Бесплатный фрагмент - Сходил на рябчиков в дальневосточную тайгу

Глава 1. Предыстория

В силу своей профессии, связанной с авиацией, помотался по нашей бескрайней стране и наконец, осел на Дальнем Востоке. С детства я зачитывался книгами В. К. Арсеньева и заочно влюбился в природу Дальневосточного края. Это, плюс любовь к охоте и рыбалке, привитая мне отцом с раннего детства, сыграла не последнюю роль в выборе места жительства.

Хабаровский край привлек своей первозданной природой и бескрайними таежными просторами. Я прожил здесь уже не один десяток лет и позиционирую себя убежденным Дальневосточником. По роду своей профессии я городской житель, но как только появлялась возможность, старался выбраться на природу с ружьем, удочкой или корзинкой для сбора грибов.

Так сложилось, что еще в начале моей жизни на Дальнем Востоке мне пришлось часто бывать в одном из сел Нанайского района Хабаровского края. Познакомился со многими местными жителями, где практически каждый рыбак и охотник, завел друзей и знакомых. Особенно я сблизился с профессиональным охотником-промысловиком — Николаем, показавшим мне тайгу и открывшим многие премудрости жизни ее и ее обитателей. Николай по молодости долго жил в поселке нанайцев — местной коренной народности. Перенял у них глубокое знание тайги и ее обитателей, а также обычаи и поверья. И в тоже время оставался настоящим русским мужиком — «душа нараспашку, но нож за голенищем». В нем сочеталась простодушие ребенка и жесткость брутального мужика.

В советские времена в поселке, где жил Николай располагался крупный процветающий леспромхоз, разграбленный «в ноль» в девяностые годы. От него осталась, отсыпанная гравием, лесовозная дорога, протяженностью около полутораста километров из поселка в горную таежную глушь, проходящая недалеко от базового зимовья Николая.

Дорога имела многочисленные ответвления к местам вырубов, и ее активно использовали охотники-промысловики для доставки к местам промысла. В прежние времена, качество отсыпки и грейдирования основной дороги, регулярно очищаемые от «чапыжника» обочины и даже наличие предупреждающих знаков на крутяках и серпантинных участках многочисленных перевалов, позволяли летом и зимой, на легковушке местами выжимать до восьмидесяти километров в час и дорога до участка Николая занимала меньше двух часов. К тому же попасть, в нужное таежное место и выбраться из него было возможно просто, «поймав» попутный лесовоз или «дежурку» завозящую бригады на лесосеки.

После развала леспромхоза дорога потеряла хозяина. Начала зарастать и размываться. И сейчас по ней можно наблюдать, как быстро природа осваивает — возвращает себе брошенные человеком пространства. Буквально за полтора десятка лет обочины дороги заросли молодыми деревьями все сильнее ужимавшими ширину проезжей части дороги так, что местами встречным машинам не разъехаться. А многочисленные промоины на дороге не оставили шансов проезда на легковушках любителям летней рыбалки на хариуса и ленка. Зимой же дорогу мало-мальски чистят, лишь на начальные километров сорок, ИП-заготовители «подбирающие не освоенную» леспромхозом строевую древесину. Теперь Николай, и другие охотники соседних участков забирались в тайгу, в начале сезона — в ноябре, на своем стареньком, видавший виды ГАЗ-66 «будка» оснащенном лебедкой. В особо снежные зимы единственно возможным средством связи охотников с «большой землей» становился снегоход «Буран».

Я, по возможности, ежегодно зимой брал отпуск на пару недель и забирался к нему в гости на охотничий участок, который располагался в таежной глуши западной части горного хребта Сихотэ-Алинь, в долине верхнего течения горной речушки Болэ.

Каждая такая поездка давала заряд бодрости и приятные воспоминания на долгие месяцы суетливой городской жизни. Во всех поездках со мной была верная ТОЗ-34 — вертикалка двенадцатого калибра, приобретенная в далекой молодости с первой зарплаты. Охотничий промысел не был самоцелью. Эти таежные вылазки я ценил за возможность отстраниться от городского шума и суеты и погрузиться в загадочный мир тайги и ее обитателей, под патронажем Николая, ставшего моим наставником и учителем, которого я со временем стал считать «моим Дерсу Узала».

