Бесплатный фрагмент - Рыба на мелководье

Глава 1. Место чистое, ухоженное

Вайтеш задумчиво плёлся по дороге в сторону городского трактира. В Дуодроуд часто захаживали бродячие путешественники. И некоторые горожане даже изредка приближались к ним и расспрашивали о том, о другом. Но Вайтеш не хотел, а скорее даже не мог похвастаться ни одной подобной историей. Невнятные отрывки придорожных баек пугали его. И пальцы Вайтеша всякий раз судорожно замирали, когда он старался не вслушиваться в рассказы безумцев, которые, по их словам, частенько прогуливались там, снаружи. Из города Вайтеш выходил разве что для разнообразия, и то ночью. Но ночь в Дуодроуде могли бы назвать ночью разве что те, кто никогда не бывал здесь. Это был пугающий город. Пугал он даже не тем, что Они постоянно пялились — дело было в Их глазах. В ничего не выражающих, мертвенных кровавых колечках, тлеющих в тусклых любопытных глазницах. Они смотрели. Всегда смотрели, словно только Вайтеш и интересовал их. Он давно уже перестал уповать на то, что его осторожная тихая поступь когда-нибудь будет принадлежать ему одному. Никаких иных источников света, лишь десятки кровавых колечек в темноте, следящих за усталым путником, что спешит в единственное место в городе, где есть какое-никакое освещение. Да и то слабое и безжизненное.

Всюду, куда бы Вайтеш ни направлял свой взгляд, виднелись наскоро сколоченные хибары. В них покоились умирающие от сырости дуодроудские горожане. Необтёсанные шершавые доски и брёвна ощетинились острыми щепками, не позволяющими притрагиваться к себе никому, кроме своих хозяев. Дверные проёмы бедных неказистых жилищ были завешены выцветшим грязным тряпьём, испещрённым какими-то тёмными пятнами. Они не давали Вайтешу покоя, но, сколько бы он ни всматривался в разодранные ткани, слоями наложенные друг на друга, так и не мог выявить консистенцию этих отметин.

Этой ночью Вайтеш ворочался в постели слишком долго, и сон ускользнул от него. Он попытался глубоко задуматься и побыстрее забыться, но прохладное тревожное посвистывание ветра никак не хотело оставить его наедине с неспокойным отдыхом. Вайтеш натянул плащ, купленный на последние деньги, прямо поверх ночной одежды, поскольку постель, по-видимому, не намеревалась согревать его продрогшие пальцы. Сегодня Вайтеша ждали в другом месте, и это место — трактир «Рыба на мелководье», его излюбленное заведение, к слову сказать, единственное в городе. Приятно было иногда наведаться туда, заказать кружечку эля и послушать неумело поющего барда, чья лютня отжила своё ещё до того, как попала в руки её последнего обладателя. Но Вайтеш проводил унылые вечера в «Рыбе на мелководье» отнюдь не оттого, что его прельщали стоны этого горлопана или дважды разбавленная по пути к столику посетителя выпивка. Вайтеш не хотел оставаться один в отвратительной темноте, объятия которой не могли скрыть его от десятков кровавых колечек. Только стены дуодроудского трактира могли избавить его от ненавистных взглядов. Поэтому он так хотел попасть сюда.

В «Рыбе на мелководье» было довольно людно, но, несмотря на это, всегда находился и свободный стол, за который и усаживался Вайтеш. Трактир источал гостеприимство, в какой бы поздний час Вайтеш ни переступал его порог. Впрочем, «Рыба на мелководье» был не похож на другие подобные пристанища. Народ здесь собирался, прямо скажем, разный. Иногда среди гомона и пьяных выкриков Вайтеш мог различить даже скудные молитвы. Он любил вслушиваться в них, хотя сам никогда не молился.

Вайтеш примостился на шатающейся недлинной скамье, старательно пряча под плащом ночную рубашку и подранные штаны. Зачем одеваться в выходное, если через несколько часов всё равно возвращаться домой? Ему всего-то хотелось развеяться. Для этого не требуется выглядеть солидно. Да и в каком бы виде он ни выходил из дома, Они не переставали таращиться.

