Бесплатный фрагмент - Слезы Бодхисаттвы

Иллюстрация на обложке Марины Ветер

Моим родителям, которые помогли мне понять и полюбить Камбоджу

Пролог. 25 августа 1980 года

Лейтенант слышал унылый скрип деревянных колес и заунывное мычание буйволов, тянувших старую телегу. Его похитители не произносили ни слова, но он чувствовал, что они сидят рядом с ним. Один из них тяжело и прерывисто вздыхал, будто ему не хватало воздуха.

Сквозь плотную ткань накинутого на голову мешка не было видно абсолютно ничего. После нескольких сильных ударов, которые обрушили на него невидимые бойцы, во всем теле ощущалась томительная, ноющая боль. «Терпеть, надо терпеть, еще не все потеряно», — мысленно говорил себе лейтенант, стараясь подавить неудержимо заполнявший душу панический страх.

Ливень постепенно превратился в мелкий моросящий дождь. Снизу отчетливо слышалось хлюпанье грязи под тяжелыми колесами. Телега тряслась и жалобно стонала, будто умоляя не тащить ее дальше по вязкой, раскисшей от непрерывных дождей дороге.

Спереди послышался рев мотора. Сначала он казался далеким, едва различимым сквозь шум дождя, однако через несколько секунд он уже раздавался над самым ухом лейтенанта. Затем до его слуха донесся визгливый скрип автомобильных тормозов. Телега резко остановилась.

Пленник услышал, как хлопнула металлическая дверь. Судя по хорошо знакомым звукам, рядом с телегой остановился армейский джип. В душе лейтенанта проснулась надежда. «Ну вот и попались!» — подумал он, предвкушая скорое освобождение: ведь это наверняка была машина вьетнамского военного патруля.

На несколько секунд в воздухе повисла тишина, нарушаемая лишь однообразным шумом надоедливого дождя. Затем лейтенант услышал взволнованный шепот своих похитителей.

— Снимите с него мешок, — послышался чей-то спокойный, ровный голос.

Кто-то сорвал мешок с головы лейтенанта, и он инстинктивно зажмурился от ударившего в глаза тусклого солнечного света.

— Так ты не вьетнамец, — сказал все тот же голос. — Ты кхмер.

Глаза лейтенанта постепенно привыкли к свету, и теперь он мог разглядеть обращавшегося к нему мужчину.

Он сразу узнал это лицо. Портреты этого человека еще совсем недавно висели во всех трудовых коммунах Кампучии. Рядом с телегой стоял сам глава красных кхмеров, которого революционеры называли Братом номер один. У него был и еще один псевдоним — Пол Пот. Рядом с ним стояли двое крепких бойцов в черных робах, с автоматами в руках.

Лейтенант почувствовал, как в его висках застучала кровь, а все тело передернуло, будто от удара током.

— Ты кхмер, — продолжал Брат номер один, сощурив свои чуть раскосые глаза и скривив рот в хитрой улыбке, — но ты носишь форму этих вьетнамских собак. Ты предал нашу страну и свой народ. Может, ты расскажешь мне, зачем ты это сделал? Я хочу понять.

Лейтенант давно мечтал увидеть этого человека, посмотреть ему в глаза, сказать ему все, что он думает о его революции, которая ввергла страну в настоящий ад, о его абсурдных и невыполнимых планах, о его жестоких бойцах, которые могли убить человека только за то, что он носит очки или умеет читать.

Однако теперь, когда он внезапно увидел главного виновника всех этих страшных бед, он не мог произнести ни слова. Лейтенант просто смотрел на этого невзрачного мужчину лет пятидесяти в строгом сером френче, смутно ощущая внутри себя растерянность, страх и какую-то гулкую пустоту.

— Ты, наверное, и сам не понимаешь зачем, — вздохнул Брат номер один. — Предатели часто не могут объяснить свои поступки. А знаешь, о чем я мечтаю больше всего на свете?

Глава красных кхмеров сделал паузу, устремив на пленника пристальный, пронизывающий взгляд. Лейтенант ничего не ответил. Он все еще не мог собраться с мыслями после столь неожиданной встречи.

— Я мечтаю о том, — продолжал Брат номер один, — чтобы мы больше никогда не зависели от этих свиней. О том, чтобы кхмеры были хозяевами своей земли и ели свой рис, а не питались их подачками. И мы добьемся этого, я уверен. Мы навсегда освободим Кампучию от вьетнамцев и сделаем ее великой страной, у нас для этого есть силы.

Пол Пот повернулся к сопровождавшим его бойцам и направился в сторону стоявшего на обочине джипа, осторожно погружая резиновые сапоги в клейкую грязь.

— Нет, — тихо, почти шепотом произнес лейтенант, поборов, наконец, охватившее его смятение. — Нет, у вас ничего не получится.

Брат номер один остановился перед дверью машины и вновь посмотрел на молодого офицера. На его лице снова появилась ироничная и одновременно злобная улыбка, в которой теперь читался оттенок удивления.

— Что ты сказал, солдат? — спросил он все тем же спокойным, ровным тоном. — Повтори-ка, я не расслышал тебя.

— Я сказал, что у вас ничего не получится, — повторил лейтенант уже более уверенным, твердым голосом. — Ваше время закончилось. И закончилось навсегда!

Брат номер один усмехнулся и пробурчал себе под нос что-то неразборчивое. Лейтенант почувствовал, как ему в ребра вонзается автоматный приклад, и застонал от боли.

— Не надо! — крикнул Пол Пот. — Не нужно бить его! А ты, я смотрю, не трус, солдат. Жаль, что ты перешел на сторону этих псов, нам бы очень пригодились смелые бойцы. Ладно, везите его туда, куда везли.

Брат номер один снова повернулся к джипу, уселся на заднее сиденье и захлопнул дверь. Суровые бойцы-телохранители тоже залезли в машину, и через несколько секунд джип вновь тронулся в путь, шумно разбрызгивая во все стороны грязную воду из дорожных луж.

Лейтенант посмотрел вслед удалявшейся машине, а затем перевел взгляд на своих похитителей. Это были совсем молодые бойцы лет восемнадцати или девятнадцати с хмурыми и злобными лицами, одетые в старые армейские комбинезоны. Один из них снова накинул на голову лейтенанту грязный мешок, а второй потуже стянул веревки, которыми были связаны его руки и ноги.

— Все, поехали дальше, надо скорее отвезти эту вьетнамскую крысу к командиру, — сказал один из повстанцев.

Телега вновь заскрипела и медленно поехала по грязной дороге.

Часть первая. Март 1968 года

Глава первая

В крохотном зале ожидания столичного аэропорта Почентонг стояла изнуряющая духота. Лопасти нескольких старых вентиляторов вяло крутились под потолком, но толку от них не было ровным счетом никакого. Крижевский достал из кармана носовой платок и вытер со лба крупные капли пота. Свежая шелковая рубашка, надетая всего пару часов назад, уже становилась влажной и неприятно липла к телу. Стояла середина марта, и в Камбодже начинался самый жаркий сезон в году.

Крижевский отхлебнул глоток теплой воды из бутылки и посмотрел на висевшие на стене большие часы в красивой деревянной раме. Половина одиннадцатого, самолет из Рангуна должен был приземлиться еще час назад. Однако никаких объявлений о задержке рейса пока озвучено не было.

Но вот, наконец, зашипел громкоговоритель: мужской голос на ломаном французском языке объявил, что самолет задерживается еще на полчаса.

Крижевский вздохнул и вновь взял отложенную на соседнее кресло книгу, грамматику кхмерского языка, которую он купил в Москве два года назад, за несколько дней до своего отъезда в Пномпень. Но в удушливой атмосфере зала ожидания сосредоточиться на филологических тонкостях было сложно, тем более что рядом сидели двое китайцев, которые громко о чем-то спорили. Крижевский отложил книгу, поднялся с кресла и уже в который раз за последние полтора часа принялся гулять по залу.

Ему не терпелось поскорее увидеть своего нового коллегу. Присланная из редакции объективка несколько настораживала. Вадим Савельев, 25 лет, из дипломатической семьи, окончил факультет журналистики МГУ, проходил стажировку во Франции, зарекомендовал себя как хороший специалист… Как всякий по-настоящему опытный журналист Крижевский умел читать между строк и опасался, что «хороший молодой специалист из дипломатической семьи» может оказаться самовлюбленным папенькиным сынком, которому непросто будет расстаться с иллюзиями и привыкнуть к тяжелой повседневной работе в сложных условиях.

Впрочем, это были всего лишь догадки. В любом случае без помощника в корпункте уже было не обойтись: страна стояла на перепутье, политические страсти обострялись, и вал ценной информации с каждым днем становился все больше и больше.

Крижевский подошел к маленькому киоску в углу зала, где сонная пожилая женщина продавала дешевые сувениры и свежую прессу. Из двух имевшихся в ассортименте официальных газет одна была на кхмерском языке, другая — на французском.

— «Лё Сангкум», — указал Крижевский на франкоязычную.

Продавщица протерла глаза, смерила покупателя недовольным взглядом и неспешно нырнула под прилавок. Через несколько секунд она вынырнула обратно с газетой в руке.

— О-кун, — поблагодарил Крижевский, протягивая недовольной женщине потертую банкноту в пять риелей.

На первой полосе газеты красовалась большая фотография, на которой глава государства, принц Нородόм Сианук, в шортах и белой майке мотыжил землю в одной из камбоджийских деревень, а стоявшие вокруг крестьяне радостно улыбались. Подпись под снимком гласила: «Принц дает личный пример».

Большую часть первой полосы занимал объемный репортаж о визите Сианука в одну из отдаленных западных провинций. В одной деревне он торжественно открыл новую школу, в другой — распорядился построить новую дорогу, в третьей пообещал расширить мост через реку. В целом репортаж представлял собой пространную хвалебную оду Его Королевскому Высочеству, который денно и нощно заботится о процветании каждой камбоджийской деревни и сам всегда готов поучаствовать в строительных и сельскохозяйственных работах. Вслед за этим репортажем шел другой, тоже посвященный принцу. Это была рецензия на его новый кинофильм, «Заколдованный лес», в котором он выступал как режиссер, сценарист, исполнитель главной роли и продюсер.

Бегло просмотрев обе статьи, Крижевский грустно ухмыльнулся. В то время как в стране свирепствует коррупция, растет социальное расслоение, а партийная борьба вот-вот перейдет в вооруженные столкновения, глава государства все больше времени уделяет своему страстному увлечению: съемкам фильмов. Неудивительно, что разговоры о скором перевороте становятся все более громкими и открытыми…

Крижевский опять посмотрел на часы: полчаса с момента объявления прошло, значит, самолет должен вот-вот приземлиться. Журналист подошел к большому окну и окинул взглядом летное поле, на котором стояло лишь несколько американских военных самолетов, да и те были зачехлены. Вдоль взлетной полосы росли невысокие пальмы, листья которых слегка покачивались на ветру. Самолета пока нигде видно не было.

Наконец со стороны летного поля послышался шум пропеллеров. Через несколько секунд в небе заблестели металлические крылья лайнера, и шасси со скрипом коснулись земли. Крижевский полюбовался тем, как пилот изящно посадил большой, переливавшийся в лучах солнца самолет на короткую взлетную полосу, которая, похоже, не была рассчитана на столь крупные воздушные суда. Самолет вырулил на стоянку, и шум двигателей начал стихать.

Крижевский узнал своего нового коллегу, как только тот вышел на трап. Он выделялся среди остальных пассажиров: высокий стройный блондин в модной синей рубашке с короткими рукавами и белоснежных брюках. Выйдя из салона, молодой человек начал недовольно щуриться от безжалостного тропического солнца и тут же нацепил на нос дорогие темные очки в тонкой оправе. «Ну и франт», — подумал Крижевский. Его предположения по поводу «папенькиного сынка», похоже, начинали сбываться.

Через несколько минут пассажиры рейса начали проходить в зал ожидания. Вслед за группой из пятерых важных китайцев, одетых, несмотря на жару, в строгие черные костюмы, в дверях появился блондин с двумя увесистыми чемоданами в руках. Крижевский сразу направился к нему.

— Вадим? — на всякий случай уточнил он.

— Да-да, здравствуйте, Николай Петрович! — улыбнулся сверкающей улыбкой молодой человек, опустил чемоданы и протянул Крижевскому руку. — Рад знакомству.

— Взаимно, — вежливо ответил Крижевский. — Ну что, не будем терять времени, пошли.

В этот момент к ним подбежал нагловатого вида подросток и предложил поднести чемоданы к машине за два риеля. Николай замахал руками, отказываясь от его услуг, но шустрый паренек уже схватил один из чемоданов и потащил его к выходу.

— Вот сорванец! — ухмыльнулся Крижевский. — Ладно, пусть заработает немного. Да вы не волнуйтесь, он его не стащит.

Молодой человек на секунду растерялся, но тут же взял второй чемодан и зашагал вслед за пареньком. Николай повел своего коллегу и юного носильщика к небольшой автостоянке, на которой среди компактных «Жуков» и «Пежо» выделялась своими габаритами бежевая «Волга». Расплатившись с пареньком обещанными двумя риелями, Крижевский сел за руль, а молодой человек разместился на соседнем сиденье.

— Ну и жара у вас тут! — воскликнул вновь прибывший. — Градусов сорок, по-моему.

— Да, вам повезло, — улыбнулся Николай, — вы приехали как раз к началу самого жаркого периода в году. Ну ничего, к этому можно привыкнуть. Сейчас приедем в наш корпункт, там есть кондиционеры и душ.

Крижевский завел двигатель, и «Волга», громко и важно заурчав, выехала с территории аэропорта.

За окном потянулись пригороды Пномпеня: фермерские хозяйства с аккуратными сельскими домиками, ровные прямоугольники рисовых полей, пальмы и рощи плодовых деревьев. По обочинам пыльной дороги брели крестьяне с мотыгами и тесаками в руках, массивные буйволы тянули за собой тяжелые деревянные повозки, а женщины несли на головах большие плетеные корзины. Вскоре сельский пейзаж стал постепенно перетекать в городской: сначала показались фабрики и заводы, а затем уютные виллы, выстроенные во французском колониальном стиле. Вадим мотал головой из стороны в сторону, с интересом рассматривая все вокруг.

— Во-первых, предлагаю сразу перейти на «ты», — предложил Вадиму его новый начальник. — Нам тут вдвоем работать, не вижу смысла соблюдать ненужные формальности.

— Конечно, давайте, — кивнул Вадим. — То есть давай.

Крижевский Вадиму сразу понравился. Перед отъездом у него были серьезные опасения, что его камбоджийский шеф может оказаться копией его московского патрона Шахова, занудного лысеющего старичка в больших очках с неприятным скрипучим голосом, который любил придираться к мелочам и чуть не каждый день повторял, что работа в информационном агентстве требует от сотрудника максимальной преданности своему делу.

Шахов очень нахваливал Крижевского, называя его одним из лучших международных корреспондентов в редакции, поэтому Вадима и посетили недобрые предчувствия. Однако в аэропорту его ждал отнюдь не еще один пожилой ворчливый зануда, а относительно молодой, лет под сорок, интеллигентный мужчина с аккуратно подстриженной бородой и темными волосами с легкой проседью, который, как сразу выяснялось, не был любителем служебных формальностей.

— Как там Шахов? — спросил Крижевский. — Все такой же ворчливый?

— Ну да, есть немного, — ухмыльнулся Вадим. Он никак не ожидал услышать такой вопрос от своего нового начальника.

— С молодыми он всегда так. Воспитывает, — продолжал Крижевский. — А вообще он отличный начальник, никогда не подставит, не настучит. Так что первое впечатление обманчиво, поверь мне. Кстати, тебя он хвалил.

— Ну надо же, не ожидал, — сказал Вадим.

За полтора года работы в московской редакции он не припомнил, чтобы Шахов его хоть раз за что-то похвалил.

— Сейчас мы едем по проспекту Советского Союза, а слева от нас — Кхмерско-советский технологический институт, — сказал Крижевский.

Вадим посмотрел налево и увидел большой комплекс из пяти- и семиэтажных зданий, окруженный ровными посадками невысоких пальм. Поскольку было воскресенье, территория комплекса выглядела безлюдной.

— А как тебя угораздило попасть именно в Камбоджу? — спросил Крижевский.

— Так получилось, — пожал плечами Вадим. — Предложили поехать, я и согласился. Нужен был кто-то с французским языком. Ну и английский я тоже хорошо знаю.

Вадим уже с первых месяцев работы в редакции мечтал отправиться в заграничную командировку: работа в Москве была довольно однообразной, он жаждал новых впечатлений, нового опыта, да и от Шахова с его бесконечными придирками хотелось уехать подальше, хотя бы на какое-то время. Поэтому, как только открылась вакансия в Пномпене, он сразу же за нее уцепился.

— Понятно, — вздохнул Крижевский. Судя по тону, он был не особо доволен таким ответом. — Но ты учти, обстановка здесь непростая, работы много. Кстати, ты ведь не женат?

— Нет, — ответил Вадим. — Пока нет. А вы… то есть ты?

— Был когда-то… — коротко ответил Крижевский. — Ладно, сейчас сделаем небольшой круг, хочу показать тебе набережную и Королевский дворец.

Внезапно из-за поворота на встречную полосу выскочил велосипед и чуть не угодил прямо под колеса «Волги». Крижевский резко затормозил и, высунувшись из окна, сделал замечание неумелому велосипедисту, мальчишке лет семнадцати, который смотрел на него выпученными глазами. Подросток промямлил в ответ что-то неразборчивое и поехал дальше.

— Вот бестолковые, все время под колеса лезут! — проворчал Крижевский. — Тебе, кстати, еще предстоит привыкнуть к пномпеньскому движению, это особая история. У нас пока будет только одна машина на двоих, но ничего, думаю, договоримся, кто когда ей пользуется.

— У меня все равно нет водительских прав, — сказал Вадим.

— Ну тогда вопрос снимается, — улыбнулся Крижевский.

Движение на улицах города было весьма хаотичным, хотя и не очень напряженным. Светофоры попадались редко, постовых практически не было. Мотоциклисты, велорикши и велосипедисты ехали как хотели, будто и не задумываясь о правилах. Именно они и составляли основную часть трафика, легковых автомобилей было мало, а автобусы и грузовики были еще большей редкостью.

Через пару кварталов Крижевский свернул направо, и Вадим увидел по левой стороне широкую реку, вода в которой была мутная, глинистого цвета. Поверхность реки была усыпана десятками рыбацких лодчонок, а на противоположном берегу виднелись убогие хижины рыбаков.

— Это Тонлесап, одна из трех рек, протекающих в черте города, — объяснил Крижевский. — А вот и главная жемчужина столицы — Королевский дворец.

Вадим повернул голову вправо: дворец был действительно очень красивым. Архитектура его зданий была какой-то необычайно легкой и утонченной, а изящные остроконечные крыши, крытые оранжевой черепицей, сверкали на ярком солнце. Вдоль массивной желтой стены, окружавшей дворцовый комплекс, проходила большая группа буддийских монахов, закутанных в оранжевые тоги, с белыми зонтиками в руках.

Обогнув обширную территорию дворца и проехав еще несколько кварталов, Крижевский остановил машину возле небольшой двухэтажной виллы, перед которой росло несколько пальм и была разбита цветочная клумба. Вилла располагалась на тихой улочке всего в нескольких десятках метров от «жемчужины столицы». Улочка тянулась с запада на восток, соединяя две главные транспортные артерии столицы: бульвар Нородома и бульвар Монивонга.

— Ну вот и приехали, — сказал Крижевский. — Сейчас провожу тебя в дом, а потом заведу машину на стоянку.

Вилла оказалась скромной, но уютной и, что самое главное, оборудованной кондиционерами. Из прихожей одна дверь вела в гостиную, а другая — в рабочий кабинет, в котором Вадим увидел телетайп.

— Вот отсюда будем передаваться. Новейшая модель, — указал Крижевский на массивную машину. — Доставили всего пару месяцев назад из Москвы. Надеюсь, пользоваться умеешь?

— Ну естественно, — кивнул Вадим.

— Телефон есть на почте, в паре кварталов отсюда. Скоро тебе покажу где, — сказал Крижевский. — Ну ладно, ты, наверное, устал с дороги? Прими душ и отдохни. А потом поедем обедать в гости к моему другу, с которым я хочу тебя познакомить.

Крижевский проводил Вадима на второй этаж, где располагались две маленькие спальни и ванная комната. После изнурительного, почти двухдневного пути от Москвы до Пномпеня холодный душ для Вадима был пределом мечтаний.

Профессор филологии Нум Сэтхи поднялся с кресла, отложил книгу и ласково посмотрел на свою красавицу-дочь, которая стояла в дверях гостиной с подносом свежих фруктов в руках.

— Ну что, вроде все готово? — сказал он, снимая очки и медленно протирая их влажной салфеткой. — Николя обещал прийти со своим новым коллегой, который сегодня утром прилетел в Пномпень.

— Да, все готово, отец, — сказала девушка. — Совани, как обычно, приготовила прекрасный обед. Я ей помогла немного.

— Это хорошо, что ты умеешь готовить, Бопха, — сказал профессор. — Жена должна уметь хорошо готовить, так что когда ты выйдешь замуж…

— Ну ладно, пап, не будем об этом, — прервала отца дочь. — Вот, кстати, и Николя.

За окном послышался шум автомобильного двигателя. Бопха поставила поднос на стеклянный столик посреди гостиной и пошла, вслед за отцом, встречать гостей.

Припарковав «Волгу» посреди небольшой автостоянки, окруженной манговыми и банановыми деревьями, Крижевский вышел из машины и направился по узкой каменной дорожке к входу в профессорскую виллу. Савельев последовал за ним, с интересом разглядывая красивое колониальное здание. На пороге их уже поджидали Сэтхи и Бопха. Николай сложил ладони перед лицом и слегка поклонился, приветствуя своего камбоджийского друга. Профессор и Бопха ответили взаимным поклоном. Савельев, не привыкший к восточным традициям, протянул Сэтхи руку, тот улыбнулся и пожал ее.

— Bienvenue, chers amis! — произнес профессор на чистейшем французском языке, приглашая гостей в дом.

— Это мой новый коллега, Вадим Савельев, — представил молодого журналиста Крижевский.

— Очень приятно, — сказал Сэтхи и указал Вадиму на девушку. — А это Бопха, моя дочь.

Бопха мягко улыбнулась Савельеву, и профессору показалось, что глаза молодого человека слегка заблестели.

Просторная столовая была оформлена в смешанном азиатско-европейском стиле и давала понять, что хозяин дома — человек двух культур. На стенах висели акварели с изображением Эйфелевой башни, Сакре-Кёр, Мулен Руж и других романтических парижских достопримечательностей, на полках вдоль стен располагалась большая коллекция из позолоченных, бронзовых и каменных статуэток Будды и разных индуистских божеств.

На столе уже были разложены закуски: французские сыры, ростбиф, кусочки соленой рыбы, несколько овощных салатов. Низкорослая улыбчивая служанка Совани слегка поправила и так уже безупречно расставленные тарелки, поклонилась гостям и тихо вышла из столовой.

— «Шато де Латур», урожай 1959 года, — продемонстрировал Сэтхи только что откупоренную бутылку, когда все уселись за стол.

— А ты знаешь толк в вине, дорогой Сэтхи, — улыбнулся Крижевский.

— Да, из меня мог бы выйти отличный сомелье, — в шутку согласился профессор. — Но я выбрал другой путь, как ты знаешь.

Профессор уже более десяти лет преподавал французскую и камбоджийскую литературу в одном из университетов Пномпеня. После пяти лет жизни и учебы в Париже, куда он попал вскоре после окончания Второй мировой войны, он по-настоящему влюбился во Францию и особенно боготворил французских поэтов, которых мог цитировать по памяти часами. Однако свою родную, кхмерскую культуру он тоже безгранично любил, поэтому не захотел остаться жить в Париже и вернулся в Камбоджу сразу после того, как страна получила независимость от Франции в ноябре 1953 года. Сэтхи быстро стал одним из самых уважаемых ученых в стране, его лекции собирали полные аудитории, а его книги и монографии издавались во многих странах.

— Я хотел бы смотреть в будущее с оптимизмом, но не могу, — задумчиво произнес профессор, когда гости сняли первую пробу с закусок. — Мне с каждым месяцем становится все тревожнее, Николя.

— Я все же думаю, что ты преувеличиваешь, Сэтхи, — сказал Крижевский. — Может, никакого переворота и не будет, а все разрешится мирным путем.

— Нет, боюсь, что все уже зашло слишком далеко, — вздохнул профессор. — Во Вьетнаме и в Лаосе уже четыре года идет война, американцы каждый день сбрасывают бомбы, мирные люди гибнут сотнями… Камбоджа пока остается оазисом мира в Индокитае, но это ненадолго. Ненадолго…

— Но зачем американцам вторгаться в Камбоджу? — вступил в разговор Савельев. — Во Вьетнаме и в Лаосе они сражаются с красными, с партизанами Вьетконга, это понятно. Но развязывать войну еще и здесь… Зачем?

Крижевский одобрительно кивнул, глядя на своего молодого коллегу: с ситуацией в регионе молодой человек вроде более-менее ознакомился.

— Да, я тоже думаю, что до войны не дойдет, — сказал Николай. — Они, конечно, могут попытаться поставить здесь марионеточное правительство, но вряд ли это произойдет путем переворота…

— А как еще? — распалялся профессор. — Принц Сианук с его бездарной политикой уже ничего не может сделать. Он не смог выстроить нормальные отношения ни с правыми, ни с левыми. Посмотрите, что творится вокруг: чиновничество прогнило от коррупции, сельское хозяйство в упадке, деревня нищает… А в это время кругом строятся роскошные казино, вся прибыль от которых утекает в карманы китайской мафии, а наш принц на полгода уезжает в Ангкор-Ват снимать очередной шедевр кинематографа! Американцы просто ждут лучшего момента, когда все совсем сгниет. А это случится скоро, поверьте мне, совсем скоро.

Профессор на несколько секунд замолчал и принялся нервно постукивать вилкой по столу.

— А ведь сейчас появились еще эти партизаны-коммунисты, — продолжал он после паузы. — Мне кажется, что это может таить в себе большую опасность. Я понимаю, что вы оба члены компартии, но тут другая страна, другая культура… Может, вы слышали о красных кхмерах? — спросил Сэтхи у Савельева.

— Нет, не слышал, — ответил тот.

— Их так называет наш принц Сианук, — пояснил профессор. — Сейчас пока все их недооценивают. Они в глубоком подполье, но уже скоро могут выйти оттуда. А если на них сделает ставку Китай, то они могут даже прийти к власти. И это может быть даже хуже американцев, уверяю вас.

Совани убрала со стола закуски и подала большое блюдо с горячим: крупные душистые крабы и креветки в кляре, жаренные в масле.

— Вот это да! — не удержался Савельев, глядя на все это морское великолепие.

— Это самый вкусный сорт краба, «кдам сэх», переводится как «лошадиный краб», — объяснил Сэтхи. — Если его неправильно приготовить, то можно серьезно отравиться. Но вы не волнуйтесь, Совани у нас большой мастер в этом деле. Все очень свежее, только вчера из моря. Угощайтесь. Вы уж извините, я опять замучил вас своими политическими высказываниями.

— Ну что ты, Сэтхи, думаю, Вадим узнал много нового благодаря тебе, — сказал Крижевский. — Хотя я во многом все-таки никак не могу с тобой согласиться…

— Ну ладно, ладно, давайте сделаем небольшую паузу и поедим немного, — примирительно улыбнулся Сэтхи.

Крижевский познакомился с профессором в 1966 году, вскоре после своего приезда в Пномпень, где ему поручили открыть корпункт. Их знакомство произошло во время торжественной премьеры первого фильма принца Сианука под названием «Апсара», проходившей в роскошном кинотеатре «Сине Люкс». Фильм оказался скучной и натянутой любовной историей из жизни столичной богемы. Персонажи разъезжали по Пномпеню на «Ягуарах» и «Кадиллаках», танцевали и пели на роскошных виллах и изъяснялись пышными цветистыми фразами. Выйдя из кинотеатра, Сэтхи и Крижевский принялись бурно обсуждать фильм, с улыбкой разбирая самые нелепые и фальшивые сцены. С тех пор дружба между ними крепла, хотя их политические взгляды часто не совпадали. Каждое воскресенье они традиционно обедали вместе либо в доме профессора, либо в одном из городских ресторанов, и обед неизменно сопровождался жаркими спорами о будущем Камбоджи.

После обеда Сэтхи и Крижевский перешли из столовой в гостиную и уселись в мягких креслах с бокалами «Хэннесси» и кубинскими сигарами, чтобы продолжить свои нескончаемые дебаты. Бопха и Савельев остались в столовой.

— Как вам Пномпень? — спросила девушка, которая, как и ее отец, безупречно владела французским.

— Да я толком не успел еще ничего посмотреть, — ответил Савельев. — Я же прилетел только несколько часов назад.

— Если хотите, можем прогуляться немного, — робко предложила Бопха. — Мне нужно кое-что купить, вы можете составить мне компанию.

— С удовольствием! — тут же согласился молодой журналист.

Между тем в гостиной слегка захмелевший Сэтхи продолжал вслух размышлять о политических перипетиях в стране. Он встал, подошел к окну и выпустил изо рта ровное колечко сигарного дыма.

— Знаешь, Николя, думая о будущем моей страны, я все чаще вспоминаю стихотворение Бодлера про мертвую лошадь. Оно называется «Падаль». Автор показывает своей спутнице лежащий на дороге труп лошади и говорит ей, что и она скоро неизбежно превратится в такой же смердящий кусок гнилой плоти.

И вас, красавица, и вас коснется тленье,

И вы сгниете до костей,

Одетая в цветы под скорбные моленья,

Добыча гробовых гостей.

— Стихи прекрасные, — сказал Крижевский. — Но все-таки ты перегибаешь палку, дружище. По-моему, это к Камбодже все-таки никак не относится.

— Я бы хотел на это надеяться, — вздохнул профессор. — Но знаешь, мне в последнее время становится так обидно и стыдно за свою страну. Пятнадцать лет назад мы завоевали независимость. Камбоджа наконец-то стала свободным государством после многих лет колониального гнета. И сейчас мы рискуем все это потерять и снова стать колонией. То спокойствие и процветание, которого мы так долго добивались и в итоге достигли, исчезает на глазах…

Крижевский чуть заметно ухмыльнулся, слушая эти слова. Можно ли было назвать Камбоджу абсолютно независимой, если французы продолжали преподавать в большинстве камбоджийских университетов, контролировать все производство и экспорт каучука из страны, обучать молодую камбоджийскую армию, активно участвовать в работе правительства и министерств? Однако вслух свои мысли журналист высказывать не стал, боясь оскорбить патриотические чувства друга. Он знал, как сильно кхмеры гордятся падением французского протектората.

В этот момент в гостиную вошла Бопха.

— Отец, я погуляю немного по городу с Вадимом, — сказала она.

— Конечно-конечно, дорогая, — кивнул профессор. — И купи мне вечернюю газету, пожалуйста.

— Обязательно, — пообещала девушка и выпорхнула из комнаты.

— Главное сокровище моей жизни, — вздохнул Сэтхи, глядя вслед дочери. — В ней весь смысл моего существования. Сейчас я мечтаю о том, чтобы она нашла себе достойного мужа…

К четырем часам вечера жара постепенно начала спадать. Вадим и Бопха вышли из профессорской виллы и побрели вдоль узкой улочки, по обеим сторонам которой стояли похожие друг на друга двухэтажные особняки, утопающие в зелени садов. Нум Сэтхи жил в центральной части Пномпеня, недалеко от огромного Олимпийского стадиона.

— Ты очень хорошо говоришь по-французски, прямо как француженка, — сказал Вадим (они быстро и незаметно перешли на «ты»). — Где ты так выучила язык?

— Я учусь в Сорбонне. Уже второй год, на историческом факультете. Приехала сюда на месяц, потом опять уеду учиться.

— Здорово. И как тебе там, нравится?

— Да, там хорошо, — задумчиво протянула Бопха. — Учиться интересно, а Париж очень красивый и романтичный город, но…

Бопха вдруг замолчала. Вадим с трудом сдерживался, чтобы постоянно не смотреть на нее: девушка обладала по-настоящему магической красотой. Большие миндалевидные глаза, черные как смоль вьющиеся волосы, полные и чувственные губы, стройная точеная фигура — она была похожа на какую-то диковинную азиатскую принцессу из другого мира, загадочного и экзотического мира Востока, который Вадим только-только начинал познавать.

