Бесплатный фрагмент - Сага о старом боксере

Моему первому тренеру и наставнику, Виктору Артемовичу Кочерге, посвящается. Светлая и долгая ему память! Я бесконечно благодарен всем тренерам, которые, в свое время, приложили немало усилий в совершенствовании моего спортивного мастерства и достижении мною тех результатов, на которые я оказался достоин: Александр Карпович Закарьян, Николай Николаевич Ли, Геннадий Анатольевич Степанов, Великий Виктор Иванович Огуренков, Артем Александрович Лавров, Олег Георгиевич Григорьев — это они выводили меня в ринги в различных международных и всесоюзных соревнований.

Предисловие

Эта книга о спортивном пути одного из миллионов парней, посвятивших себя, одному из самых трудных видов спорта — боксу.

Оказавшись в горниле тяжких испытаний, он смог преодолеть многие преграды и подняться на свою вершину спортивных достижений. В произведении, в ярких красках жизни и спортивной романтики показаны сложные психологические барьеры, которые приходится преодолевать устремившимся к высшим достижениям молодым людям.

От автора

Мысли о написании повести о моей спортивной жизни уже довольно давно посещали меня. Но это хотелось бы сделать не в сухом, канцелярском стиле, как того требуют организации, принимающие граждан на работу, а в стиле литературно-художественного романа, содержание которого, было бы украшено многочисленными житейскими событиями и фактами, которыми была обильно наполнена моя спортивная жизнь.

В произведении рассказывается о нелегком спортивном пути одного из миллионов спортсменов, прошедших трудные испытания в совершенстве себя как спортсмена и человека.

В самом начале передо мной встал вопрос: как озаглавить книгу? Возникало несколько вариантов: но все они не говорили о той сочности и яркости событий, ожидающих читателя на страницах романа.

«Сага о старом боксере»? Вроде бы неплохо, но причем здесь «старый боксер», к интересной, насыщенной всей полнотой всевозможных красок событий молодой спортивной жизни? Да и, если честно сказать, я себя никогда не считал старым, а тем более «старым боксером». Хотя, чего уж тут лукавить — все люди, ушедшие на заслуженный отдых, то есть, на пенсию представляются молодому поколению — стариками! Мастера балета не стесняются уходить на пенсию в тридцать пять, а стать пенсионером в положенные шесть десятков, самому Господу угодно! Прекратив участие в соревнованиях на «большом ринге», меня, как и многих моих собратьев по спорту, еще очень долго влекло в пучину боя и для воздержания от таких соблазнов требовались немалые усилия.

И все же, находясь в долгих размышлениях, я пришел к выводу — «Сага о старом боксере» — это наиболее уместное и верное название, лежащей перед Вами книги.

Я, тренер — учитель, рассказываю в этой книге о моем участии во многих боксерских баталиях, о подготовке к ним, о переживаниях…

В книге приводится много примеров использования важных технико-тактических приемов и заготовок. На жизненном опыте показывается значение психологической работы в воспитании и подготовке к самосовершенствованию.

Я убежден, что книга может помочь многим молодым людям, ищущим пути своего совершенства.

На смену, постепенно уходящим ветеранам спорта, незаметно приходит молодое поколение. Молодежь всегда активно подпирает и пытается быстрее вытеснить ветеранов и занять, еще не принадлежащую ей, нишу, но я убежден: чем крепче и увереннее на своих позициях стоит поколение опытных, зрелых мастеров, тем мощнее, искуснее и надежнее будет смена их поколению.

В начале семидесятых годов уже прошлого столетия во всех видах спорта искусственным путем насаждалось омоложение в спорте. Чья это была инициатива теперь трудно установить, но то, что этот процесс оказался вреден не вызывало ни у кого сомнения. В некотором смысле, спортивное противостояние во всех без исключения видах спорта можно смело назвать эволюционным процессом. Искусственное вмешательство в процесс эволюции ни к чему хорошему привести не может. Это сложный, важный социальный и даже философский вопрос, и, я думаю, он еще подлежит серьезному обсуждению.

Но вернемся к началу. И все же, с чего начинать? С самого детства?! Но, мне думается, начинать с детства, значит превратить сказание в скучное извлечение сухой информации и, в итоге, оно не будет достойно никакого уважительного чтения.

Я решил создать этот нелегкий и, возможно, даже нелицеприятный труд путем правдивых воспоминаний! Ведь наша память, особенно о молодых годах, насыщена яркими красками событий молодости, а они — эти события всегда романтичны, всегда красочны и почти достоверны.

Стиль воспоминаний, во-первых, не обяжет меня придерживаться строгой последовательности излагаемого, во-вторых, даст свободу передвижения во времени и пространстве и, в-третьих, и это немаловажно, позволит мне украсить многие, возможно, скучные моменты и оживить красками жизни спортивные события, в которых мне приходилось непосредственно принимать активное участие. И хотя в таком стиле изложения, я полагаю, мне труднее будет ориентироваться в пространстве и времени всего происшедшего и создать цельное произведение, но я постараюсь!

Часть 1

На службу Родине.

Жарким июньским утром 1965 года во дворе Днепропетровского областного военкомата собирались призывники в армию с многочисленными провожающими. Родители, родственники, девушки и друзья провожали парней на срочную военную службу в ряды Советской Армии. Для всего молодого мужского населения страны это считалось обязательным и почетным шагом, потому что, почти каждый молодой человек видел себя защитником Родины. Служба в армии была значительной эпохой в жизни каждого молодого человека, который, если он был здоров, обязан был отдать свой долг служению Родине в рядах ее вооруженных сил. Были и такие, которые какими-то, им одним известными, обходными путями освобождались от службы в армии. Одни: честно и справедливо — поступив в вуз, освобождались на время учебы от службы. Они, потом, закончив его и защитив диплом, если в институте или университете была военная кафедра, получали экстерном звание офицера запаса и отправлялись по направлению от института работать по специальности в города и села нашей необъятной Родины. В тех вузах, где не было военных кафедр, их выпускники призывались в армию на более короткий срок и, отслужив один год в рядах Советской Армии, также получали офицерское звание — лейтенант запаса. Некоторым удавалось «отлынить» от призыва в армию другими способами: по состоянию здоровья или еще по каким-то, им одним известным, ухищрениям.

После окончания школы я, как и многие мои однокашики, предпринял попытку поступления в наш Днепропетровский государственный университет на физико-технический факультет, но, увы, не прошел по конкурсу. И мой самостоятельный путь в жизнь, начался с работы слесарем-сборщиком на заводе с секретным производством и, надо сказать, без всякого сожаления и досады. Почему на заводе и, почему слесарем?! Потому что во всех тогдашних школах параллельно со средним образованием, выпускники приобретали рабочие специальности: ребята — слесарей, токарей, девочки — швей. И я, как потомственный слесарь, потому что мой отец был гравер-ювелир и слесарь высочайшего класса, с удовольствием шагнул в рабочий коллектив.

Днепропетровский Машиностроительный завод в то время был уникальным производством, поставляющим на наши ракетные полигоны сложнейшую вычислительную технику и какое-то важнейшее, секретное оборудование. Не без внутреннего трепета вошел я, помнится, к начальнику цеха на прием для назначения в бригаду. Он внимательно посмотрел на мое удостоверение, данное мне в школе, в котором было указано, что я приобрел специальность слесаря-инструментальщика второго разряда и, посоветовавшись с каким-то человеком, находившимся в кабинете, предложил мне поработать с испытательным сроком не инструментальщиком, а в бригаде сборщиков электронного оборудования. Я с радостью согласился, потому что очень любил конструировать различные механизмы и даже радиохулиганил в эфире. Это было модно среди, занимающейся радиотехникой, молодежи.

При помощи простейшей приставки-усилителя, состоящей из радиолампы, нескольких конденсаторов, сопротивлений и микрофона, мы подключались через радиоприемник в общую государственную радиосеть на средних волнах и «крутили» хорошую музыку или просто общались между собой. И, хоть это было запрещено, мы, рискуя быть запеленгованными, все же не лишали себя удовольствия пообщаться друг с другом через радиопередатчик. Это придавало нам какую-то загадочность и авторитет среди непонимающих в радиотехнике ребят. С огромным наслаждением и даже трепетом мы слушали первые песни Владимира Высоцкого, переписанные с пластинок на фотопленку для рентгеноскопии. С хрипом и шарканьем иголкой по пленке его пронзительные песни звучали для любителей современной, запрещенной музыки. Так что, я тоже внес свою маленькую лепту в развитие диссидентства и протеста против, насаждаемых государством правил принятия окружающего мира.

Работа в сборочном цехе пришлась мне по душе, и я с удовольствием и даже с каким-то наслаждением, что-то там сверлил, нарезал резьбу, привинчивал, собирал какие-то блоки. Все это в чистоте и при хорошем инструментальном оснащении. Работали мы тогда в три смены: в бригаде меня приняли как-то легко, так, как будто работал я там уже давно. Время летело быстро, и я не заметил, как прошел месяц. Однажды бригадир сказал мне:

— Ну, что пора и деньги получать. Иди-ка, становись в кассу, да и нам очередь займи!

И я получил первые заработанные лично мной деньги. 115 рублей! По тем временам это были немалые деньги. Помню, мама даже заплакала, когда я торжественно положил зарплату на стол.

Одним из моих самых важных увлечений юности были тренировки в секции бокса, где нашим наставником, тренером и отцом был Виктор Артемович Кочерга. После, довольно-таки напряженного рабочего дня, с огромным нетерпением, что-то на ходу перекусив, я хватал сумку с тренировочной формой и мчался в спортивный зал. Хочется сказать несколько слов о том, с позволения сказать, спортивном зале, где я тренировался целый год перед призывом в армию.

Под спортивный зал было оборудовано полуподвальное помещение городского профтехучилища: потолок низкий, окна где-то под потолком, душно и сыро…

Таких спортивных залов сейчас уже нет. То училище уже давно закрыто, осталось полуразрушенное здание. Несколько лет назад я проходил мимо этих развалин: от удивления, остановился; трудно представить себе, что там можно было заниматься каким-то спортом. Но в те далекие времена, очевидно, об этом никто и не думал. Тренировались и все!

В том зале под низким потолком висело три или четыре разбитых боксерских мешка, спрессованных к низу в, почти что, бетонную глыбищу. На деревянной перекладине, в углу, висело несколько пар избитых, рваных и влажных от пота и сырости боксерских перчаток: в них, под пристальным и строгим взглядом нашего тренера, мы познавали тайны боксерского искусства, отрабатывая, в паре друг с другом, боксерские приемы. А потом, после тренировочных боев, отчаянно колошматили те тяжеленные и твердейшие мешки голыми кулаками или в бинтах, если они у кого-то были. К этому времени у меня были уже и скромные успехи в спорте: был вторым на первенстве Украины среди старших юношей и дважды — победителем первенства области.

Однако спорт для меня был тогда просто юношеской увлеченностью и ни о какой-либо спортивной карьере я не помышлял. Мне очень нравилась моя профессия слесаря — сборщика, я был настолько увлечен интересной и по-настоящему творческой работой, что тот год пролетел так быстро, что и, оглянуться не успел. Вот уже и середина мая; почти целый год я был полноправным членом рабочего коллектива. Успехи в работе были налицо: был повышен в квалификации и к этому времени уже имел третий разряд слесаря-сборщика, это несколько повысило мою заработную плату и авторитет среди рабочих. Подходило время отпуска.

На семейном совете было решено, что свой отпуск я должен был посвятить поступлению в вуз. Не очень-то напрягаясь в подготовке к вступительным экзаменам, я все же потенциально готовился к сдаче документов в Харьковский Авиационный институт (хотелось быть конструктором авиационной техники, что по моим соображениям, тогда было ближе всего к волновавшему нас всех космосу). Но внезапная повестка в военкомат и неожиданный, какой-то внеплановый, призыв на действительную военную службу, поломали все мои планы на будущее, и направили мою стезю жизни в совершенно другое русло.

И вот мы — еще «зеленые» пацаны: хорохорясь перед провожающими; нарочно, громко смеясь и разговаривая, а сами внутри себя, переживали; что же ждет нас в ближайшем будущем; разместились на просторном дворе военкомата, в ожидании каких-то распоряжений или команд. И команда прозвучала! Прозвучала громко, настойчиво, властно: отразившись легким волнением в сердцах всех и провожающих, и отправляющихся в неизвестное «куда-то»; потому что на вопросы родителей, куда направляются служить их дети, никто не получил вразумительного ответа. (Ответ был кратким: дня два или три пути поездом). Хотя сведения были предельно скудны, все же можно было предположить, что место назначения находится где-то в пределах европейской части Советского Союза.

Команда: « Товарищи призывники, строиться в две шеренги!» — неожиданно ударила всем по ушам и началась суета…! Какие-то военные громко выкрикивали номера рот и взводов и призывали новобранцев строиться. Вскоре началась перекличка и вот уже, не отпуская никого из строя, неровные колонны призывников медленно вытянулись из ворот военкомата и направились по улице Шмидта в сторону железнодорожного вокзала. Мои родные, мама и сестра Лариса шли рядом со строем, провожая меня на вокзал. Отец (он с нами тогда уже не жил) пришел попрощаться на короткое время, сфотографировался с нами на небольшой лужайке во дворе военкомата и поспешил, то ли на работу, то ли, еще — куда по своим делам. У мамы были слезы на глазах, мне же было только немного грустно: я еще не осознавал возможной долгой разлуки с моими родными. К этому времени у меня уже были поездки на соревнования, но они обычно продолжались около недели, да и скучать тогда было некогда; не до скуки, когда едешь на соревнования.

Колонна призывников нестройными рядами медленно втянулась на перрон вокзала и вытянулась вдоль длинного поезда, состоящего из десяти-одиннадцати жестких, плацкартных пассажирских вагонов. Суета, шум, крики провожающих, резкие и громкие команды военных: все как-то смешалось в один, не прекращающийся, гул. Казалось, было невозможно организовать это столпотворение, но военные, на удивление, быстро и четко управились с этой неорганизованной массой людей. Разбитые на условные роты и взводы, призывники под руководством своих командиров были размещены по вагонам…

И, вот, уже вагонные окна отделяли нас, еще несколько минут назад свободных, беспечных, от мам, пап, братьев, сестер, девушек, друзей; от той — безмятежной мальчишеской жизни. Она пронеслась так быстро: из детского сада — в школу; а там из класса в класс; из школы в школу…

Мои школьные годы вряд ли можно было бы назвать «чудесными», как в известном школьном вальсе. Мои родители, в силу бесконечных размолвок, не могли жить дружно; часто ссорились, расходились: мама собирала вещи, какой-то скарб; снимала где-то угол или квартиру по ее скудной зарплате, забирала нас с сестрой и уходила. И каждый новый учебный год я начинал в другой школе. Не всегда комфортно приходилось мне, троечнику, чувствовать себя в новом коллективе. Возможно, именно те домашние неурядицы в отношениях родителей мешали мне учиться и быть, если не «отличником», то хотя бы уверенным «хорошистом», потому, что интерес к учебе у меня все-таки был.

Это можно было предположить по тому факту, что когда жизнь родителей относительно стабилизировалась, благодаря тому, что отец, после долгих лет мытарств и скитаний по наемным квартирам, наконец, получил квартиру в трехкомнатной коммуналке; я — окончил школу — одиннадцатилетку, почти на «отлично». Особенный интерес у меня проявился к точным наукам. С удовольствием и успешно увлекся физикой, математикой и химией: с интересом вникал в законы этих наук; параллельно занимаясь конструированием планеров, самолетов; но особенный интерес у меня был к ракетостроению. Верхом в освоении ракетостроения была ракета моей собственной конструкции, в которой мы — дворовые конструкторы, запустили котенка на высоту около двухсот метров и он успешно приземлился в спускаемом аппарате на парашюте. (Нам, правда, показалось, что котенок не очень радовался такому событию: приземляясь, он очень уж нерадостно выл, а когда мы его освободили из спускаемого аппарата, он с огромной скоростью рванул от нас; мы даже не успели наградить его предусмотренной и изготовленной к этому знаменательному событию медалью).

Да, то были замечательные годы — годы детства, юношества! Парк имени выдающегося летчика Валерия Чкалова, ныне переименованный в парк им. Павла Глобы, был нашим полигоном для игр в «Казака-разбойника» и в храбрых разведчиков, пробирающихся в тылы врага…

То были годы романтики: начала активного освоения космоса; полеты первых космических кораблей; запуски спутников, сначала с собаками Белкой и Стрелкой; потом полет первого космонавта планеты Юрия Гагарина, потом Германа Титова! И, казалось, что мы все были причастны к тем величайшим событиям: я помню радость на лицах у всех людей, когда дикторы радио объявляли об очередном полете Советского космического корабля, пилотируемого космонавтом из нашей Великой Родины. Пусть не кажутся высокопарными эти фразы — то были настоящие победы народов нашей огромной Родины именуемой — Союз Советских Социалистических Республик!

Теперь можно только посочувствовать каждому человеку, живущему на территориях уже бывшего Советского Союза о том, что нет у него уже такой необъятной, могучей Родины, что не может он ощутить безграничные просторы, красоты и великолепие его Родины. Такие чувства наполняли почти всех людей, живущих в СССР: мы были в то время одной единой семьей; повсюду, куда бы ни забрасывала человека жизнь или судьба, он чувствовал себя на той территории достаточно комфортно и уверенно…

…Застучали колеса по рельсам, и мы, притихшие, неуверенно оглядывали свои места в простом жестком плацкартном вагоне с деревянными полками. Я успел бросить взгляд на уходящий от поезда Днепр, в котором еще два или три дня назад плавал, отдыхая с друзьями на пляже. Красавец Днепр в то время был еще чистый: вода была прозрачной и теплой, и на пляже «Зеленого Острова» радостно плескались отдыха-ющие. Мы же, неожиданные и невольные пассажиры, прилипли к вагон-ным окнам, уносящего нас «поезда — судьбы». Кто — с грустью, иные — с бесшабашной, наигранной веселостью запечатлевали в своей памяти последние минуты расставания со своим домом, близкими, родственниками и друзьями.

Успокаивающе-монотонно перестукивали колеса, пробегали за окнами однообразные пейзажи: посадки вдоль железной дороги, мелкие станции и полустанки. Мы обустраивались, готовясь к неопределенной походной жизни. О мало-мальски комфортных условиях можно было только помечтать: в отсеках вагона именуемых купе на деревянных полках лежали полушерстяные одеяла, далеко не первой свежести, затертые до дыр, и, наверное, уже не раз служившие другим, таким же, как мы — призывникам. Нас разместили по девять человек в каждом отсеке, некоторым достались самые верхние полки, предназначенные для чемоданов, сумок и другой ручной клади и поэтому были более узкими. Но боковая верхняя полка вообще была непригодна для обитания, потому, что вдоль нее тянулась толстая труба, и спать на полке можно было только пристегнутым к той трубе ремнем, иначе неминуемо во сне сорвешься. Решено было для выравнивания условий — каждый день обитатель этой полки менялся по кругу. Матрацев мы также не заметили: «неужели придется спать на голых деревянных полках, подложив вместо матрацев старые одеяла?» Позже, к вечеру, опасения оправдались: одеяла для нас были и подушкой, и матрацем, и одеялом. Но, по словам сержанта, который был в вагоне нашим старшиной, это было только начало нашим испытаниям, потому что Родина, заявил он авторитетно и важно, хочет видеть в нас мужественных, выносливых и стойких ко всяким испытаниям воинов, готовых в любых условиях защищать ее от «недремлющих врагов».

Постепенно мы осваивались с обстановкой, знакомились, притирались. Все были разные! Одни — наглые, нахрапистые, хвастливые: желающие сразу же захватить инициативу в свои руки и быть чуть ли не командирами; другие заискивали перед сержантом, надеясь через него получить статус избранного; третьи, настороженные, не идущие на контакт. Не будучи агрессивным, я предпочитал тактику нейтралитета и наблюдения. Это хорошая позиция, когда сразу не раскрываешься, а, как бы, затаившись, выжидая и разведывая боевые качества основного противника, чтобы потом, избрав правильное решение, действовать решительно и смело. Эта тактика, подсказанная мне моим тренером, имела отличные перспективы, и я в скором времени в этом убедился.

Один «красавец» из соседнего купе, продолжая отмечать отъезд на службу, явно выпил лишнего, уже искал приключений. Он зашел в наш отсек и, навязчиво нагло, предлагал выпить за легкую службу, за оставленных невест и еще за что-то такое. Все в купе как-то поддались его напору, хотя желания поддержать, это было видно, не имели. Я, наотрез отказался, сославшись на жару и на то, что, вообще, не пью. И вот тут-то мое нежелание, составить ему компанию, было принято чуть ли не как за оскорбление. Пьяный бред, унизительные выкрики в мой адрес, что я, мол, не поддерживаю его патриотические и дружеские призывы и этим самым оскорбляю его и всех вокруг настоящих патриотов. Наклонившись надо мной, он изрыгал мне в лицо вместе с перегаром неприятные обвинения. Я, сжавшись в пружину, готовую вот-вот взорваться, как можно спокойнее предложил ему уйти в свое купе отдыхать, но не тут-то было. Мое предложение вызвало еще большую агрессию и он, сняв правую руку со средней полки, о которую опирался, потянулся ко мне — к шее, очевидно, хотел поучительно потрепать. Я, словно пружина, резко выпрямился, схватив его за грудь, изо всех сил толкнул от себя, вдоль прохода в вагоне и тут же, опрокинутому навзничь, продолжая движение вперед, наступил ему ногой, на грудь недалеко от горла, и тихо, но злобно, сказал:

— Тебе еще служить Родине, а ты уже рискуешь жизнью!

Он оказался понятливым и, хотя был намного крупнее и тяжелее меня, как оказалось, но еще и трусливым. Подавленный и ошеломленный, со страхом в выпученных глазах, даже не пытаясь сопротивляться моей психической атаке, он что-то несвязно мычал. Я спокойно сошел с его груди и, не оглядываясь, вернулся на свое место. Все произошло так быстро, что мои соседи по купе даже не шелохнулись — не успели. Интуитивно я почувствовал одобрение моему действию, а поверженный, уныло опустив голову, ушел в свой отсек. Валерка, мой сосед по полке, спросил: — Ты чем-то занимался? Борьбой или боксом? Да, немного боксом, — ответил я спокойно. Остальные соседи по купе с интересом начали меня осматривать, задавая вопросы: как долго занимаюсь боксом и есть ли у меня какой-либо разряд. Я ответил, что занимаюсь уже около пяти лет и имею первый юношеский разряд, а, так как сейчас уже не юноша, то не знаю какой; наверное, второй взрослый. Ребята спрашивали — куда ездил на соревнования, и были ли какие-нибудь достижения.

— Да, — отвечал я, — были, но пока не большие. В этом году занял третье место на первенстве Украины среди молодежи.

— Скажи, а было трудно? — кто-то спросил, — расскажи о соревнованиях! Где они были и когда?

Без особого энтузиазма (этому были причины) я рассказал:

— Соревнования были в апреле, в Харькове. Трудно?! Не знаю, я думаю, не очень трудно, потому что не стал чемпионом, проиграл третий бой в полуфинале. Бой за первое место, наверное, намного труднее.

Я с горечью вспомнил свой бой с Анатолием Зубенко из Одессы, в котором, по мнению Виктора Артемовича, победил…

Тогда на ринге, когда прозвучал гонг и рефери командой «Стоп!» остановил мою последнюю из многочисленных атак, я тоже был уверен в своей победе. Но потом, когда мы стояли в середине ринга в ожидании решения судейской коллегии, произошла заминка и рефери, вдруг пригласили к главному судейскому столу, а у меня почему-то ёкнуло в сердце. Возвращаясь на ринг, и перед тем, как взять наши руки, рефери как-то неловко на меня посмотрел.

И словно ударило глухо по ушам: «В этом напряженном поединке победу и выход в финал первенства Украины завоевал боксер из Одессы Анатолий Зубенко…!»

Некоторое время было затишье, а потом трибуны дворца спорта засвистели и затопали, а я, ошарашенный, словно облитый грязью, стоял, не зная, что мне делать. Стыдно было идти в свой угол к тренеру, который, хотя и ожидал моей победы и даже был уверен в ней, сказал:

— Ничего, третье место на первенстве Украины, тоже, успех!

Огорченный неприятным воспоминанием, я отвернулся к окну и попытался увлечься пейзажами, мелькавшими за окном. Однако, виды из окна вагона, словно осенью, блуждающий под ветром ковыль или перекати-поле, еще более навеяли в голову мысли — воспоминания о недавнем прошлом.

В начале октября 1960 года я положил в школьную сумку спортивные трусы, майку и кеды и направился, после согласования с папой, в Дом спорта, который находился на проспекте Карла Маркса напротив детского парка им. Войцеховича, записаться в секцию бокса. Это решение было принято еще год назад вместе с одним из наших дворовых мальчишек, после того, как мы случайно оказались на соревнованиях первенства города по боксу в спортивном зале стадиона «Металлург». Мне почему-то запомнился бой одной пары боксеров: они красиво кружили по рингу, нанося друг другу удары, будто играя в «кошки-мышки». Нам с Сашкой так понравился бокс, что мы тут же решили записаться в секцию, и, узнав у окружающих мальчишек, где она находится, сразу же пошли записываться. Но, увы! Нас не приняли! Еще малые! (В секции бокса тогда принимали с четырнадцати, пятнадцати лет). Мы дали друг другу слово обязательно пойти на бокс, на следующий год. Но за этот год произошли события, которые надолго разъединили нас с Сашкой.

В нашем дворе на улице Боброва, что тянется вдоль боковой стороны городского, центрального рынка — «Озерки» было просторно, и мальчишкам из соседних дворов — Шурке, Витьке Мишталю, Витьке Чепикову и другим, было интересно проводить время в играх на площадке прямо за домом. Мы играли, в упрощенный баскетбол, в настольный теннис или в очень популярную в то время и интересную игру, под названием «Пекарь». Одной из самых популярных была игра в «Казака-Разбойника», огромным полигоном для которой был парк им. Чкалова, который находился совсем недалеко от нашего двора.

Сашка Стригунов по нашему всеобщему негласному согласию был нашим ведущим. Я, хотя и не возражал, но внутри себя ощущал какой-то протест и несогласие с ролью подчиненного. Он меня не притеснял, и конфликтов между нами пока еще не было, хотя иногда я чувствовал с его стороны желание возвыситься над нами и быть вожаком. Во мне это вызывало неприязненные чувства, такие же чувства, наверное, вызывало в нем мое нежелание подчиняться ему. Напряженность в наших отношениях присутствовала и постепенно, накапливаясь, возрастала.

От него веяло какой-то уверенностью и внутренней силой, которой мы, очевидно интуитивно, опасались и поэтому, с ним, никогда не конфликтовали, но напряжение росло! Однажды, это было весной, в конце апреля, выбежав из своего подъезда, я увидел наших ребят в окружении Сашки и почувствовал что-то неладное, но сделал вид, что ничего не заметил и подошел к ним. Вдруг Сашка резко толкнул меня в грудь кулаком, сказал, глядя мне с ехидной усмешкой в глаза:

— Ну что, скажи! Ты — смелый?! Пойдем, стукнемся!

Необходимо краткое объяснение этому волнительному и значащему слову «стукнемся». Это означало — выйти на честный поединок один на один на голых кулаках или по договору, можно было применять другие приемы или удары, например, ногами. Дрались до полной победы, до крови, пока один из бойцов не сдавался добровольно.

Словно какой-то волной всколыхнуло меня и гулко застучало сердце, но я, сдержав сильнейшее волнение, глядя ему прямо в глаза, ответил как можно спокойнее:

— Ладно! Стукнемся, но не сейчас, а завтра, после школы в четыре часа и, выдавив из себя усмешку, добавил, — только не опаздывай! Заметив в его глазах уже не ехидную улыбку, а некоторое смятение и, что еще более меня утвердило, он отвел глаза, я повернулся к нему спиной и подошел к пацанам.

Мне сейчас трудно оценить свое тогдашнее состояние. Волновался жутко! Убеждал себя: во что бы то ни стало перетерпеть любую боль, но не сдаваться; драться до последнего. Совершенно пропал аппетит, в высохшем рту не было слюны, чтобы проглотить пищу. Обеспокоенная мама спросила, что со мной случилось? Но не мог же я посвятить ее в эту тайну. Она решительно запретила бы такое «выяснение отношений», тем самым подорвала бы мой авторитет и пацаны посчитали бы меня трусом. Не мог долго заснуть и, вообще, не знаю, спал ли той ночью. Мне казалось, что всю ночь пролежал просто с закрытыми глазами. Какая там учеба в школе?! Мысли о предстоящем бое, мысли о том, как я буду терпеть свое собственное избиение, но, ни в коем случае не сдаваться, как я буду защищаться от его страшных ударов?! Смогу ли я хоть как-нибудь противостоять ему?

Время…! Оно, то летело мгновенно, то почему-то останавливалось на месте; терзая мое сердце гулкими ударами…!

И час настал! До боя оставалось около пятнадцати минут: я отрезал большую краюху хлеба, намазал ее повидлом и, откусивши кусок, сосредоточенно жуя, вышел во двор; пацаны были уже во дворе — ожидали. Сашки еще не было. Я не знаю, как они на меня смотрели, может быть с сожалением — как на жертву. Я же, делая вид, что совершенно спокоен; жевал, и с трудом, давясь, проглатывал хлеб, намазанный противным, вязким повидлом (во рту было сухо). И вот он появился в верхней части двора. Неторопливо, издеваясь надо мной, спустился к нам. Я отдал оставшийся кусок хлеба вечно голодающему брату Шурки, и мы все пошли за дом, где нам никто бы не мешал выяснять отношения. И вот тут я ощутил какую-то легкость и ясность! Мы осмотрели друг у друга перчатки (перчатки не боксерские, а обычные кожаные), чтобы в них не было свинчатки или гаек, и сделали по шагу назад…

Он сразу же бросился на меня, широко размахнувшись правой рукой со сжатым кулаком: я инстинктивно подставил свою левую руку под его удар и тут же резко махнул своим правым кулаком ему в лицо и… он оказался на земле, сшибленный моим ответным ударом! Словно, не поверив этому, поверженный противник вскочил с земли и снова кинулся на меня с тем же ударом, но я, снова, подставив левую руку, в отместку за причиненную ей боль, после того как он отвел свою назад, ответил уже не правой, а той же — левой. Ответ был намного сильнее и точнее первого: попал я ему куда-то под глаз и он опять рухнул на землю. Второе падение было более убедительным, он уже не так быстро вскочил на ноги, но и я не был настолько агрессивным, чтобы сразу же ринуться на добивание, а стоял и, проявляя благородство, ожидал, пока он придет в себя.

(Вспоминая и рассматривая тот бой: с позиций, уже знающего все перипетии кулачного боя, я, проявляя ненужное и даже лишнее в уличном бою благородство; не проявил важную в такой ситуации решительность; не поразил противника на вставании, когда он еще не совсем пришел в себя). Так продолжалось довольно долго: Сашка, после очередного броска на меня, оказывался поверженным на землю моим ответным ударом, мужественно вставал и, получив очередной улар, снова падал. Его лицо было в больших синеватых шишках; я же пока не получил ни одного удара в лицо, моя левая рука надежно защищала мое лицо и голову. Она, приняв на себя несколько не слабых ударов, уже ныла от боли. После моего очередного, уже вполне уверенного удара, когда он, шатаясь, едва поднялся, я предложил ему сдаться. Но гордость ему не позволила…. Только, оказавшись еще около трех раз сбитым моими ударами на землю, ощутив свою беспомощность, побежденный соперник произнес: «Сдаюсь!» — и, понурив голову, поплелся домой. А пацаны засуетились. Им же теперь нужно будет заискивать передо мной: ведь я теперь становился «вожаком». Но я не претендовал на звание «вожака» и все оставалось в прежних рамках.

Прошло лето! Сдав свои позиции, Сашка уже не появлялся в нашем дворе. Втянувшись в учебу в восьмом классе нашей школы — восьмилетки, я, вдруг, вспомнил о намерении записаться в секцию бокса. Наступил октябрь.

Да! Это очень значимое событие в моей жизни достойно более подробного повествования. В пятницу, после школы, слегка перекусив, я направился в «Дом спорта» узнать о секции. Поднявшись по небольшой лестнице, попал в спортивный зал — не очень большой, но высокий, красивый. Тренировка была в самом разгаре: чьи-то команды, крики; вокруг прыгали, толкались мокрые, вспотевшие мальчишки; в конце зала поднимали и с грохотом бросали на помост штангу. Не очень приятно пахнуло потом. Я стоял у двери, втянув голову в плечи, не зная к кому обратиться. Вскоре ко мне подошел невысокий мужчина с очень покатыми плечами и не очень дружелюбно спросил, что я здесь делаю. Еще более скукожившись, я нерешительно сказал, что пришел записаться на бокс.

— Так ты, малец, уже опоздал! Запись проводится в сентябре, а сейчас уже конец октября. Ты о чем думал! — Я что-то пробормотал в ответ.

— Ладно, бери спортивную форму и приходи в понедельник! Только не опаздывай! В пять часов в строй, понял! А сейчас, не мешай работать!

И вот, в понедельник, я нашел раздевалку и без напоминания тренеру о себе, переоделся с такими же, как я ребятами в спортивную форму, поднялся в спортивный зал и стал в строй в конце шеренги. Появился тренер! Это был Георгий Иванович Левченко — крепкий, сутулый, с покатыми плечами и коротко стриженой под «ежик» головой, с выступавшими вперед челюстями и впавшими, хищными глазами, мужчина. (Позже мы узнали, что он когда-то был боксером-профессионалом) Сделав перекличку, он посмотрел на меня.

— А ты откуда взялся? Кто такой? Втянув голову в плечи, я ответил, — Так вы же мне сказали, когда я приходил в пятницу записываться, что бы я пришел в понедельник без опоздания: переоделся в спортивную форму и в строй. Вот я и пришел.

— Да! Ну, ладно, посмотрим! Делай все, как все!

Мы бегали, прыгали, толкались, боролись, играли в «пятнашки», кувыркались на твердом деревянном полу. Потом одели рваные, влажные, вонючие боксерские перчатки, которые лежали в большом решетчатом деревянном ящике и, разбитые по парам, дрались. Уставший до изнеможения я, едва, приплелся домой. На вопрос мамы, откуда я пришел такой уставший, я ответил, что записался в секцию бокса. Она на меня посмотрела с испугом:

— На бокс, на какой такой бокс! Это, что, там, где дерутся и морды друг другу бьют! Чтобы тебе там мозги и глаза повыбивали!!!

— Мам! Ну, я же хочу стать сильным, — ответил я.

— Еще чего не хватало! Никакого бокса, я и слышать об этом не хочу!

— Ну, папа же мне разрешил записаться на бокс.

— Ага! Разрешил! Вот пускай он и ходит на тот бокс, ему там по башке надают, может быть тогда умнее станет! Я сказала — никакого бокса, и так вон в школе плохо учишься, одни тройки да двойки!

Не зная, что делать, я подошел к отцу, который сидел за столом и что-то гравировал.

Отец мой работал на заводе «Металлоштамп» гравером. Уникальная и редкая профессия! На металлических изделиях вырезать вручную специальными резцами из очень прочной стали различные узоры, клише, штампы, печати, орнаменты. Иногда по специальным заказам он делал узорчатые надписи на внутренней стороне золотых колец. Он был умным, начитанным человеком, хотя и не имел никакого специального или высшего образования.

— Пап, что мне делать? Я записался в секцию бокса, а мама не разрешает. Отец, опустив очки на нос, призадумался и сказал:

— А ты скажи маме, что перешел на легкую атлетику, а сам занимайся пока боксом, а там посмотрим.

Надо было видеть мою маму, когда я после следующей тренировки, хотя и был не менее усталым, сказал ей, что перешел на легкую атлетику.

