Бесплатный фрагмент - Сны о веке золотом
Филологиня
.
Бессмертный Юбилей в Омске
Летний зной, веселый ветер,
И дорога к звездам ярким,
Юбилей Поэта светел,
И для всех для нас подарком
Эти чудные мгновенья
И всегда живые строки,
Вдохновенье, вдохновенье,
Сонм прелестниц, слог высокий
И в бокалах пунш томится,
И спешат, как прежде гости,
Вся природа веселится,
И никто не знает горесть.
Только тот француз надменный,
Уходящий от расплаты,
Это Пушкин вдохновенный,
О судьбе его заплакал.
И скрывая боль Татьяны,
Об Онегине хлопочет,
И июньский полдень пьяный
Отпускать его не хочет.
Все легенды и портреты
Так прекрасны, так печальны,
На Руси ее поэты
Остаются в лоне тайны.
И над ними на пирушке
Молод и задирист снова
С нами вдохновенный Пушкин,
Дарит нам покой и Слово…
Юбилей Поэта светел,
Стал для всех для нас подарком.
Летний зной, веселый ветер
И дорога к звездам ярким.
И стихов его истома,
Остается в сердце, знаю.
Как легка, как невесома,
Вместе с ним дорога к раю..
Погасло солнце. Ночь казалась адом
Погасло солнце. Ночь казалась адом,
А на рассвете грянет та дуэль.
— Не надо, Пушкин, я прошу, не надо.
Ведь пуля прилетает прямо в цель.
А он смеется, князя прогоняя,
И не решаясь от судьбы уйти,
И будет с ним так ласкова другая,
Елизавета, как его спасти…
Что эти страсти, если на рассвете
Он может нас покинуть навсегда.
И Баратынский темен, не ответит.
И догорит последняя звезда,
И вот тогда князь Петр, прозревая,
Готов на все, и пусть спасенья нет…
Все связи и все ссоры разрывая,
Его спасает, слишком ал рассвет.
Печали, ссоры, это все пустое,
Императрица молча кофе пьет,
И Пушкин вдаль уходит за другою.
И Вяземский его опять спасет…
Но сколько можно ссориться со всеми,
Прости ему, ведь он большой поэт.
И неуклонно пронесется время,
И понимают, что спасенья нет.
И на челе его печать расплаты,
Не снятся сны, реальность так мрачна,
Она ни в чем, ни в чем не виновата,
Любовница, подруга и жена.
А князь устал мирить его с другими,
Не понимает ничего Дантес,
Чужой среди чужих, и это имя,
Уносит ветер в бездну, он исчез…
Он растворился среди муз и песен,
Жизнь больше не прельщала, не звола,
Печаль осталась, мир иллюзий тесен,
И по нему звенят колокола
Век золотой закончится кошмаром,
И никого на призрачном пути.
Гусар ярится, следом за гусаром,
Они шагают в бездну, нет пути
— Не надо, Пушкин, я прошу, не надо.
Ведь пуля прилетает прямо в цель.
Погасло солнце. Ночь казалась адом,
А на рассвете грянет та дуэль.
Вы правы, Пушкин, осень. Листопадно
Крадется осень по верхушкам кленов,
Даря нам вдохновения уют,
Как радостно и горестно влюбленным
Остаться на аллее темной тут
И видеть, как старательно украсят
Лес берегини в золотой наряд,
Вы правы, Пушкин, осень- это праздник,
Очей очарованье, нежный взгляд.
И тайна снов багряных, и смятение
Пред прелестью парящего листа,
А что еще останется? Сомнение,
Что в жизни золотая полоса.
А что еще останется? Тревоги,
И кажется, что где-то в вышине,
К нам тянутся с небес родные боги,
О, осень, осень — это сон во сне…
Когда душа, забывшая о боли,
Готова все понять и все простить,
Крадется осень, принимая с боем
Тот летний зной, там так легко парить.
Стихов творенье, радостно и смело
В урочный час опять дышу и жду,
Когда же кот легко и так умело
Поведает про радость и беду.
Пусть Лукоморье в золоте утонет,
И станет частью мира и судьбы,
А это осень дивная сегодня,
Нам дарит сказки, песни и грибы.
Как радостно и горестно влюбленным
Остаться на аллее темной тут,
Крадется осень по верхушкам кленов,
Даря нам вдохновения уют.
№№№№№№№№№№№№№№
Пахнут Болдинской осенью сны
Пахнут Болдинской осенью сны мои снова,
И в печали лесов золотистая мгла,
Бродит гений в тумане, и мира иного
Проступают черты, в завитушках письма.
В силуэтах прекрасных другая эпоха,
И неспешная речь в очертаньях равнин,
Это осень пьянит, и взлетая высОко,
Остается поэт с ней один на один…
Отступают в тиши и дела и заботы,
Только музы и свечи парят в вышине,
В этой Болдинской осени я отчего –то
Заблудилась, и снова там сон, и во сне
Бал последний стихал, обрываются звуки,
Ничего не осталось, уют и хандра,
Золотистое яблоко, горечь разлуки,
И понятно, что в вечность сбираться пора.
Он стоит в тишине этой дивной и сонной,
И не с нами уже, и не с ними еще,
Остается и брошенным здесь и бездомным,
Только осени свет, и вниманьем польщен.
Он уходит куда-то и тает, и тает,
Никого ни друзей, ни любимых, ни снов.
Дивно там, в тишине проступает Наталья,
Лизавета и Аннушка видится вновь.
Только кажется будто бы масло разлито,
Золотистые краски беды и тоски,
Бал закончился, чувства и мысли убиты,
Ранней осени свет, в том полете строки.
Бродит гений в тумане, и мира иного
Проступают черты в завитушках письма.
Пахнут болдинской осенью сны мои снова,
И в печали лесов золотистая мгла.
Хранитель света Сон о веке золотом
В лунном свете замок утопает,
И летят ночные мотыльки
К люстре, где она еще сыграет
Эту песнь и тоже улетит.
— Будет бал, вы слышали, мой милый,.
Император грустен так и нем.
Только страсти бешеная сила,
Только звать меня назад зачем?
Говорят, безумец, он стрелялся,
Гению прощают все опять.
И ко мне он в полночи являлся
А просил, о чем? Да как мне знать.
Я ему велела отправляться.
Я устала от внезапных мук.
И во сне он будет мне являться.
О, мой милый, мой далекий друг.
В лунной свете около рояля
Замирает, гибкая спина,
А лица ее я не узнаю.
Не увижу как же там она
Хороша была, смела, крылата,
Покорила этот высший свет.
И ушла растерянно куда-то.
А поэт? Дуэль, да он поэт,
И терпеть не станет, и пророчить
Он умеет, что ему хандра.
Он стихи напишет этой ночью.
Чтобы утром прохрипеть: — Пора,
И растает где-то и оставит
Лишь долги и дивные стихи.
Женщина корить его не станет.
И соната Лунная звучит.
И опять над миром, как расплата.
Страсть, и молний ярких дикий свет.
И дуэль, остановись, куда ты?
Поздно, ангел мой, убит поэт.
И в порыве бешеного вальса
Не могла поверить в то графиня
И шептала, но кому: — Останься.
Он меня вовеки не покинет.
Пирушка у Станционного смотрителя
И пусть закат играет в бликах странных,
И пусть на небе очертанья звезд,
Пируем мы, знакомый полустанок,
Смотритель старый чаю нам принес.
И бесы за окном все вьются, вьются,
И улетают навсегда во тьму.
Скажите, Пушкин, там вам воздаются
Все почти иль горе там уму,
А здесь о вас забывшие поэты,
Пью сладких мед своих наивных грез,
И бездари безумные воспеты,
И премии даются им всерьез.
Не о таком ли вы тогда мечтали,
Стреляясь, забывая про покой,
Когда они, делившие медали,
Фальшивые, влекли нас за собой..
Укравший дочь Смотрителя заплатит,
Вы верите, что гений победит,
Ну что же, пожелайте нам удачи,
Пусть снова вьюга бесов закружит.
Пора бы в путь, Смотритель наш вздыхает,
И подает домашнее вино,
Он дочь свою напрасно вспоминает,
Придет лишь на могилу все равно.
Мир странно прост и оттого печален,
Устроив снова пир среди чумы,
Пируют проходимцы здесь ночами,
Метет метель, и в ней незримы мы.
И все, что было, что еще случится,
Останется в плену черновика,
Кто там летит, там бес кружит, как птица.
Поэму пишет легкая рука…
Мы станцию покинули к рассвету.
А он остался, дерзок и влюблен.
И бесы закружились в пене ветра,
Когда реальность превратилась в сон.
Выстрел
Судьба тебя настигнет, час расплаты
Не так далек, как кажется порой,
И выстрел, всполошивший всех когда-то
Противник твой оставил за собой!
О, эта спесь, о эта боль дуэли,
Миг счастья оборвется невзначай,
И ни о чем тогда мы не жалели,
Сейчас чего-то несомненно жаль
Жена бледна, она не понимает,
Откуда и зачем он к вам пришел,
О той дуэли он напоминает,
Как дух возмездья, он тебя нашел.
И вот когда стоишь ты у обрыва,
Не смея ни о чем его просить.
Он усмехнулся, и ушел красиво,
Он отомщен, решившись отомстить.
Тебе же не забыть теперь вовеки,
Вторжение и выстрел роковой,
Казалось свет в очах твоих померкнет,
Но пуля пронеслась над головой.
Он промахнулся вряд ли, я не верю.
Потешил самолюбие на миг,
И удалился, громко хлопнув дверью,
И растворился среди грез своих.
Жена бледна, за все ты расплатился,
Но будет сниться как перед грозой,
Явилась смерть, чтобы снова убедиться,
Что счастлив ты, что ты еще живой
Мистическая метель
Среди дорог неезженых нехоженых,
Летит карета в той метели яростной,
На сказку мир заснеженный похож там
И хочется шагнуть в тот храм для ясности.
Гусар там заблудившийся останется,
И обвенчаться согласится с девицей,
В метели женихом ее оставленной,
И никуда потом она не денется.
А бесы воют, огрызаясь яростно,
И мы с тобою помним те сказания,
Судьба устроит все почти безжалостно,
Но приготовит новое свидание.
И в музыке Свиридова отчаянной
Все повторится, только все изменится,
И встретятся влюбленные нечаянно,
И им самим в те сказки не поверится.
Он говорит: -Женат я, дева милая!
Она ответит: — Да и я ведь замужем,
Вы знаете, метель тогда случилась там.
Она и развела нас всех безжалостно
И вдруг прозренье наступает светлое,
Все сходится, все в жизни повторяется,
Тенистая аллея, песня ветра там.
И не разлукой, встречей все кончается.
На сказку мир заснеженный похож там,
И хочется шагнуть в тот храм для ясности.
Среди дорог неезженых нехоженых,
Летит карета в той метели яростной.
Изгнанник
В Михайловском нынче привольно,
Стрекозы кружатся над ним,
И больше нисколько не больно,
О, этот Отечества дым,
О, эти внезапные строки,
Наполнены нежностью грез,
И небо казалось высоким,
И дуб достает он до звезд.
И нет ни веселых пирушек,
Ни ссор, ни друзей, ни врагов,
Пусть мир тот привычный нарушен,
Но кажется страстью любовь.
И только поэмы истоки,
Глухой Баратнского смех,
И только летящий высоко
Тот ворон страданья предрек…
Но это потом, а сегодня,
Той радости светлая блажь,
И голос крестьянки и полдень,
И Музы веселый шантаж.
Он все это с радостью принял,
И больше не хочет туда,
В чванливый и темный тот Питер,
Где будет сума и беда.
И конь в бесконечность несется,
И вкусен у нянюшки квас,
И так Баратынский смеется,
И Велес хранит снова нас..
Там остров Буян замаячит,
Но выйдет из леса Дантес,
И тихо старушка заплачет,
И эхом ответит ей лес.
14 декабря День Рождения Зинаиды Волконской
Когда царят богини во дворцах,
Так дивно укрощая высший свет.
Тогда поэты позабыли страх,
И императорам покоя нет.
И лишь они порхая и царя,
Нас вдохновляют, покоряя мир,
И где-то там в тумане тень ея.
Проносится беспечяная над ним,
Теряется в метели и опять,
Является о времени забыв,
Пред нею все склоняются, взлетать
Она способна, мир тот так красив,
Что хочется за Пушкиным сказать
О том, что не померкнет этот свет,
И вновь ее лучистые глаза,
Сквозь время и пространство столько лет
Ласкают мир, и странный этот миг
Ее рожденья и ухода вдаль
Отметит гений в письменах своих,
Нам оставляя нежность и печаль.
Княгиня не покинет нас и впредь,
И век златой осветится на миг.
Наверно снова надо умереть,
Чтобы воскреснуть, и она парит.
О птица Феникс пушкинских времен,
Там гении и музы хороши,
И снова о княгине дивный сон,
В наш скорбный век, в реальность поспешит.
И та Россия всех иных милей,
Пока ее красавицы живут,
И в день рожденья пропоет метель
Те строки, те восторги, тот салют.
Тогда поэты позабыли страх,
И императорам покоя нет.
