Бесплатный фрагмент - Шахматы для одного

Предисловие

Никогда не сталкивалась с задачей более сложной, чем написание предисловия. Вы взяли книгу с книжной полки, значит ли это, что вы обязательно ее прочтете? Нет, вы откроете ее на первой попавшейся странице, пробежитесь глазами, и только тогда определите для себя, что стоит сделать дальше с книгой — поставить обратно на полку или прочесть от корки до корки. Одного увиденного слова хватит, чтобы вы судили произведение автора, вершили его судьбу. Слово обладает огромной силой, о которой мы порой даже не задумываемся. Так как же создать такое предисловие, после которого у вас возникло бы не просто желание прочесть всю книгу, но вы почувствовали бы в этом острую необходимость, потому что увидели в ее строках что-то родное и близкое для себя? За многие годы писательского опыта мне стало определенно ясно одно — лучшие помощники автора — честность, искренность и открытость. Дорогой друг — читатель, я, следуя этому золотому для меня правилу, буду говорить прямо. Я бы хотела, чтобы эта книга не только скрасила пару ваших вечеров, а чтобы она побудила в вас мыслительный процесс, чтобы она воодушевила вас на подвиги, вселила в вас надежду, обогатила ваш внутренний мир, чтобы она оказалась вам полезной.

Глава 1

Теперь я снова намерен взяться за перо

и стать самым узким из всех узких специалистов —

так называемым человеком широкого кругозора.

Это не парадокс парадокса ради,

в конце концов, жизнь видишь лучше всего,

когда наблюдаешь её из единственного окна.

Ф. С. Фицджеральд

Приступая к описанию произошедших событий в нашем весьма заурядном городе, мой дорогой читатель, я вынужден начать издалека из-за одного лишь удивительно-поражающего и ежедневно-бытующего факта. Дело вот в чем, подобные рассказы привыкли считать выдумкой и созданием совершенно типичном в своем роде, ничем не примечательным (что, разумеется, ранит душу рассказчика) и, самое великолепное, полагают, что все написано исключительно ради забавы. Дорогой читатель волен воспринимать эту историю как ему будет угодно, однако, не желая оказаться в столь конфузном положении, я прошу вас отнестись к повествованию серьезнее. Но, не смею более отвлекать вас своей пустой болтовней — пора за дело приниматься (заранее прошу простить меня за возможные шероховатости в письме).

Знакомство мое с семьей Трубецких произошло при весьма обычных обстоятельствах, так что едва ли стоит рассказывать об этом публике. Необходимо сказать, что некоторую странность, а лучше выразиться, особенность этой семьи я заметил не сразу, настолько радушными и приземленными они показались мне в первые дни встречи — но об этом после.

Петр Алексеевич Трубецкой человек старых порядков, дворянская голубая кровь текла по его венам и, кажется, промочила кости головного мозга. Изысканные манеры, которым раньше обучали годами и которые с таким трудом приживались в молодых людях, родились вместе с ним — прямая спина, положение рук, приподнятая голова, всегда безупречный костюм. Подать руку даме, красиво говорить и вдумчиво молчать — все это выходило у него так легко и естественно, что ты невольно чувствовал, как оказался в прошлом веке и вел себя, точнее пытался вести себя так же, как и этот поразительный мужчина. Брал Петр Алексеевич не только высокой степенью воспитанности, но и внешностью, безусловно, привлекательной: высокий открытый лоб, приподнятые черные четкие брови, опущенные близко к носу; широкие скулы и тонкие губы уголками вниз; глаза карие и взгляд орлиный, такой, что способен за секунду заставить все внутренности собеседника переворачиваться (отсюда, кстати, и нежелание всех при разговорах с Петром Алексеевичем смотреть ему в глаза). К слову сказать, вышел один случай лет десять назад со старшим Трубецким: был он на ужине у некой знаменитой леди по поводу ее именин. Там, конечно, собралось приятнейшее общество: политики, полиция, врачи, журналисты, как и полагается перед большим празднеством. Среди этих лиц нашелся один священнослужитель, с которым у Петра Алексеевича завязался не то спор, не то просто разговор о вопросах религии и веры. В разгаре диалога несчастный священник, не найдя никакого ответа на острое веское слово Трубецкого, кинул оппоненту пламенный взгляд, который был встречен прямым глубоким уважением с примесью снисхождения в глазах Петра Алексеевича. Испуганный священник увидел в глазах Трубецкого дьявола во плоти и чуть было не сошел с ума и через неделю в день святой Пасхи не пустил в церковь. «Пренеприятнейшая история» — плюясь и фыркая, вспоминал Петр Алексеевич. Позже, мой читатель, ты поймешь нелепость всей ситуации и посмеешься вместе со мной.

В семье Трубецкого росло четверо замечательных деток: три девочки и младший мальчик. Жена его, Александра Михайловна, в девичестве Остальцева, любила детей без памяти и заботилась о них много больше, чем о муже, этот факт воспринимался супругом абсолютно спокойно, так как он сам достаточно часто утопал в заботах о детских нуждах, не оставляя сил на жену. И я смело могу утверждать, что не видел брака столь же удачного и гармоничного как этот. Оба супруга души не чаяли друг в друге и, знаю точно, никогда в жизни не находились друг с другом двадцать четыре часа в сутки, их всегда разделяли или рабочие дела, или друзья, или дети. «Неужели необходимо человеку чтобы жена то и дело маячила перед его глазами? — сидя в своем кожаном кресле и потягивая трубку, удивлялся Петр Алексеевич, — Все это чушь, что смысл брака в постоянном нахождении двух людей вместе неразлипно, как жвачка и персидский ковер. Разве кто-нибудь захотел бы потом такую жвачку? Совершенно верно, такую гадость не станет жевать последняя собака на улице. А ковер ничем не лучше жвачки, он вроде бы все еще персидский, но уже с дефектом, и относится к нему как к дорогой вещи не будут, а привычки у него остались барские. И выходит, что кроме убытка и расшатанной нервной системы они друг другу ничего не принесли. Вот вам, дорогой мой друг, чья участь больше подходит ковра или жвачки? Вы бы кем предпочли стать? — прищуриваясь, спросил Трубецкой и выпустил дым, который тут же заполнил свободное пространство между головой Петра Алексеевича и потолком, я покачал головой, — А, — хитро протянул он, — Видите, не блестящие перспективы у двух вариантов. Так умнее же надо быть и разлепляться с супругой. А если вам необходимо находится с ней только для того чтобы контролировать ее поведение с другими особями мужского пола и разговоры с подругами, то можете купить в магазине маячок, прослушивающее устройство и мозги, — посмеялся Трубецкой и снова сделал большой вдох табачного дыма, — ибо большего глупца я не встречал!».

Рассуждения Петра Алексеевича были довольно наблюдательны и остры и как нельзя точно совпадали с представлениями о браке Александры Михайловны. Но я смею заметить, что даже если супругу Трубецкого вдруг постигла участь жвачки, она бы не потеряла своего очарования, и так думаю не только я.

Правда, о красоте и очаровании бывшей Остальцевой в нашем городе ходили легенды, и, когда мир узнал о ее помолвке, многие парни просто сошли с ума. Она была сложена прекрасно — остро прочерченная талия, высокая грудь, стройные ноги, непременно спрятанные под юбкой в пол. Ее восхитительное лицо обрамляли всегда убранные в пышную прическу длинные темные волосы, глаза цвета точно такого же как у супруга смотрели на вас с любовью и доброжелательностью. Надо думать, что в крови Трубецкой текла кровь не только славянская, но и восточная, что и делало ее такой обворожительной. Характер у нее был простой и понятный, ум ясный и острый, образование высшее, а мудрости многим больше, чем у супруга, который, помним, являлся человеком преумнейшим. Словом, идеальная жена и, конечно, она досталась идеально подходящему для нее человеку. Во многом благодаря хозяйке в большом доме Трубецких всегда было тепло и уютно и никогда одиноко, поэтому он чаще всего был полон гостей — приходили родственники, друзья, близкие и не очень, друзья друзей, и всем были здесь рады. Петр Алексеевич окружал свою семью только надежными и порядочными людьми, другие на пушечный выстрел не смели подойти к особняку лучшей пары города.