— Что ты хотела сказать? — спросил Вадим.

— Понимаешь, отец хочет, чтобы я жила там, в Европе. Поэтому он и решил дать мне европейское образование, прививает любовь к западной литературе. Мы даже дома часто общаемся на французском, поэтому я по-кхмерски даже говорю хуже. Но я хочу жить здесь. Здесь жили мои предки, моя мама…

— Похоже, у твоего отца какие-то недобрые предчувствия по поводу будущего Камбоджи.

— Да, в этом-то все и дело, — вздохнула Бопха. — В последнее время он только и говорит о политике. Странно, раньше он политикой почти не интересовался. После смерти мамы он вообще сильно изменился, мне иногда очень жаль его.

Вадим и Бопха вышли на широкий шумный проспект и направились на восток, к реке. Городская жизнь здесь била ключом. По проезжей части тарахтели мотоциклы и автомобили, торговцы зазывали посетителей в свои лавки и магазины, уличные повара жарили какую-то непонятную, источающую экзотические запахи еду в своих передвижных металлических жаровнях, а нищие назойливо выпрашивали у прохожих подаяние.

— Это проспект Сианука. Мы пройдем по нему, и я тебе покажу мое любимое место в Пномпене, — сказала Бопха. — Ты ведь первый раз здесь?

— Да, я в Азии не был до этого. За границей бывал пока только в Париже, на стажировке, когда в институте учился.

— Ну да, я сразу поняла, — улыбнулась Бопха. — Тебя еще даже не научили здороваться по-нашему. Тут ведь не принято пожимать руку, как у вас в Европе. У нас делают «сомпеах», поклон со сложенными руками.

Вадим вспомнил, как Крижевский здоровался с Нум Сэтхи. «Нужно будет запомнить на будущее, чтобы не попадать в нелепые ситуации», — подумал он.

— Это особенно важно, если ты попадешь на какой-нибудь торжественный прием, где будут королевские родственники и члены священной сангхи. Там нужно обязательно следовать традициям.

— Ну уж постараюсь, — улыбнулся Вадим.

— Мой отец, кстати, очень уважает твоего коллегу Николя, — сказала Бопха. — Он даже говорил мне, что это самый умный и образованный «баранг» из всех, кого он знает.

— «Баранг»? — переспросил Вадим.

— Ну камбоджийцы так называют иностранцев, белых. «Баранг» — это по-кхмерски француз. Кхмеры привыкли к тому, что большинство белых в стране — это французы, вот и называют всех «барангами» про привычке.

— Интересно, — ухмыльнулся Вадим. — Значит, мы для них вроде тоже как французы?

— Для кхмеров все белые на одно лицо, — улыбнулась Бопха. — Ну вот мы и пришли.

Они подошли к большой круглой площади, посреди которой возвышался высокий монумент терракотового цвета. На первый взгляд памятник чем-то напоминал гигантский артишок, выросший на четырех массивных опорах. Приглядевшись повнимательней, Вадим заметил, что остроконечные листья «артишока» на самом деле были каменными головами Наги, мифического змея из камбоджийских легенд.

— Это Памятник Независимости, — объяснила Бопха. — Не шедевр, конечно, но мне он нравится. В нем есть и величие, и в то же время какая-то легкость, что ли… Но особенно мне нравится бульвар перед ним. Я люблю по нему прогуливаться. Пойдем, покажу тебе.

Вадим последовал за Бопхой, продолжая на ходу разглядывать монумент, вокруг которого струился бурный транспортный поток. Перед памятником была разбита длинная парковая аллея с фонтанами, каменными скамейками и цветочными клумбами.

— Когда я была маленькой, мы часто гуляли здесь со школьными друзьями, — рассказывала Бопха. — В жаркие дни мы любили купаться в фонтанах, как вон те детишки.

Вадим посмотрел в сторону ближайшего фонтана и мысленно позавидовал полуголым детям, которые резвились в прохладной воде. Он бы и сам с удовольствием прыгнул в фонтан, так как всего за полчаса городской прогулки уже успел основательно вспотеть.

Пока молодой человек с завистью наблюдал за юными купальщиками, Бопха купила у уличного торговца два кусочка фруктового льда, один из которых протянула Вадиму.

— Попробуй, освежает, — сказала она.

Они неспешно побрели дальше по парку. Из динамиков, установленных на столбах вдоль аллеи, раздались звуки музыки и послышался тонкий, заунывный мужской голос.

— Это Синн Сисамут, самый популярный певец нашей эстрады, — сказала Бопха. — У него тысячи поклонников. Раньше мне тоже нравились его трогательные любовные песни, но потом я услышала Эдит Пиаф и Шарля Азнавура и как-то разлюбила его.

Вадим и Бопха еще около часа ходили по аллее и разговаривали. Молодой журналист наслаждался мерным журчанием ее голоса, все больше поражался ее эрудиции и начитанности и любовался ее чарующей красотой. Он был знаком с дочерью профессора всего несколько часов, а ему уже казалось, что они знают друг друга много лет. Вадим вдруг понял, что не хочет расставаться с 18-летней камбоджийкой, ему казалось, что он был готов гулять с ней по городу бесконечно, общаться, смеяться, улыбаться…

Постепенно стемнело, зажглись фонари, и в воздухе, раскаленном за день безжалостным солнцем, стала ощущаться прохлада. Вадим и Бопха уселись на каменную скамейку возле фонтана.

— А как там, в Москве? — спросила девушка. — Говорят, что там по полгода идет снег.

— Да, климат у нас суровый, — сказал Вадим. — Но у вас тут тоже тяжко, жара просто невыносимая.

— Это ничего, зато вам положен дневной сон посреди рабочего дня.

Вадим вспомнил, что Крижевский действительно упоминал об этом.

— Не думаю, что это будет большим облегчением, — ухмыльнулся он. — Вообще не знаю, как мне удастся заснуть на пару часов в разгар жары.

— Ничего страшного, привыкнешь, — сказала Бопха, вновь одарив Вадима своей обезоруживающей улыбкой. — Ну ладно, пошли обратно. Мне еще надо зайти в ювелирную лавку за одним заказом для отца и купить ему газету.

Вадим и Бопха неспешно отправились в обратный путь. Когда они собирались перейти дорогу возле Памятника Независимости, Вадима вдруг окликнул знакомый мужской голос. Крижевский махал рукой из окна своей «Волги», припаркованной на тротуаре.

— Я так и думал, что увижу вас здесь, — сказал он, когда молодые люди подошли к машине. — Нагулялись? Я сейчас еду в отель «Рояль» выпить немного виски. Если хочешь, Вадим, поедем со мной, познакомлю тебя с интересными и нужными людьми.

Вадим взглянул на Бопху. Он не хотел расставаться с ней. Но работа есть работа, тем более что у нее и так были свои дела.

— Конечно, я поеду, Николай, — сказал Вадим. Затем перевел взгляд на Бопху. — Я надеюсь, мы скоро увидимся? — ласково спросил он, почувствовав, что его голос слегка дрогнул.

— Естественно. Наш дом всегда открыт для тебя, — вежливо ответила девушка. — Ну ладно, до скорых встреч!

Вадим сел в машину, с трудом заставив себя оторвать взгляд от уходящей в темноту Бопхи.

— Я смотрю, вы нашли общий язык, — улыбнулся Крижевский, бросив быстрый взгляд на своего коллегу. — Бопха действительно очень умна и красива и умеет вести себя с гостями. Ее имя, кстати, по-кхмерски означает «цветок».

— Цветок… — шепотом повторил Вадим. — Кстати, я хотел спросить, где ты выучил кхмерский язык? Самостоятельно?

— Да, в общем-то, самостоятельно. Два года назад, когда я сюда приехал, я, как и ты, не знал ни слова по-кхмерски. Взял с собой несколько разговорников и учебников и стал потихоньку учить в свободное время. Сейчас могу более-менее объясняться с местными. Хотя с Сэтхи, как ты видел, мы все равно общаемся по-французски.

— Я бы тоже хотел освоить хотя бы основы, — сказал Вадим. — А читать и писать ты умеешь?

— Немного. Но тут все гораздо сложнее, и без преподавателя не обойтись. В любом случае здесь все говорят по-французски, его учат даже в сельских школах.

«Волга» подъехала к роскошному, хорошо освещенному зданию, на стоянке возле которого стояли только дорогие автомобили. Крижевский поставил машину в дальнем углу засыпанного гравием дворика.

— Ну вот мы и приехали, — сказал он. — Отель «Рояль», лучшая гостиница в городе. Тут в ресторане «Сирена» каждый вечер собирается столичный бомонд, и можно завести очень полезные знакомства. Один из завсегдатаев — австралийский журналист Уильям Бенчли, легендарная личность. Возможно, ты слышал про его книгу «Берега Меконга», она у нас издавалась лет десять назад.

— Да, — кивнул Вадим. — Я читал ее как раз перед отъездом сюда. Он яростно критикует французский колониализм.

— Верно. Но вообще у него странные и противоречивые политические взгляды. Ладно, пошли, он наверняка должен быть здесь в это время.

Журналисты вышли из машины и направились к входу в отель. Улыбчивый вышколенный портье открыл перед ними дверь, и они очутились в просторном, со вкусом оформленном холле, из которого был виден уютный, тускло освещенный дворик с бассейном. Пройдя по дорожке возле бассейна, в котором лениво плескались несколько постояльцев, Крижевский и Савельев вошли в прохладное, кондиционированное помещение ресторана. Зал бы почти пуст, лишь в дальнем углу за столиком одиноко сидел какой-то мужчина. Увидев Николая, он дружественно помахал ему рукой.

— Ну вот, он здесь, как я и думал, — шепотом произнес журналист, обращаясь к Савельеву, пока они пересекали просторный зал. — Бенчли уже лет двадцать живет в Индокитае, пишет сразу для нескольких изданий, как австралийских, так и британских. У него много связей в правящих кругах Камбоджи, Вьетнама и Таиланда. Поговаривают, что он снабжает информацией сразу несколько разведок, но никто этого точно не знает.

Журналисты подошли к столу, за которым сидел легендарный австралиец. Это был пожилой полный человек лет пятидесяти пяти с седеющими короткими волосами, внимательными глазами, будто буравящими собеседника насквозь, и большим ртом, почти всегда расплывающимся в широкой добродушной улыбке. Одет он был довольно небрежно: легкая летняя рубашка с расстегнутым воротом и бежевые шорты. «Прямо иностранный турист какой-то», — подумал Вадим. На столе перед ним стояла початая бутылка тайского виски и стакан со льдом.

— Хелло, Ник! — дружелюбно окликнул Крижевского Бенчли, протягивая ему свою большую руку. — Присоединяйся, отметим благополучное завершение недели. Это, полагаю, твой новый коллега?

— Совершенно верно, — сказал Крижевский, — знакомься: Вадим Савельев.

— Уилл Бенчли, — улыбнулся австралиец, протягивая руку Вадиму.

Пожилой журналист неспешно наполнил свой стакан виски и слегка пригубил его, пока Крижевский и Савельев усаживались за стол.

— Не понимаю, как ты это пьешь, Уилл. Это же не виски, а хреновый самогон, — сказал Крижевский, указывая на бутылку.

— Э, нет, пусть оно и дешевое, но мне нравится. Оно идеально подходит к этому климату. Дело ведь не в цене, дружище.

— Бутылку «Джонни Уолкер», красный лейбл, — попросил Крижевский подошедшего официанта. — И содовую. Присоединишься? — спросил он у Вадима.

— Да, конечно, — кивнул Вадим. Он уже обратил внимание на способность своего коллеги пить и не пьянеть. В гостях у Сэтхи журналист уже принял изрядную дозу алкоголя и вот теперь заказывал еще бутылку.

— А вот пить виски с содовой — это, кстати, типично американская привычка, — язвительно улыбнулся Бенчли. — Это все равно что разбавлять водой из-под крана хорошее вино. В Шотландии виски разбавляют только родниковой водой, к твоему сведению.

— Дорогой Уилл, лед в твоем стакане наверняка сделан из мутной воды Меконга, так что не будем разводить споры о вкусах, — парировал Крижевский.

— Верно, не стоит, — Бенчли повернулся к Вадиму. — Какое впечатление на вас произвел Пномпень, молодой человек?

— Мне кажется, очень красивый город, — ответил Вадим. — Аккуратный, чистый, много зелени, интересная архитектура. Но я пока мало что успел увидеть…

— Это самая красивая столица в регионе, жемчужина Индокитая, Париж Юго-Восточной Азии, если хотите! — воскликнул австралиец. — Тут все как-то менее заморочено и более расслабленно, чем, скажем, в Бангкоке или Сайгоне. А ценной информации можно добыть гораздо больше… Ну если, конечно, знать, где ее добывать. В общем, тут вас ждет интересная работенка, можете не сомневаться. Особенно сейчас, когда запахло жареным и все ждут переворота.

— Ну вот и ты о том же, — грустно улыбнулся Крижевский.

— Поверь мне, Ник, у меня сведения из очень надежных источников. Кстати, твой друг Рамиль из посольства со мной согласен. Спокойная жизнь скоро закончится, это точно.

— Значит, скоро власть перейдет к американцам и это неизбежно? — задал прямой вопрос Вадим, впервые в жизни пробуя на вкус виски с содовой. Изысканный дорогой напиток показался ему отвратительным пойлом.

— Неизбежно, — кивнул австралиец. — Но не сейчас, а года через полтора.

— А что вы знаете о красных кхмерах? — поинтересовался Вадим, вспомнив опасения профессора Нум Сэтхи.

— Хм, ну это сложный вопрос, — задумчиво протянул Бенчли. — Сейчас они не представляют собой сплоченной силы, но все может быть. Если у американцев ничего не получится, то коммунисты обязательно воспользуются этим. Сианук уже сейчас явно подыгрывает им, пытается наладить с ними диалог.

— Может, они и наведут порядок в стране? — робко произнес Вадим.

— Не знаю, не знаю, у меня пока мало информации об этих ребятах, — задумчиво протянул австралиец. — Они прячутся в джунглях и пока никак не могут оттуда вылезти. Черт его знает, что у них на уме. Может, они действительно наведут здесь порядок, а может и наоборот…

Вадим внимательно слушал Бенчли, хотя понимал далеко не все, что он говорил, из-за специфического австралийского акцента: журналист будто проглатывал и прожевывал части слов и говорил очень быстро.

— В любом случае красных кхмеров нельзя сбрасывать со счетов, — продолжал австралиец. — А если их поддержат китайцы или вьетнамцы, тогда дело может принять серьезный оборот.

То же самое говорил и Сэтхи несколько часов назад, вспомнил Вадим.

В этот момент к столу подошел высокий мужчина среднеазиатской внешности в светлом летнем пиджаке.

— А вот и наш друг Рамиль! — воскликнул Бенчли. — Я уж думал, ты сегодня не придешь.

— Ну почему же, я верен традициям, — улыбнулся мужчина.

— Рамиль, познакомься, это мой новый коллега Вадим Савельев, — указал на Вадима Крижевский. — Вадим, это Рамиль Абдуллаев — второй секретарь советского посольства.

— Очень приятно, — сказал Вадим, пожимая руку дипломату.

— Ну как дела на дипломатическом фронте? — спросил Бенчли, когда Абдуллаев подсел к их столу. — Что, и в выходные работаете?

— Приходится, — вздохнул второй секретарь. — Вы уже слышали про очередную перестрелку в приграничной зоне?

— Нет, — насторожился Крижевский. — Что там произошло?

— Утром на границе с Вьетнамом опять стреляли. Подробностей не знаю, но жертв вроде бы нет.

— Да, там сейчас неспокойно, — сказал Бенчли, отхлебнув еще виски. — Самое обидное, что жертвами этих налетов все чаще становятся деревенские жители, которые и автомата в руках ни разу не держали.

— Увы, американская и сайгонская военщина постепенно наступает и на нашу территорию, — сказал Абдуллаев. Под словом «нашу» он, видимо, подразумевал Камбоджу.

Вадим чувствовал, как его все больше сковывает усталость. Его мозг был уже не в силах переваривать огромный поток информации, который стекался со всех сторон. При этом он понимал, что в его жизни в этот день начинался новый этап, он наконец-то дорвался до настоящей «полевой» работы корреспондента-международника, о которой мечтает едва ли не каждый нормальный советский журналист. Вадим был готов к этой работе, он был готов добывать информацию, заводить полезные знакомства, рисковать… Особенно если наградой за этот нелегкий труд будут встречи и прогулки с Бопхой.

— Я вижу, наш молодой друг уже порядком устал, — сказал Бенчли, глядя на начавшего клевать носом Вадима. — Путь из Москвы наверняка был долгим и утомительным. А тут еще и акклиматизация… Я, помнится, был в Москве около десяти лет назад. Приехал туда в самый разгар зимы, было страшно холодно.

— Да, мы, наверное, уже пойдем, — сказал Крижевский. — До скорых встреч.

Бенчли запустил два пальца в нагрудный карман, выловил оттуда визитную карточку и протянул Вадиму.

— Приятно было познакомиться, — сказал он. — Звоните, если что.

— Спасибо, непременно, — сказал Вадим, прощаясь.

Поднявшись из-за стола, молодой человек ощутил, что буквально падает от усталости. Единственное, что ему хотелось в тот момент — это лечь в постель и заснуть крепким здоровым сном.

Как только журналисты приехали на редакционную виллу, Савельев поднялся в свою комнату, и через несколько минут оттуда уже слышался громкий мерный храп. Крижевский посмотрел на часы: было около десяти вечера. Спать ему не хотелось. Самое время было отправиться в заведение госпожи Мак.

«Волгой» Николай для таких поездок никогда не пользовался. В заведение приходилось добираться на «сикло», повозке местных велорикш. Советским гражданам настоятельно не рекомендовалось пользоваться этим видом транспорта: в ЦК это воспринималось как эксплуатация человека в качестве тягловой силы. Однако с наступлением темноты, под покровом ночи, многие этот запрет благополучно обходили.

Поймать «сикло» в Пномпене не составляло никакого труда, даже после десяти вечера. Крижевский приветливо улыбнулся остановившемуся на тротуаре молодому рикше, назвал нужный адрес и опустился на жесткое, потертое сиденье. Рикша принялся неспешно крутить педали, тихо насвистывая какую-то популярную местную мелодию.

Работать в ночную смену в жаркий сезон наверняка было огромным облегчением для рикш, подумал Крижевский. Совсем другое дело — крутить педали в утренние и дневные часы, под безжалостно палящим тропическим солнцем. К тому же в одно «сикло» зачастую садились по двое, а то и по трое пассажиров, и тогда труд несчастного рикши превращался в настоящую пытку, если учитывать еще и хаотичное уличное движение на столичный дорогах. Тем не менее сельская молодежь, активно переселявшаяся в город, буквально зубами цеплялась за эту работу: крутить педали «сикло» было куда менее обременительным делом, чем по 12 часов в день стоять у станка на каком-нибудь заводе или таскать мешки и ящики на складах.

Крижевский откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. Он вновь подумал о своем новом коллеге, о котором пока не смог составить определенного мнения. На папенькиного сынка Савельев похож все-таки не был, да в таком случае он бы и не отправился в далекую и экзотическую для советского человека Камбоджу, а пристроился бы корреспондентом во Францию или какую-нибудь другую комфортную европейскую страну. Знания о регионе у него были весьма поверхностными, хотя общую ситуацию он себе представлял.

В любом случае, успокаивал себя Николай, такой опытный специалист, как Шахов, никогда бы не отправил за границу балбеса и недоучку. Конечно, Савельев был еще очень молод, но, быть может, это и к лучшему: молодежь всегда активнее, амбициознее и смелее своих более зрелых коллег, а эти качества в журналистике очень важны.

Рикша продолжал тихо насвистывать свою мелодию, а колеса «сикло» мерно поскрипывали, нарушая мертвую тишину ночных столичных улиц. Жители Пномпеня, как и других азиатских городов, были жаворонками: они ложились спать рано, и после девяти часов вечера город становился абсолютно безлюдным, зато к шести утра городская жизнь уже кипела вовсю.

Наконец рикша остановил свое транспортное средство возле неприметного трехэтажного здания на южной окраине Пномпеня. На первом этаже располагалась парикмахерская, за витриной которой был виден тусклый огонек. Крижевский протянул рикше несколько бумажек по два риеля. Это было гораздо больше положенной суммы, но он всегда давал чаевые несчастным уличным извозчикам, услугами которых пользовался крайне редко. Взглянув на изможденное лицо рикши, Крижевский предположил, что парень, скорее всего, вкалывал с самого утра, а далеко не только в ночную смену.

— О-кун! — поблагодарил извозчик и широко улыбнулся, радуясь хорошей выручке: на этот раз ему попался по-настоящему щедрый «баранг».

Николай подошел к входу в парикмахерскую и тихо постучал в застекленную дверь. Изнутри послышались осторожные шаги, и женский голос спросил на ломаном французском: «Кто там?»

— Я к госпоже Мак, — сказал Крижевский.

Дверь открылась, и на пороге показалась щуплая вьетнамская девушка. Она смерила Крижевского равнодушным взглядом и пропустила внутрь. Журналист прошел через темный зал парикмахерской и вошел в небольшую комнатку, тускло освещенную небольшим торшером. Посреди комнаты стоял большой красный диван, на котором разлеглась толстая китаянка, одетая в дорогое вечернее платье, которое совсем не шло к ее рыхлой и некрасивой фигуре. Китаянка неспешно встала с дивана, ласково улыбнулась Крижевскому и слегка поклонилась ему. Журналист в ответ тоже поклонился.

— Добрый вечер, госпожа Мак, — поздоровался он по-французски.

— Добрый вечер, — ответила китаянка. — Вы пришли к Миех, как всегда?

— Да, конечно, как всегда. Она здесь?

— Естественно. Она уже ждет вас, — сказала госпожа Мак. Она подошла к стоявшему в углу небольшому шкафчику, достала оттуда старый железный ключ и протянула его Крижевскому. — Комната номер три, второй этаж. Вы уже знаете.

— Спасибо, госпожа Мак.

Николай вышел из комнатки в темное помещение парикмахерской и направился к лестнице на второй этаж, располагавшейся в самом темном углу. Ступеней видно не было, поэтому вьетнамская девушка подсветила лестницу фонариком, пока журналист поднимался. На втором этаже был узкий коридор, освещенный висевшей под потолком лампочкой. По обеим сторонам коридора располагалось пять обшарпанных дверей с висевшими на них металлическими цифрами. Из комнаты за самой дальней дверью слышались тихие женские стоны.

Крижевский подошел к двери под номером три, вставил ключ в замочную скважину и вошел внутрь. Он нащупал на дверном косяке выключатель, повернул его, и под потолком зажглась тусклая люстра из красноватого стекла. Посреди тесной комнатки с низким потолком стояла большая кровать, рядом тумбочка и вешалка. На этом вся меблировка заканчивалась. Крижевский расстегнул рубашку, сел на кровать и глубоко вздохнул в предвкушении поистине райского удовольствия.

Дверь тихо открылась, и на пороге появилась красивая камбоджийская девушка лет двадцати пяти. На ней был шелковый китайский халат, украшенный изображениями драконов. Ее звали Миех, и она была одной из самых очаровательных женщин, которых знал Крижевский. Недаром ее имя переводилось на русский как «золото». Впрочем, Николаю вообще очень нравились камбоджийки. Их кожа была смуглой и упругой, волосы — очень густыми и иссиня черными, глаза — большими и выразительными, а губы — широкими и очень чувственными. Эти же черты были присущи и многим камбоджийским мужчинам. Влюбленный в Камбоджу Бенчли вообще постоянно твердил, что кхмеры — самая красивая нация Индокитая.

Девушка ласково улыбнулась и подошла к кровати. Журналист слегка обнял ее за плечи и поцеловал в лоб. Они всегда так здоровались, это уже стало их традиционным приветствием. Миех дернула плечами, и халат в одно мгновение сполз на пол, обнажив ее изящное тело. Крижевский стянул брюки и улегся на кровать, взяв с тумбочки упаковку с презервативом.

В тот вечер Миех, как всегда, была на высоте. Крижевский снова сжимал ее упругие бедра, целовал ее груди и нежную длинную шею, перебирал между пальцами распадавшиеся по подушке волосы, а она делала свою работу, и выполняла ее мастерски, как настоящий профессионал экстра-класса.

Когда все закончилось, они несколько минут молча лежали друг возле друга, рука Крижевского слегка обнимала Миех за плечи.

— Тебе понравилось? — спросила Миех по-кхмерски, улыбнувшись. Это были первые слова, произнесенные с момента их встречи в тот вечер.

— Ты богиня! — ответил Крижевский. Он чувствовал, что его сердце продолжает бешено колотиться, а на коже выступили мелкие капли холодного пота.

— У тебя есть жена? — спросила Миех. Она впервые задала журналисту вопрос о его личной жизни.

— Была когда-то, — вздохнул он. — Но это было давно…

Неожиданный вопрос Миех вернул Крижевского к тяжким воспоминаниям. В памяти вновь стали прокручиваться студенческие годы и роман с красавицей Надей. Они познакомились, когда он учился на третьем курсе филфака МГУ, в 1952 году. Он прекрасно помнил этот день. Она шла по лестнице с огромной кипой учебников в руках, робкая 18-летняя первокурсница в очках, с длинными белокурыми волосами, заплетенными в тугую косу. Он спешил на какое-то занятие, налетел на нее, и учебники разлетелись по лестнице. За ними последовали и очки, которые тут же разбились о каменную ступень.

Неловкий студент долго рассыпался в извинениях и дрожащими от волнения руками собирал рассыпавшиеся книги на глазах у проходивших мимо недовольных преподавателей и хихикающих однокурсников. После занятий они пошли заказывать Наде новые очки. Разговаривали, смеялись, ели мороженое. Потом он пригласил ее в кино, на фильм «Тарас Шевченко», о котором они потом долго спорили: ему картина показалась натянутой и фальшивой, а она была в полном восторге от молодого актера Сергея Бондарчука.

Через два года они поженились. Надя очень хотела стать многодетной матерью, но у них ничего не получалось. Врачи сказали, что Крижевский не сможет иметь своих детей, и для Нади это стало аргументом для развода. Позже он узнал, что она вышла замуж за какого-то морского офицера и реализовала свою мечту, родив троих мальчиков. А он так и остался одиноким.

— Ты просто волшебница, — еще раз повторил Крижевский, целуя Миех в губы.

— С другими все получается не так, — тихо прошептала девушка. — Мне с тобой приятно, ты особенный.

Она не знала ни его имени, ни его национальности. Клиенты элитного борделя госпожи Мак всегда сохраняли инкогнито. Это неудивительно, ведь среди них были столичные чиновники, дипломаты, военные, известные музыканты и ученые. В заведении неукоснительно соблюдалось правило: никаких имен.

Крижевский впервые переступил порог «парикмахерской» через два месяца после своего приезда в Пномпень. Его привел туда один знакомый британский дипломат, завсегдатай заведения. В тот вечер они хорошо выпили в уютном баре на набережной, и британец, как и обещал, повел его в «интересное место». Как только Крижевский понял, что попал в бордель, он тут же рванулся к выходу, однако дипломат уговорил его остаться, заверив, что тут есть девушка, способная творить чудеса. Николай сопротивляться не стал: во-первых, он был пьян, а во-вторых, в нем проснулось любопытство.

К тому моменту он уже давно отвык от половой жизни: после развода с Надей он вообще перестал интересоваться женщинами. Но проведя первую ночь с Миех, он будто заново родился. С тех пор журналист стал регулярно посещать заведение госпожи Мак.

Однажды в тесном коридоре на втором этаже он столкнулся с важным и напыщенным советником французского посольства, с которым они за день до этого познакомились на деловом фуршете. Дипломат сделал вид, что не узнал Крижевского. В стенах борделя они были безымянными клиентами, которые не должны были знать друг друга в лицо, а если знали, то лучше было этого не показывать.

Как-то раз Николай осторожно спросил Миех, как она попала к госпоже Мак. В тот вечер девушка оказалась на удивление многословна и поведала журналисту свою горькую историю. Возможно, у нее просто появился шанс излить душу, хоть кому-нибудь рассказать о том, что ей довелось пережить.

О своих родителях Миех знала только то, что они были бедными крестьянами, которые не могли прокормить пятерых детей, поэтому самого младшего ребенка, то есть ее, они продали престарелому французскому предпринимателю по цене мешка с рисом. Француз со своей женой воспитывал ее, устроил в престижную школу, хорошо кормил. Но вскоре у них родился свой собственный ребенок, и Миех снова стала лишней. Ее отдали в приют, откуда она сразу же сбежала. Госпожа Мак буквально подобрала ее на улице, когда Миех рыскала по помойкам в поисках пропитания.

Опытная китаянка сразу почувствовала в щуплой оборванной девчушке задатки большого таланта. Она взяла ее к себе, и через несколько лет Миех стала самой искусной «жрицей любви» во всем Пномпене. К ней выстраивались огромные очереди из клиентов, а цены на ее услуги были весьма высоки. Однако для Крижевского всегда была зарезервирована ночь с воскресенья на понедельник. Госпожа Мак пошла на это по личной просьбе самой девушки.

Миех была единственной чистокровной камбоджийкой в борделе, все остальные девушки были вьетнамками, как и большая часть проституток в Пномпене. Кхмерки крайне редко выполняли эту работу, а если все же продавали свое тело за деньги, то цена на него была гораздо выше, чем на услуги их вьетнамских «коллег».

Крижевский часто чувствовал острую жалость к Миех. Она была почти что рабыней, которая была вынуждена каждую ночь обслуживать клиентов толстой китаянки и выполнять все ее распоряжения. Журналист с горечью осознавал, что молодость и свежесть девушки совсем скоро поблекнут, и, возможно, она когда-нибудь снова окажется на улице как отработанный материал. Он даже подумывал о том, чтобы помочь ей найти хорошую работу, но понимал, что ей уже не выбраться из цепких лап госпожи Мак, за которой, скорее всего, стояли могущественные фигуры из китайской мафии. Это был своеобразный замкнутый круг, выйти из которого было практически невозможно.

Миех повернулась к начавшему дремать Крижевскому и еще раз ласково прошептала ему:

— Ты особенный. Я буду ждать тебя снова…

Глава вторая

Викрама снова разбудил стук молотков и громкие крики, доносившиеся с соседнего двора. Пучеглазый Тян вторую неделю подряд ремонтировал свою крышу и всегда начинал работу в пять утра, когда большинство жителей деревни еще спали. Викрам протер глаза, отбросил нависающую над бамбуковой лежанкой москитную сетку и окинул комнату сонным взглядом. Постель родителей уже была пуста: они почти всегда просыпались раньше всех в деревне. Викрам встал и начал неспешно натягивать школьную форму: белую рубашку с коротким рукавом и синие шорты.

Выйдя на веранду, мальчик нацепил на ноги стоящие под дверью шлепанцы и спустился по лестнице во двор, где его мать Совади уже готовила завтрак, стоя возле небольшого кирпичного очага.

— Опять тебя разбудили, пэу? — сочувственным голосом спросила она, глядя на сонного сына. — Сегодня они должны наконец закончить с этой крышей.

— Да ничего, я уже привык, — улыбнулся Викрам, переводя взгляд на соседний дом. Его отец Хиен, крепкий тридцатилетний мужчина, стоял на приставленной к стене лестнице и приколачивал к краю кровли деревянный карнизный свес.

В это время Пучеглазый Тян сидел на крыше и выравнивал последние кусочки черепицы. Работа, похоже, действительно шла к завершению. Заколотив еще несколько гвоздей, Хиен крикнул Тяну: «Все, готово!» — и начал спускаться. Тян перегнулся через карниз и широко улыбнулся своему помощнику. Улыбка у него была такая же широкая, как и глаза.

— Спасибо, друг! Что бы я без тебя делал, — поблагодарил он.

Спустившись на землю, Хиен увидел наблюдавшего за ним Викрама.

— О, ты уже на ногах? Это хорошо, молодец, надо приучать себя вставать рано, сынок.

— Конечно, па! — улыбнулся Викрам. Он не стал говорить, что с удовольствием поспал бы еще полчасика, если бы не стук молотков и громкий неприятный голос Тяна.

Совади между тем закончила приготовление завтрака и поднималась на веранду, неся в руках дымящуюся кастрюлю.