Когда царят богини во дворцах,
Так дивно укрощая высший свет.
За час до дуэли. Остановить Дантеса
Ночь ПЕРЕД ДУЭЛЬЮ.
Старик никак не мог заснуть, все перепуталось в голове у него, он пытался вспомнить и не мог то, что было тогда, он даже не помнил, зимой или летом состоялась эта проклятая дуэль. Ему все время казалось, что она была после грозы, снег таял в памяти его, он никак не верил в то, что это было зимой.
Гроза, молния, какой-то древний бог, император, его взгляд, которого не мог выдержать никто, и все-таки он шел стреляться, чтобы разом покончить с оскорблениями, клеветой, спесью. Его останавливали прежде друзья поэта, дуэль откладывали, но никто не мог ее отменить ни тогда, ни потом, но на этот раз она не могла не состояться, потому что эти двое уже замучили друг друга, и оставалось только найти какой-то выход из этого дикого положения.
И все остальные как-то сникли и отступили, они не могли и не хотели больше бороться. Тогда все и свершилось.
Он вышел в сад и улыбнулся зло,
И зарядил спокойно пистолеты,
Полюбовался на косой излом
На облаке и усмехнулся: «Где ты».
Но дама в черном молча подошла
И пристально в глаза его взглянула.
И словно душу охватила мгла,
И пелена дождя, и в громе гула…
И гуле грома снова слыша весть.
Молчал уже растерянно полковник.
А император оказался здесь.
И рядом встал, он этот взгляд запомнит.
— Остановись, скажи мне, что с тобой?
Какая блажь, какая боль упрямо
Тебя терзает, вечная любовь
Или уже совсем другая драма.
А он молчал, и молния во мгле
Сверкнула так, что мигом ослепила.
И шар какой-то полетел к земле.
Бунтарь во мгле опять увидел Дива.
Все это было, чародей и тьма.
И жизнь иная в этой проступает,
И кажется, что там судьба сама
Как молния отчаянно сверкает.
И выстрела не слышно в этот миг,
Он никогда уже не испугает.
Но нет, не юноша, пришел старик.
Из прошлого.- Он душу убивает.
О чем они опять, к чему теперь
Знать этот мир, и этот свет внезапный,
И самая большая из потерь.
В своей кровати вдруг проснуться завтра.
О, Пушкин, Пушкин, тихая возня,
Дуэль отложат, но не отменили.
И смотрит в это время на меня,
Как древний бог, талант свой не транжиря.
И где-то там Дантес опять не спит,
Он молод и красив и это знает,
Но он обидчив и порой спесив,
И оскорблений больше не прощает.
И Дама эта черная опять.
В глаза его заглянет цвета неба.
— Тебе б бежать. — Да нет, куда бежать?
— Туда где нет поэта, где он не был.
Молчит Дантес, и медлит у двери.
Заряжены до срока пистолеты.
И не заснуть бессильно до зари.
И там, в саду мелькают эполеты.
— Опомнись, Пушкин, я не виноват,
Там нет моей вины, что за проклятье.
И голос тих, и слишком ал закат.
И дама черная, кому теперь объятья
Ты распахнула, тихая заря.
Готовы пистолеты, и карета.
— Тебе б бежать.- Нет, мне бежать нельзя.
И видит он уже во мгле поэта.
2008
Зазеркалье моей души.. Прапамять
Домой, в Петербург к Пушкину
Силуэты золотого века
Какие печальные лица,
И как они странно-бледны
(Г. Иванов)
Неистов в гневе, яростен в любви,
Всегда пугал и угнетал порою.
Когда карета таяла вдали.
Она делилась ужасом с сестрою.
— Я больше не могу так, мой малыш,
Мне эти страсти ужас навевают.
— Но он поэт, что хочешь, промолчишь,
И сами бури где-то затихают.
— Да я и так не открываю рта,
А деньги снова таяли, как свечи,
Идти к отцу, о, эта маята.
Весь груз страданий лег тебе на плечи.
А он лишь с музой где-то говорит,
Мы пару слов за вечер не сказали.
Он так хорош, пока забывшись спит,
Играет где-то, и стихами занят.
— Не все так плохо, милая моя.
— Все даже хуже, снился снег кровавый,
Тогда он руку поднял на царя,
И упивался яростною славой.
— Но это бред, и мудр наш государь.
— На это лишь надежда, дорогая,
Журнал закрыли, ждет его бунтарь
И снова ссылка, осень надвигаясь…
Мне кажется чудовищем, во сне
Оно опять в тумане навалилось,
Какой-то принц пришел из тьмы ко мне,
И я не знаю, что со мной случилось.
— Ты просто разлюбила, ангел мой,
Любить его –сплошное наказанье.
— Ну, все, прощай, пойду -ка я домой,
Ведь снова ярость, он страшней с годами.
— Он так прекрасен, — младшая твердит,
Но только ветер за окном услышит.
Поэт в чужих объятьях молча спит.
И нудный дождь стучит во мгле по крыше.
Она вернулась — пусто и темно,
И села за письмо к отцу вздыхая.
И защищая мужа все равно,
Просила денег, к доброте взывая.
Он деньги присылал, но был сердит.
Такой ль судьбы для дочери желал?
Поэт проснулся, и домой спешит,
Но заглянул растерянно на бал.
Ему повсюду следует успеть.
Сыграть, судьбу бессильно проклиная,
Француз красавец, понятый на треть.
Лишь усмехнется что-то вспоминая.
И император смотрит свысока,
И кто там с ним Алина или Анна,
Порывист и сердит, летит строка,
Куда-то к нам из серого тумана.
У Черной речки белая толпа,
И ветер, словно волк, протяжно воет.
Спешит домой, еще живой пока,
Свечу зажжет, и новый том откроет.
Петербург 1837
И пусть опять обнимут нас туманы,
Фантазий и иллюзий, и страстей.
Живем мы в пелене надежд, обманов,
И вечером ждем Призраков-гостей.
Тот свет в старинном зеркале проступит —
Реальности и ближе и милей.
И вот тогда сознание уступит
Мечте далекой дивной и ничьей.
Там снова бал, и устали не зная,
Кружились пары в сумраке аллей,
Все в музыке, и в лике Николая —
Вся боль и спесь России той моей,
Но век его так поэтично нежен,
И Пушкин жив, и он сейчас войдет,
И граф Толстой изящен и небрежен,
И Воронцов их ревностно зовет.
Куда, зачем, душа несется снова,
И говорят, назначили дуэль.
Туман, обман, поэта нет такого,
И пуля полетит, да прямо в цель.
— Он ранен, — император повторяет,
Досады он опять не может скрыть.
И тени декабристов воскресают,
— Ну как тут нынче править, просто жить?
А кто-то говорит, что будет хуже,
Но кто ему поверит в этот час,
Жуковский раздражен, устал, простужен.
Он смотрит в бездну, в пропасть, и за нас
Бокал поднимет дед мой за туманом.
Он мне покажет век свой золотой,
Вот и живу надеждой и обманом,
Попасть на бал и встретиться с тобой.
Нам Мастер говорил, что там, за гранью,
Мы встретимся, там время не течет.
Все замерли, твердят, что Пушкин ранен,
Что свет его не примет и не ждет.
Танцуют до зари, а кто-то плачет,
И рвутся там, в тумане голоса,
Век золотой, и он не мог иначе.
— Стрелял он в Николая, вот беда.
— О чем вы, граф, Дантеса вроде взяли.
— Отпустят, он невинен, он мираж,
Императрица бедная в печали,
Погиб поэт, вот горе, вот шантаж.
Туман все гуще, музыка смолкает,
Скользят устало тени в вышине.
Век золотой меня не отпускает.
Они приходят в тишине ко мне…
Живем мы в пелене надежд, обманов,
И вечером ждем Призраков-гостей.
И пусть опять обнимут нас туманы,
Фантазий, и иллюзий, и страстей..
Разговор с Гением в листопаде грез
Попытка жить и радоваться свету,
Когда вокруг сплошная темнота,
Внимая знакам, словесам, приметам,
Жить на разрыв, но верить в чудеса.
Вы, правы, Пушкин, осень вновь прекрасна,
Она беспечна в алом закружится,
И будем мы искать пути напрасно,
Туда, в тот свет, где он уже родился.
Очей очарованье, миг разлуки,
И ведьмы у костра нам дарят чудо,
Но как мы все могли, и крылья-руки
Поднимут нас, и так красиво всюду.
И пахнет снегом, словно пахнет медом,
И никого на призрачном пути,
А я под этим небом зябким мерзну,
Но продолжаю к осени идти.
И встретит Леший там, за поворотом,
И на флейте Пан играет до утра.
Но грустно, очень грустно отчего-то,
Русалки с нами, Музы и хандра
Там Анна и Марина, даже Белла
Швыряют листья в золотой костер,
И ветер так отчаянно и смело
Ведет с душой моею разговор….
Вы правы, Пушкин, осень это чудо,
Присел на миг, и век какой сидит.
И танец листьев — золоту повсюду.
Он к Анне, нет, к Наталии спешит.
Внимая знакам, словесам, приметам,
Жил на разрыв, но верил в чудеса.
Как это тяжко, радоваться свету,
Когда вокруг сплошная темнота…
Елизавета, свет моих очей. Императрица
Елизавета, свет моих очей,
И мрак моих страстей — Елизавета.
Ты навсегда останешься ничьей,
Императрица в свете, где нет света,
А есть тоска о страсти и любви,
И ярость о несбывшихся желаньях,
Они с тобой, они всегда твои,
Живут в тени твоих воспоминании.
И лишь поэт — отчаянный юнец,
Забывший все, летит к тебе навстречу.
И где-то там, в созвучии сердец,
Звучат его восторженные речи.
Где он, где ты, но это все не в счет,
И в Царском мрак, покой, непониманье,
Пока звезда на небе не взойдет,
Его любовь, поэмы и признанья…
Все это ей, и ревность так смешна,
Да, он со всеми, и везде заметен,
Но чаровала лишь она одна,
Среди чужих страстей, дуэлей, женщин.
Взойдет звезда, чтоб душу осветить,
И погасить последнее дыханье,
И в небесах им вместе вечно быть,
— Я вас любил, — и выстрел на прощанье…
Страдать другим, ему уйти к звезде.
И плену рыдать другой императрице,
Когда судьба, судьбою, о судьбе,
Когда нам все в начале грез приснится.
Ты навсегда останешься ничьей,
И Елизавета, свет моих очей,
И мрак моих страстей — Елизавета.
императрица в свете, где нет света,
Ангел чистой красоты. Встреча в вечности
Ночь, как свеча, во мраке догорела.
И новый день врывается шутя,
А там дуэль — заря так заалела,
Но отказаться Пушкину нельзя.
И Вяземский в тиши всплеснет руками,
И отстранится, в ярости Дантес.
У Черной речки, где-то за снегами,
Двойник возник, попятился, исчез.
И никого в тиши за повтором,
И ничего не станут говорить,
Лишь мертвый лес с заснеженным болотом
Его в ту тишь пытался проводить.
Там никого и ничего не будет,
В такой мороз, ни духа, ни огня.
Кота Яга в урочный час разбудит,
Но песню вьюги больше не унять.
И в этот миг звезда в тиши сгорела,
И женщина осталась у окна,
Она еще стояла в вьюге белой,
Безмолвная, бледнее полотна.
Снега, снега, их вечное величье,
И где-то на исходе января,
Он примет все, любовь и безразличье,
Дантеса смех, печальный лик царя…
Опять стреляться, это все пустое,
Все повторится, если в этот миг
Она еще склонилась над тобою.
И как прекрасен звездный этот лик.
Уйти туда, в снега, за королевой.
— Императрица, я навек сражен.
И слышатся метельные напевы,
И из метели, вырываясь, он
Стреляет по условному Дантесу,
Но не его старается убить.
О, русский Гамлет, в странной этой пьесе,
Императрица продолжает жить.
Он без нее не сможет, не сумеет,
Совсем другая на его пути.
И лишь Дантес наивный свято верит,
Что Пушкина не сможет он спасти..
Уходит он в туман по той дорожке,
Где только очертания Луны,
В снегах небесных застревают дрожки,
Но ангелы во мгле ему видны.
И там она средь них, к нему навстречу
Выходит, и в глазах ее тоска.
И у камина в тот метельный вечер
Он растворится в страсти и стихах…
Достигнув дома, преклонив колени,
Там в вечности, в урочный этот час
С императрицей снова светлый гений,
Останется ликуя и смеясь..
Евгений, гений в тени. Золотой век
Сложно просто жить в эпохе,
Где царит веселый Пушкин.
Все от взгляда и до вздоха
Пушкину судьбой отпущено.
Круг его то снова шире,
То внезапно он сужался.
И грустил там Баратынский.
Лишь одним из них остался.
Нет, они порой не знали,
Где он, что с ним, и напрасно
Розы снова воспевали,
И на бал спеша, на праздник.
Узнавали волю рока.
Никого там не осталось.
Пусть взлетал он так высоко,
В синем небе растворяясь.
Снова с милою женою
Он в деревне жил все чаще,
Не в стихии той, в покое
Он гулял в печали часто.
Быть вторым искать стихию,
Объяснять свои потери.