— Ты не понимаешь, — зашептал кто-то совсем близко. Вайтеш не разобрал, откуда исходит шёпот. — Нужно убираться отсюда, да поживее, пока мы сами живы. Они все, Они замышляют что-то очень нехорошее.

— Чего же Они такого замышлять-то могут? — небрежно откликнулся второй голос.

— Ай, — отмахнулся первый. — Будто и сам не знаешь. Да у Них по глазам всё видно. Точно тебе говорю, скоро начнётся что-то страшное.

Но Вайтеш давно уже привык к такого рода разговорчикам. Он слышал подобное по несколько раз на дню, и страхи страхами, а пугаться вечно — дело нелёгкое. Но Вайтеш и правда был, наверное, слишком уж осторожен. Хотя, возможно, благодаря этому он и вёл, как могло показаться извне, столь спокойную и размеренную жизнь. Хотя то, как он выглядел, то, во что одевался и то, как говорил, отнюдь не заставляло думать, что он вообще может испытывать какое-никакое чувство волнения. Вайтешу было лет двадцать шесть, насколько это было известно его соседям. Но его манера жить могла быть присуща лишь полоумному старику, который не заботится ни о себе, ни о тех, кто с глубочайшим удивлением видит, как он покидает свой скромный домик закутанным в одеяло, чтобы попить чай прямо на городской дороге.

На самом деле Вайтеш был весьма скромен и стеснителен, но эти качества он проявлял исключительно дома, очевидно, как раз по причине этих самых качеств. Окна его спальни были завешены шторами, не пропускающими свет, оберегающими своего владельца от посторонних взглядов. В ней Вайтеш чувствовал себя совершенно по-иному, нежели вне её. Посередине помещения висело большое зеркало, перед которым Вайтеш иногда прихорашивался. Он одевался во всё самое красивое, что только мог найти в своём небогатом гардеробе, причёсывался и подолгу крутился у зеркала, наслаждаясь собой и только собой. Соседские девицы почему-то находили в нём необъяснимую прелесть, которой не замечали и в самых привлекательных мужчинах в городе. И всё бы ничего, но разум Вайтеша был далеко не таким прозрачным, как всем казалось. Точнее, как казалось тем, кто вообще думал о нём, а таких было немного.

Вайтеш боялся. Смертельно боялся каждого жителя Дуодроуда и сам не мог объяснить, почему. Он боялся лавочника, у которого покупал еду. Боялся швеи, что зашивала ему простыни. Боялся даже девушек, проявляющих к нему искреннюю симпатию. Что уж говорить о незнакомцах, что совались в город со своими проклятыми историями о дорожных приключениях. Но больше всего Вайтеш боялся выродков, как их называли жители Таргерта, — вечно следящих, вечно пялящихся на него.

Никто не знал, откуда они пришли и кто они. Известно было только то, что белки их глаз глубоко-коричневого цвета, а вокруг непроглядно чёрных зрачков тонкие кровавые ниточки. Несмотря на всеобщее недоверие к себе, выродки вскоре до того расплодились, что превзошли числом самих жителей города. Никто, разумеется, не осмеливался расспрашивать их, вдруг те, чего доброго, разозлятся и выгонят горожан наружу. А наружу никто не хотел. Никто не хотел. Со дня их появления в Дуодроуде никто не обмолвился и словом ни с одним из них. С выродками не разговаривали даже дети, которых заботливые родители с раннего возраста науськивали не обращать внимания на людей со странными глазами. И выродки слонялись и слонялись по улицам Дуодроуда, изнемогая от голода. Иногда их заставали в чужих домах за кражей еды и тёплой одежды. Но большинство из них попросту умирали на виду у всех, и их тела так и лежали на городских дорогах, разлагаясь, укореняя в умах горожан страх и ненависть. Люди страшились притрагиваться к умершим. Никаких денег на еду и кров заработать выродки, конечно же, не могли, ведь стоило хоть одному из них приблизиться к горожанам, те разбегались или, и того хуже, нападали на них. Но тревоги остальных жителей Дуодроуда не шли ни в какое сравнение с неусыпной паникой бедного Вайтеша, живущего в беспрестанном ужасе перед неизведанными кровавыми колечками. Да что уж там, в ужасе перед всем вокруг. Спастись от страхов представлялось возможным только в «Рыбе на мелководье». Там не было очень хороших людей, но и выродков тоже не было.

