Бесплатный фрагмент - Сломанная корона

Данная книга является художественным произведением, не пропагандирует и не призывает к употреблению наркотиков, алкоголя и сигарет. Книга содержит изобразительные описания противоправных действий, но такие описания являются художественным, образным, и творческим замыслом, не являются призывом к совершению запрещенных действий. Автор осуждает употребление наркотиков, алкоголя и сигарет.

Пролог

«Петербург. Стандартный набор всех хипстеров: Петербург, Париж и Нью-Йорк. Что особенного в этом городе?!

Он же пустой. Пустынный. Там даже у людей глаза какие-то серые, отражающие цвет вездесущей воды, словно повсеместный ветер выдул любые просветы из них, а моросящий дождь смыл яркие краски с лиц — но не с волос, неформалов тут пруд пруди.

А как же множество чудесных фотографий, альбомов, картин, скажете вы?

Петербург — и правда город открыток. Они здесь везде. В волшебном Эрмитаже (все же его магии не признать я не могу), золотом Петергофе, Царском селе, на Дворцовой площади под аркой — в общем, во всех местах, напичканных туристами. Все эти места — парадный подъезд для гостей Северной столицы. Но есть также и задний двор — едва выходишь за пределы главных улиц, за границы Пушкинского пестрящего великолепия, окунаешься в Петербург Достоевского — желто-серый или коричневый, однотипный, нелепый, в котором можно взрастить идею «тварей дрожащих». Петербург — это лишь фасад, показная картинка.

Этот город уж точно не подходит людям, привыкшим к скоростному образу жизни. На быстро ходящего человека смотрят с неодобрением, словно он нарушил какой-то негласный закон двигаться неспешно, соответствующе волнам на ледяных набережных. А попробуй только побежать по бесконечному эскалатору вверх — люди даже не подумают о том, что нужно освободить левую сторону механической лестницы для прохода!

Можете сколько угодно называть его спокойным, но как по мне, так там только два действительно спокойных места — Финский залив и набережная со львами — и то с натяжкой, ведь они вызывают побочным эффектом меланхолию и депрессию. Все остальные пространства не успокаивают, а беспощадно круглосуточно усыпляют.

Так что единственной причиной посетить этот город, если вы не турист, не хипстер и не гонитесь за меланхолическим настроением, вижу только в том, чтобы поспать, как убитый.

Лучше бы и я сюда не возвращалась.

Смотрю на Неву и не могу отделаться от мысли, что, наверное, я должна хоть как-то проникнуться этим городом, все-таки за что-то его любят. Но он не вызывает у меня ничего. Пустые здания. Пустой город.

Пустая я».

Такие мысли приходят в голову бронзоволосой девушке в фиолетовой шапке с огромным пушистым помпоном, которая неспешно идет по набережной. Под шапкой скрываются два провода синих наушников, схожего оттенка с венами на ее мраморных руках с ободранным темным лаком, которые она сунула в карманы. Губы беззвучно шевелятся, вторя играющей музыке, но не позволяя себе подпевать вслух из-за своей недостойности. На плече болтается кожаная сумка, из которой торчит блокнот — художница никогда не оставляла его больше, чем на день. У него слегка смят низ страниц — девушка из-за своей легкой небрежности постоянно неаккуратно запихивала тетрадку в свои рюкзаки.

Арина присаживается на ступеньки между львами, поближе к воде.

Огромные теплые глаза шарят по морщинкам Невы, возникающим от дуновения ветра. Девушка размышляет о том, что из них старее: ветер или река? Вроде бы движение потоков воздуха существовало испокон веков. Но, с другой стороны, нельзя ли предположить, что каждый порыв и каждая остановка ветра — это его смерть и возрождение, а значит, ветер — это вечный ребенок-феникс?

Тонкие, изящные пальцы плавным движением кидают хлеб в воду, хотя едва ли это нужно: пара птиц нагло подобрались прямо к свесившейся руке и клюет из нее. Одиночество — это когда утки у реки принимают тебя за своего.

Месяц назад они бродили на этом самом месте вдвоем, хотя Арина чувствовала себя чуть менее одинокой, чем сейчас. Чайки тогда заставили улыбнуться ее спутника, когда одна из них словно запуталась в собственных крыльях. Тогда девушка заставила его пройти псевдо-психологический тест про чайку, которая на самом деле символизирует женское начало. Он еще тогда сказал: «Глупые чайки».

Глупые чайки. Глупые женщины.

Шоколадные глаза наполняются влагой и становятся темно-ячменными. Ариша трясущимися руками достает помятую пачку сигарет из сумки. В картонной коробочке ничего не оказывается, и от досады девушке хочется швырнуть ее в воду, но воспитание все же не позволяет. Бледная рука обшаривает всю сумку, мало ли, вдруг что-то затерялось. И — бинго! — выуживает остатки марихуаны в пакетике во внутреннем кармане и бумагу, сложенную вдвое.

Арина помнила этот листок.

Ее пальчики завороженно порхают по синим чернильным буквам. С таким же благоговением ей всегда хотелось потрогать подписи в правых углах ее любимых картин. Буквы вышли слегка кривоватыми, но левая рука их автора не подвела — различить слова было не сильно трудно. «И я выбираю линию жизни…»

Что же, пришло время сжечь хотя бы его слова и развеять пепел марихуаны над Невой. «Как прозаично», — пришло в голову Арише.

Достает зажигалку. Щелчок. Еще один. И еще. Безрезультатно: крошечная искорка словно не желает становиться пламенем.

— ТУПАЯ ЗАЖИГАЛКА! — кричит девушка.

Слезы брызгают из глаз, и Арина в ярости бросает ее на серые ступени. Хотела выместить всю свою злость на этой зажигалке. Хотела, чтобы она разбилась вдребезги… Но нет. Она просто падает на камень, целая и невредимая. Зажигалке камни оказываются нипочем.

— Огоньку? — говорит женский голос выше по ступенькам.

Ариша вздрагивает и оборачивается назад. Этот низкий голос был не знаком, чтобы распознать его обладателя сразу, но едва она встречается с его носительницей глазами, понимает, кто стоит перед ней. Раньше бы у художницы все похолодело от этого взгляда, но сейчас чья-то заботливая рука только поджигала фитилек злости. И даже не за то, что пришедшая не дала попрощаться с тем, кого Арина любила. А за то, что эта двадцатишестилетняя девчонка не исполнила его последнюю волю.

Арина помнила эти волнистые пшеничные волосы с осветленными концами чуть ниже плеч и красивое круглое лицо еще с фотографий, хотя вживую его черты немного осунувшиеся, а кожа менее идеальная. Пухлые губы, покрытые красной помадой и татуировка в виде пяти багровых роз на шее. Сама девушка более низкая и худая, чем кажется на снимках. Но больше всего поражает тонкость рук — костлявые, что-то тарабаня, они бегают по ее бедрам, словно пауки. Глаза небольшие, словно прячущиеся от чего-то, и метущиеся, серые и плоские. Она выглядит так, словно готова пронзительно закричать в любой момент.

Алена протягивает свою зажигалку. Идеально наманикюренные пальчики держат металлический коробок с гравировкой. Он загорается с первым же нажатием. Не то, что пластмаска за двадцать рублей.

Арина подносит косяк к губам и вдыхает.

— Тебя ведь могут запалить, — говорит Алена.

— Плевать, — Арина снова затягивается.

Пришедшая садится на ступень выше. Дуги темных бровей Ариши съезжают вместе: даже тут эта женщина не оставила ее наедине с ним. Пытается забрать ментальное прощание. Да пошла она! Это Аринин момент. И она не позволит какой-то Алене его отнять.

Еще два белых облачка от марихуаны взлетают вверх.

— Знаешь, а чувства все не угасают, — прерывает молчание Алена. — Я думала, что пройдут… Но… нет. И хотя я невыносимо уставала, когда он был рядом в последние дни, даже иногда думала уйти, я не могла отпустить. И теперь такое чувство, будто никогда не смогу. Ты посильнее меня будешь.

Арина все еще молчит, демонстративно игнорируя ее и вдыхает еще пару слов. Полоса огонька двигается чуть ближе к бледным губам. Ей не дает покоя последняя его фраза, сказанная в вагоне метро. «Увидимся».

— А ведь скоро гроза, — Алена кивает на собирающиеся тучи.

— Это Питер. Здесь по определению грозы.

Художница вздыхает, осознавая, что все-таки нормально посидеть его жена не даст. Глаза безвольно поднимаются наверх — действительно, заметно потемнело с тех пор, как она сюда пришла. Вот-вот стеной обрушится. Низкое петербуржское небо словно опускается еще на несколько метров, едва касаясь шапкой зданий на Васильевском острове.

— Почему ты не сделала то, о чем я тебя просила? — тишину второй раз прорезает тихий, с придыханием и хрипотцой голос Арины. Когда-то он был звонче. — Почему поступила по-своему? Почему не кремировала его?!

— Не знаю, — спустя паузу отвечает Алена. — Решила, что так будет лучше.

— Лучше для кого? Уж точно не для него.

— И для него тоже, — словно споря с ее мыслями, отвечает вдова.

Арина фыркает.

— Ты и правда его совсем не знаешь. Он сказал мне об этом желании еще в день нашей первой встречи.

— Ну уж извините, мне он такого не говорил, — саркастично оправдывается неожиданная собеседница.

— Дело даже не в том, говорил он или нет. Он хотел сгореть, — Ариша подчеркнула последнее слово. — Он хотел полыхать ярко, так, чтобы весь мир увидел.

Они вновь замолкают, погруженные каждая в свои мысли, глядя как две чайки извиваются рядом с мостом.

— Он посвятил тебе песню, — сообщает Алена. — Ходил по квартире и напевал какой-то мотив, а когда я спрашивала, что это, отвечал, что новая песня.

Спасибо за очередной удар в спину. Слова молодой женщины словно перекрыли Арине легкие.

— С чего ты взяла, что она была мне, а не тебе? — едва снова научившись дышать, спрашивает художница. — Он сказал?..

— Нет. Просто Леша не давал мне ее услышать. Если бы она была моя, он бы не скрывал ее.

— Он записал ее?.. — тихий голос срывается.

— Нет. Я перерыла всю квартиру, но ни стихов, ни аккордов или нот я не нашла. Может, он оставил их где-нибудь в Москве, но что-то мне подсказывает об обратном… Мне очень жаль. Я хотела бы, чтобы ты ее услышала, — говорит Алена и неожиданно для них обеих берет свою бывшую соперницу за руку.

Это совсем обезоруживает Аришу, которая в серых глазах находит подтверждение искренности. Ведь кто как не они могут друг друга понять.

— Ты не представляешь, как я ревновала к тебе, — горько усмехается Алена. — Кричала, что лучше бы он умер, чем вот так предавал меня. Сейчас я начинаю думать, что если бы я тогда не выгнала, он бы не уехал…

Она замолкает, пытаясь сглотнуть ком в горле.

— Ты не виновата.

Арина разглядывает костлявую руку пришедшей, вернее, ее безымянный палец:

— Красивое кольцо.

Алена тоже переводит на него взгляд, и вид у нее такой, будто замечает его в первый раз. Сверкающий сапфир напомнил художнице о черном обсидиане на перстне Леши. Помнится, однажды он сказал, что по поверьям этот камень приносит незаживающие раны. А еще что он переводится как «ноготь Сатаны». Девушка тогда еще пошутила, что это его печать в контракте с дьяволом, которому он продал душу за такой голос.

— Если захочешь сказать ему что-нибудь… — Алена начинает хрипеть.

Она вытаскивает бумажку из своей сумки и что-то чиркает на ней, передавая девушке в фиолетовой шапке. Адрес могилы.

— Нет, — отрезала Арина, даже не взглянув на листок. — Не нужно. Я уже попрощалась.

— Прости, что охранники не пропустили тебя. Не хотела, чтобы был кто-то… из посторонних.

Рыжая девушка позволяет себе даже немного улыбнуться. Эти мелкие ссоры, ревность и препятствия кажутся такими ничтожными по сравнению с главным.

— Да ладно. Я бы тоже, наверное, не стала пускать любовницу своего мужа, — на слове «любовница» Алена вздрогнула. — Хотя что толку делить мертвеца…

— Ужасное слово, — вдова вновь поежилась. — «Мертвец».

— Какая разница. Это всего лишь слово. Набор звуков.

— Думаю, мы обе достаточно прожили в мире музыки, чтобы относиться к звукам как к чему-то несущественному, — снисходительно улыбается блондинка.

— Этот мир от меня далек. Я не музыкант.

— Мир музыки не может быть далек ни для кого. Она повсюду!

— Ты говоришь, прямо как он, — Арине было нелегко это признать.

— Знаешь, а ты мне даже нравишься, — говорит Алена. — Где-нибудь в параллельной вселенной мы могли бы быть хорошими подругами.

— У меня тоже мелькнула такая мысль. И смешно, и грустно, на самом деле.

— Увы, я разучилась смеяться.

— Я тоже.

Чайки перестают отнимать друг у друга крошечную рыбку, которая, не доставшись никому, падает в реку.

— Если что-то понадобится, ты обращайся, — вдова поднимается со ступеней, — Принцесса.

