Сквозь смех и слёзы...

Сквозь смех и слезы… (записки усталого психиатра)

Эта книга писалась больше 20 лет и продолжает писаться, потому что на самом деле у нее два соавтора: Ваш покорный слуга и Его Величество Жизнь…

Почти все рассказы основаны на реальных жизненных историях. Читая эту книгу, Вы будете смеяться, и плакать вместе с героями. Возможно, Вы не раз воскликните: «Такого просто не может быть!», а потом вновь и вновь будете возвращаться к понравившемуся сюжету.

Многих персонажей рассказов автор знал лично, а героем сюжетов для других произведений автору пришлось стать самому. Насколько удалась книга, судить только Читателю, но равнодушным он останется вряд ли!

Яростный стройотряд

История должна знать своих героев, поэтому имена почти подлинные, с поправкой на ветер…

А эта история начиналась так…

Мартовское морозное утро. 11 часов. Среди немногочисленных утренних посетителей, двое скромно одетых молодых посетителей, стояли за столиком и неспешно попивали пиво.

Пивная №6, в народе прозаически называлась «Шайба», хотя к хоккею имела лишь косвенное отношение.

Ну, во-первых, она имела круглую форму, а во-вторых, там работала пожилая, маленькая, тощая официантка, с неизменным «фонарем» под левым глазом. Из-за ее согнутой формы позвоночника и быстрых перемещений от столика к столику, кстати, тоже круглой формы, она носила кличку «Клюшка». Имени ее никто не знал.

Из динамика лилась бодрая песня:

Неба утреннего стяг,

В жизни важен первый шаг,

Слышишь, реют над страною,

Ветры яростных атак!

— Эй Клюшка, принеси еще соленых бубликов и протри наш столик!

Обратился к официантке, тот что был поменьше ростом и в зеленой грузинской кепке-аэродроме и продолжил:

— Ну что, Саня, еще по пиву, и на лекцию. Закусим «жидкий хлеб английского народа», гранитом отечественной науки.

— А что, чебуреками нельзя?

— Чебуреки, это всегда хорошо. Но если мы перестанем грызть этот гранит, то нас загрызут враги!

— Какие?

— Профессура там всякая…

Из динамика радостно неслось:

И вновь продолжается бой,

И сердцу тревожно в груди…

— Так ты едешь с нами или как?

— Да нет, Веня, я уже ездил два раза в стройотряд деньги конечно хорошие, но и пахоты хватает. Я лучше пока на «скорой» покатаюсь. А потом, к первокурсницам, с агитбригадой съезжу.

*******

Бойцы стройотряда выстроились в хмурую, кривую линейку, которой можно было измерить глубину человеческого разочарования.

Перед строем ходил наш старый знакомый, ну тот самый в зеленом «аэродроме».

— Еще раз предупреждаю. В нашем стройотряде сухой закон.

— Это как в Штатах, с гангстерами?

— Нет, это как в СССР, со мной!

— А какая разница?

— Там их судили, сажали в тюрьму, они находились на обеспечении государства…

— А у нас типа, чуть что расстрел?

— Нет, у нас будет проще! В этот же день билет на поезд и на хер отсюда!

— А, заработанные деньги?

— А бабло алканавта будет разделено на всех!

— Ну почему нельзя?! Ведь в других стройотрядах бухают.

— Потому что никто из вас пить не умеет!

— Как это так?

— Хорошо! Базар такой, если кто-то меня перепьет, то быть по-вашему! А если нет…

И он обвел посторонившихся бойцов колючим взглядом.

Расчет был простым, надо было выбрать из своих, самого здорового и сильного. Таким был Бахытжан, два метра полного здоровья. Пятидневное занятие в спортзале со штангой и еще два раза он ходил в секцию бокса. Он приехал из Кызыл-Орды и плохо знаком с местными нравами, и вот однажды вернувшись в общежитие, он застал 12 своих сокурсников с расквашенными носами и фингалами под глазами. То с удивлением спросил:

«Что случилось?» Ему популярно объяснили, что в физкультурном институте существует традиция: два раза в год физкультурники приходят бить медиков, в начале учебного года и в конце, чтоб не забывали.

— А за что?

— Ты чё такой тупой? За то, что ме-ди-ки.

Бахытжан плохо владел русским, но этот маленький недостаток компенсировал значок мастера спорта по боксу. Он взял своего друга Витю Борщенко, который был инструктором по рукопашному бою в спецназе, и они навестили будущих героев спорта.

— Баха, ты там по-аккуратнее, — попросил Виктор

— Ты Витюха за собой следи, это тебе не Афган! — огрызнулся Бахытжан.

Как два торнадо, они прошлись по всем мужским комнатам, отметелив все мужское население физкультурного факультета, которое имело несчастье находиться в своих комнатах. Точнее дверь вышибалась пинком, после этого задавался нестандартный вопрос:

— Ты физкультурник?

После утвердительного ответа, клиент получал в бубен. Если же клиент интенсивно мотал головой, дескать зашел в гости по пить чайку, то получал «в печень», как сочувствующий.

Так в историю института и вошло название «медицинский банкет», а первокурсникам объясняли, что в программу было включено всего два отделения «шаманский исцеляющий танец с бубнами» и «печень по-афгански»

Итак, вернемся к нашим трезвым баранам, то есть студентам.

На длинной лавочке выстроилась парная студенческая карта вин:

две бутылки водки, две бутылки вина «Талас», два кофейных ликера, 4 бутылки пива «Шахтерского».

Из закусок присутствовали: черный хлеб, 4 луковицы, 5 помидоров, две банки баклажной икры, копченую мойву в картонной коробочке и трехлитровая банка с кислой капустой.

Встреча Вени и Бахытжана, напоминала встречу умудренного зрелого Давида и молодого, горячего Голиафа.

— Правила простые. Поединок выигрывает тот, кто остается на ногах. Время пошло!