Но вернемся к детям, потому как ради них и затевалось мое повествование. Старшую дочку звали Евгения, она была прехорошенькая и никак не соответствовала генам родителей. Светловолосая, зеленоглазая, она больше походила на мать своего отца, который с первого взгляда понял, в кого уродилось дитя, и с плохо скрываемым ужасом ждал, когда проявится характер бабушки. Не подумайте, читатель, что Петр Алексеевич не был доволен своей матерью, он любил ее всем сердцем, но «нельзя отрицать, что характер у нее был не самый лучший». Стараясь избежать такой участи для первой дочери, Трубецкой проводил с ней как можно больше времени, воспитывая так, как не воспитывали его мать. К счастью, отцу удалось победить в тяжелой схватке с биологией, и дочь росла послушной, но иногда система давала сбой, и приходилось читать нравоучения юной леди.

Вторая дочь родилась ровно через десять месяцев после первой и была как две капли воды похожа на отца, чему он нарадоваться не мог. Ольга, а именно так назвал ее Петр Алексеевич (имя для первой малышки выбирала Александра Михайловна), красотой еще в детстве обещала превзойти родителей, она была очаровательна и, кажется, родилась уже воспитанная. Ей ничего не приходилось объяснять, она как будто видела, как делают родители и сестра, и повторяла за ними. У Петра Алексеевича было мало времени теперь для воспитания дочери, поэтому Ольгой занималась практически только супруга. Но, кажется, смышленая девочка всегда понимала, что отец любит ее немного больше, чем Евгению, и никогда не упрекала его в постоянном отсутствии. А, может быть, Петр Алексеевич, понимая, что есть любимый ребенок, чтобы не обидеть другую стал реже появляться в детской. В любом случае, Александра Михайловна все понимала и поддерживала супруга, так же как и он ее.

Через два года они решили, что не хватает в семье мальчика, но вопреки желаниям родилась Юлия. Девочка была похожа на свою тетю по маминой линии, черты лица породы Остальцевых — острый подбородок, черные брови домиком, пышные волосы каштанового цвета. Как и старшая дочь, Юля была мало похожа на родителей, так что едва ли можно было решить, что все три девочки — дети этой молодой пары. Однако Петр Алексеевич и Александра Михайловна не могли не нарадоваться на свой счастливый брак, ровно как все их родственники и близкие друзья.

Прошло десять лет с момента рождения первой дочери прежде чем Александра Михайловна родила Петру Алексеевичу наследника, хотя не совсем понятно, что именно должен был унаследовать мальчик от своего отца, но Петр Алексеевич первые три года называл сына только «наследником» и никак иначе. Василий Петрович несмотря на то что рос практически в обществе дам имел с самого детства характер сильный и крепкий, характер истинного мужчины. Отец обучал его всему, что умел сам, начиная ремонтом часов и заканчивая актерским мастерством. Так что к семи годам парень уже водил автомобиль, не позволял себе сидеть, когда дама стоит, знал, что курить плохо, но отцу можно, и великолепно говорил по-французски. О внешности Василия, думается мне, не стоит много говорить, он был истинным сыном своей матери — ее глаза, ее нос, ее губы. Как и все мальчики в подростковом возрасте Василий был немного непропорционально сложен — худощавые тело держало на себе большую голову, но крепкие ноги обещали рост мальчика как минимум сто девяносто сантиметров.

Такой гармонии в семье, какая была (и есть до сих пор, уважаемый читатель) в семье Трубецких, могут позавидовать даже Ростовы и Болконские. Воспитание проходило по одному и тому же плану все четыре раза, по характеру дети получились совершенно разные, но гармонии в семье это не убавило.

Однако, читатель, история, о которой я хочу вам поведать началась, когда Евгении Петровне исполнилось двадцать четыре года. Тогда будучи студенткой юридического университета, на последний год своего обучения она, используя всю силу своего дворянского характера, после долгих уговоров и убеждений в собственной самостоятельности твердого и заботливого отца, была отправлена в американский университет в Лос-Анджелесе. Заканчивала она, разумеется, с красным дипломом и без малейшего желания работать по полученной и прежде такой желанной профессии. Впрочем, в возрасте двадцати пяти лет она должна была бы принять наследие отца и встать на его место в компании, но эта судьба никак не отвечала свободолюбивой и непостоянной натуре Евгении. Там, за пределами родной страны она рассчитывала найти что-то естественно принадлежащее ее душе, и так увлеклась этим, что не появилась дома за целый год ни разу. Беспокойные родители приняли решение отправить погостить к сестре двух младших дочерей, а такие гости, как известно, могут неосознанно, но крайне полезно сыграть за команду старших Трубецких. Ольга, разумеется, угадала истинную цель своего путешествия на выпускной к старшей и любимой сестре.

Я зашел в дом Трубецких как раз в день отъезда юных красавиц.

— Должно быть, я не вовремя, Александра Михайловна, — сказал я, стоя посреди гостиной в их загородном доме.

— Нет, нет, дорогой друг, — с присущей искренностью и некоторой усталостью в голосе произнесла хозяйка, — Мы всегда вам рады. Присаживайтесь, девочки собирают вещи, а Петя, — Александра Михайловна внезапно замолкла, но некоторое время еще губы ее шевелились, казалось, на динамиках выключили звук, она прочистила горло и продолжила говорить так же неожиданно, как и закончила, — Петр Алексеевич в гараже. Вам чаю или кофе?

Александра Михайловна проводила меня в столовую и усадила за стол причудливой геометрической формы из увесистого благородного дуба. Поверхность дерева была отшлифована и залакирована, блики от света старинной люстры играли на крышке и резных ножках стола.

— Не стоит вам беспокоиться, я просто зашел посудачить с вашим супругом.

— Разве вам приходилось когда-нибудь судачить без чашки зернового кофе, недавно привезенного мной из далеких стран Африки? — кокетничая, Александра Михайловна поставила на плиту турку.

— Вы, правда, привезли его из Африки?

— Конечно, — повышая голос, ответила хозяйка, — конечно, нет! Девочки ездили утром за покупками, ручаюсь, они не схватили первый попавшийся.

Александра Михайловна угостила меня булочками, которые она также лично не испекла. Мы завтракали и смеялись.

Прошло около получаса, когда в проходе мелькнула здоровая фигура старшего Трубецкого.

— Рад тебя видеть, Мюнзаузен! — загромыхал из гостиной басистый голос моего друга.

— Петя, он много раз просил так не называть его, — Александра Михайловна плавно вышла из-за стола и направилась навстречу мужу.

— И я рад, председатель, — протягивая руку, отвечал я.

— Вижу, вы уже позавтракали, — оглядывая столовую, произнес Петр Алексеевич, — Что тебя привело в наш дом?

— Я уже заметил, что явился не вовремя, и мне следовало прийти позже, однако ваша очаровательная жена настояла на моем присутствии здесь.

— И была совершенно права, — перебил меня хозяин дома, — Ты очень кстати, составишь мне компанию, чтобы мне, старику, не было возможности разрыдаться, когда я посажу девочек в самолет.

— Ты вовсе не старик, — улыбнулась Александра Михайловна и поцеловала супруга в щеку, — Но годы берут свое.

В доме Трубецких улыбка никогда не сходила с моего лица. Послышались легкие шаги маленьких быстрых ног, они направлялись в нашу сторону. Через считанные секунды перед нами образовалась маленькая и прехорошенькая Нэнэ (так еще в раннем детстве прозвали Юлию). Она прошла в столовую, поцеловала мать и бухнулась на стул около меня.

— Пап, мы готовы, — пропела она своим тонким голоском и повернулась ко мне, — Здравствуй, барон!

— Привет, Нэнэ!

— Ты едешь провожать нас? — хитрым огнем запылали зеленые глазки Юлии.

— Да, Юлия, он едет с нами, но это не значит, что ты можешь стоить глазки человеку, который учил тебя читать, — укоризненно посмотрел на нее Трубецкой.

— Не говори глупостей, папочка, — отмахнулась Нэнэ, — мы ждем вас в машине, — она послала нам воздушные поцелуи и вышла из столовой.

— Что ж, дорогая, значит, нам пора, — Петр Алексеевич обнял супругу, а затем хлопнул меня по плечу как бы призывая идти за ним.

Я уже собирался переступить порог известного дома, как меня окликнул женский голос. Я повернулся. Наверху лестницы с чемоданом в руках стояла старшая сестра Юлии. Ее слегка вьющиеся длинные темные волосы были откинуты назад, так что я мог увидеть прекрасное лицо с выраженными скулами и карие глаза, которые смотрели прямо в мои. Ольга степенно спускалась по лестнице, и юбка обнажала ее длинные ноги.

