16+
Стань моей тенью

Объем: 224 бумажных стр.

Формат: epub, fb2, pdfRead, mobi

Подробнее

«Мои ощущения свидетельствовали о том, что я все еще существую, но отнюдь не в качестве полноценной человеческой единицы. Скорее уж я был просто точкой на плоскости, точкой, через которую можно провести бесконечное количество прямых».

М. Фрай

1. Точка зрения

«Прошлое никогда не умирает. Оно даже никогда не проходит», — эту, безусловно, ценную мысль я услышала по радио. Среди двусмысленного трепа она выглядела совершенно инородно — я просто не могла не заметить ее. Бывает же так: вся жизнь умещается в одной коротенькой и вроде бы случайной фразе. Я чуть было не отправилась ее записать, так точно она прозвучала.

Я существовала в прошлом с большим удобством, нежели в настоящем, я хорошо изучила его привычки и маленькие странности, и вполне могла бы подрабатывать гидом по минувшему, если бы этот вид туризма приобрел размах.

Но покуда нас, путешественников, на свете немного. О, мы всегда вели странную, призрачную жизнь, быть может, ненормальную, но привлекательную для человеческой натуры. Интереснее, чем мы, живут только Наблюдатели — высшая каста нашей научной отрасли. Они, если можно так выразиться, святее папы римского, — органичнее для эпохи, в которой вынуждены жить, чем обитатели этой эпохи. И в то же время находятся как бы в стороне от нее. Их блестящие способности к анализу окружающего мира всегда приводили меня в восхищение. Как и умение (именно умение, сама я не способна к этому в принципе) ни во что никогда не вмешиваться.

Дискуссии о службе Наблюдателей были одним из моих любимейших развлечений. Спорить я не любила, но беседы с Наблюдателем вряд ли можно квалифицировать как споры. Скорее как неспешный обмен мнениями, имеющий целью не переубедить оппонента, а пополнить собственную копилку знаний по предложенному вопросу.

— Все зависит от точки зрения, Анна, — резюмировал свою речь Лешка Черевин, допивая далеко не первый бокал коньяка.

На это я рассмеялась.

— Ну, конечно, взирать из окна замка куда сподручнее, чем, к примеру, из лачуги бедняка.

Оппонент поморщился от моей недогадливости.

— Да я не об этом. Суть деятельности Наблюдателя состоит во взгляде со стороны. Трезво анализировать события, не принимая в них участия — вот что самое трудное.

Он говорил об этом не впервые, и я хорошо знала, насколько он прав. Будь на месте каждого из Наблюдателей толковый робот, обученный обобщать события и регулярно отправлять отчеты в наш Экспериментальный Институт — уж как бы складно шла их работа… Однако главная ценность Наблюдателей заключалась именно в том, что все они были людьми. Только человеческий взгляд на события ценился высоко, человеческий — и совершенно беспристрастный. Теряя равновесие, Наблюдатель терял себя.

Случалось, они воображали себя богами. И тогда рушили те маленькие мирки, что их окружали, рушили — и исчезали вместе с ними. Бывало, они становились слишком людьми, теряя беспристрастность, и пытаясь прижиться там, где должны были только анализировать. И растворялись в дебрях прошлого, превратившись в простых обывателей. Как бы ни стремились они к этой перемене, я не поручилась бы ни за одного из них в том, что они обретали счастье. Покой и волю, может быть, но не больше.

— И что, ты никогда не вмешиваешься? Ни во что и никогда? — вопросец был из разряда запрещенных.

На самом деле я прекрасно знала, что однажды — из-за меня — Лешка рухнул с высот профессионализма прямиком на жесткую почву сложной исторической ситуации. И, надо сказать, вышел из нее с честью, сумев помочь мне, насколько это было вообще возможно.

Сейчас же я всего только провоцировала его на развитие любимой темы.

— Я вмешиваюсь, — терпеливо разъяснил он мне, — Но лишь в то, во что можно вмешаться… Или в то, во что не вмешаться нельзя. Во всех остальных случаях чем мы незаметнее, тем лучше для всех.

— Завидую, — я на самом деле часто ему завидовала, — Вот мне никогда не удавалось стать незаметной.

— Тебе и не положено. Да и не вышло бы: как можно не замечать такое очарование!

За галантной отговоркой крылась суровая правда. Когда я, покоренная романтикой службы Наблюдателей, попросилась на новую должность, шеф долго смеялся.

— Если ты прикинешься глухонемой, укоротишь свой рост сантиметров на двадцать, и поменяешь цвет волос, тогда, пожалуй… Да, еще придется сделать пластическую операцию: у тебя слишком заметное лицо.

Обижалась я тогда недолго — моя собственная профессия тоже была совсем неплоха.

Но одна мысль прочно засела в голове: нужно учиться быть неприметной, учиться делать свое дело, не привлекая к себе лишнего внимания. Увы, в этой области мне было весьма и весьма далеко до совершенства.

— Ну, а если бы ты не стал Наблюдателем, кем бы мог сделаться? Какое занятие кажется тебе самым интересным? — странное дело, мы давно знали друг друга, но никогда не говорили о том, кем могли бы стать.

Словно заранее были обречены на тот род занятий, какой в результате избрали.

Лешка немного подумал, и улыбнулся мечтательно.

— Знаешь, наверно, литератором. На мой вкус нет ничего более соблазнительного, чем ловить мысли, что носятся в воздухе, и наряжать их в одежды слова. Пышные или простые, роскошные или бедные — как получится. Представь, ты придаешь очертания тому, что каждый знал почти с рождения, но никогда не мог сформулировать! «Властитель дум» — так, кажется, это называлось раньше. Самая изысканная форма власти… И самая беспредельная.

Я задумчиво покивала, размышляя о том, насколько вообще разнообразна власть. Взаимосвязь господина и слуги, народа и вождя намного сложнее и крепче, чем можно представить. Хоть раз в жизни каждому приходится служить и властвовать, иногда даже одновременно. И не та власть, что навязана извне, а та, что принята изнутри, есть самое непреложное, самое безраздельное господство над нами.

— Уж ты, наверно, насочинял бы историй! — я улыбнулась, отгоняя задумчивость.

— Да, не упустил бы случая. Могу даже и приврать, все равно никто не поверит ни единому слову, так какая читателю разница, где правда, а где художественный вымысел? — в тон мне весело откликнулся Наблюдатель.

Для человека, незнакомого с практическими занятиями по мировой истории, и сотой доли наших приключений хватило бы в качестве сюжета фантастического романа. Именно фантастического, потому что, при ближайшем рассмотрении, многие общеизвестные факты из прошлого выглядели совершенно по-новому. По этой простой причине теоретики исторической науки вечно взирали на нашу контору свысока, как на сборище безответственных авантюристов. И если пользовались нашими услугами, всегда потом отчего-то забывали упомянуть об этом в отчетах. Может быть, с их точки зрения, мы и впрямь выглядели противоестественным явлением, искажающим стройный мир логических научных построений.

Но как бы там ни было, все оставались при своем, как и в большинстве случаев в этом подлунном мире… Все, но только не я.

Я, наверно, была самой непрофессиональной из «практиков», хотя шеф всегда утверждал обратное. Ни одного раза, ни единого самого эпизодического путешествия у меня не обходилось без чрезвычайных ситуаций. Тихо сделать свое дело и удалиться обратно в благополучное будущее — было для меня недоступной роскошью. Я вечно ввязывалась в самые авантюрные проекты, обрастала в процессе командировок людьми и обстоятельствами, и в финале выдиралась из всего этого с потерями разной степени тяжести. Мне вообще долгое время казалось, что я одна такая, и все остальные, кроме меня, делают свое дело гораздо быстрее и лучше. Встречая людей своего типа, я всякий раз искренне удивлялась, хотя здравый смысл, не переставая, нашептывал мне, что мой способ выполнения возложенных на меня задач не самый провальный.

В конце концов, я примирилась с собственным нестандартным профессиональным подходом, относя постоянный моральный ущерб на счет издержек производства. Так или иначе, но я понемногу училась воспринимать философски те казусы, что подсовывала мне судьба.

Я училась, и каждый раз сама себя клятвенно заверяла, что уж в следующий раз не попадусь на крючок чувств — своих и чужих. Но благие намерения, как и следовало ожидать, снова и снова выстилали дорогу в мой личный маленький ад.

2. Вводя себя на роль героя

Высоко в небе кружились вороны. В свинцовом небе их черные крылья выглядели особенно зловеще, и словно предвещали беду. Но ей были безразличны все дурные приметы, потому что она ехала домой.

Ариана Локвуд мало что помнила из своей прошлой жизни — милосердная память сохранила только хорошее, укрыв все беды за плотным пологом забытья. Белокурая малышка, собирающая ягоды на пригорке… танцующая под любящим взглядом матери… уезжающая куда-то тайно, под покровом темноты во спасение своей жизни под охраной старого слуги… Все эти воспоминания принадлежали ее прошлому, и в то же время были ей чужими. Во всяком случае, в худощавой девушке с тонким шрамом на щеке, крепко держащей поводья собственной жизни, давно должно было умереть это безмятежное дитя. Суровые годы — суровые сердца, так, кажется, пелось в старинной балладе? Иногда она проклинала необходимость быть такой, какова была, и все же… ни за что не смогла бы сделаться другой.

Чертова дюжина лет миновала с тех пор, как совершилось главное зло в ее жизни, а она до сей поры не знала, кто совершил его. Неведомый злодей, лишивший жизни ее родителей и старшего брата, спокойно ходил по этой земле, воевал, бражничал, любил женщин и радовался жизни. Иногда она старалась представить себе его ненавистное лицо, и черты его даже виделись ей, тускло, как через пыльное стекло. Мечта о мести давно стала одним целым с ее существом, хранилась, как самое дорогое, в дальнем уголке сознания, с тем, чтобы напомнить о себе в подходящий момент.

Она могла бы думать примерно так, и готовилась бы примерно к такой жизни, но…

Придется начать сначала. На самом деле все было намного проще, а может быть, наоборот, куда сложнее. Ариана Локвуд умерла в изгнании, семи лет от роду, и не успела превратиться в девушку, описанную мною в начале. Именно по этой весомой причине Марго смогла занять ее место. Так что это она была той юной дамой, именно она крепко держала поводья своей жизни… и надежно прятала внутри себя одной ей ведомые надежды.

Ее путешествие было тайным: она долго добиралась на родину из Наваррского королевства, и сопровождали ее лишь самые верные люди. Среди них была и никому не знакомая чужестранка, говорившая по-английски со странным, вовсе не наваррским, акцентом. На роль чужестранки приняли меня, хотя и с изрядным скрипом.