Комиссар стройотряда Женя Карасиков махнул красно-белым клетчатым платком, и битва началась.

Бахытжан первым схватил бутылку водки и откупорив одним глотком выпил половину, в то время как Веня личной открывалкой открыл пиво и не спеша начал прихлебывать из горлышка, закусывая мойвой.

— Баха, давай! — орали бойцы.

Баха вторым глотком опорожнил бутылку и победно улыбнувшись бросил ее под лавку.

Веня, выпив первую бутылку пива, спокойно открыл вторую.

— Неплохая рыбка, хотя вобла мне нравится больше.

Баха двинулся к банке с капустой и запустив три пальца вытащив большую щепоть, отправил себе в рот. Дальше он решил заполировать пивом. Мойву он клал в рот целиком, но почему-то к концу первой бутылки пива, он несколько раз промахнулся мимо коробки с мойвой, и с удивлением рассматривал свою пустую руку. При этом он слегка пошатывался.

Среди бойцов послышалось тревожное бурчание.

Веня, нарезав кольцами лук, посолил помидоры открыл вино прихлебывал его не торопясь, из горлышка.

Баха вновь двинулся к банке с капустой, но споткнулся.

Прокатился возглас испуга. Однако, ему еще пока удалось устоять на ногах.

Он обвел болельщиков осоловелым взглядом:

— Пацаны, все ништяк!

После чего ободряюще махнул рукой.

Это был прощальный жест, после чего он рухнул на землю и захрапел.

В гробовой тишине, Веня аккуратно поставил пустую бутылку из-под вина рядом с лавочкой. Съев кусок хлеба с несколькими ложками баклажанной икры, он отрыл бутылку водки. Потом, он уселся на храпящего Бахытжана и в течение 15 минут, допил водку. Бутылку он также опустил рядом с винной.

Кряхтя Веня встал и взяв ликер, взболтал его, а потом отвинтил пробки сделал первый глоток.

— Ну и гадость. Сладкая, — потом в четыре глотка прикончив его, поморщился.

— Завтра наверняка голова болеть будет

После чего тяжелым взглядом обвел притихших строителей своего маленького коммунизма и двинулся слегка пошатываясь к своей палатке. Потом внезапно обернувшись, произнес:

— Ну поняли, что пить вредно. А теперь все спать. Завтра с утра, пахать надо.

А утром началась работа!

Надо сказать, что мастер стройотрядовцам попался что надо, мало того, что он был отличник, он еще и очень хорошо умел считать деньги.

Бойцы строили дома колхозникам, строили добротно. Рабочий день начинался в шесть и заканчивался к восьми вечера. Еда была так себе, чтобы прокормится Веня послал стройотрядовского врача, принимать местных страждущих, принимая оплату натурой. На столе появилась домашняя сметана, куры, яйца и различные виды варенья.

Прошло ровно три недели, а накладные составленные мастером стройотряда, так и не были подписаны

Вечером все стояли молча у командирской палатки и курили. Паша первым прервал молчание

— Веня, а если они наряды не закроют

— Закроют, куда денутся!

— Закрыть-то они закроют, а вот бабки дадут, чтобы только в студенческой столовке хавать! — уныло произнес комиссар

— У меня есть план! — весомо произнес командир Веня

— В гробу они видели твой план, — зло произнес мастер стройотряда Павел Сизов, студент 4 курса строительного института и сплюнул на землю.

— Вот именно в гробу! — загадочно произнес командир, — Ладно я пошел спать, завтра пойду поговорю с председателем.

Разговор честно говоря не получился…

— Надо бы накладные закрыть, Георгий Ильич! Бойцы волнуются…

— Ты что пацан, решил мне, старому коммунисту угрожать? — орал на Веню председатель, — получишь по двести рэ на рыло и с тебя хватит. Видали мы и похитрожопее! И попробуй только стройку прекратить, ты у меня на зону отсюда поедешь!

— Жаль, а я ведь хотел по-хорошему, — спокойно произнес Веня.

Выслушав гневный монолог, командир в задумчивости вышел. Его окружили бойцы, ожидавшие возле правления колхоза.

— Ну, что он сказал?

— Ничего подписывать не будет!

— Я так и знал, что ни хрена не будет! — сказал мастер и ссутулившись пошел в сторону лагеря.

Кто-то по-детски всхлипнул, кто-то запричитал: «Ну мы же пахали, пацаны, честно пахали, как же так?»

Веня поднял голову и сурово произнес:

— У меня есть план! Соберите всю наличку, которая есть у бойцов.

Завтра, пашем так же, как и обычно. Отвечаю, свое бабло мы получим

И вот настал последний день почти двух месяцев каторжных работ.

Труднее всего было достать ящик коньяка «Казахстан», для этого все бойцы скинулись по двадцатке.

И вот последний день.

Свежие помидоры, зеленый лук, розовое домашнее сало, подкопчённая с чесноком колбаса, черный хлеб, соленые огурцы, кислая капуста.

Застолье было в самом разгаре..

— Душновато, что-то тут у нас. Пойду, проветрюсь, — произнес председатель, вытирая вспотевшую лысину.

Дверь не открывалась.

— Что за черт?

— Сергей Петрович, — обратился он к главному бухгалтеру, — вы хоть окно-то откройте! Задохнемся ей-богу!

Сергей Петрович безуспешно попытался, а потом попятился назад, невнятно бормоча и заикаясь

— Там, там, там… В-вэ-все ше-ше-шесть окон заколочены горбылем!

Сотрудники как по команде бросились к окнам. На улице, вокруг дома стояли бойцы на суровых лицах была решимость, каждый держал в руках горящий факел

Все начали суетиться, кто-то пытался позвонить. Но линию была мертвой.

Веня налил полстакана коньяка и подняв его вверх произнёс:

— Тост! За здоровье присутствующих, — и опрокинул стакан, потом смачно захрустел огурцом.

