Бесплатный фрагмент - «Свет и Тени» Последнего Демона Войны, или «Генерал Бонапарт» в «кривом зеркале» захватывающих историй его побед, поражений и… не только
Том III. «Первый диктатор Европы!»
Слова и мысли Наполеона (и не только его) или, приписываемые ему:
«У них много чего в штанах и мало чего под шляпами» (Наполеон о пруссаках)
«Во главе двадцати человек на поле битвы он стоит целого полка!» (Наполеон о Мюрате)
«Война — это расчет часов!» (Наполеон)
«Если ты перестанешь меня любить, не забудь, что я люблю тебя» (Валевска — Наполеону)
«Великие сражения выигрываются… артиллерией!» (Наполеон)
«Мне приходилось спать вдвоем, втроем же — никогда!» (Наполеон)
«Лучше всем солдатам пасть, пасть всем до одного с оружием в руках!» (Наполеон о генерале Дюпоне — главном «виновнике» Байленской катастрофы)
«Если бы мне пришлось мстить за всех рогоносцев моего двора, у меня не было бы времени заниматься делами Европы!» (Наполеон — Жюно)
«В тени моего героя я проскользну в память грядущих поколений» (Жак-Луи Давид о Наполеоне)
«В тени моего героя я проскользну в память грядущих поколений» (Жак-Луи Давид о Наполеоне)
«Из всех искусств самое сильное воздействие на эмоции оказывает именно музыка потому нужно больше всего поощрять именно ее» (Наполеон о музыке)
«За меня — малая литература, а против меня — большая» (Наполеон)
«Из всех искусств самое сильное воздействие на эмоции оказывает именно музыка потому нужно больше всего поощрять именно ее» (Наполеон о музыке)
«За меня — малая литература, а против меня — большая» (Наполеон)
«Этот мир не так уж велик!» (Наполеон)
«О, женщины! Между собой вы безжалостны» (Наполеон)
«Во все времена публичные женщины подвергались гонениям, а между тем они необходимы. Если бы их не было, мужчины нападали бы на улицах на порядочных женщин» (Наполеон)
«Любовь — первобытное чувство, оно превращает мужчину в животное. Я вхожу в такие „сезоны случки“, как кобель» (Наполеон)
«Для любви довольно и одной минуты» (Наполеон)
«Он не должен был бросать свою старуху» (Ветераны Старой Гвардии о разводе Бонапарта с Жозефиной)
«Мой брак с Марией-Луизой… на самом деле низвергнул меня с трона. Я шагнул в пропасть, прикрытую цветами» (Наполеон)
Моему главному консультанту по Жизни — супруге Галине Владимировне, посвящаю…
Свет показывает тень, а правда — загадку
(Древнеперсидская поговорка)
Человек растет с детства
(Древнеперсидская поговорка)
Мы живем один раз, но если жить правильно, то одного раза достаточно…
(Древнеперсидская поговорка)
Все дело в мгновении: оно определяет жизнь
(Кафка)
Мой долг передать все, что мне известно, но, конечно, верить всему не обязательно…
(Геродот)
…Кто умеет остановиться, тот этим избегает опасности…
(Лао-Цзы)
Глава 1. На очереди у Бонапарта… воинственные потомки Фридриха II Великого!
Блестяще выиграв историческую битву под Аустерлицем, Наполеон сумел не только эффектно завершить эту длительную кампанию, в которой каждая из сторон имела свой шанс выйти победительницей, но и своей решительной победой над двумя крупнейшими европейскими венценосными монархами поставить под сомнение сами основы феодального, «богоданного» монархического строя.
По условиям Прессбургского (ныне Братислава, Словакия) мира от 26 декабря 1805 г. Австрия отдавала Венецию, Истрию и Далмацию, которые присоединялись к Итальянскому королевству, а также Тироль и Швабию. Вскоре после Аустерлица — 12 июля 1806 г. — Священная Римская империя, где Австрия играла доминирующую роль, тихо прекратила свое почти тысячелетнее существование. А через месяц бывший император бывшей Священной римской империи Франц II стал скромно именоваться просто «императором Австрии» Франц I.
Российскому императору, чьи войска бесславно убрались за границы Австрии, император Франции милостиво предложил свою дружбу, чтобы восстановить мир в Европе: «Пусть вся пролитая кровь и все несчастья падут на голову англичан, несущих ответственность за все это». И действительно, главный вдохновитель борьбы с Наполеоном, 46-летний британский премьер-министр Питт-младший, узнав о поражении союзников, слег в постель и 23 января 1806 года умер от… цирроза печени. Его последние слова оказались пророческими: «Сверните эту карту Европы. На ближайшие десять лет она не понадобится».
…Между прочим, не намного пережили его и два знаменитых участника Аустерлица, которых принято считать одними из виновников фиаско союзников: «гений кабинетной войны» Вейротер и особо приближенный к особе русского царя или как его еще любят величать некоторые историки и военные писатели — «паркетный генерал», свитский хлыщ, князь П. П. Долгоруков, что впрочем, не совсем так…
Питта сменил Уильям Гренвил, который на пару с министром иностранных дел Чарльзом Джеймсом Фоксом попытался было найти консенсус с британским парламентом по поводу мирного существования с «корсиканским выскочкой», но не сложилось.
Перекраивать карту Европы Наполеон собирался по-своему, но чтобы начать это делать ему предстояло разобраться с воинственными потомками Фридриха II Великого, лично к которому император французов относился с большим пиететом…
…Кстати сказать, наследник Фридриха Великого прусский король Фридрих-Вильгельм III незадолго до Аустерицкого сражения все же решился принять участие в ликвидации французской империи. В какой-то мере получалось, что Пруссия готовилась вступить в войну как бы с черного хода, в момент казавшейся неминуемой гибели Наполеона от превосходящихся сил союзников. Но дальше случилось то, что случилось и прусскому королю теперь предстояло не присоединиться к воюющим союзникам против «корсиканского чудовища», а оказаться самому один на один с этим чудовищем! Как говориться в таких случаях: «промедление оказалось смерти подобно». Барон фон Гаугвиц — его посланник в походный лагерь победоносного «корсиканского выскочки» — под впечатлением от аустерлицкого разгрома двух сильнейших монархий континентальной Европы попытался сделать «ход конем»: вместо привезенного ультиматума, он… поздравил Бонапарта с победой! «Это комплимент, — ответил Наполеон весьма саркастически, — адрес которого переменился благодаря судьбе!» Позднее, уже на о-ве Св. Елены Бонапарт признавал: «Напав на меня в тот момент, когда у меня были трения с русскими и австрийцами, пруссаки могли причинить мне много зла»…
Действительно, разгромив русско-австрийские войска, Наполеон не решил всех проблем.
В начале 1806 г. одним из главных противников французского императора на европейском континенте по-прежнему оставалась необъятная российская империя. Правда, наилукавейший, «богоданный» самодержец Всея Руси, испытывая большие трудности в борьбе с «корсиканским чудовищем», все же предпочел искать с ним временного мира, чтобы получить долгожданную передышку. Поскольку император французов, в свою очередь, недвусмысленно дал понять Петербургу, что Франция тоже готова пойти на сепаратные мирные переговоры, то в Париж из России был отправлен П. Я. Убри (не имевший, впрочем, мандата на подписание серьёзных дипломатических соглашений) для прощупывания почвы на предмет возможного заключения мира. Однако российскому посланнику были предъявлены слишком невыгодные условия, которые Александр I не захотел ратифицировать. Столь же плачевно закончились и попытки переговоров Парижа с Лондоном, где опять-таки инициатором выступил столь победоносный «корсиканский выскочка».
А к осени 1806 г. подняла голову и монархическая Пруссия Гогенцоллернов. В Берлине вспомнили о славе Фридриха II Великого! Пруссия, испытывая сильное волнение и недовольство из-за создания Наполеоном под его протекторатом летом 1806 г. из 15 княжеств Южной и Центральной Германии Рейнского союза, который угрожал ее целостности, взяла курс на сближение с Петербургом и Лондоном.
По правде говоря, Пруссия опоздала вступить на «тропу войны»: это следовало проделать в канун Аустерлица, а теперь для нее это было равносильно самоубийству. Ведь ей предстояло столкнуться с лучшей «военной машиной» Европы той поры (в который уже раз повторимся, что столь превосходной армии у Бонапарта уже потом не будет), возглавляемой военным гением, совсем недавно в шедевральном стиле разгромившем печально известных пруссакам по Семилетней войне своей стойкостью и неустрашимостью русских.
Королева Луиза-Августа, замечательная красавица, в костюме амазонки выгодно подчеркивавшем все совершенство ее по истине прелестной фигуры, на коне объезжала выстроенные на параде полки, призывая воинов к подвигам и победе. Именно она возглавляла так называемую «партию войны» при прусском дворе.
…Между прочим, в эту «партию» входили такие популярные в ту пору в высшем свете люди, как принц Людвиг (Луи-Фердинанд) Прусский (тот самый, у которого тогда был громкий роман с одной из самых красивых женщин и знаменитых проказниц Санкт-Петербурга начала XIX в. Екатериной Павловной Скавронской — женой знаменитого русского генерала Петра Ивановича Багратиона), герцог Карл II Вильгельм-Фердинанд Брауншвейгский (сокращенно — Карл Брауншвейгский) (1735—1806), возглавлявший прусскую армию еще в 1792 г., для которого кампания против Наполеона станет последней в жизни и к тому же, роковой, а также барон фон Гарденберг…
Вскоре Наполеон отдаст ей должное за силу духа и назовет «единственным мужчиной в Пруссии»! Воинственный клич «К оружию-ю-ю!!!» раздался и офицеры обнажая шпаги, издавали воинственные возгласы «Хох!» Во дворце Гогенцоллернов и в гостиных прусских господ, перебивая друг друга, доказывали, что прусская армия — самая сильная в мире, что прусские офицеры — самые храбрые в Европе.
Сомнений в победе не было. Заносчивые, кичливые прусские офицеры хвастались на всех перекрестках, что они разнесут в щепки армию французишек; они объявляли ее военную репутацию дутой, а ее главнокомандующего — выскочкой. Гордясь своей репутацией, заработанной победами Фридриха II Великого, они кричали, что погонят «французских собачёнок-болонок» до Парижа. Прусские кавалергарды и знаменитые со времен Фридриха Великого (не только своей устрашающей черной формой, но и большим ратным мастерством, помноженным на свирепую воинственность, привитыми им их легендарными генералами Цитеном с Зейдлицем!) черные гусары открыто приходили к отелю, где располагался французский посланник, и «смело» точили свои сабли о ступени парадной лестницы. Некоторые из бравых боевых генералов заявляли, что война закончится в считанные дни, одним ударом, и сожалели, что прусская армия берет с собой на войну ружья и сабли, — чтобы прогнать этих галантных хлыщей-французиков было бы достаточно одних хлыстов, на худой конец… дубин. Для воодушевления солдат на героические подвиги их насильно водили в театр на «Валленштейна» и «Орлеанскую деву» Шиллера.
Российский император воспользовался моментом и в сентябре 1806 г. заключил секретный договор с Пруссией против наполеоновской Франции. Узнав об антифранцузском демарше царя Всея Руси, Наполеон отдал приказ Бертье готовиться в новой войне. За спиной у союзников как всегда стояла Великобритания и… ее деньги, вернее — много денег, а если еще точнее — очень много денег. Единственное, чего британская корона никогда не жалела в борьбе со своими заклятыми врагами, так это — денег. Как и прежде короли Европы поставляли для борьбы с «корсиканским чудовищем» «пушечное мясо» (солдат), а английский парламент его щедро оплачивал, или что, вернее, обещал щедро оплатить.
…Кстати, пытаясь всеми способами найти компромисс с «нацией лавочников» (так Наполеон ласково «величал» ненавистных ему англичан!), император французов совершил неожиданный демарш. Рассказывали, что в июне 1806 г. Бонапарт предложил английскому королю Георгу III вернуть ему его наследственное владение континентальный Ганновер, в тот момент уже не находившийся у него в руках! Дело в том, что еще в далеком 1714 г. курфюрст ганноверский Георг-Людвиг (1660—1727), бывший в родстве с английскими Стюартами, стал королем Англии под именем Георга I и основателем Ганноверской династии, которая с 1917 г. и по сей день именуется Виндзорской. Таким образом, с 1714 г. король Англии являлся к тому же и владетелем Ганновера, на который имела свои виды и… Пруссия! Однако это миролюбивое предложение не произвело желаемого эффекта в Великобритании, чьи государственные деятели давно уже смотрели на Ганновер лишь как на бремя! Зато воинственная Пруссия от этой новости «встала на дыбы»: ведь совсем недавно за заключение с ним оборонительного союза Бонапарт отдал все тот же Ганновер… Пруссии! Наследники славы Фридриха Великого сочли, что Наполеон зашел слишком далеко, унижая Пруссию и, пришла пора «выходить на тропу войны»! Вряд ли это была продуманная провокация со стороны Наполеона? Но с другой стороны, не думается, что подобная акция могла быть его «ошибкой» или!?.
Не дождавшись русских войск, Пруссия крайне неосмотрительно, в одиночку решила разгромить «корсиканского выскочку». Ее король Фридрих-Вильгельм III заявил, что именно Пруссии выпала честь покончить с «возмутителем покоя Вселенной». Военный психоз был таков, что прусская армия, как истинная хранительница заветов победоносного Фридриха Великого, торопилась начать войну первой, чтобы ни с кем не делить лавры победителей Бонапарта. 1 октября Наполеону был предъявлен прусским министром иностранных дел бароном фон Гаугвицем ультиматум, который гласил, что Франция должна в недельный срок (то ли, все же, за 10 дней?) вывести из Германии все свои войска, которые еще находились там после предыдущей победоносной для нее войны.
А ведь Пруссия была способна отправить на войну огромную армию — от 175 до 180 тыс. человек. Правда, поскольку значительная часть прусских войск к началу войны все еще была разбросана по разным территориям, причем, вдали от театра военных действий, то на самом деле можно было вывести «в открытое поле» лишь 113 тыс., из которых 18 тыс. союзных Пруссии саксонцев.
Прусская армия состояла из двух основных частей: главными силами командовал вышеупомянутый фельдмаршал герцог Карл Брауншвейгский (де-юре и де-факто он был главнокомандующим всей прусской армии), вторая часть армии состояла из прусских и саксонских войск и находилась под командованием князя Фридриха Людвига фон Гогенлоэ-Ингельфингена (cокращенно — Гогенлоэ, вернее, Хоэнлоэ).
План прусских военачальников предполагал два варианта развития военных действий в предстоящей кампании.
Вариант А подразумевал придерживаться оборонительной тактики с постепенным отступлением за реку Эльбу, а затем за реку Одер, с целью соединения со своими резервами и свежими русскими частями. После сбора всех сил в одном месте предполагалось дать Наполеону генеральное сражение. Однако прусский генералитет, свято чтивший традиции Фридриха Великого, практически единодушно и сразу признал для себя неприемлемым «опуститься» до отступления, вследствие чего этот план был решительно отвергнут как трусливо-пацифистский.
Вариант Б предполагал следующее: вторжение на территорию союзной Франции Баварии, стремительная атака на разрозненно-расквартированные французские корпуса с целью предотвратить их соединение. По замыслу пруссаков, это вынудило бы Наполеона отступить за Рейн, т.е. убраться восвояси.
6 октября 1806 г. Великая армия — от 130 тыс. до 195 тыс. чел. (данные очень сильно разнятся) — получила приказ скорым маршем выдвигаться к границам Пруссии. В этот же день Наполеон направил сообщение Сенату, в котором объявил, что Франция начинает военные действия против Пруссии.
8 октября французская армия, сосредоточенная в Баварии, тремя колоннами пересекла границу, вторгнувшись на территорию союзника Пруссии — Саксонию. Центральной колонной, составленной из кавалерии, командовал Мюрат. За ним следовал сам Наполеон с главными силами, причем, все части двигались очень быстро: у каждого солдата было три пары обуви с собой, а также четвёртая пара — запасная — находилась в обозе. Несмотря на то, что и в этой кампании Наполеон придерживался хорошо известной аксиомы «война должна кормить сама себя», его армия была обеспечена всем необходимым, вплоть до передвижного военно-полевого госпиталя на 500 человек. Его разветвлённая щедро оплачиваемая агентурная сеть оценивала не только маршруты движения вражеских войск, их моральное состояние и поведение, но также анализировала ландшафт местности, ресурсы, и прочие важные для успешного ведения кампании факторы.
Пройдя через Франконский Лес и выйдя к Эльбе, Наполеон вышел в тыл прусским войскам, отрезав им тем самым возможные пути отступления.
Первые авангардные бои произошли 9 и 10 октября и вскрыли несостоятельность прусского генералитета.
Так, в сражении при Шлейце (9 октября) 4-й гусарский полк, бывший в авангарде французской армии под командованием Иоахима Мюрата, атакой с ходу обрушился на лёгкую кавалерию саксонцев, находящихся в подчинении принца Иоанна, и прусских гусар Богислава фон Тауэнцина (всего ок. 2.600 человек при 8 орудиях). Трижды атаковав, 4-й гусарский полк так и не смог потеснить противника, лишь после введения Мюратом в бой подкрепления в составе 27-го лёгкого, 5-го конно-егерского и 94-го линейного полков Бернадотта и Друэ д'Эрлон, т.е. увеличения французских сил до 4 тыс. чел. при 12 орудиях, пруссаки и саксонцы, потеряв 566 человек и 1 орудие, были вынуждены отступить. Результатом сражения при Шлейце стала открытие генералом Тауэнцином дороги на Лейпциг.
Уже на следующий день (10 октября) на левом берегу реки Заалы под Заальфельдом (Тюрингия) произошло по-настоящему крупное столкновение — первая битва — этой кампании.
Один из основных сторонников возобновления войны против Франции воинственный принц Людвиг-Фердинанд, у которого под рукой было примерно 8.300 чел.: 7 тыс. пехоты, 1.300 кавалерии и 44 пушки (основные силы прусской армии были в тот момент под Йеной), ошибочно полагая что численно превосходит V-й корпус Великой армии Ланна (12.800 солдат и 14 пушек), решился на бой. Принц поместил своих солдат в низине за пределами города, спиной к реке, приготовившись обороняться. Ланн некоторое время вёл огонь артиллерией и когда противник заколебался (его строй оказался разрушен), он послал часть своих сил в фланговую атаку: 17-й лёгкий полк; 34-й, 40-й, 64-й и 80-й линейные полки; 9-й и 10-й гусарские и 21-й конно-егерский полки генералов Виктора и Сюше. Окруженные с фланга численно превосходящими французами, пруссаки стали пятиться, а затем и отступать под ударами врага. С опозданием увидев свою ошибку, Людвиг лично повёл в атаку своих всадников и атаковал продвигающихся по флангу французов. Пруссаков отбили и в ходе «кавалерийской карусели» (где все рубятся со всеми и друг с другом) неподалёку от Шварца принц был окружён французскими гусарами, но отказался сдаться, после чего был зарублен сержантом квартирмейстером 10-го гусарского полка Жаном Гинде (Гуине).
Поражение пруссаков было ошеломительным и полным: они потеряли 900 убитых и раненых, 1.800 пленных, в том числе, командир саксонской бригады генерал-майор фон Бевилакуа, 4 знамени и 28—34 (?) орудия. Более того, в Рудольштадте и Заальфельде Ланн, потерявший 172 солдата и офицера убитыми и раненными, захватил богатые военные магазины, а также фургоны с боеприпасами и багажом.
Как только Наполеону сообщили о заальфельдской победе Ланна, он послал Даву приказ немедленно выдвинуть свой III-й (образцовый) корпус на Наумбург. Этим манёвром он намеревался перекрыть пруссакам возможность отхода к Берлину.
А вот в главной штаб-квартире прусского командования вести о поражении при Заальфельде вызвали не только тревогу, но и панику. Спесь прусского генералитета заметно поубавилась. Поспешно оценив складывающуюся обстановку, герцог Брауншвейгский отдал приказ князю Гогенлоэ удерживать позиции у Йены, и обеспечивать прикрытие организованной ретирады главной прусской армии под началом самого герцога на Мерзебург. Там тот намеревался дать Наполеону генеральное сражение в междуречье Заале и Эльбы. После этих арьергардных боёв войскам Гогенлоэ следовало по возможности быстро отступить, не вступая в стычки с французскими частями.
11 октября около Лангенберга гусары из эскадронов Лассаля взяли в плен около 100 пруссаков и захватили обоз из трёхсот фургонов, которые те охраняли. В это же время Наполеон, направлявшийся к Ауме, приказал войскам Даву, Бернадота и Сульта двигаться по дороге на Гере, а Ожеро и Ланну было приказано выдвигаться к Нейштадту, к которому те подошли вечером.
12 октября III-й корпус Даву вместе с придаными ему в качестве подкрепления эскадронами драгун Луи Саюка продвигался к Наумбургу. Когда лёгкая кавалерия его корпуса, высланная вперёд, ок. 15:30 захватила понтонные переправы, прусские войска потеряли ещё одну часть своего обоза, который так и не был доставлен на противоположный берег.
Тем временем, V-й и VII-й корпуса Ланна и Ожеро выдвигались на Йену, I-й корпус Бернадота и кавалерия Мюрата подходили к Наумбургу со стороны Цайца, VI-й корпус Нея вместе с самим Наполеоном подошел к Гере, где встретился с IV-м корпусом Сульта. 13 октября в помощь Ланну и Ожеро Наполеон направил VI-й и IV-й корпуса. На Гере пошли кавалерийские части Клейна, д’Опуля и Нансути.
После того как высланные Ланном в разведцелях кавалерийские разъезды на Лейпциг, вернулись, стало известно, что войска пруссаков отступают к Магдебургу, причем, тремя основными колоннами: к Клозевицу уходили гренадеры Гервеца; туда же направилась пехота Цвайффеля вместе с егерями Вернера и Валентини; а вот к Люцероду двигались фузилёры Розена и Эрихсена. Со стороны Ландграфенберга отход этих частей прикрывали пехота Рихтена, гусары Биллы вместе с лёгкой кавалерией Масарса и Богуславски.
Преследовавшие их французы буквально висели у них на пятках. В частности, 17-й лёгкий полк Клапареда накрыл пруссаков огнём своих стрелков уже под Йеной, а непосредственно в самом городе в плен попали около 30 прусских пехотинцев.
Вечером 13 октября основные силы Наполеона, состоящие из корпусов Сульта, Нея и резервной кавалерии Мюрата подошли к Йене и заняли её. На расстоянии прямой видимости от французов были замечены огни прусских костров — это была армия князя Гогенлоэ.
Наполеон полагал, что перед ним находятся главные силы прусской армии. Он даже провел самую тщательную рекогносцировку. Кроме того, ночью 30 тыс. французских войск не только поспешно заняли господствовавшую над полем грядущей битву гору Ландграфенберг, но и успели установить артиллерийские батареи на её склонах, заняв тем самым чрезвычайно выгодную позицию против армии Гогенлоэ, а еще и основательно укрепили ее с инженерной точки зрения. При этом было решено атаковать противника с первыми лучами солнца.
…Кстати, хотя Наполеон и возглавлял основные силы Великой армии общей численностью от 90 до 100 тыс. чел., но его корпуса будут вступать в битву лишь по мере их подхода, т.е. целиком вся армии участия в битве не примет. На самом деле на поле боя окажется то ли 50 тыс. чел. (ок. 40 тыс. пехоты, 8.500 кавалеристов и 110 орудий), то ли, даже 60 (?) тыс. чел. На левом фланге французской армии встал VI-й корпус Ожеро (9 тыс. пехотинцев, 1000 кавалеристов с корпусной артиллерией). В центре — V-й корпус Ланна (19 тыс. пехотинцев и 1.500 кавалеристов с 28 орудиями). Стык между ними заняла императорская гвардия (4 тыс. пехоты и 2 тыс. кавалерии со всего лишь 14-тью вместо 26, согласно штатному расписанию, пушками). Впрочем, она так и простоит все сражение в резерве, не тронувшись с места. (Со времен Маренго, когда Наполеон был на волосок от катастрофы, он явно опасался без нужды рисковать своим самым последним — элитным — резервом и предпочитал придерживать его в загашнике: самый яркий эпизод — финал Бородинского сражения, но это уже совершенно «особая песня»! ) На правом фланге расположился IV-й корпус Сульта — 25.700 (фактически только 9 тыс.) пехоты и 1.400 кавалеристов с 48 орудиями. Ждала своего часа и резервная кавалерия Мюрата: 5 тыс. кирасир с карабинерами и 8.600 драгун, конных егерей и гусар. А вот Ней со своим VI-м корпусом в 4 тыс. пехотинцев и 1.100 кавалеристов был еще на подходе, но участие в битве, все же, примет, причем, весьма «заметное». Правда, сил у Бонапарта могло бы быть еще больше, если бы Даву не оказался слишком далеко от него, а Бернадотт не «ломал ваньку» (что-то типа «я — не я и моя хата — с краю»), но об этой весьма мутной истории чуть позже…
В свою очередь, узнав, что французы заняли Йену, князь Гогенлоэ, все же не предполагал, что это — основные силы неприятеля под началом самого Бонапарта. Думая, что перед ним лишь какая-то часть вражеских сил, он не очень-то опасался за то, как сложиться утро следующего дня. В оборонительном бою князь рассчитывал выстоять. Тем более, что тем же вечером ему доставили новый приказ короля: удерживать Йену, ради прикрытия правофлангового манёвра основной армии пруссаков герцога Брауншвейгского. Помимо этого Гогенлоэ следовало немедленно отправить для подкрепления этой армии к Ауэрштедту дивизию генерала Козена.
…Кстати сказать, у Фридриха Людвига Гогенлоэ-Ингельфингена по очень разным подсчётам могло быть от 27 до 62 (!?) тыс. чел., причем, во втором случае, скорее всего учитывался, 15-тысячный корпус генерала Эрнста Рюхеля. Он действительно прибыл на поле боя, но уже после разгрома и начала беспорядочного отступления основных сил Гогенлоэ и, даже приняв участие в сражении, переломить его неудачный ход уже не смог. По одним сведениям у пруссаков под Йеной могли быть корпус генерала Тауэнцина — ок. 8 тыс. (6.500 пехоты, 1.400 кавалеристов и 100 артиллеристов), дивизия генерала Граверта — ок. 12.200 (8.600 пехотинцев, 3.800 кавалеристов и 400 артиллеристов), саксонская дивизия Цецешвица 1-го — ок. 11.500 (8.600 пехоты, 2.400 кавалеристов и 500 артиллеристов), резервная дивизия генерала фон Притвица — ок. 8.200 (6.500 пехотинцев, 1.400 кавалеристов и 300 артиллеристов) и участники заальфельдского фиаско — ок. 10 тыс. (7 тыс. пехоты, 2.400 драгун и по 1.200 кирасир с гусарами). В целом могло насчитываться ок. 60 тыс. чел. По другим данным — все же численность его войск была поменьше: ок. 50 тыс. (33.400 пехоты, 11.800 кавалерии и 15 артиллерийских батарей с 2 тыс. артиллеристов). И это, не считая еще и 15-тысячного 1-го армейского корпуса Эрнста Рюхеля, правда, (повторимся!) вступившего в битву лишь на ее завершающем этапе. Впрочем, нечто похожее наблюдалось и у Наполеона: не все его войска вступят в битву…
В 6 часов утра 14 октября 1806 г., когда первые солнечные лучи развеяли пелену густого тумана, нависшего белым покрывалом над противниками, Ланн увидел войска князя Гогенлоэ, оценил их диспозицию и приказал своим частям атаковать пруссаков.
Примерно к 9 часам после нескольких мощных атак они вынудили 8-тысячный авангард Тауэнцина отступить. Это позволило французам занять позиции неприятеля и укрепиться около Коспеды, Лютцерода и Клозвица. Гогенлоэ понял, что авангард его армии потеснён Ланном лишь после того, как беспорядочно отступающие остатки разбитого корпуса Тауэнцина стали пробегать мимо его ставки. Стремясь хоть как-то противостоять французам, князь стал спешно выводить свои войска из лагерей с целью собрать их в одном месте, чтобы удержать свои позиции до прихода генерала Рюхеля, которому была отправлена депеша с приказом немедленно выслать свой 15-тысячный корпус из Веймара на помощь князю.
Собрав-таки свою армию, Гогенлоэ повёл ее к деревне Фирценгейлиген, чтобы встретить там накатывающую массу французских войск.
Дело в том, что на помощь Ланна уже подходил IV-й корпус Сульта, поднимавшийся к Клозвицу со стороны долины р. Заале. Правда, его притормозили части генерала Гольцендорфа, прикрывавшие в лесу левый фланг Гогенлоэ. По началу «сультовцы» никак не могли выбить неприятеля из леса и лишь через два часа Гольцендорф, потеряв ок. 5 тыс. солдат, всё же, дал команду на отход. А вот VII-й корпус Ожеро беспрепятственно двигался на Коспеду через Мюхтальское ущелье.
Азартная гусарская сорвиголова Мишель Ней первым заметил, что прусская армия идет на Фирценгейлиген, то без колебаний выдвинулся к этой деревне, укрепившись там с 3 тыс. солдат из своего корпуса. Со своими сравнительно небольшими силами почти час он героически отражал атаки главных сил Гогенлоэ, которые тщетно пытались выбить его из Фирценгейлигена. Причем, одной из причин успешных действий «нейевцев» стал не только их героизм и упорство, но использование врагом устаревшей линейной тактики ведения боя прошедшего XVIII века, когда к противнику подходили на определённую дистанцию и вели массированный огня без прицеливания. Тогда как, французы — ветераны 10-летних революционных войн — весьма сноровистые в беглой стрельбе из рассыпного строя, тактически были наголову выше противника. В результате безрезультатных и в каком-то смысле самоубийственных атак на позиции Нея пруссаки и саксонцы понесли тяжёлые потери.
Поскольку возможности немногочисленных сил Нея были не безграничны, Наполеон приказал Ланну оказать ему помощь, что тот и проделал.
Получив около часа дня донесение о том, что резервная кавалерия Мюрата и две свежие дивизии VI-го корпуса Нея развернулись в боевой порядок и ждут приказов, Наполеон приказал дождаться завершения манёвра IV-го и VII-го корпусов Великой армии, после чего отдал приказ об общей атаке. Одновременная фланговая атака Сульта и Ожеро, подкреплённая V-м корпусом Ланна и частями резерва, смяла пруссаков и саксонцев и они пустились в паническое бегство. Тактически грамотное отступление совершал только гренадерский батальон саксонцев, охранявший князя Гогенлоэ.
Только ок. 14 часов на поле битвы наконец прибыл корпус Рюхеля, но единственное что он еще мог бы сделать — обеспечить толковое прикрытие беспорядочно отступающих войск. Не разобравшись в ситуации и не поняв, что сражение при Йене проиграно, Рюхель опрометчиво бросился атаковать врага, однако его ограниченных сил хватило ненадолго. В течение получаса корпус Рюхеля был смят французами и обращён в бегство. Ошибка Рюхеля дорого обошлась пруссакам, так как его действия просто-напросто увеличили и без того огромные потери: ок. 20 тыс. убитыми, ранеными и пропавшими без вести; а также 200 орудий!
Впрочем и французам победа «обошлась» недешево: в 5.000 — 7.500 убитыми и ранеными.
Преследование бегущего неприятеля, командующий резервной кавалерией Мюрат, поручил первыми прибывшим уже под конец сражения драгунам под командованием Клейна и двум полкам кирасир д’Опуля.
Часть беглецов пыталась было укрыться в Веймаре и бросилась туда, но французские кавалеристы (особенно вырвавшиеся вперед более тяжеловооруженных «братьев по оружию» легкоконные гусары с конными егерями) как говорится «на плечах» пруссаков ворвались в Веймар и устроили там им «Варфоломеевскую ночь в 33-й степени», не щадя практически никого: вдоволь тогда «натешилось их холодное оружие», «рубая бегущих пруссаков в капусту», азартно соревнуясь друг с дружкой на спор, кто из седла с одного удара снесет врагу голову с плеч либо развалит его до крестца!?
…Кстати, пройдет всего лишь 9 лет и в финале побоища при Ватерлоо, в победном угаре прусские кавалеристы Блюхера, в первую очередь, знаменитые черные гусары сполна поквитаются с бегущими после поражения французами, снося им головы или разрубая пополам! A la guerre commt a la guerre или, «что посеешь, то и пожнешь»…
Еще одна группа бегущих во главе с самим Гогенлоэ бросилась спасаться в Наумбург, чтобы там соединиться с войсками герцога Брауншвейгского. Но каково было их удивление, шок, растерянность и даже ужас, когда под Буттельштадтом они натолкнулись на ещё одну огромную толпу… пруссаков-беглецов. Выяснилось, что это ничто иное, как остатки разгромленной маршалом Даву при Ауэрштедте основной армии Пруссии под началом герцога Брауншвейгского — да еще впридачу с самим прусским королем.
Вот так 14 октября 1806 г. стало самым чёрным днем в истории Пруссии. Ее армия, которая по мнению ее спесиво-престарелого генералитета без труда должна была справиться с армией «предводителя санкюлотников» («без штанов»), была разгромлена в течение одного дня…
Дело в том, что пока Бонапарт разбирался под Йеной с князем Гогенлоэ — неуклюжим наследником славы Фридриха II Великого, не раз «опускавшего ниже плинтуса» французов короля Людовика XV полвека назад в ходе Семилетней войны — основная армия прусского короля, которую де-факто возглавлял герцог Карл II Вильгельм Фердинанд Брауншвейгский (в его ставке был сам прусский король), направлялась из Веймара в Наумбург. Пруссаки переночевали в деревне Ауэрштедт, в непосредственной близости (а именно — в деревнях подле Наумбурга) от французов, которыми командовали маршалы Даву (24.000 пехоты и 1.200 кавалерии при 44 орудиях) и Бернадотт (18.500 пехоты, 1.500 кавалерии и 34 орудия).
Для соединения с войсками Наполеона со стороны Апольды, на равнинах позади Йены, маршалам необходимо было переправиться через Заале перед Наумбургом и пройти через узкую долину Козен. Получив от Наполеона приказ идти на соединение с ним, маршалы Даву и Бернадот начали своё движение по направлению к основным силам французов: Даву направился через Эккартсберг, Бернадот — через Дорнбург и строго следуя указанным ему ранее Наполеоном маршрутом, оставил своего «коллегу по ремеслу» без поддержки, хотя конечно, услышал канонаду завязавшейся вскоре битвы между Даву и пруссаками.
Дело в том, что на пути у III-го корпуса Даву оказались главные силы прусской армии (ок. 50 тыс.; впрочем есть и иные данные, когда ее численность возрастает до 60 с лишним тыс.!?) герцога Брауншвейгского, с которыми находился еще и ее король Фридрих, а также фельдмаршалы Вихард фон Мёллендорф и Фридрих фон Калькройт.
…Кстати сказать, интересно, что непосредственно под началом у герцога Брауншвейгского были: дивизия Виллема I, принца Оранского (8 тыс. пехоты, 2.500 кавалеристов и ок. 400 артиллеристов); дивизия генерала фон Вартенслебена (8 тыс. пехотинцев, 2.500 кавалеристов и ок. 500 артиллеристов); дивизия генерала фон Шметтау (8.500 пехотинцев, 2.500 кавалеристов и ок. 400 артиллеристов). А командовавший резервом этой армии фельдмаршал Калькройт располагал дивизией генерала фон Кунгейма (6 тыс. пехоты, 2.500 кавалеристов и ок. 400 артиллеристов) и дивизией генерала фон Арнима (7.400 пехоты, 1.500 кавалеристов и ок. 400 артиллеристов). При этом, 15-тысячный корпус принца Вюртембергского (бывший в начале войны в глубоком резерве) выдвинулся из Магдебурга на соединение с главными силами слишком поздно, и не принял участия в сражении. А вот кавалерия генерал-лейтенанта Гебхардта Блюхера пришла во время и сражалась насмерть…
Даву даже не предполагал, что это — основные силы прусского короля почти вдвое превосходящие его по численности. Маршал был уверен, что прусский король с главными силами выступил против Бонапарта. Более того, он не был осведомлён и в том, насколько пруссаки были близко от его сил в Ауэрштедте. Тем не менее, маршал принял правильное решение занять в ночное время позицию на крутых склонах Козена. Следует отметить, что ни герцог Брауншвейгский, ни король Фридрих не оценили должным образом обстановку и не заняли Козен, допустив практически аналогичную с князем Гогенлоэ ошибку, который оставил без охранения и должного внимания Ландграфенбергскую высоту близ Йены.
Находившиеся на марше к Наумбургу авангардные войска III-го корпуса Даву, возглавляемые дивизионным генералом Гюденом, в 7 часов утра были остановлены близ Поппеля прусскими кавалеристами, которых поддерживала артиллерия. Как только Даву стало известно о пруссаках, он приказал Гюдену закрепиться в Хассенгаузене. Здесь французам противостояла дивизия генерала фон Шметтау численностью ок. 11.400 чел. Ему была поставлена задача перекрыть продвижение корпуса Даву на Козен. Пока пехота фон Шметтау методично готовилась к атаке на французов, к его левому флангу успела примкнуть кавалерия Блюхера. Объединенными усилиями фон Шметтау и Блюхер оттеснили продвигавшиеся силы Гюдена назад.
В 8:30 утра на поле сражения прибыла 11-тысячная дивизия генерала фон Вартенслебена. Его пехота получила приказ укрепить левый, а кавалерия — правый фланг прусских сил. В 9 часов на подмогу к Гюдену прискакала кавалерия, а 9:30 его позиция была усилена еще и дивизией генерала Фриана и 12-фунтовыми орудиями. Эти силы укрепились справа от Гюдена. Перейдя в атаку, усилившиеся французы стали теснить кавалерию Блюхера назад. Тот попытался было контратаковать Гюдена и Фриана, тем более, что его поддержали два пехотных полка герцога Брауншвейгского, однако прусская атака захлебнулась: три эскадрона кавалерии и пехота были остановлены и отброшены назад.
Около 10 утра герцог Брауншвейгский отдал приказ всем своим войскам идти на приступ Хассенгаузена. Но вскоре после этого его тяжело ранило (рана окажется смертельной) и он был эвакуирован с поля битвы. К несчастью для пруссаков генерал фон Шметтау тоже был тяжело ранен и также увезён в тыл. После потери этих двух командиров, организованное руководство прусской армией практически прекратилось.
Войска прусского короля попали в тяжелейшее положение…
Пехота Освальда и Принца Оранского, будущего короля Нидерландов Виллема I, прибыла к месту боя в 10:30 утра. В этот момент король Фридрих, волею случая (или рока?) оказавшийся за главнокомандующего, принял решение: разделить силы принца на два фланга. Тем временем к французам подошла их третья дивизия — части генерала Морана и была тут же отправлена на помощь потрёпанному левому флангу Гюдена, чья дивизия не только вынесла на своих плечах основную тяжесть сражения, но и потеряла чуть ли не 40% своего боевого состава.
Увидев, что вражеские войска заколебались, Даву в 11 часов приказал своей пехоте перейти в контратаку. В результате общего наступления французов войска прусского центра под руководством фон Шметтау были полностью разбиты и отброшены за Лиссбахский ручей, кавалерия Блюхера выдохлась и тоже отошла, и только фон Вартенслебен еще пытался хоть как-то перегруппировать свои силы.
В конце концов, прусский король посчитал, что всё потеряно, и отдал приказ о всеобщем отступлении. Разгром был под стать тому что случился в этот же день под Йеной: ок. 13 тыс. убитыми, ранеными и пропавшими без вести; было потеряно 115 орудий!
Впрочем, и героический III-й корпус Даву лишился чуть ли не трети своего состава: 5—7 тыс. убитыми, ранеными и пропавшими без вести.
В результате ошеломившего всю Пруссию двойного поражения при Йене и Ауэрштедте она потеряла более 20 тыс. чел. только убитыми и ранеными, а также 18 тыс. пленными. Большая часть всей ее артиллерии оказалась в руках французов. Было убито, ранено и пленено 20 генералов.
26 октября, прикрывая переход через Эльбу войск герцога Карла Августа Саксен-Веймарского, арьергард полковника Йорка из прусского корпуса генерала Рюхеля принял бой с частями маршала Сульта у деревни Альтенцаун под Магдебургом. Йорк располагал пятью батальонами лёгкой пехоты общим числом 2.7 тыс. чел., которых он поместил в узком промежутке к северу от Альтенцауна с опорой на Эльбу. Егерей он выставил в Альтенцауне, три батальона в промежутке и один оставил в резерве. Ок. 4 часов от Тангермюнде подошёл Сульт с бригадами лёгкой кавалерии генералов Маргарона и Гюйо. Видя, что путь вперёд заблокирован, он послал два полка в обход пруссаков и один полк на Альтенцаун. Несмотря на несколько яростных атак, французской кавалерии не удалось прорвать прусскую оборону до подхода 1-й пехотной дивизии генерала Сент-Илера, после чего Альтенцаун все же был взят, а пруссаки отступили.
27 октября — через две недели после Йенско-Ауэрштедтской катастрофы, император французов с триумфом въехал в Берлин.
Моральное состояние пруссаков было столь сильно подавлено, что всего через месяц после начала войны (8 ноября) Наполеону сдался прекрасно укреплённый Магдебург. Кроме того, с 15 октября по 5 января 1807 г. французам сдались крепости Эрфурт, Шпандау, Штеттин, Кюстрин, Ченстохова, Хамельн, форт Плассенбург, Глогау и Бреславль.
Пруссия пала.
Победа французов была полной, сокрушительной и безоговорочной…
Это, своего рода сугубо «фактологически-академический» вариант разгрома Пруссии Наполеоном в стремительно развивавшейся кампании 1806 г. Тогда как в ее «эмоционально-живописной версии» просматривается хоть и весьма похожая картина развития тех событий, но есть и некоторые любопытные нюансы, в частности, намекающие, что не все тогда в действиях Великой армии было «тип-топ», по крайней мере, в сравнении с предыдущей — тоже победной — кампанией французского императора против австро-русского императорского альянса. Впрочем, каждый вправе попытаться самостоятельно расставить точки над «i» в этом весьма щекотливом для «наполеоноведов» и «бонапартистов» вопросе…
Глава 2. Ржавая «военная машина» пруссаков против Великой армии Наполеона
Великая армия (в ту пору она действительно могла претендовать на столь громкий эпитет!) Наполеона Бонапарта в 1806 г. не знала себе равных в Европе. Это были закаленные в боях войска с высочайшим моральным духом победителей в расцвете боевого опыта. Их поведение в бою всегда было образцовым. Пехота была гибкой, мобильной и очень умело действующей по обстановке. Лишь в дивизиях Газана и Дюпона было много необстрелянных новобранцев. Две кирасирские дивизии д`Ополя и Нансути, пять драгунских дивизий Клейна, Груши, Бомона, Сагюка и Беккера и одна дивизия легкой конницы Лассаля — всего 32 тыс. всадников — самая большая кавалерия в Европе — на прекрасных трофейных австрийских конях была не только замечательно вымуштрована, но и отличалась свирепой храбростью и несравненной лихостью. Ее начальники прекрасно владели всеми видами боя: конной завесой, разведкой, прорывом и преследованием. Артиллеристы были великолепно подготовлены: точностью и скорострельностью они задавали победный ритм любому бою. И, наконец, офицерский состав был самым молодым и опытным в европейских армиях.
И все же, для ведения очередной за два года войны Наполеону пришлось прибегнуть к непопулярным мерам: срочным декретом были призваны в армию 50 тыс. человек-призывников 1806 г. и вызваны 30 тыс. резервистов.
По мобилизационным спискам знаменитый Черный Орел Фридриха II Великого — прусская армия Гогенцоллернов — насчитывала чуть ли не 250 тыс. человек, но на самом деле в ней было около 170—187 (данные разнятся) тыс. из которых ок. 35 тыс. приходилось на кавалерию и 15 тыс. на — артиллерийскую прислугу. В артиллерийском парке числилось ок. 550 орудий: 300 — крупнокалиберных и 250 — легких, т.е. трех- и шестифунтовок.
Она была разделена на четыре неравные части.
Основные силы пруссаков (70—75 тыс. чел.) возглавили трусоватый (лучше называть вещи своими именами?) король Фридрих-Вильгельм III, которого, конечно, никто из профессиональных военных не брал в расчет и прославленные ветераны Семилетней войны (1756—1763) — 71-летний Карл II Вильгельм-Фердинанд герцог Брауншвейгский (1735—1806) и еще более старый 82-летний фельдмаршал Рихард-Иоахим-Генрих фон Меллендорф (1724—1816), на склоне лет всячески стремившиеся ничем не подпортить свою боевую репутацию. В былые времена они слыли доблестными воинами (так Меллендорф со своим артиллеристами отличился в самом конце Семилетней войны — в одной из последних победных битв Фридриха Великого под Буркерсдорфом), но их время давно прошло: на дворе стоял XIX век, предъявлявший совсем иные требования к людям, идущим на войну.
Вспомогательными войсками командовали 60-летние «юнцы» по понятиям прусской военной касты — никогда не бывавший на первых ролях и крупных побед не одерживавший генерал от инфантерии, князь Фридрих-Людвиг (Людовик) фон Гогенлоэ- (правильнее — Хоэнлоэ) -Ингельфинген (по разным данным под его началом стояло 50 тыс. пруссаков и 20 тыс. саксонцев; либо 62 тыс. прусско-саксонских воинов!?) и бывший последний адъютант Фридриха Великого, весьма опрометчивый генерал Эрнст Рюхель (1754—1823), у которого было от 30 до 50 тыс. (данные сильно разнятся) солдат и офицеров.
В дальнем резерве, расквартированном по Восточной Пруссии и даже Польше, насчитывалось еще 15—25 тыс. войск (сведения сильно различаются) под началом прусского генерала от кавалерии, принца Фридриха-Евгения (или, все же, Е.Ф.Г.?) Вюртембергского — брата вюртембергского короля. (Не путать с его старшим сыном, принцем Евгением-Фридрихом-Карлом-Павлом-Людвигом Вюртембергским — племянником российской императрицы Марии Федоровны, супруги покойного императора Павла I; ему в ту пору было всего лишь 18 лет и он получал образование в Силезии.)
В тоже время значительные воинские контингенты были оставлены в гарнизонах крепостей. Из ближайших союзников к Пруссии присоединились лишь Саксония (18 тыс. человек) и герцог Веймарский (1 тыс. человек). А вот собрать воедино под эгидой Пруссии силы всех северогерманских государств для борьбы с Наполеоном она так и не смогла. Дело в том, что большинство из них не испытывали доверия или уважения к государству–соседу, претендовавшему на лидерство, поэтому не горели желанием подчиниться Пруссии, не единожды круто менявшей свой внешнеполитический курс за последний год.
…Между прочим, накануне войны с Францией из 66 полковников прусской пехоты почти половина была старше 60 лет! Из 281 пехотного майора не было никого, моложе 50 лет! Таковы были реалии: ни убавить — ни прибавить…
Более молодые и весьма способные генералы Шарнхорст и Гнейзенау рвались в «боевую упряжь», но старики делали все возможное и невозможное для их «оттирания» в сторону. «Мы прекрасно знаем, что нужно делать», — жаловался своим сверстникам Шарнхорст, — «но что мы будем делать, знает только Бог… и наши старцы!»
…Кстати, именно Шарнхорст, отдававший себе полный отчет в абсолютной устарелости когда-то знаменитой фридриховской системы — шаблонный «косой боевой порядок» виде ряда уступов против одного из флангов неприятеля — еще до войны с Наполеоном предоставил королю докладную записку, в которой разворачивал детальную программу реорганизации армии. Но слабовольный король под воздействием его одряхлевших «боевых» генералов полувековой давности — времен Семилетней войны (1756—1763) — наотрез отклонил все перемены. И все же, за несколько дней (!) до начала войны (!) в прусской армии была-таки введена дивизионная и корпусная организация: 14 дивизий были сведены в 4 корпуса. Такие нововведения в таком консервативном механизме, как армия, просто не проходят — тем более, на пороге войны…
Едва лишь пруссаки выступят в поход, как выяснится, что их некогда прославленная армия, привыкшая отбивать «журавлиный» шаг на плац-парадах, окажется совершенно не подготовленной к современной войне.
Начнем с того, что слепо-жесткая приверженность к линейно-шереножному построение боевых порядков прусской армии была уже далеким прошлым, давно перевернутой страницей истории военного искусства.
Кроме того, как и во времена славного короля-полководца Фридриха II Великого, никто не шел служить в эту армию добровольно, и ее личный состав рекрутировался из всякого сброда всей Центральной Европы — людей, которые подписывали договор в совершенно пьяном состоянии и просыпались только для того, чтобы увидеть перед собой бесконечно длящийся кошмар. На каждые семь рядовых в прусской армии — за без инициативное, механическое поведение на поле боя, как на Потсдамском плацу, их называли «ходячими мушкетами» — приходился один беспощадный капрал с хорошей палкой, которой он работал с поистине садистским наслаждением. За малейшую провинность солдат беспощадно пороли, и за все время службы им не выдавали ни теплой одежды, ни одеял. Спали они на соломе; пропитание их было таким же скудным, как и жалованье. Когда они уже не могли служить в армии по возрасту, им выдавали разрешение на право нищенствовать. Поскольку в Европе беспробудных пьяниц для пополнения прусских батальонов не хватало, правительству приходилось содержать особые отряды, ловившие и загонявшие в армию крестьян и ремесленников. Через месяц уже мало кто из них помышлял о бунте или дезертирстве. Наказанием в обоих случаях была жестокая смертная казнь. Прусские офицеры, за редким исключением представляли собой или самодовольных хлыщей, или старых и упрямых ослов.
И хотя пехота была дисциплинирована и стойка, но абсолютно без инициативна в сражении. Кавалерия — храбра и напориста в первой атаке, но совершенно не готова к активному маневрированию и перестроению в ходе современного боя. Артиллеристов было очень много, но они не только были плохо подготовлены, но и использовались чаще всего неправильно.
Зато огромное внимание уделялось содержанию в уставном порядке кос и буклей солдатских париков, за неправильную длину кос пороли нещадно. Зато когда достали из арсеналов ружья, многие из них оказались без мушек. От регулярной чистки стволов кирпичом их стенки настолько истончились, что ружья не выдерживали стрельбы боевыми патронами и разрывались в руках у прусских солдат. У солдат не было ни шинелей, ни жилетов, ни кальсон, летом — даже суконных брюк.
Более того, в огромном офицерском обозе возилось нечто такое, что накладывало свой неизгладимый отпечаток на боеспособность прусского офицерства: престарелый главнокомандующий — «легкую кулеврину» в виде очаровательной молоденькой мадемуазельки, изысканной мастерицы будуарных баталий; генерал — выводок редких индюшек или павлинов, полковник — фортепиано и т. д. Вполне естественно, что набитые всем этим под самую «завязку» обозы будут «задавать» такой темп движения, который будет не приемлем для маневренной войны начала XIX в.
Громоздкая, неповоротливая, обремененная бесконечными обозами с провиантом, запасами снаряжения, офицерским добром и «прочими атрибутами походной жизни», прусская армия будет двигаться с медлительностью, удивительной даже для XVII столетия.
В результате знаменитый прусский Черный Орел времен Фридриха Великого — армия пруссаков — станет больше походить на стервятника и очень скоро при очной встрече с Великой армией Наполеона Бонапарта это принесет свои печальные плоды.
Прусский генералитет, как известно, предложил своему королю четыре варианта войны с Наполеоном.
Один из его наиболее здравомыслящих военачальников генерал-квартирмейстер (начальник штаба), полковник Герхард-Иоганн-Давид фон Шарнхорст предлагал самый логичный и дальновидный план ведения войны с таким мастером наступательной войны как Бонапарт: не вступая с врагом в крупные сражения, сдерживать его подвижной и энергичной обороной с учетом природных особенностей вдоль стратегической линии Тюрингский лес и вдоль берегов р. Эльбы, а на худой конец и р. Одера, пока с востока (с Буга) не подойдет для поддержки русская армия, в частности, Беннигсена. Только тогда, объединенными силами на максимально выгодных позициях дать наконец вымотанному Бонапарту генеральное сражение. Но его предложение было решительно отвергнуто старыми еще фридриховской закалки прусскими генералами, полагавшими, что прославленная прусская армия не имеет права уклоняться от решительного сражения с французишками, которых они без малого полвека назад так посрамили под Россбахом!
