Бесплатный фрагмент - Системные принципы организации объективной реальности

Введение

Когда говорят о «системе» или «системном подходе» в традициях идей А.А.Богданова [1] и Л. Берталанффи [2], не во всякой ситуации бывает достаточно ясно, что должны эти понятия особенно формировать в нашем воображении по отношению к рассматриваемому предмету.

Обычно термин «система» употребляют в стремлении к познанию внутренней структуры какого-либо объекта, рассматривая затем функциональные взаимосвязи между элементами этой структуры и определяя функцию всего объекта в целом. При этом подразумевается, что в старый как мир методический прием, основанный на допущении «всякое целое состоит из…", вводится нечто особенное, для чего придумывается специальный термин. Почему же в иногда недостаточно изучения структуры объекта как особенного целого и надо применять именно «системный подход»?

Легко заметить, что если из сложившихся представлений о «системном подходе» удалить часть, относящуюся к элементарному познанию структуры целого, то остается весьма скромное туманное содержание, связанное с требованием умозрительной формализации функции или цели у объекта. Но даже в этом трудно разглядеть что-либо особенное, поскольку все то же самое можно отнести и на счет любого целого, эмержентные свойства которого можно принять за функцию системы. Тогда результаты теоретических построений в принципе могли бы увидеть свет и без применения какой-то особой системной терминологии. Однако создается впечатление, что гносеологическая ценность системного подхода, который, тем не менее, вызвал повышенный интерес теоретиков и даже оказался востребованным в некоторых прикладных исследованиях, может лежать за рамками сложившегося понимания системы только как структурно-функциональной целостности.

Несколько десятилетий назад «системный подход» был фактически выведен из плоскости структурно-функционального определения; Н. Винер представлял систему в виде т.н. «черного ящика», у которого изначально не известны ни структура, ни функция. При этом структура системы иногда оставалась не вполне ясной даже по окончании «системного подхода».

Последствия этих работ в виде тотальной компьютеризации ныне ощущает весь мир, однако, теория систем обогатилась немного, поскольку теоретический потенциал, заложенный в таком понимании, почему-то не был реализован в полной мере, и до сих пор структурно-функциональное определение системы переписывается из одного философского словаря в другой.

Системный подход иногда рассматривается как универсальный научный метод, позволяющий целенаправленно определять и формулировать общие принципы и законы, и который в перспективе должен облегчить «мучительный» процесс поиска взаимопонимания между представителями различных отраслей науки. С этой точки зрения общая теория систем — это путь формирования новой общенаучной парадигмы XXI века. Поскольку такая постановка задачи до сих пор не принесла каких-либо серьезных результатов, стали возникать серьезные сомнения в положительных перспективах этих претензий [42,9].

Несмотря на то, что «системный подход» пока не столь убедителен в статусе метатеории, тем не менее, его прикладное использование нашло самое широкое применение. По крайней мере, изучая структуру или динамику структуры у различных объектов, многие ученые считают, что применяют именно этот методический подход.

Однако общие методические принципы, к которым относится и познание структуры объекта, всегда необходимы в любых научных исследованиях. Поэтому не совсем понятно, что заставляет относить их к специфике «системного подхода», умножая при этом «сущности без необходимости».

Несмотря на то, что само понятие прочно вошло в обиход, известная идея системности оказывается выстроенной на довольно непрочном основании. Уместно предполагать, что истинная, может быть, неосознанная привлекательность этого принципа имеет некоторый скрытый источник, и, скорее всего то, что стоит за фасадом обычного понимания системы не полностью идентично понятию целого, но отражает какое-то важное, особенное, фундаментальное свойство окружающей нас природы. Поэтому мыслить и моделировать в системных категориях становится проще и удобнее, раз «системный подход» уже некоторым образом выбран самой природой изначально. Но, что это за особенные свойства и как они преломляются в нашем сознании?

Существование такой проблемы просматривается почти в каждой публикации, где заявляется системная тематика, что отражается в попытках обсудить или дополнить сложившееся понимание системы [3]. В совокупности этих определений проникновение в сущность категории «система» чаще всего осуществляется только со стороны допущений о базовом характере структурности. Но всевозможные и многочисленные вариации на эту тему, похоже, в значительной степени исчерпали потенциал методической эффективности.

Интересно взглянуть на проблему не только со стороны структурно-функционального определения. Поэтому мы попробуем проанализировать систему и другие близкие к ней категории в онтологическом ключе, приняв за основу подход Винера, с использованием несколько модифицированной гегелевской теории развития и некоторых моментов теории хаоса [4].

Следуя древним традициям жанра, попытаемся обосновать наши общие положения на простых примерах и предложим к обсуждению несколько гипотез, взаимосвязанных одним пониманием, которые затрагивают широкий спектр явлений бытия и интересы разнообразных наук от механики до социологии.

Все это — с надеждой сделать материал максимально доступным и интересным для всех, кого занимают проблемы фундаментального устройства окружающего нас мира.

ЧАСТЬ 1

Глава 1. Почему онтология?

Принадлежность общей теории систем к онтологии требует некоторых пояснений, поскольку она выходит за рамки определения, совпадающего с известными признаками этого направления.

У Гегеля онтология это то, что остается от философии, если из нее удалить гносеологию. То есть онтология (наука о внешнем бытии) и гносеология (наука о внутреннем бытии — сознании) выглядят как составные элементы философии [3]. Нам представляется, что такое разделение не совсем удобно, если предусматривается именно категориальный анализ.

Говоря о закономерностях мышления, мы не можем рассматривать предмет в отрыве от внешних причин сознания, от явлений бытия, независимых от сознания. И наоборот, любая попытка понять внешний мир предусматривает рассмотрение закономерностей его отражения в сознании.

Получается, что предметом онтологии являются закономерности отношений бытия к сознанию, а предметом гносеологии — закономерности отношений сознания к бытию; в некотором смысле, это одни и те же закономерности, один и тот же предмет. Разделение тут может быть возможным скорее на уровне метода, чем на уровне предмета. Поэтому в таком понимании онтология и гносеология выступают не столько в качестве самостоятельных наук, сколько в качестве названий двух методов философских исследований.

Образец несколько иного понимания онтологии нам удалось обнаружить в сети интернет [43], что выглядит следующим образом: «Исторически, понятие онтологии появилось в одной из ветвей философии, называемой метафизикой, которая изучает устройство реального мира. Основной характерной чертой онтологического анализа является, в частности, разделение реального мира на составляющие и классы объектов (at its joints) и определение их онтологий, или же совокупности фундаментальных свойств, которые определяют их изменения и поведение. Таким образом, естественная наука представляет собой типичный пример онтологического исследования. Например, атомная физика классифицирует и изучает свойства наиболее фундаментальных объектов реального мира, таких как элементарные частицы, а биология, в свою очередь, описывает характерные свойства живых организмов, населяющих планету».

Данное определение допускает возможность построения множества «отраслевых» онтологий, несколько различающихся по предмету.

В этом случае, кажется, сложно определить ощутимую пользу от превращений теоретической биологии или теоретической физики в соответствующие «отраслевые» онтологии. Не вдаваясь в глубокую критику, мы просто объявим об использовании несколько иного понимания.

В приведенных и в других известных трактовках онтологии (часто маловнятных) при желании можно обнаружить одно общее основание, которое принимается нами единственно и в чистом виде в качестве самостоятельного определения.

Как в принципах древней метафизики, и в трансцедентальнай философии Канта, и в хайдеггеровской интерпретации, сообщающей «духу» характер объективной реальности, и в той онтологии, которая, согласно современному определению, занимается, главным образом, категориальным анализом главным для нас является осознание необходимости согласования всех рассудочных понятий и принципов и объединения их в нечто целое.

Например, устремление к непротиворечивому обобщению отчетливо просматривается в том же категориальном анализе, которым, в основном, занимается современная онтология.

Ведь «категория» как родовое понятие, обнаруживает в себе некоторый вектор, направленный к общей вершине самых объемных и абстрактных содержаний, организующих в итоге через использование некоторых общих понятий и принципов единую (хочется сказать систему, но мы пока не имеем такого права) картину бытия.

Примечательно, что Аристотель (основатель учения о категориях) насчитывал десять категорий (сущность, количество, качество, отношение, место, время, действие, страдание, обладание, самонахождение). Платон — четыре (идентичность, отличие, постоянство, изменчивость), Декарт и Локк различают три категории, Кант — четыре группы по три категории в каждой, у Гегеля взаимоувязанные категории сложны и многочисленны, Шопенгауэр исключил все двенадцать кантовских категорий за исключением причинности. По мнению некоторых наших современников, количество категорий не ограничено, и многие из них еще неизвестны. В чем же причина разногласий?

Конечно же, не в том, что Канту больше по душе число «двенадцать», а Шопенгауэру — число «один». Конкретный набор определенных категорий в каждом из этих учений или, проще говоря, совокупности обобщающих понятий представляет собой неявную попытку создания особенной целостной и логически законченной модели действительности, чтобы сформировать некоторое особенное онтологическое понимание бытия, без чего человеку трудно привести в порядок собственное мышление.

Объективный характер такой потребности можно отчетливо заметить, если пристальнее вглядеться в реакцию человека на какие-либо неизведанное, парадоксальное, необычное природное явление. Человек может сказать по этому поводу «не понимаю», но даже в этом его непонимании все равно содержится онтологическое понимание происходящего.

Например, для материалиста любое «не понимаю» есть понимание, что налицо еще непознанная закономерность, но в принципе материального мира. Для идеалиста за фасадом «не понимаю» будет скрываться проявление «абсолютного духа», которое в принципе может поддаваться причинно-следственному познанию. Религиозный схоласт в качестве причины укажет божественное провидение и может вообще успокоится по поводу поиска иных причин и механизмов. Даже не обнаружив очевидной причины явления все трое, тем не менее, могут организовать жесткую дискуссию, которая в конечном итоге сконцентрируется именно на различиях в онтологической интерпретации действительности.

Интересно заметить, что любые модификации онтологической картины мира в индивидуальном сознании — это, часто, психически болезненный процесс. Отчасти этим объясняется то упорство, с которым люди пытаются сохранить свои фундаментальные представления о мире даже в случае, когда какое-либо изменение в этой области непосредственно не связано с вопросами материального благополучия. Для примера, — будет очень трудно «переубедить» любого мусульманина в пользу специфических догматов христианства и — наоборот. Хотя, признаться, с точки зрения достижений современной философии оба религиозных учения будут содержать обилие логических примитивов. Однако и сама современная философия не исключила внутри себя множество фундаментальных противоречий.

Вот тут и настало время заметить, что польза любого «философствования», формирующего относительно целостную картину бытия, как раз и состоит в создании психологического «комфорта» личности. В свою очередь от качества сложившегося индивидуального мировоззрения зависит вектор личностной эволюции, как будет показано далее, функционально связанный с вопросами гедонизма и вообще смыслом человеческого существования.

Особенность онтологической теории, как нам видится, это стремление к организации некоторой законченной модели бытия, которая, хотя и не всегда обнажает достоверные причины всех явлений, что, впрочем, не является самоцелью, но формирует некоторое целостное понимание действительности.

Ближе всего наша онтология в своем стремлении к первоосновам оказывается к метафизике, которая «сильно пострадала» от позитивизма в XIX, но стала вновь возрождаться несколько в новом качестве в начале XX века.

Однако, даже современное понимание метафизики не избавлено от груза некоторой «спекулятивной потусторонности», от желания описывать преимущественно «загадочные глубины бытия», хотя и положительно утверждает неизбежную устремленность человеческой мысли к простому, единому и целостному. Онтология должна крепко «дружить» с научным фактом, не перегружая себя чрезмерным обилием постулатов в ущерб позитивному естествознанию.

Учение о бытии не совсем совпадает и с естествознанием, которое «не любит» заниматься проблемами «духа» и сильно тяготеет к полюсу чистой эмпирики, скорее «вывешивая запретительные знаки» из частных теоретических интерпретаций достоверных научных фактов на далеких от истины и тупиковых путях развития познания, нежели целенаправленно формируя единую модель действительности.

Онтологическая модель бытия присутствует в любом индивидуальном сознании как теоретическая основа, вырабатывающая понимание. В самом примитивном варианте она почти полностью состоит из Бога или любого набора потусторонних духов, посредством которых, в принципе, можно объяснить любое сложное явление окружающей действительности.

Наблюдая, как познание, вооруженное постулатом об объективной причинности, отвоевывает онтологическое пространство у религии, уже древние греки пытаются выстраивать онтологию на принципах метафизики, помещая в первооснову бытия либо «воду» (Фалес из Милета), либо «воздух» (Анаксимен), либо «огонь» (Гераклит). Очень красиво выглядит мысль Анаксимандра из Милета; его «апейрон», пожалуй, впервые заполняет основу бытия (по аналогии с материей) чисто абстрактной сущностью, не связанной ни с одним чувственно воспринимаемым аналогом.

Там, где начинается философия, даже схоластического толка, начинается постепенное вытеснение богов из совокупности основополагающих причин. Схоластика вынуждена уже доказывать бытие бога, невыгодно для себя обнаруживая такую назревшую потребность. Классический идеализм, хочет он того, или нет, почти уничтожает религию (только в онтологической модели), заменяя богов на постулат о некотором идеальном абсолюте. Материализм вовсе выбрасывает идеалистические допущения из онтологии, заполняя все материей, как сущностью, обладающей свойством становиться объективной реальностью.

Однако, как оказывается, такой подход не может решить всех проблем понимания бытия, как это доказывал А.Ф.Лосев, рассматривая материю как категорию метафизики [5].

