Бесплатный фрагмент - Свет мой

Почему я решила родить ребенка?

Потому что поняла, мне есть чем поделиться — любовью.

Посвящается сыну Тимуру

Сынок, это будет наш с тобой

Самый главный секрет:

Даже если кого-то больше не видно,

Это не значит вовсе, что его нет.

20.03.2024

***

Любовь моя,

благодарна тебе:

За зеркало — очень точное

За терпение и мудрость переживать этапы моего становления

За то, что, пусть порой очень трудно, но растешь со мной, меняешься в лучшую сторону, учишься говорить и слушать

За любовь — за то, что говоришь о ней, за обожание во взгляде, за желание — яркое и острое, как перец

За щедрость, все — для меня и для сына, ни в чем и никогда мне не было отказа

За тебя как отца — лучше и представить невозможно

За твой пример в отношении к родителям

За поддержку и веру в меня

За твою чистоту, доброту, отзывчивость в отношении к большой семье

За целеустремленность и смелость в работе — горжусь и восхищаюсь

I Я — нерв

Глава 1

26 октября

В отделении патологии беременных можно только лежать, крутясь с боку на бок, или ходить по коридору. Я сегодня маршировала почти целый день. Читать не могу, потому что пока трудно сосредоточиться на чем-то еще, кроме своих мыслей и ощущений, отвлекаю себя просмотром сериала. Главная мысль за сегодня: что я здесь делаю?

Наверное, когда есть необходимость постоянно находиться в больнице, принимая лекарства или проходя процедуры, время здесь, взаперти, кажется оправданным. Я же, просто дожидаясь в отделении появления на свет своего ребенка, зависла в бесконечно растянутом, как жевательная резинка, дне.

Вечером в палате становится особенно невыносимо. Все погружены в свои мысли и переживания, на соседней кровати хлюпает носом женщина, которая приехала сюда с ложными схватками. Наверное, она думает: если бы все пошло по плану, уже можно было бы родить. А может быть, о том, что нужно было немного потерпеть и остаться дома. Еще одна соседка по палате изведена недельным ожиданием, а третья ужасно нервничает из-за завтрашнего кесарева. Атмосфера накаляется, нервное напряжение растет, быть может, потому, что ближе к ночи все страхи обостряются… Не могу игнорировать это.

А между тем я сейчас должна быть на стороне своего сына, всецело. Вчера я мысленно начала разговаривать с ним, успокаивать разбушевавшегося во мне маленького человека, пережившего полного стрессов день, гладить живот, и так явно почувствовала нашу связь и свою за него ответственность. Захотелось назвать его по имени — Тимур. Мой упрямый сын Тимур, мальчик с характером, но такой нежный и ранимый.

***

Еще один день. Каждый звук вызывает ассоциации. Обостренное восприятие наэлектризованного вокруг меня пространства: одеяла в жестких накрахмаленных пододеяльниках шуршат как речной песок, шум клокочущей воды где-то в глубине водопровода — как будто лопаются пузырьки на упаковочном пластике. Это все мое воспаленное сознание, измученное за день разными мыслями.

Третий день. Спалось прекрасно, даже видела сны. Реальность — день сурка. Задачи на день: помыться в промежуток между завтраком и обедом и начать рожать. Время от времени накатывает чувство безысходности. Сменяются лица женщин, которые, как и я, ждут здесь появления своих малышей, и только одно остается неизменным — мои бесконечные хождения по коридору. Впрочем, что-то меняется: выделения хоть и совсем малочисленные, но регулярные, низ живота периодически схватывает, почти безболезненно и кратковременно — а больше ничего не происходит. Это здорово выматывает. Когда я думаю о том, что мне, возможно, придется ходить так до понедельника, становится очень и очень тоскливо.

Сын, я тебя не тороплю и уж тем более не сержусь на тебя за то, что для тебя пока не время. Все, что я сейчас испытываю — результат усталости, переживаний за то, как долго продлится ожидание, когда и как начнутся роды, как пройдет подготовка к операции и само кесарево сечение — видишь, сколько у меня поводов для волнения. Я верю, что ты сам знаешь, как для тебя лучше, и готова ждать, просто мне, похоже, опять трудно смириться с теми обстоятельствами, в которых я нахожусь, и с тем фактом, что на данный момент от меня ничего не зависит. Я люблю тебя и жду нашей встречи. Тогда, когда ты будешь готов.

***

Мне каждый день пишут с вопросами: «как дела», «что нового», «что говорят врачи» — и это начинает раздражать, потому что отвечать на эти вопросы мне нечего. Понимаю, что все волнуются, переживают, таким образом оказывают мне внимание, выражают поддержку и заботу, но лучше бы никаких вопросов не было, как и звонков. Хочу, чтобы было тепло, темно и тихо — но не получается обеспечить себе такие условия, нет возможности отгородиться от всего внешнего мира. Поэтому я стараюсь хотя бы не засиживаться в палате и не вести ни с кем пустых разговоров, хожу по коридору не только для того, чтобы ускорить появление сына, но и для того, чтобы ни с кем особенно не общаться. От звонков и сообщений с вопросами это, конечно, не спасает. Спокойно могу общаться только с мамой (и то, когда она не достает меня своими бесконечными вопросами о том, что из еды мне передать, никак не поймет, что мне здесь не особенно до еды) и с мужем (когда он не порывается приехать — от взгляда на него через оконное стекло мне становится только хуже). Стараюсь не быть эгоисткой, ведь все эти люди любят меня, но чувствую, что излишнее внимание сейчас мне не пользу.

Почему я не испытываю никаких эмоций, кроме грусти и раздражения, если вот-вот, со дня на день произойдет долгожданная встреча, и совершенно неважно, сколько еще нужно ждать? Я не могу изменить сложившиеся обстоятельства, значит, мне нужно примириться с ними, а еще лучше находить в них то, чему можно радоваться. Например, постоянному присмотру врачей, ведь он обеспечивает мне спокойствие. Или правильному распорядку дня, полноценному питанию строго по расписанию и возможности побыть наедине со своими мыслями — как шансу научиться управлять ими.

***

Вечером муж написал мне: «Я увидел тебя, и сразу стало как-то… Даже не знаю, как правильно сказать…». Я: «Скажи любое слово». И он ответил: «Рассвет».

2 ноября

Отличный день, чтобы родиться на свет! Ночью ударил мороз, а к утру по больничному двору поплыл густой и плотный туман, из-за него верхушки деревьев казались едва прорисованными акварелью. Я же с самого утра уронила линзу и долго шарила по полу, пытаясь найти ее, стараясь не шуметь и даже не думая о том, чтобы включить свет. Потом были клизма и КТГ, результат которого оказался не очень-то удовлетворительным. Мне сделали укол в вену для улучшения кровотока, результат немного улучшился. При этом не скажу, что это прибавило мне волнений. Я просто решила воспринимать сегодняшний день в целом, думая о его главном результате — рождении сына. С Богом!

Сын Тимур родился 2 ноября 2020 года, в 12 часов 46 минут в результате кесарева сечения. Его появление на свет заняло 9 минут.

***

Роддом — место, где женщина уязвима на все сто процентов. Это выражается в том, что, страдая от боли и всяческих других неприятных ощущений, она совершенно не может защитить себя от постороннего вмешательства. Она, например, абсолютно лишена возможности уединиться (ни одна дверь в послеродовом отделении не запирается в целях безопасности, что, конечно, совершенно логично, но здесь все настолько открыто, что никому и в голову не приходит постучаться перед тем, как зайти в туалет, душ, комнату). Речь здесь идет не о смущении, а о том, что при таком раскладе совершенно невозможно расслабиться и сосредоточиться на себе и своих ощущениях, приходится все время быть настороже.

Операция — не самое трудное, что было в роддоме. Хотя, конечно, ничего радужного в ней не было, как не было и оправданных ожиданий от оговоренных моментов. Я догола разделась в коридоре, оставшись в одних компрессионных чулках и оставив все свои вещи на стуле при входе в операционную, взобралась на стол. Мне поставили мочевой катетер, катетер для капельницы в правую руку. На этом этапе я старалась расслабиться и не начать паниковать раньше времени, говорила себе, что все идет по плану и раз здесь столько врачей, то мне точно ничего не грозит. Чуть позже пришла анестезиолог. Я перевернулась на бок, спину обожгло будто бы ледяной водой, затем — легкий укол — обезболивание, дальнейшего ввода самой анестезии я уже не почувствовала. Резко бросило в жар, где-то от груди, может, чуть ниже, довольно быстро стало распространяться тепло. Казалось, что я чувствую свое тело ниже пояса, но ни слегка напрячь мышцы (даже диафрагмы, и тут я подумала, как же я буду тужиться — этот момент мы заранее обсуждали с доктором, так как мне хотелось принять хотя бы минимальное участие в родах), а уж тем более поднять ноги, как меня попросили, я не могла. Когда началась операция, я чувствовала себя просто телом, лежащим распростертым на операционном столе, и дела до этого тела никому не было, кроме одной определенной его части — все внимание было обращено к животу, а точнее к процессу рождения моего ребенка, отделению его от — меня.

Тут мой сын стал издавать звуки — нет, не закричал, скорее, забулькал, потом перестал, и я услышала, как заработал аппарат для искусственной вентиляции легких. Я спросила — как он, но никто особенно не захотел со мной разговаривать.

Я все вслушивалась и вслушивалась, но ничего не могла разобрать, тогда начала молиться — повторяла про себя «Отче наш» бесчисленное количество раз, а еще как заведенная — «все хорошо, все хорошо, все хорошо…» Я плакала от страха за него и своего бессилия, от незнания полной картины происходящего, от жалости к нему — такому маленькому и беззащитному, но уже испытывающему боль, от жалости к себе и какой-то странной злости на себя, за то, что все происходит именно так, а не иначе… Помню, что анестезиолог гладила меня по голове и просила успокоиться. Я вспомнила о том, что мои слезы — проявление слабости, никому помочь не могут, а вот усугубить ситуацию еще как, взяла себя в руки и стала дышать ровнее. В 13:00 меня привезли в реанимацию. Я успела позвонить мужу:

— Послушай, у нас родился сын! У него проблемы с дыханием, поэтому сейчас он в реанимации, как и я…

Я провела в реанимации 6 часов, и это время пролетело на удивление незаметно. У меня поднималось давление до 170, получалось сбить до 150. Мне кололи обезболивающее в ногу, напоминали о том, что нужно часто пить. В 16:15 дали поесть запеканку, я уничтожила ее практически моментально.

Я четко понимала, что мне нельзя раскисать: чем быстрее я приду в норму, тем быстрее смогу увидеть сына. Понемногу начала отходить сначала правая нога, следом за ней левая. Сначала я смогла напрягать ягодицу, слегка шевелила пальцами, потом сгибала и разгибала ногу. Живот постепенно наливался болью. Матка внезапно, но кратковременно каменела, пульсируя.

Через 5 часов из-под меня убрали окровавленную пеленку, заменили ее на новую, подложили еще одну, в виде подгузника и перевязали живот тканью. Тело под пеленкой горело, ткань давила. Но медсестра сказала, что с перевязью будет легче, это полезнее для сокращающейся матки. Начав вставать, я смогла оценить это.

В первый раз после операции я села с огромным трудом, после нескольких секунд в ушах начался жуткий гул, бросило в холодный пот, все вокруг стало кружиться, а во рту пересохло. Если бы медсестра не подтолкнула меня на подушку, я рухнула бы с кровати вперед головой, потому что, боясь боли, продолжала изо всех сил сохранять сидячее положение, вцепившись руками в простыни. Через какое-то время я попробовала сесть еще раз, смогла дойти до коридора, позвонить мужу, но снова почувствовала дикое головокружение и с помощью медсестры вернулась в кровать. Она сняла катетеры, помогла пересесть с кровати на коляску и повезла меня в палату.

По дороге мы заехали в детскую реанимацию. Увидела его, кроху, с торчащей изо рта трубкой. Стояла, вцепившись в бортик специальной кроватки, на которой он лежал, чувствуя, как в ушах нарастает гул. Медсестра выдавила из моего соска немного молозива, чтобы дать сыну в первый раз в жизни почувствовать вкус мамы. В палате я окончательно обессилела.

С утра следующего дня наступил кошмар. Еле-еле поднявшись с кровати, я пошла сдавать кровь из пальца — в тех же кровавых пеленках между ног, которые мне дали в реанимации, в больничной, тоже испачканной кровью ночной рубашке и халате — моих вещей так и не было, поэтому я не могла привести себя в порядок. После я побрела к сыну, пока не понимая, что именно нужно делать. Оказалось, сцеживать молоко. Медсестра показала мне, как это делать — процесс нехитрый, но у меня совсем не было сил, и чувствовала я себя настолько отвратительно, что в конце концов у меня закружилась голова и медбрат отвел меня в палату, обещав кого-нибудь позвать. Я без сил лежала в кровати, ни на что не способная и жутко измученная отсутствием хоть какой-то помощи и внимания со стороны. Только моя соседка по палате давала мне воду, а затем и йогурт из холодильника. Наконец пришла медсестра. От избытка чувств я глупо разревелась — призналась, что мне было жутко страшно от того, что никто не обращал на меня внимание, я не знала, что мне делать и что думать — и о своем состоянии, и о состоянии сына.

***

Во время родов в легкие Тимура вместе с водами попала инфекция, из-за чего в первое время ему было трудно дышать — понадобилась дыхательная трубка и лечение антибиотиками.

Подозрение на каорктацию аорты (сужение просвета в ней, разновидность порока сердца), о которой врачи говорили мне во время беременности, оказалось ложным, но после обследования врачи выявили дефект межпредсердной перегородки. С этим можно жить, с возрастом эта особенность исправляется — либо проходит сама, либо корректируется с помощью операции.