— Приятно видеть вас здесь! — обворожительно улыбалась мне Ольга, спускаясь.

Я быстро взлетел по лестнице вверх и забрал у нее чемодан.

— Это случайно вышло, я зашел к твоему отцу поболтать.

— Знаю я, о чем вы болтаете, — подмигнула Ольга, хотя она не знала ни одной темы наших разговоров с ее отцом, — Отец…

— Он уже ждет нас в машине, — опередив ее вопрос, отвечал я.

Спускаясь по закругленной лестнице и направляясь к машине, мы обсуждали, как различаются культуры Европы и Америки, как подобрать чемодан к лимонным балеткам, и к чему, в конце концов, приведет внешняя политика государства. Клянусь, я едва ли встречал более милую и умную девушку, разве что ее мать обладала непревзойденными талантом обескуражить и внешностью, и интеллектом.

— Барон, в багажник сумки поставишь, — высунувшись из окна автомобиля и щурясь от солнца, пропела Юлия.

— Как скажите, мисс, — подмигнул я и приступил к выполнению задания.

Раздался звук закрывающихся дверей гаража, и большая мужская тень побежала вслед за хозяином по широкой каменной дорожке.

— Не успел я сделать два шага от машины, как вы уже составили целый список дел нашему гостю, — подойдя к нам, сказал Петр Алексеевич и принялся мне помогать с укладкой.

— Отец, — обратилась Ольга, которая стояла по правую сторону от меня, — мне сесть за руль?

— Не стоит, Ольга, — Трубецкой захлопнул багажное отделение и открыл дверь в салоне для дочери, — сегодня тебе еще понадобятся силы.

Мы все уселись, Петр Алексеевич повернул ключ зажигания, машина заревела, сорвалась с места и помчала нас туда, где люди могут летать.

Глава 2

Так сладок мед, что, наконец, он горек.

Избыток вкуса убивает вкус.

В. Шекспир

Удивительная вещь сны! Кто и когда мог бы сам решить, что ему сегодня приснится? Я сам не раз пытался настроить свое подсознание на необходимую мне волну, даже иногда выходило, что мне снилось желаемое, но все это не больше, чем элементарные совпадения. Человек чрезвычайно любит разгадывать загадки, и, наверное, природа обеспокоилась этим, решив составить пару-тройку головоломок, которыми люди смогут баловаться, по меньшей мере, до скончания времен. Однако, комично так выражаться, потому что ответ и на вопрос — когда наступят эти «скончания времен» и наступят ли вообще — природа тоже заточила в сундук с табличкой» секрет».

В ночь перед поездкой в Лос-Анджелес, в ночь перед моим последним приходом в дом Трубецких, Ольге снился аэропорт. Они с Юлей уже сидели в зале ожидания, смотрели на снующих туда-сюда людей. Крупными мазками ее подсознание рисовало картины подсадки на рейс и взлета самолета. Среди серых костюмов и уставших лиц ей запомнилась улыбающаяся мордашка мальчика лет двенадцати с короткими каштановыми волосами, торчащими к верху, ясными и яркими зелеными глазами, которые приковывали к себе. Курносый нос парнишки и простая одежда, висевшая на его тоненьком теле, заставляли ждать ребячества и озорства, но осанка… Осанка всегда выдает людей! Его худые плечи смотрели в пол.

Полет продолжался не больше, кажется, минуты, как началась безумная тряска, поднялся шум, самолет наклоняло то влево, то вправо, пока не стали с верхних полок сыпаться сумки и падать на головы. Все виделось Ольге мутными пятнами, кроме того мальчика. Он встал со своего места, подошел к аварийному выходу, посмотрел на салон самолета так, как будто бы он знает, как всех спасти, — взглядом мертвым и добрым. Дверь перед ним вырвало от сильного толчка, в следующую секунду мальчика в самолете уже не было. Выпрыгнул!.. Сон прервался, и это было лучшее, о чем могла просить Ольга.

В то самое время, когда она упаковывала последние вещи для поездки, я уже сидел в гостиной дома.

Если мой читатель когда-либо был в аэропорту, то, наверняка, помнит эту душную атмосферу толкотни локтей и приятное ощущение только что проехавшегося по ноге колеса чемодана. А дурманящий запах кофе, захватывающий все свободное пространство? Разве это не самое чудесное и восхитительное место для возникновения желания больше никогда никуда не летать, а путешествовать только на собственном транспорте?

Когда мы припарковали машину недалеко от входа в одну из дверей аэропорта Шереметьево, был уже второй час дня. Солнце раскаляло устланный машинами в квадрате километр на километр асфальт.

— Не знала, что снимают еще одну часть Трансформеров, — захлопнув дверь и осмотрев парковку, сказала Юлия.

— Спасибо, пап, — поблагодарила Ольга, — Дальше мы сами справимся. Вам не обязательно идти в зал. Регистрация заканчивается через полчаса, мы все быстро пройдем и позвоним перед посадкой.

Вытащив сумки из багажника, Петр Алексеевич крепко обнял своих дочерей, пожелал им удачной дороги, дал с дюжину важнейших напутствий, как и полагается примерным отцам. Распрощавшись, девочки двинулись в сторону стеклянных крутящихся дверей. Серый зал аэропорта кишил людьми, они бегали туда-обратно в поисках нужных им регистрационных стоек. Кажется, все до одного в этом здании потеряли какую-то важную вещь и отчаянно старались ее найти, именно поэтому так пристально смотрели в пол, а не вперед. Их хмурые лбы отображали вселенскую печаль и проблемы правителей мира. Стуча черными, серыми, коричневыми каблучками, мужчины и женщины перебегали из одного зала в другой, в одного этажа на другой, кричали друг на друга, били друг друга, прятались друг от друга среди других прячущихся людей. Была пара смеющихся лиц, но ее унесло очередной волной провожающих. Среди пестрой и унылой толпы, разливающейся по всему данному ей пространству, Ольга заметила знакомое личико мальчика, его плечи смотрели в пол, нос вверх, а глаза вперед. Это был тот самый мальчик из сна. Мелкая дрожь пробежала ее лицу, она пошла навстречу этому мальчику, сама не зная зачем. Мальчик был не один, на руках он держал маленькую девочку, а позади него плелся большой мужик, небритый и злой. Он громко ругал мальчика, девочка от его криков периодически плакала, но мальчику удавалось быстро ее успокаивать. Ольга подошла близко к мужчине, который был их отцом (не может же взрослый человек называть незнакомого мальчика сыном).

— Почему вы так грубо разговариваете со своими детьми? — выпалила она без всяких слов приветствия и пожеланий доброго дня.

— Не твое дело, — рявкнул отец ребят и пошел по своим делам, продолжая ругать за что-то сына.

— Извините его, — мальчик посмотрел своими добрыми и взрослыми глазами на Ольгу, улыбнулся и побежал вслед за отцом, который пошел не в ту сторону.

— Странно все это, — пробормотала Ольга.

Но я ничего странного в этом, честно говоря, не вижу.

Регистрация прошла быстро, быстро самолет преодолел расстояние между Москвой и Лос-Анджелесом, быстро пролетели двенадцать часов в небе. Посадка была мягкая, особенно для тех, кто ее проспал, и в таком полусонном состоянии сестры вывалились из душного белого самолета в полный радости незнакомый аэропорт. Все здесь было по-другому: стены, полы, потолки, кресла, двери, люди. И все это отвлекает нас от происходящего.

В центре зала стояла очаровательная пара. Молодая девушка с русыми кудрявыми волосами по пояс в синем платье обнимала высокого черноволосого парня в брюках и пиджаке с заплатками на локтях. Это была старшая дочь Трубецких с человеком, о котором она в своих редких сообщениях всегда говорила. Ольга и Юля, заметив их, ускорили шаг навстречу. Пылкие объятия, радостные приветствия, расцелованные щеки и носы потрясли всех встречающих своей необыкновенной громкостью. Вдоволь наобнимавшись, девочки обратили внимание на стоящую рядом и ожидающую мужскую фигуру.

— А кто этот симпатичный молодой человек? — сверкая глазками, спросила Юля.

