Ирина Мотобрывцева
ГОРОД
Город каменный, город тесный
В сердце мое замурован,
В мою душу накрепко въелся,
В тело мое закован.
Этот город свобода и плен,
Этот город доступен не всем.
Я — плоть от плоти его,
Кровь от крови,
Но для меня он внове и внове
С громом улиц и переулочной тишью,
С пылью окраин и тоской
Этот город встречать меня вышел
И всерьез говорит со мной…
1960
ГОРОДА
Мне больно. Боль распирает душу,
Рвется на улицу, вон из дома.
Мне больно. Боль бесит и душит,
Воет собакой бездомной.
Одиночество. Кто сказал, что и в нем
есть прелесть.
Оно истязание изощренное.
Одиночеством в веках пытали ересь —
тупо бьет по голове
На улицу гонит заплеванную.
Улица мокрая. Грязь и плесень
въелась в дома закопченные.
Боль сбегает со мной по лестнице,
тащит в проходы темные.
Толпа плывет. Лица мазками серыми.
Строят дом — огромную тушу.
Жизнь строят. Все сделали —
Забыли немного — душу.
Нет души. Закоптилась, зачахла.
Съедена их диктатурой.
Жизнь померкла, душой не украшена.
Выглядит скучной дурой.
Шаг учащается. Гонит тоска.
Горло давит сторука.
Машина — красная надпись: «Мука»
Читается: «мУка! мУка!»
1961
* * *
И снова строятся дома в ряд,
И снова окна в домах в ряд
Они со мною не говорят,
И только строятся дома в ряд.
И в каждом квартале по фонарю,
И фонари не горят.
В каждом квартале по фонарю
Строятся в ряд.
И город большой у меня за спиной
Свернулся квадратной змеей.
1961
* * *
Шуршание шагов,
Вихрение метели,
Все дальше шум шагов,
Все глуше — еле-еле.
В шуршании шагов
В вихрении метели
Затихла боль души,
Все тише — еле-еле.
1961
* * *
Скучно, скучно,
томительно, тягуче.
Серое небо, серые тучи, серые лица,
друг предатель.
И ночью не спится,
а утром встать лень.
Ничего не хочется — жизнь — труп —
ни славы, ни почестей.
День так глуп.
На улицу что ли
бросить себя и скуку.
В весну, на волю
бежим!
Дай руку!
В пустоте зеркала
взгляд хмурится.
Нет.
И вновь, как прежде,
В грязи по улице
одинокий след.
1961
* * *
Люди мучат друг друга
Неразрывной связаны нитью.
Путы держат и тянут сильно и больно.
Люди мучат друг друга,
Но по наитью
Рвутся нити,
И люди порвать их не вольны.
1961
* * *
День прошел
И розовы щеки домов.
Зачем в мир ты брошена?
Для дел или снов?
Улица длинная тиха, пуста.
Церковь… Старинная красота.
Идешь, прислушиваясь к ритму шагов.
В такт обрушивая: «для кого,
для чего?»
Сытые, жирные голоса,
Скотские, грязные телеса.
Тупость и жадность.
В глазах — ни души.
Вот только дети еще хороши…
Но знаю, ждет их такая же участь.
Такая же пошлая скучная доля.
А сердце болит и мучась,
Дрожит от боли.
Разве не видите?
Я люблю вас, люди!
Мне хочется верить, что будете,
будете вы
В человеческом облике.
Как вам помочь?!
Крик замирает.
Заката последние блики.
День отживает.
Ночь.
1961
* * *
Они встали передо мной стеной,
И на мозг давили,
Наступали на грудь,
И вертелся вдвое быстрее шар земной,
И стучало, как маятник:
Будь! Будь!
Ночь лиловый платок
Завихрила на крыши домов,
И качались и плыли деревья в снегу,
И качались и плыли бульвары снов,
Уносили беспомощный крик:
Не могу!
Белый снег визжал,
Как младенец больной,
А в лиловом небе качались кресты.
И к распухшей от жизни реке за мной
Уносились бульвары, убегали следы.
Там вставала Москва
И Земля,
Не успев заснуть,
Где-то бился об небо
Колокольный звон.
Затаили слова
Там гробницы Кремля,
Затаили быль-небыль,
Затаили стон.
По звенящим камням,
По серым камням.
По камням кремлевских моих мостовых.
По соборам-церквам,
По соборам-церквам
Я кричу в усталые лики святых.
