Бесплатный фрагмент - Собрание несочинений

На обложке картина Валерия Каптерева «В мастерской».

Предисловие

Каждый кто владеет грамотой, пишет своё собрание сочинений. У одного оно состоит из школьных тетрадей, служебных записок и десятка писем, посланных жене из санатория. У другого — ещё и стопка научных статей или даже монографий. У третьего… Впрочем, пусть читающий эти строки отвлечётся и сам прикинет состав своего полного собрания сочинений. «Рукописи не горят» — и сочинениям нашим часто суждено путешествовать по времени с нами и после нас.

Увы, нам с легкостью удается замусорить своё собрание сочинений, зато написать главное получается не всегда. Всё незавершённое, оборванное или не перешагнувшее границ замысла составляет вторую часть нашего наследия: собрание несочинений.

Грань между сочинением и несочинением не всегда очевидна. Семя, росток, побег… Замысел, набросок, черновик… Да и сам человек, сочиняющий или не сочиняющий, каждая человеческая индивидуальность несёт в себе такую же неочевидность. В каждом из нас заключён некий замысел личности — наверное, глубокий и полноценный, но нуждающийся в том, чтобы мы наполнили его своей жизнью. Достаточно ли мы преуспеваем в этом, успеваем ли дописать эту доверенную нам рукопись или нет, но замысел существует и жаждет раскрытия.

Где-то я читал про писателя, уставившего целую полку роскошно переплетёнными книгами собственного несочинения. Не сочинения, но замысла и воображения. Названия этих книг были для него реальностью, и чистые листы под переплетом как бы несли невидимый постороннему текст. (Текст этот обладал, надо думать, немалыми достоинствами в силу своего чисто идеального существования.)

Можно увидеть здесь не просто анекдот, но притчу — символ уважения к замыслу, признание ценности зерна, в котором потенциально заключено растение.

В этом ключе мне и хотелось составить своё собрание несочинений: дать небольшую, но реальную жизнь внутренним замыслам, которые мне самому порою представляются чем-то уже существующим — книгами на полке…

С такими намерениями приступал я к первой редакции «Собрания несочинений». Было это в 1981 году, и на моей воображаемой полке стояло намного больше несочинений, чем сочинений (а о напечатанных книгах не приходилось и мечтать).

Но у этой книги оказался свой характер.

В двери «Собрания несочинений» забарабанили кулаками и те книги, которые уже были написаны. Вы уже существуете, что вам ещё надо? — сопротивлялся я. Но мы неопубликованы, мы ещё рукописи, ты будешь нас переделывать, значит мы недосочинения, пиши о нас тоже! — убеждали они меня. Мелкие разрозненные сочинения вроде стихов или афоризмов собирались компаниями и заявляли: мы вместе можем стать книгой, о ней здесь тоже должно быть написано. Даже две-три опубликованные книги, стремились совершенствоваться дальше и отрицали свою окончательную сочинённость.

В конце концов я и сам перестал понимать, каким образом можно отделить сочинения от несочинений. Что говорить — над каждой написанной книгой хочется ещё поработать, тем более когда никто не вырывает её из рук для немедленной публикации. И как для любящих родителей выросшие дети всё-таки остаются детьми, так и для меня даже самые доработанные мои сочинения в чём-то остаются несочинениями. Каждое из них я с удовольствием бы довёл до новой редакции. Слишком остро порою ощутимо отличие реализации замысла от его внутренних возможностей.

И если говорить о замысле личности, то, может быть, его в большей степени раскрывают именно замыслы творчества, а не результаты. Ведь каждому из нас приходится иметь дело с собственной недосочинённостью, и не всегда мы её преодолеваем достаточно удачно. А замысел — это Замысел.

Своего рода несочинением осталось и само «Собрание несочинений».

Может быть, мне и не хватило бы энтузиазма взяться за него снова, если бы не переход на компьютер (здесь я не могу удержаться от похвалы прогрессу, который дал пишущему человеку больше творческой свободы в обращении с текстом!). Пока «Собрание несочинений» оставалось машинописью, трудно было представить, что я буду ещё с ней работать. Но когда она оказалась введённой в компьютер…

Стоило заглянуть в файлы — и удержаться уже было невозможно. Магическое электронное обминание текста, когда не нужно думать о ножницах, клее, корректуре и перепечатке, началось как бы само по себе… Впрочем, на совершенно новый вариант книги решимости не хватило. Чем дальше шло время, тем существенней менялись несочинения, некоторые из них становились сочинениями, зато всё больше появлялось новых замыслов. Так что я могу лишь привести в порядок написанное и вкратце дополнить его описанием тех метаморфоз, которые произошли с замыслами и текстами.

Раздел 1. Главные книги

Почему мне это важно — выделить главные для себя книги? Не потому что меньше дорожишь остальными. Это как камертон: вот мои основные задачи, моя основная работа.

Лет в шестнадцать-семнадцать я очень переживал — что ждёт меня в будущем? Ну, семья. Ну, работа. Ну, путешествия по новым местам во время отпуска… А что же ещё?.. И не мог я ответить на этот смутно беспокоящий вопрос.

Тогда я почти ничего не знал о главном. О том, как жизнь может быть освещена любовью. О том, что творчество наполняет каждый день увлекательными приключениями. Что работа, которой зарабатываешь на жизнь, может оказаться по сути всего лишь игрой и развлечением, а в главной работе, никому не заметной, нет ни отпуска, ни выходных. Что есть и ещё более главная работа, о которой даже сказать ничего толком невозможно, только стараться, чтобы она совершалась. И что даже главная работа становится рабочим материалом для этой ещё более главной работы…

Теперь знаю. И поэтому так хочется прежде всего видеть главное. А в главном — ещё более главное. И время от времени приходится делать это заново. Раз и навсегда не получится.

* * *

Долгое время самой важной из написанных и ненаписанных книг для меня была КБТ, «Книга без титула». Она и была рассчитана на то, чтобы вкладывать в неё все те философские идеи, которые возникнут у меня после завершения первой редакции. К ней тесно примыкали замыслы книг «Внутреннее ориентирование» и «Волшебный возок».

Эти книги представлялись мне своего рода философским триптихом, в котором «Книга без титула» сосредоточена на проблемах выработки общего мировоззрения, «Внутреннее ориентирование» — на проблемах становления души и личности, а «Волшебный возок» — на проблемах начального периода жизни.

Но постепенно всё стало видеться иначе.

На первый план вышла «Философия ориентирования», которая должна была содержать самые важные из найденных мною мировоззренческих представлений.

Завершив черновую работу над «Собранием трёхстиший», я стал считать эту книгу важнейшей для себя по отражению личности в слове.

А «Волшебный Возок» будет, надеюсь, самой читаемой из моих книг (хотя бы по малой читаемости прочих). Это тоже означает большую ответственность.

«Философия ориентирования»

Ориентирование — это понимание своего места среди своих ценностей.

Книга эта должна была состоять из трёх частей (может быть, даже трёх самостоятельных книг): «Общая философия ориентирования», «Философия внутреннего ориентирования», «Философия религиозного ориентирования».

Первая часть посвящена двум изначальным проблемам: зачем человеку философия и могут ли различные философские учения выработать общий язык.

Исходя из того, что философия нужна человеку, чтобы помогать ему ориентироваться в жизни, можно выделить некоторые связанные с ориентированием понятия в качестве общего языка философии. Такой язык позволит человеку сопоставлять учения друг с другом и выбирать для себя наиболее подходящие направления для развития своего мировоззрения.

В этой части намечается подход к своего рода «философии философий», которая и может стать общей философией ориентирования.

Вторая часть охватывает те основные философские представления, которые представляются мне наиболее достоверными ориентирами в странствиях по внутреннему миру.

Первым подходом к описанию этих ориентиров была для меня когда-то КБТ. Потом было ещё несколько попыток разного рода: «Мысли о психософии», «Внутреннее ориентирование», «Чувство любви» и замыслы других книг о чувствах, не говоря о многочисленных эссе и фрагментах.

* * *

Первую часть я написал весной 1993 года в самом кратком изложении. И вдруг мне пришло в голову отнести её в журнал «Вопросы философии». Поначалу я рассчитывал лишь на какую-нибудь смешную рецензию. Но в то же время — сменилась эпоха. Может быть, на философском безрыбье понадобится и моё выступление?..

Работа моя попала Николаю Шульгину. Я вызвонил его и услышал, что работа интересная, вот только объёмом лучше была бы побольше, да нет ссылки на Гальперина, который пользуется понятием ориентирования в психологии.

Тогда я добавил к изложению первой части краткое изложение второй — и отвёз Шульгину, тут с ним и познакомился. Он оказался на удивление молодым для такого журнала, владимиросоловьёвского вида (грива волос, борода, горящие глаза) и обещал за мой материал бороться, не гарантируя успех. Но не это было самое удивительное.

Самое удивительное я обнаружил дома. В этот же день, по совпадению, я рылся в старых материалах (файлах) с нашими издательскими планами. И в задуманной когда-то серии «Имена на завтра», где всего-то было два-три имени, увидел: «Николай Шульгин»!

