Бесплатный фрагмент - Спутник

— Диспетчер вызывает «Спутник».

— Сатели слушает.

Сегодня двадцать две тысячи восемьсот восьмой день моей службы. Вторник. Точнее, если верить моим Skagen, через несколько минут будет уже среда. Вообще-то мало кто из нас следит за временем и носит часы. Нам это теперь ни к чему. У меня же это вроде дурной привычки, оставшейся ещё с прошлого века. Стрелки показывают 23:48. Летний зной, наконец, сменяется приятной прохладой и, открыв окно, я сижу и разглядываю блестящую иссиня-чёрную торпеду своего авто. На рулевом колесе, отражая свет неоновых вывесок, поблёскивает эмблема Пежо в виде головы льва.

— Луи, ты свободен?

Мелодичный голос, прерываемый потрескиванием, заполняет собой салон. Малышка Ноэль. Эти тонкие, будто детские, нотки я узнаю всегда. Судя по слухам, скоро она уходит на заслуженный покой. А жаль, ведь мне чертовски приятно было с ней работать. Ноэль, в отличие от своей предшественницы Лисэт, не заставляла меня сверхурочно мотаться с одного конца города на другой.

Я отвечаю, что свободен, и записываю в свой небольшой кожаный ежедневник адрес. Угол проспекта Поль Думе и улицы Пасси.

Старенький Peugeot 403 не с первого раза отзывается на поворот ключа в зажигании. И не удивительно. Мой автомобиль — самый древний в нашем «таксопарке». Все мои коллеги давно перешли на новенькие Renault или Citroen и время от времени подтрунивают над моей тягой к раритету. Но мне он нравится. Не смотря на вытертую местами кожу на сидениях, на продырявленную откидную крышу и изредка заедающую коробку передач, мой Пежо не подводил меня с самого момента выпуска, а ведь прошло уже больше полсотни лет. Я готов спорить, что дорогущий Avions Voisin, наша безумно роскошная и такая же дорогая гордость, не прослужит и половины от этого срока. Впрочем, я слишком хорошо отношусь к старику Матиасу, хозяину сего чуда техники, чтобы спорить с ним на этот счёт. В конце концов, автомобили — это всё, что у нас есть. Самое большое богатство. Без них смысл нашей деятельности потеряется и будет зарыт на ближайшем кладбище вместе с нами самими.

Но вот, спустя несколько неудачных попыток, мотор просыпается и заполняет пространство вокруг равномерным гулом. Я медленно качусь по улицам города. Всюду зажигаются неоновые вывески и великаны-фонари. Они, склонив свои тяжёлые кованые головы к мостовой, светят каким-то потусторонним белёсым светом. По тротуарам бесконечным потоком текут разноцветные реки из прохожих. Они, то и дело натыкаясь на островки из столиков и прилавков уличных кафе, на мгновение стопорятся, а после, плавно огибая их, движутся дальше. Кое-где из распахнутых настежь окон и деверей ресторанов доносится музыка. Классический джаз, современная попса, иногда рок или хип-хоп. Каждая мелодия по-своему хороша, но всё-таки мне по душе тягучий блюз, поэтому я закрываю окно и добавляю громкости радиоприёмнику. Из динамиков льётся нестареющая «Hoochie Coochie Man». Все наши говорят, что эта песня как будто написана про меня. Я улыбаюсь и продолжаю свой путь. Впервые за долгое время у меня хорошее настроение.

А вот и мой первый на сегодня клиент. С виду — типичный офисный клерк, в элегантном костюме, с галстуком и большим кожаным кейсом. Он в растерянности стоит на перекрёстке среди искорёженного и пылающего металла. Вокруг собралась толпа зевак. Он что-то говорит им, но они не слышат. Проходят сквозь его полупрозрачную фигуру и устремляют камеры своих смартфонов на взлетающие в сумеречное небо языки пламени. Я притормаживаю рядом с ним, опускаю стекло и кивком предлагаю ему сесть. Он недоумённо оглядывает меня и мой Пежо. Кажется, бедняга до сих пор не понимает, что произошло.

— Excuse me, sir? — Он неуверенно подходит ближе и окидывает меня вопросительным взглядом.