— Что это? — с суеверным ужасом произнес председатель.

— Казнь, — буднично произнес Веня, — аутодафе, называется.

— Это как?

— Сожгут как Джордано Бруно…

Он обвел тоскливым онемевшее управление колхоза и подвёл итог:

— Три Жанны Д'Арк и шесть Джордано Бруно, со мной семь.

— За что?

— За все… За жадность, обман, использование служебного положения. — Кремация за гос. счет. Да не убивайтесь, Вы так! Вы же здесь не один. Я же тоже не птица Феникс, не воскресну! В огне брода нет… Ну, еще по одной?

— Неужели никакого спасения нет?

— Ну, почему же нет. У каждого спасения своя цена.

— Сколько?! — с выкаченными глазами заорал главный бухгалтер

— С учетом морального ущерба и потери веры в светлое завтра, по две с половиной тонны на брата.

— Тонны чего?

— Как Вас председателем выбрали?! — с укоризной произнес командир стройотряда, — Это по две с половиной тысячи каждому бойцу, ну и мне для солидности пять.

— Грабеж!!! Я буду жаловаться в милицию… Вас всех посадят за умышленное убийство!

— Ну, мне лично это не грозит, я же вместе с вами сгорю!

Тут Зинаида Григорьевна, старший агроном, дородная женщина с огромными стеклянными бусами на могучей шее, вдруг рухнула на колени перед председателем

— Георгий Ильич, я тебя как коммунист коммуниста прошу, подпиши ты им эти сраные бумажки! Не оставь малых детей сиротами! Васятка-то, младшенький — твой!

Председатель окаменел, потом как подрубленные снопы, все сотрудники попадали на колени.

Один Веня сохранял ледяное спокойствие.

Председатель на негнущихся ногах подошел к Вене

— Где подписать? — произнес он глухим голосом

Подписанные бумаги были просунуты под дверь, и комиссар с мастером побежали получать деньги.

*******

Сентябрьское утро. Уже знакомая нам «Шайба». Среди немногочисленных утренних посетителей, двое молодых посетителей стоят за столиком и неспешно попивают пиво.

Тот что пониже, по-прежнему в кепке аэродроме, однако одет с вызывающей роскошью

— Веня, а плащ кожаный?

Тихо спрашивает его собеседник

— Ага, итальянский, я у одного фарцемана за 900 рублей купил.

— Офигеть! А джинсы «Wild Cat»?

Собеседник, отхлебнув пива и пренебрежительно скривившись, поворачивается задом и приподнимает полу плаща, показывая кожаную нашивку «Wrangler»

— Три с половиной сотни отдал, как с куста!

— А у меня только индийские «Avis», — сокрушено говорит Саня

— Деньги тут не главное!

— А что главное?

— Вот… — и Веня протянул лист.

«Правление колхоза «Заветы Ильича» и лично председатель Полевчук Георгий Ильич, ходатайствуют о награждении командира стройотряда №132 Вениамина Котельникова за смелость и самоотверженность, при спасении 9 членов правления колхоза и социалистической собственности, просят представить его к медали «За отвагу на пожаре»

Из динамика лилась жизнеутверждающая песня:

В мире зной и снегопад,

Мир и беден, и богат,

С нами юность всей планеты —

Наш всемирный стройотряд!

13.01.17 16.22+1984

Крестный отец — 4

— Если хочешь быть хорошим врачом, устраивайся на «скорую». Там и только там настоящая практика.

— Да кто туда возьмёт третьекурсника?

— Зачем тебе об этом говорить? Просто добудь бланк из деканата, а мы тебе там забабахаем пятый курс, так что не парься даже об этом!

— А печать? А роспись декана?

— Эх, Шурик, серый ты, как валенок! Я тебе за кого хочешь распишусь, а печать отварным яйцом переводится с зачётки! И всех делов! В Америке я уже сейчас с моими талантами был бы миллионером, а здесь… — Жорик горько махнул рукой.

— А вдруг роды?

— Да ладно, я три года на бригаде почти самостоятельно катаюсь, вообще ни разу о таком не слышал. Это в кино про героические будни советских врачей, чтоб пролетариат уважухой проникся, вместо того чтоб зарплату поднять. Дёшево и сердито. Ты им инфарктника откачал, а они тебе в ладоши похлопали. И все довольны, как слоны Ганнибала.

— А почему Ганнибала? Их вроде там на войне убивали, они типа живых танков были…

— Ну чё тебе не нравится? Не хочешь Ганнибала, пусть будут с Суматры, какая на хрен разница?

— А где это — Суматра?

— Где-где… в Караганде! Я не понимаю, ты хочешь на «скорой» работать, или как?

— Конечно, хочу! Вот только как там насчет родов в машине, я ведь совсем этого не знаю…

— Ну ты и Достоевский… Положил тётку на носилки и дуй себе с ветерком и сиреной. И всех делов.

Два года пролетели быстро, незаметно и без родовой деятельности. И теперь Шурик был на самом деле на пятом курсе меда. Только в отделе кадров удивлялись, как такой толковый фельдшер третий год торчит на пятом курсе. А заведующий пятой подстанцией Антон Семенович даже порывался пойти сам в деканат и разобраться, кто может быть врачом, а кто нет. Шура еле отговорил его.

И вот пришёл вместе с весной сезон гинекологии…

Стояла тихая дежурная ночь, луна светила вяло, вызовов было мало. Молодой фельдшер сладко потянулся и красноречиво зевнул.

— Сергеич, я пойду подушку черепом массажировать. Время уже позднее, «Спокойной ночи, малыши» мы сегодня пропустили, а завтра у меня «Узкий таз и осложнения при родах».

Борис Сергеевич, водитель двадцать пятой бригады, озадачено посмотрел на зевающего фельдшера

— Шурик, тебя случайно в голову в сорок третьем не контузило? Это же только у баб бывает.

