так просто. Можно, конечно, расценить это как любовное приключение, тогда почему бы и нет? У меня давно таких приключений не было. Но дальше-то что? Тоже забыть? Чёрт её знает, что у неё на уме. Кстати, а может, и правда я ей нужен лишь время скоротать в отпуске? Или что там принцессам положено? Она лишь развлекается. И использует тебя, Серёга, как ей хочется. Ну, тогда и относись соответственно, не заморачивайся лишний раз. Легко относись. Как к прозе жизни, оставь поэзию в стороне.

Сунул сигарету обратно в пачку, спустился с крыльца и пошёл смотреть хозяйство, приказав выкинуть из головы всех Рикан на свете и космос в придачу, чтоб ему пусто было.

Участок у меня приличный, есть и скотина, и птица, и большой огород. Да и дом не маленький, строили вместе с батей и братьями пять лет назад, когда уволился со службы. С тех пор и живу тут, жену на второй год схоронил. А детей бог не дал. Занимаюсь хозяйством потихоньку, одиночество ничуть не тяготит. Оно помеха дурной голове, а у меня жизнь идёт по накатанной, скучать и вздыхать некогда, да и не хочется. Но только иногда жизнь сама решает, в какую ей сторону свернуть. Вот и свернула прямиком к Рикане. Чудное имя, но слуху приятное.

Сделав первоочередные дела, присел на лавочку передохнуть и перекурить заодно. Достал комби. Невольно огляделся, набирая номер, — вдруг инопланетянка где-то рядом, смотрит, чего делаю. Сплюнул, совсем с ума схожу…

Поговорил с Игорем, который ответил сразу же — тоже на нервах сидит, ждёт. Совместно пришли к выводу, что пока всё нормально, мне никакой инициативы не проявлять, жить как жил, улыбаться во весь рот и со всем соглашаться. После разговора опять сплюнул — перестраховщики, мать их. А моё мнение и моё настроение кому-то интересно?

Посидел, унимая раздражение. Полюбовался небом. Оно в начале лета всегда глубокое, насыщенного синего цвета, редкие облака лишь подчёркивают палитру красок. Тёплый ветерок тоже вносит свою лепту в покой и безмятежность мира. Жизнь не тревожила, дарила мирное небо и спокойствие. Я закрыл глаза, расслабился. И увидел Рикану. Длинные пышные волосы, чарующий пронзительный взгляд, улыбка на тонких губах. Что же тебе нужно, красавица? Тайной какой поделиться? Что-то у меня узнать? Или всё намного проще и хочешь ты всего лишь мужского тепла и ласки? Обыкновенной земной любви? Как в старые добрые времена?

Открывать глаза не хотелось. Ну, я и не стал…

Не знаю, что она делала целый день. Скорее всего, была на озере, тянет её к воде неудержимо. Возможно, в их мире с водой проблемы. Или в лес уходила, там красивые места, светлые поляны, берёзы как на параде, с длинными прядями ветвей. И грибов с ягодами полно…

Вино я заказал через окошко доставили. Итальянское, от Паоло и Лючии Бьянчини, одно из лучших в мире. Заказ сделал на пару бутылок. Вдруг понравится?

Неторопливо сервировал стол. Ничего мясного. Пришлось попотеть, выбирая закуски. Но под хорошее вино, говорят, можно и чёрствую корку принять за деликатес. Короче, справился. И уселся ждать на диване. Что-то мне подсказывало, что она будет с минуты на минуту. Не ошибся.

Стукнула входная дверь, и она появилась на пороге бесшумно, вся такая лёгкая, ожидаемая. С венком из одуванчиков в волосах. Волосы тёмной пушистой волной по плечам. Глаза блестят, на щеках румянец, платье воздушное, белое. Красивая до одури. Прошла в зал, посмотрела на стол, улыбнулась, осторожно сняла венок.

— У нас на родине столько цветов нет, ваша планета куда богаче. Я потом возьму эти жёлтенькие с собой, можно?

— Ну, разумеется. Только вряд ли они сохранятся, завянут.

— Ничего страшного. Как они называются?

— Одуванчики.

— Как мило. О-ду-ван-чики… — протянула она, вновь надела венок и села ко мне на колени. Обняла, прильнула всем телом, я почувствовал её твёрдые груди и задохнулся от желания. Обнял в ответ, нашёл губами маленькое ушко, нежно поцеловал. Она издала вздох, схожий со стоном, прижалась ещё сильнее. Пахло от неё умопомрачительно, женским сильным телом, желанием, лесом, озером, цветами. И я потерял голову окончательно…

Она была ненасытна. Она сходила с ума от желания. Она обладала мной как одержимая, я входил в неё как в бездну, полную неземного наслаждения. Мы парили над этим миром, мы были выше неба и этой ничтожной вселенной, мы хотели жить ради нас и уносились на край света, чтобы вернуться и начать всё сначала. Ничто превращалось во всё и прахом осыпалось к нашим ногам, чтобы через мгновение собраться живительной влагой и окропить обнажённые тела. Она была прекрасна, она жила мной, любила и боготворила, что-то шептала на своём певучем языке, кричала в порыве страсти, и вместе с ней я не знал слово «усталость». Я отдавал себя без остатка, и когда, казалось, мир таял, как свеча, она возвращала меня к жизни одним ей известным способом. И я был ничуть не против того, чтобы это длилось вечно. И оно длилось, длилось и длилось…

Но почему всё прекрасное кончается так внезапно? Почему оно не может родиться бесконечным?

Я пришёл в себя на полу, на скомканном одеяле. В окна давно заглядывал день. Сколько же сейчас времени? И где Рика? Встать получилось с третьей попытки, меня шатало, голова гудела, и очень хотелось пить. Огляделся.

Стол, сервированный мною. Две бутылки вина возвышались в центре. Целые. Ваза с фруктами. Полная. Подсвечник с тремя свечами, длинными, не обгоревшими. Ужин при свечах так и остался во вчера, остался нетронутым. Ладно, это мы наверстаем, но где Рика?

Подошёл к столу, взял бутылку минералки, открыл и выдул сразу половину, давясь и задыхаясь. Руки дрожали. И тут обнаружил, что стою совершенно голый. Вот незадача. Вернулся к импровизированному ложу на полу, одежда разбросана как попало. Ничего не помню. Вернее, вижу и помню только её, всё остальное как в тумане. Лишь Рикана перед глазами. Вот она, любовь земная. В единственном экземпляре. Завернуть и отправить как особо ценный груз…

Кое-как оделся, уселся на диван. Такое ощущение, будто во сне нахожусь. Заторможенность, вялость, даже апатия. На себя прежнего совсем не похож. Вынули того меня, куда-то забрали, а оставили вот этого. Ладно, поправим, но где Рика? Неужели опять на озере? Если честно, идти туда не было сил. Ну, ещё бы. Если учесть, сколько я их отдал прошлой ночью. Кстати, можно и повторить. Только попозже, не возражаете?

Однако шутки шутками, а чем дальше, тем беспокойнее становилось. Что-то не так во всей этой картине маслом. Какие-то не те штрихи в ней. Или висит криво.

Я поднялся и зашёл к ней в спальню. Всё аккуратно, чисто, уютно, но пусто. Ничего от Рики. И лишь на прикроватном столике белела «пуговка» голозаписи. И сердце сжалось в предчувствии непоправимого.

Хотелось как-то отстрочить неизбежное, чувствовал в этой записи уже вынесенный приговор, поэтому сунул «пуговицу» в карман и сначала обыскал весь дом, даже на чердак зачем-то полез. Потом всё же сходил к озеру, откуда только силы взялись. Там долго сидел на берегу, смотрел на тихую воду, на высокое небо, бездумно жуя травинку. Внутри поселилась пустота. Нужно было срочно её чем-то заполнить. И тогда достал «пуговицу», активировал. На что-то ещё надеялся. Но правда оказалась жестокой. Так больно мне не делали со времени кончины жены.

Рикана изменила меня. За несколько часов с ней я будто переродился. Забыл прежнее, полюбил новое. Я не мог ни о чём думать, кроме неё. Она сумела сделать так, чтобы думал. Но, уходя, забыла или просто не захотела вернуть меня прежнего. Возвратить обратно взятый напрокат инвентарь. Поставить на место одолженный на время манекен. Погасила после себя свет в комнате и улетела на свою чёртову планету. Ненавижу. И… люблю. Потому что она принцесса и может не соблюдать некоторые правила.

— Я посчитала, что всё-таки должна кое-что пояснить, — голограмма спроецировала её лицо. Но снято было так, что смотришь только в эти чёрные глаза. Будто падаешь в бездонную яму. — Хотя могла ничего и не объяснять. Но решила, что сделаю. Ты заслужил. Да и мне отчасти станет легче. Отпустить и забыть навсегда.

— Той ночью я манипулировала твоим сознанием, подчинила твой разум, а через него разбудила твои внутренние резервы. Я умею это делать, у меня первая ступень Посвящения. Поздравляю, у тебя огромный потенциал. Наверное, стоит попросить извинения, но я не могла рисковать, должно было получиться сразу, поэтому любили мы друг друга искренне, на пределе сил. И теперь я уверена, что всё получилось как надо, забеременеть наверняка удалось. Я это чувствую.

Я сжал кулаки. Значит, был прав. Меня использовали. Как жеребца-производителя. Как инопланетного самца. Боже, зачем? Или нельзя было просто сказать, решить всё по-человечески? И тут же пришло отрезвляющее — с чего я решил, что они такие же? Даже если и находятся в одной Солнечной системе с нами?

— Не переживай, тут всё решала я. Поверь, это было необходимо. И чем быстрее, тем лучше. Генетическое вырождение нашей расы зашло слишком далеко, мы имеем дело с почти полным отсутствием мутагенеза, мы деградируем, нужен иной материал для биологического разнообразия нашего вида, нужно потомство от здоровых мужчин, нужен стальной клин. Ты и стал таким клином. И ещё несколько ваших мужчин-землян. В некотором роде эксперимент, но от безвыходности. Я очень надеюсь… Нет, верю! Верю, что наша дочь станет одной из первых «чистых» и начнёт поколение таких же. Вот так, милый. Прощение не прошу. Просто пойми и прими…

Она замолчала, смотрела прямо на меня. Я погружался в неё всё глубже и глубже. Будто засасывало, будто омут смыкался над головой. И стало хорошо-хорошо, почти как ночью. Мыслей никаких, только её голос в голове.

— А теперь главное. Как только я закончу говорить, ты уничтожишь эту запись, тут информация не для посторонних ушей. Потом пойдёшь в дом и станешь жить как прежде. На вопросы любопытных не отвечать, да ты уже ничего и не будешь помнить. Но разрешаю тебе иногда вспоминать обо мне. И верить, что всё у меня получится как надо. Вера — это единственное, что нам осталось… Прощай, милый мой Серёжа, мне было с тобой хорошо, правда…

Изображение свернулось в блестящую точку и пропало. И у меня тут же что-то внутри сработало, некое реле. Будто рычаг отжали, и туман в голове смешал мысли, и стало вдруг на многое плевать. Программа Риканы начала действовать, но что мне уже до этого?

Взял «пуговицу», положил на землю, равнодушно поискал камень и равнодушно ударил. Потом поплёлся обратно в дом. Надо было что-то делать. Но не мог вспомнить, что именно, будто кто-то выключил свет в комнате под названием «Память».

Прежним уже не стал, свет так и не включили. Ну и пусть. От меня быстро отстали, только Игорь ещё некоторое время пытался расшевелить мою память, задавал дурацкие вопросы. Я его не очень понимал. Какая Рикана, какой Фаэтон? А, что-то было. Но что?.. Нет, не помню. Ничего не помню.

Часто приезжает батя. Помогает по хозяйству. Пусть, мне всё равно. Живу на автопилоте. Но иногда автопилот вдруг отключается, и я вижу знакомое красивое лицо и долго смотрю на яркую звезду. Недостижимую для меня звёздочку-планету под названием Фаэтон. Впрочем, почему недостижимую? Там есть частичка меня. Моя девочка. Я имею полное право её увидеть, слышишь, Рикана? Я имею право, я ведь её отец!

А потом автопилот включается опять, и я иду домой, в туман и забытьё. Жить дальше. Идти по кругу. Глядеть под ноги, не поднимая головы. Но всё же сохранить на дне пересохшего колодца-души робкую надежду. Что когда-нибудь. Или она, моя Рика. Или моя единственная дочь. Или они обе, вместе. В один солнечный летний день. Пусть через тысячу лет!

