Бесплатный фрагмент - Савелиса

Савелиса

Лекарство наше

в нас самих лежит,

А мы его на небе ищем.

В. Шекспир.

П Р О Л О Г

Гаснет багряный луч солнца. Морозные туманные сумерки опускаются над древней деревушкой затерянной в лесах Поволжья. Громко потрескивает лед на озере. Замерзли темно-зеленые ели, прозрачные березки по-детски встряхивают ветвями от нерезкого, но жгуче-холодного ветерка. Серебристый иней окрасился в ярко-пурпурный цвет и придал деревьям загадочный вид. Все живое укрылось в норки и дупла. Дневная жизнь замерла, а ночная еще не явила себя. Тени нарастают, и постепенно секунда, за секундой начинает надвигаться ночная мгла. Затихший воздух остро удерживает каждый шорох.

Тишина, но ухо улавливает шум воды. Вблизи, в овражке, игриво журчит ручеек. Ручей искрится, энергично вбирает в себя воды от бьющих рядом ключей и превращается в небольшую речку, которая маленьким водопадом впадает в озеро.

Под горой старая, чуть покосившаяся избушка по крышу засыпанная снегом, а рядом мельница. Небольшое дощатое здание, построенное прямо около водопада. Водный поток вращает большое деревянное колесо, которое, в свою очередь, приводит в движение гранитные мельничные жернова.

Чуть дальше деревянная церквушка, старинная, вся расписанная по стенам разными житиями. На одном образе написана царица-красавица: румяная, полная, и едет на лебедях — одной рукой правит, в другой ключи держит.

Русская глубинка. Семидесятые годы двадцатого века. Да, есть в России места, где цивилизация не прикоснулась калечащей рукой к первобытной красоте природы-матушки.

В избушке бабка, качает люльку с двумя малышками и рассказывает предание о Савелисе — русалке. Старый, чуть шамкающий голос придает сказанию правдоподобность. А две пары зеленых глаз смотрят на старуху с интересом и страхом.

…Лет сто назад жил в этой деревне молодой парень — Ванька Курчавый. Он был красавец. Голова вся в золотых кудрях. Белый, что та мука в амбарах, румяный, как зимнее солнышко на морозце, кровь с молоком, одно слово — молодец! А уж гармонист был какой — заслушаешься! Плясовую заиграет — не удержишься, ноги так в пляс и идут!

Недалеко от Курчавого жила молодая вдова Савелиса. В деревне ее не почитали, ведьмой звали, но в глаза не говорили, боялись. Норов у вдовы был уж крут. Отец с матерью отдали ее замуж за Ивана-мельника, но через год, поговаривали, извела она его. Чуть позже скоропостижно умерла ее мать, а там и отец Савелисы почил вечным сном.

Бабка перекрестилась, помолчала, качнула люльку и продолжала:

— Осталась жить Савелиса в доме мужа. Суровая была, но красивая: сдобная, чернобровая, зеленоглазая, как озеро наше в июле. Лицо, что фарфор, а румянец во всю щеку так и играл, но взгляд был пронзительный, будто нутро твое видит. Жила тем, что муку молола сельчанам. Но общаться не любила, молчалива была, а что не так, долго не разговаривала: взглянет, отвернется и уйдет, но позже человек, который обидел, обязательно серьезно заболеет. Люди то замечали, поэтому старались с мельничихой не конфликтовать.

Подруг у Савелисы не было, в гости ходить не любила, да и к себе не звала, но редко, в праздник, выйдет за ворота, сядет на завалинке, да издали любуется на молодых, водящих хоровод. Ванька Курчавый часто играл на гармони по праздникам, но если увидит, что Савелиса вышла на завалинку — глаза опускал, играл худо и очень волновался. Поговаривали в селе, что по ночам похаживает Иван к Савелисе и с ней любится. Прошло мало ли, много ли времени, но отцу с матерью стало известно о похождениях сына, и задумали они Ваньку женить. Нашли невесту хорошего роду и племени — девицу красивую, степенную. Только узнала Савелиса и начала колдовать, и чего только не удумывала: вынимала она у невесты Ивана следы, и на кладбище землицу хоронила, на соль наговаривала с причитаниями:

«Боли у раба Божия Ивана сердце обо мне так жарко от печали, как соль сия будет гореть в пламени!»

Бабка вновь перекрестилась, посмотрев на иконы в красном углу, продолжала:

Раскалит, печку до красна и туда, наотмашь, бросит горсть соли, а то снимет с себя рубашку, обмакнет в пиво или в вино, выжмет, да опоит Ивана этим черным снадобьем. Но все это не действовало. Тогда Савелиса применила, совсем дьявольский заговор, на крови — от ее прабабки в наследство остался, знатной колдуньи. К слову сказать, когда прабабка Савелисы умирала, вся деревня покоя не знала: дождь лил, не прекращался, ветер дул! У многих в тот год урожай сгинул, зима голодная была… Пришлось четырех крепких мужиков просить, чтобы крышу в бабкиной избе подняли. Так в старину помогали ведьмам умирать. Лишь после этого обряда старая колдунья испустила дух, но в последний момент Савелиса подбежала к бабке, взяла за руку, та на внучку посмотрела пристально — чудным взором. Люди говорят, что в воздух поднялся мерцающий, зеленый шар и запахло прелой травой, а после Савелиса вздрогнула, а бабка — то дух и испустила — шар же исчез.