— Эх, Сергеич, — и Шурик ещё раз сладко потянулся, — серый ты, как простыня в морге. Кроме баб, то есть женщин, есть ещё и студенты. А они — бесполые создания, как ангелы, только пьют, как черти. Утром часик почитаю, чтоб не заработать два балла. Там у нас профессорша Абдуллина, зверь-баба, всех валит! Бог даст, до утра не вызовут, перед нами ещё три бригады…

Шурик поднялся на второй этаж и, скинув туфли, прямо в халате рухнул на кровать, забывшись беспокойным сном.

— Двадцать пятая на вызов, повторяю, двадцать пятая на вызов!

Собрав в кулак остаток сил, Шурик сполз с кровати.

— Вот ведь козлы! И грипп кончился, и гололёда нет, и Новый год прошёл… Так какого хрена в час ночи людей беспокоить?!

— Двадцать пятая на вызов, повторяю, двадцать пятая на вызов. Шурик, ты где?

— Да иду я, можно сказать лечу к ближнему на крыльях любви, — и, зевая, добавил, — на одном. Второе фашистские зенитчики пробили.

— Александр, — наставительно сказала тётя Паша, — я тебя уже полчаса кричу. Ты же всегда хотел стать хорошим врачом!

— Хороший уставший врач, он как мёртвый индеец: вроде и хороший, да никому не нужен. Кстати, передо мной вон ещё Худайбергенов. Чего его-то, тётя Паша, не послали?

— Так там женщина молодая, боли в животе, ей ещё жить и жить, зачем же к ней «чёрного Худая» посылать. Чтобы потом центр над нами ржал… Ну, ты же помнишь его крылатую фразу из сигналки: «Ж.п. не п.»

— Ага, «жэпэ не пэ», сам ржал, как лошадь Пржевальского. «Жёлчный пузырь не пальпируется», это ж надо так гениально разлениться. Ладно, пойду хлебну чайку, минут через двадцать выедем. Пока доедем до пятого микрорайона, я ещё в машине покемарю, там надо в объезд, всё перерыли, видимо, опять ищут золотоносную жилу…

Как и обещался, в машине Шурик мгновенно заснул, даже не заметив, как они добрались до места. Как только машина остановилась, кто-то с силой снаружи рванул ручку. И Шурик, разомлевший ото сна, едва не выпал из машины, но в последний момент был пойман бдительным Сергеичем.

— Скорее, доктор, скорее! Она уже рожает!

Перед ними стояла запыхавшаяся женщина лет пятидесяти.

— Чего хулиганите, дамочка! — обиженно произнёс Шурик, — Я ведь мог так и покалечиться!

— Скорее, она рожает!

— Да что вы так орете. У нас вызов — острый живот.

— Это мне так бабушка-соседка посоветовала, сказала, что быстрее приедут. А она, Айгулька, уже рожает!

— Какая Айгулька? У нас вообще другой вызов. Вот, женщина 31 год, острый живот. У вас какой адрес?

— Пятый микрорайон, дом восемнадцать, квартира сорок шесть.

— Ну, вот видите, а у нас…

— Шурик, — с ужасом прошептал Сергеич, — это наш вызов…

— Б… дь! — Шурик пулей вылетел из машины, едва не сбив испуганную тётку.

— Чё стоишь, какой этаж?

— Четвёртый, под крышей.

— У нее муж Карлсон, что ли, который живёт на крыше?

— Почему Карлсон? Бахыт Кенжекеев, он геолог, неделю назад уехал.

— Ну, ничего, первые роды — это всегда долго.

— Это не первые, это третьи.

— Как третьи?

— Третьи, и всё.

— Ничего, всё будет хорошо, пока воды не отошли…

— Отошли полчаса часа!

И тут Шурик вспомнил Жорика и их разговор двухгодичной давности.

— Вот сука!

— Кто?

— Да дружок мой!

Дверь была раскрыта. Фельдшер и соседка вбежали в квартиру. На полу сидела женщина в халате, опершись спиной на диван, и стонала.

— Спуститься сами сможете?

— Нет, мне плохо, я уже рожаю.

— Не торопитесь, лучше это в роддоме.

— Я не могу двигаться, у меня постоянно схватки.

— Как вас зовут? — обратился он к пожилой женщине.

— Сауле.

— Хорошо, Сауле. Помогите ей подняться, пусть цепляется мне на спину, так хоть мы спустимся…

— Так в ней сейчас килограммов семьдесят.

— Ничего, я штангой занимаюсь.

Сергеич увидел бегущего Шурика с висящей на его спине и орущей женщиной, а следом бегущую плачущую родственницу.

— Какого хера стоишь? Дверь открой! — рявкнул запыхавшийся фельдшер, и выгрузив женщину на носилки, добавил, — давай мухой гони!

— А в какой роддом?

— В ближайший! Всё, поехали! Включай мигалку и сирену! Давай рацию. Алло, центральная, соедините срочно со вторым роддомом! Алло, второй роддом! Это со «скорой», у нас тут роженица, мы у вас минут через десять-пятнадцать будем. Да я не волнуюсь. Вот только она родить в машине может. У неё воды отошли. Куда посмотреть?! Сейчас… Раскрытие на четыре пальца. Как не можете принять?! Какое на хрен стерильное отделение? Куда?! Да это же почти час езды, другой конец города, не кладите трубку… Алло, алло…

— Сергеич, гони!

Скорая летела, презрев не только правила дорожного движения, но и закон всемирного тяготения.

— Держись, Санёк, через пятнадцать минут будем.

— Всё, — тяжело выдохнула молодая женщина.

— В каком смысле «всё»? — испуганно произнёс фельдшер.

— В смысле рожаю…

Шурик ещё раз заглянул «туда», там уже происходило «врезывание головки».