Другой план был выдвинут князем фон Гогенлоэ, который предложил ждать наступления французов под Эрфуртом и Хофом и в этот момент фланговым маневром обойти их и разгромить. Но эту стратегическую задумку тоже отмели, как слишком оборонительную, для наводившей шорох в Европе в середине XVIII в. армии короля-полководца-музыканта-философа Фридриха II Великого!
Со своей стороны престарелые ветераны Фридриха Великого с их «продвинутыми» советниками типа полковника Фуля/Пфуля (последний вскоре перейдет на службу к русскому императору и «прославится» созданием Дрисского лагеря, где чуть не окажется в западне русская армия в начале Отечественной войны 1812 г.!) грозились сокрушить раз и навсегда «корсиканское чудовище» с его хваленой армией и показать всей запуганной и опозорившейся Европе, кто в ней хозяин на самом деле! Они ратовали за только и исключительно наступательную манеру ведения войны! Следовало немедленно вторгнуться в союзную Франции Баварию, обрушиться на французов на их зимних квартирах, разбить неприятельские корпуса поодиночке и понудить Наполеона к отступлению за Рейн — в «естественные границы Франции до 1792 года»! Их возглавлял вышеупомянутый ветеран Семилетней войны (1756—1763) и старейший из еще живых фельдмаршалов Фридриха, Карл-Вильгельм-Фердинанд Брауншвейгский (1735—1806), проигравший французам историческую для них, «революционных голодранцев-санкюлотников» (!), битву при Вальми осенью 1792 г. Впрочем, Бонапарт по началу о нем отзывался очень осторожно: что-то типа, «мне говорили, что он человек не без таланта».
Его старый конкурент в борьбе за славу главного стратега после смерти Фридриха II князь Гогенлоэ воспротивился и в ответ стал настаивать на отходе на восток, но и его замысел не получил общего одобрения.
А предложение его главного квартирмейстера полковника барона Кристиана-Карла-Августа-Людвига фон Массенбаха, идейно весьма близкого полковнику Фулю, о дальнем обходном марше и вовсе оказалось некстати!
Дело в том, что король Пруссии решил по-своему или… по-королевски, сделав «королевский винегрет» из планов герцога Брауншвейгского и князя Гогенлоэ!
Пока пруссаки «судили-да-рядили» 37-летний Наполеон не стал ждать когда некогда прославленная «военная машина» Черного Орла или, Фридриха II Великого перейдет в наступление. Погода стояла замечательная, чем-то напоминавшая прошлогоднюю предшествовавшую Ульмскому окружению австрийцев Макка. 5—6 октября Бонапарт быстро двинул свою Великую армию тремя колоннами вперед на Йену через труднопроходимый Тюрингский лес, стремясь обойти врага с фланга, с юга — и прежде чем он сообразит, что случилось, вклиниться между ним и мостами через Эльбу, отрезав ему путь к отступлению.
Каждая из них шла своим маршрутом.
Левая — V и VII корпуса Ланна и Ожеро (ок. 41 тыс.) — двигались вдоль реки Заале. (Правда, последний был не в духе и не в форме: у него только-только скончалась горячо любимая супруга-гречанка, настоящая боевая подруга и вскоре всем станет ясно, что личная утрата сказалась на боевитости Гигантского Пруссака — его время «воина и воителя» уже вышло, на войне люди быстро стареют.) В центре, по Вюрцбургской дороге — I и III корпуса Бернадотта и Даву вместе с самим Бонапартом и его гвардией (ок. 70 тыс.), а справа — IV и VI корпуса Сульта и Нея вместе с баварским корпусом (ок. 50 тыс.), направившиеся вдоль реки Эльстер на городок Геру в окрестностях Йены.
Наполеон еще никогда не имел дела с воинственными потомками прославленного Фридриха II Великого и, памятуя о славных для последнего победах при Лейтене и Россбахе, был весьма осторожен в прогнозах: «Думаю, тут нам придется больше повозиться, чем с австрийцами». Хотя в тайне он, вероятно, рассчитывал быстро и победно закончить войну, т.е. на «блиц-криг». Не потому ли его пешая гвардия помчалась по мощеной дороге на Майнц в реквизированных почтовых каретах и специальных повозках. «Спешивалась» гвардейская пехота лишь в деревнях, чтобы быстро снабдить себя пропитанием «из-под копыт» и двигаться дальше на колесах. На покрытие расстояния в 550 км у них ушло немногим более недели.
Расчет Бонапарта был очень прост: пруссаки не рискнут напасть всеми своими силами на какой-либо из корпусов, а если это все же случится, то два других успеют прийти ему на помощь. Бонапарт оказался прав: пруссаки рассеяли свои силы вокруг Йены и «ждали у моря погоды».
Главные силы пруссаков под началом герцога Брауншвейгского (ок. 52.750 чел. — 39.650 пех., 12.250 кавалеристов. 950 арт. с 230 пушками) — стояли под Эрфуртом, а в окрестностях Йены — армия Гогенлоэ (ок. 46. 500 чел.).
Вся негодность прусской «военной машины» наглядно проявилась уже в первых серьезных столкновениях между передовыми силами французов и пруссаков.
9 октября под Шлейцем пруссаки потеряли 700 человек и были отброшены Мюратом и Бернадоттом. Через день при Заальфельде (всего лишь в двух переходах от Йены) от 8 до 9 тыс. пруссаков под командованием лихого кавалерийского офицера, главы придворной партии войны, генерал-лейтенанта, принца-красавца Людвига-Фердинанда Прусского вступили в бой с почти вдвое превосходившим их численно 14-тысячным авангардом корпуса Ланна, выходившим из густого и холмистого Франконского леса через Заальфельдское дефиле на оперативный простор. А ведь по началу планировалось поддержать передовые силы Людвига с флангов: Гогенлоэ — справа, а герцог Брауншвейгский — слева. Но затем из-за нерасторопности престарелых полководцев принц остался один на один и вынужден был в одиночку отражать натиск неприятеля, стремительно развертывавшегося из походных колонн в боевые порядки.
Скоротечная схватка развернулась на абсолютно плоском (6 х 3 км) поле. Ланн увидел, что враг опрометчиво оставил у себя за спиной небольшую речушку и решил стремительной атакой сбросить его в воду.
Умело прикрывшись легкоконной завесой, прицельным огнем застрельщиков, и в первую очередь опушками Франконского леса, чья листва еще не опала, Ланн обошел пехотой Сюше вражеский фланг. Хваленая прусско-саксонксая пехота была разбита и потеряв полторы тысячи человек, отброшена. Рассказывали, что воинственный принц во главе всего лишь пяти кавалерийских эскадронов отчаянно пытался остановить наступление французов на его скатывавшихся в реке пехотинцев, но попал в окружение, капитулировать отказался и принялся отбиваться шпагой, но она оказалась бесполезной против рубящих ударов сабель окруживших его французских гусар. Всего прусскому принцу нанесли 6 ран, в том числе, две смертельные: один сабельный удар рассек затылок до мозга, а другой — пронзил то ли грудь, то ли живот. Считается, что последний удар ему был нанесен саблей Жана Батиста Гинде — унтер-офицера (сержанта) 10-го гусарского полка из авангарда генерала Доминика Оноре Антуана Веделя (V-й корпус Ланна).
…Вошедший в историю своей победной схваткой с прусским принцем Людвигом, будущий лейтенант конных гренадёров гвардии (9 февраля 1813 г.) Жан-Батист Гинде (Гуине, Гиндей, Жинди, Гинди, Ганди) (12 апреля 1785, Ларуне, Беарн — 29 октября 1813, Ганау) родился в семье морского служащего Пьера Гинде и его супруги Жанны Бутик, с 1800 г. обучался в Тулузе, 30 мая 1803 г. в возрасте 18 лет поступил на военную службу в знаменитый 10-й гусарский полк прославленного полковника Антуана-Шарля Лассаля, расквартированный в Кагоре, 11 ноября 1803 г. в Байонне произведён в бригадиры. С начала 1804 г. служил в Булонском лагере, участвовал в кампании 1805 г. под командованием полковника Луи-Кретьена Бомона де Карьера, возглавившего 1 февраля 1805 г. 10-й гусарский полк, в составе V-го корпуса маршала Ланна сражался близ Вертингена, где под ним была убита лошадь, 2 декабря 1805 г. тяжело ранен при Аустерлице. Его 10-й гусарский полк уже под началом полковник Андре-Луи-Элизабет-Мари Бриша участвовал в Прусской кампании 1806 г. «Звездный час», ставшего сержантом Гинде наступил 10 октября в сражении при Заальфельде, где он заколол (вернее нанес смертельный удар?) принца Людвига Прусского, причём, сам был ранен им в правую щёку, 14 октября 1806 г. отличился в сражении при Йене и был произведён в старшие сержанты, сражался при Эйхене и Пултуске, где ранен сабельным ударом в левую руку. 20 апреля 1807 г. — суб-лейтенант, в ходе Польской кампании 1807 г. отличился в сражениях при Эйлау и Остроленке. В 1808 г. под командованием маршала Ланна участвовал в осаде Сарагоссы и 21 декабря получил тяжёлую огнестрельную рану. В 1809 г. возвратился во Францию и во время Австрийской кампании 1809 г. сражался при Эсслинге и Ваграме, где под ним были убиты две лошади, а сам Гинде снова ранен, 11 сентября 1809 г. награждён чином лейтенанта с переводом в 8-й гусарский полк. 24 июня 1811 г. — второй лейтенант конных гренадёр гвардии, принимал участие в Русском походе 1812 года, присутствовал при сражениях у Вильно и Бородино. 9 февраля 1813 г. — первый лейтенант конных гренадёр гвардии, сражался при Дрездене, Вахау и Лейпциге, 29 октября 1813 г. убит в сражении при Ганау в возрасте 28 лет. Дважды кавалер орд. Почетного Легиона (Шевалье — 20 апреля 1807 г. и Офицер — 14 сентября 1813 г.) похоронен на кладбище Монмарт в Париже…
Так нелепо погибла одна из военных надежд Пруссии, по крайней мере, так считали сами пруссаки. Сам Бонапарт в своей записке Ланну отметил славную смерть в неравном бою этого подлинного зачинщика нынешней войны. После победы при Йене его тело было захоронено со всеми воинскими почестями маршалом Ланном.
Целые батареи (34—44 орудия) были брошены канонирами, два генерала, три тыс. чел. были убиты, ранены или попали в плен.
Чувствуя за собой топот копыт французской конницы, пруссаки в панике бежали. От прусской мощи не осталось и следа. Авангарду принца Людвига противостояли почти вдвое превосходящие силы французов и, по сути дела, он был обречен на поражение. В армии стал распространяться панический ужас.
Феноменальная самоуверенность сентября стремительно переросла у прусского военного совета в детскую боязливость октября: немедленно сражаться они уже не собирались. При этом началось то, чего так опасались прусские командиры всех рангов: рядовые солдаты при первой возможности дезертировали.
Узнав о продвижении французов через Тюрингский лес, поражении принца королевской крови Людвига-Фердинанда Прусского под Заальфельдом и его нелепо-геройской гибели, герцог Брауншвейгский приказал в срочном порядке начать общее отступление за Эльбу: Рюхелю — к Веймару; в междуречье Эльбы и Заале планировалось собрать рассредоточенные по тылу силы принца Вюртембергского. Сам он стал отходить к Ауэрштедту. Тогда как Гогенлоэ с его дивизиями генерал-лейтенанта, уже покойного принца Людвига-Фердинанда Прусского, генерала-лейтенанта Юлиуса-Августа-Райнхольда фон Гарвета, саксонцами генерала от кавалерии Ханса Готтлоба фон Цецшвица, пруссаками и саксонцами дивизии генерал-майора, графа Богислава-Фридриха-Эммануэля фон Тауэнцина и генерал-лейтенанта Вольфа-Морица фон Приттвица должен был прикрывать фланг герцога Браншвейгского, сосредотачиваясь вблизи Йены. При этом самому наступать на врага Гогенлоэ категорически запрещалось: только мешать французам двигаться за ретирующимися прусскими войсками.
Но независимо от всех ретирадных маневров столь воинственных совсем недавно пруссаков дальнейшие события развивались с головокружительной быстротой. Французы наступали по всем направлениям и через четыре дня, 14 октября, на территории Саксонии произошли два решающих сражения, определившие исход кампании.
Глава 3. Провал наследников славы Черного Орла под Йеной
И в этой кампании Бонапарт применял успешно найденную им стратегию предыдущей кампании 1805 года: стремительное, самостоятельное, охватывающее, фронтальное движение на врага больших воинских соединений и мгновенное сосредоточение их в единую армию для нанесения сокрушительного поражения в конкретном месте и в конкретное время. С этой целью он принялся подтягивать все свои силы, заставляя их проделывать максимально быстрые переходы, благо его Великая армия в ту пору еще была на них способна: иностранных контингентов в ней было еще немного.
После того, как 10 октября авангард Ланна наткнулся на передовую дивизию Гогенлоэ в лице принца Людвига (погибшего в той внезапной и жаркой стычке) и доложил об этом Наполеону, тот, ошибочно полагая, что перед ним главные силы пруссаков, решил атаковать их на рассвете 14-го октября. И это притом, что за спиной у него оказалась река Заале, отрезавшая путь к отступлению в случае неудачи. Бонапарт взял инициативу в свои руки и рассылка приказов началась в 22.30 ночи с 13-го на 14-е.
Наступление должен был начать корпус Ланна, оказавшийся в силу ряда обстоятельств авангардным и ближе всех к врагу. Сульт нацеливался на Редиген, причем его головной (передовой) дивизии генерала Луи-Венсана-Жозефа Ле Блона де Сент-Илера (ок. 7.700 чел. с 12 ор.) следовало прикрывать правый фланг наступающих войск Ланна. На левом крыле сил Ланна полагалось быть Ожером с его корпусом, нацеливаясь на Лютцероду. Ней уже настолько отдалился, что его можно было ожидать только после начала сражения. Правда, сам он рассчитывал прибыть с частью своих мобильных сил и кавалерией Мюрата еще рано утром. Бернадотту полагалось идти на Дорнберг, куда Бонапарт рассчитывал отбросить главные, как он рассчитывал, силы пруссаков и там добить их. При этом, если Бернадотт не успевал туда, то ему надлежало изменить свой маршрут и координироваться с корпусом Даву, выдвигавшемуся к Наумбургу, дабы тот не оказался один на один с превосходящими неприятельскими силами.
…Впрочем, так планировалась Бонапартом операция на бумаге! На деле все получилось несколько иначе, порой, сильно не так. В частности, Наполеон планировал, что из окрестностей Наумбурга Даву развернется на юг и, выйдя в тыл пруссакам, не даст им уйти, довершив их разгром. Но он не знал, что основная часть прусской армии уже была гораздо севернее — около Ауэрштедта, как раз напротив сил Даву. И когда тот начнет запланированный маневр на юг и запад к Веймару, то столкнется со значительно превосходящими его силами, перекрывшими ему дорогу на Ауэрштедт и угрожавшими ему разгромом…
В результате, за день до сражения под Йеной Наполеон еще не успел собрать в ударный кулак все свои отдельно идущие на врага мощные корпуса. Максимум на что по началу мог рассчитывать Бонапарт — примерно 40 тыс., но подобно всем великим полководцам он предпочитал воевать не числом, а когда надо — и умением.
…Между прочим, кое-кто из историков не исключает, что именно тогда у пруссаков появился слабый шанс атаковать Наполеона первыми, когда у того под рукой был лишь один корпус Ланна и гвардия. Силы для этого у них были, но не было решимости и, как показала вскорости практика — мастерства! Говорили, что Гогенлоэ вроде бы уже готовился напасть на французов, но когда оставалось лишь отдать приказ горнистам, Массенбах привез приказ из ставки от герцога Брауншвейгского об… отмене атаки и выжидательной обороне…
На самом деле прямо перед битвой у Гогенлоэ под рукой оказалось не более 38 тыс., а вовсе не 50—55 тыс. со 120 пушками, как, порой, утверждается. К тому же, он их уже рассредоточил вокруг небольших городков, располагавшихся севернее и западнее Йены, согласно приказу герцога Брауншвейгского с целью прикрыть фланг отходивших к Ауэрштедту главных сил.
Таким образом, к началу сражения силы сторон были примерно равным.
В ночь с 13 на 14 октября Наполеон, расположился на берегу реки Заале, у Йены, которую он уже успел занять. Пользуясь нерасторопность пруссаков, он тщательно приготовился к предстоящему бою — успел подтянуть от 46 до 54 тыс. солдат и 70 орудий и в течение ночи занял наивыгоднейшие позиции. В темноте незаметно для неприятеля 30 тыс. французских солдат заняли гору Ландграфенберг, которая господствовала над окрестностями Йены. В полном мраке наполеоновские егеря из дивизии Сюше вскарабкались по козьим тропам наверх и из последних сил, надрываясь, вместе с пушкарями втащили орудийные стволы. Император лично с фонарем в руке, наблюдал за тем, как они лопатами расширяли тропу на столько, чтобы можно было провезти пушечные лафеты, как на них водружали стволы, как собранные орудия устанавливали на плато, откуда они должны были обрушить огненный шквал на противника.
…Кстати сказать, артиллерист по специальности, Наполеон прекрасно знал почем «канонирский фунт лиха»! Уже на следующее утро вся эта история стала обрастать фантастическими подробностями типа того, что сам «маленький капрал» «п… чим паром» всю ночь затаскивал со своими «чертями-артиллеристами» пушки на гору! А потом и вовсе «обмыл» с ними эту кишкорвательную операцию, разделив на всех «понюшку» своего любимого нюхательного табака. Легенды, как известно, отражают лишь фабулу событий — все остальное, чистейшей воды приукрас. Все солдатские байки строятся сугубо на нём…
Всю ночь перед боем, расположившись в своей походной палатке посреди гвардейского каре (егеря и гренадеры уже изрядно «зарядились» в винных магазинах и погребах Йены и пребывали в отменном расположении духа!), Бонапарт уточнял диспозицию завтрашнего сражения, рассылая гонцов к своим маршалам и генералам.
В тоже время, Гогенлоэ, был уверен, что перед ним лишь второстепенные части французской армии, и ночь перед битвой провел вполне беззаботно. В результате прямо на пути наступления 18-тысячного корпуса Ланна оказались всего лишь 8-тысячные прусско-саксонские войска фон Тауэнцина. Большую часть своих остальных сил Гогенлоэ предпочел сосредоточить в глубоком тылу — вокруг селений Иссерштедт, Кечау, Капеллендорф и Гроссромштед. Он слишком долго будет держать их в резерве, не веря, что перед ним сам Наполеон со своими основными силами.
…Кроме того, (повторимся!) пруссаки воевали по всем правилам устаревшей линейной тактики, одна из особенностей которой заключалась в том, что они подходили к неприятелю на определенное расстояние и открывали массированный огонь без прицеливания. Но в начале XIX в. такая тактика — действия как на военном параде — уже совершенно не годилась. Французы, достигшие в стрельбе в рассыпном строю очень высоких показателей (лучше них стреляла только вымуштрованная британская легкая пехота), расстреливали вражеские пехотные линии как мишени в тире…
Уже к 6 утра 14 октября все вокруг заволокло густым туманом: в двух шагах ничего не было видно. Казалось, повторяется ситуация 10-месячной давности при Аустерлице.
В 6.30 утра, несмотря на очень плотный туман (прямо как в низине под Праценскими высотами при Аустерлице!) сквозь который батальоны не видели друг друга и не могли координировать свои действия, французы согласно приказам их императора перешли в наступление. Впереди наступали дивизии генералов Луи-Габриэля Сюше и Оноре-Теодора-Максима Газана — всего 20 (?) бат. Причем, каждый солдат едва видел своего соседнего «собрата по оружию», приходилось идти чуть ли не «локоть к локтю», как бы нащупывая путь вперед в густых туманных облаках, стелящихся по самой земле.
В результате из-за сильнейшего тумана солдаты Сюше сбились с заданного направления и ударили не на деревню Клозевиц, как им предписывалось, а между ней и Лютцероде, но благодаря оперативности подчиненных Газана опасного разрыва в рядах атакующих, все же, не случилось.
Впрочем, как выяснилось, пруссаки Гогенлоэ не были готовы к французскому наступлению. Появление передовых цепей французских стрелков оказалось абсолютной неожиданностью для собравшихся по утру у лагерных костров авангардных пехотных полков: саксонского — генерал-лейтенанта Георга фон Рехтена и прусского — генерал-майора Иоганна-Кристина фон Цвайффеля из дивизии фон Тауэнцина. К величайшему своему изумлению, они увидели, что из медленно рассеивающегося тумана на их позиции со всех сторон быстро идет в атаку французская пехота. Правда и неразберихи со свалкой, все же, не случилось во многом благодаря смекалке их офицеров, успевших-таки выстроить своих подчиненных в шеренги для отпора врагу.
Только к 9.30, под аккомпанемент артиллерийской канонады, пехотинцы Сюше прорвут-таки неприятельские шеренги и завладели Клозевицем. Тем временем, пока Сюше «бодался» под Клозевицем, Газанн изо всех сил старался опрокинуть саксонских гренадер генерал-майора фон Церрини. В какой-то момент саксонцы даже потеснили газановцев, но те, все же, устояли и заставили врага отступить.
К этому моменту солнце уже поднялось высоко, туман наконец рассеялся и стала видна картина сражения, в частности, от Капеллендорфа до мельницы Криппендорф.
Именно тогда на поле боя появилась передовая дивизия Сент-Илера из корпуса несколько припозднившегося с выходом на свой правый фланг Сульта. После тяжелого марш-броска через Лебштедт и Цветцен они смогли вступить в бой и отбросили врага на северо-восток от Клозевица на Редиген. Гогенлоэ не было на переднем крае и он не мог сообразить, что его атакуют основные силы Бонапарта и что это никак не отвлекающий маневр! Находясь в нескольких км от эпицентра событий (в Кляйнромштедте), прусский военачальник полагал, что его передовые силы в лице Тауэнцина начали отход в направлении Фирценхайлигена под воздействием всего лишь незначительных сил врага.
Только в 9.30 штабной офицер Тауэнцина наконец доложит о печальном развитии событий на передовой. Гогенлоэ отправит приказ своим резервным силам генерал-лейтенанта фон Рюхеля (на тот момент в наличии у него было порядка 15.260 штыков и сабель), разбившего бивак в Веймаре, двигаться на соединение с ним под Йену. Но поскольку прусский князь не поверил, что его атакуют главные силы Бонапарта, он не прикажет Рюхелю выступать максимально быстро. Промашка Гогенлоэ с немедленным марш-броском Рюхеля на поле боя окажется роковой! Пока Рюхель будет сворачивать лагерь, пока станет строить войска, пока начнет маршировать на Йену, пройдет время — немало времени!
Тем временем, Ланн прекрасно понимал, что оно работает на него и постоянно наседая на Тауэнцина не только вытеснил того из Фирценхайлигена, но и столкнул с Дорнбергских высот. И все же, прусской кавалерии удалось остановить французов и даже вернуть на какое-то время Фирценхайлиген.
Казалось, ситуация на поле сражения начала стабилизироваться!?
Но тут на поле разгоравшегося сражения вырвался только-только прибывший азартный забияка Мишель Ней! Он, как всегда, «летел» впереди своего корпуса. Более того, пропустив по независящим от него причинам полулегендарный к тому моменту Аустерлиц, бывший удалой гусар (свою военную карьеру эта сорвиголова начинал в гусарах!) жаждал во чтобы то ни стало отличиться на глазах у своего императора. Бертье передал ему приказ Бонапарта немедленно выдвинуться со своими силами на поддержку ведущего сражение Ланна.
Оказавшись на месте со своими небольшими передовыми силами (что-то ок. 3 тыс. чел.), он увидел, что его соперник по славе первого храбреца среди наполеоновского маршалата Ланн пятится назад! Лютая зависть друг другу по части воинской славы была обычным явлением между маршалами! Лучшего случая отличиться «по полной программе» и заодно утереть нос этому гонористо-гоношистому коротышке Ланну (тот был весьма невысокого роста!) трудно было себе представить!
Опасаясь, что вся слава достанется порывистому забияке Ланну, статный гусар-сорвиголова Ней стремительно, а вернее, очертя голову, в 9:15 кинулся в самую гущу мясорубки вокруг Фирценхайлингена, сходу разворачивая к востоку от него свой авангард под командованием Огюста Франсуа Мари Кольбера-Шабанэ (три батальона 25-го полка лёгкой пехоты, один гренадерский и один вольтижёрский батальоны, а так же шесть эскадронов лёгкой кавалерии и шесть конных орудий — всего 4 тыс. человек). К авангарду VI-го корпуса был присоединён и 21-й полк лёгкой пехоты из состава дивизии Газана, входивший в V-й корпус. Пруссаки, только-только вернувшие себе Фирценхайлинген, никак не ожидали столкнуться со свежими силами неприятеля и по началу опешили от прыти Нея. Последний пользуясь мгновением, кинулся на кирасир Хольцендорфа, прикрывавших развертывание на позициях вражеской батареи Штайнвера.
Стрелки Нея приблизились к выстроенной в боевой порядок прусской тяжёлой кавалерии и стали обстреливать её, целясь в офицеров. Маршал обратил внимание, что одна прусская конная батарея плохо прикрыта, и приказал Огюсту Кольберу атаковать её 10-м конно-егерским полком. Кольбер блестяще провёл атаку, в ходе которой он получил лёгкое ранение в колено осколками. Его конные егеря опрокинули один эскадрон кирасирского прусского полка «Хольцендорф». Кирасиры, бросившись бежать, смяли строй прусского пехотного полка «Хенкель», а тот в свою очередь опрокинул собственную пехоту, стоявшую у него в тылу. В результате батарея оказалась захваченной французами, а пруссаки в беспорядке отступили. Конные егеря 10-го полка, не теряя времени, схватили под уздцы прусских артиллерийских лошадей и умчались, увезя с собой передки пушек. Батарея осталась обездвиженной. Остальная часть 10-го конно-егерского полка атаковала драгунский полк «Приттвиц». Захваченные орудия пруссакам удалось на время вернуть, потому что драгуны полка «Приттвиц» смогли остановить и оттеснить конных егерей, а полк «Хенкель» сумел быстро восстановить строй. Прусские драгуны хотели было преследовать конных егерей, но, будучи контратакованы 3-м гусарским полком, были отброшены. Затем на прусскую пехоту обрушился сильный артиллерийский огонь, и она также отступила в расстройстве, преследуемая некоторое время гусарами. Действия лёгкой кавалерии VI-го корпуса будут отмечены Наполеоном в 8-м бюллетене Великой Армии.
К 9:45 Ней опять занял занял деревню Фирценхайлинген — важный пункт, откуда можно было атаковать центр прусско-саксонской армии.
Все попытки опростоволосившихся кирасир Хольцендорфа при помощи кирасир Хенкеля фон Доннерсмарка и драгун Приттвица вернуть ее назад окончились ни чем. На волне успеха Ней успел взлететь и на оставленные Ланном Дорнбергские высоты и… оказался в изоляции, потеряв связь с войсками Ланна, задержавшегося с перегруппировкой своих уже потрепанных утренним боем солдат. Весьма опасно оторвался он и от шедшего справа Сульта, который был за пределами видимости с командного пункта Бонапарта!
Пруссаки не преминули воспользоваться моментом и бросили вперед свою кавалерию при поддержке 35-ти пушек, попутно перестраивая для атаки свою помятую пехоту. Пришлось Нею, не мешкая, сворачивать свою немногочисленную пехоту в компактные каре, внутри которых укрылась его малочисленная кавалерия и приготовиться отражать атаки 45 вражеских эскадронов! Противник превосходил его силы более чем вдвое, но нейевские егеря метко палили из-за построек и изгородей по маршировавшим на них как на параде гренадерским линиям врага.
…Между прочим, прусско-саксонская пехота (повторимся!) все еще воевала по старинке — в традициях Фридриха Великого: батальоны наступали последовательными рядами, как ступени лестницы, каждый ряд шел идеально ровной линией. Именно несокрушимая стойкость считалась их главным преимуществом перед любым врагом. Вот и разряжали их стойкие линии свои мушкеты механически — взвод за взводом, тогда как рассредоточенные французские пехотинцы метким прицельным огнем, косили их словно траву, наносили постоянно редеющим и потому все время смыкавшимся прусским линиям гораздо больший урон…
Неся жестокие потери, прусско-саксонская пехота все же выдавила пехоту Нея из деревни. А когда на каре Нея навалилась еще и огромная масса прусской кавалерии, то многим показалось, что опрометчивая поспешность неразумного забияки Нея грозит гибелью не только его солдатам, но и всему центру французского построения! А ведь последний должен был прикрывать французский центр, но в результате его оголил и, к тому же, сам остался без прикрытия.
Теперь участь зарвавшегося сорвиголовы Нея решалась от того, кто быстрее сманеврирует своими резервами!?
То ли, Гогенлоэ, который все еще пребывал вдали от эпицентра событий в Кляйнромштедте и «выстраивал для себя картину событий» по донесениям ординарцев, зачастую запоздало реагировал на события, поскольку они уже потеряли свою актуальность!? Тем более, что ему, напомним было строго-настрого наказано вышестоящим начальником герцогом Брауншвейгским самому ни в коем случае не атаковать, а ограничиваться лишь прикрытием основных сил прусской армии, уходившей на север — к Ауэрштедту. Вот и стояла строгой неподвижной линией его вышколенная еще со времен Старины Фрица (так уважительно-ласково звали в прусской армии ее полководца-рефоматора, короля Фридриха II Великого), наводившая страх на всю Европу, прусская пехота, причем, под… убийственным французским артобстрелом…, да еще и не один час! А ведь шансы на успех в атаке у них были, например, если бы был нанесен удар по высоте с Криппендорфской мельницей!? Не исключено, что молниеносным ударом можно было бы сбить с позиций вражеских стрелков, а затем обратить их в бегство, пустив вдогонку большую массу вышколенной кавалерии!? Ведь даже временный успех мог повлиять на ход битвы!?
То ли, его визави — «генерал Бонапарт», бывший на линии фронта, лично обозревавший поле боя и вносивший свои коррективы в него из-за поспешной атаки сходу своего не в меру «безбашенного» Нея!?
Находясь вдали от передовой, Гогенлоэ упустил момент, когда между Неем и правым флангом Ланна возник угрожающий всей французской линии разрыв. Более того, он проглядел, что Сульт вынужден был топтаться под Редигеном из-за упорного сопротивления генерал-лейтенанта Фридриха-Якоба фон Хольцендорфа, что еще больше увеличило разрыв между правым флангом французов и их центром.
И это при том, что силы противников были отнюдь не равноценны: у Сульта — 7.700 пехоты Сент-Илера, 1.400 гусар с конным егерями бригадных генералов Пьера Маргарона и Этьена Гюйо с 6 орудиями против всего лишь 3.000 пехотинцев и 1.700 кавалеристов с 22 орудиями пруссаков и саксонцев Хольцендорфа! Почти двойное численное превосходство французов в живой силе!
Сравнив тактическую выучку Нея с «кругозором опоздавшего мальчишки-барабанщика», Бонапарт принялся исправлять ситуацию, дабы не дать врагу окончательно выровнять ситуацию на поле сражения. Ожеро получил приказ немедленно ускорить свое наступление на Иссерштедт и максимально быстро прикрыть «опростоволосившегося» Нея, а Ланн должен был во чтобы то ни стало прорваться через Фирценхайлиген и восстановить связь с окруженным Неем: враг уже захватил деревню в его тылу!
По сути дела Наполеон на ходу поменял местами Нея с Ланном, а в свой ослабленный центр бросил свой последний на тот момент резерв — два кавалерийских эскадрона (или два полка?) генерала Бертрана (кавалерия Мюрата была еще на марше) и всю гвардейскую артиллерию.
От их мобильности зависела судьба французского центра!
Тем временем, Сент-Илер и Хольцендорф стремились перебороть друг друга у Неркевица.
В 10.00 прусская пехота Хольцендорфа вышла из Дорнбергских лесов и при поддержке кавалерии двинулась на французов в своем классически правильном шереножном строе, приносившем ей столько побед полвека назад в ходе Семилетней войны. Но и Сент-Илер показал врагу свой «козырь»: его быстрые и энергичные стрелки очень во время вышли во фланг образцово марширующему врагу и открыли такой меткий огонь, что красиво шагавшие пруссаки вынуждены были попятиться назад. Пока французские стрелки ловко «обтекали» отступающую прусскую пехоту с боков, их кавалерия давила на ее центр. Бравый прусский строй времен их короля-полководца Фридриха Великого был сломан окончательно и началось бегство в сторону Апольде. Какая-то часть бегущих смогла добраться и до Кляйнромштедта. Сент-Илер не стал добивать разбитого Хольцендорфа, так как Наполеон быстро перенаправил его на Криппендорф.
Дело в том, что пока Сент-Илер сворачивал левый фланг армии Гогенлоэ, Ожеро пытался проделать тоже самое с правым флангом пруссаков. Девять батальонов генерала Жака Дежардена энергично наступали на саксонцев у Иссерштедта, держа курс на Фирценхайлиген, тот самый, где совсем недавно «застопорился» удалой Ланн и которым потом завладел сорвиголова Ней, а его самого там «закупорили» пруссаки.
С другой стороны дивизия Газанна из корпуса Ланна уже вела тяжелый бой за это селение. Шла отчаянная схватка за каждый дом. В конце концов, газанновцы одолели неприятеля и смогли продвинуться ближе к позициям Нея. В этом им сильно помогли солдаты другой дивизии из ланновского корпуса — дивизии Сюше, принявшие на себя основной удар 6 эскадронов прусско-саксонских гусар и кирасир с конными егерями Поленца и Хенкеля.
Обе стороны так плотно «увязли» в бою, что это позволило остаткам солдат Нея прорваться навстречу пробивавшемуся к ним Дежардену.
…Кстати сказать, лишь своевременная помощь Ланна, Ожеро и небольшого конного резерва генерала Бертрана спасла положение Нея и всего французского центра! Правда, Ней потом еще долго ворчал, что, если бы ему дали еще минут десять, он бы управился и сам! Наполеон в ответ «деликатно» хмурил брови: будущего «Les brave des braves №2» (еще был жив первый обладатель этого броского прозвища — Жан Ланн!) он публично отчитывал редко…
Пока Ожеро на пару с Ланном «спасали» зарвавшуюся сорвиголову Нея, Гогенлоэ упустил возможность, воспользовавшись серьезнейшей тактической ошибкой Нея, концентрированным ударом всех сил прорвать французскую линию фронта и отбросить их на исходные позиции. Он предпочел созвать на оперативный военный совет своих офицеров на предмет «как быть!?»
Большинство высказалось против рисковой атаки всеми имеющимися войсками, предпочтя подождать, пока подойдет Рюхель и уже вместе с ним начать наступление. И только Массенбах удрученно изрек: «Ожидание смерти подобно…» Но его мрачный возглас уже ничего не решал, хотя и был недалек от истины.
…Между прочим, потом писали, что Гогенлоэ рассчитывал на появление Рюхеля на поле боя уже через… полчаса! На самом деле тот был не менее, чем в двух часах пути! А ведь во время боя, когда дорога каждая минута, такой просчет во времени — просто катастрофа! «Война — это расчет часов!» — утверждал, весьма сведущий в математике, Бонапарт. Вот из-за таких «нестыковок», зачастую и проигрываются битвы! Вспомним, классический «конфуз» Груши при Ватерлоо! Хотя там все было отнюдь не просто! Случай с Дезе — не более, чем счастливое исключение из правил…
Рюхель, получив в 10.30 известие, что дела под Йеной вроде бы уже стабилизировались, направил свои войска к Каппелендорфу, чтобы встать позади него резервом на случай быстрого ввода в бой.
Тем временем, решив «проблему» Нея, французы приготовились с новыми силами, спешившими из-за реки Заале, снова нажать.
Тем более, что Хольцендорф на левом фланге Гогенлоэ уже отступил и он оголился, а на правый навалился корпус Ожеро. Более того, маневренная французская артиллерия нещадно поливала своим смертоносным огнем неподвижно стоявшую прусскую пехоту, но она еще держалась, а саксонская кавалерия периодически бросалась в отчаянные атаки на атаковавшего из захваченного Фирценхайлингена Ланна.
По новому замыслу Наполеона свежие дивизии генералов Жана-Франсуа Леваля и Клода-Жюста-Александра Леграна должны были усилить корпус Сульта и все вместе наступать на левый фланг пруссаков. Корпусу Ожеро следовало атаковать прусские войска, защищавшие дорогу Веймар-Йена. Только после этого корпуса Ланна и Нея обрушивались бы на прусский центр. За ними надлежало двигаться всей резервной кавалерии Мюрата (кирасиры, драгуны, конные егеря, гусары и уланы) в ожидании момента, когда она сможет, воспользовавшись разрывом прусского фронта, стремительно броситься вперед дабы его увеличить и выйти в тыл неприятеля.
Запланированное наступление началось в 12.30.
Если Ожеро, хоть и не сразу, но смог сломить сопротивление саксонской пехоты, то на противоположном крыле Сульт смел своего противника одним ударом. И тут же застоявшиеся «б`орзые» до славы первой шпаги-сабли Франции Ней с Ланном кинулись на вражеский центр. Гогенлоэ вынужден был отдать приказ на отход к линии Гроссромштедт-Кляйнромштедт.
Именно в этот момент (не раньше и не позже!) Бонапарт «спустил с поводка» всю свою «стаю „засидевшихся в седлах“ гончих псов»: давно уже переминавшуюся с ноги на ногу кавалерию своего зятя Мюрата, в том числе, 3 500 кирасир и драгун! По всему фронту загудели горны! Вперед вынесся на своем чистокровном арабском скакуне в пижонском костюме и с маршальским жезлом «король храбрецов»!
И началось!
Все вокруг зазвенело, загремело, затряслось!
Это десятки эскадронов тяжеловооруженных кавалеристов, словно «волны» грозного прилива, набирая ход, понеслись рубить, колоть ретирующегося врага!
Оказавшаяся головной, на острие разящего удара, 1-я драгунская дивизия генерала Доминика-Луи-Антуана Клейна, на полном ходу врезалась в отступавших в полном порядке пруссаков и рассекла их на двое! И хотя саксонский гренадерский батальон Р. Ю. Г. Винкеля ценой своей гибели смог на своем фланге притормозить французскую кавалерию, а с другой стороны остатки прусско-саксонского корпуса Тауэнцина, ложась костьми, то же смягчили таранный конный удар французов и генерал-лейтенант Ю. А. Р. фон Граверта сумел организовать ретираду к Апольду, но Наполеон уже разрезал прусский фронт надвое… и избежать поражения, уже казалось, невозможно.
Именно в этот момент (в 14 часов по полудни?) генерал-лейтенант фон Рюхель наконец прибыл на поле сражения со своими 15 тыс. солдат! Спасти положение он уже не мог! Вместо того, чтобы обязать его грамотно прикрыть отступление разбитой армии, ему передали приказ Гогенлоэ немедленно… атаковать прорвавшегося неприятеля. Опрометчиво-поспешная попытка Гогенлоэ контрударом свежих сил (26 батальонов и 28 эскадронов) перехватить инициативу завершилась конфузом. Поскольку силы Рюхеля не были собраны в ударный кулак, а рассредоточены между Кёчау и Гроссромштедтом, то концентрированный контрудар не состоялся.
Получился лишь «шлепок» раскрытой пятерней!
Если солдат Ланна и Нея еще на полчаса как-то задержали, то Сент-Илер успел-таки выйти в левый фланг длинных пехотных линий Рюхеля, грозя ему окружением! После того, как он, уже раненный, подвергся массированному артобстрелу спешно переброшенной Ланном (он все больше и больше проявлял тактическую самостоятельность!) на новые огневые позиции французской корпусной артиллерией и был смят кирасирами и драгунами Мюрата, исход сражения в пользу французов уже не у кого не вызвал сомнения.
Остатки батальонов и эскадронов Рюхеля кинулись догонять бегущих к Веймару солдат Гогнелоэ.
…Кстати сказать, кое-кто из историков полагает, что у Гогенлоэ еще были какие-то шансы пока силы Наполеона не превосходили его и, порой, французы допускали ошибки (причем. не только сорвиголова Ней) и их частям приходилось отступать (например, 100-му и 103-му пехотным полкам у Редигена), которыми каждый крепко знающий свою профессию полководец должен был воспользоваться. Но Гогенлоэ был не из того «теста замешан» — «не из той стали выкован» и как только французская армия пополнилась на 40 с лишним тыс. человек (наконец подошли все дивизии из корпуса Нея, корпус Сульта и вся кавалерия Мюрата), пруссаки были обречены. Превосходство французов стало подавляющим — 95.500 чел. против 46—53 тыс. (данные разнятся)! Как только Ожеро и Сульт «разобрались» с флангами противника, Наполеон бросил в решительную атаку почти все свои силы (кроме пешей гвардии), при поддержке гвардейской кавалерии Бессьера. Свежие силы французов опрокинули прусско-саксонские линии врага и обратили его во всеобщее и паническое бегство. Один лишь отборный саксонский гренадерский батальон стойко держался вокруг князя Гогенлоэ и медленно по всем правилам отступал…
К 15 часам прусская армия Гогенлоэ перестала существовать и это при том, что Наполеон (повторимся!) так и не ввел в бой свою Старую Гвардию, в первую очередь, ее пешую часть.
…С горечью и досадой смотрели испытанные вояки, как пока они праздно стояли в резерве, их товарищи повсюду бились с врагом, падая убитыми и раненными. Некоторые, самые горячие, уже порывались сами кинуться в штыки, даже выкрикивали «Вперед, друзья!» Наполеон грозно хмурил брови и ехидно цедил сквозь зубы что-то о юношеской горячности свои седоусых покрытых шрамами ветеранов…
После чуть не случившегося с ним конфуза (или даже фиаско!?) под Маренго, Бонапарт стал ее определенно беречь! С той поры гвардейцы стали для него резервом на самый крайний случай! Ведь продержал же он ее в запасе «для исправления ошибок» под Аустерлицем!? Точно также будет и под Эйлау, и под Фридляндом, и под Бородино! Вполне возможно, что, отчасти, он будет явно перебарщивать в этой своей бережливости. И только вынужденный пойти ва-банк под Ваграмом в 1809 г., в ходе катастрофической ретирады из Москвы в 1812 г., в тяжелейшую Саксонскую кампанию 1813 г. и в роковых для него Линьи с Ватерлоо, Бонапарт начнет бросать свою Старую Гвардию в огонь и придет ее черед отдавать свои жизни за своего «маленького капрала-стриженного малыша»! И в конце концов, от нее мало что останется…
Впрочем, все это будет потом…
…А пока так долго ждавшие своего часа и явно застоявшиеся кирасиры, драгуны, конные егеря, гусары и уланы Мюрата с грохотом, звоном и улюлюканьем делали то, что у них получалось лучше всего — «рубили на скаку бегущего врага в капусту»…
…Между прочим, Йена, как считал сам Наполеон, была третьим, после Маренго и Аустерлица, самым счастливым днем в его жизни! Ему, давшему за свою жизнь порядка 60 сражений и боев, виднее…
Принято считать, что победа Наполеона далась ему сравнительно дешево и несопоставимо с потерями хвастливых наследников Фридриха Великого: ок. 5 тыс. солдат убитыми и раненными против 10 тыс. убитых и раненных вместе с 15 тыс. пленных у Гогенлоэ, лишившегося к тому же 120 орудий.
Примечательно, что имея к середине сражения почти двойное превосходство в силах (данные разнятся; ок. 95.500 чел. с 108 орудиями против 46.000—53.000 чел. с 175 пушками) Бонапарт успел ввести в дело не более 54 000, но и этого оказалось достаточным для победы над… прусским арьергардом!
Дело в том, что в тот же день и те же часы, когда Наполеон громил пруссаков под Йеной, не менее крупное, но очень судьбоносное по своим последствиям, сражение развертывалось под Ауэрштедтом!
Глава 4. Битва под Ауэрштедтом: для кого — катастрофа, а кому… «звездный час»
Дело в том, что накануне вечером свои лучшие силы фельдмаршал герцог Карл II Вильгельм-Фердинанд Брауншвейгский двинул от Йены на север — на Галле. По дороге он столкнулся с III-м корпусом маршала Луи Даву и с последним чуть не случилась трагедия!
В канун битвы при Йене французский главнокомандующий направил в обход прусских войск около 60 тыс. человек — III-й и I-й корпуса Даву и Бернадотта. Напомним, что они должны были действовать сообща и в случае необходимости немедленно приходить на помощь друг другу. Выйдя к Наумбургу, а затем к Апольде, Даву должен был отрезать пруссакам отход на Берлин. Бернадотт получил приказ наступать на Дорнберг с целью обеспечения линии коммуникаций между основной армией и Даву, а затем присоединиться к последнему для перекрытия пути отступления пруссакам. Правда, всем известный наваррско-беарнский бахвал предпочел поступить по-своему: он не согласился с рекомендацией императора к изначальному оперативному приказу выступать общими силами и выбрал путь на Дорнберг через Камбург. Что, впрочем, понятно: крайне самолюбивый и дико амбициозный (таковым принято его считать в исторической литературе) выходец из Беарна предпочитал любыми способами избегать «сотрудничать» с «коллегами по ремеслу», среди которых «братьев по оружию» у него не было
…Между прочим, когда после победного сражения под Йеной Наполеон вернулся к себе в ставку в трактир, то был весьма удивлен докладом штабного офицера маршала Даву. В донесении утверждалось, что именно наполеоновский маршал разбил в сражении при Ауэрштедте главную прусскую армию. «У нашего маршала, очевидно, двоиться в глазах!» — нелюбезно оборвал маршальского посланца усталый император. И все же, вскоре Бонапарт понял, что на самом деле он со своими главными силами, вдвое превосходившими армию Гогенлоэ, сражался со вспомогательными силами пруссаков. Тогда как его маршал со своим одним единственным корпусом сошелся в смертельном бою с главной армией герцога Брауншвейгского!?.
Если бы не исключительное тактическое мастерство Даву и прекрасная сбалансированность наполеоновских корпусов (отдельная «карманная» армия в миниатюре со своей пехотой, кавалерией и артиллерией) способных в одиночку противостоять вражеской армии в течении 24 часов, пока к ним на помощь не поспеют другие корпуса, совершавшие марш по соседству либо стоявшие на позициях на расстоянии не более чем в одном суточном переходе друг от друга, то в тот же день французы могли бы потерпеть поражение под Ауэрштедтом.
Вот как это было…
По штатному расписанию на начало войны с пруссаками у Даву в его III-м образцовом корпусе числилось 28.874 пехотинца, кавалериста и артиллериста с 44—46 орудиями, но на момент встречи с прусской главной армией герцога Брауншвейгского (ок. 52.750 чел. — 39.650 пехоты, 12.250 кавалерии и 950 артиллеристов с 230 пушками; впрочем, сведения о пруссаках сильно разнятся: от 60 до 70 тыс. чел.?) у него под началом было по разным причинам лишь 26.200 бойцов. Зато это были три самые лучшие во всей французской армии пехотные дивизии генералов Фриана, Гюденна и Морана и порядка 1.300 легковооруженных всадников (конных егерей), причем, последние ушли в самостоятельный рейд, оставив маршалу лишь одну конную роту в 80 всадников.
…Между прочим, так получилось, что шедший параллельно Даву маршал Бернадотт в силу ряда причин (их мы коснемся чуть позже!) со своим I-м корпусом, оставил своего «брата по оружию» (вернее, «коллегу по ремеслу», так как он его терпеть не мог!) в одиночестве и, тем самым, подверг его опасности поражения…
В авангарде у австрийцев шла дивизия генерал-лейтенанта графа Фридриха Вильгельма Карла фон Шметтау.
Главные силы включали в себя 4 дивизии: генерал-лейтенантов принца Вильгельма Оранского, графа Александра-Леопольда фон Вартенслебена, графа Иоганна-Эрнста фон Кунхайма и Александра-Вильгельма фон Арнима. Причем, дивизии двух последних являлись резервным корпусом генерала от кавалерии графа Фридриха-Адольфа фон Калькройта (Калькрайта).
А вот арьергардом командовал генерал-лейтенант Гебхард Леберехт фон Блюхер! Тот самый, между прочим, которого спустя 9 лет на мгновение озарит «искра гения» и, он совершив свой знаменитый марш-маневр, «поставит крест» на военно-политической карьере Бонапарта в битве при Ватерлоо, придя в критический момент на помощь истекавшему кровью Веллингтону!
Двигаясь очень медленно из-за сильного тумана и трудного подъема, утром 14 октября около 7 часов утра головная дивизия корпуса Даву, 3-я дивизия генерала Шарля-Этьенна Гюденна (8.500 чел. с 8-орудийной конной батареи), войдя в деревню Хассенхаузен (Кезенское ущелье), своим кавалерийским авангардом столкнулась с конным заслоном главной прусской армии герцога Карла II Вильгельма-Фердинанда Брауншвейгского.
Несмотря на то, что противник располагал не менее чем двойным превосходством в силах, Даву смело ввязался в бой. Фриан уже был на подходе (в нескольких км), а Морану надлежало поторопиться, чтобы успеть занять свой фланг и тем самым перекрыть все ущелье по ширине. Ожидая их дивизий, шедший первым Гюденн, умело прикрывшись густым туманом и легкой пехотой, стремительно свернул свои 8 батальонов в каре и, открыв плотный орудийный огонь, отогнал передовой отряд вражеской конницы.
Противостоявший ему враг (9 батальонов фон Шметтау и 10 эскадронов Блюхера: 3 эскадрона кирасир Райценштайна, 5 эскадронов кирасир Хайзинга и 2 эскадрона драгун из именного полка прусской королевы) серьезно превосходил его силы.
Но пока методичный фон Шметтау (ему сильно мешали, «путавшиеся в ногах», армейские обозы), поджидавший замешкавшуюся пехоту Вартенслебена, не спеша готовил свои батальоны к атаке на каре Гюденна, нетерпеливый и азартный Блюхер, передав общее командование генерал-майору Фридриху-Готтлибу фон Освальду, в 9.00 единолично и самочинно бросил в лихую кавалерийскую атаку все свои эскадроны. Это был фирменный стиль старого гусарского генерала-сорвиголовы!
Атакованные массой всадников Блюхера, Даву с Гюденном оказались в таком тяжелом положении, что всякие менее стойкие военачальники наверняка «показали бы тыл» врагу. Но, во-первых, горячий Блюхер ринулся на занявшую позицию пехоту Гюденна без поддержки пехоты и артиллерии, еще только-только разворачивавшихся на поле боя. А, во-вторых, Даву — один из наиболее самостоятельных маршалов Наполеона — прекрасно знал, что ему делать. У него был самый подготовленный, обученный и экипированный корпус во всей наполеоновской армии во главе с первоклассными пехотными генералами Фрианом, Мораном и Гюденом. В результате, без поддержки пехоты прусская кавалерия была играючи отражена французскими пехотными каре, облически выстроенными на поле боя, что позволяло им стрелять в приближающихся всадников из максимального количества ружей!
…Между прочим, сам Блюхер вернулся из этого конного наскока без… оружия и… пешком: коня под ним убили…
А Шметтау все еще медлил с атакой одиноко стоявшего на своих позициях Гюденна, ожидая развертывания всех батальонов Вартенслебена! На эту «процедуру» ушел почти час! Пока пруссаки все «судили да рядили» справа от солдат Гюденна успела выстроиться подоспевшая 2-я дивизия свояка Даву, Луи Фриана (7.500 человек с восемью 12-фунтовыми орудиями полковника Жоффруа) и корпусная кавалерия (два конно-егерских полка генерала Жана-Батиста-Теодора Виаллана). Пользуясь нерасторопностью противника, Даву успел так развернуть обе свои наличные дивизии к северу от Хассенхаузена (именно сюда намеревались нанести основной удар пруссаки, рвавшиеся на дорогу на Фрайбург — назначенному месту сбора всех прусских сил), чтобы не дать врагу, пользуясь численным превосходством обойти себя с флангов. Поскольку Моран все еще был на подходе, то резервов у Даву не было и ему следовало держаться и еще раз держаться!
Только через час после первого наскока Блюхера — в 10.00 — Шметтау с Вартенслебеном смогли наконец перейти в согласованное наступление на деревню Хассенхаузен. И надо же такому случиться, что дивизия первого из них тут же попала в засаду меж дивизиями Фриана и Гюденна и, понеся большие потери от перекрестного батарейного огня, откатилась назад. Зато у второго дела обстояли намного лучше: 5 эскадронов драгун Ирвинга ударом во фланг обратили вспять несколько обособленно стоявший на юге от Хассенхаузена построенный в линию 85-й линейный полк из дивизии Гюденна. Все остальные части Гюденна передислоцировались далее к северу для поддержки дивизии Фриана, когда та расположилась на французском правом фланге. И хотя многих французов из 85-го порубили, но какая-то его часть, все же, успела отойти за деревню, свернуться в каре и отразить повторную атаку неприятельских драгун с кирасирами Беерена, подоспевшими из резерва фон Калькрайта.