И поэты уходили
На приемы, на дуэли.
В этом голосе не громком,
В этой соловьиной трели,
Песни оставлял потомкам,
Как они в веках звенели.
Ни дуэли, ни пирушки,
Ни Идалии коварной,
Он гулял в глуши и слушал
Песни птичьи, благодарный.
И в печали листопада
Растворялся, грез не видя,
И хотелось звездопада,
Музы сроду не обидел.
И не зная о потерях,
Где-то тихо увядая,
О, Евгений, о, Евгений,
Жизнь спокойная такая..
А в столице вновь приемы,
Маскарады, император,
Хочется скорей до дома,
Чтоб с женою чуять радость.
Строчек дивная стихия,
Песни оставлял потомкам.
И глубинная Россия
В голосе его негромком.
Проступает вечным светом.
Что останется? Не знаю,
Пушкин уходил с рассветом,
Баратынский провожает.
Оставаться все труднее,
Задыхаясь от потери,
Муза бледная немеет,
Круг замкнулся в самом деле.
Надо вырваться, осилить,
Жить и верить, все зачтется,
Но бессильная Россия,
В светлой лире остается.
И печали умножая,
И желая распрощаться,
Долго девочка босая
Будет в сны его врываться..
Там все больше тех, кто дорог,
Здесь другое поколенье.
Он уйдет туда так скоро,
Помня чудные мгновенья.
И у леса на опушке,
Улыбаясь и пророча,
Ждет его веселый Пушкин
Этой светлой звездной ночью…
Спор продолжится о вечном,
Кто Пророк, а кто Мессия.
Трепетным и человечным
Он останется в России.
И за все ей благодарен,
Будет мчаться в чистом поле
Белый всадник в миг печальный
Но на воле, но на воле…
Князь Петр снова озадачен Золотой век
Князь Петр снова озадачен,
Ему сказали про дуэль.
— О, Пушкин, может ль он иначе,
Какая прыть, какая цель.
Но даже вида не покажет,
А с кем стреляется, как знать.
И лишь себя поэт накажет
И удалится снова князь.
Остановить, спасти, к чему же
Все повторится с ними вновь,
Но Пушкин им, как воздух нужен,
Как велика его любовь.
Да, избежали поединка,
Да, примирили их опять,
Но в душах близких, словно льдинка,
Не могут все его понять.
И не хотят, а он ярится,
Он видит снова пистолет,
И князю черный лед приснится,
Прием, а Пушкина там нет.
— Я не всесилен, — повторяет,
И мне не надоел покой,
Но император так взирает,
И увлекает за собой.
,
Жуковский за спиной склонился
И что-то тихо говорит.
— Мне мертвый Пушкин нынче снился,
Князь Петр, как дела твои?
И словно заговор извечный,
С него все начиналось там,
И тень от этой Черной речки,
И смерть шагает по пятам.
Князь Петр до утра играет,
Пытаясь этот день забыть.
Но слышит, как Дантес стреляет,
И все же как-то надо жить.
— Иных уж нет, а те далече, —
Запишет он и замолчит,
Жуковский, император, речи,
Все к черту, Пушкин там убит.
Ушел, как ястреб в мир скитаний,
Не попрощался, бедный князь,
И той зимы очарованье
Омыто кровью, и ярясь,
О чем твердит императрица,
Кто будет петь ей гимны вновь,
Ей только видится и снится,
Елизаветина любовь.
О, зависти немое жало,
И молча отстранился князь,
Она его не приближала,
Ей нужен Пушкин, отстранясь
От всех, кто слишком тих порою,
Искала снова бунтаря.
Гусар укрылся за горою,
Все было зря, все было зря.
Князь Петр пишет мемуары,
Все помня и про все забыв,
На свечку смотрит он услало,
Опять бредет среди могил,
Евгений, Пушкин, Дельвиг, где вы?
Совсем иные рядом с ним,
И только призрачные девы
Напомнят всем, кто так любим.
Отставка, тень усадьбы, строки,
И песни призрачная вязь,
И все в свои бывает сроки,
Закрыл глаза устало князь.
Приснится Петербург, Россия,
Все правильно, пора домой,
И тучи черные носились
Над непокрытой головой.
Все пережить и все оставить,
Навстречу к Пушкину спеша,
И тройкой тот извозчик правит,
И в Лету полетит душа,
Когда угрюмый Достоевский
На смерть и каторгу готов,
Уходит князь в покой без блеска,
Уходит в тишину лесов
Побежденный учитель. Цикл Золотой век
В тени имперского дворца
Живется хлопотно и лихо,
Не понимает до конца
Жуковский, как же в мире тихо.
Тут споры и признанья вновь,
Тут требуют стихов и прозы,
И только вечная любовь,
И только сны, богини, розы.
А Пушкин подрастает там,
Где о славянстве души грезят,
И он среди своих Светлан,
Людмил, все видит или бредит.
Но как в тени дворцовых стен
Писать о Вороне и Финне.
Жуковский в мире перемен
Все новое легко отринет.
Нет, не легко, и сам порой
Он увлеченно о Руслане
Напишет, этот вечный бой
Средь спящих дев опять помянет.
Но Пушкин, Пушкин, как же он
Готов в огонь костра рвануться,
И где-то колокольный звон
Заставит Старшего очнуться.
Учитель он, спаситель, но
Когда бороться с Черномором,
Какое алое вино,
Какая боль. И видно скоро
Припрут за вольности, и он
Не знает, что же им ответить,
И снова колокольный звон,
И снова Дажь- как Солнце светит.
Бороться, только он старик,
А Пушкин, тот себя погубит,
Прости, Баюн, певцы твои
Там потерялись среди буден.
И ничего в поэме той
Не остается от славянства.
Жуковский твердою рукой
Убережет от самозванства.
И этим Пушкина спасет,
На время все-таки поможет,
Во снах Руслан его идет
Сражаться с нечистью, не может
Остановиться в том бою,
Но лучше перевод Баллады,
О том пою, на том стою,
И при дворе все будут рады.
Но как ему все объяснить,
Он знает, Пушкин не смирится,
И будет Черномора бить,
И будет удали дивиться.
Когда в его последний час,
Жуковский у одра склонился,
— Прости, все было не за нас,
И эпос с нами не родился…
— О чем они? — Карамзина
Князь Петр в этот час пытает.
И дева светлая одна
В заставшей комнате витает.
И улыбается сквозь боль
Поэт, неправдою сраженный,
— Там Велес навсегда с тобой, —
Твердит Жуковский обреченно…
И знает, не пугает смерть,
Когда мы с древними богами
Еще могли красиво петь,
Когда осталась Лада с нами.
А сам в уныние дворца,
Уйдет, признавши пораженье,
И остается до конца
Он только сгорбленную тенью.
Но без него и Пушкин слеп,
И кто хранить его решится,
Он чуть притушит яркий свет,
Он обо всем договроиться,
Он будет и потом в глуши,
Все вспоминать те дни, те даты,
И для себя еще решать,
Куда умчались все, куда там
Император и посол
— Нам нужен в Персии посол,
А так недолго до войны,
И к пропасти весь мир пошел.
Договорится мы должны.
Там, в Тегеране суета,
И снится призрачный Кавказ.
Там Нина снова у креста.
И молится она за нас.
Предчувствия, дурные сны,
Все кажется еще страшней
В преддверье смерти и войны,
Всю ночь он думает о ней.
Заря кровавая темна,
И император ждет вестей.
Печали долгая волна,
А думы все о ней, о ней.
И усмехнется, тот прием
Припомнив в схватке роковой,
Там Пушкин говорил о нем,
И вальс и смех, но что с тобой.
И Чацкийй –Чаадаев вновь.
Молчит, печали затая,
И вдохновит его любовь,
Родная снится там Земля.
2
Кавказ в последний миг приснится,
И слезы молодой жены.
Когда Персидская столица
Ворвется в роковые сны.
И где-то там, в столице дальней,
Вальс оборвется в этот час,
И Пушкин страстный и печальный,
Твердит, что убивают нас,
И говорит о той дуэли,
И что-то о судьбе твердит,
Но мысли черные летели,
Что бунт там, что посол убит.
И как герой крамольной пьесы,
В печали оставляет мир,
И в снах столичной поэтессы
Останется свиданье с ним.
Она отпрянет, не поверит
Вестям из дальней стороны.
Судьба жестокой мерой мерит
Все помыслы ее и сны,
Да он недавно ведь женился.
И что теперь? И меркнет свет.
И литератор отстранился
— Везут не к нам, спасенья нет.
И только девочке печальной,
Той ночи дивной не забыть,
Слова, улыбки, шутки, тайны
Ей до последних дней хранить.
И вальс опять звучит в салонах,
И Чацкий обличает мир.
И ироничный и влюбленный,
Посол склоняется над ним.
А грозный царь не ждет ответа
От персов и на этот раз.
Посла встречает и поэта
Вдруг оживившийся Кавказ.
— Кого везут там? — Грибоеда.
И замер Пушкин в этот миг.
Он понимал, что путь неведом.
Склонился молча, дрогнул мир.
Письмо из Тегерана
Грибоедов Нине
Душа моя, придется задержаться,
Я лишь во сне бродил с тобой средь гор,
Ты помнишь монастырь, опять приснятся
Нам своды и священник, и в укор
За все мои короткие свиданья
Ты ничего не скажешь, знаю я,
И это вызывает боль, страданья
И размышленья, только тень твоя
По темным переходам снова бродит,
Я рвусь к тебе, но заперты все двери,
И знаешь, бунт, он нарастает вроде,
Но в мирный я исход как прежде верю.
А как не верить, если наша встреча
Не за горами, ты уж мне поверь.
От ветра гаснут души здесь и свечи.
Тревожно от разлук и от потерь.
Друзья там на Сенатской снова снятся,
Иных уж нет, а те далече вновь.
Распалось наше призрачное братство,
Но остается нежность и любовь
О, если бы, а впрочем, нет, не стоит,
Дитя мое, не слушай старика,
Я знаю, что сумею все устроить.
Но Тегеран бурлит, бурлит пока.
Здесь всем порой и грустно и тревожно,
И снится снова призрачный Кавказ,
И тень твоя мелькает осторожно.
Ты только верь — все впереди у нас.
Ведь мы с тобой не сможем разлучиться,
Любовь сильнее смерти, — он сказал,
Ну все, до встречи, ангел мой, стучится
Там кто-то в дверь, и за окном гроза..
Пушкин и Карамзин
Историк был устал немного,
А юный лицеист упрям.
Смотрел он радостно с тревогой
На тех прекрасных, дивных дам.
И бурь иных перипетии
Пока не так ему важны,
Когда над сумрачной Россией,
Крах Бонапарта, даже сны
Его о славе и величье,
О чем еще мечтать юнцу?
Учитель смотрит безразлично,
И тень скользнула по лицу.
Он записать едва ль сумеет,
Его труды и дни потом,
Но только вечной грустью веет
В порыве дерзком он своем.
И миф о том щите Олега
И смерти от коня погас,
Когда судьба его с разбега
Оборвалась и прервалась.
И ничего не будет боли,
Ни старости, ни торжества,
И только в суматохе споря,
Еще звучат его слова.
Его стихи звенят в тумане,
Развеява вековую грусть.
Он не предаст и не обманет,
И пусть напишет оды, пусть.
Ни старости и не покоя,
Одна печаль, одна мечта,
И он любя и беспокоя
Стоял в тумане у креста.
Истории немые звенья,
Распались. Он теперь один
Уходит к пропасти забвенья
И к вечной славе Карамзин.
21 июня день рождения Кюхли
Быть с Пушкиным, быть тенью, быть началом,
Стреляться, веселиться, пировать,
Луна в пруду отчаянно качалась.
Осталось лишь любить, писать, страдать.
И где-то в парке шлейф императрицы,
Пирушка в полночь, лекции с утра,
И снова эта девочка приснится,
Дуэль — порой жестокая игра.
И злится Дельвиг, Пущин там скучает,
И лишь они в сиянии луны
Ту годовщину снова отмечают,
И видят те пророческие сны.
Так мало жить, так быстро им расстаться,
И ничего, и никого потом.
Быть с Пушкиным, и гением казаться,
А думать снова с завистью о нем.
Там мечутся в тумане декабристы,
И в полночи заснуть не может царь,
И мальчику наивному приснится,
Та высь земная, та иная даль.
И в райских пущах ищет он кого-то,
И не находит, за чужим столом,
Опять идет упорная работа,
Опять они мечтают о другом.
И Царское Село ночами снится,
И выпускной, и первые стихи,
И там в тумане дивная царица,
Плывет куда-то и шаги легки.
Гадание в зеркале
В том зеркале печальном и туманном
Грядущее увидится в былом
Но кто же там, Людмила иль Светлана,
И думает рассеянно о нем,
О гении и о своем бессмертии снова,
Печали умножая в звездный час,
Когда поэт приходит из былого
И где-то затеряется средь нас.
Они-то знают все его тревоги,
И женщин, и печали, и стихи.
Но в зеркале он гениально строгий,
Летит к созвездьям, жжет черновики
И где-то там темно и сиротливо,
Как будто осень не пройдет вовек,
Он не заметит, как она красива,
И слезы сменит звонкий дивный смех
Ее в тиши разбуженного дома,
Пред зеркалом красавица опять.
