Бесплатный фрагмент - Столб

Столб

Деревенская история

Я так думаю: в деревне самый нужный человек — электромонтер. А наш электрик Сашка еще и красавец писаный. Шевелюра рыжая, глазищи голубые, морда красная и передних зубов не хватает. Вылитый Михаил Евдокимов в молодости. Только наш Сашка на левую ногу припадает.

Ноги-то у Сашки одинаковой длины. Только он с утра до вечера в когтях электромонтерских ходит. А правый коготь у него на два размера больше.

Десять столбов у Сашки под отчетом. И провода между ними. А как деревня кончается — ни столбов, ни проводов. Кто-то пропил. Да сам же Сашка, наверное, и пропил. А столбы на дрова всей деревней распилили.

Но Сашка так и висит с утра до вечера на столбах. Делать-то больше нечего. А сверху вся красота деревенская видна.

В тот день прошлым летом он как раз на третий столб залез. Напротив дома, где Козловы — Мишка да Машка живут. Мишка в собственном садике грушовку собирал, падалицу. Сашка ему и крикнул:

— Мишка, а Мишка!

— Чего тебе? — заозирался тот.

— Угости яблочком-то.

Мишке яблока было не жалко. У него их в прошлом году нападало по колено, а живут они с Машкой вдвоем. Он и постарался — самым большим яблоком в лоб Сашке. Хорошо, тот цепью железной к столбу успел привязаться. А без цепочки быть бы нашей деревне без электрика.

— Ты давай рядом, мимо, — электрик оттер лоб от сладкого липкого сока, — а я поймаю.

— Ну держи, Нигматуллин!

Если Сашкин лоб держать за десятку, так Мишке-снайперу целить надо было где-то в шестерку-семерку. А он запульнул в троечку. Наш рыжий хромоногий Нигматуллин дернулся за яблочком вместе с цепью и столбом. Забыл, что и столбы, и провода в эксплуатацию к юбилею запустили — к пятидесятилетию советской власти. В этом году той власти как раз восемьдесят исполнилось бы. Да где теперь та власть?

А столбы с проводами стоят. И еще столько же простояли бы. Да только в третьем столбе какой-то дятел уже который год за червяком охотился. Главное, в одном и том же месте. Вот здесь столб и переломился.

Обломок вместе с Сашкой пару раз качнулся на проводах; потом те лопнули и Сашка загремел вниз — как раз на воз с сеном, который с трудом тащил Яшка, последний деревенский мерин. Сашка ведь не знал, что воз уже занят был. На нем мужик с бабой устроились. Голые, конечно.

Мишка Козлов тоже не знал. Но что-то такое почуял наверное, потому что вышел из садика на улицу. Стоит с папироской в одной руке и зажигалкой в другой — ждет, кто первый пред его светлые очи явится.

И дождался! Поднимается на возу его собственная Машка. Из одежды — Сашкина цепь и полстолба за спиной. Мишка такой представлял себе Жанну д, Арк в момент ее героической смерти. Козлов свою последнюю книгу как раз про Орлеанскую деву читал. Двенадцать лет назад. Потом в магазине появилась туалетная бумага, и Мишкин читальный зал сам собой закрылся.

Тут рядом с Машкиной фигурой появилась другая, еще более раздетая.

— Твою мать! — узнал Мишка Ваньку-бригадира и… решил, что картине героической гибели Жанны… то есть Марии Козловой для полноты реализма не хватает огоньку.

Подумано — сделано. Козлов поднес зажигалку к сену и воз вспыхнул. Хорошо горит сухое сено, особенно если его ветром раздувает! Ветра в тот день не было. Зато Яшка, почуяв запах горелого, понес вскачь в первый и последний раз в жизни.

А Мишка так и стоял с зажигалкой в руке и дурацкой ухмылкой на лице, пока самый длинный провод с крюком на конце не зацепился за его сапог.

