Бесплатный фрагмент - Стихи эпохи вырождения

mortem

Мохнатый конь, лошадка деревянная,

Качай её, проклятую, дави.

Она за мной приходит, окаянная,

И каждой ночью шепчет о любви.

То бродит с пойлом, воет под балконами,

То рожу костяную по стеклу

Размажет, корчась, сука толоконная,

Всадив под шею тонкую иглу.

Конёк, качайся, в лом -зрачки белесые,

Язык слащавый с корнем оторвать,

И завернуть ее, малышку, в простыни,

Чтобы никто не смог распеленать.

Пытает бог пустыми колыбелями,

Скрипят снега, продетые в кольцо.

Укрыты спящие колючими метелями,

А иней пухом сыплется в лицо.

Бездомная любовь

Как много есть домов, богатых и не очень,

С замками и заборами,

И прочими

Уловками от быдла и воров.

Многоквартирные, цветущие,

Пустые,

Неприбранные, грязные, свои,

Соседские, знакомые, чужие —

Их целый город, можно заблудиться в них.

Не в каждый хочется проситься

И стучаться,

И даже мимо страшно проходить,

А в некоторые хочется

Ворваться,

И больше никогда не уходить.

В домах живут условности и звери,

Элитные, дворняги, сор и сброд.

А здесь у нас давно сломались двери.

Любовь бездомная прибилась

И живёт.

Кусается бывает, бродит голой,

У каждого попросит молока,

И спит, свернувшись, в комнате,

Без (с) пола,

Под пристальной заботой потолка.

И нам ее ругать или лелеять,

И нам на руки тяжко поднимать.

Бездомная в отчаянии верит

Что жизнь лишь там, где могут понимать.

***

Бей, молоток, по головам

Каменнолобым,

Стремись попасть не в рот,

А в глаз.

Не надо понимать, где, для чего

И чтобы.

Статистика гласит:

Здесь каждый третий — пас.

Жуёт свои слова, как жгут,

С костей отпавший,

И грезит поцелуями воды —

Смотрите, я весь день,

Замученный, неспавший,

Писал и шлифовал

Бессмертные труды…

Я нес их по кустам,

От дураков скрывая.

Готовый бросить в бак.

Назад сдавать легко,

Не разогнав собак,

И, обжигаясь чаем,

Проглатывать слюну и

Дуть на молоко.

Но, веришь, воздух там,

Где умирало имя,

Где твой портрет — лишь тень

В крестах оконных рам.

Где есть язык таинственней латыни,

И звука тонкий лёд

Потверже молотка.

Бог устал

Он устал быть другим,

Всемогущим, заманчиво- разным,

Не рыдать, не смеяться, и всех

Понимать,

Он устал каждый день говорить

О прекрасном,

И упавших в канавы людей поднимать.

Он прикрылся щитом

Веселящих мотивов,

Только грустные ноты жуками ползут,

Расправляют блестящие хрупкие крылья,

Им лететь тяжело, остаются внизу.

Он устал пить любовь,

Безымянное мертвое море —

Так чиста и прозрачна вода,

Но до слёз солона.

Он устал разделять беспричинную

Радость и горе,

Он устал быть готовым,

Как будто настала война.

Его тело — земля, его голос — звучанье

Природы.

Он устал быть вселенной, и каждую

Бабочку знать

Поименно, а там, где скалистые склоны

Бросаются в темные воды,

Он хотел бы наверно, присесть и молчать.

Стать немым рыбаком на суденышке утлом,

И из нитей прожитого сети вязать.

Где попавшая в сердце шальная минута

Никогда не позволит вернуться назад.

***

Идем, страдалица.

Чужая куртка греет

Не более, чем в вывеске неон.

Идем, уже луна синеет

Невидимо внутри окон.

И кувыркаются песчинки,

Танцуя в такт шагам подошв,

Усталое лицо с картинки,

Ты все еще кого-то ждешь?

Сто тридцать раз упало небо,

Сияло дважды над рекой,

И как щенок, бежало слепо

Вслед за погладившей рукой.

Заметна ссадина, но боли

Уже растаял силуэт,

Топи ключи, меняй пароли,

Смени колечко на браслет.

На сколах чашки стынет завтра.

Вращенье беличьих колес

Не замедляется. Их мантры

Визжат и смазывают ось.

Жгут электрические звезды.

Предметы обнимают вещи,

Молись, просись туда, где сон

Куда ни плюнь — то явь, то вещий.

Идем, печальная,

И говорить не надо,

Что было, стало, и заказан путь.

Смотри, крадутся будни-годокрады,

А ты все жаждешь молодость вернуть.

Обрывки календаря

В лоно лета ежонком хилым

билась из мокроты трава,

И безруким идолом

Кивала августа голова.

Остывало солнце, падая и звеня,

Исчезало время, заставляя считать до ста.