Более того, Даву не растерялся и, твердо держа нити управления своими войсками, успел прислать на подмогу два полка из бригады генерала Клода Пти, которые прикрыли открытый левый фланг 85-го полка и снова заняли Хассенхаузен. Перейдя в согласованную контратаку французы смогли восстановить свой левый фланг, но на большее у них уже не хватало сил: все свои резервы они уже ввели в дело.
В этот момент герцог Брауншвейгский решил взять наконец Хассенхаузен и четыре раза упрямо и безуспешно атаковал деревню в лоб вместо того чтобы воспользоваться слабостью левого фланга французов. В ходе одной из атак герцога, устремившегося в самую гущу событий, одной (!) ружейной пулей смертельно ранило в… оба глаза?! На войне — всяк бывает!? Более того, почти тут же вышел из строя и его заместитель фон Шметтау: его тоже ранили и тоже… смертельно, но не в глаза и даже не глаз! Затем пришел черед и генерала Вартенслебена, тяжелораненого меткими вражескими стрелками. (Стрельба на поражение — была прекрасно поставлена во французской армии; лучше них в этом были лишь, повторимся!, британские гвардейцы!) Более того, старый фельдмаршал фон Меллендорф сначала был ранен, а затем еще и взят в плен (либо, все же, его успели вывезти в тыл?).
Так уже в самом начале сражения прусская армия оказалась обезглавлена!
Трусоватый Фридрих-Вильгельм III не только не назначил им замены, но и сам не встал во главе войск. Примечательно, что его самого чуть не затоптали, сбив с коня свои же кавалеристы, отступление которых король весьма опрометчиво попытался остановить. По правде говоря, прусский король, бывший «военным» лишь… на плацу, на роль главнокомандующего на поле боя, менее всего подходил! Он пустил все на самотек. Его войска сражались самостийно, без поддержки и взаимодействия.
…Кстати, отсутствие единоначалия у пруссаков после выхода из строя всех престарелых фридриховских «орлов» привело к тому, что боем руководили штабные офицеры, причем, каждый согласно своим представлениям о происходящем. Как результат, разнобой в приказах приводил к тому, что некоторые прусские части так и не оказались на поле сражения. Так 2/5 их сил вообще не приняли никакого участия в мясорубке под Ауэрштедтом…
Отчасти, это и спасло Даву и он сумел-таки выдержать все нескоординированные атаки неприятеля, пока на поле сражения не появились «новые игроки».
В 11 часов противники одновременно получили подкрепления!
У пруссаков в дело вступили правофланговые войска генерал-лейтенанта принца Вильгельма-Фридриха Оранского, не владевшего военным ремеслом на уровне полководца. А к истекающим кровью французам подоспела наконец из Кёзена 1-я дивизия генерала Шарля-Антуана-Луи-Алексиса Морана (9 батальонов или 8.900 чел. с 13 орудиями).
…Один из лучших пехотных дивизионных генералов Великой Армии (24 декабря 1805 г.), граф Империи (24 июня 1808 г.), пэр Франции (2 июня 1815 г. и повторно 11 октября 1832 г.) Шарль-Антуан-Луи-Алексис Моран, (4 июня 1771, Понтарлье, провинция Франш-Конте — 2 сентября 1835, Париж) родился в семье адвоката Алексиса-Франсуа Морана (1747—1829), изучал юриспруденцию в Безансоне и в 1791 г. защитил степень кандидата права. Уже через год, 9 августа 1792, он стал капитаном 7-го батальона волонтёров департамента Ду, а ещё через месяц его повысили до подполковника. В 1792—93 гг. он сражался в рядах Рейнской армии. 8 сентября 1793 г. в бою при Ондсхоте Моран первым ворвался в город со знаменем в руках. В 1793—94 гг. он воевал в Северной армии (при Ваттиньи и Альденгофене), в 1794—96 гг. в Самбро-Маасской, а с января 1797 г. в Итальянской армии. 14 января 1797 г. Моран отличился, сражаясь с австрийцами при Риволи, ранен пулей в бедро в сражении при Спримоне. Моран участвовал в Египетской кампании в составе дивизии генерала Дезе. После сражения у Пирамид, прямо на поле боя, он был произведён в чин полковника и возглавил 88-ю линейную пехотную полубригаду. Участвовал в завоевании Верхнего Египта, сражался при Эль Ганайме и Саманхуде. За мужество, проявленное во время этой кампании, 6 сентября 1800 г. получил чин бригадного генерала. С мая и вплоть до конца июля 1801 г. Моран командовал бригадой в дивизии генерала Вердье. 9 августа (14 сентября) 1801 г. он вернулся во Францию. И с той поры у него адъютантом стал его младший брат Алексис-Никола-Бернарден (р. 1774 г.), барон Империи (15.8.1809), ранен при Ауэрштедте, ранен в левую ногу при Ваграме, из-за последнего ранения уволился в отставку в апреле 1813 г. Сам Моран 30 августа 1803 г. был переведён в военный лагерь Сент-Омер. 30 августа 1805 г. — командир 1-й бригады 1-й пехотной дивизии генерала Сент-Илера IV-го корпуса Великой Армии. В сражении при Аустерлице Моран командовал пехотной бригадой, входившей в состав IV-го корпуса генерала Сент-Илера. Его бригада, включавшая в себя всего лишь один полк (10-й полк лёгкой пехоты), в районе Праценских высот подверглась атаке превосходящих сил противника и понесла значительные потери, а сам он был ранен. Если бы не своевременный подход соседних частей Великой армии, полк Морана был бы полностью уничтожен. За проявленное в ходе кампании мужество (24 декабря 1805 г.) Моран был произведён в чин дивизионного генерала. 14 февраля 1806 г. его назначают командиром 1-й дивизии III-го корпуса маршала Даву. Моран сумел завоевать доверие и уважение со стороны своего ворчливого начальника и стал, наряду с генералами Фрианом и Гюденом, одним из его наиболее приближённых помощников. В Прусской кампании 1806 г. в битве при Ауэрштедте (14 октября 1806 г.) полки Морана беглым огнём отразили атаки прусской кавалерии, а затем перешли в контрнаступление и разгромили войска герцога Брауншвейгского. Генерал в этом бою был ранен в руку. Дивизия Морана участвовала во взятии Кюстрина (1 ноября 1806 г.), а также в Польской кампании 1807 г. сражалась при Чарново и Голымине. В битве при Прейсиш-Эйлау (8 февраля 1807 г.) бравый генерал получил новое ранение. С 12 октября 1808 г. — командир 1-й пехотной дивизии Рейнской Армии маршала Даву. В ходе Австрийской кампании 1809 г. Моран сражается при Арнсхофене, Абенсберге, Ландсхуте, Экмюле, Регенсбурге. В битве при Ваграме (5—6 июля 1809 г.) он был ранен, но именно части его дивизии смяли левый фланг австрийцев, что решило исход всего сражения. С 13 июля 1810 по 3 марта 1812 гг. Моран исполнял обязанности губернатора Гамбурга. 24 июня 1812 г. Моран удостоился чести первым переправиться на правый берег Немана у Ковно, открыв, тем самым, Русскую кампанию. 17 августа его дивизия в ходе ожесточённого боя занимает южные предместья Смоленска. В Бородинской битве полки Морана атакуют Курганную высоту, неся при этом огромные потери от русской артиллерии. Сам генерал получает тяжелое ранение картечью (осколком ядра?) в подбородок. В конце 1812 г. остатки его дивизии покинули Россию. С 17 марта 1813 г. Моран командовал 12-й пехотной дивизией, входившей в состав I-го, а затем IV-го корпусов генерала Бертрана. Участвовал в битвах при Лютцене и Бауцене. 6 сентября 1813 г. в сражении у Денневица после поражения французской кавалерии стойкость Морана спасла остатки корпуса маршала Нея и позволила французам отступить. Отличился в боях при Вартенбурге и Ханау. 16 ноября 1813 г. возглавил IV-й корпус и с декабря 1813 по апрель 1814 гг. руководил обороной Майнца, покинув его со своими войсками лишь после окончания войны (4 мая 1814 г.). При Первой Реставрации оставался с 15 октября 1814 г. без служебного назначения, но во время «Ста дней» служил адъютантом у Наполеона и 1-м полковником пеших егерей гвардии. 2 июня 1815 г. получил титул пэра Франции. В битве при Ватерлоо отчаянным усилием сумел выбить пруссаков из Планшенуа, но этот его подвиг уже не мог изменить положения. За это сражение Наполеон пожаловал Морану Большой Крест орд. Почётного легиона (правда, награда нашла героя лишь в 1830 г. — уже при Июльской монархии). Внесенный в проскрипционные списки 1 августа 1815 г. и заочно приговорённый Людовиком XVIII 29 августа 1816 г. к смерти Моран был вынужден скрываться на родине своей жены — в Польше. Он получил прощение лишь 14 июня 1819 г. Был оправдан Военным судом в Страсбурге, ему вернули чин дивизионного генерала, восстановили на военной службе (с 1 сентября 1819 по 12 января 1820 гг. он служил в Королевской гвардии), а также вторично провозгласили пэром Франции (11 октября 1832). Скончался четырежды кавалер орд. Почетного легиона (Легионер — 11 декабря 1803 г., Коммандан — 14 июня 1804 г., Великий офицер — 7 июля 1807 г. и Большой крест — 18 октября 1830 г.) в своём парижском особняке в 64 года, 26 из них отдав армии, дослужившись до дивиз. генерала за 13 лет и был похоронен на кладбище Пер-Лашез. Его доблестное имя выбито на Триумфальной арке в Париже…
Она тут же полностью развернулась на ослабленном левом фланге французов прямо напротив новоприбывших войск принца Оранского, который вместо концентрированного удара по врагу всеми своими свежими силами по одному из французских флангов, разделил их на части. Прекрасно вымуштрованные солдаты Морана на ходу перестроились из колонн в линии и открыли убийственный огонь по маршировавшим в атаку прусским батальонам. В конце концов, те не выдержали и попятились назад, уступая место своим разогнавшимся кавалеристам, но образцово обученные морановцы мгновенно свернулись в батальонные каре. Пять раз чуть ли не вся прусская кавалерия Блюхера лихо налетала на них, столько же раз ее умело отражали. Без пехотной поддержки вражеская конница оказалась бессильна что-либо сделать с французской пехотой и беспорядочно поскакала в тыл.
…Кстати сказать, пруссаки вообще очень плохо поддерживали кавалерию пехотой либо наоборот, не говоря уж об артиллерийском огне. В этом они тоже сильно уступали французам: их артиллерия в ту пору «оставляла желать лучшего», являясь, пожалуй, худшей в ведущих армиях Европы…
Моран в том сражении, в которое он вступил сходу, показал незаурядное полководческое мастерство! Он замечательно воспользовался неудачей как пехоты, так и кавалерии неприятеля и, мгновенно перестроившись под прикрытием легкой пехоты из каре в плотные колонны, (маневр был очень опасным, даже рисковым, поскольку проводился под огнем численно превосходящего врага) перешел в разящую контратаку и окружил пехоту Вартенслебена, уже потерявшую своего командира. Правый фланг принца Оранского оказался разгромлен и покатился в сторону Ауэрштедта.
Получилось, что запоздалый подход свежей пехотной дивизии принца Оранского, введенной в бой по частям и в разных местах, а не концентрированно, не смог переломить хода сражения. Тогда как только-только прибывшие дивизии Фриана, а затем и Морана, показала себя с наилучшей стороны, очень во время поддержав своих истекающих кровью соплеменников как числом, так и высоким мастерством во всех компонентах боя, в частности, очень эффективно используя свою немногочисленную, но превосходную артиллерию.
Правда, у прусского короля еще оставалось в резерве целых 14 батальонов гренадерской пехоты, 5 эскадронов знаменитых со времен Фридриха Великого черных гусар и 3 батареи. Твердо убежденный, что перед ним не Даву с одним единственным корпусом, а сам Наполеон Бонапарт с его главными силами, памятуя о предсмертном наказе герцога Брауншвейгского «всячески избегать столкновения в открытом поле с Последним Демоном Войны», он так и не ввел их в дело! Фридрих-Вильгельм все ждал вестей из-под Йены и все держал и держал резервные части сзади, полагая, что вот-вот на поле обрушится вся армия Бонапарта.
На часах был полдень…
Тем временем, Даву, используя ситуацию после удачного наступления Морана, перешел из обороны в общее контрнаступление всеми своими тремя дивизиями, построив их в виде полумесяца «рогами» вперед. Основная масса прусской армии оказалась как бы внутри вогнутой части французского построения и началась кровавая бойня. Хотя немногочисленная артиллерия Даву громила врага с убийственного расстояния пистолетного выстрела, пробивая в его пехотных рядах целые просеки, но прекрасно вымуштрованные прусские гренадеры раз за разом стойко смыкали свои редеющие ряды. Массированные атаки прусской кавалерии неистового Блюхера (под ним уже убили двух лошадей!), лишенные артиллерийской поддержки многочисленной, но разрозненно действовавшей прусской артиллерии, разбивались об хладнокровные пехотные каре Морана, Фриана и Гюдена.
Отбрасывая вражескую пехоту и захватывая ее артиллерию, численно уступавший пруссакам корпус Даву принялся «зачищать» от врага поле сражения, обильно залитое франко-прусской кровью и усеянное телами погибших и раненных. Лишенная толкового главнокомандующего прусская армия еще какое-то время самостоятельно отбивалась, поливаемая фланговым артиллерийским огнем Морана (слева) и Фриана (справа).
Но когда Гюденн бросил остатки своей очень сильно пострадавшей дивизии в последнюю отчаянную лобовую атаку, а шедшие на флангах, Моран с Фрианом одновременно (как бы полумесяцем, «рогами» вперед) начали обход врага каждый со своей стороны, грозя выйти ему в тыл, король Фридрих-Вильгельм наконец вспомнил, что ему как королю придется принять самое важное решение в ходе этого катастрофически неудачно складывавшегося боя, и отдал приказ на отступление в надежде на успешное соединение с силами Гогенлоэ и Рюхеля, чьи войска он считал нетронутыми.
Правда, организованного отступления, несмотря на старания храбреца Блюхера, отчаянно проклинавшего своего малодушного короля, не получилось и пруссаки беспорядочно покатилась в тыл. В панике бросилась бежать даже свита короля, кинув его на произвол судьбы.
Отступление превратилось в бегство…
К 12.30 сражение было выиграно численно уступавшим врагу корпусом Даву, отчасти и потому, что у пруссаков не нашлось нового… Фридриха II Великого!
Так бывает, или jedem das seine…
Только в 16.30 Даву остановил преследование своими полностью обессилившими батальонами…
Победа далась ему очень дорогой ценой!
Примерно четверть его состава вышла из строя — 6.794 солдата, 253—258 офицера и 5 генералов — убитыми, раненными и пропавшими без вести. Принявшая по началу на себя первый удар пруссаков дивизия Гюденна и вовсе лишилась 40% своего состава!
Прусский поход 1806 г. стал «звездным часом» Даву, а Ауэрштедт — венцом военной славы. Это знаменательное сражение — один из редких случаев когда численно слабейший противник нанес поражение сильнейшему (по меньшей мере вдвое) неприятелю. Даву смог удержать своих людей на поле боя, лишь появляясь повсюду лично. Его мундир был черен от порохового дыма, треуголка сбита с головы вражескими пулями. Подтвердили свою репутацию блестящих дивизионных командиров Моран, Фриан и Гюденн. Все трое получили во французской армии престижное прозвище «Бессмертные». Сам Наполеон так писал Даву, поздравляя его с выдающейся победой: «Мой кузен! Битва при Ауэрштедте — один из самых прекрасных дней в истории Франции. Я обязан этим днем храбрым солдатам III-го корпуса и их командиру. Я очень рад, что это вы!» Высоко оценив трудную победу Даву и его III-его корпуса, Наполеон, взяв за пример знаменитый 10-й легион Цезаря, прозвал этот корпус… «мой десятый легион»!
…Между прочим, сражение при Ауэрштедте — ярчайший пример эффективности отдельного корпуса Великой армии на оперативном, оперативно-тактическом и тактическом уровнях! Правда, все это стало возможно на фоне устаревших военных приемов уже ушедшего XVIII столетия, пока еще полностью не отжившего, в частности, в монархической армии Пруссии, некогда — в середине того века — «наводившей шороху» под водительством короля-полководца Фридриха II Великого в Центральной Европе…
Так и не получив поддержки от явно не торопившегося к месту боя корпуса маршала Бернадотта, Даву не только устоял против огромных сил противника, но и разгромил их наголову.
Потери пруссаков принято оценивать в 13.000 человек убитыми, раненными и пленными (в том числе, 12 генералов и 380 офицеров) и 115 пушек из 230 имевшихся.
Остатки разбитой Даву прусской армии — вернее, так и не пущенные в дело резервные 14 батальонов пехоты, 5 эскадронов кавалерии и 3 батареи пушек — были отброшены на дорогу на Веймар, по которой уже бежали разгромленные под Йеной полки Гогенлоэ. Сам Даву и его до предела уставшие солдаты были уже не в силах продолжать преследование, но в этом уже не было надобности.
А теперь прикоснемся к самому интересному и дискуссионному моменту в Ауэрштедском сражении: ни один солдат Бернадотта так и не сделал ни одного выстрела в тот кровавый для солдат Даву день! Ходили упорные слухи о том, что этот крайне самолюбивый и завистливый маршал явно ревновал к Даву и желал ему поражения! Так ли это?
Скажем сразу, что отношения между двумя маршалами давно были острыми, еще больше они обострились после Ауэрштедта. Тогда во время битвы в невыгодных условиях Даву все время ждал, что в любой момент подойдет параллельно двигавшийся корпус Бернадотта и спасет положение, но атаки врага следовали одна за другой, а Бернадотт так и не появлялся.
Рассказывали, что один из штабных офицеров Даву впоследствии вроде бы заявлял, что видел вдалеке Бернадотта, сидящего верхом на коне, и даже смог к нему пробиться и объяснить, что же происходит на поле боя. Он также добавил, что в ответ на его горячие слова убеждения герцог Понте-Корво холодно произнес: «Возвращайтесь к своему маршалу и передайте ему, что я буду там, пускай не беспокоится». Так и не получив поддержки от явно не торопившегося Бернадотта, Даву не только устоял против огромных сил противника, но и разгромил их наголову. До безумия уставшему Даву оставалось распорядиться по поводу раненых и отправить в главную квартиру курьера, чтобы тот в произнесенных ледяным голосом выражениях выяснил, почему корпус, вынужденный сражаться более чем с половиной прусской армии, был оставлен без поддержки.
Вся наполеоновская армия с нетерпением ждала самого сурового наказания для Бернадотта. Среди генералов, не говоря уж о маршалах, его никогда особенно не любили. Столь недостойное поведение чуть не стоило Бернадотту головы. Взбешенный Наполеон потом орал на него: «Вас нужно отдать под трибунал и расстрелять!» В порыве гнева он даже подписал приказ об этом, но затем передумал и разорвал его. Поговаривали, что и на этот раз не обошлось без заступничества его бывшей пассии Дезире Клари, ставшей женой Бернадотта.
…Возможно, он полагал, что Бернадотт осознает всю тяжесть своего поступка и постарается загладить его. Будущее показало, что снисходительность Наполеона была ошибкой. Причем — роковой…
И все же, почему Бернадотт по зову Даву не явился на поле боя под Ауэрштедтом?
Рассказывали, что позднее Бернадотт вроде бы проговорился и выдал себя: «Это мне-то получать приказы от какого-то… Даву!» Профессиональная ревность!? Не исключено, что никакого приказа поддержать Даву сам Наполеон Бернадотту не дал: документов с его подписью не сохранилось! И Бернадотт предпочел действовать согласно букве (но не армейской этике и взаимовыручке!) имевшегося у него первого приказа на раздельное стратегическое движение к намеченному пункту сбора. К тому же, между Даву и Бернадоттом были две реки, протекавшие по гористым ущельям, и быстро преодолеть их большой массой войск не представлялось возможным.
Вот, пожалуй, и все, что можно сейчас сказать на тему «почему хвастливого беарнского петуха и дальновидного выжидалы» — так, порой, величали Бернадотта многие из недолюбливавших его современников и въедливые историки, так и не оказалось на поле сражения под Ауэрштедтом!?»
И все же, этот приятель и ровесник знаменитого революционного генерала Моро и более того, свояк Наполеона по жене его брата Жозефа Бонапарта, несомненно, был одной из наиболее колоритных фигур эпохи революционных войн во Франции конца XVIII в. и среди наполеоновского маршалата! Более того, Бернадотт был одним из очень немногих, кто мог и умел противостоять его магнетизму, поскольку обладал своей собственной яркой харизмой! Недаром его супруга, хорошо знавшая Наполеона, своего первого ухажера и в какой-то степени жениха, с ранней молодости, охарактеризовала своего мужа очень емко и доходчиво — чисто по-женски (по-бабьи): «… он был солдат, способный противостоять самому Наполеону!» И действительно, так или иначе, но его поступки наложили свой отпечаток на судьбу Наполеона!
Так или иначе, но эта незаурядная личность хоть и не была культовой, но знаковой, а таких вокруг Бонапарта было не так уж и много: Наполеон, как и все властные люди не любил рядом с собой оригинальных, производящих впечатление, ярких персонажей! И каждый читатель вправе решать, кем он был на самом деле: то ли хвастливым беарнским петухом, то ли дальновидным выжидалой либо, и тем и другим «в одном флаконе»?
Вместе с тем, среди последствий Йено-Ауэрштедского разгрома пруссаков весьма важен один стратегический момент!
Наполеон совершил три ошибки:
— он не наказал Бернадотта за не поддержку Даву;
— он всего лишь пожурил Нея за безрассудство, расколовшее Великую армию в ходе сражения надвое;
— и он возомнил, что он непобедим!
Трудно сказать, что из этого страшнее всего! Но последствия этих ошибок начнут сказываться очень скоро…
Глава 5. Прямая дорога на Берлин!
Ожидая известий от Даву и Бернадотта, Наполеон долго задерживал приказ Мюрату о преследовании врага. Первые 12 часов после своего разгрома пруссаки не испытывали прямого воздействия со стороны вражеской кавалерии. И, тем не менее, смешение двух отступающих прусских армий на одной дороге довершило катастрофу дня.
А потом их нагнали-таки «гончие псы» Последнего Демона Войны» — кавалеристы Мюрата! Разгоряченные преследованием, они беспощадно рубили всех подряд, не внемля крикам о пощаде, не беря в плен сдающихся. Сотни обезумевших людей погибли тогда порубленными либо под копытами французской конницы. (Повторимся: спустя годы пруссаки припомнят французам их жестокость и точно так же будут люто рубить направо и налево разгромленных французов в битве при Ватерлоо! «Что посеешь — то и пожнешь!» или, «на войне — как на войне»…)
Во главе погони — «на острие копья» — галопом летел безоружный Мюрат, помахивая золотым маршальским жезлом. Он вел себя как расшалившийся семнадцатилетний юнец. Но даже враги оказывались зачарованы его фактурной рисовкой и бесстыдной театральностью. Когда надо было без отдыха гнать отступающего врага, Мюрату не было равных. Усталость не брала его. Почти всю Пруссию он пересечет вскачь. Прослышавший о его проделках Наполеон, усмехнулся: «Во главе двадцати человек на поле битвы он стоит целого полка!» И действительно неистовый Мюрат, нахлестывая своего горячего арабского скакуна, первым влетел в Веймар.
…Между прочим, всячески стремясь хоть как-то сгладить негативное впечатление от своего «неджентльменского» поведения под Ауэрштедтом, впавший в немилость Бернадотт, тоже лез из кожи вон, участвуя наряду с кавалерией Мюрата в преследовании остатков разбитых прусских армий. Именно в этот момент Жан-Батист-Жюль проявил столь присущие ему в нужный для него момент энергию и решительность!!!
14 октября 1806 года стал черным днем Пруссии!
Прусская армия, на которую возлагалось столько надежд и которая должна была «шапками закидать французов» перестала существовать в один день. Уже через неделю после начала войны, три прусские армии Гогенлоэ, герцога Брауншвейгского и Рюхеля потеряли не менее 38 тыс. убитыми, ранеными и пленными, 235 орудий, три с лишним сотни знамен, ее командный состав лишился 20 генералов. Погибли принц Людвиг, герцог Брауншвейгский и многие другие военачальники. Армия была неспособна продолжать борьбу. Куда девались недавняя заносчивость и кичливость! «Шапко-закидательство», «ура-патриотизм» и бахвальство в мгновение ока сменились панической покорностью! Полки, крепости сдавались без боя при виде первого французского разъезда.
То был разгром, какого еще не знала военная история!
Уже 15 октября прусский король прислал своего представителя к Наполеону с просьбой о перемирии, но получил ехидно-саркастический ответ, что «надобно сперва пожать плоды победы», а мир будет подписан только в Берлине.
С тех пор, когда заходила речь о пруссаках, Наполеон презрительно цедил сквозь зубы: «У них много чего в штанах и мало чего под шляпами». Столь же откровенно он выразил свое презрение и к воинственной прусской королеве Луизе. При встрече он мимоходом бросил ей: «Женщина, возвращайся к своей прялке и хозяйству». Когда много позже, его однажды спросили, почему он не привез в изгнание на о-в Святая Елена доставшуюся ему среди военных трофеев знаменитую шпагу выдающего прусского короля-полководца XVIII века Фридриха II Великого, Наполеон усмехнулся: «У меня была своя!»
Прямая дорога на Берлин была открыта…
Близь прусской столицы Наполеон остановился в знаменитом дворце-замке Сан-Суси, где когда-то обитал и был похоронен Фридрих II Великий. Французский император посетил комнаты короля, подержал в руках его подзорную трубу, перелистал несколько книг с пометками короля.
…«Я не мог отделаться от какого-то трудно передаваемого чувства — писал он позднее. — Семь лет он (Фридрих Великий) сопротивлялся половине всей Европы, а за 15 дней его монархия пала перед моими орлами: таков ход дел в зависимости от того, какие обстоятельства и какие люди управляют судьбами народов. Я нашел в его кабинете пюпитр для нот и другой пюпитр, на котором лежало „Военное искусство“ Пюисегюра. Книга была открыта на главе, озаглавленной „О ношении шпаги“. …Я чрезвычайно удивился, найдя там также нагрудный знак, шпагу, портупею и большую ленту его орденов, которые он носил в Семилетнюю войну. Подобные трофеи стоили 100 знамен, а то, что о них забыли, свидетельствовало о хаосе и отступлении, охвативших всю Пруссию при слухах о катастрофе, которая постигла их армию. Я их тотчас же послал в Париж для передачи в „Дом инвалидов“. Многие из этих старых солдат были современниками позорного поражения при Россбахе. Я гордился тем, что посылал им доказательства своего блистательного возмездия»…
Затем Бонапарт посетил могилу Фридриха Великого. Отделившись от своей свиты, он несколько минут провел в молчании у могилы великого полководца прошлого. Наполеон не скрывал своего волнения, он преклонялся перед гением Фридриха Великого. «Шляпы долой, господа! Будь жив Старина Фриц, нас бы здесь не было!!!»…
27 октября в побежденный Берлин торжественно вошла французская армия во главе с императором в простой поношенной серой шинели гвардейских конных егерей и видавшей виды треуголке (на самом деле двууголке) посреди разряженных как павлины и фазаны маршалата и генералитета. Первыми шли в строгом порядке, с развернутыми знаменами полки императорской гвардии — конные и пешие. За ними следовал особо отличившийся в эту кампанию III-й корпус Даву, потом — все остальные. У Бранденбургских ворот императору поднесли ключи от города. Когда к его ногам маршалы бросили 340 знамен Пруссии, то желчный Даву ехидно изрек: «Разве это знамена? Теперь это тряпки…»
Вступив в столицу Пруссии, Наполеон очутился на площади, украшенной бюстом Фридриха II. Увидев его, Наполеон галопом описал полукруг, отсалютовал своей шпагой и снял шляпу перед бюстом. То же, вслед, повторила и вся его свита, а затем, мимо бюста короля, с развернутыми знаменами, салютуя, прошли полки французской гвардии. Так победитель отдал почести королю, внучатый племянник которого был им только что повержен и лишен армии, слывшей лучшей в Европе… XVIII века.
А в ту пору на дворе уже стоял XIX век!
…Между прочим, рассказывали, что Наполеон не отказал себе в удовольствии унизить хвастливых прусских гвардейских офицеров, нагло точивших свои сабли перед войной с Францией о каменные ступени ее посольства. Проведенные по центральным улицам Берлина остатки плененных офицеров-гвардейцев, специально остановили перед ступенями французского посольства и вежливо предложили некогда кичливым и заносчивым молодчикам встать на колени перед имперским флагом, развивавшимся над посольством победоносной Франции. Прусских гвардейцев в Берлине не любили за их праздность и высокомерие и никто из берлинцев особо им не сочувствовал в минуты их унижения. Впрочем, современные историки весьма сомневаются в нюансах этой истории, более смахивающей на исторический анекдот… Cтоль присущий, не только «наполеониане» и другим эпохальным событиям и ключевым личностям в истории…
В прусской армии бахвальство сменилось паникой и растерянностью. Жаждавшие реабилитироваться (норовистый Бернадотт — за неявку под Ауэрштадтом, удалой гусар Ней — за промах в начале Йенского сражения), вспомнивший свою лихую юность Ланн, и неутомимый Мюрат с драгунами Клейна и гусарами Лассаля безостановочно (проделывая по 60 км в день!) преследовали ускользавшие от них остатки пруссаков во главе с упрямым Блюхером! Наполеон приказал взять его в плен любой ценой!
Преследование пруссаков напоминало охоту… на дичь! Только… на двух ногах!
7 ноября упрямый старый гусар-рубака Блюхер по прозвищу «Старина-Вперед», его начальник штаба генерал Шарнхорст и герцог Карл-Август Веймарский (1758—1828) с 22 тыс. солдат — остатками некогда огромной прусской армии — хоть и после упорного боя, но, все же, капитулировали под датским Любеком перед 12 тысячным I-ым корпусом Бернадотта, частично искупившего свои грехи перед коллегами безжалостным преследованием пруссаков, собиравшихся в порту нейтрального Любека погрузиться на корабли и плыть в Англию.
…Кстати, Наполеон высоко оценил действия Блюхера в ходе войны с Пруссией в 1806 г., заметив: «Этот беглец удерживал почти половину моей армии». В 1812 г. Блюхер своими реваншистскими заявлениями и «телодвижениями» так надоел Наполеону, что по настоянию французского императора король отстранил его от службы в армии. Позднее, во время последних кампаний Наполеона в 1813—1814 гг., он еще раз похвалит люто ненавидевшего его старика Блюхера: «Этот старый черт причинял мне много хлопот. Я разбивал его вечером — а утром он уже был тут как тут. Если я громил его утром, он собирал армию и давал новый бой еще до вечера». Парадоксально, но спустя годы именно не отличавшемуся особыми военными дарованиями Блюхеру — прозванному в Пруссии за несгибаемый характер бойца «Отцом Отечества» — доведется поставить точку в фантастической эпопее Наполеона под Ватерлоо и в 72 года заслужить лавры национального героя…
ГЛАВА 6. «НАПОЛЕОН ДУНУЛ НА ПРУССИЮ, И ПРУССИИ НЕ СТАЛО».
Еще до Любека, 17 октября у города Галле, расположенного примерно в 30 км к северо-западу от Лейпцига на реке Зале, головная дивизия Пьера Дюпона де л’Этан из I-го армейского корпуса «рвавшего и метавшего» Бернадотта (20.594 чел. при 34 орудиях) после 17-часового марша сразилась с численно уступавшим (16 тыс. чел. при 38 орудиях) прусским резервным корпусом Евгения Фридриха (Фридриха-Евгения?) герцога Вюртембергского, двигавшегося из далека для прикрытия отступления уже не существующей армии.
Французы разбили своих противников в пух и прах, вынудив их отступить на северо-восток в сторону Дессау. Пруссаки потеряли в этом бою почти половину своих войск (5 тыс. убитыми, раненными и пленными, 4 знамени и 11 орудий). Дюпону победа обошлась в 800 убитых и раненых. Так была обращена в бегство последняя еще боеспособная часть совсем недавно огромной (175-180-тысячной) прусской армии.
26 октября у прусской деревеньки Альтенцаун неподалеку от реки Эльбы арьергард (2.700 пехоты) прусского корпуса генерала Рюхеля под командой полковника Йорка вступил в бой с частями маршала Сульта, прикрывая переход через Эльбу войск герцога Карла Августа Саксен-Веймарского. Ок. 4 часов от Тангермюнде подошёл Сульт с бригадами лёгкой кавалерии генералов Маргарона и Гюйо. Видя, что путь вперёд заблокирован, он послал два полка в обход пруссаков и один полк на Альтенцаун. Несмотря на несколько яростных атак, французской кавалерии не удалось прорвать прусскую оборону пока не подошла 1-я пехотная дивизия генерала Сент-Иллера, после чего Альтенцаун был взят, а пруссаки отступили.
9 ноября, первоклассная крепость Магдебург с 600—800 пушками (данные разнятся) и 24-тысячным гарнизоном сдалась Нею. Эта сдача, а еще раньше и капитуляция Эрфурта с его 14-тысячным гарнизоном решили судьбу Пруссии. Следом началась повальная сдача прусских крепостей и гарнизонов: Кюстрин, Шпандау, Штеттин и др. Под Пренцлау прусский генерал принял за чистую монету похвальбу Мюрата, у которого под рукой была лишь его расфуфыренная конная свита, что за ними следуют десятки тысяч пехоты с осадными орудиями и — поспешно сдал твердыню, брать которую пришлось бы ни одну неделю!
…Между прочим, неповторимый понтёр (понтовила) Мюрат в том памятном для французского оружия «блиц-криге» в очередной раз проявил свой неистребимый эгоизм, чем вызвал лютую ненависть со стороны «братьев по оружию»! Несмотря на то, что капитуляцию пруссаков Гогенлоэ принимал вместе с Мюратом маршал Ланн, первый ни единым словом не обмолвился в своем рапорте о коллеге по маршалату и его солдатах, как будто их вообще не существовало. В этом рапорте Мюрат присвоил все лавры победы себе, и даже дал понять Наполеону, что пехотинцы Ланна настолько медленно двигались за ним, что ему приходилось рассчитывать только на свои силы. Такое поведение Мюрата очень обидело и задело Ланна, который с горечью писал Наполеону, что его солдаты были обескуражены таким эгоцентризмом Мюрата. Впрочем, отношения между этими двумя храбрецами всегда были натянутыми: оба предпочитали тянуть «одеяло» славы исключительно «на себя любимого». Ситуация повторилась, когда у (вышеупомянутого) Любека корпуса Сульта, Бернадотта и кавалерия Мюрата настигли последние боеспособные силы самого неустрашимого и энергичного прусского генерала Блюхера. Сражение за Любек переросло в «жуткую резню», но 7 ноября 1806 г. (повторимся!) Блюхер вынужден был капитулировать. Так вот, несмотря на то, что главная роль в разгроме пруссаков, несомненно, принадлежала Бернадотту, Мюрат и здесь не упустил случая, показать себя в самом лучшем свете. В полном ликования рапорте, направленном Наполеону, он пишет слова, ставшие знаменитыми: «Боевые действия закончились ввиду отсутствия неприятеля!»…
В Пазельваке 700 кирасирам генерала Мильо позорно сдались в плен 4 тыс. прусских кавалеристов! Когда генерал граф Фридрих-Генрих-Фердинанд-Эмиль фон Клейст (1762—1823), комендант Магдебурга, сдавал Нею свою армию, тот озабоченно сказал своему адъютанту: «Скорее отбирайте у пленных ружья: их в два раза больше, чем нас». Штеттин, имевший 5 тыс. солдат и 281 орудие, капитулировал, когда перед ним появился гусарский полк генерала графа Антуана-Шарля-Луи Лассаля (1775 — 1809) без единой пушки. Начальник Лассаля Мюрат имел все основания снова докладывать Наполеону: «Государь, сражение закончено ввиду отсутствия сражающихся».
Это было верно: Пруссия более не сражалась, она подняла руки вверх, ее армия рассеялась как «осенний туман»!
Ее потери поддаются подсчету с огромным трудом (в литературе приводятся сильно расходящиеся данные): около 25 тыс. были убиты и ранены, 100—140 тыс. сдалось в плен, до 45 тыс. дезертировали и рассеялись; было потеряно более 2000 пушек; все вооружение прусской армии, огромное количество боеприпасов, провианта, которым можно было прокормить французскую армию в течение одной кампании, двадцать тысяч превосходных лошадей, не разрушенные первоклассные крепости. Осталось в строю — на северо-востоке Пруссии, в Зольдау — лишь 14—15 тыс. солдат под началом генерала А. В. Лестока (1738 — 1815), какой-то части которых еще предстоит «громко хлопнуть дверью» под… Прейсиш-Эйлау!
…Кстати, «не остался в накладе» и проштрафившийся было в самом начале прусской кампании уже не единожды упомянутый маршал Бернадотт. Мало того, что в ходе преследования бегущих пруссаков ему удалось «набрать вистов» перед своим императором (захват Галле, Бранденбурга, Любека и др. «оплотов прусского милитаризма»), так он еще получил козырную карту на будущее. Именно к нему в руки попала, прибывшая от шведского короля Густава IV пехотная дивизия графа Густава Мёрнера, на помощь его союзникам пруссакам. Бернадотт очень снисходительно (можно даже сказать весьма ласково!) отнесся к полутора тысячам шведских пленных. О благородном и любезном французском маршале вскоре говорила вся… Швеция! Очень скоро совершенно особое отношение Бернадотта к шведам обернется для когда-то ярого революционера-якобинца невероятной удачей — Подарком Судьбы! Но об этом чуть позже…
Наполеоновский «блиц-криг» продолжался всего 7 недель, а на уничтожение прусских армий и легенды о прусской непобедимости ушло и вовсе только 33 дня! Наполеон вступил в Пруссию 8 октября, а 8 ноября сдалась ее последняя крупная крепость Магдебург. «Наполеон дунул на Пруссию, и Пруссии не стало», — сказал впоследствии знаменитый немецкий писатель Генрих Гейне. Сам Бонапарт был не столь литературно лаконичен, но тоже оставил в истории свою оценку своей скоротечной прусской кампании: «Победа при Йене смыла бесчестие Россбаха и за семь дней решила судьбу всей кампании».
Глава 7. Как вояка Фридрих «обесчестил» галантного Субиза под Россбахом
Битва при Россбахе 5 ноября 1757 г. вошла в анналы истории, как сражение «героя будуарных битв» Шарля де Роана французского принца де Субиза (1715—1787) и прусского аскета-вояки Фридриха II!
39—45 тысячам союзников — французов (их насчитывалось более 30 тыс.) и наемников из различных германских княжеств (Баварии, Вюртемберга, Швабии, Франконии и др.) под объединенным командованием де Субиза и союзного ему австрийского принца Иосифа Саксен-Хильбургхаузена противостояло всего 22 тыс. пруссаков. (Правда, по разным источникам численность противников колеблется от 64 тыс. союзников до 20—25 тыс. пруссаков!?)
Превосходство союзников было чуть ли не двойным, но прусского короля это не смутило. Местность, на которой он расположил свои малочисленные войска не отличалась выгодностью позиций, но зато с нее можно было легко наблюдать за всеми перемещениями врага, включая его тыловые и резервные отряды. «Противник стягивает напротив меня все свои войска. Из моего окна видно перемещение его кавалерии в тылу!» — писал он своему другу и военачальнику Джеймсу Кейту.
На следующее утро Фридрих назначил общее наступление, но за ночь случилось непредвиденное!
Поздно вечером его черные гусары налетели на вражеский стан, порубили караулы, увели сотню лошадей и заставили не на шутку встревоженного Субиза ночью переменить позиции. Когда утром прусский король приготовился к атаке, то, увидев перемену, отложил свое намерение.
Союзники заняли очень выгодную позицию на господствующих высотах Мюльхена. Видя это, Фридрих решил прибегнуть к военной хитрости и ложно отступив под прикрытием кавалерии Зейдлица, выманить превосходившего его численно врага на более удобную для пруссаков позицию у деревни Россбах. Принцы — два типичных паркетно-будуарных «шаркуна» эпохи легендарного Казановы — поддались на его провокацию. Гром литавр и веселые песни зазвучали в их лагере, где «скорострельной» «легкой артиллерии» «разных калибров» было в сотни раз больше, чем тяжелых пушек. Уже строились «лихие планы» по захвату в плен «всей прусской шайки с ее королем-трусишкой» и отправкой на потеху в Париж — столицу галантности и интима!
…Между прочим, роскошные офицерские фургоны армии Субиза были набиты… надушенными парчовыми халатами, зонтиками, духами, благовонными мылами, попугаями, обезьянками и множеством… молоденьких искусных прелестниц на любой вкус, «служивших в легкой артиллерии». Без этих, всегда готовых к жаркому, затяжному, нередко изнурительному, ближнему «бою-перестрелке» в любых позициях и «сочетаниях», скорострельных «многоствольных» «легких кулеврин» французские офицеры той поры не отправлялись на войну. Весь этот богатейший «арсенал» наглядно характеризовал французскую армию и особенно ее утонченно-галантного предводителя, чье место скорее было в ароматно-изысканном дамском будуаре с его «громкими ахами, томными вздохами и пронзительно-протяжными или приглушенно-гортанными стонами» — предвестниками прихода Главной Женской Радости, Ее Величества Оргазма, чем на поле боя среди грохота, крови, пороховой гари, героизма и смертей…
С веселыми песнями, громкой музыкой и барабанным боем, воодушевленные «тяжелыми боями» с «легкой артиллерией», они кинулись вдогонку, пытаясь обойти «поспешно» отступавших пруссаков с левого фланга и отрезать их от переправ через реку Заале. Но проделали они это так поспешно, что не провели должной разведки, не выставили боевого охранения, а шедшая в авангарде вся кавалерия союзников (7 тыс. сабель) и вовсе далеко оторвалась от своей пехоты, которая увязая в грязи и песке, двигалась очень медленно.
Это была их роковая ошибка, а для Фридриха — единственный шанс разбить численно превосходящего врага, которым искусный прусский король мгновенно воспользовался. Он разгадал нехитрый маневр противника и еще по утру поставил своего офицера на крыше самого высокого здания в Россбахе, который наблюдал за передвижением врага на открытой равнине.
В 2 часа пополудни, внезапно прервав свой обед со свитскими генералами, Фридрих мгновенно развернул свою армию на 180 градусов. Пехотные батальоны сошли с дороги, спрятались за обратными склонами холмов и, построившись уступами, приготовились охватить марширующие походные колонны врага с фланга. В союзной армии заметили маневры и внезапное исчезновение пруссаков из поля зрения. Ее командиры решили, что Фридрих начал отступление, и отдали приказ прибавить ходу, чтобы догнать его. Союзная кавалерия еще больше оторвалась от пехоты.
Не дожидаясь полного перестроения своей армии, прусский король при поддержке всего лишь 18 тяжелых пушек бросил в атаку вниз со склона всю свою 4-тысячную тяжелую конницу под началом Зейдлица. Набравшие таранную скорость прусские кирасиры смяли поднимавшуюся в гору и не успевшую развернуться к бою союзную кавалерию. Высланный Субизом резерв в лице французских жандармов постигла та же печальная участь. Их смяли свои же и вскоре и те, и другие поспешно уносили ноги от нагулявшихся всласть палашей и сабель кавалеристов Зейдлица.
…Кстати, спустя полвека Мюрат и его востросаблые удальцы с лихвой отплатят пруссакам за россбахскую «скотобойню», превращая их в свежий «фарш», а затем в финале Ватерлоо уже французам прилетит «обратка» и их бегущих с поля боя будут кромсать и «разваливать» черные гусары Блюхера! «На войне, как на войне»!? Не так ли…
Покончив с вражеской конницей, прусские всадники тут же обрушились с тыла на пехоту врага, которая, несмотря на все старания Саксен-Хильдбургхаузена под плотным залповым (пруссаки-«роботы» стреляли как заведенные) ружейным огнем вражеской пехоты с фланга так и не смогла перестроиться из походного порядка в боевой. Прусские батареи своей пальбой разрывали на части полуразвернутые шеренги неприятельской пехоты. После того как прусские гренадеры хладнокровно, как на учении расстреляв весь боезапас, дружно ударили в штыки, началась резня, а затем беспорядочное бегство неприятеля. Разгром союзников довершили самые лихие рубаки в прусской кавалерии — черные гусары под началом легко раненого в руку Зейдлица. Лишь швейцарские наемники графа Сен-Жермена пытались хоть как-то прикрыть ретираду высокородных принцев. Только наступившая ночь спасла их от совершенной погибели, дав возможность попрятаться по окрестным лесам и болотам.
Весь бой длился чуть меньше двух часов: 15.15 — 17.00!
Это было одно из самых коротких великих сражений!
«Мы разбили их вдребезги!» — радостно писал в Берлин прусский король. Это была его расплата за обидное поражение от австрийцев при Коллине. Потери союзников составили 3 тыс. человек убитыми и ранеными, 5 тыс. пленными (в том числе 11 генералов и 326 офицеров!), 67 орудий, 22 знамени и весь огромный обоз (французскую армию той поры всегда сопровождало невероятное количество лакеев, поваров, парикмахеров, артистов, маркитанток, пресловутых обозных шлюх и скорострельной «легкой артиллерии»). На радостях прусский король пригласил на ужин всех пленных офицеров и генералов. Он ласково угощал понурых галантных противников и просил их не гневаться, что кушаний мало: он никак не ожидал видеть у себя в этот вечер столь много «дорогих» гостей.
Пруссакам этот стремительно проведенный их королем бой «обошелся» лишь в 548 человек!
Главный герой Россбаха — Вильгельм фон Зейдлиц прямо на поле боя был произведен своим королем в генерал-лейтенанты и получил самый престижный военный орден Пруссии — Черного Орла.
…Между прочим, если россбахская победа сделала из Фридриха национального героя всей Германии и вынудила английский парламент увеличить свои субсидии в него в 10 раз, то во Франции поражение при Россбахе сочли неудачной… шуткой галантного кавалера принца де Субиза. Над ней смеялись пару недель. Затем всеобщее внимание занял… прыщик, выскочивший на подбородке мадам де Помпадур, а через несколько дней… новый парижский балет на интимную тему заставил забыть о россбахском конфузе незадачливого кавалера Шарля де Роана — любимца Помпадур. Бравые французы той поры предпочитали поражать воображение окружающих «изысканными подвигами» в дамских будуарах, чем отвагой на полях сражений: на дворе стоял галантный XVIII век и в моде была «бель мор» («красивая смерть» от истощения в постельном поединке/любовном «ристалище» сразу с двумя-тремя искусными прелестницами) — вот что ценилось во Франции XVIII века больше всего!!! В следующем году Госпожа Удача повернулась к галантному де Субизу уже не аппетитным «нижним бюстом», а… своим капризным личиком! Он стал маршалом Франции и даже сумел-таки отличиться на поле боя, но на ход Семилетней войны это повлияло мало…
Заметно уступая численно, Фридрих, тем не менее, сумел при Россбахе на все 100 процентов использовать свой маленький шанс. Он искусно спровоцировал врага совершать рискованный фланговый маневр у него на глазах. Сказалось безусловное превосходство прусской кавалерии и артиллерии вкупе с «детскими» ошибками командующих союзников. Затеяв сложнейший обходной маневр, они не смогли провести его на нужном уровне. Большая часть их войск в момент внезапной атаки неприятеля оказалась в походных колоннах и не смогла участвовать в сражении. Прусский король получил возможность громить врага по частям.
Cокрушительная победа прусского короля Фридриха II Великого над Францией при Россбахе обезопасила Пруссию от вторжения на ее территорию французской армии. Французов прусский король после Россбаха серьезно уже не опасался. «Лягушатники» (так за любовь к деликатесу — мясу лягушек — презрительно прозвали пруссаки французов) воевать не хотели, да и не умели.
Франция надолго оказалась выведенной из войны и смогла отомстить обидчикам лишь спустя… полвека, а точнее — 49 лет и 2 дня!
Но зато как, она отомстила: «… дунула на Пруссию и, Пруссии не стало!»
Правда, спустя 65 лет Франция получит… «обратку», но это случиться уже при другом императоре французов — Наполеоне III!
* * *
Если победа при Россбахе одна из вершин (еще одной принято считать Лейтен) полководческого искусства другого великого полководца XVIII века — прусского короля Фридриха Великого, то двойная победа Наполеона под Йеной и Ауэрштедтом стала пиком военной карьеры Наполеона. Дальше Капризная и Изменчивая Девка по имени Фортуна станет все чаще отворачиваться от своего любимца.
ГЛАВА 8. ВСЕСИЛЬНЫЙ И СЕМИЖИЛЬНЫЙ «МАЛЕНЬКИЙ КАПРАЛ» ИЛИ, КАКОВО БЫТЬ РЯДОМ С ГЕНИЕМ?
Наполеон, конечно, еще не знает об этом и продолжает строить грандиозные планы, работая как проклятый по 18 часов в сутки. Мало кто умел за эти часы переделать такое невероятное количество дел, как Наполеон. Обычно он ложился спать около 10 часов вечера. Верный (до поры — до времени: ничто не вечно в этом лучшем из миров!) мамлюк-армянин из Тифлиса Рустам укладывался на пол поперек двери. Для него давно стало нормой вставать вскоре после полуночи и читать свежие доклады, присланные из армии накануне вечером. Потом он диктовал вызванному секретарю Меневалю (сменившему на этом хлопотном посту в 1802 г. в конец проворовавшегося Бурьенна) необходимые распоряжения, вносил изменения в приказы и незадолго до рассвета ложился поспать еще на час-другой. Перед этим Наполеон приказывал подать мороженое, которым он угощал обессилевшего от ночных трудов секретаря. Засыпал Бонапарт тут же и никто не имел права его будить.
Но в 6 часов утра он уже снова был на ногах, легко завтракал (в еде Наполеон был крайне неприхотлив) и вызывал к себе своего самого незаменимого из всех многочисленных адъютантов Бакле д`Альба, известного ему еще со времен осады Тулона, блестящего картографа и мастера по сниманию планов. Этот невысокий смуглый человек, потрясающе красивый и крайне опрятный, очень образованный и талантливый штабной офицер оказывал Наполеону самую большую помощь в планировании военных операций с 1796 по 1813 гг. Он заведовал личным топографическим кабинетом Бонапарта. Обычно для них день начинался с того, что они вдвоем ползали по гигантской карте, втыкая разноцветные булавки (обозначавшие нахождение воинских частей) в новые места, и ворчали, и переругивались, сталкиваясь головами или задами. Этот самый незаменимый адъютант Бонапарта обязан был следить за тем, чтобы все необходимое всегда было под рукой: ящики с курьерскими донесениями, складной стол, циркули для корректировки ежедневных маршей армейских частей на картах разных масштабов и наконец, «святая святых» императора — его записные книжки с подробнейшей информацией о каждой воинской части — как французской, так и вражеской и прочие справочные материалы. На д`Альба возлагалась ответственность за расчеты времени и расстояний передвижений армейских частей.
Именно Бакле непрерывно следил за движениями войск посредством накалывания на карте булавок различных цветов, изображая таким же образом, по непосредственному указанию Наполеона, готовящиеся военные действия. Одаренный необыкновенной способностью, он мог единственно на основании карты безошибочно представить панорамы той местности, где император предполагал дать битву. По штриховке, по какой-нибудь кривой линии, по белым и черным точкам, он воссоздавал не только в своем воображении, но и в воображении другого не только отвлеченное представление, а, так сказать, живую картину местности предстоящего похода.
У красавца Бакле, на котором хорошенькие женщины висли гроздьями, почти не было личной жизни ибо эгоистичный император не только начинал свой рабочий день с фразы «пришлите ко мне д`Альба», но и завершал свой рабочий день именно этой же фразой.
Собачей жизни Бакле не завидовал никто, но зато он очень быстро дослужился до генерала и имел право на фамильярность с императором, дозволенную очень узкому кругу лиц.