Так, бабкиным приворотом Савелиса, Ивана Курчавого к себе приворожила. Стал он вдову во сне видеть и только ей и грезить, места себе не находил, но родители не уступали. Знали откуда ветер дул, отвезли сына в соседнюю деревню, к старой знахарке, порчу снимать. Ивану полегчало, зато Савелиса заболела. Ударит, говорили, ее чертова немочь, и лежит мельничиха без языка, вся бледная и простоволосая, а груди на себе руками так и теребит, рубашку в лоскуты изорвет.… Билась, билась, да в день свадьбы Ивана Курчавого в озеро и бросилась. Как сумасшедшая выбежала на берег нагишом, косы распущены, глаза горят — и поплыла на середину, да там, на дно и опустилась. Искали и неводом, и баграми, снастями разными– не могли найти. Но с тех пор сельчане поговаривали, будто видели Савелису на другом берегу озера. Плывет, кажется, лебедь тихо, тихо, выйдет на песок, взмахнет крыльями, ударит оземь и превратиться в красавицу бабу. Развалится на песке, как мертвая, если кто подойдет, и утащит в озеро. И действительно, в деревне молодые парни пропадать стали. А Иван Курчавый сам по вечерам повадился на лодке, на другой берег озера плавать. Говорили, Савелиса вынырнет из воды, броситься в лодку к Ваньке и давай с ним миловаться. Ездил, ездил Иван ночами на омут, да так и след его простыл: ни его, ни гармони, ни лодки не нашли. Осталась его молодая жена, но через семь месяцев родилась у нее девочка, а мать при родах скончалась, Пресвятая Богородица!

Бабка вновь перекрестилась, посмотрела на девочек, давно уж спящих, затушила еле теплящуюся керосиновую лампу и села молиться у образов…

Глава 1

Двадцать пять лет спустя.

Попутчики.

Поезд, равномерно стуча колесами, замедлил ход. В купе вошел светловолосый могучего телосложения попутчик, широко улыбаясь, и похвастался, что в вагоне ресторане приобрел настоящий армянский коньяк. Коньяк, конечно, был не настоящим, но мы с удовольствием его раздавили, ехать оставалось еще долго, а когда в вагоне СВ едут двое мужчин — то другим, вроде как заниматься, и не принято.

Разговор от работы плавно перетек в русло философского осмысления мира и в аналитический обзор внутренней и внешней политики. За окном наступила ночь, мой сосед пошел «добавлять» в вагон — ресторан, я же решил, что пора спать.

Утро было ярким, но не радостным. Голова гудела, стук колес отдавался в мозжечке, во рту будто нагадили кошки. Мой сосед так и не вернулся из вагона-ресторана — в купе я был один. Посмотрев на часы, я понял, что через несколько минут моя остановка, не дожидаясь оповещения проводницы, начал собирать разбросанные вещи. Заспанная, но весьма эффектная проводница, шла по вагону, сообщая пассажирам о трех минутной остановке поезда. К моему удивлению на станции выходил не только я, но и мой горе-сосед, который обнаружился в купе проводницы. Он, будто на пожаре, скидывал вещи в дорожную сумку, суетясь, рассовывал мелкие купюры по карманам.

— Вы тоже выходите на этой остановке?

— Да, — пряча стыдливый взгляд, проговорил то -ли Витя, то -ли Вадик.

— Вы извините, я вас вчера бросил, — протискиваясь, чуть бочком и косясь на проводницу, проговорил попутчик.

— Да, что вы, — я с трудом сдерживал улыбку. Развеселила меня мысль, что парень явно покупал билет в СВ, в надежде, что повезет с попутчицей, но нет…

Мы благополучно вышли на перрон, старого деревянного вокзала.

— Вам куда? — щурясь от яркого солнца, спросил сосед.

— В Игнатовку.

— Вот чудо, мне тоже туда.

Я внимательно посмотрел на попутчика, но спросить, зачем он едет, в богом забытую деревушку, не решился.

— Вам интересно, зачем я еду в деревню?

— А как вы догадались? — я опустил глаза и пнул лежащий под ногами небольшой булыжник.

— По лицу.

— А, ну да, — мое смущение не ускользнуло от собеседника.

— Хорошо, давайте знакомиться снова, — попутчик протянул крепкую, загорелую руку и сообщил:

— Владимир Иванович Хеба.

Я, в свою очередь, протянул ладонь и представился:- Сергей Алексеевич Безроднов — журналист.

— Ах, вот почему вы столь любопытны, — беззаботно рассмеялся уже не Витя и не Вадик.

— Почему все не любят журналистов, но все любят читать газеты? — полушутя, полусерьезно обратился я к Владимиру.

— Нет, почему же я люблю журналистов и даже по долгу своей службы часто с ними общаюсь.

— Вы вчера говорили, что работаете где-то в конторе.

— Да, в частном детективном агентстве.

— И что же вас привело в Игнатовку?

— Обратилась девушка, просила найти сестру, вот и еду.

— А я, по заданию, о ведьмах материал собираю.

— Да вы что? — мой попутчик раскатисто рассмеялся, обнажив ровные ухоженные зубы.

— А что в этом смешного?

— Да нет, не обращайте внимания, моя клиентка тоже ведьма. Но подробности давайте я расскажу позже, идемте искать транспорт, до Игнатовки от этой станции 45 километров.

Взяв дорожные сумки, мы вышли на замишуренную хламом привокзальную площадь. По асфальту ветер гонял клочки газет и оберточной бумаги. Разноцветной россыпью валялись бутылки и банки из под пива. Жухлые цветы в клумбах были покрыты пылью. Возле засохшего дерева стоял допотопный железный киоск с говорящим названием «Союзпечать». Чуть дальше поблескивая намытыми боками, припарковались три «Газели». Водители микроавтобусов громко разговаривали, перебивая друг друга. Владимир задержался у киоска, купил местную газету, бутылку минеральной воды и уверенной походкой направился к водителям, я решил последовать за ним.

— Здравствуйте, — вежливо обратился Хеба, подходя ближе.

— Привет, коль не шутишь, — отозвался один из водителей.

— Мы с товарищем в Игнатовку, вы не подскажите, как нам добраться?

— Подскажем, — водитель посмотрел на попутчиков оценивающим взглядом, — садитесь в желтую маршрутку, через десять минут отправляемся.