Все это так забавно и знакомо.
Оно ее способно отражать.
Он молча смотрит вдаль, не замечая,
Как хороша, и как грустна порой,
То падая притворно, то взлетая,
Укрывшись где-то за немой стеной
В ожидании
А ночь все тянется, как шлейф его невесты,
Когда другая ждет его обратно,
Судьба непредсказуема, чудесна,
Смотреть на эту будущность так странно,
Так дико ждать прощенья и прощанье,
И слыть еще слагающей сонеты,
Да, мы хотим гарантий, обещаний,
Но он ушел к другой, к своей невесте,
И что там будет снова между ними
Нам не узнать, да хочется едва ли.
И брошенная этот мир покинет,
И тихий омут утопил печали.
Он прав, конечно, жизнь невыносима,
В провинции, когда Москва далече,
И что им там до дома и до дыма,
До не возврата или новой встречи.
Война грядет, мы знаем, мировая,
И мир так хрупок, что дышать не в силах,
Они метались, и они страдали,
И в омут все страданья уносились.
И так близка иная катастрофа,
Так хрупок мир, сурово и внезапно
Мы в Чехове опять увидим Блока,
А все Иван Сергеевич азартный.
О мистике ли с нами говорил он,
О страсти догорающей и лживой,
И классики прекрасные порывы,
Как вспышки молний в душах сиротливо,
То вспыхнут, то погаснут ненароком,
О, как они любили и писали,
А жизнь им мстила яростно, жестока,
И все отняв, умножила печали
Цвела сирень
Цвела сирень в заброшенном саду,
Благоухала и неслась куда-то
Моя душа, и знала, что приду
Я в этот сад, забыв про все утраты.
Там мы с тобой встречались на заре,
Забыв о мире, все пройдя преграды,
Пока костер любви не догорел,
А сад не побелел от снегопада.
Он выживал и в лютую пургу,
Как будто ждал нас снова с упоеньем,
Средь яблонь я одна во мрак иду,
И вспоминаю чудные мгновенья.
И сад в душе моей остался, но
Нам вместе не бывать, я это знаю.
Но сладкое грузинское вино
Я в лютый холод снова вспоминаю.
И старый пес у ног моих скулит,
Котенок рыжий на руках резвится,
Сирень благоухает и летит
В порыве страсти и душа, как птица.
У каждого есть свой прекрасный сад,
Но как туда из города добраться?
Однажды вдруг вернуться нам назад,
В сирени раствориться, затеряться.
И знать, что ты меня там ждешь с утра,
И до заката говорить о вечном,
Сирень вокруг, беспечная игра,
И музыка небес и бесконечность.
№№№№№№
1825
И там, в просторе, где царят стихии,
Не познанные веком золотым,
В ночном тумане у костра сходись,
И спорили, а как остаться с ним,
Был август тих, ничто не предвещало
Большой беды к началу января,
И лишь кукушка мало обещала
Им всем прожить, не верили ей зря.
Она-то знала, что там в Петербурге
Начнется этой лютою зимой,
И в жаркий полдень, виделись ей бури,
И позабыли ангелы покой.
И только он в восторженность не веря,
И не желая бунтовать, молчал,
Пред ним смирились птицы все и звери.
И он поэмы в тишине писал.
Но некуда податься, все пустое,
Все родичи, и очень узок круг,
И август обернется вдруг зимою.
И стынет генерал, перо из рук
Вдруг выпало, гроза там бушевала,
Русалка потонула в этот час,
И дикое и темное начал о
Явил им Пестель, о себе кричал.
Веревка оборвется снова, снова,
Но казнь не отменили, видит бог,
Три месяца до шага рокового..
И гений слушал и понять не мог,
Что дальше и какая же стихия
Соединит их в грозный этот час,
И генерал, как истинный Мессия,
К ним выйдет вновь, и смерти не боясь
Уйдет в туман, и остаются снова
И счастье всем готовы подарить.
В объятьях жен до часа рокового,
Они решают, он во мгле парит.
Все по местам январь потом расставит,
Он пишет в глубину сибирских руд,
И проклиная, он их всех прославит,
Когда они поэта предадут…
№№№№№№№№№
20 августа родилась Анна Андро (Оленина)
Анна была прекрасна,
И гений в нее влюблен,
Только таил напрасно
Надежды на свадьбу он,
Здесь все не сходилось снова,
Какая же с ним семья,
Взбешен, отчаян, взволнован
Поэт не годился в мужья.
Она улыбалась кротко,
Она к другому ушла,
И он ощутил ту пропасть,
Которая их влекла.
Печали до середины
Пути умножая вновь,
Он в ней почуял лавину,
Она уходила в ночь.
И где-то за поворотом
Морена его ждала,
И было так не охото
Терять частицы тепла.
О, Анна, -шептал он снова,
Любимая, как же быть.
Наталия Гончарова
Готова ему служить.
И что остается, знаю,
Собаньской укорный взгляд,
Идалия шла по краю.
И перстень вернет назад
Опять Воронцова, с ними
Он весел, а с нею нет.
И шепчет родное имя,
И видит небесный свет.
Она навсегда желанна
Не ставши его женой,
Все горечь скрывает Анна,
Забыв про покой земной.
И плачет у гроба снова,
Забыв, что она одна.
Наталия Гончарова,
Пред богом его жена.
Как рано он их оставил,
Как быстро ушел во тьму,
Но Муза душою правит,
Сквозь бури спешит к нему,
Легка и всегда желанна,
Проходит и тьму и свет,
И в небе осталась Анна
Звездою его побед
Зинаида Волконская
В салоне тихо и тепло
От музыки, улыбок, слова,
Пусть снегом все тут занесло,
Но в мире места нет такого,
Где Пушкин до утра стихи,
Читает так самозабвенно,
И Аннушка свои грехи
Припомнит, взгляд ее надменный
Скользит по одеянью дам,
И ничего не пропуская,
Она не с нами, где-то там,
Где звуки музыки порхают.
Хозяйке надо все успеть,
И так с собою трудно сладить,
— Князь Петр, там говорят дуэль,
Пусть бог поэта не оставит.
И не останется вдали,
От нас ликующая лира.
Мне говорили о любви,
А сон о гибели таила
Душа, я не могу понять,
Как знаки эти толковали
Но вы должны, я знаю князь,
Что вы изверились, устали,
И все-таки я вас прошу,
Остановите дуэлянтов,
Простите, друг моя, я спешу
И многое еще не ясно.
Он так строптив и так умен,
Что может оскорбить любого,
Я не забуду этот сон,
И повторяется он снова.
Но император у двери,
И надо все забыть тревоги,
Во имя чести и любви,
Печальные порой итоги.
Императрица так бледна,
Она ревнует не напрасно,
Метель все скрыть от глаз должна.
В салоне музыка и праздник
Идалия Полетика перед зеркалом
От скромности я видно не умру,
Хотя она кому-то украшенье,
Для юных дев на праздничном пиру
Для дам замужних просто озаренье.
А я пока свободна и горда,
Ищу я вдохновенья и забавы,
Пусть в меру, но конечно, молода,
Хочу я и признания и славы.
А скромницы краснеют невпопад
И в умных книгах ищут утешенья.
Опасных связей не заводят, взгляд
Потуплен, право, скромность украшенье.
Мне этой красоты не перенять,
Да поздно сожалеть о тех потерях,
И увлекают в пропасти меня,
И может, я об этом пожалею.
Любовь Дантеса — трепет и восторг,
А говорят, дуэль у них с поэтом,
Мне снился и гарем, и мрак востока,
Но я в Париж за ним легко поеду…
И пусть рыдает верная жена,
И пусть Наталья в траур облачится.
Как он хорош, я знаю лишь одна,
И с ним никто, мой ангел, не сравнится.
Печальный свет дуэлей роковых,
Нас на скитанье снова обрекает,
А скромницы сидят в дворцах своих.
Мечтают, молча слезы проливают
Средь юных дев на праздничном пиру,
Средь дам замужних просто озаренье.
От скромности я видно не умру,
Хотя она конечно украшенье…
Поэт о милых дамах
Ни с дамами, ни против дам прекрасных
Я биться не намерен, видит Бог,
Да и Дантес, любому это ясно,
Там за другого принял этот бой.
Не верила моя императрица,
Что я могу ей вечно верным быть,
Вот и пришлось с красавчиком сразиться,
Все остальное до поры забыть…
Идалия годится для другого,
Против меня был свет, моя душа,
А что там фраза, что дурное слово,
Покой и воля слишком хороша,
И викинги погибли не в постели,
И генералы корчились от раны,
А мне остались ссоры и дуэли.
И согласитесь, не было мне равных.
И пусть ушли бесславно декабристы,
Меня не оказалось среди них.
Горит звезда на небе этом чистом,
И там я оставался средь чужих.
Дантес тоскует в призрачном Париже,
Мне Беатриче рай откроет вновь,
И знают все, что солнце наше движет.
Любовь, одна бессмертная любовь.
Богиня. Кто убил Пушкина? Мифы 19 века
Идалия — один из эпитетов Афродиты
Мы любим слушать иногда страстей чужих язык мятежный…
«Евгений Онегин» II, XVIII
«Я влюблен, как безумный… имени ее тебе не называю, потому что письмо может не дойти, но припомни самое очаровательное создание в Петербурге, и ты сразу поймешь, кто это. А всего ужаснее в моем положении, что она тоже меня любит, видеться же нам до сих пор невозможно, ибо ее муж безобразно ревнив…»
(Письмо Ж. Дантеса)
Идалия, как сонная Италия,
Когда в твой мир врывается любовь,
Он пламенем горит, тебе не жаль его?
Но страсть весною будоражит кровь.
Жена она какого-то полковника,
Бесхитростна казалась и легка,
Но высший свет ее потом запомнит он,
И будет месть изыскано сладка.
Идалия, не правда ли — идиллия.
Она готова свету отомстить,
За невниманье, сплетни и бессилие,
Когда влюблен Дантес, то как ей быть?
О, этот ужас — тайное свидание,
Руки коснутся, издали взглянуть.
Здесь подойдет и бедная Наталия.
И Катерина — только б улизнуть…
Везде успеть, бледнея в напряжении,
Мазурку с ним еще потанцевать,
И стать опять для сплетников мишению.
И бабочкой счастливою порхать.
Пусть свечи полыхают в час ненастия,
Лишь не было б пожара, милый мой,
Опасной связи вечное несчастие,
А к ужину успеть еще домой.
Следит императрица так внимательно,
И шутит Пушкин –вечный Донжуан.
Идалия отметит обязательно,
Что истина, а что сплошной обман.
Открыта и доверчива Наталия,
Глупышка, только в мужа влюблена,
Вот и прекрасно — спасена Идалия,
С Дантесом нынче так она нежна.
Что побледнеет яростная Катенька,
И сотворит такое, боже мой,
И бедный Пушкин слишком поздно схватится,
Не разберет, кто свой, а кто чужой.
Дантес влюблен, он никуда не денется,
Да и она не сможет отпустить.
Все пустяки, он не на ком не женится,
Коль Афродиту смог он полюбить.
— Ревнивый муж — мое изобретение,
Он слишком проницателен, мой друг,
Он сам познал чудесные мгновения,
Его жена беременная вдруг…
И только там безоблачна идиллия,
О, этой страсти яростный костер.
Екатерина стонет от бессилия,
Императрица не вступает в спор.
Еще могла вступиться, но тревожится,
Так пусть все в пропасть, в пустоту летят,
Дантес в ее объятьях, и не может он
Жить без нее. Чего ж они хотят?
Ночь с Пушкиным, в порыве оправдания
Чего не сделать, только будет день,
Идалия к Дантесу на свидание
Скользит во тьме, как призрачная тень.
— О, как она всегда очаровательна, —
Шипит Екатерина, и молчит.
Наталья так покорна и внимательна-
И всех спасет, себя не защитит.
А свет в пылу уже достанет Пушкина,
Не выдержит он яростных интриг.
Спасти жену. И сплетня в свете пущена.
И этот мир разделит на двоих.
Дуэль у Черной речки. К этой пропасти
Его бросает заговор сестер.
И вот тогда определить попробуйте
В кого во тьме стреляет он в упор.
И падает, интригою замученный,
И не пройдя проклятый лабиринт,
Он видит сон — с Идалией разлученный,
Дантес куда-то в пустоту летит.
И обручен навек с Екатериною.
Как счастлива с ним старшая сестра.
Беда ж идет за самою невинною.
— Наташенька, прости. Но мне пора.
Императрица на балу растеряна,
— Как мог так поступить, как он жесток.
А гений и злодейство? Не уверена.
Екатерины бледное лицо
Сквозь эти грезы снова прорывается,
Ей не общаться больше с Натали.
И лишь во тьме победно улыбается
Идалия, о, пленница любви.
Дантес и Пушкин, три прекрасных женщины,
И каждая по-своему права.
А маскарад, трагедией увенчанный,
Их разбросает. Скорбная вдова
Еще понять пытается отчаянно,
Что это было, почему она
Обречена, раздавлена нечаянно,
В кого теперь сестрица влюблена.