Затем наступало время кратких аудиенций для самых важных лиц, плавно переходившая в работу над важнейшими государственными бумагами, уже разложенными стопками на столе и ожидавшими его решения. Наполеон по диагонали проглядывал их: либо утверждая документ, размашисто царапал на полях свой инициал «N», либо диктовал краткий ответ своим секретарям, либо вовсе бросал бумагу на пол, если считал ее недостойной своего внимания. Изредка случалось, что Бонапарт на минуту задумывался и если дело было крайне сложным, откладывал бумагу в сторону, говоря: «До завтра. Утро вечера мудренее».
Потом он садился на коня и деловито скакал в какую-нибудь часть для инспекции. Наездником Бонапарт был весьма посредственным, но езду верхом переносил уверенно. Куда бы он не выезжал, его всегда сопровождали несколько запасных арабских скакунов, помимо этого во всех воинских частях, куда он направлялся для него всегда были наготове не менее 5 запасных лошадей.
…Кстати, с лошадьми на все случаи жизни у Наполеона было все в порядке, тем более, что более 20 лет своей военной эпопеи в Европе, Африке и России, он провёл преимущественно верхом в седле. Будучи артиллеристом по военной специальности, Бонапарт еще в 1784—85 гг. получил несколько уроков верховой езды в Парижской военной школе (Еcole militaire de Paris). Первая офицерская лошадь появилась у него во время осады мятежного Тулона в 1793 г. Правда ее имя осталось нам неизвестно. Она погибла в 1797 г. во время знаменитого боя на Аркольском мосту, став первой из 18 лошадей, раненых или убитых под ним до того как он был отправлен на о-в Святой Елены. Несмотря на репутацию плохого наездника, Наполеон славился своей выносливостью и был способен длительное время двигаться галопом, оставляя позади офицеров своего штаба и даже всадников эскорта. Императорские конюшни, которыми с 1804 г. вплоть до падения Наполеона руководил обер-шталмейстер генерал Коленкур, располагались в Париже, Сен-Клу, Медоне, Вирофлэ и пополнялись лошадьми с императорских конных заводов Сен-Клу, Нормандии, Лимузена и Великого герцогства Берг. Считается, что Наполеон отдавал предпочтение арабским, немецким, лимузенским, испанским, персидским породам лошадей и не жаловал баварских и бретонских коней, которых считал излишне тяжеловесными. Помимо этого, он не любил лошадей белой масти, поскольку они служат отличной мишенью на поле битвы. В то время, как лошади серой масти не такие яркие и обладают более покладистым характером. Для такого посредственного кавалериста, как Бонапарт, лошади проходили специальную подготовку. Как вспоминал потом его первый камердинер Луи-Констан Вери, более известный как «Констан»: «Император садился на лошадь очень неизящно <<…>> Их тренировали выдерживать, не шелохнувшись, самые различные мучения: удары хлыстом по голове и ушам, барабанный бой и стрельбу из пистолетов, размахивание флагами перед глазами; к их ногам бросали тяжелые предметы, иногда даже овцу или свинью. От лошади требовалось, чтобы в момент самого быстрого галопа Наполеон смог бы на полном скаку неожиданно ее остановить. В распоряжении Его Величества были только выезженные до невероятного совершенства животные». С 1808 по 1810 гг. французского императора обслуживали 500 лошадей, с 1810 по 1814 гг. — 450 коней. Средний срок их службы — 4 года, но ок. 30 лошадей служили более 10 лет. За все военные годы он потерял — 20 коней, а во время рокового Русского похода 1812 г. — аж 69 лошадей. Всего, за время наполеоновской империи в конюшнях императора состояло ок. 6 тыс. лошадей, служивших лично ему и его окружению (100—130 лошадей одновременно), транспортирующих кареты и повозки (продуктовые и для кухонных принадлежностей, для бухгалтерии, канцелярии и трёх кузниц — для каждого экипажа использовались четыре или шесть лошадей, ещё 12 держались наготове на смену). По состоянию на 1 января 1805 г. служба имперских конюшен насчитывала 533 человека. В тоже время на войне Наполеон мог воспользоваться любой попавшейся под руку армейской лошадью. В его личной конюшне было 30 лошадей, имеющих ранг «Лошадей Его Величества». Их состав поменялся более трёх раз, т.е. через конюшню Бонапарта прошло более 100 лошадей, но только несколько из них стали широко известны, благодаря личной привязанности к ним Наполеона или участию в знаменитых сражениях. Так первое знакомство генерала Бонапарта с арабской породой произошло в 1798 г. в Египте, когда шейх Аль-Бакри преподнёс в подарок главнокомандующему жеребца чёрной масти и сопровождающего его конюха по имени Рустам Раза. Серый в яблоках конь арабской породы «Кир» имел честь «сражался» с императором при Аустерлице. А вот «Интендант» из-за своего уравновешенного нрава использовался на триумфальных парадах и торжественных церемониях, в связи с чем солдаты Старой гвардии прозвали его «Кoкo». Особым расположением Наполеона пользовался арабский скакун масти чёрный агат по имени «Ваграм», подаренный австрийским императором. По началу его звали «Мой Кузен», но потом переименовали в «Ваграма», поскольку его маршалы, к которым Император традиционно обращается «Мой кузен», протестовали против этого. Он оказался в императорской конюшне 8 июня 1810 г. в возрасте пяти лет. Рассказывали, что когда «Ваграм» слышал барабанный бой «В поход!», говорящий о прибытии хозяина или видел его, входящего в конюшню, он принимался топать и бить ногой в землю. Наполеон подходил к нему с кусочком сахара, обнимал за шею и приговаривая: «Вот тебе, мой кузен!». «Ваграм» принимал участие в Русской кампании 1812 года и Саксонской кампании 1813 года, сопровождал хозяина на о-в Эльба, участвовал в «Ста днях» и сражении при Ватерлоо. Еще одним любимцем Наполеона был серый в гречку (почти белый) арабской породы скакун «Визирь», 1793 года рождёния и подаренный в 1805 г. турецким султаном. «Визирь» участвовал в сражении при Эйлау и сопровождал своего хозяина в Русском походе 1812 г., после повторного отречения императора конь содержался как реликвия бывшим служащим имперских конюшен Шолером и умер во Франции 30 июля 1826 г. Светло-серый (по свидетельству современников «по цвету похожий на сюртук Наполеона») арабский жеребец, прозванный в честь самой судьбоносной победы Наполеона, «Маренго», участвовал в знаковых для императора сражениях при Аустерлице, Йене и Ваграме. При Ватерлоо он носил его с 19 до 22 часов вечера, был ранен в ногу и захвачен английским офицером из свиты герцога Веллингтона, который в качестве ценного трофея увёз коня в Англию, где он пал в 1832 г. в возрасте 37 лет. Серый арабский жеребец «Никель», подаренный императору в 1805 г. турецким султаном, после победного сражения при Йене нёс своего хозяина во время парада в Берлине. Когда Наполеон снял шляпу, приветствуя статую Фридриха Великого у Бранденбургских ворот — этот жест был оценен прусскими военными и офицер «Чёрных гусар» Маршнер протянул ему кусок традиционного хлеба с тмином. Бонапарт попробовал его и воскликнул: «Ах! Это хорошо для Никеля!!» Арабский скакун «Али», один из любимцев, был захвачен солдатом 18-го драгунского полка в сражении 20 июля 1798 г. при Пирамидах и преподнесён генералу Мену, который в 1801 г. привёз жеребца в Европу и подарил его Наполеону. Он носил его в сражениях при Эсслинге и Ваграме. В 1810 г. на параде в Париже «Али» послужил причиной опалы любовника Полины Бонапарт капитана 2-го гусарского полка графа Канувиля де Раффто — кони императора и капитана столкнулись крупами. Наполеон пришел в ярость и рявкнул: «Ваша лошадь слишком молода — её кровь слишком горяча. Я отправлю вас охладить её!» и уже через несколько дней граф Канувиль оказался на фронте в Испании. Еще один арабский скакун «Яфа (1792 г. рождения), был захвачен англичанами вечером 18 июня 1815 года на ферме Кайю (ставке императора во время битвы при Ватерлоо). Из других лошадей хорошо известна «Красавица», на которой генерал Бонапарт пересёк перевал Сен-Бернар и сражался при Маренго, он питал к лошади особую привязанность и после окончания этой победной кампании приказал обеспечить ей «отдых по высшему разряду». Она умерла 21 ноября 1811 г. в возрасте 20 лет. Кобыла «Штирия», много раз принимала участие в парадах в Тюильри. Каштановый испанский жеребец «Гонзальве» участвовал в Испанской кампании 1808 г., Русской кампании 1812 г. и Французской кампании 1814 г. Он сопровождал Наполеона на о-в Эльба, вместе с ним возвратился во Францию и 8 апреля 1815 г. был отправлен на заслуженный отдых. Серый в яблоках «Таурис» на спине которого Император вошёл 14 сентября 1812 г. в Москву, в ноябре 1812 г. пересёк Березину, покинул пределы России. В марте 1815 г. «Таурис» доставил Бонапарта от бухты Жуан до Парижа, участвовал в сражении при Ватерлоо, а после Второго Отречения императора был передан на попечение некоего господина Монтаро, который до конца жизни коня каждое утро прогуливал его вокруг Вандомской колонны, известной как «Колонна Великой Армии». На белом коне «Бижу» генерал Бонапарт в 1796 г. триумфально въехал в Милан после громкой победы при Лоди. Оверньский жеребец «Канталь» славился выносливостью. Гнедой жеребец «Курд» сопровождал ссыльного императора на о-в Эльба. Светло-серая кобыла «Дезире» была названа в честь бывшей возлюбленной Бонапарта Дезире Клари — супруги его антагониста, маршала Бернадотта, ставшей королевой Швеции и Норвегии. Подаренный Наполеону его пасынком Эженом де Богарне скакун «Королёк», рождённый от лимузенской кобыли и английского жеребца, славился горячим нравом. Так на одном из парадов в 1809 г. он понёс своего хозяина, врезался в ряды пехоты и опрокинул нескольких гренадёр. После этого император предпочитал его не задействовать вплоть до 1812 г., когда «Королёк» все же был включён в состав «боевой бригады» из 30 лошадей, предназначенных для Русской кампании. При отступлении из Москвы Наполеон опять приказал привести «Королька» и проделал на нём большую часть пути, поскольку другие лошади не столь уверенно держались на засыпанном снегом льду, даже будучи подкованными. В сражении при Люцене пушечное ядро пролетело прямо над головой «Королька», опалив его гриву, но жеребец не проявил эмоций. В сражении при Арси-сюр-Об конь спас жизнь своего хозяина, приняв на себя взрыв снаряда вражеской гаубицы: благодаря почве размытой снегом и дождём, взрыв не причинил ему вреда, но только 8 апреля 1815 г. он был отправлен на заслуженный отдых. Английский чистокровный жеребец «Геродот» был конфискован у графа фон Плесса после оккупации Мекленбурга в 1806 г., на службе императору был переименован в «Нерона», участвовал в сражении при Эйлау и в Русском походе 1812 г., во время Московского пожара частично потерял зрение вследствие попавшей в правый глаз искры, после Второй Реставрации был найден маршалом Блюхером в Марселе и возвращён своему прежнему хозяину. Наполеон достаточно часто дарил лошадей из своей конюшни в качестве подарка: в 1806 г. жеребец «Удобный» был подарен королю Баварии, а кобылы «Звезда» и «Эфиопка» — принцессе Баденской, после заключения Тильзитского мирного договора в 1807 г. император Александр I-й получил жеребца «Селима». Самые прославленные живописцы Франции той поры оставили нам «портреты» самых известных коней Наполеона Бонапарта: Теодор Жерико — «Тамерлана», а Гро — «Maренго». Перечень всех лошадей Императорской конюшни хранит реестр Императорского дома Национального архива Франции: в нем 89 (?) «боевых единиц» и все желающие могут самостоятельно ознакомиться с ними поименно (от «Абукира» до «Вюртцбурга») вплоть до их «биографий»…
Если предстояла поездка на дальнее расстояние, то Наполеон садился в коляску либо легкую карету, рядом с окнами которой ехал с одной стороны шталмейстер, а с другой — дежурный маршал. Его обязательно сопровождал «малый» штаб из числа особо доверенных лиц. В их число входили: начальник Генерального штаба, шталмейстер, кто-то из дежурных маршалов, пара адъютантов, два дежурных офицера, личный конюх, паж, солдат из эскорта, офицер-переводчик, владевшей несколькими европейскими языками и верный мамлюк Рустам. Впереди всех ехали 12 кавалеристов передового эскорта со своим командиром. На расстоянии глазной видимости от них шел главный эскорт в составе 4 эскадронов гвардейской кавалерии (по одному от конных егерей и конных гренадер, драгун и улан) под началом дежурного генерал-адъютанта.
Наполеон считал, что его непрерывные проверки боевого духа солдат — важнейшая часть его родства с армией. Смотры и парады назначались без предварительного оповещения и вся часть буквально стояла на ушах в преддверии встречи со своим «маленьким капралом». Сначала он проезжал крупным галопом по всем рядам, затем спешивался и начинал досмотр в каждом полку каждого солдата, заставляя порой открывать перед ним ранцы, или заглядывал в каждый орудийный ящик, расспрашивая решительно обо всем, вплоть до пары запасных сапог, которая должна была находиться в ранце, а сражение могло быть выиграно или проиграно в зависимости от присутствия в зарядном ящике достаточного количества снарядов.
Здесь, среди солдат он полностью преображался: никто и никогда не видел его таким искренним и терпеливым. С ними он постоянно грубовато по-солдатски шутил, позволял старым ветеранам фамильярности, обязательно «грозно» вызывал перед строем самого… храброго и неожиданно вручал ему большую награду. Потом «пугал» их, что скоро снова нагрянет с проверкой и под оглушительные «Да здравствует император!!!» исчезал столь же внезапно, как и появился. Наполеон любил эти «поездки в служилый народ», а солдаты обожали похвастаться тем, что кого-то из них сам «стриженный малыш» ласково потрепал за ухо.
И все же, со временем смотры станут делаться все реже и реже, особенно, после рокового похода в Россию в 1812 г., а потом почти совсем прекратятся, по крайней мере, утратят свое серьезное воспитательное значение — в тяжелейшую Саксонскую кампанию 1813 г., и тем более, зимой-весной 1814 г. Когда «генерал Бонапарт» уже во всю играл ва-банк и ему было не до дотошных смотров среди «мари-луизочек», так в ту пору будут величать в честь его австрийской супруги 16-17-летних новобранцев. Своих испытанных бойцов времен революционных войн он уже давно положит костьми по полям и дорогам всей Европы.
В который уже раз повторимся: французская армия, начиная с 1807—1808 гг., уже будет не та, что была в 1805—1806 гг. — она превратиться в наполеоновскую, интернациональную и всеми вытекающими из этой трансформации последствиями.
Еще хуже станет то, что с годами «генерал Бонапарт» утратит обычную связь с солдатом, ту близость к нему, которая позволяла ему с первого взгляда узнавать в каждом полку четыре или пять знакомых лиц, называть их по именам, еще прибавляя какое-нибудь словечко, показывавшее, что ему известно все прошлое их. Прекратятся добродушные разговоры с каким-нибудь ветераном, который, прикрепив к шомполу прошение, выходил из строя и отдавал ружьем честь. Прекратятся рассказы, анекдоты, обходившие солдатские кружк`и из казармы в казарму, подогревая усердие и возбуждая преданность: о пенсии, назначенной старухе-матери, о стипендиях в лицее или в императорском сиротском доме, о восстановлении справедливости, о великодушно заглаженной забывчивости. Прекратится тот постоянный обмен наград и самоотвержения, вызываемого одним каким-нибудь словом и приносящего обильную жатву жертв.
Но все это случится потом, когда «генерал Бонапарт» в лице Императора Наполеона перейдет черту разумного в своих имперских амбициях.
…Кстати, в ходе боя Наполеон обычно мало общался со своими солдатами, предоставляя их командирам командовать, а сам он вмешивался весьма редко, лишь в случаях, когда решалась судьба битвы. Только тогда он лично выезжал к той части, которой предстояло склонить чашу весов на свою сторону. Именно тогда он бросал солдатам фразу-похвалу: «Солдаты такого-то полка! Я знаю, что вы сделаете все от вас зависящее!! В-п-е-р-е-д!!! В о-о-г-о-о-о-н-ь!!!» Мало кто так умел воодушевлять своих солдат на подвиг! В тоже время своим непосредственным подчиненным он скупо дарил улыбки и четко следуя правилу «разделяй и властвуй», порой, любил сталкивать их лбами. Бонапарт никогда не позволял им расслабиться, давая неожиданные приказы без малейшего предупреждения. При этом их надлежало исполнять немедленно и никакие изменения никогда не принимались. Ко всем переездам и перемещениям им следовало быть готовыми максимум через полчаса после объявления приказа! Временами они доходили до умопомрачения от бесконечных требований, придирок и переменчивости нрава своего хозяина, тем более, что его гнев был нешуточный. Даже любимчикам, а их были единицы, он не давал особых поблажек…
Вернувшись в ставку, Бонапарт снова обращался к неотложным делам: назначал встречи с нужными людьми и диктовал одновременно сразу нескольким секретарям ответы. Примечательно, что последнее он делал без малейших признаков напряжения, тогда как секретари в поту от напряжения еле-еле успевали за его стремительным слогом. Затем он читал секретные доклады шпионов сначала Фуше (потом Савари) и резюме по армии подготовленное ему Бертье.
Если время его завтрака обычно было одно и то же, то время обеда и ужина — крайне неопределенно. Наполеон никогда не был гурманом и знатоком тонкой французской кухни, но мог затребовать еду когда ему будет угодно: то ли в седле, то ли в той части, куда он заехал с инспекцией. Именно поэтому его личные повара без конца готовили и постоянно держали «под парами» кушанья для императора, а Дюрок постоянно находился в напряжении, ожидая внезапного приказа быстро подать на стол, причем, «столом» мог оказаться адъютантский плащ, расстеленный на траве или в снегу. Чаще всего это был цыпленок (фрикасе из курицы или баранья котлета), белый хлеб, бутылка красного бургундского, бордо либо особо любимого им шамбертена (бокалом последнего он мог поднять настроение и в неурочное время) и обязательная чашечка кофе. (Почти всегда вина он пил разбавленными.) Сам император ел очень мало и очень быстро — не более 15—20 минут и чаще всего в полном молчании. (На официальных мероприятиях все было по-другому.) К «столу» обычно приглашались Бертье, Дюрок и Коленкур (если в данный момент они были рядом). Все что оставалось не съеденным, тут же сметалось алчущими ртами свиты. Но до этого момента рачительный Дюрок бдительно следил за тем чтобы ничто со стола не пропало раньше времени в желудках наполеоновского окружения: каждый цыпленок был на строгом учете. В целом он был крайне непритязателен в еде: никогда не жаловался на ее дурное качество, скорее, даже не замечал этого. Правда, где бы он ни был, после первых блюд он спрашивал мороженого. Оно было его страстью, хотя он не требовал его постоянно к обеду, но часто лакомился им среди ночи, считая его хорошим средством для восстановления утомленных сил. Он и питье-то предпочитал очень холодное, в том числе, воду.
Изредка, если у него выпадала свободная минута либо было хорошее настроение, Бонапарт играл с кем-то из свитских в вист, при этом безбожно мошенничал и, естественно, всегда выигрывал.
Ужинать императору приходилось прямо перед сном, т.е. около 8—9 часов вечера. Затем следовали 4—5 часов сна и все начиналось сначала.
…Кстати вся мебель Бонапарта для похода и бивуака была исключительно практична, легка при сборке и разборке, удобна для переноса и не слишком громоздка. Этим критериям соответствовал каждый предмет его армейского гардероба: палатки, кресла, стулья, столы и походная кровать. Последняя являлась одним из ключевых элементов «военного» ансамбля и изготавливалась с особой тщательностью его личным слесарем Десуше, запатентовавшим изобретение портативных металлических кроватей, в его мастерской на улице Верней. С 1809 по 1813 гг. было изготовлено 12 кроватей двух моделей (с навесом и без) длиной 1,82 метра, шириной 0,86 метра, высотой 1,08 метра и стоимостью 1.100 франков. Кровать могла легко складываться с помощью шарниров, расположенных по длине и ширине рамы. Матрас делался из полосатой ткани и крепился к раме металлическими и бронзовыми крючками. В сложенном состоянии кровать помещалась в компактный твёрдый кожаный футляр весом 10 фунтов. Именно на походной кровати он скончался 5 мая 1821 г. на о-ве Святой Елены…
Но даже во время этого краткого сна его крайне утомленная свита почти не могла рассчитывать на отдых. В любой момент мог последовать зов императора и горе было тому несчастному, кто отлучился хотя бы на минуту (по малой или большой нужде). Тогда верный мамелюк Рустам кидался искать «провинившегося».
…Служить гению было престижно и почетно, но очень тяжело и многие быстро «сходили с дистанции», а единицы выдержавших — получали тяжелые нервные расстройства и нередко раньше времени выходили в отставку…
Так было не только осенью победного для Наполеона 1806 года, так было почти всегда, причем год от года все тяжелее и тяжелее, поскольку забот у французского императора, покорившего уже более половины Европы становилось все больше и больше.
ГЛАВА 9. РАЗБУЖЕННЫЙ РУССКИЙ МЕДВЕДЬ ВЫЛЕЗ ИЗ СВОЕЙ ЗАСНЕЖЕННОЙ БЕРЛОГИ И НАЧАЛОСЬ…
Казалось бы, триумфальный «блиц-криг» над его родоначальниками пруссаками должен был дать Бонапарту возможность заключить всеобщий мир с европейскими монархами, но на деле все оказалось не так просто. И это при том, что той памятной осенью 1806 г. Бонапарт больше уже не хотел воевать. Если весть о победе под Аустерлицем заставила выйти на улицы весь празднующий Париж, то новости о двойной победе под Йеной-Ауэрштедтом вызвали более холодный прием во Франции — французы хотели мира! После войны с Пруссией требовалось пополнение Великой армии и ее главнокомандующему было ясно, что очередной досрочный призыв не вызовет прилива энтузиазма у его соотечественников! И действительно, еще чуть-чуть и военная служба станет рассматриваться французами как «верный пропуск к ранней смерти»!
…Кстати сказать, напомним, что, как и австрийский император после Ульма, еще 21 октября 1806 г. (т.е. уже через неделю после Йено-Ауэрштедской катастрофы и еще за неделю до вступления французов в Берлин!) прусский король Фридрих Вильгельм III вступил в переговоры с Наполеоном и предложил тому заключить перемирие. Но тогда французский полководец не хотел давать передышку противнику, не остановил преследования, а лишь выдвинул настолько жесткие требования, что прусский король, под нажимом своей воинственно-волевой супруги-красавицы, все же, продолжил борьбу. Конечно, он мог это сделать, лишь опираясь на русские силы, тем более что Александр I, как только узнал о печальных обстоятельствах разгрома пруссаков, сразу подтвердил своему союзнику все ранее взятые на себя обязательства. Уже 16 (28) октября 1806 г. в Гродно была подписана военная русско–прусская конвенция, по которой определялся порядок вступления русских войск на территорию королевства. Правда, в распоряжении у прусского короля оставалась лишь небольшая часть восточной территории его королевства, а сам он к началу 1807 г. перебрался в пограничный с Россией город Мемель, но даже королевская казна по его просьбе была перевезена от греха подальше в Россию…
Оккупировав почти всю Пруссию, Наполеон стал рассчитывать на мир с ней и союз с Россией, под защиту которой бежал прусский король Фридрих-Вильгельм III. Бонапарт надеялся проделать это до нового года и успеть вернуться в Париж до рождества. Финансовые проблемы и нелады в экономике сказывались во Франции уже во время военной кампании ее императора еще в 1805 г., а к концу 1806 г. они и вовсе оказались в хаосе.
Бонапарту нужно было срочно возвращаться в Париж: «рулить» страной издалека в ту пору (только лишь с помощью писем) было очень сложно.
Но беспощадность к Пруссии, несговорчивость единственного «мужчины» в прусском королевстве — «железной» прусской королевы Луизы — сделанной из настоящего теста и решавшей все за своего откровенно трусливого мужа короля Фридриха-Вильгельма III (супруги благополучно скрылись за стенами крепости Кенигсберга) и золото «коварного Альбиона» сделали неизбежной новую кампанию. В заснеженную Польшу, где уже стояли последние остатки некогда военной мощи Пруссии 14-15-тысячный корпус генерала А. В. Лестока, медленно вступали, прикрываясь сенью густых лесов, русские войска. По всему получалось, что новая война «со страной снегов, героического русского „ура-а-а!“ и не пуганных медведей» будет долгой и тяжелой.
И действительно, российский император — «этот грек времен поздней Римской империи — тонкий, фальшивый и ловкий» — не забыл унижения Аустерлица. К тому же, он в отличие от австрийского императора так не заключил мир с Францией. Появление передовых частей наполеоновской армии — драгун Даву — в предместьях Варшавы — вблизи российских рубежей — явно затрагивало интересы российской империи. Тем более, что поляки с помощью Наполеона явно желали восстановить Польшу, что вело к перекройке границ России на западе. К тому же, Александр отдавал себе отчет в том, что объявив континентальную блокаду Англии Наполеон не остановится, пока не заставит и русских примкнуть к ней. А это грозило экономическим интересам российского дворянства, крепко связанных торговыми узами с Великобританией, куда поставлялось большинство русской сельскохозяйственной продукции. Перед русской армией была поставлена задача не допустить вторжения французской армии в пределы России.
И в тоже время Наполеон явно стремился достичь мирного соглашения с императором Всея Руси. Ему казалось, что это вот-вот произойдет! Лишь «премудрый карась» («дерьмо в шелковых чулках», «колченогий черт в сутане» — и это еще не все прозвища самого Большого Поддонка в Большой Политике той поры!) проницательный Талейран предупреждал своего хозяина, что в ближайшее время это вряд ли случится, но Наполеон, когда он чего-то не хотел услышать, то он этого и не слышал…
…Кстати, все попытки российского императора вовлечь австрийского императора Франца в новую военную авантюру против «корсиканского чудовища» — его удар с юга был бы весьма опасен для французов — закончились провалом. А ведь, Наполеон весьма опасался удара в спину со стороны не единожды униженных им австрийцев. Ради нейтралитета австрийцев французский император сам предложил Австрии вернуть часть Силезии, правда, за счет Пруссии. В тоже время он счел нужным на всякий случай пополнить ряды своей Итальянской армии под началом Массена, нависавшей над альпийскими границами Австрии. Эрцгерцог Карл занялся реформированием австрийских вооруженных сил и справедливо заметил своему венценосному брату, что им всем никак не надо торопить события и ввязываться в новую военную авантюру с победоносным корсиканцем! Благоприятный момент еще наступит — надо только подождать и хорошо подготовиться! К тому же, у Франца слишком свежи еще были воспоминания об испытанном им унижении при Аустерлице — минул лишь год — и он наотрез отказался от очередной «игры европейских монархов в „войнушку“». Наполеон не зря опасался австрийцев, поскольку они действительно могли создать ему очень большие проблемы. Но как оказалось, австрийский император предпочел играть ту же самую роль, что и Пруссия в конце 1805 г., когда Австрия с Россией уже ввязались в войну с Францией, а прусский король все выгадывал. Недаром же Франц весьма откровенно заявил своим венценосным собратьям: «Откровенно говоря, я начну сражаться как можно позже». Он действительно не скоро снова пойдет войной на «маленького капрала», причем в одиночку и последствия, как всегда будут для Австрии катастрофичны…
Наполеону предстояла непредвиденная и, безусловно, нежелательная зимняя кампания 1806—1807 гг. в Восточной Пруссии и Польше. «Блиц-крига», как это случилось с его родоначальниками пруссаками, явно не ожидалось. До окончательной победы еще оставалось шесть месяцев тяжелых зимних боев, серьезных потерь, больших проблем… и утраты Наполеоном уникального статуса всех и всегда побеждающего полководца (не путать с понятием непобедимый!)!
Очередная (за последние два года) кровавая война потомственного русского царя и «selfmade-man» -французского императора началась 10 (22 по старому стилю) декабря 1806 г. с наступления победоносной Великой Армии против русских войск, вступивших на территорию Польши для защиты Восточной Пруссии от французов.
…Кстати, интересный факт! Если в войне с Пруссией было задействовано (по разным данным) от 160 до 190 тыс. солдат Великой армии, то против России — 170 тыс…
Левое крыло (пехотные корпуса Нея, Бернадота, сводный кавалерийский отряд Бессьера) двинулось от Торна к Страсбургу, чтобы отрезать от русской армии прусский корпус Лестока (последнее крупное и все еще боеспособное воинское соединение, оставшееся у Прусского королевства после разгрома под Йеной и Ауэрштедтом), а затем ударить ей в правый фланг и тыл. Центр (пехотные корпуса Сульта, Ожеро и часть резервной кавалерии Мюрата) следовал от Плоцка к Сохочину-Колозомбу. Правое крыло под командованием самого Наполеона (пехотный корпус Ланна, гвардия, оставшиеся кавалерийские части Мюрата) выступило из Варшавы к Чарново, где уже стоял корпус Даву.
Первыми движение врага обнаружили передовые части русской армии под командованием Барклая-де-Толли. Вечером 10 (22) декабря он прислал главнокомандующему фельдмаршалу старому графу Михаилу Федотовичу Каменскому донесение, где сообщил, что по информации, полученной от пленных, захваченных казаками, французские войска под командованием Сульта и Ожеро идут к Колозомбу.
Так русское командование узнало о начавшейся операции Наполеона.
Каменский решил не отдавать инициативу в руки врага и приказал: корпусу Беннигсена идти через Пултуск к Сохочину и Колозомбу, переправиться там через р. Вкра и атаковать неприятеля; Буксгевдену разделить свой корпус на две части: 5-й дивизии Тучкова и 7-й Дохтурова следовать из Остроленки через Маков и Голымин также к р. Вкре и составить правое крыло войск Беннигсена; 8-ю дивизию Эссена 3-го и 14-ю Анрепа направить из Остроленки по левому берегу р. Нарев до г. Попова, чтобы охранять левое крыло армии и пространство между Бугом и Наревом. Корпусу Эссена 1-ого следовало выступить из Бреста и идти на соединение с Анрепом.
11 (23) декабря, выполняя этот приказ главнокомандующего русские войска (тремя соединениями — Беннигсена, Тучкова с Дохтуровым и Эссена 3-го с Анрепом) двинулись вперёд.
Уже вечером того дня, теснимые передовыми частями французов, казаки из отряда Барклая-де-Толли перешли с правого берега р. Вкра на левый, после чего разрушили мост через реку. Напротив него Барклай своевременно построил редут.
Его войска состояли из Тенгинского пехотного, 1-го и 3-го егерского, одного казачьего полков, 5 эскадронов гусар и конной артиллерийской батареи — всего ок. 3 тыс. чел. Против Колозомба Барклай поставил 3-й егерский полк и два эскадрона гусар, у Сохочина стоял 1-й егерский полк и три эскадрона гусар. Тенгинский полк был расположен в лесу между Колозомбом и Сохочиным. 1-й егерский полк занял удачную позицию в рытвинах и за пригорками. Весь вечер и ночь при помощи местного польского населения французы готовились форсировать Вкру, изготовляя плоты.
На заре 12 декабря противник начал на них переправу. Русские немедленно открыли ружейный и артиллерийский огонь и враг повернул обратно. Вторая попытка форсировать реку тоже провалилась. Тогда Ожеро решил предпринять атаку сразу с двух направлений. Плоты с солдатами двинулись через Вкру к Колозомбу в третий раз и одновременно другая часть корпуса переправилась несколько правее с целью зайти русским в левый фланг. Им удалось не только высадиться на восточном берегу реки, но и быстро навести мост, по которому немедленно двинулась французская кавалерия. Заметив этот опасный для него маневр врага, Барклай бросил в бой гусар. Однако численное превосходство противника не позволило одержать решительную победу и сбросить врага в реку, несмотря на всё мужество всего лишь 5 эскадронов барклаевских гусар.
Понимая, что удержать несомненно более сильного неприятеля (порядка 20 тыс. чел.) не удасться, благоразумный Барклай-де-Толли своевременно отдал приказ к ретираде.
Преследуя отступающих русских, французы ворвались в редут напротив Колозомба и захватили 6 пушек. 3-й егерский полк отходил по дороге к Нове-Място, отбиваясь от наседающих французов. В это же время враг атаковал Тенгинский пехотный полк, который занимал позиции в лесу и до этого успешно отражал все попытки французов на его участке форсировать р. Вкра. Получив приказ к отступлению, «тенгинцы» вышли из леса и на них тут же навалились французы. С ружьями наперевес, с музыкой и барабанным боем, русская пехота кинулся на врага и штыковым ударом расчистила себе дорогу к отступлению.
Интересно, что русские потери оглашены не были, тогда как по донесению Ожеро французы потеряли 66 убитыми, а 452 чел. были ранены.
Еще 11 (23) декабря 20-тысячный образцовый III-й корпус «железного маршала» Даву, с которым был сам Наполеон (этот фактор всегда повышал боевой настрой солдат Великой армии), встретился под Чарново с вчетверо уступавшим ему 5-тысячным отрядом графа Остермана-Толстого (9 бат. пехоты, 2 эскадр. кавалерии, один казачий полк, 14 полевых и 6 лёгких орудий).
Крепко знавший свое кровавое ремесло («окуренный порохом» славных суворовских побед во 2-й русско-турецкой войне 1787—91 гг.), Остерман-Толстой занял позицию западнее городка Чарново, расположенного на берегу реки Нарев. Её приток Вкра прикрывал правый фланг и центр русских. Для атаки французам при любом раскладе надо было переходить через реку.
Утром того дня Наполеон провел рекогносцировку и решил атаковать неприятеля ночью. Предстояло под покровом темноты форсировать реку Вкру и разгромить заметно численно уступавшего французам врага. Прямо напротив русского центра, там, где Вкра впадает в Нарев, находился небольшой остров. Еще 20 декабря на него поспешили высадиться солдаты из дивизии Морана. Деревушку Помихово, располагавшуюся напротив правого фланга русских, но на другой стороне Вкры, тоже успели занял французы — из дивизии Гюдена. Пользуясь этим, Наполеон готовился к переправе одновременно в двух местах: с островного плацдарма и со стороны Помихова. Причем, наступление должно было начаться по условному сигналу: через час после того, как войска увидят пожар в Помихово.
Короткий зимний день подходил к концу.
В 16 часов французы подожгли Помихово. Однако опытнейший вояка граф Остерман-Толстой ещё с утра 11 декабря заметил там подозрительное скопление вражеских войск и догадался, что Наполеон готовится что-то предпринять именно оттуда. Увидев, что Помихово заполыхало, русский генерал уже не сомневался, что это условный сигнал к атаке и отдал приказ своим войскам занять позиции для отражения вражеской атаки.
В 17 часов многочисленная французская артиллерия открыла огонь, а затем, как только стемнело, противник двинулся вперёд и с острова, и с правого берега р. Вкра по мостам, на лодках и паромах. Русский авангард под командованием генерал-майора графа Ламберта (6 егерских рот) некоторое время сдерживал французов, но вскоре Остерман-Толстой приказал ему отойти, чтобы сберечь людей от сильного огня вражеских орудий. Переправившиеся французы двинулись колоннами на русские пушки, выставленные перед основной позицией Остермана-Толстого. Они тут же были встречены убийственными картечными залпами, затем были атакованы егерями и отброшены назад — к реке.
Уже через полчаса, получив подкрепление, французы снова устремился вперёд. Они вплотную приблизились к позициям русской артиллерии, но опять были стремительно контратакованы и отброшен Ростовским пехотным полком.
Пока враг не пошел в атаку снова, Остерман-Толстой успел передислоцировать свою артиллерия, которой как показала первая фаза боя, выпала основная нагрузка в отражении врага. Батарею тяжелых орудий, стоявшую напротив Помихово, сменили легкие пушки (мобильные конные батареи), а ее перевезли на главную позицию западнее Чарново. Русские артиллеристы только-только успели закончить перемещение своей артиллерии, как противник двинулся в свою третью атаку. Если на главной позиции его вновь отразили, то на помиховской переправе артиллерийская рокировка не помогла: здесь солдатам Остермана-Толстого пришлось отступить. На помощь им был брошен батальон гренадеров. Ему удалось остановить продвижение французов. Тем не менее, осторожный Остерман-Толстой решил не искушать судьбу и отдал приказ отступить к Чарново. Сначала туда была отправлена тяжёлая артиллерия под прикрытием Павловского гренадерского полка. На оставленных позициях её опять сменила лёгкая подвижная артиллерия. И вовремя. Враг в четвёртый раз перешёл в наступление, но и эта атака была отражена. Спустя полтора часа французы вновь ринулись в бой. В кровавом рукопашном бою их опять остановили.
Уже в четыре утра, т.е. перед рассветом, Остерман-Толстой, не преследуемый противником, все же, отступил к Насельску.
В бою под Чарново обе стороны, по сути дела (если, конечно, уместно такое шахматное сравнение?) «сыграли в ничью» (в тоже время, если учесть, что русские все же отошли, то французы одержали тактическую победу или «по очкам»), причем, потеряли почти поровну: по тысячи убитых и раненных. Правда, если говорить о потерях детально: то под Чарново у русских было убито 319 чел. и ранено 550, а французов — 807 человек без учёта потерь в кавалерии.
Узнав про столкновения с французами, которые произошли у передовых русских отрядов Барклая-де-Толли (при Сохочине и Колозомбе) и графа Остермана (при Чарново), главнокомандующий русской армией фельдмаршал граф М. Ф. Каменский полностью поменял свои планы.
По его распоряжению корпус Беннигсена возвращался к Стрегочину, Буксгевден должен был направить дивизию Дохтурова — в Голымин, а Тучкова — в Маков. Анрепу и Эссену 3-му велено было находиться у Попова. В свою очередь, сводный отряд князя Д. В. Голицына (три полка с 18 орудиями) по приказу Каменского был отправлен к городу Слубову как резерв корпуса Беннигсена, где к отряду присоединилось ещё три полка.
В Слубове Голицын обнаружил, что к городу уже подходят французские войска, причём, сразу с двух сторон. У него не оставалось другого выхода как отступать на Голымин. Неожиданно начавшаяся оттепель и дожди превратили дороги в болото. Из-за этого русским даже пришлось бросить часть своей артиллерии.
Переправившись через Вкру и Нарев 12 (24) декабря, после жаркого дела под Чарново, Наполеон переработал (или доработал согласно изменившейся обстановке?) план разгрома русской армии.
Своим правым крылом он собирался захватить переправу через Нарев у Пултуска, отрезав своему противнику путь к отступлению, а левым выйти в тыл главным силам русских и сокрушительным ударом уничтожить их. По приказу императора корпус Ланна, усиленный одной пехотной дивизией из корпуса Даву и одной кавалерийской из конного резерва Мюрата, двигался к Пултуску с задачей построить там предмостное укрепление и держать оборону. Тогда как Сульт, Ожеро, Даву, гвардия и кавалерия Мюрата наступали бы на Голымин, Маков и Рожаны с целью отрезать неприятельской армии путь отступления к Остроленке. В свою очередь, Бернадот, Ней и Бессьер должны были, отбросив прусский корпус Лестока, тоже выйти в тыл русским — только через г. Млава.
Противники принялись беспрерывно маневрировать. Правда, из-за отвратительной погоды — шёл снег с дождём и дороги превратились в болото — все происходило очень медленно.
К вечеру 12 (24) декабря передовые части Беннигсена подошли к Стрегочину, а авангард корпуса Ланна подошёл к Пултуску, который оказался уже занятым войсками Багговута. Главнокомандующему Каменскому стал понятен план Наполеона и он приказал корпусу Беннигсена немедленно, ночью, спешить к Пултуску. Только-только основная часть русских войск успела покинула Стрегочин, как его занял корпус Даву, отрезав 11 отставших из-за плохих дорог полков. Им пришлось обходными дорогами двигаться к Голымину и Пултуску, причём, из-за непролазной грязи было брошено более 50 орудий и это при том, что потеря пушек (т.е. материальная часть!) в армии каралась очень сурово: без наград оставалась вся воинская часть.
Главнокомандующий русских решился на генеральное сражение с Наполеоном под Пултуском и приказал всем соединениям своей разбросанной «по городам и весям» армии, двигаться к этому городу, на усиление корпуса Беннигсена.
На следующий день — 13 (25) декабря — Наполеон с гвардией и резервной кавалерией Мюрата внезапно остановился в Насельске. Запутанные манёвры русской армии, связанные со стягиванием всех сил к Пултуску, привели его в недоумение. Войска Каменского, блуждая разными дорогами, раз за разом оказывались на виду разных корпусов Великой Армии. Не понимая истинных причин этих передвижений, Наполеон решил, что его противник готовит какую-то западню. В конце концов, проанализировав показания пленных и донесения лазутчиков, император убедился, что все «хитроумные манёвры» русской армии связаны с неразберихой в управлении и продолжил наступление на Голымин.
И тут в русской ставке случилось «нечто»: в ночь на 14 декабря, «в три часа по полуночи», главнокомандующий, фельмаршал милостью покойного императора Павла I, граф Михаил Федотович Каменский внезапно вызвал к себе генерала от кавалерии Леонтия Леонтьевича Беннигсена и вручил ему письменное распоряжение: «Я ранен, верхом ездить не могу, следственно и командовать армией… Думать должно о ретираде в наши границы, что и выполнить сегодня…», после чего покинул армию, несмотря на увещевания Остермана-Толстого, Беннигсена и графа Толстого. Бугсгевден со своим корпусом поспешил выполнить последний приказ Каменского: начать ретираду.
Тогда как Беннигсен со своим 40 — 45-тысячным корпусом (скорее, целой армией?) решил оставаться на позиции под Пултуском, чтобы выиграть время и дать возможность разбросанным частям русской армии соединиться.
Свои войска он построил в три линии. В первой: 21 батальон 2-й и 3-й пехотных дивизий, затем на расстоянии 300 шагов ещё 18 батальонов, и наконец в третьей линии 5 батальонов из 5-й и 6-й пехотных дивизий. Отряд Барклая де Толли — 3 егерских полка и 2 батальона пехоты, охранявшие дорогу на Голымин, — прикрывал правый фланг, заняв позицию в кустарнике. На расстоянии версты перед первой линией пехоты встали полки регулярной кавалерии, а перед нею заслоном расположились казаки. Для защиты Пултуска, был выделен отдельный отряд Багговута — 10 батальонов, 2 эскадрона драгун, 600 казаков и 1 батарея.
В 10 часов к Пултуску подошёл маршал Ланн с пехотными дивизиями Сюше и Газана и кавалерийскими — Монбрена и Беккера (дивизия Гюдена из корпуса маршала Даву пришла на поле боя немного позже).
Ланн расположил свои силы (ок. 20 тыс. солдат), лишь в две линии: в первой — дивизия Сюше (без 40-го пехотного полка), во второй — дивизия Газана и 40-й полк. На правом фланге Сюше был Клапаред (1 легкопехотный и 1 кавалерийский полки) — он должен был противостоять Багговуту; в центре — Ведель с 64-м пехотным и одним батальоном 88-го полка. На левом фланге встали остальные батальоны 88-го и 34-й пехотный полк. Их поддерживали драгуны Беккера. Левое крыло французов было закрыто от русских лесом. В связи с чем, противостоявший ему Барклай-де-Толли не мог определить истинных сил противника. Свою немногочисленную артиллерию Ланн разместил в центре и на левом фланге.
Не подозревая, что его противник имеет двойное превосходство в силах, азартный Ланн решился на сражение.
Двигаясь впереди своего корпуса с двумя эскадронами кавалерии с целью разведки, он обнаружил на равнине перед Пултуском только казаков и выдвинутые вперёд войска правого и левого крыльев русских. Главные силы Беннигсена в это время были скрыты от взглядов французов за возвышенностью, расположенной перед Пултуском. Только уже основательно ввязавшись в бой, Ланн осознал, насколько силён его противник. Вполне возможно, что зная заранее соотношение сил, он бы не принял боя и отошел назад.
В 11 часов Клапаред по приказу Ланна атаковал Багговута. Вначале французы успешно отбросили русскую кавалерию и казаков, после чего сошлись в упорной схватке с 4-м егерским полком. Одновременно Ведель напал на Багговута с фланга. В свою очередь, Беннигсен своевременно отправил на помощь обороняющимся войскам графа Остермана-Толстого с 4 батальонами и генерал-майора Кожина с лейб-кирасирским Его Величества полком и 2 эскадронами Каргопольских драгун майора Сталя. Под прикрытием разыгравшейся снежной метели, которая слепила врага, Кожин скрытно подошёл к наступающим войскам Веделя и обрушился на них. В ходе той внезапной кавалерийской атаки французская пехотная колонна в 3—4 тыс. человек оказалась разбита и рассеяна, причем, 300 солдат были захвачны в плен. При поддержке егерей противника отбросили.
Нападение на левое крыло русской армии было успешно отражено.
Вторую попытку опрокинуть войска Багговута французы предприняли силами драгунской дивизии, которая бросилась на Изюмский гусарский полк. Гусары спокойно ожидали, пока вся масса неприятельской кавалерии не подойдёт достаточно близко, после чего резко повернули влево. К своему ужасу французские драгуны увидели позади гусар… русскую батарею, готовую к стрельбе в упор. Картечные залпы с близкого расстояния произвели ужасающие опустошения среди атакующих. С огромными потерями драгуны кинулись вспять.
Атака французов на правый фланг русских по началу развивалась очень успешно. 34-й пехотный полк так неудержимо бросился вперёд, что не только потеснил солдат Барклая-де-Толли из занимаемого ими кустарника, но и захватил артиллерийскую батарею. Правда, русские немедленно контратаковали силами Тенгинского пехотного, 1-го и 3-го егерских полков. Теперь уже французы попали в тяжёлое положение, но им вовремя пришли на выручку батальоны 88-го пехотного полка. В конце концов, Барклай, получив в подкрепление Черниговский и Литовский мушкетёрские полки, приведённые лично генералом Ф. В. Остен-Сакеном, выбил врага из кустарника и вернул утерянные позиции.
Эти неудачи заставили французов прекратить атаки.
Ланн наглядно понял, что его корпус попал в тяжёлое положение. Гораздо более многочисленный противник занимал крепкую оборонительную позицию и имел сильную артиллерию, огонь которой наносил ему большие потери.
Правда, после того, как в 14 часов на поле затихшего сражения прибыла 7-тысячная дивизия Гюдена, французы воспряли духом и решили попытаться ещё раз отбросить русских от Пултуска. Главный удар они нанесли по правому крылу Беннигсена. Ланн атаковал его с фронта, а Гюден пытался обойти с фланга. Одновременно французы с целью сковать силы русских предприняли наступление на их левое крыло. И опять Беннигсен очень своевременно среагировал на появление свежих сил врага. По его приказу Барклай-де-Толли и Багговут повернули правые фланги своих частей назад и усилили их артиллерией. Солдаты Гюдена смело пошли в атаку, но их встретил массированный орудийный огонь. Кроме того, французов атаковала русская пехота и кавалерия. Противник снова был остановлен и отброшен.
Общие потери Ланна составили 7 тыс. убитых, раненых, пленных.
Короткий зимний день заканчивался. Пока не стемнело, Беннигсен решил перейти в контрнаступление. И ему удалось заставить французов отступить на исходные позиции, с которых они утром начали своё наступление, но не более. Скорее всего, своё численное превосходство ему следовало попытаться использовать еще до подхода свежей дивизии Гюдена.
…Кстати сказать, как это водится в таких случаях, обе стороны рапортовали о своей несомненной победе, причем, как участники пултусского сражения, так и последующие поколения ангажированных историков. Так бывает, когда противники расходятся в стороны «сильно пустив друг другу кровь, но без решительного успеха»: выражаясь спортивной терминологией «схватка закончилась ничейным результатом»…
Утром того дня, когда Ланн так рьяно «бодался» с Беннигсеном под Пултуском, т.е. 14 (26) декабря войска князя Д. В. Голицына наконец прибыли в Голымин, где встретились с двумя полками генерала Дохтурова.
А к городу уже приближались три (!) корпуса Ожеро, Даву и Сульта, а также резервная кавалерия Мюрата (5.600 сабель). У первых двоих было ок. 30.600 пехоты и 2 тыс. кавалерии. Вместе с мюратовской конницей — 38.200 чел. У них был приказ захватить город и нанести удар в тыл главным силам русской армии. Правда, русским повезло: грязь замедлила продвижение французов, поэтому в сражение они вступали по очереди, причем, труднее всего пришлось войскам Сульта. Первым к Голымину вышел и вступил в бой Ожеро.
Если у Голицына было 15 пехотных батальонов и 20 эскадронов кавалерии, то у Дохтурова — 3 пехотных батальона и 1 кавалерийский полк. В ходе боя к русским подойдут 2 кавалерийских полка и небольшой отряд пехоты. Всего у русских генералов могло быть 16—18 тыс. чел.
Вначале бой разгорелся в лесу, где пошедшие в атаку французы столкнулись с Костромским пехотным полком, который был выдвинут туда очень вовремя. Несмотря на ожесточенную схватку неприятелю так и не удалось выбить русских из леса. Тогда Ожеро частью сил обошёл лес, но оказался на открытом пространстве и тут же подвергся смертоносному обстрелу русской артиллерии. Французы попытались было яростной атакой кавалерии захватить вражеские пушки, но отчаянной контратакой кирасирского и драгунского полков были отброшены.
Ожеро нужно было обязательно захватить артиллерию русских, поскольку она своим плотным огнём не позволяла его войскам развернуться на равнине для решительного удара. В атаку была брошена 1-я пехотная дивизия. В это время к Ожеро наконец подошёл корпус Даву. С его появлением на поле боя частям Голицына стал грозить обход с флангов и окружение. В сложившейся ситуации последнему следовало терпеть до темноты, чтобы под ее покровом постараться организованно отступить перед превосходящими силами врага.
Правда, ок. 15 часов дня неожиданно для русских (и по счастью для них!) к ним пришли подкрепления — части графа Палена и генерала Чаплица. Немедленно послав их в бой, Голицын рассчитывал сдержать натиск французов до наступления долгожданной для успешной ретирады ночи.
Только теперь на поле сражения к французам прибыл корпус Сульта, причем, с самим Наполеоном. Уже под командованием императора, его войска атаковали русских с трех сторон и жестокий рукопашный бой разгорелся прямо на улицах Голымина. Но, несмотря на все усилия, помешать организованному отступлению Голицына неприятелю так и не удалось.
Интересно, что и на этот раз потери обеих сторон принято оценивать, как примерно равные — по тысяче убитых, раненых и пленных. Благодаря французским данным известно, что на самом деле русские потеряли 553 человека убитыми и ранеными и 203 пленных.
Примечательно, что под Голыминым, как и под Чарново и при Пултуске обе стороны по сути дела снова «разошлись в ничью». Впрочем, каждый вправе самостоятельно решить — каков — был результат всех «сыгранных матчей»: под Сохочином-Колозомбо, Чарново, Голыминым и Пултуском — «о вкусах — не спорят»…
Важно другое: когда в полночь 14 (26) декабря Беннигсен получил сообщение о жароком деле у Голымина с участием самого Бонапарта, то подсчитав свои потери (5 тыс. убитых, раненых и пленных), опасаясь окружения, он решил отступить к Остроленке.
По причине отвратительных погодных условий (и некоторых других «привходящих обстоятельств») военные действия на некоторое время прекратились, возобновившись уже лишь в начале следующего 1807 г.
В январе 1807 г. Ней, недовольный плохими зимними квартирами своих войск вокруг Нойденбурга, не дожидаясь приказа Наполеона, стал действовать по собственной инициативе, выдвинув кавалерию на Гуттштадт и Гейльсберг. Оба этих города находились на расстоянии всего лишь 50 км от Кёнигсберга.
Командующий 80-тысячной русской армией Беннигсен воспринял перемещение корпуса Нея за начало большого наступления французов на Кёнигсберг — главный город Восточной Пруссии, где находились главные склады союзнической (русско-прусской) армии. Кроме того, Кёнигсберг был единственным значительным городом, остававшимся под властью прусского короля. Следовательно, союзникам нужно было любой ценой удержать его, в том числе, и по политическим мотивам.
Оставив лишь 20-тысячный корпус Эссена 3-го перед Варшавой, русская армия немедленно снялась с зимних квартир, и двинулась на Гейльсберг. Беннигсен, прикрытый на правом фланге примерно 9-тысячным прусским корпусом Лестока, решил атаковать изолированно расположившийся неподалёку от реки Пассарга I-й армейский корпус Бернадота, чьи части были разбросаны на широком фронте от Остероде до Эльбинга. Затем он собирался форсировать реку Висла и перерезать коммуникации врага.