Меня вообще не собирались посылать в новую командировку. Раннее Средневековье считалось опасным, и рисковать шеф не хотел. Он так и не захотел, но просто вынужден был смириться.

— Я долгое время нигде не была, и мне абсолютно все равно, чем закончится мое путешествие, — в моем голосе не было ничего, кроме усталости.

В голосе шефа, напротив, звенел металл благородного негодования.

— Твоему сыну всего только год, — напомнил он строго.

— Моему… простою — вдвое больше, и все это время… — объяснять, в общем, ничего не требовалось.

Шеф всегда прекрасно понимал меня.

— Ты играешь в опасные игры с прошлым, Анна, — предостережение последовало вовремя, но оно уже ничего не значило для меня.

На свете, вообще, не осталось почти ничего, имеющего для меня значение. Исключение составлял белокурый мальчик с прозрачными голубыми глазенками, пухлый согласно возрасту и суровый не по годам… От него-то я и старалась убежать. Уж слишком он напоминал своего отца, оставленного мною в одной из прошлых эпох. Я так хотела освободиться от этих воспоминаний, а заодно и от себя самой, что была согласна изображать кого угодно и отправляться хоть на край света или времени — куда и кем пошлют.

Я тряхнула головой, избавляясь от непрошеной печали, и пристально взглянула шефу в глаза. Его маленький секрет кроме меня никому не был известен: шеф категорически не любил взглядов в упор. Всегда пасовал перед теми, кто смотрел ему прямо в глаза, и просил о чем бы то ни было. Хотя, если бы эта его особенность была озвучена, он яростно возражал бы против нее и обвинял всех вокруг в предвзятости и чрезмерной прямоте характера. Конечно, его-то трепетная натура всегда была вне конкуренции.

— Нечего пялиться, — устало заявил он, — Сама знаешь, терпеть этого не могу, и всегда пользуешься.

— Не всегда, — я пошла на попятный, и отвела взгляд, — Только если все прочие аргументы исчерпаны. На этот последний вам, обычно, бывает нечего возразить. Ведь нечего?

— Нечего, нечего… Ладно, готовься, но имей в виду, что на сей раз это очень опасное путешествие. Действительно опасное, понятно?

— А до сих пор я совершала исключительно безмятежные выезды, и ни разу не видела опасности даже на горизонте.

Это ехидство имело под собой веские основания. Все мои путешествия начинались довольно безоблачно, и не было ни одного, которое не завершилось бы какой-нибудь феерической заварушкой.

Шеф поднял руки в знак капитуляции. Я осмотрела его с нежностью: он был одним из немногих моих коллег, четко представлявших себе, что именно мне больше всего нужно в конкретный момент времени.

— И что там за история? — трезвый насмешливый взгляд шефа на мотивы грядущей командировки не раз выручал меня, так что пренебрегать им не стоило.

— Как всегда — странная, — шеф устроился в кресле поудобнее, словно собирался рассказать мне сказку, — У них там будто бы приключилось крупнейшее государственное образование. Часть Скандинавского полуострова, теперешняя Англия, острова… Лично я считаю, что такого просто не могло быть.

Карл Великий и король Артур отдыхают — Властитель (так они называли его, подумать только, ни имени, ни прозвища, одна должность, и все!) их с запасом переплюнул. Вообще, если верить легендам, изобилие его деяний просто не поддается учету… и здравому смыслу. Сама посуди, у него, бедолаги, было более двух десятков жен, под свою руку он заграбастал огромные территории, знал, будто бы, все на тот момент действующие языки, свободно общался с духами предков, читал мысли…

Можно сказать, не ел, не пил, не спал, а только завоевывал, укреплял, упрочивал и удерживал. Дипломатические таланты при такой жизни нужны недюжинные… как и еще множество самых разных качеств. Есть два «но». Наследник у него, почему-то, был всего один — и это при тогдашней женской плодовитости! И еще: с определенного периода его держава начала как-то сама собою распадаться, разваливаться и расклеиваться. Безо всякой — заметь! — посторонней помощи. В одной летописи глухо поминается какое-то чудо с участием Королевского камня, но это все, что есть недосказанного. В остальном Властитель безупречен от и до — не подкопаешься.

— А что говорит Наблюдатель?

— А Наблюдатель вообще не хочет больше выполнять свои профессиональные обязанности, — шеф досадливо поморщился, — Это к нашему с тобой давнему разговору о том, что каждому — свое. Отправили мы туда девицу, вроде тебя, смышленую и симпатичную… и уже через пару месяцев она прислала сообщение, что, видите ли, не желает больше трудиться на ниве исторических исследований, а желает отдаться в жены какому-никакому лорду, и с ним прожить в любви и согласии, что ей отмерено. С меня наверху едва шкуру не сняли, сама понимаешь. При этом неясно, с чего ее так переклинило: когда отправляли, все тесты она прошла совершенно благополучно. А вот поди ж ты… психология.

— Насчет меня можете не волноваться, — не сдержалась я, — Понимаю, в чей огород все ваши камни. Но мне и даром не нужен еще один межвременной роман — хватит с меня, честно скажу.

Шеф моментально сменил досаду на широкую улыбку:

— Не зарекайся, дорогая. Ты, помнится, сама говорила, что прошлое так и норовит подсунуть тебе что-нибудь необычное.

— Так то необычное. А что может быть обыкновеннее романа, пусть и между обитателями двух различных эпох?

Шеф заулыбался еще шире, и как никогда походил на чеширского кота.

— Никогда не говори «никогда», дорогая. Даже если это слово кажется тебе единственно верным. Все меняется.

— Не все, — упрямилась я, — Есть вещи, ситуации и категории сознания, которые…

— Считают неизменными, — с понимающей улыбкой закончил шеф, — Они тоже меняются. Просто «неизменное» меняется медленно, почти незаметно. Но тоже меняется, поверь на слово своему старому и мудрому начальнику.

— Ну ладно, убедили, — у меня оставался только один шанс с честью выйти из ситуации, — Могу я взглянуть на безответственную персону Наблюдательницы?

— Вот, пожалуйста, — шеф достал из папки фотографию, — Как тебе это легкомысленное существо?

Я с интересом осмотрела девицу, в которой профессиональный долг пасовал перед невнятной скороговоркой покуда неведомых мне бытовых причин. Наверняка неуважительных причин, как я считала.

Надо отдать должное, она была хороша. Пепельные локоны, голубые глаза, и тонкий шрам на правой скуле, чуть заметный, только добавляющий ей шарма. Должно быть, подумала я, от поклонников нет отбоя, вот ей и показалось, что именно там, в глубине веков, все они испытывают настоящие чувства, а не жалкую смесь из похоти и боязни одиночества. Она, видно, так прижилась на плодородной романтической почве, что сама не заметила, как перестала считать домом наши странные и противоречивые времена.

— Какой типаж подходящий, — не удержалась я от комментария, — Настоящая саксонка, мечта проклятых норманнских оккупантов.

Шеф только уныло кивнул. Девушка оказалась даже слишком подходящей для той действительности, в которую попала. И легко разрушила вполне рабочий план, где ей назначалась главная роль.

— Ну ладно, — перешла я к делу, — А от меня что требуется?

Шеф поскреб подбородок.

— Изучить, — наконец выдал он, — Изучить и выяснить обстоятельства столь насыщенной биографии.

— У всех у нас насыщенные биографии, — откликнулась я, — Может, потомкам тоже покажется, что мы не могли всего этого успеть…


* * *


Отпущенные на подготовку дни миновали с третьей космической скоростью, и я оказалась на бескрайних просторах Средневековой Европы. Там мог бы разместиться целый легион подобных гостей — так много в ней оставалось еще свободного места.

Долгие дни, пока мы ехали на северо-запад, я посвятила размышлениям о пространстве в человеческой жизни. Мои современники — хотели того или нет, — были пожизненно заперты на полуживой планете в тесной толпе себе подобных. Скрашивала их существование разве лишь иллюзия скорости передвижения, иллюзия, которая, в сущности, мало что меняла.

Наш обширный караван двигался так неспешно и величественно, будто мы вообще не собирались никуда попасть. В прежние времена я бы уже сто раз вышла из себя от такого медленного развития событий. Однако теперь даже получала удовольствие от черепашьих темпов передвижения. К тому же, плотность народонаселения вокруг нас неуклонно стремилась к нулю. Изредка встречаемые поселения по величине можно было примерно разделить на три категории: претендующие на роль городов, похожие на деревни и просто малые скопления человеческих жилищ.

Раздвоение личности, посещавшее меня и раньше, снова поселилось в голове. Я проживала первые дни в новой эпохе, и в то же время как будто наблюдала за собой со стороны. Благородная дама в тяжелом плаще существовала вполне самостоятельно. Она, а не я, терпеливо сносила неудобства походных ночлегов, ела полусырое мясо и черствый хлеб, запивая их разбавленным вином, легко вскакивала на лошадь (мужское седло оказалось гораздо удобнее дамского), и ехала туда, куда ей указывали путь.

Экс-Наблюдательница мне обрадовалась.

— Слава богу, догадались прислать женщину, — констатировала она, встретив меня в условном месте, — Я-то думала, прибудет какой-нибудь авторитетный пень, и примется пилить меня денно и нощно на предмет профессионального долга.

Я моментально развеселилась:

— А если я начну тебя пилить? Думаешь, не умею?

— Не умеешь, — быстро ответила она, смеривая меня внимательным взглядом, — Такие как ты никогда и никого не пилят. Если что, они просто сразу убивают.

На эту лестную оценку возразить было совершенно нечего. Имидж кровожадной особы мог пригодиться в будущем, и я на всякий случай с усмешкой кивнула.

Между прочим, моя гипотетическая свирепость ничуть не отпугнула Марго — так ее на самом деле звали. Она была великой мастерицей задавать «детские вопросы», на которые, в зависимости от крепости нервной системы, следовало оскорбиться, или отвечать с той же прямотой, с какой они задавались.

— Скажи честно, — любопытствовала она, к примеру, — что ты чувствуешь, каждый раз возвращаясь назад?

Я только печально улыбалась. Вряд ли я смогла бы доходчиво объяснить хоть половину своих ощущений. Но, может, полезно было произнести их вслух:

— Не знаю. Иногда мне кажется, что в прошлом осталась часть меня, жизненно важная часть. И обойтись без нее — все равно, что научиться жить без руки или ноги. А иногда я думаю, что каждый раз вместо меня домой возвращается кто-то другой, на вид в точности, как я, но абсолютно другой изнутри. И это тоже, наверно, правда.

— И что… ты всякий раз находишь в прошлом то, что ожидаешь найти? Никаких сюрпризов, ничего… такого?