Киркегор, критикуя философию Гегеля, не замечающую существенность внутриличностного бытия, обнаруживает и такой «дух», который (не только как абсолют) может становиться объективной реальностью.

Эта онтологическая модель была подхвачена философией экзистенциализма, где была обильно и нерационально перегружена постулатами, допущениями и маловнятными категориями.

В этой исторической динамике онтология выглядит как относительно самостоятельная наука, которая посредством анализа самых общих категорий пытается согласовать все знания о действительности как о едином целом, в конечном итоге устремляясь к построению завершенных моделей бытия.

Через обобщения в рамках конкретной онтологической теории, различные гипотезы, постулаты и допущения, прямое эмпирическое доказательство которых затруднено по определенным причинам, начинают с пользой и для себя и для общего дела как бы доказывать друг друга, собирая в теоретическую ткань модели бытия «с миру по нитке» отдельные элементы экспериментально достоверного знания.

Онтологическое учение возникает из некоторого качественного гносеологического взаимоувязанного своеобразия, составляющего целостную онтологическую модель, которая в принципе, но в границах меры, невозможна без набора постулатов и допущений. Степень адекватности этой модели определяется, скорее, удобством ее методического применения, а в более широком смысле — эффективностью роли в качестве универсальной теоретической основы или некоторой метатеории, позволяющей конструировать и согласовывать теории в сфере любых научных интересов.

В понимании Л. Берталанффи системность приобрела настолько универсальный характер, что, в сущности, стала похожа на одну из основных форм бытия вещей. При этом «системный подход» положительно предусматривал и возможность перехода от чистых и всеобщих теоретических абстракций к отраслевому применению в частных науках, чем, собственно, в основном и занималась «общая теория систем» в последующие годы. (См., например [6].)

В своей «фундаментальности» и «общности», которая отчетливо просматривается у Л. Берталанффи, теория систем, на наш взгляд, приобретает характерные черты учения о такой закономерности, которая восходит к основным организующим началам бытия. Возможно, эта теория не объемлет бытие в целом, но способна внести существенный вклад в онтологическое понимание действительности, одинаково охватывая рамками единых понятий проявления свойств и материи и духа.

Глава 2. Сущность и признаки системы

2.1. Подробнее об известном

Может создаться впечатление, что термин «система» несет в себе какие-то магические свойства, если задуматься о причинах вдруг повально возникшей моды на его использование. Вместе с тем до сих пор не существует общепризнанного определения этого понятия, которое могло бы считаться действительным инструментом, помогающим обнаруживать и изучать закономерности бытия.

Упорные атаки на проблему системологических дефиниций предпринимались во многих работах, в которых заявлялась системная тематика, и это отражает действительное существование весьма актуальной проблемы в самой основе современной научно-теоретической мысли.

Даже поверхностный взгляд оставляет впечатление, что разногласия сосредоточены не в каких-то мелочах.

Например, в книге А.Н.Аверьянова, где обсуждается эта тема, обнаружено следующее заключение: «…Все совокупности являются системами. Этой точки зрения придерживаются многие авторы (В. Г. Афанасьев, В.С.Тюхтин, Е.Ф.Солопов, Н.Ф.Овчинников, А.Е.Фурман). Ряд исследователей, напротив, считают, что не все совокупности являются системами. Так, например, И.В.Блауберг, В.Н.Садовский, Г. Юдин считают, что не всякая совокупность есть система [3]. Существенная неопределенность уже на фундаментальном уровне порождает целый шквал разнообразных логических построений, составляющих почву для разногласий, при этом «анализ определений этого понятия содержится практически во всех работах, посвященной данной проблеме» (там же, стр.39).

Несомненно, ситуация неизбежно обязывает нас составить свое понимание сущности системы, для чего сначала предстоит разобраться в достигнутых в этом направлении успехов.

Сам термин «система» известен с давних времен. По-гречески «systema» — составленное из частей, соединенное. Использованием этого понятия в эпоху античности пытались подчеркнуть, что целое есть большее, чем простая сумма составляющих его элементов. Специфическим особенностям системного знания уделяли внимание Платон и Аристотель. В частности Платон уже на уровне созерцательной философии не мог не заметить фундаментальный характер системной ограниченности природных объектов, что концептуально отражено у него, например, в категории «единого». В его понимании «единое» есть нечто объединяющее, ограничивающее, склеивающее множественность в некоторое «Благо». Благо у Платона составляет функциональный аспект «единого», оно нечто даже более высокое, чем сущность самой вещи. Единое — формальный принцип ценности, обеспечивающий границы и пределы множественного, исполняющего роль субстрата. В проекции на современность мысль Платона некоторым образом увязывает принцип ограниченности, который явно просвечивает в категории единого и функциональную новизну ограниченного множества. Конечно же, все это имеет непосредственное отношение к нашему современному пониманию системы.

К идее системности в свое время обращались Кант и Гегель. У последнего можно встретить утверждение, что «Философствование без системы не может иметь в себе ничего научного… Всякое содержание получает оправдание лишь как момент целого, вне которого оно есть необоснованное предположение, или субъективная уверенность…» [8]. Здесь говорится о необходимости систематизации знания. Примечательно, что «субъективная уверенность» не сразу становится систематизированной, но тоже может являться истиной, важность которой для человека или человечества в целом может быть самостоятельно высокой, даже если эта истина не вклеивается ни в одну из существующих систем знания (можно вспомнить Джордано Бруно). Тогда надо думать, что систематизация знания должна иметь ценность научности в получении дополнительного сверх знания, которое достигается при восприятии субъективной уверенности, как элемента более общей истины.

Ближе к современности развитие системной проблематики связано с именами Богданова, Л. Берталанффи, М. Месаровича, А.И.Уемова и др. Согласно подходу Л. Берталанффи «система есть любое множество элементов, любой материальной природы, которые находятся в определенных отношениях друг к другу» [2] Таким же образом определял систему С. Бир [10]. «Система — все, состоящее из связанных друг с другом частей». Именно такого типа определение используется сейчас как общепринятое, если верить философскому словарю: «Система — совокупность элементов, находящихся в отношениях и связях между собой и образующих определенную целостность, единство» [11].

В этом определении термин «система» имеет самое широкое истолкование, система выглядит просто как целое. По этому поводу известно весьма веское возражение: «Нетрудно заметить, что под такие определения подпадают все явления природы» [12]. Дополним, если учитывать, что всякое целое должно содержать составляющие его части, тогда уместен вопрос: чем указанное определение системы отличается от определения целого? Надо ли придумывать два различных термина для обозначения одного и того же? Скорее следует согласиться, что системой должно являться не всякое целое, а нечто особенное.

На проверку, вся задача сосредотачивается в разделении понятий «объект», «целое», «система», и она оказывается весьма не простой. Вот, например, одно из объяснений. «В настоящее время изучение объективного мира и законов его отражения в сознании людей такого уровня, что в процессе познания уже недостаточно оперировать такими понятиями, как „объект“, „вещь“, ибо они отражают нечто отдельное, нерасчлененное, единичное. Как заметил И. Клир [13], понятие „объект“ всегда является до некоторой степени туманным, а относящиеся к нему проблемы — недостаточно ясными». Система, являясь объектом, вещью и знанием, в то же время выступает как нечто сложное, взаимосвязанное, находящееся в самодвижении. Поэтому и категория «система», будучи философской категорией, в отличие от понятий «объект» и «вещь» отражает не что-то отдельное и нерасчлененное, а противоречивое единство многого и единого.

Система, являясь конкретным видом реальности, находится в постоянном движении, в ней происходят многообразные изменения. Однако всегда имеется такое изменение, которое характеризует систему как отграниченное материальное единство, что выражается в определенной форме движения. От того, в какой форме движения находятся элементы системы, зависит ее место в иерархии систем. По формам движения элементов системы подразделяются на механические, физические, химические, биологические, социальные. Как отмечал Ф. Энгельс, «природа движущихся тел вытекает из форм движения» [14]. А так как высшая форма движения включает в себя низшие, то все системы помимо специфических свойств имеют общие свойства, не зависящие от их природы. Эта общность свойств и позволяет определять понятием «система» самые разнородные совокупности» [15].

В данном разъяснении действительно улавливаются некоторые различия между системой и объектом, системой и вещью, поскольку «объект» и «вещь», употребляемые в каком-либо контексте, чаще всего не несут в себе обязательности постулата о собственной структурности. Иначе говоря, если мы обозначаем нечто как объект или вещь, то совершенно не обязательно, что в наших целях присутствует его дальнейшее членение с целью познания внутренних закономерностей и механизмов. Иногда в исследованиях актуальны лишь внешние взаимодействия объекта.

В понятиях «целого» такой постулат присутствует обязательно, в «системе» — чаще всего. В данном случае терминологическое деление получается весьма проблематичным. Поэтому предпринимаются попытки ввести дополнительные признаки в определение системы.

Например, «система — объединение некоторого разнообразия в единое и четко расчлененное целое, элементы которого по отношению к целому и другим частям занимают соответствующие им места [16]. Здесь в качестве особенного признака выступает «соответствующее место».

Другой дополнительный признак системы предложил А.И.Уемов: «Системой будет являться любой объект, в котором имеет место какое-то отношение, обладающее заранее фиксированным свойством» [17]. Принципиальное значение «заранее фиксированного свойства» поддержано и другими исследователями [18].

Более строго в его понимании «система — это конечное множество элементов, объединенных динамическими и статическими отношениями, которые с необходимостью и достаточностью обусловливают наличие целенаправленных свойств, позволяющих решать системопорождающее противоречие в определенных внешних условиях» [там же с.66]. Первая часть этого определения преемственно подчеркивает целостный характер системы, а наличие «целенаправленных свойств» во второй заставляет учитывать, что оформление системы преследует строго определенное ее состояние. При этом оговаривается, что «не следует смешивать целевое состояние как объективную характеристику с понятием субъективной цели как опережающего отражения целевого состояния».

Целью в данном случае «называют как само состояние или предмет, которые должны быть результатом деятельности, так и их идеальные образы, проекты» [c.65]. Иначе говоря, цель — это не только то, к чему мы способны стремиться, а само, независящее от нас это состояние.

В третьей части указывается необходимость присутствия «системообразующего противоречия», по поводу которого дано следующее разъяснение. «Целевое состояние, непосредственно порождающее систему, отвечающее на вопрос, что должна представлять собой система, в свою очередь, обусловлено наличием объективной определенной ситуации.

Любой объект возникает, создается или осознается как система только при наличии таких объективных предпосылок, из которых вытекает необходимость возникновения, создания или осознания объекта именно как системы. Такой предпосылкой является системопорождающее противоречие или проблемная ситуация. …За целью стоит смысл» [с.66]. То есть у каждой системы должна быть определенная тенденция, которой препятствуют внешние обстоятельства. Любая система является таковой, когда способна преодолеть эти обстоятельства и разрешить свою проблемную ситуацию.

Вокруг функции или цели систем вращалась мысль многих исследователей этой темы. В частности Дж. Милсум [18] пытался конкретизировать понятие системы подобным образом, связывая это понятие с выполнением функции, к которой она приспособлена.

Интересны попытки углубиться в понимание системы, которые предпринял П.К.Анохин [20]. Самостоятельную ценность имеют его критические замечания по поводу несовершенства существующих определений системы, что обозначает существование актуальной проблемы дефиниций в данной области знания. В сущности, пытаясь «расколоть» слишком общее определение системы, он вводит несколько дополнительных характеристик, представляя систему как «динамическую приспособительную организацию» на примере живого организма.

Система по этой версии формируется по сигналам о полезном результате собственной деятельности.

Известная концепция «функциональной» системы предполагает, что система происходит не из бесцельного «взаимодействия», а из целенаправленного «взаимосодействия» компонентов данной системы, которые организуются общесистемными свойствами. Признаки систем пытались также вывести из их свойства организовывать иерархические структуры.

Так по мнению А.А.Малиновского «система строится из единиц, группировки которых имеют самостоятельное значение, звенья, блоки, подсистемы, каждая из которых является единицей низшего порядка, что обеспечивает иерархический принцип, позволяющий вести исследования на заданном уровне» [21].

Признак иерархии введен в данном случае в качестве одного из следствий принципа всеобщей связи. Таким образом, определяя систему, мы некоторым образом выделяем ступеньку в шкале «состоит из», и называем эту ступеньку «системой». В принципе можно продолжить список цитат, отражающих классическое понимание системности, однако все главное, что повторяется в определениях уже сказано, и теперь можно просуммировать найденные признаки системы:

1) Наличие целостной структурности, то есть сочетания объектов, взаимосвязанных друг с другом, обеспечивающих системе новые интегративные качества.

2) Четко фиксированное положение элементов по отношению друг к другу и целому.

3) Существование цели или функциональной направленности.

4) Иерархичность структуры любой системы в теоретической конструкции — «состоит из».

Посмотрим, насколько удобен и достаточен этот набор признаков для объективного восприятия системы. Как уже понятно, просто поставить знак равенства между системой и целым, имеющим структуру, было бы нерационально. Поэтому использование единственно первого признака нельзя признать возможным.

Сомнительна также возможность дополнения этого признака требованием жесткой фиксированности составных элементов, в частности потому, что, например, биологическим и социальным системам, которые изучаются синергетикой, (например, биоценоз) свойственны постоянные внутренние изменения, которые интересны для изучения в динамике.