Наполеон, узнав о движении русской армии, поначалу высказал сильное недовольство самоуправством Нея. Однако поскольку уже наступили заморозки и дороги в Польше, в отличие от декабря, вновь стали проходимыми. Наполеон решил сманеврировать, чтобы окружить и разгромить Беннигсена.
С этой целью Бернадоту было приказано отходить на Торн, как бы заманивая противника. VI-му корпусу надлежало прикрыть Варшаву. 6 тысячам Удино следовало идти на Остролёнку для охраны тыловых коммуникаций. А главные силы (ок. 83 тыс.) должны были перейти в наступление тремя колоннами вдоль правого берега реки Алле: справа — 20 тыс. Даву, в центре — 27 тыс. Сульта и кавалерии Мюрата, 6-тысячная гвардия и 15-тысячный корпус Ожеро и, наконец, слева — 15 тысяч Нея.
Тем временем, своевременно получивший угрожающие сведения о движении превосходящих сил противника, Бернадотт решил, отступая через Торн, сблизиться с ближайшим к нему корпусом Нея и для этого переместиться к Остероде. Пока он совершал этот свой спасительный маневр, передовые части Беннигсена, под началом генерала А. И. Маркова, перейдя реку Пассаргу, напали в ночь на 13 января у Либштадта на авангард Бернадотта и отбросили его к Морунгену. Марков подошел к лесисто-озерному дефиле между Морунгеном и Георгенталем и развернулся на высотах западнее и южнее последнего населенного пункта, заняв фронт почти в три версты. Елисаветградские гусары и 3 батальона 5-го егерского полка встали в впереди, т.е. образовали 1-ю линию; Псковский мушкетёрский полк и 25-й егерский — во 2-й линии; а в резерве — Екатеринославский 1-й лейб-гренадерский полк; причем, для прикрытия правого фланга от обхода были выдвинуты три батальона 7-го егерского полка.
В свою очередь, Бернадотт, спешивший собрать все свои войска в единый кулак и, к тому же, еще и озабоченный удержанием Морунгена, через который тянулись и люди и обозы его корпуса, решил около часа дня атаковать русский авангард. Причем, как с фронта, со стороны Морунгена, так и с правого фланга, со стороны Эльбингской дороги, по которой двигалась дивизия Дюпона для присоединение к главным силам его корпуса. Натиск французов и охват обоих флангов (сначала правого, а потом и левого) вынудили Маркова уже в сумерках начать отступление. Французы начали было преследование, но донесение о неожиданном налете русской кавалерии (три эскадрона Курляндского драгунского полка князя М. П. Долгорукова и 6 эскадронов Сумских гусар графа П. П. Палена) на обозы Бернадотта у Морунгена остановило их.
Интересно, что эти русские эскадроны были высланы из колонны главных сил Беннигсена всего лишь на разведку. Они подошли к Морунгену с юга и не зная о разгоревшемся бое между Бернадоттом и Марковым, бросились на слабо прикрытые обозы французов: посеяли панику среди обозников, частично уничтожили и даже пленили 4-х офицеров и 160 нижних чинов, не считая разбежавшихся ночью по лесам.
Бой у Морунгена позволил Бернадотту выиграл время для окончания своего сосредоточения в Остероде. Кроме того, Наполеон, чьи главные силы уже были нацелены с юга (от Пултуска) на Алленштейн для удара во фланг русским колоннам, смог определить конкретное направление их движения. Более того, Беннигсен, поздно поддержавший энергичное продвижение своего авангарда (15 января), упустил время и стратегическую инициативу для нанесения поражения отдельно стоящему корпусу Бернадотта. В тоже время, в связи с морунгенским делом стало понятно, что во фланг Беннигсену движется сам Наполеон и русский командующий предпочел отказаться от прежнего плана решительного наступления.
И наконец, не следует упускать из внимания еще одно очень важное «происшествие» на театре возобновившихся военных действий.
Успех задуманной Наполеоном операции зависел от сохранения ее в секрете, по крайней мере, до поры до времени. Поэтому даже об отъезде Наполеона из Варшавы в Вилленберг сообщалось как об обычной инспекционной поездке. Однако все меры предосторожности пошли прахом, после того казаки ухитрились перехватить одного из секретных курьеров Великой армии, который ехал от Бертье к Бернадоту.
Беннигсен узнал все секретные планы французов и немедленно предпринял ответные действия. Вся русская армия начала концентрироваться близ Янково. После чего ей следовало отойти к Алленштейну и переправиться через Алле.
Правда, Мюрат и Сульт успели занять Алленштейн, а IV-й корпус Великой армии по приказу Наполеона уже двинулся на Гуттштадт, чтобы перехватить русскую армию когда она начнет отступать. От своей кавалерийской разведки Бонапарт узнал, что русские заняли оборонительные позиции под Янково. Поскольку они уже никак не могли отступить через Алленштейн, то получалось, что Беннигсен готовится дать врагу большое сражение?
Левый фланг русской армии прикрывал отряд Н. М. Каменского 2-го (Архангелогородский, Углицкий и Тенгинский пехотные полки). Он занял переправу у Бергфриде на реке Алле (Лава), еще не совсем замерзшей и потому способной оказаться препятствием на пути врага. Правда, мост через нее не был разрушен и один батальон Углицкого полка пришлось выдвинуть на правый берег реки Алле, откуда следовало ожидать появления неприятеля.
Наполеон рассчитывал закончить сосредоточение всей своей армии в окрестностях Алленштейна к 23 января, тогда же атаковать своими главными силами (тремя корпусами) армию противника с фронта, между реками Алле и Пассаргой (Пасленка), а двумя корпусами (Сульта и Даву) захватить в тылу левого фланга Беннигсена переправы на Алле и, тем самым, отрезать ему пути отступления на восток. А корпусу Бернадотта, оправившемуся от морунгенской «заварушки», было приказано безостановочно преследовать пруссаков Лестока.
Однако, увидев, что русская армия уже в полной боевой готовности, Бонапарт тут же поменял свои планы. Стремясь непременно удержать противника на месте, не дав ему уйти от боя, он решил напасть, не дожидаясь следующего дня, т.е. еще 22 января.
Бросив часть своих сил во фронтальную атаку, Бонапарт приказал Сульту овладеть передовой позицией у Бергфриде. Тем самым, возникала бы угроза левому флангу «окопавшегося» Беннигсена и появлялась бы возможность для развития в этом направлении действий корпуса Даву, чья головная дивизия могла подойти к Алле не ранее 23 января.
Около 15 часов Сульт атаковал авангард отряда Каменского конницей. Батальон Углицкого полка, под угрозой охвата и потери пути для отхода, под прикрытием артиллерийского огня, отступил к своим на левый берег реки Алле. Подошедшая французская пехота, несмотря на русскую картечь отчаянным броском преодолела мост, оказалась на левом (русском) берегу и яростно кинулась на вражескую батарею.
В ответ, генерал-майор Карл Фридрих Вильгельм фон Герсдорф, с Углицким полком и одним батальоном Тенгинского полка, ударил в штыки и отбросил головные части колонны французов. В результате на переправе завязался жестокий рукопашный бой — кровавая «мясорубка». В конце концов, французов, все же, оттеснили на правый берег. Сульт повторил атаку, снова овладел переправой и утвердился-таки на левом берегу.
Каменский, видя что продолжать сражаться за переправу с серьезно превосходящим его противником губительно для него, предпочел ограничиться в ночь на 23 января удержанием неприятеля на левом берегу Алле. Тем более, что ему стало известно о решении Беннигсена уклониться от большого сражения на следующий день (23 числа) и уже отдан приказ об отступлении армии в ночь на 23 января на север… на Ландсберг.
Под Бергфридом Каменский потерял 8 офицеров убитыми и 9 ранеными, нижних чинов — ок. 800 человек убитыми и ранеными, а вот потери французов остались неизвестны.
25 января (6 февраля), во время отступления русской армии от Янково к Ландсбергу, ее главнокомандующий Беннигсен, приказал своему левому арьергарду генерал-майора М. Б. Барклая-де-Толли с 5 тысячами солдат удерживать противника, пока главные силы русских не займут крепкую позицию при Ландсберге.
Барклай занял село Зинкен отрядом Дорохова (1 бат., 4 эскадр. и 2 кон. ор.), а свои остальные войска (11 бат., 16 эскадр., 10 кон. ор.) расположил на высотах позади ручья, южнее городка Гофф (Цигельхоф). Около трёх часов дня к Зинкену подошел Мюрат с драгунской дивизией Клейна и кирасирами д’Опуля (всего 30 эскадр.) и сходу (что было присуще удалому Мюрату) атаковал русских. Только после упорного сопротивления, потеряв всю орудийную прислугу, Дорохов отошёл-таки за ручей на позицию к северу от Гоффа. Там его уже поджидала помощь в лице пяти батальонов князя Долгорукова, высланных Беннигсеном. Приказав Долгорукову занять позицию вправо от дороги из Гофа в Ландсберг, Барклай-де-Толли развернул своих людей влево.
Французы, к которым к этому моменту уже подошла пехота Сульта, обрушились на левый фланг русских, стараясь отрезать им путь отступления. После упорного боя продолжавшегося до темноты арьергард Барклая-де-Толли все же отошёл к Ландсбергу.
В бою у Гоффа русская армия потеряла около 2 тыс. чел., а вот потери противника неизвестны.
Французские войска остались ночевать на поле сражения. Тогда как войска Беннигсена в ту же ночь покинули Ландсберг и двинулись к… Прейсиш-Эйлау, туда, где вскоре случится одна из самых кровавых «мясорубок» в истории наполеоновских войн и холодное оружие (штык, палаш и сабля) на морозе и в снежную пургу «нагуляются на славу», обильно залив кровью окрестные поля.
Наполеон, имея под рукой только часть всех своих сил, не собирался немедленно вступать в генеральное сражение с Беннигсеном. 7 февраля он поделился своими планами с Ожеро: «Мне советовали взять Эйлау сегодня вечером, но, помимо того, что я не люблю этих ночных сражений, я не хочу двигать свой центр слишком далеко вперёд до прибытия Даву, который является моим правым флангом (напомним, что Даву шел долиной Алле, чтобы перерезать русским дороги, ведущие на восток — прим. Я.Н.), и Нея — моего левого фланга (Ней обходил их через Пассаргу — прим. Я.Н.) Так что я буду ждать их до завтра на этом плато, представляющем при наличии артиллерии прекрасную позицию для нашей пехоты. Завтра, когда Ней и Даву встанут в линию, мы все вместе пойдём на врага».
В свою очередь, Беннигсен приказал Багратиону взять 4-ю пехотную дивизию и отбросить врага от Прейсиш-Эйлау. Тот лично повёл пехоту в атаку. В полном молчании русские тремя колоннами подошли к городу, после чего по команде бросились вперёд с громоподобным криком «Урааа-а-а-а!» Противник был отброшен. Через полчаса французы с ревом «Да здравствует, император!!!» контратаковали одновременно по трём направлениям, но везде оказались остановлены. В центре — Псковским и Софийским мушкетёрскими, Московским гренадерским и 24-м егерским полками. На правом фланге резервный кавалерийский корпус (Лейб-Кирасирский Его Величества, Ингерманландский и Каргопольский драгунские полки и Елисаветградский гусарский полк) контратаковал французскую кавалерию после чего противник отказался от нападения. Тогда как на левом фланге враг был отбит артиллерией 8-й дивизии, а высланные им стрелки рассеяны Изюмскими гусарами.
…Кстати, если верить французским очевидцам боя, то, в конце концов, Эйлау остался за ними — за дивизией Леграна, тогда как русские участники утверждают, что город остался… за нами. Так бывает или а la guerre comme а la guerre, т.е. «на войне — как на войне», порой, кто красивее… «отрапортовал» (или напустил туману» или приврал?) — тот и молодец!? Jedem das seine…
Предстояла решающая схватка и она грозила разразиться на следующий день — 8 февраля.
Правда, обе армии находились отнюдь не в лучшем состоянии: изнуряющие переходы по колено в снежной грязи, без еды и питья (вина и водки, в том числе), без возможности высушить одежду, чередовавшиеся частыми ожесточенными схватками, не позволяли обеим сторонам рассчитывать на быстрый и легкий успех, т.е. полную победу. Причем, в первую рчередь, это грозило Бонапарту, который уже очень далеко удалился от своих продуктовых баз в сытых и обеспеченных немецких землях.
…Между прочим, несколько в стороне от основного театра военных действий возобновившейся зимней кампании 1807 г. на территории Польши и восточной Пруссии утром 4 (16) февраля, 25-тысячный корпус генерала Эссен 3-го атаковал город Остроленка тремя колоннами и несколько раз врывался в него, встретив при этом упорное сопротивление трёх бригад дивизии Сюше и гренадеров Удино под началом начальника штаба V-го армейского корпуса дивизионного генерала Оноре-Шарля Рейля (?). Савари, с прибывшими к полудню подкреплениями из состава войск Удино, выбил русских из Остроленки, вышел из неё и расположил войска (всего ок. 20 тыс. чел.) перед городом. На левом фланге, примыкая к реке, встали гренадеры и кавалерия, в центре — дивизия Сюше, на правом фланге — бригада из дивизии Газана под началом бригадного генерала Франсуа Фредерика (итал. Франческо Фредерико) Кампана, для которого этот бой станет роковым -последним. После этого французы перешли в наступление и отбросили русских с занимаемых ими позиций на песчаных холмах восточнее города. Преследование продолжилось 5 (17-го) февраля силами драгунской бригады Риго и сводным карабинерским эскадроном. Обе стороны понесли примерно одинаковые потери: русские (1.5 тыс. убитыми и раненными, 7 орудий), французы (1.2 тыс. убитыми, в том числе генерала Кампана, и раненными). Серьезного влияния эта «стычка» на ход военных действий с непосредственным участием Наполеона и Беннигсена не оказала…
Повторимся, что и 8 февраля Наполеон не собирался начинать сражение под Эйлау вплоть до середины дня, так как ожидал прибытие корпуса Нея, находящегося в 30 км на биваке ок. Ландсберга и корпуса Даву, остановившегося в 9 километрах на дороге к Бартенштайну. Маршалы получили команду немедленно идти на соединение с главной армией.
Но в 5 часов утра 8 февраля ему пришло тревожное сообщение, что на расстоянии одного пушечного выстрела от Эйлау стоит построенная на 4.5 километровом фронте в две линии русская армия численностью ок. 67 тыс. человек с 400—450 (данные разнятся) орудиями.
Еще вечером 6 февраля у Бонапарта могло быть под рукой порядка 55.450 штыков и сабель: гвардия (от 6 до 9 тыс. чел.; сведения разнятся), Сульт (16.750), Ожеро (14.500) и резервная кавалерия Мюрата (15.200). Приче, на долю последней выпадет сыграть чуть ли не ключевую роль в грядущем драматически развертывавшемся сражении-побоище и по сути дела она спасет Наполеона от его первого крупного поражения. Но с учётом потерь в предыдущих боях 7 февраля, к утру 8 февраля силы Наполеона могли уменьшиться до 48—49 тыс. солдат с 300 орудиями, т.е. в любом случае на порядок меньше чем у противника.
При этом обе стороны рассчитывали в течение дня получить подкрепления. Правда, если Беннигсен мог рассчитывать только на примерно 9-тысячный прусский корпус Лестока (на самом деле по глубоким снегам придет не более 6—7 тыс.), то французы ждали подхода сразу двух более мощных корпусов: Даву (15.100) и Нея (14.500).
Таким образом, при удачном стечении всех обстоятельств, в целом у французского императора могло оказаться на поле боя до 80 тыс. солдат.
Между Эйлау и Ротененом встали две дивизии (Леграна и Сент-Илера) из IV-го корпуса Сульта, прикрытые с правого фланга бригадой лёгкой кавалерии Брюйера. Им предстояло вступить в упорный бой с центром русской армии, двойная линии которой протянулась от Шлодиттена до Зерпаллена. Ещё одна дивизия Сульта, генерала Леваля, выстроилась в боевой порядок слева от Эйлау. На крайнем левом фланге Великой армии, практически напротив Шлодиттена, располагалась бригада лёгкой кавалерии Латур-Мобура — 5-й и 7-й гусарские полки. Наполеон остался с гвардией (пешей и конной) на кладбище Эйлау, которое с самого начала битвы окажется под огнем русской артиллерии. Резервная кавалерия Мюрата (в основном тяжелая — кирасиры и драгуны, чью ударную силу сполна познают русские полки) выстроилась за полками пехоты Ожеро, справа от Эйлау, где стояла гвардия.
Сражение началось с сильной артиллерийской перестрелки. Несмотря на то, что более многочисленные русские батареи обрушили на французские боевые порядки град ядер, но им не удалось подавить ответный огонь вражеских орудий. Эффект от стрельбы русской артиллерии мог быть больше, если бы французские линии не были прикрыты строениями Эйлау и Ротенена. Значительная часть ядер попадала в стены домов или вообще не долетали до французов. Напротив, французские канониры имели возможность беспрепятственно поражать крупные массы русских, стоящие почти без прикрытия на открытом пространстве — в чистом поле — за Эйлау. Кроме того, за счёт лучшей выучки французы стреляли намного чаще и точнее, чем противник, что в какой-то степени сводило на нет заметное численное превосходство русской артиллерии.
Только около полудня на правом французском фланге появились головные колонны III-го корпуса маршала Даву. Его войска приближались к полю сражения по-эшелонно. Первым появился авангард и внезапной атакой заставил отойти русских от Зерпаллена. Вслед за авангардом быстрым маршем к полю сражения подходили дивизия Фриана, за ней — дивизии Морана и Гюдена. Поскольку всего в распоряжении Даву было более 15 тыс. чел., то по численности армия Наполеона могла вскоре сравняться с русской (62—63 тыс. против 67 тыс. солдат).
Полки Даву, развернувшись в боевые порядки, пошли в атаку на Кляйн-Заусгартен и Зерпаллен, атаковав левый фланг армии Беннигсена. Наполеон поддержал III-й корпус, бросив ему на усиление часть корпуса Сульта (дивизию Сент-Илера и бригаду резервной лёгкой кавалерии в составе двух полков). Селения Кляйн-Заусгартен и Зерпаллен переходили из рук в руки множество раз. Французам ценой невероятных усилий удалось сбросить русских с высот близ деревни Кляйн-Заусгартен, господствующих над этой частью поля сражения, и, выбив врага из самой деревни, двинуться в направлении деревни Ауклаппен и одноименного леса. Неся значительные потери, Даву продвигается-таки всё дальше и дальше в сторону леса Ауклаппен. Для русской армии возникла угроза выхода французов в её тыл и Беннигсен вынужден, постепенно ослабляя центр, перебрасывать войска к своему левому флангу, чтобы избежать обхода. Иначе русская армия могла оказаться отрезанной от пути отступления к Неману, т.е. от русской границы.
Заметив, что значительная часть русских резервов сконцентрировалась против Даву, Наполеон решает нанести по центру русской армии удар силами 15-тысячного корпуса Ожеро. И вот две его дивизии проходят южнее кладбища Эйлау, развёртываются и бросаются в атаку через покрытую глубоким снегом равнину под ураганным огнём русской артиллерии. Справа наступает дивизия генерала Дежардена, слева — генерала Эдле. В каждой из дивизий первая бригада движется в развёрнутом боевом порядке, а вторая сомкнутыми колоннами позади флангов первой. Эти колонны могли в любой момент перестроиться в каре, если бы вдруг их атаковала русская кавалерия. Для поддержки пехоты корпусная артиллерия Ожеро развернулась в 400 метрах перед кладбищем.
И надо же такому случиться, что именно в этот момент на обе армии внезапно налетела сильная снежная буря. Из-за этого поле боя стало быстро покрываться кубометрами снега, которые вихри ветера поднимали в воздух. Ослеплённые бьющим в лицо снегом французские войска, дезориентировавшись, потеряли нужное направление и слишком отклонились влево. В результате идущие в атаку солдаты Ожеро неожиданно оказался менее чем в 300 шагах прямо напротив самой большой батареи русских — центральной из 72 орудий. С такой дистанции промахнуться просто невозможно — почти каждый выстрел попал в цель. Раз за разом русские ядра врезались в плотные массы вражеской пехоты и выкашивали целые ее ряды. Буквально за несколько минут корпус Ожеро потерял 5.200 солдат убитыми и ранеными — треть своего состава. Сам маршал получил ранение, Дежарден был убит, Эдле серьезно ранен. Остатки корпуса Ожеро остановились, дрогнули и попятились назад.
Воспользовавшись моментом паники и беспорядка в помятых и обескровленных вражеских рядах, Беннигсен перешёл в контрнаступление. Пытаясь прорвать ослабленный центр неприятел, он быстро бросил на отступающих «ожеровцев» застоявшуюся на морозе кавалерию и, разгоряченную прямо перед атакой ядреной порционной водкой, пехоту. Кроме того, атакующая масса русских войск была поддержана артиллерией. Более того, её плотный огонь был сконцентрирован на гвардии Наполеона, стоявшей на кладбище Эйлау. Разгорелся кровопролитный штыковой бой. Войска Ожеро, понеся ужасные потери, начали отступать.
Однако стремительно наступая, русские сильно оторвались от своей основной линии. Увидев это, Наполеон, постарался воспользоваться этим неожиданно подвернувшимся ему шансом повернуть в свою пользу неудачно складывавшийся для него ход кровавой битвы. Он немедленно отдаёт Мюрату приказ ввести в бой всю резервную кавалерию. Двум дивизиям (драгуны Груши и кирасиры д’Опуля — 64 эскадрона — более 7 тыс. сабель) сведенным в одну могучую колонну тяжёлой кавалерии в развёрнутом строю (тем самым увеличивалась ее пробивная сила!) предстояло спасти Великую армию и… ее императора, попытавшегося было вернуть себе инициативу сокрушительным ударом «бронированного» конного кулака.
Дело в том, что преследуя «ожеровцев», русская пехота и кавалерия почти прорвались к ставке Наполеона. Очевидцы свидетельствуют, что, увидев накатывающийся вал атакующих русских, Наполеон восхищенно произнес: «Какая отвага!». Казалось бы, ещё одно мгновение, и французский император будет схвачен в плен или даже убит.
И тут вся кавалерия Мюрата на полном ходу мощным тараном врезалась в ряды русских войск. Начался ожесточенный бой с переменным успехом. Обе стороны понесли в нём тяжелые потери. Тем не менее, именно блестящая конная атака Мюрата спасла положение французской армии.
Обессиленные противники отвели свои потрепанные части на исходные позиции, но артиллерийская дуэль продолжалась.
Левый фланг Беннигсена тем временем продолжал медленно отступать назад — к Кучиттену, оставляя в руках неприятеля опорные пункты своей обороны. Исправил положение меткий огонь 36 орудий мобильных конных батарей под командованием полковника Ермолова и 6—7 тыс. чел. из корпуса Лестока, которые очень вовремя прибыли на подмогу левофланговым войскам Остермана-Толстого. С их помощью на всем левом фланге французы были остановлены и отброшены назад.
Фактически на этом битва при Прейсиш-Эйлау закончилась.
Правда, канонада продолжалась с обеих сторон еще до 21 часа, но обескровленные войска больше не предпринимали новых атак.
Более того, ночью русская армия начала отход. Французы уже не имели сил преследовать ее.
По сути дела противники разошлись «в ничью», но поскольку русские сами покинули поле битвы, то Наполеон резонно посчитал нужным объявить о своей победе.
Французам она обошлась в 4.893 убитых, 23.598 раненых и 1.152 пленных (5 знамён было потеряно) — всего: 29.643 человек. А вот данные о русских потерях не столь конкретны: 15 — 20 тыс. убитых и раненых, 3 тыс. пленных, т.е. всего — от 18 до 23 тыс. чел. Рассказывали, что опоздавший на поле битвы маршал Ней, глядя на десятки тысяч убитых и раненых, воскликнул: «Что за бойня, и без всякой пользы!»
Наполеон простоял на поле битвы целых 10 дней. Затем он начал отступление в противоположном направлении. Казаки, бросившись в погоню, отбили и захватили в плен 2 тыс. раненых Великой армии.
Более трёх месяцев понадобилось армиям противоборствующих сторон, чтобы прийти в себя после такого крупномасштабного, но бессмысленного сражения, не принёсшего ни одной из сторон ожидаемой решительной победы, хотя с обеих сторон было пролито «море» крови.
…Между прочим, участие в первой «ничейной» битве с самим Бонапартом (правда, многоопытный царедворец Беннигсен рапортовал царю о битве при Эйлау как о своей победе; спустя пять после бородинской «мясорубки» точно так же поступит знаменитый «дворский» генерал М. И. Кутузов!) было отмечено выдачей армии многочисленных наград. Практически сразу после того, как известие о сражении пришло в Санкт-Петербург, был учреждён знак отличия военного ордена, предназначенный для нижних чинов армии. А уже 31 августа 1807 г. специально для награждения офицеров, участвовавших в той памятной битве, был выпущен крест «За победу при Прейсиш-Эйлау». 18 офицеров получили орд. Св. Георгия III-го класса, а 33 офицера — орд. Св. Георгия IV-го класса, некоторых наградили орд. Св. Владимира. И наконец, сам «триумфатор» генерал от кавалерии Леонтий Леонтьевич Беннигсен получил от расщедрившегося царя наипрестижнейший орд. Св. Андрея Первозванного и пожизненную пенсию в 12 тыс. рублей — по тем временам огромные деньги…
Пока противники «элегантно вальсировали и крепко бодались» в заснеженных Польше и восточной Пруссии в январе 1807 г. Штральзунд и остров Рюген оказались заняты 15 тыс. шведских войск под командованием генерала Эссена, за которыми наблюдал малочисленный французский корпус маршала Мортье. 18 января, переправившись через реку Пеена, Мортье опрокинул шведские авангарды у Грейфсвальде, Штефенгагаена и Элленгорста и осадил Штральзунд.
Вылазки гарнизона, предпринятые в конце января и начале марта были отбиты с большим уроном. Но 17 марта Мортье был вынужден с 1-й дивизией своего корпуса отправиться на осаду Кольберга, а под Штральзундом осталась лишь дивизия Гранжана. Воспользовавшись этим, шведы превосходящими силами напали на неё и оттеснили за реку Пеену.
Вторично в кампанию того года французы появятся перед Штральзундом уже в июле. Город обложат дивизии Луазона, Буде и Молитора. В ночь на 4 августа начнутся траншейные работы и обстрел города. 8 августа шведские войска ретируются на остров Рюген и жители Штральзунда откроют ворота. Французам достанутся 500 орудий и множество всевозможных запасов. 12 августа генералы Фрерон и Рейль приступом возьмут оставшиеся шведские укрепления — Старый форт и укреплённый о-в Денхольм.
19 марта 1807 г. началась осада X-м корпусом маршала Лефевра прусского города Данциг с 60 тыс. населения, затянувшаяся на три с лишним месяца.
Этот укреплённый порт в устье реки Висла занимал важное стратегическое положение. Если бы французы продолжили наступать на восток, то он оказался бы в тылу их левого фланга, и там могли бы спокойно высадиться войска для действий против французов. Причем, атаковать Данциг было можно только с запада, так как с севера он был прикрыт Вислой, а с юга и востока — болотами. Помимо своей стратегической значимости он был интересен для французских войск и своими запасами пороха, зерна и «всем прочим», столь необходимых для дальнейшей кампании на востоке. Гарнизон Данцига насчитывал примерно 11 тыс. чел. и 300 орудий под командованием фельдмаршала фон Калькройта.
Х-й корпус Лефевра состоял из двух польских дивизий под командованием генерала Яна Домбровского, саксонского корпуса, воинского контингента из Бадена, двух итальянских дивизий, и ок. 10 тыс. чел. собственно французских войск — всего ок. 27 тыс. чел. и 3 тыс. лошадей.
В помощь солдатам Лефевра был придан генерал Шасслу-Лоба, командовавший сапёрами, и Бастон де Ларибуазьер, командовавший артиллерией. Оба считались одними из лучших по своей специальности во всей Великой армии. Начальником штаба был генерал Друо, тоже очень толковый и разностороннеодаренный военачальник, в частности, один из «гуру» наполеоновской артиллерии.
…Кстати сказать, в ту пору в Великой армии их было сразу несколько: Сорбье, Сенармон, Фуше де Карей, д`Антуар и др. — выдающихся «фейерверк-мейстеров» по определению, несших от их умело организованного огня серьезные потери, противников…
20 марта, выполняя приказ Наполеона о блокаде Данцига, французский генерал Жан-Адам Шрамм (1760—1826) вывел 2 тыс. солдат на северный берег Вислы за форт Вайхсельмюнде, заняв позиции прямо к северу от города. 2 апреля земля оттаяла достаточно для того, чтобы можно было начать земляные осадные работы. 8 апреля была начата вторая траншея, завершённая 15 апреля, а к 25 апреля была закончена третья траншея. После того, как 11 апреля Вандам взял крепость Швейдниц в Силезии, оттуда к Данцигу были отправлены большие осадные орудия, прибывшие 21 апреля.
23 марта французская артиллерия начала обстрел города. Между 10 и 15 мая русское командование предприняло попытку доставить в город подкрепления в количестве 8 тыс. чел. под командованием отличившегося в полевых сражениях этой военной кампании генерала Н. М. Каменского 2-го.
…Кстати, привечаемого самим «неистовым стариком Souvaroff», ласково-уважительно прозвавшего Николая Михайловича за отличие при штурме Чертова моста в Альпах «Чертовым генералом»! И это при том, что старик был очень скуп на похвалу «коллегам по ремеслу» в высоких чинах. Тем более, что Николай был сыном его заклятого антагониста, которым у Александра Васильевича были очень большие «тёрки» со времен Козлужди, т.е. свыше 30 лет назад! Так бывает: Суворов — военный талант ставил превыше всего, если он (чужое дарование), конечно, не грозил Его Собственной Славе Первого Полководца Его Времени — «Времени Незабвенного! Времени Славы и Восторга»!..
Подкрепления шли на 57 транспортных судах под защитой английского шлюпа «Фэлкон» и шведского линейного корабля. Из-за опоздания шведского корабля, на борту которого было 1.200 солдат, Каменский вынужден был задержаться, что дало Лефевру время для укрепления своих позиций. Попытка русских прорываться к городу была отбита, причем, если их союзники англичане говорили, что эта неудача обошлась русским потерей 1.600 солдат и 46 офицеров, то французы и вовсе утверждали о 3 тыс. чел. Попытка британского 18-пушечного корвета «Даунтлесс» доставить по реке 150 баррелей пороха также провалилась: корабль сел на мель и был взят на абордаж французскими гренадерами.
После срыва всех этих неуклюжих попыток деблокировать Данциг французы продолжили осадные работы. 21 мая прибыл корпус Мортье, что сделало возможным штурм Гагельсберга. Понимая что город ему не удержать, фон Калькройт разумно предложил Лефевру переговоры, потребовав те же условия капитуляции, что пруссаки предоставили французам много лет назад после осады Майнца в 1793 г. Поскольку Наполеон заранее был на это согласен, то условия были приняты. 24 мая 1807 г. Данциг сдался и гарнизон покинул его со всеми военными почестями — с развевающимися знамёнами и под барабанный бой.
Почему условия оказались столь мягкими?
Все очень просто: Бонапарт стремился завершить осаду до наступления лета, чтобы к началу летней полевой кампании против Беннигсена устранить угрозу своему тылу и перебросить войска на другие участки.
Наполеон приказал осадить близлежащий форт Вайхсельмюнде. Поскольку генерал Каменский предпочел ретировался со своими войсками, то и гарнизон не стал сопротивляться и сдался. Если Наполеону «взятие» Данцига обошлось примерно в 400 солдат, то данцигский гарнизон «отделался» гораздо дороже: ок. 11 тыс. чел.
Во второй половине мая к русской армии, все еще пребывавшей на зимних квартирах, наконец-то стало поступать в нужном количестве продовольствие, что было столь необходимо для дальнейшего эффективного ведения войны с Наполеоном. Общая ее численность стала оцениваться в 125 тыс. чел., в том числе, 8 тыс. казаков и 20 тыс. чел. в отдельно стоящим корпусе Н. Тучкова 1-го в Польше.
Правда, Великая армия, несмотря на серьезные эйлаусские потери, была еще больше, насчитывая до 150 тыс. человек. С самого февраля по распоряжению Наполеона она была расквартирована за рекой Пассаргой: 27-тысячный корпус Бернадота — на левом фланге, корпус Сульта — в центре у Либштата. Гвардия, резервная кавалерия и корпус Даву — у Гогенштейна и Остероде. А вот 20-тысячный корпус маршала Нея был сильно выдвинут к Гуттштадту.
Примечательно, что русские войска зимовали на северо-востоке от корпуса Нея. Две дивизии Дохтурова находились у Вормдита, две дивизии Остен-Сакена и кавалерия Уварова под общим командованием первого, а также две пехотные дивизии и кавалерия князя Д. Б. Голицына располагались у Аренсдорфа на северо-западе от Гуттштадта. Авангард во главе с П. И. Багратионом базировался в Лаунау, севернее позиций Нея. А вот корпус князя Алексея И. Горчакова 1-го и казаки Платова стояли южнее за рекой Алле.
Серьезно подготовившись к возобновлению военной кампании, до того развивавшейся весьма успешно (по сути дела дотоле столь победоносному Бонапарту так ни разу и не проиграли!), Беннигсен принял решение атаковать отдалённый от основных сил Великой армии корпус Нея у Гуттштадта. По его плану Дохтурову полагалось перерезать сообщение корпусов Сульта и Нея у Ломитена, авангарду ударить во фронт французских сил, а корпусам Горчакова 1-го и Остен-Сакена напасть на фланг и в тыл неприятеля. В тоже время прусскому корпусу Лестока было приказано демонстративно отвлекать войска Бернадота, а казачьим соединениям переправиться через р. Алле и преследовать отступающие части французов сколько это будет возможно.
23 мая (5 июня) основная диспозиция была донесена до сведений командиров и армия приготовилась к активным боевым действиям против уже не столь страшного как ранее, уже не всегда исключительно победоносного, «корсиканского чудовища».
В 3 ч. утра 24 мая части Дохтурова двинулись к Ломитену.
Так началась целая серия жарких боев, протекавших с переменным успехом — с 23 мая (4 июня по старому стилю) по 28 мая (9 июня). В исторической литературе ее принято называть единообразно — «сражение при Гуттштадте», поскольку все они протекали в районе города Гуттштадта.
В лесу, перед селением Ломитен, завязался бой с авангардом корпуса Сульта. Маршал, помня распоряжение императора не пересекать р. Пассаргу, не решился атаковать всеми силами и, отбросив врага, вернулся на исходные позиции, охраняя переправу. Однако и Дохтуров смог выполнить данный ему приказ: он расположился на занятых позициях у Ломитена, т.е. перерезал коммуникации неприятеля.
Уже утром в бой ринулся авангард князя Багратиона. Пройдя стремительным темпом Гронау, он занял Альткирх (Альтенкирхен) по дороге на Гуттштадт. Тут он стал ожидать подхода сил Горчакова 1-го и Остен-Сакена, поскольку опасался, что если он сам в одиночку ударит по позициям Нея, то может понудить врага отступить и, тем самым, позволит ему ускользнуть из готовящихся сомкнуться русских «клещей». Проще говоря, Багратион старался не спугнуть неприятеля с позиции, окружаемой остальными частями русской армии.
Однако французы не стали ждать пока «капкан» захлопнется. Ней посчитал, что багратионовский авангард — всего лишь усиленная разведка противника, не влекущая за собой никакой активности в его сторону. Он решил отбросить Багратиона на исходные позиции, атаковав Альткирх всеми силами. Завязался тяжёлый бой, в котором главной задачей русских было дождаться подхода подкреплений. Но французский маршал наседал так сильно, что мог с минуты на минуту опрокинуть русский авангард. Багратион, заметив неподалёку долгожданные полки Остен-Сакена и кавалерию Уварова, перешёл в контратаку на вражеский корпус. Теснимый с севера, он начал отступать по дороге на Деппен, мужественно отбивая атаки противника на всём пути отступления.
К концу дня после тяжелого шестичасового боя Ней все же остановил свои войска в р-не Анкендорфа и начал переправлять тяжести и обозы на левый берег р. Пассарги, куда, планировался к 27 мая подход всех соединений Великой армии.
Так, план русского командования по окружению и разгрому корпуса Нея провалился. Дело было в несвоевременном прибытии колонн Горчакова и Остен-Сакена. Они подошли на указанные позиции гораздо позже запланированного времени, а именно тогда, когда части Багратиона уже отбросили противника от Гуттштадта. Казаки Платова также опоздали с занятием Бергфрида, однако всю вину за провал операции главнокомандующий возложил именно на Остен-Сакена, дело которого позже отдали в военный трибунал.
Русская армия заночевала у Глогау и Квеца.
В ночь с 24 на 25 мая Беннигсен упустил блестящую возможность отрезать Нея от Деппенских переправ. Он не воспользовался тем, что маршал ночевал прямо перед основными силами врага. Отчаянная (эдакая «безбашенная») смелость всегда выделяла этого маршала даже среди других наполеоновских маршалов-храбрецов (Мюрата с Ланном и Удино, например), но в этой ситуации она могла выйти ему и его солдатам боком.
И вот, в 3 часа утра 25 мая, Багратион внезапно атаковал неприятеля у Анкендорфа. Но его позиция оказалась очень крепкой: левый фланг был прикрыт болотами, а правый — упирался в лесистые горы. И все же, после непродолжительного боя корпус Нея снова оказался разбит авангардом русской армии и окончательно отошёл за р. Пассарга. За два дня боя маршал потерял только пленными 1,5—3 тыс. солдат (в том числе генерала Роге), 2 орудия и свой личный экипаж впридачу к обозам.
Только узнав о нападении русских войск на отдельно стоящий корпус Нея, Наполеон начал собирать все свои силы (порядка 123 тыс. солдат?) в единый кулак у Заальфельда.
26 мая генерал Беннигсен узнал об этом и стал прикидывать, где бы ему получше обустроить свои позиции для вполне возможного генерального сражения в возобновившейся кампании. Он колебался в выборе между позициями — у Гуттштадта или у Гейльсберга, но, все же, стал возводить укрепления у первого пункта и расположил свои войска поблизости.
Уже утром 27 мая, отдав последние распоряжения к бою, Наполеон приказал войскам переправляться через р. Пассаргу сразу в двух местах — у Деппена и у Эльдитена. Тем временем, приехавший на позиции Багратиона главнокомандующий Беннигсен вновь проявил нерешительность, приказав сдерживать французов у Деппена, где должны были переправляться главные силы французской армии, но не ввязываться с ними в решительный бой. Корпус маршала Сульта согласно приказу Наполеона перешёл реку в назначенный срок у Эльдитена и с ходу атаковал селение Клейненфельд, где находились войска под началом Н. Н. Раевского, проявившего тогда выдающийся героизм. Весь день за селение гремел тяжелейший бой. В одной из атак Раевскому удалось окружить и истребить целую пехотную бригаду французов. За неосмотрительные действия поплатился и её командир, генерал Гюйо. Но даже этого подвига было мало, чтобы сдержать натиск всего корпуса Сульта, атакующего очень энергично при значительном численном превосходстве. Обстановка обострилась до того, что в ситуацию пришлось вмешаться самому Багратиону.
В связи с началом переправы французов у Деппена, он отвел свои силы к Анкендорфу и приказал Раевскому отойти на одну с ним высоту к Вольфсдорфу. Только вечером последний смог выполнить приказ своего командующего, выведя свою бригаду к указанному ему месту. Оказавшись поблизости друг от друга и в условиях хорошей связи, Раевский и Багратион приготовились к новой схватке, собираясь передислоцироваться потом в расположение основных сил русской армии у Гуттштадта.
Однако ночью Беннигсен приказал авангарду Багратиона сдерживать врага как можно дольше, решив дать неприятелю генеральное сражение, все же, не у Гуттштадта, а у Гейльсберга, куда и стягивал все русские войска (примерно 105 тыс. чел), правда, очень медленно.
28 мая в рамках «Гуттшадтского сражения» произошёл последний бой.
Весь тот день, постоянно наседая, французские силы теснили русских к Гуттштадту. Корпус Сульта атаковал Вольфсдорф. Судя по всему, столь же жарко было и у Анкендорфа. Вражеские силы намного превосходили войска Багратиона. Теснимые со всех сторон многочисленным противником, русские около четырёх часов сдерживали его на фронте протяженностью в 14 км. Близ города кипел ожесточенный бой. Как и при Прейсиш-Эйлау, покрыли себя славой артиллеристы А. П. Ермолова, подпуская врага на дистанцию прямого выстрела в упор. И все же, русским пришлось отступить в Гуттштадт. Жаркий штыковой бой на улицах города в последний раз позволил Багратиону отбросить противника и успеть отойти за р. Алле, после чего мосты через нее были своевременно уничтожены казаками Платова.
По сути дела сражение при Гуттштадте, как и при Колозомбе, Чарново, Голымине, Пултуске и Эйлау (хотя во всех случаях русские отходили с поля боя первыми, что по законам войны той поры считалось признанием поражения), закончилось уже ставшей традиционной для той кампании кровавой «ничьей» и лишь ознаменовало возобновление боевых действий после трёхмесячного перерыва в связи с весенней распутицей.
Главным виновником неудачи русских войск, порой, считают самого Беннигсена, не проявившего большого умения организовать нужное для победы тактическое взаимодействие сил и дважды упустившего отменный шанс разгромить корпус Нея. Медлительность и неопределённость в действиях обрекла русских на тяжёлые арьергардные бои с превосходящим противником во время отхода основных сил к месту будущего генерального сражения весенней кампании. Принято считать, что лишь исключительное мужество и невероятная стойкость русских войск помогли им избежать тогда поражения.
В общем, ни одна из противоборствующих сторон, несмотря на внушительные потери (французы — до 3 тыс. убитых и раненых; русские — несколько больше — 5—7 тыс. убитых, раненых, пленных), так и не выполнила поставленных перед ними задач.
После неудачного нападения Беннигсена на корпус маршала Нея около Гуттштадта 90 (?) -тысячная русская армия отступила на заранее выбранные и укреплённые по приказу Беннигсена позиции перед восточно-прусским городом Гейльсбергом (ныне Лидзбарк-Варминьски в Польше), расположенным на берегу р. Алле. Здесь она была разделена на 2 части — 3 дивизии и царская гвардия на правом берегу, главные силы — на левом, перед Гейльсбергом. Это было связано с тем, что не было понятно, откуда атакует Наполеон. Через реку Алле навели три понтонных моста, что позволяло своевременно усилить любую из двух группировок, если бы она подверглась неприятельскому нападению.
По данным разведки стало известно, что главные силы французов (корпуса Мюрата, Сульта, Нея, Ланна и гвардия) численностью до 50 тыс. наступают по левому берегу реки Алле. Тогда как корпусам Мортье и Даву следовало отрезать русскую армию от Кёнигсберга, бывшего её главной базой снабжения в Восточной Пруссии. После этого можно было обрушиться на нее всеми силами и раздавить численным превосходством.
Утром 29 мая (10 июня) корпус Мюрата с успехом атаковал авангард русской армии (три пехотных полка) под командованием Бороздина. Вскоре Беннигсен направил ему на помощь ещё 3 полка. Кроме того, убедившись, что на правом берегу Алле французов нет, на подкрепление Бороздину был послан Багратион, который и принял на себя командование всем авангардом, после чего наступление Мюрата было остановлено. Он ограничился артиллерийским обстрелом позиций Багратиона, ожидая подхода мощного 30-тысячного корпуса Сульта. Тот вскоре прибыл на поле боя и начал атаку, пытаясь обойти русский авангард с фланга, пока Мюрат связал его фронтальными атаками.
Численно уступая, Багратион не смог сдержать натиск противника и стал отступать. В это время Беннигсен, видя тяжёлое положение своего авангарда, бросил ему на помощь 25 эскадронов кавалерии Уварова.
Начавшаяся кавалерийская рубка был чрезвычайно упорной. Французы несколько раз отбивали пушки у русского авангарда, но каждый раз стремительной контратакой русская конница возвращала захваченную артиллерию. Медленно отступая под непрерывными атаками сразу двух неприятельских корпусов, Багратион постепенно отошёл к укреплённой позиции под Гейльсбергом, где плотный огонь русских батарей заставил врага прекратить атаки. Войска русского авангарда оказались настолько обескровлены жестоким боем, что Беннигсен был вынужден вывести их в резерв, расположив на отдых и перегруппировку в своем тылу.
Удалой кавалерист Мюрат, не проведя тщательной разведки, в 17 часов вечера бросил свой уже изрядно потрепанный в кровавом противостоянии с авангардом Багратиона корпус на сильно укреплённые гейльсбергские позиции русской армии и был отбит с очень тяжелыми потерями. В тоже время, Беннигсен, всерьез обеспокоенный очередной убийственной атакой Мюрата, перевёл на правый берег Алле практически всю свою армию, оставив на левом берегу только царскую гвардию.
Надо признать, что этот ретирадный по своей сути маневр он проделал очень своевременно. Дело в том, что к этому времени на поле сражения появился наконец Наполеон собственной персоной, причем, со свежим корпусом Ланна и со всей своей гвардией. Получив такое подкрепление, французы опять пошли в атаку.
Сразу после сильной артподготовки Наполеон нанёс мощный удар по центру русской армии. Под ответным убийственным огнём русских орудий французская пехота бросилась на гейльсбергский редут №2. В это ответственнейший момент с Беннигсеном случился внезапный приступ столь сильных желудочных колик, что он даже на какое-то время потерял сознание, и командование войсками принял один из двух братьев, суворовских племянников, Горчаковых — Алексей И. Горчаков 1-й. Атака французов была отбита. Но Наполеон вскоре повторил её, усилив силы штурмующих гвардейскими частями. С такой серьезной поддержкой противник ворвался в редут и захватил его. Однако Н. М. Каменский 2-й очень вовремя яростно контратаковал и вернул потерянные укрепления. Не удовлетворившись этим успехом, Николай Михайлович со своими воодушевлёнными удачей солдатами преследовал отступающих французов, пока не столкнулся с их свежими войсками и не был вынужден отойти обратно в редут.
Но и эта неудача не обескуражила Наполеона: он просто-напросто перенес направление главного удара. Корпус Ланна обрушился на правое крыло русской армии, но контратаки обороняющихся и здесь оказались столь успешны, что все попытки французов потеснить их были сорваны. Наполеон прекратил наступление и ограничился массированным артиллерийским обстрелом позиций Беннигсена.
Уже ночью — в 22 часа — к французам подошёл свежий корпус Нея, и Бонапарт (как бы на ночь глядя) решил ещё раз попытаться прорвать оборону русских. Массы французов снова бросились на центр их позиции. Но метким огнём артиллерии, в первую очередь, одного из героев Эйлау и Гуттштадта А. П. Ермолова, были отбиты с огромными для себя потерями.
Только ок. 11 вечера вражеские атаки наконец прекратились.
Кровопролитная битва закончилась.
Французы потеряли 12.600 солдат (1.398 убитых, 10.359 раненых и 864 пленных), в том числе, корпус Сульта лишился сразу 6.600 чел. Русским гейльсбергское противостояние стоило на порядок меньше: ок. 8 тыс. человек (правда, из них 2 тыс. убитых).
Казалось бы, в сугубо тактическом плане это сражние можно было бы считать в какой-то мере даже победой русских. Ведь Беннигсен умело отразил все настойчивые попытки сначала маршалов Наполеона, а затем и его самого сбить русских с укрепленной гейльсбергской позиции, но вскоре все очень «круто» изменилось…
После кровопролитной битвы при Гейльсберге 10 июня 1807 г., в которой русская армия отбила все атаки французов, Наполеон решил заставить неприятеля покинуть эту укрепленную позицию фланговым маршем на Кенигсберг. Он предвидел, что Беннигсену придется спасать столицу Пруссии. Вот обе армии и двинулись к Кенигсбергу, правда, по разным берегам реки Алле (ныне Лава).
1 (13) июня, дойдя до лежашего в 43 км к юго-востоку от Кёнигсберга, города Фридланда (ныне город Правдинск Калининградской области), находящегося на реке и имеющего стратегическое значение, русский авангард обнаружил, что три полка французской кавалерии уже занимают этот город. Действия авангарда заставили французов покинуть его и выстроиться в боевой порядок на окраине. Эти три полка принадлежали к корпусу маршала Ланна, который принял бой в надежде задержать русских и втянуть их в сражение. Постепенно большая часть русской армии перешла на левый берег и построилась перед французами. Была явная возможность для разгрома корпуса Ланна, пока он был в одиночестве, но Беннигсен в этот день был болен и нераспорядителен, по крайней мере, так, порой (или даже зачастую!), утверждается в отечественной литературе.
В результате даже на следующий день, 2 (14) июня — когда Наполеон уже знал положение русских и спешил к месту сражения, армия Беннигсена весь день ограничивалась лишь вялой артиллерийской дуэлью и отдельными стычками с французами — время для разгрома Ланна было окончательно упущено.
В 3 часа утра 2 (14) июня из всей французской армии (а это ок. 80? тыс. чел.) на поле боя находился только корпус маршала Ланна, насчитывавший 12 тыс. человек, к нему со стороны Эйлау подходили подкрепления, оттуда же ждали самого Наполеона с основной частью армии. На французскую сторону реки Алле перешли 10 тыс. русских солдат и к удерживаемому ими плацдарму подходили все новые и новые русские части.
Если к 9 часам утра французские силы смогли увеличиться только до 17 тыс. человек, то русских — до 45 тыс. Несмотря на такое подавляющее численное превосходство Беннигсен предпочитал ограничиваться лишь артиллерийской дуэлью и отдельными незначительными стычками.
Вскоре после полудня на поле битвы прибыл сам Наполеон вместе со своим штабом и принял командование от Ланна. Острым взором матерого полководца он мгновенно оценил ситуацию.
46-тысячная русская армия была развёрнута вдоль четырёхмильной линии по обеим сторонам Алле и построена в виде дуги, огибавшей город Фридланд от Каршау, Генрихсдорфа (ныне пос. Киселевка, пос. Ровное) до Сортлака (ныне поселок юго-западнее Правдинска). Позиции русских были разделены ручьём Мюлен-Флюс/Мюленфлис (ныне Правда), протекавшем по дну глубокого оврага. Левым флангом русских войск командовал Багратион, правым — Алексей И. Горчаков 1-й. Еще 20 тыс. человек с тяжелой артиллерией и 20 эскадронами (из имевшихся на тот момент у Беннигсена под рукой — по некоторым данным — примерно 65 тыс. со 120 орудиями) остались в резерве на правом берегу реки у Алленау (пос. Поречье).
Положение русских осложнялось тем, что разделенные рекой Алле, они находились в крайне невыгодном положении. Мало того, что их позицию на левом берегу надвое разделял обрывистый ручей, так еще и несколько легких мостов, наведённых через него, не могли обеспечить эффективного взаимодействия между флангами. Русская артиллерия, расположенная на левом берегу — как покажет практика боя, оказалась, все же, слишком удалена от позиций русской армии на противоположном берегу Алле — что также не способствовало успешной обороне.
Русские офицеры с колокольни собора во Фридланде (ныне православный храм Георгия Победоносца) стали доносить Беннигсену о подходе с запада густых колонн противника, а о прибытии к войскам самого Наполеона можно было судить по приветственным крикам французов, которые явственно слышали русские на передовых позициях. С каждым часом русская армия всё больше и больше оказывалась в ловушке. Только теперь, Беннигсен понял свое крайне опасное положение: армия зажата рекой, а французы уже имеют чуть ли не двукратное (?) преимущество. Принимать генеральное сражение в этой ситуации было самоубийством, но и уйти назад быстро, не потеряв порядок и не понеся заметных потерь, было уже нельзя, вот он и медлил с приказом о ретираде.
Наполеон увидел «детскую» ошибку Беннигсена и решил, что у него достаточно сил, чтобы выиграть решающую битву, разгромить, угодивших в западню, русских и, тем самым, победоносно «закруглить» столь затянувшуюся войну. (Напомним, что с учетом скоротечной прусской кампании 1806 г. его солдаты уже более полугода сражались и погибали во славу… императора Франции Наполеона I Бонапарта и многие из них уже начали весьма неоднозначно высказываться на «предмет особой необходимости» так далеко от Франции защищать ее… суверенные границы!) С деревянного помоста, сооруженного в парке имения Постенен (пос. Передовое), он принялся лично руководить подготовкой к решающей атаке.
