Бесплатный фрагмент - Сказки для взрослых

Посвящаю тем, кто не боится верить в чудо.

Межсезонье

— Я знал, что вас здесь увижу, — спокойно сказал мне абсолютно чужой по виду и духу Мужчина. Бывают люди из параллельных миров, симпатичные и порой неотразимые, но с вами никогда не пересекающиеся. И совсем неважно, насколько выше или ниже его планета расположена относительно места под Солнцем, но эти люди бесследно исчезают на вашем пути. Простота и уверенность в общении этого человека почему-то вызывала во мне легкое беспокойство. Бархатные темные глаза бесстрастно заглянули туда, куда посторонним был вход запрещен, и мягкий голос уверенно закончил фразу: «Вы были вот с этой девушкой…»

Попал в точку! Я без этой девушки, сестры милосердия из госпиталя для людей с ментальными проблемами, последние пару лет вообще из дома не выхожу, и это спасaло меня не раз от неприятностей.

— Я видел вас неоднократно и раньше. Давно обратил на вас внимание…

В голову почему-то пришла точная цифра численности населения нашего городка — 1 миллион 136 тысяч человек. Где уж тут разминуться? Правильным было бы и сейчас незаметно раствориться в толпе.

— Последний раз я видел вас тридцать второго августа в Месте встречи изменить нельзя, и три недели до этого в Месте, где грех чашечку кофе не пропустить. А до этого мы встречались…

Проблема заключалась в том, что, к моему ужасу, даты и места встреч были названы точно. На какое-то мгновение мне показалось, что мы поменялись местами в мире психиатрии. Единственное порадовало, что никто не выскочил с ножом из-за угла, и в моих руках желтых цветов не оказалось. От неожиданности я сказала:

— Хорошая идея, нужно написать рассказ.

— Про меня уже написаны стихи и книги — на нескольких языках. Вот ссылки.

Точным и легким росчерком пера портрет сумасшедшего был закончен.

— Я не сомневаюсь. Что, и собрания сочинений продаются?

— Нет, автор ищет издателя.

— Вы под бременем своей славы не снимаете костюма и белой рубашки даже на пляже?

— Когда мы останемся вдвоем, я оставлю на себе рубашку, если белый цвет вас так возбуждает.

— Не уверена, что белой рубашки достаточно, чтобы нам оставаться наедине.

— Нужно что-то еще, кроме чувства юмора?

Круг замкнулся.

— Наличие времени. У меня билет в Прагу на завтра.

— Тогда увидимся через две недели в Праге.

— Почему в Праге?

— Всегда мечтал там побывать.

— Почему через две недели?

— Не успею раньше… дела.

Через семь минут разговора возникло чувство, что, возможно, первую половину жизни мы прожили вместе. Через пятнадцать минут — уверенность и в том, что во второй точно не расстанемся. Недалеко от твоего дома стояла большая, каменная, серая, потрескавшаяся от безжалостного солнца Черепаха.

— Это символ вечного и стремительного движения в бизнес-районе? Или грустное напоминание деловым людям, что на этом месте стояла бы игровая детская площадка, если бы они думали не только о себе?

— Черепаха исполняет желания.

— Если знаний недостаточно, то юмор спасает?

— Ты можешь погладить ее по брюшку и после этого попросить на ухо об исполнении самого заветного.

— Ты просил?

— Еще нет, но сейчас попрошу… А ты?

— Я попрошу завтра. Завтра я точно буду знать, чего хочу.

— А сегодня?

Время иногда сжимается настолько плотно, что нет никакой возможности удержать осторожный баланс уровня доверительности, откровенности, честности. Отношения попадают в отрезок между прошлым и будущим, превращаясь в настоящее, оставляя его единственно ценным. Оттого настоящее проживается в полную силу, без оглядки на условности, предрассудки и, пожалуй, даже на здравый смысл. Соприкасаясь с уже выстроенными социальными установками, ожиданиями, межсезонье побеждает и впредь определяет будущее. Что было потом? Прошел один день, или один месяц, или один год. И это самый разумный подсчет времени того, что произошло дальше. Что такое близость? Где ее границы? С чего начинается доверие? Когда мы становимся близки? Когда рассказываем о первой двойке, первом сексуальном опыте или разводе, об отношении к религии или музыке, или после первого оргазма вдвоем? Где предел этой близости? В смелости ходить нагишом или говорить резко, пропуская реверансы? В беспардонной оценке позиции другого? В щадящей паузе после исповеди о проступке бесчестном и не подлежащем исправлению? Близость — это желание, умение и мужество принять другого таким, каков он есть, и смелость не потерять влюбленности в такого, какой он есть на самом деле. Потребность узнавать, осуждать, прощать, принимать. Умение удивляться, бесконечно удивляться тому, как прекрасен человек со всеми его слабостями, проблемами, нежностью, юмором и постоянной неразрешимостью им же созданных жизненных тупиков и ограничений. И если имеет смысл рассказывать подробности из совместно прожитого нами того дня, месяца, года — то лишь для того, чтобы дать кому-то еще раз возможность вспомнить свои собственные сокровенные милые нежные моменты межсезонья — между прошлым и будущим — в настоящем. И у каждого счастливого нежного настоящего есть хрупкая грань, когда оно переходит в прошлое. Иногда совершенно по пустяковому поводу. Скажем, самому простому… Мне, например, понадобилось съездить домой и взять теплую одежду, потому что ночью в одном платье на голое тело было холодно на океане. Отлучиться надо совсем ненадолго — час… два… Что может случиться со здоровым, умным, симпатичным, образованным мужчиной с хорошим чувством юмора за два часа? Смешно, но даже двухчасовая разлука разительно переменила внешний вид улицы. Пришлось пройти три раза мимо дома, пока в конце концов я его не признала. Влюбленность слепит и лишает способности ориентироваться на местности любого — меня к тому же лишила и разума. На месте красивого парадного была старая дверь, неудачно перекрашенная голубой краской. В каком ударе я должна была быть рядом с тобой, чтобы заменить эту дверь в своем воображении на новую в недавно отстроенном доме? Я торопливо постучала и, поймав себя на мысли, что и ты после короткой разлуки можешь выглядеть совсем иначе, громко рассмеялась. Мой смех был оборван возникшим в дверях недовольным выражением на женском лице.

— Вы к кому?

Впервые я заговорила о тебе в третьем лице третьему лицу. Третье лицо за пару минут поменяло свои эмоции от недоумения до задумчивости и непосредственного удивления.

