Бесплатный фрагмент - Статьи по философии истории

Историософия. Модели истории

2016

Сегодня я хотел бы поговорить о том, что неминуемо предшествует всякому историческому исследованию, всякому обращению к прошлому, всякой попытке понимания прошлого. Я имею в виду историософию, или философию истории.

Всякое серьезное исследование прошлого должно начитаться с чёткого осознания собственной историософской позиции, а также с выявления историософской позиции автора исследуемого текста.

Давайте начнем с самого начала — с понятий. Что такое история? Что такое философия? Что такое философия истории?

И прежде всего давайте выясним, что НЕ является историей.

История и прошлое

Часто под словом «история» мы понимаем прошлое, все события, случившиеся в прошлом.

Если это так, то история абсолютно непознаваема и бессмысленна. Невозможно объять необъятное, как говорил Козьма Прутков. Можно потратить всю жизнь на собирание и описание событий прошлого, при этом ничуть не приближаясь, а лишь отдаляясь от заданной цели — описания ВСЕХ событий прошлого.

Попробуйте записывать абсолютно всё, что происходит с Вами за день, всё что Вы замечаете, всё, что Вы чувствуете, всё, что Вы думаете, все, что происходит с людьми и предметами, которые Вы видите. Вы быстро поймете невозможность и абсурдность этой задачи.

Но история — это не просто прошлое.

История — это лишь самое важное из того, что случилось в прошлом, те события, которые определили современное состояние тех сторон нашей жизни, которые мы считаем значимыми.

История — это связное повествование, выделяющее из прошлого такие события, которые могут объяснить нам наше настоящее.

История это всегда рассказ, объясняющий нашу современность, объясняющий причины тех сегодняшних событий и явлений, которые действительно важны для нас.

История и факты

В нашем сознании присутствует такая схема работы историков: Есть множество установленных историками фактов. Историк собирает максимально возможное количество фактов по определенному периоду по интересующему региону, анализирует их, располагает их в хронологическом порядке (что было раньше, а что позже), выявляет причины и следствия, и пишет историю определённого региона в определенное время.

На самом деле это не совсем так. Точнее, совсем не так.

Представьте себе, что Вы пишите историю современной России.

С чего Вы начнете?

С отбора фактов.

Ежедневно только в интернете появляется множество новостей, документов, постов в соцсетях, записей с видеокамер и т. д. Это не просто гигабайты, это миллионы террабайтов информации.

Может кто-нибудь все это просмотреть и проанализировать? Это абсолютно невозможно. А ведь мы пока рассматриваем только такой источник как интернет. А источников, как вы понимаете, намного больше.

То есть всякое описание истории начинается с отбора материала, с отбора фактов, которые мы считаем значимыми.

Таким образом, прежде всего нужно решить, что с нашей точки зрения для истории значимо, а что нет.

Это наш первый и самый решающий выбор. Мы берем очень малую долю от всей имеющейся информации и считаем только ничтожную долю событий важными и достойными упоминания в истории.

Мы изначально отбираем только те события, которые укладываются в наше представление о значимом и незначимом и отбрасываем как ненужное подавляющую часть событий, так как они не укладываются в нашу модель.

И всякая история — это выделение из океана событий горсти фактов, фактов, которые рассказчик истории считает самыми важными и определяющими, и соединение этих фактов в соответствии с принятой моделью истории.

Первична здесь модель. Именно согласно модели мы отбираем факты. Без модели истории, без представления о том, что значимо, а что нет, без понимания нашего места в мире невозможно и само выделение фактов.

Иногда историки жалуются на недостаток исторических источников по какому-либо периоду истории. Мол, мы вынуждены использовать все имеющиеся в нашем наличии источники и рассматриваем практически все известные из этих источников факты. Это тоже не совсем так. Скажем, из всех дошедших до нас древнерусских рукописных книг историки используют лишь мизерную часть. Подавляющее большинство рукописей — богослужебные книги, но их анализ не вписывается в модели истории современных историков. Хотя, уверен, из анализа древнерусской богослужебной литературы можно очень многое узнать об истории наших предков.

Исторический факт и вера.

Факт — это не просто описание событий. Факт — это описание такого события, в реальности которого мы уверены. Если мы уверены, что такого не может случится, то описанное событие никак не может быть фактом, а является вымыслом.

То есть, например, Троянский конь или подвиги Ахиллеса были фактом для Гомера и древних греков, но не являются фактом для наших современников.

Каждый из нас, знакомясь с различными изложениями истории, делит все упоминаемые там факты на правду и ложь. И правду мы считаем истинными фактами, а ложь — вымыслом автора.

То есть все события, описываемые в разных историях, мы делим на две категории — правда и ложь, факт и вымысел. И третьей категории здесь просто логически не может быть.

Но сегодня в нашем сознании допускается и третья категория, категория полностью выпадающая из логики, но очень популярная в постмодернистском мире.

Поясню, что я имею в виду.

Воскресение Христово — исторический факт или нет?

Если Воскресение Христово было в действительности, то это факт, это правда.

Если Воскресения не было — то это вымысел, ложь.

Но в современном сознании появляется третья категория — предмет веры. Мол, если мы верим в Воскресение Христово — то это факт, а не верим — то вымысел. Мол, Воскресение Христово — это такое событие, которое никак нельзя считать историческим фактом. Мол, Воскресение Христово вне истории — предмет нашей веры.

Вот такой мыслительный фокус. Первым делом мы выкидываем из истории факт Воскресения Христова, изобретая для этого особую категорию — «предмет веры».

То есть к вариантам БЫЛО (ФАКТ) — НЕ БЫЛО (ВЫМЫСЕЛ) добавляется третья категория, зависящая от взгляда человека. Если верит — то было, если не верит — то не было. То есть событие одновременно и было (для тех. кто верит) и не было (для тех, кто не верит). Какой-то кот Шредингера… Он одновременно и есть, и его нет. Вдумайтесь, реальность события при таком взгляде определяется личной верой. А раз не все люди верят в Воскресение Христово, значит мы создаем особую группу событий — предмет веры — и исключаем ее из рассмотрения и изучения.

Поразительное пренебрежение всякой логикой.

А если в обществе мнения разделились, то мы просто выносим это событие за скобки и вообще его не рассматриваем. Мол, это не является общепризнанным фактом.

Таким образом фактически решение о том, является ли событие фактом или вымыслом, практически принимается большинством голосов.

Но ведь абсолютно любое событие является для нас фактом (то есть мы уверены, что событие было), если мы верим в него, и является вымыслом (не было), если не верим. И религиозная вера тут совсем ни при чем. Факт или не факт. Было или не было. Правда или вымысел, а третьей категории быть не может.

Факт — это только такое событие, вероятность которого мы допускаем. Невероятное в нашем понимании событие никак не может быть для нас фактом.

И фактом мы стремимся считать только то, что все мы считаем допустимым и вероятным.

Историки утверждают, что выявляют факты исключительно на основании анализа исторических источников. Но это не так. Ярчайший пример здесь — отношение к Воскресению Христову. Само отрицание факта Воскресения основано отнюдь не на анализе исторических источников, а на априорных представлениях историков о возможном и невозможном.

Посмотрите, какая интересная вещь получается: мы сначала решаем что возможно, а что невозможно, а потом уже обращаемся к историческим источникам. Мы не исходим из фактов. Мы исходим из наших представлений о правдоподобии, о том, что могло произойти, а что — нет, и затем создаем историю, отбирая только те факты, которые вписываются в наше представление о возможном и невозможном.

И главное здесь — с каким «МЫ», с каким сообществом, с каким народом мы себя ассоциируем. Если МЫ — это христиане, то Воскресение Христово — факт.

Если МЫ — это россияне, то Воскресение не факт, а в лучшем случае предмет веры.

Кажущаяся противоположность мифа и истории.