Коченели пальцы на теле первого дня,

Помнишь, как мы ждали его, и он настал.

Невидимки- цикады стрекотали в полях цветов,

А мы падали в них и лежали, не видя снов.

Через рыжие космы явора совою глядел сентябрь,

Запирая небо как ключник — старинный ларь.

Безоглядным морем в лица дышала зима,

И измятым ситцем укрывала берег его кайма.

Перелетным эхом рвался и вился снег,

Освященный летом, вдаль уплывал ковчег.

Отцветал багульник, вода осыпалась

Битым стеклом во рве.

Только мы навсегда остались

Лежащими в той траве.

Одиночество

Одиночество — разве проказа?

Страшен ли размалеванный черт?

Через кожу — булавкой от сглаза-

Холодок из-под сердца течет.

Знаки солнца на стенах застыли

Слог за слогом. Судьба букварей —

До пустого форзаца простыми

Быть, и только на градус — теплей,

Слыть оскоминой чаши Грааля,

И лучом в околевших мирах,

Замечая, но не отвечая

Ни на крик, ни на жест, ни на взмах

Терпкой затхлости рыхлых пробоин

И мерцаниям грома вдали.

Не выцеживать боли из воя,

Отделяя любовь от любви.

На замочке от школьного ранца

Зайчик солнечный звенья порвал.

Осыпаются протуберанцы — в

Одуванчиков белый провал…

***

Меня нет там, и здесь — нигде.

Запрятан в божьей бороде

Печальный дождь, бушующий по сводам.

Дрожащим проводам труднее год от года.

Я в нутряной известке стратосфер

Целую твои пламенные губы.

И умирает каждый новый нерв,

Едва родясь из памяти раструба.

Отточенные полости разлук

Клянут, взбешенные, криводорожье.

И я иду, пиная каждый звук,

Твоим присутствием во мне обезнадёжен…

Вечнозеленая молодость

Вечнозеленая молодость,

Все будет хорошо?

Да…

Мы- повисшие на травинках жуки.

Нас убивают птицы, нас убивает вода.

Мы — инородное тело и гордость

Инстинкта, морали, бессмысленного труда.

Мы — порошок времени,

В который стерто всё

Существующее и существовавшее ранее.

Вдыхаем сами себя — наслаждение,

Даже если это последний вдох, выдох,

Агония дыхания.

Мы артисты бродячего цирка,

Театралы плюют нам вслед.

Один невозможно храбрый

придумал нам имя,

Написал его палкой на берегу,

Прочитал его вслух и ослеп.

Мы — нерадивые пасынки Бога,

Начинаем молитву со слова аминь.

Мы — топоры, зарытые в лоно стога,

Мы — утром янь, вечером — инь.

Мы лодочки из сосновой коры

В руках гомонящих детей.

Мы кузнечики, запертые в коробки.

И те, кто роняет их и поднимает — мы.

Мы прожили одну жизнь.

Мы купили ее за сотню смертей.

***

Жара. Покой. Хромой конек рассвета

Далеким топотом линчует горизонт,

И катит под откос повозка лета,

Поскрипывая хлипким колесом.

Испарина росы у тишины на лбу,

Немеют губы. В крике рвется рот.

Древесный воздух

с шаром красным на горбу

Встает фантомом бледным из пустот.

Над сонным маревом грозу пророчат

Пугающие высвисты дроздов,

Из клювов рассыпая многоточия

На скудные останки слез и слов.

***

Была черной земля, стала белою.

Крутит грязью забрызганный шар,

Щуря око луны осовелое,

Облаченный в небесность гончар.

Замораживал сгусток рябиновый,

Чтобы горечь ушла в беспросвет,

Ямы-раны залатаны зимами,

Мать-природа, к чему твой навет?

Бог со мной…

Я иду против матери,

Опьяненная ядом постов.

И трещат буреломы на скатерти

Бледнолицых крахмальных снегов.

Дорога

Далекая моя, искомая, разбитая.

Дистанционные столбы? года!

Дождями летними наотмашь перелитая,

Дорога к дому, ты меня ведешь куда?

Лежишь лежмя, не сочетаясь перепутьями

С тропой зеленой. Вмятины поджав,

Несу с собой чужие души. Между прутьями

Железной клетки ветер тих и ржав.

Шаги ссыпают в небо околесицу,

Тоска бредет уныло в стойла повестей.

Мне б бросить всё! Да где она поместится-

Котомка жизни прожитой моей?

Иду, тебя считая сном. Туманами

Холодными после пожарищ так легко дышать..

Зверьми рыдают тучи над капканами.

Легка земля для созданных летать.

***

Переменчиво небо ночей,

На арканы ветров лает месяц.

Миллиарды дрожащих свечей

Безвоздушный гирляндой развесил.

