Бесплатный фрагмент - Шум дождя в холодной темноте

***

Хоть светлей высоким небесам,

Дерева метелями повиты.

Но цветёт орешник по лесам.

И вороны стали деловиты.

В хладном феврале зову весну.

Мне её предсказывают птицы.

И вплетён в большую тишину

Драгоценный голосок синицы.

Звучит беллиниева «Каста дива»

Существует гипотеза о взрыве сверхновой, как о стимуле зарождения жизни из неживой материи.

Звучит беллиниева «Каста дива».

Рождается сверхновая звезда.

Внизу зияет океана грива

И лязгают земные поезда.

Пока прельщают нас иные дива

И держит тяготения узда —

Звучит беллиниева «Каста дива».

Рождается сверхновая звезда.

Но отблеск гармонического взрыва

Ещё падёт на эти города.

Звучит беллиниева «Каста дива».

Рождается сверхновая звезда.

Огонь животворящей катастрофы

Уронит свет на каторжные строфы,

На спелых философий сок

И на сухой безжизненный песок…

И всё предстанет просто и правдиво.

Звучит беллиниева «Каста дива».

Кладбище раскрытых парашютов

В океане, огромном, где провалы-глубины,

И который постичь никому не дано,

Изогнув свои пёстрые и полосатые спины,

Обречённо и медленно оседают на тёмное дно…

Далеко от затейливой дамы-Европы,

Далеко от морских кораблей,

Там, в воде, их лучистые, светлые, струнные стропы

Всё белей, всё белей.

И не надо рыданий, и не надо сентенций,

Ведь они б не расслышали их

Среди синих и давних

Флюоресценций

Многокольчатых гадов морских.

Их паденье бесшумно, анонимно и тускло

Среди скользких и гибельных глыб,

Среди чванных и толстых гигантских моллюсков,

И в лучах электрических рыб.

Эх, была не была! Колыхаясь,

Горят купола, купола, купола

Парашютов, безвольных, как на суше медузы,

И теперь им осталось одно:

Чтоб без груза, без груза, без груза, без груза —

Погрузиться на самое дно.

Это чьи–то надежды. Это чьё-то спасенье

Поменяло стихию. И попало в тиски.

Их хоронят базальты. Их колеблют теченья.

Их прессуют давленья.

Их заносят

Слепые

Пески.

Песочные часы

Набросьте плащ иллюзии сверкающий

На груду безобразнейшего хлама…

Тончайшей амальгамой целомудрия

Покройте крови алчущие зевы…

Завесьте золотыми словесами

Испод поступков и изнанку помыслов…

Прекрасными и чистыми устами

Целуйте ненавистные уста!

Перейдена черта. Перейдена черта.

Безмерно и всемирно мы устали.

Да отдадимся Замыслу и Промыслу —

Слепой Фемиде с вознесёнными Весами.

Да огненным мечом разящей девы

Отсекновенно будет суемудрие

Пред величавой колоннадой Храма,

Где поздно согрешать. И поздно каяться.

***

Нине Чавчавадзе

Ребёнок с профилем чеканным.

Камея соплеменных гор.

То — на коне во весь опор,

То проплываешь танцем странным…

В дрожащей, маленькой руке

Даришь пылающее сердце

Гонцу, поэту, страстотерпцу,

Что видит смерть невдалеке.

В чужое небо, в Тегеране,

Идёт огромная душа.

А «Шах–алмаз», давно огранен,

Царю не стоит ни гроша.

А ты стоишь и еле дышишь,

Уже невестою — вдова

И песнь небесную ты слышишь.

Она звучит едва-едва,

Напоминая дивный вальс.

И в мире снова двое вас.

Любовь

Слово сказать.

В глаза посмотреть.

И не узнать,

Что есть в мире смерть

Слово сказать.

Посмотреть в глаза.

И не узреть,

Что весь мир — слеза.

Руку сжать.

В глаза посмотреть.

И умереть.

Разделение

Мир прост, как весенняя песня синицы.

Но в сердце втыкаются чёрные спицы.

Мир чист, как вода из весёлой криницы.

Но в сердце втыкаются красные спицы.

Мир светел и ярок. С ним хочется слиться.

Но в сердце втыкаются белые спицы.

Полёт

— Рубеж!

— Есть рубеж!

— Отрыв!

(Взлётные команды)

Мы летели над океаном.

Ты слегка держал мою руку

В своей слабой руке безвольной.

Я забыла былую муку,

Снова стало светло и больно.

Мы летели над океаном

Ирреальным свинцовым утром.

Отливали борта ураном

И дюралевым перламутром.

Мы летели не над Уралом,

А над палевым океаном,

Над эмалевым океаном.

Атлантидой, а не Урарту.

И рука руке говорила.

И рука в руке трепетала.