— Вы его ищете? Это мой старший брат.

Старший брат выглядел на двадцать лет моложе своей младшей сестры. Все сумасшедшие = родственники?

— Я могу с ним поговорить?

— Нет. Он уехал. Тринадцать лет назад. В Прагу.

— В Прагу?

Что-то яростное и безжалостное по отношению к этой злой женщине взорвалось внутри меня. Оттолкнуло ее в сторону. Пробежало в дом. Это был совсем чужой дом, где ничего не сохранилось от тебя. Почти ничего, кроме фотографий разных мальчиков, где был ты мальчиком, опять ты, но уже отец своих мальчиков и твоя сестра с вами. Оказывается, она умеет улыбаться. Возле фотографий я стояла минуту. Потом так же быстро выбежала на улицу. Что было потом — не помню.

Из оцепенения меня вывела Черепаха. Она сверкала, словно позолоченная муха, в уверенности, что ее внешность изменили к лучшему. Что за мода обклеивать все окаменевшее от времени стеклышками или зеркальными осколками? А-ля мексиканский стиль на обновленных глиняных фигурках смотрелся жалкими кричащими извинениями перед обворованной страной-соседкой. Наскоро залепленные скульптуры никого не могли убедить в торжестве аляповатости над временем. Села рядом. Нелепое солнце переливалось ненужными бликами на узенькой черепашьей головке. Ракушки, наглухо приклеенные на тоненькие уши черепахи, лишали возможности пошептать о моих несбывшихся желаниях и потерянных возможностях. Глупо теперь разделять с черепахой свои горести, а уж тем более, надежды. Смешно думать, что маленькая головка на сморщенной шее сможет повернуть вспять упущенный шанс. Если уже не хватило своего собственного объема головного мозга, зачем доверяться небольшому и изначально окаменевшему. Ведь был у меня час, или месяц, или год, когда ты меня был готов слушать и способен был услышать, и все можно было бы решить мгновенно. Вот тогда и нужно было быть щедрой, доброй, уметь прощать, жалеть и любить. Как глупо теперь беседовать с каменной подругой. Мы с черепахой заглянули друг другу в глаза. Сестры-близнецы: холодный неприветливый блеск, нежелание двигаться и что-то поменять в себе. Отсутствие планов на будущее. Мне осталось только окаменеть и навсегда закрепить горестные складки на лице.

— Я знал, что сегодня вас увижу, — услышала я за своей спиной. Резко повернула голову. Чуда не произошло. Это был не Ты.

— Я знал, что сегодня вас увижу, — спокойно и настойчиво повторил абсолютно чужой по виду и духу Мужчина. Довольная собой, черепаха лапой убрала розовые очки с глаз, стряхнула цветную мишуру с панциря и, гордо улыбаясь, быстро и торжественно зашагала в сторону. Она одна знала, что дорогу к счастью осилит идущий.

Сказка про эмигрантку

За тридевять земель, за тридевять морей в тридесятое царство в тридевятое государство Она уехала, как только суженый женился на другой. За кусок хлеба и кров работала в чужеземном королевстве, глаз не поднимая, рук не покладая, приумножая чужие богатства. До блеска натирала полы, зеркала и кастрюли в старинных замках. Работая нянькой у Чудищ различных направлений, стараясь воспитать маленьких уродцев чуткими, красивыми людьми, прививала им доброту и любовь к людям и культуре. Овладела секретами ухода за красотой бесчисленных Василис, Аленушек и Настенек. Легко меняла накрахмаленные до хруста простынки для принцесс, веками терпеливо ждущих своих спасителей в заколдованном спящем состоянии. Умело смягчала кожу и характер Царевны-лягушки, развившей соколиную дальнозоркость, высматривая стрелу, но из-за несовершенства лягушачьих конечностей так и не сумевшей захватить себе мужа. Перепекла тонны пирожков для Красной Шапочки, пока не вывела ее на правильную дорогу, научив девочку мужественно бороться с желанием непременно попробовать каждый пирожок, приготовленный для любимой бабушки.

Незамеченной Ее красота, доброта и трудолюбие не остались. Прекрасный принц, победитель мыслимой и немыслимой нечисти, принес на кухню ведро яиц с Кощеевой смертью, чтобы приготовить себе скромный завтрак. Наевшись, он наконец-то заметил прелестную девушку, которая отделяла чечевицу от бобов. Принц задал Ей пару вопросов и убедился, что грустные глаза у девушки вовсе не от вполне понятного желания стать королевой, а исключительно из-за хронического недосыпа по причине наличия горошины под матрасом, которую каждый вечер ей подкладывают всевозможные королевские семейные пары, сгорая от желания обзавестись внуками. Счастливый принц, не на шутку обрадовавшись бескорыстию и наивности девушки, решил не тратить времени даром и натянул Ей на ножку хрустальную туфельку, деликатно не заметив отсутствие подобающего случаю педикюра.

Сыграв веселую свадьбу, они превратили маленькое королевство в остров красоты, счастья и демократии. Слухи о необыкновенном государстве легко долетали во все уголки земли. Каждый корабль под алыми парусами привозил очарованных странников. Воочию полюбовавшись поющими белками и царевнами в виде лебедей, они дружно просили вид на постоянное жительство. И никому отказано не было, и все больше становилось счастливых людей на Земле, которые рождали в любви детей и растили их добрыми и умными. И жить бы да радоваться в отдельно взятом королевстве, воплотившем все мечты и чаяния человечества… Да однажды утром услышала она в телефонной трубке голос со знакомой хрипотцой:

— Ну, надо же такое придумать? Сбежать от меня на другой конец света.

Легко касаясь босыми ногами облаков, она пролетела обратный путь за одно мгновение.

Сказка о дружбе

Сегодня на океане нас было двое. Я и эта птица. Птица была неказистая и невзрачная. На нее было жалко смотреть. Она стояла на одной ноге, крепко прижав другую к пустому животу, чтобы хоть как-то согреться. Я подошла к ней, нагнулась низко-низко, чтобы рассмотреть ее поближе, и спросила, как ее зовут.

— Ласточка.

Я прыснула от неожиданности:

— Знаешь, всему есть пределы.

— Ты тоже не Шарлиз Тэрон.

— Сварливая базарная баба! — кинула я ей, резко развернулась и зашагала прочь.

— Давай, давай… — сказала птица, хитро улыбнувшись.