Дом Хиена, как и все деревенские дома в Камбодже, был построен на массивных деревянных сваях: это не только уберегало жилище от змей и диких животных, но и делало дом более проветриваемым, что было особенно важно в жаркий сезон. Под домом, между сваями, стояли большие чаны для дождевой воды, а также новенький японский велосипед, которым Хиен очень гордился и чуть не каждый день смазывал ему цепь и оси. К одной из свай была привязана корова, которой Хиен придумал ласковое прозвище Бабочка.

В доме было две комнаты и довольно просторная веранда: для семьи из трех человек такая жилплощадь считалась невиданной роскошью по деревенским меркам.

Викрам с родителями обычно завтракали на веранде, сидя на расстеленных на деревянном полу циновках. Завтрак, как правило, состоял из рыбного супа с рисовой лапшой. Иногда Совади готовила мясной суп, но это случалось только по торжественным случаям либо когда предстоял особенно трудный рабочий день.

Хиен разлил горячий суп в три маленькие фарфоровые плошки, одну протянул Викраму, вторую — Совади, и все трое принялись за еду, ловко подцепляя скользкую лапшу деревянными палочками. Завтрак занял от силы пять минут: в деревне было не принято уделять приему пищи много времени.

— Вы закончили с крышей, бонг? — спросила Совади после того, как Хиен слизал с ложки последнюю каплю супа.

— Еще чуть-чуть осталось. Завтра утром закончим, оун, — сказал Хиен. — Тян тот еще строитель, все у него получается тяп-ляп. Я ему предлагал пригласить хороших строителей из соседнего кхума, но он заупрямился, мол, денег нет. Вот и колупается до сих пор.

Хиен всегда был рад помочь соседям, да и вообще в деревне было принято помогать друг другу в хозяйстве. Тем более Хиен был большим мастером строительных работ, поэтому он просто не мог отказать в помощи Тяну, с которым они были большими друзьями еще с юношеских лет.

— Ты готов к занятиям, пэу? — обратился отец к Викраму. — Смотри, не вздумай прогуливать школу, а то станешь таким, как Приеп.

— Что ты, па, мне нравится учиться, — ответил мальчик.

Приеп был бездельником и пьяницей, который жил в убогой хижине у леса и еле-еле сводил концы с концами. Викрам терпеть не мог его сына Апанга, местного хулигана, нахального и грубого парня, который не ходил в школу и любил издеваться над животными и насекомыми: отрывать крылья мухам, бросать камни в бродячих собак и колоть булавками лягушек.

— Ну ладно, пора за работу, — сказал Хиен, поднимаясь с циновки. Жена и сын тут же встали вслед за ним.

Викрам вошел в тесную прихожую, которая также служила в качестве гостиной, а в дождливый сезон и в качестве столовой. Всю ее меблировку составлял небольшой шкафчик, в котором хранились учебные принадлежности Викрама, и стоявшая в углу деревянная подставка, на которой был разложен домашний алтарь предков, «неак та»: небольшой гипсовый макет буддийской пагоды, возле которой ставились курительные палочки и свежие фрукты. Подобное сооружение можно было встретить практически в каждом кхмерском доме, даже если семья и не отличалась особой религиозностью. Около алтаря на стене висели вырезанные из журналов портреты принца Сианука и его жены, принцессы Моник, еще один непременный атрибут любого кхмерского жилища.

Викрам достал из шкафчика свои тетради и старый карандаш и бережно положил их в потертую школьную сумку. До начала занятий оставалось еще больше часа, но Викрам любил приходить в школу раньше остальных учеников и не спеша доделывать домашние задания.

Спустившись во двор, мальчик увидел, что его отец уже вовсю работает в огороде, пропалывая грядки с бататом. Совади мыла посуду в большом металлическом тазу. Мать тоже ждал напряженный трудовой день: ей предстояло варить сахар из пальмового сока вместе с другими деревенскими женщинами, а потом разливать его по маленьким формочкам и аккуратно заворачивать в пальмовые листья. Викрам очень любил такие пальмовые конфетки, и Совади обычно откладывала для него несколько штук. Все остальное шло на продажу, в деревне сладостей практически не ели.

Кхум, в котором жил Викрам с родителями, был небольшим и состоял из пятнадцати дворов. С востока к деревне примыкали рисовые поля, а с запада — небольшой лесок, постепенно переходивший в густые непроходимые заросли джунглей. Выращивание риса было основным занятием жителей деревни: крестьяне обрабатывали одно из полей, а потом делили урожай между собой. Кроме того, практически на каждом дворе имелось собственное хозяйство: огород, где выращивался батат, салат или маис, а также домашний скот: коровы, куры, гуси и свиньи. Также в деревне было несколько буйволов, которых использовали для пахотных работ в поле.

Дом Хиена выделялся среди остальных деревенских жилищ: он казался самым крепким и надежным в деревне. Но самым большим сооружением кхума был дом старика Свая, у которого была огромная семья. Под одной крышей с ним жили четверо его сыновей и дочь, и у каждого из них было по несколько детей, а недавно начали появляться и внуки. Из-за постоянного прибавления в семействе дом приходилось периодически надстраивать и перестраивать, и здание приобретало все более нелепый вид. Пристройки напоминали приколоченные друг к другу деревянные ящики разного размера и цвета.

Проходя мимо огромного дома, Викрам улыбнулся сидящему на ступенях у входа Сваю, чудаковатому старику с изборожденным глубокими морщинами лицом. Старик в ответ дружески помахал мальчику рукой и скривил рот в широкой беззубой улыбке. В этот момент из дома выбежали двое голых детишек лет пяти и чуть не сшибли старика с лестницы.

— Эй, вы чего это расшалились! — добродушным тоном окликнул Свай внуков. — Я вам покажу сейчас!

Свай вскочил с лестницы и побежал за детишками, сильно прихрамывая на левую ногу. Сорванцы громко завизжали и устремились к высаженным за домом банановым деревьям, спасаясь от «преследователя». Но там они натолкнулись на свою мать Дару, сорокалетнюю дочь Свая, которая, как успел подметить Викрам, в очередной раз была на сносях.

Мальчик медленно шел через пробуждавшуюся деревню, мысленно завидуя Сваю и его домочадцам. Он и сам мечтал бы жить в большой семье и иметь много братьев и сестер, как большинство кхмерских крестьян. Об этом мечтали и его родители, но им очень не везло. Совади дважды беременела после рождения Викрама: в первый раз дело закончилось выкидышем, а во второй ребенок родился очень слабым и прожил всего две недели.

Родители Викрама были очень уважаемыми людьми в деревне, а Хиен уже несколько лет был деревенским старостой. К нему часто приходили за советом, он помогал улаживать конфликты между соседями, руководил пахотными работами и распределял собранный урожай.

Хиен и Совади много работали и никогда не отказывали в помощи соседям, стараясь сохранить со всеми хорошие отношения. Хиен был родом из бедной, почти нищей крестьянской семьи и очень рано осиротел. После смерти родителей на его плечи легла забота о двух младших братьях, Сопхате и Кмао. Вместе с Сопхатом они смогли выбраться из нищеты, основать свое хозяйство, построить надежный дом. Позже Сопхат переехал в Пномпень, где ему удалось устроиться на шинный завод, а Хиен остался жить в деревне.

Проходя мимо хижины пьяницы Приепа, Викрам услышал доносившийся из нее громкий скрипучий храп. Рядом располагалась другая, еще более убогая лачуга, в которой жил Кмао, младший брат Хиена. Обе хижины стояли на удалении от деревенских домов, их жители были своего рода изгоями, которые не любили работать и заниматься крестьянским трудом.

Викрам увидел, как в окне хижины Кмао на миг показалось неприветливое лицо его дяди, изуродованное длинным шрамом на левой щеке, идущим от уха до подбородка. Шрам придавал его и без того неприятной физиономии какое-то особенно грубое и зловещее выражение.

Кмао в деревне не любили. Он жил отшельнической жизнью, обрабатывал свой крохотный убогий огород и почти ни с кем не общался. Сначала Кмао жил в доме Хиена, но братья постоянно ссорились, и в итоге он решил построить себе отдельную хижину. Кмао было всего двадцать лет, он был на десять лет младше Хиена, но выглядел гораздо старше его. Возможно, его старило это вечно недовольное выражение лица. Тем не менее Хиен как мог старался помогать брату: делился с ним своим урожаем и иногда даже отдавал ему часть своей доли с продаж риса.

От деревни до уездной школы можно было добраться по широкой лесной дороге. Весь путь занимал примерно полчаса. По пути Викрам любил прислушиваться к таинственным звукам джунглей: пению тропических птиц, крику обезьян, стрекоту цикад и громкому кваканью больших жаб. Однако сворачивать с дороги и гулять по лесу родители ему строго запрещали, да он и сам бы не решился идти в чащу, где из-за любого куста могла выползти ядовитая змея или выскочить тигр.

Викрам слышал много историй о лесорубах и ловцах змей, которые уходили в лес и не возвращались: камбоджийская природа таила в себе много опасностей, особенно для тех, кто не знал ее законов или не соблюдал их.

Школа, в которой учился Викрам, располагалась на равнине возле небольшого живописного пруда. Она состояла из трех вытянутых одноэтажных зданий, которые образовывали букву «П», а между ними располагался школьный двор. Это была одна из тысяч стандартных сельских школ, построенных в 1930-е годы и с тех пор ни разу не ремонтировавшихся, поэтому вид у зданий был довольно ветхий и обшарпанный. Во многих классных комнатах не было дверей, с потолков сыпалась штукатурка, а во время сильных дождей занятия вообще не проводились, так как сквозь щели в крыше в классные помещения тонкими струйками стекала вода.

Викрам оказался не первым учеником, пришедшим в школу в то утро. Войдя в класс, он увидел там свою одноклассницу Каем, хрупкую девчушку с большими красивыми глазами и очень темной кожей, цвет которой она унаследовала от отца тамила. Каем сидела за партой и старательно выводила что-то в своей тетради. Увидев Викрама, она широко улыбнулась ему.

— О, как хорошо, что ты пришел! Иди-ка, помоги мне, — сказала девочка.

Викрам был отличником по большинству предметов и никогда не отказывал в помощи своим одноклассникам, а уж тем более Каем, которая давно пленила его своей необычной индийской красотой. Мальчик подошел к ней и уселся рядом. В ее тетради он увидел кое-как сделанное задание по грамматике кхмерского языка. Текст буквально пестрел ошибками. Впрочем, письменный кхмерский язык многим ученикам давался с большим трудом.

— Посмотри, тут все правильно? — спросила она, пододвигая тетрадь Викраму.

— Да нет, не совсем, — сказал мальчик. — Знаешь, на самом деле тут полно ошибок.

— Ну вот, я так и знала, — вздохнула девочка. — А ты поможешь исправить?

— Конечно, — с готовностью согласился Викрам, достал из сумки карандаш и принялся исправлять ошибки.

Викраму очень нравилась кхмерская письменность, хотя он и сам часто путался в сложных орфографических правилах. Родители Викрама мечтали, чтобы их сын стал грамотным, первым грамотным человеком в их семье. Хиен и Совади провели детство в поле, за тяжелой крестьянской работой, и так и не выучились читать и писать. Сопхат с грехом пополам обучился чтению только когда переехал жить в город и все еще читал по слогам. Большинство крестьянских детей, соседей Хиена, с малых лет приучались к крестьянскому труду и не ходили в школу, но Хиен твердо решил, что его сын должен получить образование и, кто знает, может быть, тогда ему удастся стать крупным ученым, инженером или врачом.

— Ну вот, теперь вроде все правильно, — сказал Викрам, покончив с работой над ошибками и возвращая тетрадь Каем.

— Отлично! — сказала девочка. — Может, тебе с чем-нибудь помочь?

— Да нет, не надо, — ответил Викрам. Он собирался доделать домашнее задание по биологии, но в этом предмете Каем тоже была не особенно сильна.

Класс постепенно заполнялся учениками, и к началу занятий все парты были заняты. Среди десяти- и одиннадцатилетних учеников выделялась старушка Кым, которая решила овладеть грамотой, когда ей уже перевалило за пятьдесят. Школьники посмеивались и подшучивали над пожилой одноклассницей прямо во время уроков, но старушка была почти глухой и не слышала их насмешек. Она молча сидела на последней парте, медленно писала что-то в своей тетрадке и постоянно улыбалась, обнажая свои редкие желто-черные зубы. Викрам относился к Кым с уважением: мало кто в ее возрасте проявлял желание сесть за школьную скамью, а она продемонстрировала в этом деле невиданное упорство, благополучно окончила четыре класса и теперь училась в пятом.

Урок кхмерского языка начался ровно в семь часов. Викраму очень нравилась молодая учительница Млих, которая по-настоящему любила свой предмет и старалась привить эту любовь ученикам. Викрам был одним из самых способных ребят в классе, и Млих его очень ценила. Иногда они беседовали после уроков, она давала ему интересные книги и журналы с цветными фотографиями, из которых можно было узнать много всего интересного о жизни в Пномпене, о последних веяниях моды, о новых фильмах и спектаклях. Порой они подолгу сидели рядом в пустом классе, увлекшись беседой, и Викрам ощущал терпкий запах жасмина, исходящий от густых волос учительницы: видимо, недаром ее назвали именем Млих.

На этот раз учительница приготовила ребятам небольшой грамматический диктант. Каем, предусмотрительно усевшаяся рядом с Викрамом, начала было украдкой списывать из его тетради, но внимательная Млих быстро заметила это и пересадила девочку за другую парту, к рассеянному лопоухому пареньку Сэку, который обычно лепил в диктантах еще больше ошибок, чем она.

Следующим уроком была география, еще один любимый предмет Викрама. Ее преподавал старенький коренастый мужчина в больших очках с толстыми линзами, которые постоянно съезжали на кончик его мясистого длинного носа. Викрам с жадностью впитывал знания об окружающем мире, таком большом, интересном и разнообразном. Чем больше мальчик узнавал о дальних странах и континентах, тем сильнее в нем разгоралась страсть к путешествиям. Он мечтал увидеть падающий с неба белый снег, посмотреть на открытый океан, полюбоваться северным сиянием, а также побывать в чудесном Париже, о котором учитель так часто рассказывал с каким-то особенным трепетом и волнением, хотя сам знал этот город только по открыткам, журналам и кинофильмам.

А вот естественные науки Викрама не увлекали. На уроках биологии и химии он с трудом переваривал занудные объяснения чванливого преподавателя, который будто демонстрировал ребятам, что и ему самому это все не особо интересно. Очередной урок биологии, посвященный видам почв, оказался особенно скучным, и Викрам посвятил его игре в крестики-нолики со своим соседом по парте.

Занятия заканчивались в одиннадцать часов. Обычно ребята не торопились расходиться по домам и после уроков некоторое время играли на школьном дворе. Викрам особенно любил играть в «сэй». Правила этой незатейливой игры были весьма просты: игроки становились в круг и по очереди подбрасывали небольшой ротанговый мячик. Проигрывал тот, кто не успевал поддеть мяч, когда тот летел в его сторону. Победителем же признавался тот, кому удавалось поддеть сэй ногой, рукой, головой и плечом, не допустив его падения.

В тот день Викрам был в ударе и выиграл все раунды игры. А главным неудачником вновь был признан толстяк Сао, неуклюжий китайский мальчонка, который всегда очень расстраивался, когда проигрывал в детских играх и спортивных соревнованиях. А поскольку проигрывал он почти всегда, то и вид у него постоянно был угрюмый и недовольный.

Викрам возвращался домой в приподнятом настроении. На дворе была пятница, а значит, в гости должен был приехать его дядя Сопхат, которого он очень любил. Возможно, Сопхат снова свозит его в Пномпень, они сходят в кино или еще куда-нибудь, а потом будут сидеть на набережной, есть мороженое и наблюдать за рыбацкими лодками на реке Тонлесап. Дядя частенько возил Викрама в город, и мальчик всегда с трепетом ждал этих поездок. Ему нравились шум и суета столицы, ее бурный ритм, который резко контрастировал с монотонной и однообразной деревенской жизнью.

Грубый мальчишеский голос вывел Викрама из мечтательной задумчивости.

— Эй, Викрам, ты чего не здороваешься? Тебя что, в школе не учат вежливости?

Викрам обернулся и увидел стоявшего посреди дороги Апанга. С ним были двое его дружков, Тьяп и Тьрук, крупные сильные парни из соседней деревни. Сам Апанг тоже был крепким и высоким увальнем. Его правый глаз то и дело дергался от нервного тика, и Викраму казалось, что он постоянно всем подмигивает. При этом его губы постоянно кривились в злобной неприятной усмешке.

Викрам посмотрел вокруг. Кроме Апанга и его приятелей на лесной дороге не было видно ни души. Мальчик бросил на Апанга неприязненный взгляд и заметил, что парень что-то сжимает в кулаке правой руки. Вдруг Апанг резко разжал кулак и швырнул его содержимое в сторону Викрама. Мальчик отскочил в сторону, и мимо его виска пролетел какой-то небольшой предмет. Глянув на землю, Викрам содрогнулся: на дороге лежала дохлая лягушка с оторванными лапами.

— Я вот тебе подарок приготовил, — усмехнулся Апанг, указывая на лягушку. — Нравится?

— Чего тебе надо от меня? — процедил сквозь зубы Викрам. — Иди куда шел. И зачем ты опять мучаешь животных?

— Э-э, ты как со старшими разговариваешь?! — шутливо прикрикнул на мальчика Апанг, делая шаг в сторону Викрама. — Я смотрю, тебе школьные уроки на пользу не идут. Может, мы тебя сможем кое-чему научить?

Викрам почувствовал, как в его висках застучали молоточки. Апанг уже не в первый раз подкарауливал его по пути из школы, чтобы посмеяться над ним и устроить какую-нибудь пакость. Однажды Викрам дал ему сдачи, и вот теперь Апанг приволок с собой этих двух дюжих парней.

— Что ты хочешь? — еще раз повторил Викрам, хотя уже догадывался, каким будет ответ. — Тебе что, заняться нечем?

— Да, парни, похоже, наш малыш все-таки не хочет с нами по-хорошему поговорить, — вздохнул Апанг, глядя на своих дружков. — Ну вот расскажи нам, что ты там сегодня в школе изучал? Чему вас там учат? Может, и нам захочется поучиться.

Апанг появился в школе лишь несколько раз, и каждое его появление оканчивалось скандалом. Он оскорблял учителей, издевался над одноклассниками, и в итоге его решили исключить из школы. Однако парень, похоже, только этого и добивался. С тех пор он целыми днями шатался по окрестным деревням, играл в азартные игры с такими же бездельниками, как и он, а также занимался своим любимым делом: изощренными пытками насекомых и пресмыкающихся.

— Дай-ка глянуть твои тетрадки. Хочу узнать, как ты справляешься с домашними заданиями, — сказал Апанг, подходя все ближе к Викраму.

— Ты все равно там ничего не поймешь, ты и читать-то не умеешь, — подрагивающим от волнения голосом ответил мальчик, отступая назад.

— Еще как умею! — выкрикнул хулиган, резко подскочил к Викраму и вырвал у него из рук школьную сумку.

Викрам потянулся за сумкой, но Тьяп ловко подставил ему подножку, и он плюхнулся на дорогу. Красная дорожная пыль тут же попала в нос и в глаза. Пока Викрам приходил в себя и откашливался, трое хулиганов распотрошили его сумку и вывалили все ее содержимое на дорогу.

— Ой, да, ты прав, дружище, я что-то ничего не понимаю тут, — сказал Апанг, откидывая пустую сумку в сторону. — Ладно, до скорых встреч. Теперь будешь знать, как говорить со старшими.

Апанг с дружками свернули на узкую лесную тропинку и вскоре скрылись из виду. Викрам поднялся на колени и принялся собирать с дороги запыленные и растрепанные тетради. На поиски сумки ушло несколько минут, так как Апанг зашвырнул ее далеко от дороги, в густые заросли бамбука. Собрав наконец свои вещи, Викрам злобно посмотрел в сторону тропинки, по которой ушли хулиганы.

Он почувствовал, как его руки инстинктивно сжимаются в кулаки. Апанг был трусом, это было очевидно. Викрам знал, что если бы он как следует врезал негодяю и выбил бы ему пару зубов, то Апанг никогда бы больше не посмел издеваться над ним. Но что он мог сделать против троих парней, которые были старше и сильнее его?

Подходя к дому, Викрам продолжал тщательно отряхивать с рубашки и шорт дорожную пыль, хотя форма все равно теперь нуждалась в хорошей стирке. Мальчик, само собой, не собирался рассказывать родителям про свой конфликт с Апангом. Он понимал, что должен решать эти проблемы сам.

Когда Викрам проходил мимо двора Пучеглазого Тяна, он заметил стоящий под домом Хиена старенький мопед «Хонда». Мальчик тут же позабыл о неприятной встрече с Апангом и почувствовал, как его сердце радостно затрепетало: дядя Сопхат уже приехал!

Мопед был пределом мечтаний любого деревенского жителя, и каждый владелец этого роскошного транспортного средства воспринимался здесь как настоящий богач. А Сопхат к тому же был еще и городским жителем, начальником цеха на крупном заводе. Не многие выходцы из крестьян достигали в жизни таких высот.

Войдя во двор, Викрам увидел Совади, которая развешивала на растянутую между сваями веревку только что выстиранное белье.

— Ой, где же это ты так испачкался?! — всплеснула руками мать, смерив сына недовольным взглядом.

— Да мы в футбол играли после школы, ну упал пару раз… — на ходу придумал объяснение Викрам.

— Ладно, снимай все, я постираю. Нельзя же в таком виде в школу завтра идти.

Викрам подошел к лестнице и увидел спускавшегося с веранды Сопхата. Дядя приветливо улыбнулся ему.

— Доброе утро, племянник! — бодро воскликнул Сопхат.

— Доброе утро, дядя! — ответил Викрам.

Сопхат был на два года младше Хиена. В деревенской обстановке он выглядел настоящим городским пижоном со своими аккуратно расчесанными волосами, электронными часами на правой руке, отутюженными синими брюками и бежевой рубашкой, из кармана которой торчала авторучка: Сопхат не умел писать, но всегда носил ее как признак высокого социального статуса. Викрам очень удивлялся, что такой успешный и обаятельный мужчина, как его дядя, продолжал оставаться холостяком в свои 28 лет.

— Ну что, прокатимся сегодня в Пномпень, а, племянник? — спросил Сопхат, подмигивая Викраму.

— Обязательно! — радостно ответил мальчик. Как можно было отказаться от такого предложения!

Из рощи манговых деревьев в противоположной стороне двора появился Хиен. По его уставшему лицу Викрам понял, что отец снова работал на износ. Чтобы уберечься от безжалостного мартовского солнца, Хиен обмотал голову крамой, традиционным клетчатым платком, непременным атрибутом крестьянской одежды. Подойдя к стоявшей под домом бочке с водой, он стянул с себя широкую синюю рубаху, в которой обычно работал, и слегка ополоснул свое блестевшее от пота мускулистое тело. Затем он подошел к Сопхату и Викраму.

— Ну что, все собрались, давайте обедать, — сказал он. — Я только быстро переоденусь… А ты что такой пыльный, пэу?

— Да в футбол играл, — снова соврал Викрам.

— Переодевайтесь, я готовлю обед! — сказала Совади, которая уже стояла у очага и разжигала огонь. — Сопхат, помоги мне пока.

— Конечно, сестренка! — улыбнулся городской франт, подходя к очагу.

На обед Совади приготовила вареный рис с соусом прахок и свежей зеленью. Прахок был любимой приправой кхмерских крестьян и рыбаков. Его добавляли в рис и ели это незатейливое блюдо практически каждый день. Викрам пару раз наблюдал за тем, как приготовлялась эта столь популярная в Камбодже приправа, когда отец возил его в рыбацкий поселок на реке Бассак. Рыбаки ловко разделывали острыми ножами пойманную в реке мелкую рыбешку, а затем закладывали ее в большие глиняные чаны, присыпая солью. Чаны несколько дней стояли под палящим солнцем, и в них образовывалась однородная масса из квашеной рыбы, которая источала весьма специфический аромат. Совади часто обжаривала прахок в банановых листьях, чтобы немного отбить резкий запах тухнущей рыбы.

Умывшись и надев чистую майку и шорты, Викрам вышел на веранду, где на циновках уже сидели Сопхат и Хиен. Отец тоже успел переодеться к обеду с городским родственником: теперь на нем была красная рубашка с длинными рукавами и широкие темные штаны. Совади тоже всегда старалась хорошо выглядеть в присутствии Сопхата и обернула вокруг пояса свой лучший саронг с вышитыми изображениями желтых драконов. Она принесла на веранду металлическое блюдо с рисом и прахоком, и все четверо уселись за обед.

— Ну как там дела в городе, брат? — спросил Хиен, раскладывая прахок и рис по фарфоровым плошкам.

— Да я в городе-то не так часто бываю, — сказал Сопхат. — На заводе полно работы, сам знаешь.

Несмотря на то что в деревне Сопхата воспринимали как полноценного столичного жителя, работал он в пригороде под названием Та Кмао, где располагался самый большой шинный завод в стране. Жил Сопхат в крохотной квартирке на самой окраине города, которую снимал у одного китайца. Хоть он и был начальником цеха, его зарплаты едва хватало даже на такое более чем скромное жилище.

— Вот два дня назад к нам на завод приезжал сам Самдек Сианук. В моем цехе тоже был, спрашивал у меня, как идут дела.

Викрам чуть не подавился горстью риса: его дядя общался с самим принцем Сиануком и сейчас говорит об этом так просто, как будто к ним на завод зашел обычный инспектор с будничной проверкой! Хиена такая информация тоже не оставила равнодушным.

— Значит, ты общался с Самдеком, брат! Ну ты даешь! — воскликнул он и повернулся к Совади. — Слыхала, оун, наш брат на днях с самим Самдеком разговаривал, шутка ли!

— Да мы только обменялись парой слов, — скромно произнес Сопхат. — Ладно, ты лучше расскажи, как у вас тут дела? Пучеглазый уже закончил колдовать над своей крышей?

— О да, завтра закончим, все уже почти готово, — сказал Хиен. — А крыша у него на славу вышла, хоть он и не мастер в этих делах совсем. Ну я, правда, тоже немного подсобил.

— Ты все такой же безотказный, брат, — ухмыльнулся Сопхат. — Признайся, ты все продолжаешь подкармливать этого грубияна и нахала?

Викрам сразу понял, что речь зашла о Кмао. Сопхат уже не раз советовал Хиену прекратить давать деньги и продукты их брату-отшельнику, с которым он давно рассорился и с тех пор не разговаривал и даже не здоровался, если они вдруг сталкивались на деревенской дороге. Викрам чувствовал, что причиной их ссоры была зависть: Кмао наверняка завидовал брату, живущему в городе, имеющему мопед и носившему авторучку в кармане выглаженной рубашки.

— Да брось, брат, ну помогаю ему немного, что в этом плохого? — махнул рукой Хиен. — Он же все-таки тоже наш брат…

— Ну уж нет, он мне не брат больше! Да и тебе тоже. Вспомни, как мы заботились о нем, как старались накормить его, когда самим жрать было нечего. И что потом? Чем он нас отблагодарил за это? Я лично ничего от него не слышал, кроме жалоб и оскорблений. И он же ведь совсем не работает, а только клянчит у тебя еду и денежки. Неправильно ты поступаешь, брат, неправильно. Если бы ты не подавал ему милостыню, он бы, гладишь, взялся бы за работу, а то привык за твой счет жить, недоносок…

Сопхат все больше распалялся. Впрочем, это всегда случалось, когда он говорил о Кмао. Он даже принялся размахивать в воздухе металлической ложкой. Хиен молча слушал брата с абсолютно невозмутимым видом, доедая свою порцию прохока с рисом.

— Пусть живет в своей убогой хижине и ест землю, если хочет, — продолжал Сопхат. — Интересно, а если он тебя попросит перестроить его лачугу, ты за это возьмешься, а?

— Ладно, ладно, брат, хватит об этом, — мягко остановил Сопхата Хиен. — Я прошу тебя, давай не будем больше говорить на эту тему, хорошо?

— Вообще-то брат прав, — вмешалась в разговор Совади. — Ты разве забыл, как он насмехался над тобой, когда жил у нас в доме? И после всего этого ты помогаешь ему…

Викрам был полностью согласен с Хиеном и Совади: бездельник и грубиян Кмао явно не заслуживал бескорыстной помощи, которую ему оказывал Хиен из родственных чувств. Однако свое мнение мальчик высказывать не стал: спорить со старшими, тем более с главой семьи, в деревне было не принято.

— Все, закроем эту тему, — уже более жестким тоном произнес Хиен. Его явно раздражало, что Совади поддержала Сопхата.

— Ну как знаешь, — махнул рукой Сопхат. — Но смотри, ты еще пожалеешь, что посадил его себе на шею, точно тебе говорю!

Несколько секунд прошли в напряженном молчании. Сопхат, наконец, принялся за свой рис, до которого он так и не дотронулся в пылу спора.

— Ладно, расскажи лучше, как у тебя дела с хозяйством, — примирительно произнес Сопхат, молниеносно поглотив содержимое плошки. — Может, инструменты какие нужны из города или что еще?

— Да нет, спасибо, брат, все вроде имеется, — сказал Сопхат. — Если хочешь, могу дать тебе батата или бананов.

— Давай, не откажусь, — тут же согласился Сопхат. — Завтра все это заберу. А сегодня я могу взять с собой племянника в Пномпень, вы не против? Утром верну его вам в целости и сохранности. Хочу показать ему кое-что очень интересное.

— Конечно, пусть едет с тобой, — сказал Хиен и обратился к Викраму: — Но постарайтесь не задерживаться, завтра у нас много работы и нужна будет твоя помощь, пэу. Будем ремонтировать сарай, он уже начал подгнивать.

Викрам кивнул. В выходные дни он всегда помогал отцу в хозяйстве, но в будни Хиен практически не привлекал его к работе, считая, что мальчику следует как можно больше времени уделять учебе.

Через час Викрам уже мчался на мопеде по пыльной дороге в Пномпень, крепко ухватившись за плечи Сопхата. Деревня находилась всего в пятнадцати километрах к северу от столицы, и путь до центра города занимал не более получаса. Мальчик жмурился от дувшего навстречу ветра и летевшей в глаза дорожной пыли и предвкушал очередную увлекательную прогулку по Пномпеню, такому большому, красивому и интересному городу.

В отличие от своего сына Хиен всегда избегал поездок в столицу и за всю свою жизнь был в Пномпене раза три. Ему не нравилось все то, что так пленяло и притягивало Викрама: транспортные потоки на улицах, шумные базары и крики уличных торговцев, спешащие по делам чиновники и иностранные дипломаты, многоквартирные дома, похожие на муравейники, большие вывески с рекламой «Кока-Колы» и прочие атрибуты суетливой жизни большого города.

— Сначала заглянем на Ват Пном, — сказал Сопхат, когда они остановились у первого городского светофора. — А чуть позже покажу тебе то, что обещал. Ты еще ничего подобного не видел, племянник!

Викрам был заинтригован, ему не терпелось узнать, что же такое хочет ему показать дядя. Впрочем, Сопхат часто показывал мальчику что-то новое и интересное. Пару лет назад он впервые сводил Викрама в кинотеатр, где показывали очень смешной черно-белый фильм про бродягу, который все время попадал в какие-то нелепые ситуации и носил очень странный костюм с мешковатыми брюками, шляпой-котелком и тросточкой. Викрам так громко смеялся во время сеанса, что Сопхату даже пришлось сделать ему пару замечаний. С тех пор мальчик стал горячим поклонником фильмов с участием этого смешного бродяги, которого звали Шарло.

Сопхат несколько раз водил Викрама в театр теней, и это зрелище поразило мальчика еще больше, чем кино. Он был уверен, что тени — это живые существа и все, что они делают на подсвеченном белом экране, — это их настоящая, «теневая» жизнь. Каково же было удивление мальчика, когда он узнал, что тени отбрасываются обычными фигурками из плотной кожи, которыми ловко управляют актеры, прячущиеся под экраном за деревянной перегородкой.