Есть проблемы с питанием — Тимур ест помалу и слишком часто срыгивает. Очевидной причины этому нет.

***

Когда наш сын родился, у нас было много вопросов, касающихся его состояния, и мало ответов. Муж спросил меня: как же так, почему с нами все происходит именно так? Я тогда ответила ему: вероятно, нам для чего-то нужны эти испытания…

Конечно, здесь логично было бы порассуждать об уроках, которые преподает нам жизнь, но я не думаю, что результат должен быть обязательно выражен в конкретном знании, извлеченном из этого «урока», скорее стоит задуматься о самоощущении — наполненности, даже если приходится пройти через опустошение.

Глаза Тимура потемнели и стали темно-серыми.

***

Мое подавленное состояние с вечера пока осталось прежним. Стараюсь настроиться если не на позитив, то хотя бы на волну спокойствия, но не особенно-то и выходит. К горлу постоянно подступают слезы, и справиться с ними невозможно. От чего слезы, не знаю. Может быть, от накопившейся усталости и стресса, и поэтому каждая мелочь вышибает из равновесия, а особенно не дает покоя то, что я нахожусь в режиме ожидания между кормлениями, каждое из которых — лотерея (срыгнет/не срыгнет), и совсем нет времени, чтобы разобраться в своем внутреннем состоянии. А голова все равно все время занята ожиданием — позитивных перемен.

Мы с Тимуром много разговариваем, я вижу и, главное, чувствую, что он меня понимает, что мы с ним на одной волне. Медсестра запеленала его перед кормлением и дала мне подержать — легкого, как пушинку. Невозможно словами описать, какой восторг, просто сумасшедший восторг от тактильного воссоединения с тем, кто еще совсем недавно был частью меня, от осознания его пока что частичной, но все-таки самостоятельности. Я родила человека, нового маленького человека. Переполняет сумасшедшая нежность, желание прижимать к себе бесконечно, разглядывать, гладить, говорить-говорить-говорить…

Любовь, абсолютная любовь — вот что я, кажется, физически ощущала — как вокруг нас образовывается золотое облако взаимного чувства, тесной связи. Сынок, мы все переживем и со всем справимся, главное — кушай хорошо.

Глава 2

16 ноября

Тимур (Т) в новой больнице. Пошла третья «больничная» неделя, третья неделя жизни сына. Из отделения патологии новорожденных при роддоме мы приехали (Т в реанимобиле, я с мужем на машине следом) в одну из Московских детских больниц для консультации с генетиком и дополнительных обследований.

Помню, как я говорила перед родами: хочу первое время после появления сына закрыться с ним и ни с кем не видеться, побыть наедине с чудом в первые недели его жизни. Так и вышло — вот уже две недели, как мы с Т вдвоем и никто, даже если очень захочет, не может с нами увидеться.

Каждый раз на новом месте чувствую себя потерянной — от обилия информации, чаще всего поданной так, что волосы на голове встают дыбом, земля уходит из-под ног и совершенно непонятно, как со всем этим справиться. Позже становится легче, как правило. Но сегодня я долго не могу успокоиться. Будто не моего ребенка, а меня маленькую оставили в незнакомом месте, где одиноко и страшно, с невыносимой ответственностью за другого, младшего, еще более беспомощного.

***

Ровно неделю назад, когда Т перевели из реанимации в роддоме в отделение патологии новорожденных для продолжения наблюдения за его состоянием, а меня выписали и отправили сдавать тест на ковид, без которого совместное пребывание с ребенком в детском отделении невозможно, мы с мужем увидели друг друга впервые после рождения Т.

— Это ведь было единственное, о чем я тебя попросила — найти место, где точно можно сдать анализ и оперативно получить результат, а ты не сделал этого, значит, положиться на тебя невозможно, значит, ты мне не помощник, значит…, — обидные слова я выкрикивала, захлебываясь слезами, воображение в самых темных красках рисовало завтрашний день, который мы с Т вынуждены провести в разлуке. Я чувствовала себя так, будто бы половина меня осталась в больнице.

Муж, угнетенный моими обвинениями, замкнулся, вцепившись в руль и остановившимся взглядом уставившись на дорогу, отказывался говорить. Его молчание, то есть отсутствие признания своей вины и раскаяния в виде слов, я расценивала как безразличие. Наконец, он, не глядя на меня, выдавил:

— Что именно ты хочешь от меня услышать, какие конкретно слова?

— Не знаю. Но я сержусь на тебя, я разочарована, и эти эмоции не исчезнут сами собой, если мы не объяснимся друг с другом, понимаешь?

Молчание. Я уже делаю глубокий вдох, чтобы продолжить свой монолог, как он вдруг начинает говорить:

— Я очень сильно переживаю из-за того, как все сложилось, прости меня, пожалуйста! Я почти ничего не соображаю от страха за Тимура, зай.

Я тогда сдала этот злополучный тест на следующий день и через полтора дня увиделась с сыном. Мне нельзя обезуметь от страха, я обязана сохранять здравомыслие.

***

Каждая новая толика информация насчет состояния Т сбивает с ног мощной волной — страх за него лишает последних остатков самообладания, и я плачу. Сегодня не могу призвать себе на помощь усилие воли, как ни стараюсь. А еще не могу, как раньше, отстраниться от этой информации — начинаю принимать все слишком близко к сердцу, потому что нервы все тоньше. Надеюсь, завтра будет легче, ведь моему мальчику нужна уверенная мама, уверенная в том, что он здоров и мы скоро поедем домой.

Со вчерашнего вечера Т стал очень беспокойным — как только проснется, сразу начинает кричать, даже не плакать, а орать во все горло. Я очень переживаю из-за этого, сержусь, не на него, а на ситуацию в целом и на себя, потерявшую способность держать себя в руках.

Есть Т стал гораздо хуже, съедает полпорции и тут же засыпает, а когда стараюсь докормить — срыгивает. Я сегодня с утра опять рыдала мужу в трубку, говорила, что больше так не могу. Мне стыдно за эти эмоции, но он, наверное, прав — держать их в себе не стоит, нужно и выговориться, и выплакаться. Но чаще я выбираю пока сжать зубы и потерпеть, настроиться хотя бы на волну спокойствия и адекватного восприятия происходящего, если не получается на позитив и дистанцирование от не совсем радужных прогнозов. Раньше новая информация пугала и расстраивала, но я же имела в себе силы и рассудительность все разложить по полочкам. И оказывалось, все не так страшно. Почему же сейчас все перемешано и постоянно крутится в голове?

Вчера вечером я с какой-то нечеловеческой тоской подумала — а вдруг это никогда не кончится? По моим ощущениям наше с Т странствие по больницам и жизнь в палатах продолжается уже целую вечность, и что если новые обследования потянут за собой другие обследования и т. д. что если моя жизнь превратится в бесконечный день сурка, состоящий из кормлений и переживаний. Поделилась своими опасениями с мужем, лучше не стало: он признался, что иногда на него наваливается такой жуткий страх, граничащий с паникой, что он не знает, куда от него деться. И тогда он звонит мне, и все страхи понемногу рассеиваются, беспокойство не уходит, но становится легче.

Кардиохирург рассказал мне о диагнозе Т. Я растерялась, хотя ничего нового в общем-то не услышала. Но все равно резко перехватило горло, затряслись руки, я без сил опустилась на кровать. Все же получилось взять в себя в руки, усилия хватило ровно на время присутствия врача.

Следом за врачом ко мне заглянула психолог. Я немного выговорилась с ней, отвечая на ее вопросы — вроде бы стало легче. Психолог сказала: послеродовую депрессию никто не отменял, поэтому мое состояние определяют не только усталость и стресс, но и гормональные изменения.

Зашла и лечащий врач, совсем молоденькая, принялась отчитывать: что толку плакать, если надо решать проблемы по мере их поступления. Здесь лежат еще более тяжелые дети, так что можно сказать, что с моим ребенком еще все в относительном порядке. Этому надо радоваться, замечать прогресс, лишнего не надумывать, не беспокоиться из-за того, чего нет…

***

Может, ты когда-нибудь прочтешь эти строки, сынок. Я безмерно тебя уважаю, малыш, да, уважаю и горжусь твоей волей и упорством, с которым ты противостоишь всем напастям, которые с нами приключились. Ты изо дня в день радуешь и удивляешь меня новыми достижениями — одним словом, улучшением общего состояния по всем направлениям. Я люблю тебя всем сердцем и верю в силу твоего характера. Я всегда с тобой и за тебя!

***

Можно сколько угодно рассуждать о родительской любви к своим детям, говорить красивые слова о материнском сердце, но когда испытываешь невероятно щемящее чувство до физически ощутимой боли в его области, когда дыхание перехватывает от того, насколько сильным, оказывается, может быть эмоция, нельзя найти слов.

Я стою у окна и смотрю, как идет первый в этом году настоящий снег. Вчерашний был похож на ледяной дождь, ложился на дороги изморозью, но не украшал город. Сегодня метет сильно, а ведь еще три недели назад я ехала в роддом и видела, что на деревьях еще были листья. Помню эти почти прозрачные березки на обочинах дорог, их нещадно трепал сильный ветер, а желтые листочки все равно держались, создавая удивительное ощущение беззащитности.

Я сейчас смотрю на этот снег, а на руках у меня крошечный теплый человек, с нежнейшей тонкой кожей, под которой на щеках еще видна сеточка кровеносных сосудов, с душистой шелковой макушкой. Он сопит и хмурится во сне, а во мне растет неведомое раньше чувство, переполняет и вырывается наружу всхлипом — я прикусываю губу, чтобы не напугать сына. Человек родился, а я его мама — и так будет всегда.

Первую неделю, навещая Т в реанимации, я почти всегда испытывала определенный набор чувств — страх, беспокойство и жалость. Среди всего этого, конечно, была и любовь, но вычленить ее было сложно — любовь была в страхе, ощущалась в постоянном беспокойстве, она же рождала жалость. Позже, когда мы оказались в одной палате, я впервые испытала трепет от осознания того, что весь он — это тоже я. Только тогда началось наше настоящее знакомство — на тактильном уровне, на уровне запахов, я поняла, что не только я его знаю и чувствую — он тоже на уровне инстинктов знает и чувствует меня. Тогда началась ответственность — я заботилась о том, чтобы сыну было сыто, тепло и сухо. Я вливала в него свои силы и энергию, любовь была подчинена логике. Я ни на секунду не могла расслабиться и почувствовать момент, потому что важно было соблюсти режим питания, сна и бодрствования, успеть в перерывах помыть, намазать, запеленать, проследить за отхождением воздуха из желудка и сохранением еды в желудке…

Вот только совсем недавно, когда я немного расслабилась, мне стало ясно, что формулы, правила и беспрестанные подсчеты — это мое желание держать все под контролем. Оно важно при уходе за малышом, но лишает меня ценного личного участия. Значит ли это, что с таким отношением к делу на моем месте справился бы кто угодно?

И только сегодня ко всему этому добавилась безусловная любовь — нежность, восхищение, принятие, наделяющее меня удивительным терпением. Мой сын — мое отражение. Сила моих эмоций зашкаливает — я так сильно, что даже больно! — люблю.

Когда Т впервые сам взял грудь, я чуть не вскрикнула от радости, засмеялась беззвучно — спасибо тебе, сын! Удивительный человек, тебя уже сейчас невозможно заставить что-либо сделать — ты сделаешь это тогда, когда сам захочешь. Горжусь тобой, любовь.

***

Сегодня — день, не оправдывающий надежд. После того, как вчера Т сделал такой прорыв с грудным вскармливанием, мне казалось, что дальше будет гораздо проще, но сегодня он ни разу не захотел даже попробовать поесть. Он вообще сегодня есть не хочет — очень маленькие порции через довольно большие перерывы сна. При этом, просыпается только тогда, когда я силой вытаскиваю его из кроватки, тормошу, переодеваю, выкладываю на живот — и то, совсем ненадолго. Возможно, все дело в погоде. Да и вообще, казалось бы, что плохого в том, что ребенок много, а главное, спокойно спит?

Мое эмоциональное состояние тоже так себе. Я чувствую себя уставшей, нет даже предвкушения предстоящей выписки. Кажется, я привыкла к больнице, и завтрашние изменения меня немного пугают. Я уже начала свыкаться с тем, что самостоятельная жизнь не наступит никогда, но уже близко день выписки, когда ответственность за новую жизнь будет только на мне. Из-за этого не могу обнаружить в себе ни капли радости, только странное чувство тревоги вперемешку с апатией.

За последние три недели я сменила четыре отделения: отделение патологии беременных, послеродовое отделение + отделение реанимации новорожденных у Т, отделение патологии новорожденных, отделение патологии недоношенных детей. Во время пребывания в каждом из этих мест я проходила через разные стадии, испытывала разные эмоции, чаще со знаком минус, но везде были моменты, которых я ждала с нетерпением. Чаще всего эти были блаженные полчаса после одного из вечерних кормлений, когда я могла расслабиться, выдохнуть и уделить время себе — я наливала чай, с огромным удовольствием съедала пару сухариков, лениво просматривала социальные сети или включала себе мультфильм. В эти минуты я обживала для себя пространство — и на полчаса медицинское учреждение становилось домом, где было уютно.

23 ноября нас выписали.

Мы едем домой, и по лицу Т, впервые в своей жизни одетого в полноценную одежду, а не в пеленку, бегут тени от придорожных фонарей. Я держу сына на руках уже целый час, не меняя положения, и готова просидеть так вечность, лишь бы его сон был спокоен. Я думаю о том, что нам предстоит пройти еще долгий путь, и на это потребуется много сил, но все это потом, позже, а сейчас — абсолютная радость. Мы возвращаемся домой, а у нас с мужем начинается новая жизнь — как у семьи, а не просто как у пары. Вот теперь я чувствую долгожданное предвкушение — нас трое.