Мы часто слышим о попытках фальсификации истории и о необходимости демофилогизации истории, необходимости избавления истории от мифов.

Что же такое миф и чем он отличается от истории?

Думаю, что здесь не так всё однозначно.

Мифы, изложенные в поэмах Гомера, — это сказка или история?

Марксистское осмысление всемирной истории советскими историками — миф или история?

Гегелевская схема всемирной истории — миф или история?

Давайте попробуем разобраться.

Современники Гомера и множество поколений древних греков после Гомера считали Илиаду и Одиссею истинным описанием события, которое считалось одним из ключевых в истории человечества — Троянской войны.

То есть многие поколения считали гомеровские поэмы историей, правдой, наиболее верным пониманием мира и места человека в мире.

Сегодня мы так не считаем. Современные археологи даже серьезно сомневаются в том, что найденные Шлиманом развалины Трои действительно совпадают с гомеровской Троей. Есть и серьезные сомнения по поводу самой Троянской войны. Есть уверенность, что она происходила совсем не так, как это описано у Гомера.

Но тут нужно понять одну очень важную мысль.

История — это то, что люди, живущие в конкретную историческую эпоху, считают наиболее верным пониманием прошлого, наиболее правдивым описанием ключевых событий истории.

И для древних греков Троянская война в изложении Гомера была настоящей историей. Когда же совсем уже другие люди совсем другой эпохи перестали считать Троянскую войну ключевым событием истории, когда объяснения причин исторических событий, изложенные в гомеровских поэмах, перестали устраивать как мыслителей, так и массовое сознание, то история начала превращаться в миф. Когда с помощью современных методов анализа исторических источников и археологического материала убедились, что события, описываемые Гомером отчасти невероятны, отчасти очень маловероятны, то историческая ценность описания Троянской войны Гомером стала практически стремиться к нулю.

Таким образом, любая история может со временем стать мифом. История — это социальный продукт. Если люди верят в повествование о прошлом, он — история. Не верят — значит считают это повествование мифом.

Думаю, что можно даже сказать, что все древние мифы были историями, то есть люди верили, что эти повествования, которые сегодня мы считаем мифами, наиболее адекватно отражают действительность и прошлое.

Если же мы обратимся не к древности, а к относительно недавнему прошлому, то можем наблюдать процесс превращения истории в миф. Сегодня, скажем, гегельянское понимание истории находится где-то посередине между историей и мифом. Есть современные попытки его воскресить, но большинство все же разделяет другие исторические представления. Хотя, необходимо заметить, что отдельные стороны гегельянского понимания истории глубоко сидят и в нашем современном историческом сознании.

Таким образом, те исторические представления, что считались истинным знанием и наиболее верным изложением прошлого, со временем превратились в миф.

Есть ли у Вас уверенность, что современные научные представления об истории не перейдут в категорию мифов через сотню-другую лет?

Получается, что любая история со временем превратится в миф?

Думаю, что главное здесь понять, что же такое миф.

Алексей Федорович Лосев ввел понятие «абсолютного мифа», то есть такого мифа, который наиболее адекватно описывает мироздание и наше место в нем.

То есть миф — это не сказка, не байка, а единственно возможный способ познания мира. Познание мира происходит через составление историй, через рассказывание и слушание историй. И поиск истины — это поиск абсолютного мифа.

Да, «миф» — очень коварное слово, легко сбивающее с толку.

Мы привыкли думать, что в древности люди мыслили мифами, а сегодня мы владеем научным мышлением, отвергающим мифы и дающим истинное понимание природы вещей. Но это утверждение — не более чем миф, популярный миф сегодняшнего дня.

И сегодня, как и в древности, люди познают мир через мифы. Но слово «миф» мы должны понимать не как «сказка» или «басня», а должны приблизиться к лосевскому пониманию мифа.

Зачитаю одно из определений мифа, приводимых Лосевым в «Диалектике мифа»: «…миф есть в словах данная чудесная личностная история».

Историческое повествование и историческая наука. Модели истории

Чтобы понять, что же такое история, необходимо провести границу (на деле весьма условную) между историческим повествованием и исторической наукой.

Историческое повествование — это связный рассказ, соединяющий ряд событий в единое целое и выделяющий причины событий и следствия. То есть историческое повествование — это прежде всего рассказ о том ЧТО случилось и КТО ВИНОВАТ или ЧТО ВИНОВАТО в том, что это случилось. Это ядро любого исторического повествования.

Чем занимается историческая наука?

Историческая наука реконструирует события, произошедшие в прошлом. Кроме того, историческая наука показывает, что многие события, описанные в различных историях, не происходили на самом деле, а носят чисто легендарный характер или выдуманы с определенным умыслом.

То есть, с одной стороны, ученый историк разрушает некие представления о событиях, которые являются составной частью исторических повествований прошлых времен, а с другой стороны, он пытается воссоздать события, действительно имевшие место в то время.

Но не бывает фактов вне истории. Реконструируя факты, историк неизбежно встраивает их в свою модель истории и интерпретирует их, исходя из своего понимания модели истории.

Что же такое модель истории? Это представление о том кто мы, откуда и куда идем, что в нашем прошлом было действительно важного и значимого, и каковы причины этих значимых событий.

Ни один историк не может создать исторического повествования без изначальной модели истории, на которую он «насаживает» подтверждающие факты.

Модель истории — сердце любого исторического повествования. Без модели нет истории.

Модель существует раньше истории, так как факты мы выделяем только в соответствии с моделью. Без модели истории выделение факта невозможно.

И хотя ученый историк может быть уверен, что он занимается только восстановлением объективной картины прошлого, решающую роль в восстановление картины давних времен играет его субъективная модель истории, его личное мировоззрение, его картина мира.

Тогда никакое объективное знание о прошлом невозможно? Тогда правы постмодернисты, утверждающие что любая история — это только отражение рассказчика?

Не могу согласиться с таким подходом.

Модель истории — это не просто продукт нашего сознания, не имеющий никакой связи с действительностью. Нет. Это продукт сознания, вырабатываемый через личный опыт, через тесное соприкосновение, общение и взаимодействие с внешним миром. Но это личная история, личный опыт, личное представление об окружающем мире.

Всякое ли личное представление об окружающем мире является истинным? Или истину вообще невозможно понять, а понять можно в лучшем случае множество личных представлений, каждое из которых будет в чем-то ближе, а в чем-то дальше от истины?

Такой подход делает всякое познание вообще бесполезным и невозможным. Без преодоления и отвержения подобного постмодернистского подхода невозможно осмысление истории, а следовательно, и сама история становится невозможной.

Ведь сам постмодернистский подход содержит в себе внутреннее противоречие. Само утверждение, что истина непознаваема, с точки зрения постмодерниста является лишь частным мнением, а частное мнение, даже с его точки зрения, — это совсем не истина.

Очень распространенным сегодня историческим представлением является убеждение в том, что человечество постепенно накапливает знания и движется от полного непонимания к пониманию мира и себя в этом мире. Мол, древние люди мало что понимали в устройстве этого мира, мыслили мифами и мало что знали. Сегодня наука проделала огромный путь и мы понимаем мир несравненно лучше, чем люди прошлых веков.

Оставим пока вопрос о развитии естественных или физико-математических наук, а рассмотрим только гуманитарные знания.

Считаете ли Вы, что Геродот или Фукидид хуже понимали причины исторических событий, чем Фернан Бродель, Арнольд Тойнби или Джаред Даймонд?

В наших представлениях господствует идея, что реальное понимание истории появилось лишь пару веков назад, и что древние историки практически не понимали, что же на самом деле происходит. Но подобное представление само по себе является мифом, порожденным эпохой Просвещения, и мифом далеким от действительности.

Существует ли такое явление как поступательное развитие гуманитарных знаний?

Есть ли поступательное развитие философской мысли от Сократа, Платона, Аристотеля к современным постмодернистам?