От наглости этого заморыша я задохнулась. Что она о себе думает? Может, ей третью ногу приделать, а то стоит на одной, другую поджала и неизвестно что себе позволяет по отношению к тем, кто явно более красив и мобилен, чем она. Что правда — то правда: двигаться мне нужно было очень быстро, чтобы не погибнуть от холода. К тому же, в густом молоке тумана меня найдут не сразу, а только когда мое прекрасное тело приобретет густой синий цвет, чем резко выделится на фоне белого песка. Зная тебя, искренне оплакивать тело такого несексуального цвета ты не будешь. Тогда зачем же мне погибать так рано? Денек задался, ничего не скажешь. Из дома вылетела в кипятке, и можно сказать, в чем мать родила. Если это бы случилось вчера, то не было бы особых проблем. Вчера лето захватило Калифорнию и и запеленало в жару. А сегодня было на удивление холодно. Утром я напялила на себя что-то маленькое, короткое и яркое — легкомысленное до бессмыслицы. Губы не мазала: ты этого не любишь. Но ресницы прокрасила тщательно, с профессиональными подробностями, стараясь приковать твое внимание к моим синим глазам небесной красоты. Прохожие особи мужского пола отдыхали взглядом исключительно на моих открытых коленках, чем сводили на нет мои художественные достижения в макияже. Я думала, что либо нет в мире совершенства, либо им лень поднять глаза повыше: основное в наличии, на подробности, видимо, сил и времени не оставалось. Окрыленная ненужным мне успехом, я примчалась к тебе, чтобы насладиться заслуженной наградой. Честно говоря, я заметила уже несколько дней назад, что твое раздражение растет, словно снежный ком, но предположить, что взрыв наступит сегодня утром, я не могла. За коротким взрывом сокрушительной силы последовал наш разрыв. Тем лучше для меня. Больше не будет твоего подчеркнутого внимания к кому угодно, кроме моей скромной персоны. Я не увижу отсутствующего взгляда, встречающего мою улыбку. Я не услышу в ответ на мои прорвавшиеся признания в ненужной тебе любви вечно рассеянное: «Извини, что ты сказала?». Или еще более обидное «Ага…» с непрерывным и долгим взглядом в монитор компьютера. Все к лучшему.

Но представить свою жизнь без тебя я не могу даже на секунду. Поэтому пусть прилив, оставляющий мне все меньше свободного места на берегу, унесет меня с собой в океан. Обещаю, что не буду цепляться за песок, подобно камням, которые словно скобы врезаются в берег, оставляя за собой скорбные темные водяные дорожки, похожие на размазанную тушь на лице школьницы.

Мне не везло. Людей, как назло, не было, а без уверенности в том, что меня быстро спасут, умирать от любви не имело никакого смысла. Неожиданная мысль согрела меня изнутри, словно пламенный костер. От внутреннего жара запылали губы и четко заработала голова. А может быть, это я не права? Возможно, нужно больше интересоваться тем, как проходит чемпионат мира по футболу и тем, почему пиво имеет совсем другой вкус в компании без женщин? Мой мозг, разогретый безудержной фантазией, задымил от количества сделанных мной ошибок. Уже через мгновение я не видела ничего, кроме своих недостатков, и бросилась бежать, чтобы успеть до обеда вымолить себе прощение. На бегу я увидела свою новую знакомую — она позвала меня к себе крылом. Сердце мое сжалось, любовь к тебе уже расширилась до любви ко всему человечеству и нечеловечеству тоже. Я поспешила на помощь птице. Подойдя к ней ближе, я ахнула.

Своими маленькими ножками она расковыряла песок, куда волны затащили мой выпавший из кармана мобильный телефон, в котором ругались между собой разнообразные от тебя сообщения. В первых десяти ты сетовал на то, что я ушла, затем ругался, что не можешь никак меня отыскать, а потом начал не на шутку мне угрожать. В последнем, двадцать первом сообщении, ты умолял меня вернуться, аргументируя тем, что волнуешься за меня ты уже не один, а вместе с твоей и моей мамами. Я, довольная, рассмеялась и закопала свой телефон как можно глубже в песок. Мне он больше был не нужен. В том, что ты меня найдешь, я уже не сомневалась.

Мы шли — нет, почти бежали по берегу нога в ногу с серой птицей. А может быть, мы даже летели рядом. Огромные птицы рассыпались, словно брызги, уступая нам дорогу. Потом мы взлетели с моей подругой на утес, где уселись рядом, весело болтая ногами и с превосходством глядя на людей. Неожиданно пошел слепой дождь. Откуда дождь в Южной Калифорнии? Бог его знает. Счастливые, мы сидели с подружкой обнявшись и вместе с крупными каплями дождя плевали вниз. Нас уже не особенно заботило то, как закончится сегодняшний день.

Лестница

Ветер жесткими беспощадными порывами, словно ударами, срывает одежду, едва прикрывающую замершие тела, и уносит ее мгновенно в небо. Мы не обращаем на ветер внимания. Не теперь. Трепещущие пестрые улетающие пятна, словно потерявшие разум птицы, беззвучно иcчезают в небе.

За спиной разрушенные жизни. Из жалкой попытки что-то сохранить или создать заново родилась наспех слепленная нелепая мозаика. Унизительная для всех.

Мы стоим на берегу вдвоем и каждый по отдельности. Перед нами лестница. Лестница в небо.

Холодное колючее осеннее утро тяжело расстается с туманом и строптиво заворачивается в сырость. Перед нами океан — над нами небо. Я не умею плавать. Но как выяснилось, жить на этой земле — тоже не умею.

Мы стоим перед лестницей. Я смотрю на оторванную ступеньку. Кто-то так торопился в небо или сорвался в океан?

Мы еще на земле. Нам отказано в солнце. Взгляд обжигает.

Чуть слышно:

— Вы смотрите на меня, словно мы никогда больше не увидимся.

— А никто и никогда не знает, когда он видит кого-то в последний раз.

Равнодушный океан накатывает на берег волны, утверждая бесконечность и повторяемость любого движения. За первой волной последует вторая, но обе из них высохнут на берегу. Бесследно.

Камни услужливо подставляют гладкие спины, чтобы мы на них задержались, отдохнули и поменяли решения. Песок закапывает наши ноги все глубже, стараясь привязать к земле. Я закрываю глаза и вспоминаю танго на трапеции — воздушных гимнастов под куполом цирка. Только они умеют вернуться из невесомости, поднимаясь и опускаясь осторожно, отрабатывая годами каждое движение до совпадения вдоха и выдоха.