Но молчит мой собор.
Но молчит вся земля.
Тихо. Тихо.
Но может, почудилось:
Будь!
Это эхо.
И снова со стен на меня
Ярым оком смотрела
Иконная жуть.
1963
РАЗГОВОРЫ
(нечто псевдорусское)
Что-то нынче осень
Зеленым-зелена.
Что-то нынче осень
Желтым-желта.
Что-то нынче девки
Грустным-грустны.
Что-то нынче парень
Веселехонек.
А что ты, парень, ходишь,
Ухмыляешься?
Ты над нашей над бедою
Насмехаешься?
Я тебя косою, парень,
Задушу,
Я тебя любовью, парень,
Иссушу.
Я головушку твою заморочаю,
И на белый свет глядеть
Не захочешь ты.
Что-то взглядом ты
Зеленым-зелена!
Закружилась голова,
Хоть не пил вина.
Что-то взглядом ты
Желтым-желта,
Хоть и рюмки я не держал у рта.
Ах, не петь, видно, песен мне
Этой осенью!
Что-то нынче осень
Зеленым-зелена,
Что-то нынче осень
Желтым желта.
Что-то нынче девки
Грустным-грустны,
Что-то нынче парень
Веселехонек!
1963
* * *
В перекрестах,
В перехлестах рельсов,
В перестуках колес
Я забуду тебя навечно,
Без улыбки забуду,
Без слез.
По ночам, по утрам
Спозоранку
Захлебнулись в вое гудки:
Ты сбежала!
Как странно, странно
С нами вместе беги, беги!
Так стучали, так звали колеса
В перехлестах рельсов и шпал.
Черный дым заплетался в косы
И на белый снег оседал.
Красный глаз светофора кровью
Наливался
И не мигал.
И казалось, что солнце — тоже
О запрете — с неба — сигнал.
И с упорством, упрямством ирландца
Не сходила молитва с губ:
Я зову тебя — не даешься.
Я кричу тебе — не молчи!
Я не слышу тебя
— Это поезд,
Как судьба, в безвозвратность мчит.
1968
* * *
Частичку, частичку, частичку
Частичку труда.
На тоненькой-тоненькой спичке
Повис огонек
— Не беда!
Спешите, спешите. Спешите!
Ведь Смерть за углом!
Сожгите, сожгите. Сожгите
Труда огнем!
По камешку, по песчинке
Постройте дом!
Скорей этажи осветите!
Ведь тьма за углом!
Отважно, отважно, отважно!
Из века в век
Канатный плясун, бумажный
Солдат — человек.
Сжигает, сжигает, сжигает
Трудом, как вином.
Ведь звери труда не знают,
Не ведая смерть за углом.
1964
САФО
О, Сафо! Ты полна печали.
Дочь Лесбоса,
Зачем на свет явилась?
Земные звуки слишком больно
Бьют по струне твоей души.
Она дрожит и плачет, кровоточит.
О, Сафо, ты одна в земной глуши.
Но как от этой боли отказаться!
Здесь слишком ярко светит солнце,
И каждую весну цветут фиалки,
И осень каждую по виноградным лозам
Бегут живительные соки.
И слишком много соков бродит
В тебе, пленительная Сафо!
Но струны, верно, скоро лопнут —
Так сильно рвешь их, не жалеешь.
Так не спеши.
Ты женщина. Послушай!
И сил не хватит —
Ты одна в земной глуши.
1964
СИНИЕ КОНИ
Синие, синие кони,
С черной гривой, с черной!
В какой стране родились вы,
Далекой, просторной?
Синие, синие кони,
С черной гривой, с черной!
В вашей стране, наверно,
Мне было бы хорошо.
Давайте договоримся,
Когда вам будет удобно,
И вы меня увезете
Сейчас или потом.
Синие, синие кони!
Но конь повернулся хвостом.
НА СВЕТЕ МНОГО ЕСТЬ ЗВЕРЕЙ
На свете много тварей есть:
Тигры, обезьяны…
А я живу среди людей
Вот ведь странно!
Не понимаю их язык
Бедный недоделок,
Но к ним привык, но к ним привык,
Хоть мне до них нет дела.
На свете много тварей есть:
Тигры, обезьяны…
А я живу среди людей —
Вот ведь странно!
И мне так трудно их любить,
Ах, как трудно,
И тигром я хотел бы быть,
Но не могу хвоста добыть.