Рядом с Вайтешем плюхнулись двое приземистых рыболовов, да так внезапно, что Вайтеш в испуге схватился за кружку и расплескал часть эля. Они говорили о том, чего Вайтеш успел вдоволь понаслушаться в «Рыбе на мелководье». Но ему сделалось до того скучно, что и такая непримечательная беседа пробудила в нём любопытство. А те двое обсуждали выродков.

— Уверен, так оно и было, — утверждал первый рыбак, с виду лет сорока, Вайтеш не сильно приглядывался.

— А вот и нет, ты всё придумал, или это твоя Сара придумщица, — возражал второй.

— Станет она выдумывать, скажешь тоже.

— Она всего лишь полоумная старуха, все это знают. Она сошла с ума давным-давно, а сейчас бегает по городу и что-то бормочет и выкрикивает, вертя головой в разные стороны, как больная кошка.

— У неё нет других дел, кроме как смотреть да слушать. Так с чего ей врать? Вещи она говорит весьма недурственные и стоящие пристального внимания.

— Уж не твоего ли?

— А что, если и моего? Ты-то сам ни разу к ней не наведывался. Каково ей, бедняжке? Ты об этом подумал?

— Не влюбился ли ты часом?

— Нет-нет-нет. Но истории, которые она рассказывает, и правда, вызывают…

— Что вызывают? Сонливость? — перебил второй и рассмеялся. — Я тебе так скажу, ничегошеньки твоя Сара не знает, а если и знает, то врёт, что знает.

— А сейчас Сара говорит, что выродков кто-то похищает, — продолжил первый, пропустив слова собеседника мимо ушей. — Понемногу, по двое, по трое, но каждую ночь они исчезают. Даже трупов стало меньше, неужели ты не заметил? Давно пора было повывести всех Этих. Дуодроуд — место чистое, ухоженное. По крайней мере, раньше так было,

— А с чего это ты вообще взял, что раньше было именно так? Выродки появились в Таргерте задолго до твоего рождения, и никто не знает, что у них на уме. Может, они сами уходят. Видят, что их тут недолюбливают, и уходят. Тем более, нам ничего не сообщали.

— И кто ж тебе об этом сообщить должен, чтоб ты поверил? Уж не король ли собственной персоной?

— Да хоть бы и король, да вот он пропал не пойми куда, а я всё равно сомневаюсь, что эта нечисть кому-то могла понадобиться. Что с них взять? Выродки и выродки. Если их кто и похищает, то только затем, чтобы на их рожи поменьше смотреть. Они ж уродливые и безмозглые, как пить дать.

— Но тебя-то не похитили.

— Ты на что это намекаешь? — второй неодобрительно поднял облезлые брови.

— Да так, ни на что, — обречённо вздохнул первый. — Но Сара говорит, что по ночам по городу бродит человек в белом.

— Ну бродит и бродит, тебе-то что до него?

— Он в белом.

— Значится, любит белое носить.

— Как будто и сам не знаешь, что в Таргерте белое запрещено.

— Запрещено, и что с того? Может, он не из Таргерта, и ему не ведомо о наших разрешениях и запретах, которых, как по мне, чересчур уж много развелось. Если королю так важно, чтобы люди не носили белое, пусть сам придёт сюда и пожжёт все белые ткани. Вон дочурка моя, она просто обожала белые платья, которые шила наша Линда. Но сталось так, что десять лет назад белый запретили, а ей тогда было всего восемь годков. Как это скажется на ребёнке? Хорошо точно не скажется. Она плакала недели две, зарывалась головой в подушку. Мне больно было смотреть на неё. Кто-нибудь подумал об отцовских чувствах? Конечно, нет. Поэтому пусть этот человек ходит, в чём ему заблагорассудится. Не вижу в этом ничего плохого.

— Если нас с тобой застанут за такими разговорчиками…

— Застанут и застанут, им-то что до наших бесед? Работа на короля — дело благое, и нам, горожанам, уж точно нечего опасаться.