И где-то там, в пространстве грез, в безбрежности,
Дантес и Пушкин продолжают спор,
О родинках Идалии, о нежности,
Дуэль, и снова выстрелы в упор.
А генерал Ланской в ее объятиях,
Еще не знает прелесть Натали,
Вот три сестры — восторги и проклятия,
И высший свет безмолвен до поры.
Когда гусар строчит стихотворение;
«Погиб поэт» и плачет о былом,
Идалия — чудесное мгновение,
В Дантесе растворяется своем.
И что теперь? Париж ей и Италия
Все лучшие, чем бездушная Москва,
Летит от сплетен и от грез Идалия,
Туда, во тьму, плутовка так мила.
Ей все простят, невинным не прощается,
Она же очарует этот мир,
Когда опять к Дантесу возвращается:
— Твой муж, Екатерина, очень мил.
Скажи ему, а впрочем, все безделица,
Не говори, пожалуй, ни о чем,
Идалия — идиллия, не верится.
— Я больше не жалею и о нем…
Холодный ветер — бесы разгулялися,
Все замело, Михайловское спит,
И у огня в Париже долго мается
Седой старик в мечтаниях своих.
Преданья старины, и страсти прежние
Доносит к нам стогласная молва,
Веселая, прекрасная и нежная,
Идалия беспечная жива…
Дантес и Пушкин — маскарад, страдания,
Кто будет с нею, кто уйдет во тьму.
Браслет бросает в пустоту Идалия,
Лишь пленники любви ее поймут…
«Вы клеветали на Натали, кокетничали с Дантесом и сыграли по отношению к ней дурную роль!»
«Я ни о чем, ни о чем не жалею…» — признается она в письме к Екатерине.
Старик в замке
В дождливый вечер, в замке, словно в склепе,
Печальный старец говорил с богами.
А за окном шумел, ярился ветер,
И он внимал унылой этой драме,
Разыгранной когда-то на закате,
Когда он был красив, удачлив, юн.
И жил в России, словно в древней сказке,
Едва тревожа первозданность струн,
Там гусляры ему о князе пели,
Императрица так мила была,
Его душой лишь страсти овладели,
Когда она невинная, пришла.
Но муж ее ревнивый — Демон ада,
Кидался снова, требовал дуэль.
Императрице этого и надо,
И все твердил о грезах снов Мишель.
Что делать? Эта странная Россия
Щедра и так жестока в грозный час,
Он просто франт, не гений, не мессия,
Запутался, остался среди нас.
А тот другой не отступал зловеще,
И вот уже обласканный француз
Стал дьяволом для всех любимых женщин,
И заключил в отчаянье союз
С ее сестрой, да, та его любила,
Но даже это душу не спасло,
Там Черной речки яростная сила —
И свет смотрел то с жалостью, то зло.
А Демон умирал, и жаждал мщенья,
Как будто он теперь не отомщен,
Что помнится? Прекрасные мгновенья,
И о России снежный этот сон.
А император смотрит виновато,
Хотя не ясно, в чем его вина.
Да, их кареты увезут куда-то,
Назад, в Париж, несчастная страна.
Вся жизнь –упрек, кому, за что не ясно.
— Нам Пушкина Россия не простит.
Старик пытался объяснить напрасно,
Что все не так. Махнул рукой, молчит.
Что жизнь его, когда поэт убитый
Стал непорочен в скорбный этот час.
У них в чести лишь мертвые пииты,
О, как от гнева их сердца стучат…
Жизнь — только сон, тяжелый и ненастный,
Врывался ветер и метался взгляд,
Старик шептал: -Конечно, все напрасно,
Они его теперь нам не простят.
А в старом замке все кружились тени,
И слышались то смех, то голоса,
Он не общался с этими и теми,
Смотрел в огонь то час, то полчаса.
А там мелькнет опять императрица,
И Черной речки белая тоска,
И с этой болью вечной не ужиться,
Теперь Россия страшно далека,
И все-таки в унылый час заката
Старик пытался мрак тот одолеть,
И все спешил, и все летел куда-то,
И наконец пришла с усмешкой Смерь.
— Тебе пора, — она ему сказала, —
Пошли туда, где будешь вечно юн,
Императрица ждать тебя устала.
И тронула небрежно трепет струн.
В той музыке мажор с минором слиты,
И той «Баллады» вечные черты,
Забыты все, но лишь мечты разбиты,
И снова у последней высоты
Он видит, как заснежена Россия,
У Черной речки белый снег и кровь.
Все скомкано, его слова простые
Заглушат вопли, и вернется вновь
Тот странный мир, обласкан он сначала,
А после проклят и забыт навек,
И лишь ворона яростно кричала,
Металось пламя, только свет померк.
А за окном шумел, ярился ветер,
И он внимал унылой этой драме.
В дождливый вечер, в замке, словно в склепе,
Печальный старец говорил с богами.
Звездочет на маскараде вечности. Мифомистика
ПРЕЛОМЛЕНИЕ ПОЭТА В ДЕМОНЕ
Демон был первым поэтом
А. Блок
Пускай историю страстей и дел моих хранят далекие потомки
М.Ю Лермонтов
31 декабря 1831 года на маскараде в Благородном собрании Лермонтов появился в костюме астролога с огромной Книгой судеб под мышкой
(Хроника жизни поэта)
На маскараде призрачные лица
В разгуле и интриги, и страстей.
Оттуда Звездочет сюда явился
И где-то затерялся средь гостей..
Куда ведут те лабиринты света?
Сам император скроется от глаз
Влюбленной дамы, с дерзостью корнета
Ответит маска — только в боли фраз
Здесь шут царит, и это каждый знает.
А маскарад в разгаре — дивный миг.
О, как победно музыка взлетает —
Таинственный скрипач во тьме возник.
Прекрасный лик за плотною вуалью,
За масками сокрыв от нас черты,
Во мраке грез победно танцевали.
О, звездочет, что им пророчишь ты?
2
Безмолвствует. И дерзость, и досада
Останется от столкновенья вновь.
Уходит прочь, искать его не надо.
Жестока, Мэри, Демона любовь.
Сам Паганини в этот час с тобою,
И эта страсть раздавит в грозный час,
Страданья нам подарены судьбою.
Пусть маскарад живет в душе у нас.
Мой Демон пролетал опять над лесом,
А после снова слился с темнотой.
Варвара иль Мария? Интересно
Кого коснется черная любовь?
Лишь тень в тиши и никакого слада,
Но если жизнь лишь вечный маскарад?
Волшебной скрипкой упиваться надо.
— Наш маленький Мишель уже женат?
3
— Да кто тебе сказал? Он как Арбенин
Отравит всех, и сам сойдет с ума,
Опять дерзит и пьет, и лишь забвенье,
Останется сума нам и тюрьма.
— А говорят, столкнулся он с Барантом,
О Пушкине твердит — близка дуэль.
А ведь казался нам таким он франтом.
— Все будет хорошо, ты мне поверь.
— Да как же так, опять у Черной речки,
Сам император запретил, но вот,
Идет туда, никем еще не встречен.
Им Пушкин всем покоя не дает.
— А говорят добра императрица,
Ей снится та, другая, в этот час.
— Готов Мишель за Пушкина сразиться,
Но все арестом кончится, Кавказ.
4
Металась снова бабушка, Жуковский
Просил, но ярость царская темна
И вот теперь по улицам Московским
Метался Демон, и судьба ясна.
Пусть Байрон, словно бес, вдали хохочет,
И пусть Белинский плачет в пустоте.
Он на Кавказ на этот раз не хочет,
Но надо ехать, к бездне, к высоте.
А маскарад в столице будет длиться,
И кто-то вспомнит дерзкие стихи,
Но дух переведет едва столица,
Пока он где-то к гибели летит.
И белый человек в горах растает,
Задирист и отчаян наш герой.
И на скале там Демон вырастает
За дальнюю туманною горой.
5
Влечет его Варвара, не Тамара,
И кроткий взгляд любимой так манит,
Но встал Мартынов перед ними яро.
Стреляет, и послание летит
Туда, в столицу, смерть опережая,
Отставку просит и уходит вдаль.
И где-то снова женщина рыдает,
И молча усмехнулся государь.
Он Пушкина опять терпеть не станет.
Там, на Сенатской в ярости полки,
Тогда их Милорадович оставил,
А Пестель о пощаде не просил.
Тень матушки — она его моложе,
И сгорбленная рядом тень отца.
Но почему он смотрит так тревожно?
Никак понять не может до конца,
6
Что было там греховно, а что свято,
Когда Печорин загонял коня,
И Вера улыбнулась виновато.
Пытался, но не мог его понять…
Пустыня внемлет богу? Нет, поэту.
И где-то там, у роковой черты,
Они стоят, распяты и воспеты,
Гусар сегодня с Пушкиным на «ты».
Звезда с звездою говорит в тумане,
И Демон пролетает в тишине.
— Куда теперь? К Тамаре иль Татьяне?
А все равно вина, виной, вине…
О, Пушкин, эта встреча на закате,
Когда ему не грезилось о том,
Как много я сказать хотел, но хватит,
Что нам слова? Поговорим потом…
7
Я стал для них последнею мишенью,
Не дописав поэму, Демон мой,
Но сходятся во тьме родные тени,
Там погостили и пора домой.
На маскараде женщины и кони,
Метались снова в этот поздний час,
И души задыхались от погони —
Пока не промелькнул вдали Кавказ.
Пусть длится маскарад, пусть снова где-то
Звучат стихи о страсти роковой.
Они перечитают «Смерть поэта»,
Они еще заплачут надо мной…
Уводит в пропасть Дикая охота,
Король Артур иль Один на коне.
Но так тревожно в полночь отчего-то.
Погиб поэт… О, этот сон во сне.
8
И бабушка иконы убирая,
Не выйдет в свет, останется во тьме.
На маскараде тени замирают,
И Демон так хохочет в вышине.
Он победил, и получая небо,
Теперь на землю смотрит свысока.
Дорога в вечность — был ты или не был,
Но остается дерзкая строка…
И там, в горах, где выше и светлее,
В далеком замке все горит огнем…
И маскарад все яростнее и злее…
Он вырвался, пусть плачет мир о нем.
Три женщины рыдают вечерами..
И до рассвета будет длиться бал.
И снова Нина умирает в драме,
Которую он дерзко написал…
9
И падший ангел, вырываясь в небо,
Уносит и страдания и боль.
Погиб поэт, и камень вместо хлеба,
Ему судьба кидает, и изволь…
Еще писать и жить, закат алеет,
В Тарханах тишь, срывается звезда,
И только тени бродят по аллеям,
Я сон во сне запомню навсегда.
И снова звездочет на Маскараде
Касаясь рук холодных, промелькнет.
— Хотите знать судьбу? Вы мне не рады?
Вы влюблены, и это все пройдет…
— Мишель вернулся! — Больше нет Мишеля,
Кавказский пленник остается там.
Погиб поэт, хотя он в смерть не верил,
Когда она металась по пятам…
10
Погиб поэт, так лучше, дорогая,
Ведь это бы не жизнь была, а ад.
Не плачьте, только звезды, догорая,
Напомнят мне последний маскарад.
И в вечности ему, я знаю, длиться,
Срывая маски, обнажая суть,
За «Лунною сонатою» стремиться.
— Я не вернусь, прощай, навек забудь…
Вдруг оборвется рукопись, я знаю,
Гусар и Демон в пропасти времен,
На черном небе звезды догорают,
И Смерть поэта не допишет он…
Графиня хандрила, и голос дрожал
Графиня хандрила, и голос дрожал,
И тень на лицо наплывала,
Как будто бы Смерти кровавый кинжал
Она в этот час вынимала
Из хладной груди, и бросала в окно
Какие-то странные строки.
Ему не поможет, он мертв все равно,
Молоденький, светлый и стройный.
Зачем он пробрался в покои опять,
Ведь муж не прощает обиды.
И надо же было судьбу испытать,
Но граф свои чувства не выдал.
И пьяница-брат отправлялся под суд,
Кричал, что убил он Дантеса,
И скоро могилу его занесут
Снега, и грустит поэтесса…
Невинный пойдет по этапу опять,
Куда-то в просторы Сибири,
И будет графиня страдать и играть,
Шопена исполнит, и сильный,
Порывистый ветер ворвется в окно,
Граф рухнет, недугом сраженный,
И только пятно на ковре — там вино
Иль кровь, не понять посвященным.
Графина осталась спокойно одна,
Фиалки несет на могилу,
И только Шопена нахлынет волна,
Какая в нем воля и сила…
И в час роковой на рассвете опять
Врывается призрак прекрасный,
— О, милый мой друг, что еще мне сыграть,
Но нет, уходи, тут опасно.
Да в чем же опасность, не знает сама,
Его не убить, но в печали
С порывами музыки хлынула тьма,
И ангелы их обвенчали.
Вот так Афродита Адониса вновь
Холодное тело обнимет,
И снится, и снится графине любовь.
И нет их печальней отныне…
Император Александр и Кутузов
Был император хмур и обречен.
Кутузов же беспечным показался.
— Отдать Москву и это все не сон?