В ходе совместных походов по тайге, а также расслабленных вечерних бесед в жарко натопленном зимовье под треск дров в печурке при свете керосиновой лампы, я «прошел семинары» по многим темам. Что, где растет, и как можно использовать охотнику в своих целях. Таежные обитатели, их повадки и ценность или полезность, а также «зловредность» для охотника, в силу их повадок. Охотничьи поверья, встречи с загадочным и многое другое. Жаль я не записывал — хватило бы на целую книгу.

Запомнилось наставления Николая: «Встретишь свежий тигриный след — не вздумай его тропить. Он это не любит. Почувствует, что его скрадывают, сделает петлю и затаится у своего следа, чтоб напасть на противника из засады. В остальных случаях он встреч с человеком старается избежать. Но любопытен, зараза. Сам любит пройтись по твоему следу и понаблюдать из укрытия: куда это ты пошел и чем занимаешься? На психику охотника, если тот обнаруживает слежку, это конечно давит. Но зверь не конфликтный, всегда можно разойтись полюбовно. За исключением встречи с раненным зверем — но тут даже заяц бросается.

Но если, не дай бог, встретил зимой медвежий след — тут сразу держи уши торчком! С шатуном шутки плохи. Заряжай в стволы пулевые патроны или «браконьерки» и бочком-бочком убирайся оттуда».

«Браконьерскими пулями» Николай называл дробовые патроны (в папковых гильзах), со сделанным ножом, не сквозным круговым надрезом в районе порохового пыжа. При выстреле часть гильзы с дробью отрывалась и вылетала из ствола как пуля. При попадании в грудину зверя, она способна наносить останавливающие раны пострашнее пулевых, но гарантированно — только на ближней дистанции, до нескольких метров.

От «моего Дерсу» я также усвоил непреложный закон таежной гигиены: чтоб избежать заражения ДСЛ — Дальневосточной скарлатиноподобной лихорадкой, разносимой мышами, посуда, перед применением, обязательно моется кипятком, а продукты хранятся в недоступном для мышей месте.

Отчасти по этой причине я завел за правило брать с собой в тайгу десятилитровую фляжку с авиационным спиртом, который Николай считал «лучшим средством профилактики ДСЛ». И, что немаловажно, для ублажения главного покровителя охотников: — нанайского таежного бога Поди: — «Обязательно плесни первую стопку водки или спирт в огонь костра или печи со словами: „На, Подя!“, что тот очень уважает и обеспечит покровительство, удачливость в промысле и безопасность охотника». Видимо тоже не дурак выпить,.

Однажды, мы в совместной прогулке задержались на маршруте в тайге до темноты. И хотя до зимовья было недалеко, а ночь лунная и морозная — где-то за тридцать мороза, Николай устроил мне показательный мастер-класс по оборудованию ночевки в лесу у костра.

В Дальневосточной тайге мне встречались деревья диаметром ствола до двух метров у корневища, а плодородный слой почвы очень тонок и редко где превышает полуметр.

Сразу под ним скальная порода. Поэтому корни деревьев преимущественно растут не в глубину, а как бы «растекаются» по поверхности скальника. Такое слабое «крепление» к почве и объясняет то, что тут и там в тайге встречаются деревья, упавшие от старости или ставшие жертвой подмыва корневища вкупе с сильным ветром. Порой они образуют труднопроходимые завалы. Корневища их, с захваченным пластом земли образуют выворотни — стенки-пласты, порой достигающие высоты с двухэтажный дом.

Для места ночлега Николай выбрал сравнительно небольшой выворотень высотой чуть меньше полутора метров. Дерево когда-то, в падении зацепилось ветвями за соседние деревья, и осталось в наклонном положении. Плоскость стенки из корневищ и связанного ими грунта образовала как бы навес.