Мы оба знаем, что на эту лестницу сможем подняться только сейчас. Или можем остаться. На земле расставания не избежать.

В жизни только раз встречается твой человек. И если встретил — держись за него.

Держусь за него.

Мы протягиваем руки, и солнце выключается на всей планете. Мы еще на земле, и сухие ступни врезаются в песок. Холод ветра остается незамеченным, нам не страшно. Мы уже вдвоем. Мы отрываемся от земли. Ступеньки обрываются под ногами. Вниз не посмотреть: там глаза близких и родных — тех, кого мы незаслуженно обидели и навсегда оставляем. Способность верить в чудо давно потеряна: эта привилегия отнята у нас жизненным опытом. Руки сплетаются вместе, мы можем вместе удержаться или сорваться вместе. Нам ничего с собой в небо не взять.

Птицы выстроились молчаливыми колоннами на берегу. Независимо от того, что они о нас думают, им нас не подхватить и до берега не донести. Никто не вернулся!

Океан выбрасывает на берег останки того, что ему не пригодилось. Никто не вернулся!

Мы поднимаемся. Крепко держась друг за друга. Мы никого не слышим, и никого не жалеем, и не знаем, что впереди. Мы помним, что оттуда никто не вернулся.

Где-то там, за Солнцем, Маленький Принц ухаживает за единственной розой на свете. И счастлив!

Танго на песке

Берег был абсолютно нагим в это утро. Птицы, не обращая внимания друг на друга, лениво клевали золото из блестящего песка. Людей не было. Океан обнажал берег все сильнее и сильнее, затем бесстыдной рукой прикрывал его тонким слоем воды, которая цинично все просвечивала. Песок был жестким и твердым, на нем разноцветной мозаикой переливались обломки мелких острых камней, которые, словно осколки разбитой вазы, впивались в мясо песка и удерживались там, прогибаясь как можно ниже под стихию. Я нашла тебя спящим на другой стороне земли, и бесшумно, прикасаясь лишь кончиками босых ног к дереву пола, подошла к тебе совсем близко и, низко склонившись, разбудила шепотом:

— Shall we dance?

Ничего не понимая спросонок, ты неразборчиво проговорил:

— Что? Что именно?

— Танго. Танго на песке.

— А, это. ты…

Песок служил нам сценой. Рассвет — легким занавесом. Чайки перестали жевать и повернули узкие головы в нашу сторону. Солнце распотрошило облака своими тонкими лучами и с досадой увидело, что мы опять вместе. Кто хоть однажды опускал свою руку на твое плечо в танце, становился рабом танго навсегда. Прохладный ветер заставил нас подтянуться. Я напрягла спину и постаралась унять дрожь. Раз, два, три и четыре — полувздох, полуобморок. Раз, два, три и четыре — полукрик, полусмех. Глаза в глаза, а через секунду взгляд в разные стороны, где только океан до горизонта и холод одиночества. Раз, два, три, четыре — и твои руки ловят меня за секунду до падения. Проще всего отдаться во власть партнера и следовать его рисунку. Труднее, гораздо труднее научиться понимать друг друга и создавать новое, подхватывая партнера на лету, доверяя и создавая свое неповторимое кружево движений. Этот танец — единственная награда за все мои несбывшиеся танцы в юности. Я стояла с трагически опрокинутым лицом на всех дискотеках, где сверстники выбирали совсем других девчонок. Они не были виноваты в том, что в двенадцать лет я выросла до ста семидесяти пяти сантиментов и была выше мальчиков на голову. А танцевать хотелось отчаянно, и я шила из оконных штор в клетку (оранжевая с синей- мимо не пройдешь) модные наряды для дискотеки. И простаивала в одиночестве, словно длинная свеча в макси юбке, с лицом незаинтересованным, замирающим сердцем и отчаяным желанием танцевать. Я закончила за часы ожидания на танцплощадке интенсивные курсы по философии, чувству юмора и отстраненному взгляду на жизнь.

Ты раскручиваешь меня в танго. Твой вдох и мой выдох до изнеможения. Все несложившееся можно было запрятать в точный рисунок и попытаться одурачить себя в кругу завистливых песчаных дюн. Им и на мгновение ничего не изменить, не дотянуться, не сомкнуться, не замереть, не удержать.

Солнце длинными беспощадными кинжалами пыталось сбить нас с учащающегося ритма, словно что-нибудь на свете могло помешать страсти, запрятанной в сладкое сумасшествие танца. Не для того мы столько лет ждали, чтобы отвлекаться по пустякам. Ты вел меня все сильнее и увереннее, и решение было принято само собой. Все остальное оказалось незначительным, случайно появившимся на пути, взятым по ошибке, исправить которую немедленно казалось самым правильным и простым делом на свете. Пришло осознание быстротечности этой жизни, где счет обрывается неожиданно для всех. Была ли на нас одежда — не помню, может быть, пара лент из водорослей. Да и какая разница? Точная графика танца съедала условности. Кульминация яркой вспышкой перекрыла солнце.

Ты тихо пробуждался. Решив, что я тебе приснилась, ты придержал ресницы на одно мгновение, стараясь меня запомнить. Этого времени мне хватило, чтобы выскользнуть из твоей комнаты. Ты улыбнулся и открыл глаза. Сильный ветер ворвался в комнату и сердито хлопнул форточкой. Ты встал с кровати. Я, затаив дыхание, любовалась твоим крепким телом. Песок нежно колол тебе ноги, впиваясь в деревянный пол. Ты вошел в душ, отдал во власть горячей воде свое уставшее за ночь тело. Закрыл глаза. И прошептал:

— Не снись мне больше. Пожалуйста.

Я не одна

Свежий вечерний воздух беспардонно влез во все прорези для пуговиц, карманы и прочие отверстия на моей куртке, мгновенно вытеснив собой память о жарком дне. Я возвращалась домой по ночному городу. Боковым зрением я отметила, что за мной кто-то идет след в след, чрезвычайно близко. Испуг на мгновение парализовал мой природный оптимизм. Дорога к моему дому была хорошо освещена; непроизвольно и мучительно мне захотелось немедленно встретиться со своими соседями или просто прохожими. Улица была безнадежно пуста. Я чувствовала присутствие незнакомца, и мне даже казалось, что слышу его дыхание на своей шее. Собрав по закоулкам своей памяти обрывки былой смелости, я резко повернулась и сразу же увидела убегающие от меня ноги. За спиной вертелась моя тень. Я рассмеялась в голос. Прекрасно. Я не одна!