Несмотря на то, что она произносит это фанатское прозвище без злобы, даже с некоторой теплотой, у Арины все равно такое чувство, будто Алена залепила ей пощечину. Лучше бы эту кличку забыли навсегда.

Бледное лицо девушки каменеет, и она снова на грани, чтобы начать плакать. Вдруг Алена обнимает ее. Два тела трясутся от физической боли одного. Вдова гладит ее по спине и приговаривает пустое «Все будет хорошо, время лечит». Похоже, в этот момент она убеждала и саму себя.

— Знаешь, когда раздался звонок… — голос Арины все еще дрожит, но озвученные слова по обыкновению его успокаивают. — Я почему-то вспомнила один экспонат в Пушкинском музее… «Сожженная скрипка» Фернана Армана. Он собирал совершенно разные предметы, от пробок до автомобилей, и клал их в прозрачные ящики, либо заливал бетоном. Дело не в увековечивании, просто в те времена художники желали по-новому взглянуть на уже привычные, приевшиеся взгляду вещи. И эта скрипка уже не похожа на скрипку — скорее на насекомое, застывшее в янтаре. Это больше не мертвая музыка — это хрустальное изваяние чистого вдохновения. Понимаешь, к чему я?

— К тому, что Леша стал таким же?

Арина кивает. Алена щурится, разглядывая дальние волны, и говорит:

— А я в этот момент подумала о том, что не смогу жить без него.

Две непрошенные знакомые сидят несколько мгновений, ожидая того момента, когда Нева накроет их с головой и поглотит в себя. И все закончится. Да вот только этого не происходит.

— Приятно было познакомиться, — Алена сжимает девушку напоследок и встает.

— Мне тоже.

Когда она удаляется, Ариша выдыхает дым в последний раз и растирает серый пепел, развинчивая его над Невой. В этот момент девушка почти услышала его голос, который вечно доносится из наушников, лежащих в сумке. Она прикладывает измазанные пеплом пальцы к губам, непроизвольно оставив след, и посылает проникновенный, медленный воздушный поцелуй:

— Прощай, мой Принц.

Короли ночной Вороны (Москва)

Мы никогда не претендовали на равенство имуществ, а считаем необходимым равенство прав и счастья.

Максимилиан Робеспьер

Такое чувство, что меня задавят.

Нет, серьезно, кому в голову пришла идея сначала поставить всех в очередь перед дверью, а потом перенаправить к палаткам за браслетами? Неужели они не понимали в тот момент, что толпа попросту снесет сама себя?

Еще этот жуткий холод… Какой черт дернул меня пойти в платье?.. После сегодняшнего дня точно не смогу иметь детей.

О, прекрасно, я еще и в лужу наступила.

Девочка низенького роста рядом со мной поправляет что-то в настройках фотоаппарата. Она тут по аккредитации, но ее все равно заставили стоять за браслетом. Мы познакомились в интернете, прямо перед концертом, потому что ни у нее, ни у меня не было компании. Списались где-то в комментариях во встрече. Она выглядела как девятиклассница, сразу и не скажешь, что она со второго курса. Не уверена, но кажется ее зовут Маша. С именами у меня всегда были проблемы.

Девушка скрестила руки на груди и притоптывает, пытаясь согреться.

— Ты давно их слушаешь? — спрашивает Маша.

Я пытаюсь подсчитать в уме.

— Я и не помню даже. Лет пять-шесть. Мне их показали в лагере, на одной из вечерних «свечей». Мы тогда ходили и всем отрядом напевали эти песни, — на моем лице проступает улыбка. Хорошее было время.

Вот уж тогда не думала, что попаду на их концерт.

— А ты?

— О-о-о-о… Уже лет пять. Седьмой раз на их концерт иду. Сначала просто слушала, а потом подруга потащила с собой на них, и все… Понеслась. Первые разы ходила как зритель, а потом пару раз фотографировала. Сейчас написала Леше, что хочу их поснимать, он посмотрел мои прошлые снимки, написал что-то вроде: «Вау! Супер!» и позвал сюда.

— Он такой классный… — протягивает девушка рядом с нами, мечтательно закрывая глаза. — Я бы запрыгнула на него прямо на сцене.

Первое, что бросается в глаза — ее отталкивающие, густо накрашенные черным веки и агрессивные красные волосы. И, что характерно, футболка с логотипом группы. Здесь много таких. Однако она кажется довольно приветливой. Ведь всех нас объединяет одно увлечение.

— Да, он хорош, — смеется ее подруга рядом. — Но вообще-то он женат.

— Меня бы это не остановило, — пихает ее в бок красноволосая.

— Тебя бы остановили охранники, — подмигиваю я. — Эх, глупые мужчины, не понимают, что стоят между истинным и великим чувством… — мне удалось ее рассмешить, за что меня награждают горячим чаем.

— Как же холодно, — протягивает парень, стоящий следом в очереди, переминаясь с ноги на ногу.

Одна из тех двух девушек кладет мне руку на плечо и заставляет всех встать в круг, словно мы играем в американский футбол. Мы прижались друг к дружке, как воробушки, и стало действительно теплее. Чтобы усилить эффект, наш кружок начинает вприпрыжку двигаться по часовой стрелке, что поднимает не только температуру окоченевших пальцев на ногах, но и настроение.

Однако не долго мы грелись — объявили, что браслеты наконец-то начали выдавать, и толпа относит нас ближе к белоснежной палатке. Как селедки в банке, ей богу. Даже в метро в час пик не так тесно.

Девушка, Маша, с которой я пришла, хватает меня за руку, чтобы я не пропала. Обычно я не люблю, когда ко мне прикасаются малознакомые мне люди, но какое уж личное пространство в такой толкучке.

Показываю свой билет и получаю браслет зеленого цвета, и мы с Машей несемся в сторону входа. Она, за счет своего карликовского роста, умело и нахально протискивается сквозь массу людей и тащит меня за собой. По пути кидая извиняющиеся взгляды, я оказываюсь прямо перед охраной. Подняв правую руку с браслетом, зажатую в кулаке, наконец-то получаю доступ внутрь.

Тут уже немало народу собралось.

Боже, как же жарко внутри!

Уже порядком пожалев, что не согласилась с Машей сбегать за водой, встаю с левого края сцены, позади пары разгоряченных фанаток. До чего они несдержанные! Еще до начала концерта обещают, что будут усиленно отбиваться от тех, кто попробует пролезть вперед, и репетируют отклонение назад, если вдруг начнется давка. Что же, в какой-то мере это разумно, но все же, на мой взгляд, чересчур. Неужели нельзя быть чуть более толерантными? Мы же все тут просто пришли послушать волшебную музыку.

Маша встает позади меня и кладет голову на мое плечо. Вот это я понимаю, познакомились пару часов назад!.. Не сказала бы, что мне удобно, но все же решила немного потерпеть — тем более, с ростом этой девушки, иных вариантов, кроме как цепляться за кого-то, чтобы увидеть происходящее на сцене, не найти.

У меня ускоренно бьется сердце от того, что через несколько минут я их наконец-то увижу Форестов вживую. Это было просто невероятно! Все-таки одна из моих любимых русских групп! И почему я раньше не додумалась прийти на их концерт?

Проходит минут тридцать с того момента, как нас запустили внутрь. Группы, что неудивительно, на сцене все нет. В зале недовольство, потому что невероятно душно, и многие потихоньку начинают уставать стоять.

Я поднимаю телефон с фронтальной камерой, чтобы посмотреть, что твориться позади.

Ничего себе.

Там до самой стены люди битком стоят!

И вот наконец-то выключают фоном играющую музыку и гасят свет.

Толпа вокруг меня начинает кричать, и я понимаю, что тоже кричу. Мой голос утопает во всеобщем вожделенном зове.

Бой барабанов, сгенерированный с мерцающим светом софитов. Звуки клавиш, так мягко разбавляющих атмосферу. Затем переливы струн соло-гитары, басы…

И этот голос.

Я с первых же слов узнаю песню. «Самолеты врезаются в здания». Они начали с моей самой любимой!

Маша уже открыла крышку объектива и во всю снимает пятерых ребят, а я словно очарованная смотрю на них и не могу оторваться на настройки камеры. Сине-красная гамма света делает их похожих на неких инопланетян, только что сошедших с корабля и принесших звучание, доселе землянам неизвестное. Я замечаю, что басист (не помню, как его зовут) играет гораздо бодрее, чем во многих других группах, на которые я ходила. Симпатичный клавишник Женя с мелированными золотистыми волосами забавно хмурится и высовывает язык на бок, когда играет высокие ноты.

Но крепче всего мой взгляд приковывается к солисту. У меня всегда была сильная слабость к парням с потрясающими голосами. Но здесь завораживало не только звучание.

То, как он двигается, как плывет с гитарой по сцене, вскидывает руку, которая скорее танцует по струнам, чем бьет по ним… Для Леши словно вокруг ничего и никого не существует — только музыка. Он даже не общается почти с залом — толпу заводил Женя, заставляет ее прыгать, кричать и поднимать руки.

И толпа действительно кричит. Этот хор мог бы посоревноваться с колонками в громкости звучания. Но даже сквозь сотни голосов я могу различить один. Лешин.

Он почти не открывает глаз, только иногда, чтобы взяться за микрофон рукой, оторвавшись от струн гитары, или же подсмотреть какой-нибудь нужный лад — а по большей части он словно не замечает толпы, ничего не видящим взглядом устремившись в дальнюю стену, или вовсе отгораживался от мира, закрывшись стенкой своих век.

Когда Леша тянет гласные, он как-то комично натягивает нижнюю губу наверх, чтобы она скрывала его зубы — странная гримаса, но она будто бы вписывалась в весь образ человека, далекого от нашего мира, в котором важен твой внешний вид.

Вовсе не визуальная составляющая мира его волновала.

А чистый звук.

Именно это меня в нем привлекло: его отдача собственному делу. Эта самозабвенность. Такое чувство, будто я нашла тот самый третий элемент, на который можно смотреть вечно, помимо огня и воды.

После пяти или шести песен Леша улыбаясь громогласно крикнул в микрофон:

— Спасибо, люди, вы лучшие!

Толпа вокруг ревет, взрывается аплодисментами. А я настолько заворожена, что даже не сразу додумалась пошевелиться, и мои хлопки получаются заторможенным эхом всего остального буйства. Однако внутри меня кипит кровь, должно быть, щеки раскраснелись. Что же, драйва на их концертах не занимать!

Еще песне на третьей меня засосало вперед, и теперь я стою у самого края ограждения, в первом ряду. Тут уж эмоции бьют через край!

Леша снимает микрофон со стойки и подходит к краю сцены, что люди встречают с крайним восторгом. Сразу руки тянутся в его сторону, и он со смехом отбивает несколько «пять».

— Ого, да тут даже парни есть! — смеется Леша, обшаривая взглядом толпу. — Эй, вот ты, в зеленой майке, поможешь мне? — он останавливается у правого края, глядя в упор на парня в первом ряду.

У того от изумления брови взлетают вверх.

— Поможешь? — спрашивает еще раз Леша, и парень, как китайский болванчик, начинает кивать. — Давай, залезай на сцену! Давайте поддержим паренька! — кричит Леша, и толпа взрывается.

Вокруг я сразу слышу недовольные крики фанаток, из серии: «Почему он парня вытянул, гей что ли?», «Я хочу быть на месте этого паренька!», «Пусть только попробует слезть, мы его растерзаем!». Бросаю на них злой взгляд, а потом устремляюсь обратно к сцене. Можно подумать, что будь там одна из них, ее бы ненавидели и завидовали ей меньше.

— Сфотографируешь нас? — улыбается Леша, давая в руки парню, вылезшему на сцену, свой телефон.

Он жестами подзывает остальных ребят из группы к себе, и они встают прямо перед толпой, чтобы сделать фотографию в Instagram. Что же, звездности оскаровского селфи им не достичь, но это не мешает девчонкам за спинами парней начать визжать.

Я смеюсь и тоже поднимаю руки наверх по просьбе Жени.

— Как тебя зовут? — спрашивает Леша у парня, который фотографировал.

— Артем, — отвечает тот, когда ему дают микрофон.

— Хочешь почувствовать себя рок-музыкантом, Артем? Тогда пой вместе с нами следующую песню прямо со сцены! Согласен?

— ДА!

Представляю, что сейчас чувствует тот парень. У меня бы крышу снесло!

— Но мне кажется, тебе не хватает партнера… — будто бы задумавшись, протягивает Леша. — Или партнерши…

И на этих словах толпа образует ультразвуковой шторм.

Леша снова идет по сцене и проходит мимо меня. Дойдя до края, он разворачивается, идет обратно к центру… И останавливается напротив меня.

Его глаза встречаются вместе с моими, и сердце спотыкается на паре ударов. Слышу крики вокруг, но они остаются где-то за стенками того канала, который возникает между нашими взглядами. Кажется будто все происходит крайне медленно, или не происходит вообще. Не со мной, по крайней мере.

Я почти различаю звук собственного дыхания.

Он протягивает мне руку и шевелит губами. Моя голова гудит и отказывается соображать о том, что происходит. Меня поглощает море эмоций и их обладателей вокруг. И как любой утопающий, я схватилась за единственную видимую соломинку — его руку, испещренную синими венами и розовыми царапинами.