Глава 3

Когда мы подъехали к дому, нас уже ждала вся команда — вся наша огромная семья собралась, чтобы впервые увидеть Т. Шел мокрый снег с дождем, и по тому, как все вымокли, я поняла: ждут уже давно. Отец мужа нетерпеливо открыл дверь машины и после короткого «Здравствуй, дочь!», затаив дыхание, принял из моих рук драгоценный сверток и с гордостью понес его, как трофей, навстречу толпе.

— Приехали, наконец! Какой маленький… Привет-привет! Не раскрывай его, ветер же, заходите домой, что же вы…, — растерявшись от неожиданности, я стояла, окруженная родными людьми, которые все время что-то говорили и говорили. Ничего почти не слышала, вцепившись глазами в уплывающий от меня белый сверток.

В подъезде толпа разделилась: мужчины гуськом поднимались на второй этаж, в дом родителей мужа, за стол, женщины бурным потоком, торопливо сбрасывая на пороге сапоги и ботинки, друг за дружкой прибывали и прибывали в нашу квартиру. В комнате, красиво украшенной голубыми шарами, флажками и праздничными растяжками «Спасибо за сына!» мама мужа уже разворачивала Т, высвобождая его из жарких одежек.

— Шшшш… Неужели тебе не страшно с первым ребенком? — громко зашептала она, когда я, на автомате перехватив инициативу, привычно принялась за смену подгузника. Обе бабушки — наши с мужем мамы — с двух сторон, в четыре руки пытались помогать мне.

— Совсем не страшно, за три недели я уже привыкла справляться сама, — сдерживать рвущееся наружу желание не очень-то вежливо попросить всех «покинуть помещение» удавалось только благодаря тому, что я прекрасно понимала, как долго все ждали знакомства с Т.

— Ой, ему не жарко? Присыпка подсушивает лучше, чем крем… Смотри, как носик морщит! — все, мамы и бабушка, тети и сестры, говорили одновременно, их голоса, восторженные восклицания, возгласы умиления сливались в общий галдеж.

Я вдруг почувствовала такое острое желание схватить Т и убежать с ним далеко-далеко, туда, где будет тихо, спокойно и безлюдно. Мы столько времени провели с ним наедине, что я будто бы проросла в него, а он в меня, поэтому мне физически некомфортно было, когда его передавали из рук в руки.

Когда мы, наконец, остались втроем, меня немного отпустило. Решили искупать Т.

— Кисуль, проверь воду, не слишком горячая? — муж кричит из ванной. Опускаю локоть, советую сделать попрохладнее. Через пару минут слышу:

— А сейчас не слишком холодная, потрогай, пожалуйста!..

Руки мужа кажутся такими большими по сравнению с крохой, которого он держит на весу, напрягаясь всем телом и обливаясь потом:

— Я правильно его держу, ему точно не больно?

— Нет, все хорошо, не волнуйся! — сдерживая счастливую улыбку, внутренне поражаюсь тому, насколько трогателен, оказывается, мой мужчина, сколько в нем интереса и внимания ко всему, что связано с сыном.

— Знаешь, каждый раз, когда я смотрю на него, я разрыдаться готов.

— Почему? — тонкими струйками осторожно поливаю притихшего Т, случайно касаясь рук его папы, ощущая нас троих сейчас единым организмом.

— От умиления. И от счастья.

После ванны делаем массаж в четыре руки, показываю мужу то, чему сама недавно научилась, направляю его несмелые движения. Звонок в дверь прерывает нашу идиллию: мама и сестра мужа решили проведать нас перед сном. Понимаю, что им хочется побыть с Т, подержать на руках, поучаствовать в наших обычных процедурах — подмыть, переодеть, сменить памперс и т. д. Позволяю им это только потому, что не хочу обидеть «помощников», хоть и чувствую, что Т, не привыкший к чужим рукам, нервничает. Я ревную, оказавшись совершенно не готова делить собственного ребенка с кем-то, кроме мужа.

Поздно вечером пытаемся провести время вдвоем, пока Т спит, но оба чувствуем себя, после всех волнений сегодняшнего дня, такими уставшими, что едим и ложимся спать. Молодые родители…

***

Рано или поздно мы все начинаем сомневаться в бесконечной силе человеческой любви. Во имя этих сомнений я оставляю здесь нашу историю.

Кажется, прошло около полугода после окончания моих предыдущих отношений и последующей за ними череды бессмысленных коротких знакомств. Я тогда уже успокоилась, увлекалась бездельем и наслаждалась одиночеством — подолгу гуляла с мамой, беременной моей младшей сестрой, а больше, кажется, ни с кем, разве что с подругами. Они-то первые и узнали о том, что мой сосед Шахин в один из теплых июньских вечеров позвонил к нам в дверь. Ему открыла мама, он попросил позвать меня, а когда я вышла, протянул мне бордовую розу, с невероятно пышным бутоном и сладким густым ароматом. Вот так, с прогулки теплым вечером 23 июня, все и началось.

Скоро эти прогулки стали регулярными и практически бесконечными: мы выходили на улицу после его тренировок и бродили по городу до утра — говорили, говорили, все время о чем-то говорили. Я никогда не могла бы и предположить, что мы можем быть вместе, и мне нравились эти встречи своей необычайностью. Я украдкой, искоса посматривала на Шахина со стороны, чтобы он не дай бог не заметил моего любопытства. Для меня все в нем было в новинку: ухоженные, покрытые короткой щетиной узкие скулы, смуглая кожа, очень красивая белозубая улыбка, большие темные глаза. Его клетчатые рубашки, цветные джинсы, тонкие сигареты — все это производило впечатление какой-то свежести, инаковости, к которой я никогда не была причастна. Я слушала его истории о дружеских шумных компаниях, веселых вечеринках, бесшабашной молодости, пока еще не догадываясь, что в этих историях также были опасные увлечения и болезненно безразличное отношение к большим деньгам. Тем более странным казалось то, что мы можем нравиться друг другу, что у нас может что-то получиться.

Он был так искренне мил и трогателен в своей заинтересованности, в своих попытках понравиться, что уже через неделю после знакомства, под воздействием уличной романтики и распития домашнего вина, я поцеловала его — первая, отмечая его желание и встречный порыв. Первой проявив инициативу, я так же первой попыталась найти пути для отхода. Объяснить, что все еще не готова к отношениям, что не вижу смысла относиться к этому серьезно… Говорила все это, убеждая его и себя заодно, что права, и одновременно — отчаянно не хотела быть правой.

А потом было безумное лето и веселые вечера. Когда я пытаюсь вспомнить то время, восстановить события более-менее отчетливо, ничего не выходит. Нам все время хотелось быть рядом. Как-то я попыталась внести ясность. Спрашивала его о дальнейших планах: видит ли он меня в своей жизни и если нет — то, может, лучше перестать общаться? Мы оба сознательно тогда избегали слова «любовь», не желая ничего заканчивать, не представляя совместное будущее. И вот однажды, как-то в один момент, я поняла, что Шахин мне очень нужен: его поддержка, его забота обо мне, его бесконечная уверенность в моих силах — гораздо более надежная, чем моя собственная.

Так продолжалось, пока нашим отношениям не исполнилось два с половиной года. Мы постепенно расслабились, привыкли, что есть друг у друга, когда грянул гром. Шахин сказал, что нам нужно расстаться: его родители были против перехода наших отношений в более серьезную плоскость. Он единственный сын в семье, их надежда и опора, а значит, не может не оправдать надежд на «правильный» выбор. По его словам, и мне от нашего расставания будет только польза: ведь впереди только безденежные будни и скучные выходные, а наши отношения зашли в тупик и перестали приносить нам обоим радость. Он говорил, что без него я буду больше путешествовать, видеться с друзьями, развиваться… Но он не учел, что все это без него мне просто не нужно.

Я верила, что он вернется, и он вернулся. Мы стали жить вместе — я и человек, который продолжал сомневаться и все еще мучился от своей слабости, от перспективы выбирать, кого потерять — меня или родителей. Были мои истерики и его попытки уйти. Но однажды он пришел и попросил меня выйти за него замуж. Сказал, что все это было страшной ошибкой, что он не может со мной, но без меня жизнь его и вовсе не имеет смысла. Я согласилась. И мы стали семьей.

Дорогой мой, тысячи слов не хватит, чтобы рассказать тебе, как я счастлива, что мы теперь навсегда есть друг у друга. Я знаю, что в нашей долгой семейной жизни будет все: и сумасшедшее счастье — рождение наших детей, и бесконечная тихая радость совместно проведенных вечеров и ночей, и приятные хлопоты, и неприятная суета, за которой не видишь главного, и невзгоды, и может быть, даже горести. Но я точно знаю, что вместе мы сможем все, как уже смогли многое! Я благодарю тебя за твою любовь, твою нежность, твои восхищенные глаза… Я обещаю сделать все, чтобы наша жизнь была счастливой, и жду того же от тебя, потому что уже знаю: даже самые прекрасные отношения не бывают простыми.

Нежность твоя — источник силы моей!

Силы без меры, что горы, говорят, сворачивает, берет города…

Нежность твоя — источник веры моей!

Веры такой, с которою станем мы теми, кем сами хотели…

Нежность твоя — источник жизни моей!

Жизни в любви, когда точно знаешь, к кому идти, если вдруг что —

Будь то радости или беды…

***

С утра вся в делах — эта активность, с одной стороны, радует меня, так как я многое успеваю. Но с другой стороны, Шахин (Ш), видя, что я справляюсь, сбавил обороты и, если и помогает, то без прежнего энтузиазма, либо вообще, «устав», отдыхает сам. Обидно. Наверно, он думает, что мне все это легко дается, а я просто пока не могу перебороть свой перфекционизм — хочу, чтобы все было идеально. Поэтому после приготовления завтрака и его приема, утреннего душа, пока Т спит, успеваю помыть посуду, сделать уборку в квартире.

Приходит врач — ничего особенного она мне не говорит, но становится как-то спокойнее: с сердцем и легкими у Т все хорошо. Еще отпадают сомнения начнет грудного вскармливания (ГВ) — буду продолжать кормить маленькими порциями через каждые два часа. Хочу, чтобы наладилось ГВ и диурез, и тогда моя душа будет спокойна.

Готовлю обед и обедаю в одиночестве, Ш отдыхает. Кормление удается только тогда, когда я собираю все свое терпение и стараюсь не зареветь от бессилия, когда Т в тысячный раз захватывает и от нетерпения бросает сосок, не успев сделать и глотка, злится, сучит ногами, из стороны в сторону крутит головой — ох, характер. Пишу список врачей для Т. Все внутри сопротивляется. Глажу. Готовлю ванну для Т.

Мне приятны эти хлопоты, и я не боюсь в них раствориться, потому что мозг сохраняет ясность и я помню и о других своих интересах и желаниях. Знаю и чувствую, что сейчас он — мой главный интерес и желание. Сохранить бы это на ближайшие полгода точно, хотя учитывая как бежит время — прошел ведь уже почти месяц со дня его рождения, а для меня как один миг пролетел. Но все равно — не раствориться, не утратить интерес к жизни, а не только к количеству того, сколько в него вошло и сколько вышло… Наслаждаться здесь и сейчас, а не хмуриться все время, наперед зная о том, что каждый день будет повторять предыдущий, не забывать радоваться в ежедневных заботах и хлопотах. Не гнаться за правилами — кормления по часам и т. д., ведь они превращают время бодрствования малыша в гонку, не позволяют наслаждаться общением с ним.

Пока не чувствую день сурка, уж очень наполнены эти два дня домашними делами — приятными после больничного отупляющего бездействия. По-прежнему не хочу ни с кем общаться.

У Т целый день крутит живот — ношу на руках. Периодически плачу от бессилия — никак не могу ему помочь — и от усталости. Читала, что младенческие колики — это миф, на самом деле — это проявление тревожности родителей, физическое проявление эмоционального состояния. Мое эмоциональное состояние сейчас — на грани.

28 ноября

Сегодня День Матери, впервые и мой праздник тоже, но я целый день хожу хмурая, меня все раздражает, особенно Ш — тем, что ничего не делает. Я же с утра чем-то занята, потому что это отвлекает от дурных мыслей, а еще придает хоть какой-то смысл моему нахождению здесь. Ш даже не предлагает помощь, и я теперь чувствую себя как функция, приложение к сыну, которое нужно только для того, чтобы его обслуживать. Все наше общение теперь строится вокруг него, а когда Т засыпает, каждый уходит в себя. Ш отдыхает, и у меня свой «отдых»: я готовлю, стираю или глажу, мою посуду, полы.

— Тимур теперь душа моя, сердце мое, жизнь моя! — говорит Ш, а я внутренне сжимаюсь от этого признания, потому что еще совсем недавно я была «его душой, сердцем и жизнью».

Ревновать мужа к сыну совершенно нелепо, но я ревную и мучаюсь от осознания этой глупой ревности: очередное мое идеальное ожидание райских дней в кругу маленькой семейки не оправдалось, реальность оказалась не такой привлекательной. Ш чувствует, что со мной что-то не так, пытается прояснить ситуацию:

— Это же нормально, что сейчас нам с тобой не до друг друга, правда? Сейчас ведь Тимур в центре внимания, все время, все силы — ему…

«Нет, не нормально!» — все внутри меня захлебывается слезами, бьется в истерике и сопротивляется этой «норме», но я отвечаю почти спокойно:

— Мне мало быть для тебя только мамой нашего ребенка, понимаешь, я хочу, чтобы ты видел меня — свою жену, любимую женщину, а не человека, который нужен только для того, чтобы обеспечивать твоего сына всем необходимым.