— Это Джек. Джек, это Ольга и Юля, — улыбаясь от уха до уха, ответила Женя, прижимаясь к правой руке парня.

— Приятно, наконец, с тобой познакомиться, — Ольга протянула руку и приветственно пожала ладонь Джека.

— Девочки, дом вас ждет.

Женя торжественно вручила Джеку все сумки сестер, подхватила девочек под руки, встала между ними, и они вместе поскакали к машине, громко болтая и неустанно смеясь.

— Оля, студенческий совет и декан нашего факультета попросили меня организовать выпускной бал в стиле самых пышных и роскошных балов девятнадцатого века в России, — сообщила Женя, повернув свою кудрявую головку в сторону заднего сидения.

— И зачем декану твоего университета нужен бал? Да еще и такой, которого не было уже два века? — удивилась Юля.

— Как же ты не понимаешь? — воскликнула Евгения, — Это огромная возможность обменяться национальной культурой, погрузить их в атмосферу.

— Это прекрасно. Тебе нужна моя помощь? — спросила Ольга и продолжила смотреть на меняющиеся картинки за окном.

— Нет, вообще-то я уже все сделала и все приготовила. Необходимо добавить только две детали, — Женя хитро посмотрела на сестер, и голос ее стал выше.

— Какие еще детали? — подозрительно спросила Юля.

— Вас, девочки! — радостно объявила она.

Младшая Трубецкая вскрикнула от восторга, а Ольга шумно и недовольно выдохнула.

— И когда будет этот бал?

— Завтра, — коротко ответила Евгения.

— Завтра?! — переспросила Юлия и захлопала в ладоши.

— Завтра… — тихо и грустно повторила Оля и продолжила наблюдать за дорогой.

Тем временем автомобиль уже привез их к крыльцу двухэтажного кирпичного дома, который принадлежал семье Джека Дейли, Женя собиралась снять его на время своей учебы.

Кирпичный дом цвета дерева стоял на окраине Лос-Анджелеса. Сделанный в готическом стиле, с четырьмя острыми крышами и небольшими колонами при входе, дом был окружен клубами с самыми разными цветами. Внутри все было чисто и светло, много света и воздуха. Женя перенесла в этот дом все тепло, которое Александра Михайловна вкладывала в своё хозяйство и свою семью. Все тут дышало заботой, любовью и новыми делами.

Глава 3

Из всех дурных привычек,

обличающих недостаток прочного образования

и излишества добродушного невежества,

самая дурная —

называть вещи не настоящими их именами.

В. Г. Белинский

Больше всего на свете люди любят врать, хуже всего на свете у людей получается скрывать правду, меньше всего на свете люди хотят быть обманутыми, и никогда на свете невозможно будет найти существо более противоречивое, чем человек. Способность мыслить иногда загоняет его в тупик настолько плотно, что, кажется, выбраться практически нет шансов, в то время как выход находится прямо и налево. Что с нами стало от этой жажды постоянно все перемалывать в своей голове? Там остался один фарш вместе мозгов. Анализируют, соединяют, раскладывают все по полочкам, а если вдруг полочка остается пустая, то сами придумывают новые обстоятельства, делают выводы и выносят решения. Если бы так шел судебный процесс, даю руку на отсечение, мир бы рухнул прямо на уголовный кодекс. Разве ложь когда-нибудь приносила добро? А приносила ли они пользу? Кто-нибудь знает точно? Очевидно, нет. Если бы за время существования человека на земле был найден однозначный ответ на этот вопрос, он больше ты не возникал у людей в головах. Никто ведь не спрашивает, что нужно есть в картофеле — все выкапывают плоды и не трогают ягоды на поверхности. Значит, с ложью дела обстоят намного сложнее, чем с картошкой. Все лгут. Можно придумать множество классификаций лжи, но это ни на один грамм не сделает мир правдивее, а людей честнее друг с другом и с самими собой. Но, кажется, я вновь отвлекают вас болтовней.

В доме Дейли и Евгении происходила предпраздничная суета, а если взять во внимание, что главными действующими лицами были молодые девушки, следует сказать прямо — в доме творился бардак, хаос и полнейшая неразбериха. Где бы ни ступала женская нога, она всюду принесет с собой хаос и порядок. Ты никогда не угадаешь, с чего именно она начнет.

Чтобы «не путаться под ногами и не смущать своими замечаниями и поторапливаниями» девочек, Джек спустился в гостиную и тихо читал критические статьи на недавно вышедшие в свет книги. Между тем Юлия летала по всему дому с платьями в руках, оставляла на диване расчески, подбирала косметику, выхватывала из рук лишние, по ее бальному мнению, вещи, роняла коробки из-под туфель и ловко перепрыгивала через них, когда Женя просила принести что-нибудь из гостиной. При такой суете она успевала сварить кофе и говорить по телефону, вылитый Юлий Цезарь в юбке. Стол ломился под весом разных коробочек, пластиковых баночек, ватных дисков, наборов теней, связок кисточек. В вязанной макраме, висящей на стене около того самого стола цвета слоновой кости, лежали тюбики с кремами на любой вкус, их по меньшей мере было такое же количество, как и в любом салоне красоты.

— Хватит смывать, остановись! Посмотри, ты хорошо накрасила, — возмущенным тоном произнесла Женя, когда Юля собиралась в четвертый раз переделывать макияж сестре.

— Тебе, правда, нравится? — смущенно спросила она.

— Очень!

Отложив кисточки и тени, Юля принялась за платья.

— Скорее одеваемся, — кричала она на весь дом, бегая из комнаты в комнату, застегивая и затягивая корсеты сестрам.

Спустя два часа, множество нарядов и одну обожжённую об утюжок руку все четверо были готовы отправиться на бал.

Большой частный дом на краю города, который Евгения подобрала специально для праздника, был уже полон студентов и профессоров. Снаружи сад был убран неоновыми фонариками золотистого цвета, они также освещали огромные резные двери в дом. Студенты приезжали на машинах, но оставляли их за несколько метров от здания, там их ждали три кареты: белого, черного и золотого цвета. Гости выбирали понравившийся экипаж, пересаживались и под цоканье копыт запряженных породистых скакунов подъезжали к дворцу. Прямо перед каменной лестницей кучер останавливал тройку, встречающий молодой человек подавал руку девушкам, помогая спуститься с кареты и подняться наверх к дверям. Двери были высотой в два с половиной метра, конечно, за такими дверями крылся не менее большой зал. Потолок-купол находился, по крайней мере, в четырех метрах от пола из керамической плитки. Роскошная люстра со свечами свисала с расписного потолка. Стены были украшены лепными изделиями в стиле барокко и большими, стоящими друг за другом окнами в форме арок. Весь зал занимал площадь, способную вместить в себя всех студентов Лос-Анджелеса разом. Он был освещен теплым светом от горящих повсюду свеч. На пристроенном в зале балконе расположился оркестр, музыка которого разливалась сверху вниз и стелилась по всей площади.

В половину седьмого вечера был объявлен первый танец — полонез. Пары стройными рядами прошли по периметру зала с по-царски расправленными плечами и пылающими глазами. Девушки смущенно глядели на своих кавалеров и крепко сжимали в тоненьких ручках свои веера. Кавалеры же напротив были полны решимости натворить дел в этот вечер, а потому улыбки не сходили с их лиц, когда взгляд скользил по краям платьев юных дам. Пары кружились и кокетничали друг с другом, стоящие в стороне перешептывались и хотели, чтобы их пригласили.

Как полагается, бал открыли хозяева торжества, после первого танца Джек ушел, чтобы встретить своих приглашенных Женей братьев. Сестры отошли ближе к стене, предоставив гостям возможность веселиться, заводить новые знакомства и отдыхать. К ним неустанно подходили молодые люди, приглашали, шутили, в общем, старались сделать все, что в их силах, чтобы привлечь внимание, но все напрасно. Девушки кокетливо улыбались и продолжали говорить о своем.

— А вот и Джек! — схватившись за края платья, радостно воскликнула Женя и побежала к нему навстречу.

