Книга названа в честь Григория Журавлёва, рожденного без рук и ног, что не помешало ему стать прекрасным живописцем, работая кистью, зажатой в зубах. По сохранившимся сведениям, он больше известен, как иконописец, чьи иконы находили даже за пределами России. «Се Человек» написано на его надгробии.
Подари мне год здоровой жизни
Передача Андрея Малахова с участием Ника Вуйчича запомнилась коротким эпизодом, когда Малахов задаёт Нику вопрос — не хотелось бы ему (Нику) в самой несбыточной мечте, хоть на короткий миг оказаться в положении человека здорового, как говорится, о двух руках и ногах, со всеми вытекающими для него безграничными возможностями (привожу не дословно, но по смыслу).
Короткая пауза — и такой же короткий ответ: «А зачем?».
Всё!
Теплившаяся по ходу передачи зыбкая симпатия к этому человеку улетучилась безвозвратно.
Лишний раз пришлось убедиться в правоте слов Михаила Задорнова — мы разные. Как говорится, что для русского хорошо, то для иноземца смерть.
И даже в этой разности нам больше понятен их прагматизм, граничащий с примитивизмом, чем им наше желание и умение опереться на внутренний стержень и преодолеть непреодолимое.
Общаясь с людьми с ограниченными физическими возможностями, в разной степени сумевшими реализовать себя по жизни, не единожды приходилось слышать от них — была бы возможность хоть на короткий миг прожить жизнью здорового человека — отдали бы за это всё.
Всё накопленное прожитой жизнью и всё, что ещё возможно прожить.
Изумляет не это, а потрясающее единообразие в дальнейшем желании моих собеседников — проститься, попросить прощения у своих матерей, пронёсших их по своей жизни, как Богом данный крест и, покинув дом, уйти навстречу солнцу.
Идти, идти, идти — до последнего дня, часа, минуты подаренного судьбою счастья.
Чтобы душа, покинувшая с последним предсмертным вздохом тело, разлетевшись над бескрайними земными просторами, упокоилась, вселившись в другом теле, измученном комплексами, порождёнными физической убогостью, подарив ему мечту и надежду.
А иначе, зачем жить.
Не печалюсь о грядущей тризне.
Не хочу о жалости просить.
Мне прожить бы год здоровой жизни.
Душу бы и тело распрямить.
Чтоб забыть, как больно сердце ранит,
Взгляд косой и шёпот за спиной.
Пусть судьба мне этот год подарит.
Я верну ей прожитые мной.
Я верну ей костыли с коляской,
Для которых тесен коридор.
И уйду гулять с дворнягой-лаской,
На цветочный, луговой простор…
Утренней зарёй ко мне ведомый,
Заалеет дымкою восток.
Попрощаюсь с милым сердцу домом.
И уйду, перешагнув порог.
Соберу дорожную котомку.
Не забуду мамин бутерброд.
Прихвачу футляр с гитарой звонкой.
Ручку и потрёпанный блокнот.
Скрипнут вслед расшатанные доски,
Старенькой калитки на ветру.
И сбежит со мною пёс Барбоска,
Что щенком прибился ко двору.
По лесам, равнинам, плоскогорьям
Я пойду, не ведая преград.
У костра — под небом, в чистом поле,
Буду спать под перезвон цикад.
Отклонюсь с пути, но ненадолго,
Чтоб увидеть, как издалека,
Распахнёт ко мне навстречу Волга,
Для своих объятий берега.
Сказочную ширь степей Заволжья.
И Урала гладь лесных озёр.
Всё увижу — и по воле Божьей,
Я в сибирский окунусь простор.
Где навстречу мне гора Белуха,
Облаком приветливо взмахнёт.
И в лесной глуши изюбрь чуткий,
Свадебную песню пропоёт.
В том пути ничто не потревожит.
Не спугнёт заветную мечту.
Но настанет день, который всё же,
Подведёт под этот год черту.
Не собрать по жизни, что посеешь.
Но судьба-злодейка ждёт ответ.
На вопрос последний: «Не жалеешь?»,
Ей упрямо прошепчу я: «Нет!».