Элементы таких систем находятся в постоянном движении, меняются местами, рождаются и исчезают. Весьма сомнительно, что для них может быть справедлив признак фиксированности положения, если рассматривать такие системы в развитии. Жесткая фиксированность элементного состава чаще всего встречается лишь у механических систем или существует лишь как определенная модель в нашем воображении, что далеко не исчерпывает множество существующих системных форм.

Что касается «целевых» или «функциональных» признаков, то уместно заметить, что в исследовательской практике бывают случаи, когда о конкретных функциональных свойствах объекта ничего неизвестно, или известно лишь на уровне гипотезы. Тогда необходимо признать, что признак функциональности в определении системы не конкретен, а абстрактен. То есть, систему выдает «функциональность вообще», иначе говоря, способность что-то сделать.

То, что система обладает некоторой «активной» функциональностью, в принципе не вызывает никаких возражений. Однако функция, как и структура, вряд ли могут считаться основными системными признаками, поскольку не всегда способны оказать действенную помощь нашему сознанию в обнаружении конкретных систем. У таких систем как «человек» цели часто очевидны, а вот у двигателя внутреннего сгорания цели обнаружить весьма проблематично. Предположим даже, что цель в некотором понимании может не зависеть от субъективного восприятия системы. Однако в любом случае, пытаясь обнаружить цель у объекта, нам придется определиться с каким-то эталонным набором параметров данного целевого состояния. Именно по этим параметрам можно определить факт достижения заданной цели. Вот пример.

Представим сложный аппарат, в который мы три раза помещаем яблоко. В первом случае аппарат вырабатывает нам яблочное повидло, во второй раз после помещения в него яблока из аппарата выходит песок, в третий раз — просто воздух. Все, что получается, характеризуется принципиально разными параметрами.

Имеем ли мы право утверждать, что наш аппарат является сложной системой, если одной определенной цели мы у него не обнаружили? В данном случае нам придется считать, что цель нашего аппарата вообще переработка яблока во что-то постороннее. Теперь, если мы поместим в тот же аппарат батон хлеба, а получим яблоко, мы должны полностью запутаться относительно цели и считать, что изучение нашего аппарата не является системным. Только интуиция подсказывает, что такой аппарат все-таки можно назвать системой, и это заставит задуматься нас о принципах его структурного устройства.

Здесь система оказывается определенной, объективированной до того, как установлена ее цель или функция. К чему тогда эти признаки? Если они нужны для того, чтобы просто подтвердить уже признанное, следовательно, без них вполне можно обойтись собственно в определении системы как таковой.

Перейдем теперь к признаку иерархического строения систем. Заметим, во-первых, что не все системы образуют иерархию. Помимо вертикальных, существенны и горизонтальные системные связи, такие, как взаимодействие хищника и жертвы. Во-вторых, прежде чем выяснить иерархию подсистем, нам придется намучиться с элементным составом, а затем все те сложности, с которыми мы столкнулись, рассматривая понятие «система», благополучно перейдут теперь на понятие «ступенька в иерархии». Как теперь определить, что такое эта ступенька, ведь простая замена названий сути проблемы в данном случае не меняет.

Чтобы вся эта критика стала более понятной попробуем рассмотреть простенький пример системного исследования.

Представим себе процесс изучения телевизора человеком изначально несведущим в его устройстве и назначении, например, каким-нибудь первобытным обитателем джунглей. В русле известных принципов системного подхода исследование будет происходить, примерно, в следующем порядке:

1. Есть объект, называемый телевизор (стадия ограничения или объективирования).

2. Он показывает картинки и говорит слова (стадия «определения функции» или «цели» объекта по известному определению, а в сущности качественное определение выходного потока).

3. У телевизора вставляется вилка в розетку и нажимается нижняя кнопка, после чего он начинает функционировать (стадия определения условий или качества входного потока).

4. Телевизор — это такое животное, которое ест при помощи вилки из розетки, а общаться с нами может при помощи кнопки (стадия классификации или выявления закономерности, соответствующей уровню имеющегося, априорного знания).

5. Если телевизор ест, то вилка — это его рот, у него также должен быть желудок, а то, на чем появляются картинки находится спереди, значит это его лицо. Если заглянуть внутрь телевизора, можно заметить, что рот соединен с большой катушкой, которая, очевидно и является желудком. Значит телевизор состоит из рта, кнопки, желудка и лица и чего-то остального (стадия моделирования или структуризации, которую часто традиционно называют собственно системным подходом).

6. Теперь мы знаем, как телевизор нужно кормить и как с ним можно общаться, чтобы он показывал картинки и говорил слова (выводы о практическом применении).

7. Если телевизор заболеет, надо знать, как его лечить. Для этого надо подробнее исследовать его структуру, например, устройство желудка, а затем всего остального (стадия формирования направления дальнейших исследований в рамках «системного подхода»).

Из этого примера можно видеть, сколь долог путь до пятой стадии познания нового в структуре неизвестного системного объекта. При этом предыдущие четыре стадии лишь подводят нас к «структурному восприятию» объекта, формируя в нашем сознании традиционные признаки системности.

Из этого же примера можно видеть, сколь далекими от совершенства могут быть наши представления о структуре неизвестного заранее объекта, и относительно неадекватны теории взаимосвязи составляющих систему элементов. Можно ли в этом отношении считать структурность признаком собственно системы, если структурируется лишь несовершенная модель объекта по нашей воле и в нашем сознании?

Можно ли сколько-нибудь изучить систему или спрогнозировать ее поведение, так ничего не узнав о ее истинной структуре, цели и функции?

Как это ни парадоксально, мы именно этим чаще всего и занимаемся. Несмотря на ложные представления о структуре, дикарь все равно сможет научиться пользоваться телевизором. Можно ведь управлять такой системой как лошадь, даже не вдаваясь в тонкости ее устройства.

Похоже, мы часто используем в практике закономерности, которые «добыли» в результате далеких от истины представлений о конкретной системной структуре.

Из приведенного примера вполне очевидна двойственность содержания понятия «система». С одной стороны под системой мы можем понимать объект как феномен, родственный понятию гегелевской «вещи в себе», а с другой стороны — это модель, которая формируется в нашем воображении в том виде, который наиболее нам приятен и полезен по нашему сиюминутному мнению для практического применения. Причем в последнем случае система — модель может быть и «замкнутой» и «открытой», с любым количеством составляющих элементов и предполагаемых отношений между ними и целью, доступной нашему пониманию.

Говоря о конкретной системе реальной или чисто умозрительной, допустимо предусматривать модель, но в рассуждениях о сущности реальных систем, состоявшихся как факт, нам приходится учитывать их специфику, независимую от сознания, которая, тем не менее, способна изначально формировать признаки системности в нашем воображении. Эти признаки должны объединять все системы в единое множество, а известные перечисленные выше признаки объединяют в такое множество лишь модели, которые по разным причинам уже сформировались в нашем воображении.

Нужны пояснения. Совершенно иначе представляет телевизор человек, создавший этот самый телевизор. Прежде, чем воплотить телевизор в реальности, его элементная схема должна полностью определиться в воображении. В этом случае определяется и «цель» телевизора, его элементный состав, а также жесткое, фиксированное положение элементов и их функциональное отношение друг к другу. Только в этом случае признаки системы совпадают с требованиями известного определения. Как следствие, мы должны признать, что не всегда структурность есть признак системы. Весьма скромные возможности наших способов субъективного отражения лишь иногда позволяют использовать структурность в качестве самостоятельного признака системы.

Совсем упрощая наши рассуждения, скажем, что и для дикаря, который ровно ничего не знает о телевизоре и для человека, знающего все о его структуре, телевизор должен являться системой, независимой от любого сознания. Это значит, что первоначальные признаки системности должны быть и для дикаря и для ученого по существу одинаковыми.

Если все детали телевизора просто свалены в мешок с целью их не растерять, то содержимое этого мешка неуместно называть системой, если только не иметь ввиду модель в нашем воображении. Равно и собранный, но не включенный телевизор мало отличается от простого скопища его элементов. Лишь только в том случае, когда после включения мы заметим, что электричество и радиоволны, поступающие в телевизор, превращаются в звук и изображение, тогда наше сознание получает доказательства системности содержимого данного объекта.

Наконец, как это не выглядит парадоксальным, мы это уже отмечали, несмотря на живучесть классического «структурно-функционального» определения, понимание системы на практике давно перешагнуло в новую качественную сферу благодаря стараниям Н. Винера в создании кибернетики. В его методической концепции «черного ящика» заявлена возможность изучения системы безотносительно к информации о ее структуре или составе (!). Системы в кибернетике иногда изучают исключительно по их реакциям на внешние воздействия, обозначая результаты этих реакций как конкретные функции данной системы. Если признать допустимость такого подхода, то создается противоречивая ситуация, в которой «структурно-функциональный» подход к определению набора признаков системы перестает охватывать все множество объективных ситуаций.

В подходе Н. Винера структура системы лишь предполагается. Тогда получается, примерно, следующая ситуация. Предположим, нам известно, что все рыбы имеют жабры. Увидев впервые в жизни, скажем, слона, мы предполагаем наличие у него жабр. Основываясь на этом допущении, признаем слона рыбой. Аналогично, увидев некий объект, мы постулируем наличие у него структуры. Основываясь на этом допущении, признаем объект системой. Признав последнее, начинаем изучать этот объект при помощи системного подхода, в частности метода «черного ящика».

Конечно, постулат о структурности объекта чаще всего подтверждается, поскольку любой материальный объект имеет, как минимум, молекулярную структуру. Но тогда уместно заметить, что любой материальный объект может рассматриваться как система. При этом системность, дублируя объектность, теряет самостоятельность и вообще методическую ценность.

Признав камень системой, приходится согласиться, что все есть система. Но ведь, слова уместно придумывать лишь для того, чтобы они отражали различия между множествами, а не констатировали, что множество равно самому себе, ведь это и так ясно.

Если согласиться с тем обстоятельством, что категория «система» есть отражение некоторой объективной реальности, независимой от нашего сознания, тогда перестает быть уместным акцент на структурном содержании системы, как ее основного признака, по которому система объективируется нашим сознанием.

Любая неизвестная система, если она существует независимо от нашего сознания, вторгается в сферу наших интересов и внимания до того, как мы формируем представление о ее структурном содержании. Стало быть, сам процесс познания ее структуры — это уже стадия собственно изучения системы, иначе говоря, — стадия применения системного подхода, но не основной признак.

Таким образом, если признаком системы представляется лишь «целостность», тогда придется поставить знак равенства между целым и системой. Очевидно, лучше этого не делать, поскольку некоторые предположения заставляют нас надеяться, что в данном случае правильнее не экономить на терминах. Тогда попытаемся разделить эти понятия. Для этого попробуем, поставить вопрос в форме одной простой задачи, и затем попытаемся определить, какая неуловимая логика подталкивает нас на конкретное решение.

Рассмотрим два простых предмета. Первый — это 1 кг песка в мешочке из материи (простой, не философской). Второй предмет — двигатель внутреннего сгорания. Предположим мы берем по одной песчинке из мешка и бросаем в оконное стекло, а затем бросим в стекло и пустой мешочек. Таким образом нам стекла не разбить. Теперь поместим песок в мешочек и бросим его в стекло, да посильнее. Вряд ли нас теперь похвалят за полученный результат, который обнаружится лишь потому, что в этом случае объект проявил свойства целого. Теперь возьмем двигатель, разберем его на части, и будем пытаться подвести как-нибудь к этим частям горючее, чтобы получить работу. Однако, для этого надо собрать все части как полагается и уж тогда подвести горючее. Тогда и этот объект проявит свойство целого.

Мешочек с песком и двигатель — оба эти объекта проявляют свойства целого, не равного качественно сумме составляющих их элементов. В то же время между ними есть и принципиальные отличия: одно целое качественно перерабатывает поступающие в него потоки, а другое целое — нет. Если читатель сразу догадался в чем тут дело, то можно далее пол-книги не читать. Если же еще не догадался, то далее нас ожидает долгий путь «к истине».

2.2 Древний и эффективный прием мышления

Попытаемся утвердиться в понимании, что проникновение в сущность неизвестного происходит однообразным в общих чертах способом. Сначала из всей совокупности вещей выбирается нечто, обладающее некоторой определенностью. Затем выбирается другое определенное «нечто», существующее рядом, остается выяснить возможную взаимосвязь между ними, для чего все это собственно и затевается. Если поднести руку к огню, то можно обжечься. Боль есть закономерное влияние огня на руку — вот элементарный пример такого открытия.

Механизм взаимосвязи различных явлений может представляться вполне очевидным, как очевиден механизм действия обыкновенного рычага человеку даже с самым неразвитым воображением. Но вряд ли наука достигла бы больших успехов, ориентируясь лишь на поиск такого рода элементарных закономерностей.

Во многих случаях приходится представлять влияние одного на другое опосредованно, то есть с участием третьего «нечто». Необходимость обозначения объекта — посредника чаще возникает там, где невозможно проследить однозначно и сразу все причинно-следственные связи между закономерными явлениями, но очень хочется использовать сами закономерности в интересах практической деятельности. Таким образом люди обозначили Бога, который непонятно как устроен и каким образом влияет на действительность, но утвердив взаимосвязь между молитвой и положительными для себя ее результатами. То есть, неявное применение методики «черного ящика» происходило задолго до работ Н. Винера практически с начала цивилизации. Этот прием удобен тем, что не требует точного знания структуры преобразователя, хотя, конечно, к тому надо сильно стремится (надеясь на лучшее).

