Snow Job: Большая игра

Автор защищен моральным правом в соответствuu с Актом о защите Авторских, Дизайнерских и Патентных и прав от 1988.

Все права защищены. Данное издание не может ни каким образом полностью либо частично быть переиздано, использовано, передано к использованию или распространению в какой-либо форме кроме той, в которой оно издано.

Это художественное произведение. Имена, персонажи, места и события — продукт творчества и выдумки автора. Любые совпадения с реальными людьми или событиями — чистая случайность.

Моей любящей маме,
чью любовь я не всегда могла принять.

                       БЛАГОДАРНОСТЬ АВТОРА

Огромное спасибо моим родителям, которые не всегда в меня верили, но тем не менее поддерживали меня как могли в течении всего процесса написания книги. Я благодарна своей очень талантливой сестре — Лесе Лотыш, чьи картины и оригинальные идеи оказали большое влияние на моё творчество.

Особенно я признательна своему замечательному мужу за любовь, поддержку, терпение, и за возможность отдавать то же втройне.

Я благодарю всех моих друзей и всех людей, кто так или иначе повлияли на моё творчество, и в частности, вовремя-уволившего меня, начальника и моего друга Фабиана Болина с его впечатляющей победой над лейкемией #waroncancer

«Главное, самому себе не лгите. Лгущий самому себе и собственную ложь свою слушающий до того доходит, что уж никакой правды ни в себе, ни кругом не различает, а стало быть входит в неуважение и к себе и к другим. Не уважая же никого, перестает любить, а чтобы, не имея любви, занять себя и развлечь, предается страстям и грубым сладостям, и доходит совсем до скотства в пороках своих, а все от беспрерывной лжи и людям и себе самому. Лгущий себе самому прежде всех и обидеться может. Ведь обидеться иногда очень приятно, не так ли? И ведь знает человек, что никто не обидел его, а что он сам себе обиду навыдумал и налгал для красы, сам преувеличил, чтобы картину создать, к слову привязался и из горошинки сделал гору, — знает сам это, а все-таки самый первый обижается, обижается до приятности, до ощущения большего удовольствия, а тем самым доходит и до вражды истинной…»

Федор Михайлович Достоевский

Пролог

Нет ничего, чего бы вы не могли слышать. Почему именно вам я хочу это рассказать, и именно вам, — не знаю; может быть потому, что я вас очень люблю. Эта несчастная женщина глубоко убеждена, что она самое павшее, самое порочное существо из всех на свете. О, не позорьте ее, не бросайте камня. Она слишком замучила себя самое сознанием своего заслуженного позора! И чем она виновата, о боже мой! О, она поминутно в исступлении кричит, что не признает за собой вины, что она жертва людей, жертва развратника и злодея; но что бы она бы вам не говорила, знайте, что она сама первая не верит себе и что она всею совестью не верит, напротив, что она… сама виновата.

Морозный воздух кусает мои щеки и руки. Я опираюсь на крыльцо, и в этот момент aйфон выскальзывает из рук и падает экраном вниз на каменные плиты.

Они его убьют! Они убьют его, а потом убьют меня…

Моя душа кровоточит, и кровь медленно, беспокойно, тихо и неуклонно поглощает всю меня.

За окном колышется высокая тонкая береза посреди иссохшего бесцветного сада. Слабый ветер играет бахромой ее длинных ветвей, и крошечные мерцающие снежинки вспыхивают и сгорают в золотом огне низкого слепящего солнца, возвещая о начале зимы.

Снежинки окутывают холодную грязную землю серебряной шалью, очищая все грехи лета и осени… и этот управляемый хаос, в котором мы все погрязли, — огромный ресурс власти для таких людей как Акбар, для тех, кто, не моргнув глазом, сделают все, что угодно, совершат самое безжалостное насилие только ради того, чтобы защитить свои деловые интересы.

Я ушла от него, знаете почему? Именно что бы доказать только мне, что он — низкая тварь. О, может быть вы этого не поймете… Знаете ли, что в этом всем обмане для него, может быть, заключается какое-то ужасное, неестественное наслаждение, точно отмщение кому-то. Иногда я пыталась ему помочь, что он как бы опять видел вокруг себя свет; но тот час же опять возмущался и до того доходил, что меня же с горечью обвинял за то, что я высоко себя ставлю, и что он ни от кого не требует ни высокомерного сострадания, ни помощи, ни «возвеличения до себя».

Все вокруг — словно чистое полотно, снежная пелена, защищающая новый урожай, освобождающая место для новой жизни.

Я искренне радуюсь солнцу. Новый день настал. Я вдыхаю его свежесть. Мне не надо никуда бежать. Все, что мне нужно, находится прямо здесь, в моем сердце, в моем кровоточащем сердце… Даже если оно перестанет биться, все равно никто не сможет забрать воспоминание, как он держал мое лицо в своих руках.

Мы все хотим познать красоту жизни, но чего-то всегда не хватает. Однако ничто не мешает познать красоту смерти… впрочем, немногие желают воспользоваться этой возможностью.

Если я умру сегодня, то вкушу эту красоту.

Все замедляется в сонной тишине. Улыбаюсь ленивому солнцу, снегу на ветвях, счастью в своей душе, которое он увидел раньше, чем увидела его я.

Если не могу спасти его, по крайней мере, могу рассказать эту историю.

Часть первая

Глава первая.
Леман Бразерс

Темные стены офисной душевой кабинки давят на меня, как стены гроба, затягивая в свою черноту. Вытирая пот бумажными полотенцами и застегивая строгую черную юбку, я всё еще чувствую как вчерашний снежок все еще тает во мне.

