Бесплатный фрагмент - Средиземное море

Глава 1

В июне 74-го года меня вызвали телеграммой из отпуска в Новороссийское пароходство. Инспектором отдела кадров по третьим и четвертым помощникам был товарищ Супрунов. Он, оказывается, ждал с нетерпением моего приезда из Сочи. Состоялся такой примерно разговор.

— Хорошо, что вы приехали. Я сомневался, ведь вам еще отдыхать почти месяц. Тут такое дело: нужен такой человек как вы. Вы же офицер запаса, да? Не хотите ли за Родину повоевать?

— А что, пока я в отпуске отдыхал, война началась? С кем воюем?

— На Кипре мятеж, в Никосии идут бои, турки воюют с греками. Вы же, наверное, слышали?

— Слышал, конечно. Но я тут причем?

— Американцы собрали на Средиземном море свой 6-й флот и, как всегда, лезут во все дыры. Пытаются все контролировать в Средиземном море и при случае оккупировать под видом восстановления демократии турецкую часть Кипра. А можно и греческую, разницы нет. А там, глядишь, и военно-морскую базу можно организовать, и аэродром натовский.

— Наши военморы срочно собрали свою Средиземноморскую эскадру из кораблей Северного, Балтийского и Черноморского флотов, — продолжил обрисовывать ситуацию товарищ Супрунов. — Кораблей много, действуют в отрыве от наших баз. Поэтому требуются корабли снабжения. Особенно большой танкер. Минобороны взяло у нашего пароходства в аренду серийный танкер (типа «Казбек») «Красноводск». Поставили условие: все командиры должны быть офицерами запаса. А штурмана должны знать район боевых действий, то есть условия плавания в Средиземном море и турецких проливах. Хотя бы два штурмана с английским языком и, конечно, грузовое танкерное дело. Будете на это время призваны из запаса. У меня, кроме вас, в настоящее время подходящего по этим параметрам третьего помощника нет. Ну что, пойдете?

Значит, опять американцы! Есть возможность посмотреть вблизи, на что они годятся. Такой случай, отказываться нельзя.

— Святое дело. Пойду, конечно. А где пароход, когда ехать надо?

— Танкер грузится в Севастополе, отход через два-три дня. Ехать надо завтра.

Получил необходимые документы, деньги, узнал расписание пассажирских пароходов на Крым и пошел повидаться со своими друзьями в пароходстве.

Вместо «повидаться» получился грандиозный прощальный вечер на квартире одного моряка.

На следующий день несколько моих друзей пришли провожать меня на пассажирский причал.

Дело было летом, и поэтому билетов на теплоход «Ай-Петри» уже не было.

Подошел к вахтенному матросу у трапа и попросил вызвать пассажирского помощника. Матрос, уже пожилой, поинтересовался в чем дело. Я ему объяснил, показал направление на судно. Тот без лишних разговоров поселил меня в своей каюте, где была свободная койка. Плату за проезд брать с меня категорически отказался.

Так я первый раз в жизни оказался в Севастополе. На следующий день вышел в Артиллерийской бухте на пассажирский причал. Погулял немного по набережной: красота кругом! Народ гуляет по бульвару, кругом чайки, солнце, памятник погибшим кораблям, Севастопольская бухта и военные моряки-красавцы стаями ходят без строя.

Но долго любоваться историческими местами не было времени. Там же недалеко, рядом с Графской пристанью, нашел портнадзор. Вахтенный инспектор объяснил мне, что «Красноводск» стоит в самом конце Севастопольской бухты в Инкермане на топливной базе и вроде грузится, но что-то у них неладно. Капитан вообще на связь с портнадзором не выходит.

— Вы уж там, как прибудете на судно, выясните обстановку и по УКВ доложите нам. Только не надо в Инкерман ехать берегом, это долго, а на проходной там такая охрана, что часа два вас будут обыскивать с собаками, проверять документы… Лучше вот рядом причал, видите, стоит катер пассажирский? Садитесь на него, заплатите 40 коп. Скажите морякам, что вам надо на танкер в Инкерман. Они вас высадят там на причал прямо у «Красноводска».

Так я и сделал. Вылез через час на причал с чемоданом под самой кормой «Красноводска». Стою, жду, когда подойдет какой-нибудь патруль и проверит мои документы. Никого нет.

Тут сверху с кормы танкера моряки кричат мне, спрашивают, кто я такой. Говорю: ваш новый третий помощник. Моряки аж застонали: ой-ё-ёй, скорей поднимайся, а то у нас тут беда с этими помощниками. Я понял, что патруля не будет и пошел к трапу.

Вот такой, кстати, парадокс Черноморского флота. И существовал он десятки лет: топливная база ЧФ, со стороны суши особо охраняемый объект: колючая проволока, вышки с пулеметами, проходная с собаками, тотальная проверка прибывающих граждан. А с моря все просто: платишь 40 коп и спокойно любой человек на катере может с комфортом попасть на топливную базу ЧФ. Я со многими военными моряками об этом говорил, даже с одним адмиралом, который в это время командовал Главным штабом военно-морских сил (мой однофамилец Георгий Егоров). И он подтвердил, что знает об этом. А на мой удивленный вопрос, как такое может быть, ответил просто: «Да кому это надо!»

Но на этом чудеса военно-морского флота не закончились.

На палубе меня встретили несколько матросов и четвертый помощник Володя Бутаков, лет тридцати, очень симпатичный парень.

Я спросил четвертого, где тут каюта третьего помощника и у кого принимать дела. Володя мрачно усмехнулся и сообщил, что каюта моя свободна, но принимать дела не у кого. Танкер пришел в Севастополь несколько дней назад, и несколько командиров сразу с чемоданами сошли на берег, не ожидая подмены: второй помощник, третий помощник, четвертый помощник и начальник радиостанции.

— А в чем дело? — спрашиваю.

— Да моряки говорят, что капитан тут всех задолбал своим свинским поведением, — отвечает Володя. — Я вчера приехал на замену, но до сих пор не могу представиться капитану. Со старпомом только говорил. Да и тот в угнетенном состоянии и ничем не хочет заниматься.

Ладно, говорю, посмотрим, что за капитан.

Поставил чемодан в каюту взял направление из отдела кадров и пошел к капитану представляться, как положено.

Постучал в дверь каюты. Дверь открылась. Стоит пьяный, высокий, опухший человек на вид под 50 лет (на самом деле ему было 37) и делает рукой такое движение, как будто хочет меня оттолкнуть от двери. Я сделал шаг назад и начал было докладывать о цели своего визита, но капитан прервал меня: «Идите к старпому…» — и захлопнул дверь.

«Да-а-а… — подумал я. — Не все в порядке в Датском королевстве…»

Старпом встретил меня вопросом:

— Ты что-нибудь в погрузке понимаешь? А то второй помощник вчера остановил погрузку и ушел с судна с чемоданом в неизвестном направлении. Боюсь, скоро из штаба флота кто-нибудь придет, тогда нам всем хана. А у меня своих дел полно, не могу грузом заниматься.