Мы сели в машину, и действительно, ровно через десять минут водитель тронулся в путь. В машине, из пассажиров была, лишь старая бабка, сидевшая в глубине маршрутки, бережно придерживающая большую корзину с чем-то ценным для нее.

Разговаривать не хотелось. Владимир, уткнувшийся в местную газету лишь изредка хмыкая, что-то бормотал про себя. За окном пролетали поля пшеницы, посадки сосен и молодых березок. Я достал блокнот — пролистал записи. Владимир, оторвавшись от газеты, посмотрел в окно, спросил:

— Так зачем ты едешь в Игнатовку?

— Хочу статью написать. В редакцию пришло письмо от жительницы деревни, о том, что в деревне завилась нечистая сила.

— И как эта «нечистая сила» проявляет себя?

— Большой падешь ската, молодые парни и девушки беснуются и совершают странные поступки, ну, в общем, все в таком роде.

— Ты считаешь это странным?

Я не успел обратить внимание, когда мы перешли с Владимиром на «ты», но меня

это не удивило — люди, которые вечером пьют вместе — редко утром говорят «Вы».

— В общем, нет, но жительница настоятельно просила приехать разобраться, вот главный редактор и направил меня в командировку.

— Самое странное, что похожее письмо опубликовано и в местной газете, вот посмотри — Хеба протянул газету, — на первой полосе крупным черным шрифтом я прочитал вслух: «Савелиса возвращается».

Водитель при упоминании имени вдруг резко повернулся к своим пассажирам. Бабка тоже расслышала имя и перекрестилась.

— Простите, — обратился я к водителю, — вы знаете, кто такая Савелиса?

— В этих местах бытует старое предание о Савелисе-русалке. Красавица- вдова полюбила парня, но родители молодого человека были против их совместной жизни и женили юношу на другой. Женщина не смогла смириться с этим и покончила жизнь самоубийством — бросилась в озеро, но как говорят местные бабушки, не умерла, а превратилась в русалку и вернула себе того, кого любила. Парень исчез, но в скором времени жена юноши родила девочку и после родов сама приказала долго жить. Девочка, которая удивительным образом была внешне похожа на утопленницу, осталась сиротой, мать после тяжелых родов тоже скончалась. Девчушку назвали Савелиса. Воспитывали ее бабка и дед, но когда ей исполнилось четырнадцать лет, их нашли мертвыми при странных обстоятельствах. Это было после революции — в семнадцатом, а жили они на окраине деревни, так что списали смерть на бандитов. Именно после их смерти в деревне стали происходить странные события. В то время и так голодно было, а тут падеж скота, неурожаи, а молодые парни, которые были в деревне — умирали противоестественной смертью, их вылавливали из озера. Люди, посчитали, что виновата во всем бедная девочка и изгнали ее из деревни. Шестьдесят или больше лет спустя, когда все забылось, в деревню приехала женщина с двумя малышками — двойняшками и поселилась в старом доме у озера. Место, к тому времени заброшенным стало, да и дом непонятно как сохранился, но она его подлатала, местные мужики помогли перекрыть крышу. Тетка тихая была, но в деревне поговаривали, что занимается она черной магией. Но через год, вновь, правда, уже в близлежащем совхозе, напасти начались: падеж скота, разные болезни. Ведунью бояться стали. А когда непонятно куда мужики пропадать стали, люди взбунтовали: отправили в район письмо с просьбой наказать. Приехали «большие люди», долго разбираться не стали, тетку ту в психушку отправили, а девочек — малышек совсем — в детский дом.

Водитель вытащил зубами из пачки сигарету, с удовольствием затянулся. Немного помолчав, продолжал:

— А тут недавно, опять женщина объявилась, да и не женщина, девушка — молодая, лет двадцать шесть, может чуть больше. Мужики рассказывали — красавица писанная. И тоже, на старом озере поселилась. Да в последнее время много приезжих в этих местах, люди из бывших Союзных республик едут, но она привлекла особое внимание — на дом документы предъявила- сказала, что хозяйка. Все бы ничего, но странная девушка, видно деньги есть — машина у нее дорогая, а одевается во все черное, платок носит. В церковь не ходит, впрочем, не показатель это, — атеисты после семидесяти лет советской власти не перевелись, — но люди бояться. У кого-то корова пала — она виновата, кто заболел, опять-таки — она. Бабки больше всего бунтуют, пишут во все инстанции, да время другое…

Водитель замолчал, подумал и полушепотом сказал, а может и не ведьма вовсе она, но на беженку тоже не похожа.

— Да, занятная история, — качая головой, проговорил Владимир. — Интересно познакомиться с ведьмой-то вашей.

— Нет, избегает она знакомств, особенно с мужчинами, но говорят, мельницу, которая стоит недалеко от ее дома, реставрировать задумала. Сейчас модно бизнесом заниматься…. Да, боюсь, люди помешают. Хотя, кто ее знает…

Слушая рассказ водителя, я решил, что командировка не получится. Предубеждения к молодой женщине основаны, лишь на сказках бабушек-старушек, а время сейчас трудное, — вот люди и завидуют.

— Что, думаешь, зря приехал? — посмотрел на меня Хеба.

— А ты случаем, брат, сам не ведьмак? — попытался пошутить я.

Владимир рассмеялся своим заразительным смехом, — Да у тебя на лице все написано, что, брат, сенсации не получилось?

— Да нет, по-моему, все ясно, можно пересаживаться на другую машину и отправляться домой.

— Тут ты ошибаешься. Если уж приехал, то встретиться с «ведьмачкой» придется, тем паче, что говорят, хороша больно. А люди зря говорить, не станут.

— А ты до женского пола охоч больно, улыбнулся я в кулак.

— Фу, друг, ждал, что подколешь из-за проводницы, но не сейчас же.

Я заулыбался уже открыто, и с иронией посмотрел на попутчика.

Владимир тоже раскатисто засмеялся.

— Нас ждет встреча с прекрасной ведьмой, а про былое забудь.