Его ладонь мягкая, но подушечки пальцев твердые от металлических струн. Наверное, дома он часто играет без медиатора. На безымянном пальце серебряный перстень с черным камнем. Леша надежно держит меня, пока я забираюсь на сцену. И почему-то каждый раз, когда я поднимаю на него глаза, наши взгляды пересекаются, словно он и не сводит свои расширенные зрачки с моего лица.

— Как тебя зовут? — спрашивает Леша.

— Арина… — ошалело выдавливаю я.

— Давайте скажем привет Арине! — кричит Леша в зал, который будто надрессированный лев ревет в ответ на команду. — У тебя очень красивое платье! — Я смотрю вниз, словно вижу его впервые. Черное коктейльное платье с длинным шлейфом, который я чуть прицепила сбоку, чтобы не таскался по полу. — Ты что, какая-то королева? — если бы он так добро не улыбался, я бы сочла это за ехидную шутку. Но его искреннее веселье, читавшееся в глазах, не дает мне усомниться в его светлых намерениях.

— Максимум принцесса, — смеюсь я, немного осмелев.

Леша тоже весело хмыгает, а я, уже совсем отойдя от шока, добавляю:

— Но вообще-то мы тут все принцы и принцессы. Принцы и принцессы рока!

— Да! — кричит Леша, и следом за ним покорная толпа.

Он подмигивает мне, а меня распирает счастье. Представляю сейчас свою улыбку!

— Думаю, я хочу вам кое-что показать, — обращается солист ко мне и другому счастливчику, оказавшемуся на сцене. — Ребят, я могу вас попросить? — на этот раз он адресует свои слова толпе. — На следующей песне, светите своими телефонами, и мы увидим звездное небо!

Последние слова были сигналом к следующей песне и к тому, чтобы погасили свет. И вся площадка действительно погружается во мрак с первыми же нотами. Остается лишь три прожектора с точным голубым светом, направленные на группу. Их лучи прорезаются сквозь толпу со спины, рисуя лучистый, яркий контур каждого присутствующего, но в то же время обезличивая их, оставляя сами тела абсолютно черными.

А потом я вижу это. Один за другим множество маленьких экранов загораются, прорезая тьму так же как звездный свет прорывается к нам сквозь столетия. Будто кто-то трясет влажной кистью с белесой краской над темным фоном. Прием не оригинальный, многие музыканты так делают на своих выступлениях, но это не мешает ему быть потрясающим.

Я даже не сразу поняла, какую песню пою вместе с группой. Губы сами находят правильные, родные слова. А ведь она называется «Ожил».

В тот момент я словно действительно оживаю после продолжительной, затянувшейся смерти длиною во все мое существование, после одиночества в толпе. Оказываюсь частью чего-то целого, чего-то гораздо большего, чем ничтожная я являюсь. Блуждающие в темноте нежно-голубые огоньки кажутся вовсе не хаотичным сборищем, а чем-то живым, дышащим и взаимосвязанным. Единым организмом-вселенной, который больше не выплевывает нас на обочину бытия, а дает место в общем замысле.

Я уже не различаю голоса Леши, своего и толпы. Мы едины.

Но лишь до тех самых пор, пока играет песня.

Потом нас провожают обратно в зал, уже, правда, не на те прекрасные места, что были вначале. Мы пристраиваемся сбоку, где едва видно — но я готова заплатить такую цену за увиденное и прочувствованное пару минут назад.

Мы были никем, прожекторными безликими манекенами-близнецами, пока нас не коснулось общее дело, момент сотворчества, и музыка.

Вторая половина концерта пролетает как в тумане. Вроде подпеваю, прыгаю, но после того, как я побывала на сцене, это уже не кажется мне таким примечательным. Словно бедняку позволили пару недель пожить, как дворянин, и теперь ему чрезвычайно трудно наслаждаться корой деревьев и картонной крышей над головой.

После концерта я вижу стайку фанатов, облепивших парней со всех сторон. Ребята улыбаются, и расписываются на всем, что пихают в их сторону. Довольно комично выглядит, как они шутками пытаются отбиться от пестрой толпы. Видно, что им нравится внимание, хотя его напор слегка создает дискомфорт в движениях Леши и басиста.

Роюсь в сумке, пытаясь найти что-нибудь похожее на бумагу. Нахожу только билет.

Довольно быстро пробираюсь к Леше, протягивая ему прямоугольный листок. Парень оказывается не таким высоким, каким кажется со сцены, когда смотришь на него снизу вверх. Да, он повыше меня, но ненамного. И почему я не заметила это еще тогда, когда он вытащил меня из толпы? Леша саркастично поднимает брови, но на губах все та же мягкая улыбка:

— Тебе автограф нужен?

Я усмехаюсь, понимая, что, на самом деле, это уж точно не предмет первой необходимости, и пожимаю плечами. Парень стоит возле меня, подписывая все подряд, даже не глядя. Ей богу, ему сейчас только контракт какой-нибудь впихнуть или кредит, он бы все равно что-нибудь чирканет и даже ухом не поведет.

— Ты занята сейчас?

Он приглашает меня?

— Нет… А есть предложения?

И тут его уносит от меня масса девушек и небольшое количество парней, жаждущих сфотографироваться. Решаю подождать. Встав где-то на лестнице, ведущей к туалету, я прислоняюсь к стене и начинаю листать ленту новостей. Судя по количеству людей, ждать мне придется долго.

Он выглядит таким занятым… Такое чувство, что ему вовсе не до меня. Леша улыбается каждой новой девушке вокруг, а на их просьбу «обнять меня», с улыбкой протягивает руки. Все убегают от него воодушевленные, а кто-то особенно настырный пытается завести разговор. Парню и не нужно включать особую кнопку обаяния, все вокруг и без этого расплываются в довольных гримасах. Могу поспорить, что парочка из них точно хотят его и готовы прямо сейчас раздвинуть ножки. А может даже и не парочка.

Поток людей все не кончается. Нет, наверное, даже больше, чем парочка.

В какой-то момент он словно устает от них, и его улыбка ненадолго гаснет, когда Леша окидывает взглядом окружающих, но потом, словно смирившись с чем-то, он вновь возвращается к приветливому обращению.

Интересно, что его встревожило?

Стою тут как дура. Как очередная его фанатка, дожидающаяся непонятно чего. Неужели я и правда надеюсь на то, что Леша вспомнит про мое существование?

Внезапно понимаю, что давно потеряла ту девушку с фотоаппаратом, с которой я пришла. Нигде не могу ее разглядеть — наверное, уже ушла. Мысленно посылаю ей просьбу о прощении за то, что так некрасиво кинула.

В какой-то момент Леша проносится мимо меня, двигаясь в сторону гримерки. Помещение постепенно пустеет. Фантастика.

— Скучаешь? — раздается голос над моим ухом.

Мои глаза скользят вверх по лестнице и натыкаются на него — в руках он держит гитару, которую, очевидно, собирается унести в гримерку.

— Да нет, не особо, — улыбаюсь я. Конечно, мне же так весело тут стоять!

— Пойдем, подождешь меня на диванчике, все равно удобнее, — говорит он и жестом провожает меня в сторону их зоны отдыха. — А я уж подумал, что ты ушла. Сейчас, я только соберу вещи, и можем пойти куда-нибудь выпить.

Пока он носится вокруг меня, я успеваю оглядеться вокруг: стены этой части клуба, как и везде вокруг, отделаны под светло-желтый камень, вокруг чуть более светло, чем на танцполе, на столе стоит парочка бутылок пива и пакет с кусочками нарезанной колбасы.

— Мерлин, это Арина, — Леша представляет меня полноватому мужчине лет тридцати с густой бородой и в странной ковбойской жилетке, сидящему за столом с сервилатом. — Арина, это наш звуковик.

— Очень приятно, — стараюсь быть приветливой.

В ответ он просто окидывает меня оценивающим взглядом из-под густых бровей, похожих на двух мохнатых гусениц, и ничего не говорит. Не очень-то дружелюбный и разговорчивый мужчина, видимо.

— Как сегодня со звуком? — спрашивает солист, перебирая пакеты на диванах. — Мне показалось, что гитара у Кости немного лажала…

— Не, сегодня все на высоте, — видимо, решив, что я не представляю особого интереса, Мерлин поворачивается к Леше. — На удивление гладко прошло… А вот ты пару раз накосячил с вокалом.

На это парень пренебрежительно отмахивается и достает из пакета черную футболку. Затем заводит руки за спину и непринужденно стаскивает ту, в которую был одет до этого.

Если бы он не вел себя так, словно ничего особенного не происходит, я бы засмущалась. Но его развязность передается и мне, поэтому я резко не отворачивалась, хотя все же стараюсь не разглядывать его полуобнаженного. И вот, пара секунд, и большая часть площади его кожи снова от меня скрыта. Чувствую торжество маленькой победы своей выдержки.

Леша снова уносится в зал.

Пялюсь в висящий на правой стене телевизор, чтобы не выглядеть совсем уж заскучавшей. Даже в отсутствие звука можно понять, что там крутят — какая-то любовная историю про то, как парень ушел от девушки. Похоже на клип.

— Как думаешь, они будут вместе? — пробую завести разговор со звуковиком, который остался здесь.

Мерлин даже не поднимает на меня глаз. Кажется, он намеренно делает вид, что меня здесь нет.

Неожиданно появляется Леша:

— Готова?

Энергично киваю, хотя не совсем понимаю, к чему именно должна быть готова.

— Тогда пойдем!

Он галантно пропускает меня вперед, что выглядит по-джентельменски, но при этом обескураживает: я же не знаю, куда именно мы направляемся. Двигаясь в сторону выхода, пару раз оборачиваюсь, не веря, что он идет за мной. Если бы жизнь Эвридики зависела от меня, а не от Орфея, она точно была бы недовольна моей недоверчивостью.

На улице обескураживающе быстро наступила ночь — кажется, я давно потеряла счет времени. Вывеска клуба «Ночной ворон» гаснет над нашими головами, сразу после того, как дверь хлопает об косяк. Видимо, хозяева заведения решили не тратить электроэнергию после того, как все разошлись.

— Ты голодна? — спрашивает Леша.

Я качаю головой.

— А ты?

— Да, я со вчерашнего дня толком ничего не ел. Только вернулся из Питера.

— А что ты там делал?

— Так, по делам ездил, — кажется, его смутил этот вопрос. — Давай найдем местечко, где можно поесть, поболтать и выпить. Ты же не против?

Я вновь отрицательно качаю головой. Я, против? С тобой?!

Он напевает какую-то песенку, пока идет рядом, а я судорожно пытаюсь придумать интересный вопрос. Все же спрашивать что-нибудь вроде «как дела» или «чем увлекаешься» смешно до абсурда.

На ум приходит одна из его песен, где Леша поет про невидимые оковы вокруг его шеи. Если уж он об этом пел, значит, эта тема для него интересна.

— От чего тебе сложнее всего освободиться?

Песенка Леши повисает в воздухе, и он поднимает глаза к небу. Через минуту он, вздохнув, отвечает:

— Наверное, от злости на глупых людей.

— И много таких рядом с тобой?

— Я стараюсь по максимуму от них отгородиться, но они все равно откуда-то появляются.

— Думаю, в этом мире невозможно отгородиться от всего того, что нам неприятно.

— Да, но хотелось хотя бы двигаться в этом направлении, — он пинает какой-то камешек впереди себя.

Москва выглядит будто вымершей. Ни пешеходов, ни автомобилей. Даже из баров не доносится криков, как это обычно бывает. Словно мы одни.

— А зачем строить стены? Не легче ли пожалеть того человека, которого природа обделила умом? — продолжаю я, когда он перекладывает гитару в чехле из одной руки в другую.

— Ты что, психолог? — улыбается Леша.

— Нет, я архитектор, — мой смех проносится призраком по пустынным улочкам. Где мы вообще находимся? — И художник. Когда ты в последний раз злился на глупого человека?

— Совсем недавно. Человек, которого я считал близким другом, кинул меня на деньги и свалил. Его сейчас патруль ищет. Говорят, задолжал половине Москвы. Ну, хоть не один я так повелся… Он на героине сидел.

— Наверное, рано или поздно любого, кто сидит на наркотиках, должна постигнуть такая участь.

— Я так не думаю. Тут нужна сила воли. Если ты ею не обладаешь — то и начинать не стоит.

— А ты значит, этой силой обладаешь, — догадываюсь о его суждениях по его посерьезневшему виду.

— Вроде того.

— Как же привыкание? Те люди, у которых все тело ломит от нехватки дозы?!

Он стреляет в меня своими большими зелеными глазами.

— А ты сама видела таких людей? — выждав паузу, он кивает. — Я так и думал. Это все придумали власти, чтобы ограничить ввоз наркотиков. На этом же огромные деньги рубятся.

— У моей подруги ее знакомый умер от передоза.

— Я ничего не говорил про передоз. Я говорил про привыкание. Человек может зависеть от чего-то только в случае слабости духа.

— Наркотики ни к чему хорошему не приведут, — бурчу я.

Леша смеется:

— А тебя прогулка темной ночью с незнакомым парнем?

— Не такой уж ты и незнакомый.

Учитывая тот факт, что я слушаю твой голос в течение пяти лет.

— А тебе от чего сложно освободиться? — Леша возвращается к изначальной теме.