— На легкую!? — Переспросила она. — Вот на легкую, как ее там, атлетику и ходи, а то придумал — на «мордобитие» ходить.

И началась моя вторая жизнь! Три раза в неделю я брал спортивную сумку и через парк Чкалова, где мы еще совсем недавно играли в «Казака-Разбойника», направлялся в Дом спорта. Помню: уставал страшно, но обходился пока без синяков и шишек. Тренировки состояли в основном из обоюдных боев. Вначале, под управлением тренера, проводилась разминка, во время которой мы, в беге выполняли какие-то странные и даже смешные упражнения; потом прыжки со скакалкой; после всего этого тренер разделял нас на пары, и начиналась какая-то возня; мы боролись, не бросая партнера на пол; толкали друг друга; шлепали по плечам; и все это быстро, под ободряющие крики тренера. Изрядно намотавшись, мы доставали из большого деревянного ящика старые, разбитые, рваные и влажные, неприятно пахнущие боксерские перчатки, со шнурками, а то и без них; одевали их, болтающимися на кулаках и разбитые по парам, неистово колотили друг друга, опять-таки под бодрящие окрики тренера. Потом после шести — семи раундов такого «учебного боя», мы колотили в этих же перчатках тяжеленные и твердые внизу, словно камень, кожаные мешки. И так три раза в неделю я проходил начальный этап тренировок.

Прошел месяц. Однажды, пришедши на тренировку, мы увидели в зале, вдоль колонн на крючках висела толстая веревка, обозначавшая какой-то квадрат посреди зала. Георгий Иванович сказал, что сегодня необычный день в наших тренировках — сегодня будет проверяться воля и характер каждого боксера в «спарринге». Каждая пара будет боксировать отдельно в ринге и, хотя, победа объявляться не будет, но кто будет боксировать лучше, тот скоро будет участвовать в соревнованиях.

Да, один на один, да еще когда на тебя испытующе смотрят все, это не то, что в общей тренировке «колошматить» друг друга. Помню, старался изо всех сил, но чем-то не понравился тренеру и он сказал, что я еще не готов к участию в соревнованиях.

Через неделю, придя на очередную тренировку, мы увидели в зале вместо Георгия Ивановича, другого человека, на удивление, чем-то похожего на него. Такой же, сутулый, с широкой, мощной спиной и сильными жилистыми руками, но вместо короткого «ежика» — на его голове блистала лысина. Мы в спортивной форме стояли в строю, а он, лукаво улыбаясь, голосом с хрипотцой, представился нам:

— Теперь, я ваш тренер. Зовут меня Виктор Артемович Кочерга, прошу любить и жаловать!

Он, знакомясь с нами, читал фамилии в журнале, а мы выкрикивали — «Я».

— А сейчас, я сделаю с вами разминку, а потом посмотрю, кто чему научился за прошедшие три месяца.

После интересной и непривычной для нас разминки и различных упражнений в парах, мы вооружились боксерскими перчатками и надеялись удивить нового тренера своими навыками и «мастерством». Но не тут-то было! Как только мы, разбитые по парам, начали демонстрировать свои «технические возможности», прозвучал смех и шутливые возгласы:

— Э-э, да вы, «индейцы», ничего не умеете! Ведь бокс — это же не драка, это же искусство! Кто из вас видел уродливые картины, или какую-то мазню на заборе? Видели!? Так вот ваша техника — это мазня. Вы не умеете ни двигаться в боксерской стойке, ни наносить удары в передвижении, ни защищаться от ударов. Ну да, драться как на улице вы, наверное, умеете, да и то, если честно, то я тоже сомневаюсь. Потому, что драка на улице — это тоже, своего рода, искусство. А ну-ка, подойди ко мне! — он подозвал к себе Гришку Молчанова, — Стань в стойку! Повернувшись к нам, он, окинув нас хитрым взглядом, спросил, — Кто мне скажет, какие ошибки в стойке этого «горе-боксера»?

Гришка — один из наших лихих и смелых мальчишек, стоял, сконфуженный и растерянный.

— Ладно, не будем терять времени на разглагольствования, я вам сам покажу его ошибки. Первое — руки — низко опущенные и подбородок торчит, потому, что открыт; второе — локти разведены в стороны, плечи скованы, корпус открыт для ударов; третье — ноги стоят на всей стопе и носки в стороны, это означает, что боксер неподвижен — хорошая мишень для противника. И вот такие вы все. Современный бокс требует, высокой технической подготовленности и, поэтому, даже, если боксер очень силен физически, но техника его никуда не годится, он будет всегда «пушечным мясом» для хорошо подготовленного, техничного противника. Поэтому, с сегодняшнего дня мы с вами будем исправлять все ваши ошибки, работать над изучением технических приемов, изучать технику нанесения прямых ударов и защит от них. Когда все это усвоите и отработаете, так, что во сне сможете применять, тогда приступим к отработке остальной техники защит и атак.

Продолжая тренироваться под руководством Виктора Артемовича, я понял, насколько я был еще плохо подготовленным. Видимо, почувствовав мое стремление, он относился ко мне с особенной строгостью и требованиями. Часто, работая с ним в индивидуальной работе на «лапах», я получал этими лапами по открытым местам головы и туловища, а если не доворачивал при нанесении удара бедро левой ноги, то тут же следовал увесистый шлепок по ноге. Я не мог понять, как он видел, что я не доворачиваю ногу внутрь при ударе? Но тренировался я с удовольствием.

А колеса уже монотонно, навевая грусть, стучали по рельсам. По моим наблюдениям, наш эшелон продвигался в восточном направлении. Первые два дня было хорошо и комфортно с питанием. Еда, которую для своих сыновей заготовили заботливые мамы, поедалась с огромным аппетитом всеми одновременно, да еще с различными горячительными напитками, взятыми с собой. В каждом отсеке-купе организовались свои компании: анекдоты, песни под гитару, а то и без нее, хохмы, рассказы о своих приключениях. Словом, все было здорово! Вот только после первых двух ночевок бока наши болели от жестких деревянных полок, а дня через два продукты и «тормозки», взятые с собой были съедены. Остались еще деньги на карманные расходы. Я не помню, сколько денег взял с собой. Думаю, что не много, потому что жили мы бедновато, и оставлять маму с сестрой без денег я не мог, да и зачем они мне в армии? Там ведь кормят, одевают и обеспечивают всем необходимым. Когда пища, взятая с собой, была съедена, стало грустно, потому что мы были вынуждены познакомиться с казенной походной солдатской кухней. А это была совсем не та вкуснейшая солдатская каша «сваренная с топором», о которой мы знали из наших русских былинных сказок.

С едва заметным фиолетовым оттенком холодную и какую-то липкую, с трудом проглатываемую, перловую кашу, или сухую, застревавшую в горле — пшенную, с кусками мяса неизвестного происхождения, или пойло, называемое супом «харчо» — трудно было назвать шедеврами походного поварского искусства. Сначала мы попытались компенсировать ущерб в пище при помощи своих, взятых с собой денег. И наши командиры согласились, строго приказав в привокзальных ресторанах, лотках, киосках водку и всякое там спиртное не покупать и вести себя культурно. И все было бы хорошо, но нашлись «герои», которые умудрились перевернуть привокзальный киоск вместе с продавщицей в попытке забрать всю водку. Конечно, такого мародерства командование стерпеть не могло, и тут же, комендантом поезда был дан строгий приказ: впредь, останавливать поезд на обеденный привал только за чертой проезжающих городов.

После четырех дней и ночей пути, пока еще не очень утомительных, наш поезд приближался к Волге. На попытки — выяснить, куда же нас везут, сержант, старший в вагоне, улыбаясь, сказал, что конечный путь нашего интересного путешествия находится в районе самого красивого и глубокого озера в мире — Байкал, а потом браво, но строго, добавил,

— Ничего, «салаги», зато привыкните есть солдатскую кашу и хлебать рыбий суп! Кашу мы уже попробовали! — «Шедевр» армейского поварского искусства!

Внезапно из вагонных окон нашим взорам открылись широчайшие просторы Волжских берегов. Днепр наш широк и могуч, но Волга…!

Мост, к которому мы подъезжали, казалось, терялся в бескрайней равнине ее глади. Я думаю, Волга раза в два шире нашего Днепра, но эффект усиливался еще и тем, что берега ее в том месте, куда мы подъезжали, были низкими, пологими и очень просторными не занятыми никакими городскими постройками. Вот наш паровоз с оглушающим грохотом, взревев от восторга, ворвался в мостовые конструкции, грозно загрохотав колесами по рельсам.

А на Волге в бесконечной дали мы, высунувшись из окон, увидели три легких, летящих по воздуху, парусника, которые, словно мираж, то скрывались за горизонтом водной глади, то, едва заметно взмахивая крыльями-парусами, всплывали над нею. Вскоре, освободившись от обжимающих со всех сторон конструкций моста, паровоз, с облегчением вздохнув, мощно взревел трубой, извергнув клубы дыма, вырвался на другой берег реки.

Мы все застыли, высунувшись из окон, пораженные бесконечностью заволжских степных просторов. До самого горизонта взгляд не мог зацепиться за какой-нибудь, созданный людьми или природой объект. И только наш паровоз, браво пыхтя, оставляя за собой длиннющий шлейф черно-серого дыма, одиноко тащил наш состав в неизвестность. Унылые, безграничные просторы, редкие, быстро проскакиваемые безлюдные полустанки, угнетающе воздействовали на нас. Ощущения другого, потустороннего мира из какого–то фантастического романа. Эти впечатления, через день пути были дополнены показавшимися далеко на горизонте какими-то сказочными, с округленными вершинами, горами. Как выяснилось, мы подъезжали к взгорьям Южного Урала. Извиваясь, словно уж, ползущий среди камней, наш поезд иногда легко — по инерции, скрипя тормозами, спускался куда-то вниз, а иногда с заметным напряжением, пыхтя и отфыркиваясь, карабкался по извилистым путям на следующий перевал. Вдруг, внезапно вырвавшись из невысокого перевала, паровоз влетел в мостовые конструкции небольшого моста через горную речку и оказался на самом краешке горы, а с другой стороны, угрожающе простиралась бездна пропасти. Мы поневоле отпрянули от окон правой стороны, смотреть в которые было жутковато, а поезд, смело и важно, раскачиваясь, как ни в чем не бывало, продолжал стучать колесами по рельсам, приговаривая: «Вот вам! Вот вам! Вот вам!»

И снова бескрайние степи, и снова, укладываясь спать, мы надеялись, что завтра утром увидим в окнах поезда более живописные виды, но, увы! Те же бескрайние степи, те же безграничные просторы! И так около двух дней пути. Как бы убеждая нас, что это не край света и, здесь тоже есть жизнь, мы проехали мимо двух или трех небольших приземистых полустанков, которые, словно опасались, что их заметят, прятались под плоскими крышами. А на наши вопросы — долго ли нам еще ехать, сержант, шутя, отвечал — Ничего сынки, дальше Тихого океана не заедете! Еще суток трое-четверо и прибудете к месту вашей дислокации. А пока, любуйтесь видами из окон.

Нам ничего не оставалось, как только следовать его советам.

На удивление, постепенно мы перестали ощущать неудобство и жесткость деревянных полок вагона — они уже не казались нам такими твердыми. Путешествие уже не вызывало особого интереса: как-то притупилось восприятие; наступило какое-то безразличие, подпитываемое бесконечным унынием мелькающих за окном однообразных плоских пейзажей.

Я представил себе караван верблюдов в пустыне, идущий около пяти — шести суток. Вот это, наверное, тоска! Наше путешествие — похоже: такое же мерное покачивание вагонов; усыпляющие, монотонные стуки колес по рельсам; скучные однообразные картины тянущихся за окнами вагонов бесконечных степей; уже не веселый, а какой-то, даже заунывный вой трубы паровоза.

После пяти-шести суток относительной неподвижности в вагоне поезда, я ощутил неуемную потребность как-то размяться. Походив по вагону, пришел к выводу, что проделать какие-то упражнения можно только в тамбуре вагона: это было наиболее подходящее по габаритам место, где мне никто бы не мешал. Сделав несколько разминочных упражнений, я в три подхода отталкивался от пола, лежа в упоре на руках, в три подхода делал выпрыгивания из глубокого приседа. Совершая прыжки, на всякий случай держался при этом за ручку двери, потому что во время движения и покачивания вагона возникала угроза натолкнуться во время прыжка на что-нибудь и получить травму. После нескольких таких тренировок, почувствовал себя намного увереннее и прыжки уже совершал без «страховки». Вскоре я мог спокойно проделывать «бой с тенью» в колеблющемся пространстве, не опасаясь потерять равновесие или ударить невзначай голым кулаком что-нибудь твердое в узком тамбуре. Может быть, такое новшество есть смысл применить для тренировки вестибулярного аппарата спортсменов: хотя — рингов-то шатающихся нет, да и вряд ли они где-нибудь появятся, разве, что на палубе какого-нибудь корабля.

Длинный коридор вагона и выход в тамбур, почему то напомнил мне мой первый бой на соревнованиях. После трех месяцев наряженных тренировок, Виктор Артемович построил нас и торжественно объявил, что в субботу в спортивном зале Горного института, будут проводиться соревнования по боксу, в которых нашим некоторым бойцам выпадет честь показать свое умение и то, чему они научились за время тренировок.

В боксерском зале Горного института был такой же узкий коридор из раздевалки в спортзал В маленьком тесном спортзале без помоста стоял ринг с потертыми, неопрятно обвисшими, грязными канатами. Утром на взвешивании участников, мы настороженно и угрюмо рассматривали друг друга, пытаясь угадать своего противника. Все казались такими большими, накачанными и сильными, где-то, в области солнечного сплетения, неприятно, ныло. Из нашей секции боксировало двое. Виктор Артемович подозвал нас после взвешивания к себе и сказал, что бы мы до одиннадцати часов погуляли в парке, пока он будет занят с другими тренерами составлением пар. Прогулка удавалась с большим трудом: ноги сами поворачивали в сторону зала; а в голове лихорадочно метались мысли о предстоящем бое…

Вернувшись в зал, после мучительной прогулки, я увидел толпу ребят у стенда, на котором висел лист бумаги с составом пар наших соревнований. Протиснувшись к стенду и, увидев в списке пар свою фамилию в пятой строчке и напротив фамилию противника, я ощутил, как сердце учащенно забилось, а в висках гулко застучало, хотя фамилия противника мне ни о чем не говорила — Гаврилюк Владимир (Спартак). Я тут же подошел к тренеру:

— Виктор Артемович, кто такой Гаврилюк, как он боксирует. Он сильный боксер?

— Э-э, Да ты что, брат, струсил, что ли?

— Нет, я не струсил! Я просто спрашиваю, кто он и как боксирует!

— Вот на ринге и познакомишься! А сейчас, давай готовиться: переодевайся, разминайся, бинтуй руки. Время идет быстро, скоро и на ринг выходить.

Я старательно размялся: попрыгал; сделал несколько упражнений; провел в узком пространстве коридора «бой с тенью», потому что в зале было много болельщиков; забинтовал руки самодельными бинтами из плотной ленты; и, в ожидании освобождающихся после боев, перчаток, искоса посматривал на проходивший бой третьей пары. Перчатки этой самой пары должны были достаться мне. « Хорошо бы победителя» — мелькнула мысль в голове. Увы! Виктор Артемович для укрепления моей веры в победу не случайно, а уверенно и надежно, взял перчатки у проигравшего мальчишки, приговаривая:

— Мы их с твоей помощью переведем в «победные». Ты же должен помочь своему товарищу по команде быть более уверенным в победе! — он показал мне на Лешку Белого, который боксировал после меня, через пару. — Видишь, как он дрожит от страха! — После этих слов я, вдруг почувствовал прилив сил и уверенности. Сердце встрепенулось радостью!

— На ринг вызывается пятая пара боксеров, Виталий Калмыков — Владимир Гаврилюк!

— прозвучала команда судьи — информатора.

Я уверенно, с пониманием возложенного на меня долга и ответственности, шагнул в красный угол ринга, уже не замечая его потертых грязных канатов. Я видел перед собой в противоположном углу нахмурившегося противника, он был чуть ниже меня, но поплотней, а в середине ринга, в белом с бабочкой большого, седого дядьку — судью. Тот подошел сначала ко мне: посмотрел на мои перчатки, потом — в синий угол, к моему противнику. Убедившись, что мы готовы к соревнованиям, он остановился в середине рига и, обратившись к столу, где сидел главный судья, громко произнес:

— Боксеры готовы! — Прозвучал гонг, и Виктор Артемович, дружелюбно шлепнув меня по затылку, спокойно сказал:

— Ну, давай, вперед, за победой!

Волнение ушло: я смело пошел навстречу противнику, затем, приняв стойку, начал кружить вокруг него, пытаясь достать его правой — передней рукой. Иногда это мне удавалось, а он, на мой взгляд, защищался неуверенно и неправильно. Защищался от моих атак не так, как нас учил Виктор Артемович — подставкой ладони правой руки, а как-то неуклюже — двумя руками. Я попробовал ударить его в корпус, но попал по локтям, потому что он был очень закрыт. Прозвучал гонг, и рефери отправил нас в свои углы отдыхать.

— У тебя, что, только одна рука? — спросил Виктор Артемович, — Давай-ка, будь активней!

Вскоре прозвучал гонг, и мы снова двинулись навстречу друг другу. И тут меня осенила мысль! Тесня противника к углу, я зажал его там: потом, сделав небольшой шаг вправо, как бы невзначай, открыл ему выход из ловушки, куда я его загнал. Он, заметив «мою оплошность» с облегчением кинулся влево от меня; я тут же, быстро шагнул ему навстречу, пересекая путь, и резко пробил левой в голову. Моим ударом его отбросило на канаты ринга…

— Прозвучала команда «Стоп!». Рефери поднял мою руку в знак победы «Ввиду явного преимущества!», а Виктор Артемович одобрительно похлопал меня по плечу, поздравляя с первой победой.

Мы уже хорошо освоились в, движущемся в «бесконечность», поезде: привыкли и прижились друг к другу; в тесноте вагонных отсеков, деревянные полки не казались уже такими жесткими. Колеблющийся, мирно постукивающий колесами по рельсам вагон, уже стал для нас, почти домом. На временных, коротких остановках пришлось отведывать солдатскую «шрапнель» — перловую кашу, а несъедобная, сухая пшенка, хоть с трудом, но переваривалась нашими желудками. Мы привыкли пить из железных кружек какой-то теплый, мутный напиток, называемый — компотом или чаем (они были похожи по вкусу), балагуры и болтуны стали меньше надоедать своими разговорами «ни о чем».

Миновав город Новосибирск — столицу Сибири, за окнами вагонов постепенно оживились пейзажи: поезд часто, петляя между невысокими горами, проскакивал большие и маленькие мосты через реки и речушки; наш путь окружали мощные лесные массивы. Мы въехали в сибирскую тайгу. Высоченные кедры и, чуть пониже, но могучие разлапистые сосны на бесконечных просторах поражали своей красотой и явно ощутимой вечностью.

Невозможно себе представить, что это чудо божественного творения можно вырубить или уничтожить на похоти человеческих нужд. Тогда — почти полвека назад — об этом вряд ли кто из обывателей мог задумываться. Это сейчас, когда человечество в процессе своего «развития» (я не просто объял слово «развитие» в кавычки) дошло до того, что уже возникла острая необходимость громко говорить, а вернее будет сказано — громко вопить, о надвигающейся, самим же человечеством порожденной, экологической катастрофе.

На девятый или десятый день пути нас ожидало поистине настоящее чудо. Наш поезд начал нырять в огромные длинные туннели. Их по примерным подсчетам было около тридцати. Мы, ошеломленные сказкой наяву, были поражены их глубиной и бесконечным блужданием поезда между взгорьями в поисках очередного, еще более глубокого туннеля. Единственно, что омрачало, так это то, что окна вагонов пришлось закрыть из-за проникавшего в вагоны паровозного дыма. Апогеем впечатлений оказался — вылет поезда из очередного туннеля — нашим взорам открылось бесконечное в своих просторах озеро.

Это был Байкал! Величавый, обрамленный, словно царской короной, невысокими горами он, спокойно, в легкой дымке, словно в кружевах из легчайшей ткани, возлежал в ложе гор. Мы подъехали к озеру по старой Байкальской дороге (как нам потом объяснил офицер). Она была, хотя и длиннее современной, но самой красочной, потому, что тянулась вдоль озера, огибая его, начиная со значительного отрезка западной стороны и вдоль, почти половины части восточного берега. Это незабываемое путешествие вдоль берегов Байкала продолжалось около суток.

Позже, когда я был участником Чемпионата Сибири и Дальнего Востока в столице Бурятии — Улан-Удэ, мне снова посчастливилось увидеть это чудо природы. Я даже смог познакомиться с ним поближе — побыть уже на самом Байкале. Мне удалось искупаться в его потрясающе холодной воде; отплыть на лодке недалеко от берега; бросить в его невообразимо прозрачные воды несколько монет и наблюдать, как долго-долго, мерцая в прозрачной воде, они опускались куда-то в бездну. Незабываемое, неизгладимое, впечатление! Мы плыли в узкой, словно индейская пирога, рыбачьей лодчонке, покачиваясь на волнах и, когда остановились метрах в двухстах от берега, чтобы бросить в воду монеты, вдруг возникло жуткое ощущение беспомощного висения над бездной. Вода Байкала была бесцветной — какой-то неосязаемой! Я представил себе висение над глубочайшей, бездонной пропастью, а под тобой — невыразимая словами, прозрачная бездна!

Насытив нас обозрением красот природы, окружающей самое глубокое озеро в мире, наш паровоз отвернул в сторону и, потащил нас дальше на восток.

— Ребятки, служить Родине вам придется на самом Дальнем Востоке! — наконец-то успокоил нас наш сержант. Мы пытались узнать подробнее: ведь Дальний Восток — тоже не малая территория, но ничего более конкретного он нам не ответил. То ли не захотел, то ли не имел разрешения. И мы, уже вполне привыкшие к походной обстановке, почти потерявшие чувство времени (восемь или девять суток в пути) спокойно разошлись по своим «каютам».

Вскоре произошло еще одно немаловажное событие: очевидно, наш бедный паровоз устал нас тащить и его заменили на более мощный, тепловоз. Новый «вожак» уверенно подхватил, словно, в охапку наш, легкий для него состав и весело, без каких-либо усилий помчал нас в Дальневосточную даль. Сутки за сутками, как и сотни километров, оставались позади, а впереди такие же сотни километров и бесконечная тайга. Еще три дня и три ночи пути, и рано утром наш тепловоз, словно доставлял очень ценный груз, громко оглашая окрестности, важно пересекал одну из длиннейших рек в мире — полноводный Амур. И вот уже мы медленно подъезжали к вокзалу столицы Дальнего Востока городу Хабаровску. Но наши надежды на остановку в цивилизованном месте и, хоть сиюминутного знакомства с городом, не оправдались: начальник поезда остался непреклонен в своем решении — разрешать остановки только за пределами проезжающих городов. Мое знакомство со столицей Дальнего Востока было отложено на полгода, а пока наш поезд еще почти около суток продолжал свой путь к месту нашей действительной военной службы.

Сержантская школа

Подъем!!! — громко звучала команда нашего сержанта. — Приготовиться к разгрузке!

Очумевшие от неожиданной команды мы — сонные, с трудом соображали, что от нас хотел шутник сержант. Но, очевидно, он уже не шутил, срывая с нас одеяла и стаскивая некоторых, не понимающих, с полок вагона. Едва светало — около половины четвертого. За окном промозглая серость и, двигающиеся вдоль дороги, окутанные густым туманом, невысокие, покатые сопки. Вскоре поезд остановился, и нас начали высаживать в хмурое, прохладное, серое утро.

Съежившись, сонные, мы стояли на каком-то унылом перроне, еще не понимая, что наше длиннейшее, бесконечное путешествие протяженностью в четырнадцать дней и ночей, путешествие в тысячи и тысячи километров закончилось. Мы еще не могли понять и осознать, что скоро начнется наше новое путешествие — путешествие в новую, взрослую жизнь. Нас ожидает каждого своя судьба, своя дорога и свое место в этой — уже, как оказывается, взрослой жизни.

И вот нестройная колонна будущих защитников Родины, извиваясь, выползла из перрона станции Раздольное, (я успел прочесть название на небольшом приземистом вокзале из красного кирпича) и направилась влево по дороге, которая серой асфальтовой лентой тянулась вдоль длинной улицы. Справа такой же длинный, высокий деревянный забор, а за ним вдали — гряда невысоких сопок с овальными вершинами, между которыми ватными клубами вытекал, сползая вниз густой, липкий туман, умывая нас противной, липкой, холодной моросью. Левая сторона улицы обрамлена небольшими одноэтажными, сонными домами. Тихо, безлюдно и, только, словно прощаясь с нами, как-то уныло и сипло загудел тепловоз, доставивший нас сюда. А мы: молча, скукожившись, втянув головы в плечи; тащились вдоль улицы. Шуток уже не было слышно. Не до шуток, когда не знаешь, что тебя сейчас ожидает. Вскоре показались большие металлические ворота, на которых были нарисованы желтой краской крест — накрест старинные пушки (как потом выяснилось — это была эмблема артиллерийских войск и войск противовоздушной обороны страны) а под ними на белом фоне черной краской — в\ч 20222. Колонна призывников втягивалась в открытые ворота, а по сторонам несколько солдат смеясь над нами, выкрикивали непристойные шутки в наш адрес:

— Давай, давай, защитнички Родины, заходите, мы вас научим, как Родину защищать и нас — «дембелей» уважать! Будет теперь: кому сортиры мыть, картошку чистить, да нам воротнички подшивать! —

Колонна нестройными рядами втянулась в ворота воинской части и двинулась вдоль длинных двухэтажных казарм и большой (как поле стадиона) площади, которая, как, оказалось, была строевым плацем, на котором мы, потом оттачивали строевую подготовку и солдатскую выправку. И вот, наконец, конечная точка нашего пути — большая поляна на заднем дворе за казармами, где сопровождающие в дороге сержанты передавали нас уже непосредственным командирам.

Произошла только небольшая перегруппировка построенных в нестройные ряды призывников, так как, очевидно, мы были предусмотрительно распределены на взводы еще там, в уже далеком родном Днепропетровске, еще в военкомате.

Оставив в стороне уже ненужные чемоданы и сумки, мы стояли в нестройном строю в две шеренги, а перед нами красовался невысокий, коренастый, крепкий сержант. Загорелое, скуластое лицо было украшено красивыми аккуратно подбритыми усиками, обрамлявшими небольшой улыбчивый рот. Сверкающая бляха широкого кожаного солдатского ремня, туго опоясывающего тонкую талию довольно мощной фигуры, блистающие ослепительной чернотой сапоги, яркие, сверкающие пуговицы полевой формы и, лихо сидящая на коротко стриженой голове, пилотка со сверкающей звездой, невольно вызывали у нас какое-то чувство восхищения и преклонения.

— Ну, что, бойцы! С сегодняшнего дня я ваш командир! Моя фамилия — сержант Тихонов! Отныне, я и, только я, решаю все ваши проблемы! Я повторяю — все ваши проблемы: начиная от еды, сна, отдыха, воинской службы, работы и кончая — сортиром. Никто из вас не имеет права делать что-либо без моего разрешения! Обращаться ко мне: «Товарищ сержант, разрешите обратиться!» И далее — коротко и лаконично излагать то, с чем обращаетесь. Всем ясно?! Вопросы есть?! Вопросов нет!

Мы загалдели, пытаясь выяснить, где же мы оказались и, что нас ожидает.

— Отставить разговоры! — Прозвучала резко и звучно команда сержанта. В его голосе чувствовалась непреодолимая сила, заставившая нас тут же закрыть рты. Колючий, твердый взгляд сержанта скользил вдоль шеренги, переходя из глаз в глаза, заставляя невольно ежиться и отводить взгляд в сторону.

Я, уже привыкший смотреть в глаза противнику в ринге, своего взгляда не отвел. Его взгляд остановился на мне и словно иглы — зрачки, впились в мои глаза, но я, не ощутив в них угрозы, спокойно продолжал смотреть ему прямо в глаза. Схватка была короткой, но выразительной. Он, очевидно, почувствовав мою твердость, но не агрессивность, твердо, но без угрозы спросил:

— Фамилия?

— Калмыков, — ответил я.

— Вы должны будете отвечать: « Курсант Калмыков!» и обращаясь ко всем, сказал:

— Вы являетесь курсантами военной школы младших командиров-специалистов, противовоздушных войск Вооруженных сил Советского Союза! А еще точнее: специальным взводом КИПС — конкретнее — специалистами контрольно испытательной передвижной станции ракет ПВО. Изучив теоретические основы ракет ПВО — «земля — воздух»: их устройство; принцип действия; техническое устройство и обслуживание — вы будете откомандированы по частям войск ПВО и там продолжите воинскую службу.

А сейчас я познакомлюсь с каждым из вас. Я называю фамилию из списка, вы отвечаете «Я».

Через несколько минут все были перечислены и построены в три шеренги по росту — с правой стороны шеренги — высокие, те, кто пониже — влево. После перестроения сержант поведал нам, что скоро нас всех: постригут «налысо»; выдадут военное обмундирование; помоют в бане и; после всех процедур, мы одетые, как подобает солдату советских Вооруженных Сил и доблестному защитнику Родины, отведаем настоящей солдатской пищи в солдатской столовой. В бравурной речи сержанта улавливалась легкая ирония, граничащая с едва уловимой насмешкой.

— Мы уже в поезде отведали настоящую солдатскую кашу, — прозвучало негромко из строя.

— Так, то была походная каша, — в словах сержанта прозвучало сочувствие нашим страданиям, которые мы претерпели в пути следования, — здесь каша и еда в целом — отменная! Скоро вы по-настоящему оцените солдатскую пищу.

Кто-то спросил, куда девать наши вещи. Он ответил, что те, кто пожелает вещи отправить домой, может их отправить, но позже, когда нам будет разрешен выход за территорию воинской части. Отправка будет осуществляться за свой счет. Если вещи представляют ценность, то их можно будет сдать на склад и потом по возможности отправить. Но, как показывает практика, вещи, в которых прибывают призывники, не представляют ценности и поэтому их обычно сжигают.

Утренняя прохлада и влажный воздух, спускающийся с, нависающей над нами, сопки уже донимали и сержант, решив нас согреть, начал проводить с нами утреннюю гимнастику. Показав упражнение, он требовал четкого и правильного его повторения. В его беспрекословных, лаконичных замечаниях чувствовалась уверенность, а в демонстрируемых упражнениях, гибкость и сила. Затем он приказал лечь всем в упоре на руках, оттолкнуться от земли максимальное количество раз и запомнить сегодняшний результат, чтобы потом, в будущем проанализировать рост успехов. Немного согревшись, мы уже с заметным азартом приняли участие в этом соревновании и начали отталкиваться. Я, в процессе своих уже почти пятилетних тренировок, давно привык к этому силовому упражнению, поэтому с легкостью оттолкнулся около семидесяти раз и, почти не уставший, вскочил на ноги. Услышав от кого-то, одобрительно-оправдательное, — Так он же боксер! — сержант ничего не уточняя, кивнул головой и сказал, что скоро все так будут отталкиваться.

Время шло, и разношерстная толпа призывников на огромной поляне постепенно уменьшалась. Дошла очередь и до нас. Вот мы нестройной колонной со своими чемоданами и сумками двинулись в баню. В просторном, почти пустом помещении, напоминающем большой спортивный зал, стояло несколько табуреток, на которых сидели призывники, а вокруг, них быстро передвигаясь, со стригущими ручными машинками крутились солдаты. С уверенностью и завидной сноровкой они быстро обстригали «налысо» даже самые курчавые головы, так, что помощники их едва успевали убирать состриженные копны волос. После стрижки мы подходили к окошку склада, который находился тут же, рядом и получали обмундирование: сапоги — тяжелые, кирзовые, с неприятным запахом; гимнастерку, военные шаровары, пилотку и все остальное полагающееся в одежде солдата. Сложив это все на скамье, мы заходили в баню, где быстрые струи хорошо теплой воды смывали с нас оставшуюся от вольной жизни грязь и, возможно даже, память, потому, что думать и вспоминать о чем-то прошлом, уже было некогда. Начался отсчет другого времени — времени уже не принадлежавшему нам!

Вы бы видели нас в только что одетой военной форме! Мы стояли нестройными рядами: неуклюжие, смешные, растерянные. В неподогнанных, длинных гимнастерках, с торчащими из под солдатских ремней смешными фалдами; в солдатских шароварах-галифе, уродливо заправленных в широкие и грубые голенища солдатских кирзовых сапог. Театр карикатур! Иначе это зрелище не назовешь.

Построив нас по росту в три шеренги, с едва скрываемой в красивых усиках ироничной улыбкой, сержант Тихонов сразу же, взял нас, в оборот…

Команды: «Взвод, строиться!» и «Взвод, разойдись!» звучали около десяти раз: мы ошарашенные, вспотевшие, метались как при пожаре туда-сюда, а он зычным голосом и комплиментами подбодрял, комментируя наши удавшиеся или проваленные попытки. После того, как мы более-менее отработали построение, продолжилась отработка начала движения взвода в строю, уже построенного в колонну по три. И также, после каждой неудавшейся попытки тронуться с места одновременно с левой ноги, звучала зычная команда: «Взвод, разойдись!» Мы бросались в разные стороны, и тут же, через пару-тройку секунд гремела другая команда: «Взвод, в колонну по три становись!» — и мы, уже запомнив каждый свое место в строю, относительно быстро занимали его. Наконец наши успехи, очевидно, удовлетворили командира, потому, что после очередного: «Шагом марш!», мы ожидавшие команду: «Взвод, разойдись!» — не услышали ее, а продолжали движение. Но, не тут-то было, когда прозвучала команда: «Взвод, стой!», мы как стадо баранов, начали натыкаться друг на друга. Тут же по ушам ударило: «Взвод, разойдись!», и сержант Тихонов, улыбаясь с ухмылкой, сказал: « Э-э, бойцы, останавливаться тоже надо уметь!» — Объяснив нам как необходимо выполнять остановку движения взвода в строю, он закрепил этот навык еще пятью или шестью повторениями.

Наконец, усталые и голодные как волки, мы оказались возле желанной столовой. После тщательного инструктажа, в котором сержант, в подробностях растолковал нам: как мы должны заходить в столовую; как рассаживаться за столами; как и кто, накладывает пищу в солдатские миски; кем убирается грязная посуда; как и когда, выходить из столовой — нам, наконец, разрешено было войти в помещение длинного зала столовой и разместиться на лавках за одним из многочисленных столов по пять человек с каждой стороны. За столами нас ожидали настоящие сюрпризы: вкуснейший, наваристый украинский борщ и такая же, вкуснейшая, ароматная гречневая каша с солидными кусками сочной, но не очень жирной свинины, а после всего этого — очень ароматный компот из сухофруктов. Это были, действительно, настоящие шедевры солдатской кухни, которые нам обещал сержант в пути следования. Команда: «Взвод, выходить строиться!» — не дала нам долго наслаждаться едой и расслабиться; мы были вынуждены покинуть, наверное, единственное приятное помещение в месте, куда попали после четырнадцати суток путешествия.

После посещения столовой мытарства-испытания продолжались в ускоряющемся темпе. Продолжалось наше обустройство и размещение: командир привел нас к большому длинному двухэтажному зданию. Это было старинное, прочное кирпичное здание — казарма, в которой на обоих его этажах размещалось по целой роте солдат. Позже я узнал, что эти казармы строили когда-то, еще до революции, японцы и они, даже некоторое время размещались в них, но потом японцы были изгнаны из этих мест и казармы успешно служили отличным помещением для расположения войск рабоче-крестьянской Красной Армии. В длинном, около пятидесяти метров длины, а может быть и более, помещении, по обеим его сторонам стояли двухэтажные кровати, между которыми теснились тумбочки. Все помещение было разделено квадратными колоннами на четыре или пять отсеков. В каждом из таких отсеков располагался один взвод солдат, состоящий из двадцати восьми, как наш, или тридцати человек.