— Тебе не хватает внимания, я понимаю, прости…

— Не только. Потребность во внимании с окончанием беременности, действительно, не стала меньше. Но к ней добавилось желание признания — я хочу, чтобы ты меня хвалил, понимаешь? Я ведь очень стараюсь, и мне важно, чтобы ты это замечал! Это для меня и есть поддержка, — слов накопилось такое множество, что я тороплюсь выговориться, не замечая его «прости».

— Глупышка, ты для меня по-прежнему исключительная, я тебя сильно люблю! Прости меня!

И я прощаю, забываю мгновенно, что еще совсем недавно он казался мне равнодушным, отстраненным и холодным.

Мне становится легче. Т тем временем улыбается, набирает вес, поскольку стал лучше есть. За первую домашнюю неделю он полностью перешел на ГВ, увеличились порции молока, которые он усваивает за одно кормление, а я гораздо лучше стала считывать его поведение: знаю, что означают все его гримаски и телодвижения. Все в его поведении что-нибудь да значит.

Глава 4

Завтра наступает первая зима в жизни Т. Кажется, только вот-вот, совсем недавно мы познакомились и обрели друг друга, а на самом деле мой сын уже целый месяц растет и развивается. Он — новый человек в этом мире. Иногда мне кажется: Т был у меня всегда, просто только сейчас отделился — физически.

***

Когда моя младшая сестра была совсем маленькой, я с ума сходила от дурацких мыслей о том, что могу ее потерять. Воображение подчас рисовало страшные картины утраты, а теперь это постоянная тревога по поводу состояния здоровья Т, настоящая пытка для психики. Спасаюсь от этого, усилием воли переключаясь на что угодно. Почему эти мысли преследуют меня? Неужели потому, что я обрела безусловную любовь, а теперь боюсь потерять тех, в ком она сосредоточена?

5 декабря

Сегодня снова скачет настроение: от бодрости и позитива до раздражения и полного физического истощения. С утра просыпаюсь полная сил и энтузиазма прожить новый день радостно, в течение дня берусь то за одно, то за другое, многое успеваю, а когда под вечер, совершенно обессиленная, сажусь на диван, начинаю корить себя за бездействие. Мои завышенные требования к себе — это на самом деле попытки приблизиться к мной же придуманному призрачному идеалу, лучшей версии себя. Я–идеальная была бы более включенной в заботу о Т и не только кормила бы, купала и переодевала его, делала массаж, давала лекарства, убаюкивала, но и читала бы ему книги, больше бы концентрировалась на невербальном общении, была бы более терпеливой с ним. Но когда что-то идет не по плану, то сразу приходит разочарование в себе, жуткое раздражение всем и всеми, апатия — и все это я выплескиваю на Ш. Несколько минут полной идиллии — и вот уже из себя выводит каждая мелочь, я злюсь, матерюсь, даже бросаюсь на него с кулаками. Нужно подождать, пока утихнут гормональные войны, но прежде — постараться быть счастливой, а не идеальной, прислушиваясь к себе, к своим желаниям.

По поводу состояния сына моя тревожность ушла сама собой, как только я решила довериться его естественным потребностям — сколько есть и как часто. Мы будто бы движемся к набору веса и нормальному диурезу. Здесь я спокойна, моя любовь к Т очень осознанная — иногда дыхание перехватывает и слезы на глазах от ее силы. Но большую часть времени эта любовь проявляется в рутинной заботе и повторении одних и тех же процедур. С другой стороны, было бы странно бесконечно умиляться, меняя памперсы…

Неоправдавшиеся ожидания о себе в сочетании с постоянной собранностью и дисциплинированностью лишают меня возможности проживать радостные моменты. В тотальной рутине повторяющихся действий я чуть не пропустила момент, когда Т впервые улыбнулся — в день, когда ему исполнился один месяц. Чуть не приняла его улыбку за младенческую гримасу. А сегодня сын начал поворачивать голову, лежа на спине.

Вместо меня о Т теперь тревожится Ш, взяв всю панику молодых родителей, отведенную нам на двоих, на себя. Т заплакал — и Ш уже нервничает, пытается успокоить его и себя заодно, повторяя: со вторым ребенком будет спокойнее, да и я стану увереннее. Вот и сегодня, когда мы впервые собрались погулять с Т, Ш засуетился, стараясь сделать все быстро из-за переживаний о том, как бы Т не запарился или не замерз, как бы я не устала держать его на руках в теплом тяжелом конверте… Суетливость неизбежно влечет за собой ошибки на каждом шагу, и первая пятнадцатиминутная прогулка совершенно не приносит радости. Я тоже начинаю переживать — удобно ли Т, не замерз ли, может, лучше было остаться дома?

Зато Т ведет себя на улице очень тихо — лежит себе, разглядывая купол коляски, посапывает, под конец засыпает.

***

На приеме у кардиолога у Т подтвердился порок сердца — дефект межпредсердной перегородки — отверстие примерно 8х8 мм. Эта физиологическая особенность не опасна, с ней можно жить, отверстие со временем может затянуться само, если же этого не произойдет, рекомендовано провести операцию в возрасте с 3 до 7 лет, а потом — хоть в профессиональный спорт. По словам доктора, сейчас к Т нужно относиться как к абсолютно здоровому ребенку и держать на контроле две вещи: «нет» — болезням и «да» — набору веса. Я расслабилась.

Т сегодня впервые сказал «агу».

8 декабря

Дни проносятся, пролетают со страшной скоростью. Позади первая долгая прогулка, Т провел на свежем морозном воздухе около часа — сладок сон младенца, если его не тревожат колики.

То, что я называю прогрессом в состоянии здоровья сына, врачи называют отсутствием результата. По мнению педиатра, Т не растет и не развивается в необходимом темпе. У меня руки опускаются: как только получилось наладить режим и прийти к какому-то определенному ритму, оказывается, что нужно поступать иначе, переучиваться самой и переучивать сына, ведь, по словам врача, я ошиблась в выборе тактики.

Беззащитность Т и его полная от меня зависимость дают мне ощущение нужности. Пока что я для этого маленького человека — сон, еда, защита от всех напастей и весь его мир. Это дает мне сил и уверенности в правоте материнского инстинкта. Я чувствую, что для моего ребенка лучше — хоть и не знаю, как правильно поступить и чему доверять — своей интуиции или врачебному мнению.

Он радует меня тем, как легко откликается на все новое — телом и разумом, оперативно адаптируется к новому графику кормлений, привыкает к изменяющимся обстоятельствам. А я до сих пор поверить не могу иной раз, что он у меня есть… Мой обретенный дар.

14 декабря

Впереди Новый год, время летит с невероятной скоростью, а я застряла в ноябре. В этом году не до праздника, не до выбора подарков или новогоднего наряда — голова занята совершенно другими мыслями, а ежедневные рутинные хлопоты забирают все время. Телефон уже много дней заполнен одной бесконечной заметкой, в которой — одни только цифры, сколько поел, поправился или сбросил вес. Отслеживание цифр заполняет все оставшиеся свободными моменты, но и успокаивает тоже — даже небольшой прирост в несколько грамм становится поводом для радости. И все же хочется встретить Новый год уютно и по-семейному — в пижамах на разложенном диване, чтобы тарелки с едой стояли прямо на постели, разноцветными огнями переливалась елка, за окном шел снег, рядом сопел Т, а меня обнимал Ш… Может, получится?

***

Из слов-нитей ковры плела, ими укрывала свой трепет, стала тверже, канаты-слова били наотмашь…

Впервые после полугодового перерыва — секс, будто бы впервые занимаемся с Ш любовью, страстно и нетерпеливо. Все так, как в самом начале наших отношений, когда все друг в друге было в новинку и хотелось как можно скорее познакомиться ближе… Я и забыла, как чудесно он целуется…

На следующий день я все же нарядила елку.

Глава 5

Может быть, Т со всеми своими особенностями пришел ко мне как раз для того, чтобы научить проще относиться к жизни и не стремиться во вред себе к какому-то призрачному идеалу? Мне трудно проявить гибкость, когда обстоятельства оказываются сильнее и ситуация складывается совсем не так, как я рассчитывала. Трудно смириться с тем, что я не способна проконтролировать все — значительная часть в развитии событий зависит от воли случая.

Одно из занятий, которые меня успокаивают — уборка в доме. Она всегда дает предсказуемый результат: помыла полы — они чистые. Если бы с заботой о ребенке все было так же предсказуемо! Я кормлю Т, не зная, усвоит ли он еду. А если усвоит, наберет ли он после этого вес. С ним никогда нельзя быть уверенной, что выбранный курс единственно возможный и правильный — сегодня это может быть так, но завтра есть вероятность, что все изменится кардинально, и нужно будет оперативно перестроиться. Перестроиться для меня — трудно.

Мне хочется запоминать каждую мелочь, сосредотачиваться на ней, чтобы отложилась в памяти драгоценностью, хочется накопить этих драгоценностей, а не получается — суета, с которой я не справляюсь, и торопливость из-за боязни упустить момент кормления и сна, совершенно поглощают меня. Ведь в таком режиме существования я себе не принадлежу, а значит, не имею возможности успокоиться, выдохнуть, расслабиться и получить удовольствие. А когда все же благословенные моменты случаются, то я оказываюсь во власти удивления фактом обретения ребенка. И оно не пройдет никогда — даже спустя несколько лет, думаю, все равно буду ловить себя на мысли: неужели это мой ребенок, неужели я наедине с настоящим чудом?..

Целую неделю подряд Т осознанно мне улыбается — узнает меня. От этого горячо в сердце. Родной мой человек!

***

Сегодня 31 декабря — скоро случится Новый год. Целый день в суете, даже в душ не могла попасть с утра и оттого ходила голая до вечера, чтобы не надевать на грязное тело чистую одежду. Когда в груди прибывало молоко, белые капли скатывались по животу и ногам.

Когда Ш предложил подняться к родителям, я не удержалась — настолько неуместным было это предложение: горячее было не готово, до полуночи оставалось меньше четырех часов, а я все еще ходила раздетая и ничего не успевала. Мы поссорились. Громко, сильно, и Новый год оказался под угрозой.

После этого я кормила Т, обливаясь слезами, а Ш выпил рюмку коньяку и ушел в себя. Не желая портить сыну первый в жизни Новый год, мы все же помирились, а после полуночи снова поссорились, на этот раз вдрызг. Как можно променять шанс провести драгоценное предпраздничное и праздничное время втроем, нашей маленькой семьей, на диване, в пижамах — камерное торжество с вкусной едой, рядом со сверкающей елкой, где мы наслаждаемся друг другом, на бессмысленное и шумное застолье с родственниками, где Т наверняка будет некомфортно, где он постоянно будет хотеть есть или спать?

В непонимании этого желания я наговорила очень много обидных вещей. Некоторые из них еще долго казались мне справедливыми, но большей частью я изо всех сил пыталась вызвать у Ш протест: ну же, останови меня, скажи, что мы любим друг друга по-прежнему, а значит, вместе сможем разобраться в этой ситуации и выйдем из любого конфликта… Но вместо этого мы просто перестали быть единым целым. Мы перестали быть заодно — смотреть в одном направлении и иметь схожее восприятие увиденного. Из-за этого мы перестали понимать друг друга. Нам нужно было родить ребенка, чтобы понять, насколько мы разные.

Новый год прошел в ссорах и слезах. Чувствую себя совершенно несчастной. Разбитой. Преданной. Одинокой. Беспомощной. Так и загадала свое новогоднее желание: хочу расти вместе с сыном, чтобы дорасти до крепких отношений с Ш.

***

Я мало пишу о том, каким отцом является Ш, мой муж и безусловно мой главный человек. А между тем восхищаюсь им каждый день, потому что никогда в своей жизни не видела примеров такого отцовства — когда любовь к ребенку проявляется горячо и нежно, когда не стесняются всепоглощающих эмоций, когда вовлекаются и не устают заботиться. Ш полностью поглощен Т, он совершенно очарован сыном, необычайно терпелив и готов возиться с ребенком наравне со мной. Он придумывает для Т бесконечные игры, радует новыми игрушками, танцует с ним, смешит его и развлекает — и так же, как я, болезненно чуток к детским капризам, к отсутствию прогресса в состоянии Т. И так же, как я, готов ежедневно сворачивать горы ради здоровья Т, ради его улыбки!..

***

Уходящий год стал годом обетов: не сотвори себе идеальную версию развития событий, не поверь в нее, не разочаруйся, когда буквально каждый пункт плана провалится, разбившись о реальные обстоятельства, которые тебе неподвластны.

Этот год стал годом обретения. Подумать только, когда мой сын родился, будто бы часть меня самой получила свою собственную жизнь.

Это был год терпения, ожидания и предвкушения. Год веры и молитвы. Год сближения и постижения. Год переоценки — простое и привычное оказалось при пристальном внимании по-настоящему важным.

Наконец, внешние ограничения уходящего года открыли во мне свободу внутреннюю — думать глобальнее, чувствовать полнее, действовать точнее.

Во второй день года наступившего наш с Ш конфликт затянулся и превратился во взаимное игнорирование. В состоянии, которое для меня смерти подобно, пытаюсь разобраться в причинах столкновения. Возникая будто бы на ровном месте, не давая мне эмоциональной разрядки и следующего за ней опустошения, противостояние разрастается — и в конце концов кажется, что пришел конец всему — любви, отношениям, моей здоровой психике…

Ш высказал предложение, которое мне показалось абсурдным — я неадекватно отреагировала — он не в силах противостоять моему напору, вынужден погрузиться в негатив — ситуация накаляется до предела, и вот мы уже не слышим друг друга. Во всем этом я не могу принять того факта, что мой муж перестал беречь меня. Пока я была беременна, мы шли рука об руку в одном направлении, сейчас же из одного целого мы превратились в отдельные части, конфликтующие между собой. В дискуссиях диалог выстроить не представляется возможным — мы попросту не воспринимаем аргументы друг друга. И тогда я выпускаю пар, желая вызвать в Ш ответную реакцию. Но она не наступает — он закрывается в себе, копит раздражение, в итоге сам воздух в доме становится невыносимо густым — всюду только молчание, уныние и негатив.