Почему он сказал, что я могу пропустить утреннюю планерку? За последние два года он мне не позволил пропустить ни одной планерки. Алекс всегда твердил: «Неважно насколько ты пьяная, обдолбанная, больная или уставшая — в 6:30 ты должна быть на собрании и конспектировать всё, что скажут аналитики».

И что это был за поцелуй? Он был таким нежным, таким настоящим… как будто он никогда не целовал меня раньше — может он, наконец-то, понял, что любит меня?

Мне становится всё жарче, жилки на висках пульсируют все сильнее, я вся покрываюсь потом и больше не могу себя сдерживать.

Я наклоняюсь над раковиной, и меня тошнит.

Стараясь не запачкать блузку, я быстро смываю зеленые и желтые нечистоты и вытираю всё насухо. Головокружение буквально убивает меня, но я должна держаться. Сейчас бы не плохо было бы бахнуть крепкого черного чая с сахаром. Заодно и горький привкус во рту прошел бы. Именно такой чай для меня заваривала мама…

Блин, я опаздываю! Сейчас планерка уже закончится и все начнут разбредаться по своим рабочим местам.

Неожиданно новая волна поднимается из желудка и меня снова рвет… снова и снова… У меня едва хватает сил, чтобы открыть кран и смыть мою рвоту. Я обессиленно падаю на деревянную скамью у душевой кабинки. Похожая стояла в саду у мамы — цветущие розы и георгины, сладкий, пьянящий запах цветов и винограда. Мама гладит меня по голове, читая «Преступление и наказание»: «Ты иногда необычайно, страстно влюблена в страдания».

Нет! Не нужен мне твой чай. Я ненавижу его, особенно с сахаром! У меня престижная работа. Я инвестиционный банкир и не в каком-нибудь Хухуево-Кукуево, а, на минуточку, в Лондоне. В меня тут верят. Я не могу пренебрегать интересами банка и должна быть на рабочем месте вовремя.

Я быстро поднимаюсь и мою руки. Точно так же, как сделал это Алекс несколько минут назад. С таким же отстраненным видом, я надеваю пиджак, аккуратно зачесываю в хвост волосы и тихонько закрываю за собой тяжелую, деревянную входную дверь.

В пустом, холодном, отделанном золотом и мрамором в викторианском стиле холле, я, нетерпеливо, что бы не дай Бог не поймали, жду этот дурацкий, никуда не спешащий, полный зеркал лифт. Там со всех сторон отражается мое бледное лицо. Хотя если покрутиться, то можно увидеть и более интересную часть тела, как говорит Алекс, «самую отпадную задницу на трейдинге». Через несколько мгновений двери наконец-то открываются, и я бодрым шагом выхожу в огромное открытое, кишащее офисным планктоном, пространство с сильным запахом денег.

Я «надеваю» профессиональную улыбку и иду мимо пустых стеклянных офисов начальства, где этот запах особенно едкий.

Моя улыбка приобретает более самодовольный оттенок при воспоминании о том, как мы забавлялись с Алексом буквально полчаса назад, о его сильных руках, закрывающей мои рот и нос так, о том как не могла дышать, ощущая дрожь по телу. Наш маленький секрет…

Поправив юбку, я иду к своему столу.

— Катя, ты сегодня полдня работаешь? — доносится «дружелюбное» приветствие немецкой коллеги.

Она демонстративно стучит ногтем по циферблату Картье, показывая 7:15 утра.

— Полдня — ползарплаты, — ехидно констатирует она с ярко выраженным немецким акцентом. Такие, наверное, служили в гестапо… Ее приглаженные гелем волосы и сердитое лицо без капли макияжа еще больше подтверждают эту мысль.

— Я пришла раньше всех, — честно говорю я. — Просто бегала за кофе, — пытаюсь оправдаться я перед этой фригидной брюзгой, в этом смысле полностью оправдывающей свое прозвище Дева Мария.

— Похоже, тебе нравится кофе с молоком, — усмехается потаскушного вида светловолосая полячка, сидящая напротив, — не забудь вытереть усы, — хихикает она, попивая свой капучино.

— У тебя тут что-то… — парирую я, указывая на пенку от капучино над ее верхней губой.

Не сказав ни слова, она быстро вытирает ее, манерно делая вид, что очень занята.

Как только я логинюсь в свой компьютер, тут же все мои шесть мониторов начинают мерцать бесчисленными запросами от клиентов:

— Катя, что случилось с китайским юанем?

— Цифровой опцион, пожалуйста.

— Сколько стоит ирландский кредитный своп на дефолт?

— Купи пятьдесят миллионов евро за семьдесят восемь, если сделано, продай сто за девяносто.

— Споймал лося на золоте. Сколько стоит закрыть позу?

В это же время вибрирует мой телефон. Сообщение от Алекса: «Продай ту структурную сделку, что я говорил. Сейчас же».

«Какая маржа?» — быстро печатаю я в ответ, вспоминая его устрашающий взгляд, возникающий всякий раз, если я не уточняю на сколько нагреть клиента.

«Все равно. Просто продай. Быстро!»

Впопыхах отвечая еще паре–тройке клиентов в чате, я набираю номер хедж фонда в Ливии.

— Асалям алейкум, Ахмад. Это Катя из Леман Бразерс в Лондоне. Кейфа халяк? — я спрашиваю «как дела» по-арабски, чтобы расположить к себе моего контрагента.

— Катя, аляйкум ассалям. Ты теперь учишь арабский? Вери гуд! — говорит Ахмад, жуя что-то.

— Я же в Лондоне живу, — отвечаю я, — ходила в клуб вчера ночью, там было с кем попрактиковаться.