Бывает структура преобразователя известна до мельчайших подробностей. Примером может служить тот же двигатель внутреннего сгорания, который опосредует закономерную взаимосвязь расхода топлива и получения полезной работы, или компьютер преобразующий информацию в соответствие с заложенной в нем программой и т. п. Случается и промежуточный вариант, когда о преобразователе кое-что известно, но не полностью. Это, прежде всего, следует отнести ко всему разнообразию живых организмов. В любом случае, в стремлении изучить «влияние», иногда приходится сталкиваться и с чем-то, что его опосредует или обеспечивает. Именно такого рода объекты — посредники часто и называют системами, интуитивно предполагая, что в данном случае приходится иметь дело не просто с объектом, имеющим признаки целого, а с некоторым особенным «активным» целым — феноменом, играющим важнейшую роль в реализации влияния или закономерности. Когда возникают подозрения (различной степени обоснованности), что этот объект может являться системой, кажется, что одновременно свершилось моделирование и изучение его структурного устройства. Но это только кажется. Изначально признак структурности часто выступает лишь в теоретическом предположении, из-за чего он выглядит второстепенным для собственно определения системы.

Здесь термин «система» представляется нам категорией, прежде всего, гносеологического отношения. В этом случае совокупность систем выглядит подмножеством совокупностей объектов, то есть не всякий объект может являться системой, поскольку не всякий объект может играть существенную роль в опосредовании зависимости или влияния, которые нам хочется познать. Тут можно признать правоту тех исследователей (И.В.Блауберг, В.Н.Садовский, Г. Юдин), которые считают, что не всякая совокупность является системой.

Однако как указывалось, существует и противоположная точка зрения (В. Г. Афанасьев, В. С. Тюхтин, Е.Ф.Солопов, Н.Ф.Овчинников, А.Е.Фурман), которая также не лишена смысла, если рассматривать систему как категорию онтологии. В последнем случае система рассматривается как сущность, независимая от сознания. Нам кажется, что в этом содержится несколько иное понимание системы, отличающееся от предыдущего. В аспекте онтологии, совокупность объектов выглядит иначе — подмножеством совокупности систем.

Не исключено, что проблема относительности в системном восприятии мира глубока, и на сегодняшний день не осознается даже как теоретическая задача. Поэтому методологически используется одно название для обозначения, в сущности, двух различных вещей.

Например, в рамках гносеологического подхода обыкновенный камень не будет являться системой, поскольку в данном отношении может не участвовать в опосредовании интересующих нас закономерностей (а также не иметь различимой структуры и понятной функции, если используется традиционное структурно-функциональное определение). Однако, уже только то, что камень существует как потенциальный объект онтологии может считаться признаком системы, поскольку существование невозможно без отражения. Тогда сам факт отражения можно рассматривать как переработку внешних потоков в качественно отличающийся результат. Стало быть, позволительно говорить о существовании особенной целостности, даже независимой от нашего сознания, поскольку способность к отражению присуща всей природе, а не только человеческому сознанию.

В наших поисках признаков системности, предстоит обратиться, прежде всего к первому пониманию, поскольку проблемы дефиниций — это проблемы, прежде всего, гносеологического толка.

Попытаемся же определить признаки, которые позволяют обозначить систему вне зависимости от степени изученности ее структурно-элементного содержания.

2.3 Должны быть границы

Ограниченность вещей, как философский принцип, была обнаружена еще в глубокой древности. Например, уже у Анаксимандра из Милета еще в YI веке до н. можно найти абстрактное понятие ограниченности, которое противопоставляется безграничности «апейрона» и вырастет некоторым образом из него. Несмотря на видимую тривиальность утверждения принципиального характера ограниченности в конкретных случаях все указывается далеко не простым для его адекватного применения.

В истории есть хороший пример, когда систему перепутали с несистемой, не усмотрев принципиального характера ограниченности. Можно вспомнить известный парадокс о возможности тепловой смерти Вселенной, который всерьез обсуждался физиками после открытия второго начала термодинамики, утверждающего необратимость перехода любой замкнутой энергетической системы в равновесной состояние с течением времени. Распространяя этот принцип на вселенную, Клаузиус и Томсон утверждали, что постепенное рассеивание и необратимая деградация энергии обусловят невозможность поддержания любого движения в мире в целом, что можно уподобить концу света. Если у мира есть окончание, то должно быть и начало. Но что было до этого начала, и где оно тогда размещалось?

Налицо явный парадокс, просто разрешить который можно не прибегая к метафизике, если учесть, что второе начало термодинамики справедливо лишь для систем, имеющих границы, и ни в коем случае не может быть перенесено на Вселенную, обладающую свойством безграничности. Бесконечная Вселенная не является системой, а поэтому должна подчиняться иным законам в своих метаморфозах. Здесь должна действовать иная физика, соответствующая внесистемным, безграничным объектам. (Некоторые рассуждения об этом увидели свет благодаря стараниям Больцмана, в попытках преодолеть парадоксы, связанные с идеей «тепловой смерти Вселенной.)

Следует оговориться, что Вселенная может изучаться и как система в определенной, обязательно ограниченной своей части (например, Солнечная система), что позволит распространить на такой объект и второе начало термодинамики. Но, тем не менее, необходимо всегда отдавать отчет о какой Вселенной идет речь в каждом конкретном случае.

Границы в определении системы имеют всеобщий характер; они могут охватывать систему не только пространственно, но и во времени, а в информационных или в идеальных системах окружают соответствующие элементы различных множеств. Очевидно, могут быть ограничения по самым различным основаниям.

Здесь со всей очевидностью отмечается действие закона отрицания отрицания, которое может дополнить понимание сути ограниченности систем. Начиная движение от бесконечно малого микромира субатомных частиц к ограниченному, мы должны замечать и качественное изменение общих закономерностей, присущих изучаемым объектам. Дальнейшее движение с расширением границ к бесконечно большому, к мегамиру также по закону отрицания отрицания уводит нас от привычных для ограниченных систем представлений. Начинают сказываться релятивистские отношения, которые усиливаются по мере изменения границ, и которые также справедливы для бесконечно малого, как и для бесконечно большого.

Схожесть свойств глубокого микромира и глобально больших объектов Вселенной известна физикам. В этом можно отчетливо разглядеть повторение начального на новом уровне, то есть и отрицание, и отрицание отрицания. За порогом первого отрицания перед конечным отрицанием отрицания размещаются системно ограниченные объекты, подчиняющиеся законам классической физики. Именно здесь расположено царство систем, в котором мы находим более привычное для себя существование.

Принцип всеобщей связи иногда делает границы систем весьма трудно различимыми, что можно проиллюстрировать на примере биологического паразита.

Переход к паразитическому образу жизни в процессе эволюции часто сопровождается редуцированием органов чувств, например, зрительных органов у паразитирующего вида. Но это только в том случае, если мы рассматриваем паразита как систему, границы которой совпадают с внешними покровами этого животного. Это наиболее очевидно, но не обязательно. Ведь в аспекте кибернетического устройства паразит превратился в систему, использующую органы чувств животного — хозяина. Эта система также реально существует, как и та, которую мы обнаружили изначально.

В этом отношении становится принципиальным вопрос, существуют ли вообще системы независимо от нашего сознания. Можно предположить, что поскольку границы обозначаются умозрительно, то системы это просто игра нашего воображения. Но это не так. Здесь, скорее всего, появляется сложная диалектика разделенного и связанного. Это одно из фундаментальных свойств реальности (в частности и материи) — именно стремление мира разделиться на системы, связанные воедино той же самой реальностью. Категория «система» лишь удачно отражает продукт этой вечной деятельности, который в принципе существует независимо от нашего отношения к нему.

Возможность объективного пространственного ограничения системы для целостного восприятия реализуется при помощи органов чувств, но далеко не во всех случаях. Мир систем сложен и разнообразен, а возможности органов чувств весьма ограничены. Именно поэтому нам не дано воспринимать непосредственно границы многих природных систем.

Наши далеко не совершенные органы чувств могут в некоторых случаях запечатлевать некоторые системы в форме конкретных предметов машина, собака, часы т. п. Стоит, однако, чуть-чуть отойти от традиционно бытовой сферы, которая формирует самые простые, необходимые для жизни образы, как тут же сознание натыкается на систему, границы которой в принципе не могут быть объяты органами чувств.

Поэтому по отношению к субъекту системы можно классифицировать по основанию заметности. Системы, границы которых отчетливо различимы, можно классифицировать как «яркие».

Например, наши глаза способны помочь сознанию в обнаружении такой системы, как муравей, но одновременно объять всех муравьев в особенной — «неяркой» системе «муравейник» органам чувств уже не под силу. Вполне очевидно, что каждый отдельно взятый муравей является самостоятельным живым существом. Границы этой системы очевидны для каждого конкретного муравья. Но и муравейник в целом также можно рассматривать как некое особенное интегрированное живое существо. Вместе с тем практический учет всех насекомых конкретного муравейника вряд ли можно осуществить, но, впрочем, и ненужно, поскольку как систему муравейник можно обозначить и изучать лишь на основе гипотезы о ее ограниченности на определенном множестве, которая находит доказательства не без применения чисто логических операций.

Более сложно формируется образ «скрытых» систем, подобных таким системам как «популяция», «биоценоз», «этнос», «субъективное я».

Если у неярких систем абстрактное восприятие границ затруднено, хотя и возможно в виде очевидного феномена, то определение скрытых систем может формироваться лишь интеллигибельно, через посредство умозрительных моделей, как продуктов мыслительной деятельности. Наше сознание воспринимает систему всегда как модель, которая имеет лишь приблизительное отношение для данного случая.

Например, образ «муравейник» может возникать в сознании как куча мелкого хлама на земле, собранного муравьями. Но это всего лишь знак — образ полной системы, ограниченной фактически вне нашего сознания.

Наш мозг лишь с какой-то утилитарной целью создает модель этой системы, также обладающую свойством ограниченности.

Например, для освоения нескольких закономерностей типа — «нельзя садиться на муравейник даже в случае сильной усталости». Столь упрощенная модель муравейника вполне уместна для усвоения и закрепления простеньких зависимостей.

В научном исследовании роли муравейника в биоценозе, модель должна быть более полной и более приближенной к действительности, а понятие «муравейник» должно быть более глубоким, включающем не только образ «муравьиной кучи», но и представления о питании в общественной жизни муравьев. Хотя полного соответствия оригиналу такая модель может не достигнуть никогда.

Невозможность чувственного улавливания ограниченности некоторых скрытых систем хорошо иллюстрируется существованием чисто информационных систем.

Например, кто скажет, где начинается и где заканчивается наше субъективное «Я»?

Легко почувствовать, что человеческое «Я», парадоксально неуловимое в своей уникальности и то является системой ограниченной, поскольку человек этим выделяет себя из окружающей действительности, являясь вместе с тем ее частью. Про любой орган во мне, даже про головной мозг я могу сказать «мое», но моя голова это еще не «Я». Весь мой организм — всего лишь оболочка, где локализовано мое субъективное содержание. Но ограничить и выделить его невозможно. «Я» как система непространственная и виртуальная, конечно, имеет границы, но попробуйте дать им какое-нибудь строгое описание. Вряд ли что из этого что-то может получиться кроме скучных мемуаров.

По-видимому, неяркие и скрытые системы можно изучать именно как системы просто на основе постулата об их ограниченности, к которому надо относиться с определенной осторожностью, как к постулату. При этом следует учитывать, что возможность восприятия системных границ часто существует лишь в некотором приближении модели к оригиналу, которые не могут слиться воедино, как по форме, так и по содержанию.

Истина о невидимых системных границах, а, следовательно, о существовании неяркой или скрытой систем, может быть лишь относительной, примеряемой к специфике познаваемой закономерности. В процессе познания осуществляется движение мысли к более глубокому, многостороннему восприятию системных границ, которые существуют реально, доопытно и независимо от нашей воли и нашего сознания.

Невозможность непосредственного чувственного охвата неярких и скрытых системных границ, конечно, во многих случаях затрудняет использование признака ограниченности в качестве одного из основных в процессе идентификации объектов системного типа.

Однако такое препятствие не кажется столь серьезным по сравнению с теми принципиальными неудобствами, которые возникают при попытках использованию только признака структурности отчасти из-за того, что стадия объективирования неизбежна в любом исследовании и основана на императиве различий между объектом и субъектом.

Восприятие структурности конкретного объекта почти всегда специфично и требует не одного, а множества частных допущений, адекватность которых проверить трудно или невозможно, если данная система изначально и целиком не придумана самим человеком.

Необходимо заметить, что граница реальной системы всегда вероятностна.

Попытка провести какую-то идеальную линию в процессе ограничивания системы заведомо обречена на провал. Идеальная граница системы — это всего лишь необходимый прием нашего мышления. Процесс уточнения местоположения границы даже самой яркой системы в пределе уводит в микромир, где, как известно, точное определение местоположения частиц, из которых состоит система, в принципе невозможно. Таким образом, хаос является необходимой составной частью и условием системной определенности, в свою очередь система является одним из вместилищ хаоса.

Тут проявляется закон единства и борьбы противоположностей, что не исключает ни саму системную определенность, ни существование границы системы как свойства реальности, независимого от сознания.

Следовательно, рассматривая любую реальную систему, нам приходится явно или неявно учитывать уровень точности в определении ее границ в любом измерении.

В условиях макромира вероятностные пределы многих наиболее стабильных систем чаще всего приближаются к идеальной линии, из-за чего именно эти системы преимущественно попадают в поле зрения и жизненных интересов человека. Однако следует учитывать, что такая ситуация не является единственно возможной.

Согласимся пока, с тем, что система — это нечто ограниченное и рассмотрим следующий ее признак.