«А правда ли горожанам нечего опасаться?» — задумался Вайтеш, покрутив в руке старую деревянную игрушку затейливой формы, выкрашенную чёрной краской. Он и сам не заметил, как достал её из кармана. Вайтеш находил в ней непонятное успокоение. Он любил вертеть фигурку в руках, когда не хотел размышлять о всяких глупостях.

Минуло несколько часов после полуночи, и небо начало понемногу светлеть. В небольших окнах из толстого стекла, искажающих всё до неузнаваемости, Вайтеш заметил снующие по дороге тёмные пятна. Это были горожане, которые не ценили ночной отдых так, как ценил его Вайтеш, посему смотреть на них долго он не собирался. Наконец, деревянная игрушка, проведшая у него в руках последние два часа, наскучила ему, а разговоры завсегдатаев «Рыбы на мелководье» тоже перестали быть интересными. Всё самое любопытное обсуждалось обычно излишне недолго. Вайтеш протёр слипшиеся глаза и часто непонимающе заморгал, когда трактирщик задул последнюю свечу и сообщил гостям:

— Выметайтесь-ка, да поживее, господа. Мне нужно время, чтобы прибраться. Кто-то мне тут весь пол попортил своим ужином. Сколько раз говорить — если чувствуете, что невкусно, не надо пихать глубже. Давайте, давайте, приходите через часок-другой.

Люди недовольно заворчали, но с хозяином «Рыбы на мелководье» спорить никто не стал, ведь это был единственный трактир в Дуодроуде, и только трактирщик мог в него впустить. Поначалу Вайтешу показалось, что народа внутри было довольно много, но через пару минут у входа скучилось всего человек десять, может, дюжина, и это включая Вайтеша. Некоторые так и остались ждать возобновления до сих пор желанного пиршества прямо перед трактирными дверями. Какой-то мужичок побрёл прочь, верно, спеша очутиться в постели, на чьих заботливых объятиях никак не сказывались ни его благосостояние, ни малоприятный озёрный душок. Вайтеш почувствовал, что замерзает. Одет он был не по погоде, да и ночная рубашка под плащом не могла спасти его ни от утреннего промозглого ветра, да и ни от чего, впрочем, не могла спасти. Рассвет выдался тусклым и тревожным, но темнота более не пугала Вайтеша, и когда двери его скромного, но очень уютного жилища впустили его внутрь, она уже рассеялась в коричневатой дымке, по правде говоря, не менее тоскливой и сумрачной.

Вайтеш переоделся и крепко-накрепко запер дом на ключ, доставшийся ему от отца когда-то очень давно. Он не любил надолго отлучаться из Дуодроуда, но там покоя ему было не допроситься, а это всё, чего он сейчас хотел. Закутавшись в плащ, Вайтеш направился к городским воротам. Он иногда навещал одно место, находившееся позволительно близко от дуодроудских стен. Через подлесок, вдоль по заросшей сорняками тропинке к старому вишнёвому саду.

Глава 2. Утренний гость

Ветер шуршал в кустиках пожелтевшей травы у подножия чернеющих иссыхающих деревьев. Невысокую изгородь, сколоченную из тонких дубовых брёвнышек и колышков, скрывал мокрый слой слипшейся листвы. А старая покосившаяся калитка требовала относиться к себе с должным трепетом. Она тихонько покачивалась под дыханьем слабого ветерка, ходила из стороны в сторону, казалось, что её полусгнившие разваливающиеся ножки скоро подломятся, и она упадёт, но так и не издаст ни звука. В саду не было никого, только изредка сваливающиеся на землю ягоды нарушали здешний покой, а может, наоборот, поддерживали. Они катились по каменной дорожке в траву, стеснительно скрывая маленькие вмятинки. Некоторые уже скукожились, прочие только начинали покрываться темнеющими пятнышками. В воздухе стоял едкий запах, он окутывал всё вокруг, расползался и усыплял, наводил тоску, но почему-то такую сладкую.

Вайтеш принюхался и в блаженстве закрыл глаза. Нечасто ему удавалось так беззаботно расслабиться. Убедить себя, что никому он не нужен. Остаться одному и послушать песню, которую раз от раза поёт ветер, разнося по округе аромат вишни, такой приятный и убаюкивающий. Несколько лет тому назад Вайтеш ненароком забрёл сюда, и с тех пор стал наведываться всё чаще, не желая противиться манящему аромату.