Воровала или дарила —

Бессловесно имя шептала.

Мы летели над океаном,

Может, тихим, может — великим.

Неумеренным, окаянным,

Необузданным, многоликим.

Над несбыточным океаном.

Над открыточным океаном,

Но не глянцевым-иностранцевым,

А действительно — очень странным…

И рука руке отвечала

Излученьем таких энергий,

Словно заново изучала

Постаревших романсов неги.

Мы ЛЕТЕЛИ над океаном.

Вёл машину ас–авиатор.

Твой наклонный профиль печальный

Чётко вписан в иллюминатор,

Точно в нимб — не в венец венчальный…

Ты ли — праведник новой эры,

Где в примеры — одни химеры?

Ты ли — мученик новой веры,

Что в любви не имеет меры?

Полно, милый, меня прости.

Только руку не отпусти —

Ни ошибкою — ни обманом.

Мы летели над океаном.

И рука в руке леденела.

И пылала в руке рука.

И небесная птица звенела,

Натыкаясь на облака.

***

Мне говорят: «беспечность и сердечность».

А я рифмую: «вечность — бесконечность»…

***

Я бреду по небесной гряде.

Я люблю утончённо и свято,

Когда сладкое злато заката

Растворяется в тёплой воде.

Этих рек круговые извивы,

Эти башни на склонах крутых

Слишком призрачны, слишком красивы,

Чтобы жизнь не разрушила их.

Только тянутся нити оттуда.

Вековечно. И ныне — и впредь.

И в зелёное золото пруда

Упадает небесная твердь.

И уже понимание близко:

Что всего-то на свете и есть —

Огневая, прекрасная искра,

Что способна вознесть и низвесть.

Из разверстого края заката

Станет кровь раскалённая бить.

Ведь нельзя утончённо и свято

В этом гибельном мире — любить.

***

Пусть люди лгут, что я по лезвию иду

И без огня я — таю.

Все линии с твоей ладони украду.

И на клубок смотаю.

***

Твой поцелуй, как обморок, — глубок.

Вот так-то, ненаглядный голубок!

Твой тёмен поцелуй, как морок.

И, в общем, жаль, что ты мне — ворог.

Тебя перед последним расставанием

Я поцелую светлым целованием.

Париж

Авантажный шансонье

Там поёт шансоны.

И субтильный шампиньон

Падает в бульоны.

Там салаты-оливье

Кушают мадамы.

Там гарсоны, кутюрье

И шершеляфамы…

И с улыбкой анаконды,

Пожирающей сердца,

В Лувре там парит Джоконда.

Без начала…

Без конца…

***

Цыганка по двору бродила.

Глазами жаркими сверкая,

Цыганка душу бередила,

Не молодая, но такая…

Звезда холодная горела.

Лучами мёртвыми живила.

Душа цыганки пела, пела…

Лучи холодные ловила.

Когда упала навзничь песня,

Цыганка очи опустила.

Когда осталось только «если» —

Лучи холодные ловила.

Цыганка душу бередила.

Лучи холодные ловила.

А может грела, да горела?

Но до конца цыганка спела.

***

О, чеховский воздух заброшенных дач.

Горючая взвесь моросящих дождей…

Тончайшая прелесть земных неудач.

Святая пылинка — планета людей.

Веранда облезла и крыша течёт.

Желтеет зелёный когда–то газон.

Душа закрывается: переучёт.

Кругом простирается мёртвый сезон.

А может, не будет сезонов иных —

И пусть уцелеет, кому повезёт:

На хрупкие кости утопий земных

Корявый и грузный бульдозер вползёт.

Лишь о ней…

«Слова твоей любви

Так искренно полны твоей душою!»

А.С.Пушкин

Лишь о ней, всё равно — лишь о ней, —

О прельстительной, о проклятой,

Среди роз и среди камней

От рассвета и до заката!

Лишь о ней, навек и на миг,

О навязчивой, неуловимой,

Пирамиды прекрасных книг

И в глуши цветок нелюдимый!

Лишь за ней паденье и взлёт,

Милосердие, вожделенье.

По следам золотым ползёт

Пре–ступленье.

Что она — свобода иль плен?

Что она — награда иль кара?

Возрождение или тлен?

Райский свет или мрак Тартара?

Лишь о ней хочу говорить,

Иллюзорной ли — настоящей…

Лишь её хочу подарить:

Потаённую ли, — парящую.

Лишь о ней, всё равно — лишь о ней,

Лишь о ней говорить хочу.

Среди роз и среди камней

Возжигаю свечу.

Знающая

Она восседала одна во тьме,

Тихо покачивая серьгами.

Она всегда держала в уме

То, о чём молчали мы с Вами.

Она восседала одна в ночи

Под раскрытым небесным оком.