Лучше ли мы сегодня понимаем историю чем древние?

Ответы на эти вопросы также определяются нашей моделью истории.

Понимание историй

А можем ли мы вообще понять исторические модели, изложенные в текстах? Может ли человек понять текст? Есть ли в тексте смысл и значение, которое можно объективно выявить?

Популярные сегодня постмодернистские концепции утверждают, что такого смысла в текстах нет. Единственно, что важно — это воздействие текста на читателя. Единственное, что мы можем делать с текстом — играть с ним в свое удовольствие. Вот такая игра в бисер. Единственное, что имеет значение — воздействие текста на меня. И нет никакого значения текста, общего для всех читателей. И нет правильного или неправильного прочтения текстов. Есть только мое прочтение и твое.

Так человек не может понять другого человека?

Не могу согласиться с постмодернистским подходом.

Да, всякое понимание субъективно и определяется мировоззрением каждого человека.

Но понимание другого человека возможно. Не полное понимание. Но понимание в основном и в главном. И это понимание дает только любовь.

Любовь признает инаковость другого человека, но не стремится поглотить его. Напротив, любящий забывает о себе ради любимого. И только забыв о себе ради любимого мы можем стать собой. И, став собой, понять другого.

Герменевтика любви.

В применении к пониманию текста это означает очень бережный подход к тексту без стремления навязать ему нашу точку зрения, осторожная попытка выявления мировоззрения автора через реконструкцию его модели истории.

Это крайне непростая задача, но единственный возможный путь познания истории и человека.

Выбор модели истории

А по каким критериям выделять наиболее научную модель истории? Какая модель истории наиболее соответствует научным представлениям?

Какая модель истории является истинной?

Первое, на что нужно обратить внимание, это наличие или отсутствие внутренних противоречий в моделях истории. Второе — способность объяснять все многообразие явлений, происходящих вокруг нас.

Но следует заметить, что логические доводы редко становятся решающими при выборе модели истории. Мне кажется, что человек выбирает модель истории, руководствуясь двумя основными соображениями. Первое: мы выбираем ту модель истории, которая лучше оправдывает наши действия, особенно нелицеприятные. Второе — мы выбираем ту модель истории, которая рассказана нам человеком, которому мы больше всего доверяем, которому верим, которого любим. Истории передаются от одного любящего сердца к другому. Мы выбираем историю, которая объединяет нас с теми людьми, которых мы любим.

Порой оба эти соображения приводят к одной модели истории. Но бывает и так, что эти соображения конфликтуют, и нужно делать выбор между двумя вариантами — либо история наших побед и достижений, либо история предлагаемого Спасителем пути, история нашего исцеления несмотря на все наши падения, история спасения человека Христом, спасения от греха и смерти.

История, философия и философия истории

Философия и история в некотором и очень важном отношении полностью противоположны друг другу.

Книги, излагающие историю народа, страны, человечества, дают нам ответы на вопросы о том, кто мы есть, каково наше место в этом мире, откуда и куда мы идем, почему всё произошло так, а не иначе, и что нам нужно делать, чтобы достичь наилучшего из возможного для нас будущего.

История, изложенная в повествованиях, не сомневается в ответах на эти главные вопросы. Напротив, она подтверждает свои выводы многочисленными фактами, наглядно показывая правдивость своего рассказа и истинность нашего мировоззрения. История может сомневаться в фактах, но не в мировоззрении.

История претендует на то, что она и есть правда, единственно возможное понимание нашего места и роли в этом мире. Многие страницы и тома фактов призваны доказать нам единственно возможное понимание мироздания и нашего в нем места.

Историческое повествование — это концентрированное мировоззрение без сомнений в ответах на главные мировоззренческие вопросы.

Но при изучении истории становится заметным, что существует поразительная разница между разными вариантами изложения истории, даже если речь в них идет об одних и тех же событиях, и даже если эти истории составлены в одно и то же время.

А уж если попробовать проследить изменение изложений истории за несколько тысяч лет, то потрясающая разноголосица приведет нас в замешательство. Ведь у каждого мировоззрения свое изложение истории. И у каждой общности — свое.

Скажем, история монголо-татарского ига совсем по разному излагается сегодня в России и Монголии. А еще есть китайский вариант изложения той же истории, и вариант венгерский… А есть вариант наднациональный — взгляд на события с другого континента. А еще есть попытка понимания этих событий древнерусскими летописцами или советскими историками-марксистами, или историками позитивистами, или историками-гегельянцами.

Какой из этих вариантов правильный? Какой самый правдивый? Или нужно учесть все? Во всех есть крупицы истины, которые мы должны собрать? То есть ни один из упоминаемых выше вариантов истории татаро-монгольского ига не является полностью верным и единственный для нас путь — изучение всех вариантов и извлечение из них истины? То есть каждый из нас сам выделяет для себя истинную историю? И в итоге нам доступно множество «правд» (у каждого своя), но недоступна истина?

Вот тут и начинается философия.

Философия подвергает сомнению нашу уверенность. Она рассматривает вопросы на основе логики и заставляет нас усомниться в истинности наших представлений, заставляет переосмыслять их и, возможно, подправить или даже сменить.

В философии вопросов всегда больше, чем ответов. Всякая философия начинается с сомнения и пересмотра вопросов, составляющих основу мировоззрения. Философия — это рациональное переосмысление основ мировоззрения, подвергающее всё сомнению в попытке найти разумный и логичный ответ.

Философия истории претендует на рассмотрение и осмысление с точки зрения логики самогó нашего понимания истории — центральной части нашего мировоззрения. То есть философия истории подвергает сомнению всё наше (и не только наше) мировоззрение и в конечном итоге пытается с помощью разума и логики найти наиболее верное мировоззрение или, по крайней мере, выделить из всех вариантов известных историй наиболее адекватный.

Такое переосмысление собственного мировоззрения — процесс очень болезненный. Но изменение мировоззрения или возрастание в мировоззрении — неотъемлемая черта человека.

Ведь человек призван стать тем, кем он на данный момент не является. Человек призван к обожению.

Философское осмысление нашего понимания истории и сравнение его с иными пониманиями истории — лучший способ изучения нашего мировоззрения и обязательное условие его развития и поиска истинного понимания мира и нашего в нем места.

Что значит знать историю?

А что значит знать историю?

Знать все факты, описание которых сохранились в письменных источниках? Это невозможно. Сегодня объем информации по всемирной истории давно превзошел возможности человеческого мозга. И информация накапливается каждый день такими объемами, что даже тысячной ее части не может освоить ни один человек.

Но нужно ли знать все факты для того, чтобы знать историю?

Если история — это связное повествование, соединяющее наиболее значимые факты, объясняющие наш мир, то знание истории прежде всего предполагает умение верно отбирать факты и причинно-следственные связи.

Знать историю — значит понимать ее, понимать, 1. какие события и явления определяют жизнь человека и народов, понимать, 2. каким законам подчиняется жизнь человека и жизнь народов, 3. понимать причины важнейших исторических событий.

Знание множества фактов не помогает нам знать историю. Для того, чтобы знать историю, нужно знать важнейшие факты и уметь складывать из них связное повествование с началом и концом, причинами и следствиями, законами и их проявлениями. Знание истории позволяет любой рассматриваемый факт вписать в историю или отвергнуть его, если он противоречит самой истории, модели истории.

Обратимся к Воскресению Христову. Если в рассказываемой нами истории главное внимание уделяется экономическим факторам и развитию цивилизаций или общественно-экономических формаций, то в подобном понимании истории вообще нет места Воскресению. А раз ему нет места, да и сама возможность воскресения человека после смерти противоречит нашему повседневному опыту, то факт Воскресения Христова изначально исключается из понимания истории, из изложения истории, а далее просто отрицается как нечто невозможное и выдуманное.