2.4 Потоки

Достаточно ли определять систему лишь по признаку ограниченности? Взяв любой объект, например камень, и указав его границы, допустимо ли утверждать, что мы имеем дело с системой? Если — да, то системой становится принципиально любой объект, на который нам вздумается указать пальцем. Но тогда следующий логический шаг, как уже отмечалось, заставит нас признать, что системой будет являться все ограниченное, за исключением бесконечной Вселенной и бесконечно малых частиц. В этом понимании системой станет любая вещь из бесконечного множества любым образом ограниченных элементов. Тогда нам понятие системы не потребуется вовсе. Зачем просто любую вещь называть еще и системой? Очевидно, требуется разделить понятия «система» и «целое», которые согласно существующей от античных времен традиции часто неявно смешиваются друг с другом.

Изначально мы позволили себе представить систему, как посредника в реализации некоторого влияния. То есть изменение «А» (совокупность параметров) должно в нашем случае вызывать изменение в «В» (совокупность параметров) не напрямую, а через некоторое изменение в объекте «С», то есть в системе. Само собой разумеется, в объект «С» должно нечто поступить в связи с изменением в «А», так чтобы система «С» обеспечила закономерное изменение «В». Схематично изобразим все это на рисунке 1.

В простейшем примере поступление горючего, определяемого сторонним наблюдателем по совокупности параметров «А», в двигатель «С» (систему), обеспечивает получение теплоты и работы, также определяемых по совокупности иных параметров «В». Или это может быть поступление информации от компьютера в компьютер, откуда переработанная информация поступает на дисплей и т. п. Представленная схема иллюстрирует, что систему должны обнаруживать еще и некоторые потоки, которые разнонаправленно проникают сквозь ее границы, и это выглядит принципиальным.

Можно предвидеть некоторые сомнения по поводу этого утверждения, поскольку, например, физики привыкли иметь дело с так называемыми «замкнутыми системами» в классической термодинамике. В эти системы, якобы ничего не проникает и из них ничего не выделяется. В них может что-то происходить внутри и только.

В действительности здесь нет логического противоречия. Для каждой системы можно указать определенную последовательность событий, которая соответствует ее собственному особому системному времени. И эту последовательность событий, как обязательное свойство реальности никогда не следует упускать целиком из виду в системных исследованиях.

Очевидно, что все события, которые могут иметь место в замкнутой системе, составляют лишь часть всего системного времени, которое может объективно не рассматриваться в полном объеме в каком-то конкретном исследовании.

Достаточно спросить у скептиков, а что же было с вашей замкнутой системой раньше и что будет дальше? И тут же обнаружится какой-нибудь поток, какое-нибудь возмущающее воздействие, которое привело систему в конкретное состояние, а также какой-нибудь внешний результат, что-то изменяющий в окружающей среде в результате реализации функциональных свойств рассматриваемой системы. Но случается, что в некоторых исследованиях это просто не является интересным, а интересно лишь то, что происходит в процессе переработки проникающих потоков вещества, энергии, информации, — всего, что способно к такому проникновению. Тогда-то и принято говорить о замкнутых системах, которые в лишь принципе должны быть проницаемы.

Здесь с необходимостью затрагивается довольно сложный вопрос о временной продолжительности системного бытия, который будет рассмотрен позже. Сейчас нам требуется заявить лишь о существенности системообразующих потоков, для чего рассмотрим следующий пример.

Предположим, исследуется компьютер, решающий определенную задачу. При этом одна информация, которая содержится в его оперативной памяти, превращается в другую оперативную информацию, которая также будет размещена в его оперативной памяти. Никакая информация его оперативную память не покидает и не приходит извне. Вот она — замкнутая система, в изучении которой нам интересны лишь закономерности процесса внутреннего превращения информации. Но справедливости ради следует заметить, что первоначальная информация не возникла в компьютере сама по себе.

Следуя по исторической цепочке, можно обязательно обнаружить внешнюю по отношению к оперативной памяти компьютера причину, которая предшествовала всем рассматриваемым в данном случае событиям. В данном случае можно добраться до процесса ввода первоначальной информации в оперативную память компьютера.

Даже компьютер обнаруживается как система, когда результаты деятельности попадают либо на дисплей, либо на принтер. Иначе, например, человек не сведущий в компьютерах, просто ничего не обнаружит достойное собственного интереса и применению системного подхода.

К аналогичному пониманию системы подошли Пригожин и Стенгерс, которые высказывали мнение, что «большинство систем открыты» [4]. В последнее время можно обнаружить еще более решительные шаги в этом направлении. По мнению И. С. Добронравовой «Неравновесные системы принципиально открыты, поскольку и энергетически малое воздействие, если оно резонансно характеристическим особенностям системы, может привести к существенным изменениям. В этом смысле понятие замкнутой (не обменивающейся со средой веществом), а тем более изолированной (не обменивающейся со средой энергией) системы соответствует лишь некоторым искусственно созданным и специально поддерживаемым ситуациям (термостат, например), а по отношению к природным объектам оказывается основанным на идеализации» [37].

Нам же хочется показать, что системы принципиально все открытые, но, к тому же их «открытость» через чувственное восприятие потоков может быть использована для собственно идентификации самих систем даже в том случае, если границы самой системы не могут быть обнаружены как факт. При этом представление о замкнутой системе соответствует всегда всего лишь умозрительной модели, которая относится к действительности лишь как удобный символ для проникновения в относительную истину.

Человеку бывает необходимо знать, что происходит с давлением в стволе, когда пуля, вылетев из патрона, доходит до конца дульного отверстия. Поэтому нам удобно назвать ружье системой, хотя, казалось бы, и патрон уже был в стволе и пуля в этой схеме пределов ружья не покидает. Вроде замкнутая система. Но в реальности — то и патрон в свое время в ружье поместили, да и пуля может улететь очень далеко за границы рассматриваемой системы. Даже если что-то ее в стволе и задержит, то образующуюся теплоту удержать в стволе практически не представляется возможным. Самый идеальный термостат, о котором говорит И.С.Добронравова [37], «равновесен», «замкнут» и «закрыт» фактически лишь в нашем воображении.

Реальные системы, независимые от нашего сознания, в рамках их естественных границ, обязательно охватывающих и временное измерение, всегда открыты, лишь только потому, что тот принцип движения, о котором в свое время рассуждал Гегель, обладает характером универсальной, всеобщей природной закономерности.

Уместно задаться вопросом, является ли системой, скажем, двигатель, который не работает, если никакие потоки сквозь его границы в данный момент не проникают. Чтобы на него ответить следует сначала четко уяснить для себя, какой двигатель представляется объектом (сложности системного ограничения).

Если мы представляем двигатель как модель, а не тот конкретный двигатель, который сейчас перед нами, то проникновение потоков сквозь границы двигателя осуществляется в нашем воображении и к фактическому включению (выключению) двигателя мыслимые потоки отношения не имеют. Если же это конкретный, не работающий, но способный к работе двигатель, для которого включение и выключение существенны как системные события, то в отношении к безучастной ко всему природе, у которой нет воображения, он уже не система. Он подобен просто камню. (Следует, однако, заметить, что в том же двигателе может «присутствовать» и другая реально осязаемая система, для которой включение (выключение) не значимы как системные события. Такое явление будет подробнее рассмотрено в главе о системном времени).

Потоки сквозь границы объективно обнаруживают систему и являются составной частью системных событий, но все события в системах этим не ограничиваются. Пока мы остановимся на этом кратком объяснении.

В живых и социальных системах потоки часто обнаруживаются в форме так называемых обменных процессов. Применительно к общей теории систем, термин «обменный процесс» не представляется нам достаточно удачным для обозначения этого явления, поскольку традиционно применяется в отношении биологических и близких к ним социальных систем. Обмен, в сущности, подразумевает всего лишь двух партнеров по принципу «ты мне — я тебе». В качестве первого партнера выступает собственно система, а в качестве второго вся «окружающая среда». В таком смысле системный подход вполне будет уместным для этого узкого круга указанных выше систем.

Могут случаться ситуации, когда принципиально учитывать, от какого конкретно образования внешней среды проистекает нечто, попадающее в систему, и куда конкретно поступает продукт ее деятельности. Например, когда в компьютер поступает информация с дискеты, а результаты ее переработки поступают на принтер, плохо будет называть этот процесс обменным. В тех случаях, когда структурируется «внешняя среда», термин «системообразующий поток» кажется более удачным. Такая системная категория включает в себя также и понятие обменного процесса, хотя нелишне повториться, что применение термина «обмен» во многих случаях будет справедливым и оправданным. В процессе изучения природных систем информацию о проникающих в систему потоках часто обозначают термином «фактор».

Например, изучая воздействие температуры на пойкилотермных животных, обнаружено, что интенсивность обменных процессов находится в экспоненциальной зависимости от этого фактора. В обнаружении этой закономерности заключено несколько важных молчаливых условностей, которые учитываются с явной или неявной необходимостью.

Конечно же, пойкилотермный организм, например, рыба, мыслится объектно, т.е. гранично выделяется из окружающей среды. Кроме того, обязательно подразумевается, что в любом реальном случае на нее воздействует большое количество «факторов», имеющих различную степень влияния на состояние организма в целом.

Совершенно очевидно также, что каждый исследователь понимает, что «фактор» обозначает такие причины, которые чаще всего можно лишь измерить, но нельзя воспринимать как атрибут бытия.

Например, бытие не содержит градус, который используют как меру кинетической энергии молекул. Градус менее «принадлежит» реальности, чем тепловая энергия, проникающая в организм и изменяющая при этом свое качество согласно второму началу термодинамики. Поэтому, надо думать, что энергия, которая проникает в организм в конкретном научном опыте — есть системный поток, независимый от нашего сознания, а отражение его в нашем сознании в виде измеренного градуса представляется «фактором» зависимым от состояния субъекта, в частности, от цели, которую преследует субъект в организации эксперимента.

Например, в случае, когда необходимо прогнозирования темпа роста рыб в прудах можно измерять температуру воды. Но может в каких-то редких случаях в качестве «фактора» будет удобнее выбрать высоту солнца над горизонтом или меру яркости солнца, которые функционально увязаны с температурой воды. Такой фактор, измеренный определенным способом, может дать более четкую зависимость и более точный прогноз темпа роста рыб, что необходимо для организации технологического процесса рыбоводства. В этом случае «фактор» — высота солнца над горизонтом (или яркость солнца) так же, как и градусник будет отражать интенсивность теплового потока в организм рыбы, хотя, конечно, градусником пользоваться гораздо удобнее.

(Часто в находках, представляющих иное представление «факторов», как параметров входных потоков, вопреки сложившимся традициям, состоит творчество в научном познании).

Таким образом, наличие системообразующего потока через границы системы, является необходимым условием ее существования и функционирования. Система в нашем понимании уже выглядит не просто целым, а действующим, активным целым, причем, напомним, даже безотносительно к его структурной организации.

2.5 Качественные изменения системообразующих потоков

Вообразим себе простую ситуацию; предположим нам вздумалось поместить в «черный ящик» яблоко. Затем мы достаем это же яблоко обратно. С яблоком ровным счетом ничего не произошло. Можно ли в этом случае признать наш ящик системой? Если да, то, стало быть, системным может оказаться любое движение, любое перемещение материи через любые реальные или мыслимые границы. В таком случае какое-либо посредничество в реализации влияния нам не разглядеть, поскольку с яблоком не произошло ничего закономерного.

Получается, если нам вздумается пройти в лесу между двух деревьев, мы можем тем самым родить систему?

Определять столько систем, сколько деревьев в лесу, между которыми произошло наше перемещение — значит не разглядеть ни одной. Так понятие системы расплывается и обесценивается в нашем понимании.

Хочется думать, что в природе существует еще некоторая характеристика, которая формирует систему.

Еще одно присуще всем без исключения системам. Системообразующий поток всегда изменяет качество на выходе из системы по отношению к его качеству на входе.

Если в ЭВМ помещается одна информация, то после переработки получается качественно иная. В двигатель входит горючее, а образуется теплота и работа. В живую клетку поступают питательные вещества и кислород, а выделяются продукты метаболизма.

Этот список можно продолжать до бесконечности, и везде при желании можно видеть одно и тоже. Для реальных систем параметры потока на входе качественно не совпадают с параметрами на выходе. Именно это явление должно выступать той путеводной нитью, которая помогает нашему воображению правильно выделить систему целиком из общей совокупности объектов окружающей среды, а затем искать ее отдельные элементы.

Возвращаясь к сложившемуся пониманию сути системного, следует отметить, что именно качественная неповторимость и конкретность выходного системообразующего потока представлялась в воображении исследователей как «цель» системы, а сам процесс преобразования потоков, как разрешение «системообразующего противоречия».

Качественное несовпадение потоков на входе и выходе некоторым образом характеризуют деятельный, «активный» характер самой системы, который хочется назвать ее «целью», а сам процесс преобразования — «разрешением некоторого системообразующего противоречия». В «потоковом» представлении указанные особенности систем выглядят, на наш взгляд, более корректно.

Идентификация потоков в системных исследованиях, также как и определение системных границ, часто не является тривиальной задачей. Иначе говоря, объективировать поток бывает также сложно, как и определить системные границы. В этом отношении системный подход лишь задает общую задачу, что собственно надо искать, а определение потоков в конкретных ситуациях становится конкретной задачей соответствующего этой проблеме специалиста.

Скажем, потоки в двигателе очевидны; здесь поступает горючее, а вырабатываются теплота и работа. Так в нескольких словах можно охарактеризовать системообразующие потоки для этой конкретной системы. Но словами или формулами, мы задаем лишь некоторую модель природной системы, которая полностью никогда не может соответствовать конкретной природной системе, независимой от нашего сознания.