Вдруг прилетят, любяще посмотрят и отключат этот чёртов автопилот.

Навсегда…

Татьяна Минасян. Предлагаю ничью

В двадцать втором веке спортивные соревнования проходят почти так же, как и в прошлые эпохи. Разница лишь в том, что теперь в них принимают участие не только земляне. А еще соперникам разрешено разговаривать друг с другом во время проведения турнира — в тех видах спорта, где это вообще возможно. В моем случае поговорить вполне реально — на что и был расчет.

На лице — если можно назвать это лицом? — сидящего напротив меня огромного темно-лилового пришельца из центра Галактики застыло подобие улыбки. Во всяком случае, его губы приняли именно такую форму — дуга с приподнятыми вверх краями. Раньше они не умели улыбаться и освоили этот жест, когда вышли с нами на контакт. Это считается знаком большого уважения с их стороны — следовать нашим традициям, вести себя, как земляне. И за это мы тоже обязаны уважать их и вести себя с ними, как с равными.

В том числе и в спорте.

— Приготовились… — командует судья, и я ставлю правый локоть на разделяющий нас с инопланетянином стол. Он так же ставит на столешницу одно из своих многочисленных щупалец, согнув его под острым углом, как сгибается человеческая рука. Тонкий кончик щупальца обхватывает мою ладонь, и я тоже сжимаю его пальцами.

— Начали! — и фиолетовое щупальце принимается давить на мою руку, пытаясь прижать ее к столу. Я, собрав все силы, сопротивляюсь и пытаюсь наклонить его щупальце в другую сторону. Но пока мне удается лишь удерживать свою руку в вертикальном положении, да и то с трудом.

Мы с пришельцами должны быть равны во всем. Те гости с планеты Юшэу, которые хотят, чтобы их считали землянами, не должны встречать никаких препятствий в этом. Мы не имеем права не брать их на работу или отказываться встречаться с ними — это будет объявлено несправедливостью и ксенофобией. То же самое и в спорте. Мы не можем отказать им в возможности поучаствовать в наших спортивных соревнованиях на равных с нами.

Хотя каждый юшэец в среднем на двадцать процентов сильнее и выносливее любого землянина.

Мы сидим неподвижно друг напротив друга уже четыре минуты. Большинство людей на моем месте давно бы проиграли, но мои тренировки не прошли даром. К тому же, юшэйцы, привыкшие к легким победам над землянами, особо не стараются, и мой противник, скорее всего, не тренировался вообще. Так что моя рука и его щупальце по-прежнему стоят вертикально, слившись друг с другом в самом крепком из возможных рукопожатий. Вот только отвлечь пришельца разговором, еще больше ослабив его, как я изначально рассчитывал, оказалось не так просто. Я никак не могу решиться начать беседу — страшно отвлечься от главного, от сосредоточенности на вздувшихся мышцах правой руки. Кажется, что как только я открою рот, они дадут слабину и моя рука впечатается в стол.

Однако соперник неожиданно сам решает поговорить.

— Я знаю, что ты о нас думаешь, цис-землянин, — произносит он с обычным для его соплеменников шипящим акцентом. — Ты считаешь нас виноватыми во всех наших бедах, так ведь?

Я молчу. Не знаю, что на это ответить, чтобы не схлопотать обвинение в ксенофобии. И по-прежнему не уверен, что если заговорю, то смогу и дальше давить на его щупальце с той же силой.

Но мой ответ инопланетянину, похоже, и не нужен.

— Считаешь, считаешь, — продолжает он. — У вас, цисов, сейчас и правда не самая лучшая жизнь. Нас охотнее берут на работу, нам не может отказать ни одна ваша женщина и ни один ваш парень, мы сильнее вас, у нас лучше реакция, у нас больше нейронных связей в мозгу, и поэтому мы быстрее вас делаем расчеты и принимаем решения. Но виноваты в этом вы сами. Вы, земляне.

Я молчу. Мне все труднее удерживать его щупальце вертикально, моя рука медленно начинает неметь, и похоже, у меня нет даже тех призрачных шансов на победу, о которых я думал, когда записался в участники турнира. Хотя… цвет «лица» у моего соперника теперь не лиловый, а более светлый, почти малиновый. У его расы это признак усталости. Возможно, он сейчас тоже держится из последних сил, так что сдаваться мне пока рано. Пусть болтает дальше, пусть еще сильнее ослабляет себя.

И он действительно продолжает болтать:

— Вы, земляне, изначально очень странно относились к другим цивилизациям. Большинство из вас верили, что на других планетах тоже есть разумная жизнь, еще до того, как точно об этом узнали, и это вроде как говорит о том, что вы умны и что у вас хорошо развита фантазия. Но почему-то в вашем представлении все без исключения жители какой-либо планеты должны были быть совершенно одинаковыми. И внешне, и по поведению, по образу мыслей. Ну, внешне — ладно, для нас вы все тоже на одно лицо, хотя вы могли бы, например, сообразить, что у пришельцев с одной и той же планеты, может быть разный цвет кожи, как и у вас, или разные размеры. Но это, в общем, не так важно. Но почему у вас, какой фильм или книгу о контакте с иным разумом ни возьми, инопланетяне везде одинаково думают? Или все поголовно хотят вас завоевать, выпить вашу кровь, сделать вас своими рабами, или все поголовно добренькие и готовы бесплатно делиться с вами всеми своими достижениями? Вы же сами друг с другом ни о чем договориться не можете! Спорите и воюете из-за того, что одни считают правильным что-то одно, а другие — другое. Могли бы додуматься, что у других разумных существ все будет примерно так же!

Я молчу. Берегу дыхание, да и не знаю, что на это ответить. Кажется, когда-то я все же читал какую-то фантастику, где пришельцы одной расы были разными и у них были какие-то междоусобицы… Но это неважно. Та книга была, скорее, исключением, а в целом лиловый юшеец прав. Чаще всего наши писатели и режиссеры и правда считали всех инопланетян похожими друг на друга. Но ведь они и на самом деле оказались почти одинаковыми, разве нет?

А вот в отношении нас, землян, мой противник точно прав. Сколько существует наша земная цивилизация, столько мы, люди, воюем друг с другом, в том числе и из-за разной идеологии. Страны воюют, а отдельные люди просто бьют друг другу морды. И сейчас мы продолжаем спорить и нередко драться из-за разногласий, хотя поводов для этого после контакта с юшейцам стало меньше. Собственно, повод остался только один: признавать их «такими же, как мы» или нет. Все остальные конфликты из-за этого отошли на задний план. Впрочем, эти споры постепенно тоже сходят на нет: тех, кто считает, что юшейцев надо называть юшейцами, а не транс-землянами, и выступает против того, чтобы они участвовали в нашей жизни наравне с нами, с каждым годом становится все меньше. Все меньше людей готовы становиться изгоями даже среди своих близких, терять друзей и работу, все больше людей соглашаются, что «земляне и юшейцы во всем равны», чтобы не остаться в полном одиночестве. Так что скоро мы, наверное, станем именно таким однородным обществом, каким представляли себе раньше инопланетные цивилизации.

— На нашей планете вовсе не все одинаковы, — продолжает мой противник. — И у нас много разных идеологий, не меньше, чем у вас, пожалуй. Когда мы узнали о существовании разумной жизни на вашей Земле, у нас шли целые баталии на тему того, что с вами дальше делать, как выстраивать с вами отношения. Среди нас есть те, кто считал, да и сейчас считает, что с вами вообще не нужно было вступать в контакт. Что менее развитые цивилизации вообще нельзя трогать и рассказывать им о том, что существуют более развитые. Чтобы они — и вы в том числе — развивались сами, делали собственные ошибки и учились их исправлять, а не надеялись, на более сильных и умных пришельцев, которые в случае чего помогут все разрулить, чтобы не ждали подачек от «старших братьев по разуму».

Ни разу не слышал, чтобы у юшейцев были подобные настроения. Но, видимо, этому не стоит удивляться. Раз мы с ними все-таки познакомились, значит, их сторонники невмешательства в чужую жизнь не смогли настоять на своем. Наверное, они, в отличие от тех их собратьев, кто теперь живет на Земле и называет себя транс-землянами, к нам не летают, а сидят у себя дома и своими делами занимаются.

— А еще у нас есть любители всем помогать, — рассказывает мой соперник дальше. — Причем они тоже разные. Есть совсем радикальные, дай им волю — и они даже на те планеты, где разум только зародился, притащат все наши технологии и будут учить местных жителей ими пользоваться. Есть более умеренные — они за то, чтобы делиться теми технологиями, которые жители других планет в состоянии освоить. И есть такие, которые в целом против вмешательства, но хотят помогать, если цивилизация оказывается в опасности, если она доиграется до того, что окажется на грани глобальной катастрофы.

Интересно, когда мы, земляне, окажемся на этой грани, эти последние из перечисленных юшейцы захотят нам помочь? Учитывая, что до катастрофы нас явно доведут их соотечественники… Правая рука у меня почти совсем потеряла чувствительность, но, возможно, это и к лучшему. Если бы она болела от напряжения, было бы сложнее сдерживать ею щупальце моего соперника.

А он все не умолкает:

— Ты ведь, наверное, до сих пор не в курсе, что было сразу после контакта? Ваша первая земная делегация, та самая, о которой знали только правители нескольких ваших самых больших стран, встречалась с представителями всех наших сообществ. В том числе и с моим. И когда каждый юшеец рассказал вашим, что его сообщество может предложить Земле, ваши делегаты даже не совещались, даже не пытались подумать над тем, что услышали. Вы сразу выбрали нас. В смысле, то сообщество, к которому принадлежу я. Тех, кто пообещал им, что люди и юшейцы будут полностью равными во всем.

Интересно, он правду говорит? Может и врать вообще-то, но сейчас я ему, скорее, верю. Во всяком случае, так запросто могло быть. Когда о юшейцах стало известно, когда всем сообщили, что мы с ними теперь — один народ, почти все были страшно рады. Да что там, я сам думал, что это к лучшему! Их наука обогнала нашу на пару веков, они умеют гораздо больше, они сильнее нас и быстрее думают — но у нас будут такие же права, как и у них, мы сможем пользоваться всеми их достижениями за просто так! Кому это не понравится? Кто мог тогда знать, к чему это приведет? Впрочем, нет, зря я оправдываюсь, были на Земле те, кто выступал против такой политики, кто говорил про «бесплатный сыр в мышеловке». Но их было не очень много, и большинство из нас от них только отмахивались. Еще возмущались, когда кто-нибудь из наших знакомых был против того, чтобы называть себя цис-человеком, а юшейцев — транс-людьми: «Как так можно, в двадцать втором веке иметь такое пещерное мышление?! Юшейцы к нам со всей душой, мы им так нравимся, что они хотят быть одними из нас — а эти их оскорбляют!» Еще радовались, когда кого-нибудь из «людей с пещерным мышлением» выгоняли с работы или когда их родственники из дома выставляли…

В онемевшей руке, где-то глубоко, чуть ли не внутри костей, снова зарождается боль. Пока еще несильная, но я знаю, что теперь она будет расти и очень быстро станет невыносимой. Так уже бывало на тренировках и на предыдущих этапах этого турнира. Там меня спасло, что моими противниками были люди, и у них силы закончились быстрее. Но теперь мне это, скорее всего, не светит. Но все-таки шанс есть, должен быть!

— На что ты рассчитываешь, цис-землянин? — спрашивает меня сидящий напротив пришелец, но теперь я при всем желании не могу издать ни звука. Стоит мне открыть рот — и я не удержусь от того, чтобы не вскрикнуть или не застонать. А этого допускать нельзя, он не должен понять, насколько я уже вымотан.

На что я рассчитывал, когда начал заниматься армрестлингом? Так же, как и все остальные спортсмены — на то, что «сила — не главное», что «силе можно противопоставить ловкость, ум и выносливость», что «мы покажем юшейцам, что действительно во всем с ними равны»… На все эти глупости, которые мы поначалу считали чистой правдой, но юшейцы, побеждающие в каждом виде спорта, быстро дали нам понять, что это глупости. Хотя дали понять не всем — до сих пор молодые идиоты лезут к ним то на боксерский ринг, то на дорожку в бассейне, то за шахматный стол, чтобы, в лучшем случае, с позором уйти оттуда, быстро проиграв. В худшем, если речь идет о боксе или еще какой-то борьбе, с соревнований могут и вынести, и хорошо если не ногами вперед. Юшейцы не делают скидок «цис-землянам», они бьют нас с такой же силой, что и своих соплеменников. Мы же во всем равны.