На следующий день в ответ на предложение пойти в гости муж вернул мне все мои сгоряча сказанные слова, которыми я бросалась в новогоднюю ночь:

— Куда ты собралась пойти? Что за абсурдное предложение, зачем подвергать Тимура лишнему стрессу?

Он стоял, смотрел мне в глаза и, как будто издеваясь, повторял мои же недавние фразы. А это значит, вчерашняя попытка примирения не удалась, Ш хочет мстить и бьет как можно больнее. Неужели он может быть настолько жесток по отношению к любимому человеку? Или я ранила его настолько сильно? В итоге, увидев мои слезы, Ш попросту забрал ребенка и оставил меня одну. Я ведь никуда не денусь, уверен он. А куда я в самом деле денусь?

Впервые за долгое время я задумалась, чего же мне удалось достичь к 27 годам. Я не состоялась ни как журналист, ни как дизайнер, ни как актриса. У меня нет финансовой независимости. Единственный заработок, на который могу рассчитывать — копейки от преподавания. Остались мечты об успешном писательстве — но, может, пора, наконец, признаться самой себе, что у меня нет никакого исключительного таланта? И откуда только взялась моя уверенность, что я что-то умею?

***

Разговоры — не наша сильная с Ш сторона как пары. Обычно получается только монолог. Мой. Дальше Ш либо молча выслушивает, а потом односложно со мной соглашается, не вступая ни в какие обсуждения, либо просто молчит, в лучшем случае отделавшись фразой «мне нечего сказать». В первом случае его согласие не гарантирует того, что ситуация, которую мы только что обсудили, изменится. Во втором его молчание гарантированно приводит меня в бешенство: складывается ощущение, что я веду бессмысленные многоступенчатые беседы сама с собой. Сегодня он вдруг спросил:

— Почему ты никогда не идешь мне навстречу?

— А?

Опешив от вопроса, я поначалу не нашла, что ответить.

— Почему любое мое предложение ты сразу же критикуешь, и мне нужно его «защитить», чтобы ты согласилась? Ты ведь знаешь, что это бесполезно.

— Почему? — осторожно спрашиваю я, боясь спугнуть своими наводящими вопросами неожиданно начавшийся диалог. Вопрос не повисает в воздухе, как это обычно бывает — Ш отвечает на него.

— Я никогда не подберу столько правильных слов, сколько есть у тебя. Все эти аргументы «за» и «против» — это не мое… Тебе вот не нужно меня убеждать, я почти всегда согласен с любым твоим предложением.

— Потому что я заранее прикидываю, что для тебя приемлемо, а что нет. Ты ведь об этом не думаешь, признайся честно? — оправдываюсь, потому что доля справедливости в его словах все же есть.

— Наверно.

— Извини меня, я вела себя тогда как безумная! — за реакцию на его предложение в новогоднюю ночь мне стыдно, но я все еще не готова признаться даже самой себе в том, что слишком часто именно я не готова пойти на компромисс и переубедить меня практически невозможно.

— И ты прости меня! За то, что не смог вовремя остановиться, хотел показать тебе, что ты не права, заигрался. Может, попробуем еще раз отметить Новый год, как следует?

5 января

И если репетиция не удалась, то премьера получилась что надо! С беготней из кухни в комнату и обратно с тарелками в руках в последние минуты перед боем курантов, с сердцем, колотящимся от приятного волнения и предвкушения настоящего праздника. Успели — написали желания на бумажках, подожгли, Ш залил все вокруг шампанским, я снова сжевала недогоревшую половину — в щенячьем восторге запрыгали, обнявшись, под перезвон курантов, захохотали от переполнивших вдруг эмоций счастья, любви, целовались с упоением… Действительно, все в наших руках, и праздник можно устроить тогда, когда этого очень хочется — рецепт, проверенный опытным путем.

Глава 6

Сделали отпечаток ноги Т — и это была целая история: как мы мазали его ножку черной краской, а он отчаянно сопротивлялся, как потом перепачкались сами и измазали все вокруг, пытаясь ровно поставить ее на лист бумаги. Рост Т достиг отметки 56 см.

***

Я время от времени мысленно возвращаюсь к своим родам. Неужели я до сих пор не могу смириться с тем, что не знаю, что такое рожать по-настоящему, до сих пор не понимаю, что такое схватка, даже самая слабенькая? Т уже идет третий месяц, а я все еще размышляю: мама ли я в полном смысле этого слова?..

В свои два месяца и десять дней он прекрасно узнает меня — улыбается, показывая, что рад меня видеть, машет руками и ногами, вероятно, демонстрируя то же самое, пытается произносить звуки, гримасничает, следит за игрушкой, довольно долго удерживая на ней внимание, реагирует на звук и свет, его движения стали чуть менее хаотичными — периодически он пытается схватить меня за нос.

Пусть у меня не все складывается с самореализацией, зато, когда я смотрю на Т, то чувствую всепоглощающую нежность — до зубовного скрежета, мне так хочется что есть силы сжать его в своих объятьях, слившись в один организм!.. Чем более осмысленным становится его взгляд, тем больше я чувствую, насколько нужна ему, тем большее чувство любви я ощущаю. Я еще успею состояться, но вот еще раз первенца я уже не рожу.

Осталось излечиться от истошного достигаторства и излишних ожиданий от Т — не требовать от него больше того, чем он способен на данный момент.

***

Прошло чуть меньше двух недель после Рождества, я кормила Т вечером, как вдруг он начал как-то странно дышать, издавая сипящие звуки. Решив, что ребенок задыхается, я попробовала перевернуть его, похлопать по спине, но страшные звуки не прекратились, пока я не вдула воздух ему в рот, зажав нос. Но как только кормление возобновилось, все повторилось как в страшном сне. Мы вызвали скорую, нас отвезли в больницу. Там начался второй круг ада — равнодушная до жестокости доктор, ее очень смелые и страшные предположения, предложение оставить Т одного в реанимации, где ему, ни в чем не разобравшись, начнут проводить противоинфекционную терапию антибиотиками, чтобы предотвратить якобы возможное развитие пневмонии на фоне аспирации молоком. Мы подписали отказ и сами поехали в другую больницу. Там нас осмотрели, взяли кровь из пальца и анализы на ковид, сделали рентген и определили в палату, дежурная доктор расспросила меня о том, что случилось, Т поставили укол но–шпы с супрастином и сделали ингаляцию, после нее я смогла нормально его покормить. К сипящим звукам во время кормления прибавились лающие и свистящие звуки при плаче. Чувствую себя абсолютно беспомощной маленькой девочкой, ответственность за еще одного маленького человека для которой — непосильная ноша.

***

На следующий день эндоскопия показала: компрессионное сужение участка трахеи на 80% и грыжа пищеводного отверстия диафрагмы, из-за чего молоко «гуляет» по пищеводу, провоцируя срыгивания. Возможна операция. Также при осмотре обнаружилось, что сердце увеличено — один из желудочков перенапрягается и растягивается.

У меня в голове словно стучит колокол: почему? Жжет в грудной клетке — хочется зажать уши и бежать, крепко прижав к себе Т. Атмосфера в хирургическом отделении ужасающая. От нее мне физически плохо: дико болит голова до тошноты, периодически в груди разгорается пожар сильнейшей тревоги, а вслед за ним — подступает паническая атака. Ночь проходит как в тумане: мало молока, Т не наедается, и я то и дело прикладываю его к груди. Слава Богу, новых приступов за целый день не было, Т очень спокойный, даже вялый, просыпается только для того, чтобы поесть.

На следующий день Т пытается дотронуться до моего лица, схватить за нос или прижать ладонь к щеке. Я ловлю губами крошечные шелковые пальчики.

***

После нескольких дней анализов и процедур нас выписали на пару-тройку месяцев домой. С одной стороны, я, конечно же, очень рада, с другой, меня тревожит перспектива сюда вернуться.

Мы идем к выходу. Дети в больничном коридоре играют в больницу.

***

Едем домой, Т посапывает в кресле, а я, изголодавшись по общению, начинаю безудержно болтать, назойливо задавая Ш сотни вопросов, пытаясь втянуть его в разговор. Ш беседу не поддерживает, отмалчивается. Держать себя в руках не получается, потому что общение — мой способ борьбы со стрессом:

— Я понимаю, что мы оба страшно устали, нервы натянуты до предела, но, пойми, пожалуйста, я хочу внимания, хочу, чтобы ты разделил со мной трудное время — поддержал словом, вовремя обнял… Мне кажется только любовь все страхи и сомнения прогнать может, а они меня с ума сводят. Я в ответ тоже поддержу, даже из последних сил!

— Мне неоткуда взять то, чем можно поделиться — у меня тоже силы на нуле совсем, — замолкает, пережидая мое возмущение:

— Есть не только Тимур, но и мы тоже. Я у тебя, а ты у меня. Если каждый сам на себе сосредоточится, ничего хорошего из этого не выйдет. Тимур рано или поздно вырастет…

А потом вдруг продолжает:

— Пожалуйста, давай наберемся сил и терпения. Хватит истязать друг друга. Все будет хорошо. Я люблю тебя.

Да, мы очень разные: Ш нужно накопить слова, чтобы раз в один-два месяца они выливались потоком во время душевных разговоров, во мне слов — в избытке. Но в конечном итоге я ценю Ш совсем за другие качества, которые гораздо более важны, нежели разговорчивость…

— И я люблю тебя. Не хочу тебя пилить, не хочу подгонять под свои «идеалы», а потом сокрушаться, что ничего не вышло, не хочу сомневаться в нас из-за любой мелочи.

Каждый раз, когда встречаюсь с Т глазами, ловлю его пронзительный умный взгляд, полный живого интереса — он пронзает меня насквозь, вызывая волны нежности невероятной силы.

27–28 января

Два дня проходят как один — один сплошной крик. Т привыкает к новому типу питания — смешанному. Он кричит, как мне кажется, постоянно, пока бодрствует, и только иногда, когда живот отпускает, улыбается и болтает. Но для меня его крик растянут во времени — складывается ощущение, что эти два дня — бесконечность. Время его бодрствования — испытание на прочность моих нервов, а еще спринтерский забег — успеть дать лекарство, покачать, нараспев выкрикивая слова, чтобы хоть как-то унять его крик, покормить, снова «шикать» и «мыкать», пытаясь успокоить и боль, и плач…

Сегодня пересмотрела выписки, наткнулась на «гипотонию» ног и плечевого пояса — как будто ушат холодной воды вылили: с этим же нужно что-то делать. Я понимаю, что наше сражение за новый тип питания длится всего два дня, всего два дня мы не лежим на животе как положено, не тренируемся держать голову, не занимаемся с игрушкой и не развиваем мелкую моторику, но по моим ощущениям это длится целую вечность, время может уйти, нужный момент будет потерян, мы можем упустить что-нибудь важное, и это отразится на его здоровье или на развитии в целом…

Т уже пару дней совершенно умилительно складывает руки в замок — держит одной вторую.

Ш в воскресенье устраивает мне бойкот из-за того, что я сорвалась и накричала на него без уважительной причины. Весь день дома, между кормлениями и криками, когда Т успокаивается и ненадолго засыпает, я нахожусь в прострации — просто сижу рядом с ним, не находя в себе сил сделать хоть что-нибудь. Дома — склеп, Ш со мной не разговаривает. Все заканчивается моей истерикой. Нет сил.

6 февраля

Физиологические проблемы и замедленное развитие Т связаны с так называемой «генетической ошибкой». Мы уже знаем, что наш сын позже своих сверстников научится сидеть, ходить и говорить. Но когда я вижу его, с интересом смотрящего на мир, отвечающего мне улыбкой и милыми звуками, вполне развитого мальчика — моя тревога отступает.

***

Мы с Ш занимаемся любовью, хотя и беспокоюсь из-за прыщей на лице, газов в животе и отсутствия желания в последнее время. Мне не хочется, чтобы близость исчезла из нашей жизни. Несмотря на то, что Ш неустанно говорит мне о моей привлекательности, моя кожа в жутком состоянии, волосы выпадают, ногти давно не видели маникюра и педикюра, о регулярном душе и бритье я, конечно, не забываю, но это, пожалуй, единственное, чем стоит гордиться. Меня довольно просто вывести из строя — как сегодня это получилось и у прыщей.

***

Что можно сказать о характере Т уже сейчас? Он очень требовательный и нетерпеливый.

А я просто с ума схожу от его шелковых ладошек на моем теле — это самые теплые прикосновения, апогей доверия ко мне при всей его хрупкости и незащищенности. Я больше не ощущаю себя одинокой, ведь теперь всегда буду я и часть меня — он, а за окном снежный буран, из-за которого внешний мир кажется огромным, пока мир маленький хранит уют и уединенность.

16 февраля

«Ты уходишь на работу — декорации для тебя меняются, ты можешь переключиться с этой „домашней“ ситуации на другую, отвлечься, пожить нормальной жизнью, я лишена этого. Чувствую, как окостеневаю внутри, как становлюсь бесчувственной — на смену злости приходит какое-то смиренное отчаяние, и в голове одна и та же мысль — „так будет всегда, это никогда не закончится“».

Я не пытаюсь вызвать у Ш жалость, когда строчу это сообщение, жду, что он поймет, почему мне так важно общение — благодаря разговорам у меня есть ощущение, что я не одна, что мы пара — люди, которые что-то значат друг для друга.