Откуда?..

Постепенно я восстановил в памяти, как когда-то прочёл в МК (тогда ещё не столь скабрезном) очерк о молодом самобытном философе. Идеи его, пусть и в очерковом изложении, внушали мне полную симпатию. Как раз тогда мы с женой и вынашивали мысль о собственном издательском предприятии. Вот Шульгин и попал в предполагаемую серию, хотя дело до неё и не дошло.

На доброжелательном знакомстве, правда, всё и забуксовало. Долго мой материал блуждал среди вопросов философии, и затерялся в них.

«Волшебный Возок», редакция третья и четвёртая

Среди прекрасных и трудных тонкостей жизни есть и такая: надо очень серьёзно относиться к некоторым вещам и принимать их легко, как игру.

К.С.Льюис

Это философская сказочная повесть для родителей с детьми. Слово «философская» относится здесь к цели, а «сказка» — к средству достижения.

* * *

Мальчик, живущий с родителями («папа с бабушкой, а может мама с дедушкой…») в деревне или на даче, очень озабочен бесконечными конфликтными ситуациями. То он хочет сделать как лучше, а выходит как хуже, то пытается и не умеет чего-то добиться, то родители не понимают его, то он родителей… «Хоть бы какой-нибудь волшебник появился и помог мне», — думает мальчик. И волшебник, конечно же, появляется. Он отправляет мальчика в странное путешествие, которое начинается за незамеченной прежде калиткой в заброшенном углу сада. За этой калиткой — другая погода, широкий простор (вместо разгороженных соседних участков) и необычная узкая дорожка, на которой стоит в ожидании крытый возок, запряжённый серым осликом. Уверившись, что родители ни о чём не узнают и беспокоиться не будут, мальчик уходит за возком в волшебную страну.

Вскоре из возка выплывает причудливое светящееся облачко. У него нет глаз, но есть взгляд, нет рта, но есть улыбка и голос. Оно называет себя Сознателем. Потом, после своего возвращения, мальчик часто будет узнавать его интонации в своих мыслях и отблески его света в чужом взгляде. Сознатель становится главным спутником мальчика, идущего вслед за волшебным возком.

Сознатель зовёт мальчика в возок, который оказывается внутри таким обширным, что по нему самому можно путешествовать. Это целый мир, полный странных существ. Тут и обидчивый упрямый Злёнок с крепким лбом и довольно острыми рожками, и занудные настойчивые Долженцы, и своенравные Хочунчики, и разноликие Могунчики, каждый из которых бодр и деятелен, когда с ним дружит его Хочунчик, а в одиночестве ленив и вял… Мальчик, себе на удивление, узнаёт их не только по словам Сознателя: словно кто-то откликается изнутри каждому из этих персонажей. У них сложные отношения друг с другом и с Сознателем. Мальчик оказывается вовлечённым в их конфликты, помогает распутывать сложности, помогает рассудить взаимные претензии — и чувствует, что найденные решения важны для него самого. Он узнаёт ситуации, как узнавал тех, кто в этих ситуациях участвует.

Мальчик забирается в возок снова и снова, постепенно привыкая к его странному и такому знакомому народцу. Он начинает разбираться в повадках волшебных существ, присматривается к их пёстрой жизни. Он видит, как они бегают куда-то кормиться, а когда он приходит к ним переполненный дорожными впечатлениями или собственными мыслями, они бросаются к нему и жадно ждут, пока он поделится с ними этой вкуснятиной. Порою же кто-нибудь из обитателей возка выбирается с мальчиком наружу и принимает участие в его приключениях…

Внутри возка множество загадочных закоулков и лесенок, ведущих куда-то вверх и вниз. И вот однажды мальчик поднимается с Сознателем наверх. Они оказываются вовсе не на крыше возка и не на верхнем его этаже, а на палубе корабля, плывущего по бескрайним просторам. На корабле свои обитатели. Некоторые из них похожи на близких мальчику людей. Другие ни на кого не похожи, Но кто-то изнутри отзывается и им. Сознатель знакомит его с Дружилой, с Кембыстатем, с Совестуньей, Как-Красивом и с другими… Некоторые из них (вроде заносчивого Яяя) не всегда приятны, но с каждым интересно. Каждый рассказывает о своих вкусах, о своих любимых нижних зверушках, которых они подкармливают, добывая себе и им пищу из океана. Потом Сознатель дополняет их рассказы: оказывается, чувства способны не только на хорошее, а некоторые изрядно мешают общей жизни.

Во многом мальчик может убедиться сам, участвуя в их взаимоотношениях — более тонких, чем у нижних зверушек. Он наблюдает, как чувства образуют союзы друг с другом, как они выбирают курс корабля, то и дело призывая на помощь Сознателя, как меняют друг друга у штурвала… Он узнаёт, что такое эпидемия настроения, которым одно чувство может заразить остальных… Иной раз на его глазах в соперничество между чувствами вовлекается и нижний народец… В общем, событий на палубе происходит достаточно.

А над кораблём — небо, и некоторые из чувств умеют или учатся летать (те из них, что посветлее). И однажды одно из самых светлых зовёт мальчика залезть на мачту, добравшись до вершины которой он чудом оказывается в гондоле воздушного шара, где нет ни тряски, ни тесноты, ни жары, ни холода — только радостный опьяняющий ветер. Сам шар почти прозрачен: он не скрывает солнце, а лишь пригашает его, щадя взгляд. Здесь нет новых существ, нет вообще ничего нового или привычного, ощущается лишь одно единственное, единое по имени Всё. Всё слито вместе волшебным воздухом — и Сознатель, и Солнце, и сам мальчик, и летящие в небе волшебные птицы…

Доводится мальчику и спуститься вниз, в глубину возка, в полутёмные лабиринты, напоминающие павильон-аквариум в зоопарке. Там много таинственного, милого или страшного, много шевелящегося, замершего или ползущего, много молчащего или поющего, шепчущего или шипящего… Там над клетками, аквариумами и загонами висят старинного вида медные таблички с загадочными надписями по латыни… А когда мальчик, выбираясь обратно, бросает над подземелье последний взгляд, ему вдруг кажется, что все решётки, перегородки и стеклянные стенки исчезли, растворились, и всё, что он недавно разглядывал по отдельности, сплелось в общей кутерьме и неразберихе…

Все эти посещения возка перемежаются с дорожными приключениями. Иногда мальчику попадается встречный — со своим волшебным возком и со своими сказочно обострёнными проблемами. Иногда мальчик проходит через тридевятые царства и тридесятые государства: Библиотечное княжество, Телевизионное королевство, Газетная республика, Дворовое пристанище… Иногда он оказывается вовлечённым в ту или иную парадоксальную ситуацию, в фантастическом виде преломляющую ситуацию житейскую. В этих историях то и дело участвует кто-нибудь из обитателей возка, составлявший мальчику компанию в его неутомимом движении по волшебной дороге.

Но вот путешествие подходит к концу. Оно оказалось не иначе как кругосветным — ведь калитка сада показалась впереди. Завидев её, мальчик упрашивает Сознателя в последний раз посетить возок, подняться наверх, на палубу, а потом и ещё выше, где так радостно, где всё сливается воедино… — и вдруг он оказывается в своём саду. А возок, Сознатель, волшебная страна?.. Всё исчезло, но не как Золушкина карета, нет. Мальчик чувствует, что всё это осталось с ним, слито с ним воедино — как в гондоле волшебного воздушного шара — и что его путешествие будет продолжаться ещё долго…

Он снова дома, и его приятель-сосед, вундеркинд в больших очках, выслушав историю, проявляет здоровый скепсис. Неизвестная калитка, впрочем, обнаружилась. Как говорит дедушка, ею пользовались давным-давно, когда из неё можно было выйти к лесу. Потом, когда вплотную подступили соседние дома, её навсегда заколотили. Но калитка эта так и была заколоченной, за ней не было никакой дороги, если не считать тоненькой муравьиной тропки. Отсутствия мальчика никто не заметил, да и времени прошло совсем мало — час или полтора. Правда, тот же приятель не мог дозваться его через ограду сада, но это ничего не доказывает: разве нельзя зачитаться или задуматься?..