— Да в целом понимаю. Тем более танкер старый, автоматики никакой. Донкерман, надеюсь не сбежал? Ну, тогда мы справимся.

(Донкерман — помповый машинист.)

— Отлично Владимир Николаевич! Я звоню на базу, сейчас придет их представитель и надо продолжать погрузку.

Тут я вспомнил о портнадзоре, сказал старпому, что там ждут доклад об обстановке. Старпом отмахнулся: «Доложи им сам что-нибудь! У меня уже голова кругом от этого бардака…»

Пришлось брать грех на душу. Вышел по УКВ на связь с портнадзором и бодрым голосом докладываю, что на судне все в порядке, погрузка идет своим чередом. Правда, была небольшая заминка по технической причине. Но всё героически устранено и через минуту продолжим принимать груз. Капитан в городе, старпом на причале принимает снабжение для эскадры. Все работают и полны энтузиазма.

В портнадзоре облегченно вздохнули: ну, хорошо. А то из штаба флота уже звонили. Не могут понять, почему остановили погрузку. А вы и на связь еще не выходите.

Я отвечаю: идет смена экипажа, а на грузовой палубе много работы. Некому дежурить на мостике около УКВ. А радисты на связь не выходят на коротких частотах потому, что запрещено работать в эфире на военно-морской базе.

Спустился вниз с мостика, нашел донкермана. Пока не пришел представитель с берега, велел ему взять самого толкового матроса и за 15 минут замерить количество груза во всех 18 танках, также количество судового дизтоплива и пресной воды. Написать все это на бумажке и принести в мою каюту. Матросы, как мне показалось, заметно повеселели: наконец-то в этом бардаке хоть какое-то руководство появилось.

Вскоре пришел офицер с топливной базы, мы все обговорили и начали снова брать груз. Всего для эскадры нужно было погрузить 6 000 тонн флотского мазута и 6 000 тонн летнего дизельного топлива. Это, конечно, не считая другого снабжения. Но сухим грузом занимался старпом.

Вечером в кают-компании за ужином познакомился с оставшимися в живых командирами. Капитана я так и не увидел до отхода. Зато обнаружился замполит (первый помощник) унылого вида. Видимо, его тоже притомили беспорядки в этом Датском королевстве.

Груз принимали не быстро, на ночь остановили погрузку. Удалось немного поспать.

Утром снова продолжили процесс. И тут звонит мне в каюту вахтенный у трапа и сообщает радостную новость: из Новороссийска приехал новый второй помощник и два матроса с начальником рации. Это был подарок судьбы. Можно сдать погрузку второму помощнику и заняться своими делами третьего помощника.

Но радость, как всегда, была недолгой. Выхожу на грузовую палубу для торжественной встречи. И что я вижу?

Вместо обещанного второго помощника стоит с чемоданом знаменитый наш «рожденный под парусом» Федор Романович Онушко! С которым я с радостью расстался пару месяцев назад на танкере «Ленино». И счастливо мне так улыбается. Я его спрашиваю: в чем дело, мол, Федор? Мы, вроде, только что расстались навсегда. Ты как сюда попал? На этом пароходе уже есть третий помощник- это я.

Оказывается, после бегства с «Красноводска» штатного второго помощника, в отделе кадров пароходства, учитывая срочность дела и дефицит вторых помощников, приняли мудрое решение: выдернули из отпуска разжалованного Федора Романовича и бросили опять в должности второго на перевоспитание в здоровый экипаж «Красноводска».

Меня это не обрадовало. Да что же это, думаю! До конца жизни буду что ли с этим придурком по морям рассекать?

Печаль этой встречи немного скрасило то, что один из вновь прибывших матросов оказался Иваном Романовичем Савчуком. Тоже с «Ленино». Я тут же сказал старпому, что этот матрос должен ходовую вахту стоять со мной. Старпом не возражал. Это, как впоследствии оказалось, спасло мне жизнь.

Через пару дней мы вышли из Севастополя на Средиземное море к нашей эскадре. Капитан, Юрий Сергеевич Савин, так и не нашел времени до отхода познакомиться со своими новыми помощниками. Уже в море на моей вахте он один раз поднялся на мостик, с некоторым удивлением осмотрел меня и путевую карту. Спросил как меня зовут, на каких судах плавал. Потом сказал, что будет «отдыхать» в каюте, что к Босфору желательно подойти в светлое время суток. Я заметил, что придется тогда ночью лечь в дрейф миль за 10 до Турции, а это будет задержка часов на восемь. Капитан небрежно махнул рукой, мол, плевать! И пошел вниз в каюту.

Ночью до утра лежали в дрейфе.

В 08.00 поднимаюсь на мостик. Надо принимать вахту у старпома. Судно без хода, в дрейфе. Старпом (Анатолий Андреевич Трымбач) и не думает входить в Босфор.

Спрашиваю его:

— Анатолий Андреевич, уже давно светло. Пора, наверное, в Босфор выдвигаться. А капитан где?

— Капитан «отдыхает» в каюте и на звонки не реагирует. Я думаю он будет так отдыхать пока весь ящик коньяка не закончится.

— Тогда, может быть, без него пойдем? Если капитан выбыл из строя, по уставу вы, как старший помощник, должны его заменить.

— Не буду я его заменять! Пусть даст мне письменный приказ, тогда заменю. На кой хрен мне добровольно на себя ответственность брать. Вот, если хочешь и умеешь, проходи самостоятельно пролив. Я не возражаю. Счастливой вахты!

И старпом ушел.

Пройти Босфор на танкере — это довольно сложно. Тут и опытные капитаны каждый раз стресс испытывают. А в истории мореплавания еще не было случая, чтобы третий помощник самостоятельно прошел на танкере этот пролив.

Но с другой стороны, коньяк у капитана, видимо, еще не скоро закончится. С неделю придется лежать в дрейфе перед Босфором. Придется скоро сообщать в штаб флота о причине задержки. А эскадра ждет топлива и снабжения. Это не шутки.

И по своей наивной молодости стал проявлять инициативу.

Решил посоветоваться со свои матросом Ваней Савчуком. Тот моряк опытный, глупость не посоветует. Повздыхал Ваня немного и говорит: «Надо идти, а то большой скандал будет. Я на руль стану».

Позвонил в машинное отделение вахтенному механику, сказал, что будем давать ход, начинаем проход Босфором, попросил быть внимательным на реверсах.

С капитаном все ясно. Старший помощник тоже решил, что для него послевахтенный отдых важнее. Звоню второму помощнику Федору, прошу выйти на мостик на пару часов помочь во время прохода. Но Федор Романович, как узнал, что капитана и старпома не будет, замахал по телефону руками и накрыл голову подушкой. Другого, в общем, я от него и не ожидал.

Спасибо, вышел на помощь Володя Бутаков — четвертый помощник и мы пошли в пролив.

Погода отличная, видимость хорошая. Солнце, зеленые берега с мусульманскими минаретами, синяя вода, встречные пароходы идут своей стороной. Мирно так все. Пересекли условную линию границы Босфора: справа маяк Румели, слева Анатолийский маяк. Ваня Савчук на руле, я командую, Володя Бутаков по локатору контролирует расстояния, ставит точки положения на карте и записывает черновой журнал.