— Нас? — искренне удивился я.

— Да, нас. Я по тому же адресу.

— Неужто?

— Похоже, это и есть моя клиентка, вернее сестра ее, судя по описанию, Владимир достал из дорожной сумки блокнот.

— Да, как-то все быстро, — разочарованно проговорил я.

— Посмотрим, — копошась в своей записной книжке, проговорил Хеба.

— А чего смотреть, — вступил в наш разговор водитель, — приехали. Вот ваша Игнатовка.

Дорога пошла в гору, а внизу, за толстыми стволами сосен показались деревянные избушки.

— Деревня большая, дома раскиданы, — показал пальцем в окно водитель, — раньше было несколько деревень. Новая власть объединила и назвала Игнатовкой, так в старь называлась самая большая из деревень.

Машина остановилась у кирпичной остановки, на которой белым по синему было написано «Игнатовка». Вам вниз, по проселочной дороге, сейчас сухо дойдете без проблем, а может, кто и подкинет до администрации.

— А где церковь? — поинтересовался я.

— Церковь, милок, разрушили коммуняки, кирпич им нужен был на коровник — бабушка, охая и что-то бубня, пыталась выйти из машины. А в прошлый год и энтот коровник разрушали, да кирпич растащили, во, как!

Владимир ловко выпрыгнул из машины, помог старушке с вещами и весело, явно обращаясь ко мне, спросил: — А что, давно не причащался?

Я сконфуженно заулыбался. Бабка погрозила скрюченным пальцем, но не заругала нас.

— Бабушка, вы тоже в Игнатовку? — спросил я.

— Да сынки, а старушке поможете с вещами? А то больно далече идти, тяжко.

— Конечно, поможем, — весело согласился я,

— А вы нам администрацию покажите, лады? — обрадовался Владимир.

— Лады сынки, лады. Тем более, что живу я насупротив ея.

— А ночлег не предложишь, бабуля? — Легко поднимая корзину, поинтересовался Хеба.

— Ой, быстрый ты сынок.

— А чего ждать. Куй железо пока горячо, во как!

— Документы покажите нашему участковому, разрешит вам остаться, тады пущу.

— Ой, покажем, бабуля, и покажем и расскажем и заплатим. Все будет чин чинарем, правда, Серега?

Я подумал, что с Владимиром не пропадешь, и весело зашагал вслед за ними.

Глава 2

Рождение

Савелиса встала из-за стола и пошла в свою комнату, где, как и последние пять лет, не чувствовала себя в одиночестве. Через тонкие стены барака было слышно любое слово, любой стук, а если учесть, что в бараке жило достаточно большое количество людей, то комната не позволяла уединиться и спокойно поразмышлять. Тяжесть и тянущая боль, внизу живота изводили ее с того дня, когда, по неосторожности, не рассчитав свои силы, она резко подняла бидон с молоком. Но сегодня боль была тупая и всеохватная, противная боль, которую она всеми силами хотела бы приглушить.

Однако на сей раз, ее бунт ни к чему не привел, силы иссякли, и организм не желал слушаться хозяйку.

Она замерла, дав в полной мере проявиться опасному симптому. Ибо она знала, что боль должна через некоторое время пройти, но передышка будит кратковременной. Времени у нее оставалось все меньше и меньше.

Савелиса не шевелилась. Рука скользнула по холодному металлу спинки кровати. Она смежила веки.

«Жребий брошен, — произнесла она.- О Боже! Жребий брошен!»

Они пришли в мир, когда луна окрасила серебряным светом листья запыленных деревьев. Малышки приветствовали мир, который были призваны завоевать криком, маленькие, чуть больше ладони мужской руки, они заявляли о своем праве жить.

Савелиса сделала для них все, что могла, все, что было в ее силах. Родить их, вызвать к свету с максимальным умением и быстротой, щадя их слабость. Подавляя в себе все переживания и старые воспоминания, все тревоги, она думала лишь о том, чтобы с честью исполнить свой долг женщины. Волнения и тревоги начнутся позже, когда, связывающая нить будет рассечена железом.

Ее тетка, которая видела в жизни и многое помнила из той, далекой жизни, осмотрев ее, не скрыла, что ей предстоит родить двойню. Савелиса здраво оценила последствия этого заключения уже в самом начале родов. Тяжелая борьба! Но ее силы, ее силы на исходе! Ей страшно было даже подумать, что будет с маленькими, если ее не станет. Забытое проклятье станет реальностью.

Она не слышала их первого крика. Измученную, слегка потерянную, ее отвлек от смертной тоски силуэт, который она различила у своего изголовья. Ее мать! Молодая, очень похожая на нее самою, но со светлыми волосами, заплетенными в тугую косу.

Мама? Она не находила ее, искала взглядом. Где ты? То ей казалось, что она видит ее, то вновь теряла из вида. Ее помутившееся сознание было не в состоянии связать настоящее с прошлым и будущем. Слабый крик, возносившийся неподалеку от нее к центру комнаты, невыразимой тоской раздирал ей душу. Ее взгляд задержался на большой корзине, служившей младенцам колыбелью.

Ее водрузили на стол и уложили туда двух малюток.

Рождение двойни, всегда заключавшее в себе массу примет… интерпретировалось неодинаково. Но Савелису радовало рождение девочек. Если не выживет одна, то может быть другая… А если оба ребенка смогут выкарабкаться из черной пасти смерти? Сбудутся ли пророчества? Хаотичные мысли, странные видения мучили ее уже несколько часов. Могла ли она питать какие-то иллюзии относительно выживания детей, родившихся недоношенными и такими слабыми?

Тот, кто подносил ей для кормления детей, отводил глаза. И она понимала, что сон, внезапно налетавший на них у ее груди, был не сном сытости, а бессилия перед тяготами жизни. Девочки совершали героически попытки захватить материнский сосок, но слабость не позволяла им удержать его, чтобы живительная материнская влага могла, хоть как-то поддержать их истощающиеся силы.