— Сергеич, стой! — заорал фельдшер.

— Так мы же ещё не приехали.

— Мы приехали, — обречённо произнёс Шурик, задвигая занавеску, отделявшую салон от водителя.

— Так, только не волноваться. Где тут у меня «Справочник фельдшера»? Ага, вот он!

Шурик раскрыл главу «Акушерство и гинекология».

— Роды, где же роды? Ага, вот…

Положив на грудь роженице книгу, сказал:

— Тужься, хорошо… Глубже дыши и тужься.

Через пятнадцать минут появился похожий на крупный баклажанчик малыш.

— Чёрт, где ножницы, пуповину перерезать? Где же этот бикс, твою мать? Так, где тут у меня бинт? Сейчас мы его потуже перевяжем. Вот так, нормально.

В ответ раздался громкий плач.

Шурик разорвал халат и, запеленав младенца, положил на грудь матери, сбросив уже ненужную книгу на пол машины.

— А теперь гони! — заорал он водителю, отодвигая занавеску.

«Скорая» резко затормозила перед подъездом. Шурик выпрыгнул из машины и затарабанил в закрытую дверь.

— Открывайте! Вы что спите там, что ли?

Сзади на плечо Шурика легла тяжелая рука.

— Буяним?

Перед ним стоял лейтенант милиции и рассматривал Шурика в упор.

— Когда откинулся?

— Откуда?

— С зоны. Мы тут проезжали мимо — видим, кто-то в роддом ломится. А у тебя ещё и руки в крови. Поедем-ка в отделение разбираться. Только без фокусов.

— Я врач!

— А я добрая фея! Сейчас я тебя отрихтую волшебной палочкой до состояния тыквы!

Тут на помощь опять пришел Сергеич:

— Товарищ лейтенант, он и правда врач, у нас в машине женщина родила.

— Гонишь?!

— Да сами поглядите.

Милиционер заглянул внутрь машины и увидел небольшой белый сверток на груди у женщины, который вдруг начал истошно орать.

И теперь уже три кулака барабанили в дверь.

Выскочил испуганный врач вместе с акушеркой.

— Что вы так орёте, будто она уже родила!

— Уже…

— Блин, несите носилки скорее! А чего у тебя пуповина не перерезана?

— Да бикс хирургический не укомплектовали, вот я бинтом и перевязал…

— Молоток, что сориентировался!

Женщина слабо улыбнулась.

— Спасибо, доктор. А как вас зовут?

— Шурик, то есть Александр, — смущённо произнёс фельдшер.

— Всё, всё! Понесли, — заторопился дежурный врач. — Подожди, я тебе как «отцу», вес и рост скажу, так, для отчётности.

Через несколько минут он выглянул из окна второго этажа и прокричал.

— Апгар восемь-девять, вес три шестьсот, рост пятьдесят четыре сантиметра. Езжай, с боевым крещением тебя, крёстный!

***

Абдуллина свирепствовала.

— Несчастные десять страниц не могли выучить, да какие к чёрту из вас доктора; сантехники из вас хорошие даже не получатся.

Шурик сидел и отчаянно боролся со сном.

— Господи, до чего распустились студенты, уже ходят на занятия небритые и без халата. Небось, всю ночь хорошо гуляли, — добавила саркастически профессор. — Вот с вас-то и начнем. Да, кстати, тут сегодня необычный случай произошёл: доктору пришлось принимать роды в машине, а у него хирургического инструмента не оказалось, так вот он догадался, пережал пуповину бинтом. Разорвал свой халат и запеленал ребенка. Вот что значит настоящий врач. Хватит спать, я вам говорю, вы хоть слышали, что я рассказала сейчас?

— Роженица Айгуль Кенжекеева, тридцать один год, третья доношенная беременность, тридцать восьмая неделя, родился мальчик, состояние по шкале Апгар восемь-девять, вес три килограмма шестьсот граммов, рост пятьдесят четыре сантиметра.

— Так это были вы?!

— Ага…

— Что же вы стоите, коллега, там сзади гинекологическое кресло, идите и поспите. Да и ставлю вам по теме «отлично»! А мы все ещё на пятиминутке удивлялись — чисто казахская семья, а мальчика Шуриком назвали.

— А вы, — обратилась она к группе, — вместо того, чтобы халаты крахмалить, шли бы работать на «скорую», чтобы стать хорошими врачами!

Но этой фразы Шурик уже не слышал, он крепко спал…

Вот такая музыка…

— Ну, с боевым крещением, — доктор Бродский дружески хлопнул по плечу юного фельдшера, когда они выходили из подъезда на свежий морозный воздух. Несмотря на загазованность их индустриального города, в этом воздухе чувствовался вкус жизни, в отличие от запаха старости, состоявшего из нафталина, пыли и валерьянки, которым насквозь пропиталась квартира, которую они покинули несколько минут назад.

— Вот увидишь, Сашок, через пару месяцев будешь «бить в вену» с закрытыми глазами. Так на каком, ты говоришь, курсе?

— На четвертом, — неуверенно произнес розовощекий фельдшер в больших роговых очках.

— Уже на четвертом, коллега. «Уже» придает больше веса. Да нет же, я не имел ввиду твою геркулесовую фигуру, я вообще о солидности. Ну, герой, залазь в кабину, заслужил.

Довольный Сашка, улыбаясь, залез в кабину к водителю их повидавшего виды «рафика» и услышал через открытое окошко салона гудящий бас Бродского:

— Слышишь, Семёныч, а наш доктор Воробьев сегодня в вену попал, — и, помолчав, многозначительно добавил, — с первого раза.

— Неужто с первого? — с уважением в голосе спросил водитель.

— Да ладно Вам, Владимир Владимирович. Вы же сами меня полночи гоняли, чтоб я с закрытыми глазами через свитер в трубку из-под капельницы попадал, пока она в ситечко не превратилась.