Через несколько миль на траверзе пристани Бююк-Дере, как и положено, притормозили до малого. К правому борту на ходу подходит лоцманский катер, и турок-лоцман по штормтрапу поднимается на борт, затем на мостик. Спрашивает меня: «Where is your master?» (Где ваш капитан?). Я ему на хорошем английском объясняю, что капитан немного приболел, я сейчас старший на судне. Лоцман с сомнением посмотрел на меня и на мои погоны третьего помощника (больно молод!), но мой английский и спокойная рабочая обстановка на мостике, видимо, успокоили его.

Опять дали полный ход, Лоцман дает мне команды, я слежу за обстановкой и даю команды рулевому и четвертому, Володя на машинном телеграфе, локатор включен. Все идет отлично. Лоцман с довольным видом пьет кофе с коньяком.

Но на море расслабляться не стоит. Пролив извилистый, много встречных судов. Тогда еще движение в проливе было двухсторонним. У мыса Еникей совершаем плавный поворот.

И вот тут открывается дверь из штурманской рубки и на мостик вваливается пьяный капитан, без признаков интеллекта на лице, но в белой рубашке с капитанскими погонами. Видимо, случайно проснулся, увидел: земля в иллюминаторе! Понял, что это сияющие берега Босфора и инстинкт моряка выбросил его из койки на ходовой мостик.

Юрий Сергеевич невидящим взглядом уставился на лоцмана, затем недоуменно оглянулся по сторонам: какие-то незнакомые люди на мостике! Потом увидел погоны третьего на моих плечах. Это его, видимо, немного успокоило.

И тут громовым голосом капитан начал выкрикивать подряд все команды, которые скопились в его пьяной капитанской голове, от «Полный назад!!!» до «Человек за бортом!!!». Учитывая его почти двухметровый рост и массу, это было устрашающее зрелище.

Четвертый помощник от греха подальше выбежал на левое крыло мостика и закрыл за собой дверь. Иван Романович на руле побледнел. С лоцманом было хуже всего, он впервые в жизни видел пьяного русского капитана. С раскрытым ртом лоцман подошел ко мне и пытался что-то сказать, но ничего не получалось. Похоже с перепугу он забыл весь английский язык. Пришлось подать ему команду: «Слушать меня! С капитаном плохо. Too much vodka! (Слишком много водки!)». Лоцман кивнул головой. Судно тем временем на полном ходу продолжает делать циркуляцию в повороте.

Через минуту всё стало на свои места, кроме капитана. Пришлось и его приводить в порядок. Тут было не до сантиментов. Для меня пьяный капитан- не такое уж редкое зрелище.

Нарушая все без исключения пункты Устава Морского флота, я очень выразительно и достаточно громко предложил ему: «Юрий Сергеевич! Идите на (3 буквы) отсюда!»

Юрий Сергеевич как-то сник немного, вышел на правое крыло мостика, сел на ящик бортового зеленого огня и закурил сигарету. Я продолжал вести пароход. Ваня на руле, почувствовав мой решительный настрой, успокоился. Лоцман тоже взял себя в руки, только иногда испуганно оглядывался на сидящего капитана. Четвертый помощник где-то прятался.

Так мы благополучно прошли под мостом, мимо Золотого Рога и вышли на рейд Стамбула. У капитана в голове за этот час на ветерке, кажется, немного просветлело. Он встал с фонаря и со словами «Ну, ладно. Мне похоже тут делать нечего!» — с гордым видом покинул мостик.

Мы притормозили до «Самого малого», лоцман взял мою расписку на оплату, пожал мне руку: «Счастливого плавания, капитан!» — и благополучно на своем катере ушел на берег. Представляю, что он там на берегу рассказывал о русских!

Вот так я осуществил свой первый самостоятельный проход Босфором. Потом их было много, но этот почему-то хорошо запомнился.

Мраморное море прошли за 12 часов и следующий пролив, Дарданеллы, опять достался мне. Но это уже значительно легче Босфора. Да и штурмана наши как-то приободрились и дружно во главе со старпомом вышли на мостик.

Капитан очнулся от пьяного угара только в Эгейском море. То, что произошло в проливе Босфор, он либо не помнил, либо намеренно не вспоминал. Только, как бы невзначай, когда мы были вдвоем в кают-компании однажды произнес: «Да, Владимир Николаевич, с таким помощником, как вы, можно спокойно плавать…»

Из этого случая я сделал два вывода.

Первое: можно считать, что капитана на этом судне нет. Старпом Трымбач, кстати, тоже не проявляет себя старшим помощником. Работать придется самостоятельно.

Второе: на таком пароходе нужно держать ушки на макушке. Поэтому я объявил для себя временный мораторий на распитие спиртных напитков, в том числе на пиво. Забегая вперед, скажу, что мораторий продлился почти два года. За это время я растерял почти всех друзей и подруг.

Глава 2

Работа танкера «Красноводск» и его команды заключалась в том, чтобы бесперебойно снабжать корабли нашей эскадры топливом, машинными и турбинными маслами, водой, продовольствием и другим всем необходимым. Топливо, все 12000 тонн, мы раздавали за 3—4 месяца, после этого возвращались в Севастополь или Туапсе на пару дней, там грузились дизтопливом, флотским мазутом и снова возвращались в Средиземное море.

Вода и продукты для эскадры заканчивались быстрее, поэтому примерно раз в неделю мы заходили в какой-нибудь иностранный порт, где через судового агента заказывали огромное количество товара и брали воду. Чаще всего это был Гибралтар, Сеута, испанский Альхесирас, Танжер, Оран, сирийские порты Латакия или Тартус. Один раз бог (а точнее штаб ВМФ) занес нас в Западную Африку в Гвинею (порт Конакри) и в людоедскую республику Съерра-Леоне (порт Фритаун). Но об этом потом.

Надо сказать, что во всех портах нас встречали хорошо. Судовые агенты и шипчандлеры, просто молились на нас: мы закупали продукты на очень большие суммы и платили исправно.

В те времена случалось немало интересного. Очень показательный момент с участием вражеской подводной лодки и наших доблестных моряков произошел в точке восточнее острова Крит.

Я тогда уже был вторым помощником, на мне полностью лежали грузовые работы по снабжению кораблей эскадры.

Получаем мы шифровку из штаба: забункеровать эсминец «Неуловимый» и сразу сниматься на Гибралтар за водой и продуктами для эскадры. Утром подходит к нам эсминец, я по УКВ говорю командиру, что мы готовы, можно подходить к нашей корме и становиться на бакштов. Погода отличная, штиль, солнце светит, тепло. Вражеских американцев до самого горизонта не видать. Все это, конечно, расслабляет советского моряка.

Дальше все, как обычно: мы на якоре, эсминец против течения самым малым подходит к нашей корме, подаем выброски, затем несколько швартовых концов, и он повисает у нас по корме метрах в 30. На капроновом конце моряки с эсминца перетаскивают к себе толстый гофрированный шланг, подсоединяют его к топливной цистерне, и мой донкерман начинает качать им топливо. Одновременно наш боцман с матросами таким же образом подает водяной шланг и мы даем на эсминец пресную воду.