Но и силы самой Савелисы иссякали, кровь, которая текла из нее, не остановить, а необходимых лекарств не было.

Поток энергии, связывающий их троих, пронизывал их наподобие волшебного света. Однако, с каждым часом, свет затухал. Савелиса чувствовала, как он бледнел над ней, лишая ее самою последних сил. К исходу дня ей пришлось пережить мгновение, когда она решила, что одна из девочек умирает.

Был вечер. Небо затянуло облаками, но удушливая жара и пыль проникали через окно, духота разморила ее, обливаясь потом в своей кровати, она держала перед собой голенького младенца в выемке одеяла, согнув ноги в коленях, глядя на него, следя за угасанием его жизни. У девочки была маленькая круглая головка со светлым пушком на голове, маленький острый носик и буковкой М губки. Если бы она выжила, пронеслось в голове, — она бы была похожа на мою мать.

— Не умирай, моя маленькая, моя любовь! Умоляю тебя! Живи! Забери мою жизнь, но живи!

Савелиса пыталась позвать на помощь, но комната опустела, удивительно, но кругом стояла тишина, мир обезлюдел.

Они были одиноки, мать и дочь, плывущие в духоте угрюмой ночи на борту неведомой лодки в безызвестность, населенной мерцанием и призраками из другой, не их жизни.

А ведь детям еще не дали имени. Может быть, им предстоит умереть безымянными?

На тумбочке лежала старая газета и огрызок карандаша. Савелиса взяла газету и на белой полосе начала писать: «Назовите одну девочку в мою честь, а вторую Василисой!»

Внезапно девочка откинула назад головку, подобно маленькому зверьку, которому перерезали горло. Руки ее опали и скользнули вниз.

Савелиса, в последней безумной мольбе закричала:

— Не умирай, слышишь, ты должна жить!

Она прижала головку дочери к себе, поддерживая ладонью отяжелевшую маленькую головку. Ее дыхание перемешивалось с дыханием девочки.

— Живи, возьми мою жизнь, но живи!

Призрак матери, вновь вышел из темноты, и она поняла…

Савелиса смотрела, на лицо призрака и знала, что кротость улыбки, безмятежность облика не праведные, а грешные. Совершиться сделка. И тут разразилась гроза!

Раскаты грома, буквально сотрясли старые стены. Молния хлестала небо не жалея небесно-фиолетовую плоть.

Смирившаяся, сломленная горем, она безропотно отдала ей ребенка. Призрак наложил руки на неподвижное тело и начал поглаживать его, охватывая своими ладонями, из глубины глаз на ребенка упал властный луч.

Внезапно младенец вздрогнул, затем опал в последней судороге со сведенными ножками и беспорядочно разбрасываемыми маленькими кулачками. Покойное лицо ребенка исказила гримаса, оно сморщилось, казалось, совсем исчезло, превратилось в широко открытый рот, из которого вырвался пронзительный крик.

В тот же миг из него забил фонтанчик — источник жизни, струйка невинной, изумительно чистой неосязаемой материи.

Призрак повернулся к Савелисе и прошептал:

— Он голоден, накорми!

Под требовательным ртом дочери она почувствовала, как стихает боль ее отяжелевшей груди, боль, усугублявшая страдания ее измученного тела, но другая, более сильная боль, зарождалась с каждым глотком девочки.

Вспомнив в последнее мгновение о том, что она значила на земле, и для чего ей необходимо было пройти через все мучения, Савелиса поняла, что миссия выполнена. Она смогла обмануть судьбу.

«О Господи! Прости нечистые помыслы тому, чей порог обагрен кровью агнца!»

Жар начал усиливаться. Несмотря на ливень прохладней в комнате не сало. Обливаясь потом Савелиса, отложила спящую девочку, опустив ноги на пол, она почувствовала воду. Струйки воды, перемешивались с кровью, заливали пол. Призрак исчез. Взглянув на вторую дочь, она почувствовала себя более слабой и ошеломленной, чем когда-либо.

Смерть рядом, пронеслось в голове. Странно, почему не страшно? Темнота и влажный воздух проникали сквозь окно, которое открылось под натиском стихии.

Свет.

Подобно утренней росе, растворяющейся в лучах яркого молодого солнца, она чувствовала, как ее возносит к этому все более яркому свету, беспредельному — как свод или путь без конца. Подобно капелькам росы, она распахивалась, улетучивалась, ощущала себя сущностью и сверхсущностью, частицей чего-то большого, для человека не объяснимого. Она ускользала и становилась прозрачной и неосязаемой. Возносясь, Савелиса ныряла в пространство, как в воду купальщик, растворялась в нем. Она уплывала туда, где нет ни страданий, ни забот, ни боли.

С вершины ее парения она увидела две розы в птичьем гнезде. Одна роза была алой, как кровь, а другая белой, как тот свет, который манил ее вперед.

«Бедные маленькие существа, — пронеслось в голове, — я не в силах больше помочь вам!».

Свет становился ярче.

Глава 3

Несчастный случай

Я проснулся давно, от света, который вошел в комнату, как только бабушка Дуся распахнула ставни, и от приятного шелестящего звука дождя. Вспомнились далекие детские годы, когда вот так же я лежал в старой избе своей бабушки, к которой меня отправляли на лето родители, а сами уезжали к теплому морю. Я не завидовал взрослым, а наоборот, каждую весну ждал летних каникул, чтобы уехать к своей родненькой бабушке, которая умела печь ее фирменные блины и обязательно подавала их, либо с клубникой, либо со смородиной и обязательно с деревенской сметанкой.

Владимир зашевелился на своей раскладушке, потянулся и открыл глаза.

Привет, — весело подмигнул он мне.

Привет, — также весело отозвался я

Видно, мы с тобой выспались на славу. Я не храпел?

Слава богу, нет, но чмокал и разговаривал ночью, — пошутил я.