— Наоборот. Я всякий раз нахожу в прошлом нечто, чего вовсе не ожидала встретить. Что-нибудь, вдребезги разбивающее ожидания от мира, в который попадаю. Следует твердо помнить, что на самом деле все не таково, каким кажется из нашей реальности, дорогая. Все вообще не таково, каким кажется сначала.

— И как же ты… находишь свой путь?

— Путь? Я бы сказала — узкие тропинки. И у каждого они — свои.

— Как ты считаешь, я поступаю правильно? — осведомлялась она на привале, перед тем, как заснуть.

— Нечего лезть на рожон. Тогда ты имеешь отличные шансы прожить в этой эпохе длинную содержательную жизнь, и мирно почить на руках у десятка внуков…

— Все дело в том, что я, — Марго ткнула себя в грудь, — не хочу умирать от старости. Я хочу умереть от любви. Или от ненависти… все равно.

Мне нечего было ответить ей. Встав однажды перед подобным выбором, я выбрала просто жизнь, о чем впоследствии не раз горько пожалела.

Глядя на почти идеальную адаптацию несостоявшейся Наблюдательницы в Средних веках, не верилось, что ею двигало одно желание переменить обстановку. На мой взгляд, была еще какая-то причина. Чуть позже оказалось, интуиция меня не подвела.

— Между прочим, — заговорщически улыбаясь, добавила Марго, — у меня есть тут одно дело… Ну, может, не лично мое, но оно меня касается.

Боже мой, опять загадки! Я бы полжизни отдала за то, чтобы никогда больше не разгадывать ничьих тайн. Но тайны были другого мнения: они преследовали меня с тупой настойчивостью, и слишком часто достигали своего.

— Что за дело? — спросила я, примиряясь с действительностью.

Марго приняла вовсе таинственный вид и шепотом объявила:

— Здесь произошло убийство.

— Эка невидаль! — я пожала плечами, — Да здесь их произошли тысячи — ты-то, как специалист, должна знать.

— Но именно это осталось нераскрытым.

— И кого убили? — я вела диалог совершенно автоматически, почти не задумываясь о том, что говорю.

Мне было неинтересно, что за кровавые трагедии таило Средневековье: я и без того повидала их предостаточно. У Марго, как видно, детективные хитросплетения еще вызывали живое любопытство. На минуту мне показалось, что она произнесет «элементарно, Ватсон!», но она выдала другое:

— Моих родителей.

— Что ты сказала? — заинтересовалась я.

Может, эта девица просто сумасшедшая, раз ей показалось, что посреди Средневековой Англии прикончили ее папашу и мамашу? Тогда — чего проще! — я сдам ее с рук на руки специалистам, а сама примусь за дела, которые, судя по всему, ее вовсе не занимают.

— Родителей, — убежденно продолжала Марго, — И убийцу не нашли. Странная история… Я говорила с одним монахом, так он рассказал мне, что не осталось никаких следов. Вообще ничего, представляешь?

— Нет, — я и в самом деле не могла представить, чтобы от чего-то не осталось никаких следов. Разве что следов не отыскали, но это, как говорится, уже совсем другая история.

Марго между тем так разошлась, что схватила меня за рукав и подергала, стремясь удержать мое внимание.

— Ты должна мне помочь, — объявила она, — Мне нужен чей-нибудь свежий взгляд. Мы направляемся в Скай-Холл, как раз там все и произошло. Когда доберемся туда, нужно держать ушки на макушке. Глядишь, и заметим что-нибудь необычное.

Мне страшно захотелось охладить ее пыл.

— Сколько лет прошло? — вопрос прозвучал так равнодушно, что я сама забеспокоилась, не обидела ли новую подругу.

Беспокойство оказалось напрасным: она не слышала ничего, кроме собственных слов.

— Много, — отмахнулась она, — тринадцать. Неплохое число, чтобы преступник получил по заслугам, как ты думаешь?

Оставался последний способ отвратить ее от задуманного предприятия.

— Ты совершенно уверена, что твои… родственники — невинные жертвы? Здесь так развита самооборона, что упреждающие удары считаются в порядке вещей. Может, кто-то просто нанес удар первым?

Спорила я с ней больше по привычке. По-своему она была права в стремлении довести до конца то, что не могла закончить малышка Ариана по причине ранней погибели.

Хотела она того или нет, но эпоха накладывала на нас свой отпечаток, метила невидимым клеймом. И мы заранее готовы были пустить корни, обрасти бытовыми подробностями, привязанностями, долгами и должниками, и с большим трудом разорвать все эти связи, когда придет срок. Тут на первый план выходило умение не позабыть, кто ты на самом деле. И экс-Наблюдательнице еще только предстояло его обрести.

— Может быть, — упрямо заявила Марго, — Может быть, и виновные. Но все равно жертвы. Я должна сделать, что смогу. А ты должна мне помочь.

— Не будем спорить, — примирительно предложила я, совладав с желанием просто послать ее подальше вместе со всеми секретами, — Вернемся к разговору, когда доберемся до места.

Как-то на рассвете я проснулась от неясного шума. Наша охрана бесшумно перемещалась вокруг лагеря, по совершенно неясным причинам.

— Чего они засуетились? — спросила я у Марго, сонно приподнимающейся на постели рядом.

— На нас напали, — равнодушно ответила она, выпятив нижнюю губу, — В этих местах завелась какая-то шайка бандитов, сейчас их убьют, и мы сможем ехать дальше.

Через четверть часа я поняла, что ее слова буквально отражали реальность. Наша охрана поучаствовала не в стычке с равным противником, а именно в убийстве. Грязные мужички в немыслимых серо-бурых отрепьях погибли так быстро и глупо, что, пожалуй, и сами не успели этого понять. Воины скрутили их во мгновение ока, а скрутив, перерезали глотки, будто баранам. Никогда до сей поры я не видела такого фонтана крови, от него земля вокруг стала бурой, и в траве затерялись зловещие темные ручейки.

— Почему у тебя такое лицо? — скептически протянула Марго, — Ты разве впервые видишь смерть?

— Такую — впервые, — ответила я, с трудом отводя глаза от мрачного зрелища.

Полное презрение к смерти с обеих сторон так меня заинтриговало, что остаток дня я готовилась умереть — столь же просто и естественно, как это проделали «работники ножа и топора». Всякое могло случиться в такие жестокие времена.

— Здесь смерть — разрешение любой проблемы, а не окончание жизни. Не трагическое, а закономерное событие, — назидательно заметила Марго ближе к вечеру, в ответ на мои молчаливые терзания.

— И ты собираешься так же разрешить проблему, что досталась тебе по наследству?

Она решительно сдвинула аккуратные бровки.

— Я даже готова заплатить жизнью за восстановление справедливости. Есть такая старинная поговорка: «Если собрался мстить, вырой сразу две могилы». Конечно, лучше бы мне уцелеть, но… Это уж как повезет.

На ее странные речи я могла только задумчиво кивнуть, очень надеясь, что сумею избежать проблем, требующих столь кардинальных решений.

3. Время — платье

Когда в поле моего зрения возник Скай-Холл, я вспомнила семинары по истории России. Наилучшие стратегические условия для строительства крепостей роднили эту могучую твердыню и творения моих собственных далеких предков. На вершине довольно высокого холма крепко стоял настоящий романский замок, так похожий на широкогрудого конягу-тяжеловоза. Он и вправду подпирал небо каменными плечами. Замки более поздних времен, изящные, словно белые единороги, и такие же беззащитные, в подметки ему не годились. Они уже не застали кровавых жестоких битв раннего средневековья, и презрения к смерти, владевшего умами на стыке двух первых тысячелетий нашей эры, и не обладали той мощью, что наполняла до краев надежную кладку его стен.

Вдоволь налюбовавшись величием представшего передо мной зрелища, я предалась печали по поводу неизбежных трудностей подъема. Высоты я не боялась, но терпеть не могла бороться с лошадьми, как правило, смертельно пугающимися крутых тропок.

Однако лошади почему-то не торопились пугаться, преодолевали подъем с похвальной скоростью, и не доставляли наездникам никаких хлопот. Как-то не пришлось мне сполна насладиться красотами английских пейзажей: я и оглянуться не успела, как мы уже подъезжали к воротам замка. Тяжеленные створки ворот натужно приоткрылись, и мы смогли проехать внутрь.

Я озиралась с любопытством, ожидая увидеть один из множества замковых дворов, так подробно описанных в рыцарских романах. Мне-то представлялась довольно грязная и запущенная территория, до отказа набитая толпой тощих и печальных рабов… Почти что так оно и было. Территория выглядела слегка закопченной, но отменно вылизанной. Тощие рабы деловито передвигались по двору, явно занимаясь каждый своим делом. Печали на их лицах я не обнаружила, во всяком случае, на первый взгляд.

Кроме них во дворе присутствовала еще одна категория населения: воины. Они выглядели даже чересчур мужественными, при этом антураж при них тоже был самый что ни на есть мужской. Кони, каждый из которых выглядел способным в одиночку сдвинуть средних размеров утес. Тяжелая упряжь, тяжелая даже на взгляд: я была почти уверена, что не управилась бы и с самым тонким ремешком. И оружие, чертова пропасть оружия, начищенного до умопомрачительного блеска. Среди всего этого и какой-нибудь женоподобный дохляк смотрелся бы настоящим мачо, а уж суровые персонажи, которых увидела я…

М-да, здесь было не мирное поселение, а нечто совсем другое. Может быть, здесь и хотели мира, но в то же время не переставали готовиться к войне.

Марго, надобно сказать, чувствовала себя, словно рыба в воде. Она принимала приветствия с любезным и сосредоточенным видом, не выходя из образа ответственной за свои действия хозяйки крупного по здешним меркам поместья. Если бы я не знала заранее, кто она, ни на секунду не усомнилась бы в ее благородном и абсолютно средневековом происхождении.

— Эй, — подергала я ее за рукав, улучив минуту, — А почему они не удивляются твоему появлению?

— Письма, — отмахнулась она, — Им написали о нашем приезде. Они и принимают нас как должно. Не говори ерунды, Анна, чего им удивляться?

Я никак не могла успокоиться.

— Значит вместо нас, по идее, сюда могли заявиться любые две девицы, и занять наше место?..

— В принципе, да, — она засмеялась, — Но мы поспели первыми, стало быть, мы и займем собственное место. Совершенно самостоятельно.

Я же боялась, едва ли не впервые в жизни, что именно в этой эпохе своего места найти не смогу. Хоть мне и обещали теплую встречу, а мои личные комплексы давно уже испарились под натиском тяжелой действительности… Все же я немного опасалась, что средневековье примет меня не слишком ласково. Уж такое неласковое это было время.