Промчавшись по тянущейся вдоль реки длинной набережной Сисовата, Сопхат повернул направо и подъехал к входу в главную святыню столицы — холму Ват Пном. Сопхат часто привозил сюда Викрама: это было его любимое место в Пномпене. Из рассказов дяди Викрам узнал, что столица была основана более шестисот лет назад именно на этом пригорке некоей госпожой Пень. Согласно древнему преданию, она как-то раз выловила в реке кусок дерева, в котором обнаружила четыре бронзовые статуэтки Будды. Пень решила, что это знак свыше: из дерева она вместе со своими соседями соорудила алтарь, установила в нем драгоценные находки и водрузила его на холм рядом со своим жилищем. Вскоре на этом месте появился монастырь, а затем вокруг холма начал разрастаться город, получивший название Пномпень, то есть «гора Пень».

Чтобы взобраться на вершину холма, нужно было пройти по широкой каменной лестнице, перила которой были оформлены в виде двух сказочных многоголовых змей, нагов. На вершине располагалась красивая пагода, за которой возвышалась огромная каменная ступа, где хранился пепел какого-то древнего кхмерского короля: Викрам все время забывал его имя, хотя историю изучал с большим интересом. Впрочем, почти у всех древних королей Камбоджи были очень сложные имена, их не то что запомнить, выговорить-то было непросто.

Подойдя к храму, Сопхат низко поклонился ему, закрыв глаза и благоговейно сложив ладони перед лицом. Викрам сделал то же самое: его с детства приучали уважать все, что связано с буддийской религией. Затем Сопхат полез в карман, вытащил оттуда несколько бумажек по одному риелю и протянул их племяннику.

— Можешь пока погулять, покормить обезьян и выпустить птичек, как мы с тобой раньше делали, — сказал дядя племяннику. — А я пока немного побуду в храме. Встречаемся здесь через полчаса. Хорошо?

— Ага, — кивнул Викрам. Наручных часов у него не было, но время можно было узнать по большим красивым часам, расположенным на газоне у подножия холма.

Сопхат вошел в храм, сбросив перед входом шлепанцы. Викрам немного понаблюдал за ним и увидел, как дядя зажигает у алтаря несколько курительных палочек и опускается на колени перед большой статуей Будды, установленной посреди храма. Викрам еще не умел молиться, но знал, что скоро его обучат всем тонкостям религиозных обрядов: отец говорил мальчику, что через пару лет ему предстоит прожить несколько месяцев в монастыре, как и большинству его сверстников.

Глядя на расхаживавших возле храма бритоголовых монахов в оранжевых тогах и с мисками для подаяний в руках, Викрам иногда пытался представить себя одним из них. Однако пока монашеская жизнь казалась ему чем-то загадочным, непостижимым и очень сложным.

Прохожие кланялись монахам и опускали в их деревянные миски немного риса, сахара или еще чего-нибудь съестного. Сопхат тоже всегда брал с собой немного еды специально для того, чтобы положить ее в миску первому встреченному на пути представителю буддийской сангхи.

Викрам подошел к сидящей под тенистым деревом лопоухой босоногой старушонке. Она сторожила стоявшие на земле клетки с маленькими серыми пташками, которые отчаянно махали крылышками за металлической решеткой, стремясь вырваться наружу. Викрам протянул старушке два риеля: плату за освобождение двух птичек. Старушонка открыла маленькую дверцу клетки, запустила туда свою сухую жилистую руку и ловко зажала в ладони одну птичку. Широко улыбаясь, она протянула ее Викраму.

Мальчик бережно взял птицу и тут же выпустил ее. Птаха взмыла в воздух и вскоре исчезла из виду. То же самое Викрам проделал со второй птичкой. Сопхат объяснял ему, что освобождение птичек, согласно традиции, приносит счастье, но мальчику просто было жаль несчастных созданий, запертых в тесной клетке. Если бы у него было много денег, то он бы с радостью выкупил у старушки ее клетки и выпустил бы всех птиц на свободу.

Обойдя вокруг массивной ступы, Викрам наткнулся на продавца бананов, горбатого и некрасивого старика с изрытым оспинами лицом. Старик стал настойчиво предлагать мальчику свой товар, и Викрам купил у него небольшую связку за один риель, чтобы тот отвязался. Продолжая прогуливаться по территории святилища, мальчик постепенно скармливал бананы нахальным обезьянкам, которых здесь было видимо-невидимо. Затем Викрам уселся на скамейку возле ступы и достал из кармана кусок пальмового сахара, который дала ему в дорогу заботливая Совади. Он неторопливо и с наслаждением принялся жевать сладкий вязкий сахар, наблюдая за прогуливавшимися вокруг туристами и паломниками.

Полчаса пролетели незаметно, и, когда Викрам подошел к входу в пагоду, дядя уже ждал его там. Они спустились с холма, и Сопхат оседлал свою «Хонду».

— Ну что ж, племянник, поехали, покажу тебе нечто удивительное! — торжественно произнес он.

Сопхат провел Викрама на большую просторную террасу с высоким потолком и массивными колоннами. С двух сторон по краям террасы тянулись каменные перила. С одной стороны за ними были расставлены пластиковые кресла для зрителей, а с другой расположились музыканты. Представление должно было начаться с минуты на минуту, поэтому большинство кресел были заняты.

— Ты не против, если мы постоим? — спросил дядя племянника. — С кресел все равно ничего толком не увидишь.

Викрам кивнул, и они встали возле одной из колонн. Мальчик с интересом разглядывал роскошную террасу, пол которой был выложен каменными плитами со сложными узорами. В дальнем конце террасы, в просторной, красиво оформленной нише, было растянуто полотно с изображением башен древнего кхмерского храма Ангкор-Ват, о котором Викрам много слышал и мечтал когда-нибудь увидеть его вживую. Перед полотном на бархатной подставке стояла позолоченная статуя бога Шивы с четырьмя руками. От всей этой роскоши и красоты у Викрама начала слегка кружиться голова.

— Ну вот, теперь ты попал в храм великого искусства, — торжественным тоном сказал ему Сопхат. — Не всякому разрешают посещать репетиции Королевской балетной школы. Но нам с тобой повезло — у меня тут есть хорошие связи.

Через несколько минут в дальнем углу террасы открылась дверь, из-за которой появилась первая группа танцоров: десять юношей в устрашающих масках из папье-маше. Все они были одеты в красивые пестрые костюмы, а в руке у каждого был большой бутафорский меч. Музыканты принялись играть на своих инструментах, и танцоры плавно закружились по каменному полу. Постепенно их движения становились все быстрее и быстрее, по мере того как возрастал темп музыки. Вскоре танцоры начали имитировать сражение, наскакивая друг на друга с мечами и отбиваясь от ударов. Викрам наблюдал за представлением, широко открыв рот: все это выглядело весьма необычно и увлекательно.

— Это сцены из поэмы «Риемке», — шепотом пояснил Сопхат. — Вы ее в школе будете проходить.

Учительница Млих рассказывала Викраму об этой поэме. Она называла ее главной гордостью кхмерской литературы, которую должен прочитать всякий образованный человек. Если она настолько увлекательна, как этот танец, то прочитать ее, безусловно, стоит, подумал Викрам.

Танцоры в масках закончили свое выступление, и на террасу вышли двадцать девочек лет десяти в белых блузках и бордовых саронгах. Юные танцовщицы встали в ряд и застыли в ожидании музыки. Музыканты затянули спокойную, умиротворяющую мелодию, и девочки начали двигаться по террасе в ритме медленного танца. Если прошлое выступление произвело на Викрама сильное впечатление, то юные танцовщицы буквально сразили его наповал. Каждый жест, каждый шаг в их танце был настолько красивым и плавным, что Викрам не мог оторвать глаз от представления.

Одна из юных танцовщиц привлекла особое внимание Викрама. Она выглядела младше всех остальных девочек и казалась стройнее и искуснее других. Ее движения в танце были особенно утонченными, пластичными, завораживающими. Девочка широко улыбалась зрителям, но, вглядевшись в ее лицо, Викрам заметил в нем хорошо скрываемое напряжение и глубокую сосредоточенность. Постепенно Викрам стал смотреть только на нее. Их взгляды на миг встретились, и она ласково улыбнулась ему. Эта улыбка заставила его слегка вздрогнуть: Викраму показалось, что ему улыбнулась сама Апсара, небесная танцовщица бога Индры, спустившаяся на землю и принявшая облик ученицы Королевской балетной школы.

Когда танец закончился и девочки, спешно поклонившись зрителям, скрылись за дверью, Викрам еще некоторое время смотрел на пустую террасу, будто загипнотизированный. Сопхат наклонился к нему и слегка тронул за плечо.

— Эй, племянник, ну что скажешь? Понравилось тебе?

— О да! — воскликнул Викрам, постепенно возвращаясь к реальности. — Это было как в сказке!

— Да-да, вот именно, как в сказке! — подхватил Сопхат. — Ну ладно, пошли, на сегодня у них все.

Спустившись с террасы, Викрам и Сопхат вышли в небольшой живописный дворик. Под тенистыми деревьями собрались только что выступавшие танцоры, которые что-то оживленно обсуждали со своими преподавателями. Рядом с ними на скамейках отдыхали танцовщицы, среди которых была и та самая девочка, которая особенно понравилась Викраму. Каково же было его удивление, когда Сопхат подошел к ней и поздоровался.

— Амарá, ты сегодня была просто бесподобна! — сказал он. Затем, посмотрев на сидевших вокруг других танцовщиц, тут же добавил: — Вы все молодцы!

Сопхат жестом подозвал Викрама. Мальчик медленно подошел и поздоровался с красавицей Амарой, не решаясь смотреть ей в лицо. Он вообще был очень стеснителен, когда общался с красивыми девочками. Даже темнокожая тамилка Каем, которую он знал с первого класса, частенько вызывала у него приступы застенчивости.

— Это мой племянник Викрам, а это Амара, — сделал короткое представление Сопхат.

— Ты очень красиво танцевала, — тихо сказал Викрам, решившись наконец поднять взгляд на Амару. — Мне очень понравилось.

— Спасибо, — так же тихо ответила девочка, робко улыбнувшись Викраму. Судя по всему, она тоже была стеснительной в отношениях с противоположным полом.

— Я до этого никогда не видел балета. Это просто потрясающе, — сказал мальчик. — Ты давно занимаешься здесь?

— Пять лет, — все тем же тихим голоском ответила Амара. — Не очень давно.

— Я очень хотел бы увидеть ваш танец еще раз, — сказал Викрам.

— В следующую субботу у нас будет выступление, приходи, — Амара снова одарила мальчика своей неземной улыбкой. — Сегодня была только небольшая открытая репетиция.

В этот момент во дворе появилась строгого вида женщина лет сорока и подошла к сидевшим под деревьями девочкам. Викрам сразу догадался, что это была балетная преподавательница.

— Ну что, отдохнули немного? — спросила она и, не дождавшись ответа, добавила: — Пойдемте, пора работать.

Девочки тут же повскакали со скамеек и послушно направились в сторону террасы, следуя за преподавательницей.

— До встречи, успехов тебе! — сказал Викрам Амаре.

— До свидания! — попрощалась девочка, на ходу изобразив быстрый «сомпеах», адресованный и Сопхату, и Викраму.

Когда дядя с племянником вышли на шумную улицу, Викрам спросил у Сопхата:

— А откуда ты ее знаешь, дядя?

— Очень просто, — ответил Сопхат, — мы работаем на одном заводе с отцом Амары. Он тоже начальник цеха, самого большого. Очень важный человек. Как-то раз предложил мне сходить на выступление учеников балетной школы, ну я и пошел, неудобно было отказываться. С тех пор хожу сюда часто, уж очень мне нравится балет. Тем более что у меня пропуск постоянный теперь. И дочь у него прекрасно танцует. Если бы у меня была дочь, я бы ее тоже в балет отдал.

— Можно я теперь буду с тобой ходить сюда по пятницам? — спросил Викрам.

— Ну конечно! — сказал Сопхат. — Я смотрю, тебе понравилась Амара. С ее отцом я тебя тоже познакомлю. Сегодня он не смог прийти на выступление дочки, на работе много дел. У меня вот выходной выдался, а у него нет.

Викрам кивнул, пропуская мимо ушей основную часть нескончаемого речевого потока болтливого дяди. Амара ему не просто понравилась: он уже чувствовал, что скоро будет считать дни и часы до того момента, когда сможет увидеть ее снова.

— Ну что, поехали на набережную, перекусим где-нибудь? — предложил Сопхат, заводя свою «Хонду». — А потом в мою клетушку спать.

— Поехали! — сказал Викрам, пристраиваясь на заднем сидении.

Сопхат дернул ногой педаль, и они понеслись по вечерним столичным улицам.

Глава третья

Вадиму пришлось задрать голову, чтобы рассмотреть огромный желтый купол Центрального рынка. От купола расходились четыре широких сводчатых крыла, под которыми шумно бурлила торговля. Сотни лотков и прилавков буквально ломились от самого разного товара. Одежда, часы, украшения, антиквариат, бытовая техника, рыба и мясо, свежие овощи и фрукты — чего здесь только не было. Голоса многочисленных покупателей и торговцев сливались в громкий монотонный гул, который усиливался раскатистым эхом, разносившимся под сводами старого бетонного здания.

— Когда-то это был самый большой крытый рынок в Азии, — сказал Крижевский. — Его построили французы в 1937-м. С тех пор это главная торговая точка в столице.

Крижевский протянул Вадиму купленный при входе на рынок большой платок из тонкой клетчатой ткани.

— Держи, это тебе пригодится.

— Что это? — спросил Вадим.

— Это называется крама, — объяснил Крижевский. — Думаю, ты скоро сам догадаешься, зачем ее используют.

Вадим обернул краму вокруг шеи, следуя примеру своего коллеги. Ее предназначение сразу же стало очевидным: кхмерским платком было очень удобно вытирать постоянно появлявшиеся на лбу капли пота.

Жара в Пномпене в последние дни все усиливалась, в дневные часы воздух прогревался до сорока градусов и выше. Выходить на улицу в это время было просто пыткой, поэтому сразу после полудня, когда жара достигала апогея, городская жизнь приостанавливалась: наступала традиционная двухчасовая сиеста, после которой столичный ритм вновь набирал обороты.

Первая неделя командировки выдалась для Вадима не особенно напряженной. Хотя он практически сразу начал активно рваться в бой, Крижевский пока решил не нагружать своего молодого коллегу кучей заданий, и Вадим постепенно привыкал к новой стране и к новым жизненный условиям, изучал Пномпень, который все больше нравился ему.

Бенчли был прав: город действительно чем-то напоминал Париж. На центральных улицах было полно уютных французских кофеен, ресторанов и баров, архитектурный облик столицы хранил в себе колониальный галльский дух, а французская речь слышалась повсюду. В общем, было очевидно, что связь с бывшей метрополией все еще очень сильна.

Крижевский рассказывал Вадиму, как в августе 1966 года в Камбоджу приезжал президент Франции, генерал Шарль де Голль. К этому визиту в столице готовились очень тщательно и долго. Пномпень был буквально вычищен до блеска, в честь высокого гостя организовывались торжественные приемы и представления, а выступление генерала на Олимпийском стадионе слушали тысячи столичных жителей. Камбоджийские газеты пестрели заголовками об «историческом визите» и о «новом этапе в отношениях с Францией». Однако вся эта эйфория вскоре утихла, так как политическая ситуация в стране становилась все более сложной и напряженной, а какой-либо существенной помощи с французской стороны ждать не приходилось.

Пока Крижевский выбирал себе новые джинсы, Вадим неспешно прогуливался по рынку и любовался рядами маленьких узорчатых окошек, украшавших центральную купольную часть здания и тянувшихся вдоль всех четырех крыльев. Журналист достал из сумки привезенный из Москвы фотоаппарат «Зенит» и принялся фотографировать удивительные интерьеры огромного крытого базара.

— Следи за вещами, Вадим! — окликнул его Крижевский, отвлекаясь от активного торга с толстой продавщицей. — Тут полно карманников, будь внимателен.

— Да-да, конечно, — кивнул Вадим, все больше увлекаясь фотографированием.

Кхмерские лица казались молодому журналисту удивительно фактурными, интересными, открытыми, поэтому он стал постоянно носить с собой фотоаппарат, который подолгу лежал без применения в его московской квартире.

Вадим навел объектив своего «Зенита» на смешного улыбчивого старичка, стоявшего возле обувного лотка и курившего папиросу в ожидании покупателей. Молодой журналист резко взвел затвор и тут же нажал на кнопку, пока сонный продавец не заметил его и не стал строить гримасы и позировать перед «барангом» с фотокамерой, как любили делать местные жители. В этот момент Вадим вдруг почувствовал, как сзади кто-то дотронулся до его брюк. Это было легкое, чуть заметное прикосновение, но Вадим моментально вспомнил предупреждение Крижевского и потянулся к заднему карману, где лежал его кошелек. Карман был уже пуст.

Вадим стал лихорадочно оглядываться по сторонам, отыскивая глазами вора. В кошельке была приличная сумма денег, около сорока долларов, и в одночасье потерять все это было бы настоящей катастрофой. Кроме того, в нем хранилось несколько визитных карточек: первые серьезные контакты, которыми Вадиму удалось разжиться в Пномпене.

Журналисту повезло: через какую-то долю секунды он заметил быстро улепетывающего мальчишку лет восьми в красной майке. Несомненно, это и был похититель кошелька! Вадим тут же кинулся за ним. Бежать по территории рынка было тяжело, приходилось продираться сквозь толпу покупателей и огибать бесконечные торговые палатки и лотки. Воришка уже явно привык к такому «кроссу с препятствиями», поэтому быстро отрывался от своего преследователя.

Отчаянно пытаясь нагнать мальчишку, Вадим старался бежать быстрее и с разбегу налетел на выкатившуюся из-за торговых рядов повозку, наполненную глиняными кувшинами. Кувшины рассыпались по земле, многие сразу же разбились вдребезги. Вадим мельком увидел растерянное и испуганное лицо молодой женщины, которая толкала повозку, и ему на миг стало искренне жаль ее, но останавливаться было нельзя.

Воришка пробежал вдоль южного крыла рынка и выскочил на улицу. В погоне за ним Вадим ловко перепрыгнул через пару лотков с одеждой, повергнув в шок сонных и умиротворенных продавцов. Выбежав на улицу, он на секунду зажмурился от яркого солнца. Было всего лишь восемь утра, а оно уже палило нещадно.

Мальчишка исчез из поля зрения. Вадим жадно всматривался в хаотично расставленные возле бетонного сооружения столы и лотки с продуктами под невысокими навесами из старого дырявого брезента. Затеряться в этом торговом лабиринте было проще простого. Но вот в одном из рядов мелькнула знакомая красная майка. Вадим вновь устремился за воришкой.

В нос ударила острая смесь экзотических запахов: теперь Вадим преследовал карманника, лавируя между прилавками со свежими морепродуктами, мясом, зеленью, фруктами, а также жареными и сушеными жуками, пауками, тараканами и прочей живностью, которая в Камбодже считалась съедобной. Проходы между лотками были очень узкими, многие продавцы и вовсе раскладывали свой товар на земле, а покупателей становилось все больше.

— Gare! — кричал Вадим, пугая посетителей рынка, которые отшатывались в стороны, удивленно косясь на несущегося по рынку молодого человека с болтающимся на шее фотоаппаратом.

Худощавый воришка ловко продирался через толпу, но Вадиму все же удалось нагнать его. Он уже вытянул вперед правую руку, чтобы схватить паршивца за шиворот, но вдруг его правая нога зацепилась за деревянную опору низкого стола с установленной на нем спиртовой горелкой. На ней стояла большая сковорода, внутри которой в кипящем масле жарились крупные водяные тараканы. Стол с горелкой опрокинулся, содержимое сковороды выплеснулось на землю, и несколько капель раскаленного масла обожгли ноги проходивших мимо покупателей. Пожилая женщина, жарившая тараканов, громко закричала и начала растерянно размахивать руками.

— Вот черт! — выругался Вадим, на бегу оглядываясь на то, что он сотворил. Воришка тем временем уже приближался к выходу с рынка, возле которого столпилось особенно много народу.

Мальчик добежал до металлического забора, опоясывавшего открытую часть базара, и принялся отчаянно проталкиваться через толпу у узких ворот. Тут-то Вадим и поймал его. Он крепко схватил воришку за майку и резко притянул к себе. Мальчик обернулся и посмотрел на Вадима своими большими, выпученными от страха глазами. В его взгляде читалась мольба о снисхождении.

— Portefeuille! — строго произнес Вадим, крепко схватив карманника за правую руку, чтобы тот уже не смог улизнуть.

Воришка быстро затараторил что-то по-кхмерски, делая какие-то странные жесты левой рукой, которая была свободна.

— Бумажник давай! — повторил Вадим. — Бу-маж-ник!

Но мальчонка вновь принялся объяснять что-то на своем родном языке и отчаянно жестикулировать.

— Отлично, тогда сейчас отведу тебя в полицейский участок, там и разберемся, — сказал Вадим и дернул мальчишку за локоть, направляясь в сторону выхода. Их разговор между тем привлекал все более пристальное внимание зевак и продавцов.

— Non! Non police! — испуганно взмолился мальчик.

— Ага, значит, понимаешь все-таки по-французски! — хитро ухмыльнулся Вадим. — Ну тогда отдай же, черт возьми, мой кошелек!

— Какой кошелек? У меня ничего нет, ничего нет! — произнес мальчишка на ломаном французском.

Вадим почувствовал, как его терпение подходит к концу. После сумасшедшей пробежки по рынку он ощущал, как с него градом катился пот, сердце бешено колотилось, а голова шла кругом. Вадим притянул мальчонку к себе и влепил ему легкий подзатыльник. Воришка схватился левой рукой за голову и захныкал. После этого начало происходить что-то странное.

Столпившиеся вокруг зеваки, покупатели и торговцы вдруг принялись оживленно обсуждать и комментировать увиденное, а одна пожилая женщина подошла к Вадиму и принялась что-то громко говорить ему недовольным тоном по-кхмерски, указывая на мальчишку. Несколько человек активно вторили и поддакивали ей, бросая на молодого человека недовольные взгляды. Вадим продолжал держать воришку за локоть и недоуменно смотрел на обступивших его людей, не понимая, что они от него хотят.

— Это вор, — принялся объяснять журналист. — Он украл у меня кошелек, понимаете? Украл кошелек.

Но на объяснения Вадима никто из окружающих не обращал внимания. Он продолжал слышать со всех сторон какие-то реплики в свой адрес, совершенно не понимая их смысла. Понятно было только одно: этих людей что-то не на шутку возмутило в его поведении. Вдруг он почувствовал, как на его плечо легла чья-то рука. Рядом стоял Крижевский.

— Пошли отсюда быстро! — процедил он сквозь зубы.

— Но я же… У меня украли бумажник… — начал было обрисовывать ситуацию Вадим, но шеф уже тянул его к выходу, попутно что-то объясняя по-кхмерски столпившимся вокруг камбоджийцам. Вадим выпустил локоть воришки, и мальчуган тут же растворился в рыночной сутолоке.

Крижевский довел растерявшегося Вадима до припаркованной возле рынка «Волги». Журналисты сели в машину, и Вадим глубоко вздохнул: бумажник с долларами и карточками теперь точно был утрачен навсегда.

— Ну ты даешь! — воскликнул Крижевский. — Теперь тебя на этом рынке точно запомнят. Еще и прозвище какое-нибудь придумают типа «баранг-разрушитель».

— Да я за вором погнался! — сказал Вадим. — Черт возьми, у меня в кошельке было сорок долларов, и какой-то сопляк у меня их украл. И ведь я его поймал, за руку держал…

— Значит так, — оборвал коллегу Крижевский. — Во-первых, запомни: никогда, слышишь, никогда не смей бить по голове местных детей. Тем более на глазах у людей. Здесь это воспринимается как что-то крайне непристойное, почти как акт насилия, понимаешь? Так делать нельзя! И повышать голос тоже нельзя. Это говорит о том, что ты потерял контроль над собой. А значит, потерял лицо в глазах окружающих.

— Но это же воришка! — недоумевал Вадим. — Он украл у меня деньги, и я его поймал. Да я и не бил его, так, стукнул чуть-чуть по макушке. Я им пытался объяснить, но никто ничего не понял, похоже…

— Во-вторых, твой бумажник наверняка был не у этого мальчишки, — продолжал Крижевский. — Местные карманники не действуют в одиночку, они орудуют группами. Скорее всего, этот парень и должен был просто отвлечь тебя, а настоящий вор благополучно скрылся сразу же после того, как вынул его у тебя из кармана. Так что, извини, твой бег с препятствиями по рынку был напрасным. Но зато его теперь будут очень долго обсуждать. Так что, думаю, нам не следует здесь отовариваться в ближайшие несколько недель. Благо, в Пномпене есть еще несколько хороших базаров, город ими славится.

— Вот черт! — вздохнул Вадим, вытирая крамой покрытый испариной лоб. — Как же все по-дурацки вышло. Ладно, Николай, ты извини меня, если что…

— Да ничего, ты же тут новичок, — улыбнулся Крижевский. — Зато будешь теперь знать одно из правил поведения в Камбодже.

Вадим чувствовал себя ужасно. За несколько минут он умудрился не только стать жертвой банды карманников, причинить материальный урон нескольким торговцам и стать посмешищем в глазах всего рынка, но также грубо нарушить несколько важных социальных табу.

— Это Восток, Вадим, — глубокомысленно протянул Крижевский. — Тут все совсем по-другому. Но не переживай, со мной тоже такие штуки случались на первых порах. Это неизбежно, особенно когда ты только приехал и еще не освоился.

Крижевский вырулил на просторную стоянку возле дворца приемов Чамкармон, ярко освещенного многочисленными фонарями. Его «Волга», хоть и блестела как новенькая копейка, выглядела несколько неказисто среди стоявших вокруг роскошных «Кадиллаков», «Мерседесов» и «Ягуаров».

— Ну вот мы и приехали, — сказал Крижевский сидевшему рядом Савельеву. — Можешь не переживать по поводу утерянных визитных карточек: сейчас тебя ждут гораздо более важные и высокие знакомства.

Савельев молча кивнул, поправляя недавно купленный синий галстук из чистейшего тайского шелка. Молодой человек явно был взволнован перед предстоящим мероприятием.

— Учти, что сегодняшний прием носит не совсем официальный характер, это скорее светская вечеринка, — объяснил Крижевский. — Так что не советую тебе углубляться в обсуждение политических вопросов. Улыбайся, знакомься, говори на общие темы, делай комплименты. Главное, чтобы тебя здесь запомнили, сам понимаешь.

Журналисты вышли из машины и направились к входу во дворец, над которым нависал массивный ребристый козырек из бетона. Крижевский уже не раз бывал в этом просторном современном здании, построенном талантливым молодым архитектором Ван Моливаном специально для подобных мероприятий, которые принц Сианук устраивал чуть не каждую неделю. Приемы, вечеринки и прочие светские рауты были еще одной страстью главы государства, наряду с кинопроизводством. Нередко принц приглашал джазовые оркестры и театральные труппы из Франции и США, которые приезжали в Пномпень специально для того, чтобы развлечь гостей на очередной вечеринке, а сразу после ее окончания уезжали обратно.

У входа во дворец стоял красивый коренастый камбоджиец в пестрой национальной одежде, который вежливо поклонился гостям и открыл им большую стеклянную дверь. Савельев еще раз поправил галстук, чуть подтянув узел, который и так был завязан довольно туго.

— Главное, не волнуйся, Вадим, — ободрил коллегу Крижевский, — сейчас ты увидишь, что члены древней королевской семьи — это вполне земные и приятные в общении люди.

— Да я и не волнуюсь, — сказал Савельев, стараясь изобразить бодрую улыбку.

В огромном зале с высокими окнами уже собралось несколько десятков человек. Тут была вся столичная богема, от министров и других крупных чиновников до популярных артистов, писателей и художников. Из «барангов» присутствовали в основном журналисты и дипломаты. Мужчины были одеты в дорогие костюмы, сшитые на заказ в элитных парижских бутиках, женщины носили элегантные вечерние платья и были буквально увешаны блестящими драгоценностями.

Николай заметил, что его молодой коллега еще больше засмущался — его костюм фабрики «Большевичка», который в Москве полностью соответствовал последним веяниям моды, здесь явно смотрелся блекло, примерно как «Волга» на стоянке среди дорогих иномарок. Впрочем, костюм Крижевского, хоть и был сшит на заказ во французской мастерской в центре Пномпеня, тоже выглядел весьма скромно на общем фоне.

— Пусть тебя не смущает вся эта роскошь, — шепнул Крижевский молодому человеку. — Статус здесь определяется далеко не качеством костюма, а тем, как скоро с тобой поздоровается принц и его родственники. Нас, кстати, уже хотят поприветствовать.

К журналистам подошел красивый молодой кхмер в парадной военной форме. Он крепко пожал руку Крижевскому.

— Je suis très heureux de vous voir ici, — сказал камбоджиец.

— Я тоже очень рад, Ваше Высочество, — любезно ответил Николай. — А это мой коллега, Вадим Савельев. Он приехал неделю назад. Вадим, хочу представить тебе Его Королевское Высочество Принц Нородом Чакрапонг.

— Рад знакомству, — улыбнулся принц, пожимая руку Савельеву. — Как вам нравится Камбоджа?

— Мне все очень нравится, — ответил молодой человек. — Только немного жарковато тут у вас.

Принц снова расплылся в сверкающей добродушной улыбке.

— О да, у нас тут теплые края!

В этот момент к ним подошел строгий молодой мужчина в элегантном бежевом костюме. Крижевский узнал принца Нородома Ранарида, с которым тоже был шапочно знаком. Оба принца были почти ровесниками и любимыми сыновьями Сианука, оба получили образование во Франции и уже строили блестящую карьеру: Чакрапонг был пилотом Королевских ВВС Камбоджи, а Ранарид в свои двадцать четыре года уже считался одним из крупнейших мировых специалистов по морскому праву. Принц коротко поздоровался с журналистами, пожав им руки.

— Отец очень хотел с вами поговорить, — сказал он. — Пойдемте, я проведу вас к нему.

Крижевский и Савельев последовали за Ранаридом через банкетный зал, который продолжал заполняться гостями. Вдоль стен были расставлены длинные столы с разнообразными холодными закусками и горячими блюдами на больших металлических подносах, накрытых крышками. Некоторые гости, не теряя времени, наполняли тарелки едой и пристраивались с ними за небольшими столиками. В дальнем конце зала располагалась сцена, обрамленная красивыми цветными панно с изображениями древних храмов Ангкора. «Интересно, кого принц пригласил на этот раз развлекать публику?» — подумал Крижевский, заметив установленный посреди сцены микрофон и стоявший рядом большой черный рояль.

Принц провел журналистов в небольшую, красиво оформленную комнату, примыкавшую к банкетному залу. В центре комнаты стоял массивный, обитый дорогим шелком диван, на котором сидели принц Нородом Сианук и его жена, принцесса Моник. Увидев посетителей, принц и его супруга тут же встали и подошли к ним, широко улыбаясь. Крижевский и Савельев низко поклонились монаршей чете, изобразив традиционный «сомпеах».

— Я вас очень жду, мои советские друзья! — сказал Сианук, жестом приглашая гостей занять два кресла, стоявшие напротив дивана. — Располагайтесь.

Моник что-то шепнула на ухо мужу и вышла из комнаты. Взглянув на нее, Крижевский в очередной раз невольно залюбовался ее необычной красотой. Отец принцессы был французом, а мать камбоджийкой, и сочетание двух кровей придавало ее внешности какую-то особенную утонченность. В свои тридцать два года она находилась в самом расцвете молодости и красоты. Да и принц, который был старше своей супруги на четырнадцать лет, тоже был видным и ухоженным мужчиной с неизменной белозубой улыбкой на круглом добродушном лице и безупречной — волосок к волоску — прической.

Журналисты уселись в кресла напротив принца. Крижевский заметил, что Савельев снова начал слегка теребить галстук. Молодой человек явно не ожидал, что спустя всего неделю после приезда в Пномпень он будет беседовать с самим главой государства.

— Не буду вас долго задерживать, друзья мои, — сказал Сианук, сразу переходя к делу. — У меня есть к вам серьезное предложение. Вы ведь знаете, какая сейчас ситуация на наших восточных и западных границах. Особенно на восточных, откуда все сильнее пахнет войной. Мы бы хотели послать туда корреспондентов, которые бы постарались разоблачить провокационные действия США и Сайгона против Камбоджи.