Мы лыжами сгребли снег из под этого навеса в стороны образовав по бокам брустверы. Разожгли на открывшейся земле большой костер из собранного поблизости сухих хвороста и валежин.

Пока костер прогорал, нарубили елового лапника и сделали запас хвороста. Потом угли костра сгребли в сторону так, прогретая костром площадка земли оказалась меду горящими углями и нависающей стенкой выворотня. На прогретую таким образом землю настелили елового лапника и накрыли куском тонкой брезентухи, добытой запасливым Николаем из своего рюкзака.

Николай вырубил, из валежин три относительно прямых бревнышка метра по три длиной и сделал из них костер-нодью на прогорающих углях. Про долго горящую нодью я слыхал и ранее. Николай называл ее как-то иначе — сейчас не упомню. Для устойчивости бревнышек он вбил в землю опорные колышки, и на горящие угли посередке бревен подбросил хвороста. Нодья быстро разгорелась.

Мы закончили обустройство ночевки уже по темну. Перекусив, улеглись рядышком друг с другом на лапник, застеленный брезентухой и накрывшись свободной ее частью и также припасенным лапником. Жар от костра, отражаемый на наш лежак стенкой выворотня, создавал зону тепла. А снежные брустверы по бокам защищали от иногда пробегающего ночного ветерка.

К моему удивлению, не смотря на то, что ночью подморозило явно за тридцать, ночевка прошла довольно комфортно. Если не считать необходимости вылезать из теплого гнездышка извиваясь червем и также забираться обратно, по нужде, и для поправки прогорающих бревен нодьи и подкидывания хвороста.

Николай, давно разменявший свой пятый десяток, любил долгими зимними вечерами в зимовье, за «рюмкой чая», делиться со мной воспоминаниями своей молодости, когда начиналась его «охотничья карьера».

В те далекие, для меня, доживающего всего лишь третий десяток лет, времена и лесовозную дорогу только начинали пробивать — строевого леса и вблизи поселка хватало. Промысловики перед началом сезона «гуртовались в артель», грузили припасы в легкие сани-волокуши сцепленные «поездом». Впрягались на лыжах в этот поезд сами, вперемешку с собаками и выдвигались в тайгу по отработанному годами маршруту.

Максимально используя русла покрытых льдом рек, срезая путь между ними через относительно мало заросшие участки тайги и небольшие перевалы. Шли от зимовья к зимовью, где останавливались на отдых или ночлег. Оставляли хозяина зимовья этого участка с его санями, «поезд» двигался дальше. Таким образом, охотники ближних, а за ними и последующих участков «отваливали» с «поезда» и он становился все меньше. Но легче идти не становилось, так как вместе с санями уменьшалось и количество «тягловой силы».

Участок Николая был предпоследним в маршруте. Добирался до своего зимовья Николай обычно на шестой-седьмой день пути. Выгружал, совместно с пожилым соседом -охотником самого дальнего участка, припасы и амуницию из своих саней. Ночевали в зимовье Николая, распечатав пол-литра «за успешный сезон».

А с утречка «впрягались» совместно в сани соседа. Путь к нему пролегал через довольно изматывающий перевал, и соседу, в силу возраста, одному добраться до своего таежного дома за световой день было затруднительно. У соседа Николай ночевал также «размочив сезон», чтоб он стал успешный. После чего налегке на лыжах возвращался на свой участок, и начинались трудовые будни промысловика. Причем все «на своих двоих — на лыжах». О снегоходах тогда еще и не мечтали.

А в конце февраля, когда заканчивался промысловый сезон, маршрут повторялся в обратной последовательности.

Когда появилась лесовозная дорога, снегоходы и прочие блага цивилизации, Николай и многие другие охотники смогли позволить себе и среди сезона выбираться домой: в баньку, на семейные торжества, а главное на новогодние праздники. Причем многие, и в том числе Николай, «отрывались», что называется «по полной». Обильным загулом, компенсируя одиночество и тяжелый рутинный труд таежной промысловой вахты.