— Зачем ты пришел на этот турнир? — голос соперника доносится словно бы откуда-то издалека. И в зале, где мы сидим, как будто бы стало темнее. Я пытаюсь сосредоточиться, пытаюсь понять, чего от меня хочет лиловый пришелец с десятком щупальцев, я смотрю в его огромные блестящие глаза и вижу в них отражение собственных глаз, белки которых окрасились в багрово-красный цвет. Сосуды полопались, теперь придется пару недель в темных очках ходить, чтобы не пугать никого своим видом.

Так что же он спросил? Зачем я сюда пришел? Ну уж нет, даже если бы я мог сейчас говорить, этого я бы ему точно не сказал. Я пришел, потому что не могу заработать денег никаким другим способом — ни один работодатель не возьмет к себе человека, пока есть способные делать в два раза больше юшейцы. А деньги мне нужны. Точнее, не мне. Деньги нужны Нелли, чтобы встать на ноги. В прямом смысле. После того, как она вежливо отказала пристававшему к ней юшейцу, ее травили и в интернете, и в школе, и чуть ли не каждый встречный на улице — не она первая из-за этого вышла в окно. Могла и насмерть разбиться, но ей повезло. Или не повезло…

На белоснежную поверхность стола, над которой моя рука сплелась со щупальцем юшейца, падают вишневые капли. Одна, другая… Откуда? Ну да, из-под моих ногтей. Боль заполнила всю руку и вышла наружу, она заполнила весь зал, в котором мы сидим, со всеми зрителями, членами жюри, их помощниками…

Мне не победить. Я и не мог победить, было глупо надеяться, что участник-юшеец не выйдет в финал и что он расслабится в последнем бою. Мне не победить — еще несколько секунд, максимум, минута, и я проиграю. Но у меня с самого начала был еще один, запасной вариант. Не самый лучший, но…

Набираю в грудь побольше воздуха. Надо отрешиться от боли хоть на мгновение, надо сосредоточиться на словах.

— Я хотел бы… предложить вам… ничью…

Приза за первое место хватило бы и на операцию Нелли, и на год скромной жизни. Половины этого приза хватит только на операцию, но главное сейчас — вылечить ее. На что дальше жить, я придумаю. С этим, в отличие от оплаты операции, можно немного подождать — пока Нелли будет в больнице, я точно как-нибудь справлюсь, а к тому времени, когда она оттуда выйдет, найду способ заработать. Но для этого сегодня я должен уйти отсюда хотя бы с половиной приза. Если не выиграв турнир, то хотя бы закончив борьбу в финале в ничью.

Вот только для этого надо, чтобы мой противник на нее согласился.

— Тебе очень нужно выиграть деньги? — спрашивает он, прищуривая один из своих круглых глаз.

Наверное, все же лучше сказать ему правду. Если я сделаю вид, что мне не так уж нужна эта ничья, он может и отказаться. А так… Какими бы безжалостными к нам ни были юшейцы, они — разумные существа, а значит, должны знать, что такое любовь к своим детям.

— Да, мне нужны деньги… — с трудом выдавливаю я из себя слова. — Моей дочери нужна пересадка искусственного спинного мозга. Поэтому я… предлагаю вам ничью.

На столе под нашими рукой и щупальцем уже расплывается небольшая лужица крови. Мой соперник смотрит мне в глаза. «Соглашайся же! Пожалуйста! Ну что тебе стоит?!» — кричу я про себя, и на какую-то секунду мне кажется, что он сейчас поймет меня и громко произнесет: «Я согласен!»

И все кончится. Нелли выздоровеет и снова будет ходить — но сейчас я не могу думать даже об этом. Сейчас для меня важнее всего другое — что прекратится эта сумасшедшая боль, что я смогу выпустить это отвратительное щупальце и расслабиться.

Щупальце, которое я сжимаю и которое обвилось вокруг моего запястья, чуть заметно напрягается, и моя рука врезается в стол. Хруст костей заглушают вопли болельщиков-юшейцев. Свет в зале снова начинает меркнуть.

— Вам, землянам, уже предлагали ничью, — отвечает мой противник. — Вы сами от нее отказались.

Сергей Резников. Человечность

Мирон опять избил Машку. Она уже не скрывала синяков, как раньше, стояла с опухшим лицом около меня. Потом робко попросила закурить. Я протянул пачку. Машка взяла сигарету дрожащей рукой и что-то проскулила в знак благодарности.

Третий день я думал о всех нас, и мысли не утешали. Как сказал Проф, картина деградации налицо.

Мы с Машкой стояли и курили какое-то время, пока я не решился и строго не спросил:

— Вот скажи мне честно — вы с Мироном каждый день пьёте? Постоянно водку сюда таскаете?

Машка съёжилась, тряхнула грязной шевелюрой цвета соломы, но ответила зло.

— Нет у нас никакой водки, Макс.

— Не ври.

Она молчала, жадно затягиваясь сигаретой.

— Маша, — продолжил я, стараясь говорить мягче, — я не имею в виду именно водку. Коньяк, виски, любой алкоголь. Помнишь, какая ты была раньше красивая? В институте за тобой парни табунами бегали. А теперь, во что-ты…

— Заткнись! Хватит про это «раньше». Про это «помнишь». Понял?! Хватит!

Она бросила окурок и быстрым шагом удалилась в жилую секцию. Я успел услышать приглушенные рыдания.

Чёрт, как же всё хреново.

Я любил стоять здесь, подальше от людей. Это успокаивало. С высокого потолка пещеры светили фонари, порождая причудливые тени. Огромные ворота поблескивали металлом, создавая ощущение надёжности. Вдоль стен тянулись толстые кабели, где-то тихо гудели теплонасосы. Это вход в нашу цитадель, капитально запечатанный, защищённый от радиации, заразы, холода и чёрт ещё знает от чего, что гуляет на поверхности. С убежищем нам повезло, не зря жили недалеко от военной части. Вырубленное глубоко в скалах, оно притаилось под землёй, словно сказочный город. Склады с продовольствием, множество инструментов, техники, оружия, лекарства. Правда, со временем запасы стали иссякать, и люди всё чаще смотрели друг на друга с нездоровым блеском в глазах.

Лет через семь еды почти не осталось. Мы поняли, что обречены, но даже и не чаяли надежды выйти на поверхность. Аппаратура в комплексе стояла — что надо. И радиационный фон показывала, и температуру снаружи, и чёрные тучи, ползущие над безжизненной землёй, где царила вечная зима.

— Мы не выживем, — сказал тогда Проф, — придётся ещё урезать пайки.

Так и урезали, снова и снова. Старались в первую очередь кормить детей, выращивали грибы, даже овощи пытались. Но толку мало. Голод всё сильней сжимал костлявые пальцы. И мы знали: вскоре у каждого будет выбор — умереть тихо и достойно, или в драке за кусок пищи, будто животное. Оставалось только надеяться, что до каннибализма не дойдёт, но я подозревал, что в таких замкнутых поселениях, как у нас, это всего лишь вопрос времени.

А потом всё изменилось. Я хорошо помню тот день.

***

Три года назад мы с Мироном, Владом и Профом нашли проход в смежное убежище. Мирон — на самом деле Костя Миронов. Кличка привязалась по фамилии, ещё с юности. Три года назад он был совсем другим человеком, потому что не пил. За алкоголь тогда у нас наказывали строго, да и почти не было в те времена этого чёртового алкоголя.

На карте обозначался туннель, ведущий во вторую половину подземного комплекса. Но туннель завалило взрывом. Решили пройти через технологический проход, который кто-то начертил невзрачным пунктиром.

Мирон шёл впереди — высокий и жилистый, бывший военный, до майора успел дослужиться. В камуфляже и в разгрузке он выглядел весьма внушительно, на шлеме горел фонарь, за плечом болтался автомат. В общем, экипировка полная. Кто знает, что нам встретится в соседней пещере? За Мироном следовал Влад — бывший лейтенант ракетных войск, тоже при экипировке, только без шлема.

Мы с Профом плелись за ними. В спортивных куртках, с рюкзаками за плечами, мы походили на туристов. Хотя по пистолету тоже взяли. Проф больше для успокоения, стрелять всё равно не умел. В руке он держал счётчик Гейгера, иногда включал его, проверяя фон. Но прибор щёлкал вяло, радиации не наблюдалось.

— И всё равно, зря мы спецкостюмы не надели, — сетовал Проф.

— Слушай, ну что ты за человек? — пробасил Мирон, мы ж договорились, зафонит — вернёмся. Ты сам представь, каково это — лезть в узкую щель в антирадиационном костюме. Всё уже обсудили, а ты всё снова, да ладом.

Молчаливый Влад лишь осуждающе покачал головой.

Да, Проф тот ещё зануда. В своих дурацких очках, замотанных изолентой, вечно нечёсаный, он походил на занюханного препода из провинциального училища. Но если честно, без него мы бы не выжили. Одно только то, что он реактор запустил, дорогого стоит. Я уже не говорю про систему отопления, диагностику, связь.

В то время Проф ещё любил поговорить.

— Видал картину Теодора Киттельсена «Она ходит по стране?» — внезапно спросил он меня.

— Хрен её знает, название вроде знакомое, — соврал я. — А что там?

— Чума. В виде уродливой и жуткой старушенции с граблями, которыми собирает жизни. В последнее время мне кажется, что она рядом. Ходит по нашему убежищу. Только я назвал бы её не чумой, а голодом.

— Да, кэп, точнее, Проф, я в курсе что нам хана, если не найдём склады, — невесело пошутил я.

Он замедлил шаг, а потом и вовсе остановился.

— Склады, Максим?! Ты думаешь, они спасут нас? Да, возможно. На время. Но это только отсрочка. Мы обречены, и я не знаю, что делать. Раньше думал, что наверху не всё так глобально, лет двадцать — и планета хотя бы частично восстановится. Но приборы не врут, там только хуже и хуже. Температура падает с каждым годом, облачность почти не рассеивается, радиационный фон не снижается, другие убежища на связь не выходят.

— Эй, вы, умники! Чего там залипли? — позвал нас Мирон.

Проф расправил плечи, будто старый ворон крылья, и двинул дальше по туннелю. Я, вздохнув, пошёл за ним.

Он прав. Ну, найдём мы ещё продовольствия. На сколько его хватит? Пять лет? Семь? Хотя, может, и на дольше. Нас чуть больше сотни здесь теперь, а когда-то было почти двести человек. И без расчётов Профа ясно, что мы вымираем.

— Вот он. — Мирон подсветил фонарём узкий лаз в стене. Рядом беспорядочными каменными глыбами ощетинился завал, перекрывший туннель. Я посветил на него. Засыпано всё плотно, даже утрамбовано.

Мы уже приходили сюда на прошлой неделе и подготовились. Сначала думали, что туннель завалило наглухо и ловить нечего, но Проф принёс геофизические приборы и обнаружил за завалом пустоту. Боковой лаз тоже нашли благодаря геофизике, пришлось освободить его от грунта, дальше проход оказался вполне просторным. Стоит только наклониться, можно вполне себе идти потихоньку.

— Действуем по обстановке, — скомандовал Мирон. — Если станет слишком узко, рюкзаки оставите. Я иду впереди. Проф, ты — сразу за мной. И фон меряй. Максим — за Профом. Влад — замыкающий.

Лаз то сужался, то вновь становился шире. А вскоре мы могли идти вполне свободно, даже не пригибаясь. Вдоль стен тянулись пучки кабелей. Электрика, слаботочка — подметил я. До войны наша база была единым целым. А что, если на другой стороне тоже люди? Оголодавшие и озверевшие. Если они накинутся и разорвут нас на части, а потом набьют нашим мясом свои утробы? Эти мысли всё не давали покоя, от них позвоночник сковывало холодом. Идти не хотелось, и я то и дело сбавлял темп. Но недовольное бурчание Влада за спиной вновь подгоняло меня. Нельзя сказать, что мы не думали об этом раньше. Связь работала, и мы несколько раз пытались вызвать «ту сторону». В ответ получали только гудки. Судя по интерактивной схеме, которую Проф нашёл в компе, там почти всё было обесточено. Это вполне подтверждалось холодом, чем дальше мы шли по туннелю, тем сильнее сжимал он объятия.