— Вот и наши красавицы! Мы уж начали волноваться, что вы повстречались с Проклятым Дэнни раньше, чем с нашим отрядом, — раздавшийся где-то сбоку от меня голос был настолько переполнен жизненной силой, что ее хватило бы и на двух мужчин.

Я повернула голову (так осторожно, словно она была стеклянной), и встретилась взглядами с шикарным представителем мужского рода. Его не портила даже идиотская прическа «под горшок» — венец творения здешних парикмахеров.

Мужественность этого господина буквально слепила глаза, как яркое полуденное солнце. При этом он едва возвышался головой над моим плечом. Зато так твердо упирался короткими ногами в землю, что, кажется, мог бы сдвинуть ее безо всякой точки опоры. И в нем не было ни грамма аристократизма. Скорее некий налет плебейства, обманчивой простоты, лишь подчеркивающей его энергию. Я бы побилась об заклад на что угодно: этот коротышка пользовался исключительным успехом у дам.

— Кто это — Проклятый Дэнни? — спросила я, чтобы выиграть время.

Коротышка воинственно нахмурился, приподнялся на каблуках и даже, как будто, стал повыше ростом.

— Человек, который недостоин ступать по земле. Человек, забывший свой долг. Наконец, человек, рядом с которым и родной брат не мог бы чувствовать себя в безопасности, — напыщенно объявил мой собеседник.

— Неужели, — я не могла сдержать улыбки, — он так ужасен? Впрочем, довольно об отсутствующих. А вы-то, милорд, вы сами…

Все время нашего разговора я не переставала разглядывать его — с откровенным удовольствием.

— Мы незнакомы, — уточнил он, польщенно сощурившись на мой осмотр, — Я Джон Мэнли, брат вашего жениха, госпожа.

От удивления мои брови непроизвольно поползли вверх. Какого еще жениха, пропади оно все пропадом?! Только жениха-то мне и недоставало…

Пережив пару секунд ступора, я вспомнила, как веселилась Марго, сообщая мне о том, что для меня уже есть готовый кандидат в мужья. Какой-то сэр Роберт срочно нуждался в супруге, и по субъективным причинам я подошла на эту сомнительную роль.

— Младший брат? — я вложила в улыбку все очарование, на которое была способна.

Мне почему-то представилось, что этот импровизированный жених — персона лет весьма преклонных, или в лучшем случае очень средних. Перед мысленным взором промелькнула картина «Неравный брак», актуальная по теме, но не очень соответствующая по времени.

«Малютка Джон» меж тем коротко хохотнул на мой, как будто, вполне нейтральный вопрос.

— Ну, что ж, можно сказать и так, госпожа. Роберт и впрямь старше меня… на целых два месяца.

Поистине, моя выдержка подвергалась нешуточному испытанию: час от часу не легче, мой будущий муж не старик, зато при известной сноровке поместится в кошельке, висящем на поясе… Я оглядела собеседника, стараясь прикинуть, как мы будем смотреться вместе, и задала следующий вопрос, не вполне сдержав вздох разочарования:

— И вы… похожи?

Вместо ответа Джонни заливисто расхохотался. Смеялся он с таким вкусом и удовольствием, что я не выдержала и присоединилась — уж больно заразительно он осмеивал мои попытки к дедукции.

— Не пугайтесь, — еле выговорил он спустя несколько минут, — Роберт гораздо… гм… крупнее меня. Правда, рост не имеет большого значения в семейной жизни. Уж поверьте на слово, это совершенно неважно, когда…

И махнув рукой, он разразился еще одной порцией заливистого мальчишеского хохота.

— Чем это так рассмешила тебя благородная дама? — с завистью поинтересовался мужской голос из-за моей спины.

Я — как могла изящно и непринужденно — развернулась, и уткнулась носом как раз в серебряную застежку плаща. Оказывается, не все представители этой славной эпохи были малого роста. Я с облегчением подняла глаза повыше.

— Позволь представить тебе леди Анну, Робби, — на правах старого знакомого взял на себя формальности Джон.

К моему удовольствию прибавилось удивление: никогда я не встречала еще братцев, меньше схожих между собой.

Роберт Мэнли чуть проигрывал младшенькому в жизненной силе, но зато изрядно превосходил его габаритами. Больше всего благородный лорд напоминал могучего пролетария с плакатов советских художников. Правда, в его взгляде и рисунке губ было что-то детское, лишенное пролетарской свирепости, но я отнесла это на счет различия эпох.

Не совсем представляя, как следует приветствовать нового знакомого, я на всякий случай изобразила нечто среднее между реверансом и поясным поклоном. Получилось оригинально, но довольно мило.

— Приветствую вас на нашей земле, благородная госпожа, — поспешно откликнулся он, и на минуту перестал на меня таращиться, чтобы иметь возможность поклониться в ответ.

Не часто, должно быть, прибывали на его попечение загадочные чужестранки с туманными биографиями. И что самое приятное, в данном случае биографию я могла сочинить себе сама, какую пожелаю. Редкое везение, которым я собиралась попользоваться на всю катушку.

Для начала я загадочно усмехнулась, и произнесла тоном светской дамы:

— Ни на какой земле меня не встречали с таким почетом, и нигде я не сводила еще знакомства с такими доблестными воинами, как вы и ваш брат, сэр.

Боже, что за чушь я молола! Но чувство юмора и самокритика, видно, не входили в число его добродетелей — сэр Роберт вспыхнул от гордости и удовольствия, и помолодел от этого еще лет на десять.

«Мальчишка, — подумала я, — мальчишка, и такого прочат мне в мужья. Странный план, тем более, что я не могу пополнить его земли своим приданым: по-моему, именно это для них главное… А впрочем, не знаю. Возможно, золота окажется достаточно, его-то у меня в избытке». На этой мысли я успокоилась, оставив рассуждения о собственной пользе на потом.

— Леди шутит, — одернул Джонни своего легковерного братца, — Надеюсь, благородная госпожа, вы говорили не всерьез?

Ну слава богу, хоть кто-то способен понять, когда я шучу! Я с облегчением кивнула.

— Вы очень проницательны, добрый господин. Прошу меня простить, я не хотела никого обидеть.

Сэр Роберт все-таки надулся, но только самую малость. От более серьезных проявлений обиды его, похоже, удержал ехидный взгляд младшего братца.

Я продолжала озирать обстановку, когда из-за спины Джона выглянула молодая женщина. Мгновенно позабыв обо всем, я принялась изучать новое лицо. Это создание было мне тем интереснее, что являлось первой настоящей средневековой женщиной, которую я увидела. До сих пор меня и Марго окружали только мужчины, даже служанок нам не полагалось в нашем тайном и, как предполагалось, небезопасном вояже.

По правде говоря, этот женский экземпляр не показался мне особенно интересным. Он был мал ростом, невзрачен и вид имел забитый. Присмотревшись, я с удивлением обнаружила, что женщина выглядела бы довольно привлекательно, если бы не устойчивое выражение испуга на ее лице. Страх пустил на ее мордашке столь глубокие корни, что почти совершенно исказил ее, придав плаксивое и жалкое выражение.

— Наконец-то, — недовольно заметил Джонни, — Где ты пропадала, женщина? Я послал за тобой целую вечность назад.

— Простите, добрый господин! — женщина так испугалась, что ее личико под серым чепцом сделалось совершенно белым, — Питер только что передал мне ваш приказ, и я сразу же…

— Ладно, — Джонни махнул рукой, отчаявшись привести кого-либо к порядку, — Вот твоя госпожа, ее зовут леди Анна. И если я узнаю, что ты плохо служишь ей…

— Ну, хватит, — вмешалась я, опасаясь, как бы моя новая служанка тут же не лишилась рассудка от ужаса.

Однако мои слова произвели на бедняжку совершенно неожиданное действие. Она едва не хлопнулась в обморок, но не от угроз Джона, а от моей внезапной реплики.

По-моему, она всерьез собралась упасть передо мной на колени и вымаливать мое прощение. Пришлось развить свою мысль.

— Я сильно устала с дороги, и надеюсь, что ты, моя милая… как тебя зовут?

— Мэгги, добрая госпожа, — пролепетала она, потихоньку свыкаясь с мыслью, что немедленная смерть от моей руки ей не угрожает.

— Я надеюсь, что ты, Мэгги, проводишь меня туда, где я смогу расположиться на ночлег.

— Да, добрая госпожа.

— «Да, леди Анна», — машинально поправила ее я, — Меня зовут Анной, милая.

Удаляясь за служанкой к месту ночлега, я заметила, что Марго тоже успела обзавестись служанкой — пухленькой румяной девицей, куда бойчее, чем Мэгги. У меня создалось впечатление, что Марго просто остановила понравившуюся девушку и сама назначила ее себе в услужение. Никто не был так озабочен ее комфортом, как моим. Странное дело, мне вообще показалось, что меня здесь принимают, как более важную гостью. Я-то, отправляясь в Средневековье, считала, что останусь в тени, и вот очутилась в самом центре общего внимания. «Авось, пригодится», — философски резюмировала я, встречая пристальный взгляд Робби. Взгляд, в котором было еще что-то, кроме законного любопытства. Еще что-то, чего я не могла понять.


* * *


Мы встретились с Марго лишь за ужином. За это время я успела вытребовать себе ванну, чем укрепила общее подозрение в повышенной тонкости собственного воспитания. Вместо ванны слуги приволокли в мои покои изрядных размеров бадью, и забиралась я в нее очень осторожно. Однако внутри нашлось деревянное сиденье, на котором я и разместилась, облегченно вздыхая. Горячая вода смывала с меня дорожную пыль, волнения и тревоги, руки Мэгги умело промывали мои волосы, а я почти задремала от полного безмыслия в голове.

Возвратиться в реальный мир было непросто, но я сделала над собой усилие, и поучаствовала в выборе наряда к ужину. Сочетание голубой нижней туники с вишневой верхней показалось мне достаточно элегантным по здешним меркам. По правде говоря, мне было безразлично, насколько я хороша. Чисто вымытая, с аккуратной прической, наряженная в платье из дорогого сукна — и довольно для соблюдения приличий.

Ничто, как мне казалось, не заслуживало моего большого интереса. А уж тем более — наряды. «Для кого нам наряжаться?» — пожав плечами, мысленно констатировала я. В данную минуту куда больше меня волновал горячий ужин. Вот есть я хотела, и никакие катаклизмы не могли повлиять на мой аппетит.

Но когда Мэгги принялась шнуровать нижнее платье, я тихо взвыла.

— Полегче, дорогая, я еще не ужинала! — служанка только поклонилась мне в ответ до самой земли, но и не думала ослаблять тесемки.