Темный экран. Ответа нет. Продолжаю.

«Мы с тобой становимся соседями, неужели ты этого не замечаешь? В лучшем случае — хорошими знакомыми, которые отлично друг друга знают, но больше не интересны друг другу. Наши отношения сейчас — это механическое выполнение своих прямых обязанностей. Я уже почти смирилась. Я хочу разрешения этой ситуации. Я не хочу развод и громкие слова. Я просто хочу, чтобы что-то произошло, чтобы я перестала думать, что все медленно, но верно кончается. Пусть уж лучше больно, но резко, а не медленно и невыносимо. Мне пусто, холодно и страшно в этом состоянии. Я в таком состоянии плохая мама для Тимура».

Мои слова неожиданно прорывают в нем плотину молчания.

«Кисуль, во-первых, я безумно сильно люблю тебя, несмотря ни на что, и буду любить, пока живой. Во-вторых, я, как никто другой, понимаю тебя и знаю, что ты чувствуешь — к Тимуру, ко мне, по отношению к какой-либо ситуации, к своей реальности и мечтам. Слышишь, я все вижу, все понимаю и буду всегда стоять перед тобой и оберегать тебя. Потому что я так хочу, а не потому что „муж должен“… Я мучаюсь так же, как и ты, хотя по мне это не всегда понятно. Еще я на миллион процентов уверен, что для меня ты лучшая подруга и лучшая жена, о которой только можно мечтать, для сыночка ты самая любящая, самая нежная и самое главное — адекватная — мать, для дома ты замечательная хозяйка, а для всех остальных ты очень хороший человек. Вся моя жизнь — это ты, а сейчас вы! Люблю тебя».

«Если ты так же мучаешься, как и я, то возникает логичный вопрос: зачем мы оба мучаемся? Неужели нельзя проговорить все это и жить дальше? А не существовать в этом молчании — как будто вниз головой подвесили…»

«Забыли и закрыли?»

Подмигивающий смайлик. Для него всегда гораздо проще свести все к легкой шутке.

А я сразу же после этого смайлика начинаю тревожиться: как скоро повториться эта ситуация? Как сформулировать правила, как дальше будем решать подобные вопросы?

И наконец — как сделать так, чтобы наш сын рос в здоровой атмосфере в окружении счастливых любящих родителей, и самое главное — находился рядом с психически уравновешенной матерью?

Глава 7

18 февраля

Безумно короткие дни. Когда предыдущий день похож на следующий, то кажется, что ты проживаешь один бесконечный день, который состоит из коротких повторяющихся фрагментов, как будто одна и та же заезженная песня звучит на повторе. Насколько разнообразна моя жизнь, сейчас зависит от Ш и от Т. Когда Ш пренебрегает моими планами ради своих интересов — разве он не понимает, что обрекает меня на бесконечный день сурка без перерывов, что шанс нам побыть вместе и заодно мне самой отвлечься от рутины, отдохнуть — упущен? Мне одиноко без его поддержки, как будто я одна и на своей волне.

Каждый день не успели открыть глаза — а уже время обеда, с прогулкой тянуть нельзя, вернулись после прогулки — стемнело, пора купаться и ложиться спать. Периодически вечернее кормление плавно перетекает в выматывающее укладывание/укачивание/распевание на разные лады всевозможных напевов/сменяющие друг друга засыпания и пробуждения/смены подгузников — и после того, как Т все же засыпает, я оказываюсь совершенно обессиленной — падаю рядом, закрываю глаза, кормлю его по ночам в полусне, и в череде просыпаний очень быстро наступает новый день, который как будто очередной этап большого нескончаемого дня…

Врачи говорят, что Т, вероятно, сможет перерасти все свои болячки, и операция не потребуется. Нет, я не одинока и больше никогда не буду одинокой — ведь у меня всегда будет тот, кто — часть меня.

***

Быть мамой — это перманентно испытывать страх и беспокойство, поскольку есть постоянная вероятность где-то ошибиться, чего-то недодать; тревожиться о здоровье ребенка, о его самочувствии.

Меня больше не раздражает плач Т — я болею его болью. Я же и правда одно целое с ним — ловлю малейшие изменения в состоянии, считываю тайные знаки, подмечаю существенное несущественное, понимаю с полувзгляда и полузвука.

Ни с кем и никогда у меня еще не было такого чувства единения, я не ощущаю Т отдельно от себя — только как часть себя самой. Мне некомфортно, даже если Ш берет его с собой к родителям или Т слишком долго спит. Хочется постоянно касаться, целовать, обнимать, закрепляя эту взаимозависимость и тотальное доверие между матерью и ее ребенком. Из этих состояний берется неисчерпаемая энергия, отсюда — бесконечное терпение — кормить, пока ест, носить/качать/петь, пока не спит, ждать отрыжку/стул — столько, сколько нужно.

Каждый взгляд на него дарит противоречивые, распирающие чувства: от нежности и счастья обладания до парализующей тревоги и холодного пота. Он не просто часть меня, он — мой самый дорогой гость, присутствие которого празднуешь с огромной радостью, желания которого ты готова исполнять бесконечно.

Март 2021

Наконец-то весна. После осмотра ортопеда выяснилось, что Т нужно гипсование ножек. Когда Т родился, его стопы были развернуты наружу, как у балерины — по первой позиции — и еще долго сохраняли это положение. Врачи объясняли это тем, что все 9 месяцев в моем животе он провел сидя на попе — так называемое тазовое предлежание, и уверяли, что со временем при регулярном массаже все выправится. Если честно, меня это тревожит — трудно представить, как все это будет выглядеть, как Т будет реагировать на гипс, возможно ли будет делать массаж… Мой мальчик. Храбрый сын, у которого непременно все будет замечательно! Через некоторое время, когда все выправится, мы будем вспоминать обо всех испытаниях и не верить, что все это с нами и правда происходило…

Сегодня во время прогулки меня обогнали трое мальчишек 14—15 лет. Типичные подростки, долговязые, с торчащими из коротковатых спортивок тонкими лодыжками, в огромных куртках, как сейчас модно, без шапок, в телефонах… Я проводила их взглядом и вдруг подумала: через несколько лет Т станет таким же, ершистым, несуразным, неожиданно для меня самостоятельным — я мысленно перенеслась в будущее и прижала к себе своего повзрослевшего сыночка.

***

Когда у нас с Ш все гладко, то я испытываю к нему нежность, но стоит только случиться даже мелкому недопониманию, на меня накатывает раздражение, граничащее с агрессией. Я стараюсь держать себя в руках, чтобы не броситься на него с кулаками — из-за моих неоправданных ожиданий от него.

Только с Ш я могу чувствовать саму себя, разделив с ним обязанности по уходу за Т, чувствовать себя отдельной — остальное время мне кажется, что меня самой по себе не существует, я неотделима от Т, ведь даже для мужа сейчас я, прежде всего, мама его ребенка, а потом уже любимая женщина.

И как же я закипаю, когда Ш не слышит мои просьбы или критикует мои предложения — будто игнорируя мое право на мнение, мое желание позаботиться о нашей общей жизни, сделать ее качественнее. Я чувствую себя буксиром, который изо всех сил тянет непосильный груз, вместо того, чтобы освободиться от него и легкой походкой пойти в свое собственное светлое будущее. Но будущее-то у нас одно…

***

Он замахнулся на меня сахарницей — страшно от его сумасшедшего взгляда. Мы оба на грани, и не только ему, мне тоже нужно быть предельно сдержанной, не приближаться к точке невозврата.

Я каждый день боюсь за здоровье Т, одержима желанием все контролировать, держать в голове тонны как нужной, так и абсолютно бесполезной информации: распорядок дня, килограммы, граммы и миллилитры, перечень основных процедур, расписание приема лекарств, свои задачи и просьбы к Ш.

В этом ежедневном потоке я ощущаю свое бессилие и неспособность выходить из конфликтов разговорами и обсуждениями. Способ менее энергозатратный — проявить агрессию, выругаться и даже распустить руки. В результате каждое столкновение тащит меня на дно, хватает за волосы и грубо топит в беспросветной депрессии — кажется, что по-другому, то есть лучше, уже никогда не будет.

***

Сегодня на прогулке увидела мужчину, нетрезвого и грязного. Он рылся в мусорном контейнере, с остервенением разрывал пальцами полиэтиленовые пакеты, жадно потрошил их в поисках остатков еды, чего-то, что могло бы пригодиться в быту, одежды, запускал руки по локоть в зловонное нутро железного ящика.

Что должно произойти в жизни человека, чтобы он вот так сломался, сдался под натиском обстоятельств? Какой силы должно было быть потрясение или его собственная слабость, чтобы так изменить внешнюю оболочку и навредить содержимому?

Вдруг и правда бывают обстоятельства такой непреодолимой силы, что сметают на своем пути человека, как песчинку, подавляют его разум, уничтожают все представления о выборе между допустимым и недопустимым?..

Ш сказал: иногда нужно прощаться с мечтами.

За столько лет моя мечта реализоваться в актерстве не сбылась, а в сегодняшних условиях для ее воплощения нужно чудо. Чудеса, как известно, явление нечастое. Необходимо признаться: не получилось. И, что особенно горько — не имея права добавить: «я сделала все, что от меня зависело». Я сделала недостаточно, если не сказать — ничего. Даже Ш сказал: «По тебе не было заметно, что ты без это жить не можешь».

Технически я сделала многое (портфолио и визитки, рекламные кастинги, прослушивания, рассылка резюме по всем агентствам, регистрация на всех возможных сервисах), а вот на то, что действительно обеспечивает успех в этой профессии — поиск нужных людей и налаживание нужных связей — оказалась неспособна.

И здесь у Ш тоже нашелся мудрый совет — мечтой не нужно тяготиться, изводить себя тем, что она так и не превратилась в цель и не была достигнута. Если не получается с ней проститься, нужно просто отодвинуть ее в сторону, а не носить, как тяжкий крест, на собственной спине. Остается жить и смотреть вперед, а не оглядываться в поисках якобы утраченных возможностей и «просранных» моментов, гордиться собой, а не мучиться постоянным недовольством. Продолжать считать себя исключительной. Верить, что когда-нибудь это увидят и другие.

В конце марта Т снова наложили гипс. Пошла третья неделя: правая нога, обе, снова правая. Дальше, после снятия гипса, нам предстоит еще некоторое время носить специальные сапожки… Т — в который раз мой герой.

***

За последние три дня Т вдруг взял и удивительным образом — как по волшебству, будто бы глотнул, как Алиса из сказки, из склянки с надписью «Выпей меня» — повзрослел. Взгляд кажется мне совершенно осмысленным, хитрым и озорным, как будто бы он придумал одну очень смешную историю, и сама эта история и то, что он пока не может мне ее рассказать, его невероятно веселит. Эта история как козырь в его рукаве, при случае он его непременно достанет, заставив всех счастливо смеяться.

Во вторник мы ездили к детскому хирургу-урологу. Его заключение — необходима операция повышенной степени сложности, так как пенис искривлен за счет срастания крайней плоти и мошонки, если ситуацию не исправить, то половая жизнь будет невозможна. Я предполагала, что какое-то вмешательство потребуется, но не ожидала, что это будет непросто. Надеюсь, что эта операция будет единственной, а все остальные «поломки» Т перерастет, ведь страшны даже не сами операции, а наркозы… Не могу об этом думать, честно говоря, не могу представить, что моего мальчика под ярким светом больничной лампы будут касаться холодные инструменты — бросает в дрожь и заставляет замереть, съежившись от яркости нарисованных чересчур развитым воображением образов. А еще я очень переживаю за то, насколько полноценной будет его жизнь после всех этих «починок»: сердце, трахея, пищевод, ноги, а теперь еще и такой важный для мужчины орган. Мозг знает, что мы предпримем все необходимое, со всем справимся и все переживем, а на сердце неспокойно. Господи, прошу тебя, дай моему сыну здоровья!

Глава 8

2 апреля

Т сегодня 5 месяцев! Пять. Месяцев. Кажется, на этом все слова закончились, потому что мне трудно сформулировать то, что я плохо понимаю. А в своих эмоциях по поводу того, что я уже почти полгода мама, мне трудно разобраться. С одной стороны, за эти пять месяцев я так часто была близка к отчаянию. С другой — я испытала по-настоящему безусловную любовь — до зубовного скрежета, которая практически лишает рассудка.

Т — мой учитель в постижении главного. Благодаря ему я острее чувствую, зорче вижу, примечая неявное, но такое важное, замираю от многообразия ощущений материнской любви… Еще бы отрастить нервы покрепче, а еще — принятие своих не-идеальности и не-всемогущества.

Когда-нибудь Т станет взрослым, а я, скорее всего, останусь юной девчонкой (неотвратимые внешние изменения, мне кажется, все же не затронут основ внутренней молодости). Неважно, сколько мне тогда будет лет — рядом будет рожденный и воспитанный мной взрослый мужчина.

До сих пор не могу осознать, что я помогла явиться в этот мир новому человеку. У нас впереди несметное количество прекрасных мгновений, которые непременно станут светлыми воспоминаниями. Он вырастет и станет совершенно самостоятельным, но пока у меня еще есть время, чтобы целовать шелковые ладошки и согревать пяточки о свой теплый живот.

4 апреля

Почему как только в семье появляется новоиспеченная мама, она, вместо поддержки или одобрения, получает от родственников массу непрошеных советов?

На выходных впервые за долгое время женщины моей большой семьи собрались вместе. Ожидания от этой долгожданной встречи не оправдались — я хотела, чтобы меня просто похвалили, а не наставляли на путь истинный, подвергая сомнению мой подход, критикуя мои действия. Это здорово поддержало бы в новой для меня, такой непростой роли.