Если нас от холода спасали реактор и тепловые насосы, то здесь он чувствовал себя хозяином.

— Ну вот, пришли. — Изо рта Мирона врывалась струйка пара. Он обвёл лучом фонаря огромный туннель с покрытыми инеем стенами. — Эй, Проф, фонит тут, нет?

— Всё нормально, — ответил тот.

Мы пошли по туннелю. Можно было даже карту не доставать. Эта часть убежища являлась зеркальным отображением нашей: туннель должен вывести нас в большую пещеру, где тоже есть ворота наружу. От пещеры расходились коридоры, вырезанные в скале — одни вели к складам, вторые — к жилым секциям, третьи — к технологическим помещениям. Всё просто. Людям не надо блуждать по лабиринтам, если что случится. Завал не приведёт к тому, что заблокируется сразу множество важных помещений. Если, конечно, не завалит большую пещеру. Но она укреплена армированным каркасом из балок. Там даже сетку вверху натянули, чтобы мелкая порода на голову не падала.

Темень стояла такая, что хоть глаз выколи. Лучи наших фонарей выхватывали из темноты вещи всё более странные — мотки проводов валялись повсюду на полу. Их приходилось перешагивать, будто гнёзда со спящими змеями. Изоляция блестела жирной неестественной чернотой.

— Вот же хрень, — нарушил молчание Мирон. — Не пойму. Зачем они здесь всё это раскидали?

— Может, у них проводка сдохла? Пытались новую проложить, — озвучил я свою версию, в которую, впрочем, сам не верил. Зачем столько мотков городить? Проводка не только на полу лежит, даже на стенах прикреплена. А когда мы зашли в главную пещеру, то и вовсе прифигели — там всё было завалено этими чёрными проводами, лучи фонарей терялись в них, а среди проводов…

— Матерь божья. — Мирон аж попятился назад. Затем молниеносным движением схватил в руки автомат и снял его с предохранителя. Луч фонаря упёрся в иссохший мумифицированный труп. Тонкая, будто пергаментная кожа местами слезла, обнажая истлевшее мясо и кости. Челюсти раскрылись в оскале. Правая рука была приподнята, будто мумия приветствовала нас, обрадовавшись появлению людей. Казалось, сейчас труп встанет и, всё с тем же радостным оскалом на мёртвом лице пойдёт к нам. Но встать он не мог, потому что его запутали проводами, будто поместили в гротескный кокон. Один провод входил в правое ухо мертвеца и выходил из левого, другой проник в глазницу. Я, чувствуя, что скудный обед подбирается всё ближе к глотке, схватился за пистолет.

Воцарилась тишина. Никто не вскакивал и не рвался к нам, но трупов мы увидели достаточно. Некоторые были затянуты проводами так, что их плоть едва проступала через эти жуткие мотки. Перешагивая провода, обходя их скопления, мы шли к центру пещеры, а мумий становилось всё больше и больше. Перекошенные челюсти, сломанные позвонки, оторванные конечности. И провода — обнимающие в смертельной хватке, обвивающие, будто удав свою жертву, проникающие в уши, рты…

Мне хотелось вернуться. Проф, шедший рядом, тяжело дышал. А я в этот момент подумал, что стоит нам зайти в центр это скопища, мумии оживут и набросятся на нас, окружив со всех сторон.

В центре пещеры возвышался огромный, метра три высотой и не меньше двух в ширину, чёрный камень, его такая же маслянистая, как и у проводов, поверхность переливалась под светом фонарей. А сами провода как раз и выходили из камня, являясь его продолжением. Камень напоминал жертвенник, землю вокруг которого щедро усеяли трупами.

— Он что, сверху свалился? — Мирон направил фонарь в потолок, но сетка там выглядела совершенно целой.

Проф навёл на глыбу счётчик Гейгера, прибор показал чуть повышенный фон, но далеко не смертельный.

Какое-то время все мы смотрели по сторонам, беспорядочно светя фонариками. Вопросы в голове роились, будто стая ос.

— Что за чертовщина? — Мирон показал рукой на камень, в котором явно проступало чьё-то лицо: перекошенный от боли рот, тонкий нос, закрытые глаза. Я смотрел на это лицо, чувствуя, что ноги становятся ватными. То, что находилось в камне, вроде спало. Но, казалось, стоит ему проснуться, и мы все умрём.

Существо в камне будто прочитало мои мысли. Глаза открылись.

Десятки проводов-щупалец молниями метнулись к нам. Оглушительно застрекотал автомат. Что-то выхватило у меня фонарь, я попытался полезть в карман за пистолетом, но руки не слушались. Щупальца держали крепко. Они давили на грудную клетку так, что дышать стало трудно. Кто-то кричал. Фонари гасли один за другим, и вскоре наступила полнейшая тьма.

Я лежал, запутанный проводами, в ушах свистело, а в мыслях рефреном билась одна и та же фраза: «Как мы могли так глупо попасться?». Ведь видели, что случилось с теми, кто жил здесь, но всё равно засунули головы в ловушку. Как наивные мыши, кинувшиеся на запах сыра. Хотя едой здесь и не пахло. Только смертью.

А ещё я всё время ждал, когда провода залезут мне в уши. Боялся открыть в рот, судорожно сжимая зубы. Наверное, остальные тоже боялись. Воцарилась тишина, только шелест проводов-щупалец нарушал её.

Я думал, что прошла целая вечность, когда всё же решил дёрнуться, но в ответ меня сжало ещё сильнее. Вдруг кто-то закричал, вроде Влад. Громко. Надсадно. Его крик перешёл в дикий животный вой, прервавшийся смачным хрустом.

«Оно будет давить нас по очереди», — подумал я.

«Вот она, старуха, про которую говорил Проф. Ждала нас здесь в темноте. И дождалась».

Влад заговорил. Голос был вроде его, но звучал скрипуче, мёртво.

— Адаптация…

— Влад, ты там как, братуха? — позвал его Мирон.

— Вы называете это адаптация. Мне трудно. Медленная система образов.

Первым сообразил Проф.

— Ты не Влад? — спросил он.

— Носитель повреждён. Мне жаль… но вы не воспринимаете быстрый обмен… на по–другому… вспомнил… это называется… говорить. Я говорю. Нет, я не Влад.

Голос выровнялся, стал более уверенным.

Я понял, что этой чертовщине скучно просто так удавить жертву, ей надо пообщаться, поиграть, будто кошка с мышью, свести с ума одного из нас. Или вселиться в него.

— Кто ты? — хрипло прокаркал я.

— Я… — существо замолчало, подбирая слова. — Не могу выразить. Я собираю таких, как вы.

— Эй, Влад, хватит дурковать! — закричал Мирон, но его слова тут же перешли в хрип.

— Тише, — ответило существо, — я не привык к шуму. Вербальное общение не для меня. Я буду наблюдать за вами. Когда я появился здесь, такие, как вы, питались друг другом. Их смысловые сигналы были нарушены. Они атаковали меня. Мне пришлось уничтожить этих существ и законсервировать остатки от них. Мне надо …убедиться, что вы не такие.

— Отпусти нас, — попросил я.

И тут же понял, что всё тщетно. Можно забыть про запасы на складах. Люди в этой части убежища жрали друг друга. Такая же судьба ждёт нас.

Как ни странно, моя просьба подействовала. Путы ослабли, и мы смогли встать на ноги. Никто не пытался поднять оружие или фонарь. Мы боялись.

— Я правильно понял, ты пришёл сюда, чтобы спасти нас? — внезапно спросил Проф.

Я поразился такой наглости. Какая может быть речь о спасении, если «спаситель» только что чуть нас не удавил?

— Да. Забрать. Пришёл. Должны остаться образцы вида, — ответило существо.

В этот момент Мирон чуть не совершил роковую ошибку. Я услышал, как он схватил автомат, а потом, судя по возне и хрипу, щупальца схватили его самого.

— К матери разнесу эту херню! — заорал Мирон, а потом его крик смешался с выстрелами, которые, правда, сразу затихли.

— Отдай, сука, я что тебе говорю?!

Я ничего не видел, только слышал звуки возни и ругань.

— Мирон, прошу, успокойся. Не надо, ты только всё испортишь, — уговаривал его Проф.

— Он испугался. Мы все испугались. Ты же понимаешь? — обратился Проф к существу.

То, что раньше было Владом, не сразу ответило. Долгие тягучие минуты мы ждали вердикт. Наверное, каждый из нас давно успел попрощаться с жизнью. Страх почти ушёл. Я вновь ощутил пустоту желудка и дикий холод.

— Понимаю, — наконец-то ответило существо. — Должен следить за вами. Проверять чистоту смысловых сигналов. Нам не нужна болезнь, только нормальные должны жить. Вы уничтожили свою планету. Это плохо.

Возразить против таких доводов нечего.

— Если вы покажете себя нормальными, я проведу вас через… вход. Вы окажетесь в специальной зоне, где сможете жить, как на своей планете…

— Мы здесь не все, — перебил его Проф. — Нас больше ста человек.

— Я заберу всех. Но вы должны доказать, что не безумны.

Внезапно стало светло. Я прикрыл глаза, привыкая к свету, исходящему от камня, который раскрывался, как цветок. В сердцевине пульсировало нечто, похожее на вихрь. Он разрастался, занимая собой всё большую площадь, и вскоре накрыл весь этот чёртов камень. А потом из вихря посыпались ящики и упаковки. У меня аж челюсть отвисла: к нашим ногам падали сокровища. Вихрь выносил и выносил из себя столь необходимые нам вещи: консервы, медикаменты, бутыли с питьевой водой, одежду. А мы стояли и заворожённо наблюдали на то, как существо, ещё недавно сулившее смерть, теперь щедро одаривает нас.

В тот день пришелец больше не произнёс ни слова и скрылся в темноте. Весь вечер мы перетаскивали добро в нашу часть убежища, чтобы потом забрать его, вооружившись тележками. Остальным сначала решили ничего не говорить про то, что нашли в пещере.

— Люди и без того на взводе, — басил Мирон, пока мы возвращались обратно. — Нечего им про эту чертовщину знать. Да, Проф? Это тебя в первую очередь касается.

— А что скажем про Влада? — вернул командира с небес на землю Проф.

Мирон поначалу будто дар речи потерял, а я почувствовал неприятный укол стыда. Получив желаемое, мы забыли про одного из нас, даже не подумали, что будем говорить его жене и сыну.

— Да, дерьмо получается. — Мирон остановил свою тележку и достал из кармана пачку сигарет. — Он вроде и не жив, и не мёртв. Скажем, что погиб, придётся придумывать целую историю по поводу того, куда тело пропало. Скажем, что убежал — не поверят.

— Придётся сказать правду, — ответил Проф. — Я не знаю, заберёт ли куда-нибудь нас пришелец или нет, но наверняка ещё придётся ходить за припасами. Никто не поверит, если мы не покажем, что там творится. Влада, думаю, не вернуть, пришелец сказал, что «носитель повреждён», и я склонен ему верить.

***

И вот прошло почти три года после встречи с пришельцем.

Покурив, я вернулся в свою комнатушку.

Лежал на тесной койке и слушал пьяные крики. Очередная вечеринка из бесконечной череды за три года изобилия и празднеств. Три года деградации. Больше всего меня бесило, что опустились Мирон с Машкой, уж от кого, а от них я подобного не ожидал.

Дверь распахнулась, и в комнату залетел Васька Фролов. Хамоватый и тупой, он никогда мне особо не нравился, а теперь, когда превратился в заросшего щетиной алкаша в растянутых трениках и замызганной куртке — и подавно. Под правым Васькиным глазом красовался фингал. В общем, видок у него был, как у заправского бомжары.

— Мирон, ссука, — прошипел он, неуклюже устраиваясь на стуле. — Полный холодос набил икрой с шампанским и жидит. Ещё и дерётся, гнида. Эй, Макс, ты эта. Пора бы за припасами, да? Скоро Новый год.