Стармех с эсминца вышел на бак. Сообщил мне, сколько топлива и воды они могут взять. Я, не дожидаясь окончания перегрузки, заполнил соответствующие докуменды на груз, поставил печати, вложил эти бумажки в чистую рабочую рукавицу, туда же засунул увесистую железную гайку для веса, завязал каболкой и, разбежавшись по корме, закинул рукавицу на эсминец.

Бункеровка идёт своим ходом. Наши моряки собрались кучкой у лееров на корме. Моряки на эсминце, соответственно, на своем баке. И громкими голосами переговариваемся на морские темы. Интересно же все-таки поделиться впечатлениями без цензуры. По радио УКВ ничего лишнего не скажешь, желательно вообще ничего не говорить — враг не дремлет. А тут врагов не видно, ну и идет душевный разговор.

Между кораблями метров 25—30, не больше.

И тут боцман Никоныч ровным голосом спрашивает военморов с эсминца: «А что, ребята, у вас там акустики дежурят или тоже позагорать вышли?» Ребята весело так в ответ: не волнуйся, мол, дядя, у нас все под контролем.

Никоныч в ответ: «Да я не волнуюсь. Просто хотел спросить, что это за подводная лодка под нами?» — и показывает пальцем с кормы вниз.

Мы тоже все посмотрели вниз. Первое, что я увидел — это зенитный перископ подводной лодки, высунутый из воды буквально на 20 сантиметров, который очень медленно двигался между нашими кораблями и при этом поворачивался то в нашу сторону, то в сторону эсминца. С любопытством, значит, нас разглядывал.

И тут же я разглядел под водой огромную черную тень — подводная лодка!

Моряков с бака эсминца как ветром сдуло. Тут же у них загрохотали звонки громкого боя — «Боевая тревога!»

Я только успел крикнуть донкерману «Стоп дизтопливо!». Он еще не успел добежать до помпового отделения, а с эсминца уже сбросили в воду наши концы и топливный шланг и дали задний ход. Несколько сот литров дизтоплива вылилось в море. Водяной шланг порвали.

Неизвестная подводная лодка, как только наши моряки забегали, опустила перископ и растворилась в глубине. Это был облом!

Эсминец на бешеном ходу стал носиться вокруг нас галсами, искал по гидроакустике подводную лодку. Теперь по всем неписанным военно-морским законам он должен был её найти и преследовать до тех пор, пока не заставит всплыть и показать флаг. Иначе позор на весь Атлантический океан.

Бункеровку было можно считать законченной. Мы почти все дизтопливо передали, документы оформили. Далее у нас был приказ сниматься с якоря и идти на Гибралтар. Старпом дал соответствующую команду. Капитан наш все это время, как обычно, отдыхал в каюте.

Пока снимались с якоря да наводили порядок на палубе, прошло около часа. Идем на запад в сторону Гибралтара. Через несколько миль догоняем наш эсминец и видим: он гордо идет малым ходом, а перед ним в надводном положении — как под конвоем, дизельная подводная лодка с поднятым французским флагом.

На эсминце подождали, пока мы поравняемся с ними, и вышли на связь по УКВ. Я взял трубку: «Красноводск на связи! Второй помощник».

С эсминца многозначительно: «Ну что, видишь?» — «Вижу, молодцы!» — «Вы там это… в журнале не очень… и вообще…» — «Да понятно! Сами доложите». — «Счастливого плавания!»

Эсминец отвернул и пошел назад в точку. А французская лодка с разрешения нашего эсминца погрузилась в воды родного Средиземного моря. Кто тут победитель, если честно, непонятно.

*****

Количество и местоположение наших подводных лодок мы тщательно скрывали от американцев. Даже я толком не знал, сколько наших дизельных подводных лодок тогда было в Средиземном море. Видел только, что все они 641 и 613 проекта. Не знал и о том, были ли в эскадре атомные лодки. Если и были, то это был большой секрет и они никогда не всплывали.

Дизельные лодки бункеровались почти исключительно по ночам, чтобы не обнаруживать себя.

По всему бассейну Средиземного моря были определены штабом места якорных стоянок и, соответственно, встречи кораблей эскадры для передачи снабжения. Их было то ли 78, то ли 80, не помню точно. Эти места назывались точками.

Если мы стояли на якоре в какой-либо точке с несколькими нашими кораблями, то обязательно, как минимум один раз в день, прилетал натовский самолет-разведчик и сбрасывал на парашюте гидроакустический буй. Причем всегда по носу от танкера, чтобы его течением пронесло как можно ближе к нам. В надежде на то, что под нами на грунте лежит подводная лодка и гидроакустический буй её обнаружит.

На этот случай у нас на мостике всегда стояла винтовка с запасом патронов и мы упражнялись в стрельбе по этой движущейся мишени. Из-за волны попасть в буй не всегда было легко. Буи эти пластмассовые и, если в него попадала пуля, он послушно и быстро тонул. Поднимать же эти буи из воды нам было запрещено, так как в них было устройство самоликвидации. При подъеме из воды они взрывались.

Вообще с подводными лодками иногда происходили забавные случаи.

Так, однажды, кажется в 10-й точке около острова Китира, наша подводная лодка родного 641 проекта, презрев опасность быть обнаруженной американцами, всплывает средь бела дня и светом морзянкой сообщает нам, что идет к нам на швартовку для бункеровки.

А по корме на бакштове у нас уже стоял и принимал топливо эсминец.

Пришлось швартовать лодку к борту. Мы скидываем с правого борта за борт с помощью грузовой стрелы четыре огромные надувные резиновые кранца, каждый длиной 5 метров и диаметром метра 3. Специально их имели на тот случай, если придется швартовать какой- нибудь корабль лагом к борту.

Лодка пришвартовалась к нам. Мы подали деревянную сходню с палубы на верхний мостик лодки. К нам с лодки по сходне сошел командир лодки, капитан 1 ранга, невысокий, абсолютно квадратного телосложения, лет 45-ти. Я представился ему. Капраз поздоровался и говорит: «Ты грузовой помощник? Сейчас стармех вылезет, займись с ним бункеровкой. А где тут у вас капитан?» Я показал ему, как пройти в каюту капитана.

Занимаюсь, как обычно, передачей топлива сразу на два корабля: шланги, замеры, сертификаты качества и т. д. Через какое-то время бункеровка закончилась. Подводная лодка стоит у борта и ждет своего командира.

Потихоньку усиливается волна. Лодка стала наваливаться на наши кранцы так, что все трещит. Стемнело, командира нет. Видимо увлеченно беседуют с нашим капитаном на морские темы и не могут расстаться.

Наконец офицер с подводной лодки, похоже старпом, попросил меня найти их командира и доставить к месту службы.