В дальнем конце сада таился домик хозяина. Сперва можно было подумать, что он пустует, настолько он был одиноким и спокойным. Вайтеш уселся на старую скамейку рядом со входом и негромко позвал:

— Ротерби, старина Ротерби, спускайся вниз.

Спустя несколько минут он услышал какую-то возню, и дверь распахнулась. На пороге стоял человек, закутанный в несколько тёплых шерстяных накидок. В примятых чёрных волосах виднелись проплешины. Неудивительно, что он ещё спал, когда пришёл Вайтеш. Но в его глазах не было недовольства, только снисхождение, они словно по-прежнему наслаждались сновидениями. Ротерби окинул заспанным взглядом свои увядающие владения и улыбнулся.

— Это ты, Вайтеш, доброе утро, — произнёс он медленно и сдержанно, но Вайтеш знал, что Ротерби всегда рад ему. Отшельник примостился на скамейке возле Вайтеша и долго искал что-то в своих многочисленных одеждах. Наконец, он выудил-таки из кармана небольшой мешочек, взял оттуда щепотку красноватой смеси и растёр между пальцев. Вайтеш тут же почувствовал запах вишни, но затем какой-то незнакомый аромат насторожил его.

— Что там у тебя? — спросил он, принюхиваясь.

— Вишня, Вайтеш, разумеется, вишня, — добродушно отозвался Ротерби. — Ещё я добавил немного смородины, получилось весьма недурственно.

— Не думал, что ты выращиваешь смородину.

— Мне пришлось хорошенько постараться, чтобы найти эти дивные листочки. Я, знаешь ли, размышлял и… — Ротерби умолк, но Вайтешу не хотелось нарушать случайно возникшую тишину. Он прислушивался к вою ветра, обжигающего кожу ледяными прикосновениями, но Ротерби ветер лишь игриво трепал спутанные волосы. Казалось, что для хозяина дома он был тёплым, а может, становился таким, когда тот ухаживал за садом или просто отдыхал на скамейке. — Скоро должен явиться Тнайт.

— Как по мне, рановато для визитов, — отозвался Вайтеш, но сразу смутился, вспомнив, что и сам он пришёл рановато.

— Да уж, и то верно, — Ротерби будто не заметил этой забавной неловкости, но то была не наивность, а черта, за которую Вайтеш так его ценил.

— Ты знаешь о человеке в белом? Ночью я был в «Рыбе на мелководье» и слышал про какого-то незнакомца, слоняющегося ночью по городу.

— Не думаю, что меня это касается. Я живу за городом, может, не слишком далеко, но и не слишком близко, чтобы переживать о подобных вещах. У меня уже есть всё, о чём стоит думать.

— Всё, что у тебя есть — это сад, — Вайтеш вопросительно посмотрел на Ротерби. Тот окинул взглядом шелестящие вишни и загадочно улыбнулся, ничего не ответив. — В любом случае, что-то же должно быть, кроме сада. Твои вишни, конечно, вкусны, но кому достанет такой малости? Живи я здесь один, как ты, — давно бы свихнулся.

— А ты приходи почаще, — задумчиво протянул Ротерби. — Вишни красивы. Они красивы всегда, но прекраснее осенней вишни я ничего в своей жизни не видел.

— А ты разве много чего видел? — недоверчиво спросил Вайтеш, не поверив, что вишнёвый отшельник вообще когда-нибудь покидал своё пристанище. Ему думалось, что Ротерби и за пределы своей изгороди-то не часто осмеливался переступить.

— Я видел, как растёт вишня, — Ротерби многозначительно прикрыл глаза и теперь смотрел на сад сквозь узкие щёлочки век. — Видел, как она умирает и оживает вновь. На моей памяти это случалось чаще, чем кто-либо может себе вообразить.

— Но только смотреть на вишню способен любой человек, тут нечем бахвалиться, — Вайтеш скривился. — Некоторые смотрят на то, как умирают живые существа, вот это действительно неприятно. Неужели ты думаешь, что смотреть на смерть, допустим, собаки легче, чем на смерть вишни? Да это и смертью-то не назовёшь. Она просто вянет, потом цветёт, вянет и цветёт, а ты знай поглядывай. Ничего такого трудного.