А я-то радовалась, что корсеты пока не вошли в моду! Невинная шнуровка оказалась не менее строгим ограничителем талии. Кроме того, длинные рукава, мечта Пьеро из детской сказки, здорово мешали при ходьбе. Одним словом, изящный костюм требовал куда больших жертв, чем я полагала вначале, хотя и выглядел абсолютно просто.

Марго, видно, мыслила сходно: ее одежда была такой же простой. Надеюсь, она страдала не меньше моего от свирепой шнуровки на спине и боках. При виде меня она едва заметно ухмыльнулась. По-моему, она собиралась получить личное удовольствие от выдачи замуж моей персоны. Я, со своей стороны, не желала ей в этом потакать.

Мы отужинали в церемонном молчании, и уединились у одного из огромных каминов, в небольшой нише, как будто специально созданной для приятных и поучительных бесед.

— Хотела бы я знать, кто это зачуханное создание, что отдали мне в услужение, — больше сама себе сказала я, умащиваясь на скамье.

Что меня удручало, так это чудовищно неудобные сиденья: сколько ни ерзай, мягче они не становились. Мало этого, следовало еще изящно разложить вокруг себя по полу рукава и подол. Нет, жизнь средневековых дам изобиловала слишком многими уловками, чтобы я чувствовала себя непринужденно. Самое любопытное, что, пока мы путешествовали, наряжались, как видно, в старомодные одежды, которые совершенно не стесняли движений. И я не чувствовала себя попавшим в силки зайцем… Странная штука — мода, похоже, в ней все направлено на то, чтобы осложнить женское существование.

Марго рассмеялась.

— Тебе можно только позавидовать, — и взглянув на мою непонимающую физиономию, объяснила, — Ситуация прямо как в старинной балладе.

Верная Энни сварит вам эль,

Свадебный хлеб испечет,

И юной невесте из дальних земель

Окажет достойный почет…

Вот разве что «верная Мэгги» не благородного рода, и с ней можно вовсе не церемониться.

Я мгновенно рассвирепела. Дело в том, что я отлично знала эту старинную балладу. Марго хотела сказать, что Мэгги была любовницей Робби, а значит…

— Ты, я смотрю, довольно хорошо разбираешься в здешних событиях, — сурово отметила я, — Так скажи мне, имеет ли она от него детей?

— Эй, я надеюсь, что после моей откровенности здесь не случится новых жертв? — Марго поняла, что сболтнула лишнего, но тормозить было поздно, оставалось рассказать всю правду до конца.

— Господь с тобой, — поморщилась я, — Какие жертвы? Рассказывай, должна же я знать, не подольют ли мне яду в свадебный кубок.

Моя собеседница с удовольствием взяла на себя просветительские функции. Она приняла торжественный вид, и приступила к сеансу ликбеза.

— Здесь принято выбирать мальчику женщину, когда она может ему понадобиться. Для Робби выбрали Мэгги. Она даже не думала сопротивляться, если тебя волнует моральный аспект: какая крепостная девица в здравом уме стала бы противиться притязаниям господина? А у этой еще, как ты заметила, должно быть, на редкость кроткий нрав.

Я фыркнула. «Кроткий» — слабо сказано. Истинно христианское смирение поработило все существо этой маленькой женщины, не оставив места ни для крохи самолюбия, ни для языческого презрения к опасностям. Впрочем, я, как обычно, стремилась все усложнить — проще, проще надо смотреть на вещи. Таков был здешний миропорядок, и никто не собирался оспаривать его… никто, кроме меня. «Не смей соваться со своим уставом в этот суровый монастырь», — мысленная отповедь самой себе вышла очень убедительной, я даже успокоилась, и прислушалась к тому, что говорила в это время Марго.

— Она родила от него двух девчонок, обе — копия папаши, так что ни у кого нет никаких сомнений на сей счет. Уж не знаю, какому идиоту пришло в голову определить именно ее к тебе в услужение. Можешь не опасаться — на пакости она, по-моему, не способна, но…

— Но ситуация двусмысленная, — закончила я за нее, — и я выгляжу в ней не лучшим образом. Понятно. Попробуем изменить положение дел.

— Не стоит и пытаться, — фыркнула Марго, — Сама понимаешь, не нам с тобой менять обычаи.

— Знаешь, когда меняется неизменное? Когда приходит новый человек, не знающий, что положение дел неизменно, и меняет его. Это очень просто, — гордо обнародовала я чуть подправленный эйнштейновский тезис, — и я как раз и есть такой человек.

Марго недоверчиво пожала плечами. Когда дело касалось ее самой, она была готова при случае реформировать что угодно в этих старых временах. Но к реформам, производимым другими, относилась со здоровым скепсисом академической школы.

— Ну ладно, а почему у братьев Мэнли такая странная разница в возрасте? — задала я второй интересующий меня вопрос.

— Это еще проще, — Марго пренебрежительно наморщила нос, — Робби — законный сын и наследник Скай-холла. А Джон родился двумя месяцами позже от «датской» жены старого лорда. Старик нашел забавным, чтобы «вторая полузаконная» выкормила обоих мальчишек, а потом воспитывал их вместе, наплевав на все тонкости наследования. Теперь Джон управляет замком и, по-моему, очень доволен своим положением. У него есть и собственные владения, хоть и небольшие, так что никто не усомнится в его благородном происхождении. Ему повезло: судьба могла повернуться к нему худшей стороной.

У меня заныл затылок ото всех этих хитросплетений. Что может быть глупее: создать чертову прорву правил, законов и запретов, чтобы потом с таким детским удовольствием нарушать большую часть из них. Я и не надеялась постичь психологию местных обитателей, твердо пообещав себе даже вникать в нее как можно реже. В противном случае все это могло обойтись слишком дорого для меня самой.

— О чем ваша беседа, дамы? — вежливо полюбопытствовал Робби, приближаясь к нашему укрытию.

Учтивость плохо скрывала его истинные чувства: на самом деле ему до смерти хотелось подслушать хоть крошечный обрывок нашей беседы. Что может быть интереснее разговора женщин, уверенных, что их не слушают мужчины!

— Ни о чем, благородный лорд, — понимающе улыбнулась я в ответ, — Так, сущие пустяки.

Мой будущий супруг скорчил обиженную мину, но нехотя оставил нас в покое. И Марго немедля этим воспользовалась.

— Ну, — сказала она, — если у тебя больше нет вопросов, давай перейдем к обсуждению плана действий. У нас не так уж много времени. Скоро ты выйдешь замуж, мне придется уехать в свои земли, и нам обеим будет не до преступлений, совершенных так давно.

Я хотела сказать, что мне уже сейчас нет ни малейшего дела до этих самых преступлений, но сдержалась — из уважения к интересам новой подруги.

Если бы я тогда не промолчала, а заявила прямо, что мне глубоко наплевать на все эти антикварные убийства, чужие тайны и чужую борьбу — все пошло бы иначе. Но тогда я этого не знала.

4. Человек средневековый разумный

Я не собиралась разгадывать загадки, не хотела играть в детектива — хотела просто жить в этой эпохе, и заниматься изучением того, что мне поручили изучать. И было бы беспардонным враньем утверждать, что к такой жизни у меня не было интереса. Вопреки всему на свете я наслаждалась массой сведений, которые сыпались буквально отовсюду в огромном количестве. По правде говоря, люди здесь занимали меня не меньше, чем предметы или информация.

Простота человеческих особей зашкаливала здесь за астрономическую величину, определенность характеров сделала бы честь любой детской сказке, мотивация поступков могла послужить материалом для доброго десятка трудов по психологии… Мы были очень похожи, но в некоторых вещах различались, словно пришельцы с разных планет.

К примеру, они видели то, что не могла увидеть я, и слышали то, что не достигало моих ушей. При этом видели и слышали мы, как будто, одно и то же. Словом, разрешающая способность их восприятия была гораздо больше моей.

— Ну вон же ворона, видите, сидит на старом дубе? Всю ночь каркала, проклятая, не давала уснуть, — жаловался мне, к примеру, Джонни, — Должно быть, предвещает бурю.

Я на это могла только недоуменно вытаращивать глаза, не забывая при этом вежливо кивать. Я не только едва различала помянутый дуб на самом краю дальней опушки, но готова была голову заложить, что хоть надорвись эта ворона, она не сумела бы помешать моему сну. Я и наяву-то не слышала ни звука. Можно было подумать, что на глазах у меня какие-то особо мутные очки, а в ушах приличной величины затычки. Иначе как можно объяснить, что я, отродясь не жаловавшаяся ни на слух, ни на зрение, здесь постоянно чувствую себя слепой и глухой идиоткой?

Не лучше обстояло дело и с речью. Разумеется, я в совершенстве могла изъясняться на староанглийском, что был здесь в ходу. Но по сравнению с простыми и изящными речевыми конструкциями аборигенов моя собственная речь представлялась мне пышным, многоэтажным, перегруженным деталями строением. И раньше, читая, к примеру, старинные баллады, я всегда получала добрую долю удовольствия от простоты их языка. Как будто простые слова могли служить особыми заклинаниями, вызывающими к жизни особые чувства.

Однако, беседуя с обитателями средневековья, я почему-то все время хотела выразиться поцветистее, как будто находилась не в Европе, а в какой-нибудь из стран Востока. Там-то мое словоблудие выглядело бы как нельзя кстати. Здешние обитатели реагировали на него с легким удивлением, и относили, наверно, на счет моей образованности. Сама не знаю, почему, но я как-то сразу прослыла у них весьма ученой особой. «Проще надо быть, — мысленно выговаривала себе я, — и люди потянутся». По правде говоря, я несколько кривила душой. Я и без этого чувствовала к себе постоянный интерес. На меня вечно кто-то глазел, за спиной шептались, и я чувствовала себя не в глубине средних веков, а в крошечной деревне в глухой российской провинции.

Кроме всего прочего, я изрядно промахнулась с оценкой плотности населения. С общегеографических позиций все, как будто, было верно: много свободного пространства, относительно мало человеческих поселений, отсюда — замкнутость всех маленьких миров, превращающая каждый замок или деревню в крошечную, но вполне самостоятельную вселенную.

Однако на небольшом пятачке Скай-Холла скопилось такое несусветное количество народу, что впору было пересмотреть свои ощущения. Вдобавок все они постоянно что-то делали. Весь световой день на территории замка не было ни одного, даже самого крохотного, уголка, где бы не выполнялись самые разнообразные работы. «Натуральное хозяйство в действии», — объясняла я себе мысленно, безуспешно пытаясь уединиться.

Все старания оказались изначально обречены на неудачу: не так-то много было в Скай-Холле свободного пространства. Однако я не теряла надежды, а пока постаралась найти себе место в тесном сообществе окружавших меня людей.

И это оказалось непросто. Шить и вышивать я не любила. Ткать не умела. Насчет средневекового хозяйства имела понятия чисто теоретические. Единственное, к чему я могла приложить руки без риска опозориться — это к собирательству трав.