И это все реальность? Он метался.
Не понимая, как же дальше быть.
Пришла беда, мы не такого ждали.
А тот пытался, кажется шутить,
И знания умножили печали.
— Пусть все так будет. Только жуткий стон
Не мог сдержать суровый император.
И кажется, что был он побежден.
Теперь не до пиров, не до парадов.
И виделась сквозь сумерки ему,
Как молча он идет к Наполеону.
— Я сам пойду. Кутузов в эту тьму
Теперь посмотрит зло и отрешенно.
Они расстались, предрекая крах,
Он видел только горечь пораженья.
И лишь во сне мог позабыть свой страх,
И слышалась вдали там где-то пенье.
Но обрывалась музыка в тот миг,
Неужто завтра это все случится?
Москва горит, и тот истошный крик,
Ему потом, в победный час приснится.
Сожженнаяы Москва
Смотрел он из высокого окна,
Как уходили жалкие французы
И император вновь лишился сна,
И пели вслед им, задыхаясь, музы.
Там кажется мелькнул Наполеон,
А может быть какой-то генерал.
И похоронный колокольный звон
Его куда-то в пропасть провожал.
— Кутузов прав, — он размышлял о чем-то.
И вспоминал все горестный дни.
Каким тогда казался обреченным,
Бородино, победные огни,
Все скроется в тумане и обмане,
Печаль пройдет и будет мил Париж.
Все кончится, теперь Москва за нами,
Сожжённая, ты все же устоишь
Твой император победитель ныне
Бегут французы, полная луна
Висит как факел в той немой пустыне,
Смоленская дорога так длинна.
Она бросает их теперь к Парижу,
Морозы догоняют в тишине.
И снова слышу я и снова вижу
Красавец император на коне…
Наполеон в Москве
Наполеон в Москве Кошмар победы
Подарить Жозефине Москву,
Покорить это сонное царство.
И умножить лихую молву,
Победителем снова остаться.
Как все это прекрасно звучит,
Надо просто устроить сраженье.
И они нам приносят ключи,
Пережив все иные лишенья.
Скоро он у Кремлевской стены
Пир устроит такой небывалый,
Но пожары повсюду видны,
И Кутузов смеется устало.
Отчего ему нынче смешно?
Конь Троянский приснился внезапно.
Он устало посмотрит в окно
И тревоги оставят не завтра.
Победитель печально суров,
И зима надвигается снова,
И броженье победных полков,
И убитые, зло и сурово,
Он считает потери, о ней
Он ночами глухими тоскует,
Скоро вовсе не будет коней,
А морозы в России лютуют,
И куда уходить в этот час,
По какой пробираться дороге?
Как сердца генералов стучат,
И Ермолов стоит на вороге,
И Раевский — мираж или сон?
Милорадович так усмехнулся,
Что раздался отчаянный стон,
Победитель средь ночи проснулся.
Он в ловушке, повсюду они,
И сдалась ему эта Россия.
Там пожары опять, не огни,
Там какая-то злая стихия.
Император на белом коне
Не в сгоревшей Москве, а в Париже.
Жозефина к нему, не ко мне,
Позабыв о приличиях вышла.
Быть не может, какая хандра,
Усмехнется у окон Кутузов,
Снег все валит и валит с утра,
И каким-то отчаянным грузом
И огонь, и метель, и снега,
Где еще он их сможет увидеть?
— Жозефина, прости, не судьба.
Бал отменят, и праздник не выйдет.
Замерзают и ропщут войска,
Их все меньше, пора бы в дорогу.
И как тьма, нависают века.
Но еще отдохнуть хоть немного,
Император на белом коне,
Как во сне его, русские звери,
О, вернись, Жозефина, ко мне,
В этот ужас мне трудно поверить.
Все труднее оставить Москву,
И едва ли дойти до Парижа,
Я не знаю — живу, не живу,
Ничего впереди я не вижу,
Только белое платье и бал,
Все чужое там, все там чужие,
О прости я безмерно устал,
И меня погубила Россия…
Женщина!!! Царица грез
Тень бредет среди пожара,
Руки тянет к нам в аду,
Да, Москва ей как подарок,
Но любимых там не ждут.
И сидит он, не внимая
Никому, желая знать,
Как она к нему по краю
Будет приходить опять…
Тихо стонет — Жозефина,
Ангел в призрачном огне.
Никого, огня лавина,
Тень, упавшая на снег,
Превращенный в грязь мгновенно,
Он растает в этот миг,
Не Москва, а вся вселенная
Слышит этот жуткий крик.
Шаромыжники в тумане
Ищут пропитанья там,
Но она их не обманет,
По его бредет следам.
И Смоленская дорогая,
И холопов вид уныл.
— Я побуду здесь немного,
Завоеван этот мир…
И в безумии стихи,
Там огня кругом лавина,
Над властителем и миром
Тень немая — Жозефина.
Демон ангелу перечит,
Ангел не боится бреда,
И готов для новой встречи,
Все страдания изведав.
Лишь Смоленская дорога
Уведет его внезапно.
Только отдохнет немного
На пожарище, и завтра…
Выйдет в путь, и будет снова
О победах грезить где-то,
То печальна, то взволнована
Жозефина — лучик света
И рабыня, и царица,
Ангел призрачный в тумане,
Будет о душе молиться,
Не предаст и не обманет.
Пестель, поэт и Евгений Сон о бунте
Он тоже заговорщик,
И некуда податься кроме них
Д. Самойлов Пестель, поэт и Анна
До света, до страха, до боли
Знаком этот тягостный путь.
Жуковский там будет с тобою,
А хочется просто заснуть,
Забыть и стихи и интриги,
Красавиц, их маски, балы,
Внезапно ожившие книги,
Штрих позабытой поры.
Евгений, какое там лето?
И с кем расставаться пора?
К нам Пестель вернется к рассвету,
О бунте хрипит до утра.
А Пушкин уходит за Анной
Олениной, мне говорят.
Какой отрешенный и странный
У Пестеля сонного взгляд.
2
Все это в забытой Одессе
Проходит в каком-то году,
В еще не написанной пьесе
Я встречусь с тобою в саду.
И золоту века внимая,
Мы в Пекло ведем бунтаря,
Да, да, генерала спасая,
Ведь зря погибать ему, зря.
Пусть лучше теперь до рассвета
Без бунта останется Русь.
Я думала столько об этом,
Про трепет, про свет и про грусть.
Ну что, Вы готовы, Евгений?
В серьезности вашей успех.
Не будет Сенатской, и гений
Не станет посмешищем всех.
3
Нам надо лишь Пестеля спрятать,
С отравой готовьте бокал,
Тогда и другой император,
А главное — жив генерал.
— Но гений с злодейством..
— Пустое, все это извечный вопрос.
И все же он шепчет:- Не стоит,
Жаль Пестеля прямо до слез…
— Там казнь, оборвется веревка,
И снова и снова казнят.
— О нет, не могу, мне неловко.
И прячет растерянный взгляд.
И худший сценарий оставив,
Оставим Одессу, рассвет.
Все будет опять против правил,
И к Анне уходит поэт.
4
Угрюм бунтовщик и несносен,
Разбитый бокал не спасет,
И хмурая в Питере осень
Его к эшафоту ведет.
Все видит, все знает Евгений,
О чем он вздыхает во мгле,
И в ссылке томится наш гений,
Наверное правда в вине,
И в сказке, которая явью
Не станет в назначенный час.
Но всем так спокойно и ясно,
Что прошлое живо и в нас.
Он ввалится к нам на рассвете,
Потребует баб и вино,
И только отчаянный ветер,
Все воет, как Пестель хмельной…
Тень Генерала Сон во сне
Старик идет устало к маяку.
И оживает призрачный маяк.
И видится во мраке старику
Его кумир, он так устал и так
Далек теперь от бойни и страстей,
От женщин и собак, его пленивших,
Но он зовет непрошеных гостей,
Когда-то все в судьбе переменивших.
Откуда этот свет и этот мрак,
Он вспомнит это и поймет едва ли.
Среди былых, среди грядущих драм
Старик стоит у маяка в печали.
Была ли юность? Кажется была.
И свет иной его ласкает душу.
И женщина, склонилась у стола,
Чтоб мемуары прочитать, и слушает…
А он ее красою окрылен,
И молодость ее не увядает.
— Елизавета, — снова шепчет он,
Но перед ним другая возникает.
Звон колокольный, дивная пора,
И император до рассвета с ними.
Со смертью продолжается игра,
Но поле боя он живым покинет.
Он видел корсиканца и молчал,
Израненный в его последней схватке.
Горел маяк, и души их ласкал.
Раз есть огонь, то в мире все в порядке.
Когда же он погас? Когда ушла
Та женщина с зелеными глазами.
Во сне она склонилась у стола
Над свитками, над страстью, над годами.
Горит маяк, погашенный давно,
И император с ними в час заката
Поговорит, потом допьет вино,
И до рассвета он уйдет куда-то.
Елизаветы несравненный лик,
Поэта дерзость, лирики услада,
В том лунном свете среди смолкших лир,
Стоит старик, любуясь звездопадом.
Послесловие
Это стихотворение сочинялось во сне, к утру я его забыла почти полностью, и потому оно там было несколько иным. Но оно возникло в разных вариантах снова и не отпускало…
Славный генерал Михаил Милорадович никогда не будет стариком, он погиб от рук бунтовщиков в 54, и все же, все же…
Гибель генерала… Сон о бунте
Самое горькое, самое жуткое, самое страшное, что случилось в декабре 1825 года — это гибель героя героев, генерала М. Милорадовича от руки Каховского, все остальное, только следствие этой страшной трагедии.
Говорят, смертельно раненный, он спрашивал, воин ли в него стрелял, и успокоился только тогда, когда узнал, что убийца не был солдатом, с которым он воевал под Бородино…
Над Питером бесится бледная вьюга,
Домой загоняя случайных зевак,
И трудно им вырваться, стонет округа,
И надо проверить, кто там виновато
Шагает к финалу, как будто к началу,
И хмур в это утро седой генерал.
И страшные слухи его укачали,
Крепчает метель, конь едва устоял.
Немеет вдали император, тревожно
Семейство взирает сквозь эту метель,
— Куда вы? И смотрит в туман осторожно.
А вьюга завыла, как раненый зверь.
О Пестеле что-то они говорили,
И хмур от отчаянья князь Трубецкой,
Но может ли быть, чтоб они выступали
В такую погоду. Да кто он такой.
И все же он снова объедет устало
Посты, убедившись, что волки не спят,
Как старые раны болят генерала.
Куда это роты в метели спешат
И тают, как те, что недавно убиты,
Неужто уже им тринадцатый год?
И смолкли в бесстрастье творцы и молитвы.
И лишь генерал свою службу несет.
Ему император с небес улыбнулся,
Как славно они воевали тогда.
А ветер на Невском во мрак отшатнулся,
И шепчет упрямо: беда, мол, беда…
Но разве они испугают героя?
В сражении было намного страшней.
Спешит он к Сенатской, ругаясь и споря.
Но что там, беснуется тень средь теней.
Стреляет, но кто? Обжигает стихия.
И пуля, как жарко, как горько, зачем?
— Скажите, он воин, герой? Кто такие.
— Он просто разбойник, рехнулся совсем.
И быстро уносят орлы генерала,
Там Зимний уныло мерцает вдали,
И тело, что там, в том бою устояло,
Бессильно, луна в полумраке горит.
Глаза императора злы и печальны,
Ему оставаться в бессилье ночном.
И снежная птица уносит все тайны.
— Будь проклят, злодей, даже в мире ином.
Я сам разберусь, — Николай восклицает.
И видит, как страшно царица бледна.
И где-то над белым туманом витает
Крылатая тень, и хранит их она.
В петле задохнется злодей, обрываясь,
Но это сегодня его не спасает.
И тихо поет им метель, извиваясь,
О том, что герой их простит и поймет.
И воют, как звери, они отчего-то,
И ждет горемык в этом мраке Сибирь.
А белая птица в экстазе полета
Хранит нашу Русь — эту даль, эту ширь…
Генерал Раевский в 1825 году
Мы все прошли, мы стольких потеряли,
Бородино мне снится по ночам,
Так почему же здесь не устояли,
И дали волю вдруг бунтовщикам.
Бежал Наполеон, Москвы сожжённой
Он долго видел мрак и дым, и гарь,
Но все забылось, в душах обнаженных
Мы не заметили своих бойцов пожар.
Игрой казалось, зять мой князь Волконский
Был среди них, и как же дальше жить.
Мы все прошли, мы ужас тот запомнили,
И здесь ты на Сенатской был убит
Каким –то дебоширом бесноватым,
Но как же так, за что нам этот ад,
А впрочем, видно сами виноваты,
Вернется ли Мария к нам назад.
Вернется ли забытая эпоха
Сибирь во тьме дышала тяжело,
И в этом мире не было пророка,
Я снова вспоминаю лик его,
Он вышел к ним, пока мы все молчали,
Решил как там их усмирить в тот час,
Они ж по генералу там стреляли,
Как по бутылкам, что же тут у нас
Творится, друг мой, я не понимаю.