Я каждый день неустанно изучаю своего ребенка и себя заодно в новых обстоятельствах. Помощь со стороны принимаю с благодарностью. Но не могу принимать советы безропотно, слепо опираясь на «мудрость поколений». Оттого кажусь близким упрямой и странной, оттого они всякий раз закатывают глаза или презрительно ухмыляются, встречая мое несогласие.

Наверное, проще всего ничего ни от кого не ждать — ни поддержки, ни принятия. Только в этом случае мне не на кого оставить Т. Даже тем людям, которые жаждут помочь, но при этом не знакомы с особенностями Т. А объяснять всем текущее состояние дел я не в силах.

Продолжаю справляться большей частью сама. Учусь принимать себя новую — простившуюся с эгоизмом (теперь личные потребности, даже физиологического характера, стоят далеко не на первом месте, большинство из того, что я делаю ежедневно, я делаю не потому, что хочу или/и не тогда, когда хочу), ставшую непунктуальной и везде опаздывающей, делающую то, от чего зарекалась еще во время беременности (качать коляску, когда останавливаюсь, запихивать еду практически насильно, когда отвлекается, издавать странные звуки, перекрикивая его плач, чтобы хоть как-то остановить вопли по поводу и без).

Сражаюсь с Т при каждом кормлении. Мне обычно не везет, но и он, «победив» меня и не съев в который раз положенную норму, остается проигравшим — не прибавляет вес, а значит, не растет. Когда я, в очередной раз безрезультатно пытаюсь через силу накормить его кашей или пюре, используя все доступные мне средства — ложку, бутылку, шприц, сопровождая кормление самыми безумными концертами из подвываний на разные голоса и каких-то нечеловеческих звуков (шипения, чмоканья, гудения и дудение…), извлекаемых в ускоренном темпе, истеричными покачиваниями с подпрыгиваниями и т. д., я испытываю сильнейшие приступы отчаяния. Слезы буквально брызжут из глаз не только от бессилия, но и от ярости. Когда он, громко, заходясь от плача и ужом извиваясь на моих руках, протестует против любой еды, я становлюсь такой агрессивной, что кажется, вот-вот извергнется закипающей внутри меня лавой вулкан — боюсь, что могу не сдержаться и сотворить что-нибудь, о чем потом буду жалеть. Чтобы не повышать голос, шиплю, чтобы не сделать резкое движение и не напугать его, прижимаю крепче к себе, трясу его, сама сотрясаясь от переполняющих эмоций… И все равно пугаю его, а потом в голос реву и прошу прощения. Хочу ли я вызывать к себе жалость? Мол, бедная, как же ей, наверное, тяжело, такая молодая, а досталось. Хочу ли я чувствовать себя жертвой обстоятельств, сложившихся против меня и не по моей вине? Думать так — большое искушение. Но когда ловлю себя на этой мысли, становится стыдно перед Т. Ведь он, мой мальчик, пришел к сильной маме. Такие, как он, такие, как я, не хотят сочувствия и жалости.

Мне хочется, чтобы другие увидели и признали мои неисчерпаемые возможности. Если другие будут видеть, как много я на самом деле могу, то и мне самой будет легче поверить в себя, проще не замечать собственной слабости, забывать о своих вечерних слезах от бессилия, о мучительных страхах и бесконечной тревоге — смотреть и видеть только характер, силу воли, дисциплинированность и оптимизм.

***

К проблемам с кормлением добавился регресс сна. Иначе как это объяснить? Т спит днем по полчаса, иногда больше, но это скорее исключение, чем правило. Вечернее укладывание стало небывалым испытанием для моей психики: Т сразу же после ванны начинает неистово кричать: зажмуривает глаза, включает сирену и не реагирует ровным счетом почти ни на что. Пытаясь понять причину такого возмущения, я мечусь с ним на руках по комнате, по очереди пробуя разные варианты — дать грудь/смесь, качать и очень громко (почти безумно) петь; или же не качать и шептать (шумно выдыхая), положить на кровать в надежде, что причина крика в желании покакать, и человека просто нужно оставить в покое, снять/надеть ботинки, что еще?.. В конце концов он совершенно выбивается из сил, берет грудь и засыпает очень беспокойным сном. И я в очередной раз задаю себе миллион вопросов — почему, что предпринять, как помочь и т. д.

Может быть, прекратить искать всему причину, а вместо этого терпеливо пережидать трудные моменты? Перестать тратить энергию на бессмысленное обдумывание и просто начать дышать?.. Я чувствую себя жутко уставшей от вечной спешки — ощущение такое, как будто бы я кручусь волчком целый день, кручусь, оставаясь на месте — без продвижения. А тем не менее с каждым днем Т становится все взрослее, меняется, растет — пусть медленнее, чем большинство детей, но прогресс все же есть, а это самое главное. И я на все готова ради этого прогресса.

***

Только середина апреля, а на улице практически лето. Воздух в лесу такой нагретый и душистый, что я, дыша последние пять месяцев в сдавленную постоянным нервным напряжением грудь, испытываю непреодолимое желание расправить до хруста плечи и вдохнуть весну поглубже. Неожиданно осознала — я сама запрограммировала наши с Т взаимоотношения такими, какие они есть на данный момент.

Еще будучи беременной, я беспокоилась о том, что мой сын будет расти в окружении активных бабушек и рекордным количеством родственников, стремящихся «нянчить» его каждый день. Я переживала о том, что мне трудно будет держать оборону, думала, как бы провести первые месяцы жизни сына исключительно с ним вдвоем, ни с кем его не деля, выстроив ту реальность, которая удобна только нам двоим, и радостно проживая в ней каждый новый день.

Так и вышло — я и мой сын неразделимы с самого начала нашего общего пути, и никто другой не может «сменить меня на посту», даже если мне придет в голову попросить о помощи. Я и предположить не могла, что особенности развития Т предопределят то, что внимательный и осторожный уход ему не сможет обеспечить никто, кроме меня.

Да, мы в конечном итоге все-таки получаем то, чего хотим, но как же иногда сложно благодарить обстоятельства, из-за которых наше намерение сбывается!..

***

Заглянуть в себя — кто я, как я? Как звучу?

Надежда — так зовут меня официально, это сразу прибавляет возраста и статусности. Раз уж так обратились, значит, вопрос серьезный. И я могу его решить, на него ответить?

Надюша — ласково и обязательно слышится голосами самых близких — кровных и духовных.

Надя — форма, казалось бы, на все случаи жизни, но в ней же звучат: металлическим отголоском мамины интонации родом из детства, во время наших с ней ссор.

Еще совсем девочка. Дочь. Сестра. Жена. Мама. Журналист. Актриса. Птичка певчая. Весна ведь, самое время «щебетать» — писать о том, чем живу. Летим.

***

Наблюдаю за собой сегодня весь день: замечаю, как постепенно энергии становится все меньше и меньше, а вместе с ней слабеет выдержка. Срываюсь уже даже по самым незначительным поводам. Как бы складывалась моя жизнь сейчас, если бы я не решилась родить ребенка?

Задыхаясь от страшной духоты в западне квартиры и обливаясь потом и слезами, я мечусь с Т на руках — кормлю, качаю, одеваю — выхожу гулять, и так снова и снова… А он сопротивляется, кажется, буквально каждому моему благому намерению и плачет-плачет-плачет, а когда отпускаю — улыбается самой невероятной улыбкой.

Я — измотанная, с откровенно грязными волосами — этого уже не скрыть, собрав волосы в пучок, с кожей, каждый взгляд в зеркало на которую заставляет поежиться, втянув голову в плечи, с недавних пор с жутко обветренными, потрескавшимися губами, с полным отсутствием маникюра и педикюра — в изнеможении опускаюсь на пол и молю сына безмолвно, уговаривая про себя раз за разом: «пожалуйста»…

Если бы тогда — в конце февраля прошлого года — я не увидела две заветные полосочки, то сейчас я по меньшей мере высыпалась бы и имела ухоженный вид, находила бы время на спорт и медитацию, занималась бы любимым делом и, возможно, продвинулась бы в актерской профессии… Все это сейчас кажется таким незначительным, кроме, пожалуй, пары часов свободного времени в день, когда я могла бы быть предоставлена сама себе. Но. Ключевой во всем этом перечне оказывается коротенькая частица — «бы». В ней — все.

Глава 9

17–18 апреля

— Мам, точно? Ты точно уверена, что это хорошая идея? — спрашиваю скорее у самой себя, хорошая ли это идея оставить Т со своей мамой буквально на пару часов, чтобы съездить в магазин за новыми кроссовками. — Он, скорее всего, проспит все это время, но на всякий случай я привезла с собой…, — договорить, а точнее в который раз дать маме подробные инструкции, не успеваю, она закрывает за мной дверь машины и машет — «езжайте уже».

Тревожное состояние граничит с безудержно нахлынувшим, отложенным полгода назад и, казалось, забытым ощущением… беззаботности.

— Я сейчас так странно себя чувствую. Не знаю, как объяснить… Так бывает, когда откапываешь в шкафу свою старую одежду, которую не надевал давным-давно, и оказывается, что она тебе как раз, будто и не было всех тех лет, когда ты ее не носил… Понимаешь? — вместо ответа, Ш притягивает меня к себе, и я удобно устраиваюсь на его плече.

— Заедем за кофе? — спрашивает он.

Киваю в ответ и вдруг понимаю, что дышу глубоко и ровно, а не как обычно в последнее время — коротко и через раз, забывая выдыхать. Улыбаюсь этому счастливому открытию, чувствую, как Ш целует меня в затылок.

Мы проводим в магазине два часа, я примеряю все подряд модели, дефилирую перед Ш.

— Ну, и что вы думаете по поводу этой модели, господин эксперт?

— Ничто не молодит так, как белые кеды. Девушка, вы что не знаете, это же базовая база? — очень смешно пародирует ведущего известной модной передачи, заразившись моим безудержным весельем, приносит все новые и новые коробки, в итоге, вместо одной, мы покупаем две пары — я аж приплясываю около кассы.

— Нет, ну это однозначно надо брать! Эти кроссовки так подчеркивают цвет ваших глаз!

На эти пару часов мы становимся прежними: я в своих подростковых топиках-велосипедках и он — в цветных джинсах/клетчатых рубашках — хохочущие, свободные, слитые воедино — переплетенные руками, ногами, языками… На обратном пути ощущение беззаботности ударяет в голову, как в юности с первого глотка пьянило дешевое полусладкое. Открываем в машине окна, Ш прибавляет газу, а я пару раз затягиваясь сигаретным дымом из его пальцев — скорее, из баловства и для настроения, чем по необходимости — подпеваю радио. Меня переполняет счастье и огромное чувство благодарности — такое огромное, что не вмещается во мне целиком, поэтому я прижимаюсь губами к уху Ш и шепчу без остановки «люблю-люблю-люблю-люблю…». Всего два часа наедине!..

***

Выходные еще не стерлись из памяти, а я уже чувствую себя как самая что ни на есть нерадивая мать. Т упал с дивана и ударился головой об пол. Мне страшно — ведь он не скажет, болит ли голова, тошнит или нет, видят ли глазки. Вглядываюсь в него, всматриваюсь — в голове лихорадочным роем мысли, в теле неистовое до дрожи напряжение. Господи, дай мне сил и внимания в этот непростой период его крайней хрупкости и уязвимости, дай мне терпения обеспечить его как себя всем необходимым — быть его ногами, чтобы передвигаться, руками, чтобы дотягиваться до далеко лежащей игрушки, голосом, чтобы заявлять миру о своих желаниях, источником пищи, чтобы насытиться, окрепнуть и вырасти — стать более самостоятельным, независимым… Ох, хочу ли я этого на самом деле?..

***

Сегодня с утра почти нет молока. Мама предлагает не мучить себя и окончательно перевести Т на смесь, а я не могу позволить себе сдаться. Для меня отказаться от грудного вскармливания — значит утратить навсегда моменты нашего с Т наивысшего единения. Держусь за кормление грудью не из-за тщеславия, не от ложного стыда и приступов самобичевания, даже не из-за признания фактического преимущества грудного молока перед смесью. Буду прикладывать Т к груди до последнего ради сверхблизости, чтобы иметь возможность возвращаться в то время, когда мы были одним целым, когда он был в моем животе, был практически мной… и я могла согреть его, утешить и защитить от внешнего мира в буквальном смысле своим телом.

А тем временем Т стал таким взрослым. Смотрю на него — не могу наглядеться, а он на каждый мой взгляд, когда наши глаза встречаются, отвечает улыбкой. Как только я начинаю с ним разговаривать, он моментально оживляется: пускает пузыри, пытается издавать звуки, радостно дрыгает руками и ногами, отталкивается пятками от пола и поднимает попу, широко улыбается и даже иногда хохочет.

На дворе такая весна — смотри!

Что упившись небом прозрачным до одури,

С соловьями вместе во все горло песни ори.

Пересуды не слушай, косые взгляды в голову не бери.

По глоточку, до донышка душистый день допивай.

Дробью звонких шагов по сухому асфальту восторг выбивай.

Полной грудью цветущий черемухой май вдыхай.

Только выдыхать, слышишь, не забывай…

Первый в жизни нашего сына май!

2 мая Т исполнилось полгода.

Глава 10

— Мне, похоже, нужен психиатр, я не справляюсь со своими эмоциями, — вечером отвечаю на безмолвный вопрос Ш, когда он удивленно смотрит на мои расцарапанные до синяков ноги. — Я не знаю, как по-другому, более-менее мирно выплескивать напряжение и негатив, меня на части разрывает…

— Что-то случилось?