— Приезжай в Ливию. Познакомлю тебя с молодым и очень богатым шейхом. Ты ему понравишься, — игриво сообщает он.

— Очередной нефтяной принц? — так же игриво спрашиваю, одновременно продавая пол корабля золотых слитков греческому банку, зарабатывая на этом пять процентов комиссии — это заслуживает отдельной благодарности от Алекса.

— Металлы. Сейчас он интересуется литием. Если ты найдешь хорошую цену, он женится на тебе, и тебе никогда не придется снова работать!

— И что, мне придется присоединиться к его многочисленному гарему? — фыркаю я, поймав на себе осуждающий взгляд Девы Марии.

— Нет, нет, хабиби! Ты будешь его принцессой, — отвечает Ахмад.

— Ну посмотрим, — брякаю я, особо не ведясь на этот бред.

— Так как там с ценой на мою структуру? — спрашивает он, грассируя букву «р».

— Тебе повезло, у нас сегодня распродажа, — азартно отвечаю я, обновляя калькулятор цен с рыночными котировками.

— Так, посмотрим …она тебе обойдется в два миллиона триста тысяч долларов, — озвучиваю я я, пытаясь заработать двести тысяч долларов.

— Катя, хабиби, другой банк предлагает купить за два миллиона долларов, — нагло блефует он, явно занижая, пытаясь развести меня на ниже рыночной себестоимости.

— Ахмад, хабиби, это же твой величайший ум придумал столь прекрасный продукт с заемным капиталом, сложной документацией и нелинейными платежами из разных оффшорных структур, — заливаю я в восточной манере. — Внедрить такой схематоз стоит недешево.

— Женщина, ты хоть знаешь, что несешь! — резко отвечает Ахмад, так, что хочется бросить трубку и убежать в туалет. — Мы делали эту сделку с Алексом много раз.

Я глубоко вдыхаю и обновляю цену, которая уменьшилась на пятьдесят тысяч к данному моменту.

— Ну ладно, давай, ты платишь два миллиона сто пятьдесят тысяч долларов.

— Сделано! — неожиданно вскрикивает Ахмад так, что мне приходится быстренько мобилизоваться и перекрыть все риски на рынке, как того и требует вездесущий Британский финансовый регулятор.

— Премию за своп, как обычно, ты переводишь на наш оффшорный счет на Кипре, хорошо? — говорю я, открывая разные системы. Надо что бы выглядело так, что все эти сделки были не связаны между собой, иначе моему прекрасному работодателю придется выложить кругленькую сумму для обеспечения этой транзакции. Единственный человек, который знает, что эти сделки связаны, это человек, который их регистрирует. То есть — я.

— Ну да, только заведи его отдельной сделкой на Кайманах, а нас тут шариатские законы, сама знаешь, проценты нельзя получать, — умиротворенно говорит Ахмад под крики чаек на заднем фоне.

— Уже сделала, — отвечаю я, переключаясь на следующий запрос от Римской католической церкви на свопцион в сербском динаре.

Господи, как я буду это котировать? Сколько надбавки необходимо заложить?

Красная строчка: «Px +», означающая «Где моя гребанная цена?», уже достала мигать у меня перед глазами, и я котирую «5.5–6%» — достаточно широко, на случай если рынок резко двинется против меня. Уровень адреналина в крови зашкаливает, так как каждая десятичная дробь может стоить мне десять тысяч долларов.

Появляется новая красная строка: «Рыночный спред 0.2%. Px +».

— Какую цену ему давать? — спрашиваю я Деву Марии как к старшую по званию, разрываясь между другими запросами и Ахмадом, который требует официального подтверждения своей сделки.

— Осторожно! Эта церковь обдерет тебя как липку! — выкрикивает она в ответ своим металлическим голосом.

— Да знаю я, — говорю, пересчитывая свопцион, но цифры хаотично прыгают по экрану и мне становится не по себе. Влетать в минус совершенно не хочется. Алекс по головке не погладит.

На мгновение я останавливаюсь, увидев худое, уставшее лицо в отражении одного из своих мониторов. Оно смотрит на меня посреди мерцающих цифр как мрачный призрак… непонятно только кого.

Неожиданно ко мне подбегает раскрасневшийся трейдер и орет:

— Ты какого хрена завела этот ливийский своп мне в реестр?! У тебя что — совсем голова в жопе?

— Сорри… — лихорадочно оправдываюсь я, все еще пытаясь трясущимися руками котировать словенскую церковь: «4.7–4.9 … 4.1–4.3…»

— Ты что не понимаешь, что ты запорола весь наш чистый баланс! — орёт трейдер. — Все эти ваши стремные платежи регистрируются на специально созданный механизм. Срочно перебукируй, пока нас не оштрафовали!

— Окей, — всхлипываю я, — «5.6–5.8…»

— Сейчас же! — он яростно плюется слюнями прямо мне в ухо.

— Хорошо, — я в панике переделываю регистрацию.

— Катя, твой телефон звонит, — отвлекает польская курва.

— Я занята, — резко отвечаю я.

— Там говорят, что это срочно, — надоедает она, вытягивая меня из пучины красных мерцающих чатов и незаконченных регистраций.

Я делаю глубокий вдох.

— Добрый день, чем могу помочь?

— Это мисс Кузнецова? — спрашивает деловой женский голос.

— Да.

— Это Луиза из отдела кадров. Вы бы не могли зайти в переговорную комнату номер одиннадцать на первом этаже?

— Я бы с удовольствием, но сейчас очень занята и не могу покинуть рабочее место без согласия моего начальника, — мило отвечаю я, что бы не получить предупреждение за грубость.