Это ты друг врешь, я не разговариваю во сне. Зубами скриплю, но не разговариваю, видно тебе приснилось.

Бабушка Дуся, услышав разговор, бочком прошла в комнату и предложила завтрак.

Вчера, бойкая старушка отвела попутчиков в сельсовет, там местный милиционер с пропитым лицом проверил у них документы и разрешил поселиться. Владимир, отдав все свои мелкие деньги бабушке, потребовал, чтобы они заселились в одну комнату, хотя изба была просторная, но и вторую комнату оставил за собой. Чуть позже он объяснил, что комната больно подходит для свиданий, там есть второй выход из дома, и он ее решил придержать на всякий случай.

Через пятнадцать минут мы уже сидели за столом, и с аппетитом наворачивли теплые блины с клубникой и с деревенской сметаной.

Какие у тебя планы?, — спросил Владимир.

Я думаю, все же сходить к дому у мельницы.

Я тоже так думаю.

Мы быстро закончили завтрак, поблагодарили бабушку Дусю, оставили ей деньги, пообещав прийти к обеду. Она долго сопротивлялась, но деньги взяла, пообещав накормить их в обед котлетами из чистого мяса.

Владимир натянул джинсовую куртку, вышел первый из дома. Я в сенях зацепился за вилы и пытался поставить их, но они не желали стоять ровно. Все же изловчившись мне удалось выскользнуть из дома.

Тропинка, которая начиналась в огороде, тянулась до маленького леска, к которому с других сторон примыкало поле.

Земля после дождя красовалась зеленью поднявшихся хлебов, а поодаль расположились два леска поменьше. Они принадлежали соседнему селу и так и назывались «соседними». Баба Дуся хорошо проинструктировала нас, как найти дом рядом с мельницей.

Мы пошли в строну маленького леска. Куда не глянь, повсюду кипела жизнь. Зеленели хлеба, буйно цвел клевер, воздухе носился приятный аромат луговых цветов, вился рой мушек, бабочек пчел, а высоко в голубом небе невидимые глазу птицы рассыпали мелкие благозвучные трели.

Солнце начинало слегка припекать, и от яркого света хотелось зажмуриться. По краю тропинки бурно разрослась густая, окропленная белыми и розовыми цветами зелень каких-то неизвестных мне полевых цветов, а дальше тянулись хлеба, легко и ритмично колтыхаясь в такт дуновению серебристого ветерка.

Ничего в беспредельной дали, только нивы волнуются, да кое-где между ними островок молчаливого леса или три четыре березы, как подруги белеют на фоне синего, без единого облачка неба. Чуть слышное жужжание пчел, создавало своеобразную нежнейшую музыку, которая густыми волнами носилась в воздухе, минуя только лишенные цветов полосы земли.

— Ну, друг, ты что оглох? Не слышишь, что я говорю? — гаркнул Владимир.

Тяжелая рука опустилась мне на плечо.

— Нет, задумался.

— И о чем?

— Любуюсь природой. Посмотри красота, какая. В городе такого не увидишь. Урбанизация убьет человечество.

— Не знаю, что убьет человечество, а вот на мой век хватит и красоты и урбанизации.

— Почему люди пытаются решить вопросы глобального масштаба, вместо того чтобы решать повседневные маленькие задачки?

— Я смотрю, ты легко живешь. День прошел и ладно? — обернулся я.

— Нет это вы пытаетесь жить завтрашним днем вместо того, чтобы решить, что необходимо сделать сегодня.

— А совмещать по твоему нельзя?

— Можно, но ненужно.

— Интересная позиция.

На влажной от ночного дождя тропинке неизвестно откуда появились следы от кирзовых сапог.

— Посмотри следы чьи-то.

Я повернулся к Владимиру.

— А ты думал, что ты один тут ходишь?

След по сырой тропинке повел их в лес. Других следов на тропинке не было.

— Охотник. — С уверенностью заявил Владимир.

Неизвестный пришел из леса и ушел обратно в лес…

В мокром, в блестящем от влажных листьев, насквозь просвеченном солнцем лесу, Владимир перестал спорить. Он увлекся преследованием человека, который шел до них. Тропинка и следы на ней привели их к глубокому, заросшему густым кустарником и высокой травой оврагу.

Выбрав не очень крутое и не очень заросшее место на склоне, тропинка спускалась в овраг и исчезала там, внизу, уходила куда-то совсем глубоко, на самое дно оврага, в густую черноту, которую прикрывал зеленый кустарник. Человек, который шел впереди, шел через эту черноту, шел с трудом, скользя и сползая вниз по размокшему от дождя склону. Обратно же через овраг он не возвращался. Тропинка терялась в зеленой траве, росшей над краем оврага. След тоже исчез, как и тропинка, но в овражке переливаясь всеми цветами радуги, весело журчал ручеек. Чуть дальше они увидели ровную бирюзовую гладь озера, а под горой старую, покосившуюся бревенчатую избу, и мельницу.

— Ух-ты. Красота-то, какая. Нашли мы мельницу, а я думал старуха обманула, про кротчайший путь, — прошептал Владимир.

— Красивое место, — согласился я.

— Вот, если бы я был хозяином, я бы тоже вернулся и потребовал сию красоту обратно в личное пользование. Представляешь, какой можно здесь дом отгрохать?

— Представляю, сколько это сейчас может стоить.

— Верно, говоришь друг.

— Нормальная девка, раз решила здесь бизнес открыть. Кругом деревни, сеют хлеб. Мельница на деревне и через сто лет нужна будет. А если ее оснастить современным оборудованием и по — более…

— Я с тобой вполне согласен, а местные завидуют, может председатель решил к

своим рукам прибрать и вот и мутят воду.

— Слушай, ты уж и статью написал, я погляжу, — веселые глаза Владимира искрились задором.

— Пошли поближе поглядим.