Внутренне сжимаюсь от его в общем-то безобидного и вполне логичного вопроса. Делаю глубокий вдох и призываю на помощь все свое самообладание, чтобы спокойно объяснить свое состояние, а не перейти на крик, снова захлебнувшись эмоциями:

— Ты знаешь, как бесконечно я люблю нашего сына, но я смогу продолжать полноценно заботиться о нем и при этом сохраню рассудок только в том случае, если ты в свое свободное время в буквальном смысле станешь одним целым со мной — моими руками, глазами. Я жду, что ты разделишь со мной мое состояние, поймаешь настроение и дашь мне возможность хотя бы на несколько минут почувствовать, что я отдельно от Т еще существую, что я еще могу испытывать какие-либо желания и изредка удовлетворять их… Ты слышишь меня?

— Я слышу, не кричи, — я и не заметила, что говорю все громче и громче. — Я же стараюсь помогать тебе, я делаю все, что могу, — он не оправдывается, он и правда очень помогает.

— Дело не в конкретной помощи — покормить, погулять, уложить спать! Дело не в поступках…

Слова кажутся плоскими, их не хватает для того, чтобы объяснить Ш, чего именно я от него хочу, поэтому мое отчаяние растет пропорционально количеству провалившихся попыток быть понятой. — Я хочу, чтобы ты чувствовал ровно ту же ответственность, что и я, разделил ее со мной, пусть даже не на равные части. Сейчас мне кажется, что я в полном одиночестве перед лицом всех трудностей, с которыми нам с Т нужно справляться.

Он ждет, что я предложу конкретное решение, перечислю по пунктам, что именно ему нужно делать, чтобы все было хорошо. Но я не знаю, как объяснить, что он должен не делать, а чувствовать.

— Ты не понимаешь!

Резко наваливается усталость, я ухожу на кухню и сижу там до тех пор, пока не слышу, как хлопает входная дверь.

Ловлю себя на мысли, что мне становится легче — никого не надо ни к чему побуждать, ни на кого не надо рассчитывать, не надо разочаровываться, что все идет не так, как я себе представляла, планировала — нет никаких обманутых ожиданий, нет раздражения и гнева, нет обиды и злых слез.

В руки себя взять нельзя,

Когда эти руки висят плетьми,

Или кулаки сжаты так,

Что в обоих ушах звенит.

Ночью лег и лежишь без сна.

Криком беззвучным свело рот.

В пороховницах давно нет пороха,

А дел так некстати невпроворот.

Непреодолима обстоятельств сила,

Сдавлен ими до полуобморока.

Примириться было бы мудро — не-вы-но-си-ма

Смысла здравого до тошноты порука.

Водки стакан опрокинуть бы махом одним,

Чтоб нутро онемевшее заголосило,

«Водка — отрава, она навредит», —

Мама крепкого чаю взамен предложила…

Мутной соленой водой выплесну

На родном плече горькую исповедь.

Завтра «сегодня», может, не вспомню.

Было разное, но прошло ведь.

Глава 11

Связь матери и сына особенная. Когда девочки вырастают и сами становятся матерями, им открывается тайна рождения ребенка, мальчишки же всю жизнь остаются в неведении, может быть, поэтому их привязанность к женщине, подарившей однажды жизнь, так сильна, что граничит с восхищением и почитанием.

Я бы хотела забрать себе всю его боль, все нездоровье, все грядущие испытания — слишком значительные для такого малыша — и расправиться с ними с легкостью — развеять по ветру и забыть про них, как про страшный сон, от которого на утро только и остается, что смутное ощущение тревоги, но и оно проходит к обеду. Хотела бы обнимать его, крепко прижимая к своему телу, каждую секунду — стать для него непроницаемой оболочкой, которая через которую не пройдет все то, что может заставить его расплакаться. Хотела бы, чтобы одно мое прикосновение снимало любую боль, усмиряло беспокойство. Хочу, чтобы он окреп, и мое сердце не разрывалось при взгляде на него от осознания его невероятной хрупкости и уязвимости, которые для меня — источник сильнейшего беспокойства. Хочу, чтобы он всегда был в безопасности — ради этого, я как большая птица, буду прикрывать его своим крылом столько, сколько он сам позволит. Люблю бесконечно — до Луны и обратно.

***

Когда я была беременна, в один из таких вечеров — за бесконечным ужином — мы сидели на диване, и рука Ш лежала на моем, уже заметно округлившемся животе. Совершенно неожиданно, прямо под его пальцами — один за другим последовали два ритмичных еле заметных точка — как будто маленькая бабочка внутри пролетела и едва-едва коснулась нас обоих своим крылом. Я не могла сдержать эмоции: мурашки, смех… А Ш вдруг окаменел, даже дыхание затаил — вдруг сын еще раз пошевелится так сильно, так ощутимо. Это было его первое приветствие нас — своих родителей. И в тот момент я так остро почувствовала Любовь — к Ш, за то, что благодаря ему мы прямо сейчас соприкасаемся с Чудом. Мне кажется, он испытал то же самое, потому что вдруг посмотрел на меня таким взглядом, от которого у меня дух перехватило. Мы — два таких разных человека — одно. Мы семья.

А сейчас у нас с Ш совершенно нет ни времени, ни сил друг на друга. Между нами хрупкое перемирие, которому угрожает любой его даже самый незначительный прокол (ни одному постороннему человеку не было бы понятно, на что я так остро реагирую), а вечером на общение уже не находится энергии. Мы ужинаем в тишине или под незатейливый сюжет чужой жизни с экрана телевизора и ложимся спать, иногда в разных комнатах.

Во время кормления Т гладит мою грудь и шею. Когда дотрагивается до игрушек, то сначала изучает их, после берет в руки, потихоньку перекладывает из руки в руку, складывает руки в замок и играет ими, дотрагивается до своих ног и смеется.

26 мая

— У нас же есть календарь, где я пишу все — куда нужно позвонить и к какому врачу записаться, зачем ты переспрашиваешь по сто раз? — раздражаюсь от бессмысленного повторения одной и той же информации в период подготовки к очередной госпитализации. — Этот календарь для того и куплен, чтобы не я одна держала все под контролем. Я устала от этой ответственности, да пойми же ты…, — почему-то вдруг становится так обидно, что слезы текут и текут из глаз.

— Я понимаю, как тебе трудно, зай, но может, не стоит зацикливаться на проблемах? — я рада, что он понимает, что причина моих слез вовсе не в этом дурацком календаре и его личной невнимательности, и предложение его логично и правильно, но успокоиться по щелчку пальцев, остановить поток слез не могу.

— Я все время в каком-то болезненно тревожном состоянии…, — пытаюсь подобрать слова, но он перебивает:

— А что я могу сделать, если ты постоянно думаешь и говоришь об одном и том же — о том, что тебе страшно! Что я могу сделать? — в его словах я слышу обидное обвинение, укор в моей слабости и отказ иметь со всем этим дело.

— Конечно, проще отстраниться и изо всех сил притворяться, что у нас все, как у всех. Я не могу отрицать очевидное и делать вид, что у Тимура со здоровьем все в порядке. Все мои мысли только о том, как преодолеть это «не в порядке».

Он снова хлопает дверью — уходит покурить на лестничную площадку, и я понимаю, почему. Он отстраняется, чтобы не заразиться моей жуткой тревожностью, чтобы сохранить остатки самообладания…

Сама не знаю, почему так раздражена. На самом деле Ш не делает ничего такого, что стоило бы расценивать как преступление. Просто он действует не «по сценарию», то есть совершенно не так, как я хотела бы, чтобы он поступал. В этом-то все и дело — снова обманутые ожидания.

Я привыкла воспринимать Ш как немногословного, но внимательного, умеющего слушать и всматриваться в меня, когда я пыталась уложить свои чувства в сложные словесные конструкции. Не говоря многого, он неизменно эмоционально откликался, и казалось, что все тяжелое, мутное, темное благодаря ему делилось на два, становилось меньше и легче. А сейчас между нами как будто стена игнорирования, Ш как будто перестал меня слышать, стремится отстраниться или хотя бы убедить меня, что ему нет дела до моих переживаний. Сегодня я жду, что он спасет меня от страха. А он не спасает.

***

Т госпитализировали — и оказаться второй раз, пусть и планово, в больнице просто невыносимо. Вокруг плачут дети, кашляют взрослые, стонет малыш, которого перевели из реанимации, девочка на соседней кроватке остервенело стучит по каркасу ногами.

Взять бы все трудности в кулак и сдавить бы изо всех сил. Но я бессильна, чувствую только усталость перед лицом обстоятельств.

2 июня Т исполнилось 7 месяцев.

***

В отличие от моих соседок по палате, меня совершенно не тянет пооткровенничать. Вероятно, они лечат так свою тревогу, пересказывают истории своих жизней — и на эти несколько дней таким образом становятся друг для друга близкими людьми. После всех многочисленных анализов и обследований становится понятно, что Т все-таки необходима операция, надежда на то, что он перерастет врожденные пороки, лопнула, как мыльный пузырь — окончательное решение проводить ее сейчас или позже — за врачами, наше с Ш дело после их вердикта — соглашаться или нет. В срочности операции врачи не уверены, так как симптомы не ярко выражены, поэтому решено подождать еще 3—4 месяца.

Я радуюсь этой отсрочке и в то же время сомневаюсь, правильно ли мы делаем, что откладываем, не упустим ли мы время, не случится ли за время этого ожидания что-нибудь? Страшит необходимость брать на себя ответственность в деле, в котором ты совершенно не разбираешься. Поэтому я доверяюсь врачам, и мы едем домой.

На следующее утро после возвращения Т плохо себя чувствует — температура, то плач без остановки, то вялость и сонливость, отказ от еды и воды, вздутый живот и газы. Вердикт местного педиатра — острая кишечная инфекция, советует срочно ехать в инфекционную больницу. Там Т весь день плачет — сплошные мучения для такого маленького ребенка, слишком маленького…

10 июня

Я хотела поехать домой после того, как мы узнаем результаты анализов и получим от доктора подробную инструкцию о том, как лечить Т от кишечной инфекции. Но не тут-то было. Выявили острый отит — назначили антибиотики.

Целый день Т капризничает, то сильнее, то успокаивается ненадолго, но продолжает хныкать даже во сне. Я почти на грани — остро реагирую на предложение врача ставить уколы (после извинилась, она ответила, что меня можно понять…), держусь из последних сил, чтобы не начать срываться на Т — вот уж кто точно не виноват, что заболел и теперь чувствует себя настолько паршиво, что даже на минуту успокоиться не получается (да в этом в принципе никто не виноват). Прочитала сегодня, что если трудно, значит Бог где-то рядом. Господи, дай мне сил и терпения, а Т здоровья, пусть он поправится, начнет расти и жить жизнью обыкновенного ребенка, а не мотаться по больницам все детство…

***

— Сколько вам месяцев?

— Семь.

— Ох, такой маленький…

Надоело отвечать на этот вопрос любопытствующих, слушать их оханье и аханье, видеть круглые от удивления глаза и думать, какой бы комментарий дать в этот раз.

Ужасно хочется домой, но как только вспоминаю ощущение собственной беспомощности по вечерам из-за истошно вопящего младенца на руках искушение остаться в больнице до полного выздоровления все больше, а сил все меньше. Я начала привыкать к здешней жизни, хоть это меня совершенно не радует. Жить в маленькой закрытой комнате-капсуле, где о том, что время все-таки идет, свидетельствует только еда по часам. Все действия по необходимости, желаний не существует, снаружи все как будто на паузе. А тем временем прошло уже две недели блаженного лета.

Мы дома.

***

Выключи свет — в наши окна пылает закат,

Всполохом огненным мечется по подоконнику.

Из нас двоих ты меньше всего виноват,

В том, что на крик стала часто срываться без повода.

Скомканы будни, на «завтра» возложены ожидания.

Между вчера и сегодня стоит знак равенства.

Сорванным голосом данные обещания

Стерты из памяти по истечении срока давности.

В темной комнате душно стало от слов порывистых,

Тишину впущу, чтобы отдышаться.

Ты за все эти годы так и не научился

Моих слез непрошенных не бояться.

Без щита стоишь, смотришь прямо и дышишь ровно,

У меня через день осадное положение:

То воюю отчаянно, держу оборону,

То на руках твоих нахожу утешение.

«Темперамент», «нервы ни к черту», «устала» —

За ошибки свои так легко оправдаться…

Чтобы самых родных ранить, надо мало.

Просто выключи свет и иди ко мне обниматься.

14 июня

Мы соскучились друг по другу, хоть и временами накатывающее из-за усталости раздражение мешает мне это осознавать. После разлуки в пару недель я смотрю на своего мужа свежим взглядом и подмечаю за ним так много мелочей, с которыми свыклась и стала воспринимать их как должное. Ш очень старается, он внимателен и заботлив, но его забота совершенно другого рода, в отличие от моей — с оттенком самопожертвования. Его желание заботиться всегда проистекает от его собственного довольства и самодостаточности, он никогда не станет делать что-то, если у него нет на это сил, настроения, внутреннего ресурса.

Ш всегда выбирает сначала себя, потом всех остальных. В плохие дни, когда я на нуле, я расцениваю это его качество, как проявление эгоизма и зацикленность на себе, черствость по отношению ко мне, в частности, равнодушие к моим чувствам и интересам, в хорошие — в такие, как сегодня, понимаю, что мне стоит поучиться у него этому умению. А еще он сегодня весь день так смотрит на меня, что у меня от этого взгляда мурашки и теплая волна в груди поднимается… Люблю.

Глава 12

Сражение — вот самое точное слово для того, что с нами сейчас происходит: мы бьемся с обстоятельствами, боремся с проблемами со здоровьем, ежедневно сталкиваемся с противостоянием в попытках поесть. Я не могу расслабиться, потому что Т никогда не ведет себя предсказуемо: кажется, что голодный, но не ест, только уснул крепким сном, как уже слышу его бодрое «пение» из комнаты… Все это очень непросто.