На свете много есть зверей:
Тигры, обезьяны,
А я живу среди людей —
Вот ведь странно.
Собаки — так добры они,
И так умны при этом.
Хотел бы я собакой быть.
А в жизни стал поэтом.
На свете много есть зверей:
Тигры, обезьяны,
А я живу среди людей.
Вот ведь странно.
И вот один на свете я,
С людьми все время в ссоре,
Не приняла меня в свой дом
И кошка на заборе.
Хожу один, совсем один
— Слеза слезинки горше.
Я эту песенку сложил —
Не буду больше.
ТАМ, ГДЕ ГУЛЯЮТ ВОЛНЫ ОКЕАНА
Там, где гуляют волны океана,
На берег выползая языками,
Вплетаются в их тело души,
Колышутся, друг друга узнавая.
И вместе с волнами гремят и шепчут,
То нежно, то как гром, то как дыханье,
Что только в музыке волны и ветра
Дана им жизнь, дано им пониманье.
Когда волна, оставя след на камне,
Сосущим морем тянется обратно,
Душа Дункан прозрачной горькой пеной,
Как шарфом покрывает душу брата.
И снова наступают волны,
И, набегая, рушатся с раскатом.
ДИАЛЕКТИКА
А там, где мир, там и война,
А где свиданье — там разлука.
А чья вина, и в чем вина,
И кто обрек на муку?
Сегодня в море тишь и гладь,
А завтра — ураган и буря.
Сегодня милый обнимать,
А завтра — брови хмурит.
А где прилив, там и отлив,
А где конец, там и начало.
И коль мужчина молчалив,
То надо, чтоб жена болтала.
И каждой Еве свой Адам,
И каждому Адаму — Ева.
И если справа видно вам,
То мне виднее слева.
Во всем причин и следствий ряд
Посеешь семя, будет колос.
И с головы, как говорят,
Случайно не спадет и волос.
Но где стихия всех стихий,
И в чем причин причина?
Куда ни кинь, куда ни кинь,
Ответ наполовину.
1962
СОН
Мы спим год, мы спим два,
Мы спим веками,
Мы, как больной медведь,
Ждем волшебства весны,
Мы лечим зиму снами.
Нам страх — год¸
Нам страх — два
Нам страх веками,
И как вода сквозь фильтр,
Текут сквозь страх сны,
Они всегда с нами.
И годы строят ряд,
И годы множат род,
И длится род веками,
И повторяет бред,
И повторяет взлет.
За взлетом вновь страх,
За страхом вновь сон,
Паденье в сон, как в смерть —
На шее камень.
1962
ЗАКЛИНАНИЕ ТУЗЕМКИ
У моего дома ходят недобрые духи,
В тихие сумерки,
У моего дома.
В глухие тревожные сумерки
У моего дома.
И нет никого, кто мог бы
Спасти меня от них.
Я слабой стала.
У моего дома
Расползаются смутные слухи
В тихие сумерки
У моего дома.
В глухие чернильные сумерки
У моего дома.
И нет никого, кто мог бы
Загородить стеной от них.
Я слабой стала.
Но я прикажу, и исчезнут
В сумерках растворятся
Эти недобрые духи.
Но я прикажу, и снова
Сильной я стану.
Я не буду бояться вас, духи!
1962
ВЕСНА
Весна.
Весной мне хочется
Бродить по улицам
В постыдной лени.
Весна.
Весной мне хочется
Впитать в себя все солнце.
Весна.
Весной готова пересчитать я все ступени,
Что в городе моем,
И заглянуть во все его дома,
Все окна, все оконца.
Весна.
Весной мне хочется
Вобрать в себя весь запах
Зелени,
И всех цветов, что на земле цветут.
И растереть в ладонях тополиные листочки,
Чтоб долго ощущать потом на пальцах
Их острый клейкий запах.
Весна.
Весной мне хочется обнять весь мир,
И ощутить его, как зверь,
Когда добычу мнет в своих когтистых сильных лапах.
1962
* * *
А сегодня был необычный вечер
Слишком четким был Кремль,
Слишком новым,
И я разглядеть сегодня сумела
Буквы на колокольне —
Делать ведь было нечего.
И кто-то сказал,
Что так бывает перед войною —
Кто-то был в это время со мною.