Если же главная история для нас — это история падения и спасения человека, то Воскресение Христово — это важнейший факт, вокруг которого и строится вся наша история, вся история человечества. Без этого факта вся история теряет смысл.

Вспомним слова апостола Павла из первого послания к Коринфянам:

«А если Христос не воскрес, то вера ваша тщетна: вы еще во грехах ваших. Поэтому и умершие во Христе погибли. И если мы в этой только жизни надеемся на Христа, то мы несчастнее всех человеков.

Но Христос воскрес из мертвых, первенец из умерших. Ибо, как смерть через человека, так через человека и воскресение мертвых. Как в Адаме все умирают, так во Христе все оживут, каждый в своем порядке: первенец Христос, потом Христовы, в пришествие Его. А затем конец, когда Он предаст Царство Богу и Отцу, когда упразднит всякое начальство и всякую власть и силу».

Заметьте, что на факте Воскресения Христова оказываются построены ВСЕ представления апостола Павла о нашем будущем. Да и само представление о прошлом, предшествующем Воскресению, оказывается главным образом ответом на вопрос о том, почему в мир пришел Христос, почему была необходима Его Крестная смерть.

И, соответственно, настоящее апостол Павел понимает только по отношению к факту Воскресения и определяемому этим фактом прошлому и будущему.

Удали Воскресение из истории, и ВСЕ представления о будущем, прошлом и настоящем радикально изменятся. Именно это мы и можем наблюдать на современных исторических концепциях.

А могут ли оба понимания истории — и отрицающее Воскресение Христово, и считающее этот факт основой понимания истории — обе быть правдивыми?

Можем ли мы экономические и социальные процессы понимать, исходя из одной модели истории, а историю Церкви — исходя из совсем иной модели?

А может ли история, выделяющая события, которые на самом деле не являются самыми значимыми, самыми важными, действительно определяющими наше сегодняшнее положение, быть верной?

Ведь это противоречит самому смыслу понятия история, если история — это повествование выделяющее самые важные моменты прошлого и показывающее истинное понимание причин сегодняшних событий и нашего сегодняшнего состояния.

Могут ли одновременно быть истинными модели истории Маркса, Броделя, Валерстайна или Даймонда и модель истории, изложенная в Новом Завете?

Нас учат, что все эти истории имеют право на существование и помогают нам понять различные аспекты нашей жизни. В итоге получается абсурдное смешение несовместимых концепций, несовместимых моделей истории. Полная каша в голове. И очень полезно понять, какие модели истории одновременно соседствуют в нашем сознании. Могут ли все эти модели, объясняющие разные стороны нашего опыта, одновременно быть истинными? Или нужно выделить одну модель и попытаться через нее объяснить все стороны нашей жизни?

А зачем нам нужно знать историю?

А действительно, зачем нужна история?

Или не нужна?

Да, часто история бывает очень занимательной. Часто описания событий потрясают наше воображение, будят фантазию, полностью нас захватывают. Изучать историю бывает очень интересно. Но зачем это нужно? И нужно ли это? Или это просто занимательное времяпрепровождение?

А может ли человек существовать без какого-либо представления о своём прошлом? Представление о прошлом — неотъемлемая черта каждой личности. Без понимания прошлого личность невозможна. Исторические представления — это центральная часть мировоззрения каждой личности.

А может ли народ быть народом без общего представления о своей истории? Народ и становится народом, только если есть объединяющий рассказ об общем прошлом, рассказ, выделяющий главные события, которые и объясняют сегодняшнее положение народа среди других. Общее представление о прошлом и создает народы. Народы объединяются единым пониманием своей истории.

История — это центральная часть мировоззрения каждой личности и средство, соединяющее личность с тем сообществом, которое является наиболее значимым для каждой конкретной личности — с ее народом. И это может быть народ по крови (национальности), по языку, по государственной принадлежности, по вере, по расе, по биологическому виду…

Каждый выбирает для себя.

Каждый выбирает себе народ и историю.

Кто мы?

Русские, татары, украинцы?

Православные, мусульмане, католики, атеисты?

Homo sapiens, приматы, млекопитающие?

Эллины или иудеи?

Народ одного из земных царств или народ Царства Божия?

Какая из общностей для нас самая важная?

Над этим вопросом придется задуматься каждому.

Каждый должен ответить для себя на вопрос «Кто мы?», каждый должен выбрать для себя свой народ и свою историю.

Каждый должен сделать свой выбор.

История как уже рассказанное повествование

Мы привыкли считать, что древние практически не понимали, что такое история, привыкли считать, что понимание истории возникло пару столетий назад, и сегодня мы намного лучше понимаем историю, чем прошлые поколения. Мы привыкли считать, что лучшее понимание истории — в будущем, и с жаждой набрасываемся на всякое новое понимание истории, заранее уверенные, что оно лучше сегодняшнего.

Но такой подход — не более, чем миф, построенный на просвещенческой модели истории, модели от которой даже современная наука уже отказалась, но который все еще царит в массовом сознании.

А что если подобный подход в корне неверен?

А допускаете ли Вы возможность того, что истинная, правдивая и самая верная история уже рассказана?

Если это так, то для понимания истории нам нужно найти эту модель истории и просто включить в ту историю несколько важных эпизодов современности, но оставить неизменными представления о том, кто такие мы, с чего все началось, чем все закончится и в чем истинные причины событий.

Возможно, знакомство с различными моделями историями поможет нам найти наиболее верную модель истории, найти повествование, максимально верно отражающее нашу историю.

И изучение философии истории Августина или историософии библейских книг становится очень важным и значимым для нашего личного понимания истории.

Схема модели истории

Модели истории удобно рассматривать и сравнивать между собой по единой схеме. И составные части этой схемы должны присутствовать во всех моделях истории.

Всякая история есть рассказ, раскрывающий причины тех явлений и событий современности, которые наиболее значимы для нас.

Всякая история отвечает на вопрос «Кто мы?»

Отталкиваясь от этого вопроса можно составить следующую схему, по которой можно осмыслить любую модель истории. Если же развернуть вопрос «Кто мы?» то можно получить вот такую схему:

— Что для нас значимо?

— Какое место нам отведено в мире?

— Кто виноват/что виновато в том, что с нами произошло? В чем причины исторических событий?

— Откуда и куда мы идем? И где, на каком участке этого пути мы сегодня находимся?

— Что делать?

Эта схема — ядро любой модели истории, любой историософии.

Попробуйте рассматривать все тексты, осмысляющие прошлое, как ответ на вопрос «Кто мы?». Попробуйте и сами ответить на этот вопрос.

Уверен, такой подход позволяет многое понять в истории.

Итак, подводя итог нашей беседе, я хотел бы отметить семь основных тезисов:

1. История — это ПОНИМАНИЕ, понимание нашего пути и причин событий.

2. Рассказывание и слушание историй — единственный способ познания мира и нашего в нем места.

3. Любая история изначально существует в форме модели, определяющей, КТО МЫ, ЧТО для нас является значимым, ОТКУДА и КУДА мы идем, ПОЧЕМУ происходят исторические события. Модель первична, историческое повествование, подтверждающее модель фактами — вторично.

4. Поиски истинной истории — это поиски истинной модели истории.

5. Одним из наиболее действенных методов оценки модели истории является выявление отношения данной модели к факту Воскресения Христова.

6. Выявление собственной модели истории в сравнении с моделью истории изучаемого текста — это путь к формированию мировоззрения и поиску истины.

7. Человек выбирает модель истории, руководствуясь, с одной стороны, стремлением оправдать себя и свою общность, свой народ, а с другой — жаждой принятия и любви. Мы выбираем ту модель истории, которая рассказана нам тем, кому мы больше всего доверяем, кого мы больше всего любим. А это значит, что человек может выбрать ту историю, которая рассказана о Том, Кто Сам есть Любовь, рассказана Его учениками. И это понимание истории изложено в Новом Завете. Но сначала человек должен услышать эту историю, услышать от другого человека, от того, кто его действительно любит.