— Е-мое! — успел подумать Козлов, падая мордой на главный и единственный деревенский проспект…

Около шестого столба на лавочке сидела Зинка Баранова с подругами — обсуждали очередную серию «Просто Марии».

— О, гляди, — пихнула ее в бок правая подруга, — кто это там скачет?

— Это? — прищурилась остроглазая Зинка, — это просто Мария Козлова — посредине. Справа — просто Сашка-электрик, а слева — просто Иван.

Она еще раз прищурилась и с непонятной гордостью добавила: «Мой Иван; глядите, какой длинный у него…»

В этот момент Мишка, который на своем проводе отставал от телеги с сеном ровно на один пролет, вцепился в первое, что попалось ему под руки. По иронии судьбы свинью, которая попалась ему в загребущие руки, тоже звали Машкой. Весила она раза в два больше, чем Мишка, но тот не отпустил несчастное животное. Ехать на свинье было гораздо приятнее, чем на собственном пузе по бывшему асфальту главной деревенской магистрали.

Машке (свинье) такой способ передвижения понравился гораздо меньше. А может, совсем не понравился. Потому что она вдруг заверещала почти человеческим голосом.

Но Зинка Баранова свою любимую свинью сразу узнала! Она ее и любила-то больше родного мужа. Примерно в пять раз больше. Почему в пять? Потому что кормила их из одной кастрюли — Ваньке один половник, Машке — пять; Ваньке еще один, а Машке опять пять. А себе — шесть! Вот и весила Зинка как Ванька с Машкой (свиньей) вместе взятые.

Услышав родное верещание, Зинаида Козлова забыла и про «Просто Марию», и про мужа, погибающего мученической смертью на пылающем возу и завопила — тоже почти человеческим голосом:

— Караул! Убивают! Машку убивают!

Переполошив всю деревню, она бросилась на середину улицы и не промахнулась. Свинья временно замолчала — нести на себе Мишку с Зинкой, да еще верещать даже ей оказалось не под силу. Козлову теперь незачем было держаться за животное; Баранова делала это гораздо лучше него. Поэтому он вцепился в Зинку. А может хотел спихнуть ее с себя. Но как-то неудачно, потому что Зинка перестала кричать «Караул!» и застонала на всю улицу:

— О-о-о! А-а-а! Еще, Мишенька! Глыбже, Михаил Сергеич! Ванька-то, паразит, никогда так глубоко не доставал! О-о-о! А-а-а! И вот здесь тоже, и здесь тоже чешется!..

В это время на горящем возу Мария Козлова и Иван Баранов перестали сбивать друг с друга пламя и уставились почему-то на Сашку:

— Это какой такой Мишенька?!

— Это что за Михаил Сергеич?!

— Какой такой? — честно ответил им Сашка, — их у нас всего два, Михаилов-то Сергеевичей. Один — Горбачев — в Москве. А второй — твой, Мария — там, на твоей, Вань, Зинаиде.

Он махнул назад-вниз, а потом схватился руками за штаны, которые загорелись на самом интересном месте. Поэтому он не видел, как Козлова с Барановым переглянулись и пошли на него, как стая голодных волков на самый распоследний бюрократизм.

И загрызли бы!

Но в этом месте бывшая асфальтированная улица закончилась вместе с деревней у последнего, десятого столба, а грунтовая резко повернула направо — как раз перед прудом. Да что это за пруд у нас в деревне? Болото, а не пруд! Одно название. Воды даже по колено не будет — грязи, и то больше.

А из жителей в том пруду одни лягушки да пиявки. Неизвестно только, кто из них крупнее вырос. Вот наши герои это и проверили. Поворот-то только Яшка видел. Он повернуть успел. А остальные — прямиком в пруд!

Причем что интересно — сначала на своем длинном поводке в это болото влетели Мишка с Зинаидой верхом на свинье, отчего тонкий слой теплой воды выплеснулся на берег. Так что подкопченые Сашка с Ванькой, да Машка с половинкой столба летели уже в чистую грязь. Сверху все это безобразие присыпало остатками догоравшего сена. Пустая телега все таки вписалась в поворот вслед за мерином.