Возможно, что для решения какой-то простой задачи (для объяснения ребенку, почему машина едет) такая модель будет достаточно адекватной. Но в других случаях, например, на занятиях по курсу вождения автомобиля, необходимо более сложное обозначение системообразующих потоков. Тут следует обозначить входной поток не просто как «горючее», а — как «бензин», причем определенной марки, а работу — как «крутящий момент» на оси коленчатого вала или нечто подобное.

Таким образом, степень адекватности обозначения как самой системы, так и системообразующих потоков должна соответствовать характеру той закономерности, которую мы намереваемся познать или разъяснить окружающим.

Приведенный пример достаточно прост и нагляден, но в научной практике часто встречаются ситуации, когда подобного рода обозначения имеют характер критической стадии.

Сказанное о потоках относится и к виртуальным системам, образующимся исключительно в нашем сознании, например, когда систематизируется какое-либо знание.

Если сравнивать двигатель с такой системой, как таблица Менделеева, бросается в глаза явное отсутствие какого-либо материального потока. В данном случае необходимо понимать, что та картинка под названием «таблица Менделеева», которая висит в каждой школе в кабинете химии, сама по себе системой не является. Это всего лишь картинка, на которой нечто нарисовано. Для человека несведущего в химии, это вообще не система. Таблица Менделеева — это информационная система знания, которая образуется в нашем сознании в связи с изучением таблицы Менделеева. Но где здесь системообразующий поток?

Никакая система знаний не является замкнутой. Система знания необходима нам для того, чтобы из одного знания получить другое знание. Поэтому таблица Менделеева необходима, чтобы из знания об атомной массе получить информацию о конкретном химическом элементе, его химических свойствах, валентности, способности соединяться с другими элементами, образовывать вещества с определенными свойствами и, наоборот, в любых комбинациях.

В любом случае, помещая в систему знания (или модель) одно знание (входной) поток, мы стремимся получить качественно иное знание (выходной поток). В случаях, подобных изобретению таблицы Менделеева приходится иметь дело с изначально структурированной по элементам моделью, поскольку наш разум любит раскладывать все по полочкам. Отсюда происходит не совсем удачная традиция использовать структурность и жесткую элементную фиксированность в качестве общих базовых системных признаков и считать «системный подход» способом познания на основании глубокого знания структуры объекта.

Поэтому еще раз напомним, что это все хорошо, но, часто, не обязательно, если некоторые системы настойчиво прячут собственную структуру от наших несовершенных органов чувств и даже более совершенных научных приборов.

2.6 Система — это потоковый преобразователь

В итоге мы попытаемся представить систему как объект, имеющий границы и способный качественно преобразовывать проникающие через него потоки.

Все, что способно к такому преобразованию будет являться системой с количеством составляющих элементов от единицы (Бог — как гипотеза единой мировой системы) до «N», где «N» — любое целое число. Мы представляем систему также как проявление сложного диалектического единства разделенного и связанного.

Структурированный мир не может существовать постоянно не разделяясь, но принцип всеобщей связи никогда не позволит сделаться этому разделению абсолютным.

Существенным моментом субъективного восприятия реальных систем является стремление к познанию их структурного содержания с целью изучения как посредника в реализации интересующей нас закономерности.

Полученное определение слишком непохоже на известное, поскольку не содержит признаков структурности и «преобладания внутренних связей» между элементами системы в качестве основ, поэтому может возникнуть сомнение в корректности использования термина «система» применительно к обозначенной совокупности признаков.

Если по известному определению, «система» — это изначально нечто структурное, которое может быть открытым или замкнутым (т.е. проницаемым или непроницаемым для внешних потоков), то в нашем понимании «система» — изначально и принципиально незамкнутое, у которого не обязательно, но можно определить структуру с целью внедрения в сущность интересующей нас закономерности.

Признав камень системой, приходится согласиться, что все есть система. Но ведь, слова уместно придумывать лишь для того, чтобы они отражали различия между множествами, а не констатировали, что множество равно самому себе, ведь это и так ясно.

Чтобы проиллюстрировать это, в таблице 1 классифицированы некоторые объекты, исходя из традиционного и предлагаемого определений.

Признав камень системой, приходится согласиться, что все есть система. Но ведь, слова уместно придумывать лишь для того, чтобы они отражали различия между множествами, а не констатировали, что множество равно самому себе, ведь это и так ясно.

Чтобы проиллюстрировать это, в таблице 1 классифицированы некоторые объекты, исходя из традиционного и предлагаемого определений.

Как можно видеть, использование известного определения не всегда дает результат такой же, как при использовании потокового определения системы. При этом из примеров 2—5 видно, что определение системы традиционным способом в принципе исключает возможность отношения к системе, как к вещи, существующей независимо от нашего сознания. Кроме того, примеры 6—8 показывают, что ориентация потокового определения также и на строгую фиксацию объектных границ, позволяет избежать путаницы с подменой смыслового содержания термина.

Двигатель по традиционному определению системы не мыслится однозначно, воспринимаемый как модель объекта и собственно объект. Но это разные вещи, ведь, как мы уже отмечали, неработающий двигатель для равнодушной Природы, не содержащей субъекта, подобен просто камню или капле воды. Но для нашего неравнодушного сознания он — система, способная потенциально к переработке потоков. Но эта система есть не более чем система знания о двигателе.

В таком понимании система больше похожа на так называемый «черный ящик» Н. Винера, явное или неявное использование которого как самостоятельной научной категории нашло полезное применение.

Краткая суть этого метода состоит, во-первых, в определении замкнутого объекта с неявной структурой, во-вторых, в анализе внешних результатов работы данного объекта, которые обозначаются как функции данной системы и, в-третьих, в моделировании на основании этого анализа процессов, происходящих внутри.

Определение «черного ящика», которое заключено в данном методическом подходе, на наш взгляд, более обобщенно соответствует сущности системы за исключением одной детали; представляется полезным в свете всех наших предыдущих рассуждений заменить признак наличия цели или функции у системы на признак качественного превращения системообразующего потока.

Полезность такой замены заключается в возможности идентификации системы без необходимости подбора параметров цели. Применение терминов «цель» или «функции», кажется, уместно ограничить более узкой сферой интересов синергетики, поскольку они удобны, скажем, для логических операций с представлениями об «эквифиналитете» разумных систем.

В процессе идентификации систем человеческая мысль может использовать несколько приемов в зависимости от «яркости» основных системных атрибутов.

Если система «яркая», она может быть обнаружена по всем трем атрибутам, входному и выходному потокам и системным границам, а в некоторых случаях дополнительно и по составляющим структурным элементам, если к этому приспособлены наши органы чувств.

Двигатель внутреннего сгорания — хороший образец яркой системы особенно для тех, кто знает структуру и принцип его устройства.

Неяркая система с неопределяемыми границами могут обнаруживаться по качественным изменениям системообразующих потоков.

Если начать разрушать муравейник, то поступление информации об агрессии на входе приведет к вырабатыванию комплекса оборонительных мероприятий на выходе (муравьи начинают кусаться соответственно заложенной в них программе).

Еще более усложняется дело в случае необходимости идентификации скрытых систем, когда даже сами потоки с трудом поддаются объективному восприятию (следует еще раз напомнить, что это проблемы специфики устройства органов чувств у человека). Но и в этом случае систему можно обнаружить путем «исключения выходных остатков».

Таким образом открываются системы, подобные «ноосфере». Смысл в том, что ни люди в отдельности, ни отдельно взятые природные силы не могут обусловить некоторые наблюдаемые ныне глобальные изменения планетарного масштаба, механизм которых состоит в эмержентном взаимодействии природных сил с деятельностью человечества в целом. Данная система поглощает вещество и энергию, а производит продукт, который не свойственен ранее известным системам.

Таким же способом современная наука вплотную открытию специфических систем, управляющих некоторыми эволюционными процессами.

Через исключение возможности чисто случайного мутационного процесса, способного приводить к появлению огромного количества нежизнеспособных уродов, прямой путь к доказательству существования систем, ограничивающих возможность неблагоприятных мутаций и способствующих развитию по одному из наиболее эффективных направлений дальнейшего видообразования.

Другой пример, — мы не можем определить структуру собственного «Я» (скрытая система), все равно стремимся относится к нему как к некоторой системе, обнаруживая постепенно (например, путем изучения теорий З. Фрейда) структурное строение этого объекта. При этом изначальные признаки системности возникают в нашем сознании из-за понимания разнокачественности входного и выходного информационных потоков, которое наше «Я» перерабатывает подчиняясь собственной системной природе.

Наблюдая насыщенность мира объектами системного типа, конечно, хочется заглянуть в глубинный механизм этого принципа организации материи.

Попробуем это сделать пока на уровне гипотезы, поскольку такое исследование, если жизнь покажет его необходимость, должно быть предметом иных исследований.

Можно предложить следующую концепцию системной модели строения мира, которая не будет противоречить нашим дальнейшим логическим построениям, но сильно облегчит понимание их сути.

Локально стабилизированный мир (не бесконечный) структурирован и всевозможными разностями потенциалов (разнородные электрические, магнитные, гравитационные, информационные и прочие поля). Между областями с различными, но однородными потенциалами неизбежно формируются потоки. В некоторых местах пространства может происходить пересечение и взаимодействие разнородных потоков с образованием новых качественно особенных производных потоков.

В некоторых из этих случаев взаимодействия потоков, путем их частичного задерживания, порождают особенные «катализаторы» — «системные сгустки», проще «системы», которые локализуясь в этих местах пересечения, обусловливают специфические преобразования проникающих сквозь них потоков.

Эти преобразования осуществляются за счет особенностей структуры, познание которой часто составляет цель исследования системы, а не ее признак. Таким образом, системы, являясь преобразователями потоков, одновременно являются и следствиями этих потоков. Перекрестие потоков есть место и предпосылка образования ограниченной системы.

Например, если из крана течет вода, следует предположить наличие потока из-за гравитации. Если поперек струи пустить луч света, то мы получим два независимых потока, если пренебречь малозначащими результатами такого взаимодействия. Но если теперь луч света превратить в мощный луч лазера или плазмы, то в месте пересечения может начаться кипение воды.

Тогда мы получаем взаимодействующие разнородные потоки. Несмотря на смену их качества в процессе прохождения данной точки пространства, здесь еще не присутствует система. Для ее возникновения необходимо присутствие посредника, который сможет обеспечить специфическое превращение потоков.

В место пересечения может быть перенесено вещество в виде какой-нибудь конструкции, включающей прозрачный цилиндр и поршень. Если этот «поток» несколько «задержится» в месте взаимодействия, то может получиться двигатель, внутри которого плазма, превращая поступающую воду в пар, будет вырабатывать полезную работу на поршне. При этом поток полезной энергии, превращаемый, например, в работу, составит особенный выходной поток, который происходит по причине присутствия в месте взаимодействия колбы с поршнем, которые в совокупности и будут представлять ограниченную систему, подпадающую под основные признаки нашего определения.

Некоторые сложности могут возникнуть на пути понимания, что значит «поток несколько задержится» в применении к этапу существования системы. В нашем примере можно периодически извлекать колбу с поршнем из перекрестия потоков и помещать обратно в это перекрестие.

Будет ли всякий раз рождаться новая система или каждый новый цикл будет продолжением старого этапа функциональности все той же системы? Является ли всякое включение двигателя рождением новой системы, или это включение принадлежит старой системе, которая продолжает находиться в состоянии функциональности?

Дело, думается, в том, что независимая от сознания природа в принципе лишена механизмов качественного распознавания, которые участвуют в акте субъективного восприятия действительности и обеспечивают различения старого и нового состояний.

Природа рождает системы, но не следит за их качеством. Ей также безразличны понятия дискретности и непрерывности, которые помогают нашему сознанию познавать природные закономерности. Безотносительны, основательны и внесубъективны в Природе лишь события, которые соответствуют понятию «диалектический скачок». Поэтому, если рассматривать двигатель в промежутке времени, от включения до выключения, то это будет система «А», а если рассматривать в промежутке времени от установки двигателя на автомобиль до полного износа этого двигателя, то это будет система «В». При этом возможность поставить знак качественного или иного равенства между «А» и «В», это определяет уже субъект, и ставит или не ставит его в зависимости от собственной практической пользы в освоении мировых закономерностей.

Для природы системы «А» и «В» просто событийно разграничены, поэтому понимание того, что «поток несколько задерживается», имеет смысл только при обозначении граничных событий, которые знаменуют начало и окончание этапа системной функциональности.

Применение термина «система» мы осуществляем сознательно в попытке подчеркнуть, что представленные признаки жестко увязаны с теми объектами, которые принято считать системами по сложившейся традиции. А раз так, то и позволительно использовать этот известный термин в несколько новом представлении, если из этого будет выводиться практический смысл.

Глава 3. Cистемы развиваются

Выбранная тема с необходимостью подводит нас к анализу развития как категории, принадлежащей к основам ограниченного мира и отражающей самый общий результат всех системных превращений. Сейчас необходимо рассмотреть развитие хотя бы до той степени, чтобы до необходимых в дальнейшем пределов расширить наш методологический арсенал.

Заглянем в философский словарь. «Развитие», также эволюция, генезис — закономерное изменение материи и сознания, их универсальное свойство; собственно «развертывание», до тех пор «свернутого», выявление, обнаружение вещей, частей, состояний, свойств, отношений, которые имелись и прежде, уже были подготовлены, но не были доступны восприятию, особенно в смысле от низшего и малозначащего к высшему и полноценному. Развитие бывает или экстенсивным (в смысле эволюционизма 18 в.), т.е. проявлением и увеличением уже имеющегося, или интенсивным (эпигенез), т.е. возникновением качественно новых форм.