В свое время я интересовалась фитотерапией, значение которой для здешних времен было огромным. Итак, я могла не знать, от чего пользуют той или иной травкой в этом мире, но, по крайней мере, знала, когда ее следует собирать и как хранить.

Кроме того, именно этот род занятий позволил мне невозбранно покидать территорию замка и бродить по окрестностям без сопровождения. Братья Мэнли синхронно поморщились, услышав о моих планах, но препятствовать не пытались. Наверно, отнесли их на счет женской придури, невинной, а потому не заслуживающей особого внимания.

Они просили меня не слишком удаляться от Скай-Холла и на этом успокоились. И я принялась с размахом использовать предоставленную возможность.

Едва не каждое утро я сбегала вниз с холма на ближайшую равнину, затем углублялась в перелесок, но никогда не рисковала отправиться в самую чащу. Что-то меня удерживало, словно в сердце древнего леса я могла повстречаться со своими призраками, до сих пор тревожившими меня лишь во сне. Кроме того, лес почему-то казался мне живой стихией, небезопасной для посещения в одиночку. Словно я могла затеряться в нем навсегда, как могла утонуть в океане.

Что касается травознатства, то в нем я тоже потерпела сокрушительное фиаско: я не узнавала этих трав. В одном мне казался знакомым стебелек, но листья росли совсем не так, как следовало. В другом листья находились, где им положено, но цветы были другого цвета и непохожей на нужную формы.

В конце концов я констатировала, что мир переменился сильнее, чем мне бы хотелось. Или я не так хорошо разбиралась в травах, как хотела себя убедить. Так или иначе, но с фитотерапией пришлось распроститься. Если бы мой комплекс неполноценности был более запущенным, я бы заметила, что все в замке вздохнули с облегчением, когда я прекратила ежедневные прогулки.


* * *


У них, по правде говоря, и без меня хватало забот. Бесконечные всеобщие хлопоты по хозяйству усугублялись еще одним обстоятельством. Узнав о нем, я мысленно вознесла хвалу всем здешним богам разом. В Скай-Холл вот-вот должен был пожаловать Властитель со своим, если можно так выразиться, двором. Мне явно везло: я-то рассчитывала, что придется измысливать многоэтажные интриги ради удовольствия подобраться к этой исторической личности поближе. Но личность сама собиралась пожаловать на нашу встречу, подобно горе из общеизвестной поговорки.

На кухне ежедневно запасалась пища в поистине устрашающих количествах, замок и прилегающие территории скребла и чистила целая армия слуг, а воины до седьмого пота практиковались в боевом искусстве.

Они еще не знали, что такое военные парады, но хотели порадовать сюзерена готовностью сражаться.

Хозяева замка настолько увлеклись всеми этими заботами, что даже несколько подзабыли про нас с Марго. Мы виделись с братцами лишь за трапезой, после которой они, обыкновенно, во мгновение ока исчезали по своим многочисленным делам.

Я чувствовала себя пансионеркой, засунутой родителями в монастырь с каким-то особенно суровым уставом. Марго была совсем другого мнения о вынужденном безделье.

— Сейчас самое подходящее время разузнать что-нибудь о нашем деле, — заговорщически объявила она однажды утром.

Я чуть было вслух не застонала. Напрасно я рассчитывала, что она позабудет о своих детективных планах… «О нашем деле», — надо же, какое доверие, всю жизнь мечтала заняться следствием по давно стертым следам. Они и в прежнее время не были слишком отчетливыми, а сейчас, как мне казалось, их смог бы обнаружить разве что приснопамятный Шерлок Холмс. Да и то по выкуривании десятка опиумных трубочек.

— И с чего начнем? — обреченно спросила я, примирившись с неизбежным.

— Со святого отца, разумеется, — воодушевление моей подруги, воистину, превышало всякие разумные пределы, — Есть такой отец Уорвик, неотлучно находится при Властителе.

— А святой отец-то чем нам с тобой поможет?

В средневековых делах мне недоставало опыта, и Марго немедленно дала мне это понять:

— А про тайну исповеди тебе что-нибудь известно?

— Кое что, — хмыкнула я, — Не вовсе уж я невежа. Ее хранят. От всех, сохранят и от нас, сколько бы лет ни миновало. Да и святой отец вряд ли окажется похож на простака, который выложит все, о чем ни спросят. Даже если ты пустишь слезу на его церковное облачение — вряд ли.

— А если ты? — невинная ирония в голосе Марго ни на секунду меня не обманула.

Бог весть, отчего, но она считала, что именно мои усилия помогут извлечь заплесневелую тайну на свет божий. Странная мысль, я вовсе не так хорошо ориентировалась в окружающем мире, чтобы осилить столь сложную задачу.

— Даже если обе мы примемся рыдать на его пастырском плече, он и глазом не моргнет. Ради бога, дорогая моя, никто из слуг господних не способен на такой альтруизм. Он может хорошо продать тайну, или открыть ее из личных побуждений, но никогда — по чьей-то просьбе. Просто попросить — даже очень сильно — будет недостаточно.

Я была права, и она хорошо понимала это, но… Я могла только позавидовать ее мобильности: за пару секунд она вынесла новое предложение.

— Значит надо продать ему какой-нибудь секрет. Такой, за который он продаст нам то, что интересует нас.

— Чтобы продать что-нибудь ненужное, надо сначала купить что-нибудь ненужное! — невесело хмыкнула я.

Цитата из мультфильма пришлась как нельзя кстати. Не мешало бы нам на всякий случай обзавестись парочкой чужих секретов, дабы при случае пустить эти козыри в игру.

— Что-нибудь найдем, — пробормотала себе под нос самочинная сыщица, и удалилась.

Я было вздохнула с облегчением, но скоро выяснилось, что радовалась рано. Уже на следующее утро она отправилась в садик под крепостной стеной, поманив меня за собою. Вид она при этом имела загадочный и торжественный: надо думать, расследование понемногу все же сдвинулось с места.

— Ну и что тебе удалось узнать? — уныло вопросила я сияющую Марго.

— Я была права! — торжествующе возвестило это упертое создание, — Я верила, что иначе быть не может. Садись и слушай, Анна. Картина начинает проясняться.

Мне оставалось только плюхнуться на каменную скамью, подавляя чувство полной обреченности. Неугомонная девица и не думала приходить в себя. Несмотря на все препоны, она всерьез надеялась раскрыть это сильно протухшее от времени дельце.

— Я нашла старого конюшего, — Марго расхаживала по тропинке, деловито заложив руки за спину, — Он уже служил здесь, когда произошло убийство. Тогда как раз созвали вассалов на праздник урожая…

Я отвернулась и прикрыла глаза, но это не помогло: мое живое воображение вступило в сговор с Марго, и я осталась одна против двух сильных противников. Ее рассказ мало-помалу приобретал очертания, краски, обрастал звуками и становился живой картинкой прошлого, такой живой, что я даже немного испугалась.

…Желтые листья еще не облетели с дубов в роще, и солнце светило жарко и долго не скрывалось за горизонтом. В замок съехалось столько народу, что вассалам победнее пришлось ночевать в пристройках, а их оруженосцам — на конюшне. В воздухе носились обескураживающие новости: Старый Лорд хотел передать власть сыну, и потребовать для него вассальной присяги от всех присутствующих.

Люди не могли решить, хорошая эта новость или дурная — так мало знали они Молодого Лорда. Юность он провел в путешествиях, постигал неведомое знание, учился воинским и другим искусствам, и никто не сказал бы, каким он станет правителем.

У отца Уорвика весь день был бы занят обязанностями исповедника, если бы вассалы не знали о его полной преданности сеньору. Люди просто собирались небольшими группками, что-то взволнованно обсуждали, но ничего не могли решить. Никто не может угадать своего будущего, не могли и они, и это пугало их.

Но невзирая на их тревоги, праздник все же состоялся. Немало было выпито вина, немало сказано речей, но Старый Лорд хранил молчание о главном, будто и не замыслил отдать власть сыну, и не собирался ничего менять.

И сына-то его еще никто не видел воочию. Говорили, что он вот-вот прибудет из дальних краев со своими людьми, что он повидал мир, и точно знает, как обустроить жизнь вассалов, но… его никто не видел. Понемногу он становился фигурой больше сказочной, чем реальной, и никто не мог бы уже сказать наверняка, существует ли он на самом деле.

Как бы там ни было, но этот длинный день кончился. Солнце опустилось за край дальнего луга, на небо выползла почти полная луна, и звезды светили ярко, предвещая раннюю и суровую зиму. Мирные мысли потихоньку овладевали умами: о том, как заготовить побольше зерна, как сладить со стаями волков, тревожащих стада, как отремонтировать жилища…

Многие из гостей уже спали хмельным сном, когда над башнями замка заполыхало пламя. Оно занялось не сразу: сперва откуда-то потянуло дымом, робкие рыжие лепестки заплясали по кровле, и лишь затем разгорелся настоящий пожар.

Покуда подгулявшие вассалы продрали глаза, пока они схватились за мечи — драгоценное время было утеряно. И хвататься-то надобно было скорее за ведра с водою, дабы затушить пламя… И пожар, пожравший все деревянные строения, не остался единственным злодеянием, совершенным кем-то в ту ночь.

В одной из башен нашли тела ближайшего друга Старого лорда — Локвуда, и его жены. А в спальне с мечом в руках лежал на полу сам Старый Лорд, глядя в ночь мертвыми пустыми глазами, и возле его тела корчился в страшных мучениях тот, кто должен был стать господином по желанию своего отца.

Его обнаружил старый, и, как я поняла сразу, очень мудрый слуга. Он никого не пустил на место трагедии, кроме еще двух доверенных слуг. Вместе они взяли на себя огромную ответственность. Их мысль была очевидна: сюзерен убит, а его сын — единственный, кто может заменить убитого. И сколько бы желающих не нашлось на его место, занять престол отца вправе лишь он один.

Не представляю, как им удалось обстряпать это сложнейшее дело, но им удалось. Главная трудность заключалась в том, чтобы никто из вассалов не заподозрил, что их молодой сюзерен — недееспособный калека. А он стал калекой в эту ночь: не чувствовал ни спины, ни ног, с трудом мог шевелить руками, и не был уверен, находится ли на этом свете, или на том.

Убийц не искали, потому что на поиски не было времени. Да и кто из слуг осмелился бы допрашивать благородных господ о причастности к преступлению! Призвать их к ответу мог бы разве что молодой Лорд, но он лежал недвижим под охраной самых верных слуг, и готовился к смерти. Он не хотел умирать, но понимал, что смерть подошла совсем близко. Власти же он жаждал тем сильнее, что она осталась единственным доступным ему проявлением жизни. И ради того, чтобы достичь ее, он мог бы взвалить на себя сколь угодно тяжкую ношу. Он снова переломал бы себе хребет, если бы это заставило вассалов присягнуть ему.