— Наверное, от ощущения одиночества и от того, что не всегда возможно достичь того, чего хочется.

— Каждый может достичь того, чего он хочет, если в это поверить, — говорит парень так, словно эту аксиому он повторял сотни и сотни раз. Такое бывает, когда миллионы раз воспроизводишь одно и тоже стихотворение — читать с выражением как в первый раз уже не получается.

— Да? Вот представь мир, в котором каждый получает желаемое!

— По-моему, он идеален.

— Вовсе нет. Он невозможен, — отрезаю я.

— Понятно, что это утопия, в которой все счастливы.

Я накручиваю волосы на палец.

— Нет, ты меня немного не понял. Вот смотри. Есть два человека: ты и я, — я жестом показываю на нас обоих. Мой спутник внимательно меня слушает. — Ты мечтаешь наслаждаться полноценной жизнью. А я мечтаю тебя убить.

— Значит, вселенная немного искривится, и одно из этих желаний погаснет.

Я торжествующе улыбаюсь.

— Вот именно. Одно из них погаснет. А значит, не исполнится. Они не могут исполнится одновременно, а изначальной установкой этого мира было то, что каждый его житель получает желаемое. Получается противоречие. Как в геометрии при доказательстве теоремы.

— Ну… может, желание второго человека исполнится в параллельной вселенной. Пусть этот утопический мир, который мы придумали, будет системой взаимосвязей между разными мирами.

— Все равно, в таком случае, в той вселенной исполнится желание одного, в ущерб желанию другого.

Парень идет, насупившись, всматриваясь в порезы бетонной дороги.

— Что-ты ты совсем меня запутала.

— Просто я к тому, что поголовно все желания исполнятся не могут. Мы ограничены желаниями другого.

Реквием (Москва)

Звонки, гудки, свистки, дела,

в конце всего — погост,

и смерть пришла, и жизнь пошла

под чей-то длинный хвост.

Иосиф Бродский

В темном такси намного теплее, чем на улице. Хорошо. А то я порядком продрогла. Мягкие, тряпочные сидения. Не слишком разговорчивый водитель (в кои-то веки). Играет радио. Я кладу свою голову на колени Леши и смотрю в боковое окно. Огни фонарей проносятся по мере движения машины, то освещая, то скрывая в темноте наши лица. Мой взгляд расфокуссировывается, и лампочки-точки превращаются в распустившиеся цветы.

Его пальцы нежно касаются моих волос у виска, и парень заправляет их за ухо. По телу пробегает тысяча импульсов. Помнится, мы познакомились несколько часов назад, а я уже еду к нему домой.

Не могу представить, каково это, продираться сквозь жизнь одной. Мне кислородно-необходим рядом кто-то мощнейше вдохновляющий, чтобы двигаться ярче, интереснее и продуктивнее. Наверное, это чисто женская позиция, потому что мужчине для того, чтобы выбрать цель, ничего не нужно. А женщине цель ставить сложнее, у нас априори нет такой врожденной потребности в ее поиске. Надо наводить порядок там, где находишься, а не рисовать новые горизонты.

Я просто не могла позволить ему уйти. Наблюдая за ним весь вечер, все сильнее убеждалась, что это один из самых интересных людей в моей жизни. И дело было уже даже не в его музыкальных способностях, а в нем самом. Меня влекло к нему. За те несколько часов, что мы провели вместе, я пробурила только верхушку айсберга, и мне ни за что не хотелось останавливаться. Что в нем наконец-то меня зацепило. По-настоящему, а не сугубо поверхностно, как со многими до сего дня.

В детстве я была очень беспечным ребенком. Все последствия, будущность меня не волновали. Но потом юную легкомысленность школьных лет обстоятельно укрепили на первом курсе.

Мы сдавали макеты музеев — наших зачетных работ. Нас попросили оставить их на столах в кабинете, а самим выйти в коридор. Однокурсники и я не спали несколько суток подряд, у всех вид был изможденный, но воодушевленный. Дверь кабинета захлопнулась, и комиссия осталась внутри. Когда нас пригласили посмотреть на свои оценки, мы, из последних сил, рванули к дверному проему. Я чуть не сбила с ног кого-то, кто внезапно врос в кафельный пол в конце пути. Расталкивая одногруппников, я пробралась к просвету между ними и сама окаменела.

Столы казались уменьшенной моделью небольшого города после апокалипсиса. Каждый макет, старательно продуманный, прорисованный и вырезанный нами, выглядел так, будто по нему прошлись огромным деревянным молотком. Все было разрушено без возможности восстановления.

Потом нам объяснили, что данная мера была предпринята, чтобы кто-то другой не своровал нашу идею или не выдал бы чужой макет за собственный. И хотя это было разумно, справедливым мы это не посчитали.

И так случалось каждый раз, когда приходило время сдавать проекты.

С тех пор я приучилась к тому, чтобы наслаждаться тем временем, пока ты что-то имеешь, а не страшиться того, когда потеряешь.

— Ты точно хочешь сегодня возвращаться домой? — спрашивает Леша, когда мы сидели в баре.

— А есть другие предложения?

— Можем поехать ко мне… Не волнуйся, будешь спать, как младенец, — его расплывшаяся улыбка предвещает что скорее всего это значит такая же голая, чем «убаюканная колыбельной».

— Чего ты хочешь? — лукаво интересуюсь я.

— Меня больше волнует, чего хочешь ты…

Машина подскакивает на кочке, и я опускаю глаза на часы, проверяя время.

— 3 часа, 3 минуты — загадывай желание! — восторженно говорю ему.

— Мне нечего желать. У меня все есть.

— Так уж и все, — поднимаю брови и хитро улыбаюсь.

— Ну ладно, есть там одно…

Желания. Как много мы верим во всякие мелкие штучки, вроде одинаковых чисел на циферблате, трех повторяющихся цифр на номере проехавшей машины, рогатой косточки у курицы или нулевого меридиана и монетки через плечо.

Все, лишь бы не прокладывать путь самому.

А зачем, если каким-то счастливчикам все приходит от одной силы мысли? Те, кто стремятся к борьбе, слишком мало верят во всемогущество вселенной, которой осуществить твои стремления в разы проще и быстрее.

Но везет не всем. Опять же, вернемся к тому утопичному миру — невозможно удовлетворить потребности каждого. Вот только как рука звезд находит избранных?

— Почему кому-то достается все, а кому-то ничего? — озвучиваю я свой поток мыслей, переводя взгляд с фонарей на Лешу.

— Ну, кто-то умудряется встать на доску и задержаться на положительной волне, а кто-то ее просто упускает, и океан заглатывает его с головой.

— Но это же несправедливо.

— «Жизнь вообще несправедливая штука». Слышала про такое?

Я фыркаю.

— Слышала. Просто не могу смириться с тем, что плохие люди получают все, хотя они этого и не заслуживают, а многие добрые — гниют в подвалах.

— Да? Ты сама видела этих плохих людей? Откуда у тебя право рассуждать, что они плохие?

Я хмурюсь.

— Потому что они делают недостойные вещи.

Он горько смеется:

— Понятие о добре и зле придумали такие же люди, как и мы с тобой. И все лишь для того, чтобы управлять остальными. Наше общество держится на законах, которые придумали те, кто вовремя подсуетился.

— Прямо цитата из брошюрки по созданию личной теории заговора.

— Разве ты не согласна?..

— Согласна, вот только я сужу о добре и зле исходя из своих личных побуждений, я слушаю то, что говорит моя душа.

— Ты слушаешь мораль, которую тебе вдолбили воспитанием, — упрямится юный анархист. — Если бы тебя с детства приучили к тому, что убивать — это во благо, то сейчас у меня в шее уже торчал бы ножик, а ты глядя на меня улыбалась.

Он показывает, как воображаемое лезвие вонзается ему в сонную артерию, и корчась, кладет голову на свое плечо, свесив язык. Я действительно улыбаюсь, вот только не от представления этой картины.

— И тогда бы исполнилось мое желание тебя убивать, а не твое жить, — вспоминаю я придуманную нами модель мира.

— Это я к тому, — не обращая внимания на мой комментарий, продолжает парень, — что у Вселенной может быть совсем другое понятие о справедливости. А мы сетуем на так называемую «судьбу», — Леша делает в воздухе кавычки, — и ничего не хотим с этим поделать.

— Да, но я бы не сказала, что причинять боль другим людям, пробивать себе дорогу чужими жизнями — это приемлемо и вообще допустимо. И дело не в моем воспитании или морали. Я так чувствую, вот и все.

Парень ничего не отвечает. Я поднимаюсь с его колен и просто сажусь рядом так, что наши ноги соприкасаются.

Вот нравится ему так делать. Возбудить мой ум, а потом перестать поддерживать разговор.

На слове «возбудить», пронесшемся в пьяной голове, я немного зависла. Вспомнилось то, как он снимал футболку в гримерной…

— Что у тебя на татуировке? — спрашиваю я, вспомнив его забитую спину.

— Там очень много составляющих.

— А что она значит, если не секрет?

Он вздыхает.

— Не секрет. Голова льва — это голова царя зверей. Это тот, кто по праву природы берет свое и не спрашивает ни у кого разрешения. Смысл в том, чтобы не обращать внимания на мелкое и добиваться цели. Огонь… Потому что я хочу полыхать на весь свет и в то же время согревать каждого человека на земле. А орган и ноты… Это дань смерти. Знак моего к ней уважения.

Его лицо с и без того уже твердыми скулами каменеет еще больше и мрачнеет, будто некие демоны прошлого терзают его.

— Мои родители умерли.

Его глаза устремлены куда-то поверх водительского сиденья, толи на дорогу, толи на небо — и мысли блуждают далеко-далеко. Точно так же, как это было на концерте.

Никогда не знала, что отвечать в таких случаях. И промолчать нельзя, и слова бессмысленны.

— Мои сожаления, — искренне говорю я. — Вы были близки?

— В последние годы мы с отцом очень отдалились, как это обычно и бывает, когда ребенок переезжает из родительского дома. Но я все равно… — он заминается, а меня охватывает желание его обнять, но сдерживаюсь, — скучаю. Он и мама — были теми, кто подарил мне этот мир. И этот подарок мне никогда не отплатить.

— Давно они?..

— Мама умерла во время родов. Мой младший брат не долго ее пережил — через пару недель я нашел его мертвое тело в кроватке. А отец почти семь лет назад от инфаркта.

Перед глазами ненамеренно возникает картинка маленького светловолосого мальчика, который только потерял мать, бегущего в детскую и находящего своего братика мертвым. Посиневшим, лежащем на боку. С танцующими погремушками-звездами над головой, которые должны были успокаивать своим звоном, но в тот момент он кажется мне самым ненавистным, что только могло быть создано человеком.

— Почему ты набил именно орган?.. — осторожно спрашиваю я. Мне хочется с ним говорить, но эта тема все же слишком личная. Поэтому стремлюсь немного уйти в сторону.

— Потому что именно на органе играется реквием Габриэля Форе. А это то, что исполняли на панихиде матери по просьбе отца. И ноты на моей спине из этого Реквиема.

У меня заканчиваются слова. Передо мной один из самых одиноких людей из всех, что я встречала. До сегодняшнего дня личного знакомства с людьми, потерявшими обоих родителей, да еще и брата, у меня не было. И сейчас я просто не знала, как реагировать, как вести себя.

В этот момент его душа оказалась настолько обнажена передо мной, что почти видно коршуна, клюющего его сердце. Почти как Прометей, дарящий огонь и энергию всему миру — и до сих пор расплачивающийся.

Помню, в детстве про смерть слышала только с экрана телевизора. Кто-то умирал, люди вокруг него плакали, и я, маленькая и впечатлительная, ощущала, как водные дорожки расплываются на моих щеках. Мама мягко посмеивалась над моей чувствительностью.

Потом у меня умирали рыбки, одна за другой, пока аквариум полностью не опустел, а папа не пообещал, что живности заводить больше не будет, коли уж я так переживаю каждый раз, когда вижу кого-то брюхом кверху.

Затем прокатилась волна самоубийств среди знакомых моих друзей. Весь город стоял на ушах из-за этого массового флешмоба. Большинство открытых доступных крыш позакрывали. Толи это было «эмо-влияние», толи просто множество разбитых подростковых сердец…

А сейчас я встречаю человека, непосредственно связанного со смертью.

Гибельное кольцо сжималось.

Меня захватывают слова песни, доносящиеся по радио. Mumford and Sons — I Gave You All. Я откидываюсь на спинку кресла и начинаю беззвучно шевелить губами, подпевая мелодии. Меня смущает присутствие Леши с его музыкальным слухом — не думаю, что он бы оценил песнопения человека, которому толстозадый медведь таки потанцевал на ушах.

— По движению твоих губ я понял, что ты знаешь эту песню, — говорит парень.

— Да, знаю. Ее поет исполнитель одной из моих самых любимых.

— Это хорошо, что ты ее знаешь, — шепчет парень, что я едва его слышу.

— Ты давно был в родном городе? — пытаюсь снова разрядить обстановку после «смертельных» тем.

— Года два уже там не был, — он то сжимает, то разжимает правую руку в кулаке, очевидно думая, что я не замечаю.

— Почему?

— Мне не за чем туда возвращаться. Все мои друзья переехали либо в Питер, либо в Москву, так что не вижу смысла.