1963
ПЕСНЯ-ЗАКЛИНАНИЕ
Приворотным зельем тебя приворожила бы,
Показалось бы — сама весна,
Привязала б цепью,
Не пустила бы,
Только вот трава такая — где растет она?
Исходила бы леса,
Переплыла бы реки,
И просила б хлеба у чужих ворот,
Только б знать — приворожу навеки,
Только б верить в зелье-приворот.
Расплескала б по земле зелены очи,
Растеклись бы — не глаза, а омут, яма,
Только б ведать — уходить захочешь,
Преградят пути — на дно затянут.
Самой солнечной и радостной весною
Трижды умерла б, не вспомнив бога,
Только б знать, что вырасту травою,
Но травой у твоего порога.
1963
БЕССОННИЦА
Часы отсчитывают время: Тик-Так,
Забот и дум постылых бремя
Зажав в кулак.
Часы отсчитывают время
Просто и не спеша,
Клубок предчувствий и желаний смутных
Развороша.
А ночь плетется под стук размеренный
Часов,
И сердце вторит им: Тук-Тук!
Растерянный, лежишь без снов.
1965
КАРТЫ
Карты, брошенные веером,
Я не верю вам,
Я не верю вам.
Карты, брошенные ворохом,
Что же делать мне с этим порохом,
Что душою моей зовут?
— Ни ответа и ни совета карты мне не дают.
Только слушаю — слишком звонко
Слово-диво во мне отзовется.
Говорят ведь, что там, где тонко
Там и рвется.
И все чаще за мною гонится
Неотступная, словно конница,
И все чаще ночами гонится
По пятам за мною бессонница.
И все чаще я понимаю:
Слово-диво — поймаю, поймаю.
Оттого мне так страшно, карты,
Оттого так все непонятно.
И все чаще за красное слово
Мать-отца я продать готова.
Только слово, неверное слово
Ускользает снова и снова.
Карты, брошенные веером
Я не верю вам.
Я не верю вам.
Говорите — удачлива будешь.
Говорите — бред свой забудешь…
Очень страшно мне, карты, жить,
Но страшнее бред свой забыть.
1963
* * *
Ах, Москва меня замкнула, замела.
Закружила, завертела, завела.
Я не знаю где я, что я, что со мной
Ты, Москва, не город — дьявол,
Боже мой!
Я, Москва, тебя и знать-то не хочу,
И мне кажется, что я тобой верчу.
Ан, оглянешься — и все наоборот,
Не тащи меня, Москва, за шиворот!
1963
ЕДИНОБОРСТВО
Единоборство двух сил,
Двух гигантов в лиловом небе,
Клубясь, свивались и развивались тела.
Единоборство двух сил
— не о насущном хлебе.
Люди их не заметили,
У людей земные дела.
Единоборство двух сил:
Борьба не на жизнь, а на смерть.
Два огнеглазых дракона
Потрясали небесную твердь.
Единоборство двух сил
— не по земным законам —
Люди не замечали
— каждый ел спокойно и пил.
И только раз в век
На дорогах встречались двое,
И в них вспыхивало
Противоречие тех.
И только раз в век
Становилось понятным земное
Единоборство двух сил.
Стон их и смех.
И тогда в домах
Жизнь не шла по порядку,
Заведенному испокон веков
— Становилось вверх дном
Все, что было гладко.
Женщины пели и плакали,
А мужчины покидали дом.
Но закон был таков:
Для того, чтобы дальше
Жить могли на земле
Те, кому не назначено в небе,
Расходились две силы,
На землю раз в век попадавшие.
Возвращался порядок и заботы о хлебе.
Век назад повернул в прежнее русло
Тот поток, что плыл вспять,
Но земля не рождает двоих и тускло
Протекают года —
Им века ждать.
1963
В МОЕЙ ДУШЕ
В моей душе, поверхностной, как ветер,
Рождаются обрывки странных мыслей,
В моей душе порхают птицы,
И вот, подняв ее,
Хотят взметнуть высоко,
И ветхое понятие греха
Душа готова сбросить,
Когда ее прорежут ласточкины крылья.
А между тем,
На улице снег тает,
И месят грязь безжалостно ботинки,
А с неба сыплются крупинки соли,
И этот вид рождает чувство боли
В моей душе, поверхностной, как ветер.
1966
* * *
Эллочке Кудряковой
Что мы можем сделать друг для друга?
Разве только чуточку тепла?