Сианук старался говорить мягким тоном, продолжая широко улыбаться, но Крижевский уже чувствовал в его голосе нотки негодования, которые всякий раз проявлялись, когда принц заводил речь о «провокационных действиях США».

— Так вот, — продолжал Сианук, — с этой задачей лучше всего может справиться журналист из соцлагеря, из СССР. Я предлагаю вам отправиться в нашу провинцию Свайриенг на границе с вьетнамской провинцией Тэйнинь: именно там сейчас возникла самая напряженная ситуация. Нужно будет собрать последнюю информацию о том, что там творится, об агрессии империалистов против наших граждан, понимаете? Я был бы очень рад, если бы кто-то из вас этим занялся. В ближайшие дни я собираюсь организовать поездку туда. Хочу пригласить еще несколько пишущих журналистов, а также фоторепортеров и кинооператоров. Все они, скорее всего, будут из соцстран. Ну, может, приглашу несколько австралийцев, они все равно обо всем быстрее всех пронюхивают, так что пусть составят вам компанию.

Принц замолчал, и на несколько секунд в воздухе повисла тишина. Сианук, видимо, решил дать журналистам немного времени, чтобы они переварили полученную информацию.

— Ну так что, кто-нибудь из вас возьмется за это? — наконец спросил принц. — Транспортные расходы, как вы поняли, я беру на себя.

— Да, Ваше Высочество, — тут же ответил Крижевский. — Ваше предложение нас очень заинтересовало…

— Я бы с радостью поехал, — вдруг сказал Савельев. — Если Николай будет не против.

Крижевский бросил удивленный взгляд на своего коллегу. Судя по всему, молодой человек смог, наконец, преодолеть свое волнение и снова рвался в бой. «Что ж, для него это может быть хорошим полевым опытом, пусть съездит», — подумал Николай, хотя ему и самому было интересно своими глазами увидеть ситуацию в неспокойной приграничной зоне.

— Конечно, я не против, — сказал он.

— Ну вот и прекрасно! — радостно воскликнул Сианук. — Все подробности вы узнаете от меня в ближайшие дни. А сейчас я больше не хочу вас отвлекать. Давайте пройдем в зал и посмотрим, что нам приготовили мои новые повара. А на десерт вас всех ждет очень приятный сюрприз!

Трое собеседников поднялись со своих мест и вышли из комнаты в банкетный зал. За окном окончательно стемнело, и под потолком ярко вспыхнули хрустальные люстры. Сианук оставил журналистов и пошел церемонно здороваться с многочисленными гостями. Савельев посмотрел на Крижевского виноватым взглядом.

— Николай, я как-то не очень вежливо поступил, ты извини, если что…

— О чем речь, Вадим? — улыбнулся Крижевский. — Только ты учти, что это будет не увеселительная прогулка. Там действительно стреляют. И бомбы рвутся почти каждый день.

— Я понимаю, — сказал Савельев. — Я готов к этому.

— Ладно, давай пока что-нибудь съедим, — сменил тему Крижевский. — Не знаю как ты, а я страшно проголодался. Заодно оценим творчество новых поваров, которых так нахваливает Самдек. И я еще хочу познакомить тебя с некоторыми интересными людьми.

После разговора с принцем Сиануком Вадима буквально охватила эйфория. Надо же, сам глава государства только что просил их с Крижевским «разоблачить агрессию империалистов», разговаривал с ними наедине, как с друзьями, с людьми из ближнего круга.

Крижевский бегло познакомил Вадима с несколькими журналистами, дипломатами и чиновниками, которые присутствовали на вечеринке. Само собой, на приеме не было ни одного американца: Камбоджа разорвала свои отношения с США несколько лет назад. Большинство приглашенных иностранцев были из соцстран. Среди гостей был и дипломат Абдуллаев, с которым Вадим познакомился в первый день своего приезда в Пномпень. Он бойко общался с камбоджийцами, как будто кхмерский был его родным языком.

Крижевский начал о чем-то спорить с толстым болгарским журналистом, а Вадим наконец принялся за изысканные закуски. Помимо жареных омаров и креветок, устриц, фуа-гра и прочих деликатесов на столах была и привезенная из Советского Союза черная икра, на которую гости налегали особенно активно. Вдруг Вадим услышал за спиной знакомый голос.

— Ну как дела, русский коллега? — спросил Бенчли.

Вадим не сразу узнал австралийского журналиста: в дорогом бежевом костюме он выглядел совсем другим человеком. В руках у него был неизменный бокал с виски и льдом.

— Здравствуйте, Уилл! — улыбнулся Вадим, пожимая ему руку. — Все прекрасно, работаем потихоньку.

— Вы, наверное, в первый раз на таком приеме? — спросил Бенчли. — А я вот уже сбился со счету и даже не могу сказать, сколько раз я был на таких вечеринках за последние пару лет. Наверное, раз сто. Наш дорогой Самдек их частенько устраивает. Кстати, вы с ним, я так понял, уже познакомились?

— Да, только что, — сказал Вадим. Он решил не рассказывать австралийцу про предложение принца Сианука.

— Он, небось, говорил вам про поездку в Свайриенг, не так ли? Приглашал отправиться туда, чтобы посмотреть, как несчастные кхмерские крестьяне страдают от американской военщины, а затем описать это в разоблачительных статьях и репортажах.

— Верно, откуда вы знаете? — спросил ошарашенный Вадим. В самом деле, Бенчли же не мог подслушать их разговор.

— Молодой человек, я двадцать лет работаю в Индокитае и о многом узнаю раньше других. Работа такая, сами понимаете. Ну так что, вы, конечно же, поедете туда?

— Да, я хочу поехать. А вы?

— Э, нет, такие путешествия не для меня, — ухмыльнулся Бенчли. — Я уже сыт по горло этими пресс-турами от принца. Учтите, мой юный друг, что вас там будут держать на коротком поводке и ни с кем толком не дадут пообщаться.

— Как вы сказали, Уилл, простите? — переспросил Вадим, услышав непонятное иностранное словосочетание «пресс-тур».

— Да не важно, не берите в голову, — махнул рукой австралиец. — Поезжайте, только будьте осторожны… О, а вот и обещанный сюрприз!

В этот момент над сценой вспыхнули яркие разноцветные огни, и к микрофону вышел невысокий камбоджиец лет тридцати пяти в черном костюме с бабочкой. Его густые, аккуратно прилизанные волосы блестели от бриолина. За ним на сцену вышла молодая красивая женщина в ярком бордовом платье.

Гости громко захлопали, некоторые дамы начали что-то радостно выкрикивать в адрес артистов. В углу сцены расположились музыканты с гитарами, саксофонами и национальными камбоджийскими инструментами, за рояль уселся пожилой седой кхмер с очень серьезным видом.

— Это Синн Сисамут, главная звезда и король местной эстрады, камбоджийский Фрэнк Синатра, если хотите, — сказал Бенчли. — Говорят, он пишет по несколько песен в день, и я не удивлюсь, если так оно и есть. Большинство из этих песенок мало чем отличаются друг от друга, но кое-что из его репертуара звучит весьма недурно.

— А кто эта красивая женщина рядом с ним? — спросил Вадим.

— Рос Серейсотхеа. Королева эстрады, соответственно, — ухмыльнулся австралиец. — У нее красивый творческий псевдоним, в переводе с кхмерского означает «свободно живущая». Голосок у нее тоже прелестный, надо сказать. Они часто выступают вместе с Сисамутом.

Послышалась медленная музыка, и певцы затянули душещипательную любовную балладу. Вадим сразу вспомнил, где он слышал тонкий высокий голос Синн Сисамута: возле Памятника Независимости, когда они гуляли по городу с Бопхой в его первый день в Пномпене.

С тех пор он виделся с ней два раза, они снова гуляли по городу и разговаривали, и он снова любовался ее безупречной фигурой и тонкими чертами лица. Однако обе встречи были очень короткими: Бопха быстро убегала по своим делам, а Вадим еще некоторое время гулял один по вечернему городу, мечтая о том, чтобы увидеть дочь профессора снова.

— Неплохо поет девушка, согласитесь, — сказал Бенчли. — Мне она больше нравится, чем этот напомаженный ловелас.

— Да, приятный голос, — кивнул Вадим.

Как только артисты закончили исполнение баллады, в зале вновь послышались оглушительные аплодисменты: публика была в полном восторге. Перед сценой освободилось небольшое пространство для танцев, и, когда сладкоголосые «короли эстрады» начали вторую песню, гости принялись танцевать. Танцы показались Вадиму странными: мужчины и женщины медленно переступали с одной ноги на другую, параллельно делая плавные жесты руками в такт размеренному музыкальному мотиву.

— Ронгвунг, камбоджийский традиционный танец, — пояснил Бенчли, опустошив очередной стакан виски. — Смотрится довольно смешно на первый взгляд, но, если приглядеться, он довольно изящен. Обратите внимание на ту девушку перед самой сценой. Это дочь Сианука Бопха Деви, танцовщица Королевского балета. Настоящая восточная красавица.

Вадим сразу заметил ее. Бопха Деви выделялась среди остальных танцоров и действительно была очень красива. Она была чем-то похожа на дочь Нум Сэтхи. Надо же, и имя у нее такое же, подумал Вадим, любуясь плавными движениями изящных рук и ног принцессы.

Синн Сисамут ушел со сцены под громкие овации гостей, а певица с красивым псевдонимом спела еще несколько песен. На этот раз это был бойкий, заводной рок-н-ролл. Неторопливые национальные танцы сменились быстрыми веселыми плясками, а принцесса Бопха Деви сразу показала, что и в этом заграничном стиле она танцует превосходно.

Затем на сцену вышел сам принц Сианук. В руках у него был блестящий серебристый саксофон. Гости снова зааплодировали, на этот раз особенно громко и старательно, ведь перед ними собирался выступать сам глава государства.

— Ну а вот и главный сюрприз вечера, — сказал Бенчли. — Хотя сюрпризом это сложно назвать: принц почти на каждом приеме развлекает гостей своей игрой на саксе. Кстати, у него это действительно неплохо получается.

Сианук принялся играть какой-то блюзовый мотив в сопровождении оркестра. Его лицо приняло очень сосредоточенный вид, щеки надулись и покраснели, а глаза зажмурились: принц полностью погрузился в игру на саксофоне. Послушав первые аккорды, Вадим тут же согласился с Бенчли: Сианук и правда был способным музыкантом. Гости закружились в плавном танце под романтичную и мягкую мелодию в исполнении главы государства; на этот раз дамы танцевали с кавалерами.

— Я, пожалуй, пойду потанцую немного, — сказал Бенчли, откладывая в сторону очередной опустошенный стакан. — Приглашу на танец одну старую знакомую. Вы тоже можете смело кого-нибудь пригласить, кстати.

— О, нет, я плохо танцую, — сказал Вадим. — Думаю, в другой раз.

— А зря, — ухмыльнулся Бенчли. — Этот навык может вам очень пригодится со временем, молодой человек.

Австралиец подошел к элегантной камбоджийке средних лет, одетой в роскошное платье, и вежливо протянул ей руку. Та радостно улыбнулась, и через несколько секунд они уже кружились в медленном танце перед сценой под нежный блюз в исполнении принца. Вскоре среди танцующих Вадим заметил и Крижевского. Он танцевал с какой-то пожилой француженкой и несколько раз во время танца шептал ей что-то на ухо, после чего она слегка посмеивалась.

Вечеринка подошла к концу лишь глубокой ночью. Крижевский к этому моменту выглядел абсолютно трезвым, хотя принял изрядную дозу самых разных горячительных напитков. Вадим, у которого голова начинала кружиться уже после пары стаканов виски, снова позавидовал способностям своего шефа, который как ни в чем не бывало сел за руль и за пару минут домчал «Волгу» по ночным улицам до редакционной виллы.

Глава четвертая

Отец Амары Сокх был крепким, пышущим здоровьем мужчиной лет тридцати пяти с вьющимися, почти кудрявыми волосами, большим мясистым носом и толстыми губами — настоящий чистокровный камбоджиец.

На утреннее субботнее выступление в балетной школе собралось очень много зрителей. Большинство из них были родственниками учеников. Наблюдая за тем, как танцует его дочь, Сокх нервничал и постоянно теребил пальцами свою синюю бейсболку. Как только танец закончился, он принялся так громко и старательно аплодировать, что Викрам начал опасаться, как бы он не отбил себе ладони.

— Замечательно! Просто великолепно! — восторженно воскликнул Сокх, когда юные танцовщицы покинули сцену.

— Да, поздравляю тебя, твоя дочь снова была бесподобна, — сказал Сопхат.

— Как же я рад, что отдал ее в эту школу. Ведь если она будет хорошо учиться, то станет настоящей танцовщицей. Кто знает, может, она скоро будет танцевать на одной сцене с самой принцессой Бопхой Деви, а!

Викрам полностью разделял восторги Сокха. Он все больше влюблялся в кхмерский балет и все сильнее был очарован скромной, старательной ученицей.

— Ну что, если хотите, можете сходить в кино с Викрамом, — предложил Сокх дочери, когда они вышли на шумную улицу. — А мы с Сопхатом выпьем пивка на набережной.

— О да, я хочу в кино! — обрадовалась Амара.

Викрам широко улыбнулся, не поверив такой внезапной удаче.

— Да, я тут обратил внимание на афишу с еще одним фильмом Шарло в кинотеатре на набережной, — кивнул Сопхат. — Это наверняка очень смешно и здорово. Так что поехали туда.

— Поехали! — радостно воскликнул Викрам.

Сопхат с Викрамом сели на «Хонду», а Сокх и Амара втиснулись в крохотный потертый «Жук», которым Сокх очень гордился: любой личный автомобиль в Пномпене был признаком высокого достатка.

Новый фильм про бродягу Шарло действительно оказался очень смешным. На этот раз забавный неудачник с маленькими усиками влюбился в бедную слепую продавщицу цветов и на протяжении всего фильма изо всех сил старался помочь ей заработать денег на дорогую операцию. Сначала Шарло сказочно повезло: он случайно познакомился с чудаковатым пьяным миллионером, который тут же пригласил его в свои роскошные апартаменты, накормил, дал кучу денег, да еще и разрешил пользоваться своей машиной. Правда, когда миллионер протрезвел, он вдруг перестал узнавать бродягу.

Кинозал был переполнен, и зрители буквально покатывались со смеху. Когда маленький бродяга начал смело боксировать на ринге с неуклюжим верзилой, сидящий рядом с Викрамом старичок вдруг разразился таким пронзительным смехом, что чуть не упал с кресла, и мальчику пришлось поддержать его за локоть. Однако конец у этой невероятно смешной истории оказался неожиданно грустным. Слепая цветочница прозрела, разбогатела и увидела, что ее благодетель на самом деле жалкий нищий бродяга, а не аристократ и миллионер, как ей казалось раньше.

— Как грустно все кончилось, — сказала Амара, когда они с Викрамом вышли из кинотеатра. — Я в конце чуть не заплакала, так жалко стало этого чудака.

— Да, я тоже не ожидал, что все так закончится, — сказал Викрам. — Но ничего, главное, что они же все-таки опять встретились. А ты раньше не видела фильмов с Шарло?

— Нет, не видела. Мне очень-очень понравилось! — улыбнулась девочка.

— Отлично, я рад. Я обожаю его фильмы, хоть они все немые и черно-белые. Ты еще должна посмотреть кино, где он ищет золото на Северном полюсе.

— С удовольствием! Я до этого смотрела только индийские фильмы вместе с папой. Но они очень длинные и скучные.

Викрам тоже несколько раз ходил с Сопхатом на индийские и камбоджийские мелодрамы, которые имели огромный зрительский успех. Но затянутые любовные истории не особо нравились мальчику: сюжеты были скучными и однообразными, а персонажи — слишком эмоциональными и нервными, постоянно готовыми устроить какой-нибудь скандал по любому поводу. Вот фильмы Шарло — совсем другое дело: тут все было очень динамично, смешно, увлекательно и понятно без слов.

Викрам и Амара вышли на набережную и неспешно побрели по тротуару вдоль реки. Они договорились встретиться с Сопхатом и Сокхом в пять часов вечера возле пагоды Унналом, роскошной резиденции верховного бонзы Камбоджи, находившейся недалеко от королевского дворца. Викрам спросил у прохожего, который час, и с радостью узнал, что до встречи оставалось еще целых сорок минут, которые он мог провести наедине с Амарой.

Улыбчивая уличная торговка предложила детям купить у нее засахаренных орехов по одному риелю за упаковку. Викрам взял у нее два небольших кулька и один протянул Амаре. Они сели на скамейку под тенистым деревом и принялись щелкать орехи, рассеянно наблюдая за снующими туда-сюда прохожими. На противоположной стороне улицы толстый китаец стоял в дверях продуктовой лавки и обмахивался веером, тяжело вздыхая от жары. Недалеко от него на тротуаре сидел беззубый пожилой прокаженный, громко выпрашивавший милостыню у прохожих.

— Глянь-ка, какие забавные! — воскликнула Амара, указывая на стоявшую неподалеку скамейку.

Викрам посмотрел в указанном направлении и увидел двух очень странных субъектов, на первый взгляд похожих на мужчин, но одетых в женскую одежду и с густо накрашенными косметикой лицами. Существа неопределенного пола о чем-то оживленно беседовали.

— Я уже видела таких в городе, — сказала Амара. — Папа объяснял мне, что это мужчины, которые внутри чувствуют себя женщинами, поэтому и одеваются во все женское.

— Ого! — удивился Викрам. — Не знал, что так бывает.

— Я и сама удивляюсь, как такое может быть.

— Ты сегодня так здорово танцевала! — сменил тему Викрам. — А это ведь, наверное, так сложно: учиться балету?

— Да, конечно, — вздохнула Амара. — Нужно заниматься каждый день, я хожу туда сразу после обычной школы. Свободного времени мало. Но ничего страшного, мне очень нравится. Папа хочет, чтобы я стала знаменитой балериной, такой как принцесса Бопха. Ты видел, как она танцует?

— Нет, я еще ничего не видел, кроме выступлений в вашей школе.

— Она танцует как богиня! — восторженно воскликнула Амара. — Она приезжала к нам и давала несколько уроков. Я боюсь, что никогда так не смогу.

— А сколько надо учиться, чтобы стать балериной? — спросил Викрам.

— Долго, очень долго. Учительница говорила, что мы сможем начать выступать в театре только лет через пять или шесть, если будем очень стараться.

— Твой отец так любит балет. Он сам им занимался? — спросил Викрам, забрасывая в рот очередную горсть сладких орехов.

— Да нет, что ты! — усмехнулась Амара. — Папа с детства работает на заводе. Он увидел балет в театре, и ему очень понравилось. Вот он и отдал меня в школу.

— А мама у тебя чем занимается? — поинтересовался Викрам.

— Мама давно ушла от нас, — грустно произнесла девочка. — Просто взяла и ушла, я даже не знаю почему. Я тогда была еще очень маленькая. Я даже ее плохо помню. Так что мы уже давно живем с папой вдвоем. А кто твои родители?

Викрам принялся рассказывать Амаре про свою деревню, про Хиена и Совади, про добродушного Сопхата и про неприятного Кмао, про старика Свая и про злобного Апанга. Мальчик уже чувствовал, что Амара может стать ему сестрой и лучшим другом и был готов рассказать ей все, что она захочет узнать о нем. Ему нравился ее тихий, журчащий как ручеек голос, ее большие умные глаза, ее невинная улыбка; ему было приятно и легко разговаривать с ней.

— Ой, нам, наверное, уже пора идти, — вдруг спохватилась Амара. — Мой папа и твой дядя нас уже заждались.

— Да, пошли, — сказал Викрам.

По пути до Унналома они продолжали оживленно беседовать. Амара рассказывала своему новому другу о своей строгой преподавательнице и об ученицах балетной школы, некоторым из которых никак не давалось сложное балетное искусство.

— У нас есть одна девочка, которая все время сбивается с ритма во время танца, — говорила Амара. — Мне так жалко ее всегда. Она очень-очень старается, но у нее все равно получается плохо. Госпожа учительница хочет выгнать ее, и я боюсь, что так и будет. Она уже много кого выгнала.

— Тут нужен особый талант, наверное, — сказал Викрам.

— О да, тут нужны способности, и они есть не у всех девочек, хотя все очень старательные. Наша учительница редко кого-нибудь хвалит, почти никогда. Наверное, чтобы мы не расслаблялись.

Викрам и Амара свернули в узкий переулок, вдоль которого тянулся забор, огораживавший пагоду Унналом. Сопхат и Сокх уже ждали их возле входа в буддийский комплекс.

— Ну что, нагулялись? — спросил Сокх. — Как кино, понравилось?

— Да, кино очень хорошее было, только с грустным концом, — сказала Амара и тут же начала быстро пересказывать отцу содержание увиденного в кинотеатре фильма с Шарло.

Викрам с улыбкой смотрел на девочку, которая оживленно рассказывала Сокху о приключениях смешного бродяги, приправляя свой рассказ жестами и даже передразнивая нелепую походку главного героя. Сокх слушал с интересом: наверное, он еще не видел лент с участием Шарло.

— Ну ладно, нам пора ехать, — сказал Сопхат, когда Амара закончила свой увлекательный рассказ. — Очень рад был видеть вас, друзья!

— Надеюсь, мы скоро опять увидимся, — сказал Викрам, бросая застенчивый взгляд на Амару.

— Конечно, увидимся, — улыбнулась девочка. — Приходи на наши выступления, я буду рада тебя видеть.

Сопхат завел свою «Хонду», и Викрам запрыгнул на заднее сиденье, ласково улыбнувшись Амаре. Мальчику было тяжело свыкнуться с мыслью, что он не увидит ее до конца следующей недели. Сопхат дал газу, и мопед помчался по переулку. Викрам вцепился в плечи дяди и зажмурился, воображая, что Амара сидит рядом с ним, а ее густые волосы развеваются на ветру…

— Сокх — очень хороший человек, — сказал Сопхат, когда они остановились на красный сигнал светофора. — Он помог мне устроиться на завод, да и вообще никому в помощи не отказывает. Хотя детство у него было очень тяжелое, он сирота, рос во французском приюте под Пномпенем. Сам всего добился, только вот читать-писать так и не выучился. Хотя чего уж тут, я и сам-то в грамоте не особенно силен…

Светофор переключился на зеленый, и Сопхат вновь нажал на газ. Пномпень остался позади, и вдоль дороги потянулись сельские пригороды. Викрам снова закрыл глаза и стал мечтать о следующей встрече с Амарой.

На дворе перед домом Хиена собралась большая толпа. Посреди двора на корточках сидели двое крестьян, каждый из которых держал в обеих руках концы бамбуковых палок. Рядом с ними на табурете сидел другой крестьянин, державший наготове чхайям, традиционный кхмерский барабан.

Сопхат прислонил мопед к дереву на обочине дороги, и они с Викрамом поспешили во двор, где все было готово к первому танцу.

— Как мы здорово успели с тобой, — шепнул Сопхат на ухо племяннику, когда они пристроились среди деревенских жителей.

Просторный двор перед домом Хиена едва смог вместить всех желающих поучаствовать в субботнем танцевальном вечере. Тут был и Пучеглазый Тян со своей толстой женой и четырьмя детьми, и старик Свай в окружении своего необъятного семейства, и даже отшельник Приеп, отец Апанга, который так редко и неохотно общался со своими соседями по деревне. Среди собравшихся Викрам не заметил только своего дядю Кмао.

Первыми вышли танцевать Хиен и Совади. Барабанщик принялся выстукивать размеренный ритм, и танцоры встали между бамбуковых палок, приподнятых на несколько сантиметров от земли. Затем двое крестьян, державших палки, принялись сдвигать и раздвигать их неторопливыми движениями, следуя ритму чхайяма. Хиен и Совади должны были в танце ловко перепрыгивать через движущиеся палки, не задевая их ногами. Постепенно барабанный бой ускорялся, и палки двигались все быстрее и быстрее, но танцующая пара будто не замечала этого ускорения. Движения Хиена и Совади были настолько легкими, непринужденными и слаженными, что наблюдать за их танцем было настоящим удовольствием.

Зрители принялись хлопать в такт музыке, и Викрам старался аплодировать громче всех. Он гордился своими родителями: они были так молоды, красивы, так азартно и ловко танцевали. Мальчику нравился этот причудливый деревенский танец, «робам анграе», который был очень популярен среди крестьян. Конечно, в нем не было той утонченности и плавности, которую он утром наблюдал на репетициях королевского балета, но в нем была какая-то особая энергия, особый ритм, который завораживал мальчика.

Хиен и Совади были признанными мастерами «робам анграе». С ними никто не мог сравниться не только в деревне Хиена, но и в соседних кхумах, где они не раз становились победителями разных танцевальных соревнований.

Барабан стучал все быстрее и быстрее, а бамбуковые палки мелькали между ног танцоров, будто молнии, но родители Викрама продолжали выдерживать даже самый быстрый ритм, умудряясь сохранять пластику и красоту танца. Наконец, барабан замолк и палки остановились. Викрам заметил, что со лба его отца катятся крупные капли пота, а мать часто и прерывисто дышит: такой танец явно был весьма непростым испытанием даже для молодых и пышущих здоровьем людей.

Зрители еще раз громко захлопали в ладоши, благодаря Хиена и Совади за отличное выступление. Викрам кинулся навстречу родителям и горячо обнял их.

Пучеглазый Тян со своей супругой тоже станцевали довольно ловко. Глядя на жену соседа, Викрам удивлялся, как такой толстушке удается настолько свободно и быстро перепрыгивать через быстро движущиеся бамбуковые палки, изображая при этом весьма изящные танцевальные пируэты.

В конце концов даже беззубый Свай решил тряхнуть стариной и пустился в пляс, взяв в качестве партнерши свою старушку-племянницу. В деревне говорили, что много лет назад Свай был одним из лучших танцоров во всей провинции. На одном из танцевальных вечеров он познакомился со своей женой, с которой они прожили почти сорок лет, пока она не умерла в своей постели, окруженная пятью любящими детьми и целой толпой внуков.

Свай, которому оставалось всего несколько недель до восьмидесятилетия, уже давно утратил свою былую танцевальную энергию и то и дело спотыкался о палки, хоть крестьяне и старались двигать их как можно медленнее и осторожнее. При этом старик умудрился ни разу не упасть, как и его племянница, которой тоже давно перевалило за семьдесят.

— Ну вот, есть еще во мне силушка-то! — воскликнул Свай, закончив свой танец. — Хоть и старик совсем, а ноги-то еще двигаются, а стало быть, и танцуют! Да и ты, старушка, тоже еще хоть куда! Учитесь, молодежь!

Все громко зааплодировали жизнерадостному старику, который долго и с удовольствием раскланивался перед благодарной публикой, как заправский артист. Двое маленьких внуков Свая подбежали к деду и принялись прыгать вокруг него, визжа от восторга. Викрам еще раз мысленно позавидовал Сваю, у которого была такая большая и дружная семья.

Когда окончательно стемнело, площадку для танцев осветили несколькими высокими факелами. Все желающие похвалиться своим мастерством в «робам анграе» показали, на что способны, и танцевальная часть вечера подошла к концу. Однако жители деревни не собирались расходиться по домам.

Вторая часть вечера традиционно посвящалась пению, и здесь родители Викрама тоже были признанными мастерами: с мягким тембром Совади и густым баритоном Хиена никто не мог соперничать.

Викрам, затаив дыхание, слушал, как его мать поет грустную песню о любви крестьянки и принца, а отец тихо подпевает ей в нескольких особо чувственных местах. Слепой старик Сэн аккомпанировал им на своей старой деревянной флейте, на которой он играл уже много-много лет. Тихие мелодичные звуки его флейты смешивались с чарующим голосом Совади и стрекотом цикад. Собравшиеся во дворе крестьяне наслаждались песней, кто-то чуть слышно подпевал, а некоторые особо чувствительные женщины даже всплакнули, сочувствуя героям баллады, несчастным влюбленным, которым не дано было быть вместе.

Когда Совади затянула вторую песню, на этот раз веселую и шутливую, Викрам вдруг заметил, как в свете факелов мелькнуло лицо Кмао со шрамом на левой щеке. Он стоял, спрятавшись за одну из свай дома, и смотрел на поющую Совади, выпучив глаза. Хотя факел едва освещал его лицо, Викрам ясно увидел, что его дядя буквально буравит Совади своими широко выпученными глазами. Его рот был слегка приоткрыт, и мальчик заметил, что он периодически облизывал свои толстые губы. Никто, кроме Викрама, не заметил его присутствия: все были полностью поглощены пением Совади.

Как только мать Викрама закончила петь, лицо Кмао растворилось в ночной темноте. Мальчик вдруг ощутил какую-то странную тревогу; ему показалось, что он только что видел не своего дядю, а таинственного злобного призрака, ночного демона, который был готов схватить его прекрасную мать и унести в свое темное царство, где ее ждала страшная участь… Викрам резко тряхнул головой, отгоняя тревожные мысли.

После Совади и Хиена двое забавных молодых крестьян принялись исполнять деревенские частушки. Они пели тонкими противными голосками и слегка пританцовывали в такт своим незатейливым куплетам, а зрители буквально валились со смеху, хоть и слышали все эти прибаутки уже не одну сотню раз.

В этот момент Викраму захотелось справить нужду, и он побрел к бамбуковым зарослям за домом Хиена. Из-за облаков выглянула полная луна, которая осветила деревню призрачным голубоватым светом.

Викрам медленно шел по узкой тропинке вдоль бамбуковой рощи, подыскивая удобное место. Остановившись возле неглубокой ямки, он присел на корточки, спустил шорты и стал смотреть на луну. Викрама уже давно интересовал вопрос: живет ли там кто-нибудь? Однажды он задал его учителю географии, но тот не дал четкого ответа, сказав лишь, что вряд ли, ведь на луне нет никаких условий для жизни: ни воды, ни воздуха, ни даже гравитации.

Вдруг мальчик услышал где-то поблизости тихий стон, который то прекращался на несколько секунд, то вдруг возобновлялся снова. Викрам встал, натянул шорты и прислушался. Стон был каким-то напряженным и жалобным и, похоже, стонал мужчина. Источник стона находился совсем рядом: звук доносился из густого кустарника, росшего между толстых стеблей бамбука.

Викрам начал тихо приближаться к кустарнику, чувствуя, как его сердце учащенно бьется от накатывавшего чувства страха. Подойдя к кустарнику, он аккуратно раздвинул тонкие ветки, стараясь не издавать ни малейшего звука. Мальчик увидел своего дядю Кмао, который сидел на коленях, скрывшись в густых зарослях. В бледном, но ярком лунном свете Викрам увидел, как Кмао обеими руками хватается за свой пенис и делает ими резкие короткие движения, издавая при этом тихие стоны.

Мальчик не сразу понял, чем занят его дядя, но быстро вспомнил, как один из его старших школьных товарищей рассказывал ему, что многие мужчины, которым не хватает женского внимания, любят себя возбуждать таким вот образом. Понаблюдав за Кмао еще несколько секунд, Викрам тихо отошел от кустарника и побежал обратно в деревню.

Праздничный вечер подходил к концу, и крестьяне уже начали потихоньку расходиться по своим домам. Возле одного из факелов собралась небольшая группа детей и подростков. Перед ними уселась бабушка Моан, которую в деревне все называли сказочницей. Старушка знала огромное количество кхмерских легенд, преданий, мифов и сказок и умела настолько увлекательно и ярко рассказывать истории, что ее можно было слушать часами. По вечерам она частенько собирала вокруг себя деревенских ребят, которые, как зачарованные, слушали очередной рассказ о жизни древних камбоджийских королей, о происхождении разных зверей и насекомых, о строительстве роскошных храмов и дворцов, о хитрых крестьянах и глупых богачах.

На этот раз сказочница решила поведать легенду о строительстве храма Ангкор-Ват, самого величественного и прекрасного сооружения во всей Камбодже. Викрам тихо подошел к группе юных слушателей и уселся на расстеленную на земле пыльную циновку рядом с лопоухим мальчонкой, который внимал рассказу старушки открыв рот и периодически мотая головой в разные стороны.

Бабушка Моан рассказывала о бедном китайце, которому довелось жениться на дочери самого бога Индры. От этого брака родился сын по имени Прехписнука, который с детства умел отлично рисовать, лепить из глины фигурки зверей и людей и строить маленькие макеты храмов и дворцов.