Стараясь не шуметь, они пошли к мельнице. Это было небольшое дощатое здание, построенное прямо около водопада. Водный поток вращал большое деревянное колесо, которое, в свою очередь, приводило в движение гранитные мельничные жернова. Сзади стена мельницы была разрушена. Но постройка еще была крепкой. В самом центре мельницы находились два огромных гранитных жернова, заполнявших почти все пространство зала. Жернова вращались очень медленно. Подойдя ближе к мельнице, вернее к разрушенной стене друзья заметили девушку. Она шла медленным ритмичным шагом, неся длинную лестницу на левом плече, а правой рукой опершись о бедро, чтобы сохранить равновесие. Она была очень хороша. Среднего роста, с темными, как шоколад, волосами, в джинсовых брючках чуть ниже колен, со стройными лодыжками. Светлая майка мягко облегала ее молодую, упругую грудь.

Девушка поставила лестницу и подошла к жерновам. Бросила горсть пшеницы.

Рядом с резервуаром с водой стоял молодой парень, энергично жестикулируя, что-то объяснял девушке. Из-за шума водопада не было слышно, о чем они говорят. Кажется, девушка, и парень о чем-то спорили. Или ссорились.

— Пойдем, подойдем ближе, — увлекая меня за рукав, прошептал Владимир.

Я не сопротивлялся. Мы подошли к разрушенной стене

Оба спорщика выглядели очень разозленными. Постепенно они перешли на крик. Парень попытался обнять девушку, но она оттолкнула его. Парень отступил назад и оступился. С громким плеском он упал в воду. Парень отчаянно размахивал руками, открывая рот в безмолвном крике. Лопасти ударили его, как куклу. Лицо исчезло, но через несколько минут он опять показался на поверхности воды и снова лопасть ударила парня, но уже по плечу.

Мы перемахнули через бревна и подбежали к девушке. Она схватила веревку и кинула ее в воду. Парень снова показался на поверхности, мы закричали, предупреждая его об опасности, но зря, он не смог увернуться от удара. Увидев веревку, парень изловчился и схватил конец веревки, но очередной удар пришелся прямо по рукам. Вода окрасилась в розовый цвет.

— Остановите жернова, — закричал Владимир.

— Нельзя. Их нельзя остановить, только, разве, воду отвести, — прокричала девушка.

— Черт побери.

Выхватив у девушки веревку я бросил ее утопающему, он смог ухватиться за нее.

Я стал осторожно вытаскивать парня из воды. Мои мускулы напряглись, и тут мне на помощь пришел Владимир. В нужный момент он перехватил парня, рискуя сам свалиться в омут — вытащил парня и положил на пол.

Девушка подошла к молодому человеку и встала на колени.

— Он жив?

— Игорь, — прошептала она. — Ты меня слышишь?

Он не отвечал.

«Помогите же ему!»

Владимир, не теряя времени, отстранил девушку и стал делать искусственное дыхание парню. Тот кашлял и плевался, кожа его на глазах синела, кровь окрасила рубашку в бурый цвет.

Я стоял весь вспотевший, горло перехватило от ужаса. Страх накатывал волнами, парализуя сознание. Парень открыл глаза и смотрел умоляюще, почему-то на меня. Лицо и руки несчастного были покрыты синяками и ссадинами, по лицу сочилась кровь.

Плохо соображая, я вытащил сотовый, пытаясь сообразить, куда же звонить. Девушка с силой вырвала телефон и с трясущимися руками начала набирать номер.

Через пол часа приехали врачи и милиция.

Глава 4

Участковый

Андрея воспитывала бабка, но не потому, что не было родителей, нет, а потому, что родители жили в городе в маленькой квартире, а ребенок был лишним. Отец и мать приезжали в гости достаточно часто, но в воспитании не принимали особого участия.

Рос Андрей непогодам здоровым, плечистым увальнем, ходил, чуть шаркая ногами и с вечно чуть спущенными штанами. Любил задираться со старшими. С грехом пополам закончил сельскую школу, поработал немного в селе, не понравилось, но тут подошел срок в армию. Там он быстро освоился, даже успел в горячих точках повоевать, дослужился до старшего сержанта, оставили на сверхсрочную контрактную службу. Но что-то не заладилось, то ли с начальством, что не поделил, то ли с подчиненными — вернулся «на гражданку».

Месяц пил беспробудно. Уже все друзья разбежались, а он нет, к старикам пойдет, возьмет бутылку и опять в запой. Бабка уж и родителям позвонила, мол примите меры, но тем некогда, да и вырос сынок… Проснулся однажды в полдень Андрюша на чужом сеновале и стал размышлять «за жизнь». Куды податься?

Действительно, куда податься?

С колхозом было все ясно — разворовали колхоз. Камня на камне не оставили. Зарплату годами не платят. Махнуть в город? Тоже не сахар. Квартиру сними — деньги, еда — и молодой погулять охота. Да и зарплата не бог весть, какая, а работать везде надо. «Счас везде за дисциплину взялись…» Оставалась, правда, милиция. Ему уже намекали в военкомате. Бурханыча, их участкового, перед самым Андреевым приходом из армии, проводили на пенсию, а на его место желающих в деревне мало. Наездами бывает соседский участковый, но тож разве работа…

Подумал Андрей, подумал и решил согласиться. Работа не пыльная сиди, да старых бабок вопросы решай, кто в чей огород залез.

Через три месяца заявился Андрей домой, по всей форме, так сказать.

— Младший лейтенант Гончаров для прохождения дальнейшей службы прибыл! — Довольно улыбаясь, выставляя кривые зубы, крутнулся на каблуках новоиспеченный участковый. — Ну, как, ба сидит? Блеск, правда?

Старая чуть в обморок не хлопнулась, а когда отошла, запричитала:

— Чучело ты огородное! Людей посмешить надумал? Ну, какой из тебя милиционер? На позор только?

— Ты это брось бабка, у меня в роте по струнке ходили. Я им не Бурханыч.