Жизнь и смерть, как полосы на зебре.
Не дано их смертным обмануть.
Кончен путь. И только будут кедры,
Подпирать ветвями Млечный путь.
Где ведут свой хоровод Плеяды,
В вечном звёздном танце без конца.
Где грустит в тоске, отстав от стада,
Тёплое созвездие Тельца.
Где багаж, души моей нетленной,
С приамурских сопок и лесов.
По бескрайним уголкам Вселенной,
Развезёт созвездье Гончих псов.
Догорит костёр в ночи морозной.
Тихой мглой укроется утёс.
Навсегда в глазах потухнут звёзды.
Заскулит тревожно верный пёс.
Стылые ладони мордой тронет.
Тёплым языком щеку лизнёт.
На луну последний раз завоет.
И затихнет у остывших ног…
В далеке-далёком, за туманом.
В буднях повседневной суеты.
Всё поймёт, почувствует лишь мама,
Уронив тарелку у плиты.
И заплачет — горько, некрасиво.
Трепетно прижав ладонь к груди.
Ей моё последнее — спасибо.
Ей моё последнее — прости.
Богомаз (Жизнь и Смерть)
Москва. Конец мая 2006г. Плетешковский переулок, дом 5/3, строение 4, недалеко от станции метро «Бауманская» — небольшое здание в два этажа с огороженным уютным двориком, где располагается фонд «Филантроп», являющийся центром проекта всемирного значения — «Международной Премии „Филантроп“ за выдающиеся достижения инвалидов в области культуры и искусства». Единственной в мире премии, для людей с ограниченными физическими возможностями и безграничными возможностями творить прекрасное, обогащая мировую культуру. И что символично — учредителем этой премии стала Россия, объединившая в своих границах многочисленные народы и народности, с их историей, культурой и традициями.
Каждые два года, начиная с 1998г., в мае месяце, в залах академии художеств России чествуют лучших из лучших. Для каждого из них — для кого день его рождения, для кого трагические жизненные обстоятельства, стали отправной точкой на пути преодоления. Иногда даже не недуга, сколько сопутствующих этой ситуации комплексов неполноценности. Трепетное уважение и восхищение этими людьми — ничего другого я не испытывал, будучи приглашённым из числа номинантов, для участия в выставке, приуроченной к награждению и чествованию лауреатов и дипломантов «Премии» в 2006г.
Оставляя тему «Премии» (каждому — будь то житель или гость Москвы, настоятельно рекомендую посетить фонд «Филантроп» по указанному адресу), хочется подойти к тому моменту моего участия в торжествах 2006г., который не давал мне покоя все последующие семь лет, а именно, посещение музея этого фонда.
«Преодоление» — именно так называется небольшой музей, расположенный в подвальных помещениях здания фонда «Филантроп». Основными и многочисленными экспонатами музейных экспозиций являются изделия художественно-прикладного творчества, выполненные состоявшимися лауреатами, дипломантами и номинантами «Премии».
Но больше всего поразил скромный в своей простоте стенд, посвящённый Григорию Журавлёву, родившемуся в селе Утёвка, Самарской губернии в середине 19-го века. Среди текста, повествующего о жизни этого человека, фотография, где он запечатлён рядом с братом. Открытое лицо. Взгляд и осанка, исполненные достоинства и внутренней силы. Если бы не одно обстоятельство — от рождения он не имел рук и ног. Что не помешало ему стать прекрасным живописцем, работая кистью, зажатой в зубах. По сохранившимся сведениям, он больше известен, как иконописец, чьи иконы находили даже за пределами России.
Последним, настоящим жизненным подвигом Григория Журавлёва стала роспись внутренних сводов и купола храма Святой Троицы в родном селе Утёвка, построенного по составленному им проекту.
В мае 2010г., в тех же залах Академии художеств, уже мне довелось принимать поздравления, в связи с присуждением звания лауреата.
В 2014г., лауреатом «Премии», в номинации «графика» стала моя жена — Дутикова Элеонора Александровна.