Я вспоминаю о том, что моя мама всякий раз, когда бывала в родном городе, посещала могилу своего отца. Не знаю, что именно она там делала, но это с детства казалось мне правильным.

— Разве ты не хочешь навестить могилы родителей?

Леша молчит, глядя в окно.

Понимаю — хватила лишнего. Что с моим языком сегодня? Наверное, со стороны выгляжу, как самая бессердечная тварь. Мне не хочется, чтобы он так думал, но по его отрешенному виду очень на то похоже.

Пока я посылаю мысленные сигналы извинений, Леша внезапно признается:

— Я предпочитаю огонь земле.

Мысленно обещаю себе и ему больше эту тему не затрагивать.

— Вот этот поворот? — неожиданно раздается голос с переднего сиденья.

Леша слегка вытягивается вверх, словно ему не хватает роста посмотреть в окно. Я оглядываюсь вокруг и понимаю, что не имею ни малейшего понятия, где мы находимся.

— Да-да, вот сейчас поворачивайте, а потом направо, — указывает парень.

До тех пор, пока автомобиль не останавливается, мы едем молча, лишь Леша иногда указывает направление. Парень расплачивается с водителем, он открывает дверь и галантно протягивает мне руку.

Я касаюсь его ладони, и мой мозг не может не отметить маркером этот факт.

Мы заходим в подъезд.

— Ты живешь один? — вылетает у меня, и только потом спохватываюсь, что это довольно провокационный вопрос: все-таки, как никак, у него есть жена.

— Да. Это вторая квартира моего близкого друга, я же в Москве не то, чтобы очень часто бываю. А Стас живет на другой, эту мне сдает частенько, когда я приезжаю.

Подъезжает лифт. В то время, как его рука заносится над кнопками, я выпаливаю:

— Подожди! Дай угадаю. Двенадцатый?

— Твоя интуиция поразительна, Арина, — говорит он и нажимает седьмой.

— А у тебя хорошая интуиция? — спрашиваю я, пока мы поднимаемся.

— Я стараюсь не душить свой внутренний голос и слышать шелест утренних звезд. И пока он меня не подводил.

— И что же было последним, что прошептал тебе твой внутренний голос?

Лифт останавливается, и Леша жестом приглашает меня пройти вперед.

— Мой внутренний голос сказал мне вытащить из толпы именно тебя.

Разувшись, он сразу уходит в дальнюю комнату, а я вожусь со шнурками на босоножках. И тут мне навстречу выбегает лайка, высунув язык на бок, гавкая и облизывая мои коленки.

Неугомонное создание носится вокруг меня, обнюхивая и приветствуя. Ничего себе, какая она быстрая!

— Это Везувий, — Леша стоит в дверном проеме и наблюдает за процессом. — Он уже тебя полюбил?

Я наконец-то заканчиваю с обувью и иду к нему в комнату.

— Еще бы он меня не полюбил. Почему-то все животные меня принимают, — я сажусь на край двухместной кровати с черным бельем, выглядывающим из-под покрывала. — А Везувий просто очаровательный! Не сказала бы, что очень люблю собак, но он просто чудо! Это твой?

— Не совсем, это Стаса, нашего басиста. Просто его жена не очень любит собак, поэтому Ви живет со мной. И я уже практически считаю его своим.

И, словно в подтверждение его слов, пес бросается к Леше на колени и укладывается там клубочком.

— Он больше похож на кота, чем на собаку, — смеюсь я.

— Да, это уж точно!

Леша гладит Везувия по голове и шее с легким нажимом, чтобы тот млел от того, как ногти чешут его. Я подхожу к ним поближе, и начинаю растирать псу место за ухом. Кажется, от вот-вот замурчит по-кошачьи. Я и правда завоевала его доверие.

Тут собака вздрагивает из-за какого-то шума и мчится в сторону прихожей. А мы остаемся в предыдущих позах, не зная, куда только что деть руки, которые так ненавязчиво были заняты Везувием.

— Ты не против, если я включу свои любимые песни? Просто я весь день смерть как хочу их послушать! — восклицает Леша.

— Конечно, я не против.

Я присаживаюсь обратно на кровать, и у меня наконец-то появляется время рассмотреть комнату.

В ней было удивительное сочетание трех главных цветов: черного, мятного и оттенка морской волны. Я понимаю, что судить по комнате о Леше бессмысленно, ведь по большей мере это квартира басиста, но в любом случае я замечаю многие мелочи, которые принадлежат, очевидно, тому парню, который привел меня.

На уголке зеркала висит черный ловец снов с зелеными камнями под ним. Рубашка небрежно повешена на стул, один из рукавов закатан, а левый спущен вниз. Будь Везувий кошкой, я бы решила, что это он так баловался, но тут, видимо, суть в беспечности Леши. На комоде стоит множество сувениров, и среди них фигурки всяких музыкальных инструментов, причем, что удивительно, очень много скрипок. Сначала я решила, что это гитары, но потом, подойдя поближе, убедилась, что рядом с ними всегда лежал смычок.

— Почему тут так много скрипок? Ты умеешь на ней играть?

Леша поднимает глаза с компьютера на меня и комнату, в поисках причины этого вопроса.

— Да, умею. Но не так хорошо, как хотелось бы. Вот на гитаре хоть закрытыми глазами могу играть, пальцы уже сами знают, где и какой звук получается, — он и впрямь закрывает глаза и показывает бешенную игру на воображаемом инструменте. Я усмехаюсь. — А вообще, кличка у меня такая — Паганини.

— Паганини? — с удивлением переспрашиваю я.

— Ага. Один раз я так напился, что когда взял гитару поиграть, порвал там две струны. Моему пьяному мозгу показалось этого мало, и он решил порвать все остальные кроме одной. «Смотрите, какой я виртуоз!» Парни до сих пор кличут меня Паганини после того случая.

— И как, хорошо получилось на одной струне?

— Отвратительно, — он качает головой, а я хохочу в голос. — Но на тот момент мне казалось, что я король мира.

— Ну и где же твои песни? — киваю ему на экран.

— А, сейчас!

Леша снова возвращается к поиску аудиозаписей, а я к осмотру комнаты. В общем-то необычного ничего, кроме огромного чучела филина на шкафу и множества виниловых пластинок я не нашла.

И никаких следов постоянного присутствия женщин.

— А граммофон у тебя тоже имеется?

— Это не мои пластинки, — нарочито небрежно отвечает Леша и наконец-то включает музыку. — Я предпочитаю большие, современные колонки.

Прибегает его четвероногий друг, и игра с ним и мячиком еще на полчаса занимает наши руки. Но вот Везувий мчится куда-то за мячом в коридор, и по звукам слышно, что он не слишком спешит возвращаться.

— Дать тебе какую-нибудь футболку, чтобы поспать? — Леша подцепляет взглядом мое и без того короткое платье.

— Да, было бы замечательно.

Парень вытягивает из шкафа черную футболку с символикой Hollywood Undead и протягивает ее мне:

— Думаю, тебе подойдет, она довольно длинная.

Ухожу в туалет, по пути оценивая длину этой материи. Конечно, длинная! Да она едва зад мне прикроет!

Собственно, как и ожидалось, конец футболки едва коснулся моих бедер, и то с натяжкой. Я стягиваю низ руками и иду в комнату Леши.

— Она мне короткая, — говорю я, высовываясь из-за дверного проема по шею.

Леша, уже устроившийся в кровати и выключивший музыку, приподнимает голову на локтях и лукаво смотрит на меня:

— Покажи.

Его настроение тут же проецируется на меня, и по лицу тоже расползается игривая улыбка. Выхожу вперед. И, естественно, футболка задирается еще больше.

— По-моему, она идеальна, — заключает парень.

Огонь (Москва)

Что есть любовь? Безумье от угара.

Игра огнем, ведущая к пожару.

Шекспир

Утро. Как же быстро оно наступает, когда спишь, и как же долго тянутся ночные часы, когда бодрствуешь. Но это была одна из тех ночей, когда даже удлиненных часов не хватало. Я была согласна уничтожить солнце, лишь бы оно сегодня не вставало над горизонтом. Не вставало никогда, напоминая о том, что кому-то было пора в универ, а кому-то на работу.

Мы бы с Лешей не замерзли, даже если отсутствовал вечный источник тепла.

Могу поклясться — это лучшая ночь из всех, что у меня были на тот момент.

Леша сейчас спит — решил, что пары часов сна ему хватит, и под страхом серьезной расправы попросил его разбудить. Я же прилечь не решилась. Конечно, в его объятиях сны были бы самые лучшие, вот только не факт, что после этого я бы действительно услышала будильник. Гораздо легче пободствовать, сгонять в универ на две пары (никак не могу их пропустить, на одной из них контрольная, а на другой сильно следят за посещением), а потом домой, катапультироваться в царство Морфея.

Поэтому я лежу с открытыми глазами и снова рассматриваю комнату. Взгляд задерживается на зеркале. Там отражаюсь я и обнимающий меня левой рукой Леша. Можно было бы сказать, что «мои медные волосы разметались по подушке», но, мягко говоря, на голове гнездо, губы опухли, на шее засос. Зато он выглядит просто сногсшибательно — взъерошенные волосы ему даже идут, а так как он лежит на животе, темная татуировка выгодно оттеняет нашу с ним бледность. Я бы даже сказала, что мы неплохо смотримся вместе.

И у меня как раз появилось время рассмотреть его спину.

Татуировка в технике дотворк: из крошечных точек собирается общая картина. На переднем плане лев, раскрывший пасть, в обрамлении кобальтовых органных труб — как если бы он сидел на троне из них. Огонь обрамляет всю картину, кончики языков расплываются по краям. Но больше всего меня привлекают ноты — они словно плывут под всей картинкой, составленные в два ряда, небольшие и аккуратные. Мне хочется обвести каждую пальцами, но ведь тогда он не выспится, а лучше бы хоть немного привести организм в порядок после такого количества алкоголя. Приходится довольствоваться эстетикой. За окном из-за тучек выглядывает утреннее солнце, и появляются тени. И я замечаю, что через всю татуировку лежит продолговатый шрам, который Леша, видимо, тщательно старался закрасить. Мне хочется спросить про него, но придется отложить на два часа.

Глаза предательски закрываются. Нет, так дело не пойдет. Медленно поднимаюсь с кровати, на ходу поднимая свое нижнее белье с пола.

Надо бы что-нибудь приготовить. И для начала — кофе.

Кухню нахожу быстро по видневшемуся из проема холодильнику с кучей магнитов. В скольких же странах он побывал?

А вот и кофемашина. Капсульная. Дома у нас стоит рожковая кофеварка — я привыкла уделять процессу приготовления этого напитка достаточное количество времени в день. То, что у Леши стоит не такая, скорее всего свидетельствует о том, что человек в вечной спешке. Хотя это и так понятно.

Капсулы нахожу в ящике стола, а дальше — дело техники. Приоткрываю окно, чтобы освежиться. На коже рук выступают маленькие бугорки от утреннего прохладного ветра, из-за чего в голове одна за другой начинают всплывать сцены сегодняшней ночи.

Я кручусь в тоненькой черной футболке, и кудри приятно бьют по телу. Леша протягивает ко мне руки и хлопает несколько раз по кровати. На звук прибегает Везувий и запрыгивает на то место, куда похлопал Паганини.

— Эй, нет, парень, я звал не тебя! — возмущается временный хозяин квартиры.

А я смеюсь и сажусь рядышком, почесывая пса за ухом. Наступает молчание. Мы оба снова «заняты» собакой.

— Хороший пес, — улыбаюсь я.

Парень никак не комментирует это. В один момент я замечаю, что он пытается максимально непринужденно придвинуться ко мне, делая вид, что ему просто неудобно. Закидываю ноги на кровать и слегка облокачиваюсь на плечо Леши, все еще поглаживая Везувия. Интересно, сколько ты протянешь?

Леша проводит пальцем по моей спине. По телу резко бежит электричество, и мне приходится приложить много усилий, чтобы не изогнуться от наслаждения.

— Думаю, пора спать, — говорю я, еще раз проверяя его выдержку.

Парень не двигается.

— Ложимся? — поднимая брови, спрашиваю его, чтобы хоть как-то растормошить.

Мелькает мысль, что, как приличной девушке, мне нужно встать и уйти на кровать в другой комнате. Интересно, она там вообще есть? Но сегодня меня не тянет быть приличной.

— Ты сводишь меня с ума, — неожиданно тихо говорит Леша.

Отклоняюсь так, чтобы видеть его зеленые глаза.

— Это взаимно, — говорю я охрипшим от возбуждения голосом.

Это становится последней каплей для него. Он берет мое лицо за подбородок и притягивает к себе. Последний взгляд на его губы… И я наконец-то ощущаю их вкус. Он целует меня невыносимо медленно, словно еще раздумывая над тем, что делать дальше. Но от этого сам процесс кажется только более интригующим.

Я провожу пальцами по его затылку, пропуская через них мягкие русые волосы. Хочется быть ближе, ближе! Леша, словно колеблясь, берет меня за локоть, останавливая мои движения. Я распахиваю глаза, смотрю на его сверкающие в полутьме зрачки, отражающие экран включенного компьютера. Он тоже подглядывает во время поцелуев!