Глава 2. Заезд в тайгу и затянувшаяся прогулка

История, которую я хочу рассказать, случилась со мной в начале одного из двухтысячных годов. Не конкретизирую даты — меньше всего мне хочется сделать свое повествование документально-автобиографическим.

Свою очередную «таежную экскурсию» к Николаю, по предварительному согласованию с ним я наметил на конец первой посленовогодней недели. Добрался до поселка на своей праворульной «япошке». И прежде всего, как обычно взял у местного охотоведа путевку на боровую дичь, чтоб легализовать свое нахождение в тайге с ружьем. Охотинспектора редко забирались с проверками в таежную глушь, но любили устраивать посты на выезде из тайги. План по штрафам и протоколам с них вышестоящие начальники требовали жестко.

Николай из новогоднего «отрыва» уже вышел и ожидал только меня. ГАЗ-66 уже стоял «под парами». С нами отправились попутчиками несколько промысловиков с других участков, которые высаживались по ходу движения. Наскоро перекусив, отправились в путь и к вечеру уже были на базовом зимовье Николая. Мы растопили печь, выгрузили привезенные вещи и разместили по местам хранения завезенные продукты. Николай, как обычно, выделил приготовленные для меня широкие и легкие, подбитые камусом, охотничьи лыжи, а сам занялся подготовкой своей амуниции.

После чая я занялся восстановлением в памяти плана местности по карте-двухкилометровке, висевшей на стене зимовья. В советские времена такие карты носили гриф «секретно». В постперестроечное время грифы секретности с карт поснимали и я, «пользуясь служебным положением», подобрал склейку листов карты данной местности и подарил Николаю. Ранее выдаваемые в коопзверосовхозе чёрно-белые карты участков были весьма схематичными и грешили многими погрешностями. «Моя» же карта, хоть и «не знала» о лесовозной дороге, была оценена Николаем высоко.

Уже по темну к нам заехал, на своем «Буране» Семен — сын ранее упомянутого в рассказе Николаем об охотничьих днях своей молодости, пожилого соседа промысловика с дальнего участка.

Семен унаследовал охотничий участок от состарившегося отца, еще в годы «перестройки». Когда выучившись на охотоведа, работал в местном промысловом охотхозяйстве. Его отец, теперь уже пенсионер, проживал в поселке. После развала предприятия в «лихие девяностые» Семен полностью переключился на унаследованный от отца промысел, с успехом используя переданный отцом опыт и знания охотоведа. Вместе с участком Семен унаследовал от отца и дружеские отношения с Николаем.

Они имели между собой уговор: при разновременных выездах с участков «на большую землю» взаимно присматривать за оставляемой на участках техникой и хозяйством. На новогодние праздники Семен остался в тайге — «на присмотре». И собирался выехать в поселок на день рождения отца через пару недель. Оставив теперь уже свой участок под присмотр Николаю. С ним, кстати, договорился выехать и я — закончится мой двухнедельный отпуск.

Семен периодически заезжал к Николаю пообщаться. А когда гостил я, с моей ставшей известной в тайге фляжкой — сам бог велел наведаться на «рюмку чая» почаще. Я обожал эти вечерние посиделки с разговорами и рассказами, щедро сдобренные всевозможными охотничьими байками. Это придавало особый притягательный колорит моим таежным заездам. В этот раз Семен торопился и пропустив с нами полкружечки разбавленного ледяной водой спирта и немного поболтав, уехал к себе на участок.

Потянулись, долгожданные для меня, дни таежных блужданий. Подъем с рассветом. Растапливалась печь, для обогрева, выстывшего за ночь зимовья и разогрева легкого завтрака, завершаемого крепким чаем. Николай прогревал «Буран» и отправлялся на нем по путику проверять капканы и ловушки. А я еще раз сверял по карте ориентиры намеченного на день маршрута, укладывал в рюкзачок маленький котелок, топорик, что-нибудь перекусить и выдвигался в путь. Обычно я добывал по два-три рябчика в день для нашего вечернего ужина. Побродив, я старался вернуться в зимовье к вечеру чуть пораньше Николая, чтоб успеть освежевать рябчиков и приготовить из них жаркое с картошкой или «шурпу» с крупой. Вечером, после ужина, за чаем я сообщал «разведданные» полученные в ходе очередной вылазки.