Бегу в каюту капитана, открываю дверь. Ну, конечно, всем знакомая военно-морская картина: оба командира лыка не вяжут. Им уже все пофигу: и американцы, и погода штормовая, и сложная международная обстановка… Кое как все-таки убедил капраза, что необходимо вернуться на любимую подлодку и продолжить службу.

Вышел командир на грузовую палубу и мужественно лезет на трап-сходню. А это просто доска длиной 8 метров, даже без леерного ограждения. Подводная лодка, почти 1000 тонн весом, взлетает на волне под нашим бортом, смотреть страшно. Нужно быть цирковым акробатом, чтобы в таких условиях перейти по сходне на лодку. А упадешь между лодкой и танкером — это верная смерть, раздавит в секунду.

Капраз успел-таки добежать до середины сходни, тут его подбросило в воздух, развернуло, и он плюхается на живот поперек сходни. Через секунду он уже по всем законам физики должен был лететь вниз головой между бортами.

И вот тут моряки-подводники показали на что они способны. Двое из них, матросы из боцманской команды, как кошки мгновенно перебежали с верхнего мостика лодки по этой доске к гибнущему командиру, схватила его один за ворот, другой за задницу и каким-то образом, балансируя на этой жердочке, бегом затащили его на корабль. И даже один из них успел подхватить упавшую командирскую пилотку. Такого цирка без страховки я еще не видел.

У меня от переживаний еще не вернулся дар речи, а спасенный командир уже стоял на боевом посту в надетой пилотке и громовым голосом подавал команды: «Полный вперед!». А швартовые стальные концы еще не отданы. Лодка рванулась вперед, концы с пушечным звуком полопались. Хорошо, никого не убило. Тут же следующая команда: «Полный назад! Срочное погружение!».

Это было страшно! Лодка рванулась на заднем ходу. Люди с мостика стали прыгать в люк центрального отсека, как и положено при срочном погружении. Лодка на полном заднем ходу, со страшным скрипом по резиновым кранцам, отскакивает от танкера и кормой таранит стоящий у нас по корме на бакштове эсминец. После этого опять дает «Полный вперед» и ныряет под воду. Что там происходило под водой, я могу только догадываться.

Поднялся я на мостик и записал в вахтенном журнале: «Закончили бункеровку подводной лодки, передано столько-то тонн дизельного топлива», указал дату, время и поставил точку.

Эсминец тоже вскоре закончил бункеровку, отошел и в темноте встал на якорь невдалеке от нас.

Утром я поднялся на мостик, включил прожектор-ратьер и морзянкой вызвал на связь эсминец. Спрашиваю: «Повреждений нет?» Они в ответ: «Пустяки. Уже заварили. В штаб доложили?» — «Нет». — «Хорошо».

Капитан наш, как обычно, отдыхал в каюте и ничего не заметил.

Мне как-то пришлось сделать пару рейсов в Европу на «двухтрубном» танкере «Сумы». Там был капитан по фамилии Труба. И еще была своя штатная дымовая труба. Я называл это судно единственным двухтрубным пароходом в Новороссийском пароходстве. Ну, с двумя трубами запросто можно плавать, а вот на судне без капитана- это сложнее.

Но мы, штурмана, справлялись, помогали друг другу, советовались и у нас всё отлично получалось. Никто в эскадре и не подозревал, что танкером командуют по очереди вахтенные помощники.

*****

Контакты с военными-натовцами, особенно с американскими были довольно плотными. Все как на морской войне, только без выстрелов.

Однако один раз без выстрелов не обошлось.

Это было 6 сентября 1974 года. Мы шли от Крита на юг Испании в Кадисский залив для передачи запасов продуктов и воды на разведовательный корабль «Вал». Я был еще третьим помощником. На моей вечерней вахте, когда солнце уже готово было закатиться, мы с вахтенным матросом заметили, что из-за горизонта нам на встречу выплывает большое судно, по силуэту — военный корабль. Где-то через полчаса мимо нас на встречном курсе на расстоянии 2—3 кабельтовых прошел американский крейсер Little Rock (Литл Рок), что в переводе означает «Маленькая Скала». Эта маленькая скала, как мне показалось, была очень большим артиллерийским крейсером, еще времен 2 мировой войны.

Солнце уже село, начинались сумерки. Но с такого небольшого расстояния я разглядел в бинокль все, что мне было нужно для донесения в штаб.

Флаг мы с заходом солнца опускать не стали, чтобы американские вояки могли нас опознать. Танкер наш после многочисленных швартовок в море для бункеровок был изрядно обшарпан по бортам и в потеках ржавчины. Судно старого образца. Примерно так выглядели в то время многочисленные греческие танкеры знаменитого судовладельца Онасиса (кстати, это второй муж вдовы Джона Кеннеди). К тому же, славянские буквы, которыми было выполнена надпись на нашем борту, очень похожи на греческие. А флаг наш американцы, как я понял, в сумерках не разглядели.

Крейсер прошел мимо нас, тут же лег на циркуляцию, обогнал нас с правого борта, лег поперек нашего курса и застопорил ход. На военно-морском языке это означает: «Требую остановиться».

По-хорошему, мне бы следовало вызвать капитана на мостик. Но мы, штурмана, уже привыкли все решать самостоятельно. К тому же капитан, обветренный как скалы (или, как мы его называли, просто «Обветренный»), как обычно отдыхал пьяный в своей каюте. Что он может скомандовать, когда подымется на мостик-даже Богу неизвестно. Может, прикажет таранить крейсер. Или тут же, отдельно взятым танкером, объявит войну Америке. Поэтому я просто отключил авторулевой, переложил вручную руль 15 градусов вправо и спокойно обогнув крейсер с кормы, лег на прежний курс.

Американцев, видимо, удивил этот простой, но неожиданный маневр. Они опять дают ход, описывают циркуляцию вправо и снова ложатся поперек нашего курса. Я теперь уже перекладываю руль влево, огибаю опять крейсер с кормы и снова ложусь на прежний курс.

Тут я все-таки позвонил капитану: «Юрий Сергеевич, тут американский крейсер опасно маневрирует вокруг нас, пытается нас остановить. Может быть подниметесь на мостик?» На что капитан довольно связно ответил: «А флаг у нас висит? Тогда идите своим курсом!» — и повесил трубку.

Американцы тем временем поняли, что останавливаться я не собираюсь. И вспомнили, что у них есть пушки. Крейсер ложится на параллельный курс в расстоянии от нас метров 300—400, разворачивает орудия одной башни и шарахает из них по воде прямо по нашему курсу метрах в ста.

Звук был такой, как будто небо над нами раскололось пополам. Мне показалось, что танкер, как от удара, присел в воду. По ощущениям, калибр миллиметров 120, не меньше.

Тут же звонок из машинного отделения: «Что у вас там за грохот такой? Нам в машинном отделении уши заложило». Это понятно: по воде звук распространяется лучше, чем по воздуху. Отвечаю: «Да ничего пока страшного, американцы из пушек стреляют». — «По нам что ли?» — «Да пока нет».

То, что можно дать «Стоп» и остановиться, мне как-то даже в голову не пришло. Не так мы были воспитаны.