Кочергою рылась в печи,

Где огонь покрывался соком

Или стоном старых дерев,

Или воплем умерших вихрей,

Или сном убиенных дев.

Пусть любой раздаётся выкрик.

Уж ничто не ответит в ней.

Она будет сидеть средь камней.

…Тихо покачивая серьгами…

Монолог старухи-процентщицы

«Родион!

Прекратим этот спор.

Я — не старуха-процентщица,

И не надо бояться меня.

Отодвиньте топор.

Я — микрофинансовая организация!

И поймёт хоть студент,

Хоть доцент,

У меня самый малый процент!

(от 24 до 750).»

Ежегодная загадка

Весна — пора любви и огородов…

И скоропреходящих упований.

Не видоизменяется порода

Корпящих и согбенных дядей Ваней.

Природы дерзость да природы дикость!

Наш движитель давно — из рода в роды

Осознанная та необходимость,

Что в книжках именуется свободой.

И вот сидим и щёлкаем на счётах.

А тополя — истаивают дурью…

И первое считается «работа».

Второе, в общем, вызывает бурю,

Порыв, экстаз и кажется порою

Опасною для наций и народов,

Но очень обаятельной, не скрою.

Весна — пора любви и огородов…

И снова перевесило второе.

Булгаковский цикл

1. Начинающей трагической актрисе

Плохо плачешь, малышка.

Но надо учиться.

Дама плачет не так, как положено

В обществе, в общем–то, — в драме…

Как–то так, как, наверно, восплачет волчица

Со светящимся взором,

Летящая лунными льдами…

2. Маргаритина мазь не поможет…

В.В.

Маргаритина мазь не поможет.

Не взлететь. Не вернуть. Не найти.

Можно все перещупать пути,

Перервать, перепутать — всё то же!..

Кто бессильно шагает вдоль полок?

Кто там платит бессрочный налог?

Продырявят дожди потолок,

Но не сдвинется траурный полог…

Только книги молчали рядами.

Только звёзды стояли в окне

И, тебя понимая вполне,

Не предали. Хотя — не рыдали…

Лишь родство переходит в сиротство.

Так звезда — зажигает звезду

И в густом трагедийном чаду

Снова голос живой отзовётся,

Сквозь блудливые радиоволны

И мирское словечко «успех» —

Запоёт! Через муку помех. —

Напоённо. Эфирно. И полно.

1981

3. У зубчатой стены

Отошли далеко времена

Оголтелых баскаков и ханов.

Хорошела страна, веселела сполна

Под охраной кровавого хама.

Там, на башнях, давно не орлы —

Пентаграммы сверкают упрямо,

Но кресты уцелели на храмах

От погромов «грядущего хама»

Посредине огромной Орды.

4. Михаилу Булгакову

21 ноября обрела, наконец, книгу о нём, долгожданную, тщетно искомую.

В день архангела Михаила

Я нашла ненароком то,

Что так долго не находила…

(А осенних дней решето

Исходило злыми дождями,

Теми, что не от слова «жди».

Время — стёрто распрями, прями,

И слепыми поводырями,

Повторяющими упрямо,

Что они лишь — шагают прямо,

Что они-то и впрямь вожди…)

…Вы — у красной зубчатой стены

С ощущением зыбкой вины.

Метафизика здешних мест —

И надежда —

Меж рубиновых знаков — к р е с т.

Как и прежде.

Запрокинете голову: «Боже!

Ну, ответь мне: доколе, доколь?!..»

Ветер — стоном сонма казнённых.

А за Вами — странный прохожий…

Ба! Фигура в пальто казённом,

Наживая себе звезду

На невидимых миру погонах,

Находя поступок резонным,

Вслед метнётся — серая моль.

Не «пузырь асфальта» — мозоль.

— ––

«Что ж, на набережную!

Уйду».

5. Доносы

«… Это были не доносы, а докладные записки».

(Фраза преподавателя «общественных наук»).

…Ну, а когда возник протез ликбеза,

То всякий возомнил,

Что мил богам — кто грамоте обучен.

И в этом мире, грязном и вонючем,

Теперь уж каждый с музами дружил

И рифмовал: «Даёшь! — Ядрёна вошь!»

О, графомания советского доноса,

Ещё не писана история твоя.

Стояли буковки доверчиво и косо,

Идейно–ядовитая струя

С конца пера напыщенно свисала…

За ордера квартирные, за сало.

А, зачастую, просто так — из зоологии,

Геронтологии, а не «идеологии»

Сжирал сосед соседа, нависая

Над строчками доноса… Будто сало

Сжирал. И было мало, мало, мало.

И мама мыла, мыла, мыла раму.

Усатый всё винищем запивал.

И к новым достиженьям призывал.

6. Новый «НЭП»

Вы скажите на милость:

Как Вам наш новый «НЭП»?