Настал, кажется, пятый день моих таежных блужданий. С утра я как обычно вышел на «прогулку». На этот раз я вознамерился уйти по новому направлению километров на десять, чтобы посетить отдаленный, ранее не обследованный мной район участка. План маршрута прикинул по карте.

Снегопада не было давно. Снежный покров был богато исписан следами таежных обитателей: зайцев, кабарги, белок, всевозможных птиц. Реже встречались следы: лисиц, куниц, соболей, колонков, норок и изюбрей. Еще реже: сохатого и отдельных кабанов. Волчьих следов не было. Со слов Николая я знал, что волки на участке появлялись редко — проходные. Попадались также и старые тигриные следы. Любимая добыча тигров — кабаны, мигрирующие по тайге в поисках мест, где уродился желудь и кедровый орех. Летом прошлого года на участке разродился кедрач, но почему-то серьезного захода кабанов, а за ними и тигров, пока не наблюдалось.

Как обычно, читая «лесную газету», я двигался по намеченному маршруту, прислушиваясь к редким голосам рябчиков, перекликающимся где-то вдалеке. Манком их подманить не удавалось, а когда я пытался выйти на их голоса — смолкали.

Обычно их было в изобилии и мне даже не приходилось пользоваться манком. Я просто скрадывал наиболее голосистых не пугливых петушков.

Денек выдался серенький, тихий. Изредка ветерок шумел в вершинах деревьев, да раздавалась сварливая «трескотня» вспугнутой мной сороки. Солнце лишь изредка появлялось на небе белым пятном, слабо пробиваясь сквозь облачную муть. Возможно, погода и стала причиной неактивного поведения рябчиков. Я старался двигаться тихо, внимательно посматривая по сторонам. Но все же «подшумел» и лишь мельком увидел сорвавшуюся с лежки метрах в двадцати красавицу кабаргу, грациозно скрывшуюся в чаще кедрового стланика.

День стал клониться к вечеру, а в моем рюкзаке не было ни одной тушки рябчика. В ходе движения я постоянно мысленно в голове сверялся с картой и старался контролировать свое местоположение по рельефу: перевалам сопок и распадкам речек и ручьев.

Пора было возвращаться. Я перевалил очередную небольшую сопку. Как и ожидал, мысленно сверившись с картой, перед собой увидел распадок, образуемый маленькой речушкой, которая должна впадать в реку Болэ ниже по течению от нашего зимовья километров за семь. Пора было попить чаю и слегка перекусить. По моим расчетам мне вполне хватало времени на неспешный возврат «домой».

Облачная муть на небе стала прореживаться. И наконец, прорвав ее, клонящееся к заходу солнце, контрастно осветило распадок, четко обрисовав заснеженное русло речки. Спустившись к ней, я развел костер и предпочел не тратить время на таяние снега в котелке, а набрать воды в речке. Благо у берега просматривалась маленькая промоина. Расширив промоину топором, я зачерпнул воду котелком и повесил его на рогульке над костром. И уже начав доставать и раскладывать продуктовый «тормозок» из рюкзачка, внутренне почувствовал нарастающую непонятную тревогу. Не понимая ее причину, я интуитивно вернулся к прорубленной промоине и наконец, понял, что меня обеспокоило. Речка, чтобы впадать в Болэ должна иметь течение на запад. А бурлящее подо льдом течение воды имело противоположное от заходящего солнца направление!

Лихорадочно перебирая возможные причины такой ситуации, я наконец сообразил, что в ходе дневных блужданий я незаметно для себя уклонился к востоку и перевалил водораздел между Болэ и текущей восточнее Маномой, притоком которой и была эта речушка. Ё-мое! Дай бог успеть до темноты хотя бы выйти на русло Болэ!