Ни одной не погаснуть во мгле,

Ни одной не увидеть без боли,

Смерть закована в тонкой игле,

В ее платье закутана воля.

Тяжелея хрустит шестерня,

По окружностям стрелки плетутся,

Временная сжимает петля

Бесконечность парабол и функций,

Каждый вдох на отрезки деля.

Дай мне встретить тебя и исчезнуть,

Черноты преисполненная

Моя белая снежная бездна.

***

Корабль мой лег, как кит забитый, замертво

Неистовым бренчаньем гарпунов,

А матросня хохочет: «Боже, дай ему

Святого царства, в ад он не готов!»

Смердят бока его древесными волокнами,

Слепой штурвал до черных ссадин стёрт.

Я возвращаю будущее в прошлое,

Вхожу, как Цезарь, в каждый новый порт.

А волны живы… Столько им отмеряно

К погибшим жалости, что не отдать врагу.

И пеной талой растекается, не веря им

Тоска по берегу сидящего на берегу.

***

Жареной рыбе уже все равно.

Можно отрезать ей хвостик.

Можно поджечь ее, бросить в окно.

Можно скормить гостю.

Можно соседу отдать за долги,

Глазки ей вытащить ложкой,

Челюсть свернуть, оторвать плавники-

Жареной рыбе — всё можно.

Можно скелетик ее просушить,

Лаком покрыть — и на полку,

Странный поступок, зато от души,

Без расстановки, но с толком.

Можно её заморозить, пускай

Тельце хранит прохлада.

Только про реку ей напоминать,

И туда отпускать —

Не надо.

***

«А ты думал, я тоже такая, что можно забыть меня…«А. Ахматова

Мы встречались на пристани осенью

Среди желтых отрепьев листвы,

И река голубыми полосками

Отражалась в причалах пустых.

А любовь наша — жалкая, милая,

Без оглядки летела к огням,

То взмывала  и хлопала крыльями,

То катилась, как камень, к волнам.

Можно было не склеивать чашки,

Не читать по губам и глазам,

Много ходит таких же бродяжек

В городах, где не верят слезам.

Можно было не ждать, и недолго

Беспокойно метаться, грустить.

А потом в ясноглазое небо

Просто взять её — и отпустить.

Я помню  только дрожь дождя,

Он нудно изнывал струной на деке.

Сейчас не знаю и не знала, уходя,

До вечера прощай, или навеки.

***

Не зови меня, земля,

Раньше не приду.

Облетает яблоня,

Вороны в саду.

Дождь по скатам

В лужи глаз

Слезы закатил.

Боже, ты зачем сейчас

Мне врата открыл?

И обломанный замок

Мне в ладонь вложил.

Ты не Яшка, дай зарок,

Душу не души.

Даль слепая — поводырь,

Море да туман.

Тьма, истертая до дыр.

И фонарщик пьян.

Полно горе горевать,

Говоришь? Да к псам!

Верить- мерить,

верить- ждать?

Я не знаю сам.

Шторм. Вивальди

Как бесконечно море умирает…

В круговорот прибоя и отлива

Вонзаясь, яростная пена тает,

И нападает новая игриво.

Так под упорством ловкого смычка

На струнах горячо звенит улыбка.

И снова плачет, вздорная душа,

И в гулкой пустоте стихает скрипка…

Пепел облаков

Просто хочется спать и не думать

О том, что еще не случилось,

Не выдавливать слов горловых,

Не сдаваться конвойным на милость.

В обязательствах мыслям

на грязной изнанке скрывая порочность,

Не усвоить урок, запечатав его в неурочность.

Говорить не о том, изменяя себе ежечасно,

Сор карманный ссыпая в ладони досад и напраслин.

Он уже наступил —

Мандельштамовский день

бесконечный с пятью головами,

Так наивен по-детски, приметен и светел,

Когда падает он и его обнимает как сына

Ревущее пламя,

То на лбах ледяных кипятком паровым

Облака превращаются в пепел.

***

Горелый табак на холоде

Отдает ментолом. Мне

Нечего рассказать тебе.

На вопрос: как дела?

Шепот шуршит на губе.

Все уже пересказано,

Ленточкой белой повязано.

Душит нежность снаружи,

Голоса нет, простужен,

Душит тоска внутри.

Не уходи, ты нужен мне.

Просто стой и смотри.

Эти же звезды падали,

Помнишь, тогда, давно,

Что мы тогда загадывали,

Распахивая окно?

Ничего не сбылось,

Не правда ли?

Все это вранье и бред,

И этот воздух отравлен им.

Скажи мне, что смерти нет.

***

Когда ты исчезнешь,

Я не смогу ничего,

Даже поднять руки,

Закрыть окно,

Чтобы в дом не проникли

Звуки.

Я не смогу прикончить

Шумные птичьи стаи.

Мне нечем закрасить

Мутную синь небес.