Совсем близко от моего лица ударил в голову запах мимозы, и мысль, от которой я пряталась весь день, настигла меня, словно хищная черная птица, крепко сжав горло. Завтра Восьмое марта. Я отломила длинную ветку, прижала ее к себе, и желтые мохнатые шары уютно прильнули к моему сердцу, надежно запрятанному в кашемировую кофту. Пахло весенней морской набережной. Запах этот ежегодно тиражировался к женскому дню и растирался между мужскими пальцами, неприученными носить цветы. Мимоза уютно расположилась в моих руках, словно уверенная в своей красоте леди, которая знает, что в доме ее поджидает любовь и признание вазы, полной изящества и живительной влаги. А самое главное — в моем доме у нее не будет конкурентов, ибо некому туда принести цветы. Я улыбнулась мимозе, наслаждаясь ее обществом. Я не одна.

Под ноги к нам выкатился запыхавшийся заяц. Я заглянула в его отчаянные красные глаза. Там стояли слезы.

— Бывает, брат.

Он в ответ грустно усмехнулся.

— Знаешь, на самом деле в одиночестве столько преимуществ…

Заяц слушал вежливо, не проявляя к моему голосу, переполненному неуместным в темноте оптимизмом, никакого интереса.

— Понимаешь, это только сегодня тебе плохо оттого, что ты остался один. А завтра — нет, пожалуй, что попозже, годика через два, три — ты даже не вспомнишь свою зайку. Как я никого уже не вспоминаю. Мне уже не нужно никому объяснять, почему я не разбираю завалы своих платьев и туфель, хотя я и родилась с аллергией на беспорядок; почему я заливаю водой ванную и не задергиваю в ней шторку, несмотря на то, что после меня туда войдет принимать душ самое совершенное и любимое мною существо на свете. Ты сможешь спокойно жить, ничего не меняя, или навести свойственный тебе идеальный порядок и прийти в ужас оттого, что ни ты, ни кто-либо другой его больше не нарушит.

Заяц обреченно опустил голову и понуро пошел рядом. Вряд ли он услышал или понял хотя бы одно мое слово. Но нам обоим в этот вечер стало легче вдвоем. Даже можно сказать, что я была счастлива. Я не одна.

Наблюдавшая за нами Луна раздулась до невероятных размеров, боясь лопнуть от смеха. Она развлекалась, свысока наблюдая за импровизированным праздником свободы и независимости. В конце концов ее самонадеянная круглая физиономия на секунду скривилась, вытянула длинные губы и превратилась в тонкий месяц. Мы с зайцем устало посмотрели вверх на глупую дуру, и в этот момент мне показалось, что Луне стало стыдно. Она мгновенно свернулась в блестящий комок и просыпала перед нами короткий звездный дождь. Я благодарно подмигнула переменчивой красавице. Я не одна!

Моя свобода плелась рядом со мной, стараясь выглядеть независимой и незаинтересованной в исходе вечера, словно происходящее к ней отношения не имело. Будто бы не ее бредовые речи заставили меня отвлекаться от мыслей о тебе. Словно бы не она отговорила меня от главного — умения любить и прощать тебя. Лишила понимания того, насколько хрупким и болезненным может оказаться мужское самолюбие. Избавила от сочувствия к мужской неуверенности в собственной значимости и привлекательности. Моя свобода теперь владела мной безраздельно и никуда от себя не отпускала. Я не одна.

Моя память жалким мокрым щенком свернулась в глубине моей души и поскуливала, если я вдруг натыкалась на то, что мне о тебе напоминало. А напоминало мне о тебе все: даже то, что никоим образом с тобой связано не было. Поэтому днем я беспрерывно кидала гневные взгляды в сторону безмозглой своей памяти, а по ночам бесконечно жалела ее. В темноте моего дома память окончательно терялась и даже порой выла по ночам. Я давно поняла, что мне от нее никуда не деться. Я не одна.

Всех ночных попутчиков я привела к своей двери, чтобы не оставаться сегодня наедине с ожиданием праздника. Я вставила ключ в дверной замок, и он открылся с другой стороны. Дверь отворилась. Я боялась поднять голову и поэтому видела лишь светлый паркет, на котором стояли купленные мной два года назад мужские ботинки. Силы, потраченные мной на борьбу с самой собой, быстро меня оставляли, и я стала терять сознание. Но упасть я не успела. Потому что была не одна!

Сказка между небом и землей

Переполняемая счастьем, я распахнула руки и обняла мир крепко-крепко, чтобы не только телом, но и душой прильнуть к мощному телу самолета и единой стальной птицей взмыть в небо. Сверкающая серебром, моя подруга и помощница набирала высоту, накрепко связывая людей ремнями с мягкими креслами, в которые пальцами вдавливались страх перед полетом и надежда на тех, кто ждал на земле. У меня оставалось всего два часа оторванности от суеты плюс пятьсот бесконечных шагов до встречи с тобой в аэропорту города С.

Изначально это была моя идея — шутка. Позавтракать и поужинать по разным концам Земли, а пообедать в День Святого Валентина вместе. Превратив на этот день ТЫ+Я в долгожданное МЫ. Я еще смеялась в телефонную трубку, но уже пекла праздничное печенье и, стараясь не шуметь, стирала свои шелковые чулочки и другие нежные немыслимые штучки в умывальнике. Изящно занося свой идеально выверенный образ женщины-мечты в самолет, я оставила тебе телефонное сообщение о времени прибытия твоего счастья к месту долгожданной встречи. Конечно, только мне могло прийти в голову сказку сделать былью, а заодно и этот день незабываемым. Я летела.

Сорока минут тебе хватит, чтобы доехать до аэропорта, пятнадцать, чтобы выбрать цветы и шоколад, и еще десять… Если мне очень-очень-очень повезет. Чтобы купить обручальное кольцо… Шутка, конечно, но ведь кто-то просит руку и сердце в дни официальных праздников. Когда мы с самолетом снижали высоту, я пронзительным взглядом сквозь крышу аэропорта пыталась разглядеть твою фигуру с неба. Понятно, что мои глаза так и не сумели пробиться через бетон. День святого Валентина. Спорить на тему «Празднуют — не празднуют» у меня нет ни желания, ни времени. Те, кто празднуют — живут в невесомой реальности, забираясь все выше и выше каждый день. А кто-то больно разбивается в тот момент, когда вера в чудо заканчивается. Вернее, пара теряет баланс, ибо для полета нужно не меньше двух крыльев и пара сердец.