И больно и темно мне в этот миг,
Она уходит, внуков оставляя,
И раскололся тот победный мир,
Но надо жить, все это принимая,
И Трубецкой их предал в грозный час,
Там говорят, веревки обрывались.
Мне ж снится Милорадович как раз.
Он вышел на Сенатскую в тот вечер.
Он не посмел остаться за чертой
И догорали звезды, словно свечи,
Наш мир храним той яркою звездой.
И все что было бренно и что свято,
Нам остается, пока живы мы,
Она ушла, ни в чем не виновата,
Не избежать нам бунта и чумы.
Откуда эта новая зараза,
Кто их ведет противу своих теперь.
Ну спи спокойно, гордый и отважный,
Потеря пострашнее всех потерь.
Но мы еще с тобою повоюем,
Мальчишкам не сломить сегодня нас.
Мы защитим Россию ту другую.
Они в Сибири, мы в строю сейчас.
Генерал Раевский и Мария
— Ну что ж, прощай, мы не о том мечтали.
Нас бунтовщик на муки обрекал.
Глаза его так яростно сверкали,
И молча отвернулся генерал.
Он видел смерть и крах Наполеона.
Он пировал в Париже в звездный час,
Он был высоким, яростным, влюбленным.
— Так как же появились среди нас
Предатели и генерал мой ранен,
Да что там, негодяем он убит.
А твой Сергей, чего хотел он, рядом…
— Не знаю, я не знаю, ты сердит.
Но я его жена. — А помнишь море
Поэт надежней оказался там,
— Я это помню, но скажи, доколе,
— Там смерть за ним крадется по пятам.
И ты туда? — Я это одолею.
Он резко подскочил и вышел в сад.
— Не может быть, я этому не верю,
Но император. И пришел назад
— Я помогу тебе, моя родная,
Его же видеть больше не хочу.
В карету села молча улыбаясь.
И ветер не задул ее свечу.
— Там можно жить, — она потом твердила,
И генерал не смог его простить.
Какая боль, какая злая сила
В тумане перепутала пути.
Император и бунтовщики
О, как отрадно стать самим собою.
Что там случилось? Генерал молчит.
И страх терзает, словно перед боем
С чудовищем. — Там бунт, там палачи
— Но в чем я провинился перед ними?
За что они нас могут упрекнуть?
Ты говоришь, там Пестель, это имя
Знакомо мне, весь мир перевернуть
И снова жечь мосты, не понимаю,
Давно ли пал в пылу Наполеон
Они к Сенатской, говоришь, шагают,
И отошел к окну бессильно он.
Триумф и пораженье не спасало,
Давно ли был двенадцатый тот год,
И скрылся победитель не напрасно,
На помощь брата снова он зовет.
Там выстрелы и кто-то видно рядом,
Но растворились голоса во мгле,
Как этот мир непостижим и странен.
Отец пришел из прошлого ко мне.
Сенатская в крови теперь тонула,
Императрица новая бледна,
И где-то среди ярости и гула
Все дремлет обреченная страна
Император Пестель
Ну вот они и встретились, в оковах
Тот, посягнувший на его престол.
И император хмурый и суровый
К бунтовщику вплотную подошел.
Сам вел допрос, ему понять хотелось. ю
Что с ними дальше, ясно, круг восьмой.
Но эта несгибаемая смелость.
Он словно бы смеется надо мной.
Молчит бастард, он ничего не скажет.
И отшатнется император вновь
И прежде повстречавшись лишь однажды,
Но этот взгляд, там наступила ночь.
И все-таки тогда он не поверил,
Что на Сенатской будут их полки.
И вот теперь, исчислив все потери,
Он до конца готов еще идти.
И значит казнь. Рыдает мать, взывая,
Ко всем святым, ему-то каково.
И смотрит Александр на Николая,
Ответить он не может ничего.
— О брат, но что же ты нам всем оставил?
Молчит и улыбается, и нить,
Ведущая к победам, миром правит.
И император выдохнул:-Казнить
Императрица Елизавета
Что движет солнце и светила?
Огонь любви
Данте
Императрица звезд и света,
во всем виновна и невинна,
Она звалась Елизавета —
Таинственна, как Магдалина.
В ней Царскосельская стихия
Прекрасней солнечного утра,
Она пришла сюда, в Россию.
Случайно и легко как будто.
Но как же трудно жить под гнетом
Сомнений и иной стихии.
Война, печали и заботы
Пришлись на годы золотые.
И юный Пушкин на закате
Боготворил ее внезапно,
Но знала, больше сил не хватит
Подняться, и молчит, и завтра
За императором в пустыню
Лесов она уйдет спокойно.
И проклинаема другими,
Осталась дивной и достойной.
За ней уже пошлют карету,
Но что-то по пути случится,
И там, на стыке тьмы и света,
Умрет вдали императрица.
И век, другой по всем приметам,
Легко забудет Магдалину,
Но помнит Он Елизавету,
Мечту, полет страстей невинных.
И слабой тенью обернется
Во мгле красавица другая.
Покажется, что та вернется,
О дикой страсти вспоминая.
Он к ней спешит по коридору,
Он ждет ее во тьме и верит,
Что не пройдет она с укором,
А там лишь разгулялся ветер.
И платья шелест: — Лизавета,
Ты снова в этот мир вернулась.
Молчит красавица, к рассвету
Растаяла, не оглянулась.
А он в экстазе и сомненьях
(На том ли свете или этом),
Живет в плену стихотворенья,
И обнимает призрак ветер.
Но нынче видно сын родится,
Наталья так молчит устало.
И пусть придет императрица,
— Елизавета? — Александра!!!
Он выдохнул. По всем приметам
Все нынче снова повторится.
Зовет в бреду Елизавету
И на дуэль, забывшись, мчится.
А говорят, что император
О нем спросил и ждет ответа.
— Убийца. Дождь устало капал,
Он отомстит за Лизавету.
И вот тогда, все спутав карты,
К Дантесу он шагает смело.
И только черный ворон каркал:
— Останься, нам какое дело
До тех интриг и тех сомнений,
Ведь не дожить тебе до света.
И пусть тоска, печаль, забвенье,
Тот свет, но там Елизавета.
В конце заснеженной аллеи
Стоит, и к ним протянет руки.
Нет, ни о чем не пожалеет,
Но обречет семью на муки.
На Черной речке злой и белый,
Он императора помянет.
И выстрелит, убив все беды,
А призрак дорогой отпрянет,
Забрав великого поэта
Туда, в пустыню грез внезапных,
Молчит во тьме Елизавета.
Он счастлив с нею будет завтра.
Едва ли призовут к ответу,
Молчат устало и уныло.
А он встречал Елизавету
На свете том, и что там было?
Юны, порывисты, прекрасны,
На небесах не разлучить их.
И мы пытаемся напрасно
Гадать и верить, что случилось?
Случилась страсть, и дотянуться
На этом свете не придется.
Идет за ней, не оглянулся,
Нет, он уже не оглянется…
Пускай Вергилий разозлится,
Навеки вместе и воспеты,
Он к Беатриче устремился,
Любя всегда Елизавету….
Что движет солнце и светила?
Герои затерялись где-то,
Любви невиданная сила,
Его спасла Елизавета,
И там, средь звезд, они мелькают
Счастливые еще до света.
Пусть нам дорогу освещают
Поэт, луна, Елизавета…
Там века золотого прелесть,
Там ужас золотого века,
Что остается? Боль и трепет.
Поэт, Судьба, Елизавета….
Незнакомки из века златорого Каролина и Поэт
Нет царицы, краше польской девицы
А.С.Пушкин
Незнакомки из века златого
Возвращают к реальности нас.
И звучит позабытое слово.
И несется в безбрежность Пегас.
Он влюблен, он взбешен, он не знает,
Где его Каролина и с кем,
Потому, все забыв, он слагает
Эту грустную прелесть поэм.
Легковерна и трепетна Анна,
И беспечно юна Натали.
Кто сегодня явился, желанна
Только вечная прелесть любви.
Дотянуться, дожить достучаться.
Все напрасно, смеется Дантес,
А хотелось покоя и счастья,
В третьем Риме средь вздорных невест.
Муж ревнует, любовник скучает,
Император рассеянно зол.
Каролина беспечно порхает,
Да и он, разозлившись, ушел.
Чтобы снова на бал их вернутся,
Отвечать на наветы и ждать.
Кто кому, почему улыбнулся,
Что бы значила эта печать?
Будет сниться лишь перстень царицы,
И кольцо злободневных интриг.
Он рассеян, он зол, он боится,
Всех порывов внезапных своих.
И красавец — драгун за спиною —
Знает, выстрел последний за ним.
Каролина, не ставши женою,
Без огня этот яростный дым.
Надо ж было родиться поэтом,
И остаться в объятьях чужих.
Не случилось, и глупому свету,
Брошен вызов, улыбка скользит
И не тает, и где-то в печали
Все вздыхают, вдыхая стихи.
Каролина, прости мне отчаянье,
И тревоги и муки прости.
И звучит позабытое Слово.
И несется в безбрежность Пегас.
Незнакомки из века златого
Возвращают к реальности нас.
Это вечность на бал приглашает,
Улыбается дерзко Поэт.
Сколько там и тревоги и таинств.
Сколько радости светлой и бед…
Каролина и поэт
Мелькнула в зеркалах, и исчезая,
Осталась навсегда в его плену.
О, это зеркало, оно то точно знает
Поэта тайны, в них и я тону.
Тону и вижу, как он зол и страстен,
Отметил все и позабыл принять,
О, Каролина, он бывал опасен,
И пыл его жестокий не унять.
Бегите без оглядки, вам не стоит
Здесь оставаться в призрачном плену,
Хотя о чем я, это все пустое,
Вам от него теперь не ускользнуть,
И все-таки в печали и тревоге
Пред зеркалом она на миг замрет,
Когда поэт застынет на пороге
И маску безупречности сорвет.
Не устоять пред страстью и напором,
Так хочется бессмертье обрести,
Ведь молодость, она проходит скоро,
Эх, эта страсть и нежность, и светить
Ее звезде, когда их всех не будет,
Мелькнуть в давно забытых зеркалах,
И раствориться, пусть гадают люди,
Как это было, завершилось как.
Перстень Графини. Та самая Татьяна
Поэт умчался в ярости куда-то
И перстень не отдал ей в грозный час,
Предчувствовал потери и утраты,
Улыбки боль, и где она сейчас?
Графиня, усмехаясь, танцевала,
Шептала строчки, страсти роковой
Не верила беспечная сначала,
Потом забыть не смела, за чертой.
Ревнивый муж победно улыбался,
Была Одесса где-то далеко,
И тот роман все время отражался
В сиянии прекраснейших стихов.
Оковы страсти упадут внезапно,
Когда императрица на балу
На перстень глядя, с болью и азартом
Продолжит с ним беспечную игру.
Мальчишка, шут, о да, поэт печальный..
Влюблен? Простите, верила едва ль,
И только перстня роковая тайна
Влекла ее на этот карнавал.
Графиня с мужем ссорилась внезапно
И уходила в суету игры,
Печаль терзала, тихо и невнятно
Те строки повторяла до поры.
Письма экстаз, невольную стихию,
Как моря шум, и в страсти роковой
Казалось он Пророк, ее Мессия,
А двор бурлил, и влек он за собой.
Одна в гробу, вторая в черной башне,
И никого не будет впереди,
Ему теперь и горестно и страшно.
Семья, друзья, дуэли и враги…
Лишь перстень Воронцовой как расплата
За то, что не случилось в грозный час,
Она сама, она не виновата.
Но эта страсть терзая, и ярясь,
Его забросит, и найдет он снова,
И будет ждать чего-то за чертой,
Когда к нему вернется Воронцова,
Когда его поманит за собой.
Но не оставит призрачной Одессы
Графиня, Маргаритой стать едва ли.
И только боль и роковые пьесы,
Его к дуэли роковой толкали.
— Графиня, вы… И обрывает строки,
Письма очередного в грозный миг.
— Графиня вы безжалостны, жестоки.
И покачнулся страсти южной мир…
Бурлило море, в роковой столице
Его похоронили в этот час,
Когда мелькали призрачные лица,
Она одна шагнула на причал.
О чем там снова думала устало,
Кого звала, к кому неслась во тьму.
И чайка покачнулась и упала
Во мрак воды. К поэту своему
Татьяна не вернется, это ясно,
Молчит Раевский, грозен Воронцов,
Она теперь печальна и прекрасна,
Роман в стихах, очарованье снов.
И эта боль ее неизлечима,
И трепет моря, и его глаза,
Она была, она была любима
Пусть только миг, и грянула гроза
За час до последней дуэли Драма поэта
Уходит Поэт, не прощаясь,
Туманом окутаны плечи,
Он в мире богинь и красавиц
Проводит последний свой вечер.
И черная дева во мраке
Едва ли теперь различима,
И станет трагедией драма,
Когда повторяет: -Любимый…
Всю жизнь он не верил графине,
Шутил и чего-то боялся,
Теперь все заботы откинув,
В объятьях любимой остался.
Последняя ночь и смятенье,
Шопен заиграет в мажоре,
И эти ее откровенья
Забудутся, знаю я, вскоре.
Но все, что внезапно случилось,
И что провожало их в вечность.