— Они должны. Должны признать меня, — лихорадочно шептал он в заоконную черноту, и если мысль бывает материальна, то это была как раз такая мысль.

В назначенный день он появился перед вассалами на галерее замка, и один бог знает, чего стоило ему на мгновение приподняться с кресла и махнуть рукой собравшимся. Все знали, что он тяжело ранен, и его появление убедило всех, что он не беспомощный калека. А потом… потом произошло нечто, чего никто не смог объяснить. Новый сюзерен оглядел толпу, и внезапно ему показалось, что он заглянул в глаза каждого из этих людей. Прошла еще минута… и воздух взорвался криками: «Да здравствует Властитель!», «Слава правителю Большой Северной земли!».

В общем, все получилось. Страстное желание власти воплотило эту власть в жизнь. И как-то само собой вышло, что никто не видел нового государя вблизи, кроме узкого круга приближенных. И с годами этот круг не становился шире.

— …и он стал править. Как говорят, мудро и справедливо. Что скажешь? — азартно спросила Марго, завершив, должно быть, свой рассказ.

Мне-то казалось, что я просто смотрела сюжет средневековой кинохроники, и стряхнуть наваждение оказалось совсем непросто. Одно ехидство было моим спасением от невыносимо драматического сюжета.

— Скажу, что теперь мы знаем все о том, как Властителю достался престол отца. Но про гибель Локвудов мы по-прежнему не знаем ничего. Ты не заметила?

Ее растерянность длилась ровно мгновение.

— Да. Но мы все равно сдвинулись с мертвой точки. И узнаем истину — рано или поздно.

— Скорее поздно, — чуть слышно фыркнула я.

Но она опять меня не услышала.

— Скоро Властитель будет здесь. Смотри, не зевай, Анна. Мы сумеем узнать многое, если не будем понапрасну щелкать клювом.

Можно было даже ничего не отвечать. События разворачивались без моего участия, и мне оставалось лишь аккуратно вписываться в повороты судьбы.

5. Душа, достойная костра

Я не рассчитывала попасть на это истинно мужское торжество. Кажется, женщинам и вовсе не было здесь места… но для нас с Марго сделали исключение. На маленькой галерее поверху главного зала нашлись две удобные скамьи, и мы умостились на одной из них, предупрежденные, будто дети на взрослом празднике, о необходимости соблюдать тишину.

Марго недовольно фырчала что-то о мужском шовинизме, внизу разгорался монотонный шум общей беседы, и я понемногу расслабилась.

Вместо того чтобы хорошенько разглядеть свиту Властителя и его самого, я внезапно для себя самой принялась пялиться по сторонам. До сих пор я не находила в парадном зале ничего примечательного, и не обращала на него особого внимания. Высокий сводчатый потолок, деревянные балки перекрытий, галереи, на одной из которых помещались мы с Марго… Все как в рыцарских романах, полный средневековый стандарт. Я бы и дальше принимала обстановку как должное, но именно сегодня обратила внимание, что зал живет своей жизнью. С самостоятельной жизнью предметов я сталкивалась не впервые: все они вполне могли обойтись без присутствия человека. Вещи не столько сопутствовали людям, сколько молчаливо терпели их рядом с собой.

Не выпей я разом полный кубок довольно крепкого вина, вряд ли различила бы что-нибудь за нестройным гулом большого застолья. Но я выпила, и — не прошло получаса — пришла в философское расположение духа. После чего не замечала уже ни взглядов Робби, как-то странно ощупывающих мое лицо, ни важных (конечно же, очень важных!) разговоров, что велись внизу за столом. Даже самая главная персона не привлекала больше моего внимания, так увлеклась я своими потайными наблюдениями. Властитель должен был пробыть в Скай-Холле, по крайней мере, неделю, и у меня оставалось еще время понаблюдать за ним. Что до вещей, то я впервые смогла расслышать их тихие голоса.

Темная кладка стен принялась неспешно повествовать мне о страстях, что бушевали внутри них вот уже несколько столетий кряду. Прикрыв глаза, я внимала рассказу…

Мне казалось, будто я внезапно обрела второе зрение, позволяющее видеть то, чего не замечал никто вокруг. Картины, встававшие перед этим особым зрением, сменялись так быстро, что я не успевала даже удивиться их изобилию, яркости, или тому, что я вообще могла их наблюдать.

Чьи-то тени в этих стенах: женщины, качающие колыбели… девушки с рукодельем …влюбленные парочки в темных коридорах… воины, поднимающие кубки за прошлые и грядущие победы… убийцы, сжимающие в руках оружие, чтобы сотворить свое злодеяние… Все они знали то, чего не знала об этой жизни я. И вряд ли могли поделиться своим знанием.

— Анна! Анна! Да ты спишь, как будто?.. Или грезишь наяву? — я с трудом очнулась и обнаружила, что Марго трясет меня за плечо, и выражение лица имеет крайне озабоченное.

— Что такое? — осведомилась я, стараясь побыстрее вернуться в реальность.

— И ты еще спрашиваешь! — возмутилась собеседница с громким фырканьем, — Сэр Роберт хотел представить тебя Властителю, звал спуститься, а ты только смотрела на всех нас пустыми глазами, тихонько напевала что-то, да покачивалась из стороны в сторону, словно баюкаешь дитя. Анна, с тобой все в порядке?

Я пожала плечами.

— В общем, да. Я просто задумалась. Ты никогда не пыталась представить…

Вот так всегда. Только меня потянуло на публичную философию, как передо мной возник не то, чтобы разгневанный, но изрядно недоумевающий Робби.

— Ты не слышала, как я звал тебя, госпожа? — полюбопытствовал он, — Тебя хочет видеть государь.

— Что, прямо сейчас? — я почему-то вдруг занервничала.

— Сейчас, — он уже готов был рассердиться, — И поторопись. Властитель не должен ждать ни минуты.

— Ладно, — согласилась я, — Проводи меня.

Марго смотрела мне вслед с восхищением. Еще бы, мне же удалось нацепить на лицо такую маску, будто я каждый день почем зря общаюсь с королями. Все свои тревоги я решила оставить при себе.


* * *


Честно говоря, я все-таки волновалась перед приватной встречей со столь великой личностью. Уж насколько там легенды соответствовали действительности, я не знала, но не бывает же дыма вовсе без огня! Однако первое впечатление едва меня не разочаровало. Навстречу моей скромной персоне с кресла тяжело приподнялась высокая худощавая фигура, неестественно прямая и от этого кажущаяся какой-то беззащитной.

«Прямо Андрей Боголюбский, привет из Владимиро-Суздальской Руси. Травма позвоночника, а для несведущих в медицине врагов — обостренная гордость и полное отсутствие вежества», — подумала я, автоматически отвешивая ему глубокий поклон.

Его лицо — случайно или намеренно — пряталось в полумраке. Я почему-то подумала, что он предоставляет каждому видеть его таким, каким тот желал. Воображение, а не зрение рисовало облик правителя — по-своему мудрый, но уж очень нестандартный ход.

— Мне сказали, что ты отличаешься от других женщин, чужестранка, — голос у него был под стать правителю, звучный и приятного низкого тембра, — Теперь я и сам вижу, что это так.

Мне захотелось срочно осмотреть платье и как можно скорее выяснить, чем это я отличаюсь от здешнего женского населения. Наблюдая за моими мучениями, правитель неожиданно рассмеялся, по-мальчишески и совершенно не торжественно.

— Не одеждой, конечно, — избавил он меня от страданий, — скорее выражением лица. Да и глазами… словом, теми приметами, что не может переменить одежда.

Внезапно его тон переменился и сделался властным и величественным: как и полагалось истинно крупной исторической фигуре.

— Какая дорога привела тебя в мое королевство? — судя по тону вопроса, отвечать следовало со всевозможной честностью.

— Длинная, государь, — честно ответила я.

Дело в том, что я заранее решила использовать безотказную отмазку, часто практикуемую героями старинных саг.

— Весть о твоих подвигах разнеслась по всему свету, — начала я издалека и на всякий случай с мелкой лести.

Властитель на это лишь кивнул, как бы подтверждая очевидное: скромность, видимо, не входила в число его личных комплексов. Оно и понятно — скромный государь недолго продержался бы у кормила власти. Тут уж либо одно, либо другое…

Я выждала с минуту, вежливо наклонив голову, и не дождавшись комментариев, вдохновенно продолжала:

— Кого не спроси в любой стороне мира, всякий наслышан о мудрости и мужестве Властителя Большой Северной Земли. До владений короля Наваррского тоже дошли слухи о тебе. И королева-мать поручила мне взглянуть на тебя своими глазами.

— У вас правят женщины? — заинтересованно перебил меня государь.

Вот она, средневековая доверчивость! Мир вокруг этих людей был еще столь расплывчат и столь велик, что всякий рассказ они приняли бы на веру. Если бы мне вздумалось заявить, что на моей родине люди ходят на голове, он и то бы не усомнился в правдивости моих слов. Ему даже не пришло в голову уточнить, откуда именно я прибыла. Все территории, что простирались за границами его империи, определялись для него понятием «далеко». А все, что находилось «далеко», могло быть каким угодно — вот и вся его нехитрая философия.

— И да и нет, — с некоторым опозданием ответила я на монарший вопрос, — Мать наследника имеет большую власть. Еще большую власть она приобретает, когда ее сын занимает престол предков. Всякий в стране должен с уважением относиться к ее воле.

— А почему она приказала именно тебе отправиться в путь? — это был очень подходящий вопрос.

Мне даже не пришлось сочинять — можно было изложить версию моей настоящей биографии.

— Мой муж погиб, Господь не благословил нас детьми, — коротко объяснила я, не отводя взгляда от его лица, — Меня ничто не держало в моей стране. И я поклялась доставить домой леди Ариану.

В его лице промелькнуло уважение к моей стойкости. Подумав немного, он даже решил высказать его вслух.

— Обычно женщинам несвойственно такое мужество. Ты ведешь себя по-мужски, чужестранка.

Странный комплимент, но это был именно комплимент, хотя что хорошего в мужеподобности женщины, понять я не могла.

Пока я прикидывала, как на него реагировать, мой собеседник откинулся на спинку кресла. Он смертельно устал от меня и моих попыток найти с ним общий язык. Верно, ему не нужен был ничей язык, и ничья лесть, и никакие аудиенции на высоком уровне…

— Простите меня, государь, — тихо сказала я прямо в его закрытые глаза, — Я должна уйти. Я давно должна была уйти.