Проходит пара мгновений, когда мы просто смотрим друг на друга, отстранивши губы на пару сантиметров. Я слышу собственное сердце.

Что же ты решишь?

Тут он просто обхватывает мое тело руками и прижимает к себе. Я неистово целую его, покусывая губы, а мои пальцы спускаются ниже шеи, поглаживая его спину под футболкой. Огрубевшие, но мягкие руки задирают одежду, и он с нажимом гладит меня по бедрам. Бедра, колени, икры! Я утопаю в наслаждении, когда его поцелуи спускаются на шею. Меня перекладывают на спину, и я слышу треск материи. Леша замирает.

— Кажется, мы порвали твою футболку, — говорю я, понимая, что швы не выдерживают на мне.

Леша без лишних слов разрывает ее окончательно и скидывает на пол. И зачем только мне была нужна эта футболка? Чтобы надеть на десять минут?..

— Без нее намного лучше, — Лешино дыхание щекочет мое тело, заставляя его дрожать в экстазе, когда он губами перемещается мне на грудь.

Я резко поднимаю его голову вверх — но не потому, что мне не нравится, а лишь оттого, что не до конца насладилась его опьяняющими губами. Боже, как он хорош! Настала его очередь раздеваться. Леша помогает мне стянуть футболку на себе, словно сам уже подписывается под происходящими действиями. Руки ласкают мое тело, а я занимаюсь тем, что пытаюсь запомнить на кончиках пальцев любой изгиб лешиных мышц.

Мы меняем положение, и я сажусь сверху.

— Где ты была все это время? — шепчет парень, на что я пробую просто отшутиться.

Мне хочется покрыть каждый сантиметр его тела поцелуями, нарисовав перед этим ажурную сетку прямо на коже, чтобы ни в коем случае ничего не пропустить — чем я и занималась, танцуя опущенными в невидимые чернила пальчиками по его груди. Нежные, мягкие губы, из которых исходит этот голос, полный невероятного волшебства — а говорят еще, что нельзя использовать магию вне Хогвартса — и которые слегка отдают привкусом пьянящей текилы. Глаза, которые он вечно закрывает на концертах, потому что стесняется людей, слушающих его, и просто чтобы сосредоточится. Глаза моего любимого цвета, стрелоподобные, прорывающиеся между третьим и четвертым ребрами. С лица на шею, ключицу, грудь — все, где содержится воздух, выдыхаемый с голосом, за который этот зеленоглазый ангел продал черту душу. Следом руки и пальцы, перебирающие струны гитары, записывающие стихи и в данный момент ласкающие мое тело…

— Я с самого начала, как увидел тебя в зале, знал, что просто двумя минутами на сцене это не кончится, — улыбается Леша, поглаживая меня по спине. — С такими как ты иначе не получается.

— Какими это «такими»?

— Есть такой особый тип людей. У тебя всегда горят глаза. Ты знала об этом? Тебе кто-нибудь говорил?

— Нет, не говорили, — признаюсь я, для которой эти слова становятся невероятной силы комплиментом.

Чувствую, как в этот момент искорки из души собираются где-то в уголках глаз. Наверное, именно об этом он и говорит. Но если мои глаза можно назвать горящими… То его радужки цвета сумеречной хвои — согревающими.

— Ты прямо излучаешь любовь, — говорит парень.

Я не могу не прикасаться к нему, словно возникла какая-то даже не психологическая, а физическая зависимость от его присутствия.

— Мне бы хотелось узнать, как горишь ты, — говорю я.

— Скоро узнаешь…

У него ниже пояса все напрягается. И потому я медленно начинаю двигать бедрами, не только мучая его, но и себя одновременно.

— А где же ты был все это время?.. — меня колотит, словно от лихорадки.

Я чувствую, как его дыхание учащается с каждым моим движением. Как же мне нравится его тело! Не перекаченное, но подтянутое, гладить такое — одно удовольствие! Хоть всю ночь бы так провела — ни разу бы не заскучала. Однако есть вещи еще интереснее.

Наигравшись с трением, я вновь увлекаюсь солоноватым вкусом его кожи.

— Сними уже с себя этот чертову одежду… — слышу я приглушенный голос, когда щекочу языком от шеи до пупка.

Он словно сам не осознает, что произносит это вслух.

— А разве так не остается полета для фантазии? — я хитро улыбаюсь и расстегиваю позади себя лифчик, но не снимаю бретелек.

— К черту фантазию, — он срывает с меня белье.

Его наслаждающийся взгляд сканирует мое тело. Я вызывающе выгибаю спину и беру Лешину руку в свою, проводя его пальцами с твердыми от гитарных струн подушечками по своей оголенной груди.

Он рычит, перекидывая меня на спину и прижимая мои руки к кровати.

— Спрашиваешь меня, где я был? — он говорит приглушенно. — Видимо, где-то в толпе, которая ограничивала видимость. И не давала мне найти тебя.

Я качаю головой.

— В толпе была я.

Как же много зависит в жизни от случайности. Леша всего лишь выцепил меня несколько часов назад из зала. А сейчас я лежу в одной постели с человеком, чей голос играет у меня в плеере на протяжении нескольких лет. Кто бы мог подумать, когда мы в лагере пели его песни, что все обернется именно так.

— А мне показалось, что помимо тебя там и нет никого…

Смех прорывается сквозь мои легкие.

— Ну не-е-ет, это уже слишком, врунишка! У тебя там таких, как я, целый легион, наверное!

Я пытаюсь шутливо вырвать свои запястья у него из рук. На что он и вовсе сводит их у меня за головой.

— Вообще-то, ты не права. Такое у меня впервые.

Я задираю бровь, а по его лицу не понятно — это он так шутит или говорит всерьез. Чтобы никак не комментировать то, чего я не поняла, нахожу самый простой ответ — занять язык кое-чем подинамичнее разговора.

— Ммм, — Леша с наслаждением втягивает воздух. — От тебя пахнет мыльными пузырями. Как будто в детство вернулся.

Я смеюсь. Это запах моего нового, купленного утром белья. Похоже, кто-то свыше подсказал мне, что оно понадобится именно сегодня.

Или кто-то «сниже»…

— Ты такая потрясающая, — говорит парень, терзая мою грудь зубами. — В тебе все, словно по моему заказу… Рыжие волосы, карие глаза, кожа, как у фарфоровой куколки, утонченная фигура…

Мне хочется сказать ему, что вообще-то, дело обстоит совсем наоборот — идеал здесь он, а вовсе не я. Но слова потерялись в разрядах низковольтного тока во всех местах, куда только добрались его руки, тело и губы.

— Господи… — только и могу стонать. — За что мне это седьмое небо?..

— Седьмое?.. Если позволишь, я доведу тебя до девятого…

— Круга?

— Только если захочу поиздеваться, — с хитрой ухмылкой он покусывает меня за внутреннюю сторону бедра.

Затем нежно целует через оставшейся на мне лоскуток ткани внизу. Я с шумом втягиваю воздух. Нет, это уже невозможно терпеть!

— Можно тебя? — словно робкий мальчик, спрашивает Леша, когда я уже совсем изнемогала от желания.

Вместо ответа издаю стон чуть ли не на всю квартиру.

Нарисованная музыка (Москва)

Архитектура — это застывшая музыка.

Шеллинг

Пока Леша пошел в душ, я заправляю кровать и сажусь на нее, попивая кофе. Настолько увлекаюсь при этом различными мыслями, что больше пью сам запах чашки, чем ее содержимое.

Слышу шаги и поворачиваюсь на звук. Леша показывается в дверном проеме, абсолютно раздетый. Мои щеки розовеют, и я смотрю в пол.

— Всегда удивлялся, почему после секса девушки умудряются стесняться наготы, — посмеиваясь говорит он и демонстративно проходит мимо меня, ничем не закрываясь.

— Наверное это потому, что ночью ничего не видно.

Я быстро поднимаю глаза на его кожу цвета слоновой кости и тут же вновь смущаюсь.

— Как раз ночью видно гораздо больше, чем днем.

Он обходит меня сзади и оставляет печать поцелуя на моем плече. Печать с гербом его потрясающего голоса со слегка протяжными гласными. Кому-то эта черта тембра может показаться манерной, но я виду в этом стремление вечно петь.

— И что же видно ночью? — я дрожу от его дыхания на обратной стороне моей шеи.

— Обнажены не только тела, но и их души. Их желания, мечты, мысли… Страхи, — добавляет он, намеренно подув в мои волосы, отчего меня слегка передергивает.

Леша берет меня за руку и поднимает на ноги. Его горячая ладонь ведет меня к зеркалу. Он встал чуть позади и улыбнулся нашему отражению. Почему-то в зеркало смотреть было не так стеснительно — и я даже позволяю себе ухмыльнуться нашим двойникам из Зазеркалья. Заметив, что я снова стою на носочках, Леша пошутил на эту тему, как чуть ранее этим утром, когда я на кухне творила нам завтрак. По-моему, я даже засмеялась. Не уверена. Не могу оторваться от отражения его глаз в стеклянной поверхности. Я корчу рожицу, высовывая язык на бок, глядя ему «в глаза», и Леша повторяет за мной. Усмехнувшись, я меняю гримасу и парень тоже. Все-таки было в нас что-то схожее: даже не столько во внешности и цвете кожи, а в том, что мы будто являлись отражением друг друга в некоторых суждениях, взглядах на мир.

Или я просто нас плохо знала.

— Посмотри, — став серьезным, говорит мужчина нашим отражениям. — Ты потрясающая.

Он обходит меня и ловким движением расцепляет застежку лифчика, а затем стягивает нижнюю часть комплекта. Кружево падает к моим ступням, похожее на снежные узоры на окне.

Я смотрю на нас, полностью обнаженных, в зеркало. Леша гладит меня по бедру. Тянусь к нему за поцелуем. Он оказывается недолгим — парень отстраняется и отходит.

Ты куда?

Он пятится назад и левой рукой берет гитару, усаживаясь на кровать.

У меня внутри все обрывается.

Ты сыграешь для меня?..

Слежу за тем, как пальцы правой руки ложатся на гриф. Характерный шаркающий звук при смене аккордов достигает моих ушей, а каждый удар о струны делает за меня шаг в его сторону. Вокруг пропадают любые шумы, меня завораживает его мерно двигающаяся над струнами рука. Вверх-вниз. Вверх-вниз.

Я сажусь на колени перед ним, устремив взгляд на его лицо. На глаза, которые закрыты. И на губы, которые неожиданно раскрываются.

Меня словно за вытянутую руку вырывают из толщи воды, и наконец-то я начинаю слышать.

Леша играет только одну песню, но времени проходит столько, как если бы это длилось на протяжении всего восхода солнца, прямо до полудня. Я вижу дребезжание струн, их резонирующие движения, пронзающие воздух. Я слушаю их, его голос, и все это сливается во что-то большее, чем просто песня. Будто опять попадаю на сцену, в мир тысяч светлячков. Внутренности отбивают ритм, которым руководит мой музыкант.

Тысячу раз мне пели, играли на гитаре, на клавишах, на различных духовых инструментах… И сейчас это было тоже самое, что один из тех разов, но и при том нечто совершенно новое. Музыка отскакивает от стен, а его голос словно клянется мне в чем-то. Дело уже даже не в словах песни, а в интонации, в неких переливах его надрывного тембра. Каждое слово — обещание. Каждая строка — клятва. Каждый куплет — нерушимый обет.

Будь моим.

Пожалуйста.

С губ чуть не слетели слова: «Я тебя люблю». Я прекрасно понимаю, что мы знакомы два дня, и любой бы человек просверлил пальцем мой висок насквозь. Сама бы просверлила.

Но у меня такое ощущение, что я знаю этого человека уже целую… чуть не подумала «вечность». Он — тот, чей голос не давал мне сдаваться в самые трудные моменты и разделял мое счастье в лучшие. Он был со мной всегда — на вечеринках, на пляжах, когда солнце вареной сгущенкой растекалось по коже, на качелях, в автобусах, поездах, самолетах и метро. Эта музыка делала то, что не мог сделать даже самый близкий человек. Можно позвонить другу, когда тот будет занят, а ты будешь в нем нуждаться. Можно попытаться обнять кого-то, а он передернет плечами. А музыка не предаст.

И он — живой носитель этой музыки.

Почему можно сказать, что это — моя любимая песня, всего после недели «знакомства» с ней, и нельзя сказать, что любишь человека во время первого общения? Человек — это та же музыка.

И его тональность совпадала с моей.

Люди хорошо сходятся с теми, с кем у них «один плейлист на двоих». Тогда что можно сказать о тех, кто творит композиции из этого плейлиста?

И вот я. Сижу перед своим творцом на коленях, обнаженная, с распятой на струнах душой. И вот он. С голосом древнегреческих сирен и инструментом самого искусного сатира.

— Ты что, плачешь?.. — спрашивает Леша.

Песня уже закончилась, а мое сопение только набирает обороты.

Я отвернулась, закрывая глаза руками. Леша спускается ко мне и обнимает.

— Знаешь, мне всегда было приятно, что моя музыка может вызывать такие эмоции у людей. Чувствую, что создаю стоящее, отражающееся на других. Трансформирую мир.

Я тянусь за неостывшей на его губах песней. Она приятно щекочет трещинки на моей коже. Леша целует мои глаза, упиваясь слезами. А ведь он и правда словно получает некоторое удовольствие, наблюдая за тем, как я плачу. Плачу и расплачиваюсь солоноватой водой за услышанные ноты.