Рядом с Джеком шли еще два парня на вид того же возраста, что и он. Один, коротко стриженный и гладко бритый шатен, степенно и горделиво чеканил шаг. Сложен он был прекрасно, с широкой, по-военному выпячивающейся грудью, с сильными плечами, длинными и стройными ногами. Лицо светлое и свежее с большими карими глазами. Второй, значительно ниже ростом, светловолосый и кудрявый, пересекал залу весело и бодро, как бы подпрыгивая и пританцовывая на каждом шагу. Его худощавое и угловатое телосложение удивительным образом гармонировало с маленькими и яркими зелеными глазами, как у ведьмы, острым носом и губами-полосочками. С антропологической точки зрения ничего общего у трех молодых людей не было. Никаких фамильных черт: ни похожих форм носа или губ, ни разреза глаз, ни высоты лобной кости. Ровным счетом ничего не указывало на их кровную связь, каждое лицо было по-своему очаровательно и отображало все каноны золотого сечения, но любой ученый-биолог с твердой уверенностью мог бы заявить: эти братья — не братья.

— Это его братья? — изумилась Юля.

— Да, — мгновенно подтвердила Евгения, сделала несколько шагов навстречу Джеку и взяла его за руки, мягко произнося, — Здравствуй, родной!

Затем с присущей ей грациозностью и легкостью Трубецкая приобняла двух молодых людей, пришедших с ее кавалером.

— У тебя получилось довольно похоже, — экспертно осмотрев залу, заключил строгий шатен.

— Знакомьтесь, — радостно проворковала Евгения, подводя братьев ближе к девочкам, — Это мои сестры Ольга и Юлия, а это Дэниэл, — она указала на высокого брата с военной вправкой, — и Альберт, — и взгляд ее пал на худощавого зеленоглазого чародея.

В знак приветствия оба Дейли поцеловали руку каждой из сестер, а каждая из сестер совершила изящное па.

— Ольга, — вдруг спохватилась Евгения, схватив сестру за руку, бросив беглый взгляд на залу, будто бы она что-то потеряла и очень надеялась сию секунду найти, — я хотела просить тебя спеть. Оркестр согласился исполнить любую из песен, которые ты пела на экзамене. Я показала дирижеру видео и отдала партитуры.

Ольга пугливо отстранилась от сестры и со смущением, смешанным со страхом, смотрела на пять пар глаз, требующих ее положительного ответа сейчас же.

— Я думаю, это неуместно, — начала отнекиваться Ольга.

Ей было, безусловно, приятно и тепло на душе от того, что сестра просила ее петь, значит, она восторгалась ее талантом, но большое количество остальных слушателей отнюдь не тешило ее самооценку.

— Очень даже уместно, мы просим тебя спеть, — зарядили все в один голос. Все, кроме Дэниэла.

Ольга вопросительно посмотрела на невозмутимое и безмолвное лицо военного.

— Дэн, может, на твою просьбу Ольга ответит согласием? — подтолкнув брата за локоть, спросил Джек.

— Это было бы очень неудобно, — ровно и спокойно отвечал Дэниэл, — просить ее спеть, восхваляя ее голос, так как я никогда не слышал его. Вдруг мне не понравится? Выйдет, в конце концов, что я лгун.

— Раз так, — возмутилась Ольга, — я непременно спою.

Она поднялась к оркестру, сказала пару слов дирижеру, тот кратко кивнул головой, дал какой-то знак скрипачам, взмахнул руками, музыка полилась и Ольга запела.

Она пела. И если этих двух слов было бы достаточно, чтобы передать все великое множество красок ее голоса и буйство чувств, взбудораженных в душе уже от первых двух тактов, я мог бы считать себя превосходным писателем. Ее голос был нежен и силен одновременно, вибрато выходило прелестно, каждое крещендо сердце слушателя уходило в пятки. Все оставили свои разговоры, забыли о танцах, просто остановились, застыли, замерли и вслушивались, стараясь слиться с каждой протянутой нотой, с каждым посланным им звуком.

Песня кончилась — дирижер снял последнюю ноту, подошел к Ольге, и они вместе поклонились. Зал был щедр на аплодисменты.

— Прекрасно! — похвалил Джек вернувшуюся Ольгу, — Что скажешь, Дэн?

Молчание. Джек немного скосил глаза, как бы намекая своему брату, Жене и Юле оставить наедине Дэниэла и Ольгу.

— Вальс, — задумчиво протянула Ольга, когда, шурша подошвами туфель, скрылась с глаз их родня, — Я люблю вальс.

Не теряя ни минуты, Дейли жестом пригласил ее на тур.

Она подняла руку и положила ее на плечо Дэна, отведя взгляд в сторону. Он крепко обнял ее, положив одну свою руку между ее лопаток, а второй аккуратно держа хрупкую руку своей пары.

— Мне понравился твой голос, — сказал он так близко от нее уха, что мурашки побежали по ее шее.

Они пустились в круг, сначала по краю, уверенно и неторопливо, по мере того, как музыка наращивала темп, их движения ускорялись. Дэн подхватил ее левую руку, Ольга повернулась вокруг себя, и полы ее платья поднялись в воздух и быстро опустились на землю, так словно вспыхнуло пламя. Ольга танцевала превосходно. Ее ножки порхали над паркетом, кажется, совсем независимо от нее. Лицо ее было свободно от мыслей о следующем движении, все она делала легко и естественно. Она кружилась, взлетала вверх в сильных руках Дэна, который, в свою очередь, любил танцевать и был профессионалом в этой области, хотя всегда тщательно скрывал это. Но свежесть и прелесть этой девушки не могли оставить его равнодушным, он весь ожил, лицо его засияло, и губы порозовели. Плавности и грации в его широких плечах и высоких ногах было ничуть не меньше, чем во всем ее стройном теле. Они кружились под звуки оркестра несколько туров подряд. Он смотрел на ее лицо, а она редко поднимала глаза, но этого было достаточно, чтобы глупая улыбка цеплялась к их губам. Эта летающая пара очаровала зал, шептались, что они репетировали танец ни один вечер. Дэн взял правую руку Ольги и покружил ее вокруг себя два раза, затем руки его опустили на ее талию и крепко сдавили. Она положила руки ему на плечи, он поднял ее над собой легко, как будто поднимал пушинку, сделал несколько оборотов, и как только Ольга снова ощутила пол под ногами, он вывел ее из круга.

Ее сердце билось так сильно и громко, как бьются колеса самолета при посадке. А его сердце было немо.

Они поблагодарили друг друга за танец взглядом, Ольга приоткрыла рот, сделав короткий вдох, на лбу у нее отразилась невысказанная мысль, но озвучить она ее не посмела, да и некому было — Дэниэл в одно мгновение исчез в хлынувшей к сцене толпе. Ольга вернулась к сестрам и закончила вечер в беседах о музыке, кинематографии и влиянии открытий Эйнштейна на «Теорию большого взрыва». Братьев Джека она больше не видела.

Бал был окончен к четырем часам утра, когда небо мелкими штрихами начало вырисовывать рассвет. Кареты уже не ждали около дома, и звон копыт сменился ревом мотора машин уезжающих гостей. Признаться, утро сложилось восхитительное, будоражащее сознание своей свежестью и ненавязчивостью. Но это, вероятно, мало интересует вас, в отличие от разговора между двумя сестрами, ради которого и была затеяна вся эта поездка.

Торопливым шагом Ольга направилась в находившуюся на этаж ниже комнату Жени. С обыкновенно серьезным и светлым лицом она вошла в комнату, предварительно постучав. Женя, сидя за зеркальным столиком, заплетала волосы в косы. Как только отражение Ольги появилось в освещенном желтыми лампами зеркале, Женя жестом попросила ее присесть на кресло около кровати.

— Ты готова? — не теряя ни минуты, начала Ольга.

— К чему? — спросила Женя, продолжая ловкими аккуратными пальчиками вплетать бисерную ленту в волосы.

— К принятию должности отца, — пояснила Ольга, состроив недовольное лицо из-за вопроса сестры.

— Я не стану наследовать престол.

Голос ее был ровен, и лицо отражало спокойствие, тогда как по лицу Ольги скользнула тень раздражения и волнения, отчего осанка ее стала еще прямее и правильнее, руки, лежащие на коленях, напряглись и сцепились друг с другом.

— Ты не можешь отказаться, — возразила Ольга, стараясь сохранить твердость, — Ты же мечтала об этом в семнадцать лет…

— Вот именно, — внезапно сорвалось с Жениных губ, точно вспышка электричества ударила в комнате: обе сестры содрогнулись, повисла некоторая пауза, но разговор продолжился в прежнем регистре, — мне было семнадцать, а теперь мне двадцать три.