— У тебя каждый день Новый год, — процедил я и отвернулся к стенке. Мне было противно на них смотреть. На людей без цели, которых, будто хомячков кормил и поил добрый инопланетянин. Они давно уже не думали о том, есть ли шанс выйти на поверхность. Утратили надежду и просто жрут, пьют, совокупляются. Мне захотелось сказать какую-нибудь гадость, и я попал точно в цель. Когда Васька, махнув рукой, уже собрался уйти, я привстал с кушетки и окликнул его.

— Эй, Васёк! У тебя двое детей, им лет по десять уже. И оба читать не умеют.

На его лице появилась целая последовательность выражений — пьяная дурь сменилась пониманием, потом обидой, а после — привычной злостью.

— А им, Макс, читать нечего, — злобно ответил он. — Что читать? Сказки эти? Про то, как было на Земле до этого… до полного… песца? К чему приведут такие знания, Макс?! Ты видишь, к чему привели. Умники ухреначили всё на свете. Так что знаешь, куда ты засунь знания эти…

— Если бы не умники, мы бы в первый же месяц загнулись! — Странно, но я тоже злился. Экая глупость, спорить с пьяным дураком. Бессмысленно, впрочем, как и всё в последнее время.

— Да пошёл ты! — Васёк погрозил мне кулаком и, наконец, выбрался за дверь.

— А у тебя и таких детей нет, тоже мне умный до фига, — услышал я напоследок.

Дверь хлопнула.

Да, он прав, моих детей здесь нет, но если бы они и остались живы, то я бы точно не допустил для них такой судьбы, какую для своих допустил Васёк и многие другие.

Утро. День. Вечер. В убежище всё едино. Поэтому я даже толком и не помню, в какое время суток пошёл к Профу. Он похудел, осунулся, стал немногословным. Возможно, болел, только не признавался, а может, так же страдал от депрессухи, как и я. В его части секции было тише, шумные компании редко наведывались сюда. Не смотря ни на что, Профа до сих пор уважали и побаивались.

Мы сидели за столом и пили чай. Спартанская обстановка комнаты мало чем отличалась от моей, разве что книг на полках стояло побольше, а порядка наблюдалось поменьше.

— Пойдём к телепорту, — наконец нарушил молчание я.

— Зачем? Судя по довольному визгу, жратвы и алкоголя у народа хватает. А если и что надо, они и без нас прекрасно справятся. Когда пьяные, ходить туда не боятся. Мне лично ничего пока не надо. А тебе?

— Я за детей беспокоюсь. Лекарств надо взять, у многих вши, простуда, диарея.

— А мы няньки им что ли? — Проф посмотрел на меня так пронзительно и зло, что я отвёл взгляд.

— Неправ ты, так нельзя. Те из родителей, кто не оскотинился, за своими следят, но многие дети остались без присмотра, гуляют по всему убежищу. Вон, даже до телепорта дойти пытались, я пару дней назад их шуганул. Даже не разглядел чьи, так быстро от меня удрали.

— Ладно, пошли, прогуляемся.

Пещера встретила нас привычным холодом и мраком. Около каменной глыбы валялось несколько ящиков коньяка и деликатесов, видать, кто-то уже готовился к Новому году, да всё не унёс. Глыба, раскидавшая щупальца-провода, выглядела ужасно древним куском скалы, но мы знали, стоит попросить, и она почти всё достанет. Последние три года люди ни в чём себе не отказывали, разбавляя серые будни убежища новыми и новыми удовольствиями. Вслед за алкоголем в ход пошла наркота.

Мы давно поняли, в чём наша ошибка. Вместо того, чтобы наплести про Влада и сказать, что в складах есть необходимое, но ходить туда опасно, а потом жёстко отмерять и контролировать, мы открыли для людей рог изобилия, который в итоге оказался ящиком Пандоры. Наступил хаос.

Закрыв глаза, я привычно начал просить, представляя себе необходимые вещи и мысленно произнося их названия. Не знаю, но почему-то всегда чувствовал смесь отвращения и стыда, делая это. Будто оттуда, с другого конца телепорта, кто-то неимоверно большой и непостижимый смотрит на меня, как солдат на вошь. А потом брезгливо отправляет подачку для тех, кто уничтожил свою планету и почти весь свой род.

Камень раскрылся. Пещеру заполнил мягкий свет, но привычный вихрь всё не спешил появляться. Вместо него из темноты вышел Влад. Всё такой же, в военной форме, с оружием, будто и не было трёх лет, за которые мы его не видели и не слышали. Хотя было легко понять, что это не Влад. Например, по льдистому взгляду чужих умных глаз.

— Это последнее, — мёртво произнёс он, — больше можете не приходить.

— Ты обещал забрать нас, — в голосе Профа слышалась обречённость. Он прекрасно знал ответ.

— Обладая ресурсами, вы даже не попытались исправить своё положение. Вы деградировали, а ваши мозговые сигналы становились всё грязнее и грязнее, — монотонно произнесло существо, будто зачитывая приговор. — Вы не достойны идти со мной, и вы больше не получите помощь.

Проф поник, видать, знал, к чему всё приведёт и быстрее хотел завершить эту беседу. Но я решил так просто не сдаваться.

— Мы не все такие! — закричал я.

Тот, кто когда-то был Владом, поморщился, и я понизил голос.

— Я, Проф, Арсений, который у нас врач, Инна Николаевна, да ещё, как минимум, человек двадцать не такие. Мы брали только самое необходимое. Мы…

— Это не важно, — перебил меня пришелец, — вы оставались пассивны, не пытались изменить других. Если бы хотели, то могли, например, попросить антирадиационные костюмы, оборудованные экзо-скелетами. Они намного лучше вашей примитивной техники. В этих костюмах вы бы могли выйти наружу и исследовать, спасать своих сородичей. Но вы не стали. Только сидели и ждали. Нам не нужны такие виды существ. Вы безобразны в своей беспомощности и безразличии. В своей тяге к разрушению. Не надо уговаривать меня, человек. Я решил.

Я чувствовал, как из глаз вот-вот хлынут слёзы. Хотелось подбежать к этому бездушному подонку и дать ему по морде. Хотя, толку-то? Он всего лишь оболочка. Аватар. Но я всё равно сжал кулаки. Проф тронул меня за плечо.

— Не стоит, пошли отсюда, Максим. Что-нибудь придумаем.

— Ничего мы не придумаем, понял?! — заорал я.

Один из проводов-щупалец лениво приподнялся, давая понять, что разговор закончен.

Мы ушли, забрав с собой лекарства для детей, которые всё-таки удалось выпросить из телепорта.

Ночью я не мог спать. Не из-за звуков бесконечных вечеринок, а из-за понимания того, что произошло. Это финал. Нас отвергли даже спасители, чудом явившееся на Землю. Мы — ничтожества. Да, пусть и не все, но пришелец прав. Пассивность и безразличие нас погубили. Позволяя другим оставаться подонками и ничего не делая для спасения своего рода, мы утратили человечность, пусть и натянув на себя благочестивые маски.

Я решил хоть что-нибудь поменять напоследок. Взял фонарик и вернулся в пещеру с телепортом.

Там кое-что изменилось, провода втянулись в чёрный камень, а он теперь не выглядел мёртвым. Гудел и вибрировал. Я сразу понял, что пришелец сваливает, забирая с собой свои вещи. Напоминая о былой роскоши, на полу пещеры по-прежнему валялось несколько ящиков. А высохшие трупы смотрели на меня пустыми глазницами, будто в насмешку раззявив мёртвые пасти.

Влад тоже был здесь. Точнее то, что от него осталось — он лежал на спине с открытыми глазами и больше не говорил всяких обидных пафосных глупостей вроде: «обладая ресурсами, вы даже не попытались исправить своё положение». Мне захотелось плюнуть и снова уйти, но вместо этого я, подчиняясь какому–то внутреннему позыву, заорал:

— Выходи! Я знаю, что ты здесь!

Тишина, если не считать мерного гудения камня-телепорта. Я не помню уже, что я говорил дальше. Кричал. Умолял. Угрожал. Наверное, моя настойчивость подействовала, потому что тело Влада дёрнулось, рывком, будто марионетка, поднялось на ноги. Рот мертвеца открылся.

— Адаптация. Носитель повреждён. Быстрый обмен невозможен. Говорить… говори, что тебе нужно.

Взгляд аватара стал осмысленней, но остался всё таким же холодным и чужим.

— Пожалуйста, забери детей. Только их. Их пара десятков, большая половина — из семей, что вконец опустились. Родители за ними почти не следят. Хотя, какая разница? Будет голод. Мы все умрём. Но дети не должны. Пожалуйста, пожалей их.

Я молил его, произнося эту дикую скороговорку, понимая, что сердце у пришельца такое же холодное, как стены это проклятой пещеры, как трупы, валявшиеся на полу. Пришельцу чужда человечность. Когда я вспоминаю о тех словах и своих мыслях, мне становится стыдно. Человечность. Ага. Смешное качество нелепых неудачников, потерявших свою планету. А в те минуты я действительно так думал.

— Пожалуйста. Ты же не можешь оставить их здесь. Я прошу. Только детей.

Голова Влада задёргалась, будто он попал под напряжение. Его лицевые мышцы неестественно двигались, словно наружу пыталась выбраться настоящая личина пришельца.

Я не знаю, сколько длились эти жуткие метаморфозы, но, наконец, Влад ответил мне. И в этот раз его голос прозвучал намного естественней, будто тот, прежний Влад вернулся на несколько секунд.

— Приводи их сюда. У тебя четыре часа.

***

Выстрелы затихли, но в голове у меня до сих пор шумело.

— Стойте, твари! — орал Мирон, ему вторил невнятный хор остальных преследователей.

— Я бы на твоём месте не совался! — ответил ему Проф. — Проход узкий, знаешь ли! А мы тоже стрелять умеем!

Я бы не стал так уверенно говорить про наши умения. Даже пьяный Мирон, будучи профессиональным военным, разделает нас, как бог черепаху. Только узкий туннель и спасал.

— Слышь, Проф, едрит твою! Ты самый умный что ли?! Верните детей, и мы от вас отстанем, мрази. Сидите на той стороне, сколько влезет.

— Вам они не нужны, только развлекаться мешают!

Снова выстрелы. В паре метров от меня пуля ввинтилась в стену, оторвав кусок породы. Я держал пистолет дрожащими руками, приготовившись стрелять. Ждал, пока Мирон появится из-за поворота. Но вместо Мирона высунулось дуло автомата, и я еле успел отскочить. Очередь прошила воздух в том месте, где я стоял секунду назад.

— Всё готово, бежим! — заорал Проф.

И мы рванули.

За нашими спинами выстрелы заглушил гораздо более громкий звук. Взорвался динамит, что перекрыл проход, засыпав его. Лишь позже я подумал о Мироне и остальных. Их запросто могло убить взрывом или завалить породой. Оставалось только оправдываться перед собой: мол, на войне, как на войне.

Дети нас ждали в пещере, около телепорта. Многие ревели, утирая от слёз чумазые лица.

Я тогда ещё подметил, что в полутьме и не могу толком узнать никого из них. Они будто слились в единую хнычущую массу. Приглядевшись, я узнал Мироновых близнецов — худых, чумазых, рядом с ними стояли, насупившись, Фроловские дочурки. Я отвёл взгляд, чувствуя вину. Мы забрали этих детей у родителей, какими-бы те ни были.

— Вы не бойтесь, так надо. Вам лучше будет, — успокаивала детей Инна Николаевна.

Но те, что постарше, насупившись, смотрели на нас недобро. На них не действовал даже авторитет взрослых. Пётр, Арсений, Анна, Сергей и Валентина, Димка с Алиной — все нормальные родители согласились на моё предложение: забрать детей и бежать с нами. У остальных мы спросить не рискнули, поэтому и пришлось отстреливаться.

Дальше я плохо помню. Всё прошло, как в тумане. Некоторых детей приходилось насильно заталкивать в телепорт, они плакали, кричали, звали родителей. Когда они всё же ушли, свет погас, а камень закрылся, вновь загудел и завибрировал. А потом сгинул, словно в воздухе растворился.

Пришелец не сказал нам ни слова. Аватар– Влад мешком упал на пол пещеры.

— Вот и всё, — произнёс Проф.

Кто-то из женщин заплакал.

А потом мы продолжили жить. Точнее, выживать. После разговора с пришельцем, у нас с Профом будто появились какие-то стержни. И мы ставили одну цель за другой. Подключили и отогрели своё новое убежище, собрали все остатки еды, которые успели вывалиться из телепорта. Остальные тоже не отставали, помогали нам, чем могли. Хорошие люди. Я жалел их, да и себя жалел. Но некогда было распускать нюни.