Наш командир показал каждому из нас его кровать и под его руководством, мы получали постельные принадлежности и все остальное снаряжение, предписанное нам для службы. Все это происходило быстро, умело организованно. Нам было показано: как застилать постель; как складывать снятую с себя одежду перед сном; как размещать в тумбочке на двоих личные вещи, то есть — мыло, зубную щетку, крем для чистки сапог, пасту для чистки до блеска бляхи ремня, звезды на пилотке и пуговиц на гимнастерке; как необходимо раскраивать кусок белой ткани для подшивания подворотничка на гимнастерке. Мы тут же, не теряя ни минуты времени, по приказу командира, расселись у своих мест и начали неумело подшивать подворотнички, чистить все то, что, по словам командира, должно было блестеть до ослепления. Вся эта муторная процедура длилась около трех часов.

Около семнадцати часов где-то в глубине казармы прозвучала команда: «Рота, строиться!» и тут же, дублируя ее, мощная команда нашего сержанта — «Взвод, строиться!», сорвала нас со своих мест и мы, загрохотав подошвами кирзовых сапог по начищенному до блеска бетонному полу, неумело бросились во внутри коридорное пространство строиться в две шеренги. Через несколько минут взвод был выведен из казармы, и состоялось наше первое знакомство со строевым плацем.

Это была большая, гладко бетонированная площадь, по размерам с футбольное поле, размеченная какими-то линиями и кругами. Командир сказал нам, что основное наше время до принятия государственной присяги на верность Родине мы будем проводить здесь, отрабатывая воинскую строевую подготовку и солдатскую выправку. Так как до принятия присяги остается всего лишь месяц, нам придется хорошо потрудиться, чтобы не ударить в грязь лицом перед командованием полка и быть лучшим взводом не только роты, но и полка по строевой и военной подготовке. Будучи краток, он тут же приступил к осуществлению своего плана. Повороты налево, направо, кругом; хождение по прямой; перестроение в две, три шеренги и колонны; и еще очень многое, что мы, как ошалелые, повторяли и повторяли десятки и десятки раз.

Время остановилось! Этим мукам не было конца! Встретившая нас утренняя морось и влага давно рассеялись. Был жаркий, душный день и мы: измотанные, отупевшие, в промокших от пота гимнастерках; вбивали в железобетонную площадь плаца, тяжеленными пудовыми сапогами, ступни своих ног. Ноги уже ныли и горели от бесконечного напряженного топанья. Сержант был недоволен и безжалостен. Он требовал и требовал безукоризненного исполнения каждого маневра. Наконец, сжалился! Подвел взвод к краю плаца, за которым была сравнительно зеленая поляна. Прозвучала команда — «Взвод, Р-р-разойдись! Отдохнуть на поляне десять минут!»

Кто не бывал в такой ситуации, тот никогда не сможет ощутить настоящего блаженства и радости отдыхающего тела! Пахнущая зеленью трава, даже осевшая на ней пыль и та благоухала каким-то неповторимым ароматом, голубое небо своей бесконечной глубиной растворяло в себе наши уставшие тела, а матушка земля питала своей благодатью и силой!

Наверное, прошло всего лишь мгновение, отведенное для отдыха, как резанувшая слух команда — «Взвод, строиться! В колонну по три, становись!» — сорвала нас с желанной земли и мы, уже, зная нетерпимость к медлительности нашего командира, ретиво вскочили с ласково принявшей нас земли и бросились занимать свои места в строю. Но, не тут-то было! Ему что-то не понравилось. И через мгновение, команда — «Разойдись!», разбросала нас по сторонам. Только третья или четвертая попытка удовлетворила сержанта, и взвод строем направился к столовой, где мы, уставшие и голодные как волки, набросились на вкусный ужин.

Мне помнится, нашему командиру в столовой не было необходимости нас подгонять: поглощали еду мы с огромной скоростью и с удовольствием. О растягивании такого удовольствия речи не могло быть: то ли командир вообще не ужинал, то ли ел еще быстрее, чем мы; но он уже прохаживался вдоль столов с лукавой улыбкой в усах; наверное, продумывал, как нас еще чем-то нагрузить. После сытного ужина мы снова оказались в казарме, где нам были розданы подковки для сапог, молотки и небольшие гвозди, которыми мы подбили каблуки сапог. Да, конечно, после такой «муштры» ни одни сапоги не выдержали бы долгого ношения: уже после первого дня неподкованные каблуки сапог были немного стерты.

Разместившись на табуретках в коридоре между, койками мы слушали рассказы и наставления сержанта Тихонова. В его руках была небольшая книжица — «Устав Советской Армии» и, по пунктам и параграфам Устава он, лаконично и очень понятно разъяснял нам обязанности и права воина Советской Армии. Устав, по утверждению командира, являлся законом, согласно которому, должны жить и действовать все военнослужащие Советских Вооруженных сил — от солдата до генерала. Этот свод законов мы должны будем изучить до принятия присяги на верность служению Советской Родине. Высокопарные слова командир произносил серьезно и важно, не терпящим никаких возражений тоном.

Дико устав от непривычной страшной нагрузки, да еще отвыкшие за пол — месяца езды в поезде без движений, мы сидели обалдевшие и с огромным трудом вникали в то, что твердил нам бравый сержант Тихонов. Вскоре, очевидно, увидев нашу невменяемость, он грозно рявкнул — Взвод, встать! — Мы, как ошпаренные, вскочили со своих мест, но команда «Взвод, сесть!» — снова воткнула нас в табуретки. И так несколько раз. Кто-то двое, решив не подчиниться, не вскакивали, оставаясь сидеть на месте. Мгновенная реакция командира не замедлила в ответном воздействии на непокорных. Удивив нас своей острой памятью, он тут же называя по фамилии, — курсант Еремин, курсант Шепелев, встать! — сорвал их с места,

— За попытку неподчинения приказу командира — по два наряда на работу вне очереди!

Петька Еремин, балагур и хохмач в поезде, попытался оправдаться, но команда:

— Отставить разговоры! — заткнула ему рот, а командир продолжил свой вердикт, — Сегодня же, после отбоя будете вдвоем мыть полы в казарме и убирать сортир.

Далее он объяснил, как военнослужащий должен подтвердить полученный им приказ.

— Есть два наряда на работу! — уныло прозвучало согласие с приказом, и оба были посажены на свои места.

Проинструктировав еще около двадцати минут, командир распустил нас, разрешив заняться своими личными делами. Времени для отдыха и на расслабление дано было очень мало. Около половины десятого вечера прозвучала команда на построение, и мы снова оказались в строю. Коротко объяснив нам, что сейчас мы будем учиться выполнять команду — «Отбой!»: быстро раздеваться; складывать правильно свои вещи на табурете; укладываться в постели, и так же быстро — по команде — «Взвод, подъем!» — подниматься, одеваться и строиться. Сержант приступил к очередной «муштре». На нас сначала можно было смотреть с усмешкой, но потом, мне кажется, только с сожалением. Какая это была гонка! Кто этого не проходил, не может себе такого даже представить! Звучала команда командира — «Взвод, отбой! Сорок пять секунд сроку, раздеться и лечь в постель!»

Мокрые от пота, мы с остервенением срывали с себя ненавистную робу, которая путалась в руках, а солдатские шаровары или штаны, или галифе, а — все равно, как их ни назовешь — они никак не хотели быстро слетать с ног! Они прилипали и путались в ногах, о них спотыкались и падали! Раздевшись, мы как можно быстрее влетали в койки, но, не успев, даже на мгновенье расслабиться, как команда — «Взвод, подъем! Сорок пять секунд сроку, одеться и строиться!» — выносила нас с этой койки. Мы, очумевшие, так же лихорадочно пытались напялить на себя мокрую от пота робу, броситься в глубину сапог, и с остервенением, застегивая на себе тугой солдатский, ремень и три или четыре пуговицы воротника-стойки, старались быстрее занять свое место в строю.

Самым мучительным и длительным действом в процессе одевания было наматывание (как само слово — такое же длинное, противное — «наматывание») портянок на ноги и всовывание ног в сапоги. Кто не пробовал, тот никогда не поймет всей «прелести» этого процесса, особенно, если делаешь это впервые в жизни. Я быстро сообразил: для экономии времени, не мотать портянки на ноги, а набрасывать их на голенище сапога сверху; и моя нога ныряла в горловину сапога вместе с портянкой. Способ этот был мной апробирован во всех случаях моей солдатской жизни, и он ни разу меня не подводил, то есть ноги ни разу не растирал. А позже, когда я уже был сам в роли наставника, то, вместо портянок, как «уважаемый», да, к тому же еще и младший командир — носил шерстяные носки. Но такое благо я заслужил гораздо позднее, успев достойно пройти все уроки армейской жизни, с усердием и тщательностью преподанные нам нашим бравым командиром.

А пока, только в самом начале пути, мы усваивали и отрабатывали начальные навыки армейской службы. Шесть или семь, а может быть и десять раз, мы стремились доказать сержанту Тихонову, что мы уже умеем быстро раздеваться и так же быстро одеваться, а между этими действами умело укладываться в постель. Но нет! Он был безжалостен: он с наслаждением злого гения пытал и пытал нас; с ухмылкой и веселыми прибаутками, комментируя наши тщетные попытки. Наконец, и он устал. Еще бы! Столько орать и наслаждаться нашим бессилием!

Уважаемый, читатель! Ты не можешь себе представить — то наслаждение, которое испытали мы, когда получили право на сон! Нет! Это был не сон! Это было сиюминутное, бесконечное блаженство! Ты спросишь: почему же — сиюминутное? Да потому, что ночь длилась, наверное, не более минуты. Резкий, дребезжащий звонок и в унисон — мощный голос командира, сорвали нас с теплых, уютных солдатских коек, и мы, еще ничего не соображая, кинулись к своим вещам. На славу потрудился вчера наш строгий командир: он почти уже воспитал в нас условный рефлекс; что делать по команде «Взвод, подъем!» Утром, всего четыре или пять раз мы влетали в наши солдатские кровати, и, не успев даже успокоить дыхание, тут же вылетали из них, кидаясь в двухэтажное межкроватное пространство!

И вот по форме -2, (форма — 2, то есть, в сапогах и шароварах) мы, обнаженные по пояс, ранним прохладным утром, бегом в строю, начали первый настоящий день службы в армии. Утренняя прохлада и вытекающая из-за сопок туманная морось слегка ознобили, но это ощущение быстро растворилось и после полутора или двухкилометровой дистанции бега, утренний озноб перешел в желанную свежесть. Не сложная утренняя разминка-гимнастика, отталкивание от земли, пару силовых упражнений на перекладине и брусьях, и, хорошо взбодренные, мы быстро наводили порядок на своих местах в казарме и готовились к завтраку. Наше время от подъема и до отбоя было распределено, так плотно, что у нас не было ни минуты для какого-либо отвлечения.

Выколачивание из нас гражданской расхлябанности и чувства свободы проходило под руководством опытного и знающего свое дело командира. Самое поразительное было то, что, почти все мы восприняли это как естественный и необходимый процесс: вся эта «муштра» особенных возражений или недовольств не вызывала; мы принимали это не как, какое-то не желаемое, грубое вмешательство в нашу жизнь и свободу, а с пониманием необходимости. Потом, значительно позже, я понял, почему так произошло; почему сразу же после свободной гражданской жизни; где каждый занимался своим делом; жил в своем собственном мире; мы, вдруг, так покорно приняли этот новый образ и темп жизни.

Причина была в нашем командире! Это он умело применил к нам мастерство Учителя в воспитании нас непокорных: ведь вначале такими мы были все в какой-то степени; все мы представляли свою свободу каждый по своему и пользовались ею в доступной каждому форме. Здесь же, оказавшись в жестких тисках строжайшей дисциплины: под напором беспрекословных и даже безжалостных, как нам казалось, требований командира; в бесконечной, ни на минуту не останавливающейся гонке за какими-то результатами; в строгости, граничащей с самодурством, (подчеркиваю — граничащей, но никогда не доходящей до него) — командир вскоре стал для нас настоящим «Батей». Мы как-то незаметно, между собой, стали его так называть, чего нельзя было сказать о других сержантах нашей роты. Да и другие учебные взводы остальных рот, тоже не могли похвастаться этим. Главными качествами сержанта Тихонова были — его честность и справедливость. За полгода службы под его началом мы убедились в этом воочию. Это был, и строгий командир, не терпящий никакого разгильдяйства и слабинки и, в то же время, чуткий старший товарищ, но не допускающий, ни малейшего панибратства. Несмотря на его невысокий рост, от него веяло какой-то необъяснимой мощью и внутренней силой. Я могу с уверенностью и гордостью сказать, что он, впоследствии во многом стал для меня идеалом и предметом подражания, когда через год я заменил, честно отслужившего свой срок в армии сержанта Тихонова на его посту, в этом же взводе и в этой же роте.

Изо дня в день, в напряженном ритме, почти до предела физических возможностей, мы проходили начальную подготовку, называемую — «Курсом молодого бойца». Около недели осваивали все приемы строевой ходьбы и все маневры, предусмотренные военной теорией и практикой. Вскоре работы и обязанностей прибавилось: нам было выдано оружие; это были семизарядные карабины с прикрепленными к ним штыками. Наша дальнейшая подготовка продолжалась уже с оружием, что, конечно же, еще больше прибавило хлопот и труда. Под пристальным вниманием и зорким оком командира, мы научились разбирать по частям, чистить, смазывать и снова собирать оружие. На строевом плацу наша военно-строевая подготовка проходила уже с оружием в руках. Держа карабин с пристегнутым штыком, в положении «На руку» мы ходили в штыковую атаку на воображаемого противника и даже пару раз прокалывали штыками чучела.

Самым интересным, во всей боевой подготовке была, конечно, стрельба настоящими патронами на стрельбище, из наших боевых карабинов. Карабин, как мы убедились, был грозным боевым оружием! Очень большая прицельная дальность — около полутора километров и хорошая скорострельность: соответствует своему названию — «Скорострельный карабин Симонова» или сокращенно — СКС. На стрельбище наш взвод получил хорошую оценку от командования. Возникло даже такое ощущение, что, стреляя из этого карабина, невозможно промахнуться. После стрельбы была долгая и тщательная чистка оружия.

Месяц безустанной, напряженной армейской жизни пролетел как миг. Почему как миг, потому что мы не замечали времени — не до него было: его, вообще не было; была гонка на максимальных скоростях, в напряжении до беспределья, до изнеможения. Мои сослуживцы — ребята, только что оторванные от материнских забот и разгульной бесшабашной жизни, «хлебнули» немало: многие находились, почти, на грани своих физических и моральных возможностей. Даже мне, сравнительно хорошо подготовленному в общефизической подготовке, тоже пришлось не сладко. Хотя и выдерживал все нагрузки, но их общий пресс был ощутим.

Апофеозом всей этой гонки стал популярнейший во всей армии — кросс на дистанцию в три километра. В своей тренировочной практике мы иногда бегали кроссы на длинные дистанции, но какой длины были те пробежки, трудно было оценить, да и пробежки то, были тренировочные, без учета времени, а тут, вдруг, соревновательный кросс.

Воскресенье! Жаркий солнечный день. Он был объявлен праздничным в честь этого самого трехкилометрового кросса. Весь личный состав школы построен на плацу и под марши полкового оркестра, все взводы торжественно, строевым маршем, направились с плаца на выход за территорию воинской части. Роты шли походным маршем по шоссе за пределы поселка Раздольное. Пройдя около двух километров, они размещались на обширной поляне, недалеко от шоссе. Дорога темно-серой, извивающейся лентой устремлялась куда-то далеко вниз, между двух небольших возвышенностей. Вдали виднелся небольшой мост через, едва заметный издалека ручей.

Командир приказал нам расслабить ремни, тщательно перемотать портянки, чтобы не натереть волдыри на ногах и приготовиться к старту. Один за другим, через определенное время взводы подходили к стартовой линии, под команду срывались с места и бежали уже врассыпную, наперегонки, по дороге. Подошла наша очередь. Я спросил у командира, где находится финиш, на что он ответил:

— Правильный вопрос задал курсант Калмыков! Надо знать, как распределять силы на беговой дистанции. Финиш находится вон там — за рекой! Видите, тот мостик, за ним поворот вправо, не длинная прямая улица, после которой уже недалеко до финишной черты.

Оценивая, показанный командиром маршрут дистанции, мне она показалась не такой уж и длинной, и я подумал, что преодолею ее легко и быстро, без особых усилий.

Дан старт! Я, как «ретивый конь», рванул и уже через несколько секунд, постепенно удаляясь от преследователей, возглавив забег, легко мчался по едва заметному спуску к первой «контрольной точке» — мосту через ручей. Незаметно спуск перешел в горизонтальную поверхность и передо мной, неожиданно, открылся ранее не замеченный поворот вправо и за ним, очень длинный, плавно поднимающийся, куда-то вверх отрезок дороги.

Какое-то чувство тревоги легким мановением коснулось сердца — не слишком ли быстрый темп взял — но, тут же его отбросил: «Не переживай! Дыхалки хватит!» — убедил сам себя и продолжал лихо гнать вперед. Наконец, преодолев, неизвестно откуда, возникший подъем, вылетел на длиннющий участок трассы, ведущей к тому самому мостику через речушку. Смятение мое усилилось: ощутил, пока еще только слегка заметную вялость в ногах. Невдалеке за мостиком, увидел группу солдат и среди них красный флаг. Там, наверное, финиш! Вспомнил рассказ сержанта о дистанции. И, хотя, уже без особой прыти, не прибавляя темпа, но и не сбавляя его, продолжал упорно «толкать от себя землю сапогами» — как хрипел в своей знаменитой песне Владимир Высоцкий. Когда я подбегал к мостику, взвод солдат со своим командиром уже перешли его и двигались навстречу мне. Я, уже тяжело дыша, не останавливаясь, спросил, где финиш. Один из них показал рукой, куда-то, вдаль, в сторону открывающейся за мостом аллеи, за которой начиналась длинная улица. Прогрохотав по железному мосту подкованными каблуками сапог, я увидел далеко, в конце улицы, не менее длинной, чем предыдущий отрезок пути, еще одну группу солдат с каким-то красным транспарантом. — «Ничего себе!» — Шальнуло в голове. «Силы почти на исходе, а бежать еще столько же!» Вскоре, за спиной услышал грохот сапог…! «Догоняют!» Мелькнуло в тяжелой голове. — «Не сдаваться!» — Хватая разреженный воздух горящими легкими, я продолжал уже ватными сапогами мять вязкий как глина асфальт дороги. Сзади уже кто-то настойчиво дышал мне в спину, было ощущение, что он вот-вот наступит мне на пятки. — «Нет! Не дам!» Терзал себя, лихорадочно дыша, осталось совсем не много. Из последних сил «собрал волю в кулаки» — рванул к финишу, но, солдат с флагом в руке показал мне поворот налево…. Все! Сил больше не было! А бежать еще нужно было метров триста. Там вдали, я увидел ярко-красный плакат с большой заботливой (чтобы не ошиблись) надписью «ФИНИШ».

Еле волоча ноги, я словно загнанный мерин дотягивал до финишной черты, пропуская вперед себя одного за другим моих сослуживцев.

Позже, вечером, на подведении итогов, командир оценил мой бег, как преждевременное празднование победы, которой еще не было. Всегда и везде в непредусмотренных случаях нужно быть осмотрительным и осторожным, чтобы не влипнуть в какие-нибудь неприятности.

Как яркий пример, он привел очень интересный случай из военной истории Древнего Рима. Всем известный полководец — император Гай Юлий Цезарь, в одной из многочисленных военных эпопей увлек противника ложным отступлением, дав тому возможность оторваться от основных сил и внезапным контрударом разбил авангардный корпус наголову. Затем предоставил возможность отдохнуть своим легионам несколько часов, встретил основные силы и также мощным контрударом, довел военную эпопею до победного конца.

Наступил праздник — торжественный день принятия воинской присяги на верность служения Родине. Все подтянутые: в сверкающих чернотой сапогах; с начищенными до ослепительного блеска пуговицами на парадных мундирах, бляхами на ремнях и звездами на фуражках; роты призывников, повзводно стояли, в общем строе полка и, внимая последним наставлениям командиров, ожидали начала церемонии. У входа на плац, с левой стороны, разместился полковой оркестр, а в центре сооружена трибуна для командования полка и наблюдателей. Час пробил! У входа появилась группа старших офицеров, среди которых, очевидно, был и командир полка; потому что командиры рот и взводов заволновались и негромко предупредили молодых солдат, подтянуться и быть во внимании.

Протяжно, звучно пронеслась команда — «Полк. смирна-а-а! Равнение, налево!» — командующий парадом: мощного телосложения подполковник, вздернув правую руку к виску, под козырек фуражки с большой красивой кокардой; повернулся в сторону входа на плац; под звуки парадного марша; строевым шагом, высоко поднимая, вытянутую в носке ногу; направился навстречу еще более могучему человеку. Громогласным голосом отрапортовал командиру полка о том, что личный состав полка построен для торжественной церемонии принятия воинской присяги.

Командир полка был человеком огромного, наверное, около двух метров, роста и не менее ста пятидесяти килограмм весом. Он шагал под звуки марша, чеканя шаг тяжелой и грузной походкой (какой-то огромный робот), с поднятой к виску рукой, а бетонный плац, казалось, содрогался под его тяжелыми шагами, (по крайней мере, у многих из нас возникло такое ощущение). Словно рокот грома — над плацем прозвучало: «Здравствуйте, товарищи, курсанты,!» — И, в ответ плац выдохнул гулким: « Здра — жла, — тов — полков!»… После того как отзвук приветствия длинным, раскатистым эхом отразился от сопки, могучий бас, рокотом весеннего грома, протрубил: «Сейчас, после принятия торжественной Присяги на верность служения Родине, вы станете настоящими солдатами, защитниками Отечества! Это важнейшее событие в вашей жизни и к нему вы, солдаты Родины, должны подойти с полной ответственностью и пониманием! Поздравляю вас с этим торжественным днем и желаю воинских успехов на службе Родине!»

Надо сказать, все высшее командование полка, в которое входили старшие офицеры: командир полка — подполковник Латаев; его заместитель по военно-политической подготовке — подполковник Федоров; и заместитель командира полка по учебно-воспитательной работе — подполковник Лысенко — были очень крупными мужчинами. Все трое обладали мощными, хорошо поставленными командирскими голосами. Самым свирепым и недоступным был, конечно, подполковник Латаев: поговаривали, что до назначения на должность командира нашей школы, он был командиром дисциплинарного батальона.

— Командирам рот, приступить к церемонии принятия присяги!

Перед каждым взводом стоял небольшой столик, на котором, в развернутом виде лежала папка с текстом воинской присяги. Мы по очереди: строевым шагом, выходили к столику; карабин к ноге; брали в правую, свободную руку текст и громко, с выражением, читали его; ставили свою подпись в ведомости; вскидывали карабин на плечо и возвращались в строй. После всей процедуры, длившейся около часа, командиры рот отрапортовали командиру полка о завершении мероприятия в ротах. Командир полка, словно насытившийся лев, грозным рыком поздравил нас с этим значащим событием в нашей жизни: Родина получила очередных, верных ей защитников; мощное, троекратное ура прозвучало над дальневосточными сопками и несколько раз, словно утвердив процедуру, отразилось от сопок протяжным эхом, и весь личный состав полка, торжественным маршем, под звуки полкового духового оркестра прошел перед трибуной командования полка.

День принятия присяги действительно стал для нас праздничным, потому что, после официальной части, мы направились в Дом Офицеров полка, где для нас, участниками самодеятельности полка и приглашенными самодеятельными артистами из дома культуры поселка Раздольное, был дан праздничный концерт. После целого месяца, казалось, нескончаемой «муштры» и тяжелой физической нагрузки, мы, наконец, получили выходной день и относительную свободу, в рамках территории воинской части. Изрядно одичавшие и уже почти забывшие о жизни на «гражданке», мы, с недоумением и интересом смотрели на девушек и парней в гражданской одежде; слушали в их исполнении песни и стихи; с нескрываемым восторгом и аплодисментами встречали их танцевальные номера и юмористические театральные постановки. После концерта, в столовой нас ожидал праздничный обед, в котором на третье нас угостили вкусными печеными булочками и компотом. Наш выходной день продолжился свободной прогулкой по территории части, где каждый мог найти себе какое-нибудь место и отдыхать по своему усмотрению. Побродив по уже истоптанным нами аллеям и ничего интересного не обнаружив, я подошел к «курилке», так называлось место, где военнослужащим разрешалось во время отдыха посидеть в кругу сослуживцев и покурить. Я никогда не курил, потому, что знал, что спорт и курение — несовместимые понятия: хотелось просто спокойно посидеть и поделиться впечатлениями о сегодняшнем событии с соратниками.

Прошедший месяц тяжких испытаний нас сплотил и сдружил. Мы, стали почти одним целым организмом. Уже не было слышно пошлостей и шуток в отношении неудавшихся попыток освоения солдатских навыков; все мы с пониманием и сочувствием относились к неудачникам и пытались, даже кое в чем, если было возможно, помочь им, хотя командир не всегда одобрял действия такой взаимопомощи. Он учил нас быть самостоятельными, находчивыми, решительными и, главное, не сдаваться перед трудностями. В этих жизненно важных уроках он преуспел, и мы были откровенно ему благодарны. Каждый день, построив взвод на плацу, после всех утренних процедур: утренней пробежки, гимнастики, умывания и т.д.; он проверял нашу готовность к службе Родине. Это была строгая и важная дисциплинарная акция: проверка внешнего вида военнослужащего; начищенные сапоги, подшитый воротничок, начищенные до блеска бляха на ремне, пуговицы на робе и звезда на пилотке; гладко выбритые щеки и борода (некоторые из нас уже обрастали жиденькой щетинкой). Сержант Тихонов и в этом был беспощаден и безжалостен: шагая вдоль строя, подходил к каждому; внимательно осматривал с ног до головы; срывал грязный или неаккуратно подшитый подворотничок; накручивал на руку слабо подтянутый ремень; отдавал приказ в течение пяти минут исправить «безобразие» и «разгильдяйство». Когда же, взмыленный от пота и от дикой гонки, курсант прибегал из казармы и докладывал о выполнении приказа, следовал строгий вердикт: «За нерадивое отношение к обязанностям солдата Советских вооруженных сил — два наряда вне очереди на работу или на службу!»

Нерадивым, неисполнительным и лодырям в первое время пришлось тяжко: работали они после отбоя, когда все уже спали беспробудным сном, или в свободное от службы и работы время. Получивший взыскание курсант, лишался возможности получить увольнение в выходной день, и вынужден был работать на каком-нибудь объекте в роли уборщика, мойщика посуды, или в строевом наряде на дежурстве, следить за порядком в казарме. А вот для самых злостных нарушителей воинской дисциплины существовала самая тяжелая и бесполезная работа! Недалеко от столовой находился канализационный колодец, который всегда был до самого верха затоплен водой. Так вот, этому самому злостному нарушителю давалось «боевое» задание — выбирать воду ведрами из колодца и выливать в расположенный метрах в двадцати и метра на полтора выше другой такой же колодец, но затопленный примерно наполовину. Многим пришлось хлебнуть горюшка и пролить не одно ведерушко пота в том тяжком труде.

Как потом, много позже — месяцев пять-шесть спустя — выяснилось, что эти два колодца были соединены между собой тонкой трубой и вода, согласно закону физики о сообщающихся сосудах, всегда сохраняла свой уровень и колодец, из которого выбиралась вода, всегда наполнялся ею же, из другого колодца. В одном из мифов Древней Эллады говорилось о хитром обманщике Сизифе, наказанном богами, за ложь тем, что он должен был катить огромный валун на гору Олимп. Но как только он подкатывал валун к вершине горы, тот срывался и снова скатывался вниз. На такой же «Сизифов труд» был обречен наказанный за нерадивое отношение к воинской службе бедняга-разгильдяй. Но и это, как потом стало известно, еще не верх находчивости особо «ретивых» командиров из нашей сержантской школы.

В четвертой роте, которая готовила специалистов по заправке ракет топливом, старшиной роты служил некто старшина Давыдов. Самодур и деспот, одно имя которого заставляло содрогаться от страха перед его изобретательностью в издевательствах над курсантами. К примеру, одним из его известных надругательств над достоинством и волей человека-курсанта, являлось мытье лестничных пролетов с первого на третий этаж — снизу вверх, то есть против всех законов логики. «Бедный заложник», приступая к мытью верхней ступеньки, тут же марал уже вымытую — нижнюю, и так, без сна и без отдыха, всю ночь: а утром его ожидала обычная жесткая, безжалостная «муштра».

Время летело быстро. Три месяца ежедневной напряженной физической и умственной нагрузки. После принятия присяги, наши служебные обязанности дополнились теоретической учебой в хорошо оборудованных классах и аудиториях. Под руководством офицера-преподавателя, мы незамедлительно приступили к тщательному изучению теоретических основ ракетостроения, всей ракетной техники ПВО (противовоздушной обороны) и средств ее обслуживания. Повторялись и закреплялись законы физики и механики, более тщательно преподавались основы радиотехники, термодинамики и электричества. Стены классов были увешаны электрическими и радиотехническими схемами, требования, к изучению которых, были высокими и строгими. Преподаватель — капитан Фролов — дотошнейший человек, небольшого роста с выпуклыми глазами, неоднократно напоминал нам, что мы являемся взводом интеллигентов и аристократов в армии, но, несмотря на это привилегированное положение, «шкуру он с нас сдирал» по высокому уровню!

Большие физические и умственные нагрузки плюс, хорошая, вкусная еда в столовой, повлекли за собой естественный рост мышечной массы и силы. Но, несмотря на хорошее питание, произошел мощнейший рост аппетита. На нас напал настоящий «жор». Сытно пообедав или позавтракав в столовой, мы брали с собой оставшиеся куски хлеба и, сидя в классах, с аппетитом поедали «взятое». Ну, а после сытного обеда, как известно, хочется и поспать. Бывало, до такой степени сознание обволакивалось пеленой сна, что приходилось прибегать к различным уловкам и хитростям. Иногда, сидя на занятиях, я брал в руки книгу, раскрывал ее, делая вид, что внимательно читаю, сам в это время сладко подремывал. Однажды, быстро уловив суть новой темы (она была мне хорошо знакома еще с домашних занятий радиотехникой) я решил поспать уже отработанным методом. Расслабился: отключился полностью; погрузился в вязкий, глубокий сон; пришло блаженство! Вдруг, сильный толчок в бок; вскочил, как ошпаренный; слышу голос капитана, с эдакой издевкой:

— Курсант, Калмыков, идите к доске и объясните нам, как в данном случае сработает этот диод?

В схеме, которую мы рассматривали, было несколько диодов и триодов, и все они имели разные функции. Подходя к доске, я услышал подсказку от ребят, о каком именно диоде шла речь и, уже, вполне, придя в себя от сладкого сна, уверенно дал ответ.

— Так Вы же спали, товарищ, курсант! — попытался надавить на меня удивленный капитан.

— Никак нет, товарищ капитан! — Браво ответил, — я анализировал схему движения тока.

— Да, ну, ладно, садитесь! Но еще раз заснете, получите взыскание!

За ракетным полигоном нашей части, где мы проходили практические занятия, простиралось глубокое ущелье, в котором из высокой сопки истекал довольно широкий и полноводный ручей, который можно смело назвать горной речкой. В этой речушке, под наблюдением нашего командира, мы уже два или три раза стирали летом свое обмундирование. Хотя стирка и занимала наше свободное время, все же, это было приятным мероприятием, потому что после нее, пока «роба» высушивалась под солнцем; мы, обжигаясь, словно пламенем, окунались в ледяную воду; размещались на небольшом пляже и беззаботно отдыхали. Какая в этой речушке вода! Неосязаемая! Напиться невозможно, зубы немеют и челюсти сводит! Лежишь на берегу: журчание и шепот воды клонит в сон, благодать! Но наш командир не давал нам много времени на расслабление и отдых: активная и усердная подготовка младших командиров — специалистов по обслуживанию ракетной техники войск ПВО продолжалась ежесекундно и ежеминутно, без малейших пауз.

Все тот же темп, все та же бешеная гонка. Распорядок нашего дня был расписан до малейших подробностей. Подъем, при этом — несколько раз тренировочных подъемов и отбоев (вначале службы — от пяти до восьми раз), затем — кросс, энергичная физзарядка и приведение себя в строевой порядок к утреннему осмотру. После сытного завтрака — два часа «шагистики» на плацу, (чтобы не дать жиру завязаться), затем — два или три часа, теоретические занятия. Далее — обед, короткий отдых и снова два — три часа теория; потом — строевые занятия, но уже с карабином; далее — два часа самоподготовки, короткий отдых и ужин. После ужина — свободное время, которое мы посвящали чтению газет, книг, переписке с родными и знакомыми, участию в художественной самодеятельности и, конечно же, приведению в порядок и подготовке к завтрашнему дню своего военного снаряжения. Работы и забот было много, но мы заметили, что все эти дела стали выполняться как-то незаметно, быстро и без особого напряжения. К примеру: раздеваться и одеваться за сорок пять секунд стало для нас обычным и не сложным делом, это мы демонстрировали даже с некоторой ленцой и «пижонством»; строиться в различные конфигурации строя, вообще, не представляло теперь никаких сложностей. Наш командир — Батя был уже более милосердным: дрессировал нас при отбоях и подъемах не по семь — восемь раз, а по три — четыре; в других построениях и того меньше: хотя, конечно не обходилось и без этого, но эти процедуры нас уже особо не отягощали.

— Ага, ожирели, мерзавцы! — добродушно орал он, — сейчас я шкуру с вас спущу и научу любить Родину, как мать родную!

Мы же, вышколенные, уже — подтянутые, стройные: спокойно и четко выполнив требуемые действия, уверенно и браво стояли в строю и «пожирали» его преданными с, хитрецой взглядами. Он, понимая нас, как опытнейший педагог, с радостной улыбкой в красивых тонких усах одобрительно ворчал:

— Издеваетесь над старослужащим, горе-вояки! — шутил командир, но гонять нас прекращал: он был доволен результатами своего труда.

Как-то, однажды, я вспомнил, что во дворе нашего дома мы организовали дворовый кружок художественной самодеятельности. Кто являлся организатором этого кружка, не припомню; может быть и я, но это особого значения не имеет. Ребята с нашего и соседнего дворов, объединившись в некий театральный коллектив, ставили небольшие театральные пьески, читали стихи, пели под аккомпанемент баяна, на котором я умудрялся играть. Я в то прекрасное время занимался музыкой в музыкальной школе: учился играть на баяне, который мне купила мама, как подарок от дедушки Ивана — маминого отца. Слух у меня был неплохой, и мама, очевидно, хотела отвлечь меня от бокса, в надежде, что я брошу заниматься этим «мордобоем», как она всегда называла бокс.

Но музыканта из меня не получилось. Да и не могло получиться, потому, что заниматься музыкой нужно с малого детства: я же, приступил к овладению музыкальными навыками уже в неперспективном, четырнадцатилетнем возрасте. И от меня можно было ожидать только примитивного исполнения всего богатства, которое таит в себе музыка.

Что самое удивительное — на наших концертах были и зрители: на первом — присутствовали, в основном, наши родители и, несколько соседей из нашего двора. Наверное, концерт удался, потому что нас — артистов встречали и провожали аплодисментами, но не это главное — главное в том, что, когда через пару недель состоялся второй концерт, то зрителей было намного больше, уже, даже с других дворов. Я, помню, нам пришлось даже выносить стулья из своих квартир для зрителей, пришедших на концерт.