— А в двадцать четыре коронация, — Ольга говорила уверенно, но медленно, с трудом находя нужные слова, — Ты должна.…Это твой долг… Это в твоей крови.

— Прекрати, Ольга, — грубо отрезала Евгения.

— Я не вижу ни одной весомой причины для исключения тебя из наследников. Ты умнее и сильнее всех тех, кто сидит в совете, ты достойная наследница.

— Ольга, — Женя повернулась к сестре лицом, отложив расческу, — это ты достойная наследница. На тебя всю жизнь смотрел отец и хотел, чтобы ты заняла его место, не я.

— Евгения! — громко крикнула Ольга, вскачив с кресла, — Я настоятельно тебя прошу прекратить этот бессмысленный монолог.

— Камелот, — мягко заговорила Женя, — послушай, я не могу встать на престол.

Ольга чувствовала, чем закончится разговор еще до его начала, но сейчас, когда правда собирается повернуться к ней лицом, она всеми силами пыталась от нее убежать и никогда не слышать.

— Почему? — по-детски просто спросила она, в отчаянии опустив руки.

— Ответ ты знаешь, — печально сказала Женя, — Ты ведь уже давно догадываешься. С первой минуты по твоим глазам я поняла, что ты догадалась.

Ольгу словно ударили по голове, она рухнула обратно в кресло, закрыла руками губы и вытерла набежавшие слезы.

— Я надеялась, — шептала она, — что я ошиблась. Спрашивать, знает ли отец, не стоит, верно?

— Если бы он знал, меня не было бы уже здесь… или в живых, — сказала Женя, и легкая дрожь пробежала по ее щеке.

— Ты отдаешь себе отчет в своих действиях? — успокоив расшатавшиеся нервы, сурово сказала Ольга, — Это карается…

— Я прекрасно понимаю, чем все это заканчивается, — твердо ответила сестра, — Поэтому я не могу принять наследство.

— Тебе никто не даст его, — разозлившись, бросила Трубецкая.

— Я не буду отрицать своей вины. Я знаю, что сделала, но не считаю себя предателем только потому, что следовала своему сердцу, — защищалась Женя.

— Оно повело тебя неверной дорогой, — крикнула Ольга и снова вскачила с кресла, — Я предупреждала о возможности такого события, но я не представляла масштаба катастрофы.

— Ты не понимаешь, — покачала головой Женя.

— Нет, и не хочу, — нервно передвигаясь взад — вперед по комнате, говорила Ольга, — Это противоречит моему кодексу чести.

Евгения, будучи старшей сестрой, не привыкла перед кем-либо отчитываться и выслушивать обвинения. Ее решения не оспаривались никем никогда, правда, дорогой читатель, до этого момента решения касались ее лишь одной, поэтому и ответственность несла она одна. Поняв, что разговор не приведет к положительному результату, она решила его немедленно закончить.

— Я прошу тебя подумать и решить, что ты будешь делать. Я прошу тебя подумать не только вот этим, — Женя положила руку на голову, — но и этим, — и указала на сердце, — Иногда там скрываются правильные ответы, которых не найдешь тут, — она снова положила руку на голову, — Подумай и вспомни бал. И подумай снова.

— Я сделаю, как ты просишь, — нахмурив брови, согласилась Ольга, — но лишь из уважения к семье.

— Конечно, — кивнула Женя, — А теперь ступай. Доброй ночи.

Ольга вышла из спальни сестры, разбитая и опустошенная. Всю ночь она не могла сомкнуть глаз от переживаний и дурных предчувствий. Евгению тоже мучала бессонница, она просидела в кровати, смотря в одну точку и пытаясь понять, правильно ли она поступила.

Глава 4

Хотя и сладостен азарт

По сразу двум идти дорогам,

Нельзя одной колодой карт

Играть и с дьяволом и с богом.

И. Губерман

Верили ли вы когда-нибудь в чудеса, мой читатель? Признаться, до знакомства с семьей Трубецких я забавлялся, читая мифические книги, смеялся над простачками, твердившими, что сегодня, как часы пробили полночь, они слышали вой волков и видели, как что-то быстрое пронеслось прямо перед ними. Я не верил ни во что на свете, кроме табака, который, по истине, творил чудеса, успокаивая и укутывая в свои серо-воздушные клубы. Однако, оказалось, все совсем наоборот, и табак-предатель вреден для здоровья. Черт бы его побрал! Сгубил мне легкое. К счастью, Петр Алексеевич вовремя появился на моем пути.

Так, я вновь отвлекся. Ежегодно я хожу в департамент юстиций, девятнадцать лет назад я шел по коридору к лестнице, чтобы подняться в кабинет и отдать некоторые бумаги на подпись, как вдруг услышал разговор двух людей, проходивший на повышенных тонах. Я никогда не слушаю чужие разговоры, но тогда было ясно, что один из двоих мужчин не хочет продолжать спор, но второй никак не хотел его отпускать. Я, набравшись наглости, подошел к ним и громко, со всей когда-либо присущей мне радостью в голосе, произнес:

— Эй, дружище, сколько лет, сколько зим! Как ты здесь оказался? — я славно ударил по плечу того, кто так не хотел текущего диалога.

— Здравствуй, старина! Я по семейным делам тут застрял. Как же ты вымахал! — крепко сжимая мою руку, отвечал старинный друг-незнакомец.

— Я оставлю вас, вижу, вам есть, что обсудить, — смутился другой и, откланявшись, ушел вниз по лестнице.

Так нелепо и удачно случилась моя первая встреча со старшим Трубецким. Тогда он без конца благодарил меня за мою находчивость и прозвал бароном Мюнхузеном, который тоже был известен своим непревзойдённым умением вешать людям лапшу на уши. Петр Алексеевич пригласил меня к себе в дом в тот вечер, познакомил со своей многочисленной семьей и сказал, что если в течение трех лет наша с ним дружба ничем не будет омрачена, то он посвятит меня в причины размолвки между ним и тем господином. Шли месяцы. Наша дружба с семьей Трубецких росла и крепчала, я стал забывать об обещании, то ли от того, что было мне это не столь уж и интересно, то ли от того, что было чрезвычайно интересно, а, может, из-за того, что я и без того догадывался, что имею дело с необыкновенными людьми. Или не людьми вовсе.

Тем не менее, обладая прекрасно развитой памятью и таким же чувством долга, Петр Алексеевич сдержал обещание. Спустя три года ровно, в тот же день, как мы познакомились, он повел меня в своей кабинет. Если вы, мой друг, предполагаете, что кабинет этот был обычным кабинетом, то вы верно ошиблись. Дверь в кабинет находилась на втором этаже его дома в конце коридора за всеми дверями. Он открыл дверь ключом, но вместо стола и кожаных кресел я увидел вешалку с темно-синими плащами с капюшонами, тумбочку, на которой лежали черные перчатки и лифт, повергший меня в полнейший шок, ибо в доме было только два этажа, и куда мог бы вести этот лифт, кроме подвала или крыши, и зачем тогда нужно было строить его?

Петр Алексеевич надел один из плащей и меня облачил в такой же, но размером поменьше, положил в карман две пары перчаток и вызвал лифт. Мы стояли в гробовой тишине, я молчал от страха перед неизвестностью и одновременной жажды открытия истины, а Петр Алексеевич — … черт его знает! Лифт приехал. Мои подозрения не были напрасными, кнопки лифта показывали восемьдесят два этажа, Трубецкой нажал на последний.

— Надевайте, — он протянул мне перчатки, — ни с кем не разговаривайте.

Его хитрая и по-доброму горделивая улыбка придавала мне храбрости, но все-таки кости от волнения, кажется, рассыпались внутри и перестали держать легкие, так что в животе появилось ощущение, какое бывает с нами при наборе высоты самолетом. Должно быть, и мы набирали высоту. Как бы я ни хотел думать об общей нереальности происходящего, о том, как вообще возможно построить невидимый лифт от земли и в пустоту, я об этом думал. Эти мысли роились в моем мозгу и жалили нервную систему.