Лягушки — те, которых не выплеснуло на берег с первой волной, в ужасе поскакали в кусты; пиявки, напротив, энергично поползли к центру бывшего пруда — на бесплатный обед.

Когда из этой кучи-малы на берег выползли первые действующий лица, вокруг пруда собралась вся деревня — от двухмесячных тройняшек Семеновых (все мальчуганы на одно лицо — краснощекие, голубоглазые и беззубые) на руках старшей сестры, до девяностолетнего деда Серафима, который приехал на велосипеде. Своими-то ногами он уже ходить не мог.

Первой на берегу оказалась прокопченая троица. Что интересно — все полностью одетые. Только у Сашки половина штанов сгорела, да Машка где-то в болоте столб потеряла.

Вторая троица тоже выползла группой. Зинаида волокла за собой полуживую свинью, к которой был намертво примотан проводом Михаил Сергеевич Козлов. Поверх алюминиевой проволоки (для надежности, наверное) на этой сладкой парочке сквозь грязь тускло блестела Сашкина цепь. Мишка был абсолютно голым. Только голову его украшали огромные стальные рога — правый на два размера длиннее левого.

Свинья тоже была голой (или лысой) — всю щетину она оставила на асфальте. Даже розовый хвостик не украшал ни один волосок. Несчастному животному абсолютно нечем было прикрыть свой стыд. Ну и кто после этого в семьях Козловых и Барановых последняя сволочь и блудливый козел?

Весь этот позор отмывали и обмывали почти неделю — на это дело ушли последние Сашкины провода. Только Машка, свинья, позора не вынесла. Сдохла в первую же ночь. Безутешная Зинаида всю деревню на поминки пригласила. Горе горем, а таланта у бабы не отнимешь. Такую вкусные свиные отбивные в деревне еще никогда не ели! Добрую память о себе Машка оставила.

Через неделю другая Машка — Козлова — вместе с Зинкой Барановой слегли. От нервов, наверное. Так в одной палате вдвоем и лежали. А Ванька с Мишкой да Сашкой (этот почти без работы остался) втроем к ним в больницу ездили. Все девять месяцев.

Неделю назад обе наши героини родили по мальчику. Красавцы писаные, на одно лицо. Оба с рыжей шевелюрой, голубоглазые и передних зубов не хватает. Краснолицые — вылитый Михаил Евдокимов в младенчестве. И, вроде бы, на левую ножку припадают.

Вот я и говорю: в деревне самый нужный человек — электромонтер…

Толстый-толстый слой шоколада, или Верблюды идут на Москву

фантазия на вольную тему

Верка Осипова прикрепила значок с цифрой «8» к лямке купальника и довольно откинулась в кресле. Огромное зеркало отражало ее фигуру до пояса. Ничего фигурка-то, но «Мисс Ковров — 95» ей все равно не стать. Ну хоть какой-то приз отвалят, не зря же она с другого конца города в ДК имени Ленина пилила.

Дверь, ведущая в эту маленькую комнатку, срочно переоборудованную в гримуборную, скрипнула, отворилась и выщипанные Веркины брови в зеркале поползли вверх. На пороге стояла негритянка, да не абы какая, а «супер», даже на очень критичный взгляд Осиповой. Фигурка — точеная, ножки — отпад, бюст — в самый раз, не пупырышки и не груши боксерские, торчит вперед без всякого бюстгальтера. А личико — Нефертити, да и только. Правда лицо словно ваксой намазано, да губки чуть толще, чем надо бы. Но как раз такие губки мужики и любят.

Негритянка подошла к столику, отодвинула без спроса жалкий Веркин парфюм и выложила на его место одну за другой десять стодолларовых бумажек.

— Я ходить подиум место тебя, — промурлыкала чернокожая незнакомка.