Старушка вела свой рассказ медленно, напевным и размеренным тоном, отчего ее история еще больше завораживала слушателей. Викрам любил наблюдать за выражением лица бабушки Моан, которое постоянно менялось в зависимости от того, о чем она рассказывала. На самых драматичных моментах истории ее морщинистое лицо напрягалось, глаза широко открывались, спокойный старческий голос начинал подрагивать, а руки выводили в воздухе разные причудливые жесты.

Повзрослев, Прехписнука отправился странствовать по свету в поисках своей матери. Она была вынуждена покинуть его, когда он был еще младенцем, так как Индра забрал ее обратно в свое небесное царство.

Наконец юноша нашел свою мать и сам попал в небесные владения Индры. Увидев его необычайные способности, бог поручил ему построить на земле храм, украшенный, как его коровник. Обучившись у небесных зодчих, Прехписнука вернулся на землю и приступил к строительству храма, который стал одним из самых величественных сооружений на земле.

Затем Прехписнука выковал для Индры меч необычайной остроты. Если этим мечом разрубали пополам человека, то он продолжал еще какое-то время жить и разговаривать, но затем внезапно распадался на две части. То же самое происходило, если этим мечом разрубали кувшин, полный воды. Он разваливался лишь через несколько секунд после того, как через него прошел острый и тонкий, как рисовая бумага, клинок.

Викрам слушал как завороженный, однако где-то в глубине его сознания продолжал мелькать зловещий образ Кмао, отчаянно теребящего свой пенис в кустах под лунным светом. Мальчик старался прогнать из головы мысли о своем дяде, но никак не мог этого сделать.

— Вот какова история Прехписнуки. Поэтому многие считают, что Ангкор-Ват — это творение небожителей, — закончила свой рассказ бабушка Моан.

Дети радостно захлопали в ладоши и стали просить сказочницу рассказать им еще какую-нибудь историю, но старушка строго придерживалась своего правила: только одна история за вечер. К тому же было уже поздно, и ребятам пора было отправляться спать.

По воскресеньям Хиен и Совади иногда позволяли себе поспать подольше. После субботнего танцевального вечера захмелевший Хиен всю ночь громко и раскатисто храпел, поэтому Викраму практически не удалось нормально выспаться. Отец перестал храпеть лишь на рассвете, и тогда мальчик, наконец, погрузился в сон.

Ему в очередной раз приснилась Амара. Она танцевала свой прекрасный танец в небесном дворце бога Индры, о котором накануне рассказывала бабушка Моан. Викрам наблюдал за ее изящными движениями, сидя на прозрачном хрустальном полу, сквозь который были видны белые пушистые облака. В просторном зале для танцев не было никого, кроме них двоих, но мальчик знал, что скоро откроется большая дверь и в зал войдет сам Индра, который, конечно же, будет восхищен мастерством Амары.

«Интересно, как выглядит таинственный царь богов?» — подумал Викрам. Похож ли он на обычного человека с двумя руками и двумя ногами или это какое-то особенное существо, огромное и величественное? В любом случае бабушка Моан говорила, что простым смертным Индра является в образе каких-нибудь земных существ, а его истинный облик людям увидеть не дано. Но, может быть, сейчас он войдет в зал, и Викрам станет первым человеком, которому удастся его лицезреть…

Мальчик проснулся, услышав за окном чей-то пронзительный короткий вскрик. Викрам протер глаза и встретился взглядом с отцом, который тоже только что пробудился и оглядывал комнату сонным взглядом. Совади в комнате не было, и Викрам быстро сообразил, что это именно ее крик разбудил их с Хиеном. Через несколько секунд она вбежала в спальню с испуганным и растерянным видом.

— Бонг!.. Бонг, там… — пролепетала Совади. — Там… Это просто ужас какой-то!

— Что такое, оун? — спросил Хиен, вскакивая с постели. — Что случилось?

Совади медленно опустилась на циновку, обхватила голову руками и тяжело вздохнула.

— Не понимаю, кто это мог сделать? — тихо произнесла она.

Хиен быстро накинул свою рабочую рубаху и вышел на веранду. Викрам последовал за ним. Спустившись во двор, Хиен сразу обратил внимание на свой велосипед, который теперь представлял собой жалкое зрелище: колеса были погнуты, шины проколоты, а руль валялся в пыли.

— Вот ведь как! — воскликнул Хиен. — Ну и дела!

Но дальше Хиена ожидало гораздо большее потрясение. Взглянув на свой огород, он тихо застонал.

Грядки с бататом, всегда такие ровные и аккуратные, теперь были грубо разрыты и разворошены. Повсюду валялась начавшая увядать ботва, перемешанная с комьями влажной красноватой земли. Было видно, что кто-то поспешно, под покровом ночи выкопал весь еще недозревший батат, оставив после себя такую неприглядную картину.

Но и это было еще не все. Когда Хиен с Викрамом подошли к роще манговых деревьев, они увидели десятки сломанных веток и валявшиеся на земле раздавленные спелые плоды, которые Хиен накануне намеревался собрать на продажу.

— Мерзавцы, негодяи! — ворчал сквозь зубы Хиен, на ходу оценивая нанесенный хозяйству урон. — Ну ничего, я быстро найду того, кто это сделал!

Викрам тоже почувствовал обиду и злость, глядя на разоренный огород, который его отец буквально поливал своим потом. Но кому понадобилось спешно собирать недозрелый батат и топтать спелые и вкусные плоды манго, чтобы они гнили на земле? Да и велосипед можно было украсть, а не портить.

Все это хулиганство похоже на месть, подумал Викрам. Но кто и за что мог мстить его отцу, человеку, у которого не было врагов и которого в деревне все любили и уважали. Может быть, Кмао? «Ну конечно, кто же еще!» — пронеслось в голове у мальчика. Викрам вспомнил вечер танцев и тот момент, когда Кмао мастурбировал в кустах, его похотливые взгляды, которые он бросал на Совади… Однако ведь Хиен и с ним установил нормальные отношения и даже отдавал ему часть своего урожая. Нет, за этим явно стоял кто-то другой.

— Мне кажется, я знаю, кто это мог сделать… — тихо сказал Викрам, когда они с Хиеном еще раз обходили разоренный огород.

Однако охваченный негодованием Хиен не слышал слов сына и продолжал ворчать, время от времени топая ногами и размахивая руками.

— Я вам покажу, хулиганы! — говорил он. — Вы еще пожалеете, что связались со мной!

Подойдя к дому, Хиен увидел Пучеглазого Тяна, которого разбудили гневные тирады соседа. Тян с волнением смотрел на Хиана и на сидевшую на ступенях Совади, которая утирала краем саронга выступившие на глазах слезы.

— Что случилось, друг? — спросил добродушный Тян. — Если чем помочь надо, ты только скажи, я всегда готов соседу подсобить.

— Да что уж тут… — грустно вздохнул Хиен. — Представляешь, кто-то ночью разорил все мои грядки с бататом и испортил манговые деревья. Весь урожай батата пропал. Да еще и велосипед мой сломали. Вандалы, изверги! Ну кто это мог сделать, скажи на милость?

Тян растерянно пожал плечами.

— Не знаю, друг. Никто из наших такого сделать точно не мог. Странно, я ночью просыпался пару раз, но никаких звуков не слышал… Не знаю, друг, не знаю… Но ты не волнуйся, я тебе чуть позже дам своего батата, у меня нынче знатный урожай выдался! Так что ты, сосед, не грусти, все образуется.

— Спасибо тебе, Тян, — улыбнулся Хиен. — Но мне все-таки очень важно узнать, кто на меня так взъелся и за что? Ты же знаешь, я ничего никому плохого не делал.

— Ну, может, хулиганы какие из соседнего кхума нагрянули, мало ли, — предположил Пучеглазый. — Хотя к нам они редко лазают, в последнее время у всех все тихо-спокойно было…

— Вот именно, — сказал Хиен. — Ну да ладно, надо браться за работу. Хватит причитать, оун, пора приступать к делу.

Викрам еще раз почувствовал гордость за своего отца. Хиен никогда не унывал и всегда умел найти в себе силы жить дальше, даже в самых сложных ситуациях. Год назад, когда Совади потеряла так давно ожидаемого ребенка, который мог бы стать братом Викрама, он смог успокоить ее, вдохнуть в нее силы и убедить в том, что нужно продолжать жить и смотреть вперед, а не оглядываться назад. Это наставление он то и дело повторял Викраму: надо двигаться вперед, что бы ни происходило с тобой, какие бы несчастья и разочарования ни преграждали твой путь. В этом и состоит вся сущность жизни, объяснял отец.

Первым делом Хиен принялся за починку велосипеда. Однако необходимых запчастей в доме не нашлось. А поскольку во всей деревне лишь один Хиен был счастливым обладателем этого роскошного средства передвижения, то и соседи ничем помочь не смогли.

— Сходи-ка в соседний кхум к старику Лонгу и возьми в его мастерской новые камеры и велосипедный гаечный ключ, — сказал Хиен Викраму, вручая ему три мятые банкноты по пять риелей. — Помнишь, как туда пройти?

— Да, конечно, — кивнул Викрам. Отец несколько раз водил его с собой в мастерскую Лонга, очень толстого и мрачного китайца, который все время громко и смешно пыхтел от одышки, стоило ему сделать малейшее движение.

Лонг жил в большой деревне примерно в сорока минутах ходьбы от дома Хиена. Чтобы дойти до нее, нужно было пересечь небольшую поляну и прошагать около километра по широкой лесной дороге.

Викрам засунул в карман деньги и тут же пустился в путь. Ему очень хотелось помочь отцу, поэтому он бойко побежал через поляну, чувствуя, как сухие стебли травы шуршат под его сандалиями.

Пару раз на бегу мальчик спотыкался о выступавшие из земли камни и падал, но тут же поднимался и продолжал бежать. Главное, чтобы старик Лонг был на месте! Деловой китаец часто уезжал из своей деревни в Пномпень или в какой-нибудь другой город — покупать и продавать разные запчасти. Как и большинство китайцев, он был очень деловым, оборотистым и предприимчивым малым, поэтому не любил засиживаться на одном месте. У него была единственная мастерская с запчастями для велосипедов и мотоциклов во всей округе, так что Викрам понимал, что если его не окажется на месте, то придется ждать приезда Сопхата и просить его привезти необходимые запчасти из Пномпеня.

Однако Лонг, к счастью, оказался на месте. Викрам купил у него две новенькие, пахнущие свежей резиной камеры и гаечный ключ для велосипеда. За все это строгий, но добрый старик взял десять риелей. Следуя своим китайским правилам этикета, он долго расспрашивал Викрама о здоровье родителей, и мальчик терпеливо заверял его, что они чувствуют себя прекрасно. Выйдя из просторной мастерской, возле которой располагался большой и красивый дом китайца, Викрам отправился в обратный путь.

Мальчик быстрым шагом шел по обочине широкой лесной дороги, как вдруг услышал шорох в кустах. В следующий миг он почувствовал резкую боль в затылке. Взглянув на землю, Викрам увидел маленький засохший кокосовый орех, отскочивший от его головы.

Обернувшись, Викрам встретился взглядом с широко улыбавшимся Апангом, вышедшим на дорогу из леса. Рядом с ним стояли его неизменные спутники, Тьрук и Тьяп.

— Привет, Викрамчик, как дела? — насмешливым тоном произнес Апанг, делая шаг навстречу мальчику.

— Вы чего, больно же! — процедил сквозь зубы Викрам, потирая ладонью ушибленный затылок. — Дураки!

— Ой-ой, больно ему, какие мы нежные! — усмехнулся Тьяп.

— Это кокос с дерева тебе на голову упал, дубина, — сказал Тьрук. — Мы-то тут причем вообще?

— Ты выбирай выражения, Викрамчик, — тихо и размеренно произнес Апанг. — Ты же знаешь, я не люблю, когда со мной так разговаривают. Я смотрю, ты так и не научился общаться со старшими.

— Да пошел ты! — гневно воскликнул Викрам. — Чего тебе опять надо от меня?!

— А что это у тебя на плече висит? Ну-ка дай посмотреть, — сказал Апанг, указывая на перекинутые через плечо Викрама велосипедные камеры.

— Не твое дело, — проворчал Викрам.

Мальчик снова почувствовал, как от страха начали подгибаться коленки, а в висках начала стучать кровь. Однако он понимал, что нельзя показывать Апангу свой страх. Ни в коем случае нельзя.

— Зачем вы испортили наш огород? — набравшись смелости, спросил Викрам. Однако его голос предательски дрогнул на последнем слове.

— Что? — переспросил Апанг. — Что ты такое мелешь, парень?

— Сам знаешь что. Если мой отец узнает, тебе не поздоровится, учти это!

— Да ты, я смотрю, совсем обнаглел, птенчик, — ехидно произнес Апанг, гневно взглянув на Викрама. — Кажется, тебе надо опять дать урок. А ну-ка, парни, держите-ка его покрепче.

Викрам кинулся бежать, однако Тьрук и Тьяп быстро нагнали его и повалили на землю. Тьрук вывернул мальчику правую руку, и Викрам застонал от резкой боли. Рядом послышались неспешные шаги Апанга.

— Так-так, что у нас тут имеется? — сказал хулиган, присаживаясь на корточки возле прижатого к земле Викрама. — Велосипедные шины, ну надо же! Совсем новенькие. Дай-ка их сюда, Тьяп.

Викрам попытался прижать к груди камеры, которые висели у него на левом плече, однако Тьяп без труда вырвал их у него и передал Апангу.

— Отлично, — удовлетворенно произнес Апанг, разглядывая камеры. — А теперь пошарьте-ка у него в карманах, нет ли там чего интересного.

Викрам попытался вырваться из рук Апанговых дружков, но Тьрук еще сильнее завернул его правую руку за спину, и мальчик громко взвыл от боли. Тьяп тем временем полез обшаривать карманы его шорт и извлек оттуда бумажку в пять риелей.

— О-па, да ты у нас богач! — воскликнул Апанг. — Что, все клянчишь денежки у родителей, да? Нехорошо…

— Сволочь, подонок! — прохрипел Викрам и закашлялся от попавшей в рот дорожной пыли. — Жалкий трус!

— Так, ну все, хватит, мне это уже порядком надоело, — сказал Апанг. — Сейчас придется дать тебе еще один полезный урок, Викрамчик.

Апанг неторопливо стянул со своих старых дырявых брюк жесткий кожаный ремень и сложил его вдвое. Викрам почувствовал резкий удар, обрушившийся на его спину. Затем еще один. И еще один… Мальчик сжал зубы и зажмурился, изо всех сил сдерживая неумолимо подступавшие к глазам слезы.

— Ну вот, думаю, теперь ты научишься правильно вести себя с теми, кто старше и умнее тебя, — удовлетворенно произнес Апанг, заправляя ремень в штаны. — Отпусти его, Тьрук.

Тьрук разжал руку Викрама, и мальчик почувствовал резкое облегчение. Он медленно поднялся на ноги и принялся отряхивать от пыли майку и шорты. Апанг со своими дружками в одно мгновение куда-то исчезли, забрав велосипедные камеры и пять риелей.

Отряхнувшись, Викрам уныло побрел домой. Как ему теперь объяснить родителям, куда делись деньги и почему он вернулся с пустыми руками? Ведь не рассказывать же им позорную правду…

Пройдя несколько метров по пыльной дороге, мальчик остановился и прислонился к росшему возле обочины толстому стволу бамбука. Из его глаз обильно полились слезы, которые он с таким трудом сдерживал, пока над ним издевался Апанг.

Глава пятая

Раннее утро в Пномпене в разгар жаркого сезона показалось Вадиму невероятно свежим и приятным. Разогретый тропическим солнцем город за ночь постепенно остывал, и к рассвету воздух становился даже чуть прохладным. Всего за две недели пребывания в тропиках Вадим так привык к изнуряющей камбоджийской жаре, что в тот момент даже начал зябнуть.

Центральные улицы были пусты, город еще не проснулся. Вадим стоял под тусклым уличным фонарем возле Центрального рынка и ждал автобус, который должен был отвезти группу журналистов в приграничный город Свайриенг.

Автобус должен был подойти к половине шестого утра, но Вадим пришел к условленному месту заранее. Он вообще был очень пунктуален и терпеть не мог опаздывать. К тому же строгий патрон Шахов все время повторял ему, что журналистика требует точности во всем и что «если журналист постоянно везде опаздывает, то пусть идет работать сторожем в зоопарке».

Через несколько минут, когда солнце уже готовилось выползти из-за горизонта и бросить свои первые лучи на город, чтобы постепенно раскалить его изнуряющей жарой, Вадим увидел переходившего через дорогу толстенького лысеющего человечка лет сорока пяти. Он сразу узнал болгарского журналиста Бокова, с которым Крижевский бегло познакомил его на приеме у принца Сианука. Тогда Боков показался Вадиму очень ворчливым и занудным малым, который постоянно переводил разговор на критику американских властей и «загнивающего капитализма».

Боков узнал Вадима и крепко пожал ему руку. Он говорил по-русски весьма свободно, но с сильным акцентом.

— О, я вижу, вы тоже ранняя пташка! — улыбнувшись, сказал он.

— Да, я решил прийти пораньше, не люблю опаздывать, — ответил Вадим.

— О да, да, я тоже терпеть не могу опаздывать… Сейчас довольно холодно, однако.

Боков поплотнее закутался в свой широкий серый пиджак и поправил большие очки, сползавшие на кончик его крупного носа.

— Я очень хочу посмотреть, что там делается, — сказал он. — Эти южные вьетнамцы совсем не имеют совесть. Они каждый день бомбят деревни, убивают маленькие дети. Безобразие! Надо рассказать всему миру, что они тут творят, это должно закончиться когда-нибудь!

«Ну вот, опять началось», — с тоской подумал Вадим, слушая очередную антиимпериалистическую тираду болгарского коллеги. Боков очень напоминал ему толстого краснощекого вожатого в пионерском лагере, где Вадим отдыхал каждое лето, когда был школьником. Тот любил проводить с детьми долгие изнурительные беседы о тлетворном влиянии Запада и о преступной политике США, где, как он утверждал, все еще линчуют негров.

После этих бесед Вадим обычно уходил со своими друзьями Чухой и Косым на полузаброшенный вещевой склад, и они вместе слушали на старом граммофоне затертую почти до дыр пластинку Элвиса Пресли, которую им каким-то чудом удалось купить у одного из Чухиных друзей. Однажды их там застукала строгая пионервожатая Стася, которая тут же доложила об этом руководству лагеря. Разгорелся скандал, пластинку отняли, а Вадиму и его друзьям объявили выговор перед всем отрядом. А потом им пришлось слушать дополнительные лекции того самого толстяка-вожатого, от которых у Вадима разболелась голова…

— Ну ничего, скоро эти проклятые янки уйдут, я уверен, — продолжал возмущаться Боков. — Северяне скоро выкинут их отсюда, это точно.

— Да, конечно… — протянул Вадим и решил резко сменить тему. — Похоже, сегодня будет жаркий день.

— О да, опять эта жара, — проворчал болгарин. — Надеюсь, внутри автобус будет кондиционер.

Вадим тоже на это надеялся. Трястись несколько часов под палящим солнцем по пыльным камбоджийским дорогам без кондиционера было бы настоящей пыткой. Впрочем, раз инициатором поездки выступил сам принц Сианук, то он наверняка должен был позаботиться о том, чтобы журналисты чувствовали себя более-менее комфортно.

Вскоре из-за крыла Центрального рынка показался автобус, большой синий «Рено», начищенный до блеска и сверкающий в первых лучах утреннего солнца. За автобусом ехал открытый армейский джип с тремя военными, сжимавшими в руках потертые старые винтовки.

Машины остановились недалеко от фонарного столба, под которым стояли журналисты. Из автобуса вышел низкорослый улыбающийся водитель-камбоджиец и махнул рукой Вадиму и Бокову.

— Ну слава богу, нам приготовили прекрасный автобус! — воскликнул Боков, разглядывая новенький «Рено» и пожимая руку шоферу.

Кондиционер в автобусе, конечно же, был. Несмотря на утреннюю прохладу, он был включен на полную мощность, и в салоне стоял настоящий холод. В автобусе уже сидели несколько журналистов. На первом ряду расположился худой китаец с кинокамерой, за ним уселся рыжеволосый корреспондент какой-то югославской газеты, с которым Вадим бегло познакомился на приеме в Чамкармоне, а рядом с ним сидела пожилая строгая журналистка из Чехословакии, которую Вадим мельком видел на пресс-конференции в министерстве экономики.

Молодой человек приветственно кивнул коллегам, быстро выбирая глазами удобное место для долгой поездки. Он решил сесть на задний ряд, который пока был свободен, а Боков разместился рядом с чехословацкой корреспонденткой и тут же начал оживленно и громко говорить ей что-то на чешском языке. Плюхнувшись на мягкое кожаное сиденье, Вадим прильнул к окну и сразу же задремал.

Молодого человека разбудило легкое прикосновение чьей-то руки.

— Sorry, may I sit here? — спросил вежливый мужской голос.

Вадим протер сонные глаза и увидел стоявшего в проходе рыжеволосого бородатого мужчину лет тридцати, на груди у которого болталось два фотоаппарата.

— Ah, yes, sure, — ответил Вадим, встряхнув головой, чтобы окончательно выйти из состояния дремы.

— Thank you! — поблагодарил фотограф и плюхнулся на сиденье рядом с Вадимом.

Молодой человек оглядел автобус и увидел, что все остальные места были уже заняты. Часы показывали без десяти шесть, машина должна была отъезжать через несколько минут.

Иностранец, усевшийся радом с Вадимом, положил на колени массивную сумку с фотопринадлежностями и принялся тщательно инспектировать ее содержимое: кассеты с пленками, объективы, светофильтры.

— Вечно чего-нибудь забываю, — улыбнулся он, переводя взгляд с сумки на Вадима. — Особенно когда приходится вставать в такую рань.

По выговору мужчины Вадим сразу понял, что он австралиец. Фотограф говорил в такой же манере, что и Уильям Бенчли: глотая окончания слов и используя кучу непонятных жаргонных словечек, которые свойственны только жителям Австралии.

— Том, Том Гриффитс, — представился мужчина, протягивая Вадиму большую веснушчатую ручищу.

— Вадим Савельев, — представился Вадим.

— Ты из Советского Союза, я угадал? — спросил Гриффитс, скривив рот в кривой улыбке.

— Да, угадал. А ты из Австралии, как я понимаю, — ответил Вадим, подумав: «Как же удобно, что в английском языке нет разницы между „ты“ и „вы“».

— Совершенно верно, — кивнул фотограф. — Из Сиднея. Легко определить по акценту, кто из какой страны, да? Ну что ж, будем знакомы.

Водитель завел двигатель, и автобус поехал по столичным улицам, которые уже начинали заполняться автомобилями, рикшами и мотоциклами. Джип с военными ехал впереди.

На тротуарах появились сонные дворники, вяло метущие пыль, владельцы торговых лавок и магазинов открывали свои заведения, а многочисленные пномпеньские нищие выходили на «утренний промысел». В столице начинался очередной трудовой день.

— Давно в Камбодже? — спросил Гриффитс, бережно протирая салфеткой объектив своего «Кэнона».

— Да нет, я здесь всего две недели, — признался Вадим.

— А я уже почти десять лет отсюда не вылезаю, — улыбнулся фотограф. — Мне здесь нравится, это прекрасная страна. Меня послали сюда фотокорреспондентом сразу после колледжа, и вот с тех пор я здесь и сижу. Тебе тут тоже понравится, гарантирую! Камбоджа вообще быстро начинает нравиться: тут добродушный народ, низкие цены, полно дешевой травы и, главное, неограниченный простор для творчества. А что еще надо для хорошей жизни, а?

Гриффитс достал из сумки пластиковую бутылку с водой и сделал пару небольших глотков.

— Воду тут надо беречь, — сказал он. — В провинции всегда сложно найти чистую питьевую воду, а пить то, что пьют местные, нам, «барангам», лучше не стоит. Можно запросто подхватить какую-нибудь кишечную инфекцию. Я уже не раз подхватывал, кстати. Однажды даже слег в больницу на два месяца после того, как поужинал в каком-то сомнительном дешевом ресторанчике на окраине Пномпеня…

Вадим сразу понял, что австралиец был большим охотником поболтать и наверняка мог говорить не умолкая несколько часов подряд. Вадим не любил слишком болтливых людей, но Гриффитс ему сразу понравился. Он казался очень открытым, добродушным и легким в общении человеком, чья чрезмерная разговорчивость не раздражает собеседника.

— Кстати, очень советую съездить в Сиемреап, посмотреть храмы Ангкора, — продолжал фотограф. — Я провел там несколько месяцев, все никак не мог уехать, так меня все это поразило. А для фотографа это просто рай, я там отснял, наверное, тысячи пленок. Кстати, после вот этого снимка моя карьера резко пошла в гору.

Гриффитс вынул из кармашка своей сумки небольшую фотокарточку и протянул ее Вадиму. На черно-белой фотографии был большой индуистский храм с пятью массивными башнями, вечернее небо над которым прорезали сверкающие молнии. Выглядело это действительно впечатляюще.

— Вот это да! — воскликнул Вадим. — И как тебе удалось поймать такой момент?

— Да вообще-то случайно, — сказал Гриффитс. — Просто, когда я был около храма, вдруг началась гроза, вот я и решил снять такой пейзаж. Потом проявил пленку, напечатал и сам обалдел. Продал этот снимок в один туристический журнал, и мне тут же заказали целый фотоальбом о храмах Ангкора. А потом еще один. Так что, сам понимаешь, это место для меня много значит. Теперь вот держу эту карточку при себе как талисман.

— Это и есть Ангкор-Ват? — спросил Вадим, продолжая внимательно рассматривать снимок.

— Да, самый большой и знаменитый храм. Но при этом далеко не самый красивый. Там вообще-то сотни храмов, многие из них находятся посреди джунглей, прямо как в индийских сказках… Я там почти все облазал, мне было страшно интересно.

— Обязательно попробую туда выбраться, — сказал Вадим, возвращая карточку Гриффитсу.

Тем временем за окном автобуса потянулись бескрайние рисовые поля с копошившимися на них крестьянами. Вдоль дороги стояли деревенские дома, в основном убогие крестьянские лачуги, напоминавшие скорее курятники или скворечники, чем жилые строения.

Чем дальше автобус отъезжал от столицы, тем беднее становилась провинциальная жизнь. Качество дороги, как и качество домов, постепенно ухудшалось: гладкое асфальтированное покрытие то и дело сменялось «стиральной доской», и пассажиры автобуса невольно подпрыгивали на своих креслах.

— Это еще ничего, дальше пойдет еще более «гладкая» дорожка, — ехидно улыбнулся Гриффитс, прижимая к себе сумку с фотоаксессуарами на очередном ребристом участке. — С дорогами тут, к сожалению, серьезные проблемы, хотя французы в свое время их активно ремонтировали.

— А кто-нибудь знает, долго нам еще ехать? — спросила строгая чешская журналистка на ломаном английском, оглядывая пассажиров автобуса.

— Думаю, минут через сорок мы доберемся до Свайриенга, — сказал Гриффитс. — Так что потерпите еще немного.

Журналистка изобразила недовольную гримасу и тяжело вздохнула.

— Дамочка, видимо, готовилась к более комфортной поездке, — прошептал австралиец, наклонившись к Вадиму. — Прямо неудобно было ее огорчать.

— Ну ничего, пусть уж теперь терпит, — прошептал в ответ Вадим.

Было около восьми утра, когда автобус остановился около массивных бетонных блокпостов с пулеметными гнездами-амбразурами, из-за которых выглядывали суровые физиономии вьетнамских солдат. Один из камбоджийских военных вылез из сопровождавшего автобус джипа и протянул вышедшему на дорогу толстому вьетнамскому пограничнику какую-то бумагу. Тот долго и внимательно разглядывал ее, затем махнул рукой, и джип с автобусом двинулись дальше.

Свайриенг трудно было назвать городом в полном смысле этого слова. По советским меркам это был, скорее, поселок городского типа. Он производил угнетающее впечатление: обшарпанные старые дома с разбитыми стеклами, играющие на улицах чумазые голые детишки, раскиданный на тротуарах мусор. Автомобилей на улицах практически не было, основными участниками движения были гужевые повозки, велосипеды и дешевые ржавые мопеды с прицепами. После богатой и красивой столицы вся эта нищета особенно бросалась в глаза.

— Люди бегут отсюда, — пояснил Гриффитс. — Обрати внимание, сколько вокруг заброшенных домов. Все стремятся уйти подальше от границы, так как здесь с каждым месяцем становится все опаснее.

Автобус остановился возле небольшого обветшалого кирпичного строения с выбитыми стеклами. На обочине рядом с полуразрушенным зданием сидели несколько уставших худых горожан и устало смотрели куда-то в пустоту.

— Ну вот и приехали. Да, тут, пожалуй, можно сделать несколько фактурных снимков, — сказал Гриффитс, в очередной раз протирая салфеткой линзы своих объективов. — Вообще, в нищих и воюющих странах делаются самые лучшие фоторепортажи на свете, как бы жестоко и цинично это ни звучало.

Водитель открыл двери автобуса, и пассажиры вышли на улицу. Жара показалась Вадиму особенно сильной после кондиционированного салона «Рено». Журналист предусмотрительно захватил с собой краму и обмотал ее вокруг шеи, чтобы время от времени вытирать выступавший на лице пот. Гриффитс тоже обмотался крамой, которая хорошо сочеталась с его расстегнутой мятой рубашкой и мешковатыми походными брюками.

Австралиец запустил руку в широкий карман брюк и достал оттуда мятую пачку сигарет «Кэмел».

— Покурим? — предложил он, протягивая пачку Вадиму.

— Да нет, спасибо, я не курю, — ответил журналист.

— Это правильно, — улыбнулся Гриффитс, с наслаждением затянувшись сигаретой и выпустив в воздух ровное колечко дыма.

Трое военных, ехавших в джипе, спрыгнули на обочину и подошли к журналистам. Вадиму вдруг стало жаль этих несчастных солдат, которые всю дорогу ехали под палящим солнцем, глотая дорожную пыль, чтобы охранять иностранцев, сидевших в комфортном прохладном салоне автобуса.

Важный насупленный солдат, который передавал бумаги пограничнику («Видимо, командир группы», — подумал Вадим), обратился к журналистам на ломаном английском.

— Вы можете снимать, фотографировать, смотреть. Десять минут. Потом едем вокруг, показываем деревни и назад, — лаконично объяснил строгий военнослужащий и направился со своими товарищами обратно к джипу.

Журналисты принялись за работу. Худой китаец-кинооператор начал быстро настраивать свою громоздкую камеру, рыжеволосый корреспондент из Югославии подошел к сидевшим на обочине сонным крестьянам и принялся о чем-то с ними разговаривать на кхмерском языке, Гриффитс навинтил на свою камеру длинный объектив и стал делать пробные снимки.

Вадим прошелся по улице и заметил, что на ней нет ни одного целого здания. Из окон убогих полуразрушенных домов виднелись испуганные лица местных жителей, которые с удивлением смотрели на неожиданных гостей-«барангов», зачем-то приехавших в их город на роскошном автобусе.

Вадим попытался поговорить с проходившим мимо стариком, расспросить его о жизни на границе, но тот не понимал по-французски. В глухой кхмерской провинции вряд ли найдется хоть один житель, владеющий языком Вольтера, подумал Вадим, вновь с грустью оглядывая убогий городской пейзаж.

Через несколько минут сопровождавшие автобус солдаты стали зазывать журналистов обратно в автобус. «Неужели на этом закончится поездка?» — задался вопросом Вадим. Выходило, что принц Сианук организовал «экскурсию» представителей западных СМИ на границу только для того, чтобы они несколько минут побродили по убогим улицам полуразрушенного Свайриенга? Вадим ожидал чего-то большего: для хорошего репортажа нужно было бы пообщаться с пограничниками, с пострадавшими от американской бомбежки, с местными врачами, каждый день лечившими жителей, попавших под обстрел…

Но солдатам, похоже, было дано строгое указание обеспечить безопасность иностранцев и не отпускать их никуда без присмотра. Вот они и выполняли приказ. Вадим направился к автобусу, намереваясь поговорить с начальником группы охраны, однако тот уже уселся на свое место за рулем джипа и завел двигатель.

Журналисты вновь заняли свои кресла в прохладном салоне «Рено». Гриффитс вытер носовым платком выступившие на лбу капли пота и отпил несколько больших глотков из пластиковой бутылки с водой.