С другой стороны, развитие бывает экзогенным, т.е. ненастоящим, неподлинным развитием, определяемым только извне, окружающим миром, или эндогенным, т.е. настоящим развитием, источник которого находится внутри самого развивающегося.

В противоположность «творению», появлению из ничего, а также в противоположность спонтанному формированию из хаоса, или «Hylе», понятие «развитие» употребляется для обозначения поступательного движения, перехода из одного состояния к другому.»

Такое широкое определение развития в разговоре о системах нас не устроит. В этом понимании развитие неявно смешивается с некоторым множеством изменений, что вряд ли можно признать логичным и оправданным. По данному определению простое надувание воздушного шарика можно строго признать разновидностью развития (экзогенным). Не будем пока погружаться в глубокую критику предмета, для экономии времени попытаемся определить собственное, необходимое в дальнейшем понимание. Развитие — это, несомненно, изменение, о чем убедительно свидетельствует наш элементарный жизненный опыт.

Однако не всякое изменение мы называем развитием. Изменения бывают обратимыми и необратимыми. Собрать двигатель — значит изменить его, разобрать двигатель — тоже изменить его, но это не развитие, а примеры обратимых изменений. Если сжечь спичку, это — пример необратимого изменения, которое вряд ли можно назвать развитием согласно известному определению, поскольку вид почерневшего и скрюченного огарка вряд ли соответствует нашим представлениям о «высшем и полноценном» по сравнению с целой спичкой. Развитием принято называть, например, возникновение нового биологического вида животных. В чем тут принципиальная особенность?

В случае подлинного развития происходит некоторое «разворачивание ранее свернутого» и «переход из одного состояния в другое», когда один вид дает начало качественно иному виду животных.

Очевидно, размышляя над этой темой, Гегель пришел к идее диалектического скачка, который в его понимании стал неотъемлемым атрибутом развития. Диалектический скачок был представлен границей нового состояния, а развитие — последовательностью диалектических скачков. Напомним, что развитие по Гегелю представляется в виде так называемой «диалектической спирали», включающей три этапа развития — положение, отрицание и отрицание отрицания.

Эти этапы хорошо иллюстрируются в примере с метаморфозами зерна.

Зерно, как положение, дает растение, первый раз отрицая свое качество. Растение снова дает зерно еще раз изменяя качество, через «отрицание отрицания». Но не старое зерно, а рождается объект лишь «подобный» первоначальному. В этой модели насчитывается три качественных состояния и два качественных перехода.

Диалектический «закон отрицания отрицания» считается имеющим, если не всеобщий, то весьма общий характер, поскольку его действие обнаруживается даже на уровне логических схем. Например, в десятиричной системе счисления ноль увеличиваясь до девятки снова «приходит» к рубежу десяти, давая начало развитию нового цикла.

В последнем случае мы имеем дело с чисто умозрительным — «абстрактно-модельным» объектом. Но сейчас наши интересы и внимание будут касаться реально-временных систем, которые существуют способом, известным из классической философии как «вещь в себе», то есть независимо от нашего сознания.

В примере с двигателем внутреннего сгорания имеется ввиду, что эта система существует как единичная данность вне зависимости от нашего сознания, поскольку природе вне нашего воображения не свойственно объединять совокупности двигателей в один абстрактный образ.

В известных концепциях развития существует одна до сих пор нерешенная проблема, актуальность которой наиболее ярко проявляется в социологии. Она состоит в понимании сути направленности развития.

В этом отношении теоретики разделились на два лагеря, один из которых считает принципиальными явления «эволюционизма», утверждающего объективность развития, другой склоняется к теориям круговорота или циклического развития, критикуя эволюционизм за неспособность объяснять явления регресса и затухания цивилизаций (Н. Данилевский, О. Шпенглер, А. Тойнби).

Основные противоречия обнаруживаются в решении задачи о теоретическом объединении наблюдаемых явлений общей необратимой изменчивости мира и широкого разнообразия иных исходов объектных природных превращений.

Наблюдаемые случаи неэволюционных качественных изменений должны по логике вещей отрицать всеобщий характер развития в русле однонаправленного вектора эволюции мира.

Критические замечания против теории эволюционизма, понимаемого как всеобщность развития выглядят вполне обоснованно. Возьмем, скажем, такую систему — двигатель внутреннего сгорания. Это конечно же система, которая перерабатывает горючее в теплоту и работу, но можно ли разглядеть в ней какое-нибудь развитие, где здесь диалектическая спираль? Проще признать двигатель системой неразвивающейся, «мертвой», что исключает вроде бы всеобщий характер развития. Попробуем поразмыслить об этом.

Начнем с представления развития как свойства изменчивости мира. Говоря «мир развивается», мы имеем ввиду наблюдение постоянных качественных изменений, которые не встречались ранее в том же месте пространства и не воспринимались нами чувственно. Возвращаясь к примеру с зерном, попытаемся определить, а где здесь собственно сам объект, развитие которого мы рассматриваем. При этом с удивлением обнаружим, что мы его вообще не обозначили как единичную определенность. Три разных слова обозначают нам три разных объекта: «первое зерно», «растение», «второе зерно». Который из этих объектов, собственно говоря, развивается?

С точки зрения классической философии этот вопрос не является принципиальным, поскольку закономерная смена содержания и формы разнообразных объектов становятся вполне очевидны, а того, что уже сказано — достаточно для иллюстрации данной закономерности. Но с позиций требований системного подхода изначально полностью и однозначно ограничить объект, а затем проследить его метаморфозы. Вся суть вопроса сконцентрирована в сложностях системного ограничения.

Самый первый объект «первое зерно» будучи конкретной системой с определенной пространственной конфигурацией и уникальным сочетанием структурных элементов, во второй стадии меняет свое качество и форму.

Если дело представить так, что «растение» это есть «первое зерно» просто в измененном качестве, тогда придется признать, что и «второе зерно» есть «первое зерно» в измененном качестве. Вроде бы все объяснилось, но тогда по рыцарски служа ее величеству логике необходимо, скажем, продолжить этот ряд. «Первое зерно» снова превращается во «второе растение», затем в «третье зерно» и так до бесконечности. Но тогда не диалектическая спираль должна возникнуть в нашем воображении, а ступеньки великой бесконечной лестницы, которая отражает превращение первого зерна, а точнее «первоначала всего сущего», соответствуя древней проблеме первичности курицы или яйца. Непонятно тогда, для чего такая модель может быть востребована, поскольку она может объяснить только то, что процесс развития скачкообразен и бесконечен.

Видимо правильнее объяснить дело другим образом.

Развивающимся объектом в данном примере является не зерно, а растение. Точнее конкретное растение в «безучастной ко всему природе».

Ограничив объект позволительно представить «первое зерно» как растение в качестве своего условия или предпосылки, реализованной в другом объекте — в зерне.

В этом состоянии некоторые структурные элементы будущего растения уже содержатся в виде совокупности условий для закономерного возникновения конкретного растения.

Растение в этой фазе не функционально в смысле невозможности к особенному качественному преобразованию системообразующих потоков. Далее все закономерные совпадения условий приводят к тому, что на этапе отрицания возникает собственно растение, как система, способная к биологическим обменным процессам, к необратимому качественному преобразованию системных потоков с изменением значений энтропии.

Затем наступает момент, когда новое стечение обстоятельств на этапе отрицания отрицания исключает возможность этой специфической преобразовательной деятельности.

Растение как система, элементы которой все еще присутствуют как данность и объект в природе и в частности в новом зерне, уже не способна специфически своим образом преобразовывать потоки как конкретная система. Это состояние системы на этапе отрицания отрицания именно своей нефункциональностью подобно состоянию на первом этапе и тоже составляет условие или предпосылку, реализованное в другом объекте, который закономерно возник в связи со свершенностью всех процессов преобразования системообразующих потоков. Таким образом представляется действие закона отрицания отрицания в аспекте «системного подхода».

С этих позиций непротиворечиво обосновывается всеобщность развития, поскольку подобная смена качественных состояний присуща всем без исключения системам, функционирующим в пространственно-временном континууме, и тогда свойство развиваться обусловливается просто системным способом существования Вселенной в некоторой локальной своей части.

Например, тот же двигатель внутреннего сгорания прежде, чем начать преобразование системообразующих потоков должен возникнуть как предпосылка конкретной системы, из которой закономерно следует сама система, а затем исчезнуть, оставив после себя результат — след собственной структурно-функциональной уникальности в общем мировом движении, необратимость которого обеспечивается его энтропийным характером.

Такое представление развития в схеме диалектической спирали на более общем уровне вбирает в себя процессы системных превращений в живой и неживой природе. Даже несистемы, подобные инертному камню, если их объективировать обособленно, могут в принципе не развиваться, но являясь частью какой-нибудь системы или каких-нибудь систем, которыми насыщен материальный мир, могут являться участниками всеобщего развития как последовательности мировых изменений.

В этом рассуждении остается серьезная проблема понять, когда начинается развитие конкретной системы. От вечности в прошлом, от сотворения мира, от нашего участия в осмыслении начала существования объекта или от какого-то момента, независимого от нашего сознания? И когда заканчивается развитие конкретной системы? Никогда, поскольку его результат обусловливает все дальнейшие мировые процессы, или когда-то, зависимо или независимо от нашего сознания?

Решение этих принципиальных для нас вопросов мы попытаемся отыскать в популярной сейчас в естествознании теории, основанной на представлениях о существенности флуктуаций в образовании диссипативных структур [15].

Как известно, предпосылка предшествует следствию. Иногда предпосылка это один или несколько легко определяемых факторов, что позволяет предвидеть совершенно определенный результат.

Например, в случае применения рычага для поднимания тяжестей, когда нажатие на одно плечо рычага детерминирует строго определенное перемещение другого плеча. Поэтому на основании знаний механики Ньютона можно рассчитывать и прогнозировать поведение несложных механических систем.

Однако в природе повсеместное распространение имеют случаи, когда предпосылка определяется столь большим равносильно действующим количеством факторов и сопутствующих им закономерностей, что их невозможно учесть в полной мере. Тогда явление приобретает вероятностный характер; возникает «флуктуация».

В особой точке «бифуркации» флуктуация может привести к разрушению всей сложившейся структуры системы. Тогда невозможно предсказать: станет ли состояние системы хаотическим или она перейдет на более высокий уровень организации, который называется диссипативной структурой.

Для поддержания новой диссипативной структуры требуется больше энергии, чем для поддержания более простых структур, которые были заменены новым, более организованным состоянием.

В этой известной теории, кажется, требуется преодолеть одно небольшое препятствия, которое несколько мешает попыткам перемещения принципа флуктуаций в основу теории развития. С этим же противоречием, мы уже сталкивались при рассмотрении Гегелевской спирали развития. Оно заключается в необходимости объективирования системы.

Возникновение новой диссипативной структуры в точке бифуркации, несомненно, опосредуется диалектическим скачком и сменой качества. Уместен вопрос, является ли эта смена качества моментом рождения новой системы (или нескольких систем) или смена качественного состояния происходит всякий раз в старой системе.

Из-за отсутствия ясного ответа и возникает вышеупомянутое препятствие, сущность которого хорошо проявляется в попытках решить и следующие вопросы. Является ли полное разрушение системы единственно возможным исходом ее бытия, или возможны другие варианты? Если все существующие системы диссипативны по отношению к предкам, то когда происходит новообразование систем? Что непротиворечиво происходит с уровнями диссипации у регрессирующих систем?

Чтобы преодолеть это препятствие, попробуем соединить теорию флуктуаций с Гегелевской концепцией развития, подвергнув и то и другое некоторой модификации.

Классическая диалектическая спираль в аспекте ее системной интерпретации представляется в виде последовательности трех состояний: «положение», которое соответствует существованию системы в виде предпосылки, «отрицание» — этапу функциональности, «отрицание отрицания» — этапу нефункциональной предпосылки-следствия — уникальному результату свершения всех специфических системных процессов.

Представляя развитие не как простое превращение, а более как рождение и смерть систем, что несколько отличается от сложившейся традиции, можно попытаться приблизиться к фундаментальнейшим свойствам мировой динамики событий. Для этого попробуем еще раз взглянуть на закон отрицания отрицания, но уже с позиций наших системных представлений.

Термины «положение», «отрицание», «отрицание отрицания» кажутся слишком тесно связанными с субъективно-логическими схемами нашего сознания, направленными на созерцание только факта свершения качественных преобразований, оставляя «за бортом» требование системно-объектной ограниченности. Для наглядности попробуем ввести особую терминологию, более точно отражающую сущность именно системного развития.

Начиная с события — флуктуации, возникновения системы предпосылки до начала функционирования обозначим как дофункциональный этап развития, когда система, уже элементно существуя, закономерно подходит к своей функциональности.

Например, конкретный двигатель, ранее не существующий как система, способная к переработке горючего, образуется через флуктуацию, стечением случайностей сначала в конкретных (именно в этих, а не в каких других таких же) деталях, которые по очереди поступают на конвейер для сборки.

Далее после скачкообразной смены качества и начала преобразовательной деятельности до прекращения функции — как функциональный этап. На этом этапе двигатель преобразовывает горючее в тепло и работу с необратимым увеличением мировой энтропии.