Спасибо за внимание!

Понимание и комментирование святоотеческих текстов на примере русскоязычных комментариев к трактату святителя Августина Гиппонского «О Граде Божием». Поиск адекватного подхода

2018

I. Читатель — комментарий — текст
Иерархия текстов

У каждого исследователя и у каждого серьезного читателя есть своя иерархия текстов. Одни тексты для нас безгранично авторитетны, мы на них равняемся, через них смотрим на все остальные тексты, считаем их истиной или, по крайней мере, максимально близкими к истине. Такие тексты можно назвать «священными», хотя они могут и не быть текстами Священного Писания. Выбор текста, который в нашей иерархии текстов занимает верхнюю строку, определяется нашим мировоззрением.

На противоположном конце иерархии — тексты, пытающиеся опровергнуть мировоззрение тех текстов, которые для нас являются «священными».

А между этими полюсами — бесконечное множество вариантов, и эти варианты полностью определяются нашим выбором наиболее авторитетных текстов и, в свою очередь, уже формируют наше отношение к любому тексту — от нужных и полезных текстов, помогающих понять истину, до вредных, бестолковых, сбивающих с толку и уводящих от понимания.

Эта иерархия текстов хотя бы в самом общем виде уже присутствует в голове у каждого серьезного исследователя/читателя.

В итоге при разборе и комментировании любого текста подход комментатора практически полностью зависит от того, на каком месте в его личной иерархии текстов окажется комментируемая книга.

При изучении текста с высоким иерархическим положением комментатор выступает в роли ученика. Он (почти) не спорит с текстом, а пытается понять, что же имел в виду автор, что тот хотел сказать тем людям, для которых он писал. В спорных и сложных случаях комментатор всегда на стороне автора: ну не может же быть глупостей и несуразностей в «священном» тексте, могут быть ошибки в переводе (с языка другого народа или с языка иной культуры) или комментатор сочтет, что сказывается его личная ограниченность, мешающая понять истинный смысл текста.

Если же текст занимает низкое положение в иерархии комментатора, то тот не будет выискивать смыслы, так как уверен, что искать смысл в подобных текстах — пустая трата времени.

Какой же комментарий нам как читателям представляется наиболее интересным?

Всегда наиболее интересно читать комментарий, в котором представление о наиболее авторитетном тексте совпадает у трех человек:

1) автора комментируемого текста,

2) комментатора,

3) читателя комментария и комментируемого текста.

К примеру, если читатель — глубоко верующий христианин и наиболее авторитетным текстом для него является Библия, то наиболее интересным текстом или комментарием для него является тот, автор которого также рассматривает Священное Писание как самый важный текст. Таковы, например, отцы Церкви, ведь само их творчество можно рассматривать как комментарий на библейские тексты. И если мы хотим глубже понять, о чем же писали отцы Церкви, то наиболее полезным для нас будет текст такого комментатора, который также ставит Библию на верхнюю строку своей иерархии текстов.

Если же мы, к примеру, признаем самым важным текстом не Библию, а, скажем, Хайдеггера, тексты отцов Церкви не вызовут у нас столь сочувственного интереса. В этом случае нас заинтересует лишь комментарий к тексту святых отцов, написанный человеком, считающим тексты Хайдеггера наиболее авторитетными. Но в этом случае сами тексты святых отцов будут для нас представлять скорее исторический интерес.

Таким образом, еще до начала знакомства с текстами и с комментариями к ним у нас уже присутствует в общих чертах отношение как к изначальному тексту, так и к комментарию, зависящее от того, какой текст является наиболее авторитетным для автора текста, для комментатора и для нас.

Вписывание текста в представление комментатора об истории человеческой мысли

Комментатор, прежде чем начать чтение текста, уже имеет хотя бы самое общее представление о том, как и в каком направлении развивается человечество и человеческая мысль. И комментируемый текст вписывается комментатором в его собственное понимание истории человечества, истории человеческой мысли, истории философии, истории религии, истории догматических учений, истории науки. Если мы верим в поступательное развитие человеческой мысли, то каждому мыслителю мы находим предшественников и последователей и помещаем его на строго определенном месте на шкале развития мысли.

Нас со школы приучали верить, что существует прогресс в развитии человеческой мысли — от дикости первобытного человека к современной науке и технологиям. Однако некоторые гуманитарии все же считают, что в гуманитарном знании прогресс совсем не очевиден и миросозерцание, скажем, великих каппадокийцев или великих латинских христианских мыслителей, таких как Августин или Амвросий, может быть глубже и интереснее современной философии постмодернизма. Но подобные представления о нелинейном развитии человеческой мысли стали распространяться не так давно, а в XIX—XX веках почти все верили в прогресс в развитии разума — по Канту, Гегелю или Марксу.

Сегодняшняя же культура постмодерна предоставляет нам целый спектр схем развития мысли и сознания, от линейного прогресса или линейного упадка до более сложных схем — упадка, сменяемого прогрессом в переломной точке истории человечества, или наивысшего расцвета в этой переломной точке с постепенным угасанием, но распространением вширь.

И при рассмотрении любого комментария необходимо учитывать схему, которой осознанно, а чаще неосознанно пользуется комментатор, — нужно понимать, в какую историю он вписывает комментируемый текст, в какое свое представление об истории.

Какой же комментарий в этом отношении представляется наиболее интересным для читателя? Конечно, тот, в котором у комментатора, у автора комментируемого текста и у самого читателя совпадают представления об истории человечества и истории мысли.

Цели комментатора

Еще одним важнейшим фактором, который необходимо учитывать при рассмотрении комментария, являются цели, которые преследует комментатор.

Часто комментатор через комментируемый текст пытается исключительно доказать свои идеи, идеи, распространенные в его время, или, напротив, опровергать современные идеи или представления недавнего прошлого. Подобный подход крайне неадекватен и лишь уводит читателя в сторону от комментируемого текста.

Хороший комментарий должен, во-первых, комментировать текст, который находится на верхних строках рейтинга текстов комментатора, во-вторых, не вписывать комментируемый «священный» или близкий к «священному» тест в уже готовое представление комментатора о мире и человеке, а, изучая текст, менять и корректировать представления комментатора о мире и человеке. Хороший комментарий — это размышление о «священном» тексте, которое в итоге учит и меняет комментатора.

В оптимальном для читателя комментарии у автора текста, комментатора и читателя должны в общем и целом совпадать представления о мире и человеке. Понятно, что оптимальным для читателя будет тот комментарий, который стремится понять мировоззрение автора текста, а не вписать этот текст в другое представление о мироздании.

Идеальный комментарий

Какой же комментарий мне как читателю интереснее всего читать? 1. Тот, в котором комментируется текст, занимающий в моей иерархии текстов место, наиболее близкое к «священному» тексту. 2. Тот, в котором мое представление о мире и человеке, об истории человечества и истории мысли, а также мое понимание «священного» текста в целом совпадают с представлениями и комментатора, и автора комментируемого текста. 3. Кроме того, комментатор должен ставить своей целью постижение мировоззрения автора и стремиться осмыслять мир и человека именно через это мировоззрение.

Если же я ставлю себя на место комментатора, то для создания оптимального для меня и для моего читателя комментария я должен выбрать текст такого автора, мировоззрение которого мне максимально близко и тексты которого находятся в топе моей иерархии текстов. В оптимальном комментарии я как комментатор должен занимать по отношению к тексту позицию ученика и учиться понимать мир, исходя из мировоззрения автора текста.

Наше представление об истории и комментирование древних текстов

Просвещенческие «шоры» приучают нас к мысли, что чем древнее текст, тем ниже он в нашем рейтинге текстов. Сегодня комментатор древних текстов часто склонен полагать, что уж он-то понимает, откуда и куда текла история в эпоху, в которой жил автор комментируемого текста. Мол, автор текста не понимал, а мы, «вооруженные современными научными знаниями», можем это четко видеть.