— Сейчас мы совсем рядом с границей, — сказал австралиец. — Сюда время от времени залетает сайгонская военная авиация, тут уже небезопасно. Думаю, ты в курсе.

— Да, конечно в курсе, — сказал Вадим. — Но нас-то они вряд ли будут бомбить.

— Да хрен их знает, они тут частенько бомбят безобидных крестьян. Видимо, принимают их за вьетнамских коммунистов. Так что и автобус могут принять за бронетранспортер.

Гриффитс рассмеялся собственной шутке громким заразительным смехом. Вадим выдавил из себя улыбку, хотя ему было совсем не смешно.

— Бравый вояка в джипе сказал, что сейчас нас провезут по соседним деревням, чтобы мы могли увидеть все прелести приграничной жизни. А потом, на обратном пути, остановимся на пограничном пункте и пообщаемся с косоглазыми блюстителями приграничного покоя. Это уж я сам договорился, а то какого хрена нас сюда везли тогда?

Вадим широко улыбнулся австралийцу: уговаривать строгих охранников ему теперь было не нужно.

Вид из окна автобуса становился все более унылым и безрадостным. На обочинах дороги появились широкие воронки от снарядов, возле которых лежали вывороченные с корнем деревья. Вадим увидел несколько заброшенных деревень, в которых не было видно ни души, вдоль домов бродили лишь бесхозные курицы и поросята.

— Какой ужас… — тихо произнес Вадим, осматривая опустошенные приграничные территории. — Просто кошмар…

— Это все проклятые южные вьетнамцы и их американские друзья! — злобно воскликнул болгарин Боков, тыча толстым указательным пальцем в окно автобуса. — Их работа!

Ухабистая грунтовая дорога становилась все хуже, и водителю автобуса часто приходилось выруливать на обочину, отчего машина резко кренилась на бок. Во время очередного подобного маневра Вадим больно ударился головой о металлическую стенку, а чехословацкая журналистка чуть не свалилась со своего сиденья в проход и начала громко ругаться на своем родном языке, видимо, обращаясь к шоферу.

Вдруг послышался глухой удар, и автобус резко остановился.

— Ну вот и приехали, — вздохнул Гриффитс.

Водитель выскочил из автобуса и подошел к левому заднему колесу. Вадим выглянул в окно и увидел, что шина насквозь пропорота куском арматуры.

Трое солдат из джипа сопровождения подбежали к водителю, и между ними завязался громкий и очень эмоциональный разговор. Солдат, которого Вадим про себя называл командиром группы, явно отчитывал нерадивого шофера за неаккуратную езду, а тот, видимо, пытался оправдываться.

— Ладно, пошли, поможем им исправить ситуацию, а то так можно долго сидеть, — сказал Гриффитс, вставая и направляясь к выходу из автобуса.

Остальные пассажиры, недовольно ворча, тоже начали выходить из машины. Спрыгнув на пыльную сухую землю, Вадим огляделся по сторонам. «Рено» застрял возле небольшой деревушки, состоявшей из шести убогих хижин на сваях. Недалеко от дороги тощий старик-пастух вяло прогуливался по полю, наблюдая за небольшим стадом коз. Возле одной из хижин играли чумазые ребятишки, а рядом с ними худая изможденная женщина стирала белье в старом потертом тазу. Было около полудня, и солнце палило нещадно.

Между тем водитель и трое солдат приподняли автобус с помощью домкрата и не спеша принялись устанавливать запасное колесо, то и дело прерываясь и обмениваясь громкими недовольными фразами.

Гриффитс сразу же принялся снимать на свой «Кэнон» сцены деревенской жизни, остальные журналисты наблюдали за починкой автобуса, укрывшись от солнца под раскидистым хлебным деревом на обочине дороги.

Вдруг Вадим услышал вдалеке какой-то гул. На горизонте показались две черные точки, которые быстро приближались. Вскоре над головами журналистов пронеслись два истребителя.

— Что за черт?.. — произнес Вадим, удивленно глядя вслед молниеносно удалявшимся самолетам.

Через несколько секунд снова послышался гул моторов, и из-за пальмовой рощи показались два больших вертолета. Вадим заметил, что солдаты, которые уже почти закончили монтаж колеса, отвлеклись от своей работы и взволнованно уставились в небо. Вдруг «командир» принялся что-то громко кричать и размахивать руками, обращаясь к журналистам.

Вертолеты приближались, а солдат продолжал делать какие-то указания жестами. Наконец Вадим различил в его путаной речи слово «Descendre!» — «Ложись!»

Вадима оглушил громкий, резкий звук разорвавшегося снаряда. Журналист в ужасе заметался на месте, ища глазами место для укрытия. Через несколько секунд он уже лежал в придорожной канаве, уткнувшись лицом в сухую пыльную землю.

Вадим зажмурился, съежился, прижался к земле и обхватил голову руками. «Неужели это все… конец?» — пронеслось в голове у молодого человека.

Он услышал, как где-то рядом разорвалось еще несколько снарядов, и земля под ним вздрагивала после каждого взрыва. А затем послышался стрекот пулеметов…

В этот момент Вадим вдруг вспомнил своего дядю-фронтовика Федора Ивановича, который рассказывал ему о первой в своей жизни атаке в августе 1941 года. Он признавался, что никак не мог заставить себя выпрыгнуть из окопа и чувствовал, как его ноги становились ватными. Командир взвода буквально вытолкал его оттуда, и дядя, которому тогда еще не было и восемнадцати, побежал вперед, не видя и не чувствуя ничего вокруг. После этого его ждало еще с десяток атак, но он был будто заговоренный: прошел всю войну, не получив ни одного ранения.

Слушая дядины рассказы, Вадим каждый раз поражался его смелости, да и вообще смелости всех солдат, которые бежали в атаку, зная, что в любой момент их может сразить пуля или снаряд. «У нас не было выбора, — говорил Федор Иванович, раскуривая папиросу и глубоко затягиваясь крепким табачным дымом, — мы знали, что надо идти вперед, и шли. Обратной дороги не было, такие вот, брат, дела…»

Вадим все сильнее прижимался к земле, будто желая слиться с ней в одно целое. Его сердце бешено колотилось, дыхание становилось прерывистым, по всему телу пробежала дрожь. Он представлял себе, как в его тело, будто нож в масло, вонзается горячий и острый осколок снаряда. Наверное, это больно, очень больно…

Вдруг молодой человек почувствовал, как кто-то резко схватил его за плечо. Он резко дернулся и попытался отползти в сторону, но руки и ноги будто отнялись и не желали двигаться. «Нет, не сейчас, только не сейчас, я не готов, я не хочу…» — в голове у журналиста ворочались путаные панические мысли, он уже начал прощаться с жизнью, которая вот-вот должна была оборваться…

— Вадим, ты как, в порядке? Ты не ранен, дружище? — послышался голос Гриффитса.

Журналист, наконец, пришел в себя и увидел склонившееся над ним взволнованное бородатое лицо австралийца.

Он попытался что-то ответить, но не смог произнести ни слова. Он чувствовал, как все его тело слегка подрагивает, будто в ознобе. Гриффитс аккуратно подхватил своего молодого коллегу под руку и помог вылезти из канавы.

— Ладно, держись, друг. Все позади, эти уроды уже улетели. Я пойду, поработаю немного.

Журналист кое-как отряхнулся от покрывавшей его грязи и пыли, затем огляделся по сторонам и не сразу поверил своим глазам. Идиллический сельский пейзаж в одночасье превратился в поле боя после ожесточенного сражения. В воздухе стоял густой, неприятный запах гари и витала серая плотная дымка. На земле повсюду виднелись металлические осколки снарядов и небольшие воронки.

Старик-пастух лежал на траве, раскинув руки в стороны: он был мертв. Рядом с ним валялись две дохлые козы. У одной из них снарядом было разворочено брюхо, и оттуда медленно вылезали сизые внутренности. При этом несчастное животное все еще билось в предсмертных судорогах и жалобно блеяло. Остальные козы беспорядочно разбрелись по полю.

Чумазые ребятишки, всего несколько минут назад мирно игравшие возле одного из домов, теперь испуганно выглядывали из большого глиняного чана, в котором они успели спрятаться от бомбежки. Вадим увидел, как их мать подбежала к чану и помогла детям выбраться из него, горячо обнимая каждого ребенка и громко рыдая.

Возле другого деревенского дома, соломенная крыша которого была объята огнем, Вадим заметил еще одно мертвое тело: молодой парнишка лежал на пыльной земле лицом вниз, а под ним растекалась густая темно-красная лужа. Возле него сидела на коленях седая старуха с растрепанными волосами и горько плакала. Она попыталась перевернуть мертвое тело своего сына, но у нее не хватило для этого сил.

Все журналисты были целы и невредимы. Они, как и Вадим, смогли благополучно пересидеть вертолетную атаку в придорожной канаве. Китаец-телеоператор уже закинул на плечо свою камеру и снимал ужасающую деревенскую панораму, Гриффитс бегал по разбомбленной деревне, щелкая своим фотоаппаратом, чехословацкая журналистка и рыжеволосый югославский корреспондент помогали какой-то старушке собрать рассыпанные по земле пожитки и о чем-то с ней беседовали. Трое военных тоже не пострадали и теперь спешно усаживались в свой джип: видимо, собирались ехать за подмогой в соседнюю деревню.

Автобус каким-то чудом остался цел, однако во время налета он сорвался с домкрата и сильно покосился, а заднее колесо еще глубже ушло в дорожную выбоину.

Вадим впервые в жизни увидел смерть так близко. Она была рядом, совсем рядом, несколько минут назад она будто вплотную приблизилась к нему. В этот момент жизнь впервые показалась молодому человеку хрупкой, невесомой, призрачной субстанцией, которая может рассыпаться в один миг.

Обо всем этом Вадим читал в книгах, но никогда не думал, что ему придется столкнуться с этим в реальности. Он понимал, что нельзя стоять на месте, что нужно помочь несчастным деревенским жителям, попытаться поговорить с ними, набрать материал для эксклюзивного репортажа, как это уже делали его коллеги… Но он не мог заставить себя сдвинуться с места, его ноги будто приросли к земле, они предательски подкашивались и становились все слабее и слабее.

Вадим опустился на колени, еще раз оглядел ужасающее «поле боя», все еще затянутое пыльно-серной дымкой, и почувствовал, как на его глаза наворачиваются слезы. Через несколько минут он лежал на земле и тихо плакал, закрыв лицо испачканными землей руками.

Глава шестая

Викрам медленно брел по лесной дороге к школе, насупленный и угрюмый. То, что произошло утром, было настолько противно, мерзко и гадко, что от одной мысли об этом мальчика начинало подташнивать. Но ни о чем другом думать, к сожалению, не получалось.

Утро началось с громких крикливых возгласов, доносившихся со двора. Викрам протер глаза, встал и подошел к окну. Мальчик увидел своего отца, который разговаривал о чем-то с хромоногим Сроном, неприятным ворчливым крестьянином лет пятидесяти, нелепо прихрамывавшим на правую ногу. Срон был явно очень недоволен и в чем-то упрекал Хиена, размахивая руками и то и дело хватаясь за голову. Хиен пытался успокоить разгоряченного соседа, но тот будто не слушал его и продолжал разражаться громкими ворчливыми тирадами.

Викрам прислушался, но не смог разобрать, о чем же идет речь. Мальчик различил лишь одно слово: «Колап». Он тут же вспомнил, что так звали здоровенную свиноматку Срона, в которой он души не чаял.

Викрам быстро оделся и спустился во двор. Вокруг Срона и Хиена уже собралась целая толпа крестьян, привлеченных громким голосом хромоногого. Срон то и дело указывал рукой в сторону деревянного стола под домом, на котором Совади обычно резала овощи и мясо.

На столе лежала большая свиная голова. Это была голова Колап, Викрам узнал ее по черному правому уху. «Что за ерунда, как она тут оказалась?» — подумал мальчик и подошел поближе к образовавшейся возле дома толпе. За одной из свай притаилась Совади. Она молча стояла, растерянно наблюдая за тем, как Срон что-то гневно говорит ее мужу.

— Ты! — проворчал Срон сквозь зубы. — Зачем ты это сделал, отвечай?! Я ее так долго выращивал, так любил!.. Кто теперь будет кормить моих поросят?

— Послушай, Срон, — примирительно произнес Хиен. — Успокойся, прошу тебя. Я еще раз повторяю, что не знаю, как она здесь оказалась, клянусь тебе.

Однако Срон продолжал ворчать, сверля Хиена своими маленькими злобными глазками.

— А кто же это тогда, а? Кто, я тебя спрашиваю?! — распалялся хромоногий. — И почему у тебя на столе оказалась ее голова? Ты даже не представляешь, каких сил мне стоило ее вырастить!

Крестьяне, собравшиеся во дворе, оживленно обсуждали происходящее. Викрам слышал, как стоявший посреди толпы старик Свай то и дело повторял: «Ну и дела! Вот так дела!»

Срон тем временем медленно подошел к разделочному столу и бережно поднял с него голову своей любимицы, которую он называл нежным именем Колап, «куст розы». Затем он снова разразился громкой тирадой причитаний и жалоб.

Викрам вспомнил, как чудаковатый хромой крестьянин ухаживал за своей свиньей. По дороге в школу мальчик частенько наблюдал за тем, как Срон вычищает свинарник, нежно похлопывает ее по плотной упругой спине и даже разговаривает с ней. Викраму казалось, что свинья заменяет ему жену, которая умерла год назад, оставив на него троих совсем маленьких детей. Теперь от любимицы Срона осталась только голова, которая каким-то образом оказалось под домом Хиена.

Мальчик вдруг почувствовал жалость к своему соседу. Срон часто был резок и неприветлив с другими жителями деревни, но своих детей он очень любил и окружал их заботой как мог. Викрам часто видел, как он сидит во дворе и мастерит для них игрушки из дерева или качает на руках самого младшего сына, которому не исполнилось еще и года. Такая большая свинья, как Колап, могла бы надолго обеспечить их семью, тем более что она кормила целый выводок поросят. Свиноматка с черным ухом была для Срона настоящим сокровищем, которое теперь было у него украдено и, судя по всему, жестоко убито…

Хиен пытался объяснить ситуацию соседям-крестьянам, которые все разом накинулись на него с расспросами.

— Что ж это такое, сосед? Как же это так получается? — удивленно спрашивал Пучеглазый Тян.

— Да откуда я знаю?! — нервно воскликнул Хиен, пожимая плечами. — Я утром спустился во двор и увидел тут это…

— А как же она сюда попала? — спросил старик Свай.

— Да вы что же думаете, что это моих рук дело? — спросил Хиен. — Ну зачем мне это делать, а? Я на такое не способен, вы же знаете. Мне чужого не надо!

— Конечно, сосед, мы верим тебе, не переживай, — кивнул Тян. — Просто все это очень странно получается…

Крестьяне снова принялись бурно обсуждать происшедшее, а Хиен терпеливо продолжал убеждать их, что он понятия не имеет, кто положил свиную голову под его дом. Совади в это время молча стояла за сваей и смотрела на мужа, стараясь сдержать подступавшие к глазам слезы.

Викраму стало жаль отца, который внезапно оказался в такой нелепой ситуации. Мальчик понимал, что теперь для Хиена самое главное — не потерять лицо перед своими соседями, тем более что он был деревенским старостой. Впрочем, они ведь много лет знали его как честнейшего и добрейшего товарища, который никогда не брал чужого и всегда был готов поделиться с соседями своими припасами и деньгами. Неужели кто-то из них теперь сможет поверить, что Хиен способен на такое?

Увлекшись обсуждением загадочного происшествия, крестьяне будто и забыли о его главном участнике, хромоногом Сроне. Викрам заметил, как заплаканный крестьянин медленно побрел к выходу со двора, держа в руках голову Колап. Толпа молча расступилась, давая хромоногому пройти и провожая его удивленными и жалостливыми взглядами.

Хиен хотел последовать за Сроном и еще раз попытаться успокоить его, но Тян удержал его за локоть.

— Не надо, сосед. Ты уже все ему сказал, — прошептал он. — Не надо.

— Мы понимаем, что это не ты сделал, Хиен, — сдавленным голосом произнес сгорбленный деревенский знахарь, который славился своим умением готовить полезные снадобья из тараканов, жирных пауков и других насекомых.

Другие крестьяне согласно закивали.

— Надо найти того, кто это сделал. Такого в нашей деревне еще не было, — проворчал старик Свай. — Сколько я уж лет на свете живу, а ничего такого не помню. Это безобразие какое-то!

— Мы найдем, обязательно найдем, — сказал Хиен, слегка улыбнувшись соседям. — Хулиганам в нашей деревне не место!

Викрам с облегчением вздохнул, взглянув на своего отца: Хиен не потерял лицо и по-прежнему вел себя достойно и правильно.

Продолжая свой путь к школе, Викрам постоянно прокручивал в голове утренние события, из-за которых он уже опаздывал на занятия. Неужели это снова дело рук Апанга? У парня были ярко выраженные садистские наклонности, и он вполне мог на такое пойти. Или это все-таки проделки Кмао?

Викрам пришел в школу только к середине второго занятия. Учительница Млих приветливо улыбнулась ему в ответ на сбивчивые извинения за опоздание. Мальчик уселся на свое место рядом с Каем и кивнул ей, поспешно доставая из сумки учебные принадлежности.

— Что ты такой взволнованный? — шепотом спросила девочка. — У тебя руки прямо трясутся. Случилось чего?

— Да нет, ничего особенного, — сказал Викрам. — Так, ерунда…

Сосредоточиться на уроке кхмерского языка у мальчика так и не получилось, мысли постоянно возвращались к свиной голове, истерике несчастного Срона и растерянному выражению лиц родителей. Все это было похоже на какой-то абсурдный сон…

Викрам изо всех сил старался не показывать своего волнения во время уроков, но скрыть его было трудно. На уроке географии он принялся энергично вертеть между пальцами карандаш, чтобы успокоить нервы, но вскоре тот треснул и развалился пополам.

После уроков одноклассники по традиции решили поиграть в сэй. Викрам и тут не смог сосредоточиться и проиграл практически все раунды, хотя был настоящим мастером этой нехитрой игры.

— Что-то ты сегодня не в ударе, парень, — удивленно протянул лопоухий Сэк. — Не припомню, чтобы ты так много мазал, на тебя не похоже.

— Ну бывает, что уж тут поделаешь… — вздохнул Викрам. — Ладно, я пойду уже домой, а вы тут доигрывайте без меня.

Мальчик уныло побрел по пыльной дороге обратно в деревню, вновь размышляя об утренних происшествиях. Викрам прекрасно понимал, что весь кхум только и занят обсуждением странных событий на дворе у Хиена. А может быть, эта новость уже разлетелась и по соседним деревням и там тоже вовсю судачат об этих мерзких пакостях. Дом Хиена и Совади, всегда такой открытый и гостеприимный, теперь приобретал какую-то дурную славу в округе, и эта мысль больше всего угнетала Викрама.

Подходя к лесной дороге, мальчик повстречал на своем пути Тыпа, местного колдуна, который жил в одинокой хижине где-то в лесу. Крестьяне частенько обращались к Тыпу, если нужно было прибегнуть к магическим силам: снять сглаз, приворожить, излечить родственника от заикания или проказы. Поговаривали, что Тып действительно обладал какой-то особой волшебной силой и мог творить чудеса, хотя Хиен считал его обычным шарлатаном, который привык наживаться на чужом горе.

Поравнявшись с Викрамом, Тып на несколько секунд устремил на него свой строгий колючий взгляд, от которого мальчику стало не по себе. Седой старик вообще вызывал у местных детей и подростков страх, и они старались не сталкиваться с ним на дороге, опасаясь, что старик может одним жестом или даже взглядом навлечь на них проказу, а то и вообще превратить в лягушку или в какую-нибудь мерзкую каракатицу. Викрам хоть и не верил в эту ерунду, но тоже всякий раз невольно содрогался, сталкиваясь на дороге со сгорбленным стариком, который передвигался очень медленно и всегда опирался на массивную палку из сандалового дерева.

Когда Тып уже отошел на несколько шагов, мальчик вдруг услышал, как старик что-то тихо проворчал, щелкнув при этом языком. Мальчик обернулся, но уже не увидел колдуна: Тып будто провалился сквозь землю. «Может, он и правда волшебник?» — подумал Викрам, так и не найдя глазами таинственного старика.

Мальчик продолжал свой путь, и ему еще некоторое время казалось, что Тып наблюдает за ним, невидимой тенью скользя между деревьями.

Проходя по лесной дороге, Викрам услышал чьи-то приглушенные голоса и шорох в кустах. Мальчик остановился и прислушался. Шорох доносился из-за ряда старых массивных деревьев, росших в нескольких метрах от дороги. Викрам не мог различить, о чем говорят доносившиеся из леса голоса, но один голос он узнал практически сразу: Апанг!

Викрам хотел было продолжить свой путь и не связываться с мерзким хулиганом, который наверняка снова издевался над несчастными животными или насекомыми вместе со своими дружками. Но какая-то сила будто подталкивала мальчика в лесную чащу. Внутренний голос говорил ему, чтобы он подошел и посмотрел, что происходит за деревьями.

Викрам тихо прокрался через лесные заросли и подошел к старым деревьям. Голоса теперь звучали отчетливо.

— Аккуратно режь, аккуратно, — строго произнес голос Апанга.

— Да чего ты мне указываешь! У меня отец мясник, я знаю, как это все надо делать, — послышался в ответ недовольный голос Тьяпа.

— Дели поровну, чтобы все было честно, — присоединился третий голос, Тьрук.

Подойдя к стволу одного из деревьев, Викрам прислонился к нему и осторожно высунул голову между толстыми ветками.

На небольшой лужайке был расстелен кусок грубой ткани, на котором лежала жирная окровавленная свиная туша. Тьяп осторожно разрезал ее на части большим кухонным ножом, а Апанг и Тьрук сидели возле него, внимательно наблюдая за его действиями.

Теперь все было понятно! Викрам почувствовал, как его постепенно начинает трясти от гнева. Выходило, что трое этих подонков похитили свинью у несчастного Срона и теперь делят свою добычу. Но им и этого показалось мало: они подбросили голову Колап во двор Хиена, чтобы опозорить его и напугать крестьян! Терпеть такое было невозможно, особенно когда преступники уже застигнуты за дележом добычи.

Мальчик обернулся и посмотрел на дорогу в надежде, что кто-нибудь будет проходить мимо и поможет ему задержать негодяев. Но на дороге не было видно ни души.

Викрам понимал, что в одиночку он не сможет справиться с тремя здоровенными парнями: стычки с Апангом и его дружками неизменно заканчивались для него побоями и унижением. Но просто смотреть на все это и ничего не предпринимать было просто невозможно. Нужно было действовать!

Оглядевшись по сторонам, Викрам быстро отыскал глазами примитивные орудия, с помощью которых он смог бы одолеть трех парней. Через какую-то долю секунды у мальчика в голове уже созрел четкий план действий.

Первым делом он подобрал с земли засохший кокосовый орех размером с кулак, размахнулся и запустил им в склонившегося над свиной тушей Тьяпа. Кокос попал ему прямо в лоб, парень вскрикнул, схватился за голову и выронил из рук нож.

Апанг и Тьрук тут же вскочили на ноги и принялись испуганно оглядываться по сторонам. И тут Викрам выскочил из-за дерева, держа в руках массивную бамбуковую палку. От сильного удара по ребрам Тьрук громко взвизгнул и упал на землю. Апанг не успел толком сообразить, что происходит, а Викрам уже изо всех сил вцепился ему в горло своими гибкими пальцами и повалил на траву.

Викрам все сильнее сдавливал шею хулигана, Апанг пытался оттолкнуть от себя своего душителя, но тот вцепился в него мертвой хваткой, как породистая бойцовская собака. Вскоре Викрам услышал хрип и почувствовал, как тело Апанга начинает дергаться в конвульсиях.

В этот момент мальчик ощутил резкую боль в спине и отпустил шею Апанга. Через несколько секунд Тьрук и Тьяп уже прижимали его к земле, заломив руки за спину. Апанг постепенно приходил в себя, восстанавливая дыхание и мотая головой из стороны в сторону. Затем он медленно встал, подошел к лежавшему на земле Викраму, опустился перед ним на корточки и улыбнулся своей мерзкой, отвратительной улыбкой. Его правый глаз снова начал слегка подмигивать от нервного тика.

— Ну ты даешь, Викрам, — злобно прошипел Апанг, откашливаясь и почесывая покрасневшую шею. — Ты хотел убить меня, да?

— Подонок! — процедил сквозь зубы Викрам, пытаясь вырваться из рук Тьрука и Тьяпа, которые продолжали прижимать его к земле. — Зачем ты это сделал? Зачем ты украл свинью?!

— Да что ты несешь, а? — огрызнулся Апанг. — Ты только что чуть не убил меня, маленький засранец! Ты хотел умыкнуть у нас нашу добычу, да? А ну признавайся, гаденыш!

Тьяп сильнее заломил руку Викрама, и мальчик вскрикнул.

— У Срона маленькие дети, ему надо кормить семью. Но тебе на это наплевать! — произнес Викрам, скрипя зубами от боли. — Таких, как ты, надо бросать в тюрьму!

Викрам уже не чувствовал страха. Он хотел высказать Апангу все, что он о нем думает, а дальше — будь что будет…

— Да ты чего несешь?! — вскрикнул Апанг, поднимаясь на ноги. — Я ее ниоткуда ни крал, понял! А что за затея с головой, я вообще не знаю. Мне кажется, что ты перегрелся на солнце, Викрамчик. Да и вообще, ты становишься опасным для окружающих людей. Тебе бы полечиться немного не мешало бы. Ладно, я тебя отпущу, так и быть. Но перед этим мне нужно справить нужду. Парни, держите его крепче!

Тьяп и Тьрук еще сильнее прижали Викрама к земле, продолжая заламывать ему руки. Апанг тем временем неторопливо снял намотанную вокруг пояса старую выцветшую краму, из которой состояла вся его нижняя одежда, и широко расставил ноги возле головы Викрама. Через несколько секунд мальчик ощутил острый неприятный запах и почувствовал, как на его затылок полилась теплая струя: Апанг мочился прямо ему на голову.

Викрам еще никогда в жизни не испытывал такого унижения. Он бы предпочел, чтобы Апанг побил его, но только бы не делал того, что он делал в тот момент. Викрам зажмурился и стиснул зубы, стараясь подавить в себе очередной приступ тупого гнева.

Наконец унизительная процедура закончилась. Она длилась лишь несколько секунд, но Викраму показалось, что его поливали мочой целый час. Апанг снова обмотался крамой и удовлетворенно крякнул.

— Ну все, теперь выведите его на дорогу и отпустите. Пусть идет домой и воняет там на всю деревню!

Тьрук и Тьяп подняли Викрама на ноги и повели к дороге, продолжая крепко держать его за обе руки. Но мальчик уже не сопротивлялся: на это больше не осталось сил.

Умываться пришлось в небольшом пруду возле деревни. Викрам снял рубашку, обрызгал тело мутной коричневатой водой и кое-как вымыл голову. Лезть в пруд мальчик не решился, опасаясь обитавших там пиявок и водяных змей, среди которых были и ядовитые.

Викрам чувствовал, как внутри него разрастается чувство ярости. Он понимал, что если бы не Тьрук и Тьяп, то он бы наверняка задушил Апанга до смерти.

Хиен всегда говорил сыну, что нужно воспитывать в себе сострадание и любовь к людям, даже к своим врагам: в таком случае человека ждет хорошее перерождение после смерти. Однако к Апангу Викрам не мог испытывать никаких чувств, кроме острой ненависти.

Теперь нужно было рассказать обо всем Хиену и другим старейшинам в деревне, думал Викрам. Пусть все знают, кто в округе способен совершать такие мерзкие поступки!

Подходя к деревне, Викрам свернул с дороги и пошел напрямик по траве, чтобы немного скоротать путь. Когда он проходил возле хижины Кмао, то вдруг споткнулся обо что-то твердое и рухнул на землю.

Поднявшись на ноги и стряхнув пыль с колен, Викрам с удивлением заметил, что под ноги ему попалась сильно обгоревшая свиная нога.

— Что за ерунда! — воскликнул мальчик.

Видимо, Апанг и его дружки в спешке жарили кусок своей добычи и случайно спалили ее, подумал он. Вот ведь негодяи!

Викрам наткнулся на хромоногого Срона сразу же, как вошел в деревню. Тот был все такой же хмурый и бурчал себе что-то под нос, медленно шагая по направлению к своему двору. Мальчик решил сразу же рассказать ему все.

— Послушай, бонг, я знаю, кто украл и убил твою свинью, — без предисловий и приветствий начал Викрам.

Срон остановился, посмотрел на мальчика удивленным и недовольным взглядом, откашлялся и сплюнул.

— Ты чего такое городишь, малец? — грубо спросил хромоногий. — Чего тебе надобно от меня, а?

— Я говорю, что знаю, кто украл у тебя свинью, — повторил Викрам, терпеливо дожидаясь, пока смысл его слов дойдет до сознания туго соображавшего Срона. — Это Апанг, сын Приепа.

— И откуда же ты это знаешь? — недоверчиво спросил Срон. — И почему я должен верить тебе?

— Я сегодня видел, как он со своими дружками разделывал тушу в лесу. Я уверен, что это была Колап. Честное слово, я видел это совсем недавно. Я не смог ничего сделать, так как был совсем один.

Срон задумался и почесал затылок своими сухими длинными пальцами.

— Видел, говоришь?.. Ну ладно, я схожу к этому пьянице и бездельнику и все выскажу по поводу его сынка! И ты пойдешь со мной, все ему расскажешь.

— Боюсь, что это бессмысленно, — вздохнул Викрам. — Апанг уже давно не живет с отцом. Он вообще редко в деревне появляется. Приеп вряд ли знает, где он живет сейчас.

— Ну ничего, мы найдем его, найдем… — произнес Срон, продолжая медленно двигаться к дому.

Викрам тоже пошел своей дорогой. Вдруг хромоногий окликнул его.

— А знаешь что, — сказал он, выдавив из себя грустную улыбку. — Я ведь уже понял, что это не твой отец. Он бы такого никогда не сделал.

За обедом мальчик вкратце рассказал родителям историю со свиной тушей в лесу. Правда, о позорном издевательстве Апанга он решил умолчать: о таких вещах лучше вообще никому никогда не рассказывать.

— Да, дела… — задумчиво протянул Хиен. — И где теперь искать этого мерзавца?

— Я не знаю. Но я несколько раз встречал его по дороге в школу, — сказал Викрам. О своих прежних стычках с Апангом он тоже решил не рассказывать.

— Они били тебя? — взволнованно спросила Совади.

— Да ерунда, — отмахнулся Викрам. — Ничего страшного.

— Ладно, мы попробуем отыскать его. Я тут в округе всех деревенских и уездных старост знаю. Сегодня же наведу справки. Он от нас не уйдет!

Со стороны дороги послушался рев двигателя, и через несколько секунд во двор въехал Сопхат. За его спиной сидела Амара. Увидев ее, Викрам широко улыбнулся и тут же выбежал навстречу гостям.

— Извините, что так неожиданно, — сказал Сопхат. — Просто выдался свободный денек, вот и решил к вам заскочить.

— Привет, Викрам, — тихо поздоровалась Амара, слезая с мопеда и подходя к мальчику. — Я попросила дядю Сопхата, чтобы он взял меня с собой.

— Привет, я очень рад тебя видеть! — воскликнул Викрам.

Хиен и Совади спустились во двор и поприветствовали гостей. Сопхат сразу же представил им Амару.

— Викрам мне рассказывал про тебя, — сказал Хиен, ласково улыбнувшись девочке. — Я сам очень люблю балет, это великое искусство.

Услышав эти слова, Викрам чуть заметно улыбнулся: он знал, что его отец ни разу в жизни не был ни на одном балетном представлении и сказал эту фразу просто из вежливости. «Надо будет обязательно сходить с ним на балет», — мысленно пообещал себе мальчик.

— Очень хорошо, что у Викрама есть такие друзья, — продолжал Хиен. — Ну что ж, проходите, угостим вас обедом.

— Я сейчас приготовлю все, — всполошилась Совади.

— Да нет, мы уже пообедали в городе, не беспокойся, дорогая сестра, — сказал Сопхат и повернулся к Хиену. — Я вот тебе кое-какие инструменты привез, как ты просил, братец.