И всё же — участие в торжествах 2006г. стоит особняком в ряду этих событий. И не в последнюю очередь от знакомства с историей жизни этого необычного человека, памяти которого посвящаю написанную мной поэму.
* * *
Глухой, глубинно-русской стороной,
Где ночь черна, как слепота с рожденья.
Своей, другим не ведомой тропой,
Спешили Жизнь и Смерть, без приглашенья.
От сотворенья мира, сквозь века,
Идут они, не ведая разлуки.
И рядом с ними — об руку рука,
Предсмертный вздох и родовые муки.
Не помнит вездесущая молва —
Была ль та ночь морозно молчалива,
Свежа весной, по летнему тепла,
Иль осенью промозгла и дождлива…
Но кончен путь. Посланники судьбы,
Дверей не тронув и оконных ставень,
Застыли посреди курной избы,
Не колыхнув лучин горящих пламень.
В безбрежной мгле таинственной ночи,
Где жизнь дневная замирая, спала.
Крестьянка на лежанке, у печи,
Протяжно и мучительно рожала.
И, кажется, не миновать беды.
Нет сил и бесполезны уговоры.
Но вскинулась у роковой черты,
Не прошеных гостей почуяв взоры.
Сорвалась в крик средь пота и крови,
Последние превозмогая муки.
И подхватили плод земной любви,
Заботливые руки повитухи.
Вздохнула Жизнь надеждой и теплом.
Но следом Смерти пробежал морозец.
В тугой комок укутанный холстом,
Кричал рождённый маленький уродец.
Качнулась Жизнь былинкой, стебельком.
Всего на миг короткий оступилась.
К убитой горем матери с сынком,
Косая тень безжалостно склонилась.
— Ну, что, подруга? Нынче мой черёд,
Вершить обряд, дождавшись мук последних.
Он нежилец. Ни рук тебе, ни ног.
Один лишь рот — обуза и нахлебник.
— Ты не права. С рождения урод,
Свой тяжкий крест по жизни не уронит.
Дай срок. И ты увидишь — этот рот,
Себя и всю родню свою прокормит.
— Прошу тебя — ты этот дом покинь.
Забудь калитку этого подворья.
Молчат твои. Так не мешай моим,
Смеяться в счастье и рыдать от горя.
Не тратя слов на бесполезный спор,
Решила Смерть неспешно удалиться.
Чтоб в этот дом и в этот тихий двор,
В урочный час безжалостно явиться…
Скатилась ночь от деревенских крыш,
Запрятавшись в расщелины и ямы.
И тихим, светлым сном уснул малыш,
Согретый сердцем безутешной мамы.
И в этом сне, небесной чистоты,
Незримы глазу, неслышны для слуха,
Явили ангелов крылатые черты
Отца и Сына и Святого духа.
И внемля им, от сказочных кущей
Раздался голос в лучезарном свете:
— Мой сын! Пришёл ты в мир земных страстей.
Познай же меру зла и добродетель.
Познай, кто сердцем светел и душой.
Кто алчно скуп, взимая мзду, как плату.
Кто от беды открестится людской,
Во имя вожделенной горсти злата.
Глаза в глаза, не отведя лица,
Познай ты бескорыстие и ревность.
Предательство и трусость подлеца,
И преданности жертвенную верность.
Не будет только жизнь твоя проста,
Перечеркнув все радости увечьем.
Но день придёт, когда твои уста,
Откроют двери к душам человечьим.
Друзей своих, духовного родства,
Не заключить тебе в объятье тесном.
В минуту скорби или торжества,
Не осенить себя знаменьем крестным.
Не обойти тебе лугов окрест,
Не окунуть своих ладоней в реку.
Тебе ниспослан свыше тяжкий крест.
Неси его — отныне и до веку…
Прошли года. И уж, который день,
Сменяя ночь, зарёю занимался.
Всё тот же дворик, тот же и плетень,
Но храма купол над селом поднялся.
Там, в тесноте подкупольных вершин.
Бесплатный фрагмент закончился.
Купите книгу, чтобы продолжить чтение.