— Учти, Саня, — нравоучительно произнес водитель, — тяжело в лечении, легко в гробу, — и, пригладив седой бобрик, обратился к доктору:

— Ну что, командир, возвращаемся на подстанцию? Вроде матюгальник молчит.

— Добро, Петр Семёныч, давай с ветерком.

— Это мы мигом организуем, — радостно согласился шофер, подмигивая фельдшеру.

Настроение у Саши, несмотря на декабрь, было весеннее. Ещё бы: сам «Вэ-Вэ» похвалил. Честно говоря, за те несколько секунд, пока игла не «провалилась» в вену, он стал «мокрым и пупырчатым, как огурец» по шкале оценки состояния сильного волнения, предложенной всеобщим любимцем пятой подстанции Жориком Ковалём, фельдшером 53 бригады.

Колёса «скорой» почти не шуршали по покрытому изморозью асфальту. Желтые пятна фонарей, подобно гигантским листьям, на мгновение прилипали к лобовому стеклу и таяли в темноте… Порывшись в карманах мятого халата, Сашка достал кассету и важно произнес:

— Берёг для такого случая. Фирменная, концерт из Сан-Ремо.

Через секунду из динамиков послышался приятный голос Тото Кутуньо. Сашка радостно и безголосо подпевал знаменитому итальянцу.

— Заткни ему глотку, — вдруг услышал он резкий крик Бродского. Сашкины «ла-ла-ла» внезапными сосульками застыли в горле. Он непослушной рукой нажал на чёрную клавишу. Звук оборвался, а в ушах Сашки ещё звенел крик доктора. Он обернулся. В полумраке салона лицо доктора цветом было почти неотличимо от халата, лишь глаза излучали боль и ненависть.

— Извините, я не хотел вас обидеть, — ошарашенно произнёс Сашка.

Густое липкое молчание расползалось по машине. Через несколько минут как-то сразу выцветший голос Бродского произнес:

— Семёныч, останови «карету» и дай мне твой «Беломор — Кэмел».

— Владимир Владимирович, ты же два года как бросил!

— А сейчас начал, — резко оборвал доктор, а затем обратился к фельдшеру:

— Ну что, коллега, пойдём покурим.

Сашка, совершенно офонаревший от внезапной смены настроения начальства, растерянно крутил головой.

— Иди, иди, — подбодрил его водитель, закуривая папиросу, — видимо, есть мужской разговор. — На, — он протянул Сашке мятую пачку «Беломора».

— Спасибо, — тихо произнес Сашка, — у меня свои. И достал «Мальборо».

— Красиво, — присвистнул Петр Семеныч, — ну иди, командир ждёт, всё же не май месяц…

— Владимир Владимирович… — неуверенно начал Воробьев, вылезая из машины, — я не…

— Да ладно, просто иногда болят старые раны…

— Вы что, воевали в Афгане?

— Эх ты, Рембо, — грустно произнес Бродский, — да разве раны только на войне получают? И в тылу бывает такое…

— Неужели на вызове пером пырнули?

— Во-первых, не пырнули, а «пощекотали» или «поднесли под рёбра»… А во-вторых, урка из тебя, мягко говоря, хреновый, — и он огорченно сплюнул на землю.

Сашка недоуменно смотрел на врача.

— Душевная травма, она, брат, больнее… — он глубоко затянулся.

— С третьего курса я мечтал стать психиатром. Фрейда, Юнга в светокопиях читал. Окончил «вышку», с «краснеющим», распределился домой — в знойный Ташкент. Проработал два года, стал собирать материал для «диссера». А тут приятель жениться надумал, попросил подменить на дежурстве. Воскресенье, жара, скучища…

Вдруг прямо к приемному покою подъезжает иномарка. Выходит, солидный мужик, с ним дама, и девчонку из салона волокут, а она упирается. Мужик такой видный из себя, а бабьим голосом причитает: «Ну, Лизонька, ну, Лизок, ну, я прошу тебя, пусть доктор с тобой поговорит…» А та ни в какую. Мать ревёт… Короче, надоел мне этот концерт. Я во двор вышел и говорю: «Девушка, может, все-таки зайдёте, я ведь не кусаюсь». А отец говорит: «Смотри, Лиза, доктор-то совсем молодой, симпатичный, он только поговорит с тобой». Короче, вошли, сели. По-моему, статуя русалки теплее и разговорчивей. А эта, понимаешь, молчит, как Зоя Космодемьянская на допросе. Тут отца и прорвало…

— Их было три подружки, дружили со второго класса. Не разлей вода, всюду втроем. И вот два месяца назад такое несчастье — Джамиля под поезд попала. Она мне как дочь была. Мать её с инфарктом до сих пор в больнице лежит, а отец… Короче, запил Джафар. А вчера вечером Ирку, их вторую подружку, там же нашли. Пытались с женой хоть что-то выяснить у Лизки, а она только молчит и плачет. Ну пока мы с ней к Иркиному отцу, Сергею Александровичу, соболезновать ходили, мать уборку у нее в комнате затеяла. А под матрацем вот что нашла, — и протягивает мне блокнотик.

Я на девчонку смотрю, а она на мать так смотрит, что та слезами давится. Открываю блокнотик. Ну, ты сам знаешь: песни о любви, всякие мудрые изречения и пожелания…

А на последней странице запись: «20 сентября моя очередь».

Я как это увидел, тут же санитаров вызвал… Короче, госпитализировал. На утро встречаемся, у нее синяки под глазами, говорит, я не сумасшедшая, хочу с вами поговорить… И такое рассказала…

Короче, Лиза и её две подружки влюбились в Тото Кутуньо. Ну, в шестнадцать лет чего не бывает. И решили написать ему признание в любви. Представь себе, достали итальянский разговорник, вложили свои фотографии и послали по адресу «Италия, Рим, певцу Тото Кутуньо». Ну, точно Ваньки Жуковы в юбках. И все бы ничего, да вот поклялись они, что если через месяц ответ не придёт, то Джамиля под поезд бросится, ещё через месяц — Ира, а Лиза должна быть третьей.