В отличие от нашего старого убежища, в новом сохранился проход к ангару. Там стояла спецтехника, в том числе несколько вездеходов с антирадиационной защитой. Раньше бы нам подобная идея показалась бесполезной, даже дико глупой. Но после разговора с пришельцем, после все событий, мы с Профом легко решились покинуть убежище.

— Как думаешь, мы найдём еду? — спросил я Профа, пытаясь развеять последние сомнения.

— Найдём, Максим, обязательно найдём.

Прежде чем мы уехали, оставив остальных, я наговорил всю эту чепуху на диктофон. Не знаю зачем. Может, когда-нибудь потомки найдут запись. Если мы не вернёмся, те, кто здесь остались, погибнут. Это ясно, как то, что дважды два — четыре.

А если вернёмся, я обязательно что-нибудь ещё наговорю… уж будьте уверены.

Метка — «конец записи».

Юрий Мори. Требуется доработка

Одна фара была новая, с прозрачным пластиком и ярким рефлектором. Её Феликсу пришлось поставить в прошлом году после небольшой аварии. А вторая — ещё заводская, мутная от времени, подслеповатая.

Ей, как и всей машине, было уже лет двадцать.

Из-за фар казалось, что автомобиль смотрит на мир по-разному: и бодро, и со старческим сомнением одновременно. Всё зависело от точки зрения наблюдателя. Или от его собственного настроения.

У Феликса оно было отличным. Он обошёл вокруг «мицубиси», поднял длинную дверь багажника и кинул поверх остального последнюю сумку. Теперь всё. Одежда — его и Инны, запас продуктов, посуда, вода в пузатых пятилитровых бутылках, одеяла и весь тот скарб, что непременно приходится брать с собой, выезжая на отдых.

— Пора, дорогой?

Жена стояла возле машины, не спеша садиться в жаркий, пахнущий горячим пластиком и запылёнными сидениями салон. Ждала его. Феликс поцеловал её, проходя мимо, и открыл водительскую дверь.

— Пора, любимая. Садись. Ехать почти сутки, не будем терять время.

Девушка-турагент вчера отдала им буклет: карту, где вилась очень подробная нитка маршрута, фотографии окрестностей, ключи от домика. Заблудиться Феликс не боялся. В конце концов есть и навигатор в телефоне, хотя, когда он рассматривал спутниковую карту, домика видно не было. Ну ещё бы — вековой лес, предгорья Кавказа, там под пышными кронами можно небольшой городок спрятать. Никто и не найдёт. На обычной карте просёлка, на который надо сворачивать с трассы, тоже не было. Зато окрестности — не столь уж близко, но рядом, рядом — радовали глаз названиями.

Минеральные Воды. Пятигорск. Чуть в стороне — Нальчик.

За одни названия можно было заплатить турагенту чуть больше ценника, но, конечно, делать это не стали.

— Где-то здесь… — сказал Феликс. Двадцать часов за рулём утомили его, спина затекла. Несмотря на то, что они с Инной менялись, да и старались отдохнуть на заправках, пока их верную японку поили бензином, протирали стёкла и проверяли уровень масла, он устал.

— Да, — ответила жена. — Я смотрю по буклету. Контролирую. Не волнуйся.

— Горы шикарные, — после паузы сказал Феликс. — Я бы и туда поднялся, но хороших дорог нет, а по плохим ехать не стоит. Машина не пройдёт.

— А поменять? Ты же давно собирался…

— Милая, ну ты опять об этом. Я консервативен. Это отличный аппарат, — он хлопнул по рулю пальцами, не отрывая руку. — Сейчас на повышение зарплаты даже у нас в банке рассчитывать не приходится. Надо экономить и не выделяться.

Жена промолчала, шурша страницами буклета. Потом достала бутылку воды и отпила:

— Будешь, дорогой?

Феликс кивнул. Показался указатель о съезде с трассы, он послушно ушёл в правый ряд, зажёг поворотник и немного притормозил. Он вообще был подчёркнуто аккуратен во всём, за что его и ценили на работе, считая надёжным, но немного скучноватым человеком.

Дорога стала уже. Уже и хуже, асфальт здесь лежал какими-то пластами, заплатами, машина слегка подпрыгивала на кочках. Но хотя бы ям нет, большой плюс.

Феликс вытер губы и не глядя вернул бутылку жене. Через восемь километров поворот налево, дальше затейливая змейка, судя по карте, и они на месте.

Домик был точь-в-точь как на фотографиях. Всю дорогу Инну не отпускало странное чувство, что их обманут в чём-то, но нет. И сарай с дровами, заботливо напиленными для камина и мангала во дворе на месте, и генератор завёлся с первой попытки. Даже бензина в баке до верху и постельное бельё в шкафах целое и чистое.

Но они, конечно, привезли своё — спать на чужом неправильно.

Как и есть из стоящей стопками в шкафчике посуды. Феликс подключил газовый шланг от баллона к плите, следуя нехитрой инструкции, висевшей на кухне. Стравил немного, щёлкнул зажигалкой. Всё работало.

Здесь вообще всё было как в некоем идеальном мире. Проходя по гостиной первого этажа, взял пульт, включил и затем выключил телевизор. Отлично. Просто отлично.

— Родная, настоящий рай! Сказка!

— Ты же хотел отдохнуть в лесу? Вот он. И горный воздух на месте. Не то, что в городе.

Она улыбнулась в ответ. Любовь — это когда понимаешь друг друга без слов.

Стемнело настолько быстро, что занятый переноской сумок, воды и всего остального Феликс удивлённо приподнял брови, захлопывая — теперь уже окончательно — багажник. В кронах высоких деревьев посвистывали птицы, ветерок обдувал его лицо. В душ и спать, ни на что больше он сейчас не способен.

Разве что лёгкий ужин?

Да. И бокал красного сухого. Мясо, которым они запаслись дома, готовить сейчас откровенно лень. Полежит до завтра в маринаде, ничего не случится.

Инна уже переоделась в домашний халат и смешные тапочки с помпонами, которые он подарил ей недавно. Он улыбнулся: почти пятьдесят, как и ему, а выглядит она свежей и молодой. Не то, что он. Всё дело в работе, подумал Феликс, одно дело — расчёты и кредиты, бумажки и компьютер, другое — работа врачом в частной клинике. Богатые клиенты, интересные случаи, благодарность вернувших здоровье…

Есть разница, есть.

Бокал вина расслабил его окончательно. Феликс лежал, полузакрыв глаза, Инна прилегла рядом. Спальня на втором этаже была удивительно удобной. Никакого дурного шика, типа зеркал на потолке или красных стен, и кровать довольно новая. В открытые окна, через москитные сетки, дул лёгкий ветерок. Кра-со-та!

Если бы ещё не колотили во входную дверь…

Феликс рывком проснулся. Да, всё очарование вечера разом кончилось: два глухих удара, словно кто-то бил в дверь ногами, потом пауза, дальше надоедливый стук в окно. Неведомый ночной гость обходил вокруг дома: да, слышен треск кустов, это он уже подбирается к запасному выходу из кухни. Там тоже заперто, но, судя по упорству, или дверь взломает, или разобьёт одно из окон. А платить-то за эти подвиги им.

— Что вам надо? — спокойно спросил Феликс, подойдя к двери. Отпирать её он не спешил.

— Бога ради простите… Простите! Я не опасен, впустите меня.

Мужчина. Явно не очень молодой, говорит с трудом, с одышкой, словно за ним гнались по лесу. Судя по тону, не пьяный.

Инна тоже спустилась сверху, сменив халат на более удобный для общения с незнакомцами спортивный костюм. Это Феликс стоял в одних трусах.

— Пустите! — почти кричали из-за двери. — Я один. Это очень важно!

Супруги переглянулись. Потом Феликс взял в руку каминную кочергу и отодвинул защёлку. Дверь словно рвануло на себя ураганом. На пороге стоял странный тип — по-другому и не скажешь. Одетый в джинсовую куртку, плотные штаны из чего-то маскировочного — Феликс не разбирался в этих военных тонкостях, — и высокие шнурованные ботинки, мужик был грязен. Он был всклокочен. Не брился не меньше недели. От него едко несло запахом потного давно не мытого тела. Помимо всего этого он держал в руке включенный планшет, на котором как в какой-то игре был расчерченный квадратами кусок карты, по которому радиально бежала зелёная полоса радара, описывая круг за кругом. Иногда планшет тихо попискивал.

— Я это… Можно к вам зайти? — довольно вежливо спросил гость. — Пожалуйста.

— Да уже, считай, зашли. Чего спрашивать? — без выражения откликнулась Инна. — Кофе будете?

Огорошенный вопросом мужик кивнул, потом посмотрел совершенно безумными глазами на кочергу в руке Феликса и расхохотался.

— Боитесь меня? Зря… Чего меня бояться? Вы же — люди. Мне люди неинтересны.

Феликс пожал плечами, положил на место кочергу и обошёл гостя, чтобы закрыть у него за спиной дверь. В одних трусах было неуютно, но что поделать.

— А кто вам интересен, звери? Вы охотник?

Мужик добрёл до дивана и плюхнулся на него, скрипнув пружинами. Вся его предыдущая энергия выходила как воздух из пробитого шарика. Только что не шипела.

— Я-то? Ну да… Точно, охотник. Хорошее слово. Я ищу инопланетян!

Инна выглянула с кухни с туркой в руке, посмотрела на гостя и хмыкнула.

— Почему именно здесь? — Феликс открыл одну из сумок: как удачно, что не отнёс наверх, и достал оттуда свой спортивный костюм. Отлично. Потом ещё обуться, и совсем хорошо будет. Правильно.

— Вы думаете, я сумасшедший, да? Ох, чёрт… А что обо мне ещё можно подумать. Давайте я начну с начала. Меня зовут Максим Раковский. Максим Сергеевич, но мы же почти ровесники… Да, и давайте на «ты».

— Феликс. Давайте, — застёгивая куртку, откликнулся тот.

— Инна, — крикнула с кухни жена. — Сахар класть?

— Сахар? — на секунду сбился Раковский. — Ах да, сахар… Да. Две ложки. Молока ни в коем случае не надо.

— Вы нас держите за извращенцев? — пробурчала Инна. — В смысле, ты. Держишь. В кофе и сахар не очень нужен, а уж молоко…

Она громко и презрительно фыркнула. Слышно было, что мысль её обидела. Или так только показалось.

— Так вот, — благодарно кивнув, продолжал Раковский, помешивая сахар. Ложечка громко позвякивала о край кружки, он явно был всё ещё не в себе. — Я вообще-то программист. Да. У меня в Москве своя фирма, бизнес, тридцать человек в штате… Отличный кофе! И я написал программу, вон она сейчас в планшете крутится. Интернет здесь поганый, но мне хватает. Главное — геопозиционирование. И фазы Луны, конечно. Плюс синтетический анализ данных из новостных сайтов. Сеть мне очень помогает, очень! Но точность, конечно, страдает. Увы…

Феликс обулся наконец в кеды и почувствовал себя готовым к интеллектуальному общению:

— Если честно, пока ничего не понятно.

— Ты будешь кофе, любимый? — уточнила Инна. Она принесла лёгкое плетёное кресло с кухни и сейчас устроилась со всем возможным комфортом. Чашку кофе она поставила на журнальный столик — как раз между собой и сидящим на диване программистом. Если он, конечно, не врал о своей профессии.

Пока было похоже, что перед ними бежавший пациент одной из местных психбольниц.

— Нет, родная. На ночь не стоит, — ответил Феликс. И принёс себе второе кресло. — С моим-то давлением…

— Надо начать с детства, — ставя полупустую чашку на столик, сказал Раковский. — Тут не очень далеко, в предгорьях, в восемьдесят восьмом году был пансионат. Санаторий. «Лесная шишка» или «Горная сказка», я уже не помню. Мы отдыхали здесь с родителями. Однажды я заблудился в лесу… Вы пока не ходили? Здесь очень легко заблудиться.

— Только приехали, — сухо ответила Инна. Она пила кофе мелкими, воробьиными глотками, часто ставя чашку на место, а потом, словно спохватившись, беря её снова.

— Тогда ещё успеете… Хотя, нет, не надо! Конечно же, я не то хотел сказать. Подумаете, что я вам желаю…

Теперь Раковский выглядел почти нормально.