— Одной фуражки с кокардой мало, коли ветер под ним гуляет.

— Буть спок, бабуля! Увидишь вот… Через год — лейтенант, через три — страшный лейтенант и так далее. Молодежь счас в цене. Нас мало! Не то, что раньше…

— А коли убийство в селе, или чего хуже?

— Бабуля, какое убийство, старухи, да старики по печам сидят, какое у нас хоть преступление было, ну разве ж корова в лесок забредет, а так…

— Смотри, не было, не было, а счас народ чужой в деревню едет, може че и случиться. Разберутся и вытурят, а то еще чего хуже. — Бабка направилась к газовой плите — надо было Андрея, да борова Витьку кормить.

Запомнился Андрею первый рабочий день.

С девяти сидел он за расшатанным, покрытым чернильными пятнами столом, внимательно считая галок на проводах. Во дворе сельсовета трое мужиков явно соображали на троих. Еще вчера Андрей, не раздумывая, направился бы к ним, но сейчас…

Андрей вздохнул, с тоской отвел взгляд от окна — надо было привыкать к своему новому положению.

Под конец рабочего дня стукнула дверь, на пороге возникла Галя Рудачиха — крикливая толстозадая с вечно грязными волосами баба.

Заскочила, плюхнулась на видавший виды стул и заявила:

— Попугал бы ты моего, а Андрюш!

Андрей поморщился на такое панибратство, но смолчал, уставился в стол, буркнул:

— А че, бьет, чоль?

— Не не бьет, кабы бил, то бишь любит, значит, — а то щиплется.

— Как щиплется? — удивился Андрей.

— А так…, она вскочила ухватила Андрея за руку пальцами и больно ущипнула.

— Ты че, с ума сехала? — вытаращил глаза Андрей? — Синяк же будет!

— Да, синяк! Да он еще с вывертом норовит, а ручищи у него видал какие, не чета моим.

Андрей молча соображал.

— Попугай ты его, силов уже терпеть нет. Прямо гестаповец, какой в синяках хожу как елка в игрушках, сщас вона на речку купаться ходют, а я не можу. Ты ж глянь всю исщипал, как гусак, живого места не оставил… — Галя стала расстегивать кофту, да задирать подол.

Андрюха не ожидал такого поворота, покраснел до корней волос, вскочил :

— Ты куды пришла, в баню?

— А я че…, я показать, доказать то есть…

— Галина Степановна, срочно приведите себя в порядок, ненароком кто заглянет. Берите бумагу и пишите заявление.

— Чо писать-то! Насторожилась Галя.

— Заявление. Не могу же я с твоих слов…

— А его не посадют?

— Ты зачем пришла? — Андрей начал терять терпение.

— Мне попугать только… Взяла ручку, почесала ухо, начала писать.

— А как про места писать-то?

— Какие места?

— Ну, где щиплится?

— Пиши, как умеешь, чай одну школу заканчивали, там разберемся.

Зарегистрировав заявление, Андрей с важным видом поинтересовался:

— Он когда у тебя с работы явится?

— Так он сщас не работает.

— Значит так, сегодня приду, поговорю, только ты ему ничего не говори, не предупреждай, лады?

— Угу.

Галина развернулась, с шумом выдохнула и вышла за дверь.

— Да, вот и начало… Убийства, грабеж, разбой…

С тех пор прошло четыре года, он действительно ходил в звании старшего лейтенанта. Съездил на полгода в Чечню, привез деньжат и женился на девушке из хорошей семьи, остепенился, оброс жирком и уважением. Но не так давно на его голову посыпались одна за другой проблемы: то корова пропадет в лесу, а после издохнет, то человек пропадет — выловят из озера, то пожар… Не успевал крутиться, да отписываться. Даже печатную машинку купил. Разобрался с одним, тут же наваливалось другое. Его бабка оказалась права — много приехало народа из бывших республик СССР. Народ разный, Андрею не понятный. Люди стали злые, черствые. А тут еще напасть, заявилась молодая красивая девушка, предъявила какие-то документы и стала жить на старой мельнице. Первые полгода люди молчали, а потом, как с цепи сорвались — ведьма -Савелиса. Старые бабки рассказывают черте-че.

Андрей ходил к молодой «ведьмачке». Хороша, ох хороша. Познакомился, зовут, правда, не Савелиса, а Василиса, лично на него — нормальное имя. Одним словом, криминала в том, что молодая женщина решила заняться безносом — он не видел.

Но сельчане, его благодушность по отношению к Василисе не разделяли. Впрочем, женская половина села была более враждебно настроена, чем мужская, и понятно…

Василисе было около тридцати, когда она появилась в деревне. Гулять она ходила редко. Парни обращали внимание на молодую женщину, но странное дело! Несмотря на красоту и ум, несмотря на то, что она всегда тщательно одевалась, у сильного пола в селе Василиса вызывала ни восторга, ни симпатии. В чем, кажется, больше всего были повинны ее холодные зеленые глаза, в которых было что-то неприятное. С этими глазами надо было быть, так сказать, на чеку. Когда она говорила или рассказывала что-нибудь, ее охотно слушали. Речь ее была правильна, но отличалась от местной. Она употребляла выражения отборные и сдержанные и говорила, как человек, который знает о чем говорит. Многих интересовала Василиса или ее тайна. Никто не знал, откуда она приехала и действительно ли она дочь той самой Савелисы. Сельчане поначалу с любопытством наблюдали за ней.

У Василисы были деньги и хорошая, явно импортная одежда. Она ездила на дорогой «Ниве» последней модели ярко красного цвета. В общении она редко была раздражительна: только один раз она изменила своему душевному настроению, когда Галка Рудачиха в магазине обозвала ее ведьмой.

— На себя посмотри, -цыкнула на нее Василиса, — собака кудлатая. — Ты лукава и зла, впрочем, как все — и повадки у вас шакальи…