Как только двери лифта открылись, мне в глаза ударил яркий свет, который бывает, когда снег выпадет и солнечные лучи, отражаясь, ослепляют нас. Из-под капюшона я увидел широкий коридор, ведущий далеко вправо и влево, мраморные полы цвета Тихого Океана не освещались светом ламп, очевидно, по причине отсутствия таковых на потолке, собственно, сам потолок тоже отсутствовал. Небо служило потолком, а солнце — лампой. Помещение было похоже на обычный офис, в дресс-код которого входил плащ, закрывающий полностью тело, и перчатки. Пока мы шли по коридору налево, Перт Алексеевич кивком головы и иногда рукопожатием здоровался с беспрерывно снующими туда-сюда работниками сего странного заведения. Мы остановились около одной из громадных дверей.

— Вот и пришли, — счастливо поспешил сообщить Трубецкой.

Он снял перчатку, и тут же незакрытая кожа на его руке засветилась — я зажмурился.

— Это серебро в крови так светится, когда попадает под прямые солнечные лучи, — любезно и не без ухмылки пояснил мой друг и дотронулся до железной ручки, дверь открылась автоматически.

— Поэтому вы все здесь в перчатках и плащах? — я переступил порог кабинета, снял капюшон с головы и остановился в двух шагах от стены около резной напольной лампы.

— Верно! Проходи, присаживайся, — он указал на широкий серый диван, расположившийся между рабочим столом с кипой бумаг Петра Алексеевича и журнальным невысоким столиком.

Кабинет Трубецкого был обставлен в точности так, как положено любому уважающему себя кабинету в девятнадцатом веке на английский манер, очень скромно. Стояла аскетическая дубовая мебель с простой обивкой, настольные часы, секретер, огромный массивный шкаф с бесчисленным множеством книг. На столике около кресла была разложена партия шахмат, надо сказать, что шахматная доска всегда находилась там, и каждый день Петр Алексеевич хотел обыграть самого себя.

Пристально осмотрев кабинет, я обратил свой взгляд на хозяина помещения и уверен, что, говоря словами классика, взор мой являл живую муку. Я мучился от переизбытка вопросов, внезапной головной и желудочной боли, подозревал связь между этими симптомами, но осознание происходящего никак не могло прийти ко мне. И вот я стоял, немой и трепещущий, боясь начать спрашивать, но желая получить хоть небольшую порцию ответов. Петр Алексеевич, хитро прищурившись, наблюдал за мной, потягивая трубку и мерно постукивая пальцами по крышке стола. В этот момент он показался мне еще более могущественной персоной, чем я представлял себе раньше. Внезапно знакомство с ним показалось мне настолько большой заслугой, что мое представление о самом себе начало меняться. Я постарался сосредоточиться и поразить своего друга сдержанностью, в течение некоторого времени просто держа его под мучительным испытующим взглядом. К счастью, Петр Алексеевич сжалился и с охотой, заметной по угловому положению его губ, собирался уже говорить, как раздался стук, и дверь кабинета приоткрылась. В открывшийся проем просунулся нос, с висящими на нем очками в черной оправе.

— Петр Алексеевич, можно? — не переступая порог, пробасил обладатель носа, — Я по поводу дела о правах на Землю.

— Да, Павел, проходи, — скомандовал Трубецкой, подвигая к себе черную худую папку.

По приглашению в кабинете возникла фигура мужчины, возраста около двадцати семи. Под плащом был виден классический деловой костюм черного цвета, белоснежная рубашка и галстук. Все это выглядело очень дорого, впрочем, как и сам Павел — ухоженное, идеально чистое лицо, гладко причесанные волосы, расправленные широкие плечи, прямая осанка. Очевидно, он был каким-то помощником Петра Алексеевича с далеко идущими претензиями на более высокое положение, возможно, его семья имеет влияние в этом здании.

— Ну-с, — продолжил Трубецкой свой разговор с Павлом, — что там с нашими гостями?

— Заседание почти закончилось, — отвечал помощник, — гости кажутся довольными, но комитет огорчен вашим отсутствием, — голос его был приятен и в меру громок, в речи чувствовались сдержанность и уважение не только к собеседнику, но и к самому себе, — Я заверил их, что ваше нахождение там не повлияло бы ни на один параграф договора. Тем более, вы и создали этот договор.

— Молодец, Павел, — слова эти мой друг сопроводил одобрительным кивком головы, — Так договор подписан, как я и говорил?

— Да, вы точно все предвидели.

Разговор был закончен, но Павел стоял в кабинете и чего-то ждал…

— Что-то еще? — спросил Трубецкой.

— Комитет требует вашей личной подписи на договоре, а также оригинал договора до сих пор находится в Репозиторе.

— Не беспокойся, Павел. Я спущусь за договором и буду в переговорной через несколько минут.

Мы вышли из кабинета, повернули по коридору направо, прошли около ста метров по прямой и остановились перед ничем. Без всяких прикрас я сообщаю, что коридор в этом месте заканчивался, точнее, обрывался, и дальше следовало свободное падение в открытое небо. Петр Алексеевич открыл дверцу в стене по правой стороне коридора, в плоском шкафчике висели длинные трубки, подсоединяющиеся к одному бутыльку. Все это устройство своим декором и конструкцией очень напоминало кальян, представьте себе мое удивление, когда мой друг взял одну из этих трубок и подул в нее. В бутыльке образовались какие-то пузырьки белого цвета, которые через секунду окрасились в синий, и на месте того самого ничего начала строится воздушная или, лучше сказать, дымовая лестница глубоко вниз, но куда именно она уходила, не представлялось возможным разглядеть — все закрывали облака.

— Я ожидал опознавания через голос, палец или глаз, — в удивлении пробубнил я.

— Согласись, — бодро говорил Трубецкой, — что подделать воздух из моих легких, воспроизвести микрофлору организма представляет намного более сложную задачу, чем записать мой голос, отрезать мне палец или вытащить глаз.

Трубецкой спустился по этой лестнице вниз и скрылся за облаками, а я остался ждать его около хитроумного устройства. Вернулся он через пятнадцать минут с какой-то папкой в руках, я не осмелился спросить, что в ней, а мой друг не считал нужным мне это пояснять. Мы прошли обратно в кабинет, где Петр Алексеевич сделал пару деловых звонков, снова позвал своего помощника, передал ему папку из того хранилища, и целую гору заданий. Как только дела закончились, он пристально посмотрел на меня, закурил трубку и, вальяжно развалившись в своем кресле, предложил мне задавать вопросы. Я, видимо, молчал чрезвычайно долго, и Трубецкой сам начал рассказывать.

— Итак, мой дорогой друг, ты находишься в Небесной канцелярии. Здесь работает около миллиона ангелов всех уровней, сто тридцать восемь хранителей, здесь хранятся дела всех людей, за которых отвечает мой сектор, а также оригиналы и копии договоров с различными существами и другими секторами на нашей планете.

Я махнул головой в знак понимания и, вспоминая героев Библии, спросил:

— А где же архангелы: Михаил, Уриил, Гавриил, Люцифер…?

— Люцифер больше не с нами, — и голова моего собеседника опустилась в низ, скорбя.

— Я сожалею, — я вдруг испугался, что спросил лишнего.

— Какой же ты наивный, мой зеленый друг! — он потянул воздух из трубки и захохотал, выпуская облачный дым изо рта, — Нет никаких семи архангелов. Мы хранители, стоим в иерархии немного выше ангелов, я председатель совета в этом секторе. Всего председателей семь, в соответствии с количеством секторов. Право председательствовать передается по крови, в свои двадцать пять наследник заступает на пост.

— Чем занимается твой сектор? — робко спросил я.

Петр Алексеевич принял деловитый вид, выпрямил спину и с гордостью отвечал:

— Межвидовыми и межпланетными делами. Земля находится под нашей юрисдикцией. Но чаще всего мы имеем дело с существами, занимающими с людьми одну планету.

— А как же человеческие судьбы? — удивился я.

— О нет, — протянул мой собеседник и махнул рукой, — это слишком мелкие задачи. При всем уважении к человечеству. Этим занимаются ангелы не столь квалифицированные. Мы не занимаемся придумыванием сценариев для ваших жизней, этим вообще никто не занимается.

— А что входит в обязанности ангелов?

— О, — снова воскликнул Трубецкой, — они просто записывают за людьми, балансируют поток знаний, следят за постепенным поступлением информации.

— Дело о правах на землю… — в изумлении бормотал я, — на землю с большой буквы?