И вот, вспомнив, что в некотором роде, я имею какое-то отношение к искусству, мне пришло в голову использовать свободное время для развития своих артистических способностей. И я решил принять участие в художественной самодеятельности коллектива нашей сержантской школы. Что это мне давало? Ничего особенного: просто интересное времяпровождение. Я сочинил сценарий легкой юмористической пьески-пантомимы под названием — «Боксерский поединок». Сюжет пьески был, на мой взгляд, хоть и несколько рискованным, для разрешения его постановки нашим начальством, но мы, посоветовавшись в коллективе, решили все же поставить ее на первом смотре — конкурсе художественной самодеятельности полка. И чуть было не оконфузились! На этом смотре присутствовал сам командир нашей воинской части — тот огромный подполковник, у которого под ногами земля дрожала, когда он принимал парад на плацу.

Концерт проводился на сцене актового зала Дома Офицеров нашего полка. После нескольких неказистых и простых песенок и танцев, наступила наша очередь представить свой конкурсный номер.

Под бравурную, танцевальную народную музыку, два лихих боксера, в смешной спортивной форме: один в нелепой полосатой майке, в каких-то длинных разноцветных трусах и огромного размера кедах; другой, в не менее смешном виде, готовятся в противоположных углах сцены к своему первому боксерскому поединку. Надевают боксерские перчатки: при этом, один из них, угрожает другому кулаком в перчатке; затем, по приглашению рефери они сходятся для приветствия к середине сцены; не зная правил, вместо приветствия, второй — тычет первому в нос перчаткой. Завязывается комическая драка.

Вот они сцепились в ближнем бою! Идет потасовка: один из бойцов делает какой-то неудобный нырок и ныряет между ног противника. В результате чего, оказывается стоящим на четвереньках, зажатым между коленями другого; тот бьет его размашистыми ударами рук по заду; в конце концов, неудачник вырывается и бьет с широким размахом обидчика ногой сзади и убегает за кулисы. Победитель бежит за ним, но вдруг, резко останавливается и в страхе пятится назад, поворачиваясь спиной к зрителям. Его противник выходит на него из-за кулис: уже без перчаток, но с двумя кирпичами в руках. Потом, злорадно улыбаясь, одним кирпичом с размаху бьет по полу сцены, а другой, тут же бросает в противника; тот в страхе падает на пол, а кирпич — муляж, сделанный из бумаги, летит в зрительный зал.

Я припоминаю: во время исполнения репризы «драки», в которую мы с Петькой Ефименко входили настолько азартно, что зрителям она казалась вполне реальной; для придания эффекта, мы окрашивали ударную часть перчатки красной краской; а чтобы не перепутать кирпич для бросания в «противника», во избежание опасности, кого-нибудь травмировать из зрителей, я специально клал его под правую руку (я же левша) на табурете за сценой.

Эффект был потрясающим: удар настоящего кирпича по полу подводил зрителей к убеждению в том, что кирпичи настоящие и когда в зал летел бутафорский кирпич; у зрителей уже было сформировано мнение о правдивых действиях, творящихся на сцене. Раздавался неудержимый вопль, а после — зал взрывался хохотом и овациями.

Так вот, в первом концерте я швырнул тот самый «злосчастный кирпич» в сторону, где сидел на первом ряду командир полка. «Кирпич» пролетел выше головы подполковника. Но, как рассказывали, рядом сидевшие зрители: офицер, вскрикнул от испуга и, проявив недюжинную реакцию, резко нырнул под парапет сцены. Потом, почувствовав конфуз, выпрямился и, неловко оглянувшись, прорычал; то ли, в гневе, не таящем ничего хорошего для артистов; то ли, принял с надлежащим юмором эту проказу:

— Ну, стервецы!

После концерта сержант Тихонов сказал:

— Ну, что, курсант Калмыков, я, думаю, пора тебе и на гауптвахту готовиться. Ты что там натворил? На самого начальника школы покушаться вздумал! А, если бы кирпичи перепутал, тогда, что, убил бы человека? — В словах его слышалась легкая ирония, граничащая с юмором.

— Товарищ, сержант, — попытался оправдаться, — я же «левша», и бросать умею только левой рукой. Там за кулисами, чтобы не перепутать кирпичи, я специально, настоящий кирпич положил под правую руку, а бутафорский — под левую.

— Ну, ну! Объяснишь это подполковнику Латаеву!

Пронесло! Не был я наказан за свою проделку. Номер был утвержден, и публика в домах культуры нас принимала с восторгом.

Репертуар нашей концертной группы был разнообразен: в него входили песни квартета, в котором я тоже был одним из исполнителей; солдатский хор; очень неплохой танцевальный коллектив; чтецы поэзии и прозы. Наш коллектив художественной самодеятельности быстро прославился во всей округе и в местных домах культуры мы были желанными гостями. Три или четыре поездки по окрестным поселкам были для нас хорошей отдушиной и отдыхом от напряженной воинской подготовки.

Незаметно подкралась осень. На Дальнем Востоке она особенная. Внезапная! Яркая! Солнечная! О приходе ее кричат стаи птиц, улетающих в теплые края на юг. Сопки, почти нависшие над нами, заблистали ярким золотом желтеющей осенней листвы, промеж которой, не менее ярко, как бы в противовес тому, что не над всем вокруг она — осень — господствует, сверкали темной серебрящейся зеленью могучие сосны. В сентябре и до середины октября, светит ослепительное солнце, лучи которого игриво отражаются в невесомых нитях паутины, бесшумно, как сказочные призраки, блуждающей в безмолвном сказочном пространстве. Благодать и покой! Картины достойные кисти выдающихся художников! Но это обманчиво и коротко. Вдруг, резко, в один миг, откуда-то, из-за ощетинившихся сопок, наплывают низкие черные тучи. Они оседают холодным, промозглым дождем, который, подгоняется свирепым ветром, дующим то, со стороны Тихого океана, то из-за сопок. Холодно, зябко, сыро! Нигде не согреешься. Тонкая шинелька не греет, а только, слегка защищает от кружащегося вокруг тебя ветра с дождем, норовящего забраться куда-нибудь в щели тщедушной солдатской одежонки.

Пришла очередь нашему взводу нести караульную службу по охране территории и объектов воинской части.

Часовые располагались по периметру части и у двух углов, на сторожевых вышках; у караульного помещения и у знамени полка. Их задача — бдительно и самоотверженно охранять доверенные им объекты и для охраны их не щадить своей жизни. Шестидесятые годы, когда я проходил службу в рядах Советской Армии, были напряженными во внешнеполитическом положении для Советского Союза. Состояние «холодной войны» со странами — членами НАТО и с главным их союзником — США, а также назревавшее очень напряженное положение в отношениях с совсем недавним «братским» Китаем, привело политику руководителей государства к необходимости усиления военной стратегии. А так как наша воинская часть находилась сравнительно недалеко от советско-китайской границы, то, естественно, меры по безопасности личного состава и секретных объектов принимались очень серьезные и вполне реальные, а не учебные.

За время курсантского полугодия мне пришлось дважды отбывать караульную службу и оба раза на самых проблемных постах. Это были довольно высокие караульные, сторожевые вышки, стоящие на углах высокого забора. Под ними, глубокий, поросший невысоким, но густым кустарником, овраг, в котором текла та самая речушка, о которой я упоминал выше. Речушка бурная, шумливая! Когда мы, летом, после стирки, искупавшись в ее невообразимо холодной воде, отдыхали, лежа, на приятной мягкой травке, журчание ее воды было усыпляющим, колыбельным пением.

Совсем другое впечатление — когда ты один стоишь на посту, ветреной, осенней ночью на высокой, покачивающейся и скрипящей от порывов ветра, вышке.

То тихо и вкрадчиво, то, вдруг, резко, с треском, зашумит листва и ветки кустарников; где-то внизу, речушка уже не журчит приветливо и не напевает колыбельную песню; она гулко бурлит, возмущенно колотит своими мощными лапами по стоящим у нее на пути огромным валунам. Быстро, тревожно, пролетают черные тучи, сквозь них иногда, суетливо, как бы за чем-то подглядывая, проскальзывает узкий серп луны. А ты стоишь с карабином в руках, тревожно всматриваешься в непроглядную тьму, сквозь резкие порывы ветра, пытаешься что-то услышать или увидеть. Ко всему прочему, противный ветер дождем хлещет по капюшону плащ-накидки, добираясь, мокрыми холодными струями к лицу, а то и прямо за шею. Ощущения — далеко, не из приятных!

Но если первое несение караульной службы, еще можно было бы, назвать — «цветочками»: то второе — уж точно заслуживало сравнения с «ягодками», и, наверное, — самыми крупными!

Наступила зима! Холодная, сырая, снежная, ветреная! Солдатские шинели слабо согревали и защищали от, пронизывающих и дующих со всех сторон, ветров. Наш командир, заботясь как настоящий отец, приучил нас еще с лета по форме два делать утреннюю пробежку и гимнастику только на открытом воздухе. С наступившей зимой ничего не изменилось: тот же подъем и одевание за сорок пять секунд; та же пробежка по территории части и гимнастика возле казармы или на плацу, при воющем свирепом ветре. Но мы уже были не теми, что раньше — «хлюпиками» и «слабаками» — мы закалились, окрепли и возмужали от постоянных невзгод и испытаний. Мы становились достойными воинами!

Наш взвод снова нес караульную службу. Как и в прошлый раз, вооружены «до зубов»: карабин с примкнутым штыком; две обоймы патронов в патронташе, одна в магазине карабина; овечий тулуп с высоченным воротником; строгие наставления командира о предельной внимательности и стойкости в случае необходимости применения боевого оружия. Как и в прошлый раз, мне пришлось стоять на посту на вышке, стоящей, как и первая, над глубоким оврагом, в котором глубоко внизу протекала та самая, уже знакомая нам, речушка.

После первой смены, а это охрана объекта с 19 до 21 часа, мы как обычно, находясь в караульном помещении, посвящали следующие два часа чтению или игре в шахматы (В карты играть не разрешалось), потом, двухчасовой сон и снова на пост. Следующее время моего дежурства приходилось с часу до трех ночи.

Произведя традиционную, строго по воинскому уставу, церемонию смены караула на посту, сержант Тихонов увел остальных разводящих по постам, оставив меня один на один с жуткой ночью. Осмотрев внимательно пост и прилегающее к нему пространство, я не обнаружил ничего подозрительного или настораживающего внимания. Вправо и влево высокий забор, слабо освещенный висячими под колпаками и болтающимися на сильном ветру лампами. Дальше, метрах в двадцати с левой стороны, стена забора поворачивала влево, а совсем недалеко от поста, метрах в десяти, был какой-то изгиб в заборе, образующий своего рода карман, входящий внутрь забора примерно на метр. «Не очень приятный уступчик!» — подумалось мне, как бы невзначай.

Свист и вой ветра, густая снежная метель. Дальше трех — пяти метров от охраняемой стены — полнейшая тьма, еще более усиленная светом, висящими над стеной, ламп. Мне пришла в голову мысль, что если бы не было осветительных ламп, глаза привыкли бы к темноте и тогда, возможно, лучше осматривалась бы охраняемая территория. Но, скорее всего, я ошибаюсь: тьма беспросветная! Только иногда промелькивал, в несущихся, тяжелых тучах, серо-бледный серп луны.

Укутанный в огромнейший тулуп, воротник которого поднимался выше шапки на голове, а полы тулупа до самых пят, взяв карабин в охапку «под мышки», я начал пританцовывать и передвигаться в тесном пространстве охранной вышки. Вспомнил, как командир предупреждал, чтобы не заснули на посту! Какой тут сон! Завывания ветра и такие его порывы, что, вышка расшатывается и, старчески скрипит. Меня такими порывами ветра может вымести отсюда; снег, засыпающий все щели, которые могли только возникнуть в одежде. Жуть!

Прошло около часа моего бдения. Отвлекшись на какое-то время созерцанием вихря и мощных волн снега, скручивающихся в огромную воронку, с правой стороны забора, я повернулся влево, чтобы осмотреть левую сторону и, вдруг, увидел спрятавшегося в кармане забора человека и другого, еще не успевшего дойти до этой впадины! — «Китайцы!!!» Лихорадочно взметнулась мысль в голове. «Как они там оказались!?» — Перехватив карабин из-за плеча в руки, мгновенно передернул затвор, вогнав патрон в патронник, я, что было духу, заорал:

— Стой! Кто идет! — Не дожидаясь ответа, я тут же закричал: — Стой, стрелять буду!

— Но, но, но! Это я — Первый! — послышался ответ. — Ты, что, заснул, что ли?! — спросил командир, прячась в том злосчастном кармане.

— Нет, я ждал, пока нарушитель залезет на забор, чтобы стрелять без промаха, — быстро сообразил, что ответить.

— Ничего себе, снайпер, хренов! Я тебе покажу, без промаха! — он вышел из щели, отряхнулся, — Продолжать несение караула! И, смотри, мне! Патрон из патронника не вынимать, сделаешь это в караульном помещении, а то здесь потеряешь! Продолжать несение караульной службы! — В сопровождении другого караульного, он отправился дальше проверять следующие посты.

Да! Серьезное испытание! Еще некоторое время сердце мое колотилось похлеще, чем перед самым сложным боем на ринге. Я в ужасе представил себе, будь на месте командира — диверсанты-китайцы: сняли бы меня с вышки в два счета. Потом, для собственного успокоения, подумал: — «Я, ведь, тоже вооружен, да и заметил их, вроде бы, вовремя».

Хотя, конечно, если рассуждать трезво, то положение часового в такой ситуации, почти что, безнадежно. Под сторожевой вышкой, глубокое ущелье, поросшее густым, совершенно не просматриваемым насквозь, кустарником, который поднимался, почти, вплотную к забору. В этой непроглядной тьме, заглушающий все шумы, дико воющий ветер; где-то, далеко внизу, рокот и шум горной речки, уже, совсем не ласковой — не летней!…

Короче, для хорошего диверсанта — это не было бы сложной работой.

Надо полагать, китайцы в годы маоизма, или не имели выдающихся школ кунг-фу, или они были, как и все остальное в Китае, в диком упадке.

В те далекие времена в Советском Союзе часто показывали китайские и индийские кинофильмы. Индийские смотреть еще можно было, хотя тоже все сюжеты фильмов были, как бы, по одному, общему, сценарию, но в них была хоть какая-то романтика и драматичность. Китайские же кино были все похожи друг на друга: все актеры на одно лицо; все сюжеты и сценарии совершенно одинаковы — Великий Мао ведет свой народ к победе коммунизма. В атаку на врага (враг — японские жестокие захватчики) идут бесчисленные ряды воинов китайской народной армии: их встречают пулеметы врага, под шквальным огнем, которых ложатся десятки и сотни храбрых китайских солдат; потом, в конечном итоге, все-таки, китайцев оказывается намного больше; и они радостно поднимают знамена победы в честь Великого Мао. Однако — это кино, а в жизни все значительно сложнее.

Оставшийся час на посту я простоял в превеликом внимании и напряжении, и, к счастью, кроме снежных свистящих и шумящих вихрей, да вдали, слышных среди бури, рокочущих звуков быстрой реки, больше ничего не видел и не слышал. Но хороший жизненный урок получен! На подведении итогов караульной службы, командир отметил, что, не дождавшись ответа на вопрос, «Стой, кто идет!?», — я слишком быстро передернул затвор карабина, вогнав патрон в патронник. Я не стал возражать, а сам про себя подумал: «Хорошо, что в штаны не наложил!» Вот такое, почти, что боевое крещение.

Незаметно подкрался декабрь. Незаметно, потому, что зима уже давно свирепствовала, и перехода из осени к зиме как такового, не было. Мы оканчивали курсы подготовки и во второй половине декабря — дней за десять до Нового года, готовились к выпускным экзаменам. Экзамены были самые настоящие: сначала теоретическая подготовка; сдавали мы этот экзамен начальнику учебного отдела подполковнику Лысенко. Высокий, плотный человек, с отличной офицерской выправкой (это он рапортовал на строевом смотре полка начальнику школы, о готовности к церемонии принятия присяги). Гонял он нас не слабее, чем на экзаменах в какой-нибудь технический университет. По итогам первого экзамена — восемь курсантов из нашего взвода не сдали основной теоретический экзамен; и через две недели им была разрешена пересдача. В итоге всей экзаменационной процедуры, на подведении итогов, тем восьмерым было присвоено звание ефрейтор, тем же, кто успешно защитил свои теоретические и практические знания ракетной техники — было присвоено звание младший сержант. В числе успешно сдавших экзамены курсантов, оказался и я.

В начале декабря, незадолго до выпускных экзаменов, произошло еще одно событие, которое оказалось — тем, самым решающим фактором в моей жизни. Это событие, словно, своеобразный флюгер, повернуло стезю жизни в совсем другое, не планируемое ранее и, даже, не предполагаемое, русло.

Спортивная рота

Вот где, воистину, проявилась свобода, данная человеку Творцом. Однако, человек, владеющий полной свободой выбора путей своей жизни, часто этого не может осознать и оценить их верность. Чаще всего, все пути, ведущие человека по стезе его жизни, кажутся ему предначертанными и воспринимаются им, как грозное понятие «РОК», или неизбежная и безжалостная судьба.

Да, для слабых духом — это, действительно, удобная позиция самооправдания и самооценки перед самим собой, а чаще всего — перед окружающими его близкими родственниками, друзьями и, в целом, обществом. Нет смысла приводить бесчисленные примеры подобного осмысления своих и чужих судеб в бесконечном океане человеческих жизней. Но, только с позиции и высоты своего почтенного возраста, мы можем ясно осознать ту великую, полную свободу выбора своих жизненных задач и путей.

И только потом, сидя в удобном, мягком кресле или, находясь в некой психологической обстановке самоанализа, мы говорим себе — «Вот, если бы я сделал тогда так, а не иначе, тогда бы и жизнь пошла бы совсем по-другому» — Да, действительно, сделал бы вот так, а не иначе!..

Но, увы! Свобода выбора была, и сделал этот выбор Ты, и никто тебе не приказывал.

Жизнь положила передо мной в то время два пути, причем — два совершенно разных, и оба они, почти равноценны, и, я полагаю, оба имели большую хорошую перспективу.

Однажды, в самом начале декабря, после утренней поверки, командир объявил, что десятого декабря состоится чемпионат воинской части по боксу. Кто желает, может принять участие в соревнованиях, победители, которых поедут в Хабаровск на чемпионат армии. Я вспомнил, что имел к этому виду спорта самое непосредственное отношение и выразил желание принять участие. Командир направил меня к начальнику физвоспитания полка, который, узнав, что я, почти, что профессиональный боксер, возложил на меня все обязанности по проведению чемпионата части по боксу. Первым делом, я написал Виктору Артемовичу письмо с просьбой — выслать мне удостоверение, соответствующее моей квалификации, иными словами, на какой разряд я имею право претендовать. К моей огромной радости и неожиданности, через две недели я получил зачетную книжку спортсмена первого разряда. Воодушевленный хорошей новостью, я принял участие в тех соревнованиям.

Общей спортивной подготовкой я был обеспечен усилиями нашего Бати, а с технической подготовкой было сложнее: партнеров не было; один разбитый мешок в спортивном зале и пар пять перчаток, которыми нужно было обеспечить проведение соревнований. Вскоре я ощутил, что технические навыки, воспитанные и тщательно отработанные с моим родным тренером, не забылись. Несколько дней работы с мешком, позволили мне, хоть немного войти в спортивную форму; вспомнить основные приемы и чувство дистанции. Несколькими днями позже, в спортзале появились еще трое курсантов из других рот, но организовать совместную тренировку мы, как-то не смогли: каждый делал то, что ему казалось нужным. К началу соревнований я смог-таки организовать из них бригаду судей, состоящую из одного рефери, обязанности, которого пришлось взять на себя, потому, что они отказались от этого наотрез и трех боковых арбитров. Я проинструктировал их, как оценивать победу (сам это хорошо знал, так как Виктор Артемович иногда привлекал меня к участию в судействе соревнований на «открытых рингах»).

Наступил день соревнований. Мне пришлось взять на себя обязанности главного судьи, секретаря соревнований, рефери и быть одновременно участником. В итоге взвешивания: изъявивших желание боксировать, оказалось ровно двадцать человек. Проведя жеребьевку, я разбил всех участников на пять групп, по четыре человека в каждой группе, так, что бы вес каждого в группе не превышал более трех, четырех килограмм. Начальник физподготовки — бравый, подтянутый старший лейтенант принял на себя обязанности судьи при участниках и решения всех организационных вопросов.

В одиннадцать утра открытие соревнований: большой, просторный спортивный зал был переполнен болельщиками и зрителями; за столом главного судьи разместились старшие командиры: сам начальник школы, подполковник Латаев и его ближайшее окружение. И вот двадцать парней: в черных сатиновых трусах и в светло-синих трикотажных майках, в каких — то, несуразных кедах или тапках, только едва, напоминающих, что они — спортивные; стоят в квадрате примитивного ринга перед лицом могучего, свирепого командира части. Прозвучало приветствие, пожелание побед и спортивных успехов участникам соревнований, а хриплые динамики донесли до наших ушей Гимн Советского Союза. Необходимо сказать несколько слов о ринге, на котором нам пришлось определять победителей чемпионата. На полу разостлан войлочный ковер, покрытый брезентовой покрышкой. Вся площадка ограниченная четырьмя столбами, с натянутыми по периметру двумя канатами (третьего не оказалось); без специальных угловых подушек; красный и синий углы были обозначены соответствующими лентами. Примитивней ринга, за всю свою, немалую практику, я еще не видел! Но, оказалось, не это главное в армейских соревнованиях. Главное — сами соревнования. Размяться или, хоть как-то подготовиться к бою, было, практически, негде. Да, это и не нужно было. Надевали на руки боксерские перчатки, (их, кстати, оказалось всего шесть пар) и тут же, в бой.

Какие были бои! А, как болели зрители! В некоторых схватках мне приходилось, в полном смысле, руками вмешиваться в ход поединка, врываться между бойцами и разнимать их, чуть ли не силой. Мои команды терялись в криках, свисте и шуме болельщиков: все, в том числе и начальник школы, и его заместители в диком азарте поддерживали самых драчливых бойцов, а таковые были в основном все. Девять поединков прошли в азартной, жесткой, бескомпромиссной борьбе и обмене ударами. У некоторых из носу потекла кровь, но это не останавливало бойцов: вытирая кровь перчаткой, они норовили, ее — окровавленную и влажную воткнуть в физиономию противника, приговаривая, — Вот тебе!

Подошла моя очередь померяться силами со своим первым оппонентом. Он, хотя и весил килограмма на три тяжелее, но как я понял на взвешивании, боев у него было мало, потому, что заполняя анкету, написал, что не помнит, сколько провел поединков. Я же к тому времени имел солидный багаж: пятьдесят девять боев из них в пятидесяти трех одержал победы. Объявив небольшую паузу, я вышел из ринга.

Тут же — возле стола главного судьи: снял с себя простенький, спортивный трикотажный костюм, в котором, выполнял функции рефери. Остался в таких же, как у всех, черных, сатиновых трусах и в синей майке; сунул руки в разбитые и влажные от предыдущих боев, боксерские перчатки; попросил завязать на них шнурки, чтобы, чего доброго, не соскочили во время боя.

Зашел в ринг, уже не в качестве рефери, а как участник: пожал перчатки противнику, высокому, примерно на пол головы выше меня, парню, с уже отросшей после всеобщей стрижки, курчавой, рыжей шевелюрой. Один из предыдущих участников, согласившийся быть рефери нашего поединка, дал команду — «Бокс!» Я сделал большой шаг назад, потом, резко наклонился, угрожая ударом — правой в корпус и после того, как тот в испуге опустил руки, я, с чувством — как из пушки — пробил, левой рукой прямой удар в голову. Силой удара его отбросило назад и швырнуло на спину на настил ринга. Вставать для продолжения поединка он не пожелал.

— Ну, дает, курсант! — прозвучал голос командира части, — Это ж, надо, с одного удара свалил, стервец!

Финальный день соревнований состоял из четырех поединков, потому, что мой претендент на первое место не решился выходить со мной боксировать.

Тут же была сформирована сборная команда, для участия в чемпионате армии, который должен был проходить в столице Дальнего Востока — Хабаровске. Старшим команды нашей сержантской школы был назначен я. Через неделю примитивных, но ежедневных тренировок команда младших командиров (мы два дня назад получили воинское звание — «младший сержант») в составе пяти человек, получив строгие наставления от командования школы, отправилась соискать успехи на ринге более высокого ранга.

Что можно было сказать о команде? Назвать всех «пушечным мясом» — нельзя. Петр Ефименко, боксировавший в категории второго полусреднего веса — 67 кг, и я — легковес — 60 кг, имели некоторый опыт боксерских соревнований. Если судить по тому, как были организованы соревнования в нашем подразделении, то можно предположить, что, в других воинских частях они были организованы не лучше, или, по крайней мере, не намного лучше. Кое-какие шансы на успех мы, как я полагал, все-таки, имели.

Пассажирский поезд — «Владивосток — Новосибирск» прибывал на станцию Раздольное около семнадцати часов, и мы, уже с билетами, с нетерпением ожидали его на перроне вокзала. Поезд не заставил себя долго ждать и вот мы, счастливые, что оторвались на некоторое время от воинской службы, от своих надоедливых командиров, следящих за каждым нашим шагом, счастливые, что получили, хоть какую-то, пускай — абстрактную, но свободу, погрузились в душную атмосферу общего вагона.

Что такое «общий» вагон? Для современных «непосвященных» жителей цивилизации объясняю. Общий вагон — это вагон, без каких-либо комфортных условий: с жесткими полками в отсеках; матрацы и постельные принадлежности не выдаются; пассажиры размещаются в вагоне по три человека на каждой полке; посему — мест для сна не предусмотрено. Но нам повезло — вагон не был переполнен, и мы спокойно могли воспользоваться средними подвесными полками, а то, что без постельных принадлежностей, так, нам не привыкать. Почти полмесяца пути, при следовании из «гражданки в армию» приобщили нас к суровым условиям воинской службы. Да к тому же, с нами были наши шинели. А солдатская шинель — это и дом, и кровать, и одеяло!

Около семи часов поутру, проводник вагона предупредил пассажиров о прибытии поезда на перрон станции Хабаровск. Мы уже собранные, с нетерпением и волнением, ожидали остановки, что бы поскорее очутиться в новой, сказочной стране. Город Хабаровск принял нас не очень приветливо: жестокий морозный ветер крутил снежные вихри вокруг памятника Ерофею Хабарову; людей на привокзальной площади очень мало; одинокий трамвай, словно ожидая нас, призывно зазвенел, приглашая прокатиться. Спросив у водителя трамвая о конечном пункте нашего назначения, мы разместились с нашей небольшой поклажей, состоящей из обычных солдатских вещмешков, на свободных сиденьях. За разрисованными лютым морозом окнами трамвая, проскакивали улицы и дома незнакомого большого города. Немногочисленные пешеходы, согнувшись от, валящего с ног ветра со снегом, спешили по своим делам. Езда на трамвае была довольно долгой: он проезжал через широкие бульвары и улицы, то спускаясь, то поднимаясь по ним; наконец, выехав на какую-то длинную улицу, долго грохотал по ней, никуда, не сворачивая.

— Солдатики, ваша следующая остановка! Приготовьтесь к выходу! Кондуктор трамвая, пожилая тетенька, приветливо предупредила нас о конечном пути нашего следования. Выйдя из трамвая, мы увидели с правой стороны трамвайной линии редкие дворы и дома частного сектора, а слева — широкую улицу, с обеих сторон которой, стояли пятиэтажные дома. Пройдя два коротких квартала по улице, мы оказались у ворот воинской части — цели нашей командировки.

За воротами справа — трехэтажное здание — казарма, на третьем этаже которого, находилась спортивная рота войск ПВО Краснознаменного Дальневосточного военного округа. В ней, так же как и в нашей сержантской школе: в два ряда, вдоль всей длинной комнаты стояли двухэтажные солдатские кровати; все необходимые солдатские помещения — каптерка, ленинская комната, умывальник, комната старшины и кабинет командира роты. В казарме уже были приезжие, это было видно из того, что они, как и мы, были одеты в шинели и у них, за спинами висели солдатские вещмешки. Предстояла необходимая процедура: постановка на учет, довольствие и размещение. Но это происходило быстро, без какой-либо волокиты.

Мы тут же получили постельные принадлежности и нам были предоставлены кровати и тумбочки. Все очень быстро и оперативно. Прибывающие на соревнования команды, размещались: устраивали свой нехитрый, солдатский быт. В казарме становилось тесно, возникало волнение и настороженность по поводу, ожидающихся завтра событий — чемпионата по боксу отдельной армии войск ПВО. В девять часов раздалась команда на построение роты на завтрак. Мы, представители сержантской школы, приученные к жесткой дисциплине и незамедлительным действиям, тут же сорвались с мест и стали в строй посреди казармы, но каково же было наше удивление, когда другие солдаты, не спеша и, даже нарочито, медленно, потянулись строиться. Прозвучали насмешки по поводу нашей торопливости:

— Ого! Самые голодные приехали! Ничего, завтра на ринге накормят! —

Мы переглянулись, а я, чтобы поддержать своих бойцов, громко сказал: — Мы не жадные, тоже поделимся! — Мой решительный ответ, очевидно, воздействовал, потому что шуток больше не было.

Кое-как построенные в две шеренги и солдаты-спортсмены, и новоприбывшие участники соревнований, стояли нестройными шеренгами в проходе, межкроватного пространства, в ожидании дальнейших команд. Вскоре перед строем появился невысокого роста, тучный с выпуклым животом, капитан, а пожилой, седоусый старшина-сверхсрочник, хриплым голосом отдал команду: — «Рота! Смирно!» — доложил о том, что постоянный состав солдат спортивной роты и прикомандированные участники чемпионата армии по боксу построены.

— Ну, что, сынки, проголодались?! — Весело улыбаясь, обратился капитан к строю. — Сейчас вы дисциплинированно, выйдя из казармы, построитесь в колонну по три и маршем в столовую. Для участников чемпионата объявляю, что соревнования начинаются завтра. Взвешивание участников будет проходить здесь же, в казарме в «Ленинской комнате», потом завтрак, далее, в десять утра, всех погрузят в автобус и отвезут в Спортивный Клуб Дальневосточного военного округа. В одиннадцать часов утра, открытие соревнований. А сейчас, товарищ старшина, отправить солдат на завтрак!

Капитан повернулся к двери и смешной, косолапой походкой направился к выходу. Старшина объяснил, в каком месте расположены столы для приезжих участников соревнований и дал команду на выход.

По моим наблюдениям: постоянный состав спортроты состоял, примерно, из сорока, сорока пяти солдат, прикомандированных участников соревнований было около сорока человек. Меня удивило: ни у одного из них я не заметил на погонах отличительных знаков воинских званий; все были рядовыми солдатами. Возможно, что в тех частях, где они служили, так оно и было; и только наша команда состояла из четырех младших сержантов и одного ефрейтора. Не все же воинские части были учебными сержантскими школами.

Спустившись с третьего этажа для привычного построения в колонну, что бы строем направиться в столовую, мы, с недоумением, не увидели строя: все «бойцы» спортроты спокойно шли в столовую без всякого строя. Для нас это показалось диким. Как это — солдаты, а передвигаются вне строя! У нас там, в сержантской школе, такого даже представить себе было невозможно. Если какой-либо солдат или сержант и передвигался в одиночку, то, обязательно, быстро, явно, выполняя какое-либо задание командира. А здесь, в столовую — толпой!

После завтрака, казарма опустела. Все спортсмены разъехались на тренировки в спортивные залы, а мы, приезжие, лишенные такой возможности, занялись, кто чем, на месте. Не имея на руках, кроме воинского билета, никаких документов, разрешающих свободное передвижение по городу, мы обязаны были сидеть безвылазно в казарме, ибо любое несанкционированное передвижение было опасно даже по территории этой воинской части, где располагалась спортивная рота. На это были особые причины: на ее территории размещался Главный штаб армии войск ПВО округа, и любой офицер или младший командир из штаба мог запросто задержать постороннего солдата, для выяснения причин, почему тот здесь находится. Пока эти причины выяснялись бы, в это время, задержанный солдат-участник работал бы на каком-нибудь объекте по уборке снега, или на какой-либо другой «не менее важной» работе. Для него ставилось бы под вопросом само участие в соревнованиях. Об этом нам рассказали ребята из постоянного состава роты, поэтому, наиболее приемлемым вариантом в нашем положении, оставалось сидеть на месте в казарме и никуда не выходить.

Я, было, подумал: наверное, неплохо было бы поработать где-нибудь на уборке снега (хоть, немножко продышаться); но, перспектива, быть отлученным от соревнований нам не подходила; и мы, лишенные какой-либо инициативы, вынуждены были сидеть в казарме и чего-то ждать. Время тянулось медленно: сидеть в «Ленинской комнате», читать газеты или уставы, совсем не интересно; но, увы, нам ничего другого не оставалось, как «ждать у моря погоды». Бездействие удручало, и я ощутил необходимость, в поисках выхода из создавшегося положения — проявить нужную инициативу. Рискуя оказаться каким-то выскочкой, я все же постучал в кабинет командира роты (он мне не показался деспотом и самодуром) и, войдя, обратился в уставном порядке, как к старшему по званию:

— Товарищ, капитан, разрешите обратиться! — я стоял вытянувшись в струну, руки по швам, глядя прямо ему в лицо, — Младший сержант Калмыков! —

— Обращайтесь! — сидя за небольшим письменным столом, обернулся он ко мне с приветливой улыбкой.

— Товарищ, капитан, имеем ли мы право, потренироваться перед завтрашними соревнованиями? Ночь в поезде и здесь вынужденное пассивное ожидание, может негативно отразиться на результатах соревнований. — Я четко и ясно, как мне казалось, выразил мысль, надеясь найти взаимопонимание.

— М-да! Задали Вы мне задачу, товарищ, младший сержант! Где же я найду для вас всех столько автобусов, что бы возить на тренировки всех, прибывших на соревнования участников, в спортивный клуб?

— Товарищ, капитан! Я со своей командой мог бы сам добраться до спортивного клуба, там потренироваться и вернуться назад, если бы у нас было на то разрешение, или увольнительная.

— Нет, сержант! Я не могу рисковать тобой и твоими бойцами. Сейчас комендатура усилила патрулирование по центральным улицам Хабаровска, и для патруля наша увольнительная не будет иметь весомого значения, что бы вас не задержать и не посадить на гауптвахту. Работники по уборке снега сейчас очень востребованы!

В словах капитана чувствовалась забота и сочувствие и, в то же время настойчивое стремление убедить меня отказаться от моих намерений. Мне ничего не оставалось делать, как согласиться с его вескими доводами.

Мы продолжали бездействовать в казарме. Часам к двум начали возвращаться с тренировок спортсмены роты. Кто из них были боксеры, мы могли определить только приблизительно, по характерным движениям и жестам: на сближение с нами они не шли и не интересовались нашим происхождением. Очевидно, были настолько уверены в своих силах, что среди нас, вряд ли видели серьезных конкурентов. Я подумал: «Да, конечно, вам здесь неплохо живется: только тренировки и все тебе заботы; не то, что там у нас в воинских частях, несущих непосредственную службу на тех или иных рубежах нашей огромной страны!»

Размышляя над этим, я не ощутил никакой зависти или сожаления по поводу того, что сам не нахожусь в составе этой спортивной роты. Я не видел никаких перспектив в связи со спортом: присутствовало одно лишь желание, быстрее, освободиться от необходимости сидеть бесцельно и без движений в этой тесноватой казарме; предстоящие завтра соревнования, не вызывали не только особых беспокойств, но и интереса, и только ничегонеделание угнетало и обессиливало. Но ничего не поделаешь, эти условия были для всех прибывших одинаковыми. Так в скучном ожидании и прошел день.