А мальчик ничего и не доказывает — ни себе, ни приятелю. Зачем? Он ведь знает: это не сон и не выдумка. Он чувствует внутри присутствие Сознателя, который стал совсем невидимым, но ведь и с самого начала он был довольно прозрачен. Гораздо лучше, чем раньше, мальчик умеет теперь управляться со своими Хочунчиками, подыскивая им друзей-Могунчиков. Он научился укрощать бодливого Злёнка, и если это не всегда получается, то он хотя бы знает, что можно научиться ещё лучше. Он радуется своим Чувствам-посветлее, старается сдержать Чувства-потемнее и настырного Яяя. Он понял вкус путешествия и чувствует, что идёт по своей волшебной дорожке всё время — даже когда играет, читает, разговаривает, даже когда спит: ведь это всё те же дорожные приключения…

* * *

Начал сочинять эту сказку я в январе 1975 года, рассказывая её своим детям. Сочинял не столько для них, сколько вместе с ними, подзадоривая их на поправки и ставя их на место героя в той или иной ситуации. К стыду своему должен признаться, что я первый стал притормаживать эту чудесную игру-сочинительство, решив, что основной набросок сделан, и всё реже соглашаясь «рассказать про возок» просто так, для развлечения. Потом дети подросли, и сказка была окончательно оттеснена работой над другими, взрослыми книгами. Но что-то у ребят сохранилось даже от этих случайных эпизодов. Порою образы этой сказки помогали нам с ними осмыслить реальную ситуацию, но главное в том, что весь этот карнавал напоминал о возможностях внутреннего самоуправления…

Недавно я получил от ребят именинный сюрприз — с любовь сделанный «Возок», имеющий действительно сказочный облик и населённый своими сказочными обитателями, которые выглядят настолько выразительно, что хоть пиши с них как с натуры. Я был счастлив, хотя слегка покалывала и грусть: герои вот они, а сказки ещё нет…

Чтобы написать «Волшебный возок», мне не хватает возраста, дедовской приближённости к детству. Но возраст придёт. Хватит ли прочих внутренних ресурсов? Если и хватит, то на пределе. Мне хочется довести эту книжку до конца вовсе не из самоуверенности (мол, могу и сказки сочинять). Хочется научиться говорить с детьми о главном в нашей жизни. Это нужно и им, и нам, взрослым.

«Собрание трёхстиший»

Собираю трёхстишия

горстку зёрен

непроросших поэм

Хокку и танка… Наверное, так будут путешествовать к звёздам. Привычная суетливая жизнь сворачивается в тугой планетный клубок, уменьшаясь в размерах, а то, что поначалу казалось лишь точкой света, растёт, расширяется и становится иной вселенной, поглощающей тебя, затягивающей в своё поле…

* * *

Хокку читаю ночью.

Звёзды видны в окно.

Искры или миры?..

Басё и Такубоку стали для меня открытием, после которого оставалось только засесть за японский язык — или испытать себя и свой язык, русский. Меня потянуло по второму пути.

Сейчас, оглядываясь назад, я усмехаюсь тому рвению, с каким пустился тогда испытывать возможности малых форм вообще. Это были и одностишия, и двустишия… до семистиший и далее, где уже явно начинались «большие» стихотворения. Потом границы сузились, отошли в особую сторону двустишия и четверостишия. Дольше всего пытались конкурировать с трёхстишиями пятистишия, но и они постепенно стихли. А трёхстишия остались очень надолго.

Русское трёхстишие оказалось способным и к задумчивой описательности, свойственной танка, и к прозрачным мазкам недоговорённостей, отличающим хокку.

Не хочу пускаться в литературоведческие рассуждения, боюсь наговорить чепухи. Суть не в теоретических обоснованиях — тем более, что японские традиции имеют большую историю, а русская поэзия ещё и верлибр как следует не распробовала. Дело в том, что и как пишется.

* * *

Шапито прикрыл нас брезентовой ладошкой

и радостно смеётся

как беззаботный ребёнок

* * *

Домовит и доволен

варю крахмал

обклеить стены мечтами

* * *

Сентябрьский тополь

приподнявшееся к небу жёлтое озеро

плоскими каплями стекает на землю

Хокку

Снежные хлопья…

Я думал моя печаль

невдомёк небу

* * *

С наших чаш улетели драконы

вино потеряло аромат

и не нам восхищаться опавшими лепестками

Странный жанр. Я всегда был пристрастен к канонам, а здесь единственный заметный канон — само наличие трёх строк. Восточные каноны остались на Востоке, а новые — дело долгого времени. Пока же эта форма выглядит достаточно произвольной.

Трудно даже объяснить, почему это нужно считать стихами. Легче всего сослаться на японцев, но лишь самую малость трёхстиший можно уподобить хокку, да и то весьма условно. И всё-таки это тоже стихи, со своей особой внутренней органикой. Сужу отчасти и по тому, как долго не удаётся иногда довести трёхстишие до окончательного вида. Наиболее удачные из них — просто наиболее точные.

Этот жанр способен на многое. Способен тонко уловить настроение, кристаллизовать мысль, вылепить фантастический образ. Способен раскрыть привычное слово до непривычной глубины, наделить жизнью воспоминание, отозваться на поразившую строку и сохранить её в ином обличье. Всё это происходит на столь малом информационном пространстве, что точность и ёмкость звучания станоятся просто необходимы.

* * *

Какое прекрасное утро — сказал сосед

только жаль что хрустит снег

не подойдёшь к зайцу на верный выстрел

* * *

Пытаясь понять прошлое

со слезами ломаю голову

над задачником по истории

* * *

Возраст подленько подменяет

горячее тёплым, холодное прохладным

радость удовольствием, горе печалью

* * *

Это стенд для испытания философией

объяснял сотрудник патентного бюро:

любовь, зубная боль, коммунальная квартира

Трамвай

Пресловутым сельдям

лучше в их бочке

ни локтей ни портфелей

Активное «трёхстихотворчество» началось у меня в 1972 году. В том памятном, «осевом» году моей жизни, когда мы встретились и с моей Машенькой, и с Каптеревыми, когда появился на свет Саша…

На следующий год я сделал первый чистовой сборник «Трёхпалые уродцы» — в виде целого трёхтомничка, имеющего совсем маленький формат, но зато с расположением по трёхстишию на странице (лучше для восприятия). Ещё через год появился такой же (только уже однотомный) сборничек «И тогда». С тех пор трёхстишия копились грудой: привести их в порядок мешала работа над другими книгами.

Но настало время и для этого дела. Правда, так до сих пор и не завершённого. Настало это время после рождения Ксюши, в 1990 году. Времени почти не было, ни на какую новую большую книгу я решиться поэтому не мог, а потихоньку вводить в компьютер, подшлифовывать и компоновать крошки-трёхстишия мне показалось вполне реальным.

Но всё это оказалось куда труднее, чем казалось поначалу. Собственно, так у меня бывало с каждой книгой, которую я начинал писать. Но тут-то речь шла, казалось бы, просто о компоновке написанного.

Куда там!

Я словно пустился в немыслимое путешествие на машине времени — начав его с того самого 1972 года.

Трёхстишия затягивали меня в пласты пережитого. Это было не просто погружение и не просто литературная работа над неудачным словом. Ведь в этих пластах было перемешано истинное с ложным — и мне то и дело приходилось очень пристально всматриваться в прошлую свою жизнь, чтобы отделить шелуху тогдашних самообманов от мгновений подлинной жизни.

Пришлось заново пережить каждое из трёхстиший. И многие пережить обновлённым, очищенным переживанием.

Этот был больше внутренний труд, чем литературная работа. Занял он около трёх лет. А вот литературная работа осталась пока незавершённой. Книга собрана, для меня она существует, но есть множество мест в ней, которые мне по силам улучшить. Насколько это удастся, сказать пока трудно. Но всё-таки книга существует.

* * *

Господи, утро, утро

новый свет в окошко и в сердце

в сердце

* * *

И сам для себя я всего лишь

облезлая надоевшая игрушка

но что делать если единственная

* * *

Снег пахнет

тоньше чем белая роза

и лепестки у него нежнее

Сюда можно отнести и ещё одно несочинение, к которому больше подходит этот термин, чем к сборнику написанных всё-таки стихов. Это переложение «Атмабодхи» Шанкары — индуистской поэмы о высшем познании, — начатое ещё в 1975 году. Именно переложение, как в жанровом отношении, так и в содержательном: Шанкара и не думал писать трёхстишиями, а я не собираюсь проповедовать индуизм. Мне хотелось лишь с помощью этой гибкой формы попытаться уловить общие мелодии в восточной и западной тональностях духовной жизни.

Трёхстиший-реминисценций вообще оказалось много: от прямого освоения чужих образов до лёгкого прикосновения к ним. Иногда это выглядит просто чудовищно: ну, можно ли загонять в трёхстишие рубаи Омара Хайяма? Но вот попался изумительный подстрочник, вот пересказанная прозой в одной из суфийских книг образная мысль… Хотелось принять полученное, придать ему законченный вид, свой вид… Много странного с этими трёхстишиями.

Из тангутских изречений

Не забудь сказать другу доброе слово

а если не скажешь злого врагу

небо не упадёт на землю

* * *

Наше дело — пытаться.

Удачи —

это Божье благословение стараний

* * *

Написал стихотворение

и остался как нищий

у ограды слов

Раздел 2. Практическая философия

«Книга без титула», редакция вторая

И хорошо, и долго говорил,

Но всё-таки вопроса не решил.

из Вольтера

Много лет после того, как КБТ была закончена, я продолжал с ней понемногу возиться. Это был как бы начальный итог, а хотелось, чтобы со временем КБТ могла стать и конечным итогом той работы по развитию и описанию миросозерцания, которая ею начата.