Веркины мысли резко метнулись в другом направлении. Мечта о победе на городском конкурсе красоты безболезненно растаяла, и девушка начала лихорадочно прикидывать, как будет тратить эту тыщу. Одновременно Верка успевала говорить:

— А что, бери, мне не жалко…

Ее пальцы сноровисто отстегнули значок и протянули ее незнакомке. Значка действительно не было жалко — Осипова таких в магазине хоть сотню купит по трешке за штуку. Черная ладонь накрыла белую, готовую уже стянуть с плеча лямку купальника:

— Я есть свой одежда.

Негритянка — кофе без молока — ловко выползла из платья и тоже осталась в одном купальнике. Не таком, конечно, как у Верки — «Мэйд ин Чайна», а из настоящей змеиной кожи. А может, не из змеиной — кто там еще у них в Африке ползает?

Верка молча натянула свое платьице и исчезла, оставив новую конкурсантку одну.

Что творилось в полном зале ДК Ленина, когда на сцену вышла участница конкурса под номером восемь! Описать было невозможно — это надо было видеть! Еще труднее было описать растерянность жюри. Новоявленные городские шоумены и ценители девичьей красы были в шоке. Они конечно же сообразили, что темнокожая красавица на голову, а то и на две превосходит остальных конкурсанток, и что зал не простит, если корону победительницы не украсит эту курчавую голову.

А роли между тем были уже прописаны. И позолоченную корону изготавливали под определенную голову. Правда голова эта была немного неправильной формы, как впрочем и все остальные части тела запланированной победительницы. Зато ее папа отвалил кругленькую сумму в инвалюте на этот самый конкурс.

Решение, как всегда, приняли в самый последний момент. Теперь у Коврова было две «Мисс» — белая и черная. Они так и стояли вместе на подиуме, разделенные внушительной фигурой выбранного сегодня же «Мистера Ковров — 95»

Серега Березкин — качок и бабник — был доволен. Не зря он уже пятый год трудится, качает мышцы. Без всякой химии, только натуральный ковровский продукт. Костяк предки подарили крепкий, спасибо им. А остальное все сам. Зато и стоит теперь, гордо поглядывая в зал, чуть ли не обнимая двух главных ковровских красавиц. По правде сказать, красавицей была одна, черненькая, которая то и дело поправляла ладошкой на голове какую-то железяку — срочно подысканную корону.

А потом все закружилось, завертелось; белая «Мисс» укатила в папином «Мерседесе» отмечать это событие, зрители побрели домой, а негритянка осталась одна на обшарпанных ступенях дворца культуры. Теперь корону, похожую на колесо от детского велосипеда без спиц, она держала в руках. И никому до нее не было дела.

Кроме Сереги Березкина. Он нерешительно подошел и спросил, чуть ли не в первый раз в жизни смутившись:

— Ты сейчас куда?

Чернокожая молча улыбнулась.

— По-русски понимаешь?

— Плехо, — ответила негритянка.

— А зовут тебя как?

— Моника, — коротко представилась незнакомка.

На самом деле это было одно из ее имен. Всего их насчитывалось девятнадцать. У Сереги имя было одно, но он не спешил его сообщать. Подумал сначала, стоит ли связываться с девкой, у которой такое имя. Вон Билл Клинтон связался на свою голову. Наконец он решился, протянул руку и сказал. улыбнувшись:

— А я Серега Березкин. Очень приятно.

Узкая черная ладошка утонула в его широченной лапе, два взгляда встретились и время для них вдруг замерло.

— Ты… это, — разжал наконец ладонь Серега, — щас куда?

— Никуда, — счастливо улыбнулась Моника.

— А поехали со мной к бабке в деревню, — неожиданно для себя предложил Березкин.

— Пойехали к бабке в дерьевню, — согласилась новая подружка.