— Мисс Кузнецова, ваш начальник сейчас здесь и мы договорились, что ваши коллеги займутся вашими сделками на время отсутствия.

— А, ну раз так, то конечно, — я я радостно и с искренней улыбкой передаю запросы, переключая церковь на Деву Марию и направляюсь вниз.

Неужели это повышение, которое Алекс мне уже год обещает? Может, поэтому он меня с утра так поцеловал?

Переговорка представляет собой обычную белую комнату с высокими от пола до потолка окнами, длинным деревянным столом и невразумительными картинами на стенах.

Две никакие блондинки, в практически одинаковых костюмах сидят посередине стола. При виде меня они лениво поднимаются и жмут мне руку. Одна очень высокая и худая, а другая очень низкая и пышногрудая.

Алекс сидит во главе стола с другой стороны. Его жиденькие темно-седые волосы аккуратно прикрывают плешь, а лицо усеянно темной щетиной, от которой у меня до сих пор не прошли красные пятна на груди и подбородке.

Он на секунду поднимает на меня взгляд, оторвавшись от своего телефона, но тут же приклеивается назад в экран, нервно барабаня левой ногой и теребя обручальное кольцо на пальце.

— Мисс Кузнецова, спасибо что пришли, — вежливо говорит высокая блондинка. — Я Луиза, а это — Николь Чапел, глава отдела кадров.

— Вы, конечно, знакомы с мистером Ригопулосом, — Луиза указывает на Алекса, поправляющего пиджак, скрывающий его волосатое, дряблое тело. — Мы пригласили его поприсутствовать как вашего прямого начальника.

— Конечно, — отвечаю я и почему-то снова чувствую головокружение. Спазмы в желудке вернулись с удвоенной силой. Я медленно сажусь на белый кожаный стул, пытаясь побороть слабость.

— Как вы уже поняли из предыдущей корреспонденции нашего отдела, сегодня подходит к концу период коллективных консультаций, — говорит Луиза, мило улыбаясь.

— Что вы имеете в виду? — спрашиваю я, скрещивая руки и ноги и практически сгибаясь вдвое в попытке облегчить судороги.

— Это значит, что ваше трудоустройство находилось под угрозой в течение месяца, и, как следствие, прекращено, — её слова пробиваются сквозь мою боль и бьют прямо в сердце.

— Вам больше не нужно приходить в офис, — продолжает невысокая блондинка, — Ваша электронная почта, доступ к данным и пропуск в здание будут приостановлены с незамедлительным эффектом.

Внезапно холодный пот покрыл все мое тело, а на глазах против моей воли выступили слезы. Чувствую, как моя температура повышается, и артерии начинают пульсировать.

Я кричу Алексу своим взглядом: «О чем, чёрт возьми, она говорит?», но он даже не поднимает на меня свой взгляд.

— Мы предлагаем вам очень хорошую компенсацию в качестве благодарности за ваши услуги, — говорит невысокая блондинка, — в размере трехмесячной зарплаты. Мы так же поддержим ваш визовый статус в течение этого срока.

Её ядовитый голос будто разъедает каждую мою клетку.

Не веря в происходящее, я смотрю на Алекса. Почему он ничего не говорит? Не заступится за меня, как обычно. Он единственный, кто меня всегда защищал от этих шакалов.

Это не может происходить на самом деле.

— Прости, — наконец говорит Алекс осипшим голосом, — Я правда пытался тебя защитить, но они решили, бизнес, который ты делаешь, слишком рискован для банка.

— Какой ещё риск? — возбужденно спрашиваю я, неожиданно чувствуя, что мои соски всё ещё болят от его покусываний.

— Твои клиенты, — шепелявит он с греческим акцентом, пытаясь не смотреть мне в глаза, — то как они нажили свои капиталы и то как они ими управляют, представляют собой риск для банка..

— Ты же всегда говорил, что все наши клиенты — это твои клиенты… я же все время недотягиваю до таргета, потому что букирую все сделки на тебя…

— Послушай, дело не в том, что ты сделала что-то не так, — перебивает он. Его губы становятся тоньше, а уголки рта опускаются вниз, — Рынок давно достиг своего пика и рушится вниз… худшее ещё впереди. Мы все можем потерять работу, — не закончив фразу, он судорожно приклеивается к своему телефону.

Неожиданно, против моей воли бесстыжие слезы наполняют глаза, обжигая щеки. Где, черт возьми, салфетки?

— Мисс Кузнецова, вы найдете всё необходимое в этом пакете, — продолжает Луиза с двуличной улыбкой. — Вам не нужно возвращаться на рабочее место. Ваши вещи будут высланы на ваш домашний адрес курьером. Человек ждёт на выходе с вашим жакетом и сумкой. — Она встает, показывая тем самым, что разговор закончен, — Мы бы хотели сказать, что нам жаль и мы благодарны за всю вашу работу. Мы желаем вам удачи в вашей дальнейшей карьере, — она протягивает мне руку для формального рукопожатия.

Ошеломленная, я смотрю на Алекса. Миллион вопросов проносится в моей голове, но рвотный порыв заставляет быстрее покинуть переговорку.

— До свиданья, — тихо говорю я и, схватившись за живот, бегу в туалет.

Так значит, это был прощальный поцелуй…

Глава вторая.
Утрата

По телевизору идет какая-то комедия, но мне не смешно. Кажется, она идет уже целую вечность… Наигранный смех действует мне на нервы, но все равно не могу ее выключить. Я могу только сбежать.