Утром, после взвешивания и завтрака, все участники соревнований в два рейса были перевезены в Спортивный Клуб Дальневосточного военного округа. До начала соревнований оставалось два часа, и мы имели небольшую возможность прогуляться по находящемуся рядом парку культуры и отдыха, и познакомиться с ближайшими окрестностями города. День, на удачу, выдался спокойный и солнечный: мороз не очень донимал; и мы, спустившись вниз по заснеженным аллеям парка, вышли к самой набережной Великого Амура. Широчайшая река была скована льдом, торчавшим, высокими торосами, словно окаменевшие стражи, над просторами ледяной равнины. Вдали, на противоположном берегу Амура простиралась низина; с левой стороны, далеко за городом, в легкой, снежной дымке, виднелась невысокая сопка; с правой стороны — железнодорожный мост. Тот мост, по которому мы полгода назад пересекли Амур и проследовали далее в Приморский край. Спустившись вниз к берегу реки, мы заметили еще одну достопримечательность. Справа от нас стоял высочайший утес, на вершине, которого устроилась небольшая беседка. Скала, около, тридцати метров высотой и беседка на ней, нависали над Амуром. Я представил себе, отдыхающих летом людей и любующихся из этой беседки бесконечными просторами широчайшей реки.

Насладившись красочными, зимними пейзажами и хорошо отдохнув морозным солнечным утром, мы вернулись в Спортивный Клуб, где, в раздевалке перед спортивным залом, уже висел список состава пар сегодняшнего дня. Семнадцать пар. Мы сегодня боксировали все пятеро: хорошо, что не сразу — друг за другом; была возможность, помочь товарищу по команде, подготовиться и посекундировать в бою. Первому из команды, выходить в ринг, предстояло мне.

Я, вдруг, ясно и отчетливо вспомнил свой первый бой на ринге и слова моего тренера: «Ты же должен помочь своему товарищу преодолеть страх. Вот и давай, покажи, как надо побеждать!» — Вот ответ на мои, казалось бы, не возникающие наяву, вопросы; вот та среда моей жизни и тот круг жизненных интересов, который я должен объять и возможно, даже, избрать, как основной путь своей дальнейшей, жизненной стези. Не знаю, не очень уверен в этом, но голос, с хрипотцой, тренера-учителя, знакомый до мельчайших интонаций: голос Виктора Артемовича, которого я бесконечно уважал и авторитетнее его, на то время, пожалуй, не было человека; прозвучал в моих ушах как приказ, как решение, не подлежащее сомнениям. «Ну что ж! Так тому и быть!» — подумал я.- « Будем драться!»

Спортивный зал, в котором тренировались и готовились к соревнованиям, секции бокса Спортивного Клуба Дальневосточного военного округа был небольшой и не высокий. В зале висело шесть кожаных боксерских мешков и две пневматические груши, а в торце на низеньком помосте стоял стандартный ринг, за которым в двух метрах от него была зеркальная стена. На этом ринге и предстояло нам боксировать.

Пришло назначенное время, и первая пара участников чемпионата соединения войск ПВО ДВО была приглашена на ринг. Я был в седьмой паре. Еще было время посмотреть на первые два — три поединка, что бы иметь представление о классе и авторитетности соревнований. Класс боксеров первых двух пар меня, по настоящему, насторожил. Ребята боксировали на хорошем техническом уровне, сохраняя во всех трех раундах хороший темп боя. Словно подстегнутый бичом, убедившись в том, что эти соревнования не «дворовые», я начал серьезно разминаться и готовиться к предстоящему поединку.

Помня наставления Виктора Артемовича, о том, что знакомиться с противником до боя не следует, я все же, украдкой посматривал на разминающихся боксеров, пытаясь предугадать своего соперника, но безуспешно. В конце — концов, оставив ненужные попытки: сосредоточился на себе и принялся более тщательно готовиться к поединку; зная о том, что, тщательно не размявшись, можно, не только проиграть бой, но и нахвататься лишних ударов столько, что и «врагу не пожелаешь»! Надев, почти новые, совсем еще не разбитые перчатки, я ощутил в себе боевой настрой и готовность достойно, как учил меня мой тренер, проявить силу воли, бойцовский характер, терпение и, самое главное, умение.

— На ринг вызывается седьмая пара боксеров: Сергей Дьяков — Виталий Калмыков! — гулким, тупым ударом в грудь прозвучала команда судьи информатора, и только теперь я увидел своего противника возле красного угла ринга. Невысокий, широкоплечий парень с курчавой темной головой и густыми черными бровями. «Похож на цыгана!» — мелькнуло в голове. Привычно вскочив в ринг между верхним и средним канатом, я повернулся к своему секунданту Петьке Ефименко, которого сегодня ожидала такая же участь в пятнадцатой паре.

— Виталь, ты знаешь, парень, видно, крепкий! Будет, наверное, бросаться с боковыми ударами. Попытайся его встречать! — советовал мне, оценив моего соперника, Петька. Подошел рефери, осмотрел перчатки, спросил, хорошо ли я себя чувствую.

— Отлично! — ответил я.

Тут же последовала команда: «Боксеры на средину!». — Последовали последние наставления рефери о строгом соблюдении правил поединка. Я смотрел в глаза сопернику, пытаясь в них что-то увидеть или, как говорят опытные психологи — прочесть. Но «прочесть» в темных глазах противника я так ничего и не смог: вернулся в свой угол; услышал призывный звон гонга; резко повернулся снова к противнику и приставными шагами направился навстречу к нему. В своей привычной манере, кружась вокруг него, я стремился доставать его своей передней правой рукой в голову или в корпус. За прошедшие более чем полгода немного потерялось чувство дистанции и сами ощущения боя, поэтому я не торопился. Нужно было как-то втянуться, войти в привычную атмосферу. Сначала попробовал почувствовать противника: пытаться реагировать на его удары и осмысленно защищаться от них. Получалось, но не очень уверенно и я решил не зависеть от него: боксировать более активно и самостоятельно. Вспомнил, что Виктор Артемович говорил в своих наставлениях: если не знаешь, что делать в данную минуту, работай передней рукой и, тогда появится какой-то план. Постепенно к рукам и ногам вернулись, приобретенные и отработанные, в многочисленных давнишних тренировках, координация и упругость.

Очевидно, желая взять инициативу в свои руки, противник начал более агрессивно нападать на меня, пытаясь наносить удары сериями. Но я уже начал чувствовать его и успевал встречать хлесткими прямыми и боковыми ударами правой рукой. Он пропускал эти щелчки и, озадаченный, не зная, что делать, как «слепой котенок», натыкался на мои жесткие, останавливающие удары. Несколько раз он попытался обрезать мне маневр в стороны и зажать в угол, но, нанося опережающие, встречные удары правой рукой, я пресекал неумелые действия и легко выскальзывал за его левую руку. Свою главную артиллерию, то есть, ударную — левую руку я пока не включал в работу, примеривался. Прозвучал гонг.

— Нормально! — Одобрил мои действия Петька. — Будь внимательным во втором раунде. Я думаю, он кинется на тебя и постарается бить жесткими боковыми ударами.

Прозвучал гонг. Я решительно пошел навстречу противнику, приблизился к нему почти на критически близкое расстояние, он весь напрягся и резко бросился на меня с правым боковым. Ожидая, именно, такого ответного действия, я сделал быстрый, полноценный шаг назад, мгновенно, упершись носком левой ноги в настил ринга, резко выбросил ему навстречу левый прямой удар в открытый подбородок. Пропустив мощнейший встречный удар, он, продолжая движение вперед, рухнул на настил.

Открыв счет, рефери неуверенно досчитав до трех, прекратил считать и наклонился над лежащим вниз лицом и не шевелящимся боксером. Мне стало не по себе! В зале мертвая тишина! К лежащему кинулся врач соревнований, перевернул его на спину и начал протирать ему виски нашатырным спиртом и водить ваткой перед носом. Наконец, парень начал приходить в себя и, еще не понимая, что с ним произошло, что-то невнятно бормотал. Ему помогли выйти с ринга, а мне подняли руку в знак победы нокаутом. Первый день соревнований закончился еще одной нашей победой: Петр Ефименко, в вялой, тянущейся манере, замучил своего оппонента и был объявлен победителем по очкам; трое других участников нашей команды потерпели поражения. Мы с Петром завтра будем бороться за выход в финал.

Мой полуфинальный поединок оказался даже менее напряженным психологически, чем первый. Я ощутил, что уже вошел в привычную для себя соревновательную среду и, волнение, хотя, и было, но вполне стабильным — боевым и главное — контролируемым. Я почувствовал, что появилось зрелое видение всего происходящего. Разминаясь перед боем, правильно определил моего сегодняшнего соперника: худощавый, чуть выше меня ростом, правша, руки держит низко — голова открыта. — «Посмотрим, как будет передвигаться в бою: тогда и решим, как боксировать», — подумал я, одевая перчатки.

Прозвучал гонг и команда — «Бокс!». Я решительно направился навстречу к противнику, давая понять, что играть с ним в «пятнашки» не собираюсь: нанося опережающие, жесткие прямые удары в корпус и в голову, потеснил его к канатам ринга; не давая возможности маневрировать, зажал в его же углу, пресекая всякие попытки к сопротивлению. Это продолжалось около минуты. После нескольких пропущенных сильных ударов в голову и корпус, мой противник совсем обмяк и скис, и рефери, видя, что продолжение боя не имеет смысла, остановил поединок. За судейским столом озвучили мою победу — «Ввиду явного преимущества!»

А через несколько пар мы потерпели еще одно поражение в команде: Петя Ефименко проиграл также ввиду явного преимущества, гораздо, более сильному сопернику, не пожелавшему принять его медлительно-тягучую манеру ведения боя. Он обрушился на Петьку мощными боковыми ударами, от которых, высокий, стройный Петр, словно березка, зашатался и, вовремя прозвучавшая команда «Стоп!», предотвратила более печальные последствия.

«Ну, что ж, попытаемся доказать, что и «один в поле воин»! — пронеслась коварная мысль о завтрашнем бое. Мне удалось краем глаза, перед моим сегодняшним выходом в ринг, увидеть своего завтрашнего соперника, оценить его манеру ведения боя. «Не подарок!» — Плотный, коренастый, я заметил, что он и умело передвигается по рингу, и бьет резкие боковые удары на скачках. «Зажать его в углу ринга будет трудновато, скорее, он меня будет пытаться теснить к канатам и зажимать в углах, лишая возможности маневрировать и готовиться к боевым действиям. С такими боксерами тактика «лихого» обмена ударами не подойдет — перебьет!» — Размышлял я после ужина, лежа в своей солдатской кровати на втором ярусе в казарме спортроты. «Руки низко опущенные: нужно попробовать боксировать во встречной манере; выдергивая его на себя!». — Иногда это мне удавалось в боях с такими подвижными плотными боксерами, потому, что они, все-таки, менее подвижны, чем, скажем, худощавые и «сухие», каким был я.

Наметив себе приблизительную тактику ведения боя, попытался заснуть, но это долго не удавалось. Мысли о поединке, незаметно переходящие во всякую бессмысленную мешанину, долго еще не давали сну спокойно овладеть моим телом и взбудораженным сознанием…

— Рота! Подъем!

Звучная команда дежурного по роте всколыхнула утреннюю тишину в казарме и недовольные старослужащие — «дембеля», громко возмущаясь бранными словами, закутывались с головой под одеяла, продолжали спать. Все другие солдаты-спортсмены неторопливо поднимались с коек, одевались, умывались, приводили себя в порядок и готовились к завтраку. Хорошо выспавшись, взбодренный ледяной водой, я уже не очень волновался по поводу, ожидавшего меня финального поединка. Чтобы не отягощать желудок перед боем, не стал сытно завтракать (голодный волк намного злее, чем сытый). Вместе с остальными участниками финала и их секундантами, в бодром состоянии духа, прибыл во дворец Спортивного Клуба.

— В красном углу ринга Геннадий Садовников, боксер первого разряда, в синем углу — Виталий Калмыков, — первый разряд!

Голос судьи информатора представившего нас в ринге успокоил, клокочущее от волнения, сердце: наступил момент просветления; исчезло внешнее восприятие окружающего; только я и он — коренастый с широкими, покатыми плечами и мускулистыми руками, большая голова сидит на крепкой шее. «Взгляд отвел! Не очень уверенный!» — спокойно подсказывало мне сознание, в то время, как мы пожимали друг другу руки, а рефери напоминал нам о правилах бокса.

Удар гонга еще более обострил мои чувства, и я легко, словно, пружина из хорошей закаленной стали, очень подвижный, уже хлестко и резко встречал его медленно плывущие ко мне руки с целью нанести какой-нибудь удар. Мои же удары, как уколы шпагой, безжалостно пресекали все попытки противника, что-либо предпринять. Его руки и защита оказались какими-то дырявыми, и мне не стоило никакого труда, пронзать его защиту, нанося чувствительные щелчки передней, правой рукой внутрь и сверху его левой, в широкое отверстие между плечом и подбородком и добавляя, мощный — левый прямой между руками. Еще не в полной мере ощутив разящую мощь моих прямых «римских дротиков», хотя прыть его уже угасала, он еще пытался пробиться к моим защитным бастионам своими боковыми ударами. Но, контролируя, начало движения его руки, я успевал опережать его атаки, гася их встречными ударами, в самом начале, не давая им развиться.

Прозвучал гонг. Нахватавшись ударов, мой противник вяло поплелся в свой угол.

— Виталя, отработал классно первый раунд! Во втором не теряй внимание и продолжай в том же духе.

Голос Петьки укрепил мою уверенность, и я, с таким же настроем, продолжил бой во втором раунде. Мой противник не успел хорошо отдохнуть в перерыве между раундами, видно физическая подготовка была слабая. «Спасибо тебе, наш „Батя“ — сержант, за то, что безжалостно гонял нас как „сидоровых коз“ эти полгода», нахлынуло чувство благодарности — я чувствовал себя в бою уверенно и свободно.

Продолжая пресекать всякие попытки атаковать меня, контролируя каждое его движение, я добавил к своей работе удары левой рукой между широко расставленными локтями, в его открытый корпус. Результат не заставил себя долго ждать. Уже после третьего пропущенного удара он оказался на полу, корчась от боли. Удар в «солнечное сплетение» поставил победную точку в моем третьем бою на этих соревнованиях.

А еще, нас ожидал приятный сюрприз. На параде закрытия соревнований, при подведении итогов общекомандного первенства: наша команда, оказывается, заняла первое место в своей группе военных соединений; и награждалась специальным кубком. Я же, был зачислен в состав сборной команды соединения, т.е. — армии войск ПВО в полулегком весе — 57 кг — для подготовки к чемпионату Дальневосточного военного округа, который должен состояться в конце января месяца, уже следующего года.

Такой неожиданный поворот событий меня серьезно озадачил: ведь, после окончания сержантской школы, я был оставлен в ее штате; как сержант-инструктор подготовки будущих младших военных специалистов, я должен был заменить ожидавшего демобилизацию весной — сержанта Тихонова. Считая необходимым доложить об этом командованию спортивной роты, я так и сделал. После окончания соревнований, по прибытии в казарму, для выяснения этих обстоятельств, я обратился к командиру спортроты — капитану Куликову. Сюда же был приглашен тренер сборной команды СК ДВО Александр Карпович Закарьян.

— Александр Карпович, — обратился, с хитроватой усмешкой, к вошедшему человеку — то ли грузину, то ли армянину, капитан, — вот у сержанта вопрос государственной важности. Он говорит, что служит в сержантской школе, и в его обязанности входит подготовка молодого поколения солдат к дальнейшей воинской службе. Он волнуется: смогут ли они, там, в сержантской школе обойтись без этого военного специалиста и младшего командира. Как Вы считаете, может быть, товарищ младший сержант настолько важен, что там действительно без него не смогут обойтись. Он Вам, очень нужен в команде?

Я, вдруг, понял, что, наверное, напрасно проявил инициативу. Можно было бы и остаться здесь в спортроте. Хоть немного потренироваться.

— Михаил Иванович, — ответил тренер, — боец перспективный и, я думаю, нужно оставить его в команде. Ну, а если он там понадобится, они сообщат, вот тогда уж мы и отправим его назад в воинскую часть — служба, есть служба!

— Хорошо, Александр Карпович! Так и решим! Вы согласны, товарищ, младший сержант? А, что бы Вы, не теряли свои командирские навыки, я назначаю Вас здесь заместителем старшины роты. Будете помогать ему в организационной и служебной работе. В вашу часть от командования армии пошлют соответствующую телеграмму. Можете быть свободны, товарищ младший сержант, идите отдыхать!

Я вышел из кабинета командира и, облегченно вздохнув, направился к своим ребятам, с которыми, завтра предстояло попрощаться: поезд во Владивосток отправлялся в 15.45.

Вот так случилось, что, совершенно не предполагая и не планируя, я оказался в спортивной роте, и теперь: моей задачей, стала подготовка к чемпионату Дальневосточного военного округа; а это уже совершенно иные масштабы и спортивные мерки. Весь Дальневосточный округ, по величине территории, намного больше нашей Украины и контингент участников там будет уже на уровне республиканских, а то и всесоюзных соревнований, потому, что принимать участие в них будут представители — спортсмены со всего Советского Союза. Тут уж не до шуток! Готовиться нужно будет со всей серьезностью.

На следующий день было проведено организационное собрание сборной команды, на котором, были определены конкретные задачи каждого участника. На собрании были представлены новые члены сборной; произошла корректировка по весовым категориям. В целях усиления команды, да и повышения уровня возможности моих достижений, мне было предложено боксировать в полулегком весе. Я согласился, так как, фактически; весил всего 59 кг и мне, совсем не представляло труда, согнать лишние два килограмма, что, естественно, увеличивало мои перспективы добиться успеха. Меня немного настораживало то, как меня примут в новом коллективе, но, насколько себя знаю, до этого, легко входил в незнакомые условия и в новый коллектив. Примеров этого было огромное количество: одних только школ, за свои одиннадцать лет учебы, поменял восемь; да рабочий коллектив; да армия. Опыт привыкания был!

Вся наша команда была примерно одного возраста: разница состояла лишь в том, что все мы разделялись по весовым категориям; от 48кг, эту весовую категорию представлял единственный боксер, ставший позже нашим всеобщим любимцем, парень из Якутии — Валера Кутуков. Валера был настоящим боксером — комаром: легкий, весил всего около 47 кг; быстрый, сильный и выносливый; но прожорливый, до удивления. Он мог спокойно объесть по количеству пищи за один раз любого боксера тяжеловеса. Мы, бывало, в шутку, что бы посмеяться: уговаривали Валеру становиться в очереди в столовую за нашим тяжеловесом, Сашей Пшеничным; тот любил поесть (еще бы — богатырь, около 115 кг и около двух метров ростом). Валера набирал еды столько, сколько тяжеловес и спрашивал, наивно улыбаясь: — Саша, ты уже все взял? — если тот отвечал утвердительно, тогда Валера с радостной улыбкой говорил, — ну, а я, пожалуй возьму еще себе вот эту котлетку или бифштекс и запью, что бы, не застряло стаканчиком яблочного сока. Тяжеловес с добродушной усмешкой говорил:

— Валера, может быть, давай побоксируем с тобой на спарринге? — На что Валера с радостной улыбкой отвечал:

— Э-э, Саша, я же, как комар, очень кусаюсь! Сяду тебе на шею и выпью из тебя всю кровь, так, что, смотри, не шути со мной!

Началась активная подготовка к чемпионату округа. В одинаково жестких условиях соревновательного периода мы быстро сплотились вокруг единой цели и вскоре все стали одним хорошим коллективом и командой. Мои опасения по поводу своего места в новом коллективе оказались напрасными, я смог быстро адаптироваться к новой жизни. Тренировки проходили по два раза в день, ежедневно, кроме субботы (одна утренняя тренировка) и воскресенья. Первая неделя тренировок показалась мне особенно тяжелой. Непривычный график двухразовых тренировок и хорошо подготовленные боксеры-партнеры постоянного состава, все это требовало от меня высокой концентрации внимания, физических и душевных сил, и предельной собранности. После утренней тренировки, пообедав, мы падали в кровати и полтора часа спали как «убитые», а после вечерней — едва дожидались отбоя, а то и, вовсе, ложились спать до команды «отбой». Я вскоре ощутил, как повысились моя общая и специальная выносливость, и сила; повысилась сопротивляемость; благодаря тысячекратным повторениям одних и тех же приемов и ударов, повышалось мастерство и возникало чувство предвидения.

Некоторые из членов команды, чувствуя во мне конкуренцию, пытались подавлять мою инициативу и свободу в действиях и, при проведении заданных тренером приемов, чрезмерно превышали силу в атакующих или контратакующих действиях. Тренер, к сожалению, даже не пытался корректировать их действия, и даже с издевкой, поговаривал:

— Терпи, сержант, это тебе не молодыми «салагами» командовать! —

Меня злило отношение Закарьяна ко мне: вспоминая Виктора Артемовича — его строгость, но и отеческое отношение, я невольно противопоставлял его нынешнему тренеру. Он, хотя и показывал себя мягким и положительным, но все же, от него часто можно было слышать подначки и издевки в отношении тех или иных ошибок или неудач. Приходилось терпеть, а что поделаешь — «Его Величество, БОКС» учит выдержки и терпению!

Особенно это важно на начальном этапе, когда еще не виден конечный пункт пути или цель не совсем четко определена. Я терпел: постепенно втягивался в непривычный ритм жизни; терпел боль рассеченных губ и ссадин на лице; терпел ощутимые удары по корпусу, а бывало и в область печени — очень уж удары по печени болезненные и неприятные. Как-то незаметно, ушло ощущение состояния слабости и какой-то неприятной подчиненности и своей личной малой значимости, а на смену удручающей неуверенности, пришло чувство полноценности и свободы. Благодаря тренерскому таланту моего первого тренера — Виктора Артемовича Кочерги, и, несомненно, благодаря строгости и принципиальности моего командира — сержанта Тихонова, научившего нас терпеть невзгоды и тяжести солдатской службы, я смог быстро адаптироваться к гораздо более сложным условиям тренировок во взрослом коллективе боксеров высокого спортивного мастерства.

Отрабатывая тактико-технические приемы в паре с более сильными партнерами, естественно, приходилось работать в режиме наибольшего напряжения, но, в итоге, это поднимало мой технический уровень и сопротивляемость в боевой обстановке, повышало мои возможности. По душе пришлась мне работа с боксерскими мешками и пневматическими грушами. Там, в далеком Днепропетровске, в доме спорта висело всего два мешка, да и они были такие разбитые и окаменевшие внизу, что бить их не доставляло удовольствия. Здесь же, на пяти, почти новых мешках, отрабатывать силу удара и технические приемы, приносило удовольствие и пользу, что я, вскоре, ощутил на ответных действиях своих партнеров. В отработке со мной они уже не прикладывали всю силу ударов и стали пробивать их помягче, намекая на то, чтобы я тоже не очень вкладывался. Я с удовольствием отвечал им взаимностью, потому, что, понимал: качественно отрабатывать любые сложные комбинации ударов и тактические приемы, возможно только при полном взаимном доверии.

Ежедневные двухразовые тренировки возымели огромный положительный эффект. Многократно отрабатывая те или иные приемы с более подготовленными боксерами, чем в прошлом, в Днепропетровске, я во многом усовершенствовал свои боевые качества и, главное, ощутил уверенность в своих действиях. Работая в правосторонней стойке, стал чаще приводить в действие свою более сильную, левую руку. В то же время, ежесекундно подвергаясь угрозам получать жесткие удары, поневоле приходилось адекватно реагировать на эти угрозы и взывать к своей интуиции. Развивая ее, я начал работать в более открытой стойке, развернувшись к партнеру или противнику более фронтально, усложняя ему возможность, атаковать меня с правой стороны. Мне удалось усовершенствовать и качественно отработать прием «выдергивания» оппонента на себя: финтя правой рукой и корпусом. После обманного движения, я делал отход на полшага назад — влево и, после успешного провала противника; следовала моя мощная контратака по висящему в беспомощном положении оппоненту левым снизу по корпусу с переводом левым боковым в голову.

Наши отношения с Александром Карповичем стали постепенно улучшаться: я, полагаю, он заметил мою надежность, старательность и работоспособность и принял в свою команду. Постепенно обращение ко мне — «Сержант», сменилось, на — Виталий. Очевидно, увидев во мне, как боксере, что-то интересное, он иногда отрабатывал со мной на лапах те или иные приемы. А это очень важно, когда тренер верит в своего ученика: тогда они оба, как в надежной связке, могут добиться хороших успехов.

Время летело быстро. Наступил новый 1966 год. Что он мне сулил? Трудно было, даже предположить. Какая-то неразбериха, какое-то непонятное местоположение! Кто — я, и что — я? Где и в чем смысл дальнейшей жизни? Эти вопросы иногда смутно и ненавязчиво посещали мою голову, но пока я, даже не пытался на них концентрироваться. Просто, катился по течению того потока жизни, в который был ввергнут призывом в армию: собственно мне и думать то не было смысла. В данный момент я являюсь солдатом, вернее — сержантом и младшим командиром Советских Вооруженных сил, имеющим определенную военную профессию и священные обязательства перед Родиной. И поэтому — куда меня несет река жизни, туда я и должен плыть. Вот, сейчас тренируюсь и активно готовлюсь к чемпионату округа по боксу, тренируюсь, выкладываясь в полную силу — привычка все делать старательно и добросовестно. До начала соревнований осталось чуть больше двух недель. Что дальше? Не знаю. Товарищи по команде тоже трудились «не покладая рук и в поте лица»

Одной из самых одиозных фигур нашей боксерской команды был Валентин Барышев. Он призвался в армию из Ленинграда, был на два года старше нас — призванных в1965 году, и представлял категорию первого полусреднего веса — 63,5 кг. Был чрезвычайно болтливый, самоуверенный, весельчак, задирака и заводила. Лидеру команды было чем бахвалиться, еще бы — Чемпион Вооруженных Сил СССР, мастер спорта. В бою: хлесткий, быстрый, подвижный; но самое грозное его оружие — удар; бил молниеносно, жестко и вовремя, очень тонко чувствовал дистанцию, одним словом — настоящий мастер нокаутер.

Ему прощались всякие легкие шалости, да и не только легкие.

31 декабря, в канун Нового года, командование армии поздравляло нас с наступающим праздником. Личный состав спортроты стоял в строю, а представители командования — моложавый подполковник, наш капитан Куликов и старшина роты, седоусый, худощавый человек; все в парадных мундирах, стояли перед строем. Зачитав приветственное письмо высшего командования армии, подполковник поздравил лично спортсменов роты, пожелав успехов и, как всегда, чего полагается.

После прозвучавшего троекратного «Ура»: вдруг из строя вылетает Валентин Барышев; бросается к нашему командиру, поздравляя, обнимает его; потом он хватает в объятия подполковника и трижды, как бы обнимая, ударяет его о свою грудь; тот от ударов даже закашлялся. На этом Барышев не остановился. Призвав на помощь других солдат, он подбежал к старшине роты. Они хватают старшину на руки, и под команду: И, раз, и, два, и, три…! Бросают смущенного старшину, почти до потолка. Вдруг, громко звучит Валькин голос: «Разойдись!» — Сработала заученная до условного рефлекса команда, и, бедный старшина, человек уже в преклонном возрасте, чуть ли не с потолка (ухватиться то, не за что), приземляется на бетонный пол казармы. Раздается грохот падающего с потолка тела, а коварный Барышев, уже подбегает к старшине, помогает подняться, с сочувствием отряхивает на нем пыль с парадного мундира и с состраданием спрашивает, не сильно ли он ушибся.

Но, не только успехи в боксе и беспримерная раскованность, отличали Барышева. Он очень красиво и правильно пел. По утрам, вскоре после подъема: сильным, чистым, мелодичным баритоном звучала песня:…

— Не знаю больше сна я,

Мечту свою храню,

Тебя — моя, родная,

Ни с кем я не сравню…

И все вокруг умолкали, наслаждаясь его голосом; вспоминая своих девушек, и невест. Хорошо, что у меня по этому поводу не было никаких переживаний. Со своей девушкой — Валей, там, в далеком Днепропетровске, мы расстались безболезненно. Месяца три или четыре переписывались, а потом Валя написала, что, наверное, нет необходимости ждать друг друга целых три года и, поэтому, мы можем быть свободны от всяких обязательств, друг перед другом. Я принял это с облегчением, потому, что сам был, далеко не уверен в надежности своих чувств и это наше обоюдное решение освобождало нас от излишних переживаний и ненужных страданий.

Подготовка к чемпионату округа набрала полные обороты. Однажды, на тренировке, Барышев подошел ко мне и предложил поработать с ним в паре. Я не отказался, но Александр Карпович, услышав его предложение, отменил, сказав, что у него другие планы в отношении меня. Мне же, потом отдельно порекомендовал пока не становиться с опасным и нестандартным Валькой, потому что тот никогда не следовал наставлениям тренера, не выполнял четко и дисциплинированно конкретные задания. Он видел перед собой в партнере не помощника в отработке технико-тактического мастерства, а просто «живого, подвижного мешка или грушу».

Моим партнером в тренировках часто был Коля Зибаров: парень, немного ниже меня ростом, но плотный и мускулистый. Он не уступал мне в физической подготовке, хотя весил килограмма на два меньше (особой роли такая разница в весе не играет). В технико-тактическом плане, я был, по моему мнению, поопытнее, да и в скорости Николай уступал, но как партнер для отработки технических приемов против низкорослых боксеров, мощных темповиков, он был отличный. В команде было еще несколько ребят легковесов, готовящихся к чемпионату округа, но их я как-то не запомнил. В общем напряжении подготовительного этапа тренировок, каждый спортсмен сосредоточен на себе: не очень запоминаются окружающие тебя конкуренты, оппоненты или партнеры. А, возможно, это еще оттого, что я, пока еще не видел себя в боксе или, если выразиться современным понятием, не был мотивированным на результаты в спорте.

Время соревнований приближалось: я изрядно подтянулся; сбросил лишние два с половиной килограмма веса; ощутил легкость и быстроту в движениях; стал чувствовать себя увереннее в вольных боях и спаррингах. Все же, необходимо заметить, что с улучшающейся спортивной подготовкой, напряжение соревновательного периода возрастало с каждым днем. Даже шутки-прибаутки Вальки Барышева стали звучать реже: то ли выдохся, то ли, был так же, как и мы, озадачен подготовкой к соревнованиям. За оставшуюся неделю нужно было довести до логического конца подготовку каждого боксера. Об этом тщательно и скрупулезно заботился тренер: жесткая и ускоренная работа с партнерами и темповая на снарядах; придавали нам уверенность в том, что выдержать три раунда боя по три минуты, не такая уж и сложная задача.

Для меня эта новая формула боя была еще не совсем знакома, потому, что я еще не провел ни одного боя все три раунда по три минуты. Все свои пятьдесят девять поединков я проводил в юношеском и юниорском возрасте и не имел еще опыта боев на взрослом ринге: а это — авторитетно заверяю — совсем другая работа. Четыре предыдущих поединка закончились досрочными победами, не выходя за пределы двух раундов: а, ведь часто, именно третий раунд играет решающую роль в определении победителя. И, хотя, я как-то об этом еще не задумывался, все же, тренировки с взрослыми партнерами значительно озадачивали и в то же время, приносили мне большую пользу.

Время без устали и задержки ведет нас вперед. Первые два боя на чемпионате округа я так же, уже, почти традиционно, победил досрочно в первом и во втором раундах. Завтра, в финальном поединке боксер из Камчатки — Борис Лысый. Крепыш, «темповик», ударный. Свой полуфинальный бой завершил, как и я — досрочно, в первом раунде. Я, к сожалению, даже не успел понаблюдать за ним: вот и жди теперь завтрашнего дня.

Войдя в ринг, я был слегка удивлен: напротив меня стоял плотный, мускулистый парень со светлой рыжеватой, курчавой головой. Он представлялся мне, почему-то, сообразно своей фамилии — лысым, а тут, вдруг, курчавый. Какое-то странное и нелепое разочарование возникло внутри меня. Однако, вскоре, понял, что это разочарование никакого отношения к противнику, а тем более к поединку, не имеет. Быстрые, мощные атаки сыпали как из крупнокалиберного пулемета, град тяжелых ударов. И, на удивление, мои попытки опередить его или уйти от его ударов не удавались: он догонял меня и продолжал бомбить по рукам и плечам, пытаясь добраться до головы или открытой части корпуса. В первом раунде я не смог озадачить его более-менее адекватными действиями, хотя раунд, в общем-то, не проиграл, все же видимость и инициатива были на его стороне.

Сконцентрировавшись во втором раунде, я призвал свою агрессию к активности и ринулся в бой. Первую минуту мы провели в равном обмене ударами на средней и ближней дистанции. В один из моментов боя, когда мы находились на средней дистанции, меня, внезапно осенила мысль: «Разорвать дистанцию и пробить на провале!» — Я расслабил свои руки, лежащие в борьбе у него на плечах и груди: сделал шаг назад и влево; резко выбросил свою левую перчатку в летящую мне навстречу голову: «Эх! Жаль! Поздновато!» — Он успел смягчить удар движением вперед, но эффект был. Его изрядно встряхнуло, и он попятился назад. Преследуя отступающего противника, я втыкал ему в открытую голову прямые удары. В этом раунде мне удалось сделать несколько таких эффектных провалов противника на себя и, почти все были успешными! Несколько раз он, буквально, съедал мои встречные удары «левой», но не падал. «Чего-то не хватало! Может быть точности». Лихорадочно метались мысли в голове. Прозвучал уже долгожданный гонг! Раунд, вроде бы, за мной!

— Виталий, не расслабляйся! Держи инициативу в своих руках, встречай его атаки прямыми ударами с уходом в стороны! — Карпович тихо, но настойчиво наставлял меня на последний раунд.

Настойчивый звон гонга поднял нас с табуреток, и мы снова бросились в схватку! Я завлекал его в обмен ударами, чтобы на разрыве дистанции, провалить и нанести встречный удар. Иногда это получалось. Об этом говорили возгласы и бурные взрывы эмоций болельщиков, однако, надежного перевеса я не ощущал. Все как-то смазывалось; не было чистоты во встречных ударах и они не приносили достойных результатов. В таком равном диалоге закончился третий раунд и мы, разъединенные сигналом гонга, разошлись по своим углам в ожидании решения судей.

К огромному моему огорчению, итогом этого финального поединка чемпионата Дальневосточного округа оказалась поднятой не моя рука, а Бориса Лысого.

Внутренний протест долго не мог примирить мое внутреннее, душевное состояние с оправдательными доводами тренера: — «Мол, все нормально, ты победил! К сожалению — бывает так — судьи не смогли правильно оценить твое технико-тактическое решение: они просто поддались эмоциональной оценке. Для них; бурные, даже, чаще, неплодотворные атаки, имели более весомое впечатление, чем твои провалы противника и точные ответные действия и удары».

Занятое второе место на чемпионате округа дало мне право войти в сборную команду округа для подготовки к чемпионату Вооруженных Сил СССР, и я в составе уже другой, более усиленной команды, начал активную подготовку к еще более высокой ступени соревнований. Мне, очевидно, нужно было согласиться с тем, резким поворотом на дороге моей жизни, который, в очередной раз предоставила мне судьба. Я, наверное, должен пройти путь испытаний перед выходом на какую-то более ясную и широкую дорогу. Ну, что ж, значит нужно без ропота и сомнений устремиться в увлекающий меня поток и, балансируя в нем, дабы не быть поглощенным — плыть, уносимым в то пространство, которое, пока еще не очень ясно, а, вернее, совсем не ясно, просматривается. И я решил не тревожиться. Передо мной, кем-то свыше, поставлена очередная, более сложная задача, значит, ее надо выполнить.