От моей даже не пролетарской, а прямо-таки первобытной прямоты Властитель собрал последние силы и тут же потратил их все на удивление.

— Ты как будто жалеешь меня, женщина?

— Сочувствую, и берегу ваше здоровье, — перейдя на фамильярный тон, я уже не могла остановиться, — Вам пора отдохнуть от этой жизни, которая становится слишком назойливой, если не отодвигать ее на расстояние.

Он снова улыбнулся.

— Ты предлагаешь мне умереть?

— Уснуть. Маленькая смерть, совсем безвредная. Последствий никаких не будет, кроме возвращения сил. Ну так как?

— Я приму твой совет, чужестранка, — кивнул Властитель, слегка хмурясь, и хлопая ладонями по подлокотникам кресла.

Словно уловив этот сигнал на расстоянии, в низкую дверь тут же протиснулись два могучих детинушки, и без видимых усилий подняв кресло, потащили его прочь.

Я молча смотрела им вслед, испытывая чувство жалости, тем более странное, что Властитель вовсе не был беспомощен. Скорее он перенес свою активность в другую область, твердо сознавая, что не может жить и править, как обычный человек. Ну что с того, что ниже пояса он был памятником самому себе? Зато держал в своих руках огромную империю, и блестяще справлялся со своей тяжкой службой.

Он вообще явно относился к типу правителей, что занимали в истории слишком много места. При этом никак не желали потесниться, и крупно рисковали в своем желании усидеть на многих стульях одновременно… Но его не волновало ничье мнение на сей счет.

Стряхивая задумчивость, я оглянулась. Оказывается, пока мы беседовали, все остальные покинули зал. Я осталась одна в огромном помещении, с явным риском снова утонуть в картинах прошлого.

— Ну уж нет, — решительно произнесла я вслух, — Не дождетесь.

И поспешно направилась к выходу. Более чем довольно с меня было новых впечатлений в этот чудовищно длинный день.


* * *


Имея перед глазами вдохновляющий пример Властителя, я сгорела бы со стыда, если бы не смогла приспособиться к новым условиям. Я прослонялась не один день по территории замка, изучила его до самых укромных уголков, и нашла-таки себе подходящее местечко для уединения. Крошечный садик, примостившийся в дальнем углу у крепостной стены, находился в запустении и редко посещался кем-нибудь, кроме меня.

Теперь при желании остаться в одиночестве (что было совсем непросто), я отправлялась в свое тайное убежище. На следующее утро после «высочайшей аудиенции» я направилась прямиком туда. Уселась на скамеечку, и принялась приводить в порядок запутанные мысли. Поразмыслить было о чем: исторический персонаж безвозвратно ускользал из созданной для него схемы. Увиденное мною шло в разрез со сведениями, что дошли до наших дней.

Мощная фигура государя с неотразимым обаянием и внушительным набором деяний потеснилась, уступив место измученному недугом мужчине, которого, казалось, безмерно тяготило его предназначение. Как он умудрился совершить все то, о чем слагали легенды многие поколения потомков, мне было категорически непонятно.

Я было подумала, что он успел совершить хоть что-то до того, как получил свое увечье и оказался прикованным к трону правителя в самом прямом смысле слова. Но вспомнила, что Властитель занял престол отца совсем молодым, едва вернувшись из долгого путешествия.

— Не получается, — грустно констатировала я, и вернулась к анализу.

Властитель из старинных легенд должен был непрестанно что-то совершать. Властитель, которого увидела я, не делал ВООБЩЕ НИЧЕГО. Лишь изредка он устраивал некое подобие военных советов, причем ни один из них не длился долее часу.

По окончании совещаний приближенные покидали зал, и скорым шагом отправлялись на некие неведомые мне трудовые подвиги. Рассуждая логически, именно они и должны были проделывать все те государственные дела, которые молва приписывала их сюзерену.

Однако не все они могли делать за него! Не во всех областях человека возможно заменить безболезненно. Если б я только могла предположить, как мне самой доведется поучаствовать в сугубо личных делах правителя! Но до тех пор я считала, что оставался набор поступков, совершенных Властителем лично. Хотя сильно затруднялась эти поступки объяснить и даже просто перечислить.

Но даже это было не самое интересное. С трудом верилось, что его подданные именно так понимают вассальный долг, и откладывают собственную жизнь в дальний угол, торопясь прожить жизнь одной из теней сюзерена. Они теряли все права на собственное лицо, исполняя его волю. Я долго не могла понять, что же, кроме вассального долга, заставляет его людей с таким рвением претворять в жизнь замыслы сюзерена. Недоумевала я до того дня, когда мне довелось присутствовать при своеобразном военном совете.

Властитель наметил экспедицию к южным границам своих владений. А поскольку наши провожатые давно покинули замок и отправились восвояси, он пожелал уточнить географические подробности у меня.

Пока я, робея перед представительным собранием, пыталась связно изложить географические впечатления от поездки, меня не прерывали. Но едва я на мгновение замолкла, Властитель вдруг приказал:

— Пошлите за монахом.

Я затосковала, подумав отчего-то, что сейчас приглашенный служитель господень примется записывать мои «показания». Для этого мне придется медленно повторить все еще раз, с мельчайшими деталями и пространными комментариями… правда, тут же выяснилось, что я рано предалась тоске.

Возникший будто из-под земли монашек в неприметном сером одеянии нес не перья и чернила, а буквально «черный ящик» небольшого размера. При этом он мало внимания обращал на сборище, перед которым я только что так бездарно смущалась.

Выслушав краткий вариант моей речи, он задал два-три вопроса, показавшихся мне какими-то странными, открыл свой «саквояж» и достал оттуда… разрази меня гром, если это не были принадлежности для черчения!

— Можешь нарисовать то, что она рассказала? — строго осведомился у монаха государь.

Тот неспешно кивнул, и принялся за работу. Под его ловкими руками на пергаменте проступали очертания сильно упрощенной, но довольно точной карты нашего путешествия.

— Я сам придумал это, — гордо отметил Властитель, обернувшись ко мне, — зарисовать лучше, чем записать рассказ о какой-либо стране. Монахи учены, знают все об этом мире, вот пусть и рисуют на лице его наши дороги.

Я не ответила, ибо во все глаза следила за средневековым чертежником. В его распоряжении не было ни графопостроителей, ни специальной доски, ни даже простой стирательной резинки, но он и без хитростей позднейших эпох работал точно и быстро. Карта Европы вполне соответствовала более поздним вариациям. Разве что очертания материка вышли чуть расплывчатыми, но вполне узнаваемыми. Чертежник уверенно изобразил описанный мною путь, деловито посыпал свое творение песком, стряхнул его, и почтительно подал Властителю.

— Хорошая работа, божий слуга, — удовлетворенно отметил тот, — Скажешь отцу Уорвику, что я доволен. Господь, я полагаю, тоже радуется, глядя на твои труды. Можешь вернуться в обитель еще до заката. Тебе дадут охрану.

— Слуге божьему не нужна охрана, государь, — непринужденно улыбнулся монах.

Улыбка на его непроницаемом, грубо вырезанном лице выглядела так, точно улыбалась каменная статуя, а не живой человек. Во множестве книг описывались вечные проблемы королей с церковниками — мне запомнилось, что они чрезвычайно плохо ладили между собой. Этот случай, видно, был исключением: монах явно гордился тем, что хорошо послужил государю, а государь вполне миролюбиво сносил некоторый недостаток пиетета со стороны своего штатного картографа. На реплику монаха он хмыкнул, и кивнул:

— Пусть будет как ты хочешь. Ступай.

Провожая глазами грязную серую рясу, мелькнувшую в дверях, я формулировала свежий тезис. Оказывается, только личное обаяние этой нетривиальной исторической персоны и заставляет повиноваться его людей. Только оно, ничего больше. Простой принцип, как и большинство простых вещей, давал наилучшие результаты. Я и сама не раз пользовалась сходным способом привлекать к себе симпатии, разве что в меньших масштабах. Властитель просто переживал легкую форму размножения личности. Множился он на сколько угодно человек, и ни один из них почти ничем не напоминал другого. Однако каждый узнаваемо походил на того, с кем Властитель в данный момент общался. Каждое такое зеркальное отражение понимало собеседника гораздо лучше, чем он сам понимал себя.

По мере надобности он становился то простым молодым воякой, не чуждым разных увеселений и с большими честолюбивыми планами, то «отцом-командиром», строгим, но справедливым, то почти мафиозным «крестным отцом», не менее опасным, чем известный киношный персонаж. Чудо, что никто не сознавал этого. Всем казалось во время бесед с Властителем, что они говорят со своим двойником, который отлично понимает все, что они хотят ему сказать раньше, чем они открывают рот.

Словно всем им привалило несказанное везение, и сюзерен был для каждого именно таким господином, под началом которого они чувствовали себя комфортнее всего.

Создав всем им «условия наибольшего благоприятствования», сам он почти растворился в этих сложных государственных трудах. Порой он напоминал мне паука, сидящего в центре огромной паутины и вершащего суд и расправу. А иногда мне казалось, что сам он, прежде всего — пленник этой паутины, и давно уже она диктует его поступки, а не наоборот.

Я постоянно забывала о том, что не каждый мог стать правителем столь высокого ранга. Недюжинные способности к дипломатии, способность мыслить не частными, а государственными категориями, страсть разыгрывать шахматные партии политических игр и выбирать в подчиненные кукол, которых достаточно вовремя дергать за нитки — далеко не полный перечень необходимых умений, и всеми он владел в совершенстве.

Обаятельный мужчина с острым, парадоксальным умом — лишь одно из его лиц, а увидеть все я могла только мечтать. Как не могла даже и мечтать о том, чтобы хоть раз увидеть его собственное лицо.

Я не могла поверить — едва ли не впервые в жизни — в то, что видели мои собственные глаза. Доверчивость вассалов, поистине, превышала все мыслимые пределы. И как, хотела бы я знать, они умудрялись не замечать вечных загадок, окружающих сюзерена?

По моим понятиям, уж слишком много тайн заслоняло Властителя от людей. Все эти глухонемые личные слуги, более чем узкий круг «ближних людей», жены, приходящие к нему на ложе очень редко и всегда в полной темноте… И никто, ни одна живая душа, не смел заметить эти странности, и даже не пытался над ними поразмышлять.

Как бы там ни было, но их жизнь протекала именно так, и не мне было перекраивать ее по своему разумению. Все, что я могла — это приспособиться к окружающему миру, сделаться его частью, и наблюдать за ним изнутри.


* * *


Глубокая старина таила немало интересных персонажей. Причем появлялись они не скопом, а исключительно по очереди, дабы каждого можно было оценить в полной мере.

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.