И уничтожить травы,

И вырубить твой

Опаленный печалью лес.

Как ни сжигай мосты,

И не обсыпайся золой —

Если исчезнешь ты —

Весь мир исчезнет с тобой.

***

Брожу по хрупким памяти листам,

И забываю часто, как бывало грустно.

Но воронье гнездится по столбам,

И только крик его меня приводит в чувство.

Правдивы игры жалкие теней,

Актёришек из теневого театра,

И утро наступает все быстрей,

Бледнеет пустота засвеченного кадра.

Я всюду вижу только белый снег,

Его немую немощь, холода без края,

И только ты ведешь меня на свет,

Звезда гонимая, ранимая, живая.

Вавилон

Друже мой, боже, жив ты?

Подкошенный пал Вавилон,

Ошметки свои собирает

С обочин, сметает осколки икон,

Палки в колесах стали

Вдрызг размозженной щепой,

Когти визжат по стали,

Той, что над головой…

Запах ромашек и липы-

Желтый густой полимер,

Перебродил и выпит

Ртами гнилых пещер.

Мерные ложки в руки

Вложены часовщика

Пересыпай-ка звуки!

Тесту нужна мука.

Добрые люди плачут…

Бодрый чумазый плац

Ночью на пост назначен.

Дергает нить паяц.

Знал бы, хлебал горстями

Прелесть со дна разрух,

Плевал на святую нечисть,

Прах она или пух?

Страшен малькам дестроер,

Снедь задавила кладь…

Некоторых историй

Лучше конца не знать.

Город утренний

Город утренний обветрен. Тишина

Растянулась холодком барака.

Сонный парень тащит поводка

Тяжесть, недовольная собака

Носом мокрым тычется в бордюр.

Воздух пьян вчерашним воскресеньем.

Театр пуст, пятиэтажный сюр.

Брызжет дождь на мятые постели.

Ободрало ветки до кости

Жизни одомашненное древо.

Самосады, в путь! Кресты нести!

Чур тебя, вперед, а не налево.

Вам — шептали губы, посинев,

Горькую, в пыли Иерусалима,

Правду — царство неба, хлев,

Кровь святая, падаль — все едино.

Вот она — под утром блеет блажь,

Похмеляясь паром водостоков.

Триединство — тел, молитв и чаш —

Обгорает в пламени востока.

Бога потерявшие завет,

Несподручно грязью причащаться.

Квелые, встаем, летим на свет!

Мертвые, счастливо оставаться…

***

Паук сплел паутину

Из тонких пустот.

Ворсистыми лапками

Вцепился в нее и ждет.

Восьмиглазый божок

Цедит сквозь сеть темноту,

Цедит сквозь сеть луну,

Бисер росы дрожит вместе с ним

На ветру, но не порвет порыв

Нить, хоть пустота тонка.

Паук терпеливо ждет

Цветочный дух мотылька.

***

Я тебе расскажу, как на глазах, час за часом,

желтеют деревья-повстанцы,

Как между станций болезненно движутся поезда,

Как трещит под первым морозцем дорожный панцирь,

И хлопьями сыплется краска со слова

В с е г д а.

Я тебе покажу невесомости жалкие крохи,

Не дающие снегу сгорать в воде.

На обветренных крышах призраком флюгера

Сумерки вертят сполохи,

Чернотой проступает на белом корявое слово

н и г д е.

Я тебе расскажу о пожаре пятого класса опасности,

В моем сердце, спрятанном под пальто.

Или нет, ни к чему эти жалобы, частности.

На заборе закрашено розовым слово

Н и к т о.

Может быть, это крайне глупо, говорить с тобой, когда

ты не слышишь. Или слышишь? Не верится, что это бред.

Нас разделяют несколько тысяч километров по воздуху,

которым мы дышим.

На земле таких расстояний нет.

Много раз обещала себе не прикасаться к боли,

и не тревожить ее во сне.

Но если ты помнишь меня, и тоже заперт на воле,

Увидишь небо — отдай его мне.

Слова

Легко достать из глубины души слова,

Как пачку старых писем из комода,

Как теплый ком живого существа,

Переливать их из порожнего да в воду.

Их множества — читать, не перечесть.

Произносить — устанут губы, глотка.

И среди них такая странность есть —

Написано «вода», а горло чует — «водка».

Читать «меня спаси», а слышится — «утонешь»

Читать" за всё прости», а эхо" что ты стонешь?»

Но мягче крылышек бумажных журавлей,

Податливей хвостов бумажных самолетов,

Бортов исчерканных бумажных кораблей,

И тяжелей тоски осенних перелетов —

Слова иные, бред отец их. Мать —

безумия горбатая фигура.

«люблю тебя любую» — прочитать

В написанном шутя «какая же ты дура!»

***

Может, был прав Христос,