Я тогда молодой был, горячий; начал её лечить психотерапией. Тогда Фрейд ещё считался «плохим дядей»… Короче, через неделю девчонка без всяких нейролептиков и антидепрессантов начала в себя приходить, улыбается, в весе прибавила. Ну, я горжусь естественно, а тут меня на хлопок врачом с пединститутом…

Ну, я свои истории доктору Сарыеву передаю. Говорю, что до моего приезда Лизу Вершинину, мол, не выписывай. У неё ещё критический период не прошел.

Возвращаюсь через месяц с сельхозработ, сразу в отделение. Спрашиваю сестру, а где наша бедная Лиза? А её, говорит, вчера доктор Сарыев домой выписал… Врываюсь к нему в кабинет, набираю телефон, а дома короткие гудки… Звоню на работу Витьке Гофману, а он так зло в трубку:

— Бюро судмедэкспертизы слушает!

Я ему: ты чего злой, как собака? Да, говорит, с ночного дежурства ещё не ушёл: вчера железнодорожную травму привезли, ни имени, ничего… Девчонка красивая, молодая. Я её буквально по кусочкам сшивал. Одета классно: джинсы «Lewis», футболка французская, а в кармане джинсов, представь себе, странная записка: «Простите, доктор».

— Алло! Алло! Вовка, — кричит, — куда ты пропал, ты меня слышишь?..

Смотрю на эту суку Сарыева, а он сидит, ухмыляется. Ну, я его трубкой по зубам… Видимо, он понял, жаловаться не побежал. Да назавтра я и сам написал заявление «по собственному желанию». Вот и катаюсь пятый год с бригадой…

Доктор умолк. Сашка стоял обалдевший, не чувствуя холодного ветра. Вывел его из ступора хриплый голос Семёныча:

— Эй, доктора, бросай окурки, пальцы сгорят. Жизнь не сигарета, дважды не прикуришь! Вызов, в третий микрорайон, сердечный приступ. Нас ждут, поехали…

Снегурятина

Самый сладкий сон под утро, а если это происходит на дежурстве на «скорой» в канун Нового года, то он приобретает привкус верескового мёда. Так говорят…

Но лично Саня никогда не пробовал верескового мёда, потому что ни разу, для особо одаренных повторю — НИ РАЗУ не спал по-человечески. Может быть, сегодня удастся?..

— Двадцать третья бригада на выезд. Повторяю, двадцать третья бригада на выезд.

— Да иду я, иду!

Саня спустил ноги и, прежде чем засунуть их в полусапожки, слегка размял круговыми движениями. Потом широко зевнул и вслух произнёс «утреннюю молитву»:

— Все больные — законченные гады! Господи, пошли им лёгкую смерть, как только прикоснутся к телефонной трубке. Не для себя прошу, а для ближнего своего. Аминь!

Покрутив шеей, как боксёр, надев помятый халат, он начал спускаться на второй этаж. Их подстанция располагалась во дворе обычного многоквартирного дома.

Ещё спускаясь, он услышал переругивания между врачом Галиной Сергеевной Шепитько и диспетчером Степанидой.

— Я туда не поеду!

— Но сейчас ваша очередь.

— Я не для того кончала медицинский с красным дипломом, чтобы трупы перевозить!

— Почему сразу труп?

— А что, по-вашему, будет лежать в декабре при минус двадцати, слегка присыпанное снегом?

— Может быть, человеку стало плохо с сердцем, и он упал…

— Ага, а перед этим догола разделся!

Саня, деловито зевая, зашел в диспетчерскую.

— Чё за шум, а драки нету?

— Тебя интересует выезд на декабрьский номер «Плейбоя»?

— В каком смысле?

— В эротическом! На сигналку, а то доктор Шепитько боится ехать!

— Вообще-то сейчас не моя очередь, у меня завтра утром три пары, я хотел отоспаться… — начал отнекиваться Саня.

— Да ты сигналку-то посмотри, — наставительно произнесла Степанида.

Степанида, или баба Степа, была крупной и дородной женщиной, отменной хозяйкой и прекрасно готовила, но Бог не дал ей детей. Она охотно подкармливала подрабатывающих на подстанции студентов. Сашка ходил у нее в любимчиках.

— Можете писать докладную, я на этот вызов все равно не поеду! — произнесла Галина Сергеевна и вышла, громко хлопнув дверью.

Саня ещё раз перечитал мотив вызова, но теперь уже вслух:

— Обнажённая девушка на улице… Снегурочка, что ли?

— Сашка, я тебя очень прошу, съезди! Достала меня эта тощая вобла. Стерва стервой, а думает, что она северное сияние! А я тебе напеку к следующему дежурству таких пирожков с картошкой и капустой, пальчики оближешь.

— Подкуп должностного лица, карается… — начал сурово фельдшер, задумчиво хмуря лоб, как будто вспоминая статью уголовного кодекса. — А сколько будет пирожков?

— Пятнадцать!

— Вот… С этого и надо было начинать! А то «Плейбой», Снегурочка в ассортименте. Ладно, Пётр Васильевич, поди уже, заждался в машине. Пойду я, кстати, дежурю послезавтра…

Через десять минут машина подкатила к продуктовому магазину. На часах было без двадцати шесть. В ожидании, когда привезут бочку с молоком, уже стояло 5—6 граждан с бидончиками и стеклянными банками в авоськах. Рядом одиноко стоял милицейский газик.

— Ну, что? — обратился сам к себе Саня. — Пойдём отрабатывать пирожки!

— Какие ещё пирожки? — спросил, закуривая «Приму», Васильевич.