Трехнедельный период подготовки к чемпионату вооруженных сил СССР начался сразу же после завершения соревнований. Времени на расслабление не было и тренер, не ослабляя темпа нагрузок, продолжал держать тренировочный процесс в высоком темпе так, как будто прошедшие соревнования чемпионата округа были, всего лишь, одной из ступеней подготовки к главному старту, которым и была «вооруженка». В прошедших соревнованиях, я, наконец, смог ощутить себя в полноценном трехраундовом бою по три минуты. Дышал, вроде бы неплохо, хотя после второго раунда все же, какое-то сомнение возникло, а это уже сигнал! Общая и специальная выносливость требует быть лучшей! Были и явные пробелы в технико-тактической и физической подготовке, что стало причиной поражения. Исходя из результатов прошедших соревнований, при помощи тренера, я отметил свои слабые стороны и поставил себе цели совершенствования своей технико-тактической подготовки. Сюда входили три основных пункта:

1. Не достаточно точный и мощный удар левой рукой: то, что достаточно было для юношеского и юниорского бокса, явно, не имело хорошего эффекта на взрослом ринге.

2. Более точно и качественно отработать приемы вызова противника на себя. И, в ответных действиях: добавить к удару левой рукой, в голову или корпус, боковой правый в голову, через левую руку противника.

3. Современный бокс требует умения боксировать на любой дистанции и в связи с этим, Александр Карпович рекомендовал также развивать и совершенствовать работу на ближней и средней дистанции: тем более — это требуется для боксера «левши». Все боксеры «правши», зная о неумении «левшей» боксировать на ближней и средней дистанции, будут стремиться сближаться со мной, не давая возможности активно работать и атаковать с дальней дистанции.

Недостатки нужно было постараться убрать. Я с большим старанием устремился к ликвидации этих прорех. Проводилась активная, жесткая работа в паре с разными по технической и физической подготовке партнерами; до изнурения — работа на боксерских мешках; ежедневные — двухразовые тренировки. Весь этот комплекс тренировок и физических нагрузок дал положительный результат. Я был готов к соревнованиям, если и не на все, сто процентов, то явный успех ощущался. Если до соревнований на округе, выдержать в быстром, рабочем темпе семь — восемь раундов, была проблема, то теперь — девять-десять раундов мощной темповой работы в паре с партнером или на снарядах, не представляли трудностей. Настойчиво и целеустремленно проводилась работа и по совершенствованию технико-тактической подготовки. Более уверенно проходили комбинации по раскрытию противника и ответные контратаки; ощущалась действенная взаимосвязь правой и левой руки в развитии контратак; удалось отработать хороший силовой прием в атаке — правый в корпус, как ложный удар и, продолжая движение вперед — на скачке правый боковой в голову. Эти отработанные приемы, может быть и не до самого совершенства, я полагал, приведут к хорошим показателям в будущих напряженных поединках, которых мне уже было не избежать.

За неделю до отъезда на соревнования состоялся боевой спарринг, так называемый, смотр готовности участников сборной команды. Корректировать по основному составу участников, практически, уже нет никакой необходимости. Все участники были распределены, каждый по своим весовым категориям. В этом спарринге моим оппонентом был уже опытный боксер легковес из Южно-Сахалинска, победитель Всесоюзного турнира на приз Героя Советского Союза А. Короткова и чемпион Дальнего Востока — Николай Голованенко. Я уверенно провел бой и даже, по моему мнению, подтвержденному, кстати, мнением других ребят в нем смотрелся увереннее и активнее Николая. Это также подтвердил и Александр Карпович, похваливший меня за уверенность и активность. Окрыленный успехом и радостью, что включен в основной состав сборной команды Дальневосточного военного округа, я с еще большим усердием продолжал готовиться к отъезду.

Осталось три дня. Все участники подготовки к чемпионату собраны на общее собрание, в котором должны были получить последние наставления и рекомендации.

Я сидел на стуле, стоявшем в первом ряду слева, под окном и мне хорошо был виден весь наш боксерский зал. В зал вошел Карпович, и мы встретились с ним взглядом, но он, на меня как-то странно посмотрел и отвел взгляд. Мое сердце гулко всколыхнулось — как перед боем! Нет, не перед боем…

Вдруг, я вспомнил: так гулко всколыхнулось сердце, когда я стоял в углу ринга на первенстве Украины после боя; а рефери, идущий от стола главного судьи, на меня как-то странно посмотрел и отвел глаза в сторону. «Не может быть», — мысли ошалело заметались в голове, — «Я же доказал, что я отлично подготовлен. Это — что-то не то!» Я пытался успокоить свое сердце, но оно стучало в волнении, будто ожидая чего-то неприятного. Закарьян занял место за столом, стоящим у канатов ринга, перед нами и начал собрание:

— Мы проводим это собрание, что бы проинструктировать вас перед сложной дорогой и окончательно скорректировать состав команды, которая будет выступать на чемпионате Вооруженных сил Советского Союза в Минске. Что бы вы знали, соревнования чемпионата будут проводиться в двух возрастных группах: по взрослым и по молодежи, возраст участников молодежной команды не должен превышать двадцати лет. И еще одно для нас не очень приятное решение тренерского Совета Вооруженных сил: нам лимитировали количество участников в сборной команде округа, которая будет участвовать в чемпионате Вооруженных сил. На чемпионате должны участвовать семь боксеров взрослой группы и три боксера — молодежной. Исходя из условий, поставленных нам командованием, мы вынуждены, наиболее оптимально подобрать состав команды. — «Ну, быстрее говори, не тяни!» — лихорадочно металась мысль в моем возбужденном сознании. — И так, основной состав взрослой команды таков: Валерий Кутуков — 48 кг, Николай Зиборов — 54 кг, Николай Голованенко — 57 кг, Валентин Барышев– 63,5 кг и Юрий Дрейман — 67 кг, Вячеслав Семенов — 81 кг и в тяжелом весе Александр Пшеничный.

Называемые фамилии гулко отзывались в моей голове и, не услышав свою в семерке взрослых, я еще имел какую-то надежду услышать ее в тройке молодежи, но, увы…, она не прозвучала. Александр Карпович объяснил причину моего неучастия в том, что, во-первых, во взрослой группе боксеров, по его мнению, я еще не готов участвовать — маловато опыта, если сравнить, например, с Николаем Голованенко. Тот, ведь является победителем Всесоюзного турнира памяти Короткова и чемпионом округа, я же, в свою очередь, даже не победил на чемпионате округа. В молодежную группу я не попадаю в силу возраста: мне на время соревнований, исполняется двадцать лет. (Было начало февраля)

Причина вроде бы и серьезная, но что-то во мне вызывало внутренний протест: «Я, ведь был сильнее Коли Голованенко в спарринге и претендентом на поездку, по моему мнению, был первым!!!» Тем более, что ему еще придется сгонять вес до пятидесяти семи килограмм. Он, ведь на спарринге со мной весил все шестьдесят, а то и больше.

Но, таково решение опытного тренера и оспаривать его я не мог, потому, что не имел надежных, неоспоримых аргументов, ведь лучший показатель в спарринге, еще не может быть решающим показателем готовности боксера к ответственным соревнованиям. И, хотя, внутренне я не был согласен, все же вынужден был покориться такому решению. — «Будем готовиться к дальнейшим соревнованиям и, тогда сможем показать себя более достойно!» — подумал с огорчением.

Через три дня команда улетела в Москву, чтобы, там сделать пересадку на другой самолет и перелететь в столицу Белоруссии город Минск. А на следующий день меня ожидало еще одно неприятное событие. Утром, после завтрака, мы, как обычно собирались на тренировку в СК и меня, вдруг, вызвал к себе в кабинет капитан Куликов. Я подумал, что получу очередные наставления и рекомендации по дисциплине среди оставшихся в спортроте боксеров, потому что оставался — как бы старшим. Но, не тут-то было!:

— Сержант Калмыков, по приказу командования армии Вы откомандировываетесь назад в свою часть для прохождения дальнейшей службы. Получите командировочное удостоверение в строевой части и, желаю Вам успехов в службе!

Я был ошарашен! Вот это поворот!

Отрапортовав, — Есть получить командировочное удостоверение! — Я, с трудом скрывая огорчение, вышел из кабинета. — «Все — со злостью думал — больше никакого бокса! Достаточно! Меня ждут другие дела — важнее бокса!» — Быстро, не задерживаясь и, ни с кем не прощаясь, получив требуемые документы, вышел из ворот части и направился уже знакомой дорогой к трамваю на железнодорожный вокзал.

Что ожидало меня там — в сержантской школе? Впрочем, ничего страшного и неестественного не случилось: пытался я успокоить себя. Я выполнил свою, какую-то важную задачу и, выполнив ее, продолжаю выполнять следующие обязанности и жизненные задачи, возложенные на меня.

Поезд, в котором я должен был ехать в Раздольное, отправлялся в 16.30. Времени предостаточно. Чтобы случайно не попасть в поле зрения военного патруля и не болтаться бесцельно в солдатской форме зимой по улицам города, я решил пойти в кинотеатр «Титан», который находился на центральной улице Хабаровска, кстати, недалеко от Спортивного клуба. Был будний день. На дневной сеанс народу было мало, так что я, без всяких осложнений, купил самый дешевый билет за десять копеек на последний ряд и вскоре, оказавшись в огромном, полупустом зале кинотеатра, спокойно разместился где-то в средних рядах. Показывали один из самых сильнейших драматических фильмов той — нашей эпохи — «Судьба человека».

Под сильнейшим впечатлением, полученным от просмотра кинофильма, я разместился на своей верхней полке в полупустом плацкартном вагоне поезда, и под стук колес, размышлял о героях кинофильма и тяжкой судьбе человека, оказавшегося в водоворотах жизни.

От горечи неудачи и разочарования не осталось и следа. — «Вот, где страдания и душевные муки, вот, где испытания судьбой! А я, чуть было, сопли не распустил, из-за того, что, видите ли, обидели и не взяли на соревнования, да еще по ненужности отправили к месту службы. Как же так, я же „Великий“, а меня не поняли и не смогли рассмотреть, какой я очень сильный!» — Терзая свое самолюбие, я никак не мог заснуть даже под усыпляющий, монотонный стук вагонных колес. В голове настойчиво блуждали воспоминания.

Припомнился мой давнишний, — четвертый бой на очередном открытом ринге (и, наверное, неспроста, припомнился). Соревнования проходили в спортивном зале стадиона «Металлург» в том самом зале, где я впервые познакомился с боксом, когда мы с Сашкой Стригуновым случайно попали на проходившее тогда первенство города по боксу среди юношей.

Народу было полно! Моим противником был уже известный мне Валерий Федоров — тот самый Федоров, которого я впервые, год назад увидел, тогда на ринге. Он мне, почему-то особенно запомнился: красиво кружащаяся в ринге пара, как бы играющая в «пятнашки». Федоров тогда победил и занял первое место.

Наш поединок был напряженным и сравнительно равным, но я тогда почувствовал какую-то неуверенность в своих силах и технике, потому что инициатива была в его руках. Он справедливо победил, а я страшно переживал. Мне показалось тогда, что — я никогда не смогу его победить, но потом эти сомнения, под авторитетным влиянием Виктора Артемовича, перешли в страстное желание быстрее встретиться с ним снова и взять реванш. Однако после того поражения прошло более полугода, в течение этого времени я одержал еще две уверенные победы над другими участниками «открытых рингов», а «реванша» все не получалось. Была ранняя весна: (я занимался боксом уже больше года), кстати, моя мама еще не знала, что я с успехом занимаюсь боксом. Она все еще была уверена, что я посещаю секцию, где занимаются самым «легким» видом спорта — «легкой атлетикой». В понедельник на тренировке Виктор Артемович объявил нам, что в субботу у нас в зале будет проводиться «открытый ринг». От нашей секции будет участвовать пять человек: в их числе оказался и я.

Утром, на взвешивании участников я увидел того самого Федорова, о встрече с которым мечтал вот уже почти пол года.

Вот, наконец-то, долгожданная встреча и возможность победить сильного боксера! Я был уверен, что на поединок с ним поставят, именно, меня, потому что я, ведь, должен взять у него реванш, за прошлое поражение.

— «Ну, берегись, Федоров! Это будет тебе не тот бой, в котором ты навязывал свои условия, тут уж я постараюсь тебе доставить много неприятностей!»

С такими мыслями и настроем, полон жажды победы, я, почти не слушая наставления Виктора Артемовича, вышел в ринг. Прозвучал гонг и я бросился на противника, осыпая его сумбурными, суетливыми сериями ударов. Несмотря на мои, казалось, мощные атаки, Федоров как-то умело их нейтрализовал и, хотя, сам не был достаточно активным, все же, не давал мне добраться до его открытых мест, я же продолжал гоняться за ним и обрабатывать его, как мне казалось, мощными ударами. Закончился первый раунд, а я уже изрядно подустал, нахватавшись ответных ударов и лишнего воздуха.

— Ты, почему так бессмысленно боксируешь?! Что, хочешь, чтобы он простудился от твоих «ветряных мельниц»? Нужно работать осмысленно, точно. Попробовать обхитрить его, а не бросаться в бездумные, открытые атаки.

Лихорадочно хватая воздух ртом, я, плохо соображал, чего от меня хотел Виктор Артемович и короткий перерыв между раундами не дал мне каких-либо шансов на успешное продолжение боя. Второй раунд проходил примерно по тому же сценарию, что и первый. Я бездумно барахтался мыслями, не находя возможности сосредоточиться на чем-то важном — конкретном и, также, сумбурно, бесцельно махал руками, пытаясь добраться до его головы или туловища.

Ироничная, безжалостная ухмылка тренера встретила меня, беспомощно хватавшего упругий, горячий воздух, после второго раунда:

— Еще пятнадцать секунд такой бездарной работы на ринге и я выброшу полотенце! Я не хочу больше видеть этот позор! Ты меня понял? — Хлестнув меня полотенцем по лицу, он толкнул в спину, — Иди!..

Как таз холодной, обжигающей воды, ошпарили меня слова тренера! Откуда-то взялось умное всевидящее хладнокровие?! Я, вдруг увидел все: его хитроватое лицо, слишком — по-пижонски, опущенные руки и открытый, при этом, подбородок. Да и корпус, хотя руки и опущенные, как-то совсем не защищен…

Спокойно, словно тонкими жалящими копьями, я пронзал его, почему-то неуверенную защиту. Он весь как-то сжался, скукожился, пропуская мои жесткие удары, явно, не был готов к моим таким зрелым, атакующим действиям. Я, даже ощутил удивление рефери моему прозрению.

— С разногласием судей 2:1 победу в этом напряженном поединке одержал Валерий Федоров!

С презрением к себе, я услышал вердикт судейской коллегии. «Так тебе и надо! Тупой, баран!» — мыслью ответил на решение сам себе.

Ну, что — «Реваншист!» — встретил меня, с ехидной улыбкой, в углу ринга Виктор Артемович, — доволен?

Опустив низко голову, я выслушивал на собрании секции мнение и характеристику моего боя. Виктор Артемович, с хрипотцой и ухмылкой, не обещающей ничего хорошего, был немногословен.

— Я не буду много говорить о бое, который провел наш Виталий. Скажу только то, что, он показал всем нам, как нельзя боксировать! Я надеюсь, всем ясно или у кого-то есть еще какие-нибудь вопросы? Но из его боя тоже можно сделать полезные выводы. Если бы он начал боксировать как в третьем раунде и все его попытки умного построения плана поединка, оказались бы безрезультатными, вот тогда, в третьем раунде, нужно было бы применить спурты и ускоренную работу. Но и ускоренную работу вести нужно не бездарно, как он, а четко, осмысленно, перемещаясь с уклонами и нырками и атакуя противника, хорошо отработанными сериями, заканчивая их точными, акцентированными ударами.

Да, воистину, Виктор Артемович был гениальный тренер и стратег боксерского боя!

За окнами вагона, вдали возвышались заснеженные сопки Приморья. Железнодорожная колея тянулась параллельно вдоль, сравнительно недалеко расположенной, советско-китайской границы. «Где-то там и настоящие уссурийские тигры прогуливаются по бесконечным просторам. Вот бы увидеть, хоть раз, этого красавца в его естественной среде!» — Мысли снова вернулись к воспоминаниям.

Мне сравнительно быстро удалось смыть с себя тот позор. Через неделю в нашем Доме Спорта начинались соревнования первенства города. Я, не столько «мандражировал» перед соревнованиями, сколько опасался, что Виктор Артемович не разрешит мне принять участие в этом первенстве. После тренировки, обняв меня за плечи, он мягким голосом, как будто ничего не произошло, сказал мне:

— Я знаю, что ты проведешь отличные бои и станешь чемпионом города! Ничего не говори! Береги силы! — похлопав меня по плечу, он пошел в тренерскую.

С внутренним трепетом, но, вполне сдерживаемым, я вышел в ринг против Федорова в финальный день соревнований, до этого в хорошем и уверенном стиле, победив двух соперников в виду явного преимущества. Уверенный, спокойный, я пресекал все его попытки к активным действиям: у меня в бою все получалось; и жесткие одиночные удары в корпус; и встречные удары в голову, через его левую руку. Я спокойно читал все его намерения и, угадывая их, легко опережал своими контратаками. В третьем раунде рефери, видя беспомощное состояние моего противника, остановил поединок в виду явного преимущества.

«Да, — это была хорошая победа!» — вспомнил я, постепенно уходя в сон в раскачивающейся колыбели-полке.

Назад, в сержантскую обитель

— Солдатик! Скоро станция Раздольное, просыпайся и готовься к выходу! — ласково растормошила меня пожилая проводница.

Быстро, по-солдатски, одевшись, я умылся, почистил зубы и, коротая оставшееся время, рассматривал мелькавшие за окном зимние пейзажи — заснеженные сопки и вьющиеся над их вершинами снежные вихри. Тепловоз натужно взревел, оповещая ожидавших пассажиров, если такие были, о прибытии; начал притормаживать, втянувшись на одинокий перрон станции, заскрипел тормозами, остановился.

Забросив вещевой мешок на плечо, я, вскоре, зашагал по знакомой улице в свою часть. За прошедшие, почти два месяца, ничего здесь не изменилось. А что, собственно, могло произойти в далеком захолустном поселке, стоящем на пути между двумя главными городами: столицей Дальнего Востока и столицей Приморья за, каких-то, два месяца, если тут, наверняка, за сто лет ничего не меняется? Вдали показались широкие металлические ворота, и контрольно-пропускной пункт нашей воинской части. Доложив о прибытии из длительной командировки дежурному по части, я остался на КПП, в ожидании дальнейших распоряжений по месту моего назначения, ведь по окончании курсов сержантской школы, я еще не получил конкретного назначения на должность и место службы. Через некоторое время мне было приказано явиться к заместителю начальника школы по учебно-воспитательной работе подполковнику Лысенко.

Я постучал в дверь кабинета, приоткрыл ее и, заглянув, громко спросил: — Товарищ, подполковник, разрешите войти!

— Войдите! — низкий голос, сидящего за большим письменным столом, офицера прозвучал, словно рычание мощного хищного зверя.

— Товарищ, подполковник, младший сержант Калмыков прибыл из командировки в город Хабаровск, где принимал участие в армейских и окружных соревнованиях по боксу, для дальнейшего прохождения воинской службы!

— Доложите о результатах, товарищ младший сержант! — смягчил свой тон подполковник.

— В командном зачете первенства соединения наша команда заняла первое место в подгруппе, а в личном первенстве: младший сержант Ефименко занял третье место на чемпионате соединения, я — первое место на чемпионате соединения и второе место — на чемпионате Дальневосточного военного округа. Я также был включен в состав сборной команды округа, для подготовки к участию в чемпионате Вооруженных Сил СССР.

— Ну, а в чемпионате Вооруженных Сил как выступил?

— Я не был включен в основной состав сборной команды и, поэтому, не стал участником соревнований. — Ответил сдержанно, не вдаваясь в подробности.

— Поздравляю за успешное участие в соревнованиях! — подполковник вышел из-за стола, подошел ко мне и крепко пожал мою руку. Я ответил ему сильным рукопожатием и, бравым:

Служу Советскому Союзу!

— А пока, подождите в коридоре, мы решим, в какую роту Вас назначить для дальнейшего продолжения службы.

Вот, наверное, и начинается моя основная воинская служба, как у каждого из миллионов советских солдат, призванных защищать свою Родину.

Я стоял у окна в коридоре на втором этаже корпуса, где располагался штаб нашей части, в ожидании своей дальнейшей участи. Недалеко, метрах в десяти, стоял на карауле у знамени полка солдат с карабином у ноги, стоял, не шевелясь, почти, как у Мавзолея Ленину. Очень редко из какого-нибудь кабинета вылетал солдат с каким-то поручением и скрывался то ли за другой дверью, то ли, вовсе, из штаба. Минут через тридцать-сорок, в кабинет подполковника Лысенко быстро влетел какой-то худощавый, с крючковатым носом старший лейтенант, а через пять минут, в кабинет был вызван и я.

— Младший сержант, вот, старший лейтенант Ататюк — Ваш командир роты. Вы направляетесь для дальнейшего прохождения службы в роту обслуживания. Он ознакомит Вас с Вашими дальнейшими служебными обязанностями.

— Есть! — отчеканил я.

— Разрешите идти, товарищ, подполковник! — неприятным, скрипящим, сипловатым голосом спросил старлей. — Идите! — последовал ответ.

— Младший сержант Калмыков, на выход, за мной, марш! — прозвучал приказ моего нового командира.

Я сразу понял и ощутил, что попал в далеко не сладкие условия. Старлей какой-то странный — как чурбан или робот, но служба, есть служба и командиров не выбирают.

— Следуйте за мной, младший сержант, — напомнил о себе старлей и направился от штаба полка к казармам.

— Товарищ, старший лейтенант, куда Вы меня ведете, и какие обязанности будут у меня, по долгу моей дальнейшей службы? Он остановился и долго смотрел на меня глубоко впавшими черными глазами, словно, мой вопрос поставил его в трудно разрешимую ситуацию:

— Я укажу Вам ваше место в казарме и представлю заместителю командира Вашего взвода, сержанту Лобакову, а он ознакомит Вас со всеми остальными обязанностями по службе.

— Товарищ старший лейтенант, свои обязанности по службе Родине я знаю отлично. В этом хорошо постарался наш «Батя» — сержант Тихонов. Я получил военную специальность — инструктор «КИПС» и желаю проходить свою дальнейшую службу именно по этой военной специальности.

— Мне приказано определить Вас в мою роту, а Ваши должностные обязанности командование полка поставит перед вами позже.

Я понял, что большего от него не услышу и продолжил идти за ним к казарме, где располагался постоянный состав сержантской школы. Здание казармы было таким же, как и все остальные, только стояло оно в некотором отдалении от остальных учебных корпусов и казарм, в которых проводились занятия и размещались учебные взводы и роты, в одном из которых, совсем недавно и я познавал азы армейской службы. Мы поднялись на второй этаж и вошли в помещение, где располагался постоянный состав — мои теперешние сослуживцы, с которыми мне предстояло, вскоре, познакомиться. Комната была намного короче, тех, длиннейших казарменных блоков; в ней размещалась уменьшенная в количественном составе рота младших специалистов и командиров.

— Рота! — смирно! — Лениво промычал стоящий у тумбочки дневальный, и нехотя вздернул руку к шапке, приветствуя, сопровождавшего меня старлея.

— Вольно! — скрипучим голосом, подбросив корявую руку к голове, ответил мой теперешний командир. Было около девяти утра. Личный состав роты находился в казарме, очевидно, готовясь к перемещению на свои служебные посты.

— Сержант Лобаков, ко мне! — громко и как-то, нелепо в этой ситуации, прозвучала команда старлея. С одной из стоявших в два ряда солдатских коек, нехотя, поднялся небольшого роста, плотного телосложения, сержант, не торопясь подпоясался солдатским ремнем, застегнул на гимнастерке три пуговицы и, подойдя на три шага к старлею, лениво отрапортовал:

— Товарищ старший лейтенант, сержант Лобаков, по Вашему приказанию, прибыл! — в голосе явно слышались издевка и лукавство.

— Сержант, Лобаков, примите пополнение во взвод. Младший сержант Калмыков будет проходить воинскую службу во вверенном Вам взводе. Ознакомьте его с распорядком дня, укажите место и койку, и выдайте ему необходимые постельные принадлежности. Его обязанности будут определены командованием полка.

— Во, класс! Будет, теперь, кому гальюн убирать! — послышалось вдруг откуда-то слева! Я резко повернул голову в ту сторону и встретился взглядом с наглыми, враждебными глазами. Ничего не ответив в ответ, подождал, пока казарму покинет старлей. Положив на, назначенную для меня, койку, вещмешок, сняв шинель, я застегнул ремень на гимнастерке и подошел к тому ефрейтору, который определил мне работу в уборке гальюна.

— Ты хотел показать мне, как убирать гальюн? Я сначала посмотрю, как ты сам это будешь делать, и если мне понравится, как ты это сделаешь, то, может быть, и я тогда буду убирать, если захочу, потому, что по должности мне это не положено. Я же не ефрейтор! — Недобро усмехнувшись, я стоял, нависши, над ним, в ожидании ответа. Он что-то невнятно промычал и я, не желая обострять ситуацию, спросил, — Как тебя, зовут или ты забыл, ефрейтор?

— Алексей! — уже не нагло, а даже как-то неуверенно промямлил ефрейтор.

— Ефрейтор, Алексей! — я, с ехидцей в голосе, не отпуская и не давая расслабиться, сказал — полезно всегда вовремя что-то квакать, а то, так можно и в лужу п…..ть или ты не боишься здоровьем рисковать. Ты понял?! — с напором, повышенным тоном, спросил я, — или тебе объяснить по-другому?

— Ладно, я пошутил, — невнятно промычал ефрейтор.

— Шутить надо к месту и вовремя! — не желая заострять ситуацию, я ответил уже более спокойным тоном.

Решив, что конфликт погашен, я отошел к своей койке, снял с себя сапоги, разделся до трусов, переобулся в тренировочные кеды и пошел в умывальник, смыть с себя дорожную усталость. С величайшим наслаждением плескался под ледяной водой и, наконец, свежий и взбодренный, с наслаждением распластался на своей кровати. Первый шаг в завоевании «пространства» сделан. Что дальше? Жизнь покажет. Через некоторое время ко мне, чутко дремлющему подошел сержант Лобаков. Присев на стоящую рядом кровать, он начал расспрашивать меня: кто я и откуда прибыл. Я, не желая никаких напряжений, с легкостью ответил, что приехал из Хабаровска, после участия в соревнованиях по боксу и спортивных сборах.

— А ты, что, разве не смотрел в декабре, здесь у нас в спортзале, соревнования первенства школы по боксу? — спросил я, в свою очередь.

— А, так это ты тогда судил все бои, а в первый день сбил чудака на первой секунде?!

— Да, было дело, чтоб не ввязываться в драку, я решил не откладывать надолго.

— Ну, а как в Хабаровске? Что ты там делал?

Рядом на койках начали рассаживаться и другие солдаты и сержанты взвода.

— Там проводился чемпионат армии: потом небольшой спортивный сбор для подготовки к чемпионату Дальневосточного Военного округа; после сборов — чемпионат округа; а после него, полмесяца — подготовка к чемпионату Вооруженных сил СССР. На вооруженку я не попал.

— А как дрался на чемпионате армии и округа? — продолжал расспрашивать меня сержант.

— На армии я провел три боя и во всех трех победил нокаутами, а на округе — провел тоже три боя, но победил в двух: в первом — нокаутом, во втором — ввиду явного преимущества. В третьем, мне, показалось, что победил, но руку подняли противнику. И в итоге, занял второе место. Потом оставили в спортроте в сборной округа, готовиться к чемпионату Вооруженных Сил Союза. Три недели пахали как лошади. На Вооруженку не взяли, посчитали, что еще мало опыта для всесоюзных соревнований. А, кстати, где Петька Ефименко? Он же тоже был со мной на чемпионате армии и занял третье место.

— Он сейчас в наряде, на дежурстве по столовой, скоро увидишься.

— Петька показывал вам кубок, которым нас наградили за первое командное место на чемпионате армии?

— Да! — Послышались радостные возгласы. — Мы устроили приличный сабантуй, и выпили в Новогодний вечер из этого кубка пару бутылок шампанского, но его оказалось мало и потом мы пили из этого кубка «дембельский, новогодний коктейль». После, отдали его в штаб, так подполковник Лысенко — «зверюга», уловил запахи из кубка и за это грозился пересадить всех на гауптвахту.

— Что это за напиток — «Дембельский коктейль»?

— Мы в кубок намешали всего: бутылку водки, зубной пасты, шампанского, какого-то портвейна и потом пили под новогодней елкой.

— Расскажите мне, как служится? Что за кадр — старлей Ататюк?

— Служба нормальная. Не очень донимают. Ходим иногда в наряды, а, в основном, служба заключается в работе по обеспечению и обслуживанию техники, которая используется для обучения молодых салаг. Ты же тоже инструктор? Какая у тебя специальность?

— Инструктор КИПС.

— Вот и будешь содержать в боевой готовности свою установку. А когда придет время, будешь молодым рассказывать и показывать, то, чему тебя учили.

— Старлей, что за человек? —

— Гнусный, противный и тупой кадр! Ничего не знает, но требует исполнения своих приказаний беспрекословно. Лучше не попадаться ему на глаза, а то, как только увидит, что сидишь, ничего не делаешь, тут же ожидай какую-нибудь дурную, ненужную работу. И будет контролировать выполнение ее до конца, да еще требует четкого донесения о выполненной работе. Так что, готовься к общению!

Вскоре все сержанты роты обеспечения, куда я был назначен, разбрелись по своим служебным местам. Я, следуя совету сержанта Лобакова, не попадаться на глаза командиру роты, быстро разложил в тумбочке свои зубную щетку, порошок, электробритву, а в нижнюю часть крем для чистки сапог. После этого направился на учебный полигон к боксу, где стояла знакомая и изученная до последнего винтика, теперь уже моя, установка КИПС

Со времени моего приезда в школу прошло две недели. С непосредственным командиром — старшим лейтенантом Ататюком отношения были никакие, то есть, их совсем не было. Пока он меня не трогал или может быть, я не попадался ему на глаза. В роте — спокойно. С ефрейтором Алексеем, который попытался меня приобщить к уборке сортира, я вообще не имел никаких дел, наши пути по службе не пересекались.

Наступил период относительно спокойной, бездеятельной жизни. Эта перемена произошла так резко и неожиданно, что я некоторое время еще никак не мог привыкнуть к ничегонеделанию. Там в Хабаровске темп жизни был высочайший: каждый день две тренировки; поездки в спортклуб и обратно; спарринги, соревнования. Некогда было о чем-нибудь задуматься, а тут: спокойный подъем, самостоятельная пробежка и зарядка; завтрак и изучение нового материала по ракетостроению, кстати, это было, пожалуй, самым интересным, что пока я находил в процессе моей здешней повседневной деятельности. Приказом командира полка я был назначен инструктором КИПС. Теперь моими непосредственными воинскими служебными обязанностями было содержание учебной установки КИПС в боевом состоянии. Взвода курсантов — новобранцев по изучению и подготовке инструкторов КИПС почему-то не было и я, поневоле, оказался свободным от выполнения своих непосредственных обязанностей.

Вынужденное безделье — угнетало. И я начал искать, куда приложить какие-либо усилия, что бы, чем-то заняться. Вспомнилось совсем недавнее занятие художественной самодеятельностью: как мы с Петькой Ефименко представили зрителям комическую сцену «Боксеры». С этого надо и начинать. А еще меня осенила мысль — совсем забывать о том, что занимался боксом, нельзя — все-таки это частица моей жизни и частица интересная. Мне пришло в голову, попытаться открыть здесь, в школе секцию бокса: и сам бы тренировался, поддерживая спортивную форму, да и желающих, если такие будут, насколько это, возможно, учил бы боксу. Я без промедления обратился с этой идеей к, уже знакомому мне, начальнику физподготовки.

— Нужно подумать. Ответил он. — Такого здесь еще никогда не было. Я не знаю, как к твоему предложению отнесется высшее командование, но идея, в общем-то, неплохая.

— Товарищ старший лейтенант, вот Вы и выдайте это предложение от себя, как собственную инициативу. Идея ведь важная — воспитание сильных защитников Родины!

— Хорошо, на ближайшем совещании командного состава полка я предложу эту идею. Доложу, что ты готов проводить тренировки по боксу среди желающих заниматься боксом, солдат.

Тем временем, я направился к уже знакомому мне заместителю начальника школы по политико-воспитательной работе. Наше с Петькой участие в художественной самодеятельности имело хороший успех, и я был уверен в положительном решении этого вопроса.

Ожидание было недолгим. Дня через два старший лейтенант Ататюк заскочил в роту, чем-то встревоженный, чуть ли не визжащим голосом, истошно закричал:

— Младший сержант Калмыков, ко мне! Бегом!

Я спокойно надел гимнастерку, потому что был раздетым до пояса, подпоясался ремнем, застегнул все пуговицы и чеканным строевым шагом по бетонному полу казармы, направился к нему.

Пожирая его взглядом, громко отрапортовал —

— Товарищ старший лейтенант, младший сержант Калмыков по Вашему приказанию, прибыл!

Пронзая меня, глубоко сидящими, как за забралом средневекового шлема, черными глазами, он, не скрывая страха, каким-то визжащим криком спросил:

— Что Вы натворили, почему нас с Вами вызывают в кабинет начальника школы?!

— Ни фига, себе, вот это влип! — услышал я чью-то реплику со стороны.

— Спокойно, товарищ старший лейтенант! Все будет нормально! — не чувствуя какой-либо угрозы, уверенным голосом ответил я старлею.

Надел шинель и шапку, подпоясался ремнем и, сопровождаемый сочувствующими взглядами присутствующих в казарме сослуживцев, последовал за, бегущим в панике рысцой, старлеем. Преодолевая лютый ветер, швыряющий крупными пригоршнями в лицо хрустальную, ледяную крупу, через три минуты мы оказались у дверей кабинета начальника школы. Дежурный секретарь-дневальный доложил о нашем прибытии и мы, тотчас оказались в кабинете.

Мой старлей, трепеща, сиплым, дрожащим голосом доложил, что он доставил меня по «высочайшему» приказу. За столом сидел, уперев взгляд в какой-то документ, лежащий перед ним, огромного телосложения человек (даже большой, двух тумбовый письменный стол не мог скрыть мощь этой фигуры). Подняв тяжелый взгляд в нашу сторону, он, некоторое время, молча, смотрел на старлея. Огромная голова его прочно размещалась на толстой шее, которая, почти как древнеримская колонна, так же основательно имела своим фундаментом не менее мощное туловище. Он перевел взгляд на меня и низким басом спросил:

— Младший сержант Калмыков, так это Вы участвовали в соревнованиях на чемпионатах соединения и Дальневосточного военного округа?

— Так точно! — отрапортовал я.

— Доложите подробно о результатах Ваших выступлений!

Я постарался лаконично, но, не опуская более интересные факты, рассказать о чемпионатах армии и округа, о том, как выступила команда, о том, как боксировал на чемпионате округа и о подготовке к чемпионату Вооруженных Сил СССР.

— Начальник физической подготовки, старший лейтенант Голованов доложил мне о Вашей готовности проводить тренировки по боксу среди солдат и сержантов полка. Вы действительно готовы тренировать желающих?

Я ответил утвердительно, что в свободное от службы время, смогу более успешно подготовить солдат школы к армейским соревнованиям.