Отмыть, побрить и причесать бы не помешало, но на откровенного психа он стал почти не похож. Успокоился и продолжал, не заметив тревожного взгляда, которым обменялись Феликс с женой: подмышкой расстёгнутой джинсовки они оба увидели рубчатую рукоятку пистолета. Скрытая кобура, так кажется, называлась эта конструкция, для полицейских и телохранителей.

Пистолет им активно не понравился.

Он навевал мысли, далёкие от мирного отдыха в уединённом домике посреди леса у подножия гор. От него пахло насилием и нарушением законов.

Феликс извинился перед гостем — буквально на секунду, погодите рассказывать! — и поднялся на второй этаж, прихватив с тумбочки связку ключей от машины и кошелёк. Потом подумал и рассовал по карманам телефоны и документы — свои и Инны.

— Продолжайте, мы вас внимательно…

Раковский, судя по всему, даже не заметил его отлучки. Решительно, как водку, выплеснул в рот остатки кофе из чашки, едва не подавившись гущей, и торопливо рассказывал дальше:

— …в лесу, да. Мне было десять лет, это не тот возраст, в котором верят в сказки. Или придумывают невесть что. Обычный городской мальчишка, москвич. Ну, вы понимаете! Боялся просто наткнуться на медведя, они водятся в этих местах. Мало, но до сих пор есть. Сейчас, наверное, даже больше. А пансионат теперь заброшен, представляете? Я ездил туда пять лет назад. Руины, всё поросло какими-то лианами, травой. У главного корпуса крыша провалилась, а столовую сожгли. Наверное, бродяги забредали, ну и не уследили за костром. И название, большие такие буквы, железные, вместе с воротами украл кто-то, я теперь и не вспомню название…

— При чём здесь инопланетяне? — ровно спросила Инна.

С институтского курса психиатрии с ненормальными она не общалась, но помнила, что раздражать их не следует. По крайней мере, неадекватного с пистолетом — точно.

— А, да! Так вот. Меня в лесу нашли какие-то люди. Я тогда думал, что они люди, но потом они привели меня в деревню. Странно так разговаривали, будто слова путали. Всё правильно говорят, но не в том порядке. Привели и стали… Развлекать, что ли. Наверное. Или учить. Я, если честно, не очень помню причину, почему… Но зато отлично помню, что была ночь. Они собрались вокруг меня в самом большом доме. Избе. Не знаю, как правильно называть. Сакля? Хасбулат удалой, песня такая… Да. Пусть в сакле. Собрались и молчали, а я видел их историю. Не слышал, а именно видел — как они прилетели со звёзд в огромном радужном шаре. Такой, знаете, как мыльный пузырь, но очень прочный, там помещалось больше сотни этих… тарцетлан. Они так называли себя — тарцетлане.

— Скажите, уважаемый Максим… Сергеевич, а ты не обращался…

— К психиатру? — подхватил Раковский. — Обязательно! Раз в году проверяюсь. Совершенно нормален. Повышенная возбудимость и там что-то с рефлексами, но в целом в пределах нормы. У меня и права есть, и разрешение…

Он запнулся, но продолжил:

— Женат. Двое детей, погодки. Да вы не волнуйтесь, я не псих! И это всё правда было. И тарцетлане, и их деревня. И история. Только они мне её полностью не показали — отец поднял на уши весь пансионат, те вызвали милицию. А милиция меня как раз и нашла. Представляете, как было обидно? Посреди такой потрясающей истории — только начали рассказывать о своей звезде, ярко-голубом Тарцете! — в деревню въезжает «уазик». Да, посреди ночи, синие эти ведёрки на крыше мигают. Так убого выглядело по сравнению с картинками из космоса, плоско, скучно. Такой контраст, вы бы знали… И меня милиционерам отдали, конечно. Они же, тарцетлане, меня не похищали, я сам пришёл. Они не злые. А деревни нет на карте. Я потом ездил туда, узнавал. Пастушьи хижины, горы. И не было, говорят, никогда.

Инна допила кофе и глянула на мужа. Тот незаметно махнул головой в сторону машины, жена еле-еле кивнула.

— Прошло столько времени, а я их ищу. Программу вот написал. Смешно, конечно, но она должна сработать. Обязана! Погрешность в расстоянии большая, я так думаю, километров десять-пятнадцать. Или меньше. Планшет вон на вашу фазенду показал, я и обрадовался.

Феликс поднялся и, на этот раз ничего не говоря, вышел из домика, не запирая за собой дверь. Подошёл к машине, прислушался. Потом очень осторожно открыл дверь и сел за руль. Двигатель почти не остыл, поэтому завёлся ровно и тихо. Вряд ли увлечённый своим рассказом гость что-то заметит — вон он увлечённо бормочет что-то под односложные ответы Инны.

Феликс подал немного назад, развернулся и подъехал к крыльцу домика, перегнулся через пассажирское сидение и открыл дверь изнутри.

Бормотание стихло, потом из двери домика спокойно и неторопливо вышла Инна. Села, негромко хлопнула дверью, а потом уже Феликс на второй передаче с перегазовкой стартовал с места. Мелькнула стена сарая, потом выезд на грунтовку, которая вела к домику. Только теперь, слыша позади крики программиста, Феликс позволил себе зажечь фары и резко свернул за поворот.

В зеркале заднего вида мелькнула фигура Раковского на крыльце с поднятым над головой планшетом. Потом пропала за деревьями. Пистолета в руках не было.

Как бы быстро ночной гость ни бегал, сто десять лошадей под одним капотом ему не обогнать. Впрочем, он может попытаться, но…

— Домой, дорогой? Жалко всё бросать здесь, — ровно сказала Инна. — Столько вещей привезли. И мясо осталось на кухне.

— Конечно, нет, любимая. До городка… Забыл, как он называется? Заявить в полицию на этого господина и вернуться с патрульными. Так велит закон. Вряд ли этот тип расхаживает с оружием просто так.

Феликс свернул влево. Ночью, в искусственном свете, дорога казалась совершенно незнакомой, словно он и не проезжал здесь четыре часа назад. К тому же новая фара светила более ярко, отчего вся картинка в лобовом стекле казалась кадрами из дешёвого хоррора: мелькание стволов деревьев, кусты, две заросшие травой колеи, прогалины неба с крупными каплями звёзд. Скорость не прибавить, сплошные повороты. Так и тащились потихоньку.

— Ты правильно едешь? — забеспокоилась Инна минут через десять. Дорога уже должна была стать шире, а перед ними так и вилась узкая нитка между деревьями. К тому же на подъём пошла, в горку.

— Не знаю, — растерянно ответил Феликс далеко не сразу. — Но я тут не развернусь. Застрянем. Давай доедем до широкого места, а там разберёмся.

Удобным для разворота местом оказалась площадка перед уходящими влево небольшими домами. Мало где горел свет, но деревня явно была жилая.

Феликс проехал чуть дальше, собираясь разворачиваться, но двигатель заглох. Не было ни неприятных рывков, ни чихания, как от плохого бензина, знакомых почти каждому водителю. Просто вот ещё секунду назад тихо, но ровно стучали поршни в цилиндрах, а потом — раз! — и машина покатилась беззвучно, теряя скорость. В открытые окна стало слышно ровное стрекотание цикад, десятки, сотни.

Ночной южный концерт, которого не услыхать в холодных краях, где и одиночный кузнечик за счастье.

— Что-то сломалось, — без эмоций сказал Феликс, тормозя.

Машина чуть не уткнулась в невысокий забор, но он успел её остановить. С хрустом потянул ручник и отпустил педали, откинувшись на сидении. Инна так же спокойно сидела рядом, не задавая вопросов. Водила она не хуже и не меньше мужа, чтобы понимать: приехали.

— Могла клемма соскочить, — задумчиво сказал Феликс. Ему хотелось спокойно спать в домике, а не устраивать ночные гонки по лесу. — Тогда починю. Но мало ли… Машина-то действительно старая. Ты права, любимая, вернёмся — надо будет подумать о другой.

В хор цикад вплёлся и сразу стих посторонний звук: скрипнула дверь. Потом слышно стало шаги — от дома, в чей забор они едва не врезались, к калитке шёл человек. Вот его уже видно в открытое окно: высокий, сутулый, одетый в что-то типа плаща, совершенно не по погоде. Всё-таки душная южная ночь.

— Сломались? — с акцентом спросил человек. — Не беда. У нас есть механик, точно есть.

— Так он спит, небось? — с сомнением откликнулся Феликс. Так хотелось спокойно продремать на сидении до утра, но обстоятельства вынуждали отцепить ремень, открыть дверь и выбраться из-за руля. Местному человеку он оказался чуть выше плеча. Рослые они всё-таки, горцы. Ничего не скажешь.

Человек протянул руку:

— Кродимир имя. Живу здесь обычно.

— Феликс, — пожал тот руку. — Заблудились мы. А потом машина подвела. У вас имя такое необычное, никогда не встречал.

— Как имя — имя, — туманно ответил Кродимир. — Я механик есть. Не сплю. Что где?

Феликс наклонился, дернул рычаг открывания капота. Инна подала ему фонарик, достав из бардачка.

Клеммы были на месте. Вообще всё на вид было в порядке, ни лопнувших шлангов, ни потёков масла, ни обгоревшей изоляции. Кродимир положил руки на аккумулятор и нахмурился.

— Нет силы внутри. Умер. Совсем умер, бывает так. Недолговечные вещи, люди плохо руками. Красивые картины, музыка божественная, вещи нет.

Феликс смотрел на него, прищурясь:

— Думаете, аккумулятор? Без тестера, так вот, руками поняли?

— Механик Кродимир. Всё понятно так. Достану, надо.

Он руками отвинтил клеммы, легко выдернул из креплений аккумулятор и взвалил на плечо, явно собираясь нести куда-то.

— Помощь нужна? — для приличия спросил Феликс. — Мы заплатим за зарядку. И за работу, конечно. Спасибо вам заранее!

— Платить нет. Помощь незачем. Отдохните пока, я механик.

Феликс пожал плечами и забрался обратно в машину. Захлопнул дверь — мало ли, змеи здесь есть, заползут ещё. Посмотрел на Инну и откинулся на сидение. Цикады трещали без умолку, сон сам собой сморил его, хотя надо было не спать, надо бы проконтролировать…

Они проснулись от хлопка капота. Через стекло, улыбаясь, смотрел Кродимир.

— Включите вещь, — вытирая руки тряпкой, сказал он. — Машину. Оживите. Ехать должна.

— Чудной он, — шёпотом сказала Инна, глядя на их спасителя. Феликс кивнул, одновременно и ей, и механику, и повернул ключ в замке зажигания.

Двигатель ровно заурчал, словно и не он подвёл их ночью.

Кродимир кивнул, широко развёл руками, словно показывая: вот, а вы во мне сомневались. Феликс вышел, чтобы заплатить, но не успел. Сзади, от дороги, раздался хриплый крик:

— Догнал! Я вас догнал! Нашёл! Вот эта деревня!

Переваливаясь с ноги на ногу — всё-таки бегать ночью по горной дороге занятие не из простых, к ним нёсся Раковский. Куртка теперь была расстёгнута, кобуру с пистолетом стало видно издалека. Планшет программист заткнул за пояс, видимо, отслеживать сигнал — или что там он у него показывал — больше причин не было.

Феликс отшатнулся, боясь нападения, но Раковский пробежал мимо него, не обратив внимания. Обхватил руками Кродимира и прижался к нему, словно нашёл потерянного много лет назад отца:

— Нашёл… Расскажите мне про Тарцет! Я тридцать лет мучаюсь, ищу вас, чтобы узнать всю историю. Я уже застрелиться решил, если не найду!

Кродимир приобнял его в ответ за плечи, потом опустил руки.

— Езжайте! Денег нет. Механик помог, хорошо.

Раковский едва не плакал от счастья, бормотал что-то, не отпуская горца, словно боялся — уберёт руки, и тот немедленно пропадёт. Испарится. И ищи его ещё тридцать два года. Или стреляйся как Есенин.

Феликс неловко кивнул и забрался в машину.

Обратно они ехали молча, ничего не обсуждая. Инна смотрела вперёд, лицо её было — как, впрочем, и всегда — совершенно спокойным.