Первая редакция книги избавляет, казалось бы, от необходимости излагать здесь её содержание: достаточно описать предполагаемые изменения, а за подробностями отослать к ней самой. Но мне естественнее говорить о сегодняшнем состоянии КБТ, то есть о КБТ как о несочинении, как о чём-то новом и самостоятельном. Кроме того, хочется немного утешить одного из своих знакомых, который взялся было читать КБТ, но, придя в ужас от её объёма и фрагментарности, с тоскою спросил: «А конспекта у тебя нет?..» Хотя законспектировать эту книгу я бы не взялся, можно сказать несколько слов об основных её образах, вокруг которых закручено всё остальное.

* * *

Возможности человека по осмыслению своей и окружающей жизни имеют определённые границы. Через эти границы невозможно перешагнуть, следуя чисто логическими путями. Признание того, что эти границы существуют, можно назвать логическим агностицизмом (да простится мне этот страшноватый термин). Всё, что для человека имеет существенное рациональное значение, находится внутри этих границ, а к тому, что лежит вне их, ведут иные, внелогические пути.

Выражение «логический агностицизм» обладает двумя оттенками. Говоря о том, что логическое, рациональное познание имеет свои пределы, это понятие в то же время свидетельствует о возможности именно логическим образом выявить эти пределы и приблизиться к ним. Это означает определённую оправданность логической рефлексии: человеческое мышление способно к глубокому (хотя и не исчерпывающему) рациональному самовосприятию. Поэтому философское мышление может и должно строить фундамент для философии в широком смысле слова, выявляя свои основные аксиомы, но преодолевая при этом соблазн соорудить всеобъемлющую рассудочную систему мировоззрения. В КБТ дан лишь условный эскиз такого фундамента, обрисованы главные опоры, на которые приходится в дальнейшем основная рациональная нагрузка.

Сознание человека имеет дело с различными ощущениями, внешними и внутренними. Восприятие ощущений происходит как бы на трёх уровнях. Низший уровень — это психическая механика, подспудная жизнь сознания. Высший уровень — это духовная жизнь, уходящая в запредельные области, но вместе с тем несущая сознанию внутренний свет. Между ними находится область душевной жизни, на которой главным образом и сосредоточена КБТ.

Если противопоставить душевную жизнь психическому уровню существования, то обнаруживается, что она ускользает из-под эгиды психологии, науки, направленной преимущественно на изучение именно низшего из трёх выделенных уровней. Для понимания среднего, душевного уровня необходима не столько психология, сколько психософия, пользующаяся не только логическими способами постижения. Дело, конечно, не в термине: философия испокон веков была внимательна к той внутренней жизни человека, которая протекает между подсознанием и надсознанием. Важно, чтобы психология не пыталась подменить философское осмысление своими моделями и рецептами. Научно-медицинский аппарат лучше разбирается в психической механике, чем в душевной органике.

В мире душевной жизни можно найти много аналогий с внешним миром. Можно сравнить разум с солнечным светом, темперамент с климатом, нравственные качества с рельефом местности — да мало ли… Но важнее всего для нас населяющие этот мир существа — наши чувства. Тут я касаюсь образа, важного как для КБТ, так и для следующих книг. Каждое чувство можно рассматривать как некое олицетворение, персонификацию того, как мы воспринимаем определённый комплекс ощущений. Одно чувство живёт одними ощущениями, другое — другими, хотя их «интересы» могут и пересекаться. Впитывая насущные для него ощущения, чувство в свою очередь является источником новых внутренних ощущений и эмоций. Чувства рождаются, развиваются, умирают; человеку естественно относиться к ним как к живым существам. Каждое из них (как вид) подчинено особым закономерностям существования, внимание к которым углубляет и расширяет наше представление о себе самих и о человеческой природе вообще. Взаимодействуя друг с другом, чувства образуют в нашей душе своё «государство», структура которого тесно связана с человеческой индивидуальностью. Чтобы помочь правильному формированию этого государства, мы должны понять возможности отдельных чувств, улучшая по мере сил каждое из них, должны установить между ними достаточную согласованность. От пёстрого орнамента индивидуальности наш путь лежит к внутреннему единству личности.

Разумеется, нельзя говорить о душевном развитии, не переходя к вопросам развития духовного. Однако в КБТ говорится скорее о выходах в духовную область, чем о ней самой. Здесь обрисованы лишь самые общие представления о высшем. Отчасти это объясняется приглушённостью интереса к теологической, телеологической и к прочим подобным интерпретациям жизненных явлений, отчасти логическим, но более всего — восприятием роли философии. Сфера высшего — это прежде всего тайна. Существуют пророки и проповедники, озарённые Светом и зовущие нас к нему, но философия не должна опережать человека. Философ не вправе брать на себя миссию пророка. Он всего лишь повивальная бабка, если вспомнить сократовское сравнение, он помощник внешнему человеку в длительном и трудном рождении внутреннего.

Философия-как-наука — это прежде всего прикладная наука. Философия-как-искусство — прежде всего прикладное искусство. Формируя своё миросозерцание, мы одновременно формируем самих себя. Даже тогда, когда начерно завершено наше самовоспитание, нам необходимо продолжать развивать и совершенствовать свой душевный организм, чтобы не давать ему ветшать. Мы нередко можем помочь в этом и друг другу. Иногда мы просто обязаны это делать — например, по отношению к своим детям. Здесь начинается педагогика. Все эти проблемы подчинены проблемам духовным, и сам по себе духовный опыт приводит скорее к освобождению от философии. Но на уровне душевного развития философия может многое дать и тому, кто лишь начинает своё становление, и тому, кто уже прошёл немалый духовный путь.

* * *

Все эти подходы, образы, мнения достаточно произвольны, что подчёркивается и фрагментарной подачей материала, и обращением к самым разнородным способам описания внутреннего мира. Но произвольны, наверное, все философские построения, даже наиболее стройные и логически выдержанные. Пользуясь облюбованной цепочкой образов, я никого не хочу убедить, что это единственно правильный способ мышления о жизни. Напротив, если у кого-то и возникнет такое впечатление, ему придётся рано или поздно в нём засомневаться. Хотелось бы даже вынудить читателя противопоставить авторскому мировосприятию свой собственный круг представлений. Своё будет более точным, более искренним. А в основе всех способов искреннего осознания мира лежит нечто общее, не выпадающее в словесный осадок, но устанавливающее между теми, кто стремится к истине, глубокое внутреннее единство — явное или скрытое (от недостаточно проницательных) разнообразным декорумом внешних обличий.

Мне меньше всего хотелось бы облекаться в маскарадный плащ авгура. Та философия, о которой я говорю, — не специальная наука, доступная лишь профессионалам, а необходимый элемент личностной культуры, доступный каждому по мере его потребностей. И КБТ описывает лишь личное мировоззрение, со всеми его многоточиями и вопросительными знаками. Отсюда её многословие (множественность выражения мысли), разбросанность и недоговорённость. Это необходимые, сознательно допущенные издержки, которые я стараюсь компенсировать укреплением внутренней структуры книги, ограничением её общего объёма и сопроводительным словарём, честно уточняющим наиболее важные понятия.

* * *

Начало работы над КБТ относится к весне 1968 года, к первым попыткам осознать и словесно выразить свои представления о жизни. Предпоследний курс мехмата — и тонкие школьные тетрадки, где случайные цитаты перемежаются с не менее случайными собственными суждениями, то вопросительными, то самоуверенными до смешного. Этот философический дневничок подходил бы гораздо лучше к шестнадцати-семнадцатилетнему возрасту, чем к тогдашним моим двадцати двум годам. «Чистовым» результатом этого периода стало небольшое эссе «Аксиомы мышления», полное петушиного задора и уверенности в своём отчётливом понимании структуры человеческого сознания.

Около пяти лет шёл период накопления: фрагменты и цитаты записывались и переписывались на листочках, формат которых был выбран так, чтобы вынуждать к лаконичности. Наконец из стопки листов стала проглядывать книга, которая, правда, казалась мне реальностью с самого начала, даже когда к этому ещё не было никаких оснований. Если бы я заранее знал, какого труда и времени потребует от меня КБТ, то вряд ли отважился бы за неё взяться. Засучивая рукава, чтобы приступить к её окончательному завершению, я не сомневался, что это вопрос нескольких недель или, в крайнем случае, нескольких месяцев. Скажи мне, что почти готовая (как тогда представлялось) книга будет закончена только после трёх с лишним лет интенсивной работы, я пришёл бы в ужас и раскатал бы рукава обратно, превратив возню с листочками в постоянное, ненужное и не приводящее к конкретному результату хобби.

Но Прометей облагодетельствовал людей, лишив их дара предвидения. Затянувшийся спурт, предпринятый в расчёте на близкий финиш, помог мне добраться до финиша действительного (хотя и промежуточного с точки зрения сегодняшнего продолжения работы). Страшно вспомнить объёмные рабочие каталоги-указатели, бесконечную шлифовку и перекомпоновку фрагментов, многочасовые сеансы редактирования глав (каждый из которых невозможно прервать, потому что вся глава в голове, а листки с фрагментами устилают стол, пол, кровать и стулья). Мимоходом возник чистовой по форме, но всё-таки черновой «Набросок» с беглым эскизом основных идей, не имевший, впрочем, самостоятельного значения: напротив, он тут же был частично разобран на отдельные фрагменты, включённые в общий корпус КБТ.