— Старший лейтенант! — прозвучал львиный беспрекословный рык, — представьте сержанту Калмыкову время для проведения тренировок, которое он Вам сообщит! — Тяжелый взгляд его небольших, покрасневших глаз снова перешел на меня, сфокусировался и я услышал рык, но уже не свирепый — смягченный и даже, не побоюсь этого слова — отеческий. Как лев рыча, лижет своего львенка или, что более подходяще в таких ситуациях, лев лижет и довольно рыкает перед тем, как приступить к пожиранию только что пойманной антилопы. По крайней мере, мне так показалось:

— Младший сержант Калмыков, — тоном, более мягким, но беспрекословно, прозвучал рык, — помимо Ваших непосредственных служебных обязанностей, на Вас возлагается ответственность за подготовку спортсменов-боксеров сборной команды полка и выступление их на всех армейских и других соревнованиях! Согласуйте все вопросы по тренировкам с начальником физподготовки полка. Приступайте к выполнению обязанностей! — он грузно утрамбовался в большом кожаном кресле, — можете идти!

— Есть, приступить к выполнению! — отрапортовал я, и мы со старшим лейтенантом повернулись кругом и строевым шагом вышли из кабинета.

Мы вышли из кабинета и старший лейтенант, облегченно вздохнув, спросил меня:

— Младший сержант Калмыков, какое время я должен Вам представить для Ваших тренировок? — В его маленьких, ничего не выражающих, черных глазах была бессмысленная пустота.

— Я согласую расписание и план тренировок с начальником физподготовки и потом представлю его Вам, товарищ старший лейтенант. Разрешите идти в расположение роты?

— Идите! — последовал ответ, и я направился в казарму, уже обдумывая план тренировок: те возможности, которые могут быть мне представлены; и как с наибольшей пользой можно будет их реализовать. В роте меня с нетерпением ожидали сослуживцы и, обступив со всех сторон, расспрашивали о визите к начальнику школы. Некоторые удивились, что я вернулся в роту, а не последовал прямо из кабинета на гауптвахту. Я рассказал им о том, что, буду проводить тренировки по боксу и, кто желает, могут попробовать. В тот же день я встретился с начфизом, согласовал с ним необходимое для тренировок время и доложил об этом своему командиру роты. Для своих собственных тренировок я назначил себе пять дней в неделю, а для солдат, желающих заниматься боксом, вполне достаточно три дня. Из пяти дней индивидуальной тренировки — два из них, во вторник и четверг, были запланированы как тренировки по развитию общей и специальной выносливости и развитию быстрой силы, то есть, работы со штангой, гирями и различными отягощениями. Для развития общей выносливости, нужны были кроссы на длинные дистанции и, желательно по пересеченной местности. Само собой, возникал вопрос о необходимости выхода за территорию части, где только и возможен был бег на длинные дистанции. С этим вопросом я обратился к старшему лейтенанту Голованову, потому, что мой старлей никогда бы не пошел на риск — обратиться с таким вопросом к командованию полка. Тот сначала запротестовал:

— Ты, что, сержант, в своем уме?! Дважды в неделю бегать в самоволку, да еще «официально», так сказать? Ну, ты даешь! Да меня вместе с тобой и твоими будущими чемпионами в кавычках подполковник Латаев сгноит на гауптвахте! Нет! Я на это не пойду!

— Товарищ, старший лейтенант! — пошел я в атаку, — я Вас прошу, доложите подполковнику Латаеву, что я прошу лично обратиться к нему с предложением о формировании команды и ее тренировках. Все, что касается тренировок и всего остального, я буду докладывать сам.

— Ладно, я ему доложу, а ты уж сам решай этот вопрос! Только, заранее тебе говорю, лезешь ты, сержант, на рожон. Смотри, как бы тебя не разжаловали в рядовые. Такого здесь еще никогда не было.

Через два дня начфиз пришел к нам на тренировку (нас было уже восемь человек) и сказал мне, что начальник школы приказал мне быть завтра у него в кабинете в одиннадцать.

— Так, что держись, сержант!

Четко представив себе его лицо и маленькие, ничего не выражающие глаза, в которых, я, все-таки, смог заметить некоторую отеческую теплоту, пускай, где-то глубоко-глубоко, но, все же…

Мое предложение было важным, и я ни на миг не сомневался в его необходимости.

Уверенный в своей правоте, я рапортовал четко, убежденно и даже, с некоторым давлением.

— Сержант, а ты берешь на себя полную ответственность за возможные случаи и недоразумения?

— Так точно! — ответил я, и почувствовал мощь своего убеждения.

— Представьте мне список солдат, которые будут тренироваться!

В его голосе и тоне была такая же уверенность в правоте принятых решений. Он не стал меня предупреждать, что, мол, будет со мной, если случится что-либо со мной или с доверенными мне бойцами.

Тренерские начинания.

Возложив на себя интересные дополнительные обязательства и получив соответствующие полномочия, я ощутил, почти полную занятость. Жизнь приобрела смысл, и реализация его была интересной. Это было хорошо: короткий зимний день пролетал как миг; мне приходилось спешить с одного занятия на другое, а с того, на следующее. Время, текущее до этого медленно, помчалось: с Петром Ефименко и еще двумя ребятами, немного знающими бокс, мы отрабатывали новые приемы, которые я привез из Хабаровска, и совершенствовали уже известные. Других, записавшихся в открытую секцию бокса, я обучал, начиная с самих «азов» — от разминки и далее все по порядку.

Еще совсем не осознавая, я начал приобщаться к профессии тренера и овладевать, пока еще на интуитивном уровне, необходимыми тренерскими навыками.

В необорудованном для тренировок боксеров спортивном зале, как я уже упоминал, висел один разбитый и спрессованный внизу боксерский мешок, еще из тех — сшитых из искусственной кожи, называемой — дермонтином. В кладовой валялся в разобранном виде, старый ринг, без углов и одного каната и лежали без применения несколько старых гимнастических матов в чехлах из такого же дермонтина, как и боксерский мешок. Глядя на бесполезно лежавшие в кладовой, гимнастические маты, меня вдруг осенила мысль: сделать из этих матов пару боксерских мешков. Убеждать долго начальника физподготовки не пришлось, так как был указ самого начальника школы, обеспечить тренировки боксеров всем необходимым, снаряжением. Мы вытащили два мата из чехлов: каждый в отдельности, втроем свернули их как можно туже в рулон; обвязали их кольцеобразно прочным шпагатом, на расстоянии, примерно, около пятнадцати сантиметров одно кольцо от другого. Получились два шикарных, огромных мягких и тяжелых цилиндра. Обвязанные шпагатом гимнастические маты превратились в огромные мешки, которые мы всунули в чехлы, скроенные и сшитые из чехлов тех же гимнастических матов. В итоге, мы приобрели отличные, тяжелые, достаточно мягкие, но не вязкие, боксерские мешки. Дальше было просто: изготовили крюки; нашли в хозяйстве тонкие тросы с цепями; подвесили мешки на сваренные из уголка кронштейны.

Прошло три дня. В спортивном зале, уже висели три очень приличных боксерских мешка, а в конце зала стоял обновленный ринг, канаты, которого были обмотаны сверкающими белизной бинтами. А, вновь сшитые из старых, списанных шинелей, углы ринга были обтянуты, соответственно, красной, синей и белой тканью.

В тот же день — были проведены первые боксерские тренировочные поединки. Я был доволен начальными результатами и, с вдохновением продолжал познавать открывающиеся возможности. Когда тренировочный процесс был налажен: (в нашей секции уже занималось восемнадцать человек), у меня возникла мысль, пригласить на открытие тренировочного процесса в обновленный зал самого начальника школы. Это был бы как бы рапорт о выполнении данного мне приказа, о подготовке боксеров части для участия в соревнованиях. Но начфиз осадил мою ретивость. Еще не настало время говорить о каких-то успехах, которых, кстати, еще и не было. Да, действительно, он был прав. Сначала нужно показать работу и добиться результатов, а потом выносить их на всеобщее обсуждение.

Не имея опыта тренерской работы, я все же чувствовал, что необходимо для правильного продвижения к успехам. Об этом интуитивно учился у моего первого — родного тренера: я без всякого пафоса написал, именно, родного, потому, что, именно, Виктор Артемович Кочерга открыл мне все самые необходимые, начальные знания. Он смог сделать это настолько точно и верно: без всякого лишнего фанатизма, но, с настоящей творческой любовью к этому — поистине Великому виду спорта; смог только до какого-то предела приоткрыть тайну единоборства, но так, что после этого открытия, хотелось знать все более и более. Я с удовольствием начал воплощать в жизнь возникающие идеи.

Днем раньше, случилось то, чего я никак не ожидал. В полковом Доме Офицеров состоялось торжественное собрание, посвященное Дню Советской Армии. На собрании был зачитан приказ о присвоении воинам, отличившимся в военной и политической подготовке очередных и внеочередных воинских званий. Каждого, в отдельности, вызывали к столу президиума и заместитель начальника школы по военной и политической подготовке — подполковник Кравцов, вручал новые погоны и знак — «Отличник Советской Армии». И вдруг я слышу:

— За успехи в военной и политической подготовке, за высокие спортивные достижения на чемпионате соединения и чемпионате Дальневосточного военного округа младшему сержанту Калмыкову присваивается внеочередное воинское звание — «сержант»! Сержант Калмыков, также награждается знаком «Отличник Советской Армии».

От неожиданности, я даже забыл, что нужно было встать и идти за получением награды к столу, стоявшему на сцене, но кто-то меня подтолкнул и я, очнувшись, вскочил и быстрым шагом направился к столу президиума за погонами и значком.

Когда закончилась торжественная часть собрания, солдат и офицеров ожидал еще один приятный сюрприз. В ознаменование праздника, состоялся концерт участников художественной самодеятельности школы. Участие в концерте, принял и коллектив художественной самодеятельности Дома Культуры, поселка Раздольное. Мы с Петром Ефименко не успели подготовить новый юмористический номер и ограничились выступлением нашего квартета. Квартетом мы исполнили две песни: одну уже нам известную и отрепетированную — это была песня — «Нічь яка місячна», а другую песню я привез из Хабаровска! Это была та песня, которую напевал Валька Барышев — «Мне б тебя сравнить бы надо». Я записал себе на память слова, а мелодию мы запомнили и отрепетировали уже здесь со своим коллективом. Я был уверен: шедевры вокального искусства в нашем исполнении, тронули сердца слушателей и они достаточно долго и благодарно нам аплодировали.

Но, надо согласиться, особенно бурными аплодисментами мы встречали и провожали, уже известный нам ансамбль песни и пляски местного Дома Культуры. Среди участников их ансамбля было несколько таких красивых девушек, что наши ребята потом долго только об этом и говорили. Честно говоря, среди них мне тоже очень понравилась одна — с раскосыми глазами и тонкими, красиво очерченными бровями. Она как-то особенно грациозно плыла в хороводе народного танца, а когда пела с несколькими девушками песню, то мне показалось, что мы даже встретились с ней взглядами. У меня в сердце стало тепло-тепло!

Когда же, после концерта все солдаты с азартом делились впечатлениями о состоявшемся событии, о его участниках, вернее об участницах, мне, не хотел делиться с кем-либо о моей тайне. Я был в молодости очень застенчивый, это, во-первых, а, во-вторых, считал не солидным делом, с посторонними и, даже, с друзьями трепаться о своих чувствах и отношениях с кем-либо, а о девушках — тем более. Мне оставалось только в тайне надеяться на случайную встречу с той незнакомкой, хотя реальных шансов на такой случай ни практически, ни теоретически, не было.

Февраль еще лютовал в полную силу, только иногда наступало относительное затишье, и появлялась возможность полюбоваться, потрясающе красивыми заснеженными сопками, украшенными великолепными стройными соснами и елями. В ветреную погоду любоваться пейзажами дикой природы не удавалось: мощные порывы морозного, влажного ветра не давали возможности расслабиться в любовании окружающими красотами; хотелось только одного — скрыться куда-нибудь в тихое, теплое место от холодной, злой вьюги.

Следующее, после 23 февраля, воскресение было так же объявлено праздником, но уже спортивным, и в его честь состоялся всеобщий полковой лыжный кросс, в котором на дистанции в десять километров состязались все военнослужащие полка, в том числе и сам командир полка. Всем участникам, заранее, за три дня до старта были выданы лыжи, чтобы каждый мог подогнать их под себя: наладить крепления; привыкнуть и опробовать на тренировочной лыжне, которая была оборудована на территории школы. Лыжня для соревнований была оборудована и оснащена необходимыми контрольными пунктами вне территории полка, на пересеченной местности в сопках.

Необходимо сказать, что я никогда до этого не участвовал в лыжных гонках. В легкоатлетическом беге на тысячеметровой дистанции приходилось бегать на городских школьных соревнованиях. Очень тяжелая дистанция! Да, вот здесь, в сержантской школе — трехкилометровый кросс. А, на лыжах, хоть и очень любил бегать и спускаться с небольших холмов в парке им. Чкалова, в Днепропетровске, но в соревнованиях принимать участие не приходилось. В некоторой степени, я имел преимущество перед многими участниками будущей гонки, хотя бы в том, что имел совсем неплохую общефизическую кроссовую подготовку, выработанную в нелегких боксерских тренировках и, поэтому не сомневался в том, что пробегу дистанцию успешно, и даже, строил планы — быть в призерах.

Прозвучала команда дневального у тумбочки — «Рота, подъем!», и началась предсоревновательная суета. После несытного завтрака, чтобы не отягощать себя пищей, в половине десятого утра первые колонны взводов вытянулись из ворот полка и направились влево по автомобильной трассе Хабаровск — Владивосток к месту старта. У всех солдат в этот день, вместо карабинов, на плечах были лыжи. Погода была, на удивление, солнечная. День — безветренный, ясный. Нам повезло! Не будет необходимости противиться дикому ветру и снежной буре!

Для старта была подготовлена большая поляна, на которой разместилась полковая машина с тентом, под которым можно было положить шинели и другие ненужные в гонке вещи. Рядом со стартовой площадкой поставили небольшой стол, для протокольных папок с составом участников гонки. И вот первый взвод первой роты вышел на стартовую площадку (стартовали повзводно, с интервалом в десять минут). Наш взвод стартовал вторым, потому что наша рота была первой, и все наши четыре взвода открывали и, так сказать, задавали темп всей гонке.

Бросив свою шинель в кузов грузовика, я подумал, что, может быть, был смысл снять и шапку, но ребята старослужащие отсоветовали: можно, невзначай отморозить уши; мороз, все-таки был, градусов пятнадцать, а то и больше.

И вот, после выстрела стартового пистолета, мы рванули, что было мочи, занять свободную лыжню! В первый миг стартовой сутолоки трудно было разобраться и выстроиться в какую-то линию: никто не хотел уступать преимущество и лидерство; как будто бы забыли, что, впереди еще целых десять километров пути, и места на трассе хватит всем. Со стартового пятачка трасса лыжни уходила далеко-далеко вправо между двух невысоких сопок: это был, как бы начальный этап пути, так сказать, для разбега. Он устремлялся вперед, с едва заметным подъемом.

В начале, пока еще свежие, не наглотавшись морозного воздуха и, не задохнувшись от его изобилия, мы резво бежали по хорошо прокатанной лыжне. Я тоже, поддаваясь общему азарту, рванул вместе со всеми, стремясь не уступать, но, потом что-то мне подсказало: «Куда ты понесся? Сбавь темп: впереди еще много километров!» — Я внял Наставнику и осадил свою прыть. Не выкладываясь, решил идти легким, свободным шагом, стараясь избавиться от всякого напряжения. Вскоре почувствовал, что лыжи не скользят так, как, хотелось бы: да и крепления, не совсем прочно и надежно держат ноги на лыжах; они болтаются в петлях креплений и могут, даже выскочить из них.

Лыжники, бегущие впереди, поворачивали по трассе направо. Дойдя до поворота, я увидел перед собой длиннющую, уходящую с заметным подъемом вверх, широкую просеку и, по всей ее длине, словно карабкающиеся вверх муравьи, ползли наши лыжники.

— «Ух, ты!» — забегали торопливо мысли в голове: — «Придется попахать!» Я старался как можно дальше выбрасывать ноги вперед, стараясь до максимума удлинить шаг, чтобы увеличить количество пройденного пути, за один шаг. Отталкиваясь палками в такт ходьбе, продолжал неторопливо вышагивать, и в тоже время сохранять силы. Они, как я, понял, видя перед собой этот бесконечный «тягун» — мне еще очень понадобятся. Прислушался к своему сердцу: оно билось отлично — четко, в хорошем ритме, подбадривая меня:

— Давай, давай! Гони, не бойся! Я не подведу!

Постепенно я начал доставать и обходить своих сослуживцев, хватающих, широко открытыми ртами, морозный, раскаленный воздух. Вон, впереди, если не ошибаюсь, трепыхается, суетится мой недруг — ефрейтор Алексей (я всегда называл его именно так). Он все никак не мог согласиться с тем, что я не желал его уважать, как старослужащего, и иногда позволял себе сказать какую-нибудь гадливую остроту в отношении меня. Я чувствовал, что конфликт назревает, но, не желая его разжигать, сдерживал себя, всячески сглаживая острые моменты. А здесь на дистанции можно быть и поострее! Догоняя ефрейтора, я закричал: — Дай лыжню, ефрейтор! Но он, услышав мой голос, нагло ответил: — Плетись за мной, «салага»!

Такой наглости я, конечно, стерпеть не мог, обгоняя его по рядом идущей лыжне, как можно ближе приблизился к нему и, рискуя выпасть из своих креплений, прыгнул на него боком всем туловищем, вместе с лыжами. Ух! «Получи, Козел!» — Хорошо рассчитал бросок! — как в хоккее — всей массой! Жестко приложившись к нему, с боку, я выбросил его далеко из лыжни в глубокий снег, а сам, оттолкнувшись от него как от мешка с тырсой, оказался на его месте, только немного потеряв равновесие, которое, тут же, смог восстановить. Услышав громкий «ойк» и неистовый, матерный вопль, я не стал оглядываться и погнал дальше.

Пробежав еще метров двести в гору и, обогнав шестерых парней, наконец, заметил, впереди, метрах в ста, окончание подъема. Это придало немного сил и страсти. Наконец-то, долгожданный спуск и можно будет, немного, передохнуть, не тратя особых физических усилий, катясь вниз.

Однако, к моему огорчению, послабления в гонке нельзя было ожидать. Если, при беге в гору, крепления моих лыж еще как-то служили и ноги более-менее устойчиво держались в лыжах, то при спуске, проявились серьезные недостатки. Во-первых, обледенели подпятники и лыжи, буквально, соскакивали с ног, во-вторых, слабые крепления не давали возможности, устойчиво оставаться на, идущей довольно круто вниз, лыжне. Маневр был почти невозможен. Ко всему прочему, спуск был извилист, и на каждом повороте приходилось, чуть ли не останавливаться, чтобы не оказаться, как мой недоброжелатель ефрейтор, в глубоком снегу, на обочине.

Один раз, все-таки, пришлось претерпеть и эту неприятность: не удержав равновесия на длинном тягучем повороте; я оказался выброшенным, согласно закону инерции, за пределы лыжни. Каким-то, невероятным образом, оказался почти зажатым между двух деревьев, да еще так, что дальше, за деревьями была довольно глубокая яма. Деревья, к счастью, не дали мне свалиться в ту яму, а то, вообще, не знаю, смог ли бы выбраться из нее или, пришлось бы звать на помощь. С превеликим трудом, буквально, выдрался из расщелины и продолжил путь. (Все-таки успел не дать обогнать себя ефрейтору)! Намучившись на этом спуске, наконец, выбрался на прямую дорогу, ведущую, как мне показалось к повороту влево и, возможно на финишную прямую.

Мои предположения подтвердились, но только частично: дойдя до поворота, я увидел отметку лыжной дистанции, говорящей о том, что пройдена только половина ее. «Оказывается, пробежать на лыжах в темпе дистанцию в десять километров по пересеченной местности — это не простая задача! Провести на ринге трехраундовый бой с неизвестным противником, — мне думалось, — проще»! В любом виде деятельности нужны хорошие навыки и профессионализм.

А на трассе гонки, снова начался длинный тягучий подъем, хотя, и не такой крутой, как в первой половине, но, все же, он не давал возможность расслабиться и прокатиться до финиша без напряжения.

До самого конца гонки пришлось упираться, чуть ли не до изнеможения. Обледеневшие под ногами лыжи и ослабевшие крепления создавали дополнительные трудности. Каждый шаг приходилось контролировать, что бы, не соскользнуть с лыжни или, вообще не потерять лыжи. Но вот, наконец, вдали показался плакат, натянутый между двух столбов. На плакате желанное слово — «Финиш»! Прибавить в скорости, нет никаких сил — они иссякли!

— Не-е-т! Вон, того, идущего впереди, все же, обойду! — настойчиво требовала воля. — А мучения, мучения скоро прекратятся, так, что не ной! Ох! Эта воля! Это стремление к победе! (Где-то далеко: внутри — Как же я тебе благодарен!)

Проведя после гонки анализ, я сделал вывод: готовиться к соревнованиям любого уровня, нужно очень тщательно и продумывать все до мелочей. Сделал бы я подстилки на лыжах из нормальной гофрированной резины, не было бы проблем с падениями и выскальзываниями из лыж, и результат был бы совсем иной. А так, в итоге приплелся к финишу, как неумелый профан.

После гонки я вспомнил о случае на трассе с ефрейтором, подошел к нему и, с деланным сожалением, спросил:

— Ефрейтор, что случилось? Как ты оказался в яме, ты еще долго оттуда выбирался? Может, тебе нужно было помочь? Вот, видишь! Язык твой — враг твой! Да! И еще! Хоть раз услышу от тебя слово «салага», получишь по печени! А это — говорю тебе авторитетно, — ох, как больно!

Он что-то невнятное бормотал, пытался огрызаться, но, я, вдруг, осознал и ощутил ненужность этого конфликта: «Что мне с ним делить и выяснять какие-то мелочи? Нам еще служить и служить! Мало ли еще, что может случиться в нашей солдатской жизни? Какой смысл иметь врага, там, где должны быть только надежные друзья и соратники?»

— Ладно! Давай больше не будем ничего выяснять.

И, решив не возбуждать дело до страстей и скандала, я предложил ему приходить на тренировки в спортивный зал. Там есть возможность и мышцы подкачать и боксерский мешок поколотить, и, если возникнет желание, то, даже подраться на ринге в боксерских перчатках. Он, сначала с недоверием, отнесся к моему предложению, но потом, все-таки, заинтересовался и пообещал прийти.

Алексей, действительно, несколько раз приходил в спортивный зал, но, очевидно, пришел к выводу, что все эти спортивные упражнения и нагрузки не для него. Однако — я добился своего: его недоброжелательность и даже какая-то злоба ко мне, сменилась на более-менее спокойное отношение. «И это тоже хорошо!» — думалось. Извечная Вселенская мудрость, «Лучше плохой мир, чем хорошая война!»

Но, почему-то вся история человечества наполнена скорее событиями и фактами военных действий и вражды, уничтожающих человечество, ввергающих его в страдания и муки. Вместе с тем, апологеты войн и междоусобиц находят оправдание таким действиям, ссылаясь на то, что якобы, войны стимулируют развитие науки и техники и являются движителем прогресса. Еще один извечный философский вопрос, к ответу на который, ни современная цивилизация, ни все предыдущие не дали объективный, вполне осознанный ответ. И до тех пор, пока вопросы войны будут стимулировать развитие цивилизации, страдания и муки человечества будут продолжаться. И, в конце концов, Вселенная распрощается и с этой, очередной цивилизацией, как не справившейся со своей основной задачей — войти в Большое Кольцо, мирно сосуществующих братьев по разуму, как писал в своем романе «Час быка» знаменитый фантаст и историк — Иван Ефремов.

После, изрядно встряхнувшей всех, лыжной гонки, в жизни воинской части наступило относительное затишье. Моя тренировочная группа увеличилась до семнадцати человек. По моей просьбе, были выписаны и привезены из Уссурийска: двадцать пар новеньких боксерских перчаток, скакалки, двадцать пар перчаток для работы на мешках. Мне также удалось убедить старшего лейтенанта Голованова, что для сборной команды полка необходима боевая спортивная форма, для того, что бы команда сержантской школы на соревнованиях имела достойный вид. И вот новенькая спортивная форма получена: настоящие спортивные трусы и спортивные майки красного и синего цвета. Майки, хоть и не были шерстяными, но, все же, были спортивного покроя. Теперь я мог организовать какие-нибудь показательные соревнования и представить проделанную работу начальству школы.

На тренировках: помимо отработки технических приемов, мы проводили учебные, тренировочные бои — спарринги. Однажды, меня посетила интересная мысль: провести не спарринг, а настоящий открытый ринг, с объявлением победителя. Пробежав по ротам, я поговорил со старшинами и заместителями командиров взводов, чтобы они провели агитационную работу среди солдат, желающих «понюхать пороху» на ринге. Мы с Петром и еще двумя, более подготовленными, участвовать не будем, а возьмем на себя обязанности судейской коллегии.

Я помнил, какой интерес вызвали соревнования декабрьского чемпионата школы и был уверен, что никаких возражений со стороны командования не будет. Возникла даже идея: повесить большое объявление о соревнованиях, где-нибудь за пределами воинской части, например, возле железнодорожного вокзала; пригласить зрителей из поселка; втайне, надеялся, что на соревнования может прийти и та красивая девушка, которая пела и танцевала на концерте. Я снова вспомнил ее красивые, слегка раскосые глаза.

К сожалению, инициатива моя, по поводу приглашения гражданских лиц на внутриполковые мероприятия была отменена, а в остальном, была поддержана с интересом. Мы начали тщательно готовиться. Прибавилось еще несколько человек.

Как известно, служба в рядах вооруженных сил СССР, да, наверное, и в вооруженных силах других стран состоит из многочисленных обязанностей, по обеспечению боеготовности боевой техники и, всего того, что связанно с поддержанием боеспособности армии. Военнослужащие Советской Армии, помимо всех перечисленных обязанностей, проходили уроки политической подготовки, на которых изучались решения коммунистической партии, как основной ведущей политической силы советского народа. Изучались исторические факты борьбы народов против капиталистической эксплуатации, борьбы за права трудящегося рабочего класса и крестьянства. Большое внимание уделялось географическим знаниям и знаниям экономического развития стран. В связи с этими требованиями, весь личный состав нашей школы посещал такие политические занятия. Рядовые солдаты и ефрейторы слушали лекции на политические темы в полковом Доме офицеров, а сержантский состав занимался отдельно в ленинской комнате нашей — третьей роты.

В один из дней политподготовки сержанты, свободные от своих непосредственных обязанностей собрались в ленинской комнате нашей роты, в ожидании, ведущего занятия, офицера. Открылась дверь и в комнату вошел старший лейтенант Ататюк. Ба-а! Известный политик — в кавычках! Мы все недовольно загудели (о его тупости и безграмотности ходили легенды). Не обращая ни малейшего внимания на наш ропот, старлей вошел в класс и стоял, в ожидании обязательного рапорта и приветствия, но дежурный по группе сержант Ухватов, начал оспаривать его право вести сегодняшнее занятие. Он попытался убедить старлея, что сегодня политподготовку ведет майор Сухих и мы, мол, не готовы слушать его лекцию. На это каверзное замечание, «мудрый» офицер авторитетно заявил, что он специально готовился к занятиям, и мы не должны сомневаться в важности его лекции. Закончив дебаты с дежурным, он приказал ему, как того требует Устав Вооруженных Сил, приветствовать его — офицера Советской армии и доложить о готовности, присутствующих военнослужащих, начать занятия.

Скорчив свирепую гримасу, сержант Ухватов, что было мочи, заорал:

— Товарищи сержанты! — для приветствия старшего по званию, старшего лейтенанта Ататюка, встать! — мы, с грохотом, отодвигаемых табуреток, вскочили с мест и в тридцать глоток, заорали:

— Здра… жла…, тов-щ, стар..лей!!!

Старлей вздрогнул от неожиданности и отшатнулся назад: после продолжительной паузы, разрешил нам занять свои места; подошел к столу и, еще долго, что-то соображая (очевидно, наше приветствие сбило его с намеченного плана действий) открыл какой-то учебник. Некоторое время он листал книгу. Очевидно, забыл — о чем должен держать речь. Открыл, принесенную с собой, помятую, затертую до дыр на обложке, тетрадь; облизал указательный палец; полистал тетрадь — тупо. Поднял на нас черные, глубоко впалые глаза; пожевал желваками на худых, впалых скулах и начал речь:

— Тема сегодняшней лекции: «Политико-экономическое положение Социалистической Федеративной республики Югославия», — и далее, не смея оторвать своего взгляда от текста в тетради, написанного мелким, словно зерна пшена, текстом, нудно продолжал.

— Социалистическая Федеративная республика Югославия находится на рубеже Социалистического лагеря, граничащего с потенциальными противниками стран социализма — капиталистической Италией и Австрией.

Я решил прервать муки старлея, читать написанный мелким почерком текст: внести некоторое оживление и обратился, как подобает по уставу:

— Товарищ, старший лейтенант, разрешите обратиться! Сержант, Калмыков!

Внезапно прерванный моим обращением, он все же успел подчеркнуть изогнутым крючковатым ногтем, сухого, скелетообразного пальца, место в тексте, где вынужден был остановиться, поднял на меня бессмысленные, но проницательные (так ему казалось) глаза, сказал:

— Я Вас слушаю, сержант Калмыков!

— Товарищ, старший лейтенант, Вы меня извините, но я никак не могу вспомнить, где находится на карте эта Социалистическая Федеративная республика Югославия.

— Да-а! — с высокомерной ухмылкой произнес он. — В школе Вы, сержант Калмыков, были, наверное, отстающим учеником! Как это не знать расположение на географической карте стран-союзников Советского Союза?! — Деланно сконфузившись, я с грустью ответил:

— Как-то получилось, товарищ, старший лейтенант.

Он поднялся из-за стола, важно взял указку, подошел к большой карте с двумя полушариями и уверенно на восточном полушарии обвел указкой изображение Монгольской Народной республики. Мы не ожидали такого ляпсуса со стороны старлея. Возникла пауза и после — дружный хохот! Я, решив добавить смысла в случившееся, громко вскрикнул:

— А-а! Я вспомнил, где находится Югославия! — вскочил из-за стола и показал расположение страны. Но, оказывается, ляпсус еще не закончился. Старлей, что бы, как-то сгладить свое жалкое состояние, сказал шутливым тоном:

— Я ошибся, потому что дома тренировался на другой, маленькой карте: на ней не было таких двух кругов, а все страны нарисованы на одной странице.

Это был «верх остроумия». Взрыв хохота потряс аудиторию, но старлей, так и не поняв, не постигнув величины своего тупоумия, стоял, мило и наивно улыбался, как школьник — второгодник перед строгим учителем.

Боксерские баталии

Середина марта. Весна — только-только, легонько, почти неощутимо, начинает напоминать о себе. Более ярко светит солнце и даже уже, чуть-чуть греет: если стать к нему спиной, то можно, даже через шинель, почувствовать его ласковое прикосновение. И все! Больше никаких признаков! Еще не успеешь в полной мере ощутить прикосновение солнца, как, тут же, с завыванием, сильный порыв ветра бросит тебе, зазевавшемуся, снежную горсть в лицо. «Нечего, расслабляться!»

В воскресный день, за час до завтрака, я был уже в спортзале и готовился к взвешиванию участников сегодняшнего «Открытого ринга». Несколько солдат уже ожидали и я, открыв тетрадь, в которой записывал участников и их вес, приступил к процедуре. Вскоре подошло еще несколько человек. Некоторые из бойцов уже проверили свои боевые качества в предыдущем чемпионате и жаждали развить их во встрече с новыми противниками, те же, которые впервые выходили в ринг, во мне вызывали усмешку.

Они еще не знали, что их ожидает, но я подбадривал и всячески вселял в них уверенность, говоря, что только настоящий воин, достоин чести, закалить свое сердце в кулачном бою. Даже Великий поэт Александр Сергеевич Пушкин принимал участие в кулачных боях, дабы закалять дух и держать свое тело в тонусе. Они доверчиво слушали и взбодренные новостью о Пушкине, уже без страха, готовились расправиться со своим будущим противником.

Тридцать девять человек изъявили желание померяться силами на ринге со своими оппонентами. По правилам соревнований, в программе дня могли боксировать только девятнадцать пар, но тот боец, которому не досталось соперника, искренне возмутился и тогда я пошел на риск, для одного из участников провести два поединка. Им мог быть победитель в весе, чуть больше, чем, вынужденно отдыхающий. Я поставил эту пару в начале программы и, поэтому, победителю давалась возможность хорошо отдохнуть до последней пары.

Соревнования проходили на обновленном ринге и в новых перчатках. На соревнованиях присутствовало все командование полка. Ажиотаж и страсти болельщиков разгорелись сразу же — с первым ударом гонга, оповестившем о начале зрелищ.

Бои были страстными, напряженными и, почти все, равными. Бывали такие, что бойцы, сгорая в эмоциях, к третьему раунду буквально уже не передвигались по рингу, а ползали, обессиленные. А как они радовались победам! Радовались все: болельщики, секунданты! Ну, а как страстно участвовали в соревнованиях командир полка и его заместители, трудно передать словами. Они забыли, что они солидные, почтенные люди и строгие командиры. Крики, хохот, советы, возмущения: полный набор страстей ярых болельщиков.

Перед соревнованиями меня беспокоил вопрос о судействе. Смогут ли ребята, не имеющие об этом деле ни малейшего понятия, достаточно объективно оценить победителей. Но мои опасения оказались напрасными: бои, хоть и были крайне напряженными, все же, победы была очевидными; ни один поединок не вызвал сомнения у активных болельщиков.

Праздник спорта состоялся! Он стал событием! Еще несколько дней после соревнований все вокруг только и говорили о прошедшем и уже спрашивали меня, когда будут следующие.

По поводу следующих соревнований у меня были только расплывчатые, пока еще не ясные мысли. Однажды, разговаривая с кем-то из старших сослуживцев, я узнал, что здесь — в Раздольном, мы не одни. На другом конце поселка базируется еще какая-то воинская часть. В той же стороне стоит большой гарнизонный Дом Офицеров.

В связи с этим, у меня возникла идея: неплохо было бы провести совместный боксерский турнир с участием бойцов из той части. Устроить встречу двух команд на сцене актового зала гарнизонного Дома Офицеров.

Имея хорошие результаты по организации предыдущих соревнований и достаточный опыт, я решил не останавливаться на достигнутых успехах, и попытаться сделать еще один интересный шаг.

Переговорив предварительно со старшим лейтенантом Головановым, мы, вскоре, уже были в кабинете заместителя начальника школы по военно-политической подготовке, подполковника Кравцова. Внимательно выслушав мое предложение, подполковник Кравцов, после значительной паузы, сказал, что предложение, в общем-то — интересное, но так как, его решение выходит за пределы его полномочий, то он должен поставить в известность командира полка и уже тогда — этот вопрос будет решаться на соответствующем уровне. А пока, нам было рекомендовано заниматься своими служебными делами.

На очередной тренировке, я поделился своими планами с бойцами. Мы тщательно обсудили свои возможности и силы. Что бы «не ударить в грязь лицом», мы решили готовиться к возможным соревнованиям с особым рвением и настойчивостью.

Весна уже нашептывала о своем приближении.

Возникала возможность усилить наши тренировки двух-, а то и трехдневными кроссами в неделю по пересеченной местности — это поможет нам: значительно улучшить общую выносливость, а на тренировках в спортивном зале, совершенствовать свои технические возможности.

Если до этого многие приходили на тренировки, просто ради времяпровождения, то, известие, о возможных соревнованиях уже на более высоком уровне, подстегнули ребят, и они с рвением взялись за тренировки.