Потрепанный «Восход» бодро затрещал по родным ковровским выбоинам, выбрался на загородный простор, победно загудел и меньше чем за час домчал седоков до деревни Мисайлово. Деревушка была небольшой, домов на десять, а жителей — и того меньше. С цивилизацией ее связывала лишь почти заросшая травой дорога да столбы с уныло свисавшими электрическими проводами. На рев мотоциклетного движка выглянули почти все бабки. Дедов в Мисайлово не было, так же, как и жителей допенсионного возраста.

— Вон, Татьянин Серега новую невесту привез, — неодобрительно прошамкала одна бабка другой — эти две сидели на лавочке посреди деревни — и снова открыла беззубый рот, чтобы сказать что-то еще более язвительное. Своей согнутой колхозным трудом спиной она опиралась на спинку лавки, потому не упала, когда Серегина подруга стянула с головы шлем и озорно подмигнула бабкам, а потом и козлу, кружившему рядом на веревке.

Козел возмущенно затряс бородой, словно говоря:

— Тут сенокос пропадает, зимой жрать будет нечего, а ты, девка, небось поллета в Сочах провалялась — вон как загорела.

Девка сделала козлу козу, мекнула задорно и зашла вслед за Серегой в дом бабы Тани. Бабулечка Танечка новой Сережиной подружке если и удивилась, то виду не подала. Философия ее насчет нынешней жизни любимого внучка была простой — пусть парень нагуляется, пока молодой. Она и сама когда-то очень давно славно погуляла, несмотря на колхоз и отсутствие магнитофонов. Раньше и под гармошку не слабо веселились.

А что с черненькой сегодня приехал — не беда. Ведь и в магазинах сейчас вместо яблок бананы продают, и ничего — покупаем и жуем, когда деньги есть.

Баба Таня накормила гостей вкуснющим борщем да жареной картошечкой со своего огорода. А потом спать постелила — вместе, конечно. У бабули, кроме своего диванчика, была только одна гостевая кровать. Зато широченная. Привези, к примеру, Серега еще по паре арабок, да японок — все поместились бы не теснясь.

Моника вроде помялась маленько, засмущалась. Потом махнула рукой по-своему, по-африкански, и нырнула в белоснежный пуховый океан. Серега тоже поначалу вел себя несмело, что в общем-то было ему несвойственно. А потом ничего, освоился; да и к тому же интересно же — как там у африканок все устроено. Но совсем он успокоился, когда понял, что СПИД ему сегодня не грозит. А откуда ему взяться, если парень у африканки первым оказался? Пискнула девчонка, а потом… сама начала энергично проверять все про белых парней.

Так что встала сладкая парочка (и толстый-толстый слой шоколада, от которого за эту ночь они успели изрядно слизать) по деревенским меркам очень поздно — в десять часов. Позавтракали по-быстрому и настропалились в поле — копны недосушенные раскидывать. А чем еще в деревне заниматься? Все остальное можно и в городе делать.

Точнее сказать, настропалился один Серега. Моника отказалась наотрез. Она вынула из под халатика, одолженного бабулей, какую-то стекляшку на цепочке, которая царапала парню грудь полночи, и сказала, почему-то совсем чисто по-русски:

— Пока этот камень висит на моей шее, мне работать нельзя!

— Так сними его, — предложил парень.

— Ты хочешь этого?

— Хочу.

— Очень хочешь?

Серега помялся. Он вдруг почуял какой-то подвох. Но рискнул, кивнул головой, как в прорубь вниз головой бултыхнулся:

— Очень хочу!

— Хорошо, встань на колени.

Недоумевающий парень опустился на колени. Его буйная нечесаная головушка была теперь вровень с головой Моники, а светло-карие телячьи глаза напротив темных африканских.

Моника медленно протащила цепочку через голову, вздохнула; камень качнулся в воздухе, сверкнув бесчисленными идеальными гранями и занял новое место — на толстенной шее Березкина.

— Ну и пусть висит, — подумал тот, — не такой уж тяжелый.