К 16 часам дня императорская гвардия и часть I-го корпуса уже были на месте битвы, а к вечеру оказалась в сборе вся чуть ли не 80-тысячная французская армия со 118 пушками и прямо с марша пошла в атаку. Сначала предстояло обрушиться на русский левый фланг под командованием Багратиона.
Ровно в 17:30 тишина, воцарившаяся над полем боя, внезапно разорвалась несколькими частыми залпами французской 20-пушечной батареи. Это был сигнал императора маршалу Нею о начале атаки.
Ней вынырнул из Сорталакского леса, приказал установить на опушке леса батарею в 40 орудий, под ее огневым прикрытием двинулся на русские позиции. Во главе наступавших французских частей шла дивизия генерала Маршана, левее от него — солдаты генерала Биссона, а за ними наступала кавалерия Латур-Мобура. Передовые части Багратиона перед ними отступали, и Маршан слегка отклонился вправо, чтобы загнать беглецов в реку Алле. Видимо, этот манёвр показался Беннигсену удачным моментом для контратаки. Он бросил в атаку казаков и регулярную кавалерию Кологривова для расширения бреши, образовавшейся между двумя французскими дивизиями. Особенно прославили себя русские кавалергарды, лихо врубившиеся в плотные ряды атакующих. У них был свой «должок» за аустрелицкий 1805 год: тогда их «братья по оружию» насмерть бесстрашно схлестнулись с численно превосходящей гвардейской кавалерией Бессьера и немало из них полегло в неравной «кавалерийской карусели». Вот теперь часть пехоты Нея и погибла под их яростными клинками. Однако этот контрудар русских захлебнулся после того как им навстречу выдвинулась кавалерийская дивизия Латур-Мобура. Попав сразу между трёх «огней» (Маршана-Биссона-Мобура), русские кавалеристы в замешательстве повернули назад.
И вновь под прикрытием 40-пушечной батареи французы возобновили наступление.
Однако их встретил организованный фланговый огонь дальнобойных орудий 14-й резервной дивизии русских, поставленной на противоположном восточном берегу Алле. Французы было заколебались, тем более, что Беннигсен бросил на них новый отряд кавалеристов и направил его против левого фланга Биссона.
В этот критический момент, когда французская атака начала уже было захлёбываться, Наполеон в подкрепление дивизиям Нея выдвинул резервный корпус генерала Виктора, головные части которого вёл генерал Дюпон. С помощью кавалеристов Латур-Мобура эта атака французов оказалась успешной: русские эскадроны были отброшены назад к своей пехоте.
Только теперь, Беннигсен отдал приказ об отходе за Алле, как оказалось, запоздалый: выход из боя с атакующим противником «на плечах» — самый сложный вид боя, и не всегда, и не всем, он — «по плечу».
Получив приказ об отступлении, Багратион стал свертывать свои войска в колонны для переправы. Началось отступление русского левого фланга к мостам, казавшееся французом паникой и воодушевлявшее их. Колонны русских войск растянулись по дороге во Фридланд. Левый фланг русской армии стал прекрасной мишенью для французских артиллеристов, среди которых особо отличился бригадир Сенармон. Он передвинул свою батарею ближе к русским и ядрами и гранатами стал обстреливать отходившие колонны. Причём, расстояние от его пушек до русских, в конце концов, сократилось чуть ли не до 60 шагов (!) и французская картечь с каждым залпом просто выкашивала их пехотные ряды.
Остатки русской кавалерии попытались было помочь своим пехотинцам, но только разделили их печальную судьбу — картечь разметала в стороны людей и коней. Через некоторое время сенармоновцы пододвинули батарею еще ближе и открыли огонь уже по переправам.
Поскольку, в первую очередь, Багратион уводил артиллерию (в который уже раз напомним, что ее потеря в русской армии каралась очень сурово!), поэтому его арьергард оказался в положении смертников — ему под убийственным огнём французской артиллерии Сенармона любой ценой необходимо было сдержать наступление превосходящих сил противника. Видя приближение вражеской пехоты, находившиеся в арьергарде лейб-гвардии Измайловский и Павловский гренадерские полки неоднократно ходили в штыки, но были вынуждены отступить под огнем превосходящих сил противника, понеся очень тяжелые потери.
…Между прочим, в этих героических попытках сдержать натиск французов погиб командир Павловского полка генерал Николай Мазовский. Раненный в руку и ногу, не имея возможности сидеть на коне, он велел нести себя двум гренадерам перед полком и в последний раз повёл его в штыки. Воодушевленные героизмом своего командира гренадеры бросились вперед. И тут картечная пуля поразила Мазовского насмерть. Говорили, что последними его словами были: «Друзья, не робейта!» Впрочем, по другой версии раненного Мазовского, его гренадеры, все же, смогли отнести в город и оставить в доме №25 по улице Мелештрассе. И уже после занятия Фридланда французами они закололи генерала и других раненых штыками, а тела их выбросили на улицы города.. A la guerre comme a la guerre, не так ли…
А картечь Сенармона все рвала и рвала ряды гвардейцев: павловцев и измайловцев. И вражья сила с восторженным ревом «Да здравствует, Император!» все ломила и ломила. Даже князь Багратион, обнажив шпагу, что делал он очень редко, для воодушевления отступающих войск, не мог ничего поделать. Все отчаянные попытки Беннигсена хоть как-то помочь отступающему Багратиону вели лишь к гибели все новых и новых тысяч русских солдат на подступах к Алле, а затем и в его водах.
В этот момент битвы отличился генерал Дюпон. Со своей дивизией он нанёс разящий удар в стык русских флангов, т.е. в русский центр, а затем яростно атаковал уже измотанные и обескровленные арьергардными боями полки русской гвардии.
…Между прочим, рассказывали, что Наполеон высоко оценит эти энергичные и умелые действия генерала Дюпона и по слухам даже «поставит» его следующим в очереди на маршальство (за Фридланд его получит начальник Дюпона генерал Виктор), но судьба распорядится иначе. Впрочем, об это чуть позже…
Вся дорога во Фридланд покрылась телами русских и французов. Огрызаясь штыковыми контратаками и сдерживая напор противника, Багратион смог вывести остатки своих войск к мостам и переправить их с левого берега — на правый берег — понеся при этом ужасные потери. Последними уходили лейб-гвардейцы павловцы — обеспечивая переправу, с неимоверным упорством защищались оставшиеся в живых гренадеры русского царя.
Только к 20 часам Ней вошел-таки в город, захватил замок Фридланд, но овладеть левофланговыми переправами не сумел, так как русские, отступая, успели подожечь их.
Так трагически закончилась битва на левом фланге русских…
Положение русских войск на правом фланге под командованием Горчакова 1-го оказалось еще тяжелее.
Ближе к вечеру Ланн и Мортье по замешательству войск Горчакова поняли, что Ней справляется с поставленной ему императором задачей: планомерно сминает левый фланг русских. Правофланговая группировка русских, отделенная от частей Багратиона ручьём Мюленфлис и одноименным озером (ныне Мельничный пруд), вот-вот окажется отрезанной. Над правым флангом русских нависла угроза окружения.
Также получив запоздалый приказ к отступлению, Горчаков решил пробиваться к мостам во Фридланде. Однако город уже был в руках солдат Нея. Теснимые с тыла Ланном и Мортье, русские перешли по мостам ручей Мюленфлис, ворвались в город, очистили его от французов и штыками пробили себе дорогу к реке Алле, но из всех мостов к этому времени не сожженным оставался только один. Неприятель прижимал их к берегу, и потеря малейшего времени была смерти подобна. Артиллерию спасли через отысканные вниз по течению реки броды, которую иначе пришлось бы оставить французам (не будем повторятся, чем это бы грозило артиллеристам). Войска под огнем противника стали переправляться по ним. Героическими контратаками пехоты и конницы иногда удавалось-таки остановить неприятеля, но Мортье и Ланн, постоянно получая подкрепления, в частности, кавалерию Груши, не ослабляли натиск.
В конце концов, около 21 часа французы сбросили остатки войск Горчакова 1-го в Алле. Из последних перешедших здесь на другой берег войск оказалась 7-я дивизия генерал-лейтенанта Дохтурова. В ходе этой переправы русские потеряли чуть ли не 13 (?) пушек. А часть войск вовсе переправиться не успела. Две батарейные роты (29 орудий) под прикрытием Александрийского гусарского полка генерал-майора графа Ламберта, пройдя с ночными боями более двух миль неприятельским берегом до местечка Алленбург (ныне посёлок Дружба), лишь рано утром следующего дня смогли перейти Алле и присоединиться к армии.
В 23 часа вечера последний грохот орудий умолк, битва закончилась. Обессиленные французы, имеющие за плечами дневной марш-броск к месту сражения и ожесточенный вечерний бой, преследовать русских уже не могли, причем, даже на другой день. Экспромт-победа их императора-импровизатора обошлась им в 1.645 убитых, 8.995 раненых, 2.426 пленных, 400 пропавших без вести и потерю одного «орла» (знамени).
Это сражение стало крупным поражением русской армии. Потом много и по-разному, писали об итогах Фридландского побоища (в частности, его авторитетный участник будущий генерал А. П. Ермолов), в основном, о героизме и мужестве русских солдат, ценой потери 12 тыс. убитых и раненых, все же, выбравшихся из «фридландской ловушки», куда их завел Беннигсен, сначала «прошляпивший» момент с решительной атакой всеми своими немалыми силами на один единственный корпус маршала Ланна, а потом, все же, запоздавший с немедленной ретирадой с первыми известиями о приближении и появлении самого Бонапарта. Впрочем, как водится, «все крепки задним умом» и «нечего махать кулаками после драки» (перефраз «после драки кулаками не машут»), тем более, такого масштаба…
…Между прочим, французы заявили потом о захвате 80 русских пушек, но знаменитый русский артиллерист (в будущем генерал от артиллерии — весьма редкое явление!) А. П. Ермолов категорически это отрицает: «…Было потеряно всего пять пушек, у которых лафеты были подбиты или лошади подстрелены.» Ему вторит и главный виновник фридландской катастрофы Л. Л. Беннигсен: «… лишились сами пяти орудий, которые, будучи подбиты, остались на поле сражения. Вследствие разрушения нашего моста, устроенного на судах в правой стороне города, четыре орудия завязли в реке, откуда не было возможности их вытащить.» Также не подтверждаются сведения французов о захвате 12 тыс. пленных русских солдат. Просто Наполеону необходимо было увеличить масштаб своей победы, поэтому и появились во французской прессе сведения о 12 тыс. пленных. По воспоминаниям все того же А. П. Еромолова: «Фридландское сражение ничем не походило на разгром при Аустерлице: в русской армии было убито и ранено около десяти тысяч, а у французов — более пяти тысяч человек… <<…>> …В войсках от Беннигсена ожидали нового сражения: оправившись, русская армия забыла фридландскую неудачу. Тем временем из Москвы к Неману подошла 17-я дивизия Лобанова-Ростовского, а 18-я дивизия Горчакова 2-го находилась в двух переходах от армии. Как гром среди ясного неба, как несправедливость судьбы воспринята была весть о подписании 8 июня в Тильзите предварительного перемирия с Наполеоном. Кампания 1806–1807 годов закончилась для России бесславно, и прежде всего из-за неумелых и робких действий главнокомандующего, неоправданно торопившего заключение мира.»…
Такова русская трактовка последствий фридландской битвы. Впрочем, каждый вправе самостоятельно дать «оценку-определение» результату этого сражения…
И, тем не менее, в зарубежной литературе принято считать Фридланд — безоговорочной решительной победой французского императора Наполеона I, которая не давалась ему чуть ли не полгода. Гавным итогом победы Наполеона в этой битве стало подписание «пресловутого» для отечественного читателя мирного договора, заключённого в период с 13 (25) июня по 25 июня (7 июля) 1807 в Тильзите (ныне город Советск в Калининградской области) между Александром I и Наполеоном.
Как это было?
Российский император, получив известие о разгроме под Фридландом, приказал Лобанову-Ростовскому ехать во французский лагерь для переговоров о мире. Прусский генерал Калькрейт также явился к Наполеону от имени прусского короля Фридриха Вильгельма III, но Наполеон усиленно подчёркивал, что заключает мир именно с русским императором. Наполеон в это время находился на берегу Немана, в городке Тильзите; русская армия и остатки прусской стояли на другом берегу. Князь Лобанов-Ростовский передал Наполеону желание императора Александра лично с ним увидеться.
Все очень просто! Русский царь отчетливо понял, что даже его необъятной империи с неисчислимыми материальными и людскими ресурсами затруднительно вести успешную войну одновременно с Наполеоном и Турцией (противоборство с ней тоже требовало немалых сил и оно уже шло), поэтому он предпочёл бы заключить мир с Наполеоном и продолжить войну с Османской империей.
На другой день, 13 (25) июня 1807, оба императора встретились на плоту, поставленном посредине реки, и около часу беседовали с глазу на глаз в крытом павильоне. На другой день они снова виделись уже в Тильзите; Александр I присутствовал на смотре французской гвардии. Наполеон желал не только мира, но и союза с Александром и указывал ему на Балканский полуостров и Финляндию как на награду за помощь Франции в её планах, но отдать России Константинополь он не соглашался. Если Наполеон рассчитывал на чарующее впечатление своей личности, то очень скоро ему придется признать что он глубоко заблуждался. «Любимый бабушкин внучек» (очень, кстати, на нее похожий по своему «внутреннему содержанию» — недаром одна из самых сметливых представительниц якобы слабого пола на русском троне Еактерина II так его привечала!) Александр Павлович «Романов» -Гольштейн-Готторп со своей ласковой улыбкой, мягкой речью, любезным обхождением был даже в очень трудных обстоятельствах вовсе не так сговорчив, как хотелось бы его новому союзнику. «Это настоящий византиец» (фр. C’est un véritable grec du Bas-Empire) — говорил Наполеон своим приближённым.
Только в одном вопросе Александр I, все же, пошел на уступки: когда решалась судьба Пруссии. В результате более половины прусских земель оказались отобраны Наполеоном у ее короля. Провинции на левом берегу Эльбы были отданы Наполеоном его брату Жерому. Была восстановлена Польша — однако не из всех ее бывших провинций, а только части прусской под названием Варшавского герцогства. Россия получила как компенсацию Белостокский департамент, из которого была образована Белостокская область. Гданьск (Данциг) стал свободным городом. Все ранее посаженные на марионеточные престолы в Рейнском союзе Наполеоном монархи были признаны Россией и Пруссией. Лишь в знак уважения к русскому императору Наполеон оставил прусскому королю старую Пруссию, Бранденбург, Померанию и Силезию. На случай, если бы император французов пожелал присоединить к своим завоеваниям Ганновер, решено было вознаградить Пруссию территорией на левом берегу Эльбы.
Главный пункт Тильзитского договора не был тогда опубликован: Россия и Франция обязались помогать друг другу во всякой наступательной и оборонительной войне, где только это потребуется обстоятельствами. Этот тесный союз устранял единственного сильного соперника Наполеона на континенте; Англия оставалась изолированной; обе державы обязывались всеми мерами понудить остальную Европу соблюдать континентальную систему. Есть и другие щекотливые параграфы этого договора (касающиеся Финляндии, Турции, Ионических о-вов и т. п. и т.д.), но это уже другая, более «детальная» история.
Важно — главное: Россия признала все завоевания Наполеона.
7 июля 1807 г. договор был подписан обоими императорами.
Наполеона Тильзитский мир вознёс на вершину могущества, а императора Александра поставил в тяжёлое положение: в отечестве (особенно в столичных кругах и в армейской верхушке, где было немало крутых генералов) им остались не довольны — а ведь он прекрасно помнил участь своего нелюбимого в аристократическом бомонде батюшки…
Значение (столь неоднозначного) Тильзитского мира было весьма велико: Александр еще больше внутренне озлобился на «корсиканского выскочку», который с этого момента стал еще смелее хозяйничать в Европе, причем, порой, «как слон в посудной лавке»…
Это — своего рода «лаконично-доходчивая, фактологическая» версия франко-русской кампании 1806—07 гг. А вот в ее «эмоционально-живописном» варианте тоже есть о чем подискутировать…
ГЛАВА 10. РУССКИЕ, КАК ВСЕГДА «ДОЛГО ЗАПРЯГАЮТ…» И В АРМЕЙСКИХ РЕФОРМАХ — ТОЖЕ!
Начнем с того, что хотя в военной сфере не Аустерлиц 1805 г., а именно военный крах Пруссии осенью 1806 г. поставил точку и подвел окончательные итоги развития линейной тактики, но в России поняли необходимость военных реформ еще до Йенско-Ауэрштедской катастрофы прусского «братца» Вильгельма, т.е. после своего Аустерлицкого фиаско. И что самое главное кардинальные выводы в этой сфере смог сделать для себя главный россиянин той поры (в Святой Руси всегда есть такой человек, который все знает и никогда не ошибается, а лишь, порой, чрезмерно доверяет отдельным товарищам или «партнерам»! ) — российский самодержец, император Александр I, человек (для своего времени) не только блестяще образованный, но и, безусловно, очень гибкий и восприимчивый к изменяющимся обстоятельствам, правда, сугубо по отношению к себе любимому.
…Впрочем, это вполне естественно: такова природа людей, которые по воле Провидения оказываются у «руля» России-матушки, порой, на очень продолжительный срок — не будем уточнять на какой и не будем озвучивать их имен ибо люди они все очень мнительные, исключительно подозрительные, крайне обидчивые и, что самое страшное — скрытно мстительные. Впрочем, это всего лишь «оценочное суждение» и каждый вправе сам проводить «параллели-аналогии». «Каждому — своё»…
Уже тогда по его взглядам на армию и на войну был нанесен большой удар. А ведь он, очевидно, с юности мечтал о военных подвигах, и ему так хотелось, превзойти убеленных сединой и доблестью старых генералов. Поэтому в 1805 г. он стал первым русским монархом после Петра I, присутствовавшим на театре военных действий. Ему, видимо, не терпелось покрыть себя воинской славой, столь лестной для властителя. Но тогда «военное ребячество» и гатчинское воспитание были противопоставлены гению первого полководца Европы. Отправляясь на войну, он надеялся погреться в лучах русских побед над Наполеоном. Хорошо знакомый лишь с парадно-фрунтовой стороной военного дела (в отличии от его младшего братца Костика, прошагавшего почти весь победоносный Италийский и героически-бесполезный Швейцарский походы «русского Марса» и на «собственной шкуре» познавшего «почем фунт военного лиха») и переоценивший боеспособность русских войск, император стал свидетелем катастрофического поражения русских при Аустерлице. Испив в полной мере горечь неудач Аустерлица, Александр I, вероятно, вынужден был сделать вывод о том, что первым полководцем в Европе всегда будет его противник. Феноменальные события Йены и Ауэрштедта лишний раз его убедили в этом.
Поэтому, будучи человеком дальновидным, он решил отойти от военной деятельности, но до конца жизни пристальнее всего следил за своей армией, так как это был очень опасный «институт» в экстремальных моментах (вспомним хотя бы трагические события 11 марта 1801 г., не говоря уж о перевороте в пользу его бабки, «недоглядевшей-проглядевшей» убийства своего законного мужа-императора либо прабабки с ее весьма мутной историей вокруг Анны Леопольдовны и ее многочисленного потомства вплоть до Иоанна Антоновича), но без которого самодержавие не могло существовать. Да и внутренне государь, как и все представители династии Романовых (а потом уже и «Гольштейн-Готторпофф» с разными немецкими «примесями»), ассоциировал себя лично, в первую очередь, как военного человека. Правда, с 1805 г. и до окончания наполеоновских войн Александр постоянно находился в затруднении — в поисках людей, которые могли бы возглавлять армию, иными словами, хороших полководцев, готовых успешно противостоять французскому оружию. Сам он не видел таких военачальников среди русского генералитета (не раз об этом говорил), часто искал таланты среди заграничных мэтров военного дела. Надо сказать, что результаты поиска не всегда были для него положительными.
Вспомним хотя бы принятого им в декабре 1806 г. на русскую службу К. Л. Фуля, который в чине полковника служил до этого в штабе короля Фридриха Вильгельма III и участвовал в сражении при Ауэрштедте, а затем был приглашен преподавать царю азы военной стратегии. Считается, что этот очередной схоласт–иностранец, умевший облечь в наукообразную форму стратегические истины, очень импонировал русскому монарху.
В общем, идеальная кандидатура так и не была им найдена ни за рубежом, ни в своем отечестве. Чаще всего он производил в генеральские чины за беспорочную службу людей, которых, как правило, знал лично, это были выходцы из гвардии (кузница генеральских кадров). И все равно самыми яркими представителями военной сферы России оказывались герои, выдвинутые военной жизнью из армейской среды.
И, тем не менее, к моменту очередной войны с Наполеоном русская армия снова обрела силу. После фиаско под Аустерлицем российский император и его генералитет «засучили рукава» и начали делать надлежащие выводы: тактические приемы XVIII в. навсегда ушли в прошлое. В Европе царил новый законодатель «военной моды» — Наполеон Бонапарт, полководец, блестяще усвоивший и модифицировавший оригинальные находки своих выдающихся соотечественников Гоша и Марсо, Клебера и Жубера — в ту пору уже покойных. Теперь поле сражения приобретало иной вид: вместо длинных, маршировавших в ногу шеренг пехоты от укрытия к укрытию быстро перебегали цепи стрелков, в наступление шли грозно ощетинившиеся штыками колонны. Очень значительно увеличилось количество пушек и их маневренность. Появилась возможность в мгновение ока (мобильные скорострельные конные батареи) собрать на нужной позиции до сотни орудий и их массированным плотным огнем проложить дорогу пехоте и кавалерии…
Русская пехота подразделялась на легкую (егеря) и линейную (мушкетеры и гренадеры), а кавалерия — на тяжелую (кирасиры), среднюю (драгуны) и легкую (гусары или уланы).
Реформы начались с изменений во внешнем виде войск. На смену прусскому типу обмундирования, узкому и неудобному, пришел более приспособленный для боя, французский. Исчезли пудреные парики и косы, приводившие в негодование еще Суворова. Вместо треуголок в пехоте стали носить высокие шапки из кожи или сукна (кивера), а также темно-зеленые мундиры с высоким воротником, панталоны и сапоги. Каждый полк имел воротник и погоны своего цвета. В холодное время года надевали серую шинель. Вооружением пехотинца служило ружье со штыком и тесак. Стойкость, храбрость и выносливость русских пехотинцев делал их самыми серьезными противниками французов в Европе, особенно в самом тяжелом виде боя, как физически, так и психологически — штыковом и рукопашном, где неприхотливый и крепкий русский мужик (выносливый крестьянин) был особо хорош и прекрасно знавший это, Александр Васильевич Суворов делал на это очень большую ставку: «В атаке — не задёрживай!!!» «Ломать противника штыками!!!»
Кавалерия щеголяла в коротких куртках (кирасиры — в белых, драгуны — в светло-зеленых, уланы — в темно-синих) с фалдами и высоким воротником и рейтузах. Головы кирасир, драгун и конных артиллеристов украшали черные кожаные каски с гребнем из конского волоса. Гусары красовались в киверах черного цвета, украшенных кистями и шнурами, а уланы — шапках с четырехугольным верхом.
Конница была вооружена холодным оружием (кирасиры и драгуны — палашами, гусары и уланы — саблями и пиками), а также карабинами и парой пистолетов. Русская кавалерия имела хороших лошадей и мало в чем уступала французской, к тому моменту уже основательно пересевшей на превосходных трофейных австрийских и прусских коней.
Помимо регулярной кавалерии, большую роль в русской армии играли казачьи полки, одетые в темно-синие кафтаны, синие шаровары, сапоги и черную смушковую (баранью) шапку. Вооружены они были пикой (дротиком), саблей, двумя пистолетами и карабином. О боевых качествах казаков ходили легенды. И хотя в одиночном бою казак не был таким грозным противником как турецкий мамелюк либо прусский черный гусар или польский улан, но в чередовании изматывания и ускользания казаки были вне конкуренции. Сам Наполеон признавал казаков лучшей легкой кавалерией Европы. Уже на закате своих дней, он заметил: «Если бы у меня были русские казаки, полмира было бы у моих ног…»
…Между прочим, о казаках западные европейцы заговорили еще во времена легендарного Италийского похода неистового Александра Васильевича Суворова. А после войны с Наполеоном в 1806—1807 гг. их уже сильно зауважали во всей Европе. Эти крепкие бородатые черноволосые молодцы-красавцы подпоясанные широкими патронташами из красного сафьяна, с нагайкой через плечо на ремне со свинцовой пулей на конце, шпор не применяли. Эти степные охотники умело использовали свои навыки добытчиков и в охоте на… людей. Так у них был прием — «идти по сакме» — искать на земле следы прошедшей конницы врага и мгновенно принимать единственно правильные решения. В преследовании, тревожащих набегах-наскоках, перехвате неприятельских гонцов, разведке, выставлении пикетов, захвате «языков», казаки были незаменимы. В «нерегулярном бою», когда главным оружием были внезапность, хитрость и смекалка им не было равных. Сила казаков была, в том числе, и в достоинствах их непревзойденных лошадей. Их довольно мелкая и неказистая казачья лошадка была быстра и невероятно вынослива. Для казака его конь был всем. Недаром старинная казачья пословица гласила: «Казак сам с голоду умрет, а коня накормит!» Сам Суворов считал казаков «глазами и ушами армии». Петр Иванович Багратион, человек, в чьей воинской доблести не принято сомневаться, вообще считал, что казаки с их пиками в погоне — когда надо было суметь достать врага в спину — страшная сила! Сам лихой гусар Ней — одна из трех среди маршалата (наряду с Мюратом и Ланном) лучших шпаг-сабель Франции той поры — открыто признавал, что «… меня сильно донимают казаки». В тактике казаков были свои особенности. Так в атаке они предпочитали «лаву» — рассыпной строй — охватывающую неприятеля с флангов и с тыла. При этом в схватке участвовали не все казаки, какая-то часть оставалась как бы безучастной в середине лавы. Это был так называемый «маяк», который держался для возможного преследования разбитого неприятеля. В обороне обычно применялся «вентерь» — так называлась рыболовная снасть, в которую рыба попадала, но выбраться из нее уже не могла никак. Часть казаков заманивала врага в засаду, по дороге в которую в скрытых местах прятались казачьи отряды. Если притворное бегство заканчивалось вовлечением неприятеля в «вентерь», то на него обрушивались казаки сразу с трех сторон и «дело было в шляпе». Сторожевое охранение казаков по мнению Наполеона считалось лучшим в Европе. Другое дело, что среди мирного населения Европы отзывы о них были самые что ни на есть ужасные: эти лихие «дети южнорусских степей» гнусно «шутковали» по полной программе! Во многом это связано с тем огромным преимуществом свободы действий, которое представлялось им ввиду самого характера их боевых задач. В результате мародерство являлось делом скорее обычным, чем исключительным и казаки всегда ухитрялись выкроить для этого время. Причем, нет-нет даже и тогда когда находились на ответственном боевом задании. Подобные действия, сопряженные нередко с убийствами и групповыми изнасилованиями (вспомним хотя бы смазливо-аппетитную «шолоховскую» Франю из «Тихого Дона», пропущенную через казачью сотню!?), совершались с попустительства, если не при участии, офицеров. В результате во многих местах Европы имя этих «потомков кочевников и беглых крепостных» превратилось в синоним слова «кошмар». Впрочем, «на войне — как на войне»…
Во французской армии важную роль играли полки метких стрелков-вольтижеров, способных вести перестрелку в рассыпном строю и ходить в штыковые атаки, построившись в колонны. А потому в русской армии была значительно увеличена численность легкой пехоты — егерей.
…Кстати сказать, в европейских армиях конца XVIII/начала XIX вв. егеря — легкая пехота из отличных стрелков, прошедших специальную подготовку — по праву считались элитой армии. Для удобства именно их вооружали более легкими ружьями, чем гренадерскую пехоту, а также им давали более легкую и удобную форму одежды и амуницию. В егеря отбирали лучших из лучших: самых крепких, выносливых, проворных, смекалистых солдат, умевших ловко и быстро преодолевать препятствия, маскироваться и скрытно занимать боевые позиции в лесу, в горах, в поле — летом и зимой. Все перестроения они должны были совершать максимально быстро — бегом! Им полагалось уметь действовать и в сомкнутом и в рассыпном строю, быстро менять фронт своего расположения и при этом способных вести прицельный огонь из любого расположения. Особо точная одиночная стрельба — их главное «оружие» в бою с врагом — позволяло им считаться самой эффективной пехотой той поры. Для этого они снабжались нарезным оружием. В задачу этим «стрелкам-охотникам» ставилось подавлять своим метким огнем отдельные соединения противника, а также уничтожать его артиллерийские расчеты и «отстрел» вражеских офицеров, узнаваемых по особенностям униформы тех времен, к тому же они ездили верхом, контролируя боевые порядки своих солдат. Егерям полагалось одинаково успешно действовать как в атаке, так и при отступлении. Обычно они действовали в рассыпном строю на пересеченной местности впереди на флангах боевого построения. В российских войсках егеря появились еще в конце Семилетней войны (1756—1763). Особо приложили к этому руку П. А. Румянцев и П. И. Панин. А первая война Екатерины с турками лишь подтвердила острую необходимость уделить серьезное внимание егерской пехоте, действовавшей в рассыпном строю, а не только в каре или колонне. С этой целью было принято решение создать так называемый Бугский егерский корпус из шести батальонов, общей численностью до 4.016 бойцов. Формирование его поручают Кутузову, который пользуясь суворовской «Наукой побеждать» очень скоро сделал из него образцовое ударное соединение, чьи бойцы отменно владели даже стрельбой из пистолета, чья прицельная дальность была небольшой, но, порой, спасала солдату жизнь в перипетиях ближнего боя. Кутузов лично присутствовал на учебных стрельбах и успехи его егерей в огневой подготовке очень быстро опровергли устоявшееся мнение, что якобы «…российского солдата стрелять цельно выучить не можно». В самом конце XVIII в. по указу императора Павла I от 9 ноября 1796 г. из егерской роты его любимого Гатчинского корпуса и егерских команд гвардейских Семеновского и Измайловского полков был создан лейб-гвардии отдельный Егерский батальон. Для них не были помехой леса, горы и болота. Они умели воевать даже зимой, при этом им не нужны были дороги, так как их учили быстро передвигаться по снегу на лыжах. Именно их обучали всяким военным хитростям в индивидуальном бою, вплоть до умелого применения все того же пистолета, чья убойная сила была значительно меньше чем у ружей. Их стрелковая подготовка была столь высокой, что по образному выражению «русский егерь носил неприятелям столько смертей, сколько бывало у него пуль в суме»…
Пехоту обучили действовать в рассыпном строю, колоннах и каре, а кавалерию — сомкнутыми рядами, атакуя противника на максимально большой скорости, используя прежде всего холодное оружие.
В русской армии появились французские стандартные зарядные ящики на передках, что позволило резко снизить время подготовки батарей к стрельбе, так как необходимый для боя боезапас перемещался вместе с орудием и оказывался прямо на позиции, причем, в удобной таре. Произошла унификация лафетов, передков, упряжи и зарядных ящиков. Использовались два типа орудий: пушки (12-ти, 8-и, 6-и и 3-х фунтовки) и ½- и ¼-пудовые «единороги» (так назывались гаубицы). Артиллерийские роты подразделялись на батарейные, легкие и конные. Батарейные роты занимали огневые позиции в специальных укреплениях. Легкие роты обучались взаимодействию совместно с пехотой, передвигаясь в боевых порядках. Конные роты в основном играли роль резерва. Конные упряжки были хорошо организованы, а канониры прекрасно обучены.
Был учтен опыт наполеоновских войн: орудия концентрировали на направлениях главных ударов. Стали формировать крупные артиллерийские соединения — бригады, плотный огонь которых сметал все живое. Очень скоро наполеоновская армия — сама обладавшая лучшей в Европе артиллерией — в бою убедиться в силе русской артиллерии.
А вот русский офицерский корпус, при всей его безусловной храбрости, в профессионализме, особенно младшие чины, все же, уступал французскому. К тому же, глубокая социальная пропасть отделяла русских офицеров от своих солдат. Хуже всего в этом смысле обстояло дело с пехотными офицерами. Лучше всего была ситуация у артиллерийских офицеров, где без специального образования делать было нечего.
Итак, императору Наполеону осталось «разобраться» с Россией — задачей отнюдь нелегкой: он прекрасно помнил, как воевали русские в 1805 г. Кроме больных и раненых, ни один из его ветеранов не вернулся зимой 1806—07 гг. во Францию. Более того, готовясь к тяжелой войне с мощными и стойкими русскими армиями, для пополнения рядов (Наполеон решил довести численность каждой пехотной роты с 123 человек до 140 и добавить в каждый кавалерийский полк по пятому эскадрону) пришлось призвать резервистов: людские ресурсы Франции еще позволяли это сделать. (Поскольку подготовка кавалериста требует больше времени, чем подготовка пехотинца, то пришлось срочно изъять из рядов Итальянской армии Массена, пребывавшей в благодатных условиях Италии, целых восемь кавалерийских полков.) Благодаря ранее проведенному набору первые 30 тыс. из 80 тыс. обученных новобранцев призыва 1806 г. уже начали поступать в армию. Но Наполеону их явно не хватало и он, не колеблясь, объявил призыв следующего 1807 года, тоже ранее срока. Правда, ни один из очередной партии «пушечного мяса» (снова 80 тыс.!) не мог быть зачислен в Великую армию раньше лета следующего года. Пришлось давить на союзников, чтобы они «поделились» своими людскими ресурсами: так было получено еще 35 тыс. солдат!
В результате кадровый состав Великой армии год от года все более и более «разжижался»: молох непрекращающихся наполеоновских войн пожирал все самое лучшее.
И, тем не менее, уже отдан приказ: «В поход! В путь! Снова на Восток, все дальше на Восток!» И вот уже его передовые соединения выходят к Висле, стремясь окружить разбросанные севернее Варшавы силы русских, пока они не успели соединиться с последним немногочисленным прусским корпусом генерала А. В. Лестока, прикрывавшим Восточную Пруссию.
Предстояла нешуточная борьба за трижды умело «приращенные» в эпоху «императрицы-матушки» Екатерины II Великой к территории Российской империи польские земли!
Глава 11. Как три «европейских хищника» сугубо полюбовно — не единожды — в XVIII в. Речь Посполиту делили…
За последние 35 лет некогда великую державу — Речь Посполиту, а теперь несчастную Польшу не единожды делили ее большие и агрессивные соседи — Российская империя, Священная Римская империя (Австрия) и Прусское королевство.
Напомним, что началось все в 1772 г. Тогда, ловко воспользовавшись ситуацией, эти три европейских «хищника» полюбовно разделили Польшу в первый раз, когда она лишилась 30% территории и 35% населения.
Россия получила территорию в 92 тыс. км² с населением ок.1,8 млн чел. — Восточную Белоруссию, часть Литвы и Латвии; а ее «зубасто-клыкастые союзники», соответственно — Галицию (Австрия) и польские земли у Балтийского моря (Пруссия). Уже тогда зоркие французские памфлетисты увидели в этом разделе далеко идущую российскую экспансию на запад — «Они позавтракали в Варшаве, но где будут обедать?» — «как в воду глядели»!
Через двадцать лет вольнолюбивая Польша под воздействием идей Французской революции 1789 г. забурлила снова. Польская шляхта, совершенно не разбираясь в событиях в буржуазной Франции, решила слепо подражать якобинцам. В конце 1790 — начале 1791 г. польский высший свет охватила идея введения новой конституции. Вся Варшава была охвачена восторгом. Польские реформы не нравились российской императрице Екатерине II, но очередная война с турками снова связала ей руки. Только лишь после того, как был заключен мир с Турцией 29 декабря 1791 г. Россия смогла обратить свой взор на польские дела. Более того, она ловко воспользовалась очередными разборками среди влиятельных польских шляхтичей, некоторые из которых — в лице Ф. Щенсы-Потоцкого, Франциска-Ксаверия (Ксаверия Петровича) Браницкого (1731, Барвальд Горный — апрель 1819, Белая Церковь) и С. Ржевусского — обратились с просьбой к русскому правительству о помощи в восстановлении конституционного порядка.
В конце мая — начале июня 1792 г. Екатерина II быстро ввела в Польшу корпус, участника Семилетней и 1-й русско-турецкой (1768—74 гг.) войн, генерал-аншефа Михаил Васильевича Каховского (Коховского; 1734—1800) (близкого родственника будущих героев Отечественной войны 1812 года генералов Раевского, Ермолова и поэта-партизана Дениса Давыдова), а в Литву — войска участника Семилетней и двух русско-турецких («румянцевской» и «потемкинской») войн, генерал-аншефа, Михаила Никитовича Кречетникова (1729, Москва — 9 (20).5.1793, Меджибож, Россия). Командующим 45-тысячной польской армией она сделала королевского племянника князя Юзефа-Антония (Йозефа) Понятовского (7.V.1763, Вена — 19.X.1813, река Эльстер под Лейпцигом, Саксония) (будущего предпоследнего наполеоновского маршала).
После всех этих «маневров» она быстро провела в 1793 г. на пару с Пруссией второй раздел оставшейся территории Польши.
Пруссии досталась северная часть Польши — Данциг, Познань (Великая Польша) и Торунь (Торн), а российская империя приросла очередным куском Литвы — Центральной Белоруссией с Минском, Пинском и Слуцком и Правобережной Украиной (Подолье и Волынь) с городами Каменец-Подольский и Житомир. В столице, Варшаве, был поставлен русский гарнизон.
Примечательно, что Австрия — участница первого раздела Польши — в тот раз осталась без «куска вкусного пирога»: ей было не до того — заодно с Пруссией она воевала с революционной Францией. Причем, воевала весьма неудачно: командовавший находившимися на патриотическом подъеме полуголодными, оборванными и по началу плохо организованными массами французов генерал Дюмурье — старый знакомец Суворова по 1771 г. — обратил осенью 1792 г. вспять в битве под Вальми австро-пруссаков герцога Карла II Вильгельма Фердинанда Брауншвейгского (1735—1806). (Того самого, которого спустя много лет, осенью 1806 г. наполеоновский маршал Даву «уложил в гроб» в другой знаменитой битве — под Ауэрштедтом!)
В Вене были сильно раздражены, что Россия «под шумок» (пока Габсбурги безуспешно пытались вернуть на французский королевский престол свою принцессу, печально известную как французская королева Мария-Антуанетта) умело «округлила» свои и без того бескрайние просторы. Весьма авторитетный австрийский политик той поры и посол в России (1779—1801), граф Иоганн Людвиг фон Кобенцль (21.12.1753, Брюссель, герцогство Брабант, Южные Нидерланды, Священная Римская империя — 23.2.1809, Вена) открыто взывал к «справедливости»: «Неужели правда, что Россия лишь толкала нас сражаться с французами, никоим образом не желая нам помогать, и с тайным проектом использовать это, чтобы решить судьбу Польши!?»
Польша оказалась на пороге гибели, по крайней мере, так считало большинство поляков.
Новый раздел еще больше оскорбил национальные чувства поляков и вызвал весной 1794 г. восстание, продлившееся с 12 (24) марта по 18 (30) ноября 1794 г.
Началось оно со стихийного выступления отдельной кавалерийской бригады Мадалинского (основу которой составляла лучшая регулярная легкая кавалерия той поры — знаменитые на всю Европу польские уланы!) — одной из польских частей находившихся на содержании российского правительства и подлежащих расформированию. Польский генерал отказался подчиниться требованию российского генерал-аншефа, графа Иосифа (Осипа) Андреевича фон Игельстрома (7.5.1737, Горжды, Лифляндия — 18.2.1823, там же), командовавшего русскими войсками в Польше и решению гродненского сейма распустить свою конную бригаду (в Пултуске 12 марта). Он неожиданно напал на российский пехотный полк и захватил полковую казну, а затем, разогнав прусский эскадрон в Силезии, направился к Кракову.
…Кстати, не надо путать Иосифа Андреевича фон Игельстрома с его племянником — в ту пору всего лишь подполковником Александром Евстафьевичем Игельстромом 1-м (21.6.1770, имен. Керрафен, Эстляндской губ. — 2.5.1855. Ревель), служившего тогда у дяди в Польше…
Но как водится испокон веков, восстанию нужно было знамя и вскоре оно нашлось!
Узнав о «демарше»/бунте бригады Мадалинского, туда же поспешил, прибывший в декабре 1793 г. на родину из Рима, сын небогатого помещика 47-летний генерал Костюшко — один из наиболее одаренных военных организаторов/администраторов Польши той поры. Так Краков стал центром польского восстания, возглавленного Тадеушем Костюшко.
…Великий сын польского народа, Анджей Тадеуш Бонавентура Костюшко (Косцюшко) [4/12 (?).2.1746, Меречевщина, Великое княжество Литовское, Речь Посполитая (ныне Ивацевичский район, Брестская область, Белорусь) — 15.10.1817, Золотурн, Швейцария] — вел свою родословную от каменецкого боярина и дьяка Констанция Федоровича по прозвищу Костюшко. Он рано потерял отца и уже в юности поклялся сделать все, чтобы его народ жил в свободной республике. Тадеуш учился во Франции, воевал на Конфедератской войне (1768—1773), в войне за независимость США (1775—1783). За заслуги перед американским народом, в первую очередь, в качестве военного инженера, в 1783 г. он получил американское гражданство и чин бригадного генерала.
Предреволюционные события во Франции вернули овеянного славой польского героя в Европу. Летом 1792 г. он оказывается в польских войсках генерала Юзефа Понятовского. Обладая большим опытом ведения войны против регулярных английских войск в Северной Америке, Костюшко пытается применить его и на родине. Только теперь ему противостоят русские. Пытаясь заручиться поддержкой в революционном Париже, Тадеуш посещает республиканскую Францию, которая является естественным союзником Польши против России, Австрии и Пруссии. Но, как это часто бывает в таких случаях, возвращается ни с чем: Франция бурлила, ее окружали многочисленные враги в лице почти всей монархической Европы и ей было не до практической помощи раздавленной Польше. Костюшко оказывается в Риме, где его находят посланцы и начинается самая героическая, но в тоже время трагическая страница в бурной на коллизии судьбе одного из самых знаменитых национальных героев Польши…
Открыто став во главе восстания, 16 марта 1794 г. Костюшко получил от жителей Кракова неограниченные полномочия верховного главнокомандующего национальными вооруженными силами Речи Посполитой и всю полноту власти в стране. Он издал манифест ко всему польскому народу, призывая «всех спешить с оружием под знамена отчизны» и жертвовать на общее благо деньги, припасы, лошадей и прочее имущество. Российский посол и начальник российских войск в Варшаве, И.А. фон Игельстром отправил против Мадалинского отряды героя 1-й и 2-й русско-турецких войн 1768—74, 1787—91 и русско-шведской 1788—90 войн, генерал-майора Фёдора Петровича Денисова (1738, станица Пятиизбянская — 1.3.1803, там же) и генерал-майора Александра Петровича Тормасова (11.8.1752—13.11.1819, Москва).
При поддержке видных польских магнатов Чарторыжского, Сапеги и известного по борьбе с Суворовым в годы первого раздела Польши одаренного писателя и инженера, но не обладавшего даром полководца, литовского гетмана Михала-Казимира Огиньского (1729—1800) Тадеуш Костюшко снова разворачивает вооруженную борьбу против российских войск — по сути дела партизанскую войну.
Так началось событие, ставшее одним из самых знаковых в бурной на перипетии истории Польши.
…Между прочим, Михала-Казимира Огиньского часто путают с еще одним М.-К. Огиньским — участником польского восстания 1794 г. графом (тоже) Михалом- (но) Клеофасом (Михаилом Андреевичем) Огиньским (25.9.1765, Гузув — 15.10.1833, Флоренция). После подавления восстания 1794 г. он эмигрировал в Италию, посетил Турцию и Францию. Но в 1802 г. переехал в Санкт-Петербург, где стал сенатором, но с 1815 г. остаток жизни провел во Флоренции. Но в истории Огиньский Михал-Клеофас остался как талантливый композитор, большой мастер фортепьянной музыки, специализировавшийся на полонезах (национально-самобытная польская художественная музыка на бытовой жанровой основе) — у него их более 20, мазурках, вальсах, романсах и патриотических маршах с песнями. Широкая известность пришла к нему с полонезом фа мажор «Раздел Польши». Но невероятно популярным Михал-Клеофас стал благодаря своему знаменитому музыкальному произведению — полонезу «Прощание с родиной» (или «Полонез Огиньского» ля минор), который он написал, покидая родину. Ему же, кстати, приписывается легендарная боевая песня польских легионеров, сражавшихся на стороне французов с Россией «Еще польска незгинела — Jeszcze Polska nie zginela» («Ещё Польша не погибла»), ставшая позднее польским национальным гимном. На самом деле ее сочинил Юзеф Выбицкий в 1797 г., когда генерал Ян-Генрик Домбровский формировал в Италии польские легионы. Сегодня Михал-Клеофас Огиньский — не только признанный композитор-классик, но и национальное достояние польского народа…
Действуя решительно, Костюшко с 2.440 солдатами (5 пехтных батальонов — 1.400 штыков и 26 эскадронов — 1.040 кавалеристов) при 11—12 пушках и 2 тыс. вооружённых косами крестьян (т. н. косиньеров), которые и сыграли решающую роль в сражении, опрокидывает авангардный отряд (5 тыс. при 18 пушках) А. П. Тормасова около деревни Рацлавицы 4 апреля 1794 г.
Началось все с того, что 2.900 русских под прикрытием 12 пушек атаковали польские войска с фронта. Они наступали традиционным сомкнутым строем: плечо к плечу, в несколько рядов. Данный строй обеспечивал густоту и непрерывность ведения огня, однако не позволял маневрировать. Костюшко, участвовавший в Войне за Независимость американских штатов в 1775—1783 гг., усвоил более передовую тактику, которую и применил на поле боя: поляки вели огонь из-за естественных укрытий, используя преимущества ландшафта. Отряды косиньеров под его личным началом незаметно обошли классически построенных русских и проникли им в тыл. В результате успешной и молниеносной атаки косиньеры захватили все русские орудия и вынудили русские войска к бегству. Силы Костюшко были слишком малы, чтобы преследовать отряд Тормасова. Потери обеих сторон принято оценивать примерно по 500 чел.
После этой громкой (в русской историографии — незначительной) победы — напомним, что полякам достались все пушки русских — популярность Тадеуша Костюшко возрасла невероятно: под его победоносные знамена толпами стала стекаться воодушевленная, патриотически настроенная польская молодежь. Весть об этой победе возбудила в разных частях Польского королевства и Великого княжества литовского вооруженные мятежи.
Самым грозным из них стала знаменитая Вильно-Варшавская «Варфоломеевская» ночь или «Варшавская заутреня»!
Тогда в 4 часа утра 5/6 апреля 1794 г. в Варшаве ударили в колокола!
Русский гарнизон в польской столице И.А. фон Игельстрома был неожиданно атакован. Многие солдаты находились в православных церквях на богослужении: шла Страстная неделя! Бывший в головокружительном романе с прекрасной паненкой графиней Залусской, Игельстром, несмотря на ее предупреждение, «прошляпил» начало мятежа. Этот ветеран русской армии и опытный администратор потерял связь с войсками и под одной из версий случившегося, Игельстрома спасла лишь расторопность его возлюбленной: переодетого, она вывезла своего неудачливого вояку-любовника из Варшавы на дачу княгини Чарторыжской в Лович под охрану вступивших в Польшу прусских войск. Дело в том, что Пруссия поспешила занять интересовавшую ее польскую территорию, чтобы иметь козырную карту при новом разделе Польши.
Историки до сих спорят — сколько тогда оказалось перебито в Варшаве русских солдат: из 8.000 человек было убито, ранено и пленено то ли 2.200 либо даже 4.000? (данные сильно разнятся; число погибших офицеров и вовсе кажется невероятным — 1.764 офицера разного ранга!). Лишь немногие во главе со старшим братом екатерининского фаворита генерал-майором, графом Николаем Александровичем Зубовым (1763—1805) и генерал-поручиком, графом Петром Федоровичем Апраксиным (1728—1811) [или, все же, с другим Апраксиным — полковником, графом Федором Матвеевичем (1765 — 1796)?] с тяжелыми потерями смогли пробиться из города. Российское посольство оказалось захвачено. Обращение с пленными было крайне жестким.
Зубов привез в Петербург донесения командующего русскими войсками в Польше и чрезвычайного посла Игельстрома о восстании (последнего вскоре уволили со службы) и своими жуткими рассказами усилил панические настроения при дворе.
Синхронно с Варшавой тоже самое случилось в Вильно (Вильнюсе) с 3-тысячным отрядом генерала-майора Николая Дмитриевича Арсеньева (1739/49 или 1754 — 1.11.ноября 1796) — одного из героев штурма Измаила. Восстании застало его на балу, где он и был арестован (после освобождения он служил дежурным генералом у Суворова), 50 офицеров попали в плен; русские солдаты из вильноского гарнизона в беспорядке, отдельными группами бежали из города, но спастись удалось далеко не всем.
А вот в Гродно аналога Вильно-варшавского побоища не случилось!
Командующий местным гарнизоном генерал-майор, грузинский князь Павел Дмитриевич Цицианов (1754—1806) проявил изобретательную решительность. Он пригрозил местным полякам в случае восстания немедленно подвергнуть город артиллерийской бомбардировке: угроза возымела действие! (Позднее, инициативный Цицианов стал генералом от инфантерии, главнокомандующим русскими войсками в Грузии и был предательски убит во время переговоров с бакинским ханом.)
…Между прочим, в вильнюсских событиях той ночи сумел отличиться будущий герой Отечественной войны 1812 года тогда еще только майор Николай Алексеевич Тучков 1-й (16.04.1761/65 — 30.10.1812, Ярославль). Он не потерял головы и вывез весь подчиненный ему артиллерийский парк и всех стекшихся под его начало рядовых солдат. Под его началом русские умело применили все свои 12 пушек и картечными залпами в упор отбросили атаковавших их поляков. Лишь под напором численно превосходящего неприятеля Тучков и его солдаты отошли к Гродно. Очень скоро Тучков снова отличится в боях с бунташными поляками: это случится в бою под Мацеёвицами, где будет взят в плен польский национальный лидер Тадеуш Костюшко, а командир батальона Муромского пехотного полка Николай Алексеевич Тучков удостоится орд. Св. Георгия IV-го кл…
На сторонников России был обрушен революционный террор. Возбужденные толпы требовали казни попавших в плен «москалей». Лидеры восставших жаждали возвращения территорий, утраченных в результате первого и второго разделов.
После варшавско-вильнюсской удачи бунтари отстранили короля Станислава-Августа от власти, а Костюшко на волне патриотического подъема провозгласил себя генералиссимусом. 7 мая он выпустил манифест, в котором призывал всех объединиться для борьбы с общим врагом. Более того, Костюшко объявил «посполитное рушение»: все мужское население Польши и Литвы в возрасте от 15 до 50 лет немедленно призывалось в ряды польской армии. Для вооружения народа были открыты все арсеналы, но огнестрельного оружия не хватало и для значительной части восставших пришлось изготовлять пики и косы, т.е. для так называемых «косиньеров».
Попытка Костюшко сформировать войско из добровольцев не оправдала себя. Не помогли и обещания холопам свободы и земли. Вместо предполагавшихся 400 тыс. бойцов за свободу Речи Посполитой к осени 1794 г. набралось не более 40 тыс. (Правда, по другим сведениям речь могла идти и о 70 тыс.!?).
После явного провала «посполитного рушения» было решено вернуться к рекрутскому набору. По всему получалось, что решающим в восстании, все же, был национальный (националистический?), а не социальный (как во Франции 1789 г.) фактор. В самой революционной Франции, кстати, были крайне заинтересованы в том, чтобы поляки отвлекли на себя силы европейских монархий, пока французы под лозунгом «Мир хижинам, война дворцам!» отражают австро-прусские попытки реставрации у них королевской власти. Польские офицеры (такие, как Зайончек, Мадалинский, Домбровский, Огиньский, Грабовский, Ясинский, Хлевинский, Мокроновский и др.), вели свои отряды в бой за свободу от немцев (пруссаков и австрийцев) и русских, но не за конституционные права и не за республику. Между тем, три главных европейских «любителя» делить «на троих» между собой Польшу — «злокозненные триумвиры» (Австрия, Пруссия и Россия) — хоть и медленно, но верно стягивали силы для усмирения бунташных поляков.