Опираясь на небольшой, но ценный — приобретенный в Хабаровске опыт тренировок по подготовке к соревнованиям, я начал воплощать его в жизнь. Прежде всего, разбил тренировочный, недельный цикл по дням. В понедельник, как в первый вводный день недели мы занимались в основном общефизической подготовкой; прыгали, бегали, играли, боролись на сделанном из гимнастических матов ковре, тягали гири и штангу; а после хорошей физической работы, несколько раундов на боксерских мешках. Во вторник — отрабатывали технические приемы в паре с партнером и развивали силу удара в работе с мешком. В среду — та же работа, что и во вторник, но, более ускоренная и плотная. Четверг — по плану понедельника, но включались и доминировали упражнения в парах и прыжковые упражнения. Пятница — боевой день: довольно жесткий спарринг и работа на снарядах в высоком темпе. В субботу и воскресенье наша утренняя гимнастика проводилась в более высоком темпе, и мы добавили к ней три раунда «боя с тенью».

Прошла неделя напряженных тренировок. Известий по поводу планируемых соревнований пока еще не было. Такого типа мероприятия здесь еще никогда не проводились и, может быть, поэтому начальство не могло сразу решить, как поступить. Взятый темп тренировок мы не уменьшали: я подумал так, что, если, вдруг руководство положительно не решит мое предложение, то, все равно мы проведем следующие соревнования здесь, в полку, и это тоже будет интересно. Единственно, что меня огорчало, так это — то, что здесь я не мог участвовать в соревнованиях: соперника, достаточно хорошо подготовленного, чтобы боксировать со мной, здесь не было, и мне оставалось только надеяться, что задуманный мной план будет осуществлен. Подходила к концу вторая неделя и, наконец, в субботу, я был вызван к самому начальнику школы. Очевидно, решался вопрос — «Быть или не быть»!

После завтрака, около десяти утра мы, с начфизом полка уже стояли перед кабинетом командира полка.

— Товарищ, подполковник, старший лейтенант Голованов и сержант Калмыков по Вашему приказанию прибыли! — доложил он бодро, сидящему за огромным письменным столом, командиру. В кабинете у стены сидел и подполковник Кравцов.

— Ну, давай, сержант, докладывай, о своей инициативе! — Как бы, не обращая внимания на старлея, рыком произнес начальник школы, пронзая меня взглядом своих маленьких, не соответствующих его огромных размеров туловищу и голове, красноватых глаз.

— Товарищ, подполковник! Моя идея заключается в развитии спорта в Вооруженных Силах Советского Союза: это, так сказать, главная идея; а, конкретнее, пропаганда спорта в воинских частях; что бы военнослужащие могли проводить свое свободное от службы время не просто в безделье, а занимались спортом. В связи с этим, я предлагаю провести товарищескую матчевую встречу с боксерами соседней воинской части на сцене гарнизонного Дома Офицеров, если, конечно, ринг сможет там поместиться.

— Хм! — После длительной паузы. — Интересная идея! Развитие спорта в Вооруженных Силах Советского Союза, говоришь? — Он постукивал пальцами по столу, о чем-то размышляя, — и на местах, что б ерундой не занимались. Неплохая мысль! Хорошо, а как ты, сержант, себе это представляешь? Доложи конкретней!

— Сначала необходимо сделать замеры сцены гарнизонного Дома Офицеров, если ринг на ней поместится, то в назначенный день, мы снимаем свой ринг, перевозим его туда, устанавливаем и проводим соревнования. После окончания — все — наоборот. Это, так сказать, технический вопрос.

Организационный вопрос должен решаться, по моему мнению, на командирском уровне. Мы называем весовые категории, в которых у нас готовы боксировать бойцы нашего полка и под них они находят своих боксеров, или, наоборот, они называют своих бойцов в весовых категориях, а мы подбираем для поединков, своих боксеров. Потом, в назначенный день соревнований, проводим официальное взвешивание участников, составляем список участников по парам и через два или три часа после взвешивания, как того требуют правила соревнований — проводим открытие соревнований.

Говоря, я ощутил заинтересованность командира (вспомнил, как он со своими заместителями болел на наших соревнованиях) — у меня появилась уверенность, что моя идея воплотится в жизнь.

— Хорошо, а ты сможешь так подготовить команду, что бы, мы не проиграли?

— Постараюсь, товарищ, полковник!

— Как это, постараюсь! — Взревел он. — Мне нужно знать твердо, что мы победим!

Мои колени подогнулись, словно от мощного ветра, поднятого сказочным Соловьем-Разбойником. Я понял, обратного пути нет!

— Так точно, мы победим! — уверенно и без колебаний ответил я.

— Смотри, мне! Проиграешь! Вместе с командой посажу на гауптвахту на десять суток. Соревнования планируйте ко Дню Победы — 9 мая! Старший лейтенант, я обговорю задачу с начальником Дома Офицеров, возьмете машину и сержанта, поедете, сделаете все необходимые замеры, тщательно продумайте, что нужно для проведения соревнований. Что бы все было сделано «без сучка и задоринки»! Приступайте к выполнению!

— Есть, приступить к выполнению задания! Разрешите идти! — Вытянувшись в струну, мы стояли перед подполковником.

— Идите! Сержант! Смотри, мне! Не ударь в грязь лицом!

Повернувшись кругом, мы со старлеем четко вышли из кабинета.

— Ну, ты, сержант, закрутил дело! Придется расхлебывать!

— Товарищ, старший лейтенант, я уверен, что мы сможем провести это мероприятие на «отлично» и победим ту команду. Мы, ведь уже готовимся, а они только начнут тренировки, да и то, вряд ли у них найдутся хорошо подготовленные боксеры. И, потом, это же интересно! Такого, ведь здесь еще никогда не проводилось. Я думаю, Вам, как начальнику физической подготовки полка, это мероприятие тоже будет зачтено, как полезное дело. Товарищ, старший лейтенант, а хотите, я Вас научу судить, и тогда Вы тоже сможете помочь команде. Все-таки, будет свой судья! Это даст нам еще больше шансов.

— Да? Надо подумать. Я сегодня зайду к вам на тренировку, и ты мне, кое-что покажешь из судейской практики.

Узнав от меня о положительном решении командования, моя команда восприняла это известие с восторгом и мы, с еще большим азартом и желанием, начали готовиться к будущим боям. Время летело быстро, остался практически один месяц.

К концу марта, наконец-то, ярче засветило долгожданное солнце, начал таять снег и заблестели лужи. Зима еще не желала сдавать свои позиции весне, и погода менялась в один день по несколько раз. Но радостное пришествие весны уже чувствовалось! Бывало: уединишься где-нибудь и, прислушавшись к шуму ветра; услышишь уже не грозный его вой, свист и рев, как у сказочного Соловья-Разбойника, а довольно примирительный тон, готовый даже вступить с тобой в беседу о том, о сем; он же ведь — мудрый и знающий. По всему свету носится и обо всем наслышан!

Спустя неделю, после одобрительного решения командования о проведении гарнизонного чемпионата, мы с Петром Ефименко и Сергеем Титаренко, наконец, смогли выйти за территорию части и пробежать сравнительно длинную дистанцию по пересеченной местности. Вначале предстояло ознакомиться с совершенно незнакомой местностью и наметить удобную трассу для кросса, что бы потом не блуждать в неизвестности, а спокойно, в нужном — высоком темпе преодолевать запланированные километры.

Бегать в Уссурийских невысоких сопках — одно удовольствие. Тропы и дорожки сами собой открывались перед нами, ведя нас, то вниз, к журчащим ручьям, то, внезапно, взмывали вверх, так, что приходилось, чуть ли не на четвереньках выползать на, какую-нибудь поляну. А там, снова, вдыхая полной грудью ароматный, чистейший воздух, петляя между деревьями, накручивать километры.

Бегали много. Три раза в неделю. Длинные, многокилометровые дистанции чередовались с короткими спуртами, в которых, мощные ускорения, по сорок-пятьдесят метров, изматывали до бессилия. Вначале было тяжело! Работали до изнеможения, но с усердием. Опасность была реальной!

Одним из интересных, на мой взгляд, вариантов отработки общей и специальной выносливости, была игра — «штурм крепости». Этот метод я позаимствовал у великого русского полководца Александра Васильевича Суворова, когда он готовил русскую армию к штурму турецкой крепости Измаил. Позволю себе напомнить моим читателям об этом подвиге русской армии. Крепость Измаил по тем временам своими высокими стенами и фортификационными сооружениями превосходила все известные крепости Европы и по праву считалась неприступной. Когда Суворов с русской армией подступил к Измаилу, то тут же предложил коменданту крепости сдаться. Он также обещал туркам, что весь гарнизон с мирными жителями будет помилован и ни один турецкий янычар, не оказавший сопротивления, не будет уничтожен. На предложение Суворова сдаться без боя турки ответили: «Скорее небо упадет на землю, чем падет Измаил!»

Тогда Суворов воздвигнул недалеко макет такой же крепости, но со стенами, превосходившими высоту стен крепости турок и, около недели, русские солдаты штурмовали гораздо более высокие стены, в условиях приближенных к боевым. А когда настал час штурма настоящей крепости, то она была взята очень быстро и без особых потерь.

Для своей игры, мы нашли в сопках довольно высокий склон, с небольшой поляной на вершине: эта поляна была «крепостью». Всю команду — восемнадцать человек делили пополам: половина — становились защитниками «крепости» — вторая половина штурмовала. Целью штурмующих было сбросить с поляны защитников. Разрешались все методы борьбы, но без ударов и приемов влекущих травмы. Эта игра, вскоре стала самым любимым нашим развлечением. Я был настойчив и безжалостен, прежде всего, к себе. От ребят такого не требовал, но, в основном все они, видя мою настойчивость, старались не уступать, и мы вместе шли к намеченной цели, улучшая свои физические возможности, выносливость, ловкость, координацию и силу.

К концу апреля, когда весна уже бурно, мощными грозами, ворвалась в мир и расцвела всеми своими красотами, я решил проверить общефизическую подготовку своей команды, да и мне самому было интересно, что, в данный момент, я из себя представляю. По разрешению подполковника Лысенко я провел «штурм крепости» с участием одного из взводов первой учебной роты. Взвод, состоящий из тридцати солдат, защищал «крепость», а мы нашей командой из восемнадцати человек штурмовали. Операция продолжалась минут десять — пятнадцать и все солдаты «противника» были сброшены с поляны.

Вот так, выкладываясь с максимальными усилиями, работая «до седьмого пота» мы готовились к празднованию Дня Победы, что бы праздник оказался для нас действительно праздником в виде победы над командой той неведомой нам части.

Надо сказать, что спустя три месяца, когда на меня уже были возложены мои армейские обязанности заместителя командира взвода с новоприбывшими курсантами, то я, для воспитания в них всех необходимых физических и морально-волевых качеств, применил этот метод тренировки. Эта, с одной стороны, казалось бы, игра вызывала огромный интерес, но, с другой стороны, воспитывала у бойцов хорошие надежные качества: во-первых, дружбу и поддержку в важных моментах, во-вторых, ответственность перед собой и коллективом.

Тогдашняя интуиция и настойчивость меня не только не подвели, но создали надежную и мощную физическую базу. Никогда в своих будущих боях и соревнованиях я не ощущал тяжелой усталости! Этот надежный фундамент, словно фундамент могучей крепости, был залогом моей общефизической подготовки во всех моих многочисленных боях, которые частенько требовали полной, а то и сверх полной отдачи сил и возможностей.

Подготовка к соревнованиям заканчивалась. Бойцы моей команды приобрели неплохие навыки в спаррингах, отработали и закрепили, насколько это было возможно, основные боксерские приемы и защиты. В чем я был уверен почти на сто процентов, так это в нашей выносливости. Длинные кроссы по пересеченной местности, преодоление трудных затяжных подъемов и крутых быстрых спуртов, «штурм крепости» по три — четыре раза в тренировку, упражнения с тяжелыми и средними по тяжести камнями сделали свое дело. Мы были уверенны — бой дадим!

Приближалось время соревнований и психологическое напряжение росло. Мне — тренеру, еще не имевшего никакого опыта, приходилось отвечать за всех своих бойцов: настраивать их на будущие бои; вызывать у них уверенность в своих возможностях; убеждать, что они готовы к победам на ринге и многое, многое другое.

Время вело себя как-то странно: то оно замедляло свой бег и тянулось, невмоготу — долго, терзая и испытывая наше терпение; то, прямо с утра, мчалось куда-то, увлекая за собой, не давая возможности на чем-то сосредоточиться. Да еще капитан Фролов, тот офицер-преподаватель теории по ракетной технике начал досаждать меня наставлениями о моей обязанности быть готовым к несению воинской службы в качестве помощника командира и инструктора по проверке ракетной техники. Мои отговорки, что я готов и ничего не забыл, его не убеждали, и он приказал мне проводить три часа в классе, для закрепления знаний и два часа, непосредственно в машине КИПС, для закрепления практических навыков. Свое решение капитан аргументировал тем, что скоро прибудет новый набор курсантов и от меня потребуется тщательная подготовка, как младшего командира-инструктора по подготовке ответственных и знающих специалистов по проверке ракетной техники. Конечно, без сомнения, он был прав. Никто не снимал с меня прямых обязанностей по моей воинской должности. Я, действительно, так увлекся спортивной деятельностью, что даже забыл где, я и что, я!

9 мая! Великий праздник! Праздник великой победы наших народов над фашистской Германией и ее союзником — милитаристской Японией!

Во всех воинских частях Советского Союза этот праздник отмечался с особой тщательностью, усердием и почетом. На нашем строевом плацу состоялся торжественный смотр и вынос знамени полка, а после приветственных речей все взводы торжественным маршем с оркестром проходили перед трибуной командования и знаменем полка. Объявлялся лучший взвод по показателям военно-полевой и политической подготовки, а также отдельным солдатам — отличникам боевой и политической подготовки объявлялись благодарности и присваивались очередные и внеочередные звания. Фамилии бойцов моей боксерской команды, в списках награждаемых не значились, очевидно, от нас ожидали результатов сегодняшнего соревнования.

Днем раньше мы с командой и сопровождающим нас начфизом полка сняли свой ринг и отвезли его в гарнизонный Дом Офицеров. Сделав заранее все необходимые замеры, и подготовив все крепежные детали, мы достаточно быстро установили ринг. Уже обмотанный новыми белыми бинтами, с хорошо обозначенными, красным, синим и белыми углами, он смотрелся очень торжественно и строго. По бокам разместились небольшие столики для боковых судей, а за рингом — лицом к зрительному залу свободно вместился стол для главной судейской коллегии. Тогда же было проведено официальное взвешивание участников матчевой встречи и по итогам взвешивания, составлен график боев, состоящий из десяти пар.

Во всех традиционных матчевых встречах пары участников составляются строго по весовым категориям, но так как эта матчевая встреча не имела цели выявить командное первенство того или иного коллектива, а представляла собой просто спортивные состязания двух организаций, поэтому весовые категории не имели значения. Бойцы были подобраны примерно по весу, исходя из возможностей обеих команд. Так как я непосредственно принимал участие во всех этих процедурах, то,

естественно, видел своего завтрашнего противника. Он оказался тяжелее меня на четыре килограмма, с хорошо развитой мускулатурой, длинными руками, а короткая стрижка и скуластое лицо, предостерегали меня от обманчивого легкомыслия о том, что бой будет легким. Настораживало также и то, что он был старше меня на три года, очевидно, был призван в армию позже, чем подходил по возрасту. Он также имел неплохой опыт участия в соревнованиях: в заполненной им анкете участника было написано, что он провел сорок восемь боев, из них, в сорока пяти одержал победы. Немаловажно было и то, что парень был из Свердловска, где, как мне было уже известно, бокс был хорошо развит. К моим верным предположениям о том, что свердловчанин был опытным боксером, прибавилось еще и то, что противоборствующая сторона попросила, чтобы бой с его участием поставили последним и просили подобрать для него более сильного соперника: так сказать, украсить матчевую встречу содержательным и техничным поединком.

Можно было предположить, что он был спортивной «звездой» у них в воинской части. При составлении пар, у меня вначале даже возникло «шкурное», трусливое желание противником этого парня поставить Петра Ефименко: по весу они точно подходили, Петр даже на один килограмм тяжелее, да повыше ростом. Но когда подошла очередь найти противника для свердловчанина, то все, ознакомившись с его анкетой, тут же посмотрели на меня, как будто, не могло возникнуть никаких сомнений, в том, что, именно я должен боксировать с этим парнем. Ну, что ж, значит, так надо! От судьбы никуда не денешься! Еще одна серьезная проверка при входе во взрослую жизнь!

Все было готово!

Десять бойцов нашей боксерской команды, четыре помощника и два боковых судьи из солдат нашей команды, не считая, старшего лейтенанта Голованова, которому я помог в освоении навыков судьи на ринге, погрузились в крытый тентом «ГАЗон» и отправились в гарнизонный Дом Офицеров. Командование полка и офицерский состав проследовали впереди нас на «ГАЗиках», а несколько взводов, заслуживших вознаграждение, да и с целью поддержки нашей команды, оправились туда же походным маршем.

По пути к месту соревнований еще раз пытался настраивать своих бойцов на бои. Хотя, ничего такого важного сказать уже не мог: все главное — подготовка — уже позади. Непроизвольно ощутил, что роль тренера и наставника нелегка. Они все смотрели на меня так, как будто я должен был знать все об их предстоящих боях и чуть ли не «разложить по полочкам», что и как, делать. Но, я то, сам был еще далеко не сведущ во многих вопросах: ведь каждый бой — это, своего рода, нечто, сравнимое с какой-то глубокой и бесконечной тайной.

Совершенно невозможно предсказать все перипетии, даже, вовлеченного в строгие рамки правил, боксерского поединка. Единственно, что можно пожелать своему подопечному перед выходом в ринг, так это банальное: «Будь предельно внимательным, следи внимательно за работой его передней и сильнейшей задней руками и прямо-таки смешное — не пропускай лишних ударов!» — Как будто удары бывают лишние и не лишние!

Но это и так ясно! Зачем, еще следить, как не за работой рук противника? Однако, следить за руками тоже глупо. Противник своими руками может так тебя «задергать», что не будешь знать, что дальше делать! Советовать и настаивать, что бы твой подопечный проявил в бою волю к победе или, чтобы он выдержал высокий темп боя и предложил его противнику?! Но тут уж, как получится. Может быть, противник тоже хочет предложить тебе высокий темп боя. И что тогда делать? Менять настрой на противоположное, т.е. снизить темп боя до минимума, как бы «назло» противнику? А он не возжелает снижать темп боя и будет тебя «бомбить» с огромной скоростью и выигрывать каждую ситуацию и миг поединка, опережая тебя, уже в самом начале, задуманного тобой действия!

Вот так-то, мой дорогой читатель!

«Бокс — это не пряники жевать!» как сказал кто-то из тренеров. Каждый бой — это не раскрытая, не познаваемая из вне — ТАЙНА. Прочесть о будущих событиях в ринге и о их результатах невозможно — можно, лишь только, кое-что предугадать или предположить. Да, каждый, уже проведенный бой, может быть тщательно рассмотрен и расписан, до мельчайших подробностей, особенно современными средствами и носителями информации. Но это возможно тогда, когда все уже произошло, когда назад уже ничего не вернешь. Пленку, флешку, диск, можно открутить назад и проанализировать, и как следует отругать, допустившего ошибки, воспитанника. Но в саму ТАЙНУ БОЯ ни одному постороннему наблюдателю еще не удалось проникнуть.

Вот так, я, очевидно, интуитивно сознавая всю бессмыслицу предсоревновательных наставлений, ничего такого важного и особенного не мог сказать перед боями бойцам моей команды. Я, конечно, не возражаю против важности таких наставлений, и, наверное, они как-то влияют на возможный итог схватки, боя, пробега дистанции и других многочисленных спортивных выступлений, но убежден — это все относительно. Главное в итогах всех соревнований — это подготовка к ним.

И я сказал своим ребятам, что все они прекрасно подготовились к боям: они имеют отличную выносливость и хорошую боевую подготовку. Результат выступлений каждого будет прямо зависеть от того, как он проявит свою волю и характер в бою.

Актовый зал Дома Офицеров гудел, переполненный до краев болельщиками. Среди основной серовато-зеленой массы военнослужащих иногда промелькивали, словно полевые цветы на поляне, яркие женские платья и костюмы гражданских людей, возможно, то были жены офицеров или другие жители поселка, отдыхающие в праздничные дни.

Я, с каким-то, необъяснимым трепетом и надеждой смотрел в зал — вдруг она сидит в каком-то ряду?!

За кулисами сцены нам были предоставлены комнаты для артистов, где мы могли переодеться и подготовиться к выходу «на сцену», то бишь, — в ринг. Ознакомив ребят со списком состава пар, кто с кем и в какой паре боксирует, я еще раз пожелал им проявить в боях максимальное стремление и уверенность в победе, еще раз посоветовал, как и когда начинать разминаться перед боем.

После короткой, вступительной речи начальника Дома Офицеров, к выходу в ринг начала готовиться первая пара: боксировал один из наших самых задиристых и агрессивных бойцов, Вася Плетнев. Боец — коренастый, плотный, жилистый и очень выносливый. Я специально поставил его в первую пару, что бы он задал темп всем соревнованиям и обозначил встречу первой победой: я в нем нисколечко не сомневался, потому что он вырвет победу даже в самых трудных условиях.

И вот Вася в бою. Стремительный, быстрый, он, не сомневаясь, бросился в бой и начал окучивать своего «худосочного», почти на голову выше, противника. Перемещая корпус с ноги на ногу и швыряя в голову противника, словно, булыжники, свои крепкие кулаки, Вася тут же заставил того пятиться назад в поисках спасения в углах ринга. Но, ведь известно всем, хоть немного разбирающимся в боксе, что, в углу ринга спасения не найти: там только катастрофа и поражение. Василий безжалостно и с боевым настроем охаживал корпус и голову длинного, явно не готового к такому прессингу противника. Вскоре Вася, выходя из нырка и, разогнав свой правый кулак, до космической скорости, всадил его в голову противника — тот повалился на настил ринга.

Первая уверенная победа подняла боевой дух нашей команды и последующие, четыре поединка убедительно подтвердили готовность нашей команды: все они закончились также досрочно, как и первый. Противоборствующая сторона, то ли, недооценила возможности нашей команды, то ли, вообще, представляла эту встречу в виде какого-то развлечения. А может быть — это была тактическая уловка: первые пять поражений не так запомнятся зрителям, как последние пять побед. Ну, что ж, в этом, возможно, и есть какой-то тактический смысл. Хотя, необходимо сказать, что вряд ли здесь мог скрываться какой-то тактический вариант: ведь график боев составлял я и только последний поединок был согласован с противоборствующей стороной.

Зрители, заведенные жаркими боями, с восторгом участвовали в каждом очередном бескомпромиссном представлении и уже, разочарованные слабой подготовкой команды наших противников, со свистом и насмешками встречали очередного участника той команды. А нашим, в свою очередь советовали тем или другим образом расправиться с противником.

Надо сказать, зрители, казалось бы, нейтральные наблюдатели, чаще поддерживают побеждающую сторону или участника, давая «полезные» советы: как быстрее и надежнее победить уже почти поверженного или безнадежно проигрывающего участника поединка. Очевидно, заложено во врожденных инстинктах, стаей или сворой уничтожать жертву. Оно надежней и, вроде бы, безнаказанно.

— На ринг вызывается шестая пара сегодняшней программы: Евгений Знаменцев и Анатолий Колышев! — прозвучал голос судьи информатора и в ринг: радостно, как на веселую прогулку, да еще взбодренный предыдущими победами, впорхнул наш весельчак и балагур Толька Колышев. Его противник — невидный парень, сутуловатый и узкоплечий, как бы в нерешительности, втянув голову в плечи, вышел на середину ринга и, оглянувшись, смущенно возвратился в свой красный угол.

— Толя, а ну, покажи ему сейчас, где его настоящий угол! — Кто-то из зрительного зала весело посоветовал нашему силачу Колышеву, сразу же поставить все точки над «И». Прозвучал гонг и мы увидели совсем другого Знаменцева. Как кошка — мягкий, неуловимый, он мгновенно оказался перед Толькой и начал играть с ним в «пятнашки». Хлесткими щелчками он пресекал всякие попытки Колышева начать реальные боевые действия. Удары Колышева шли в пустоту, в то время, как Знаменцев, спокойно и даже с какой-то небрежностью расправлялся с нашим Толькой. Явно ощущалось неравенство опыта и техники. После второго раунда мы поняли, что в этом бою нам удачи не видать. И, надо отдать должное нашему бойцу за стойкость и мужество, но все-таки надеяться на положительный исход поединка было нелепо.

Что-то произошло непонятное! Мы проигрывали одну встречу за другой. Подряд три поражения! И это — притом, что проиграли наши лучшие бойцы. К девятому поединку уже подготовился один из наших опытнейших и надежных боксеров — Петр Ефименко. Я на него посмотрел и увидел в его глазах решимость и уверенность.

— Петр, давай, жестче и решительней! Ты это умеешь! Удачи! — пожелал я ему перед его выходом в ринг.

Его бой я не смог увидеть, так как сам готовился к своему поединку. Но оттуда, из зала, через сцену доносились громкие крики болельщиков, свист, взрывы аплодисментов. Очевидно, поединок проходил в жестком противостоянии и боевом напряжении. Слышен был взрыв эмоций и рефери открыл кому-то счет. Наконец, прозвучал завершающий гонг и через некоторое время, тянувшееся, как мне показалось несравнимо долго, я, стоявший уже позади сцены, увидел, как счастливому Петьке подняли руку в знак победы.

«Ура!!!» — Прозвучало внутри меня. — «Моя команда победила, даже независимо от моего выступления!»

Подлая, коварная, усыпляющая боевой настрой, мысль! Резко встряхнув головой и плечами, я три раза глубоко присел и выпрыгнул из приседа, пытаясь снять с себя похотливое желание, отдать бой.

Вдруг, почувствовал, как меня начало «колотить». Сердце мощно и гулко отдавалось стуками в висках, ощутил, как мои ноздри расширились: стали мощнее и полнее вдыхать воздух. Интуиция подсказывала — бой будет не легким! Потребуется полная концентрация сил и энергии! Пожимая перчатки в боевом приветствии, посмотрел в глаза сопернику — он принял мой взгляд! Его глаза были пронзительные, как у охотника, и во всей его фигуре чувствовалась уверенность и надежность. Я был чуть-чуть ниже его и, очевидно, уступал по физической мощи: по крайней мере, мне так тогда показалось.

«Стремительность, внезапность, уверенность, встречный бой!» — вдруг прозвучало в голове, и я, успокаиваясь, направился в свой угол ринга, чтобы вернуться уже в водоворот боя. Гонг — хлыстом сорвал меня с места, (он также не задержался ни на миг) мы одновременно оказались в центре ринга! Собранная стойка, хорошо закрытый корпус и подбородок, немного опущенная левая рука. — «Ну, что ж, будем пытаться тебя раскрывать». — Я начал быстрыми стремительными ударами передней рукой ощупывать его защиту: «работая по этажам» и подставляя свою левую ладонь под его удар передней левой руки, тут же отвечать своей правой ему через руку.

— «Получается!» — мелькает в голове, — «Нужно сдвоить!» — слышу совет из головы. Сдваиваю правым прямым в голову, с активным продвижением вперед. Второй удар прикладывается хорошо. Вдруг его правый прямой как из пушки шарахнул мне по плечу — «Попал бы по башке: голова отлетела бы!» — Утвердительно и радостно, что не попал, шепнуло мне. — «Теперь встретить правой!» — мгновенно сверкнула мысль. Тугая перчатка моей правой руки, едва заметно обогнула его прямой левый и сочно воткнулась в челюсть. — «Вот, видишь, отлично!» — «Э-эх! Надо быть внимательнее! Справа бьет в корпус жестко!» — «Попробую тоже слева в корпус достать!» — «Есть! Ишь, как красиво!» «Ну-ка! Со скачком, правый прямой в корпус — левый в голову!» — Ух, ты! Ушел от левого! Хорошо, что далеко! — Не успел ответить!

Мысли — молнии, контролировали действия и управляли тренированным телом. Не нужно ни о чем думать: все само! Вот летит его правый кулак — прямо в центр — между глаз: уклон вправо и левый прямой — навстречу, вразрез! Есть! Почувствовал твердость его головы. Встряхнул!!!

В обмене «любезностями» шел раунд. Он, то ли опасался усилить боевые действия, то ли берег силы, что бы выложиться, когда возникнет в этом необходимость, то ли вел разведку боем, вычисляя мои возможности. По крайней мере, парень еще раз показал, что не новичок, и бросаться в необдуманные действия не будет. Я повторил еще три или четыре раза прямые удары левой в корпус и, кажется, один из них хорошо воткнулся в «солнечное» — я увидел в его глазах смятение, а передняя рука низко опустилась, открыв подбородок. Прозвучал гонг. Зрители, уставшие от нелепых, смешных, бездумных драк, с удовольствием и, почти без криков, смотрели наш поединок, и конец раунда встретили громкими аплодисментами.

Сидя в углу ринга, пытался обдумать ход следующего раунда. Но ничего толкового в голову не приходило. Какая-то мысленная «мешанина» и ничего более. Раунд, вроде бы, и не проиграл, но и не выиграл. А как ввести бой в победное русло? Ответа не было. Вскоре прозвучали предупредительные сигналы о приближении второго раунда. Пять секунд и я, словно, пружина, сорвался с места.

Прозвучал призывный сигнал гонга и команда — «Бокс!»

Не найдя более важного решения, что делать в раунде, я активизировал работу передней рукой, превратив ее в своеобразную шпагу. Как говорил Виктор Артемович: «Не знаешь, что делать, работай передней рукой!». Получалось! Противник не был готов к такой активной работе и пропускал удары, особенно после финтов. Запутывая его правыми прямыми ударами в голову, я несколько раз пробил левой рукой в корпус и почувствовал, что он опасается именно этих сильных ударов: они сбивали ему дыхание. К середине раунда я увидел, что с «дыхалкой» у него проблема, то ли он не был хорошо готов, то ли это был результат моих ударов по корпусу.

В один из моментов поединка, он бросился в атаку и пробил мне в голову правый прямой удар, от которого я едва-едва успел уклониться влево, хотя ощутил, как его перчатка с опасным шелестом коснулась моего правого уха. Он хотел продолжить успешную атаку, но я, в свою очередь, сделав шаг назад, успел разорвать дистанцию. И тут же с дальней дистанции, сделал резкий, длинный выпад вперед, оказавшись почти в полу-приседе, на правой ноге, сместившись немного вправо за его переднюю — левую руку, мощно всадил в открывшийся корпус противника, словно, длинное копье, свой левый прямой. Я почувствовал, как мой кулак глубоко воткнулся в его солнечное сплетение, далее, возвращаясь назад, я метнул длинным хлыстом — боковой правый в голову.

В длинном выпаде, я ощутил силу своего удара в корпус, а вот, хлесткое, едва заметное касание ударной части правого кулака его подбородка, было совершенно незаметно и настолько молниеносно, что, как я понял потом, из вопросов болельщиков, многие из них его не заметили. Вернувшись, как пружина, в исходное положение, я сделал короткий шаг назад, с целью, добавить левый прямой в голову, но этого делать было уже не нужно,… противник рухнул, как подкошенный, на настил ринга.

И…, я услышал — в зале мертвая тишина! Она длилась бесконечно долго! Очевидно, я первый сообразил, что нужно делать и попросил врача потереть, лежащему без движения на полу парню, виски нашатырем и дать понюхать ватку, смоченную тем же нашатырем. Нокаут был тяжелейший: он еще долго не мог прийти в себя и, «очумело» оглядывался по сторонам, сидя на стуле в своем углу ринга. Зал был тих и насторожен: зрители никак не могли понять, что же произошло, а со стороны стола главного судьи я услышал громовой голос своего командира полка:

— Я же тебе говорил, что он его «укокошит»! А, ты, мой чемпион, мой чемпион! Вот тебе и чемпион, пока, с моим чемпионом, не встретился! — Доказывал свою правоту подполковник Латаев кому-то, возможно, командиру той, другой части. — Одна секунда и «хана»!

Старший лейтенант Голованов, судивший наш бой, тоже растерялся и, подойдя ко мне, тихо спросил, что нужно делать. Я ответил, нужно объявлять, что в этом поединке, победу нокаутом одержал я.

Вот так, убедительной победой закончилась наша встреча. Днем позже, на строевом смотре полка, во вторник, всем нам были объявлены благодарности за отличную боевую и спортивную подготовку.

Страсти и впечатления еще долго будоражили наших болельщиков и были частыми темами разговоров в курилках, столовой и местах общего собрания военнослужащих. Это значительно подняло авторитет бойцов моей команды. Среди окружающей нас солдатской братии мы были, чуть ли не героями.

Сержантские будни

В следующее воскресенье после соревнований, мы с Петром Ефименко и Васькой Плетневым получив увольнения, отправились прогуляться по Раздольному.

День был яркий, солнечный. Еще только середина мая, а уже жарко. Особой цели посвятить чему-то выходной день не было. Идти в далекий от нашей части Дом Офицеров, где неделю назад мы дрались в ринге с бойцами другой части, не хотелось, а здесь, рядом — полнейшая скука. Правда, недалеко от части, в другой стороне находился небольшой клуб, где, можно было посмотреть какой-нибудь кинофильм.

Посоветовавшись, мы решили пойти в этот клуб, в надежде посмотреть интересное кино. И дешево, и все-таки, как-то проведем время. Проходя мимо продовольственного магазина, Петьку, вдруг осенила мысль: «отметить» нашу победу и выпить по стаканчику вина или чего-нибудь более крепкого.

Я, вообще-то, не увлекался алкогольными напитками. Бывало иногда, там, дома на гражданке, когда я уже работал на заводе. В редких случаях, в выходные дни, при встрече с двоюродным братом Толей, мы покупали бутылку портвейна или «Белого крепкого» — на украинском языке оно звучало красивее — «Біле Міцне» и, выпив по стаканчику, расслаблялись. Но однажды, после такого визита к брату и, естественно, после очередного прикладывания к вину, моя мама, с горечью, сказала — «Эх, сынок, ты тоже начинаешь пить, как и твой отец!» Услышав это, я попытался успокоить маму, что, мол, это пустяки. Но она с грустью ответила — «Сын, все начинается с пустяков!»

Мамины слова и грусть, с какой они прозвучали, ужаснули меня и, словно, ушат холодной воды облил меня с ног до головы. Я, вдруг, ясно представил себе всю ничтожность и бессмысленность существования грязного, «вонючего пьяницы». Нет! Хотя, мой отец никогда не был грязным и «вонючим пьяницей», но таких я иногда встречал на своем пути и относился к ним с презрением. Эти, опустившиеся на самое дно жизни люди, никогда не вызывали во мне чувства сострадания, потому что, по моему глубочайшему убеждению — они сами виноваты, что избрали такой путь.

Эта мамина фраза отпечаталась на всю мою жизнь мощным штампом в моей душе и сердце.

Но Лукавый не дремлет!

Казалось бы очень авторитетный и важный предлог! Одержать такую победу и не отметить ее! «Коварный Соблазнитель» повернул наши стопы и мы покорно, подчиняясь его воли, зашли в магазин.

На витрине стояло несколько видов горячительных напитков, (хоть и не такое разнообразие, как в современных супермаркетах, но, выбрать можно было). Ребята сказали:

— Давай, Виталь, выбирай! Ты поопытней!

— Какой же я опытный!? Нашли авторитет!

Мне бросилась в глаза бутылка с очень необычной этикеткой: какой-то ярко-синей с красными цветами в стиле японских пейзажей. Я спросил продавщицу, что в этой бутылке. Она ответила, что в бутылке хорошая японская водка — «Саке». Когда-то и где-то, я слышал, что японская водка «Саке» — особый ритуальный напиток японских самураев. «Что ж, — подумал я, — будет, своего рода ритуальное действо, посвященное нашей победе».