Действительно, этот бриллиант чистой воды был всего-то в три раза больше знаменитого «Графа Орлова».

Парень вскочил на ноги. Зато Моника, напротив, опустилась на колени и затянула вдруг торжественно, как гимн:

— Теперь ты, о Великий, первый сын бургунлюнтяйского народа. Умрет мой отец, Великий вождь, и тебя посадят меж золоченых рогов на череп священного быка и все вожди падут перед тобой и воскликнут: «Правь нами, о Великий! Теперь ты бургунлюнтяйский брандахер!».

Серега уже нагнулся было, чтобы поднять на ноги девку, склоняющуюся перед ним все ниже, но замер, услышав свой будущий титул.

— Кем-кем я буду?! — воскликнул он минуты через три, покатав последнее слово меж крепких зубов — в тот самый момент, когда Моника перестала целовать его правую ногу и приступила к левой.

— Бургунлюнтяйским брандахером, — покорно повторила негритянка, подняв голову.

— Встань, — велел ей Серега, впервые подумав, что девушка, наверное, перепутала ДК Ленина, стены которого к конкурсу выкрасили в интенсивно лимонный цвет, с другим домом, тоже желтым.

Моника послушно вскочила на ноги.

— Я слушаю тебя, о Великий…

— Слушай, — разрешил Серега, — и запоминай! Ты никому не будешь говорить, кем я должен стать. Это будет наша маленькая тайна.

— Хорошо, — покорно склонила голову Моника, — но почему?

— Ребята будут завидовать, — сходу выдумал парень, — и бабка плакать. Как узнает, что я в эту самую Бургунляндию уеду.

— В Бургунлюнтяйскую Брандахерию, — поправила его девка, — а бабку мы с собой заберем. Народ будет целовать следы ее ног и называть «Великая бабка бургунлюнтяйского брандах…»

— Хватит, — прервал ее Серега, — пора на поле идти.

— Теперь тебе нельзя работать, — остановила его Моника.

Березкин растерялся, но ненадолго: «Или я не Великий бранда… тьфу ты!». Он объявил Мисайлово особой экономической зоной, где работать можно всем, даже бранда.., в общем, понятно. Пообещал оформить это указом, как только станет этим самым бр… (кажется начинает привыкать!)

Через пять минут оба дружно таскали сено. Купальник из змеиной кожи загадочно поблескивал. Кругом оглушительно трещали кузнечики, сияло почти африканское солнце, дурманяще пахло недосушенное сено. В общем, лучше места не было во всем мире. Даже в Бургунлюнтяйской Брандахерии…

Министр иностранных дел России вопросительно посмотрел поверх очков на помощника, просунувшего голову в дверь. Помощник показался весь и, кашлянув, сообщил:

— Нигерийский посол настаивает на срочной встрече.

— Зачем? — удивился министр, — я с ним позавчера разговаривал.

— Не знаю, — пожал плечами помощник, — но настаивает очень упорно.

— Хорошо, — кивнул министр, — проси.

Через минуту в большой кабинет вошли и остановились у двери, враждебно посверкивая зрачками, посол Нигерии и еще один негр, смутно знакомый министру. Совсем скоро он вспомнил своего однокашника по МГИМО, самого отъявленного весельчака и бабника на курсе. Вспомнил, когда посол назвал его имя.

— Я имею честь, — провозгласил он, — представлять в России интересы Бургунлюнтяйской Брандахерии. Это — господин Министр иностранных дел Брандахерии господин Нгоро Масимбу.

Российский министр приветливо улыбнулся однокашнику, хотел было шагнуть вперед, чтобы обменяться рукопожатием с бургунлюнтяйским коллегой, или даже обняться с ним, но передумал. Больно уж у того был неприступный вид. Даже, скорее, враждебный.