Она пошла в домик, проверяя, не поломал ли что-нибудь ночной гость, не украл ли. Всё было в порядке. На журнальном столике так и остались две пустые чашки, которые она по дороге прихватила с собой на кухню.

Помыть и поставить на место. Порядок, прежде всего — порядок.

Феликс задержался у машины. Открыл капот и, с сомнением покачав головой, посмотрел на аккумулятор. От того остался, видимо, только корпус. Да и через него, сквозь плотный белый пластик, было видно, что внутри вспыхивают и гаснут непонятные огоньки, белые, потом красные, потом снова белые. И двигаются, то ускоряясь, то замирая, шестерёнки какого-то механизма. Но вся эта неведомая машинерия исправно давала ток, не поспорить.

— Механик… — совершенно без интонации сказал Феликс и захлопнул капот.

Потом пошёл в домик, разделся и лёг рядом с Инной. Ночёвка в машине — это, конечно, непорядок. Требуется выспаться по-человечески, на кровати, на чистых белых простынях. И пусть там безумному программисту сколько угодно рассказывают о звёздах, здесь, на Земле, гораздо уютнее.

Он просто не понимает своего счастья.

— Смешные они, тарцетлане, — сказала Инна после долгой паузы, когда мужу показалось, что она спит. — Маскировка под людей у них так себе.

— У нас гораздо лучше, — согласился Феликс. — Только знаешь, что я подумал? Чем-то они на людей похожи больше. Надо бы и нам доработать эмоции, это может пригодиться.

Ирина Соляная. Спешащие на зов

Одряхлевший за два года вдовства, Степан Егорович с оханьем вытащил из-под кровати чемодан. Всё, пришло его время собираться в дом престарелых. Он наметил себе срок: когда будет невмоготу варить макароны и жарить омлеты (всё, на что хватало его кулинарных способностей), он отправится туда на дожитие. Он охал и оглядывался по сторонам: всю его жизнь отнесут на свалку — старую мебель, герань на подоконниках, посуду и книги. Кто теперь читает собрания сочинений, которые он бережно выкупал по подписке «Огонька»? Кому нужна зеленая лампа, как у Ильича? А бесчисленные стопки старинных писем и открыток от родственников покойной Верушечки, его славной и общительной жены?

— Ох и ох, — простонал Степан Егорович и сам почувствовал, что вышло громко. Даже соседка стукнула по батарее, чтобы старик не шумел.

Смеркалось, сквозь пыльный тюль проникли лучи дворовых фонарей. Степан Егорович дремал в кресле. Подстаканник с побуревшим от крепкой заварки стаканом он сжимал в руке, у ног раззявил свою пасть зеленый дерматиновый чемодан, походивший на беззубого крокодила. Старик утомился складывать пожитки для переезда.

— Это вы стонали? — услышал он сквозь сон незнакомый голос. Степан Егорович приоткрыл один глаз. На стопке вещей сидело лысое, лупоглазое чудище. Мелкое, с кривыми зубками.

— Вот те на! — протянул старик, мотая головой спросонья. — Пришла моя амба.

— Я не амба, — возразило чудище, — я — коренблит.

— Да я не о тебе, — с кряхтеньем ответил ему старик, — это мне амба пришла. Альцгеймер накрыл или маразм, не знаю, что там нынче врачи диагностируют.

Коренблит встряхнулся, совершил несколько странных пассов, постепенно превращаясь в крупного кота.

— Так лучше? — осведомился он.

Степан Егорович кивнул и посмотрел на стену. На старой фотографии Верушечка обнимала кота Ваську, серого, пушистого. Совсем такого же.

— Это вы стонали? — коренблит стал тщательно вылизываться и отряхиваться. Покончив с туалетом, он по-хозяйски прошелся по комнате, заглядывая во все углы и шкафы. Не оставил внимания и холодильник: — Почему вы страдаете? Такая крупная, самостоятельная особь, в теплом жилище… Есть и питание, и одежда от холода. Наверняка рядом есть такие же особи, как и вы. Для общения их должно быть достаточно.

Степан Егорович развеселился:

— Ты откуда взялся?

— С Антаракса-919. У меня миссия.

— Какая? — всё еще улыбался Степан Егорович.

— Мы, коренблиты, несем радость, заботу и освобождение. Я у вас поживу недолго, — не спрашивая, а утверждая, сообщил старику кот, — мне надо сведения собрать и передать.

— А есть хочешь? — неожиданно для самого себя спросил Степан Егорович.

— Можно любую органику, в том числе и термически необработанную.

***

Так коренблит прижился у старика. Он уходил по утрам, вечерами возвращался. Иногда в облике кота, пару раз в облике подростка. Степан Егорович его не сразу узнал и даже не хотел пускать в квартиру, но паренек с подбитым глазом доверительно сообщал ему, что он коренблит, и даже мяукал для пущей достоверности, и старик снимал запорную цепочку. Степан Егорович расспрашивал коренблита о том, что он видел и слышал, но тот был скуп на беседы. Ложась у теплой батареи, он словно отключался на время от мира, и старик перестал его расспрашивать, просто ожидая, когда коренблит сам разговорится. Закончив сеанс телепатической связи, коренблит ел органику: кусочки курицы, соленые помидоры, сухари, кухонных тараканов. Степан Егорович морщился и старался не обращать внимания на неразборчивость пришельца.

— Скажи мне, — облизываясь и протирая лапкой усы, поинтересовался на третий день коренблит, — котам хорошо живется у вас на планете?

— Ах, как много на свете кошек, — пробормотал старик, словно задумавшись о своем, — а, пожалуй, что и неплохо.

— Людём меня били всякий раз, — коренблит растянулся на коврике у батареи, — котом ни разу. Чаще всего я встречал уважительное и добросердечное отношение.

— Человеком, — машинально поправлял его Степан Егорович, — но брошенных животных слишком много. Все подворотни, вокзалы и рынки… Эх, мать честная!

— Одна девочка взяла меня на руки и гладила, а ее мать кричала и махала руками: «Брось гадость!». Я спросил девочку: «А ты можешь меня любить, только если тебе разрешат?». И она испугалась. Я забыл, что коты у вас не разговаривают. Она бросила меня на землю, и я ушибся. Какая-то старушка хотела взять к себе домой, но я увернулся. Я не хочу, чтобы меня заперли в квартире и гладили с утра до вечера. Видел много котов у мусорных баков, — вспоминал коренблит, — очень репрезентативная выборка получается. Неоднородность. Но есть тенденция.

— А для чего ты собираешь сведения? — осторожно спросил Степан Егорович.

— Я — разведчик, у меня такая миссия, — ответил коренблит и лениво потянулся.

— Могу ли я что-то сделать для тебя? — спросил старик.

— Подари мне чемодан, — неожиданно попросил разведчик.

***

На корабле кипела работа. С Голубой Планеты, как любили её поэтично называть коренные жители, мысленными волнами передавались сообщения. Самый старший в Миссии разведчиков — коренблит Маас — сгустился до еле заметной точки. В таком состоянии он мог длительное время без органической пищи классифицировать и анализировать послания разведчиков.

Картина складывалась безрадостная. В области полюсов Голубой Планеты было много места для жизни, но эта безопасная и холодная территория требовала много органики для выживания коренблитов.

Водные пространства Голубой Планеты кишели пригодной пищей, но были недостаточно удобны для коренблитов, которые были бы вынуждены принимать только ограниченные формы. С другой стороны, мало освоенные людьми водные пространства казались достаточно безопасными. Их стоило взять на заметку.

Много органики было на суше, особенно в крупных городах, но от коренблитов поступали тревожные сообщения о недружественном поведении людей по отношению к разведчикам. Маас раздумывал. Он не любил принимать решения в одиночку. Маас узнал, что люди чаще выбирают войну как способ разрешения конфликтов, а между коренблитами и людьми конфликты будут неизбежными. Ведь даже если люди не могут ладить между собой, то как им договориться с чуждым разумом? Если выбирать Голубую Планету как место для временного жительства коренблитов, то рано или поздно начнется война и у коренблитов не будет шансов на выживание, ведь они уже давно отказались от бессмысленного уничтожения органики, тем более разумной. Кодекс коренблитов не допускал бессмысленных жертв.

Может быть, было бы проще поискать другую планету, не заселенную никем, но с достаточным количеством органики? Маас вздохнул. Шанс найти ее в ближайшей галактике был чрезвычайно низким.

Неожиданно размышления Мааса, который пользовался для работы одним полушарием мозга, а для печальных размышлений — другим, были прерваны сигналом бедствия. Его успел послать коренблит из точки с координатами -1.6081,36.8751. Неподалеку от Найроби, как потом определил Маас, коренблит Дарху погиб, не успев принять безопасную для этих мест форму тела. Будучи крысой, он был убит голодным ребенком.

Тело коренблита после смерти теряет свои органические свойства, и крыса окаменела, успев послать последний мысленный сигнал. Маас направил луч телепорта в зафиксированную точку, и тело Дарху было изъято. Не было ничего важнее для коренблита, чем духовная сущность собрата, поэтому Маас отбросил все дела и стал извлекать из камня мысленные волны воспоминаний погибшего. Он отвлекся от других дел, загрузив оба полушария своего мозга, и потому не слышал других сигналов.

Через три часа, будучи вымотанным до предела, Маас проанализировал все пропущенные сообщения. Погибло еще четверо коренблитов. Северный олень из Нерюнгри, тихоокеанская нерпа, кареглазая мексиканская школьница, бродячий пес из пригорода Лос-Анджелеса… Маас устал считать потери и послал сигнал оставшимся двенадцати разведчикам о немедленном возвращении на корабль.

***

— Мне пора, человек.

— Ты больше не вернешься? — разочарованно спросил старик.

— Нет, мы будем искать себе новое прибежище.

— А что стало с вашей планетой? — замер Степан Егорович в ожидании длинной истории о ядерном взрыве либо о страшной эпидемии.

— Погасло наше солнце. Наверное, оно устало светить.

— Я думал, что ответ будет более… научным, — разочарованно протянул Степан Егорович, покачиваясь в старом кресле. Он был расстроен, рано или поздно его покидали все, к кому он успел привязаться.

— Я — не ученый, я — разведчик и немного поэт, — сказал немного смущенно коренблит.

— Почему же ты уходишь? Ты же можешь остаться? — неумело попросил котенка старик.

— Нет, у всех коренблитов одна судьба, мы должны быть вместе.

— А как тебя зовут? — спросил Степан Егорович, хотя это не имело ни малейшего значения.

— Хиазм, — ответил коренблит.

— Мы еще встретимся?

— Это зависит от вас. Если вы будете в беде и позовете меня… — ответил коренблит и, подхватив подаренный чемодан, исчез в ярком луче телепорта, внезапно прорезавшем тусклую серую комнату.

«А ведь я уже звал», — хотел сказать старик, но промолчал.

***

На корабле Маас собрал совет. Им стоило обсудить несколько накопившихся проблем: гибель собратьев, новый маршрут для поиска и недостойное поведение коренблита Хиазма, который принял скоропалительное и весьма необдуманное решение, осложнившее их путешествие. Груз, доставленный в потертом чемодане Хиазмом, должен был коренным образом изменить жизнь коренблитов. Мало того что органики на корабле осталось немного и ею надо было запастись перед долгой дорогой, но куда девать пять миллионов кошек, которым Хиазм пообещал новую и светлую жизнь? Этот романтичный и непрактичный Хиазм вместо того, чтобы выполнять долг разведчика, буквально за неделю уговорил всех серых, полосатых, рыжих, черных и всяких других котов и кошек последовать за ним. Видимо, метался без устали по всей планете с агитацией и пропагандой!

Маасу следовало догадаться о том, что Хиазм выдумал себе самостоятельную миссию, потому что всю неделю этот молодой и неопытный коренблит не выходил на связь. И теперь пять миллионов кошек, уменьшенных до песчинки каждая, погруженные в анабиоз, лежали в обшарпанном чемодане, притащенном с Голубой Планеты Хиазмом. Сам он, шмыгая носом, оправдывался перед советом коренблитов.

— Нам самим надо куда-то переселиться, куда же мы денем твоих питомцев? — кричал Драндус.

— О чем ты думал, позабыв о долге разведчика? Ты не должен был ничего брать с Голубой Планеты! — укорял Хиазма Брандис.

— Предлагаю изгнать его обратно, вместе с чемоданом! — вспылил Тибос.