Теперь чай отменяется. Я быстро залил костер водой из котелка и присыпал снегом. Упаковал рюкзачок, и став на лыжи направился по своим следам наверх из распадка. Поднявшись на сопочку, по ее гребню торопливо двинулся на запад — к заходящему солнцу. Небо окончательно прояснилось. Висевшая весь день облачная муть куда-то растеклась.

Солнце уже коснулось горизонта, когда, наконец, я перевалил водораздел и начал спускаться в первый попавшийся распадок, который должен вывести меня на Болэ. Ручей, протекающий по распадку, был узенький, густо залесенный и заросший чапыжником, местами покрытый заломами из упавших деревьев. Поэтому я предпочел двигаться в полсклона, лавируя между хорошо видимыми на фоне заката деревьями.

На Болэ я вышел уже в глубоких сумерках. И довольно быстро сориентировался по месту благодаря опыту многочисленных летних рыбацких вылазок на хариуса и ленка. Я исходил эту речку на многие километры ее течения с удочкой в броднях из армейского костюма химзащиты, двигаясь по ее неглубокому руслу, так как по крутым и залесенным берегам передвижение затруднительно. Очертания прибрежных сопок и скал, места заломов из упавших деревьев отпечатались в памяти.

И хотя зимний пейзаж разнится с летним, тем более в сумерках, я понял, что вышел на Болэ несколько ниже по течению от предполагаемого утренним планом места. И до расположенного выше по течению зимовья мне предстоит пройти что-то около восьми километров. А это значит, что дорога «домой» по покрытому льдом и заснеженному руслу реки займет не менее двух часов.

Движение на лыжах по ровному заснеженному льду несравнимо легче, чем по заросшим сопкам. Нужно только опасаться обычных для горных рек промоин, присыпанных снегом. Но я знал места перекатов и подводных ключей, где они наиболее вероятны и надеялся избежать неприятности окунания в воду на тридцатиградусном морозе. К тому же появившееся за восточными сопками белое зарево извещало о скором восходе полной луны. Чей свет, отражаемый снежным покровом, создает освещение не хуже центральных городских улиц.

Я шел уже более часа. Взошла луна и непередаваемые пейзажи зимней тайги полностью захватили меня, заставив сожалеть об отсутствии способностей художника или профессионального фотографа, чтоб запечатлеть их навечно. Ночная зимняя тишина разбавлялась лишь скипом снега под моими лыжами.

Тигриный рык, прозвучавший в ночной тишине как раскаты грома, словно пронзил мое тело, заставив замереть в позе «лыжника в движении». Тем не менее, висевшее у меня на плече ружье непонятно как мгновенно оказалось в руках — сработал охотничий инстинкт. Несмотря на оцепенение, голова продолжала соображать. Я вспомнил, что в стволах дробовые патроны — на рябчика. И быстро, действуя скорее «на автомате», перезарядил ружье пулями.

Рык раскатисто повторился, сориентировав меня по направлению его источника. Это было заросшее деревьями и чапыжником устье небольшого распадка спускающегося к реке по правому берегу, затененное от света луны высокой скалистой сопкой. зверь не просматривался, а я, вероятно, был у него «как на ладони».

Оцепенение постепенно отпускало тело, но оставшийся внутри холодок заставил мысли в голове бешено скакать: «Тигр использует свой грозный рык, атакуя жертву, чтобы парализовать ее страхом. А этот зарычал при моем подходе. И, по крайней мере пока, больше никак не проявил себя. Значит вряд ли это его засада на меня! Случайная встреча и его нежелание уступить дорогу — тоже вряд ли! Ведь он наверняка учуял меня издалека. Мог спокойно скрыться или пропустить меня, затаившись и пронаблюдать, как рассказывал Николай. И я бы о нашей встрече с ним даже не догадывался. Остается один вариант: я застал его на добыче, которую он защищает. Так ведут себя все хищники, и даже добродушные домашние собаки. Значит, выход есть, и единственный; разойтись полюбовно! Но как?!».