Когда первая редакция была закончена, перепечатана начисто и переплетена, я принялся её «начитывать»: около ста человек под моим натиском вынуждены были прочитать её с достаточной оперативностью (существенное обстоятельство при её объёме) и после этого выдать мне свои замечания в виде письменных заметок или ответов на вопросы в обстоятельной беседе. Эти отзывы составили для меня неоценимый материал, актуальный и до сих пор, уже тогда заложив основу представления о второй редакции КБТ. Ко второй редакции подталкивают и результаты внутреннего развития последний лет. Наконец, прояснение общей структуры остальных книг позволит постепенно снять с КБТ часть нагрузки. Ведь КБТ долгое время была для меня единственной книгой.

«Книга без титула и комментарии к ней»

«Головокружительная сила влечёт меня к возможностям, таящимся в каждом существе, и я оплакиваю всё, что оболочка нравов и обычаев убивает в нём.»

Андре Жид

Внешняя ориентация этой книги — на возраст становления, на возраст особого интереса к своим возможностям, на возраст их начального освоения. Конечно, чаще всего (но не всегда) это юношеский возраст. Я не считаю себя авторитетом, имеющим право на поучения, и думаю, что дальнейшее увеличение моего собственного возраста ничего тут не изменит. Но я хорошо понимаю (и с каждым годом всё лучше), чего не хватало мне самому в начальный период самоосознания. Поэтому и хочу попытаться написать такую книгу, которая могла бы мне в том возрасте пригодиться. Вряд ли необходимо уточнять, что столь эгоцентричный подход оправдан лишь при том условии, чтобы результат оказался полезным не для вчерашней молодёжи, а для сегодняшней или даже для завтрашней.

Итак, книга посвящена внутренним возможностям, среди которых человеку предстоит искать и развивать наиболее органичные, важные и желательные. В ней не должно быть априорных предписаний и чрезмерно настойчивых рекомендаций. Полновластным хозяином здесь будет слово «можешь», оставляя выбор словам «должен» и «надо» лишь второстепенные роли. Задача в том, чтобы дать читателю материал для выбора (и для поиска, и для сравнения, и для внутреннего экспериментирования, но прежде всего для выбора), не пытаясь предрешить его риторически. Слишком часто философы, проповедуя свои взгляды, навязывают и свои вкусы. Я не отказываюсь от собственного отношения к явлениям внешнего и внутреннего мира. Некоторые возможности, по-моему, разрушительны, а некоторые созидательны. Одни ценны только в сочетании с особыми индивидуальными свойствами. Другие полезны умеренно, но зато почти всегда. Третьи рискованны и опасны, но заслуживают внимания, уважения и обращения к ним в исключительных случаях. Однако мнение автора должно здесь являться также не более, чем возможностью. Оно должно не снимать вопросы, а лишь ставить их.

* * *

Прежде, чем искать нечто вроде компаса, которым можно воспользоваться, полезно просто оглядеться в том внутреннем мире, где мы хотим уметь ориентироваться. Что такое наше «я» — не в теоретико-метафизическом смысле, а практически? С чкм мы имеем дело, когда остаёмся наедине с собой? Можно начать с ощущений. Они представляются нам приходящими или извне, или от нашего тела, или откуда-то изнутри. Среди них есть ощущения чисто информативные, есть ощущения-состояния или ощущения-настроения (эмоции), есть ощущения, определяющие наше отношение к другим ощущениям (чувства), есть интуитивные ощущения… Но «я» — это ещё и темперамент, и воля, и память, и сама наша способность к самонаблюдению. Какова же структура нашего сознания? — и можно ли заранее ответить на этот вопрос? По-видимому, необходимое исходное представление должно быть не априорным, а предварительным, допускающим постепенное прояснение облика внутреннего мира.

Внешние ощущения. Ощущения от вещного мира и от мира социального. Отнести ли к внешним ощущениям и ощущения телесные, физиологические — или это уже будет предвзятостью? А отнести телесные ощущения к внутренним — не станет ли предвзятостью с обратным знаком? Похоже на то, что уже здесь проклёвывается знаменитый вопрос о «первичности бытия или сознания». Но с этим лучше повременить. Пока просто посмотрим, как мы можем обращаться с внешними ощущениями (и как они могут обращаться с нами). Какими путями мы можем, например, воздействовать на свою физиологию, как можем взаимодействовать с ней? Те беглые очерки, которые я могу составить сам по той или другой из подобных тем, лишь помогут оглядеться. Важнее вывести читателя на настоящие книги, написанные людьми, углубившимися в свой предмет.

Внутренние ощущения. Насколько они реальны и устойчивы, а насколько зыбки и преходящи? Каким нам представляется их происхождение? Есть ли у сознания своя земля (с подземельем подсознания) и своё небо (с заоблачными мистическими ощущениями)? Здесь полезно взглянуть прежде всего на самую конкретную область — сферу психической механики. Какие закономерности ищет и находит в этой области психология, какие пути психического самовоздействия известны человечеству — всему этому можно уделить внимание уже сейчас, не углубляясь в душевные джунгли. Не избежать и разговора о подсознании, о теориях, предлагающих нам различные интерпретации его секретов, о наших возможностях эти теории опробовать.

Эксперименты по самовоздействию помогут лучше рассмотреть и ту разновидность внутренних ощущений, которую можно назвать эмоциями. Они отличны и от текущих информационных ощущений, и от тех более устойчивых переживаний, которые могут быть названы чувствами. Эмоции бывают и результатом наших переживаний, и питательной средой для них. К эмоциональной сфере можно отнести и некоторые явления, уходящие корнями в физиологию и в психическую механику, — например, сексуальное поведение.

Труднее всего, наверное, будет писать о чувствах — не уходя с головой в собственные излюбленные образы. Опорой послужит то, что чувства относятся к несомненным реалиям нашей душевной жизни. И если восприятие логики как чувства может быть дано лишь намёком или поставлено на обсуждение, то чувства к отдельным людям, чувство социальности или чувство призвания — это «существа», которых каждый уверенно опознает, как бы их ни называть и какое бы значение им ни придавать. А то, какую роль можно отвести тому или другому из своих чувств, как раз и принадлежит к центральному кругу задач, решаемых человеком самостоятельно, с привлечением и общих знаний и знания самого себя. В отличие от книг второго раздела здесь внимание будет сосредоточено не столько на законах развития каждого чувства, сколько на материале, необходимом для этого развития, — опять-таки с адресацией к другим источникам. Впрочем, первым и лучшим из источников остаётся собственное сердце человека.

От отдельных чувств естественно перейти к их взаимодействию, то есть непосредственно к внутренней жизни душевного уровня. Как научиться увязывать друг с другом различные ценности, различные внутренние позиции? Пока что речь идёт о самом общем увязывании: как выявить основные возможности взаимной поддержки чувств, как подойти к наиболее принципиальным внутренним противоречиям, как способствовать развитию душевной организации в целом. Выяснение подобных вопросов приводит к необходимости представить себе, что такое наш темперамент, что такое наша воля. Те представления, которыми я могу поделиться, носят скорее образный, чем доказательный характер. Они могут кому-то послужить подспорьем для создания собственных образов, а для кого-то стать побуждением к спору, к опровержению моих открытий и к совершенствованию своих.

Говоря об интеллекте, памяти, о накоплении и усвоении знаний, придётся снова коснуться психологии, её методов и приёмов, позволяющих человеку высвобождать свои возможности. Вместе с тем здесь пойдёт речь о том, что же такое логика, какую роль в нашей жизни играет научное мышление и знакомство с его результатами. Затем пора, наконец, обратиться и к мышлению философскому.

В какой-то степени философом приходится быть каждому. Всё дело в том, происходит ли это случайно и неосознанно — или человек по-хозяйски участвует в формировании и развитии своего мировоззрения. Конечно, не обойтись и без информации: многие возможности мышления о жизни уже испробованы людьми, и надо быть знакомым с их поисками, чтобы знать, где искать своё и своих.

Все элементы внутренней мозаики — и осознанные нами и неосознаныые — вместе образуют тот общий узор, который называют индивидуальностью. Создавать этот узор — не наша работа. Он существует всегда, вопрос лишь в том, удовлетворяет ли он нас и что мы можем сделать для его улучшения. Возможен и более глубокий подход: как в развитии индивидуальности достичь такого состояния душевной согласованности, которое позволяет войти в высшие области существования цельной личностью, а не раздробленным существом, тратящим значительную часть своей энергии на решение внутренних конфликтов.