Сопхат отвязал от заднего сиденья «Хонды» туго набитую потертую сумку и протянул ее Хиену.

— Ну спасибо, брат, — поблагодарил Хиен.

— Па, мы пойдем немного прогуляемся, хочу показать Амаре нашу деревню, — сказал Викрам.

— Прекрасно, идите, — сказал Хиен, уже начавший изучать содержимое сумки.

— Только возвращайтесь до темноты, мне пора будет уезжать, — предупредил Сопхат. — Я пообещал Сокху доставить Амару обратно в целости и сохранности.

— Конечно, дядя, непременно! — крикнул через плечо Викрам, выходя со двора вместе с маленькой балериной.

Викрам и Амара побрели по пыльной дороге. Мальчик вкратце рассказывал своей столичной подруге о деревенских жителях, а Амара с интересом мотала головой из стороны в сторону, внимательно слушая его рассказы. Как выяснилось, она еще ни разу не была в деревне.

— Я всю жизнь прожила в городе, — сказала она. — А тут все совсем по-другому… Ха, какой смешной домик!

Амара указала на дом старика Свая, который много раз перестраивался и надстраивался и поэтому выглядел крайне нелепо. Основная часть дома была добротным деревянным строением, к которому с разных сторон лепились убогие коробки из фанеры, пальмовых листьев, ржавых металлических листов и другого подручного материала.

— Да, у старика огромная семья, поэтому он постоянно достраивает свой дом, чтобы все туда поместились, — пояснил Викрам.

— А тебе нравится жить в деревне? — спросила девочка.

— Мне город больше нравится, — признался Викрам. — Здесь жизнь скучная и тяжелая, все работают с рассвета до заката. И некуда сходить совсем: ни кино, ни театра, ничего такого нет. Хотя моим родителям город не нравится совсем.

— Ну понятно, у всех разные вкусы. Мой папа вот считает, что в городе гораздо лучше. Он ведь тоже родом из деревни.

— Пошли, я тебе покажу мое любимое место, — сказал Викрам.

Мальчик свернул с деревенской дороги и повел Амару по узкой тропинке, ведущей через бамбуковую рощу. Из рощи они вышли на большую поляну, заросшую высокой травой. Посреди нее одиноко возвышалось высокое раскидистое дерево.

— Это дерево Бодхи, под ним в древности сидел сам Будда, — торжественным тоном произнес Викрам, дотрагиваясь до толстого ствола. — Он посидел под ним сорок дней и стал Просветленным.

— Ого, ничего себе! — воскликнула Амара, рассматривая густую зеленую крону и кривые ветви старого дерева.

Про Будду Викрам узнал из рассказов сказочницы Моан. В один из вечеров старушка рассказывала ребятам легенду о юноше Сиддхартхе Гаутаме, который жил в Индии много-много лет назад. Сиддхартха был родом из богатой семьи, жил в роскошном дворце и не ведал, что не земле есть страдания, болезни и смерть. Но однажды он покинул пределы своего дворца и встретил на дороге немощного старика: так он узнал, что каждого человека ждет старость. В следующий раз он повстречал прокаженного и узнал, что человек подвержен страшным болезням. Выйдя из дворца в третий раз, Сиддхартха наткнулся на похоронную процессию, и так узнал, что все люди смертны. А четвертым человеком, повстречавшимся ему за пределами дворца, был праведник, садху, который ходил по улицам с миской для подаяний.

После этих четырех знамений Сиддхартха ушел из дворца, оставив там свою красавицу жену и детей. Он сел под деревом Бодхи и просидел на одном месте сорок дней, а затем достиг Просветления.

Викрам очень удивился, когда узнал, что такое же дерево Бодхи растет недалеко от деревни. Мальчик был уверен, что именно под ним Сиддхартха стал Буддой, однако бабушка Моан сказала ему, что таких деревьев в мире растет очень много, а то, под которым сидел Сиддхартха, наверняка уже превратилось в пыль, так как с тех пор минуло уже очень много лет. Тем не менее Викрам продолжал относиться к этому дереву по-особенному: кто знает, может быть, оно выросло как раз на том месте, где росло то самое священное дерево Бодхи, о котором шла речь в легенде.

— Оно такое большое и красивое! — продолжала восхищаться Амара. — А можно на него залезть?

— Конечно! Это мы сейчас и сделаем, — ответил Викрам.

Мальчик скинул резиновые шлепанцы и ловко полез вверх по стволу, цепляясь руками и босыми ногами за вылезавшие из него кривые сучки и наросты. Амара последовала за ним. Подъем давался ей нелегко: было сразу видно, что девочка еще ни разу в жизни не лазала по деревьям.

Викрам помог Амаре забраться на массивную ветку, нависавшую над землей на высоте трехэтажного городского дома. Девочка испуганно посмотрела вниз и чуть не вскрикнула от испуга.

— Ты боишься высоты? — взволнованно спросил Викрам. — Тогда давай спустимся.

— Нет-нет, ничего, я просто… это с непривычки, ничего страшного, — сказала Амара, выдавив из себя улыбку, чтобы успокоить Викрама.

— Ну тогда устраивайся поудобнее и посмотри во-он туда, — мальчик уселся на ветку, свесив ноги, и указал рукой куда-то вдаль.

Амара села рядом с ним, продолжая перебарывать страх высоты и стараясь не смотреть вниз. Однако, взглянув в направлении, указанном Викрамом, она тут же забыла о своих страхах.

Перед ними расстилался сельский пейзаж удивительной красоты. Ровные квадраты рисовых полей уходили далеко-далеко к горизонту, разделенные между собой пальмовыми и бамбуковыми рощицами, а вдалеке сверкала на солнце река, посреди которой виднелись едва различимые очертания рыбацких лодок.

— Я люблю здесь сидеть и смотреть на закат. Скоро ты увидишь, как это красиво, — сказал Викрам.

— Потрясающе! — воскликнула впечатлительная Амара. — Отсюда видно всю Камбоджу!

— Ну не всю, наверное, но половину-то точно, — ухмыльнулся мальчик.

Вдруг со стороны ствола послышался какой-то треск. Амара чуть вскрикнула и подвинулась поближе к Викраму, схватив его за руку. Мальчик почувствовал, как от этого прикосновения его пульс слегка участился.

— Что это такое? Это ветка трещит?! — испуганно спросила девочка.

— Да нет, не волнуйся, ветка еще пять человек выдержит, — успокоил ее Викрам. — Это птицы, у них тут гнезда на дереве.

— А-а, ну ладно… Ты извини, что я такая пугливая, — робко произнесла Амара.

Теперь она сидела на ветке почти прижавшись к Викраму. Он ощущал, как ее юбка трется о его шорты.

— Да ничего, первый раз всегда так, — сказал Викрам. — Я тоже сначала боялся высоты, но потом привык.

— Ух ты, смотри, какие здоровенные! — воскликнула Амара, указывая рукой на двух буйволов, жевавших траву на поле в сотне метров от дерева.

— Скоро для них настанет трудная пора, — сказал мальчик. — Каждое утро им придется тащить за собой тяжелый плуг. А потом на поля посадят рис.

— А твои родители тоже этим занимаются?

— Да, конечно. У нашего кхума есть одно общее поле, на нем все и трудятся. И есть три буйвола на деревню.

— Это ведь очень тяжелый труд, да? — вздохнула Амара.

— Конечно, тяжелый, а прошлый год был особенно трудным из-за засухи.

Викраму вспомнились рассказы Хиена про Праздник первой борозды, который отмечается в начале мая. Это пышное торжество каждый год проводилось в самом центре Пномпеня, возле Королевского дворца. Сам Хиен ни разу не видел эту церемонию наяву, но в мельчайших подробностях знал ее распорядок.

Два красивых белых буйвола тянули за собой по кругу символический позолоченный плуг, который «распахивал» участок земли перед дворцом. За буйволами шла большая процессия, в которую входили члены королевской семьи, чиновники и члены буддийской сангхи.

Главной частью торжества была древняя церемония, во время которой определяли, каким будет новый сельскохозяйственный год. После символической «пахоты» буйволов подводили к расстеленной на земле циновке, на которой стояли три глиняные миски. В одну из них насыпали рис, другую наполняли водой, а в третью наливали спирт. Если буйвол склонялся к миске с рисом, это предвещало урожайный год, если подходил к воде, то год предстоял дождливый, а если приближал морду к миске со спиртом, то страну ждал неурожай.

В прошлом году быки выбрали спирт, и урожай риса действительно выдался очень скудным из-за засухи.

— Но я не хочу этим заниматься, когда вырасту, — признался Викрам.

— А чем же ты хочешь заниматься?

— Я хочу жить в городе и получить какую-нибудь интересную профессию: инженера или доктора. В общем, я еще не решил.

— Да, доктор — это очень хорошая профессия. Самая лучшая из всех, я считаю, — сказала Амара.

Солнце стремительно катилось к горизонту. На мерцающей глади реки появились разноцветные блики, а рисовые поля и пальмовые рощи озарились мягким предзакатным светом. Амара как зачарованная смотрела на огромный солнечный диск, который быстро исчезал за рекой, отдавая этим краям свои последние лучи. Вскоре солнце исчезло, и тихий сельский пейзаж погрузился в мягкие вечерние сумерки.

Викрам видел закат уже десятки раз, а Амара наблюдала его впервые. Мальчик с наслаждением следил за тем, как маленькая танцовщица восторженно указывает пальчиком на солнце и то и дело произносит восторженные комментарии, будто видит какое-то уникальное природное явление.

В эти минуты Викрам совсем не думал про утренние неприятности и позорные издевательства Апанга. Он просто наслаждался тем, что сидит рядом с Амарой и показывает ей закат. Свой личный, неповторимый закат, который он до этого никому не показывал.

— Потрясающе, я ничего подобного в жизни не видела! — воскликнула Амара, когда солнце окончательно ушло за горизонт.

— Я рад, что тебе понравилось, — улыбнулся Викрам. — Ну ладно, думаю, нам надо возвращаться. Дядя сказал, что собирается уезжать, когда стемнеет.

— Да, пора идти, — вздохнула девочка. — Но я надеюсь, что мы с тобой когда-нибудь еще посидим здесь, на этой ветке.

— Конечно, приезжай, когда сможешь!

— Надеюсь, что смогу иногда приезжать. Но сейчас будет очень много занятий: скоро мы должны выступать на торжественном приеме у принца, поэтому придется заниматься много дней подряд без выходных.

Викрам помог Амаре спуститься с дерева, и они побрели по тропинке к деревне. По пути Амара рассказывала про свою балетную школу, про строгую преподавательницу, которая недавно выгнала очередную ленивую ученицу, про двух мальчиков, которые постоянно к ней пристают после занятий, про страхи перед выступлением на торжественном приеме, где за их танцами будут наблюдать принцы и иностранные гости.

Викрам слушал ее журчащий детский голосок и с грустью думал о том, что через несколько минут Амара опять уедет в город и ему вновь придется ждать встречи с ней…

— Ну вы что-то припозднились, — недовольно проворчал Сопхат, который уже заводил свой мопед, когда Викрам и Амара подходили к дому. — Я уж хотел ехать искать вас.

— Ну извини, дядя, — сказал Викрам.

— Ладно, ничего. Садись, Амара, поехали. А то твой папа будет волноваться. Я ему сказал, что головой за тебя отвечаю.

Сопхат и Амара спешно попрощались с Викрамом и его родителями, и мопед гулко затарахтел по деревенской дороге. Оглянувшись назад, Амара вновь одарила мальчика своей широкой ангельской улыбкой.

Глава седьмая

Полуденное солнце вновь беспощадно жгло своими яркими лучами камбоджийскую землю. Работать в такую погоду было просто невозможно, и вся деревня погрузилась в традиционную дневную сиесту. Вадим лежал в гамаке посреди просторной террасы, обмахиваясь тонким ажурным веером из сандалового дерева. Перед его глазами расстилался традиционный сельский пейзаж с резвившимися во дворе детишками, курами и поросятами. В правой руке Вадим держал большой кокосовый орех, всего несколько минут назад сорванный с верхушки пальмы резвым деревенским мальчишкой, который ловко забирался на дерево буквально за пару секунд, будто обезьяна.

Вадим пригубил прохладное кокосовое молоко через торчавшую из ореха тонкую соломинку и крякнул от удовольствия. Идиллию нарушал только назойливый комар, который уже давно летал перед его глазами и которого приходилось без конца отгонять с помощью веера. Наконец Вадим позволил маленькому кровопийце сесть себе на грудь и слегка присосаться к коже. Тут-то комара и настиг смертельный удар веера, превративший его в маленькую красную лужицу.

Журналист брезгливо смахнул с себя останки комара и подозвал юную крестьянскую девушку, которая скромно стояла в углу террасы, готовая исполнить любое желание молодого «баранга». Девушка тут же подошла к гамаку и ласково улыбнулась Вадиму.

— Очень вкусный кокос, — похвалил молодой человек.

— Я рада, что вам нравится. Может, принести еще один? — спросила девушка.

— О нет, я напился, спасибо. Я, наверное, посплю немного, что-то совсем меня эта жара сморила.

— Конечно, поспите, — ласково сказала девушка.

— А знаешь, ты очень красивая, — улыбнулся Вадим, любуясь тонкими чертами скромной крестьянки.

— Отдыхайте, приятных снов, — сказала в ответ девушка, неслышно отходя от гамака.

Вадим запрокинул голову и уставился в деревянный потолок террасы. Со двора по-прежнему доносилось куриное кудахтанье и звонкие детские голоса. «Наверное, это и есть рай», — подумал журналист, закрывая глаза…

Внезапно деревенскую тишину нарушил какой-то странный грохот, похожий на раскат грома. Вадим встрепенулся и огляделся вокруг: никакой грозы не предвиделось, небо было абсолютно чистым.

Через несколько секунд грохот повторился, и Вадим почувствовал, как деревянный пол под ним начинает вздрагивать. Детские крики во дворе смолкли, и небо вдруг начало стремительно темнеть.

Вадим попытался вылезти из гамака, но не смог этого сделать. Его тело будто приросло к плотной ткани. Девушка-крестьянка куда-то исчезла, и позвать на помощь было некого.

Терраса тряслась все сильнее и сильнее. Вскоре Вадим услышал треск и понял, что это треснули ее опоры. Он громко закричал и вновь попытался выбраться из проклятого гамака, но у него снова ничего не вышло. Недопитый кокос выпал у него из рук и покатился по деревянному полу. На дворе продолжало темнеть, поднялся сильный ветер.

Вдруг Вадим услышал испуганный женский голос.

— Помоги, помоги нам! — кричал кто-то совсем рядом с гамаком.

Журналист увидел Бопху, которая сидела на полу и жалобно стонала. Рядом с ней лежал Нум Сэтхи. Приглядевшись, Вадим с ужасом увидел, что из спины профессора торчит здоровенная сельскохозяйственная мотыга и он корчится от нестерпимой боли.

— Сейчас, сейчас… Я помогу! — вскрикнул молодой человек, снова безуспешно пытаясь встать на ноги.

— Ну давай же, вставай, помоги нам! — стонала Бопха, указывая на лежавшего рядом отца. — Ты же можешь помочь!

Вадим сделал еще одно напрасное усилие и беспомощно лег в гамаке, с ужасом наблюдая за тем, как несчастный Нум Сэтхи корчится в предсмертных муках. Тем временем буря все усиливалась, деревянный потолок террасы громко хрустнул и начал обваливаться. Вадим инстинктивно вытянул вперед руки, хотя уже понимал, что ему не спастись…

Дряхлый вентилятор чуть слышно потрескивал под потолком, вяло разгоняя душный ночной воздух. Вадим привстал с койки и почувствовал, что все его тело покрыто каплями пота, а ночную рубашку вообще можно было выжимать. Журналист поднялся на ноги, опираясь одной рукой на придвинутый к койке стул. Жар был все еще сильным, голова продолжала слегка кружиться, и сохранить равновесие было непросто.

Вадим нащупал лежавшие на полу тапочки и вышел на широкую лоджию, соединяющую больничные палаты. Ночь была темная и тихая, только где-то вдали слышался стрекот цикад да иногда урчали моторы мопедов на дороге перед госпиталем.

Несколько минут Вадим стоял на одном месте, перегнувшись через край лоджии. Затем он медленно побрел по направлению к уборной, цепляясь руками за каменные перила, чтобы не упасть.

Тусклая лампочка осветила тесное помещение обшарпанного санузла. Из крана тонкой струйкой полилась холодная вода, и Вадим с наслаждением подставил под нее голову, склонившись над массивной металлической раковиной. После небольшой водной процедуры молодой человек почувствовал себя гораздо лучше: голова перестала ходить кругом, и на обратном пути к палате он уже не хватался за перила лоджии.

Усевшись на край больничной койки, Вадим взял с тумбочки бутылку теплой воды и сделал несколько жадных больших глотков. Затем он снял промокшую насквозь рубашку и брезгливо зашвырнул ее в угол.

Вадим почти никогда не видел снов по ночам, тем более кошмаров. А то, что он увидел в ту ночь, было самым настоящим кошмаром.

Болезнь скосила Вадима практически сразу после драматичной поездки в Свайриенг. Скорее всего, всему виной был тот обед в придорожной забегаловке, куда Гриффитс затащил его после их приезда в Пномпень. Австралиец заверял Вадима, что там готовят лучшие в городе лягушачьи лапки и что их надо непременно попробовать, если уж ему довелось оказаться в Пномпене.

Жареные в масле лягушачьи лапки Вадиму понравились, однако он заметил, что тарелки в ресторанчике были плохо вымыты, а лед в стакане с пивом имел какой-то коричневатый оттенок и, судя по всему, был сделан из мутной воды Меконга или Бассака.

До самого утра Вадиму так и не удалось заснуть. В голове вновь и вновь прокручивались ужасные видения: Нум Сэтхи с торчащей из спины мотыгой и рыдающая в отчаянии Бопха. «Ведь это всего лишь сон, всего лишь бред больного», — тут же успокаивал себя журналист.

Около восьми утра в палату вошел доктор с совсем не врачебной фамилией Хвораев. Это был низкорослый рыжеволосый мужчина лет сорока с бородкой клинышком и большими очками. Вадим называл его про себя «Айболитом».

— Вы уже проснулись? — спросил доктор, приветливо улыбнувшись Вадиму, который сидел на краю койки, завернувшись в больничный халат. — Ну что ж, доброе утро. Как самочувствие, позвольте узнать?

— Да ничего, уже лучше, Семен Иванович, — ответил Вадим.

«Айболит» подошел к Вадимовой койке, сел на стул и протянул пациенту градусник.

— Держите, надо померить температуру. Боли в животе ночью не мучили?

— Нет, уже нет, мне стало гораздо лучше, — сказал Вадим, засовывая градусник под мышку.

— Ну что ж, прекрасно, прекрасно… Но все равно вам следует еще пару неделек посидеть на строгой диете, друг мой. Вы здорово отравились, скажу я вам. Если бы не промывание и вовремя принятые меры, то могло быть совсем худо.

— Мой организм, видно, еще не привык к местной еде, — ухмыльнулся Вадим.

— Да, ваш случай не редкость. Но ничего, человек ко всему привыкает, знаете ли, ко всему… Как вам спалось? Не мешали другие пациенты?

— Я отлично выспался, — соврал Вадим, — а соседей по палате у меня нет, поэтому мешать мне некому.

Он был один из немногих пациентов госпиталя, которым выделили отдельную палату, такая роскошь была доступна только советским гражданам. Пациенты-кхмеры лежали в переполненных палатах, в которые часто приходилось ставить дополнительные койки из-за нехватки мест. Госпиталь кхмерско-советской дружбы считался лучшей больницей в городе, профессионализм русских врачей ценился местными жителями очень высоко, поэтому все стремились попасть на лечение именно сюда.

— Ну что ж, давайте посмотрим, что у нас показывает градусник, — сказал Хвораев. — Да, уже лучше, тридцать семь и девять. Но вам еще надо лежать, вы еще очень слабы. Скоро принесут завтрак, поешьте как следует.

— Спасибо, Семен Иванович, вы очень добры ко мне, — поблагодарил Вадим.

Хвораев производил впечатление очень открытого и доброго человека, настоящего филантропа, искренне готового помочь каждому, кто нуждался в помощи. Он жил в Пномпене со своей женой, забавной толстушкой, которая работала в госпитале администратором и была такой же приветливой и жизнерадостной, как и ее супруг.

Крижевский привез Вадима в госпиталь два дня назад. Журналист почувствовал себя плохо сразу после того, как отправил в редакцию текст своего репортажа, молниеносно набрав его на клавиатуре телетайпа.

«Айболит» так рьяно взялся за его лечение, что мучительные боли в животе и постоянная рвота быстро прекратились, а жар стал быстро сходить на убыль. Хвораев был настолько вежлив и так часто интересовался здоровьем Вадима за эти 48 часов, что тот даже начал уставать от столь назойливой любезности.

Доктор отправился продолжать утренний осмотр больных, пообещав непременно вновь заглянуть к Вадиму через пару часов. Как только «Айболит» ушел, на пороге появилась молоденькая медсестра-камбоджийка с подносом в руках. Она поставила поднос на прикроватную тумбочку и неслышно удалилась, слегка поклонившись пациенту.

Вадим вежливо поблагодарил улыбчивую медсестру и без всякого аппетита принялся хлебать жидкую рисовую кашу. Его завтрак прервал появившийся на пороге Крижевский.

— Ну что, идешь на поправку? — спросил он, бегло оглядывая палату. — А неплохо тебя тут устроили, прямо по-царски.

— Да уж не жалуюсь, — сказал Вадим, кладя тарелку с недоеденной кашей обратно на поднос. — Только жаль, что нормальной еды пока не дают.

— Это ничего, потерпи. Многие из нас тут через это прошли. Хотя согласен, что это ужасная нелепость: побывать под пулями и остаться целым и невредимым, а через несколько часов слечь в больницу от отравления жареными лягушками.

Вадим прыснул от смеха, Крижевский тоже улыбнулся собственной шутке.

— Твой репортаж уже наделал много шума в Москве, — сказал Крижевский, прохаживаясь по палате. — Его уже напечатали в «Известиях» на первой полосе. Шахов очень тебя хвалил и хочет поговорить с тобой по телефону, когда ты оклемаешься.

Свой репортаж Вадим писал в автобусе, лихорадочно занося в блокнот все то, что ему удалось увидеть и узнать за несколько часов, проведенных на границе.

Примерно через полчаса после атаки на деревню туда приехал джип с вьетнамскими пограничниками, а еще через несколько минут к деревне начали стягиваться жители соседних селений. Вадим попытался взять небольшое интервью у офицера погранслужбы, однако тот наотрез отказался что-либо говорить. Зато ему удалось пообщаться с местным жителем, который немного владел французским. Старик-учитель из соседней деревни эмоционально рассказывал о напряженной обстановке на границе, о жизни в постоянном страхе перед новыми бомбардировками, о своем внуке, погибшем от взрыва снаряда, который он нашел в лесу и пытался разобрать. В конце своего рассказа старик не выдержал и горько заплакал…

Вадим так и озаглавил свой материал: «Слезы сельского учителя». Он понимал, что его репортаж получился слишком эмоциональным и не соответствовал требованиям, которые предъявляло информационное агентство и о которых постоянно твердил суровый Шахов. Но иначе написать он не мог. И вот надо же — первая полоса «Известий», самой популярной советской газеты!

— Все продолжают обсуждать налет на ту приграничную деревню, — продолжал Крижевский. — Видимо, это была какая-то карательная операция американцев или их сайгонских марионеток. Возможно, ее руководители перепутали координаты или эти ребята просто сбились с курса и обстреляли не тот квадрат. Может быть, они вообще не хотели пересекать границу и вторгаться в Камбоджу. Все говорят, что они напали на мирных жителей и никаких военных складов или баз вьетконговцев там и в помине нет. Чехословацкий МИД уже направил в Сайгон ноту протеста. Скоро то же самое должна сделать и Болгария. Наши пока молчат, но, думаю, тоже этого так не оставят.

— Они должны за это отвечать! — воскликнул Вадим. — Там же несколько человек погибло, я видел трупы этих несчастных крестьян!

— Понимаешь, Вадим, это же политика, — вздохнул Крижевский. — Убитые крестьяне никого по большому счету не интересуют. Вот если бы там погиб кто-то из иностранных журналистов, то начались бы серьезные разборки. А так, между нами говоря, у меня есть серьезные опасения, что все это будет спущено на тормозах и янки с их вьетнамскими сторонниками с юга снова выйдут сухими из воды. В любом случае главное, что ты и твои коллеги остались целы и невредимы.

— Да, и сколько же это может продолжаться? — задумчиво произнес Вадим. — Сколько еще крестьян должно погибнуть, чтобы они прекратили свои налеты?!

— Увы, это все часть большой политической игры. Единственное, что мы с тобой можем сделать, это рассказывать об этом. Пусть о зверствах американцев и их союзников во Вьетнаме узнают как можно больше людей. Кстати, вчера звонили из пномпеньского радио, тебя приглашают на запись программы в начале следующей недели. Речь там будет идти как раз о приграничной обстановке. Надеюсь, к этому времени ты восстановишься.

— Да, конечно! — с готовностью воскликнул Вадим. — Скажи им, что я буду готов.

— Можешь сам с ними созвониться, на первом этаже в регистратуре есть телефон. Номер я для тебя записал.

Крижевский вынул из кармана аккуратно сложенный листок бумаги и положил его на тумбочку возле койки Вадима.

— Шахову в Москву позвоним с телефонной станции, когда ты выпишешься. Врач мне сказал, что через два-три дня тебя уже могут выпустить отсюда.

— Да уж, очень на это надеюсь, — сказал Вадим.

— Ну а насчет еды не переживай. Посидеть на диете недельку — это всегда к лучшему для организма. Очищает, — улыбнулся Крижевский, кивая головой на тарелку с недоеденной рисовой кашей.

— Верно, но боюсь, что с таким питанием я похудею тут килограмм на двадцать, — усмехнулся Вадим.

— Ну ладно, отдыхай и набирайся сил. Сам понимаешь, впереди полно работы. А мне пора идти. Я зайду завтра.

Крижевский быстро вышел из палаты, не закрыв за собой дверь.

Вадим еще долго сидел на койке, глубоко задумавшись. Он прошел настоящее «боевое крещение», побывал под обстрелом, остался жив и смог написать блестящий репортаж, который сейчас читают тысячи советских людей. А через несколько дней ему предстоит выступать в радиопрограмме и самому раздавать интервью. Из начинающего корреспондента он в одночасье превратился в знаменитость, однако все это не радовало его. В мыслях Вадима то и дело всплывал образ несчастной старухи с растрепанными волосами, рыдающей над окровавленным телом своего сына посреди разоренной деревни. А теперь еще этот ужасный сон, который почему-то все сильнее казался молодому человеку дурным предзнаменованием…

Ближе к вечеру в палату неожиданно ворвался Том Гриффитс. Вадим вскочил с койки, удивленный внезапным появлением фотографа, с которым он не виделся после того самого злосчастного обеда с лягушачьими лапками.

— Черт возьми, Вадим, — без предисловий и приветствий воскликнул австралиец, плюхаясь на стул. — Я был в шоке, когда узнал, что ты тут валяешься третий день! Мне сказали, что ты серьезно отравился. Неужели всему виной эти проклятые лягушки?

— Привет, Том, рад видеть тебя, — улыбнулся Вадим. — Да, я тут приболел немного, но не так все страшно. Думаю, тут дело не в лягушках, а в немытой посуде или в том льде, который они обычно кладут в напитки. А может, это просто стресс после всего, что было. Сам понимаешь…

— О да, влипли мы с тобой в историю! — воскликнул Гриффитс. — Ну ничего, америкашкам сейчас достанется за все это. Атака на журналистов им даром не прошла, все уже разлетелось по газетам, телеканалам и радио. Так что теперь эту лажу уже не скроешь, все дерьмо всплыло на поверхность… Ну ладно, рассказывай, как у тебя тут дела? Как самочувствие?

— Да что рассказывать, сам все видишь. Ты лучше скажи, как ты узнал, что я здесь? — спросил Вадим.

Как выяснилось, Гриффитс случайно узнал об этом от своего знакомого врача-камбоджийца, который несколько лет работал в этом госпитале. Вадим еще раз поразился, насколько же много у австралийца знакомых в самых разных сферах.

— Кстати, на мои фотографии уже выстроилась очередь, — сказал австралиец. — Несколько даже удалось загнать во французский «Ле Монд», представляешь! Лягушатники очень расщедрились и отстегнули мне приличную сумму за две карточки. Зато это были самые лучшие из тех, что я сделал там.

— Да, ты молодец, — сказал Вадим. — Спасибо, что навестил меня.

— Ну, выздоравливай, дружище! Ешь и спи побольше, накапливай силы, еще поработаем вместе. Кстати, я ведь забыл оставить тебе свои контакты. Вот, держи, — фотограф протянул Вадиму свою визитную карточку. — Я живу в отеле «Сукхалай» на Монивонге, тут указан мой телефонный номер. Так что можешь звонить, если что.

— Конечно, непременно, — улыбнулся Вадим, засовывая карточку в карман халата. — Только не води меня больше в тот ресторан, хорошо?

— Естественно, больше туда ни ногой! Хотя лягушачьи лапки были весьма недурны, согласись?

Вадим кивнул: это действительно было так, хотя он знал, что больше к этому блюду не притронется никогда.

— Ну ладно, приятель, мне пора. Еще полно работы сегодня, нужно кучу долбаных пленок проявить за ночь.

Гриффитс встал со стула и исчез за дверью так же быстро, как и появился. Вадим снова лег в койку и через несколько секунд заснул крепким сном, на этот раз без сновидений.

Крижевский пригубил дорогое марочное вино из хрустального бокала, насладился сложным, многогранным послевкусием и принялся за аппетитный кусок жаренной на гриле мраморной говядины. Ужин у профессора Нум Сэтхи, как обычно, был просто бесподобным.

Журналист сочувственно посматривал на своего молодого коллегу Савельева, который продолжал стойко придерживаться диеты и ел только вареный рис, запивая его минеральной водой.

Крижевский то и дело мысленно возвращался к утреннему разговору с Шаховым, который продолжал хвалить своего 25-летнего подчиненного, два дня назад выступившего на пномпеньском радио с подробным рассказом об обстреле приграничной деревни. Запись программы сразу же после эфира была отправлена в Москву и прослушана на редколлегии. Видимо, руководство хотело убедиться, что молодой корреспондент сказал все правильно и не сболтнул лишнего. Шахов в итоге остался очень доволен, и в корпункт на имя Савельева даже пришло письмо с благодарностью от главного редактора.

Хотя Крижевский был искренне рад успехам молодого человека, где-то в его подсознании всплывали опасения, что у Савельева от этих успехов может закружиться голова.

— Ну как тебе вино из погребов древнего замка? — спросил профессор. — Недурно, да?

— О да, оно просто великолепно! — улыбнулся Николай.

— Это мне привез один мой друг, недавно побывавший во Франции. Он, как и мы с тобой, толк в вине понимает.

— Ну и как там дела во Франции? — спросил Крижевский, вновь пригубив эксклюзивный напиток.

— Неспокойно, как и везде сейчас, — вздохнул профессор. — Среди студентов растет недовольство властью, бюрократией, новыми жесткими законами. Ходят слухи, что скоро может вспыхнуть студенческий мятеж, к которому могут присоединиться и профсоюзы.

— Мне кажется, что де Голлю недолго осталось сидеть в Елисейском дворце, — сказал Крижевский. — Мои коллеги-французы говорят, что он становится непопулярен и превращается в старого ворчуна и бюрократа. Но будем надеяться, что до мятежа все-таки не дойдет.

— Да уж, лучше бы не доходило до крайностей, — протянул профессор. — Хотя все это не совсем справедливо. Старина Шарль столько хорошего сделал для своей страны, фактически поднял ее с колен после войны. Его еще недавно буквально носили на руках, а сейчас… Все-таки политика — это ужасно несправедливое дело.

На несколько секунд в гостиной повисла тишина. Крижевский заметил, что Савельев то и дело переглядывается с сидевшей напротив него Бопхой. Опытный журналист уже догадывался, что между молодыми людьми явно установились какие-то особые отношения.

— Вадим, я слушал ваше выступление по радио, — обратился Сэтхи к Савельеву. — Вы очень хорошо говорили.

— Спасибо, мне очень приятно слышать это от вас, профессор, — вежливо ответил молодой человек.