Сверкающая всеми оттенками бирюзового моя ванная комната манит своим простором и огромными зеркалами — как в хорошем отеле в какой-то бесконечной командировке, в которой у меня вечно нет времени, чтобы вволю понежиться в роскошной ванне.

Теперь у меня времени завались, но я даже не могу поднять ногу, чтобы встать. Все, чего я заслуживаю, это лежать на подогретом керамическом полу и пялиться на свой ободранный маникур.

Дрожа от озноба, я просматриваю ленту Фейсбука в надежде, что Алекс прервет это бессмысленное занятие хоть самым малюсеньким незначительным сообщением.

Внезапно раздается волнующий звук входящего смс с незнакомого номера. Может, он поменял SIM-карту…

«Привет, это Геби. Это мой новый номер. Я вчера так набухалась, что потеряла телефон. Клиент из Голдмана устраивает вечеринку сегодня в Кенсингтон пэлэс. Тащи сюда свою секси задницу;)».

Я медленно переворачиваюсь на другой бок и продолжаю сдирать лак с ногтей.

Никто не должен видеть меня в таком состоянии. Кому я могу понравиться такой? Даже если никто ничего не скажет, все равно они будут тыкать за моей спиной в меня пальцем и шептать друг другу с отвращением о том, какая я неудачница.

Разве может быть по-другому? Я и есть неудачница. И никакой душ этого не смоет.

В животе снова урчит. Неужели там осталось хоть что-то, чем я могла бы вырвать? Мой желудок практически прилип к позвоночнику.

Банки с икрой, которые я привезла для Ричарда из Москвы, — единственное, что есть в холодильнике. И то у меня на нее аллергия.

Из последних сил я дотягиваюсь до корзины с грязным бельем, чтобы накрыть замерзшие ноги далеко не свежим полотенцем, и сворачиваюсь в клубок, будто я в чреве матери… защищенная… обогретая… любимая… умиротворенная…

Она разрывает в клочья мои рисунки акварелью. Клочки счастливой семьи валяются, разбросанные по полу.

Папа уходит из дома через цветущий сад. Мама плачет и клянет его, на чем свет стоит. Я беру новый лист бумаги и рисую отца в коричневых и голубых тонах с желтыми волосами и красной линией на месте улыбки… большой и сильный.

Мама входит в комнату и нарочно опрокидывает баночку с водой на мой рисунок. Краски капают с листа, словно кровь. Он становятся грязью и размазывают папино лицо.

— Я же сказала тебе, не рисовать больше этого дебила! — она дает мне пощечину.

Ненавижу ее… Я ненавижу все, что с ней связано. То, как она выглядит, как говорит, как готовит…

Не могу больше находиться с ней в одном доме. Я убегаю, что есть силы, через железнодорожные пути в лес и останавливаюсь на чудесной, залитой солнцем поляне.

Сосны, клены, столетние дубы и молодые березки окружают меня. Теплый ветерок колышет их ветви и листья. Симфония лесных звуков завораживает. Всё вокруг дышит свежестью и недавним дождем.

Передо мной возвышается огромный холм. Мне так хочется взобраться на него, чтобы с вершины увидеть сказочную страну и счастливых людей, живущих у подножья холма.

Я направляюсь к нему, но неожиданно холм начинает двигаться. Я застываю на месте, не веря своим глазам… делаю еще несколько шагов вперед, и в этот момент я понимаю, что это огромный монстр поднимается и поворачивается ко мне, вытягивая свою длинную шею и открывая пылающую пасть.

Языки пламени преследуют меня, пока я бегу обратно, пытаясь позвать на помощь. Хоть кто-то должен меня услышать!

Я открываю рот, напрягаю связки, но не могу выдавить из себя ни единого звука. Снова и снова я пытаюсь закричать… кашляю и задыхаюсь.

Запыхавшись, я бегу из последних сил, пока не спотыкаюсь о торчащий корень дерева. Двести долларов, которые я взяла из маминого кошелька, выпадают из моего кармана. Я хочу их подобрать, но жар из пасти дракона обжигает мне пальцы, а деньги сгорают. Я быстро поднимаюсь и вижу, что мои ноги в крови.

Мое сердце выскакивает из груди. Я открываю глаза и вижу перед собой гламурную бирюзовую ванную. За мной не бежит дракон, и крови на мне нет… По инерции я начинаю суетиться, чтобы как всегда бежать на работу, но вспоминаю, что мне некуда идти… Я никому не нужна.

Не стоит помышлять зарубить человека топором, не перекрестившись.

Никакой крови нет. Моя грудь опухла, как и положено, в это время месяца, но нет никакой боли внизу живота. Может, я все придумываю? У меня уже давно не было месячных. Алекс всегда избегал меня в эти дни: грязная, вонючая…

«Я умру». Мысль была ясной, как утренняя роса весной. Она пришла в голову, когда первая в жизни капля крови вытекла из меня.

«Что прикажешь делать с этими испачканными трусами и юбкой? Они стоят денег, ты понимаешь? Кто-то должен их зарабатывать. Деньги не растут на деревьях», — что есть мочи орала мать.

Я поспешно засовываю два пальца вовнутрь и быстро их вынимаю, рассматривая беловатую массу. Ни следа крови.

«Зрелый французский сыр, отлично сочетается с Мерло…», — говорил Алекс на тусе в пабе рядом с офисом. Он тогда опрокинул на меня бокал с красным вином.

— Катя, ну кто ж так делает. Вот из-за тебя разлил отборное пойло.

— Прости, Алекс.

— Надо бы тебя наказать… Хочешь немного кокса? Пошли в туалет.