Так австрийцы на галицкой границе с поляками собирали свой 20-тысячный корпус. А пруссаки (54 тыс.) под началом своего короля Фридриха-Вильгельма II (1744—1797) — племянника, к тому времени ставшего полулегендарным Фридриха II Великого, уже вступили в Польшу. Со стороны России 30-тысячные войска генерал-аншефа И. П. Салтыкова прикрывали недавно аннексированные у Речи Посполитой области. Стоявший около Радома отряд Ф. П. Денисова, уклоняясь от боя с наступавшим на него Костюшко, отступил для соединение с пруссаками. После чего «союзники» перешли в наступление и у Щекоцина нанёсли поражение Костюшко, которому пришлось ретироваться в сторону Варшавы. Тем временем, Краков сдался прусскому генералу Эльснеру, а его король Фридрих-Вильгельм II уже собирался осаждать Варшаву. Кроме того, русские войска генерал-поручика Вил (л) има (Вильгельма) Христофоровича Дерфельдена (Отто-Вильгельма фон Дерфельдена; 1735 — 9 сентября 1819, Херсонская губерния), наступавшие от р. Припять, разбили отряд польского князя генерала Юзефа (Иосифа) Зайончека (1752—1826/1829), заняли Люблин и достигли Пулав. Более того, генерал князь Н. В. Репнин, назначенный главнокомандующим российскими войсками в Литве, подошёл к Вильно. И наконец на границе с Турцией собиралась самая грозная «туча» — войска непобедимого «русского Марса» — большого специалиста по утихомириванию поляков Александра Васильевича Суворова.
И тем не менее, польские повстанцы, чей моральный дух был высок, сопротивлялись героически и, несмотря на, порой, слабое вооружение и не всегда достаточную организованность, быстро маневрируя, умело выбирая позиции и активно используя артиллерию, все же, сдерживали регулярные армии держав-поработительниц, в частности Пруссии, не позволив ей взять Варшаву и вскоре прусский король вовсе отошел от нее, медленно преследуемый самим Костюшко.
Российские генералы — саксонский наемник на русской службе Иван Иванович Герман фон Ферзен, (ок.1740/44 — 9.6.1801, Петербург) и лифляндец барон Богдан Федорович фон Кнорринг (11.11.1744/46, Эрвита — 17.12.1825, Дерпт), не справлялись с поставленной задачей — быстро «закруглить» польскую бузу. Польская проблема превращалась в… «язву», залечить которую не удавалось! Затянись «замятня» с поляками и, в случае нового конфликта с турками, России пришлось бы воевать на два фронта…
А это — во все времена было чревато…
И все же, дело поляков было обречено, когда окончательно выяснилось, что турки в третий раз за четверть века «в драку к русским не полезут» и командование русскими войсками наконец можно передать стремительному и неистовому Суворову — единственному среди екатерининских «боевых орлов», который умел при любых раскладах делать нужный результат на поле боя, причем, быстро!
А это, как известно, всеми правителями всех времен и народов ценилось и ценится превыше всего…
Глава 12. «Там бы я в сорок дней все кончил!»
Все очень просто: Екатерина — правительница крайне расчетливая и предельно осторожная (интуитивно безошибочно, как это водится, у все «осязающего» «своим сладким место» слабого пола, чувствующая опасность для «себя любимой») — поняла, что ситуация с поляками пошла не так, как бы ей хотелось!
Война поляков за национальную независимость обернулась для русских войной за национальную безопасность. Императрице пришлось отложить до лучших времен свои грандиозные планы по захвату Босфора и овладения Константинополем.
У давнего проводника русской воли среди поляков князя Н. В. Репнина, руководимого из Петербурга и. о. президента Военной коллегии графом Ник. Ив. Салтыковым, на этот раз дела не клеились («Погубили мы славу целого столь знаменитого царствования!» — писал он): нужны были новые фигуры и… кадры.
На авансцену — последний раз в своей военной биографии — вышел старый и из-за болезни уже инертный П. А. Румянцев. Ему была поручена оборона всего пограничного края от Минской губернии до Турции в случае враждебных вылазок с польской стороны и поддержка Н. В. Репнина в его наступлении на поляков. Петр Александрович, в отличие от Николая Васильевича знал кратчайший путь к усмирению поляков. Он, не покидая своего имения на Украине, вызвал в Польшу главного специалиста по быстрому наведению порядка в ней Александра Васильевича Суворова.
Поляки прекрасно помнили, как он расправился с бывалым воякой Дюмурье, сорвиголовами братьями Пулавскими и вальяжным Огиньским. Два лучших русских полководца XVIII столетия «русский Марс» и «российский Нестор» встретились (7?) августа 1794 г. в румянцевском имении Ташань, в 110 верстах от Киева.
Доподлинно нам неизвестно, как прошел их разговор — «Я провел несколько весьма приятных часов у Фельдмаршала» — писал потом де Рибасу Александр Васильевич. Рассказывали только, что крайне скупой на похвалу чужих воинских талантов Суворов хвалил маневры Костюшко («В мятежнике довольно искусства!») и, очевидно, поделился мыслями со своим бывшим патроном как погасить восстание. Ему было поручено раз и навсегда разобраться с поляками. Будучи уже больным, лучший российский полководец середины XVIII века предпочел не вмешиваться в дела самого стремительного полководца России той поры, да, пожалуй, и всех времен (Александр Македонский? Цезарь!? Тамерлан!!!?) в целом. Тем более, что «русский Марс» отменно ориентировался на театре предстоящих военных действий, знал он и сильные и слабые стороны бунташных поляков.
На всем этом он и основывал свой план военных операций: стремительность вкупе с внезапностью!
…Между прочим, еще издали следя за событиями в Польше (Суворов любил загодя просчитывать все нюансы своих возможны действий на том или ином театре военных действий!), нерешительностью пруссаков и медлительностью возглавившего русские войска князя Репнина, Александр Васильевич сердито замечал: «Там бы я в сорок дней все кончил!» Как показало время, он знал, что говорил: погрешность в прогнозе-вердикте окажется мизерной! Польская кампания Суворова оказалась предельно быстротечной и… столь же жестокой! Впрочем, «а la guerre comme a la guerre»…
Знаменитая, но крайне непопулярная в России советского периода (по сугубо идеологическим причинам о ней стремились не писать!), Польская кампания Суворова 1794 г. началась 14 августа из г. Немирова.
Александр Васильевич, как известно, медлить не любил и в ставшем к тому времени своем знаменитом стиле — «быстрота и натиск» — понесся усмирять бунтарей. «Время драгоценнее всего. Юлий Цезарь побеждал поспешностью!» — наставлял он своих офицеров. Еще до выдвижения, Александр Васильевич, прекрасно понимая, что там его ждет партизанская война, отдал своим войскам суровый приказ: «Во всех селениях вообще, где неприятель обороняться будет, естественно должно его кончить в домах и строениях…»
В общем, «jedem das seine»…
«Легко в ученье — тяжело в походе; тяжело в ученье — легко в походе!» — подбадривал свои войска, носясь верхом вперед и назад все еще шустрый 64-летний «русский Марс». Он приказал взять в поход провианта не более чем на 8 дней — для максимального облегчения обоза. На такой же срок было у солдат в ранцах сухарей. Хотя дело и шло к зиме, но войска шли налегке — в кителях и плащах. Сам щупленький командующий кутался в старенький («родительский» по меткому выражению старослужащих) синенький плащик, штопанный-перештопанный рукастым Прошкой-камердинером. В кибитке размещался весь его скудненький багаж.
А ведь поляки не ждали Суворова, полагая, что он будет задействован на войне с турками, которая по их прогнозам вот-вот должна была вновь развернуться на южных рубежах российской империи.
По началу всего лишь 4-тысячный, возросший затем в несколько раз (историки спорят конкретно на сколько?), корпус Суворова (собирать и обучать который пришлось на ходу, поскольку его вымуштрованные войска все же остались на границе с Турцией), за 20 дней прошел 530—560 верст от Днестра до Буга и сходу включился в усмирение поляков, «взяв курс» на Брест.
Пробиваясь туда ненастной и слякотной осенью 1794 г., он принялся громить прикрывавшие с юго-востока польскую столицу от русских частей генерала Дерфельдена отряды войск из Варшавского гарнизона генерала Кароля Юзефа Сераковского, (1750/52, Брестское воеводство — 5.1.1817/20, Козенице) в жарких, но скоротечных боях (скорее, стычках?) 2/3 сентября под Дивином (ему противостояло 100 сабель), 3/4 сентября под Кобриным (неполные две сотни конной милиции майора Рушича). Узнав, что сам Сераковский направляется к Бресту (он получил приказ от Костюшко прикрывать этот стратегически важный центр), Суворов поспешил за ним.
Выступив согласно приказу против русских 3 (14) сентября, Сераковский 5 (16) сентября в 10-м часу достиг Крупчиц (сейчас деревня Чижевщина, Жабинковский район, Брестская область) неподалеку от Кобрина, где у кармелитского монастыря была обнаружена выгодная оборонительная позиция за болотистой речкой Тростяницей.
И 6 сентября здесь произошло большое 7-часовое сражение.
Сераковский поручил командование правым крылом генералу Понятовскому, левым — генералу Винценту Корвину Красиньскому, резервом — полковнику Кёнигу. Численность его войск вызывает горячие споры среди историков. Согласно польским авторам на тот момент у него могло быть 4—5 тыс. с 26 ор. Тогда как российские военные рапорты, в частности, самого Суворова Румянцеву, подытожившего сражение под Крупчицами, дают нам совсем другие цифры: свыше 16 тыс. и 28 пушек. Как говорится в таких случаях: «данные сильно разнятся», а значит, комментарии излишни…
Русские выстроились вдоль противоположного берега реки. В середине встал Фёдор Фёдорович Буксгевден (Фридрих Вильгельм фон Буксхёвден) (2.9.1750, имение Магнусдаль, Лифляндия (ныне остров Муху, д. Вылла, Эстония) — 23.8.1811, замок Лоде (ныне Колувере, волость Кулламаа, уезд Ляэнемаа, Эстония) с 12 батальонами пехоты (егеря, гренадеры и мушкетеры). Слева — 26 эскадр. кавалерии генерала Георгия Ивановича Шевича (1746? -1805). Не надо его путать с воевавшим под его началом его сыном, секунд-майором Шевичем Иваном Георгиевичем (Егоровичем) (1754? — 4.10.1813, под Лейпцигом). (Отец и сын, кстати, отменно себя зарекомендовали в той по-суворовски скоротечной кампании.) Справа — генерал-майор Пётр Алексеевич Исленьев [1740-е гг. (1745?) — 2.11.1826, Тула] с 10 эскадр. конных егерей. В резерве осталось 5 эскадр. карабинеров бригадира Владычина. Авангардом из трех полков казаков руководил бригадир Исаев. Всего у Суворова могло быть до 12 тыс. с 39 орудиями (ок. 7 тыс. пехоты, 4 тыс. кавалерии, 800 казаков и 200 орудийной прислуги).
Ок. 9 часов утра русские попытались было с ходу форсировать Тростяницу, но вынуждены были отступить из-за плотного огня вражеской артиллерии. В ответ на холме была выставлена 14-орудийная батарея из резерва Владычина. Она умело поддержала наступление пехоты и поляки оставили свое укрепление перед мостом. Конные егеря Исленьева поскакали в обход с юга, а кавалеристы Шевича устремились в глубокий обход с северо-запада.
Только к 15 часам русским наконец удалось перебраться через болото, и таким образом выйти полякам в тыл. Оказавшись в окружении, Сераковский отдал приказ на отход, оставив для прикрытия на крепкой позиции отряд Рафаловича из Брестского гарнизона. Прикрыв пехоту с обеих сторон поляки вполне организованно отступили и в 16 часов бой закончился.
Пять километров русские гнались за ними, но без особого результата: враг успел укрыться в лесу. Из-за сильной усталости своих солдат, прошагавших за предыдущие 20 дней 530—560 вёрст, Суворов дал им время на отдых, после чего пошел на Брест — вдогонку Сераковскому, чтобы разбить его окончательно.
По поводу потерь сторон, единства, конечно, нет!
Поляки пишут о том, что они лишились примерно 300 чел., тогда как Суворов — «значительно больше». Военные рапорты русских сообщают о 3 тыс. чел. убитыми, ранеными и пленными — у поляков, а у Суворова — 325 человек. Современные авторы говорят о 2—3 тыс. у поляков и 700 у русских. Комментарии, опять-таки — излишни…
Через два для после победы над Сераковским у Крупчиц, 8 (19) октября в сражении под Брестом (в польской литературе это — сражение под Тересполем) 13 тыс. человек с 28 орудиями Суворова снова сразились с отрядом повстанцев Сераковского (от 8 до 16 тыс. при 14—25 орудиях; данные сильно разнятся).
После переправы суворовских войск через Буг, войска Сераковского стали отходить на укреплённую позицию. Суворов не дал им это проделать: русская пехота быстро «села им на плечи», а кавалерия охватила с флангов. Только после нескольких атак поляки оказались опрокинуты, правда, ценой потери целой тысячи русских солдат. Но и поляки лишились почти 5 тыс. убитыми и 500 пленными. Лишь ок. 700 человек во главе с самим Сераковским смогли ускользнуть. Столь большие потери морально надломили участников Всепольского восстания.
Слаженно действовали в тех «жарких делах» присоединившиеся к Суворову небольшие корпуса Буксгевдена и генерал-майора (1792 г.) Ираклия Ивановича Моркова (Маркова) [2.11.1753 — 26.3. 1828, Москва; не путать с Евгением Ивановичем Марковым 1-м (1769—20.9.1828) — участником той кампании, но в ту пору — всего лишь премьер-майором].
Вместе с ними у Суворова уже могло быть до 15 (?) тыс. человек.
Отменная работа русских штыком — любимый атакующий прием Суворова — мало кого из поляков оставляла в живых! «Всякая стрельба кончается штыком» — наставлял он своих служивых — как ветеранов, так и новичков! Сам Александр Васильевич с удовольствием отмечал потом, что нигде так не блистало холодное оружие русских, как в ту стремительно проведенную им кампанию. Но и русским победа давалась недешево: напомним, что только в жарком деле под Брестом они (повторимся!) лишились тысячи убитыми и раненными. Сам Суворов вынужден был признать в донесении фельдмаршалу Румянцеву: «…Поляки дрались храбро… Мы очень устали».
Еще бы — за пять дней были одержаны четыре победы!
Так, очень быстро все поняли, что недаром российская императрица объявила: «Я послала в Польшу две силы — армию и… Суворова!» [В иной интерпретации этот екатерининский «афоризм» звучит по-другому: «Я послала две армии в Польшу: одну действительную (Н. В. Репнина и И. А. Игельстрома — Я.Н.), другую — Суворова». ]
Вскоре осознал это и душа Всепольского восстания — Тадеуш Костюшко.
…Кстати, незадолго до этого прусские войска, в составе которых был и 12—18 тысячный (данные сильно разнятся) корпус российского генерал-поручика, барона Ивана Евстафьевича (Ганса-Генриха) Ферзена (1739/47 -16.7.1799/1800) потерпели неудачу в осаде Варшавы и отступили. После чего Ферзен со своими войсками по приказу сверху пошел на соединение с Суворовым. Стремясь не допустить этого, Костюшко во главе 7—10 тысячного (сведения различаются) отряда с 20 орудиями вступил 28 сентября (10 октября) под Мацеёвицами (Мациовицами) в неудачное сражение с войсками Ферзена и раненным (вместе с Сераковским и Михал Игнацем Каминским, 1758—1812) попал в плен. Казаки Ф. П. Денисова нанесли ему два удара пикой и сабельную рану в голову! Падая с седла, он якобы произнес пророческие слова: «Польше — конец!» По чистой случайности казаки — корнет Смородский узнал Тадеуша — не добили его, а доставили в русский лагерь. Оттуда его отправили сначала в Киев, потом — в Санкт-Петербург, где он просидел в Петропавловской крепости до 1796 г., пока его не освободил Павел I. Тадеуш уехал в Лондон, потом путешествовал по Европе и Америке, но в 1798 г. снова вернулся во Францию, где другой известный польский патриот генерал Ян-Генрик Домбровский (1755—1816/18), ускользнувший в 1794 г. от Суворова в Польше, уже формировал польские легионы для борьбы под знаменами республиканской Франции с монархическими армиями Европы. Однако, увидев, что французское правительство отнюдь не собирается помогать полякам в деле освобождения их многострадальной родины, Тадеуш отказался от лестного предложения возглавить польских волонтеров. Неудачной оказалась и попытка Костюшко наладить контакты с самим Наполеоном Бонапартом в пору зенита его славы — в 1807 г. — когда тот вплотную подошел к границам российской империи и российский император Александр I вынужденно пошел на союз с победоносным французом корсиканского «разлива». Судя по всему, время пламенного революционера-романтика Тадеуша Костюшко уже прошло; «его поезд ушел, а он так и остался на перроне несбывшихся надежд и неосуществленных деяний» — благие помыслы рассеялись как утренний туман. Не нашел спустя годы великий сын польского народа общего языка и с российским императором Александром I: его предложение по благоустройству Польши показалось царю несвоевременным. Остаток жизни обиженный на всех и вся Тадеуш Костюшко провел в эмиграции в Швейцарии. Прошли годы и его прах — прах национального героя Польши — вернули на родину и захоронили в Кракове…
Суворов не забывал о главной цели похода — Варшаве!
И, несмотря на доклад своему главному начальнику фельдмаршалу Румянцеву «…Время упущено. Приближаются винтер-квартиры», он готовит армию к решающему сражению: солдаты по-измаильски отрабатывают приемы приступа крепостных стен. В войсках уже шелестит — «Скоро пойдем на Варшаву!» В начале октября Суворов выступает из Бреста на еврейское предместье Варшавы — Прагу на правом берегу Вислы.
В польской столице несмотря на панику, вызванную известием о пленении национального лидера поляков Тадеуша Костюшко, варшавяне требовали продолжения войны. Генерал, князь Томаш Вав (р) жецкий (7.3.1759, Видзы, ныне Браславский район, Витебская область Беларуси — 5.8.1816, там же), призванный заменить Костюшко, послал всем польским военным силам приказ немедленно спешить для обороны столицы, что те и успели выполнить.
Уже на марше — 14 октября — к Суворову наконец присоединились войска Ферзена и его армия могла насчитывать до 19 (?) тыс. солдат.
15 (26) октября на пути к Варшаве под местечком Кобылка авангард Суворова под началом генерала П. С. Потёмкина (остальные подтянулись позже) повстречался с отрядами генералов Мейена и Бышевского в 4.000 — 5. 560 чел. (в том числе, 1.103 кав.) и 9 орудий, прикрывавших от Суворова отход к Варшаве войск генерала-лейтенанта Станислава Мокроновского/Макрановского (10.1.1761, Богуцин — 19.10.1821, Варшава) после поражения и пленения Костюшко под Мацеёвицами.
За пять часов боя (с 5 до 10 утра) Суворов выиграл его силами одной лишь кавалерии, и при том, на сильно пересеченной лесистой местности. Суворов приказал своей кавалерии спешиться и рубиться в перелесках. Ее сабельная атака в лесу — суворовское «ноу-хау» — решило исход сечи. Вообще в той кампании Суворов особенно восхищался работой своей кавалерии, рубившей и коловшей до последнего! «Недорубленный лес снова вырастает!» — любил наставлять «русский Марс» своих гусар и казаков, бросая их в преследование бегущих поляков. Вот их холодное оружие и «нагулялось досыта» на вражеских спинах и головах, в соревновании, кто на скаку с одного удара завалит-развалит противника наземь либо, «на худой конец» — лишь снесет ему голову с плеч!
Потери русских остались неизвестны, тогда как поляки лишились 450 убитых, 850 пленных и всех пушек. Правда, остальные силы Мокрановского успели переправиться через Буг и благополучно дойти до Варшавы.
19 октября к Суворову помимо Ферзена присоединился еще один русский отряд генерала-поручика Дерфельдена, гнавшегося за Мокроновским. После этого суворовские силы возросли до 22-24-25-30, либо даже 35—38 тыс. (существуют разные системы подсчета), из них 4 тыс. конницы и 3 тыс. казаков с 85—86 полевыми пушками.
…Кстати сказать, по некоторым данным Александр Васильевич, опираясь на авторитет Румянцева, по сути дела «отобрал» корпуса Ферзена и Дерфельдена у осторожного Н. В. Репнина — официального командующего в Польше. В результате стремительных «маневров» Суворова Репнин оказался как бы «не у дел» и смог лишь пожаловаться в северную столицу президенту Военной коллегии, графу Ник. Иван. Салтыкову: «…Я уже не знаю, сам ли я командую или отдан под команду». Изворотливый Салтыков дал понять разобиженному Николаю Васильевичу, что сама императрица высоко оценила суворовские успехи и не время предъявлять претензии. Хотя, отнюдь, не исключено, что в случае конечной неудачи у победоносного «русского Марса» могли быть большие неприятности. Впрочем, по другим сведениям, эти корпуса, все же, были переданы Суворову то ли с ведома Репнина, то ли им лично. В общем, a la guerre comme a la guerre…
Генерал Вавржецкий, ставший после пленения Костюшко польским главнокомандующим, уже собирался оставить сильно укрепленное еврейское предместье Варшавы на правом низком берегу Вислы — Прагу и сосредоточить все силы на обороне Варшавы и левого берега Вислы, но не успел исполнить задуманное. Уже 22 октября суворовские войска подошли непосредственно к Праге, соединявшейся с Варшавой длинным мостом через Вислу, весьма широкой в этом месте. Судя по оказанному русским ранее сопротивлению — им противостояли профессиональные военные европейской школы ведения войны — Суворов прекрасно понимал, что штурм будет кровавый и сразу стал тщательно выбирать позиции для артиллерийских батарей.
…Кстати, и поляки понимали, что на их землю пришел губительный неприятель, с которым шутки плохи. В боях с ними суворовцы совершали стремительные марш-броски, пленных не брали (Вильно-Варшавская «Варфоломеевская» ночь не прошла полякам даром!), а их старый полководец, действуя «не по правилам» — бросая в пешую атаку не только легких кавалеристов, но и тяжелых — все время задавал им неразрешимые задачки. «Нелогичный» Суворов, с его — по определению Репнина -«натурализмом», был непобедим и мало кому понятен среди европейских авторитетов той поры…
«Дело» предстояло нешуточное. Русским солдатам предстояло брать оборонительную систему, заранее придуманную и возведенную самим Костюшко.
Внутренняя линия обороны представляла собой земляной вал вокруг Праги. Внешняя линия укреплений (вал с тройным палисадом и рвом), которую поляки строили в течение лета, тянулась более чем на 6,5 км и будучи похожей на прямой угол, чья короткая сторона шла на восток от Вислы до песчаных холмов, затем поворачивала более чем на 90 градусов и упиралась в болотистый приток Вислы. Она прикрывалась местами передовыми бастионами и была усилена разными искусственными преградами, в том числе, шестью рядами волчьих ям с заострёнными кольями.
Расстояние между внутренней и внешней линией обороны составляло ок. километра, здесь лагерем располагались польские войска. На укреплениях было установлено от 100 до 104 орудий, в том числе много крупнокалиберных. Дополнительную поддержку могли оказать артиллерийские батареи с противоположного берега Вислы — всего у поляков могло быть до 200 пушек.
Недостатком обороны Праги была её большая протяжённость, повстанцы не имели стольких сил, чтобы плотно прикрыть всю линию укреплений. Не исключено, что Прагу могло оборонять от 20 до 30 тыс. чел. (данные сильно разнятся)
После присоединения к Суворову корпусов (отрядов) Буксгевдена и Моркова еще и корпусов (отрядов) Ферзена и Дерфельдена силы противников могли примерно уравняться. Если все — так, то у Суворова могло быть определенное количественное, не говоря, о качественном, преимущество. Недаром незадолго до смерти он откровенно признавал, что «Польша требовала массированного удара».
Имя Суворова, конечно, значило очень много, но у него, как и под Измаилом, не было осадной артиллерии, да и осаждать (блокировать) город из-за глубоко осенней погоды уже было поздно. Осень размыла подступы к городу. Суворов повторил опыт предштурмовой подготовки Измаила, дотошно учтя при этом, не только все нюансы Праги и поляков, но и «минусы» измаильского штурма. Так, особую тренировку «стрелять по головам», прикрывая штурмующих от вражеского огня, проходили егеря, в обязанности которых всегда входила стрельба в скрытого противника.
Пригород обложили с трех сторон корпуса Дерфельдена, Ферзена и первого помощника Суворова, хорошо ему известного по турецкими кампаниям, дальнего родственника (троюродного племянника?) покойного екатерининского фаворита Г. А. Потемкина — генерала-поручика П. С. Потемкина (1744—1796). Только в ночь перед штурмом на позиции выставили три батареи: в 16, 22 и 48 орудий.
Суворов разделил армию на семь штурмовых колонн, в которых было много измаильских ветеранов. Примечательно, что колоннам, в отличие от измаильского штурма, предписывалось наносить удары в разное время: кто-то должен был ждать покуда противник стянет силы к месту прорыва и тогда можно будет нанести удар наверняка.
Четыре колонны (две из отряда Дерфельдена и две из отряда Потемкина) должны атаковать с севера на юг короткую линию укреплений Праги. После прорыва внешней обороны первая колонна (ген.-майора Б. П. Ласси) направляется по берегу Вислы и отрезает поляков от моста. Остальные три колонны полковника Дмитрия Ивановича Лобанова-Ростовского (20.9.1758, Москва — 25.7.1838, Санкт-Петербург), ген.-майоров П. А. Исленьева и Ф. Ф. Буксгевдена штурмуют внутренний вал вокруг Праги. Колонны — 5-я (ген.-майора А. П. Тормасова) и 6-я (ген.-майора Гавриила Михайловича Рахманова (1757 — 1827) из войск барона Ферзена — начинают атаку восточной длинной линии укреплений, лишь после того как первые четыре колонны возьмут передовые укрепления и часть неприятельских сил будет туда оттянута. 7-я колонна (ген.-майора Ф. П. Денисова) совершает дальний обход правого фланга поляков вдоль болотистого берега Вислы, овладевает батареями и движется в Прагу к мосту.
Впереди каждой колонны будут идти 500 человек с шанцевым инструментом и средствами преодоления укреплений, их прикроют ружейным огнём 128 стрелков. За этими силами пойдет резервная пехота, которая как только будет занята передовая линия укреплений тут же устроит в них проход для кавалерии. Всем полевым орудиям надлежало занять позиции на валу внешней линии и поддерживать огнём штурм внутренней линии обороны Праги. Казакам в начале штурма необходимо отвлекать внимание защитников по всей линии.
Войскам был отдан приказ — по суворовски предельно лаконичный и доходчивый: «… Без нужды не стрелять, а бить и гнать штыком; работать быстро, споро, храбро, по-русски! Кончить в час!!!» «На войне как на войне»: спросите любого генерала — так ли это…
В сырую осеннюю промозглую погоду в 5 утра 24 (4 ноября) октября, ещё до рассвета, взвилась сигнальная ракета и первые 4 колонны двинулись, как было приказано Суворовым, вперед и скрытно подошли к вражеским укреплениям. Дальше все развивалось как предписывала суворовская диспозиция: солдаты накрывали волчьи ямы плетнями и лестницами, закидывали ров фашинами и взобрались на вал…
Польские генералы князь Т. Вавржецкий и князь Юзеф (Иосиф) Зайончек (1752—1826/1829), ставшие после попавшего в плен из-за тяжелого ранения под Мастовицами Тадеуша Костюшко, по решению Верховного народного совета командующими польской армии, так и не сумели правильно организовать оборону.
Вавржецкий, не обладавший ни авторитетом, ни степенью военного дарования своего полулегендарного предшественника, вообще считал, что «Прага погубит Варшаву», но «закруглить» восстание по своей воле уже не мог. Ему приходилось идти до логического конца восстания, затеянного Костюшко.
…Польская картечь не смогла остановить штыковую атаку русских, на которую Суворов, как всегда, сделал ставку! По воспоминаниям участников (например, российского генерала фон Клугена): «… дрались с остервенением и без всякой пощады… штыками, прикладами, саблями, кинжалами, ножами — даже грызлись! … Ожесточение и жажда мести дошли до высочайшей степени (русские солдаты мстили за Вильно-Варшавскую „Варфоломеевскую ночь“! ) … офицеры были уже не в силах прекратить кровопролитие… В жизни моей я был два раза в аду — на штурме Измаила и на штурме Праги… Страшно вспомнить!..»
Один из руководителей обороны, генерал Зайончек, с пулей в животе в самом начале был увезен в Варшаву. Генерал Вавржецкий пытался организовать отпор, но увидев полное расстройство в польских войсках, предпочел ретироваться по мосту, прежде чем колонна Ласси достигла его, отрезав путь отступления защитникам Праги. Оборона по внутреннему земляному валу вокруг Праги рассыпалась под штыковыми атаками русских, не даваших никому пощады. Тем более, что спорая работа суворовских гренадер и егерей штыками — остервенело наматывавших на них вражеские кишки — в ту пору уже считалась в Европе эталонной.
Взрыв склада боеприпасов в Праге ещё более усилил панику в рядах ее защитников. Мост уже перешел под контроль русских, попытки поляков разрушить его пресекались огнём артиллерии, пока не последовал приказ Суворова поджечь его. Лишь небольшая часть наиболее сметливых повстанцев успела спастись на лодках, а ещё меньшая — вплавь.
К 9 часам утра полевое сражение завершилось, но артиллерийская дуэль с батареями на левом берегу Вислы продолжалась до 11 утра и после полудня возобновилась лишь для морального воздействия на жителей Варшавы, наблюдавших в подзорную трубу уничтожение защитников Праги.
Не взирая на серьезные потери, засеки, «волчьи ямы», ожесточенное сопротивление врага русские овладели Прагой и вступили в польскую столицу Варшаву.
Правда, в час не уложились…
…Кстати, рассказывали, что якобы суворовский рапорт в столицу императрице был по-военному краток и по-суворовски оригинален: «Ура, Варшава наша!» Ответ венценосной самодержицы вроде был адекватно лаконичен: «Ура! Фельдмаршал Суворов!» В общем, полушутка-полуанекдот! На самом деле ответ-рескрипт императрицы был длиннее и веливоречив. Но об этом см. мою книгу о Суворове «Свет и Тени» «неистового старика Souwaroff»…
Потери обеих сторон можно определить лишь приблизительно, учитывая, что цифры в победных реляциях всех времен и народов обязательно подгоняются в целях пропагандистского эффекта. Иначе, «паства», т.е. народ, может не понять и сделать неудобные/ненужные для правителя (в том числе, «персоналистического режима») выводы!
Отчаянное сопротивление поляков в Праге обошлось им дорого! «Страшное было кровопролитие!» — вспоминал позднее сам Суворов. «Редко видел я столь блистательную победу; дело сие подобно измаильскому» — довольно добавлял он в своей реляции от 7 ноября. Там же говорится, что сочтено убитых поляков 13.340 (в том числе, 4 генерала — Ясинский, Корсак, Квашневский и Грабовский; в бою также погиб известный военный инженер Ян Бакалович), пленных 12.860 (в том числе, 3 генерала — Майен, Геслер и Крупинский и 442 офицера); потонуло в Висле при попытке спастись на другом берегу больше 2.000; артиллерии досталось победителям 104 орудия.
По другим данным показатели потерь чуть больше: 13,5 тыс. убитыми и раненными и 14,5 тыс. пленных. Бежать смогло не более двух тысяч пражан. Висла в районе Праги кишела мертвыми телами.
Потери русских оказались значительно меньше. Сам Суворов писал де Рибасу: «Потеряли мы здесь вчетверо меньше, нежели под Измаилом». По официальным данным взятие варшавского предместья обошлось ему 580 убитыми и 960 раненными. (Если это так, то помножив цифры этих потерь на четыре можно предположить, что под Измаилом Суворов положил порядка 6.160 человек, что примерно соответствует нижнему порогу предположений некоторых современных историков — см. потери русских при Измаиле в моей книге о Суворове «Свет и Тени» «неистового старика Souwaroff». )
…Впрочем, есть и иные данные о суворовских потерях — 300 и 500 человек, соответственно. Поскольку историю, как правило, пишут победители и им свойственно трактовать события (и потери, в том числе), так как им выгодно, то каждый волен принимать во внимание те цифры, которые ему кажутся более приемлемыми. Истина, как известно, лежит где-то по середине, а правда, у каждого — своя…
Интересно (и символично?) другое: пражские события негативно повлияли на отношение европейцев к России.
Дело в том, что после штурма Праги во французской и английской печати просвещенной Европы, с подачи польских источников, острословы окрестили Суворова… кровожадным «полудемоном», «мясником». Дело дошло до того, что потом и Наполеон (будучи сам «не без греха» во время Египетского похода!), назвал Суворова «варваром, залитым кровью поляков».
Более того, сначала в польской, а потом и в западной (особенно французской) историографии, из-за так называемой массовой «резни» мирного населения (к которому относят и добровольных защитников укреплений), которую якобы учинили войска А.В.Суворова при взятии Праги, прочно закрепился термин «резня в Праге» (польск. Rzeź Pragi). Например, разделяющий в целом польские взгляды французский историк Анри де Монфор, пишет не только об ок. 6 тыс. убитых и раненых, 10 тыс. захваченных в плен, но и порядка 6 тыс. убитых мирных жителей. Следует подчеркнуть, что немалая роль в раздувании русских жестокостей принадлежит классикам польской литературы, которые, руководствуясь, вполне понятными, патриотическими побуждениями, в своих произведениях под прикрытием права на художественный вымысел умышленно завышали число мирных жителей, якобы убитых русскими солдатами — 20—30 тыс. чел.
Не берясь расставлять точки над «i» в этом наищекотливейшем вопросе, скажем лишь, что наиболее обстоятельно занимавшийся из дореволюционных российских историков вопросом взятия Варшавы А. В. Суворовым Н. И. Костомаров, ссылаясь на «русские известия того времени», пишет, что всего поляков погибло до 12 тыс. чел. (включая военных и жителей Праги), причем, многие из них, «спасаясь от русских штыков», потонули в Висле, а в плен было взято до 1 тыс. чел.
Был во время штурма Праги и такой эпизод, когда остаток гарнизона пробился к Висле в надежде переправиться на другой берег, но русские успели их настичь и всех перебили на глазах левобережной Варшавы — a la guerre comme a la guerre. Не исключено, что этот факт уничтожения в бою польских солдат мог послужить своеобразным фоном для создания легенды о массовых русских зверствах в Праге. В то же время нельзя забывать, что в рядах польских защитников было несколько тысяч вооруженных добровольцев из местного населения, которые при определении потерь могли быть причислены к мирным жителям. Относительно собственно мирного населения Праги, тот же Н.И.Костомаров, опровергая слухи об их поголовном истреблении, резюмирует: «Таким образом, если происходили варварства над жителями, почему-то не успевшими вырваться из Праги, то, вероятно, в небольшом количестве, тем более, что по сказаниям самих поляков, как только русские овладели Прагой, Суворов послал офицеров оповестить жителей, какие остались в Праге, чтобы они скорее выходили с правой стороны Праги и бежали в русский лагерь, где они могут быть безопасны.»
Никак не оправдывая негативных фактов поведения российских солдат, необходимо подчеркнуть, что они в немалой степени были спровоцированы самими полякам в начале восстания, когда в апреле 1794 г. застигнутые врасплох спящие русские солдаты и офицеры, а также шедший из церкви безоружный батальон Киевского полка были безжалостно перебиты восставшими, а часть из взятых в плен была позднее растерзана толпой. Рассудить поляков и русских трудно: по многим свидетельствам участников штурма, русские солдаты, ожесточённые сопротивлением и воспоминанием об уничтожении польскими войсками русского гарнизона в Варшаве, когда погибло (повторимся!) от 2 до 4 тыс. (данные разнятся) русских солдат, откровенно мстили за Вильно-Варшавскую «Варфоломеевскую» ночь, убивая всех подряд: они действительно в плен не брали никого.
Признавая это, опять-таки Н.И.Костомаров пишет, что «… Суворов остановил бесполезную ярость солдат своих и не приказал жечь и истреблять Праги». Прямой приказ Суворова запрещал трогать мирное население, но при этом в знаменитой суворовской «Науке побеждать», заучиваемой солдатами наизусть, говорилось: «возьмешь лагерь — все твое, возьмешь крепость — все твое» или, как говорят французы — «на войне — как на войне» (a la guerre — comme — a la guerre!).
Город был буквально стерт с лица земли: недаром даже 20 лет спустя, подъезжая к Варшаве в ходе Заграничного похода 1813—1814 гг. русской армии в Европу, русские офицеры удивлялись: «А где же Прага!?»
Александр Васильевич, безусловно, был человек очень своеобразный и «непрозрачный» (и не всем понятный и, тем более, приятный своими «чудачествами»), извилистый и многогранный, но полководец — крайне холодный и исключительно расчетливый: отдав Прагу на потеху своим солдатам, он наглядно показал бунташным полякам, что ждет их столицу Варшаву, если они тут же не выбросят белый флаг. Как писал спустя полвека со слов Алексея Петровича Ермолова — самой культовой фигуры (а их в эпоху наполеоновских войн с Россией среди русских военачальников разных рангов было немало!) в русской армии первой четверти XIX в., отличившегося при штурме Праги — его биограф: «Ужасное зрелище, которое представляла Прага, могло у всякого отбить охоту подвергнуть Варшаву той же участи. Варшава сдалась беспрекословно на все условия, предписанные Суворовым». Закрывая тему суворовского кровопролития, скажем, что сам Александр Васильевич очень доходчиво объяснил логику всех своих действий: «Миролюбивые фельдмаршалы при начале польской кампании провели все время в заготовлении магазинов. Их план был сражаться три года с возмутившимся народом. Какое кровопролитие! Я пришел и победил. Одним ударом приобрел я мир и положил конец кровопролитию».
В общем, «лес рубят — щепки летят»!?
Правда, добыча у солдат была не та, что в Измаиле: местные евреи оказались бедноваты. Поскольку ужасы пражского побоища проходили на виду у варшавской публики, то беззащитные варшавяне предпочли сдаться на милость победителя и избежать погрома. Как ехидно рапортовал Александр Васильевич «… Страшное зрелище видя, затрепетала вероломная сия столица». Суворов знал, что делал, принимая делегацию варшавян по мирным переговорам… прямо на поле боя в Праге, среди тысяч убитых и истекающих кровью раненных поляков-защитников Праги, показывая, к чему может привести дальнейшее сопротивление. Варшавяне все правильно поняли и, выйдя к победоносному русскому полководцу с хлебом-солью, преподнесли ему на берегу Вислы не только ключи от города, что символизировали капитуляцию польской столицы, но и усыпанную бриллиантами табакерку с надписью: «Спасителю Варшавы». Уважение граничило с мольбой о пощаде. Особо «отличались» прекрасные паненки: недаром Суворов давно уже признавал: «Женщины управляют здешнею страною, как и везде»…
…Кстати сказать, комендантом Варшавы Суворов назначил напористого (это была главная черта его военного дарования) генерала Ф. Ф. Буксгевдена, прибалтийского немца, оставившего в истории русской армии весьма неоднозначную память. Считается, что его ограниченные способности большого военачальника скрывались под маской грубости и непомерной гордости. Так, командуя на войне 1805 г. отдельным корпусом — так называемой Волынской армией, он, будучи человеком скорее упрямым и прямолинейным, чем смелым, в ходе Аустерлицкого фиаско с вверенными ему очень большими силами (почти половина всей союзной армии — свыше 39 тыс. чел.?) не сумел во время сориентироваться, когда уже в самом начале битва стала складываться для русских войск крайне неудачно. Но это уже другая история — история войн России с Наполеоном в начале XIX в., кстати, Вам известная…
Мирные условия Суворова, которые он выставил польским переговорщикам, великому маршалу Литовскому Роману Игнацу Франтишеку (Игнатию Евстафьевичу) Потоцкому (28.2.1741/51, Радзынь-Подляский — 30.8.1809, Вена) и Тадеушу Антонию Мостовскому (19.10.1766, Варшава — 6.12.1842, Париж), были довольно мягкими. Король Станислав-Август сразу на них согласился, тем более, что «русский Марс» гарантировал «жизнь и имущество жителей» Варшавы. Русские пленные, а их оказалось в столице Польше не менее 1.400, были переданы представителю Суворова князю Д. И. Лобанову-Ростовскому, а польская армия начала разоружение.
Часть польской армии под командованием Вавржецкого (ок. 27 тыс. чел.) хотела пробраться в Галицию, но у Опочни была настигнута Ф. П. Денисовым и капитулировала, а сам Вавржецкий доставлен к Суворову. Только единицам, в том числе, зачинщику всех событий, генералу Мадалинскому, удалось перейти австрийскую границу. Еще 10 тыс. непримиримых борцов за освобождение Польши во главе с генералами Домбровским и Зайончеком сумели-таки уйти к саксонскими границам.
В Варшаву русская армия входила уже с незаряженными ружьями, под громкую музыку, с развернутыми знаменами. Правда, стремясь избежать кровавого избиения варшавян со стороны тех полков, которые занимали польскую столицу с Игельстромом в кровавую Варшавскую «Варфоломеевскую ночь» и сильно тогда пострадали, Суворов их с собой в Варшаву не взял, оставив в разоренной Праге.
Кровавой «вендетты а-ля Прага» не повторилось.
Восстание было подавлено.
Суворов сдержал слово: разобравшись с поляками за… 42/44 дня! Всего лишь на два/четыре дня больше обещанного срока. А если считать со дня его первого столкновения с польскими частями, то и вовсе за… 38 дней! Столь стремительного полководца в Европе больше не было: звезда Наполеона Бонапарта взойдет лишь спустя два года, в Италии в 1796 году. Но это уже другая история, с которой любознательный читатель уже знаком…
Подавление восстания Костюшко означало гибель Польши как самостоятельного государства. Она перестала существовать. Польская независимость, угрожавшая России и бывшая в Восточной Европе плацдармом якобинства, была уничтожена. Уже давно обозленные на Россию поляки на века стали для нее опасным западным соседом и не считаться с этим нельзя. В октябре 1795 г. после долгих и сложных споров между державами-победительницами (стороны горячо «дрались» за каждый клочок польской земли), к которым «очень вовремя» присоединилась и главная «монархическая старушка континентальной Европы» Австрия, произошел третий раздел Польши, прекративший существование независимой Польши на сто с лишним лет — до 1918 года!
Если Пруссия получила Варшаву, включая Правобережье Вислы, то за Австрией закрепилась Малая Польша — Краков с округом и воеводство Сандомирское и Люблинское.
И наконец, власть Екатерины распространилась еще дальше на запад: ей стали подчиняться Западные Белоруссия и Волынь, Литва и Курляндия.
…Кстати сказать, государыня-«матушка» (а в ту пору и по возрасту и по статусу уже государыня-«бабушка», но все также охочая до неутомимых «секс-мустангов»), которая «все видела — все знала — все контролировала», наотрез отказалась принять титул… королевы Польши. Объяснение было очень простым и доходчивым: она присоединила к России только те части Польши, которые некогда составляли одно целое с Россией (Русью) и даже были «колыбелькой» для русских, но и они не были исконно польскими землями. Но поскольку именно коронные польские земли отошли к Австрии и Пруссии, то Польша перестала существовать как отдельное государство и замысел покойного Григория Потемкина получить рядом с Россией небольшую, слабую, но однородную в этническом и религиозном отношении страну провалился. Это стало для поляков национальной трагедией и породило массу противоречий, опять-таки, в первую очередь, между русскими и поляками. Польский вопрос снова вышел на авансцену Европы во времена наполеоновских войн и особенно после них, когда победоносный император Александр I прибрал к рукам все основные польские земли. Последовавшие Польские восстания 1831 и 1863 гг. и их подавления, создали в «демократически» настроенной Западной Европе отталкивающий образ великодержавно-самодержавной России-поработительницы. Отголоски этого сопутствуют ей до сих пор: Катыньская бойня, недавняя гибель президента Польши при весьма туманных обстоятельствах (в прямом и переносном смысле) под Смоленском…
Такова краткая предыстория ситуации вокруг польского вопроса, обозначившегося на повестке дня в результате разгрома Наполеоном Пруссии и выхода его армии к границам российской империи.
…Между прочим, как и осенью 1805 г. в Австрии, так и глубокой осенью-зимой 1806 г. в Пруссии русские войска защищали подступы к собственной территории и их действия в целом носили даже по тактической направленности (чаще всего им приходилось отступать) оборонительный характер…
Польский вопрос приобрел остроту не случайно, поскольку разгоревшийся русско–французский военный конфликт получил в литературе (особенно западной) название «Польская кампания 1806—1807 гг.», хотя далеко не все военные действия в 1806—1807 г. происходили на землях, населенных поляками. Заключительные события этой кампании развертывались в Восточной Пруссии, где основное население составляли немцы. Но появление французов в регионе р. Висла ставило на повестку дня вопрос о восстановлении польской государственности, вопрос, оказавшийся для Наполеона непростым.
Глава 13. Поле битвы — земли бывшей Речи Посполитой
Первый «противник», который в конце 1806 г. встретил французскую армию — как всегда самостоятельно двигавшиеся корпуса Нея, Даву, Ожеро, Бернадотта, Сульта, Мортье и Жерома Бонапарта, в Польше, — непролазная грязь. «Я так глубоко проваливался в раскисшую землю, — вспоминал французский офицер, участник похода, — что с трудом мог вытащить оттуда ногу. Мои сапоги, наверное, остались бы в ней, не решись я нести их в руках и идти босиком…» Но вот наступают сильные холода, а авангард Великой армии уже входит в оставленную русскими Беннигсена Варшаву. Здесь французов принимают как спасителей, от которых ожидают независимости.
Восторженный Мюрат — именно он во главе своих лихих кавалеристов первым вошел в Варшаву — писал тогда своему императору: «Сир! Невозможно описать тот энтузиазм, который объял всю Варшаву при появлении Вашей победоносной кавалерии! Воздух содрогается от возгласов „Да здравствует император Наполеон, наш освободитель!“ Женщины без ума от моих удалых молодцов! Каждый варшавянин оспаривает у соседа честь разместить у себя наших лихих парней! В светских салонах и частных гостиных дают обеды для офицерского корпуса. Одним словом, Сир, радость царит всеобщая!»
Подлил «масла в огонь» и сам Бонапарт: «…Поляки всегда были друзьями Франции!» Наполеон прекрасно понимал, что встав в позу «освободителя», он сможет получить нового союзника в Восточной Европе, и, кроме того, к его уже изрядно уставшей за два года боев Великой армии, добавятся тысяч 50 храбрых польских солдат и офицеров, издревле люто ненавидевших русских. Именно это ему и было нужно: все остальное его мало волновало.
Осенью 1806 г. французский император вызвал в Берлин дивизионного генерала Я. Х. Домбровского, которого он хорошо знал еще со времен своей Итальянской кампании 1796 г. Под его руководством в составе французской армии тогда успешно действовали польские легионы. Вот и сейчас ему было поручено формирование польских войск и возбуждение национального духа среди польского населения.
Тогда же он близко познакомился с еще одной культовой личностью в истории Польши — одной из легенд польского оружия!
…Маршал Франции (16 октября 1813 г.), князь Речи Посполитой (1764 г.), Юзеф-Антон (Иосиф Антон, Йозеф Антоний, Жозеф-Антуан) Понятовский по прозвищу Польский Баярд (фр. Le Bayard polonais) (7.V.1763, Вена — 19.X.1813, река Эльстер/Вайсе-Эльстер под Лейпцигом, Саксония) — мужественный и талантливый человек, оказался не только единственным иностранцем среди наполеоновских маршалов, и но прожившим всего двое суток после вручения заветного маршальского жезла. Этот невероятно обаятельный красавец происходил из шляхетского рода, известного с 1522 г., был племянником последнего короля Польши Станислава-Августа Понятовского и сподвижником великого сына Польши Тадеуша Костюшко. Он стал маршалом после первого дня кровавой «Битвы Народов» под Лейпцигом осенью 1813 г., а в последний ее (третий) день, когда она уже была окончательно проиграна, трагически погиб. Героическая смерть этого славного героя польского народа легла в основу его культа личности. Ценивший Понятовского Наполеон, уже будучи на о-ве Св. Елены, утверждал: «Понятовский был благородный человек, полный чувства чести и храбрости. Я намеревался сделать его польским королем, если бы мой поход в Россию был удачен». Действительно, этот герой польского народа был достоин славы великих правителей Речи Посполитой — Стефана Батория и Яна Собесского…
Отец героя польской нации Юзефа Понятовского — литовский шляхтич Анджей Понятовский (1734—1773), известный на родине под прозвищем «австрийский генерал», почти всю свою жизнь провел в Австрии, где сделал военную карьеру. Женившись на онемеченной чешской графине из рода Кинских — Марии Терезе Кински (1736—1806), он вошел в узкий круг высшей аристократии Священной Римской империи. Современники утверждали, что Анджей Понятовский говорил лучше по-немецки, чем по-польски. Он стал близким другом императора Иосифа II, сына Марии-Терезии, просвященного монарха, в честь которого Анджей и назвал своего сына. Все это позволило ему достичь чина фельдмаршала-лейтенанта (чин, равнозначный генерал-лейтенанту).
В 1764 г. на престол Речи Посполитой избрали родного брата Анджея (дядю Юзефа), ее последнего короля Станислава-Августа Понятовского, кстати сказать, одного из первых любовников (и, возможно, отца одного из ее внебрачных детей — дочери?) российской императрицы Екатерины II. По законодательному акту Сейма Польши братья нового монарха и их потомство получили титулы князей королевской крови. Таким образом, будущий маршал Франции уже в годовалом возрасте стал польским князем.
Детство свое Юзеф Понятовский провел в австрийской столице, где получил блестящие по тому времени образование и воспитание. Правда, отца он потерял еще в 9 (10/11? данные разнятся) -летнем возрасте, но это нисколько не отразилось на его положении. Заботу о нем сразу взяли на себя два монарха — австрийский император, он же кайзер Священной Римской империи, и польский король.
В 1777 г. молодой князь Понятовский был представлен австрийскому императору. Произошло это на военных маневрах под Прагой. Умный, хорошо воспитанный и красивый мальчик произвел благоприятное впечатление на кайзера, и тот тут же произвел его в офицеры (поручики) австрийской армии. К этому времени Понятовский зарекомендовал себя не только способным, но и храбрым до безрассудства офицером. Однажды на военных маневрах он в полном снаряжении верхом на коне переплыл широкую реку Эльбу, немало удивив этим не только австрийских генералов, но и своих сослуживцев: никто из них на такой отчаянный поступок не отважился бы.
Служба молодого польского аристократа в австрийской армии складывалась удачно, он стремительно продвигался по служебной лестнице. Его заветной мечтой было стать генералом. Покровительство императора давало реальные шансы на то, чтобы эта мечта воплотилась в реальность. 8 февраля 1780 г. он произведён в ротмистры с назначением во 2-й полк карабинеров, в 1784 г. — майор, в 1786/87 г. — подполковник.
В ту пору в круг его знакомых входят и такие будущие «знаменитости» конца XVIII/начала XIX вв., как печально известный «герой» Ульма генерал Макк и «паркетный генерал» фельдмаршал Шванценберг.
…Между прочим, (повторимся!) будущий генерал-квартирмейстер и одновременно фельдмаршал-лейтенант австрийской армии, барон Макк фон Лайберих (1752—1828), обладал храбростью и упорством, но был скорее штабистом, чем боевым генералом. Будучи выходцем из дворян, за 24 года военной службы он прошел путь от рядового до генерала. В его послужной список входил неудачный поход во главе неаполитанской армии на Рим, закончившийся французским пленом в 1798 г. Выплатив огромную контрибуцию в 10 млн. франков, все свои неудачи он объяснил… «низостью итальянцев». Его карьера резко пошла вверх, после того как он приглянулся могущественному первому министру австрийского императора Кобенцелю. Держась в стороне от родовитых генералов, Макк не был сторонником самого известного и даровитого австрийского полководца той поры — эрцгерцога Карла и, тем самым, вызвал симпатию Кобенцеля. Поддержка последнего привела к тому, что будучи во время австро-русско-французской войны 1805 г. под началом эрцгерцога Фердинанда, Макк, снабженный бланками с подписями императора Франца I, на самом деле руководил им. Любопытно, но Суворов, сталкивавшийся с его «деятельностью» во время своей Итальянской кампании 1799 г., не без оснований считал Макка… «переметчиком» — предателем и шпионом! Сиятельному князю Карлу-Филиппу Шварценбергу (1771—1820), ветерану войн с Турцией и Францией, всегда не хватало уверенности на поле боя, к тому же, как все изворотливые царедворцы, он был слишком осторожен. Скорее дипломат и политик, чем боевой генерал (полководец) он отличался непревзойденным умением демонстрировать «шаг на месте». Шварценберг всегда действовал с осторожностью премудрого кота, лапой трогающего первый лед, выясняя, следует ли на него наступать или… нет!?.