Рыжекудрая моя подруга,
Как хочу я, чтобы ты жила!
Бог не одарил ни дочерью, ни сыном,
Разве только дружбой наградил.
В этой жизни, суетной, постылой
Не страшна мне тишина могил.
Знаю, что равна ко всем природа,
И могильный червь имеет право жить,
Знаю, что написано от рода,
Так тому, наверное, и быть…
Но все чудится тот лес и поле,
Ржавый стог соломы на ветру,
Взгляд печальный, полный кроткой воли,
Тонкая фигурка на юру…
МАМА
Храни ее, мой Бог,
Мою святую.
И кроткий дивный свет ее очей
Пусть светит долго-долго.
Я вижу, как она идет
отдельно от меня
Такая маленькая, и руки держит, оттопырив,
как девочка.
И странно мне — она старушка!
Но чистота ее души
Просвечивает в детском взоре.
Улыбка, как на фотографии ребенка.
И жизни нет мне без нее.
1976
* * *
Мне вас не хватает, поэты минувших времен.
Душа моя, бабочка, бьется и тает,
спаленная мертвым огнем,
И в призрачном шелесте книжной страницы
узором осевшей пыльцы
Пытается вычертить позы и лица,
заполнить тоску пустоты.
1965
РАЙ
С родной душой бродить
по саду
И больше — ничего не надо…
* * *
Купаясь в лучах материнской любви,
Я шла по стезям светозарного рая,
Наивной улыбка была молодая,
И под руки люди родные вели.
И с ног моих будто бы путы упали,
И легкой походкой за ними я шла.
Здесь не было страха, тоски и печали
— Одна только чистая радость цвела.
1981—2014
ОДИНОЧЕСТВО
Мне снился сон:
Как будто лето…
И юный лес, листвой одетый.
И некому сказать:
Смотри!
Алеют маки там, вдали!
1981
ГОД ПРИМЕРНО 1948
У Иры Бурмистрович была красивая мама.
Стройная фигурка,
Пестрое крепдешиновое платье,
Черные глаза сияли ярко.
Все это — в проеме нашей кухни
На втором этаже на Яузском бульваре.
Посещение родительского комитета.
А у Оксаны Дворниченко
Была высокая строгая мама
(по крайней мере, мне так тогда казалось),
Звали ее Ольга Ивановна,
Она была учительница химии
В вечерней школе.
На рояле стоял деревянный человечек
С квадратной торбой за плечами.
Он куда-то тащил эту торбу, и при этом стоял на месте.
Оксана играла гаммы и хорошо рисовала.
А моя мама была Наташа,
Молодая, с зелеными глазами.
Мы бегали взапуски по старому переулку.
И она была самой красивой.
Но тогда я этого не знала.
На бульваре распускались зеленые листочки,
И всегда к Первому мая.
Мимо дребезжали трамваи,
Назывались «Аннушками».
В подвале жила дворовая девчонка Зойка,
Хотела дружить, рассказывала непристойные анекдоты.
В подвале было темновато,
Красные ягодки на фарфоровом чайнике веселили.
Зойкин брат Павлик не мог расти в полную силу,
И оставался недомерком.
Мать гуляла.
Но это тоже не осознавалось.
На дворе стояло страшное время, и взрослым, наверное,
было страшно.
Но мы бегали по двору, расшибая коленки,
И ничегошеньки этого не знали.
Вечный вопрос о времени и пространстве:
Вместе со временем исчезает и место.
Это я — тот худой и любимый ребенок.
Не могу поверить, что нет со мною мамы.
1998
МОСКВА
Москва — слово красное, как клюква
Москва,
Москва — слово крепкое, как ругань,
Москва,
Москва — слово черное, как уголь,
Москва,
И скуластое, как татарва,
Москва,
Разноцветная, как бусы,
Москва,
Утешенье и обуза
Москва,
Одинокость и толпа
Москва,
Молчаливость и молва
Москва.
Москва — слово грязное, как мат,
Москва,
Москва — слово чистое, как «мать»,
Москва,
Москва — вероломная, как тать,
Москва,
Москва — не унять и не понять
Москва.
1963
* * *
Я понимаю,
Что я люблю их,
Я понимаю,
Что не могу без них,
Я понимаю…
А город ластится
Шершавой шкурою мостовых.
Я понимаю:
Бесплатный фрагмент закончился.
Купите книгу, чтобы продолжить чтение.