Всё смешалось, свалялось, свалилось

В тёмном вихре судеб.

Это время похоже

На затоваренный склеп.

Всё дороже, дороже, дороже —

И улыбка, и хлеб…

И шарашит морозом по коже!

Восхваляет время сие, кто выгодно слеп.

Восхваляет вслух

Лишь тот, кто выгодно глух.

О, глумливое время! На золоте — крови след.

И «горящее сердце Данко» —

В толстом сейфе швейцарского банка!

90–е

7. Непраздничное обращение в праздничный день

…Станиславский был так красив, что и я загляделся. Он был естественный король во всяком царстве, и всех королевских тронов на него не хватило бы. Немирович же был так умён, что мог у лучшего короля служить  в министрах (обоих видел у барона Н.В.Дризена).

В. В. Розанов «Как падала и упала Россия».

Ах, Константин Сергеевич!..

Вы так очаровательно рассеяны,

Как будто спор ведёте с Немировичем

О странном бюсте, что гнездится в вестибюле…

Искусствоведческий, суровый спор.

Диспу́т!..

(О, как Вы светитесь при взгляде

Из наших нор, и шор, и пут…)

Хотя и нас, и Вас надули эти люди.

О, ветры времени. От них не поздоровится.

Такие арсеналы не расстреляны.

Погаснет свет! Даёшь Театра Мрак!

Да будет так.

27 марта. День Театра.

8. Гелла

Холодное, мёртвое тело,

Ведомое праведным гневом,

О, Гелла, ужасная Гелла,

Зелёная голая дева.

Творя отомщение смело,

Растут оголённые руки.

О, Гелла, бесстыдная Гелла,

Тень страсти в сиянии муки!

А в теле — душа изболела.

А телу — претит неподвижность.

Убийственно светится Гелла

Волос своих факелом рыжим!

Разбужена. После — забыта,

Когда своё сделала дело.

Что дальше с тобой — шито–крыто.

О, Гелла, трагичная Гелла!

Зелёные бёдра и груди,

А волосы — факелом взмыли!

Орудие. Просто орудье.

Использовали — зачехлили.

Такого ль желала удела?..

В ответ захохочешь хрипато.

О, Гелла, о, бедная Гелла,

Читатели не виноваты…

9. Коровьев

Ах, сударь в клеточку,

постой минуточку,

подстрой–ка шуточку,

или дай под дых!

Скажи двусмысленность;

комплимент изысканный,

и до того неискренний,

что захватит дух!

Зависни в воздухе,

ведь ни житья — ни роздыху.

Управдомы грозные —

а ты плюнь на них!

Черканут квитанцию

и запретят вибрацию

инфернальных крыл

невидимых твоих…

10. Пилат

Среди бурлящих толп Ершалаима

Ему не плыть. Чужое — мимо, мимо…

Пускай кипят умы!

Вот педантично так и аккуратно

Уже намылил руки прокуратор.

Осталось лишь умыть.

Толпе на радость выпущен Варавва.

…И тут надежды искра умирает.

Пилат уныло руки утирает.

…Вода в сосуде дочерна кровава.

11. Тёмные лошади

Эх, палки–ёлки,

Столько в чёлке

Контрабандного серебра!..

И — маловато

Роста — «в холке»,

Знать, мало холят,

А хотят,

Чтобы бежали мы

Не слишком малахольно!..

Мы, лошади, которые — во тьме,

Так любим поворчать

Насчёт своей планиды.

Но знаем: где-то и на нас

Имеют виды.

И держат нас в уме.

И будет ипподром

Ещё от нас торчать, —

Как космодром!

Мы кони тьмы,

Мы негатив победы,

Мы дети удивлённого побега

От неизбежности.

Мы вносим неожиданную ясность

В нахально подтасованный итог.

Тот, кто на нас не ставит,

Тот рискует не проигрышем —

Временным и энным:

Рискует вечным выигрышем он.

Не видя нас, едва-едва бредущих,

По колено в восторгах,

Адресованных не нам,

Едва скользящих в чёрных, ломких травах…

(О, хоть бы горсточку небесного овса…

Не ведаем виновных или правых,

Но чувствуем, что бегу — нет конца…)

Не ставящий на нас — не просекает

(вот, паразит),

То, что сквозь нас сквозит

И то, что в нас самих таинственно сверкает.

И вас сразит.

Оно сильнее нас.

Сейчас, сейчас

На нас, — оплёванных, чешуйчато-лишайных,

Приблудных, чужеродных попрошаек

Поставьте, сударь, грошик.

Отломится Вам выигрыш хороший.

Вы с нами — изживёте неизбежность!

…Но, право, сколько в гриве седины.

12. Оглянувшийся вниз

Ушедший с надеждой —

В живого надежду вселит

И веру в холодный,

Но непотопляемый мир,

Где звоны колодников