Ясно, опять иностранец. Почему-то Ноэль считает, что у меня лучше остальных получается с ними управляться. Хотя из всех, кто работает в нашей организации, меня в самую последнюю очередь можно назвать коммуникабельным. Видя, что бедняга по-прежнему мнётся в нерешительности, я выхожу из машины и открываю перед ним заднюю дверь. Он оглядывается назад, на то, что ещё совсем недавно было автомобилем марки Ауди. В его глазах — тревога и вполне логичный вопрос. Ему даже не нужно его озвучивать. Он у всех одинаковый. Однако дрожащие, как последние осенние листья на ветвях деревьев, слова всё же срываются с его посиневших губ.

— Скажите, я умер?

Я молча киваю.

— А вы пришли, то есть…. — Молодой человек запинается. Ему не просто подбирать слова. — …Приехали. Простите. Вы приехали, чтобы забрать меня?

— Именно.

— Но я не хочу.

Опять эта фраза. Никто и никогда не хочет умирать. За исключением тяжело больных стариков, которые принимают эту новость чуть ли не с радостью. Оно и понятно. Жизнь в хосписах, болезни и пустые дома, пропахшие лекарствами, безо всякого намёка на смех внуков или детей. Мало кому прельщает такая жизнь. Чаще всего эти несчастные из последних сил отрывают листки календаря, мечтая о смерти. И когда возле их порога, наконец, останавливается мой Peugeot или Avions Voisin Матиаса, они с улыбкой садятся на заднее сиденье и всю дорогу до места молчат, окидывая окрестности прощальным затуманенным взглядом.

Молодым этого чувства не понять. Они до последнего отчаянно сопротивляются, кричат о том, что сейчас ну никак нельзя. Просят отсрочку, умоляют дать последний шанс всё исправить или хотя бы проститься с родными. Пару раз особо настойчивые мертвецы пытались продать мне свою душу взамен на несколько лет жизни. Но я не Бог и не жнец, а просто таксист. Перевозчик, который не в силах что-то изменить. Моя работа — обеспечить им комфортную дорогу в один конец, ни больше, ни меньше.

Мужчина-иностранец по-прежнему стоит на месте. За его спиной отчаянно завывает сиреной скорая помощь. На секунду мне кажется, что сейчас он развернётся и убежит. Поэтому я говорю ему:

— Пожалуйста, сэр, садитесь. Время уходит.

Он медлит. Делает несколько шагов в мою сторону, но потом снова отступает назад.

— Я не могу умереть сейчас, понимаете? Завтра мне нужно быть в Вене на ежегодном собрании акционеров, а на выходных у меня должна была состояться свадьба. Вы… Вы не понимаете! Моя невеста, Джил, она просто не переживёт этой новости.

Я молчу. Эти речи для меня не в новинку. Более того, кажется, как раз на прошлой неделе мне уже приходилось иметь дело с похожим клиентом. Молодой, подающий большие надежды, программист, поцеловавший в аэропорту Женевы перед отлётом свою молодую беременную жену и клятвенно пообещавший ей по возвращению всё-таки зайти в то самое турагентство и выкупить путёвки на райские острова на все новогодние каникулы. Однако, как вы, наверное, уже догадались, этому не суждено было случиться. По прилёту в Париж он тут же оказался в моём Пежо. Как? Перед самой посадкой у него закружилась голова, резкая слабость разлилась по всему телу, а глаза стал застилать белёсый туман. До последнего молодой человек списывал всё это на обычное недомогание при смене давления. Но вот он потерял сознание и обмяк, пристёгнутый к тёмно-синему креслу, тем самым напугав сидящую рядом с ним трёхлетнюю девочку. Стюарды, заметившие это слишком поздно, не смогли ничего сделать. Двадцативосьмилетний Анатоль Дусе скончался практически моментально, так и не приходя в себя.

— Сэр?

Иностранец, наконец, смиренно опускает голову, утерев при этом скупую мужскую слезу, подходит ближе и безвольно опускается на обтянутое дорогой кожей сиденье. Я закрываю за ним дверцу и сажусь в машину. По привычке мельком бросаю взгляд в зеркало заднего вида. Он действительно напуган. Это нормально. Так и должно быть. Он смотрит на то, что осталось от спортивной Audi TT и как спасатели вынимают из груды обломков его бездыханное тело. По гладко выбритым впалым щекам теперь текут настоящие слёзы. Пальцы отбивают нервную дрожь по спинке моего сиденья. Я завожу мотор. Мы, никем не замеченные, трогаемся с места. Позади остаются шокированные очевидцы и десятки журналистов. Я приглушаю музыку. Парню надо свыкнуться с мыслью, что отныне он — труп. И будет лучше, если ему ничто не будет мешать.