И радость, и горесть и милость,
Той женщины зная беспечность,
И смех, и немые упреки,
Они это все одолели, —
И слезы, и радость, и вздохи,
За час до последней дуэли.
Спасает мир внезапная мечта. Сон о дуэли
Спасает мир внезапная мечта
О доме и о дыме в миг тревоги.
И странный свет, и текст читай с листа,
И тот, кто все забыв в туман уходит.
Когда теряешь, проще обрести,
Когда уходишь, хочется остаться.
И перекресток, там Луне светить,
Туда обречены мы возвращаться.
И новый мир не привлекает взор,
И ты еще о старом смутно грезишь,
Дуэль, Дантес, дорога или дол,
И миг последний, не о нем ли бредешь?
\
Ночь будет длиться, запоздал рассвет,
И в холоде тревоги снится вьюга.
Печаль испить, и отыскать ответ,
В молчании учителя и друга.
Он так нелеп, и так смешен порой,
Что боль отпустит только на мгновенье,
И сказки вязь, где вечно гол король,
И позабытый пыл стихотворенья
Там странный свет, и текст читай с листа,
И тот, кто все забыв в туман уходит.
Спасает мир внезапная мечта
О доме и о дыме в миг тревоги.
Поэт, бунтарь и генерал Август 1825
Он тоже заговорщик,
И некуда податься кроме них.
Д. Самойлов
И там, в просторе, где царят стихии,
Не познанные веком золотым,
В ночном тумане у костра сходись,
И спорили как поступить им с ним.
Был август тих, ничто не предвещало
Большой беды к началу января,
И лишь кукушка мало обещала
Им всем прожить, не верили ей зря.
Она-то знала, что там в Петербурге
Начнется этой лютою зимой,
И в жаркий полдень, виделись ей бури,
И позабыли ангелы покой.
И только он в восторженность не веря,
И не желая бунтовать, молчал,
Пред ним смирились птицы все и звери.
И он поэмы в тишине писал.
Но некуда податься, все пустое,
Все родичи, и очень узок круг,
И август обернется вдруг зимою.
И стынет генерал, перо из рук
Вдруг выпало, гроза там бушевала,
Русалка потонула в этот час,
И дикое и темное начало
Явил им Пестоль, о себе кричал.
Веревка оборвется снова, снова,
Но казнь не отменили, видит бог.
Три месяца до шага рокового..
И гений слушал и понять не мог,
Что дальше и какая же стихия
Соединит их в грозный этот час,
И генерал, как истинный Мессия,
К ним выйдет вновь, и смерти не боясь,
Уйдет в туман, и остаются снова,
И счастье всем готовы подарить.
В объятьях жен до часа рокового,
Они решают, он во мгле парит.
Все по местам январь потом расставит,
Он пишет в глубину сибирских руд,
И проклиная, он их всех прославит,
Когда они поэта предадут…
Мефистофель для Пестеля
Ночь была безнадежно темна,
Никаких голосов, даже звуков,
Обнимала бесшумно она,
Обещая любовь и разлуку.
Уходили к Сенатской полки,
Император молчал обреченно,
И поэт, написавший стихи,
Долго спорил с тем бесом о чем-то.
Он не с ними, он знает давно,
Как бессмысленный бунт беспощаден.
Но от горя и страсти хмельной,
Он им все в этот вечер прощает.
Сон о казни, он вещий, увы,
Завывает за окнами вьюга.
Те в Сибири, а эти мертвы,
Ни жены, ни любимой, ни друга.
Что ж наделали вы, господа,
И с безумием Пестеля ладя,
Вы опять отправлялись туда,
В эту бездну безропотно глядя.
И замрут в ожиданье полки,
Генерал Милорадович стонет,
Никого, никого не спасти,
И себя и любимых хоронят.
Бесы вьются, печаль тяжела,
Не вернуться в дворцы и собранья,
Это вьюга по душам прошла,
Заморозив их все на прощанье.
Обнимала бесшумно она,
Обещая любовь и разлуку.
Ночь была безнадежно темна,
Никаких голосов, даже звуков.
В стенах лицея нынче суматоха 19 октября
Друзья мои, прекрасен наш союз!
Он, как душа, неразделим и вечен —
Неколебим, свободен и беспечен,
Срастался он под сенью дружных муз.
А.С.Пушкин
В стенах лицея нынче суматоха,
Там первые в объятьях юных муз,
Так молоды, взлетят они высОко.
— Друзья мои, прекрасен наш Союз.
Конечно, как не верить нам, отсюда
Взирая вновь на Царское Село.
И там в тот день рождалось это чудо.
Содружество по жизни их вело.
И снова вместе живы ли убиты,
Они вернутся в Царскосельский сад.
Стихи звучат и смех, аллеи слиты
С их судьбами, как много лет назад.
Выходит Дельвиг, Пущин, Кюхля рядом,
Они на праздник юности спешат.
И сад пленит осенним их нарядом,
И пунш в бокалах, и восторжен взгляд.
Но где же Пушкин, отчего не видно,
Того, кто эту память сохранил.
На тайное свиданье с Музой видно
Во мрак аллеи молча он спешил.
Он так взволнован, так непредсказуем,
Что все опять в тревоге роковой,
И кто-то говорит: -Да он безумен,
А впрочем, как всегда. И в час такой
Багряный лист на маленькой ладони
Вдруг приземлился, и сгустилась мгла.
Но не отменят праздник, и сегодня
Его пора отчаянно пришла.
И все что свято, все, что сердцу мило,
В начале и финале той зари.
Над Царским осень дивная царила,
Смеялись и писали о любви.
А вот и он, откуда он вернулся,
И почему так странно смотрит вдаль?
Дантес ему оттуда усмехнулся,
Судьба покой подарит и печаль.
Но это после, а пока беспечно
Пьют пунш и о грядущем говорят.
Как будто впереди укрыта вечность,
Октябрь царит и души их парят
Как страшен день 10 ого числа
Как страшен день 10 ого числа,
В том феврале теперь таком далеком,
Что кажется и жизнь с ним умерла,
На Черной речке в мире том жестоком.
И мечется француз, ругаясь зло,
Его карьеру здесь похоронили.
А для России солнце вдруг зашло,
О Пушкине опять заговорили.
Союз спасенья был разгромлен но,
Царь помнит эти дни и так печален,
И снова вьюга, заглянув в окно,
Под снегом похоронит сны и тайны.
И лет на пять его переживет,
Угрюмый гений нового столетья.
Ладья к Буяну снова уплывет,
И за убийство снова не ответят.
Но тот февраль 10 ого числа,
Тридцать седьмого горестного года,
Он души наши опалит дотла.
И растворится, словно ждет прихода.
Антихриста, а он давно средь нас,
В обличии красавчика- француза,
И русской музы замолкает глас,
И только тени мечутся повсюду
И миг до часа рокового 4 февраля 1837
4 февраля 1837 года в Петербурге на самом модном и блестящем балу, который каждую зиму давал граф Воронцов-Дашков, на балу, где собирался весь цвет общества и неизменно бывал император, произошло неизбежное.
4 февраля 1837
И миг до часа рокового
еще останется ему,
Когда Дантес, сдержавши слово,
шагнет, и, рассекая тьму,
Все вдруг решится, все случится,
и речки Черной тишина,
И гений просто сокрушится,
одна останется она.
Союз спасения в Сибири,
и только Дьявол за спиной,
Но эти дали, эти шири
нахлынут призрачной волной.
Февраль, четвертое, и снова
Гадают можно ли спасти,
И Вяземский у Трубецкого —
Не может он на бал прийти.
Он так услал за ним гоняться,
Авось, все обойдется там,
И будут призраки смеяться,
За ним шагая по пятам.
Дантес, как темная лошадка,
Куда же быть еще темней.
И Натали вздыхает сладко,
А он все думает о ней.
Она не в чем не виновата,
За это жизнью заплатить?
Душа летит, летит куда-то,
И он уйдет, а ей там жить.
И пусть с каким-то генералом,
Она счастливей будет вновь,
Звезда в тумане догорала
И стала пеплом их любовь.
И белый свет за Черной речкой
Потом померкнет навсегда,
Но умереть, наверно легче,
Чем жить, и яркая звезда,
Погасла в этот миг дуэли,
И были муки так страшны,
Когда отпели, отболели,
Когда забылись даже сны…
Странный сон гения. Чем сердце успокоится
Если есть альтернативная история, почему бы не появиться альтернативной литературе
№№№№№
Бал затянулся, музыка визжала,
И пары улетали к небесам.
Мороженое молча доедала
Там снова Нина, веря в чудеса,
Хандрил Арбенин, снова ждал развязки.
Он все решил, браслет тому виной.
И пусть они рассказывают сказки
О верности ее, он все равно
Не станет ни посмешищем- изгоем
Ни рогоносцем в этом мире зла,
Бал затянулся, только эти двое
Над пропастью парили, ночь была
Такой печальной, в сумраке метались
Чужие тени за немым окном,
Но вот и дом, и там они расстались,
Она не вспомнит больше о былом.
И вдруг тот Рыжий в полночи явился,
И говорил про то, что в мире зла
Он сам давно и верно отравился,
И жизнь его никчёмною была,
Совсем не нужной никому, и снова
Морочил ум, от ревности хмельной.
Являлась Нина снова, снова, снова,
И уплывала к пропасти земной.
— Но где же я? — он повторял устало,
— Ты в Пекле, дорогой, исхода нет.
Звезда во тьму безмолвно уплывала,
Играл сам Штраус, наступил рассвет.
И женщина с печальными глазами
Их провожала, обо всем забыв,
О, странный сон, нет, не свершиться драме.
Вдова прекрасна, генерал красив.
Яд перепутан, все совсем иное,
И он, себя убивший в этот час,
Останется убийцей и изгоем,
И где-то снова бродит среди нас.
И Звездич улыбается лукаво,
И странный свет Луны в кромешной тьме
Графиня, бал, мазурка и расправа.
И Черной речки белый- белый снег
Бабушка поэта Е.А.Арсенева
И в зеркала потом не посмотрела,
Боялась там увидеть вечный мрак,
Куда стремилась и чего хотела,
Кавказ остался за чертою, драк.
Дуэлей, женщин, ничего не будет,
И все-таки склонившись у огня,
Она еще листала Книгу судеб,
Пытаясь суть печальную понять.
Что зеркало, и что в нем отразится,
Когда его забрал жестокий рок,
Чванливая, безумная столица,
Несется в пропасть, что там между строк
Так поздно разглядеть она сумела,
О чем еще мечтала, что ждала?
Холодный дождь, душа ее летела
За Демоном, когда сгущалась мгла.
Она сидела в замке у Тамары,
Надеялась, что он еще придет,
Но нет его, изверилась, устала,
Так оборвался призрачный полет.
О, если б знать, но верить не посмела,
Что он ее покинул навсегда,
И лишь русалка о разлуке пела,
Ночами у забытого пруда
В изгнании, в Михайловском, в плену
В изгнании, в Михайловском, в плену
У музы, а не жизни он томился,
И перстень доставал, ее одну
Хотел обнять, заснуть и раствориться
В поэме не написанной в тот час,
Когда о жизни думать было поздно,
И их сердца в пустыне той стучат,
Нет никого и небо многозвездно.
Изнание спасает от страстей,
Уведших в проспасть воинов крылатых,
Как это важно, жить там без затей,
И верить в то, что меч вернут обратно.
Бунт беспощаден, грозный Пугачев
Все доказал когда-то в час расплаты,
И на поляне призрачный костер,
Среди русалок снова конь крылатый
Его уносит на Парнас, в тиши
Онегина дописанные главы,
А ты пиши и значит ты дыши,
О страсти, о любви, о самом главном.
Грустит Евгений, бунт и мрак кляня,
Князь Петр ничего теперь не пишет.
Среди полей крылатого коня
Поймать и подниматься, выше, выше.
Как хорошо в Михайловском грустить,
И ждать вестей, не получив ответа,
И светлый локон и иной мотив
Вдруг проступает в тишине с рассветом.
Вся ночь без сна и утром канитель,
Радение о дыме и о доме,
А за окошком август, не апрель,
Все это так прекрасно, так знакомо
Мне снился Тютчев
О, нет, не пережить такие страсти,
И выбора не сделать до конца,
Когда один в ее незримой власти,
Не разовьёшь порочного кольца.
И не уйти, обеты нарушая,
Стремишься снова ты к душе родной,
Ее скорее просто утешая,
Когда опять рассорился с женой.
— Елена, ну конечно же Елена,
Упреки, ссоры и печали плен,
И смерть, она подступит несомненно,
И плен стихов в печали перемен.
И это все с укором принимая,
И не желая разорвать кольца,
Он на погост отчаянно шагает.
— Прости меня, в преддверии конца.
За это все однажды я отвечу,
И не смогу я сам себя простить,
А в храме тишина и гаснут свечи,
Когда душа к созвездием летит.
— О, оглянись! Но нет, не оглянется,
Печаль испив до дна, она мертва,
И только в блеске призрачного солнца,
Еще звучат прощальные слова.
Бесплатный фрагмент закончился.
Купите книгу, чтобы продолжить чтение.