В красном платье, не видя никого и ничего перед собой, я летела к тебе навстречу, все дальше и дальше отрываясь от своей стальной птицы. В толпе встречающих тебя не было. Пока. И это была чудесная возможность в беспощадном свете дамской комнаты поправить все, что сползло и съехало, восстановить на должную высоту все резинки, подрисовать все контуры и показать язык прожитым в одиночестве годам. С этого дня начинается отсчет непривычного для моего понимания счастливого времени вместе. Я не буду говорить, что когда я вышла к встречающим и опять тебя не нашла — то я удивилась. Нет. Я даже присела на ближайшую скамейку, чтобы мое «неудивление» не обернулось падением в обморок или еще какой-нибудь глупостью. Твое отсутствие было определено сознательным выбором, а вернее, осознанным уходом. Восстановив дыхание, я стала набирать все твои телефоны. Автоответчики были на редкость холодны и неприветливы. Между временем прилета и отлета на моих билетах было шесть часов. Полная ерунда, если задуматься. Молодой человеческий организм без видимых причин за такое время не сможет ни умереть, ни состариться.

Ускользало время — то, счастливое, которое мы бы провели с тобой, оставляя после себя аромат поцелуев и обрывочных фраз. Время, когда с замиранием сердца мы бы слушали друг друга. Время радости. Тогда еще была надежда, что все получится. Беспощадное время, всего-то жалких несколько часов, которые нужно прожить до отлета в нелепом красном платье, под которым кружева, резинки, и бесконечные крючочки, и опять кружева, Глупее меня в аэропорту в День святого Валентина был только рекламный щит с призывом подписаться на полное разграбление своих средств к существованию бессовестными продавцами ненужных продуктов. В зале прибытия тебя не было. Телефон не ответил. Атмосфера праздника медленно оседала вниз. Оставалось все меньше энергии, и шелк красного платья топорщился под гусиной кожей противных сомнений, перерастающих в уверенность. Причин, по которым ты не приехал и не снимал трубку, могло быть несколько, но ни одна из них значения уже не имела. Нужно было перестать думать о том, что с нами уже произошло, и решить, как мне жить дальше. Спокойно и прямо сейчас убедить нервно пульсирующее сердце, что для него есть хотя бы одна причина биться дальше. На каждый день и каждый час поверить, что твое внезапное исчезновение осталось навсегда логичным и единственно правильным решением в наших запутанных отношениях. Слово «внезапное» я использовала исключительно для успокоения, ибо уже много месяцев я закрывала глаза, стараясь не замечать очевидное. Очевидное стало неотвратимым сегодня. Твое отсутствие заменило нам болезненный и долгий путь разрыва. Платье на мне из красного превратилось в черно-белое… Мир предательски перекрасился, и словно злой волшебник, прикасаясь к тому, что было рядом, стирал краски, оставляя окружение в неприглядной наготе. Когда любят — крепко держат тебя руками, не разорвать. Но если нет, сколько бы ты ни удерживал чужое — руки устанут, опустятся, и в них останется лишь пустота. Я втягивала слезы внутрь, чтобы не растворить соленым морем нелепое печенья-валентинки, куда вкрутила малюсенькие записочки с милыми шутками. Потом опомнилась и выкинула эту дурь и нелепость в мусор. Когда отчаяние отступило, появилась надежда. И я стала ждать тебя, как те, кто умеет ждать — Пенелопа, например. Ждать затаив дыхание, стараясь даже не моргнуть, чтобы не пропустить появившегося вдалеке ТЕБЯ. Моментально успеть поменять выражение на лице с «Наконец-то и ко мне вернулось сознание» на «О-О-О, ПРИВЕТ, МИЛЫЙ», а затем и на «Вот и я, такая прекрасная». Ты ведь так никого никогда не ждал: лишь на мгновение залетая в туалет, чтобы решительным мазком выправить потекший контур лица и дуновением неоправданного оптимизма осушить мокрый набухающий блеск в глазах, меняющих их голубой цвет на ярко-красный, характерный для образа побежденного вампира. Натянутой струной, словно отретушированная модель с обложки, я сидела пару часов в зале ожидания, пока не устали все мышцы и нервы. Затем я расплылась единым мягким пятном, потерявшим надежду на счастье, чем привлекла сердобольное внимание мужчин, которые этой надежды еще не потеряли, и даже более того, попробовали реальность обретения ее со мной. Веселые соседи отвлекали меня от главного дела моей жизни — ожидания тебя, чем вызывали мое раздражение. Встречаясь с моей агрессией, они сначала удивлялись, а затем они исчезали, переключаясь на более приветливых соседок. Зануды задерживались дольше, ибо их ритм совпадал с моей рассеянностью, и мои ответы невпопад благотворно влияли на их собственные философские идеи и внутренние противоречия.

Но даже у тех, чье терпение было безграничным, самолеты к вылету подавались вовремя.

Через три часа мое тело наладило контакт с моим отсутствующим мозгом резким приказом принять пищу. За бунт было наказано чашкой эспрессо, которая улучшила действительность ровно на десять минут. Потом я окончательно потеряла надежду. Даже на то, чтобы еще раз долететь до того места, где живет твое сердце, и тихо его поцеловать. Я осталась наконец-то сама с собой, став самой собой. Спокойно пообедала, затем надела теплый свитер поверх красных нелепых шелков, навсегда похоронив умопомрачительную талию под шерстяной грубостью. Буднично сняла пятнадцатисантиметровую шпильку с каждой ноги. Уютно свернулась клубочком согласно великому учению йоги. Я уже без всякого интереса наблюдала за людьми из неуютного деревянного кресла. Устав от несовершенства мира, я уснула. Проснулась вовремя, втиснула отекшие ноги с безупречным кровавым маникюром в туфли, которые недовольно уменьшились на два размера за время моего сна. При посадке в самолет отдала на обкусывание корочку своего билета и, приказав себе ни о чем не думать, тупо смотрела на всем протяжении полета кровавые убийства на крошечном экране соседа слева. Кровь на экране лилась рекой, и мое воображение легко подкладывала нужный текст и крики жертв, причем в этот момент мне казалось, что тяжелой смерти заслужили абсолютно все герои фильма. Из самолета я вышла уже свободной, красивой, холодной и недоступной ни для кого женщиной средних лет с правильным режимом дня и питания, без вредных привычек и с твердой решимостью посвятить свою жизнь карьере и благотворительности. Собаку решила взять из приюта.