Он кончил в меня тем вечером? Алекс сказал, это произошло, потому что слишком сильно сжимала мышцы внутри и он не смог сдержаться… но он же сам на этом настаивал.

Пытаясь побороть внезапное головокружение и тошноту, я выползаю в коридор, натягиваю футболку и леггинсы из спортивной сумки, завязываю волосы в тугой пучок и бегу в ближайшую аптеку.

Покрытое тяжелыми облаками небо предвещает дождь. Из-за сильного ветра я с трудом преодолеваю дорогу и, дойдя до аптеки, молча покупаю тест на беременность и нарезанные яблоки за три фунта. Приходится заставлять себя их съесть, чтобы совсем не свалиться в голодный обморок.

Металлический привкус во рту беспокоит меня намного меньше, чем та серая туча над головой, которая все-таки разразилась проливным дождем.

Впопыхах, я вбегаю в первый попавшийся полупустой паб и прохожу мимо пары хорошо одетых мужчин у бара, изо всех сил перекрикивающих одну из песен Рианны, гремящей из динамиков. Они смотрят на меня оценивающим взглядом. Может улыбнуться им? Нет! Я буду им противна… неудачница.

Украдкой я поднимаюсь в туалет по темным узким лестничным пролетам. Сквозняк пронизывает меня до костей.

В маленькой кабинке с полом в клеточку я оперативно писаю на белую палочку и выжидаю две минуты, втыкаясь взглядом в орнамент пола, но уже сейчас две беспощадные полоски на тесте отчетливо видны.

Черт!

Никто не возьмет на работу беременную женщину и не продлит рабочую визу.

Я не могу вернуться на Родину… там меня заклюют. Я и так знаю, что я неудачница.

Быстрый поиск в Гугл по запросу «аборт в Челси» показывает, что ближайшая клиника находится в Медицинском центре буквально пять автобусных остановок от моего дома. Недолго думая, я набираю их номер и назначаю срочный прием через два часа.

На улице льет холодный дождь, заставляя меня сгибаться в три погибели по дороге домой, где я, уговорив себя, что достойна, разрешаю себе принять горячий душ.

Какой ужас, у меня уже огромный живот!

Учитывая, сколько наркоты и бухла я употребила в последнее время, этот ребенок никак не может быть здоров. Какой к черту ребенок?

Я быстро сушу волосы и надеваю джинсы, кашемировый свитер, кожаный жакет и ботинки.

Дождь уже не идет. Снаружи слишком душно, и головокружение возвращается. В автобусе мне становится еще хуже. Внутри невыносимо жарко, как в бане… я потею под мягкой шерстью свитера. Маленькие шерстяные узелки прилипают к телу, а дорогой аромат духов вызывает желание вырвать.

Еще пара остановок, лишь бы не потерять сознание…

Каким-то образом я нахожу силы и тащу себя через улицу в серое индустриальное здание. Желтый разъеденный линолеум, голубые пластмассовые стулья, детские рисунки, женщины, обмотанные в паранджу и едкий запах дешевого освежителя, смешанного бог знает с чем, вызывают желание как можно быстрее отсюда уйти.

— Я просто не готова сейчас заводить ребенка, — объясняю я внимательной индуске, которая только что сделала мне УЗИ и подтвердила мои наихудшие опасения.

— Вы бы хотели прервать беременность? — спрашивает она с доброй улыбкой.

— Да, пожалуйста.

— Учитывая ваш небольшой срок, мы рекомендуем безоперационную процедуру, — говорит она доброжелательно.

— Хорошо, — я киваю головой, нервно скатывая кашемировые узелки потными ладонями.

— Вам нужно будет принять две таблетки с перерывом в сорок восемь часов, чтобы спровоцировать выкидыш. Могут возникнуть кровотечение и боль как вовремя месячных, — добродушно говорит медсестра, выписывая рецепт.

— Старайтесь отдыхать как можно больше и есть много свежих фруктов. Если возникнут проблемы, звоните в сервисный центр, — она отдает мне желтую бумажку и приглашает в кабинет следующую пациентку.

Страшный линолеумный пол все еще стоит перед глазами, даже лёжа в кровати.

Холодная водка помогает. Она уже не обжигает горло, и пить из горла стало вполне привычно.

Мне ужасно хочется спать. Но стоит закрыть глаза, как я снова вижу этот чертов пол.

Убийство — самое большое из всех преступлений. Преднамеренное убийство несоразмерно ужаснее, чем убийство разбойничье. Тот, кого убивают разбойники, режут ночью в лесу, или как-нибудь, непременно еще надеется, что спасется, до самого последнего мгновения. Примеры бывали, что уж горло перерезано, а он еще надеется, или бежит, или просит. А тут, всю эту последнюю надежду, с которою умирать в десять раз легче, отнимают; тут приговор, и в том, что не избегнешь уже принятого решения… и сильнее этой муки нет на свете.

Айфон звонит где-то на периферии моего сознания.

— Катя, детка, это Алекс. Как ты заводила сделку с Ахмадом. Я никак не могу разобраться. Если я их не найду — потеряю пять миллионов долларов из своего бюджета и мне совсем этого не хочется, сама понимаешь. Ах, ты спишь? Э-э, хорошо… Я перезвоню позже.

Глава третья. 
Икра

Который сейчас час?

Какой сегодня день?

Ричард. Вечеринка. Долбанная икра… сама же вызвалась тащить её из Москвы. Вот дура.

Жмурясь от яркого экрана телефона, я мельком вижу, что сегодня пятница, 25 июля 2008 года, 19:12.

Вечеринка только началась. Раз обещала — значит надо.

Это всего лишь домашняя туса у коллеги Ричарда… миллионеров там точно не будет. Производить впечатление особо не на кого. Все такие же журналисты, как и он.