К подобному подходу нас приучили со школы. Но не кажется ли вам странным, что современники ничего не понимали, а спустя столетия ученые постигли смысл происходящих тогда событий? То есть для тысяч поколений людей смысла в истории и их жизни не было или они по крайней мере неверно его понимали… И только мы его разглядели… Это звучит как-то очень высокомерно. Процитирую по этому поводу мысль блестящего современного историка Томаса Николаса Райта: «Согласно популярному модернистскому взгляду, сущность истории мы поняли только в последние двести лет, а авторы древнего мира ничего в этом не понимали, сочиняли кто во что горазд, сплетали легенды с собственными фантазиями и называли все это историей. По иронии судьбы сама эта теория — типичный миф, оправдывающий культурный империализм Просвещения, однако не имеющий ничего общего с реальной исторической наукой античности. На самом деле древние историки понимали сущность истории ничуть не хуже нас, а порой и намного лучше» [Райт, 2013, с. 119].

Что должен представлять собой оптимальный комментарий на святоотеческие тексты?

Можете ли вы поверить, что древние лучше разбирались в том, как и для чего устроен мир и человек, чем наши современники, вооруженные научными знаниями?

Думаю, что если вас действительно интересуют тексты отцов Церкви и комментарии на них, то вы можете признать истинность этого предположения. Ведь если древние разбирались в этих вопросах хуже нас, то нам и нет смысла читать древние тексты отцов Церкви. В этом случае читать эти тексты можно лишь из исторического интереса, из желания представить себе развитие мысли от примитивного мышления древних до современной науки.

Если же мы читаем отцов Церкви и пытаемся их комментировать, то это значит, что их тексты находятся в топе нашего рейтинга, значит, мы считаем эти тексты куда более важными, чем современные тексты, и пытаемся воспринимать все остальные тексты именно через мировоззрение святых отцов.

Но в этом случае мы должны и разделять с отцами Церкви единое представление о самом священном тексте. И в этом случае священным является текст библейских книг. Все труды отцов Церкви — это комментарий на библейские тексты. Мы пытаемся понять библейские тексты через комментарии отцов Церкви, а их тексты понять через библейские. При этом библейские тексты должны быть всегда чуть выше, именно они должны быть главным мерилом, которым мы можем оценивать тексты отцов Церкви. При помощи и поддержке текстов святых отцов мы пытаемся проникнуть в смысл библейских книг. Цель всех творений отцов Церкви — приблизить нас к истинному пониманию текстов Священного Писания, к пониманию смысла Откровения Бога, изложенного в библейских текстах.

Мы уже выяснили, что комментарий может быть оптимальным только в том случае, если комментируется текст, стоящий очень высоко в иерархии текстов как для читателя, так и для комментатора и для автора комментируемого текста.

Начнем с конца этой цепочки.

Какой текст стоит на вершине иерархии для отцов Церкви?

Ответ очевиден — библейские тексты.

Следовательно, и для комментатора священным текстом должно быть именно Священное Писание Ветхого и Нового Завета.

Следовательно, и сам исходный текст, и комментарий к нему будут наиболее интересны такому читателю, для которого Библия является священным текстом.

Думаю, всем понятно, что Библия в этом случае должна не просто стоять на полке и почитаться как священная книга, но определять мировоззрение человека. Ссылка на библейские тексты должна выступать для такого человека самым сильным аргументом в дискуссии. Представления же, не вытекающие из библейских текстов или считающие библейские тексты лишь этапом (уже пройденным) на пути развития человека и разума, должны сразу отметаться таким человеком. Мировоззрение библейских книг должно быть образцом и мерилом. И если мы считаем, что какие-то концепции противоречат библейским текстам, то принимаем точку зрения Библии и отвергаем другие подходы.

II. Комментирование трактата Августина «О Граде Божием»

Трактат святителя Августина Гиппонского «О Граде Божием» — это один из наиболее продуманных, наиболее зрелых текстов, созданных Августином — святым единой Церкви, одним из величайших мыслителей в истории человечества. Можно даже назвать этот трактат главным трудом всей его жизни.

Он работал над ним около полутора десятков лет. Этот шедевр сразу очень восторженно приняли современники, а затем в течение тысячи лет он был самым переписываемым трактатом в Западной Европе (сохранилось наибольшее количество рукописей этой книги). Но и с изобретением книгопечатания положение не изменилось. Трактат «О Граде Божием» был в числе первых напечатанных книг, его переиздания и переводы продолжают выходить по сей день.

В России этот труд Августина был переведен на русский язык впервые в конце XVIII века Иваном Тодоровским и Василием Беляевым, в 80-е годы XIX века трактат перевели в Киевской духовной академии, а в конце ХХ века был издан его перевод на современный русский язык под редакцией Еремеева.

Сразу необходимо сделать несколько вводных замечаний. Во-первых, до сих пор (по состоянию на начало XXI века) не существует подробного комментария к трактату «О Граде Божием» ни на одном из европейских языков! В лучшем случае это «путеводители», подобные книгам O’Daly [O’Daly, 1999] или J. Wetzel [Augustine’s City of God, 2012]. Научного комментария к этому труду до сих пор нет, несмотря на глубокий и постоянный интерес к творчеству Августина в Западной Европе.

Трактат «О Граде Божием» представляет собой компендиум знаний по истории, философии, герменевтике, эсхатологии, религиоведению и т. д. В этой книге Августин дает целостную и законченную картину христианской философии истории, христианской историософии. Широта проблем и глубина их раскрытия делают трактат крайне сложным для комментирования. Тем не менее очень многие идеи Августина, высказанные или подытоженные в этом труде, оказали сильнейшее влияние на мыслителей последующих времен вплоть до современности. И многие пытались комментировать отдельные темы трактата.

Православное отношение к Августину

Значение Августина для христианской Церкви можно представить, вспомнив деяния V Вселенского Собора в Константинополе (533 год), составившего список из 12 отцов Церкви, творения которых являются основой церковного предания. Наряду с Василием Великим, Григорием Богословом, Иоанном Златоустом, Григорием Нисским и Амвросием Медиоланским в этом списке присутствует и Августин.

Сегодня отношение православных к Августину неоднозначно. Мало кто помнит деяния V Вселенского Собора.

Для западного христианства Августин сразу стал важнейшей фигурой. И уже в XIII веке у католиков появляется звание «Учитель Церкви» (Doctor Ecclesiae). Изначально почитались только 4 Учителя Церкви — Амвросий, Иероним, Августин и Григорий Великий (сегодня Католическая Церковь почитает 36 Учителей Церкви).

Но в Восточной Церкви Августина знали плохо. Противостояние между православными и католиками сделало труды Августина очень подозрительными для православных. И уже начиная с XVII века русские богословы даже не решаются называть Августина святым, он для них только «блаженный» или «богословец».

«История почитания Августина в Восточной Церкви начинается, по-видимому, лишь в поствизантийский период. Известны две службы Августину, составленные афонским монахом Иаковом (Смирна, 1861) и архим. Иоанном Данилидисом (Афины, 1914). В русские Месяцесловы память Августина (15 июня) была внесена в XIX в. из греч. „Синаксариста“ Никодима Святогорца. В современных Типиконах русских и греческих Церквей память Августина не указана. В 1991 г. в митрополии Фокиды (Элладская Церковь) был основан монастырь Августина (Августина-Серафима Саровского муж. мон-рь), где хранятся частицы мощей блаженного и его матери св. Моники» [Августин].

На русском языке опубликовано совсем немного исследований, рассматривающих философию истории Августина и комментирующих трактат «О Граде Божием». Мы в этом обзоре рассмотрим 8 отечественных исследователей, обращавшихся к творчеству Августина, и попытаемся понять, насколько адекватно они раскрывают его взгляды, а также попробуем выяснить, какой текст (или какой автор) для этих комментаторов Августина является «священным».