Когда что-то необычное происходит, мозг резко тормозит и отказывается это понимать, а затем верить. В моем случае не произошло ни того, ни другого. Я побежала сразу! Бежать на высоких каблуках было неудобно, и я не знаю, на какую птицу я была похожа в тот момент — то ли на цаплю, то ли на страуса, — но мои летящие к тебе мысли не смогли ускорить движение моих длинных и тонких ног. Мы все знаем, что время имеет особенность растягиваться именно тогда, когда и минута промедления кажется невыносимой. Я бесконечно долго бежала до того момента, когда безошибочно упала в твои руки, протянутые ко мне из толпы встречающих самолет из города C.

Сказка о синем чемодане

Я живу на высокой ноте. Боюсь оборвать, не успев договорить. Меня никто не слушает и никто не перебивает.

Сегодня опять снился дождь. Он щедро заливал мокрую землю тяжелыми потоками, пузырился в лужах, уносясь с шумом в разрезах асфальтовых дорог. Я видела себя девочкой, танцующей под дождем, смешно шлепающей босыми ногами, словно лягушка. Тонкое платье прилипло к моему телу, состоящему из одних косточек. Я заливалась смехом, и лицо мое было нарисовано счастливыми цветными карандашами: «Точка, точка, два крючочка, ротик, носик…»

В Сан-Диего даже в октябре стояла стоградусная жара, поэтому оживающая каждую ночь мечта о дожде была вполне объяснима. Я открыла глаза. Обычное утро обыкновенного дня началось. Стакан воды с лимоном, чашка эспрессо с орехами, юбка узкая, каблук нескромный, макияж умеренный, сумка на плече. В одной руке у меня взбитый коктейль, отвечающий за сияющий цвет лица и неугасающий уровень энергии. В другую я беру чемодан, стоящий возле меня, изрядно поношенный, пронзительно-синего цвета. На улице я не замечаю короткие, но заинтересованные взгляды мужчин, которые смотрят мне в лицо и прожигают спину чуть пониже талии. Я занята. Я несу чемодан. У него давно оторвалась ручка, оттого мне требуется еще больше усилий, чтобы соблюдать баланс на тонких шпильках. Чемодан либо стоит рядом, либо я несу его в руках, но чаще всего он на голове, он всегда со мной. Для людей без чувства юмора сообщаю: в чемодане нет кнопок, и я не президент ядерной державы. По весу чемодан равен груженой кирпичами барже. По значимости он тяжелее. Первые несколько месяцев я даже спала, крепко прижав его к себе. Вернее, я его держала в руках до тех пор, пока не проваливалась в сон. Проснувшись, я находила себя в разных позициях относительно чемодана, порой невероятно эротичных. Фривольные мысли исключались благодаря толстой пижаме с начесом, в которой я приучилась спать, чтобы случайно себя чемоданом не поцарапать.

Офис. Улыбки и утренние приветствия коллег, галантно придерживающих для меня двери лифта. Я опускаю чемодан на пол рядом со своим столом. Мой рабочий день начался. Я — офисная крыса. Правда, жутко симпатичная. В течение восьми часов моя бесчувственная и не очень умная начальница нагружает меня рутинной работой, отвлекая от чемодана. Ровно в шесть стрелки занимают победную позицию на часах. Я подхватываю чемодан, прижимая его к сердцу. Наконец-то нам с ним никто не помешает, мы снова вместе. Мы с чемоданом останавливаемся в кафе на соседней улице. Я сажусь за столик, мысленно откидываю потрепанную крышку чемодана и, словно скупой рыцарь, перебираю свое богатство. Я вспоминаю.

Ты исчез, не попрощавшись, все оставив мне. В тот вечер неожиданно пришла моя близкая подруга Наташа. Она была бледной и заметно нервничала. Я даже подумала, что в ее положении нельзя так волноваться. Наташа шесть месяцев как беременна и никому не говорила, кто отец ее ребенка. А мне вдруг решила сказать, что у моего мужа скоро родится сын. После ухода Наташи я ждала тебя, сидя под дверью, чтобы не пропустить поворота ключа. Не берусь сказать, как долго я сидела. Наверное, пока не узнала, что роды прошли благополучно.

Мы с тобой развелись, не встречаясь, из-за неразрешимых противоречий. Противоречием была не Наташа — синий чемодан, купленный нами для поездки в отпуск. В первый год нашего знакомства мы дарили друг другу смешные подарки каждый месяц, потом уже реже, и подарки стали совсем другими, но и их я положила в синий чемодан. Тяжелыми были не подарки, а память, которая ложилась на дно с каждым из них. Я не сумасшедшая. Я понимала, что таскать такую ношу с собой все время мне не под силу. Особенно в первые месяцы после твоего ухода. Устав от переполняющих меня чувств, я пробовала пристроить чемодан хотя бы на пару часов своим подругам. Они слушали с сочувствием, открывали чемодан, робко заглядывали внутрь. И потом быстро, уже не обращая никакого внимания на меня, с интересом перебирали содержимое. А Олеся даже пыталась натянуть на себя мое летнее платье, в котором мы встретились. Катюша хотела выбросить все в мусоропровод, требуя моего немедленного отрезвления. Лида, закрыв чемодан в своей спальне, неутомимо знакомила меня с неожиданно возникающими из ниоткуда неотразимыми мужчинами. Надя превзошла всех остальных. После бокала шампанского и тортика по случаю моего рождения в ее дом влетели два голых стриптизера и закружили нас в танце. Сколько было выпито в тот вечер, я не помню. Девчонки поначалу жалели меня и относились с сочувствием к своей сестре по разуму и типичному недоразумению. Смеялись со мной, плакали, уставали, теряли терпение, негодовали и даже завидовали, но чемодан неизменно возвращался ко мне. Порой я его даже не узнавала после краткого присутствия рядом с ним других людей. То потрепанный и явно обесцененный, то в неожиданном сиянии от чужой зависти. Я наводила в нем порядок и тащила снова. Рядом тащилась моя жизнь, махнувшая на меня рукой. По ночам я видела дождь. Он обрушивался на высохшие дороги и увлекал меня за собой.

Я сижу одна за столиком кафе в вечернем Сан Диего. Я говорю с собой.