Наконец, последний этап, когда свершаются все преобразования системообразующих потоков, до полного стирания результатов уникального существования системы — как «деструктивный» или постфункциональный этап развития. Соответственно полный износ системы — «двигатель» полностью прекращает его системное существование, но качественные изменения, которые произошли в мире в связи с актом энтропийного преобразования являются отражением и следом уникального системного существования данного объекта. На этом этапе система представляется реализованной предпосылкой иных сущностей, что составляет тождество начального и конечного состояний похожее на принцип диалектической спирали. Последним событием в акте системного развития является флуктуационное «стирание» системной определенности.

Возвращаясь к вопросу о начале и окончании процесса развития природных систем, уместно предположить, что на определенном реально-временном этапе, когда «сплетение» закономерностей полностью выводят событие из под контроля малозначной определенности, случайность создает систему, сначала как предпосылку для развития по рассмотренной выше схеме.

Последующее погружение системы в небытие определяется такими же флуктуациями, которые полностью стирают системную определенность во времени, порождая иные системы, которые полностью «забывают» изначальное состояние.

В таком представлении закон отрицания отрицания как основа сущности развития становится всеобщим лишь в силу возникновения самой системы и включает в себя эволюционные исходы типа «прогресс», «регресс», «затухание» в качестве одного из возможных вариантов развития.

Заметим, что скорее всего флуктуации, как явления случайные, не могут иметь единственного направления в аспекте оценки этого явления по шкале прогрессивности. Объектные изменения, могут выглядеть направленными в различные стороны; как «прогрессом», так и «регрессом», так и принимать циклический, но всегда обязательно локальный характер. В любом случае развитие будет свершаться как «рождение» и «смерть» конкретной системы в ее качественной определенности независимо от сущности этой качественной определенности. Если в этих всегда локальных метаморфозах, обусловленных свойством системной ограниченности, отдельные исходы и будут нам казаться куда-то направленными, то о направленности изменений во всем безграничном мире говорить не имеет смысла, поскольку такой мир не является системой уже в силу своей неограниченности по определению. Но функция развития будет всегда наблюдаться в любой системно ограниченной части безграничной вселенной.

Представив развитие системы как процесс ее зарождения в результате флуктуации в виде детерминированной предпосылки с последующим прохождением дофункционального, функционального и постфункционального состояний, мы вплотную приблизились к необходимости обсудить временную или событийную ограниченности бытия систем, а заодно решить и другой не менее важный для нас вопрос о соотношении понятий «развитие» и «эволюция»

Глава 4. Парадоксы системного времени

Чувственное восприятие времени привычно сопровождает нас в течение всей сознательной жизни. Поэтому, как это часто случается со многими привычными вещами, весьма сложно понять, что такое время и какое отношение оно имеет к нашему системному образу существования. В обиходе мы привыкли смотреть на часы, которые сами же придумали и заставили тикать в удобном для нас режиме. Само же время воспринимаем с позиций общечеловеческих интересов. Так позволяет делать природа в наших специфических условиях, но сама то она часов в нашем понимании не имеет.

Возможно, никакое понятие сущности времени не может считаться абсолютной истиной. Однако выбранная тема не оставляет нам путей для отступления.

Принцип системной ограниченности затрагивает не только пространственные, но и временное измерения. Многие метаморфозы систем заставляют рано или поздно, так или иначе, пользоваться какими-то часами, которые, бывает, даже не могут стать ощутимым предметом, например, для измерения «относительности одновременности». Нам остается определиться в приближенном понимании, чтобы иметь достаточно надежный инструмент для дальнейшего предметного обсуждения.

Сначала еще раз повторимся, что природа наших обычных часов не имеет. У нее есть только последовательность событий, что было замечено еще Лейбницем, и никакой шкалы для измерения этой последовательности. В мире существует бесконечная последовательность событий, что делает всю эту последовательность несистемной категорией. Но в развитии систем нам часто удается наблюдать начало и окончание. Может какое-то свойство самих систем способствует этой возможности, позволяющей нам структурировать события по некоторым основаниям?

Заметим для начала, что ощущение времени приходит, когда становятся очевидными какие-либо изменения, — заметное окончание одного явления сопровождается заметным началом другого. В давние времена человек обнаружил, что некоторые из этих явлений имеют явно выраженный ритмический, цикличный порядок. Циклично меняются фазы Луны, времена года и времена суток. В соответствии с этими ритмами заведены биологические и социальные процессы.

Если проследить истоки этой взаимной синхронизации, то можно легко догадаться, что в ее основе лежат ритмы, свойственные некоторым физическим объектам. Здесь находятся истоки идеи равномерной, удобной для практической нашей жизни шкалы часов, которой мы пользуемся до настоящего времени.

Цикличность мировых процессов и является той основой упорядоченности, которая воспринимается нашим сознанием как «время». Очевидно, нам предстоит заглянуть в некоторые основные принципы цикличности.

Давайте для упрощенного понимания представим фантастическую картину, что на Земле мигом исчезли все часы, конечно же, при этом исчезла и цивилизация. Изобретать часы надо заново. Что и как при этом делать? Сначала надо придумать принцип часов.

Сколько и каких минимальных событий нам необходимо, чтобы зарегистрировать временную продолжительность?

Чтобы ответить на этот вопрос необходимо понять следующее. В каждых часах должно существовать, как минимум, три события, которые должны отчетливо различаться для их чувственного восприятия.

Сначала должно осуществляется событие — первый «тик», который должен иметь хорошо определяемые параметры. Затем наши часы должны произвести второе событие «так», в котором эти параметры должны иметь иные значения.

Но это еще не все. Остается задача обнаружить, какие именно это параметры.

Необходимые нам изменения в ряду множества всех мировых изменений, конечно, во втором «таке» уже произошли, но какие они мы еще не знаем. Ведь одновременно в мире произошло огромное количество событий, и не все, что мы при этом смогли почувствовать имеет отношение к нашим конкретным часам. Без уже существующих часов нельзя понять, второй «так» — это «второй так» или это продолжение первого «тика», или вообще что-то не имеющее отношения к делу.

Вряд ли только из таких событий как случайный порыв ветра и падение метеорита можно сформировать элементарные часы, если эти события не сфункционированы и не строго ритмического свойства. Нельзя также ощутить время, если утро сменится ночью, когда мы не знаем, наступит ли новое утро. Без наступления нового утра череда утра и ночи будет для нашего сознания составлять единое целое.

Чтобы иметь точку отсчета для решения этой задачи и почувствовать событийное течение времени, третье событие — новый «тик», похожий на первый позволит нам сформировать событийное множество по единому основанию, поскольку повторение параметров сразу выделяет их из общего шума для субъективного восприятия.

Последний «тик» не равен первому, поскольку каждое событие производит необратимые энтропийно-качественные изменения в ограниченном пространстве. «Тик», «так», «тик» образуют минимальное множество для упорядочивания событий, иначе говоря — «минимальные часы», по которым возможно регистрировать временные свойства окружающей нас природы.

В конкретном примере рассмотрим маятниковые часы.

Качающийся маятник, достигая крайнего положения, теряет скорость до нуля. Это крайнее положение соответствует первому состоянию — «начальному тику», затем начинает движение и переходит в динамическое состояние «так», затем снова теряет скорость до нуля в противоположном крайнем положении, что соответствует третьему событию — новому «тику». Повторение этой последовательности в той же системе принципиального значения уже не имеет, поскольку мы все уже про наши часы знаем, затем привыкнем и забудем навсегда, с чего все это собственно началось.

Упорядочив, таким образом, события из «атомов времени», наше сознание получает возможность сопоставлять найденные ритмические события с другими событиями, последовательность которых становится очевидной при использовании найденного принципа. К примеру, утро должно смениться ночью, а после ночи — опять наступить утро следующего дня. Тогда можно будет определить, что смена дня и ночи есть события ритмического свойства, и пользоваться этими самыми примитивными часами.

Все три обнаруженных события сильно напоминают диалектическую спираль развития, где также чередуются три состояния объекта, причем первое и последнее подобны. Эта «святая троица» выглядит также как элементарный, основной и общий принцип, благодаря которому наш разум вообще способен ощущать движение и качественные различия в окружающем мире, поскольку лишь повторение тождественных параметров в новом качестве несет в себе относительную точку отсчета для отражения в сознании любых изменений.

«Минимальные часы», таким образом, составляют элементарную информационную систему, способную перерабатывать внешние энергетические потоки в информацию. Течение времени, таким образом, увязывается с актами развития в интегральной совокупности возникновений и исчезновений этих элементарных систем.

Иначе говоря, часы основаны на чреде актов развития одинаковых систем (минимальных часов), в которых время осуществляется как некоторая событийная разновидность развития. В этом отношении вида к роду состоит сущность взаимосвязи времени и развития.

Если рассматривать множества событий вообще, которые существуют в том числе и в нашем сознании, можно заметить, что «тик-так-тикание» может происходить не только в системах типа реальных осцилляторов (часах). Довольно несложно убедиться, что всякое «диалектическое тиканье», которое в некоторых случаях равно «развитию», может относиться к одному из двух возможных типов.

Один тип представляет совокупность событий, имеющих отношение к реальному времени. То есть в этом случае любые два системных события разделены реально, природно, независимо от нашего сознания. Это можно видеть в простейшем примере с маятником.

В другом примере возникновение растения в виде зерна в дофункциональной фазе составляет первое системное событие, которое совершается в определенный срок в реальном времени, затем зерно может несколько лет просуществовать в этом состоянии до полного сочетания всех условий перехода в функциональную фазу, когда зерно превращается в растение.

Естественно это превращение — тоже системное событие, которое свершается в реальности. Растение некоторое время остается растением, не изменяя своего качественного системного состояния, а затем производит опять зерно, переходя в деструктивную фазу, что является также реально-временным событием.

Другой тип составляют события, которые совершаются в нашем сознании; мыслимые системы — модели способны менять качественные состояния, не соприкасаясь с реально временной последовательностью, что хорошо прослеживается, если, например, мысленно моделировать метаморфозы зерна и растения. Все состояния могут предстать перед нашим воображением в принципе одновременно.

Разделение множества системных событий на два типа на первый взгляд может казаться малополезным, но дело оказывается не таким простым при использовании этого принципа как методического приема. Часто наша мысль неочевидно смешивает отражение реально-временного события и события в модели, которая нарисована в нашем воображении. Эти события соотносятся как отражение реальной «вещи в себе» с субъективной моделью этой вещи, что не одно и то же.

Например, наблюдая за зерном, наше сознание выстраивает системную последовательность событий как модель и способно объять эту последовательность одновременно, в то время как конкретное превращение зерна в растение можно отразить в сознании лишь тогда, когда это превращение будет иметь место в действительности.

Несколько разобравшись с часами, можно заметить, что временная событийность есть следствие общего принципа системной ограниченности. Ранее в главе, посвященной системным границам, это уже упоминалось. Сейчас — как раз удачный случай, чтобы несколько углубиться в эту проблему.

Событийность функционально связана с понятием диалектического скачка. Если происходит событие, значит, произошла какая-нибудь смена качества объекта. Если зерно превратилось в растение, значит, произошло событие, имеющее отношение к качеству растения как конкретного объекта. Это же событие не относится таким же образом, скажем, к порыву ветра.

Событие может быть либо значимым, либо незначимым в смысле смены качества для конкретной системы. Самим диалектическим скачком одно из состояний системы отграничено от другого состояния системы, а, следовательно, сам диалектический скачок является разновидностью границы. При этом событийное ограничение системы в отличие от логического или пространственного чаще всего составляет самую сложную задачу в деле идентификации систем. Если наше сознание частенько ошибается в определении местонахождения пространственных системных границ, путая, скажем, муравья с муравейником, то с временными системными ограничениями дела обстоят еще труднее.

Все это происходит из-за того, что независимая от сознания Природа столь щедро «плодит» разнообразнейшие системы, что функция разума стала бы невозможной без его способности к абстрагированию.

Разум, идентифицируя систему, чаще всего, объединяет несколько систем, различающихся временными событийными рамками. Именно отсюда, в частности, происходят и неадекватные представления о возможности существования неразвивающихся систем, если ограничивать это существование только началом и окончанием этапа системной функциональности. Поясним примером.

Если взять уже известный нам двигатель, то естественно ограничить период его системной жизни началом системной определенности, когда, скажем, все детали собраны на конвейере воедино, а окончание — моментом полного износа или поломки, когда данная система становится полностью нефункциональной.

Сборка или функциональная поломка двигателя, безусловно, являются событиями, отграничивающими одно качественное состояние системы от другого. Для нашего сознания в данном случае самым важным является понимание того, что при помощи этого приспособления можно привести машину в движение.

Однако просто выключенный, не работающий двигатель можно уподобить несистеме, поскольку в этом состоянии какие-либо потоки он качественно не перерабатывает.

Тогда уместно предположить, что период системной жизни знаменуется просто включением и выключением двигателя.

В данном случае для нас остается важным понимание, что при помощи двигателя можно ехать на машине.

Если же рассматривать наш двигатель не просто как конкретный набор железных деталей, а как абстрактный двигатель внутреннего сгорания, то системную жизнь этого двигателя следует ограничить сначала моментом изобретения принципа такого движителя, а окончание — моментом замены этого типа движителей чем-то качественно иным, что, конечно, должно произойти в будущем.

Но даже в таком восприятии двигатель не перестает пониматься как средство для приведения автомобиля в движение. Поэтому, если в разговоре нам сообщают, что нашему автомобилю нужен двигатель, то, даже не конкретизируя, что говорящий под этим подразумевает, мы способны с большой долей уверенности предположить, что в ближайшее время нам никуда уехать не получится.

Для этого понимания в принципе пригоден любой уровень абстракции.