К тому же, блестящий офицер Юзеф Понятовский, обладающий веселым и общительным характером, имел большой успех и в высшем свете. Его принимали как в императорском дворце, так и во дворцах высших сановников империи. Перед ним были открыты все аристократические салоны столицы, он блистал на балах и приемах. Знатный красавец, князь Юзеф не знал куда деться от дамского внимания: на дворе все еще царил галантный XVIII век — век менуэта (не путать с известной изысканной «плотской процедурой») и будуара с его чувственными наслаждениями или, как тогда цинично и легкомысленно говорили среди развращенной французской аристократии «После нас хоть потоп!».
…Между прочим, принято считать, что на авторство легендарной фразы: «Apres nous le deluge!» (по-франц. — «После нас — хоть потоп!») претендовали две очень известные колоритные исторические личности. По одной из версий ее сказал регент будущего короля Людовика XV Филипп II герцог Орлеанский (1674—1723). Этот 42-летний приземистый здоровяк и отчаянный бабник готов был любить всех женщин подряд — худых и полных, высоких и низких, красивых и безобразных, розовощеких крестьянок и томных принцесс. На постоянные упреки со стороны своей матушки старой сплетницы Шарлотты-Елизаветы во всеядной чувственности, Филипп лишь скромно пожимал плечами: «Ах, матушка, ночью все кошки серы!» Став регентом, герцог Орлеанский превратил французский двор в настоящий вертеп, и его чудовищным оргиям на знаменитых ужинах в Пале-Рояле или Тюильри, где присутствовали друзья и любовницы регента, любовницы друзей и друзья любовниц (в шутку Филипп называл их «висельниками» — столь законченные это были негодяи и развратники), удивлялась вся Европа. Все сидели за столом абсолютно обнаженными. Всем этим борделем заправлял «восхитительный кусок свежей вырезки» — так непочтительно отзывалась о Мари-Мадлен де Ла Вьевиль графине де Парабер, мать Филиппа. Эта остроумная и сообразительная, безумно темпераментная красавица с пухлыми губами а-ля Анжелина Джолли (понятно для «каких» утех-услуг, столь обожаемых мужчинами всех времен и народов!), бархатными глазами, великолепными ногами, округлыми бедрами и такой грудью, что у всех мужчин при виде ее формы начинали чесаться ладони и они тут же вспоминали о своем первейшем призвании — производить себе подобных, крепко держала в своих маленьких и пухленьких ручках сластолюбивого регента. Всю свою жизнь он оставался дамским угодником. Во времена правления этого умного, тонкого, изящного, большого ценителя искусств, но вместе с тем порочного, развратного и безбожного человека началась эпоха вечного праздника, Праздника Чувственности и Сладострастия. Богатство и женщин завоевывали и теряли с приятной улыбкой на устах. Полуживыми отправлялись на охоту, и самой красивой считалась смерть на балу, в театре или на любовном ложе в «бою» с парой-тройкой любовниц. По другой версии ее как-то бросила знаменитая фаворитка Людовика XV Жанна-Антуанетта де Этиоль, урожденная Пуассон, более известная как маркиза де Помпадур (1721—1764). Мещанка по происхождению, неглупая, интеллигентная по природе и сравнительно хорошо образованная (она была знакома с книгами Монтескье и Прево, умела рисовать, петь, танцевать, играть на арфе и ездить верхом), Жанна-Антуанетта не была ослепительной красавицей, ни пылкой любовницей, как это, порой, считается. Блондинка среднего роста, несколько полноватая, но грациозная, с мягкими непринужденными манерами, элегантная, с безукоризненно овальной формой и фарфорово-бисквитным цветом лица, прекрасными с каштановым отливом волосами, чудесными длинными ресницами, с прямым, совершенным формы носом, чувственным ртом (а-ля вышеупомянутым всем известным секс-символом Голливуда конца XX — начала XXI вв.), очень красивыми зубами, мраморного цвета грудью, чарующим смехом, она обладала глазами неопределенного цвета. Их неопределенный цвет, казалось, обещал негу страстного соблазна и в то же время оставлял впечатление какой-то смутной тоски в мятущейся душе. В целом ее нельзя было (повторимся) назвать классической красавицей, но в ней было именно то, что среди французов принято называть сколь коротким, столь и емким словом — шарман. Все ее многочисленные портреты с одной стороны показывают, что ни один из них не похож на другой, но с другой — в них есть именно эта одна общая черта — современно выражаясь, сексапильность. Как писал один ее современник: «Все в ней было округло, в том числе и каждое движение. Она совершенно затмила всех остальных женщин при дворе, а ведь там были настоящие красавицы. … Ни один мужчина на свете не устоял бы перед желанием иметь такую любовницу, если бы мог». Вот и король, которого окружали более молодые и по-настоящему красивые женщины из знатных дворянских семей, 20 лет находился под ее сильным влиянием и неизменно заканчивал свои нежные письма ей одними и теми же словами: «Любящий и преданный». Вполне возможно, что ее бабий (пардон, «животный») инстинкт очень точно подсказал ей — «как», в первую же ночь «так» «расстелить» короля, чтобы потом всю жизнь ходить по нему ногами в обуви на… каблуках-«шпильках»! Так бывает или каждому — свое… И тем не менее, несмотря на то, кому действительно может принадлежать авторство вышупомянутой фраузы («После нас — хоть потом!»), но именно в этой фразе отразилось отношение к миру всего развращенного французского первого сословия, а ему, как впрочем, и Парижу — тогдашней столице мирового соблазна — подражала вся Европа…
Первые красавицы империи стремились обратить на себя внимание польского князя любыми способами. По сути дела они «стояли к нему в очередь», и Пепи (так его звали «осчастливленные» им дамочки) никогда не отказывал им в ласке, начиная ее с… томных аккордов на клавикорде! Более того, спустя годы ему удалось покорить сердце самой красивой сестры Бонапарта — знаменитой своей невероятной любвеобильностью Полины. О его любовных похождениях ходят многочисленные разговоры, обрастающие порой невероятными историями.
…Между прочим, несмотря на весь свой огромный успех у падкого на красивых мужчин слабого пола, Юзеф Понятовский оказался единственным маршалом Наполеона, так и оставшимся холостяком. Постоянная охота на него со стороны женщин «всех мастей, комплекций и возрастов» до того избаловала нашего жуира, что он так никогда и не женился, предпочитая «срывать цветы амурных удовольствий», «заполняя изысканные сосуды своей мужской живительной жидкостью». Но все же дважды он «прокололся» — «одно неосторожное движение» сделало-таки его отцом: 8 декабря 1809 г. некая Зофия Чосновска (Потоцка) родила ему внебрачного сына Кароля Юзефа Мориса Понятыцкого (такую фамилию ему дали родители) (1809—1855). Он стал офицером французской армии. В 1855 г в возрасте 45 лет, участвуя в колониальной войне в Алжире, сын Понятовского погиб. В его лице угас доблестный род, насчитывавший в своем прошлом целое поколение героев. По некоторым данным у Понятовского-старшего могла быть также и внебрачная дочь…
Но избалованный женщинами и мечтающий о карьере австрийского генерала, блестящий аристократ отнюдь не был «паркетным» офицером. Этот молодой светский лев одинаково уверенно чувствовал себя как среди великосветской публики (в том числе, в изысканно парфюмированной тиши будуара), так и в спартанской простоте солдатской казармы. Безрассудно смелый (к концу жизни его тело густо «украсят» шрамы — эти вечные метки храбрецов всех времен и народов!) вскоре получил и настоящее боевое крещение.
В 1788 г. прямо с Венской премьеры моцартовского «Дон Жуана» наш шалун и балагур и в тоже время подполковник шеволежер, мечтавший о боевых подвигах и славе, одним из первых отправляется на турецкую войну. В том же году он принимает участие в штурме турецкой крепости Шабац (Сабач). Хотя приближенного ко двору офицера никто и не помышлял посылать на крайне опасное дело, но молодой князь сам вызвался участвовать в штурме и, несмотря на сопротивление начальства, настоял на своем включении в команду добровольцев, идущих впереди штурмовых колонн. Отважный князь в числе первых пошел на приступ и получил опаснейшее пулевое ранение. Его жизнь спас простой кроатский солдат Кернер: полумертвого он вынесен Юзефа с поля боя. Позднее он многие годы верой и правдой служил Понятовскому. Врачи думали, что если храбрец и выживет, но навсегда останется инвалидом. И все же, молодой организм победил, и хотя и с трудом, но Юзеф выздоровел и снова встал в строй. Со своей первой войны князь Понятовский за проявленные при взятии Шабаца героизм и мужество вернулся в почетном чине 2-го полковника императорских шеволежеров. Более того, тогда же император Иосиф II назначил его своим флигель-адъютантом (1788). Получив флигель-адъютантство, он удостаивается чести был представленным прусскому королю, а затем сопровождает своего благодетеля на встречу с вошедшей в силу в европейских делах императрицей Екатериной II.
Громовые раскаты начавшейся в 1789 г. революции во Франции потрясли Европу. На исторической родине Понятовского, в Польше, новый подъем национально-освободительного движения начался еще в конце 80-х годов XVIII столетия. В августе 1789 г. случилось знаменательное для всех поляков событие: сейм Речи Посполитой призвал всех соотечественников, служивших в иностранных армиях, вернуться в Войско Польское и принять участие в борьбе за ее освобождение от иностранной зависимости. Исполненный патриотических чувств к своей исторической родине (напомним, что родился-то он в Вене!) знаменитый светский ловелас, не задумываясь, одним из первых откликнулся на этот призыв. Он тут же ушел в отставку с австрийской службы и осенью того же года прибыл в Варшаву, 3 октября стал польским генерал-майором (в 26 лет!), шефом «пешей гвардии Коронной Польши» и принял участие в реорганизации польской армии. Сделанный им осознанный выбор, по всей вероятности, кроме горячего патриотизма, объяснялся также приверженностью семейным традициям и неписаным законам родовой чести, согласно которым каждый шляхтич должен был служить родине, прежде всего, на военном поприще.
В ту пору вся феодальная Европа в напряжении следила за стремительным развитием событий в революционной Франции. Там чернь уже вострила топоры гильотин, а знаменитый парижский палач Сансон готовился оттачивать на аристократических шеях свое непревзойденное мастерство отправителя людских душ к праотцам всего лишь одним легким мановением руки. Всем благочинным европейцам казалось, что сам дьявол вселился в души французских простолюдинов и заводивших их просвещенных «адвокатишек» и «стряпчих» всех мастей. Затем бесперебойно заработала столь любимая быдлом гильотина и благородная кровь французского дворянства брызнула во все стороны. Кое-кому посчастливилось оказаться за границей, как на пример, брату казненного Людовика XVI — графу Прованскому, будущему королю Франции эпохи Реставрации Бурбонов — Людовику XVIII, саркастически прозванному своими соотечественниками Желанным. Он, между прочим, закончил свой искрометный бег по дальше от пределов взбунтовавшей родины в варшавском дворце… Понятовских.
Во время очередного (в январе 1793 г.), уже Второго по счету в XVIII в., раздела Польши между ее большими и агрессивными соседями — Российской империей, Священной Римской империей (Австрией) и Прусским королевством, Понятовский — в армии своих соплеменников. Он занимал пост командующего Южной армии на Украине, отличился в сражениях при Зеленцах (награда в виде орд. Виртути Милитари) и Дубенке, 19 марта 1792 г. он — генерал-лейтенант. После победы Тарговицкой конфедерации сложил с себя командование и уехал за границу. Мечты князя Йозефа об освобождении его любимой Польши лопаются как мыльный пузырь. 28-летний Понятовский в то время не был вождём нации. На эту роль, скорее, подходил Зайончек — вечный антагонист князя Понятовского. Зайончек считал, что эта кампания, как, впрочем, и многие другие, была бездарно проиграна.
Новый раздел еще больше оскорбил национальные чувства поляков и вызвал весной (в марте) 1794 г. восстание против оккупантов и их приспешников, которое возглавил сын небогатого помещика Тадеуш-Анджей Бонавентура Костюшко (1746—1817) — один из наиболее известных военачальников среди польских военных той поры. Уже в апреле восстание охватило почти всю страну. Против Польши вновь выступили Пруссия и Россия, затем к ним присоединилась Австрия. Силы сторон были явно несоизмеримы.
Юзеф Понятовский, как пламенный польский патриот, естественно, возвратился на родину, поддержал восстание Костюшко, возглавил дивизию и прикрывал Варшаву с севера, которая в июле была осаждена прусскими войсками. Осада продолжалась до сентября, когда пруссаки были вынуждены ее снять. Но на других фронтах под ударами превосходящих сил противника поляки повсюду отступали, терпя одно поражение за другим.
9 октября в сражении при Мацеевицах (60 км юго-восточнее Варшавы) Костюшко был разбит русскими войсками, а его отряд почти полностью уничтожен. Сам польский главнокомандующий, будучи тяжело раненным, попал в плен. Заменивший его генерал Т. Вавржецкий приказал Понятовскому обеспечить отход отступавшей из западных районов Польши дивизии генерала Я. Домбровского. Молодой генерал блестяще выполнил поставленную задачу. Стремительно атаковав противника, он внезапным ударом захватил переправу через реку Бзуру, разгромил оборонявший ее прусский отряд и обеспечил отход Домбровского к Варшаве.
Несмотря на храбрость и желание поляков освободиться из-под гнета нависших над ними трех монархических «стервятников», восстание Костюшко потерпело крах, а вместе с ним растаяли как мартовский снег под лучами весеннего солнца и мечты о Польше как об едином государстве. Она перестала существовать. В 1795 г. произошел Третий раздел Польши. Российская империя распространилась еще дальше на запад: ей стали подчиняться Западные Белоруссия и Волынь, Литва и Курляндия.
После подавления войсками Суворова восстания Костюшко, Понятовский страшно переживал окончательную потерю самостоятельности своей исторической родины, «обида» на русских навсегда «поселилась в его пламенной душе». Его имения были конфискованы. Отказавшись принять от Екатерины II место генерал-поручика в российской армии, он получил предписание оставить Речь Посполитую и выехал на свою фактическую родину — в Вену. Только спустя три года — в 1798 г. — он вернулся в Польшу. Прусский король возвратил ему часть конфискованных имений, в том числе и Яблонну, расположенную в живописной местности на правом берегу Вислы,
близ Варшавы, где Понятовский поселился и занялся сельским хозяйством. В польской столице, где теперь хозяйничали пруссаки, он бывал лишь наездами. Вступивший на престол Павел I вернул имения Понятовскому и пытался привлечь его на русскую службу, но получил отказ.
В 1798 г. Понятовский приезжал в Санкт-Петербург на похороны дяди и остался на несколько месяцев для улаживания имущественных и наследственных дел. Из Петербурга уехал в Варшаву, к тому времени занятую Пруссией. Ни в каких политических событиях все эти годы участия он не принимал, будучи подданным прусского короля, который по достоинству оценил лояльность Понятовского — признал за ним генеральский чин и даже наградил прусским орденом Черного орла.
События 1806 г. вновь призвали Понятовского на военное поприще.
Пруссия была разгромлена Наполеоном. В ноябре преследовавшие остатки прусской армии войска Великой армии Наполеона вступили на территорию Польши. В эти дни прусский король Фридрих-Вильгельм III вспомнил о Понятовском и обратился к нему с письмом, в котором поручил князю обеспечить общественный порядок в Варшаве, сформировав для этой цели в кратчайший срок «гражданскую милицию». Когда прусские войска готовились оставить Варшаву, Понятовский согласился принять королевское поручение, и был назначен губернатором Варшавы.
Но как только наполеоновские войска стали приближаться к польской столице и Наполеон пообещал восстановить Польское государство под эгидой наполеоновской Франции, Понятовский обратился с воззванием к полякам, сходным с прокламацией генерала Домбровского, выпущенной им в Берлине. В нем он призвал соотечественников во имя освобождения своей родины встать на сторону Наполеона в его борьбе против Пруссии и России. Его призыв нашел широкий отклик среди поляков. В ноябре они восстали против Пруссии.
Первым высокопоставленным французским военным, с которым Понятовский во главе вновь сформированных отрядов «гражданской милиции» встретился в конце ноября 1806 г. у городской заставы Варшавы был маршал Мюрат. Во главе своих легких кавалеристов тот настойчиво преследовал остатки прусских войск, разбитых в сражениях у Йены и Ауэрштедта. Импульсивный и по натуре рыцарственный гасконец был очарован аристократизмом потомственного польского шляхтича. В донесении Наполеону, сообщая о занятии его войсками Варшавы, Мюрат характеризовал князя в самых радужных тонах, заявляя, что тот «человек рассудительный и при этом несправедливо подозреваемый в симпатиях к Пруссии и России, а на самом деле добрый поляк».
Но пылкое послание зятя (Мюрат был женат на сестре Наполеона Каролине) не произвело на Наполеона никакого впечатления. Его политическое недоверие к польскому князю, сформировавшееся на основе данных разведки, поступавших к нему как по военным, так и по дипломатическим каналам, не рассеялось. Более того, в этом мнении его всячески укрепляли недруги Понятовского, поляки, уже долгие годы служившие во французской армии. Они не могли простить князю Иосифу его пассивности в деле освобождения своей родины после подавления восстания Костюшко, принятия им прусского подданства, чинов и наград, полученных от прусского короля. Все это в их глазах ассоциировалось с предательством. Кроме того, «французские поляки», как их тогда называли, опасались, что после возрождения Польши под эгидой Наполеона (а что такое произойдет, в этом они нисколько не сомневались) влиятельный в Польше аристократ Понятовский просто оттеснит их всех, простых шляхтичей, на задний план. Этого они стремились ни в коем случае не допустить. Их, борцов за свободу своей родины, сражавшихся вот уже более десятка лет бок о бок с французами под трехцветными знаменами Республики и императорскими орлами на всех фронтах, включая и затерянный на просторах Атлантики далекий о-в Сан-Доминго (там многие из них навеки упокоились), Наполеон хорошо знал еще со времен своего Итальянского похода 1796—97 гг. Естественно, он не мог не прислушиваться к их мнению. После участия в восстании Костюшко Понятовский действительно не слишком-то многого сделал для свободы своей родины.
В ответ на все восторги Мюрата, Бонапарт отрезвил своего зятя неким подобием холодного душа. В своем грозном послании император резко отчитал маршала за его политическую недальновидность, подчеркнув, что Понятовский «человек легкомысленный, непоследовательный и не пользующийся в Варшаве уважением». Последнее замечание означало, что многие «французские» поляки, вроде генералов Домбровского, Зайончека, явно могли настраивать императора против баловня дамских будуаров.
Только во второй половине декабря 1806 г. Наполеон снизошел до встречи с Понятовским, которая получилась весьма прохладной несмотря на открытый переход Понятовского на его сторону. В каждой фразе и жесте Наполеона ясно читалась холодная суровость и недоверие.
Через некоторое время произошла их вторая встреча. Будучи горячим сторонником обретения Польшей своей государственности при поддержке Наполеона, Понятовский во время этой встречи открыто заявил императору, что основу возрождения Польского государства он видит в личной власти Наполеона над Польшей или, по крайней мере, в назначении им польским королем одного из своих братьев. Столь откровенно продемонстрированная князем Понятовским лояльность произвела на Наполеона благоприятное впечатление. Его недоверие к этому человеку стало рассеиваться. На этот раз отношение императора к собеседнику было несравненно теплее прежнего. С этого времени судьба Понятовского оказалась неразрывно связана с Наполеоном.
18 декабря 1806 г. он — дивизионный генерал и военный министр Великого герцогства Варшавского, занимался реорганизацией польской армии. Теперь он никак не зависит от своих влиятельных недоброжелателей из числа «французских поляков», которые все оказались в его подчинении. 2 января 1807 г. — командир 1-го Польского Легиона (Legion polonaise) на французской службе. После заключения Тильзитского мира (7 июля 1807 г.) Наполеон наградил его Командорским крестом орд. Почетного легиона. В сентябре 1808 г. — главнокомандующий Войска Польского.
Правда, вместе с тем князя Иосифа ждало и разочарование: его мечтам не суждено было сбыться. Независимость Польши, о которой он мечтал, оказалась чистой формальностью. Великое Герцогство было присоединено к Саксонии, король которой одновременно стал и великим герцогом Варшавским.
Вместе с тем, Наполеон, всегда тщательно продумывавший свои действия, обеспечил высшую форму надзора и контроля за действиями новых польских властей. После заключения Тильзитского мира он, все еще не совсем доверявший новым польским властям, назначил генерал-губернатором образованного герцогства Варшавского неприступного и неподкупного маршала Даву. Он командовал всеми французскими и польскими войсками, крепостями и гарнизонами на территории герцогства, обладал полнотой высшей военной и административной власти.
Как известно, Даву никогда и никому не старался понравиться. Служить под его началом было очень трудно. Вот и отношения с военным министром герцогства сразу же у Даву не заладились. Строгий к себе и окружающим, человек до крайности педантичный и нелицеприятный, Даву управлял вверенной ему страной подобно древнеримскому проконсулу. Во время первого года своего резидентства в Польше Даву не понимал и не доверял Понятовскому. Маршал предостерегал Наполеона в октябре 1807 г., говоря, что князь — сомнительный человек, с подозрительным характером, который ведет себя «как женщина, ненавидящая французов и Францию».
Всю зиму 1807—08 гг. Даву непрерывно выражает недовольство императору на отсутствие сотрудничества со стороны князя Понятовского. Более того, маршал откровенно писал, что дом военного министра Польши — центр интриг и заговоров, что известные эмигранты и заговорщица мадам Вобан часто посещают его дом, и что князь такой же враг Франции, как и Наполеона. Он буквально изводил князя Юзефа своей грубостью и постоянными придирками, нередко доходящими до абсурда. Причина такого отношения Даву к Понятовскому заключалась в том, что он не доверял ему и подозревал чуть ли не в измене. Соответствующие доклады маршал Даву посылал и Наполеону, открыто высказывая свои сомнения в надежности нового союзника. Вечно хмурому и недоверчивому Даву, к тому же обладавшему очень тяжелым характером, постоянно мерещились всякого рода заговоры и предательства, его буквально преследовала какая-то мания подозрительности. Но Наполеон был доволен усердием своего маршала, ревностно стоявшего на страже его интересов.
Очень часто служебные встречи Даву и Понятовского превращались в скандалы. При этом изящный шляхтич часто не выдерживал методичных упреков маршала, который выдвигал их спокойно, почти равнодушно. Даву оставался невозмутимым и, не повышая голоса, обвинял князя чуть ли не в государственной измене. И после каждого такого обмена мнениями писал Наполеону все новые докладные, призванные посеять сомнения в надежности союзника. Лишь со временем и не без помощи мадам маршальши Даву — Луизы-Эме-Жюли (сестры знаменитого генерала В. Леклерка, зятя Наполеона, погибшего от желтой лихорадки в 1802 г. на о-ве Сан-Доминго, где он командовал экспедиционным корпусом) напряженность между ними исчезла. Она приехала к мужу и умно и тактично «перенастроила» его на нужную волну в отношениях с Понятовским.
В 1808 г. французские войска выводились с территории герцогства Варшавского, и маршал Даву, фактически создавший, вооруживший и обучивший новое Войско Польское (недаром в гербе Даву присутствуют «червленые леопардовые львы, вооруженные польскими пиками») решился обсудить давно волновавшую его проблему. Он поделился мыслью о том, что рано или поздно Россия и Австрия придут к пониманию о необходимости восстановления Польши под своей опекой, и тут же напрямик спросил Понятовского, что тот будет делать в подобной ситуации. Ответ князя последовал незамедлительно. Он сказал, что в феврале 1807 г. король Пруссии уже предлагал ему сформировать и возглавить польские национальные части в составе прусской армии, чтобы нанести удар в тыл французам, и что он, Понятовский, решительно отверг это предложение.
Cомнения Даву рассеялись окончательно, и знаменитый «железный маршал» с легким сердцем написал своему патрону: «Могу дать наилучшие свидетельства в пользу Понятовского, проявившего в своих поступках открытость, заслуживающую полного доверия. Его упрекают в слабости характера и легкомыслии, но это человек честный и человек чести, и я передаю ему командование над армией». Отправляя Понятовскому распоряжение о назначении его командующим войсками, Даву подчеркнул, что просит князя рассматривать этот шаг в качестве доказательства своего неограниченного доверия и уважения и ничто и никогда не сможет изменить этих его чувств. Получить такую рекомендацию от «железного» Даву удавалось считанным людям. Так что отзыв этот дорогого стоит. Князь Юзеф оправдал в полной мере оказанное ему доверие всей последующей службой.
В общем, благодаря совместным усилиям Даву и Понятовского, польская армия, получившая название Войска Польского, была создана. В ней числилось до 36 тыс., причем некоторые части этой армию были распределены вне пределов герцогства: три пехотных полка отправлены были в Испанию, один полк в Саксонию; кроме того, гарнизоны Данцига, прусских крепостей: Кюстрина и Штеттина, а также Торна, Модлина и Праги, — были заняты польскими войсками.
Таким образом само Герцогство Варшавское могло располагать лишь одной третью боевого состава своих войск.
Профессиональный, настоящий боевой офицер, князь Понятовский впервые стал командовать армией в 1809 г. Война герцогства Варшавского против Австрии стала боевым крещением для возрожденного Войска Польского и подтвердила его боеспособность. Пока Наполеон сражался на берегах Дуная с основной австрийской армией эрцгерцога Карла, другая австрийская армия под командованием эрцгерцога Фердинанда численностью 35—36 тыс. человек вторглась в герцогство и развернула наступление на Варшаву.
Наступил критический момент, угрожавший самому существованию Герцогства, которое должно было защищаться, впервые рассчитывая лишь на собственные средства.
Понятовский принял командование и pешил защищать границы Герцогства со всеми имеющимися силами. Несмотря на советы некоторых лиц, указывавших на опасность рисковать ядром зарождающейся польской армию, он отверг это предложение, как малодушное.
Понятовский со своими малочисленными войсками — от 12—14 до 15—16 тыс. чел. (данные разнятся) — вышел навстречу, пытаясь преградить им путь. С такими малыми силами у поляков было мало шансов победить. Схватка между обеими сторонами произошла у Рашина (Рачин) 19 апреля 1809 г. Но сломить силу духа наследников славы Стефана Батория и Яна Собесского их противникам было не под силу. Все сражались геройски, от главнокомандующего до рядового солдата. Сам Понятовский постоянно находился под огнем противника, вдохновляя свои войска личным примером и пренебрегая опасностью. Все офицеры и генералы его штаба один за другим выбыли из строя, одни были убиты, другие ранены. Но сам он остался невредим, хотя смерть ежеминутно витала совсем рядом. Вражеские пули и ядра проносились так близко, что их пронзительный свист почти не воспринимался, сливаясь в одну сплошную какофонию. В решающую минуту сражения он лично повел в атаку последний, еще остававшийся в его распоряжении резерв — батальон 1-го пехотного полка. Однако все усилия поляков оказались тщетными. Силы были слишком неравны, противник просто подавил отважно сражавшихся поляков своей численностью. Польская армия потерпела поражение и вынуждена была отступить за Вислу.
Стремясь спасти столицу от разрушений, Понятовский вступил с австрийским командованием в переговоры о сдаче Варшавы. Соглашение было заключено. Но когда австрийцы попытались нарушить его и захватить мосты через Вислу до истечения срока перемирия, то Понятовский решительно пресек их намерение, пригрозив, что в противном случае его войска будут сражаться на улицах города.
После капитуляции Варшавы польская армия отступила на юго-восток от столицы. Заняв район Люблин, Замостье, Сандомир, она создала серьезную угрозу тылам находившейся в Варшаве австрийской армии. Одновременно Понятовский угрожал вторжением в Галицию (тогда ее территория входила в состав Австрийской империи). Между тем на главном театре войны разыгрались события, изменившая весь ход дел: Наполеон уже вступил в Вену. Узнав об этом, эрцгерцог Фердинанд спешно покинул Варшаву, Торн и другие занятые им города и быстро отступил в Моравию. Тем временем Понятовский стал формировать новую 30-тысячную армию.
Оказалось, что князь Юзеф не только военачальник, но и способный политик. Он двинулся с армией на юго-восток, в австрийскую Галицию. Проживающее здесь польское население восторженно встречало свои войска. Весь край поднялся против австрийского владычества. Под его руководством польские войска добились успеха над противником при Грохове, Радзимине и Горе, после чего он победителем вступил в Люблин, Сандомир, Замостье, Львов, и 15 июля 1809 г. — вошел в древнюю столицу Польши, Краков. Поход этот был для Понятовского настоящим триумфальным шествием: население встречало польское войско, восторженно приветствуя князя Иосифа, как национального героя.
Боевые действия завершились летом 1809 г. По условиям Шенбруннского мира (14 октября 1809 г.) потерпевшая поражение в войне Австрия вынуждена была уступить Польше Краков и часть Галиции.
В ходе короткой кампании 1809 г. польская армия проявила высокие боевые качества, а ее главнокомандующий князь Понятовский показал себя талантливым военачальником. После окончания боевых действий князь довёл численность армии герцогства Варшавского до 60—100 (сведения очень сильно различаются) тыс. чел., создал инженерную и артиллерийскую школы, инвалидный дом, несколько военных госпиталей и целый ряд учреждений, необходимых для армии.
…Кстати, наградой от Наполеона за эту кампанию ему стал Большой крест ордена Почетного легиона (высшая награда наполеоновской Франции). Саксонский король наградил его орденом Св. Генриха, а польское правительство — Большим крестом ордена «Виртути Милитари» (высшая боевая награда Польши)…
В 1811 г. по поручению саксонского короля (он же глава Великого герцогства Варшавского) Понятовский ездил с дипломатической миссией в Париж, но она особого успеха не имела. Поляки надеялись, что Наполеон присоединит Галицию к Герцогству Варшавскому. Но император французов здесь еще раз показал, что восстановление старой Польши не входило в его планы и согласился лишь на присоединение к герцогству Краковской области, представлявшей территорию в 914 кв. миль, с полуторамиллионным населением.
К кампании Наполеона против России в 1812 г. войска Герцогства Варшавского подошли в следующем в составе.
Три пехотных дивизии и одна кавалерийская, образовали V-й корпус Великой армию, под начальством князя Понятовского, численностью ок. 30. тыс. чел.
Но кроме этих войск, по другим корпусам Великой армии было распределено еще 30 батальонов польской пехоты, 11 полков кавалерии Герцогства Варшавского, два кавалерийских полка на французской службе и 1 легко-конный полк в гвардии Наполеона, т. е. еще 37 тыс. чел. и 30 орудий.
Таким образом, Герцогство Варшавское, имевшее всего 4 млн. жителей, выставило на войну 1812 года с Российской империей 48 тыс. пехоты, 17.200 чел. кавалерии и 104 орудия, что, в общей сложности, представляло внушительную цифру в 67 тыс. чел., не считая инженерных войск, атиллерийских парков, обоза и нестроевых. Правда, ок. половины этого войска, содержалась на средства французского правительства, но, тем не менее, снаряжение его стоило огромных расходов и тяжким бременем легло на население страны.
3 марта 1812 г. он — командир V-го (польского) корпуса Великой Армии, принявшего участие в Русском походе, 30 июня 1812 г. перешёл Неман у Гродно и вторгся в Россию. По некоторым данным Понятовский в самом начале русского похода предлагал Наполеону двинуться со своим V-м армейским корпусом на Киев, чтобы вызвать антирусское восстание на Украине. Однако это предложение не нашло отклика у императора. Особо стремились отличиться поляки, вспомнив былую славу предков, в Смоленском сражении.
В ходе штурма Смоленска Понятовский командовал правым флангом французской армии. Его войска наступали на него с востока и юго-востока, сосредоточив основные усилия на овладении городскими предместьями Никольское и Раченки. Но в борьбе за них они понесли большие потери, так и не сумев ворваться в город. Впрочем, такая же неудача постигла и другие наполеоновские корпуса, наступавшие на Смоленск с других направлений. Овладеть Смоленском штурмом Великой армии не удалось.
Затем была кровавая Шевардинская «прелюдия» и Бородинское сражение. В нем корпусу Понятовского пришлось двигаться по Старой Смоленской дороге, чтобы сломить сопротивление русских в районе Утицы и, тем самым, помочь главному удару наполеоновских войск по Семеновским флешам. Однако Понятовский встретил упорнейшее сопротивление войск Н. Тучкова 1-го. Захватив-таки Утицу, польские войска большую часть дня потратили на то, чтобы овладеть Утицким курганом. Только к пяти часам вечера его корпусу удалось оттеснить русских, захватить курган и, казалось бы, выйти на оперативный простор. Однако сил, чтобы произвести дальнейшее нападение на сбитый левый фланг русской армии, у Понятовского больше не было. Его солдаты уже были измотаны и обескровлены.
Во время отступления из Москвы войска Понятовского сражались под Тарутино и Малоярославцем, 29 октября 1812 г. он был контужен при падении с лошади у Гжатска. Проявил себя с самой лучшей стороны у Вязьмы [22 октября (3 ноября) 1812 г.], пытаясь оказать совместно с корпусом Богарне, помощь арьергарду Даву, который был отрезан от остальной наполеоновской армии войсками Милорадовича. V-й корпус сам подвергся мощным атакам противника и вынужден был отступить. Тем не менее, отвлечение им на себя крупных сил противника серьезно облегчило положение арьергарда Великой Армии и в конечном счете позволило ему избежать неминуемого уничтожения.
Тяжелое отступление сильно сократило численность поляков. В Орше V-й Польский корпус вместе с Вестфальским корпусом Жюно (в котором поначалу числилось до 17,5 тыс.) насчитывал уже не более 1.5—2 тыс. чел., из более, чем …. 35 тыс. всех поляков (!), ушедших на Москву! Вот и все, что осталось от войск V корпуса, а также многих польских частей и соединений, входивших в состав других корпусов Великой армии, в том числе и Императорской гвардии — Легиона Вислы под началом Клапареда. К середине ноября 1812 г. польский корпус практически перестал существовать. К этому времени в его рядах оставалось не более 800 человек. Сам Понятовский, получивший в бою при Березине сильную контузию и к тому же еще вскоре серьезно заболевший, вынужден был покинуть армию и уехать в Польшу.
Оправившись от болезни и контузии, Понятовский вновь вернулся в строй и проявил большую энергию в деле организации новой польской армии. Однако воссоздать ее в прежнем виде ему уже не удалось. Значительная часть вновь сформированных войск пошла на укомплектование гарнизонов крепостей Модлин и Замостье, а с оставшимися силами (8—10 тыс. чел.) Понятовский отступил за реку Пилица на соединение с австрийским корпусом князя Шварценберга, а уже оттуда вместе с австрийцами отошел в Галицию.
В соответствии с договоренностью, заключенной с австрийским правительством, Понятовский отвел свои войска из Галиции в Саксонию, где присоединился к главным силам наполеоновской армии.
Понятовский очень тяжело переживал потерю большей части своих войск, но уже весной 1813 г. в Кракове он воссоздал польскую армию. Теперь это был VIII-й корпус новой армии Наполеона. Во главе него Понятовский участвовал в кампании 1813 г. в Германии. Однако на первом этапе этой кампании его немногочисленный корпус активного участия в боевых действиях не принимал. В конце данного периода он был направлен на прикрытие австрийской границы в район Циттау.
16—19 октября 1813 г. произошло решающее сражение под Лейпцигом, известное в истории как «битва народов», в котором его корпус весь день 16 октября действовал на крайнем правом фланге наполеоновской армии, южнее Лейпцига, стойко отражая удары многократно превосходившего его в силах противника (австрийцы) в районе Конневица. Поляки сражались доблестно. Они не только оборонялись, но и сами часто контратаковали врага, который под их бурным натиском вынужден был даже начать отступление.
Восхищенный героизмом своих союзников, мужеством и умелыми действиями их командира, Наполеон тут же, прямо на поле боя, производит раненного пикой в руку Понятовского в маршалы Франции (16 октября 1813 г.). В приказе по армии, отданном в тот же день, между прочим было сказано: «Желая выразить князю Понятовскому чувства особенного нашего уважения и признательности и вместе с тем связать его теснейшими узами с интересами Францию, пожаловали мы его в достоинство маршала нашей Империи».
Так славный сын польского народа, лихой кавалерийский рубака, стал предпоследним по счету, 25-м маршалом Наполеона. Правда, как уже говорилось выше, маршальские эполеты Понятовский носил всего лишь три дня.
Ни одного документа с его подписью маршала Франции не сохранилось!
…17 октября 1813 г. новый наполеоновский маршал направил свой последний рапорт императору Франции: «Неприятель не продвинулся ни на шаг. Войска проявили отвагу и выдержку, достойные удивления, но мы потеряли не менее одной трети людей и совсем не имеем боеприпасов». Весь день 18 октября, несмотря на все ухудшавшееся тяжелое положение наполеоновской армии, войска Понятовского сражались на юго-западе наполеоновских позиций с прежним упорством и доблестью. Наконец, полностью осознав невозможность дальнейшего удерживания своих все более и более сжимавшихся к центру и назад позиций, Наполеон в ночь на 19 октября начал отвод своей армии от Лейпцига…
…Польский корпус назначался в состав арьергарда, получившего задачу прикрыть отступление главных сил французской армии, отходившей через Лейпциг на левый берег реки Эльстер. В частности, Понятовский получил задачу оборонять южное предместье Лейпцига до тех пор, пока основные силы армии не отойдут за реку. Новый маршал обещал императору защищать свою позицию до последней капли крови и сдержал свое слово…
…В упорных боях 19 октября польские войска задержали наступление противника с юга и начали отступление только тогда, когда союзные армии, наступавшие на Лейпциг с севера и востока, уже ворвались в город. Частям VIII-го корпуса пришлось с боями прорываться к единственной переправе через Эльстер…
…А потом случилось непоправимое!
Отступление, как известно, самый сложный вид боя, а единственным путем служила длинная и узкая дамба через болотистую речную долину. Рискованный маневр грозил многими опасностями, но другого пути уже не было!
Отступая, Наполеон отдал приказ начальнику 28-30-тысячного арьергарда маршалу Макдональду, отличавшемуся по словам самого Бонапарта «непоколебимой преданностью в самые тяжелые моменты» и полякам князя Понятовского держаться до последнего. Взорвать единственный Линденауский мост через реку Эльстер надлежало только после прохода арьергарда. Первой отходила артиллерия, затем — обозы, потом — кавалерия, последней — пехота. Парадоксально, но опытнейший Бертье так и не отдал заблаговременно приказа навести на случай отхода пару понтонных мостов и тем самым обрек на гибель тысячи людей.
На улицах Лейпцига кипели кровопролитные рукопашные схватки. Русские и пруссаки несли тяжелые потери от засевших в домах французских стрелков. Почти 100 тыс. наполеоновских солдат — Старая Гвардия, корпуса Нея, Удино, Ожеро, Виктора и Мармона — с боями успели отойти через Эльстер. Но в 14 часов в страшной неразберихе саперы по ошибке взорвали мост слишком рано: начальники сваливали ответственность за время подрыва друг на друга и, в конце концов, принимать решение о запале фитилей пришлось… капралу! Бедолага не справился с ответственнейшим заданием: только-только завидев вдалеке небольшой отряд русских солдат, он в панике взорвал мост, забитый отступающим арьергардом. В результате ок. 28 тыс. человек отважно бившегося арьергарда не успели переправиться, в том числе и самоотверженно сражавшиеся поляки, для которых очередная катастрофа Наполеона означала крах последних надежд на восстановление королевства Польского…
…Даже когда мост был взорван раньше времени, Понятовский продолжал отчаянную борьбу, медленно отходя к реке. Часть польских войск, попавшая в окружение в Лейпциге, вынуждена сложить оружие. Правда поляки сумели оговорить одно очень важное условие: они сложат оружие только перед русским императором. Оно было принято…
…А вот вождю Войска Польского уготована была другая судьба. Окруженный остатками своих героических улан и гусар, он вышел на берег реки Плейссы (в 0,5—1,5 км восточнее Эльстера). Раненый в руку, он падает прямо в воду. Его успевают спасти, но все междуречье Плейссы и Эльстера уже заполнял противник. Преодолев вброд Плейссу, князь и его спутники направляются к реке Эльстер. Вражеские егеря, засев в прибрежных кустах словно в тире на спор поражали цели: спасающихся вплавь наполеоновских солдат. Шикарный маршальский мундир Понятовского делает его самой привлекательной для стрелков целью: он оказывается на мушке одновременно у десятков желающих поучаствовать в соревновании «кто самый меткий!?»…
…И вот кто-то из снайперов еще раз ранит маршала — на этот раз пулей в бок.
Дважды раненный Понятовский все же снова оказывается в седле и слабеющей от потери крови рукой еще успевает направить своего боевого друга с обрывистого берега прямо в покрасневшие от крови воды Эльстера. По легенде именно в этот момент еще одна пуля попадает ему в грудь, другая — в коня и герой польского народа навсегда исчезает под водой… и обретает Бессмертие в памяти восторженных его героизмом поляков…
…Кстати сказать, по легенде якобы гадалка как-то сказала Понятовскому: «Бойся сороки!» Понятовский не понял о чем идет речь и относя к этому с большой иронией. И в то же время в переводе с немецкого языка река Эльстер означает… «сорока». Так и осталось непонятно, где небыль переплетается с былью и, наоборот… После гибели в водах Эльстера князя Юзефа принадлежавшее ему огромное состояние унаследовала его дальняя родственница (двоюродная племянница) графиня А. Потоцкая…
Спустя пять дней рыбак случайно нашел труп кавалера всех польских военных орденов и многочисленных европейских, в том числе, трех орденов Почетного легиона (Командор — 1807 г., Великий офицер — 1809 г. и Большой орёл — 14 июля 1809 г.). Ему было ровно полвека и почти четверть из них он отдал службам в разных армиях Европы, столько же ему потребовалось чтобы стать маршалом Франции. 26 октября союзники предали его прах земле со всеми воинскими почестями. История дальнейших перезахоронений праха национального героя Польши весьма мутная и каждый вправе самостоятельно в ней «покопаться»…
На памятнике «Битве народов» в память о Понятовском установлена мемориальная плита. Память доблестного князя Иосифа Понятовского, этого «рыцаря без страха и упрека», свято чтится на его родине, вызывая вместе с тем всеобщие чувства уважения к полководцу, по справедливости стяжавшему ceбе почетное прозвище «Польского Баярда».
В общем, «Еще польска незгинела…» или, «Ещё Польша не погибла, коль живем мы сами»
* * *
Как и большинство наполеоновских маршалов, Понятовский был скорее способным генералом, нежели военачальником, обладающим крупным полководческим талантом. За всю свою четвертьвековую военную карьеру он командовал лишь соединениями (дивизия, корпус), имевшими сравнительно небольшую численность и решавшими, как правило, тактические задачи. Исключением в какой-то мере может служить лишь кампания 1809 г. Но опять-таки, несмотря на характер решаемых в ходе этой кампании задач, силы, которыми располагал Понятовский, были невелики. Но это был храбрый солдат, отважный офицер и обладавший далеко незаурядными военными дарованиями генерал. Как военачальник тактического масштаба Понятовский неоднократно проявлял свои выдающиеся военные способности. Это был прежде всего представитель военного сословия, имевшего давние традиции и свой особый, освященный веками кодекс чести, потомственный шляхтич, для которого служение Отечеству на военном поприще было не пустым звуком, а жизненным приоритетом.
Вся его жизнь была посвящена делу защиты национальных интересов Польши. В беззаветном служении своей родине князь Иосиф достиг многого и обессмертил свое имя в памяти соотечественников. Он вошел в историю как один из наиболее прославленных польских военачальников. Как боевой генерал Понятовский пользовался большим авторитетом в созданном им Войске Польском. Умный, храбрый (в те времена это считалось одним из наиболее ценных качеств военачальника любого ранга), энергичный, надежный в бою, быстро реагирующий на любые изменения в обстановке, Понятовский пользовался полным доверием войск. Этому в немалой степени способствовали его личные качества: доступность и простота в общении с подчиненными, благородство характера, честность и порядочность, полное отсутствие аристократической спеси и надменности. Он довольно быстро сумел найти общий язык с так называемыми «французскими поляками», использовать их боевой опыт на благо общего дела и завоевать их доверие. В случае крайней необходимости князь Иосиф, не задумываясь, мог увлекать их личным примером на решение, казалось бы, невыполнимых задач разделять с ними все тяготы походно-боевой жизни, что было им наглядно продемонстрировано во время гибельного для Великой армии Русского похода 1812 г. или еще раньше, во время кампании 1809 г.
Ему чуждо было показное бравирование храбростью, чем иногда злоупотребляли некоторые наполеоновские маршалы, но когда того требовала обстановка, он мог часами находиться под вражеским огнем, не кланяясь пулям и ядрам.
В критические моменты боя Понятовский обычно сохранял полное спокойствие, хладнокровие никогда не покидало его. Как военачальник Понятовский не был лишен дара тактического предвидения. Он умел продумывать свои действия на несколько ходов вперед, заранее предвидеть возможные трудности и планировать необходимые мероприятия, направленные на максимальное снижение негативных последствий в случае возникновения таковых. В этом плане Понятовский выгодно отличался от многих наполеоновских маршалов.
Сражаясь под знаменами Наполеона, Понятовский никогда не забывал о национальных интересах своего Отечества и с присущей ему твердостью всегда стремился отстаивать их. В этом состоит его основная историческая заслуга перед Польшей. Поляки чтут этого наполеоновского маршала как своего национального героя…
Но вернемся в конец 1806 г., когда Польша встретила французских солдат как своих освободителей, питая определенные надежды на будущее. Безусловно, Наполеон активно эксплуатировал энтузиазм поляков, но официально никаких конкретных обещаний по восстановлению Польского государства не давал, отделываясь лишь туманными фразами. Поляки желали, чтобы Наполеон провозгласил независимость, а он отговаривался тем, что они сначала должны ее заслужить (естественно, пролитием польской крови за интересы французской империи).
Тадеуш Костюшко, проживавший тогда в Париже, получил заманчивое предложение возглавить местную администрацию, но бывший польский вождь потребовал невозможного — дать гарантии возрождения Польши. Пойти на такое французский император не мог по многим причинам. Тем более, что часть Польши принадлежала Австрии, а ее Наполеон сейчас меньше всего хотел бы нервировать. Разыгрывая «польскую карту», он действовал очень осторожно, чтобы не подтолкнуть Австрию к войне с ним и не получить удар в спину, а, кроме того, не хотел он бесповоротно и окончательно поссориться из–за поляков с Россией, с которой надеялся в ближайшем будущем заключить мир, в чем и заключалась для него стратегическая задача.
«Поляки сами виноваты! Позволив себя разделить, они перестали быть единым народом. Россия, Австрия и Пруссия поделили их как Рождественский пирог и если я сейчас поднесу к нему свечку, то отнюдь не известно, не закончится ли это грандиозным пожаром!? Лишь время покажет, чем все это завершится… А потому лучше оставить это дело хозяину всего — Времени».
Варшава стала пределом безопасного продвижения на восток.
Выйдя на западный берег Вислы можно было принимать решения о дальнейшем наступлении, но прежде следовало построить склады, госпитали и дать солдатам отдых. Как потом писал свитский генерал Наполеона — Рапп, «наши солдаты проявляли сильнейшее нежелание переправляться через Вислу. Нужда, зима, плохая погода вселили в них прямо отвращение к этой нищей стране». Еще с августа солдаты Великой армии были в переходах и боях и теперь даже его любимые «ворчуны» -гвардейцы — именно тогда французский император впервые дал им ставшее потом знаменитым прозвище «ворчуны» — стали требовать передышки. «Маленький капрал» все правильно понял и согласился с их требованием.
Будучи проницательным Отцом Солдат, Наполеон постарался поднять их дух целым рядом жизненно важных мер — благо конфискованные у Австрии и Пруссии средства позволяли это проделать: для всех званий были выплачены серьезные денежные надбавки, удвоены размеры вещевого довольствия и каждому солдату выданы новое обмундирование, спальный мешок и пару новых сапог (для кавалеристов), а для пехотинцев — три пары новых ботинок (потребовалось 600 тысяч пар обуви и порядка 40 тысяч гамаш!).
А вот снабжение армии по-прежнему было по принципу «из-под копыт», т.е., где прошли — там все и съели. В связи с этим очень долго сидеть на одном месте Великая армии не могла: требовались перемещения на «свежие пастбища».
Глава 14. Как дряхлый «екатерининский орел» очень во время вышел из очередной Большой Игры в «войнушку», затеянной любимым бабушкиным внучеком — лукавым и амбициозным Сашенькой…
22 октября (3 ноября) 1806 г. русские войска, получившие название Заграничной армии, пересекли прусскую границу. Они были готовы это сделать значительно раньше, но прусские власти попросили задержать выступление, поскольку ими своевременно не были заготовлены продовольственные запасы. Справедливости ради, скажем, что в 1806 — 1807 гг. продовольственное снабжение будет всегда весьма острой проблемой для русской армии, действовавшей на территории Пруссии.
…Между прочим, так исторически сложилось, что эта не выигрышная для России война по разным причинам во все времена не получила должного отображения в отечественной историографии и широкой публицистике. И лишь в последнее время ситуация несколько улучшилась и, все же, в ее истории еще немало «белых пятен» и «черных дыр», что не повзоляет более или менее объективно подводить ее неутешительные итоги…
В результате против примерно 143-тысячной (впрочем, есть и другие данные) армии победоносного французского императора на Польском фронте оказалось две почти равноценные русские армии (или, все же, корпуса? единого мнения на этот счет нет).
Ближе к Наполеону — в районе р. Вислы — располагалась армия (корпус?) генерала от кавалерии (11.6.1802) Леонтия Леонтьевича Беннигсена/Левина-Августа-Готлиба-Теофила фон Беннигсена (10.2.1745, Брауншвейг, либо им. Бантельн под Ганновером — 2/3.10.1826, Бантельн, Королевство Ганновер) (почти 50 тыс. пехоты, 11 тыс. регулярной кавалерии, 4 тыс. казаков и 276 пушек; есть и иные данные по численности).
Тогда как, составленная из солдат предыдущей военной кампании 1805 г. с французами — проигранной под Аустерлицем, армия (корпус?) генерала от инфантерии (1803), немца из Прибалтики, ставшего в России графом, Федора Федоровича Буксгевдена / Фридриха Вильгельма фон Буксхёвдена [2.9.1750, имение Магнусдаль, Лифляндия (ныне остров Муху, д. Вылла, Эстония) — 23.8.1811, замок Лоде (ныне Колувере, волость Кулламаа, уезд Ляэнемаа, Эстония)] (ок. 40 тыс. пехоты, 7 тыс. регулярной и иррегулярной кавалерии вместе с 216 орудиями; есть и другие сведения о численности) уже была на подходе.
Так же, на марше находился корпус (армия?) одного из трех Эссенов — генералов российской армии кон. XVIII — нач. XIX вв., — а (8.9.1799) Ивана Николаевича (Магнуса Густава) Эссена 1-ого [19.9.1759 им. Педдес Эстляндской губ. (или Калви, волость Азери, Восточная Эстония) — 8.7./23 августа 1813, Бальдон Курляндской губ. (Латвия)] — 22—37 тыс. чел. (данные сильно разнятся) при 132 пушках.
Кроме того, русские войска должен был поддерживать последний еще боеспособный корпус разгромленной Пруссии — войска прусского генерал-лейтенанта (1805 г.) Антона Вильгельма фон Лестока (16.8.1738, Целле, Пруссия — 5.1.1815, Берлин) — что-то ок. 14 тыс. при 92 орудий.
А вот изрядно потрепанное под Аустерлицем элитное подразделение русской армии — ее гвардия под началом великого князя Константина Павловича — все еще стояла на зимних квартирах в Санкт-Петербурге. Впрочем, и она уже готовилась к походу на «окаянного негодника Буонапартию», как его ехидно «величали» придворные жеманные дамочки из светских салонов Москвы и Санкт-Петербурга, все еще смахивавшие надушенными парижскими парфюмами платочками слезы горести по геройской смерти энного количества красавцев кавалергардов под Аустерлицем.
Бесплатный фрагмент закончился.
Купите книгу, чтобы продолжить чтение.