— Разве мои слезы не расстраивают тебя? — робко спрашиваю я, поднимая глаза на него.

Леша цепляет мой подбородок пальцами и заглядывает в мое лицо.

— Нет, — говорит он. — Ты знаешь, я просто хочу крутую музыку делать. Чтобы люди слушали и чувствовали себя живыми даже в самые худшие моменты их жизни.

— Хочешь их поддерживать? Как лучший друг?

Леша усмехается.

— Нет, не так. Хочу сотрясать умы. Чтобы от моих песен смеялись, грустили, сходили с ума, плакали, — он с улыбкой проводит большим пальцем по моей еще невысохшей щеке.

— Да, наверное, ты прав. Ведь одно только осознание, — я делаю акцент на последнем слове, — этого факта заставляет вознестись на облака.

— Именно так, — его зеленые глаза устремляются вверх, словно проверяя, до какого неба мы долетели.

— Я бы на твоем месте выбирала только космос, на низшее не соглашусь, — подмигиваю я.

— И ведь не поверишь, получается же! — Леша откладывает гитару в сторону и берет меня за руку. — Я пробовал достичь этих небес другими способами, но все не то.

Поднимаю бровь. Вижу, его эта тема заинтересовала больше, чем полет до космоса. Хорошо, продолжим:

— И как же ты пробовал?

— Пытался с помощью психотропных препаратов. Но не то.

— А ты уверен, что именно такие эмоции вызываешь у людей?

Леша кивает в сторону своего ноутбука и телефона, заряжающегося на столе:

— Мне каждый день пишут люди и говорят, что наша музыка заставляет их почувствовать живыми. А о большем я и не мечтаю. Наверное, сложно в это поверить.

— Да нет, почему же. С музыкой, как со словом: можно спасти, можно убить, можно полки за собой повести…

Леша смеется, и у него слегка трясутся плечи.

— Ну, полки это не мое. Но вообще, я имел в виду, сложно поверить, что я делаю это не ради славы. Вот ты, ради чего ты рисуешь?

Я вдруг осознаю, что мы впервые за это утро заговорили обо мне. Даже непривычно отвечать, а не спрашивать. И мысли разбегается от вопроса, как тараканы от включенного света.

— Просто ради того, чтобы выплеснуть свои эмоции… Оставить отпечаток внутренней магии на листке. А то сегодня ты что-то испытываешь, и все, завтра ты уже не сможешь воспроизвести чувство. Зато посмотрев на собственную картину, ты зарождаешь в себе отголоски, кидаешь маленькое семечко, которое взрастает в новые ощущения… Это сложно объяснить, — я вздыхаю, сетуя на мизерный словарный запас. — Рисую, потому что рисую.

— Вот и я сочиняю музыку, потому что мне так велит сердце. А оно, на мой взгляд, самый искренний барабанщик.

Когда я прихожу домой, мой барабанщик стучит так, словно бьет не палочками, а тяжелым медленным маятником. Как ни странно, дурман сна, который распластал меня по столу во время второй пары, куда-то пропал, едва я вышла под дождь из станции метро. Скидываю промокшую одежду сразу в стиральную машинку и завариваю ядерную дозу кофе.

Я живу в квартире-студии, родители купили ее, когда мне было лет 10, и отдали под съем. А после моего поступления я решила пожить отдельно. И меня это устраивает. Можно не париться на счет поздних приходов после тусовок, мелких ссор на почве «помой за всеми посуду» тоже не возникает. С родителями я вижусь не часто, раз в неделю, а то и меньше. У них своя жизнь.

А у меня вдохновение.

Я вижу зеленый цвет. Переливы изумрудного и цвета морской волны, плавно переходящие в синий. И яркие рыжие пятна.

Масло или акварель?

Останавливаюсь на масле и тщательно выдавливаю содержимое тюбиков на деревянную, уже порядком измазанную палитру. Я никогда ее не мою, потому что так иногда получается внезапный цвет или оттенок, который словно пришел откуда-то свыше. Словно кто-то за меня управляет смешением моих красок. Хотя в художке меня за это порядком ругали.

Карандашный эскиз я успела набросать в блокноте еще в метро. Хост тоже быстро оказывается разлинован серыми линиями-наметками. Хочу увидеть цвет.

Достигнув наконец нужного оттенка, я набираю его на кисть и останавливаюсь перед уже подготовленным холстом, зажимая деревянный кончик кисти в зубах.

Воображение вперед реальности выписывает яркие линии на белом.

Холст словно становится объемным и уносит меня в комнату Леши, воспроизводя момент его музыки. Я вижу его черное постельное белье, которое на хосте уже отливает изумрудным в складках. Наши бледные тела цвета пенки от капучино, едва тронутые румянцем, и мои рыжие, слегка разметавшиеся по плечам волосы, находящие свое отражение на оттенке его губ. Тени от перекладин английского окна заключают его тело в клетку, но гитара выступает ключом к свободе. И лицо. Это полное отчуждение от реальности и отдача миру музыки с головой. Уже представляю, как долго я буду возиться с его лицом…

Я начинаю с бледных контуров двух тел. Каждый мазок — это целая линия их жизни, стремительно плывущая по двухмерному пространству холста и трехмерной реальности. Представляю, как некий творец тоже вырисовывал третью снизу родинку на моем бедре, и чуть более сливочное, чем вся остальная кожа, родимое пятно на правом плече.

Все-таки все люди изумительны в своих несовершенствах. Если бы не эти отличительные черты в виде шрамиков, горбинок на носу, необычных изгибов ушей или выступающих больших пальцев ног — мы стали бы чурочками с глазками, выпиленными искусным дереворезом, стали бы теми подсвеченными прожекторами безликими манекенами. В нас не было бы жизни, индивидуальности. Совершенство — одно, а недостатки у всех особенные. Говорят, что любят-то не за достоинства. И ведь правда, взгляните на идеальную деревянную статуэтку. Ты ее не любишь, а любуешься. Зато маленький фигурку-талисман, выструганный твоим отцом во время похода в палатках, таскаешь везде — у нее шероховатая поверхность, которая массажирует пальцы, успокаивая.

Полыхнула молния, и моя пока незаконченная картина окрасилась в более пронзительные цвета. Я выхожу на балкон, ожидая прилива грома, который зарядит меня энергией.

Снова вспышка. Звук сначала тихий — где-то в отдалении, наверху серых облаков. Раскат, еще один… И на улицу обрушивается громовая наковальня. Некоторое время более насыщенная, чем обычно трава у дома напротив раскачивается наподобие морских волн, и вдруг снова вспышка. Шепотом считаю до двенадцати — и следует гром.

Если в природе картинка и звук так органично сочетаются, то, может, и у художницы с музыкантом есть шанс? Ведь каждый человек — это не только часть природы. Мы все ее небольшие модельки и прототипы.

Может, в мироздании все же остались ячейка для нарисованной музыки или звучащих картин?

18 марта

Я отключила компьютер и закрыла лицо руками. Так, Алена, глубокий выдох. У него и раньше были пассии, ничего страшного. Вот только никогда они не задерживались так долго, пара месяцев прошло, а их фотографии все обновлялись…

Так, все, успокойся.

Она красивая. Безумно. Я не могла этого не признать. У нее были потрясающие рыжие волосы, а я знала, как Леша любил ухоженные женские локоны. И молоденькая. А у меня уже морщинки… Неужели правда она привлекала его больше, чем я?..

Как же мне хотелось задушить эту стерву!.. Разодрать ее улыбающееся личико!

От ревности кулаки сжались так сильно, что кольцо отпечаталось на ладони. И зачем только я сказала «да»?! Столько людей отговаривали меня… Твердили, что это человек ненадежный. Но я ж упрямая. Я ж люблю его, черт побери!

Он был единственным человеком, сумевшим прогнать моих демонов. И каждый раз, когда уходил он, они возвращались за мной. Я видела, как они таились повсюду, только поджидая случая… У меня закружилась голова, и я с остервенением стала долбить по клавиатуре, находя в поиске записанную им колыбельную для меня. Быстрее, быстрее, они уже выходили, я чувствовала их дыхание! Тупой интернет, быстрее!..

«Они уйдут, они уйдут, они уйдут…» — подпевала я шепотом, тяжело дыша от страха.

Ледяные щупальца отступили, отраженные его голосом. Леша со мной, вы меня не достанете!

Я постепенно успокаивалась, и песня подходила к концу. Страх растворился, а вот тошнота все равно запускала вертолеты перед глазами.

Да что такое?.. Наверное, пицца, которую мне так внезапно захотелось сегодня, была несвежей. Хотя, быть может, меня просто сейчас вырвет от их прекрасной парочки.

Завтрак неумолимо поднимается наверх. Я сглотнула подступающую тошноту, но лучше бы мне на всякий случай переместиться в ванну. Пододвинула маленький голубой коврик с дельфинами поближе к унитазу и села на мягкий ворс, прислоняясь лбом к бортику ванной.

Дельфины. Этот коврик выбирал Леша, когда мы сюда переезжали и устраивали ремонт. Он любил этих животных. Мой мужчина вообще обожал все, что связано с морем. Интересно, а она об этом знала? Что вообще этой девице было известно про него?..

Почему он променял меня на нее? Что во мне не так?..

Стоп. Леша учил меня, что тени приходят, когда чувствуют во мне неуверенность и страх. Нужно освободиться от этих ощущений. Вот только как, когда мой муж сам стал их причиной?!

Нужно успокоиться. Дыши глубже.

Еще он говорил, что тени прячутся, когда занимаешься тем, в чем ты силен. И это правда — становится в разы легче, когда я пишу, причем от руки и полностью сосредоточившись.

Тошнота вроде прошла, и я встала. Перед глазами все потемнело, и предательский комок страха застрял в горле, даже при условии, что я понимала, что это происходило лишь из-за повышенного давления. Меня снова замутило, и я все-таки склонилась в унитаз.

Как же это противно…

Подождала, когда тело успокоилось от после-рвотной дрожи, и затем очень медленно пошла в комнату. Пока я сидела в ванной, за окном стемнело, а экран компьютера погас. Ступая на носочках, тихо, я быстро включила люстру. Она была очень большая, иногда мне казалось, что она занимала одну пятую потолка, зато свет от нее словно двигался под разными углами, просачиваясь во все пугающие темные места.

Как же я любила свою квартиру. Здесь было множество стеллажей из дорогих сортов дерева, которым по одной, по две сотни лет, старинные позолоченные каминные часы в виде филина, картины, представляющие собой репродукции именитых и подлинники малоизвестных авторов, фолианты с желтыми страницами, фарфоровые статуэтки, китайские вазы… Ощущение антикварного магазина, не иначе!

Все имущество, вместе с квартирой, досталось мне от прадеда — он был увлечен всеми этими вещицами. И я вслед за ним.

В ящике стола нашла изрядно помятую тетрадь и открыла новую страницу. Взяла ручку, а затем вперилась взглядом в лист, не имея ни малейшего понятия, о чем писать.

«Придумай что-нибудь, моя хорошая», — всегда говорил мне Леша.

Он помогал справляться со страхом, достаточно было ему обнять сзади и спеть на ушко, а по ночам, когда тени подбирались слишком близко, и я начинала кричать, мой муж разгонял их всех до единой. Сражался с ними так, как не могла я.

Но не только Леша помогал мне. Еще и наоборот.

Помню день нашей встречи. Мы тогда вечно слонялись по подъездам и дворам в Омске, десятый класс, первые серьезные проблемы с выбором будущей профессии, первая любовь, первый секс, первые наркотики…

На дворе май, вместо подготовки к экзаменам мы сидели на лавочках на площадке за моим домом и играли на гитаре. Во время очередной песни, которую играл Ворон — так звали самого крутого парня из нашей компании — к нам подошли пара ребят. Я бы даже внимания не обратила на них, ведь к нам часто подходили зеваки, если бы один из них не подошел к Ворону и не попросил у него гитару. Тогда никто не смел прерывать его, пока парень пел. Настала полная тишина, и все ждали, что случится дальше. Помню, что в тот момент глаза у Ворона сверкали еле сдержанным огнем, но он ухмыльнулся, мол, попробуй перепой меня и дал этому новичку гитару. Еще тогда я обратила внимание и запомнила до сих пор, как изменилось выражение лица пришедшего, когда тот взял в руки инструмент — словно ему подарили ключи от всего мира.

Он взял в руки гитару и, примерившись к струнам, погладил их медиатором в сторону грифа и запел Высоцкого «Охота на волков». Играл он медленнее, чем оригинал, растягивая слова и мелодию.

Надо было видеть выражение лица Ворона, потерявшего свою публику.

На тот момент парень казался мне гениальным музыкантом. Я слушала, упиваясь его надрывным вокалом, и даже не сразу заметила, как сжимаются кулаки у Ворона.

Естественно, пареньку нехило досталось, когда он доиграл. Но это был просто невероятный дебют.

Они накинулись на него всемером, и никто не вступился за игравшего — хотя все прониклись его песней до самого гемоглобина, я уверена в этом. Все боялись, что будут лежать на земле вместе с ним.

Ворон и компания смеясь вдоволь его избили, бросив на прощанье:

— Вали завывать на кладбище!