Обращая внимание на духовный мир, не будем торопиться с осмыслением таинственных категорий Абсолюта. Естественнее начать с наиболее знакомого нам явления — знакомого настолько, что его принадлежность к высшей сфере иногда кажется спорной. Это наш разум, который мы уже не будем отождествлять ни с сознанием, ни с интеллектом, ни тем более с логикой. В представление о разуме правильнее включить наивысшие наши способности, способность к восприятию истины (в отличие от понимания доказательств), способность к самопознанию (в отличие от рефлексии), способность к цельному миросозерцанию (в отличие от разрозненных душевных переживаний). И тем, что мы способны судить о разуме, о его роли в нашей душевной и духовной жизни, мы обязаны тому же разуму. Только он может руководить нами далее — в осторожном исследовании почти неподвластной исследованию духовной жизни.

У духовного мира свои законы, судить о которых извне бесполезно. Но совсем вне его мы никогда и не остаёмся. У каждого есть свой духовный опыт, свои особо подлинные переживания, свидетельствующие об этом мире. С помощью таких переживаний, даже если они кратки и эпизодичны, мы получаем возможность почувствовать вкус духовной жизни, который побуждает нас к ней стремиться — или сторониться её, если этот вкус нас отпугивает. Даже если мы сомневаемся в достоверности своих (а тем более чужих) духовных переживаний, это ещё не означает, что они не имеют значения для человека. Это становится особенно ясно, когда знакомишься с духовным опытом человечества — в частности, с классикой мистических традиций, с культивируемыми ими навыками и приёмами, с влиянием этих традиций на сознание человека.

Внимание к духовным переживаниям выводит нас к вопросу о религиозности. Суть религиозных представлений полезно понять в первую очередь тому, кто сам не религиозен или религиозен лишь «в принципе», на уровне умственных конструкций. Однако для верующего человека тоже важно усилить осознанность своего чувства — либо укрепив его этим, либо счистив с него слой фальши.

Не обязательно сразу пытаться понять, какая реальность стоит за религиозными переживаниями, сразу определять, способствует ли вера духовному развитию или уводит от него и лишь служит человеку психотерапевтическим подспорьем. Лучше попробовать проследить ход религиозного мышления самого по себе, безотносительно к его «объективности», и вернуться к выработке своего отношения к этому предмету лишь тогда, когда действительно будешь знать, о чём идёт речь. И человеку верующему, и человеку с предрасположенностью к вере, и человеку атеистических склонностей пригодится в этом смысле знакомство с различными религиозными учениями, с их символами веры, с их историей и сегодняшним состоянием. Это должно послужить не для выбора религии по вкусу, а для той ориентации, которая позволит человеку в свой срок найти подлинный путь. Найти именно путь, а не позицию, не пытаясь досконально предрешить, куда этот путь приведёт.

Со стороны движение по духовному пути различимо плохо. Оно может выглядеть парадоксально, будучи совершенно естественным для самого человека. Оно может выглядеть весьма эффектно, когда на самом деле человек застыл в неподвижности или пятится назад. Многое, хотя и не всё, зависит от того, с чем мы пустились в путь. Только об этом: о снаряжении, о провианте, о направлении первых шагов — можно говорить рационально. На роль духовного руководства «Внутреннее ориентирование» не претендует.

Духовное развитие человека не всегда (и уж во всяком случае не навсегда) уводит его внутрь себя. На первых порах, какую бы помощь от людей и книг ты ни получал, какими наставниками и соучениками ни был бы окружён, твоё духовное развитие остаётся для тебя прежде всего твоим внутренним, интимным, личностным делом. Но рано или поздно, по мере освоения и усвоения найденных истин, ты приходишь к особой, духовно зрелой близости с людьми, к общей с ними деятельности, к общей с ними ответственности. Это соборное мышление отлично и от обычного коллективизма, и от преданности повседневным делам социума. Когда я слышу о «мудрецах в пещерах Гиндукуша», которые силой своей мысли решают духовные судьбы мира, я посмеиваюсь вовсе не потому, что не верю в этих мудрецов. Духовная судьба человечества решается повсюду, решается всеми нами.

Наш выход на социальную жизнь и на социальное окружение происходит не только на высоте духовного взлёта. Это дело повседневное, непременное. Внутреннее ориентирование с самого начала требует выработки «отношения к отношениям» с другим человеком, с людьми, с обществом. На людей направлены многие из наших чувств. Особое чувство — чувство социальности — побуждает человека воспринимать самого себя как элемент той социальной реальности, с которой он постоянно имеет дело. В частности, оно приводит нас к поиску своей роли в социуме: к выработке индивидуальной социальной позиции, к определённому гражданскому поведению, к развитию социально-политических представлений и т. д. (хотя речь пойдёт лишь о выходе с помощью внутреннего ориентирования к ориентированию внешнему). Всё это ставит перед нами множество своеобразных задач и на уровне психики, и на душевном уровне, и на духовном.

Первый круг таких задач относится к общению с другим человеком. Что касается психологических проблем общения, на эту тему написано столько книг, что вполне можно было бы ограничиться ссылками… если бы этих книг не было слишком много. Ознакомиться с различными методами саморегуляции, овладеть «искусством быть другим», научиться «завоёвывать друзей и оказывать влияние на людей» — всё это очень полезно, но сориентироваться означает не научиться всему, а выбрать нужное. Поэтому главное — посмотреть на всё это хозяйство ещё и с философской (или с психофизической) точки зрения, увязывая воедино проблемы общения и проблемы не-общения, то есть других областей внутреннего мира.

Второй круг задач — взаимоотношения с людьми — возвращает нас к миру чувств. Какие возможности открывает перед нами любовь или дружба? Какое значение имеет для нас чувство родства? Можно ли считать чувством (то есть устойчивым развивающимся отношением) любую симпатию или антипатию к человеку — или это всего лишь настроения, которые можно научиться регулировать? Какие отношения с человеком можно построить, не испытывая к нему определённого чувства? Каковы способы преодоления той жизненной грани между мной и другими, которая иногда кажется несуществующей, а иногда — непереходимой? Научимся ли мы отвечать на эти вопросы и подобные им с философской универсальностью или ответы каждый раз будут относиться только к нашей сегодняшней ситуации, но здесь есть над чем поразмыслить.

Взаимоотношения с людьми требуют от нас не только внимания к собственным или к чужим чувствам. Всё, что относится к нашему поведению, выводит нас из мира внутренних переживаний, хотя и требует правильной внутренней ориентированности. Прежде всего — это помощь, твоя помощь человеку или его тебе. Потребность в сторонней помощи знакома каждому с детства. С возрастом гордость может привести кого-то к иллюзии независимости от людей, но истинная наша задача состоит, видимо, не столько в обретении независимости, сколько в приобретении умения принимать и оказывать помощь. Житейская помощь (виды которой неисчислимы), физическая (уход за больным или, скажем, целительство), педагогическая (воспитание или участие в воспитании), моральная (понимание и сочувствие), душевная (помощь в формировании чувств) и, наконец, духовная (в движении к Высшему) — всё это подразумевает возможность самых разных навыков, но в первую очередь требует готовности к овладению наиболее насущными из них.

Но неужели людей соединяет лишь помощь? Разве нет между ними такого взаимодействия, которое было бы основано не на нехватке, а на полноте? Чтобы говорить об этом, придётся воспользоваться довольно затёртым словом «сотрудничество». От нас зависит уточнить его смысл. Пусть оно означает повышенную напряжённость взаимоотношений (напряжённость в лучшем, светлом смысле слова), повышенную ответственность друг за друга в том, что у нас общего, и тогда этот термин нас устроит. Вот устроит ли нас его жизненное содержание? Всегда ли мы ищем сотрудничества — в житейских хлопотах, в дружбе или в приятельстве, в любви и в супружеской жизни, в моральных затруднениях, в духовном развитии? Всегда ли мы даже замечаем сотрудничество или его возможность? Да, сотрудничать друг с другом, но для этого учиться сотрудничать, а ещё до этого — захотеть сотрудничать…

Всё предыдущее относилось, если можно так выразиться, к жизни вообще, к тому бесконечному её материалу, из которого каждый постепенно выкраивает собственную личность. Ядром же личности, её особой сутью, является человеческое призвание. Оно может быть воплощено в конкретном чувстве, в конкретной деятельности, а может остаться смутным и неуловимым — загадкой, которую разгадывает лишь человеческая судьба в целом. Многообразие призваний огромно. К счастью, перед каждым из нас стоит вполне посильная задача: разгадать прежде всего своё собственное призвание.

На каждом шагу (и в переносном и в буквальном смысле слова) мы сталкиваемся со свободой выбора. Можно считать, что свобода определения своей судьбы складывается из малых свобод, как из шагов складывается наш путь. Но путь, складывающийся из шагов, определяется тем, куда устремлён наш взгляд. Свобода выбора цели — той цели, к которой подойдёшь завтра, или той, которой не достичь и за всю жизнь, — самая сложная и самая необходимая из наших свобод. Бывают люди благодатной судьбы, не нуждающиеся в осмыслении этой свободы и в сознательных усилиях по её осуществлению. Эта книга не для них.