Звоню капитану: «Может быть вы все-таки поднимитесь на мост? А то они тут уже из пушек палят». — «Ну ладно, сейчас», — недовольным тоном отвечает Обветренный.

Пока капитан не спеша поднимался, ожила УКВ-радиостанция (видно американцы вспомнили, что кроме пушек у них есть радиосвязь) и говорит по английски: «Греческий танкер, греческий танкер, немедленно остановитесь!» Я сразу понял, что американцы слегка ошиблись, поэтому и ведут себя так.

Беру трубку УКВ: « Танкер Красноводск на связи! Что вы хотите?»

Они еще не врубились в ситуацию и снова очень уверенным тоном: «Греческий танкер, немедленно застопорите ход!»

Я постарался быть предельно вежливым: «Американский крейсер „Литл Рок“, с вами разговаривает третий помощник с русского танкера Красноводск».

Противник сгоряча хотел что-то мне еще приказать и уже нажал тангенту на своей трубке, но тут, видимо, до него дошло, что это русские. Челюсть у него заклинило, но рука продолжала судорожно сжимать тангенту, так что мне было слышно, что у них происходит в боевой рубке: несколько секунд стояла гробовая тишина, потом чей-то отдаленный возглас: «What? Russians?!» (Что? Русские?!) Еще через несколько секунд гомерический хохот десятка голосов и все смолкло — американец опомнился и разжал руку на тангенте трубки.

Мы продолжаем идти своим курсом. Они молчат, я тоже молчу. А самому, конечно, любопытно, как они выйдут из этого некрасивого положения. Они же наверняка знают, что «Красноводск» в составе нашей эскадры, а палить по кораблям условного противника вроде бы рановато.

Прошло несколько минут в вежливом молчании. И вот в эфире раздается тот же голос, но уже со сладкими интонациями: «Советский танкер Красноводск, скажите, пожалуйста, куда вы следуете?» — Как же, скажу я вам! Отвечаю: «We are going to the port of destination». (Мы идем в порт назначения). Пауза. Следующий вежливы вопрос: «Сообщите, пожалуйста, какого рода груз у вас на борту». Я в том же роде: «На борту груз согласно коносаменту».

На этом разговор окончился: «Mister 3-rd mate, lucky voyage for you!» (Мистер 3-й помощник, счастливого вам плавания!»). Я пожелал ему счастливой службы.

Крейсер отвалил вправо, поставил башню с пушками в диаметральную плоскость и пошел своей дорогой.

И тут на мостик заходит капитан в одних трусах. Ложится животом на леер правого крыла мостика. Затуманенным взором смотрит вслед уходящему в темноту крейсеру и говорит мне: «Вы его название увидели? Запишите в журнал! Я завтра в штаб радиограмму дам!» Погрозил пальцем крейсеру и пошел спать. Битва была выиграна нашим капитаном без единого выстрела.

Мой вахтенный матрос Ваня Савчук — в детстве белорусский партизан — во время этого морского боя не проронил ни слова. А теперь закурил и сказал: «То немцы нервы портили… Теперь американцы. Когда это кончится?»

Через много лет я с удивлением услышал по телевизору, что после облета нашим бомбардировщиком американского эсминца в Черном море чуть ли не половина его команды подала рапорта на увольнение из военно-морского флота США. А у наших моряков тот случай никаких чувств, кроме юмора, не пробудил. Разное воспитание.

Глава 3

На следующий день в кают компании слегка протрезвевший капитан Савин стал меня расспрашивать, что же там было на самом деле с этим американским крейсером. Я объяснил, что всё дело в наших обшарпанных бортах и потёках ржавчины. Думаю, что из-за нашего внешнего вида американцы приняли нас за греков и с перепугу начали стрелять.

Савин возмутился: «Вот идиоты! Чуть что — сразу стрелять!» — потом немного подумал над тарелкой с супом и говорит: «А на счёт ржавчины они правы. Как только станем в точке на якорь, делайте из бочек плот и красить борта».

Так мы и сделали. В первой же точке на якорной стоянке моряки взяли несколько пустых бочек, настелили на них палубу из досок. Получился плот длиной метров 5. Поставили на них бидоны с краской, насадили катковые кисти на длинные палки и всё это сооружение грузовой стрелой опустили на воду.

Просыпаюсь я утром, выхожу на палубу: благодать вокруг! Тишина, ни ветерка. Сентябрь месяц, вода кристальная, солнышко ненавязчиво светит. Всё это радует душу моряка. Надо искупаться перед завтраком. Очень это здоровье укрепляет. Надел в каюте плавки, поднялся на шлюпочную палубу. Отсюда до воды 12 метров, можно красиво нырнуть.

Под бортом два моряка бодро, пока не жарко, красят катками борт серой шаровой краской. Я им кричу сверху: «Здорово, ребята! А не искупаться ли нам перед завтраком?» Ребята подняли головы: «Николаич, доброе утро! Ныряй давай! Тут как раз акула большая вокруг нас плавает», — а сами смеются.

Вот шутники, думаю. Нас, русских моряков, так просто не запугаешь. А ребята опустили головы и продолжают увлечённо красить борт. Я встал на леер, хорошенько оттолкнулся ногами, чтобы пролететь над плотом, красиво так вошёл в воду недалеко о плота. Открываю под водой глаза и вижу плот, а под плотом неподвижно стоящую акулу зловещего вида и размером чуть больше плота. Спина черная, а брюхо белое. Ещё успел заметил огромный глаз с черным зрачком, который подозрительно косился на меня.

Раздумывать было некогда, да и не о чем. Пути для отступления нет — кругом открытое море. Оставался только один вариант — наступление. Я вынырнул и со скоростью торпедного катера рванул в сторону плота с акулой под ним. На плот я даже не вылезал. Просто с ходу сделал какое-то движение руками и оказался стоящим на плоту.

Матросы ошарашено на меня смотрели. «Николаич, ты что! Тут акула с утра под нами ходит кругами! Ждёт, когда кто-нибудь в воду упадёт!» — «А я думал, вы пошутили…» Акула оправилась от испуга после моего прыжка и нервно рассекала плавником поверхность воды вокруг плота. Поняла, видно, сволочь, что упустила добычу. У меня реакция оказалась лучше.

Я пожелал матросам трудовых успехов и полез по штормтрапу на пароход завтракать.

*****

На «Красноводске» старшим механиком (по морскому «Дедом») был старый, 61 год, знаменитый на все Новороссийское пароходство одессит Михаил Яковлевич (фамилию, к сожалению, не помню). Моряки его уважали и называли сокращенно: Миша-Яша. У него была молодая красивая жена 37 лет и большой пёс-овчарка немецкой породы. Жена регулярно приезжала к мужу при заходе в совпорт, а с собакой Миша-Яша никогда не расставался. Дед присвоил собаке наименование «Байкал», он с щенячьего возраста нёс морскую службу вместе с хозяином и только раз в год сходил с ним на берег в отпуск.

Миша-Яша был настоящим моряком с большим одесским юмором, и мы с ним дружили.