— Я тащу чемодан. У меня во рту гвозди. Мне так удобнее. Я забиваю окно, чтобы не смотреть в него все время. Жду тебя. Крашу стену. Раньше она была голубой, теперь будет черной, чтобы стала на ней незаметной даже твоя тень. У меня в кармане билет без даты. В Рим. Именно туда я рано или поздно полечу с тяжеленным чемоданом. Я вложила в него свою память о тебе. Наконец-то и я поняла, что эта память лишь моя. Первые цветы, чайная чашка, французские чулки в сеточку, первые неуклюжие признания. Если бы на этом все и закончилось. Тебе неинтересно, почему именно в Рим я все отвезу? Рим — это вечный город, и я хочу отдать вечности то, что по праву ей уже принадлежит. Ни мне и не тебе. Когда я приеду в Рим, я сразу пойму, что тяжелый чемодан мне совсем ни к чему. Чемодан с щедрыми чаевыми я оставлю носильщику и пойду стаптывать башмаки в компании мадонн, святых и кровавых завоевателей. Смертельно устав, я вернусь в пустой номер отеля. В двух шагах от меня будет стоять телевизор. Диван. И там опять будешь сидеть ты. Я позвоню тебе из Рима. Ты не удивишься. Хотя будет глубокая ночь, а у тебя маленький сын. Спросишь, когда меня встречать. И мы поговорим наконец-то о тысяче мелочей и не вспомним главного. Как когда-то нам хватало одной книги, одного мороженого и одеяла. Мы сворачивались под ним двумя изогнутыми тонкими линиями одного направления в узкой панцирной кровати, немедленнно прижимаясь к полу. У меня нет сил прилететь в Рим.

Официант принес еду и перебил мои мысли. В обычно шумном и многолюдном кафе было всего два посетителя, и одним из них была я. Это еще не все. В семь часов вечера в Сан-Диего за окном стало черным-черно. Вернее, цвет неба за окном был не черным, а иссиня-черным. Грозовым. На улице не было ни души. Я посмотрела на второго посетителя. Он выглядел обычной офисной крысой, как и я. На нем была белая рубашка и черный пиджак. Единственное между нами различие — он не носил юбок и каблуков, но еда в его тарелке не отличалась от моей. Мы рассматривали друг друга одновременно. У меня было чувство, что я смотрюсь в зеркало, и оттуда на меня смотрят с пониманием мои глаза. Мне стало очень спокойно. Забытое чувство покоя, понимания, времени.

Он взял свою тарелку, стакан и пересел ко мне за столик. Наверное, ничего более само самой разумевшегося и нельзя было сделать. Он посмотрел на меня и, заметив невидимые никому, кроме меня, грубые мозоли на моих руках от ношения чемодана, спросил, откуда они. Я, не зная, как ему «отеберассказать», ответила буднично:

— Просто чемодан.

Он легко кивнул головой.

— Бывает.

Неожиданно для самой себя я сказала:

— Если мы сейчас поменяемся нашими пока нетронутыми тарелками — это тоже будет нормально, правда?

Он поменял тарелки. Мы долго болтали, вспоминая о том, чего боялись в детстве, как пошли в школу, смеялись. Затем он сам заказал два крем-брюле. И шампанское, ибо белое вино мы оба терпеть не могли. Затем официант сообщил, что кафе закрывается в одиннадцать. Потом официант подошел еще раз и сказал, что полы уже помыты, пробило полночь, ему пора домой, а мир прекрасен даже за стенами этого кафе. Мы вышли на улицу под проливной дождь, оба сняли пиджаки и туфли и стали нелепо прыгать и смеяться, как две большие лягушки. Молния пронзила синее небо, и вдруг я вспомнила о синем чемодане, который остался в закрытом кафе. Я метнулась к огромному окну. На столе, стуле и даже на полу были рассыпали синие подснежники. Все было залито синим светом, а в глубине сидели Наташа, ты и ваш маленький сын, который мне улыбался беззубым ртом. Я помахала ему рукой в ответ и повернулась к своей второй большой лягушке.

— Какая же ты смешная: носик, ротик, оборотик. Иди скорей ко мне.

Ничего более естественного, чем наш первый поцелуй, в моей жизни, пожалуй, не произошло.

Всего один день

«Мама, этот бумажный самолетик я дарю тебе в День святого Валентина.

Ты знаешь, как трудно научить самолет летать?

Так же трудно, как любить».

Миша, 8 лет

«Что мы с Инной, Ритой и Катей

делали вчера под навесом!..

Мы играли с ними в распятье.

Я была Христосом Воскресом.

Обзывали дурой, нахалкой,

по ногам крапивой хлестали,

били и вручную, и палкой,

прыгалкой к кресту привязали».

Вера Павлова

Она вскрикнула и затихла. Резкая боль в спине, нетерпимая, мгновенно привела ее в чувство. От ужаса глаза широко открылись. Боль исчезла. Свет от звезд казался слишком резким. Аня почувствовала сырость земли, на которой лежала. Луна первой врезалась в глаза, а уже потом рассыпанные прямо над опрокинутым лицом звезды. Ночная свежесть залезла в рукава легкой куртки и злобно забинтовала холодом лопатки на спине. Быстро поднявшись на локтях, Аня смогла оглядеться. Осторожно, боясь возвращения боли, встала на ноги. Внизу, у подножия горы, вились белые и красные нити света от фар машин. Скоростная трасса не замедляла свой поток даже ночью. Машины ускользали из видимости сквозь пальцы предрассветной тишины. С правой стороны стелилась межгорная равнина, откуда в начале осени с сухими ветрами нападали беспощадные пожары, утверждая свое превосходство над человеком. В той стороне, как казалось Ане, высоко-высоко и был Тот, с кем она была откровенной, шутила или горько жаловалась, от кого всегда ждала помощи и защиты. Она говорила о Нем с подругой, приехавшей из края затяжных мелких дождей. Подружка хохотала: «Да, это в твоем духе, отвернувшись от креста, оставив его за спиной, говорить со своим Богом». Аня смотрела в небо молча. Решение было уже почти принято, и от неизвестности ее уже никто не смог бы защитить. Как говорит Муж: «Порядочность частичной не бывает». Равно как и предательство.

Кружилась голова. Странно, что она не смогла вспомнить, как оказалась на холме. Ничего, что случилось вчера. Или сегодня? Спустившись, она попала в сад, где росли апельсины. От запаха цитрусовых заскулил живот, напоминая о своей пустоте. Рядом переливалась металлическим светом бензозаправка. Судя по неадекватному дизайну станции, больше напоминающей космический корабль, нежели место, где водители запасались топливом, она находится в Беверли Хиллз, где китч был возведен в культ. Станция была безлюдна.