В любом призвании много общечеловеческого, идущего иногда и не от самого чувства призвания, а от других чувств. Это общее роднит одну судьбу с другими, становясь в то же время защитной скорлупой, в которой вызревает ядрышко своего, и за него ты несёшь особую ответственность. Может быть, именно к этой ответственности подводит нас вся предыдущая внутренняя работа. Трагична ли жизнь человека, не знающего, в чём заключается его призвание? Наверное, нет. Неспособность судить о своём предназначении ничего не меняет, если в остальном жизнь человека построена добросовестно. По-настоящему трагично существование того, кто догадывается о своём месте в жизни — и уклоняется от него, уклоняется сам от себя, от полной ответственности за свою жизнь.

Лучшее, к чему нас может вывести свобода, — осуществление своего призвания. Лучший способ осуществления призвания — творчество. Это одна из заветнейших областей нашего мира, и тут уж трудно сказать: внутреннего мира или внешнего. Творчество и есть раскрытие внутреннего мира вовне. Оно многообразно и вовсе не ограничено традиционными «творческими» видами деятельности. Мы способны на творчество в каждом из наших чувств, в каждом из наших занятий. Любому из нас можно пожелать, чтобы его жизнь была насыщена творчеством, разворачивается ли это творчество на недоступных обычному взгляду духовных высотах, проявляется ли оно в повседневной душевной жизни или применяется на самых первых подступах к сознательному внутреннему ориентированию.

«Когда трудно»

Счастлив, кто падает вниз головой:

Мир для него — хоть на миг — а иной.

Ходасевич

Осенью 1981 года, в самые нелёгкие месяцы моей жизни, я взялся было за эту книгу по совету одного из своих друзей. Никакая другая работа у меня не шла. Что касается душевного стресса и попыток выхода из него, то я был как раз в самой гуще «исходного материала» и нуждался именно в том, чтобы взглянуть на этот мучительный материал несколько отстранённо. Но едва я успел наметить основной пунктир, как очередная чёрная волна накрыла меня с головой — и потребовалось применить всё своё понимание в поведении, а не за письменным столом. Когда же снова забрезжил просвет, мне показалось важнее возобновить работу над «Собранием несочинений».

Суть книги — в осмыслении возможностей переживания и преодоления личной трагической ситуации. С чем мы имеем дело в состоянии «хуже некуда»? Что дают нам такие состояния и чем они грозят? Какова при этих обстоятельствах роль времени, окружения, собственных усилий?..

* * *

Иногда почти невозможно писать о том, что тяжело переживаешь, с чем не хочешь смиряться, что не хочешь признавать реальностью. Вынесенное наружу меняет свой смысл. Поэтому мало честного свидетельства о пережитом, мало исповедальной обнажённости. Сама по себе откровенность часто не достигает цели: точного описания внутренних событий. Даже самые искренние признания нуждаются ещё в поэтических образах или в строгих рассуждениях, в карнавальных масках или в мистической напряжённости. Не так просто нам поделиться друг с другом, передать свой опыт в общечеловеческое пользование.

Я постараюсь вообще избежать сосредоточенности на собственных бедах. Страдать доводилось каждому. Некоторым необычайно. То, что выпало на мою долю, представляет собой нечто исключительное лишь для меня самого: некоторые события выглядели особенно мрачно на светлом фоне прежней удачливой жизни. Однако всякое выпавшее человеку испытание несёт в себе некоторые общие принципы, внимание к которым укрепляет и вразумляет нас на будущее, подготавливая нас и к испытаниям другого рода. Эти общие принципы важны для всех нас.

Вместе с тем внутренней канвой всё-таки послужило реальное течение переживаний. Так что читателю, который верит в восприятие чужого опыта (иначе просто незачем читать дальше), предстоит позаботиться о проекции этого опыта на свою душевную органику, на свою жизнь.

* * *

Попробую описать книгу в виде оглавления, уточняя содержание глав. Примерно такую структуру она и должна иметь в действительности.

1. Ошеломлённость

Любое несчастье, наверное, в каком-то смысле внезапно — даже завершение постепенно надвигавшейся беды. Мы верим в лучшее; когда не можем уже верить, ещё можем надеяться; когда рушится последняя надежда, отодвигаем от себя само представление о несчастье; когда беда произошла, не сразу можем принять её как факт нашей жизни — и когда наконец этот факт вламывается в наше сознание, наступает ошеломление. Но особенно сильно на нас действует неожиданность, внезапное и резкое изменение внешних обстоятельств, которые для нас особенно важны. Неожиданность наносит и психосоматический удар (дистресс), и вызывает серьёзные душевные сдвиги. Подготовиться к неожиданному нельзя — на то оно и неожиданное. Можно лишь постоянно укреплять общее своё мировосприятие. Укреплять, но не притуплять, не стараться задубить душевную восприимчивость. Учиться смотреть открытым взглядом на всё возможное и невозможное, стремиться к лучшему в надежде, но не в недомыслии. Другое дело, как всё же управиться с неожиданностью, как выйти из ошеломлённого состояния.

Поначалу мы мало что можем сделать с тем из своих чувств, которое непосредственно поражено несчастьем. Эпицентр страдания претерпевает, разумеется, наибольшие потрясения. Поэтому максимальную нагрузку должны взять на себя другие, не столь задетые чувства. Иногда возникает желание вытеснить, изолировать уязвлённое чувство или вообще прекратить его агонию — добить, чтобы не мучилось и не мучило душу. Эта инстинктивная тяга к облегчению во что бы то ни стало легко объяснима с точки зрения психической механики, но на душевном уровне это лишь дешёвый соблазн, который может нам дорого обойтись. Другая крайность — концентрация на боли, душевный мазохизм, смакование несчастья. Посредине — напряжённая душевная работа.

2. Отчаяние

В этой эмоции много энергии, но её огонь скорее жжёт, чем светит. Он может распространиться на весь душевный организм и — «там человек сгорел»…

Беспросветное отношение к будущему. Психическая зацикленность на ложных надеждах — даже при понимании их ложности. Желание болезни, телесного страдания, как бы выводящего душевную боль наружу, материализующего её. Острое ощущение безнадёжной изломанности своей судьбы, искушение доломать её окончательно — вплоть до мыслей о самоубийстве. И множество других симптомов, иногда нелепо выглядящих со стороны, иногда усиленных внутренним наигрышем, но всё-таки серьёзных и трагических.

Суметь это пережить. Суметь выбраться из воронки Мальстрема, заметив за её стихийной силой те закономерности, по которым она затягивает одних и губит других (как в рассказе Эдгара По). Пусть обессиленным, опустошённым, пусть не к победе, а к осознанию поражения, но выбраться. Об этом дальше.

3. Поражение

Ощущение поражения, признание его — важнейший, хотя и самый болезненный этап переживания несчастья. В поражении мы исчерпываем самость, перестаём видеть опору в себе самих. У Рильке: «Всё, что мы побеждаем, — малость. Нас унижает наш успех…» И дальше: «Кого тот ангел победил, тот правым, не гордясь собою, выходит из такого боя в сознанье и расцвете сил…»

Оказаться на высоте поражения. Это, конечно, не победа, ни к чему выворачивать всё наизнанку. Но это отправной путь к победе, к преодолению, к свету (хотя бы к просвету — уже немало).

4. Несвобода

Резкое сужение свободы — характернейшее свойство страдания. Зависимость от боли. Зависимость от эго, от собственных чувств, требующих и не получающих удовлетворения. Зависимость здоровых чувств от искалеченного. Несвобода поведения, вызванного внутренними или внешними обстоятельствами несчастья. Наконец, зависимость духовного состояния от душевного, невозможность очнуться от кошмарных снов, вырваться из бедлама эмоций.

Эту симптоматику необходимо понимать и когда попадаешь в беду сам, и когда имеешь дело с чужой бедой, которую не так легко развести руками. Тщетно мы будем призывать человека к духовному осознанию несчастья, пока он в плену у самого себя.

5. Пути освобождения

Внутренние пути выхода из страдания могут быть глубоко индивидуальны, но сходство основных направлений позволяет найти общий язык. Как и во всякой другой области человеческого существования, здесь имеются свои правила, и их знание (или хотя бы представление о них) помогает сориентироваться.

Знание путей помогает нужным образом направить собственные усилия, вовремя распознать и использовать благоприятные обстоятельства, выбрать основное средство спасения или совместить друг с другом некоторые из них, уберечься от тех или иных тупиков и ловушек.

Мы можем идти к освобождению несколькими путями сразу — и точнее, может быть, говорить о том, какими путями освобождение приходит к нам. Ведь кроме наших собственных усилий происходит и движение навстречу: нам помогают. Принять помощь, иногда даже снискать её, привлечь её к себе — к этому тоже надо приложить старания…

6. Помощь через время

Время — самый классический, самый универсальный из рецептов: «время врачует всё». Как во всякой заезженной истине, здесь много верного, но оно скрыто под толстой скорлупой, наросшей от неразборчивого употребления. Нельзя надеяться на время вообще, нужно представлять себе, что и как оно может нам дать.