— Разумеется, — гордился Петр Алексеевич, — Почему ты так удивлен? Ваша наука уже доказала существование множества других планет, галактик и вселенных. Не стоит тебе особенно погружаться в этот вопрос. Со временем человечество будет готово лично принимать участие в подобных переговорах другими видами существ с других планет. Конечно, не все из них приезжают в гости чаю попить. Заключено уже более четырех миллионов договоров, чтобы обезопасить всех, кто живет на этой планете, а также поддерживать баланс во всех вселенных. В Репозиторе, в который мы с тобой ходили, хранятся оригиналы этих договоров. Конечно, делать там тебе совсем нечего, но тебе не должно быть очень обидно за своих соплеменников, на многих планетах существуют подобные развивающиеся существа, находящиеся под присмотром других существ. Сам должен понимать, высшее правление не может допустить к переговорам на межпланетном уровне существ, не способных провести переговоры даже на международном уровне (последнее прозвучало так, словно вместо слова международный должно было стоять «клеточный»).

— Так ты, выходит, бессмертен? — немного поразмыслив, спросил я.

— Нет, — хихикнул Трубецкой, — все мы живем, как и обычные люди. Но есть некоторые заклинания, способные остановить для нас время. На мне, действительно, лежало такое заклятье, потому как я долго, а, если быть точным, шестьсот лет, не мог встретить достойную будущую жену. Но как только родился первый ребенок, заклятье перестало действовать.

— Значит, твое место может занять не только твой сын, но и дочь?

— Разумеется, Кацелиум (высший небесный совет) предпочитает видеть мужчину во главе стола, но нет ни одной причины, по которой стоило бы отвергать кандидатуру женщины. Кроме того, если родится сын, то он по обоюдному желанию с сестрой сможет занять ее место, когда ему исполнится двадцать четыре.

Так же Петр Алексеевич рассказал мне о существовании специальной международной школы для детей таких особенных родителей. Однако решение отправлять в такую школу детей или не отправлять остается за взрослыми, и из семьи Трубецких эту школу заканчивает только Василий. На мой вопрос о том, как ежедневно сотни школьников по всему миру добираются до одной школы и не вызывают подозрений у обывателей, Трубецкой ответил, что вместе с письмом о зачислении приходит мастер, устанавливающий в доме дверь, ведущую к коридорам школы. Система выглядит и работает почти в точности, как у Небесной канцелярии. За все время нашего общения мне удалось выведать еще только один интересный факт — в этой школе все говорят на латыни, чтобы было удобно общаться детям и учителям и чтобы не превозносить один язык над другим.

— А что с твоей кровью?

— В ней серебро, как и у всех, кто призван служить небесам. Оно защищает нас от другой нечисти, которая травится им.

— Удобно.

— Весьма, но только солнечные лучи раздражают.

Так я был посвящен в величайшую тайну. Сомнения терзали мою душу долгое время, в эту ночь я не мог уснуть. Что если все это глупый спектакль? Зная о моей детской доверчивости, Петр Алексеевич легко мог все это подстроить. Увы! Это была истина. Что же тогда получается, Бог есть на самом деле? На самом деле, нами кто-то управляет? Но с тех и до сих пор Трубецкой и его семья ни разу не упомянули при мне Бога и не сказали, что ожидает нас после смерти. Да простит меня любопытный человек, но я не стал спрашивать, ибо боялся услышать какой-нибудь ответ.

Конечно, блестящий ум читателя уже догадался, что причиной ссоры между сестрами Трубецкими были серьезные любовные отношения Евгении и Джека. Однако почему это мешает наследовать престол отца, продолжать служить великому семейному делу не вполне очевидно, поэтому считаю своим долгом внести некоторую ясность в происхождение Дейли. Все три брата имели особенность, природную, можно сказать, чем-то сродни особенности семьи Трубецких, о чем быстро догадалась Ольга благодаря сестринскому любящему сердцу, а также элементарным познаниям в биологии, истории, логическому мышлению, простой наблюдательности и идеальному слуху. Фактически все три брата были мертвы, но их организм после смерти возобновил свою работу, существенно увеличив физические и умственные способности, лишив возможности естественной смерти, так сказать, остановив время, и оставив в ежедневном рационе только кровь (но последний пункт не подтвержден юридически). Термин, которым обозначают вышеперечисленные особенности, — вампир, им я и буду оперировать. Разумеется, никакой речи о союзе создания, служащего для соблюдения естественных законов природы, и создания, одно существование которого противоречит этой самой природе, не могло идти.

Однако, не смею больше занимать вас своей болтовней, пора возвратиться в дом, к сестрам, а именно, в гостиную. Ольга читала, удобно расположившись на диване в то время, как раздался звонок, и Женя спустилась открывать дверь. В гостиную вошел кто-то в черных туфлях, молча остановился в метрах пяти от дивана и Ольги. Из-за краев книги ей было видно лишь обувь гостя, но по твердому, спокойному шагу и недавно произошедшим событиям необходимость угадать человека не вызывала затруднений. Дэниэл три минуты стоял молча, ожидая увидеть хоть какой-то знак приветствия, но Ольга только придвинула книгу ближе к носу, совсем пряча за ней свое лицо.

— Что ты делаешь? — строго спросил Дэн.

— Читаю, — голосом полным безразличия отвечала Трубецкая.

— Это неправда, — утвердительно и уверенно заявил гость, усаживаясь в кресло около журнального столика, — Если бы ты действительно хотела читать, ты бы поднялась к себе в комнату и закрылась бы там, а не сидела бы здесь, в гостиной, демонстрируя мне свое безразличие.

Речь Дэна была слишком спокойной, размеренной и правильной для нарастающего пожара в голове Ольги. Как раздражает комар, которого слышишь, но не видишь и не можешь поймать, самоуверенность Дэна раздражала Ольгу. Пытаясь собрать всю свою сдержанность в одно целое, она говорила все еще через книгу:

— Хочу, чтобы на мое безразличие обратили внимание.

— Я обратил, — коротко заметил нежеланный гость.

— Теперь я могу пойти к себе в комнату и закрыться там.

С этими словами Ольга опустила книгу, бросила острый взгляд своих темных глаз в сторону раздражителя, поднялась и направилась к лестнице наверх.

— Или, — после некоторой паузы продолжил Дэн, — можешь пойти в комнату, переодеться и демонстрировать свое безразличие во время прогулки со мной.

Он смотрел прямо на взбудораженную фигуру Ольги, руки его при этом создали конструкцию треугольника, и подушечки пальцев двух рук поочередно немо стучали друг об друга. Вид у него был умиротворенный, хотя за глубиной голоса слышалось довольство собою и радость от происходящего. Ольга же, предугадав предложение Дэна, до дна души поразила их двоих своим скорым ответом:

— Я быстро соберусь.

— Жду, — улыбнулся Дэн.

В то время как Ольга собиралась на свидание, которого желала избежать, а Дэниэл ждал встречи, которую давно представлял себе, младшая Трубецкая без лишних лукавств, с трепетом и нескрываемой радостью поила чаем и кормила разговорами Альберта Дейли.

— Почему физика? — звеня чашками из домашнего сервиза, спросила Юлия, и глаза ее при этом светились восторгом и детским любопытством.

— Это у меня от отца, — Альберт отвечал ей с восторгом, но более сдержанным, — он все время работал в своем кабинете, проводил опыты, а мне давал какую-нибудь книгу из своей библиотеки, чтобы я не мешал ему. Он думал, что я ничего не понимаю, но я запоминал каждое его движение и сейчас смогу повторить все его эксперименты.

— Но Джек говорил, что папа врач, — Юля подняла обе свои тонкие бровки вверх.

— У нас разные отцы, — пояснил Альберт, — У Джека — врач, у Дэна — военный, у меня — ученый.

— Как вы оказались вместе?

— Эдмунд, крестный отец Джека, с Робертом (родным отцом Джека) познакомился очень давно, но о том, кто по своей природе Эдмунд, Роберт не знал до того, как Джеку не исполнилось двадцать восемь лет. Джек и Эдмунд подолгу находились вместе, у них были прекрасные отношения, из чего отец сделал вывод, что Джека уже обратили. В одну из ночей Роберт зашел в комнату сына с ножом. Эдмунд следил за крестником и успел как раз вовремя.

— Шрам на щеке — это его отец сделал, — с ужасом догадалась Юля.

— Да, — рассказывал Дейли, — Джек потерял много крови, был весь в порезах, тогда Эдмунд обратил его и забрал к себе. А отца отдал в дом для душевнобольных.