Сидя на краю кровати в тени надвигающихся сумерек, я пытаюсь нанести макияж, но руки меня не слушаются. В конечном итоге я бессильно роняю помаду и сижу, не двигаясь, как наркоман после дозы.

Вот только никакой дозы не было. Вообще ничего не было… только капли дождя, уныло стучащие по окнам.

Старая закалка собираться за пятнадцать минут на работу сейчас приходится очень даже кстати.

Я неохотно поднимаюсь и пытаюсь втиснуть свой раздувшийся живот в джинсы, прикрывая сверху свободной шелковой блузкой.

Что есть ад? Страдание о том, что нельзя уже более любить.

Не включая свет, я медленно иду на кухню, наощупь достаю черный мусорный пакет и засовываю туда зеленые консервы с икрой, лежащие в холодильнике.

Я быстро надеваю плащ и туфли на плоском ходу и выхожу на холодную туманную улицу.

Черное такси моментально подъезжает — преимущество жизни в Челси, во всяком случае пока.

— Куда едем, дорогуша? — спрашивает меня лысый таксист.

— 334, Куинстоун Роуд, пожалуйста, — я читаю вслух адрес из сообщения на телефоне.

— Отлично, это как раз за мостом, — говорит он, и мы отъезжаем.

— Едете на пати? — спрашивает водитель, с явно не гламурным акцентом.

— Угу, — неохотно отвечаю я.

— Везете с собой что-то интересное? — спрашивает он, указывая на мой черный пакет.

— Ах, это… это — моя прошлая жизнь, — неохотно отвечаю я.

— Вы туда поместили голову вашего бывшего бойфренда? — смеется он.

— Что вы имеете в виду?

— Просто шучу, дорогуша. Приехали, — говорит он, останавливаясь у широкого подъезда.

— Можно чек? — спрашиваю я по привычке для отчетности. — Впрочем, не стоит, — я вспоминаю, что у меня больше нет корпоративной кредитки, — оставьте сдачу себе.

Пытаясь не намокнуть, я бегу под широкий козырек парадного лондонской новостройки. Холодная и мокрая стеклянная дверь открывается, как только я нажимаю кнопку с нужным номером квартиры.

Музыка и нетрезвые голоса ведут меня из лифта по просторному коридору в квартиру с низкими потолками и запахом растопленного сливочного масла и дешевого вина. Гостиная наполнена подвыпившими гостями, сосредоточившимися вокруг стола с напитками в пластиковых стаканчиках. От них разит алкоголем, фальшью и высокомерием.

Не слыша легкого французского акцента Ричарда, я направляюсь туда, где наиболее вероятно его увидеть — на кухню, где он, по идее, должен печь блины.

— … и потом я вставляю ногу в петлю на доске и резко разворачиваю парус к волне. О-ля-ля! Он ломается надвое! — Ричард с чувством рассказывает очередную байку для нескольких благодарных слушательниц в коктейльных платьях.

Он с энтузиазмом демонстрирует свои мышцы и прекрасное телосложение, делая вид, что стоит на доске для серфинга, пытаясь ничего не раздолбать в душной кухоньке. Предсказуемая, обтягивающая его огромные бицепсы, белая футболка и темно-синие джинсы, укороченные под его невысокий рост, делают свое дело. А голубые выразительные глаза и темные зализанные волосы, как у молодого Алека Болдуина, окончательно добивают присутствующих.

— Он потратил шестьсот евро, чтобы починить парус, — бойко вставляю я, протискиваясь к нему.

— Катя! — восклицает Ричард, бросая ложку в тесто.

— Я уж думал ты не придешь. Ты окей? — он целует меня в обе щеки, как это принято в Лондоне, прикасаясь своими гладко-выбритыми щеками к моим.

— Я обещала принести икру, — тихо говорю, ловя на себе осуждающий взгляд безвкусно одетой низкорослой блондинки с неприлично глубоким декольте.

— Новой главе по новостям из России в Файненшал Таймс нужна настоящая русская вечеринка: икра, блины, водка, шампанское, цыгане… начать можем с икры, — я пытаюсь звучать, как обычно, беззаботно.

— MagnifiqueВеликолепно! (фр.) — примеч. ред.! Спасибо. Не могу дождаться твоих бесшабашных историй и танцев на столе, — подмигивает мне Ричард.

— Ну, не знаю… — я нерешительно мямлю в ответ.

— Она всегда так говорит, а потом ставит весь дом на уши, — Ричард улыбается незнакомке, наливая мне бокал красного вина.

— Ну, сегодня точно вряд ли…

— Кстати, это — наша милая хозяйка и моя новая коллега Софи, — Ричард представляет блондинку в платье такого же грязно-бежевого цвета, как и ковролин в этой квартире.

— Я так рада с тобой познакомиться, — наиграно щебечет она, вяло пожимая мне руку. — Ричард столько всего хорошего о тебе рассказывал.

Её шпильки должно быть сантиметров двадцать пять как минимум, но, тем не менее, мне сверху прекрасно видны её недавно-прокрашенные корни волос.

— Правда? — спрашиваю я с недоверием и опираюсь на подоконник, чтобы лучше разглядеть хитрые темно-карие глазки Софи.

— Да, он рассказывал о том, как много ты работаешь и как предана своему делу, — говорит она, открывая дверцу на балкончик и зажигая тонкую сигаретку. — Так как вы познакомились?

— В самолете, по дороге в Москву, — отвечаю я, пытаясь не потерять сознание от смеси сигаретного дыма, вина и запаха свежих блинчиков, которые печет Ричард.