Ввиду наличия молодой жены наш дед старался поддерживать спортивную форму. В Гибралтаре он приобрел кроссовки и красивые спортивные трусы с голубой полоской. И каждое утро в любую погоду он перед завтраком бегал по переходному мостику пару километров. Благо волна до переходного мостика редко доставала даже в штормовую погоду. Пёс его в этом моционе не участвовал, лежал где-нибудь на палубе в теньке и тоскливо следил за хозяином, чтобы тот случайно куда-нибудь не убежал.

Палубы надстроек на нашем судне были обшиты деревом. Поэтому собака, хоть и с трудом, но могла жить на этом пароходе. На судах, где все палубы просто железные, собаки, как и кошки, жить не могут. Начинают быстро чахнуть и умирают собачьей смертью.

Байкал от тоски по суше и от безделья растолстел до 90 кг и заметно отупел.

Как-то мне потребовался зачем-то старший механик. Я пошел к нему в каюту в кормовую надстройку. Постучал в дверь — тишина. Дверь в каюту открыта. Наверно, думаю, лежит в спальне на кровати и дремлет. Захожу в каюту и иду по направлению к спальне. В это время дверь спальни открывается, из неё быстрым строевым шагом выходит Байкал, подходит ко мне и без единого предупреждения кусает за правую ногу повыше колена. Тут же мгновенно получает сокрушительный удар кулаком между ушей.

После этого пропущенного встречного удара пёс уже не в состоянии был продолжать поединок. Он отпустил моё колено, как-то неуверенно повернулся и, покачиваясь и приволакивая задние лапы, зашёл обратно в спальню и лёг на коврик — явный нокдаун. Но, и моя рука после этого удара стала синеватого цвета: голова у пса оказалась твёрдой, как камень, и массивной, как у медведя.

Я понял намёк, что деда в каюте нет, и вышел на кормовую палубу. Тут стоит Миша-Яша с системным механиком Гришей Адмаевым.

Дед увидел мои продырявленные форменные брюки и следы крови. «Что случилось, Володя?» — « лушай, Михаил Яковлевич, твой немец хуже американцев. Прокусил мне колено. И, главное, никаких предупредительных выстрелов! Сразу стрельба на поражение».

Дед выволок собаку на палубу и заставил извиниться. Пёс виновато лёг у моих ног, прижав уши и закрыв глаза. Казалось, что после удара у него болела голова.

С тех пор пёс старался не приближаться ко мне. Если мы встречались где-нибудь в узком месте, он ложился на палубу в уголке, закрывал глаза и так лежал, пока я не пройду.

Вот такой был морской пёс.

Чтобы вполне оформить эту главу, расскажу ещё пару случаев из мира животных.

Мы часто подолгу стояли на якоре в 61-й точке в море Альборан. До сих пор помню, что для отдачи якоря мы выходили в точку с подходящими глубинами по двум радиолокационным расстояниям: до мыса Лос-Фрайлес — 11,9 мили, до мыса Килатес — 12,3 мили.

Осенью через Гибралтарский пролив и море Альборан из Европы в Северную Африку летят многочисленные стаи перелётных птиц самых разных видов. Однажды при сильном южном ветре большая стая филинов приземлилась на наш танкер перед рассветом. Видимо, при прокладке курса в Африку они не учли сильный встречный ветер и не успели до рассвета преодолеть оставшиеся 12 миль. А для них, думаю, это около часа лёта.

Сотни птиц облепили пароход, сидели во всех затемнённых углах на леерах, трубах систем, под всеми трапами. Отдохнули до захода солнца, в сумерках снялись и полетели к африканскому берегу. Но одного филина моряки поймали по моей просьбе и принесли мне. Небольшая, очень красивая птица, длиной вместе с хвостом сантиметров 30, с пушистыми ушками и огромными желтыми глазами. Я присвоил ему наименование по названию ближайших мысов на африканском берегу: Лос Фрайлес — де Килатес. А в быту звал его просто Филя.

Филя жил в моей каюте без клетки. Сначала ничего не ел. Мне пришлось для начала кусочек мелко нарезанного сырого мяса затолкнуть ему в рот насильно. Он быстро распробовал и стал свои кривым клювиком тихонько брать с руки кусочки. Кормление происходило по ночам. Днём он спал. А ночью после вахты я заходил на камбуз, отрезал от свиной туши кусочек мяса, тут же мелко его резал и в ладони нёс в каюту Филе. Воду Филя совсем не пил.

Мы с ним подружились. Днём, если я был в каюте, Филя поднимал ушки и прищуренными глазками непрерывно следил за мной, сидя на спинке кресла. Голова постоянно повёрнута в мою сторону, туловище при этом неподвижно.

Я как-то решил подшутить над ним. Встал прямо перед Филей, потом начал тихонько двигаться вокруг кресла. Голова птицы синхронно поворачивалась за мной. Я сделал полную циркуляцию вокруг кресла — его голова тоже сделала полный оборот на 360 градусов. Туловище при этом оставалось неподвижно. Я пошёл на второй круг, голова продолжала вращаться за мной. И только, когда угол поворота составил уже 420 градусов, Филя мгновенно крутанул голову на один оборот назад и снова уставился прямо на меня. Причем это было сделано настолько быстро, что я едва смог заметить это движение.

Однажды вечером я забыл закрыть иллюминатор и ушёл на вахту. Мы в это время шли куда-то, погода была штормовая. После вахты я, как обычно, зашёл в кормовую надстройку на камбуз, взял мясной паёк для Фили и пошел в свою каюту. В каюте включаю свет — Фили нету, а иллюминатор открыт. Подхожу к иллюминатору, чтобы закрыть его, и вижу Филю. Он сидит снаружи, вцепившись когтями в сливной бортик иллюминатора, перья развеваются ветром, круглыми от ужаса глазами смотрит в ночное штормовое море.

Я вышел на прогулочную палубу и подошёл к своему иллюминатору уже со стороны палубы. Мне стало жалко Филю: ветер свистит, темнота, брызги от волн проносятся мимо Фили. Я думаю, что когда он через иллюминатор выбрался на свободу, то призадумался, стоит ли покидать уютную каюту с ежедневным мясным пайком. Я тихонько взял его в руки и отнёс обратно на родное кресло.

Так в очередной раз было подтверждена верность постулата Карла Маркса о том, что свобода — это осознанная необходимость.

Хорошая была птичка, спокойная. Я даже её голоса ни разу не слышал. Но был у неё один недостаток. Когда я был в каюте, она постоянно влюбленно и неотрывно смотрела на меня огромными жёлтыми глазами. Это раздражает. Я даже жене своей запрещаю постоянно следить за мной.

А, когда ночью я засыпал после вахты, птичка бесшумно в темноте летала по каюте и любила зависать надо мной в воздухе. Шума не было, но поток воздуха от крыльев постоянно будил меня. Это действовало на нервы. Надо было что-то с этим делать.

И вскоре мне представился хороший случай избавиться от птички.

К нашему борту пришвартовался БДК (большой десантный корабль) для бункеровки. Погода была хорошая. На палубе корабля морские пехотинцы отрабатывали приёмы рукопашного боя и развивались физически со штангой и на перекладине: делали силовые перевороты и вращения. При этом гордо поглядывали на меня — смотри, мол, как мы умеем.