Михаил Яковлевич Красин (1832—1880)

Первым и наиболее интересным из русскоязычных комментариев стал труд М. Я. Красина «Творение блаженного Августина De Civitate Dei как апология христианства в его борьбе с римским язычеством», вышедший в Казани в 1873 году.

Михаил Яковлевич Красин, окончив Московскую духовную академию со степенью магистра, преподавал русскую словесность в Ярославской духовной семинарии, а затем физику в Казанской духовной академии. Но в 1869 году кафедра физики и математики была закрыта, и Красин стал преподавать римскую словесность и латинский язык [Русский биографический словарь, 1903, IX]. В 1873 году он получил степень доктора богословия за исследование о сочинении Августина «De Civitate Dei». Красин не согласен с устоявшимся переводом названия этого труда на русский язык как «О Граде Божием». Он считает, что вернее перевести название как «О царстве Божием».

В своей диссертации автор знакомит русскоязычного читателя с трактатом, пытаясь вкратце пересказать его, рисуя историческую ситуацию того времени, останавливаясь на мировоззрении современников Августина. Красин воспринимает трактат «О царстве Божием» как последнюю апологию христианства на Западе и начало заката западного христианства. Разгром языческого мировоззрения и неоплатонических религиозных доктрин — вот главное значение этого труда, по мнению Красина.

Но давайте всмотримся внимательно в то, что делает комментатор. Он изначально имеет представление о том, что Августин — предтеча заблуждений католического богословия. Значение Августина рассматривается как чисто апологетическое и нацеленное исключительно на критику и опровержение языческих представлений. В итоге Августин представлен лишь как обличитель язычества. Развитие Августином христианской философии истории осталось вне рассмотрения исследователя. То есть автор встраивает этот трактат Августина в свое представление о развитии (а точнее упадке) Западной Церкви и западного богословия.

Мол, Августин — это далекое прошлое христианской мысли, интересное лишь историкам и не имеющее прямого значения для современности.

Развивая свою точку зрения, Красин приводит очень вольную трактовку притчи Христа о сеятеле, разбрасывающем семена и на добрую почву, и на дорогу, и в тернии. Эта притча, по мнению Красина, относится не только к душам отдельных людей, но и к целым народам. Находясь под влиянием историософии Гегеля, выделяющего в качестве субъектов истории народы и делящего их на исторические и неисторические, Красин утверждает, что у каждого народа есть национальные особенности, которые преломляют национальный образ христианства. То есть отдельные народы уподобляются Красиным неверным и обольщаемым людям, которые не сохраняют верность Слову, и лишь некоторые народы способны принять христианское учение в чистом виде. Получается, что есть народы, способные принять христианство, и народы, не способные принять христианство. Это уже совсем новое понимание христианского благовестия, точнее непонимание.

И свою веру в национальность, делающую возможным принятие христианства, Красин сводит к следующему: греки из-за своих национальных особенностей приняли христианство во всей полноте и чистоте, а римляне — в формализме и материализме. Мол, далеки были римляне от совершенства, не то что греки! И никогда не было на латинском Западе чистого христианства. Папство и католицизм, согласно Красину, изначально заложены в национальном характере римлян. И Августин, согласно Красину, — типичный римлянин со всеми недостатками типичного римлянина. И если историческое призвание римлян — политическое господство над миром, то призвание греков — духовное господство над миром. В итоге вся история единой православной кафолической христианской Церкви на Западе оказывается историей изначального заблуждения, вызванного национальными особенностями римлян. Вся история западного христианства резко понижается в статусе и рассматривается как история ошибок и ересей. При этом восточное греческое христианство рассматривается как чистое и совершенное.

При таком подходе Августин как представитель римского богословия априори должен совершать множество ошибок. А следовательно, Августина можно и нужно критиковать. И в подходе к Августину Красин занимает роль учителя, а не ученика. Имея изначальную задачу показать дефектность латинского христианства (в отличие от греческого) даже задолго до разделения Церкви, Красин и находит то, что ищет, — многочисленные заблуждения Августина. И по мнению Красина, изучение этих заблуждений практически бессмысленно для современности. Красин пересказал главный труд Августина, выделил (как он полагал) из него все ценное и создал возможность не обращаться к многотомному тексту оригинала, но ограничиться чтением краткого пересказа основных идей. Красин описал все значимые идеи Августина, выразил ему благодарность за вклад в борьбу с язычеством и сдал в архив.

Как же Красин понимает историософию Августина?

Красин анализирует понятие «civitas» у Августина и делает очень интересные вывод: «civitas» у Августина верно переводить не как «град», а как «царство» [Красин, 1873, с. 147]. А под царствами имеются в виду два сообщества, на которые делится все человечество, две части человеческого рода: «Царство Божие, или небесное, Августин называет собранием или обществом святых, частию пребывающим на грешной земле, а частию торжествующим уже на небе, церковью Божией, царством небесным, христианскою религией; напротив, царство земное он называет царством века сего, обществом нечестивых людей и падших ангелов, Вавилоном и царством диавола» [Там же, с. 148]. Стоит отметить, что Красин ветхозаветную Церковь тоже считает христианством и называет «христианской Церковью ветхозаветной» [Там же].

Разбирая мысль Августина, Красин отмечает неразделенность двух царств в земной истории: «Разделение этих царств началось еще в мире ангелов, но обособление их, пока оба они находятся еще на земле, выступает не резко; на земле они существуют совместно и современно и переплетаются так, что между членами одного нередко находятся члены, имеющие принадлежность другому, и оба одинаково пользуются счастием и несчастием временной жизни <…> Окончательное обособление между царством Божиим и царством земным наступит после последнего страшного суда Христова, когда члены царствия Божия сподобятся предназначенного им вечного блаженства с Богом, а члены царствия земного будут осуждены на предопределенные им вечные мучения с диаволом» [Там же, с. 148—149].

Но, обобщая философию истории Августина, Красин упрощает подход Августина, говоря, что civitas Dei — это христиане, а civitas terrena — язычники.

Но и эта идея не вписывается в философию истории, разделяемую Красиным, — историософию избранных национальностей, согласно которой есть народы, способные принять христианство, и народы не способные принять христианство.

Философии истории Августина и Красина конфликтуют, и единственное, в чем они могут найти общую точку, — это деление на христиан и язычников. Только у Августина это деление должно пройти внутри народов и государств, а у Красина на язычников, христиан и христиан, отпавших от истинного христианства, должно разделиться человечество по народам: народы языческие, народы христианские и народы, отпавшие от христианства.

И Августина Красин просто вписал в свое понимание истории, определил его место и вынес вердикт: Августин для современности бесполезен. Августин, по мнению Красина, развенчал языческий неоплатонизм — дело великое, но дело прошлое. «Ученый апологет христианства сокрушил последние опоры, которыми думало поддержать себя отживавшее свой век язычество Рима» [Там же, с. 392]. А дальше он, мол, лишь способствовал развитию средневековой схоластики, которая рассматривается как течение западной мысли, отколовшейся от православия. Августин, таким образом, может представлять лишь академический интерес. К такому выводу приходит автор первого и наиболее подробного комментария на трактат Августина «О Граде Божием». И этот вывод прекрасно сочетается с его окологегелевским пониманием истории: древность имеет преимущественно академический интерес, самосознание человечества раскрывается во времени, и сегодня человечество понимает себя и мир намного лучше, чем столетия назад.

Но это понимание Августина и его философии истории базируется на анализе текста или на несовместимости историософских позиций комментатора и автора?

Чего в этом выводе больше — бережного и тщательного изучения представлений Августина или априорной модели истории, присутствующей в сознании комментатора?

И нет ли у вас ощущения, что даже в изложении Красина Августин намного глубже и интереснее, чем в тех выводах, которые Красин делает о нем?