— Да так, студенческая поговорка, — ответил Саня и выпрыгнул на свежий снег из машины.

Потянувшись и поёжившись от мороза, он оглядел поле битвы. Снегурочки нигде не было!

Из газика выпрыгнул молодой сержант и, увидев Саню, заулыбался.

— Здорово, помощник смерти! — радостно поприветствовал он фельдшера.

— Здорово, шериф! — буркнул в ответ Саня. — Слышь, Серёга, а труп-то где?

— Чей?!

— Ну не мой же! Девушки?

— Какой девушки? — с изумлением спросил сержант.

— Обнажённой!

— Обнажённой девушки?! — уже с ужасом переспросил милиционер. — Ты, Санёк, часом не того?.. У тебя крышу сдуло вместе с домиком, как у девочки Элли из Изумрудного города?

— Слышь, ты, мент из графства Кент, у меня через два часа урология в железнодорожной больнице. На, читай!

И Саня протянул сигнальный лист вызова бригады скорой помощи.

— А, это… Во Колян прикололся! Идём к машине.

— Подожди, я носилки возьму!

Саня подбежал, распахнул задние двери «рафика» и вытащил носилки.

— Всё. Теперь пошли.

Сержант приглашающим жестом широко распахнул правую заднюю дверь газика и произнес с королевской щедростью:

— Забирай!

Саня обалдело уставился на пустой салон.

— Так тут никого нет…

— Как? — испуганно спросил Серёга и сам заглянул в салон. — Так ты внизу не смотрел, под сидениями!

И тут Саня увидел две угольно-черные стопы.

— Негритянка, что ли?!

— Сам ты негритянка; помыть — и будет Белоснежкой!

— Так я и сказал, что труп девушки, — пробурчал фельдшер обиженно, — хорош новогодний подарочек!

— Да какая она девушка? Может быть, и была ею до семнадцатого года! И совсем она не труп, так, подмёрзла слегка, свежемороженая…

Саня скептически потянул за антрацитовые пятки, но тело не желало покидать газик, чем-то там зацепившись. На другом конце машины из-под сиденья послышалось ворчание с отдельными фрагментами мата!

— Так она живая!

— А я тебе что говорил!

— Давай помоги. А то что-то там застряло.

Они дернули разом. Как в сказке репку, и из машины вылетело женское существо неопределенного возраста. Единственным её одеянием был грязно-голубой пеньюар, прикрывавший две трети дряблого торса. Другой одежды не было. Существо пьяно покачивалось на ногах, покрытых грязью и варикозными венами. Взгляд был мутным.

— Ё-моё! Давай положим её на носилки.

Во время транспортировки из «газика» тело при выгрузке повредило себе нос, о чем свидетельствовал красный ручеёк из левой ноздри.

Существо упорно не желало ложиться на носилки.

— Поехали, бабуля, поехали!

— Я пока не хочу кататься… Сначала угостите меня портвешком или сухариком…

Тут подвезли бочку с молоком, но стоявшую очередь развивающиеся события интересовали гораздо больше.

— Серёга, прикрой меня. Пора кончать этот цирк, — произнёс Саня и сделал подсечку старушке, которая благополучно приземлилась на стоящие на земле носилки.

— Серый, понесли быстро старуху к машине!

Очередь заволновалась, послышались возмущенные комментарии.

— Глядите, глядите, чего «скорая» вытворяет! А им ещё и милиция помогает, надо сообщить куда следует. Сталина на них нету!

Бабка упорно не хотела помещаться в распахнутый задний проход «рафика». Она сидела на носилках и, раскинув руки, вцепилась в борта машины.

Милиционер с трудом держал заднюю часть носилок, в то время как фельдшер пытался задвинуть в салон переднюю их часть. Наконец фельдшер не выдержал и двинул в желеобразный живот этой зимней Венеры. После чего она сложилась пополам; удалось носилки задвинуть и захлопнуть дверцы машины.

— Они ещё и больных бьют. У кого-нибудь ручка есть — записать номер машины?

— Всё, я погнал, а то ещё телегу накатают.

Саня прыгнул в машину.

— Погнали, Василич, в «пьяную травму»!

«Скорая» рванула с места, из-за гололёда её слегка занесло, но шофер справился с ситуацией, и машина помчалась в больницу.

В 7.05 Саня вкатил больничную каталку в «пьяную травму», где уже начиналась пересменка. Фельдшер, зная бюрократическую волокиту, тихо вкатил «Снегурочку» и попытался исчезнуть. Но счастье вновь изменило ему.

Он был замечен интерном Турсунбаевым.

— Чего ты нам притащил? — спросил молодой доктор насторожено.

— Да так, привёз обнажённую девушку…

— Гонишь! Стой здесь, — и он рысью бросился в ординаторскую. Послышался топот монгольской конницы, и в приёмный покой вбежало четверо врачей, во главе с заведующим Владимиром Ильичом, который сам себя называл «Не-Ленин».

— Где, где она, наша Снежная Королева? — с азартом спросил Не-Ленин.

Саня отступил в сторону и показал пальцем на каталку… Прокатился тяжелый вздох, как будто сразу из четырёх футбольных мячей выпустили воздух.

— Слышь, ты, Айболит сраный, ты что, поприкалываться решил? — змеиным шепотом зловеще прошипел заведующий.

— Как написано в сигналке, так и сдаю, — упрямо произнёс Саня.

— Тогда всё по протоколу. Что ж, начнем с осмотра материальных ценностей поступившей. Зовут-то вас как? — обратился врач к бормочущему созданию.

— Кава.

— Как-как?

— Ка-ва, Ка-ва…

— Странное какое-то имя.

— Да какие тут ценности? Все и моральные, и этические, и материальные, утеряны при невыясненных обстоятельствах… Может, я пойду? У меня сегодня последний день цикла урологии.

— Ты не умничай, лучше посмотри, что у неё во рту…