Мне нужно было согласовать что-то по бункеровке с их стармехом.

Перешёл на палубу БДК. Проходя под перекладиной, чтобы ребята-морпехи не слишком задавались, как бы между прочим лениво запрыгнул на неё и сделал весь их силовой комплекс. Спрыгнул на маты и спрашиваю: «А где тут у вас стармех?» Один из морпехов после некоторой паузы показал направление пальцем: «В каюте. По трапу одна палуба вниз».

Стармехом оказался худой капитан-лейтенант, лет за тридцать. Поговорили о делах. Я между прочим оглядел его каюту. Спартанская простота, всё железное, покрашено шаровой (серой) краской. Сам каплей выглядел усталым.

Поговорив о делах, перешли на общие темы: как служится, что нового на эскадре, когда в последний раз были дома.

Капитан-лейтенант без всякого вдохновения описывал мне боевые будни корабля. В родном Североморске были два месяца назад. После полугода в Средиземном море пришли в свою базу на севере. Стали на рейде Североморска и их корабль, не дав ни одного дня отдыха, поставили на месяц на боевое дежурство. Месяц стояли на якоре в полной боевой, никого на берег не пускали. В стереотрубу, говорит, видел свой дом и светящиеся окошки квартиры, а увидеться с семьей не мог. Потом две недели отдыха у причала и опять в море. Морпехов хоть меняют каждый заход, а команда на корабле не меняется. Вот так раньше служили военные моряки.

Я подумал, что и у нас на танкере служба не сахар, а тут вообще похоже на плавучую каторгу.

Каплей говорит: «Хоть бы кошка какая-нибудь была, а то одни военно-морские рожи вокруг. Говорить уже друг с другом перестали — не о чем».

Тут меня осенило, что можно безболезненно сплавить сюда филина. «Кошка, — говорю, — такой службы не выдержит. Быстро сдохнет. А как ты к птичкам относишься?»

Капитан-лейтенат с радостью и благодарностью согласился принять птичку в свою семью.

Я вернулся на «Красноводск», взял картонную коробку, наделал в ней дырок для воздуха. Взял Филю с его штатного места на спинке кресла: «Извини, я принял решение, нам надо расстаться», — и запихнул его в коробку. На коробке написал полное имя Фили и координаты, где его поймали.

В каюте стармеха на БДК уже был накрыт стол по этому случаю и сидели ещё два офицера. Им интересно было поговорить с новым человеком.

Я объяснил офицерам почему я расстаюсь с филином — летает по ночам. Капитан-лейтенант сурово пообещал: «У меня не полетаешь! Тут тебе не авианосец». И нажал кнопку вызова вестового.

Пришел молчаливый матрос. Капитан-лейтенант ему: «Тут такое дело. Появилась птичка. Нужна клетка». Матрос даже не удивился. Как будто мастерил клетки каждый день: «Размер птички?». Каплей показал ему птицу в ящике, матрос кивнул: «Сейчас!» и вышел из каюты.

Офицеры стали разливать водку в стаканы. Я заметил, что не пью. Это произвело на моряков гнетущее впечатление, они растерянно переглянулись. Каплей протянул разочаровано: «Ну как же так?.. Не обмоем — птица летать не сможет. О! А сухого вина?» — «Ну, сухое можно!»

Буквально через час, пока мы поговорили о любви к пернатым, тот же молчаливый матрос принёс готовую изящно сработанную клетку из деревянных брусочков и нержавеющей проволоки. Прямо произведение искусства.

Я похвалил матросов: «Ничего себе! Такая шикарная клетка за какой-то час».

Офицеры, видимо, гордились своими матросами: «Эти ребята всё могут. Объяснять им не надо».

Капитан-лейтенант горячо меня благодарил за птицу. Настроение у него заметно улучшилось, ностальгии как не бывало. «Одному в каюте так одиноко бывает! А с птичкой — это сосем другое дело!» Правильно некоторые говорят, что моряки как дети.

Своему матросу Ивану Романовичу я сказал, что Филя теперь продолжит службу на БДК. И вообще, это ночная птица, а мне надо спать после вахты. Для моряка самое главное — регулярное питание и полноценный отдых. Ваня согласно кивнул. Но через несколько дней принёс мне новую птичку — сойку, пойманную ночью на палубе. Она тоже неосторожно присела отдохнуть.

Эта птица была полной противоположностью Филе. По ночам спала. Днём постоянно скандалила, кричала нечеловеческим голосом, клевалась, если я пытался её погладить. Когда входил в каюту с кусочками мяса в кулаке, набрасывалась с криком на меня и пыталась на лету вырвать у меня из руки мясо. За всё это я назвал её Черчилем.

Иллюминатор в хорошую погоду в каюте был обычно открыт, а Черчиль в открытом море, когда не было видно берегов, не пытался улететь. В каюте всё-таки лучше, чем в открытом море.

Но, когда мы пришли в Туапсе, он увидел зелёные Кавказские горы и со страшным криком вынырнул в иллюминатор, полетел на берег. Даже не попрощался. Похоже он решил, что морская служба не для него. А горы Кавказа ни чуть не хуже холмов Африки.

Глава 4

Частенько мы обеспечивали наши корабли в море Альборан. Это западная часть Средиземного моря, отсюда через Гибралтарский пролив выход в Атлантический океан. Места тут живописные: на европейском берегу высится Гибралтарская скала, на африканском — Атласские горы. Это так называемые Геркулесовы Столбы. В хорошую погоду видны оба берега. Места здесь туристические, погода почти всегда хорошая. Мы часто заходили в алжирский порт Оран, в Танжер, в Тунис и в Сеуту (испанский город-колония на берегу Африки). Один из заходов в Сеуту мне хорошо запомнился.

Сеута — место для душевного отдыха. Там можно хорошо погулять, сходить на пляж. Кафешки приличные под пальмами почти на каждом шагу. Солнце круглый год, море, ветер сухой из Сахары, говорят на испанском языке. Здесь отдыхают в основном богатенькие люди из всех североафриканских банановых республик, от Марокко до Египта. Особенно богатые шейхи (вожди племен) из Сахары любят эти места. Встречались тут и люди из Европы. Но они вели себя плохо. Тут я впервые в жизни увидел гомиков. Не мог понять, что это за отвратительное зрелище, пока старшие моряки не объяснили мне, что есть такое распространенное в Европе психическое заболевание.

Испания с Европой тут — рукой подать: до Альхесираса и Гибралтара на пароме час ходу через Гибралтарский пролив. Мы обычно становились на якорь на внешнем рейде Сеуты или швартовались к свободному портовому причалу, если такой был, и заказывали через агента снабжение. Поскольку доставка и погрузка занимала 2—3 дня, то было время погулять на берегу.

В один из таких заходов я сошел на берег, походил по магазинам, искупался на пляже, купил в ларьке какую-то книжонку на английском (читал только на английском) и не спеша пошел по набережной в сторону своего парохода.