— В бизнес классе закончились места, поэтому Кате пришлось сидеть рядом со мной в среднем ряду в эконом, — радостно сообщает Ричард, разбивая яйца. — Естественно, она была не очень этому рада.

— Ага, а ты помнишь лицо этой несчастной стюардессы, когда она реально подумала, что ты хочешь, чтобы она раздобыла нам устриц и шампанского для празднования нашего знакомства? — тепло вспоминаю я.

— Ну да, в эконом классе экономят даже на словах. Там только два слова: рыба, мясо, — говорит Ричард с интонацией стенд ап комика.

— Ну да, в бизнес классе, конечно, повежливее — Доброе утро, добро пожаловать на борт. Что бы вы хотели на обед?

— А ты помнишь, как тогда достала того толстого чувака у прохода, — вспоминает Ричард.

— А что мне оставалось делать — они забрала все мои вещи наверх, а мне были нужны то наушники, то книжка…

— Твоя сумка постоянно падала ему на голову, — Ричард стукнул себя ложкой по лбу и снова насмешил меня.

— Нет, ну, правда… Его тело распласталось на пол моего сидения. Мне же нужно было как-то уместиться … — я пытаюсь найти правильное слово в английском языке.

— Ага, — осуждающе кивает Софи, выдыхая сигаретный дым.

— Это так… нечестно. Мне пришлось доплатить пятьдесят фунтов за перевес багажа, а толстых просто так пускают без доплат, — говорю я и тут же жалею об этом, чувствуя, что Софи явно за это зацепится.

— Так ты что-то сказала этому бедолаге рядом с тобой? — спрашивает она тоном строгой учительницы.

— Нет, конечно, — оправдываюсь я, — У него на голове были огромные наушники.

— Интересно… — говорит Софи задумчиво.

— Так как же девушке с Украины удалось попасть в инвест банк, да еще в Лондоне?

— Вообще-то я получила магистерскую степень в университете Боккони, — гордо заявляю я.

— А мы с Ричардом тоже встретились в Италии, — бестактно вставляет Софи.

— Мы оба учились год в университете в Генуе по программе обмена студентами, — говорит Ричард, радостно водружая тарелку с блинами на стол, и я начинаю закручивать в блины икру.

— Мы там были единственными британцами, точнее я была единственной британкой, — пафосно декларирует Софи. — Ричард все-таки наполовину француз.

— И как тебе Италия? Итальянцы? — спрашиваю я, пытаясь хоть немного растормошить эту снежную королеву.

— Ах, они очаровательны.

— А что тебе больше всего понравилось?

— Интересное чувство стиля… и такта. Их гастрономические обычаи, конечно, впечатляют, хотя и длятся дольше, чем коронация королевы.

— Ну, в этом же весь цинус — это делает Италию Италией, — улыбаюсь я и кладу первый блин комом на поднос.

— Я провела антропологическое исследование итальянцев, чтобы выявить их когнитивные поведенческие модели в современной инвестиционной деятельности, — тараторит, поправляя свою чрезмерно затянутую в платье грудь.

— Это как? — недоумеваю я.

— Например, эта их самоуверенность, чрезмерная эмоциональность, склонность к азарту… культурное и социальное взаимовлияния… — бубнит Софи голосом бездушного робота.

— Но ведь Италия намного интересней: это аперитиво, дежастиво, антипасти, эмоциональные обсуждения, ссоры из-за пересоленной пасты и громкие примирения во время обеда, комплименты «bella», «brava»… — я активно жестикулирую с итальянским акцентом.

— Ну, у нас там было несколько бесшабашных ночей, — смутно декларирует Ричард из-за плиты, — даже Софи не устояла перед итальянским шармом.

— Ради бога, Ричард, ты же не думаешь, что это было нечто серьезное! — восклицает она, хватая сыр и буженину из холодильника для фаршировки блинов.

— Итальянские мужчины — вообще отдельная история. Это — как водить Феррари: высокая скорость, отсутствие тормозов, нет времени перевести дух. Он весь твой без остатка, но только на одну ночь, ну или на пару недель, — вещаю я со знанием дела.

— Это отвратительно! Одноразовый перепихон — не мой стиль, — с осуждением говорит моя новая знакомая и кладет на поднос идеальный ролл.

— Я имею в виду, они знают как вести себя с женщиной, — пытаюсь я объясниться. — Они приглашают тебя в лучшие рестораны, заваливают комплиментами, признаются в вечной любви на закате, вкушают твои губы… — говорю я театральным тоном, еще больше смущая Софи. — Ты-то знаешь, раз жила там.

— Конечно, нет! Но ты, очевидно, хорошо осведомлена, — язвительно замечает она.

— Вообще-то у меня были серьезные отношения с юристом из Милана, — ответственно заявляю я.

— И что же случилось? — язвительно спрашивает британка.

— Я вынуждена была выбросить все его вещи из окна, когда узнала, что он мне изменил, — спокойно отвечаю, делая глоток вина.

— Классика! — восклицает Ричард, стоя за плитой. — Я даже могу представить, как ты при этом кричишь «basta» и «bastardo» прям как настоящая итальянка.

— Это было больше похоже на «pezzo di merda brutto figlio di troia bastardoКусок дерьма, ублюдок! (итал.) — примеч. ред.», — я по привычке транслирую образ уверенной в себе стервы, невольно провоцируя неловкую паузу.

— Ах, семейное поместье Ричарда на севере Франции просто очаровательно, — Софи тактично меняет тему разговора.

— Ты же вроде больше никогда не хотел туда возвращаться? — я туплю на Ричарда в изумлении.