Министр Брандахерии вытянул из за пазухи самый настоящий свиток, развернул его и с мрачной торжественностью воскликнул:

— Это — послание Великого вождя моего народа правительству России: «Я, Великий Бургунлюнтяйский Брандахер…, — тут пошло перечисление имен. Невозмутимый помощник, который стенографировал встречу, потом насчитал их сто двадцать шесть. А министр пару минут восхищался про себя титулом главы этого государства, о котором он прежде и не слышал, несмотря на свою должность, а потом стал отмечать в перечне знакомые имена. Таких было немного — штук пять или шесть, и почему-то все женские. Таким же и закончилось перечисление:

— Виктория семьдесят шестой предупреждает: если наша дочь Моника Мария Стюарт не будет возвращена нам в течение суток, боевые бургунлюнтяйские верблюды выйдут на тропу войны. Горе тому, на кого укажет рука Великого Брандахера. А показывает она на Москву!

Нгоро Масимбу свернул свиток, протянул его помощнику и исчез за дверью, не простившись. Нигерийский посол пожал плечами и тоже ушел…

Через час в кабинете распивал кофе с коньяком, умело приготовленный помощником (другим, конечно — у министра их было много) единственный человек в России, который мог что-то рассказать министру о бургунлюнтяйцах. Николай Николаевич Федосеев в свое время успешно сосал молоко, в смысле жалование сразу от трех маток. Но поскольку все «матки» были советскими, предателем он не был. Сейчас этот человек, бывший Чрезвычайный и Полномочный посол СССР в ряде африканских стран, а по совместительству бывший полковник КГБ и бывший же подполковник ГРУ, смакуя горячий напиток, говорил:

— Люди эти — белая кость Африки, хотя и негры. А их верховный вождь частенько выступает арбитром в межплеменных спорах. Очень гордые люди. И верблюды у них самые лучшие в мире.

— И что, — засмеялся министр, — за сколько их верблюды дойдут до Москвы?

— А я бы не смеялся, — насупился Николай Николаевич, — все может обернуться серьезней некуда. Брандахерия заключила договор с Великобританией о взаимной помощи на случай войны еще в восемьдесят третьем году. Одна тысяча восемьсот восемьдесят третьем, если точнее. Никто договор не отменял. А Англия — это НАТО.

— Ну уж сразу и НАТО, — обидчиво насупился министр, — у нас эту девчонку найти проще простого. Не так много пока у нас темнокожих красоток. Если она, конечно, красотка. В чем я сильно сомневаюсь.

— Не сомневайтесь, товарищ министр, женщины правящей династии Брандахерии славятся исключительной красотой…

Чуть слышно промурлыкал телефон. Особый телефон — прямой связи с Кремлем.

— Господин министр, — вежливым голосом пророкотал руководитель администрации Президента России, — через полчаса экстренное заседание Малого совета безопасности…

От Смоленской площади до Кремля езды — и сигарету не успеешь выкурить. Так что министр не опоздал. Формально. А на самом деле — очень даже опоздал, потому что все члены Малого совета уже расселись вокруг овального стола, оставив ему штрафной стул.

Штрафной — значит прямо напротив Президента; метрах в трех от его грозных очей. А поскольку сегодня, как и практически всегда, не должно было обойтись без громов и молний, все это должно было обрушиться на голову министра. Так уж привык глава государства — метать молнии в того, кто стоит или сидит против него.

Докладывал начальник Генерального штаба, на мгновенье запнувшийся, когда министр устраивался на штрафном стуле:

— … вывод однозначный, — закончил наконец главный армейский стратег, — НАТО готовит широкомасштабную военную акцию против нас. Фактически у противника все готово к этому. Чем объясняются подобные недружественные действия, мы не знаем…

— А кто знает? — грохнул по столешнице Верховный Главнокомандующий, — ФСК не знает, ГРУ не знает. Может ты знаешь?

Глава государства грозно сверкнул очами из под насупленных бровей на министра.

— Начинается, — затравленно подумал тот, и вдруг почувствовал, как по спине потекла холодная струйка пота, — неужели?!