Меня потащили с собой, но в какой-то момент я обернулась и увидела его, согнувшегося от боли и ударов, но отчего-то с невероятно спокойным лицом. Ноги сами двинулись к нему, как оплоту умиротворенности, которую я никак не могла найти в том среде, в которой прожигала свою молодость.

— Мои друзья сейчас ищут солиста в группу, — сообщила я без каких-либо лишних слов.

И позвала его на репетицию на следующий день. Он не произнес ни звука, просто смотрел мне в глаза. Я ушла, уверенная, что ему это не нужно, и обиженная, как мне на тот момент показалось, его безразличием к моим словам.

Но он пришел.

Говорил мало — только пел, когда его просили. А я не могла отвести глаз от его лица, на котором читалась вся гармония мира.

Группа приняла его, но быстро распалась. С тех пор я стала тем, кого сейчас кличут менеджером, только не брала за это деньги. А он стал моим.

Хотя таковым он был только на словах — я с самого начала осознавала, что он принадлежит всему миру одновременно. И все же решительно поставила свою подпись в Загсе. Формальность, на самом деле, мы и без того жили вместе. Но он обещал, что тени расступятся перед теми, кто закрепил свой брак.

Они и правда отступили.

Только ненадолго.

Каждый раз, когда в его жизни появлялась новая женщина, мне являлись их ухмылки. Они наблюдали за мной, выжидая удачного случая, чтобы наброситься…

Лампочка начала мигать.

Нет!

«Ты нужна нам…», — раздался скрипучий голос.

— Не подходите! — я кричала им, закрывая уши руками и сжимаясь в комочек на стуле. Нет, нет! — Я СКАЗАЛА, НЕ ПОДХОДИТЕ!

Вдруг раздался звонок домофона, и тени замерли. Лампочка перестала мигать. Я подняла голову в сторону прихожей. Это он!

— Это Леша! Слышали?! — заорала я тварям вокруг и понеслась в сторону двери, заставляя их вжаться в свои углы.

Щелкнула замком и распахнула дверь, в порыве готовая броситься ему на шею.

Только вот за дверью оказался не Леша.

— Ой, это ты, — тупо вылетело у меня, и я тут же поняла, что это бестактно.

— Не очень гостеприимно, — пожурил меня Леня.

Заглянула за его спину, словно все же пыталась найти там Лешу. Но он должен был приехать только через неделю.

— Прости, пожалуйста. Заходи.

Я пропустила его мимо себя и почувствовала ветерок, пропитавшийся Ленькиным парфюмом. Пока возилась с тремя замками, гость уже успел разуться и снять верхнюю одежду. Стоял и смотрел на меня.

— На самом деле, я очень рада видеть тебя, — попыталась как-то сгладить ситуацию. — Чай будешь?

Мужчина в моем коридоре покачал головой:

— У меня есть кое-что поинтереснее, — игриво подмигнул он и достает из-за спины бутылку красного полусладкого.

— Меня весь день тошнит… Лучше я чаю. А ты, если хочешь, открой вино, хорошо?

— Я не хочу без тебя, — Леня надувает губы, заглядывая мне в глаза.

Улыбнулась и погладила Волка по руке чуть ниже плеча.

— Мне очень приятно, что ты хочешь выпить со мной, но я правда не очень хорошо себя чувствую.

И подтолкнула его к кухне.

— Может, лучше я завтра зайду? — спросил парень.

— Не думай глупостей.

Пока чайник заваривался, я встала, прислоняясь спиной к краю высокой столешницы. Леня разместился на стул, с торжественным видом выкладывая на стол из своего пакета еще и связку винограда.

— Наше любимое сочетание, — засмеялась я. — Красное вино и зеленый виноград?

Леня торжественно соглашается:

— Как в старые добрые времена.

— До сих пор не могу понять, почему ты бросил группу.

Подняла глаза на него. Они у него были обычного серого цвета, но взгляд такой щенячий, словно он в каждом доме искал пристанище, что неизменно привлекало внимание. Только сейчас поняла, что он пришел не как обычно в своих любимых толстовках, а как солидный мужчина, в пиджаке и голубой рубашке. Вот только все равно остался в джинсах.

— Правда не понимаешь?

От этого вопроса мне стало неуютно. Отвернулась за кружками, изображая деятельность, лишь бы не встречаться с ним взглядами.

— Ты оброс, — подметила я.

Его темные волосы уже половину ушей закрыли.

— У-у-у! Так когда мы виделись-то в последний раз! Месяца полтора назад? Два?

Наконец-то закончила с чаем и села рядом:

— Как ты?

Он отпил немного из кружки, а затем подбросил виноградинку и словил ртом, что вызвало мой смех. Леня так делал еще в Омске, когда был басистом в той группе, в которую я отправила избитого Лешу. Через пару лет после распада они вновь совершенно случайно встретились на улице, и уже мой на тот момент жених позвал Леню в свою новую группу «The Forest».

— В целом хорошо, — улыбнулся мужчина, и на щечках у него проступили ямочки. Они меня умиляли даже по сей день. — Вот только на работе проблемы, секретарша вообще ничего не понимает, что я от нее требую, да и недавно заказ хороший слился.

Музыка для этого человека была лишь хобби, а не основной источник заработка. Леня работал в турагентстве — вот это действительно было его страстью. Он постоянно повторял, что выбирать страны интереснее, чем ноты.

— Не ругайся сильно на Настю, она мне нравится, — я попыталась защитить его секретаршу.

— Настя больше не работает у меня. Сейчас ее место заняла другая девушка, Наташа.

— Настя сама ушла?

— Нет, я ее уволил, — отрезал Леня.

А вот тут снова начала подступать злость.

— Что, из серии «поматросил и бросил»?

Волк откинулся на спинку сиденья и завел руки за голову:

— По крайней мере, я не скрываю этого. Не лицемерю, в отличие от твоего муженька.

Я вспыхнула красным:

— Это только сплетни.

— Ты сама-то в это веришь? Алена, он тебя не любит, — Леня коснулся моей руки, лежащей на столе. Я мигом опускаю ее на колени под стол, мой бывший лучший друг делает тоже самое, только с некоторой обреченностью на лице.

— Может, мне лучше известно? — я сверкнула в его сторону глазами.

— Не любит, — Леня настаивал на своем. — Если бы любил — не поступал бы так.

— Тебе лучше уйти, — ледяным тоном указала я и в знак твердости моих намерений встала из-за стола, собираясь его проводить до двери.

И зачем он только пришел?! Только чтобы посыпать мне соль на рану и позлить?!

— Ален…

— Тебе пора, — настаивала я.

Он снова попытался коснуться моей руки, а я с еще большим укором снова отдернула ее.

— Уходи.

Он шумно вздохнул и поднялся со стула:

— Спасибо за чай.

До прихожей мы шли молча. Леня замер перед дверью, тем самым перегораживая мне путь к тому, чтобы ее открыть.

— Прости меня, пожалуйста.

Опустила глаза в пол, разглядывая ламинат. Очевидно, он и правда не со зла.

— И ты меня прости. Я и так слишком взвинчена в последнее время, а тут ты еще на больное место надавил.

— Видела фотографии его новой? — догадался мужчина.

Я с вызовом зыркнула на него, предупреждая о том, чтобы Леня не переходил черту.

— Еще раз извини. Не нам его осуждать.

— То есть как это?!

— Тебе напомнить о том, что было в туре пять лет назад?

Уютный номер в гостинице Краснодара. Я валялась на кровати и листала какую-то районную газету, в которой удосужились написать про группу небольшую заметку. Сейчас это кажется не особо важным, но на тот момент счастье и гордость распирали меня. Ребята как раз были на выступлении, а потом собирались пойти в какой-нибудь клуб. Я отказалась, сославшись на головную боль — мне не хотелось никуда идти, тем более, что порядком подустала от парней, и без того проводила с ними сутки напролет.

Поэтому я точно не ждала никого раньше двух-трех часов ночи.

Но вот открылась дверь, и в комнату зашел Леня. Мы всегда были с ним намного ближе, чем с остальными Форестами (за исключением Леши, конечно), поэтому меня даже не удивило столь позднее его появление на моем пороге.

— О, ты уже вернулся? Тут про вас кое-что написали, — я показала ему газету.

— Валяй, — улыбнулся Волк и сел рядом со мной на кровать.

Я начала читать, а Леня едва-едва касаясь принялся гладить меня по ногам. У меня внутри все перевернулось, но я старалась не подавать виду, как можно более непринужденно озвучивая заметку.

Затем его пальцы переместились с икр на бедра. Я дернулась, и он замер. Продолжила читать. Тут он залез руками под мою шелковую ночнушку.

Я пыталась его образумить. Отбивалась. Но, как я потом решила, недостаточно рьяно. Мне стало так хорошо, что через некоторое время на нас уже и вовсе не было одежды, а он продолжал ласкать мое тело. Наслаждение заглушило благоразумие.

В ту ночь мы переспали, и я до сих пор себя виню за это. Леше мы не рассказали, но решили, что будет лучше, если Леня уйдет из группы.

И на следующий день Волк вышел прогуляться и не вернулся.

18 марта

Волк подошел к столу, взял мою чистую тетрадь, раскрытую на новой странице и пролистал. Для него она была пуста, но только не для меня. Эту тетрадь и ручку к ней подарил мне Леша. Я писала в ней особыми чернилами, которые видно только в утра-фиолетовом свете. Мой муж сказал, что эти слова будут недоступны для теней, что так они не увидят моих мыслей, моего дневника.

Сегодня я позволила Лене остаться, потому что уже не было сил сражаться с моими врагами в одиночку. А от его присутствия они немного отступали, хотя иногда я замечала их мерцающие глаза, презрительно следящие за каждым моим движением.

Леня взял черную гитару, стоящую в углу. Она Лешина, но он редко вывозил ее куда-либо на концерты, этот инструмент скорее принадлежность дома. И сейчас ее в руки брал другой мужчина.

Хотя Волк басист, я знала, что он не плохо играл и на шестиструнке. Даже сочинял свое.

Мужчина начал наигрывать очень грустную мелодию.

— Как ты сочиняешь музыку? Просто сколько я не следила за Лешей, никак не могла понять, как он это делает.

Волк улыбнулся, и его серые глаза посветлели.

— Знаешь, сейчас скажу одну вещь… Вообще, я в это не верю, но говорят, что в мире должен быть только один парень и одна девушка, предназначенные друг для друга, только так и никак иначе. Не думаю, что это правда, но вот что касается музыки… Мне кажется, что определенное стихотворение можно наложить именно на эту тему, эту мелодию. Вообще, похоже на процесс приготовления пищи: нужно собрать все ингредиенты вместе, добавить изюминку, все перемешать, а потом еще позаботиться о том, чтобы вкус никому не приелся.

— Да, но сам процесс? Как готовить?

— Есть три варианта. Можно купить ингредиенты в магазине — то есть, перенять у кого-то идею, или же слегка ее изменить. Хотя, это даже не всегда «купить», скорее даже своровать. Есть второй вариант: когда ты сидишь перед холодильником, пытаясь придумать, чтобы сварганить из уже имеющегося в твоем распоряжении, когда ты долго мусолишь какую-то мелодию у себя в голове или подбираешь стихотворения не по смыслу, а с помощью рифм, мол, что рифмуется, от того и отталкиваться нужно. А есть третий вариант. Когда ты сам растишь все на своей грядке, а потом готовишь. Причем удобряет твои овощи вдохновение.

— А если удобрение просроченное?

— Тогда вырубаешь появившиеся сорняки и создаешь конфетку.

Я откинулась на диван и взяла в руки зайчика — подарок от мамы, он со мной еще с детства. Казалось бы, столько лет прошло, а он даже не потемнел от времени. Все такой же, каким я его помню, когда утром на шестой день рождения открыла глаза, а передо мной это огромное пушистое нечто, в полтора раза больше меня.

— Вот ты спрашиваешь о том, как я пишу музыку. А как ты пишешь рассказы? Ведь все это, на самом деле, похоже. Музыка, книги…

— Ну… У меня просто в голову приходит строчка, ты вертишь ее на языке, и следом, словно прицеп из давно забытой песни, рождается следующая. Порой даже не знаешь, чем все закончится. Сюжеты рождаются прямо на глазах. Если снова вернуться к твоей кухонной аналогии, то это как растущая на дрожжах буханка хлеба, как кипящее молоко. И, как любое молоко, иногда оно убегает — и ты сам до конца не понимаешь, откуда взялся такой сюжетный поворот. Это еще у Пушкина было, он писал, что сам удивлен тому, что сотворила его Татьяна.

— Да, я слышал, что нечто вроде еще у Толстого было с Пьером Безуховым, если я не ошибаюсь.

Леня пересел на диван, поближе ко мне, а я очень ненавязчиво отодвинулась.

— Думаю, очень у многих писателей так. Мне кажется, они не создают миры, они лишь медиумы между реальностью и некой параллельной вселенной. Писатели не пишут, они записывают.

— Как журналисты? — фыркает Волк.

Я засмеялась и тут же удивилась своей смелости, выраженной в большом количестве децибел звука моего голоса. Но стены в тот же момент не обрушились, что придало еще большей уверенности. Может, они устали гоняться за моими эмоциями?..