Прежде всего, время — это полигон возможностей. За месяц возникает больше возможностей для изменения, чем за день, за год — больше, чем за месяц (хоть одно из утверждений будет арифметически бесспорно!). Но и тут могут проявиться разные подходы. Одно дело — надеяться на возможности изменения технических обстоятельств жизни. Другое — рассчитывать на возможности проявления внутренних и внешних сил, всячески им способствуя.

Существенно и то, что время ослабляет болевые импульсы памяти и другие психические напряжения. Поэтому может оказаться полезным даже терпеливое выжидание неизвестных нам сроков. Правда, настроившись исключительно на пережидание, мы можем лишить себя того, что может нам дать лишь переживание. Приходится чаще всего подыскивать некоторую промежуточную внутреннюю установку.

7. Помощь через людей

Значительная часть внешних сил, воздействующих на человека, проявляется через окружающих его людей. В несчастье люди — близкие или посторонние — становятся для нас иными. Особое значение приобретают те из них, в ком мы видим лоцманов, указывающих нам спасительное направление. Но и общение с остальными получает новый смысл. Оно спасает нас от замыкания в себе, помогает объективнее относиться к личным проблемам («у всех жена ушла» — смешно, а отрезвляет).

Не только в том дело, какую роль играет для нас тот или иной человек. Ещё существеннее, как под воздействием страдания меняемся в общении мы сами. Пограничная ситуация и раскрывает до предела тебя самого, и снимает с твоих глаз пелену, позволяя узнать чужую душу, чужое страдание. Несчастье сближает по-особому, и надо этим пользоваться.

8. Утешители

Не могу отказать себе в удовольствии запечатлеть здесь те основные позиции утешительства, с которыми мне довелось столкнуться. Вряд ли имеют утилитарную ценность сами пункты такого реестра. Но представление о многообразии видов поддержки может по-своему пригодиться: для поиска «нужной травки», для уравновешивания одних видов помощи другими… Полезно увидеть среди этих портретов и себя самого — чтобы не закостеневать во взятом на себя амплуа, не оставаться перед живой болью в застывшей маске стандартного соболезнования. Речь не столько о человеческих типах, сколько о ролях, которые мы для себя выбираем.

Соучастие дружбы, разумеется, лучшее из утешений. Но если отношения иные, то у них имеются менее универсальные, но порою удивительно проникновенные возможности. Случайный знакомый иногда может сделать для нас больше, чем лучший друг. Во всём кроется свой смысл и своя человеческая правда. Нас отрезвляет циник, вдохновляет идеалист, настраивает на практический лад прагматик. Весельчак зовёт нас вспомнить про радость, фаталист напоминает про невидимую суть событий. Нередко нас выручает и молчаливое сочувствие, и общение с товарищем по несчастью. И в любом взаимодействии можно увидеть оттенок соученичества…

9. Помощь через помощь

То, что несчастье способствует пониманию чужой боли, и то, что утрата нередко высвобождает ресурсы внимания, позволяет увидеть один из путей выхода из беды в своей помощи другим. Это может быть помощь тому, кому ещё труднее, ещё хуже, тому, кто слабее тебя и менее способен к самостоятельному преодолению беды. Это может быть и помощь на равных, односторонняя или взаимная, суть не в этом.

Помощь себе через помощь другому — не альтруизм, Она не заслуживает славословий. Главное в том, что она и не эгоистичны: напротив, это русло спасения от эгоизма, носителя боли и отчаяния.

10. Помощь через дело

Хорошо, когда мощное чувство призвания выводит человека их мёртвой петли несчастья. Хорошо, когда можешь ещё глубже, чем раньше, уйти в своё главное дело и так пережить ледниковый период. К сожалению, не часто наше призвание настолько сильно. Да и если сильно… Когда горе поражает нас близко к душевному центру, даже самое развитое чувство может оказаться парализованным. Что уж говорить о тех случаях, когда удар пришёлся как раз по чувству призвания…

Но если и не осуществление своего предназначения в его чистом виде, то любое занятие приобретают для нас в несчастье особую цену. Житейская занятость, рабочая текучка, физический труд (помогающий, как известно, и психофизиологическому сбрасыванию стресса), любое увлекающее занятие — всё это в нашу пользу, всё надо попробовать. Более того — именно в этот напряжённый период возможны особые удачи. На них не стоит рассчитывать, но вполне можно надеяться: перевод разрушительной энергии в созидательную вполне реален, хотя и не при любых условиях осуществим. Наконец, жизненный кризис иногда подводит нас к плодотворному переосмыслению и своих дел вообще, и своего главного дела.

II. Помощь через веру

Интенсивное развитие чувства веры в период несчастья — явление известное. Рассматривать ли веру исключительно как психотерапевтический рычаг или признавать за ней глубинную реальность, — но не обращать внимания на этот путь спасения (душевного или духовного, в зависимости от принятой позиции) невозможно.

Усиление чувства веры или его возникновение, подъём от душевных ощущений к духовным, опора на высшие начала человеческой жизни, даже надежда на чудо — всё это самые доброкачественные переживания, если реальность не подменяется выдумкой. Самообман, уход в иллюзию трагичнее страдания, хотя и сопровождается наркотическим обезболиванием. Подлинная вера наполняет всё смыслом и светом.

12. Другие пути

Невозможно написать обо всём, что может вывести нас из несчастья, но не хочется упустить что-либо существенное. Поэтому надо хотя бы упомянуть о пути разума, приподнимающего нас над трясиной психики, о спасительном катарсисе искусства («красота мир спасёт», а уж одного человека тем более), об этическом самопознании, способном найти истоки страдания в наших собственных ошибках и увести нас от них, о развитии новых чувств на смену разрушенным… Надо отметить и менее качественные, на мой взгляд, способы сопротивления страданию. Среди них психотерапевтическое отношение к душевной травме (то есть медицинское обращение с нею), подчинение свободного прежде выбора внешним обстоятельствам (приспособление к ним или просто желание затаиться «под метлой», переждать непогоду), механическая ориентация на чей-то авторитет (подчиняющая нашу сломленную волю чужой воле, за нас решающей, как быть дальше), круговая оборона от всех и вся в крепости собственной правоты…

И уже совсем в отрицательном смысле следует взглянуть на тупики, на пути жизненного крушения — начиная с суицидальных идей и кончая примитивной душевной деградацией. Про эту антитезу забывать нельзя: едва ли не до каждого из нас, когда мы мучаемся, долетают эти чёрные искры.

13. Волны

Одна из самых серьёзных опасностей для того, кто начал выходить из кризиса, — это волны настроений. Настроение отличается от состояния: первое носит более преходящий характер, но может в своём апогее влиять и на второе. Страшнее всего здесь опять неожиданность: ты уже почти выбрался, кругом свет и радость, но вдруг снова мрак, падение, и всё насмарку. Приходится поэтому быть внимательным к чередованию тёмных и светлых волн, к высоте пиков и к глубине спадов, к тому, что можно считать уже твёрдой почвой, а где необходимо сохранять осторожность.

Здесь особенно пригодится помощь разума. За счёт самонаблюдения и знакомства с чужим опытом он создаёт критическую компенсацию непроизвольных психических движений. Он помогает нам сдувать пену настроений, помогает оценивать прочность внутренних опор и удерживать равновесие во время приливов и отливов.

14. Постижение

Относимся ли мы к несчастью как к случайной беде, как к испытанию или как к заслуженному наказанию, в любом случае важнее всего развернуть его к себе поучительной стороной. Это всегда урок: урок о себе и урок о жизни — причём урок не повседневный, а редкий, исключительный, заслуживающий пристального внимания.

Предлагается нам и «дополнительная литература» по изучаемому предмету. Иногда это действительно литература, может быть даже знакомая прежде, но читаемая теперь иными глазами, с иным восприятием и разумением. Чаще же это принимает иную форму: разговоры, делёжка схожими ситуациями, отношением к ним, предположениями об исходе — или просто наблюдение за судьбами, предстающими теперь, когда собственный опыт обострил наше зрение, в необычайно рельефном виде.

15. Новое и прежнее

Продираясь сквозь дебри несчастья, мы прилагаем свои усилия к тому, чтобы определённым образом измениться, приспособиться к новым обстоятельствам жизни. Но вместе с тем мы должны ещё и сохранить себя. Изменение, развитие необходимо — горе той огнеупорной натуре, на которую страдание не оказывает ни малейшего воздействия. Но при этом изменение должно быть органическим, сберегающим и развивающим личность, а не механически переконструирующим её.

Страдание можно воспринимать как болезнь, а выход из него — как выздоровление. Можно относиться к страданию как к школе, как к завершению очередного цикла обучения. Можно даже говорить о смерти в страдании и о возрождении к новой жизни. Но всё это имеет смысл лишь тогда, когда мы пронесли через страдание живую душу, когда мы помним себя до, во время и после, когда новое наше состояние сплавлено переживаниями с прежним.

* * *