Таким образом, комментарий Красина очень далек от оптимального. И мы вполне можем поставить перед этим комментарием следующие вопросы:

1. А может ли приверженец идей Гегеля дать комментарий на святоотеческие труды, который бы удовлетворил читателя-христианина?

2. Может ли комментарий, пытающийся заменить собой чтение исходного текста, который считается устаревшим по своим идеям, быть полезным?

Архимандрит Григорий (Николай Иванович Борисоглебский) (1867—1893)

Второй из рассматриваемых нами комментариев принадлежит архимандриту Григорию (Николаю Ивановичу Борисоглебскому). В 1891 году он заканчивает обучение в Московской духовной академии, где остается в должности доцента на кафедре нравственного богословия и исполняет обязанности инспектора академии. В 1893 году его назначают на должность настоятеля посольской церкви в Константинополе (Стамбуле), но он, собираясь в дорогу, умирает в Москве в возрасте 26 лет.

Статья «Сочинение блаженного Августина „О Граде Божием“ как опыт христианской философии истории» — семестровое студенческое сочинение в Московской духовной академии — была опубликована в журнале «Вера и разум» в 1891 году.

Эта работа посвящена непосредственно той теме, которая нас интересует (комментарий на трактат Августина «О Граде Божием»). Неискушенность подходов студента-богослова очень ярко показывает подходы к пониманию истории, господствовавшие в духовном образовании конца XIX века.

Каковы же основные черты понимания истории студентом МДА Борисоглебским?

Прежде всего, господствует просвещенческое представление о поступательном развитии человеческой мысли от древности к современности. Борисоглебский полностью уверен в наивности и мифологичности сознания древних, которые в основном философствовали, не владея фактами, и по простоте принимали за историю собрание вымыслов и басен. Соответственно и от древней философии истории нельзя ожидать многого.

Развитие понимания сущности исторического процесса сводится к следующей схеме. Самое древнее воззрение, присутствующее почти у всех народов, — отсутствие какого-либо смысла в истории. Мир людей представлялся полностью зависимым от воли богов, чья воля была абсолютно беспринципной. Вторым представлением древности о сути истории Борисоглебский считает теорию исторического круговращения. Он полагает, что смена представлений о сути истории вызывается накоплением фактического материала по истории нескольких народов. Это вполне соответствует просвещенческой модели понимания развития знания, и в том числе философской мысли. Третьим историческим воззрением древних Борисоглебский считает представление о регрессивном движении народов к погибели и смерти человечества. Четвертое представление древних — прогресс от худшего к лучшему — Борисоглебский считает наименее развитым на языческой почве и лишь отрывочно намеченным у Цицерона и Сенеки.

Далее Борисоглебский пытается показать влияние христианства на исторические представления древних. Каким же видится вклад христианства?

Борисоглебский выделяет 4 основные истины, которые принесло христианство:

1. Учение о единстве всего человеческого рода.

2. Представление о разумном Провидении.

3. Цель человека — вне пределов земного бытия, за гробом.

4. Богатство, красота, науки и искусство имеют смысл, только если являются средствами к достижению загробной цели человеческой жизни.

То есть христианство понимается как весть о загробном блаженстве, а не о спасении человека и мира.

Отметим, что понимание Борисоглебским древней философии истории очень далеко от фактического материала и основано отнюдь не на изучении древних мыслителей и писателей, а исключительно на упрощенной схеме постепенного накопления знаний человечеством, поступательного развития разума. Древность представляется дикой и стоящей на самых начальных ступенях развития разума. Христос как основатель христианства, по этой схеме, внес большой вклад в развитие человеческого разума. Основанная на христианских представлениях философия истории Августина по сравнению с языческими воззрениями представляется «чисто научной системой» [Борисоглебский, 1891, с. 305]. Сегодня, по мнению Борисоглебского, человек осваивает науку, близится торжество разума, торжество человечества, приобщающегося к истине через христианскую науку. История — это прогресс разума.

По сути это подходы эпохи Просвещения, философия истории немецкой классической философии и ее популяризаторов, которых цитирует Борисоглебский, — М. М. Стасюлевича, Н. И. Кареева и В. И. Герье.

Для Борисоглебского спасение человеческого рода Христом не может рассматриваться как смысл истории: «Единою целью всего исторического процесса система Августина поставляет спасение человека в силу искупительных заслуг Господа Иисуса Христа и получение вечной блаженной жизни. Но каким образом эта цель может быть названа единою целью всего всемирно-исторического процесса? Какой же после этого смысл земного существования всех тех народов и лиц, которые даже своим знанием не причастны делу искупления?» [Там же, c. 315]. То есть главным аргументом против понимания спасения как главной цели исторического процесса является наличие множества нехристианских народов. Целью исторического процесса, согласно представлениям Борисоглебского, является не религиозное спасение всех народов Христом, а постепенный прогресс разума и приближение к христианскому идеалу. Верная философия истории в понимании Борисоглебского — это представление о прогрессивном развитии человечества через развитие разума. Человечество постепенно движется к христианскому идеалу, когда и просвещение, и наука, и искусство, и государство, и дружба, и брак станут христианскими — тогда Христос и Его царство будут везде и во всем, и все — и поэт, и ученый, и царь будут единым сердцем и едиными устами служить только Христу. В этом всечеловеческое призвание. В этом единственный смысл истории человечества [Там же, с. 320].

Эта философия истории действительно очень далека от взглядов Августина и от библейского понимания истории.

По мнению Борисоглебского, историософия Августина утвердила основные истины, которые принесло христианство в понимание истории, но Августин не понимает сущности исторического процесса, которая сводится им к развитию разума и постепенному укоренению христианских начал. Борисоглебский критикует Августина за то, что тот «однобоко» трактует цель истории только как религиозное спасение, отрицая остальные стороны жизни. Заметим, что эти выводы Борисоглебского очень далеки от воззрений самого Августина.

Просвещенческое понимание истории заставляет Борисоглебского признать множество недостатков в философии истории Августина. Она, мол, была достижением для своего времени, но сейчас полностью устарела и не соответствует современному уровню развития знаний. Сегодня наука философии истории шагнула далеко вперед. Августин представляет сегодня лишь академический интерес.

Воззрения Августина, по мнению Борисоглебского, наполнены пессимизмом и отрицают христианское просвещение, христианскую науку, христианское искусство, христианское государство, христианскую дружбу, христианский брак. «Ничто также для Августина и гражданское благоразумие и справедливость. Не видит никакого блага он и в жизни общественной» [Там же, с. 317—318]. «Ни искусство и ни наука, ни семья и ни государство, ни любовь и ни дружба не имеют ровно никакого значения для человечества!» [Там же, с. 39].

Кроме того, богословие Августина, по устоявшемуся представлению второй половины XIX века, является источником как католических, так и протестантских учений, отколовшихся от православной истины.

В итоге, с точки зрения Борисоглебского, философия истории Августина выглядит крайне противоречивой. Августин мало что понял в истории и, согласно Борисоглебскому, постоянно подчеркивал непознаваемость Провидения, сокрытость от человека путей Промысла и конечных оснований истории, судеб отдельных народов.

Борисоглебский ничего не упоминает о подробном рассуждении Августина относительно причин величия Римской империи. Не видит Борисоглебский и закона истории, которым Августин объясняет все происходящее в истории.

Борисоглебский вписывает Августина в свое представление о постепенном развитии мысли от античного круговращения до христианского осмысления человечества как единой семьи. Снова мы видим, как априорный подход полностью исказил понимание творений святителя.

Таким образом, и комментарий Борисоглебского очень далек от оптимального.

А может ли приверженец идей эпохи Просвещения дать комментарий на святоотеческие труды, который бы удовлетворил читателя-христианина?

Евгений Николаевич Трубецкой (1863—1920)