— Если смотреть на смерть собак так неприятно, то зачем же вы смотрите?

— Откуда я знаю, смотрим и смотрим. Это же происходит по большому счёту случайно, никто не волен выбирать, видеть ему это или не видеть.

— А что испытывает человек, когда видит смерть, как ты говоришь, собаки?

Вайтеш так и не мог понять, к чему все эти вопросы.

— Тоску, если собака его собственная. Неприязнь, если бродячая. Иные испытывают радость, если померла соседская собака, которая мешала им спать. Не всё ли равно, что там кто думает?

— В том-то и дело, что они не думают, они испытывают эти самые чувства, которые ты назвал. А что ты испытываешь, когда смотришь на вишню?

— Ничего я не испытываю. Растёт себе и растёт, мне-то что до неё? Это же дерево. Деревья не «умирают», как ты говоришь. Они засыхают, гниют, но уж никак не умирают.

— Да, они не умирают. Поэтому ты и не смотришь на них, верно?

Вайтеш задумался, он всё равно не понимал, к чему клонит Ротерби.

— Вишня не заскулит, как собака, — продолжал тот. — Она молчит и шуршит листьями. Запускает в землю новые корешки, приносит ягоды, которые ты с таким удовольствием вкушаешь и наслаждаешься их ароматом. В общем-то, в ней нет ничего любопытного, поэтому никто на неё и не смотрит. Она не нужна никому, лишь её ягоды, они прельщают, а голые ветки так и будут надламываться и сохнуть, когда последняя ягодка упадёт в залежалую траву, которую тоже никто не замечает, исчезнет навсегда. Но из косточки вырастет ещё одно маленькое деревце, которое, пока не окрепнет и не даст ягоды, не будет никому интересно. Поэтому я смотрю на эти деревья, а они дают мне ягоды. Они мне их дают. Если хочешь, я могу и тебя научить смотреть на вишнёвые деревья.

— Ротерби, старина, да тебе надо чаще выбираться к людям. Смотри, как бы самому тебе не превратиться в вишню, на тебя-то не будет никто смотреть. Только тебе важны эти деревья, думаешь, будь они людьми, а ты деревом, смотрели бы они на тебя?

— Надеюсь, что так, Вайтеш, очень надеюсь, — сказал Ротерби и, завидев кого-то вдалеке, произнёс уже громче: — А, вот и Тнайт.

Калитка приоткрылась, и в саду появился подмастерье Ротерби. Угрюмый паренёк взвалил себе на плечи слишком большую ношу. Сумка так и тянула его к земле, но Тнайт был упрям и не собирался тратить дорогое время на возвращение в Дуодроуд только ради собственного комфорта, посему и принёс все требующиеся инструменты разом. В одной руке он держал две лопаты разного размера, в другой — длинные грабли и вилы, хотя для чего ему вилы, Вайтеш так и не смог сообразить. Когда подмастерье приблизился достаточно и счёл, что поручение с успехом выполнено, он разжал пальцы и тряхнул плечами так, как это обычно делают собаки, вылезая из воды. Раздался дребезг и лязг, и на землю рухнули всевозможные садовые принадлежности.

— Тнайт, ну как же ты так? — пожурил Ротерби всё тем же снисходительным тоном.

— Не злитесь, мастер Ротерби, — виновато отозвался Тнайт. — Я из сил выбился. Вы и сами говорили, что время нужно беречь, вот я и берегу.

— В отличие от моих инструментов, — серьёзно добавил Ротерби. Заметив, что Тнайт окончательно раскис, он утешающе вздохнул после недолгого молчания. Так он делал всегда, когда не хотел произносить вслух слова утешения, но и не мог позволить себе оставить без внимания чьё-то расстройство. Тнайт мгновенно оживился и принялся перетаскивать инструменты поближе к дому, складывая их в какой-то специальной последовательности, которую Вайтеш также не мог выявить. Ротерби довольно заурчал и захмыкал, после чего опять слегка прикрыл глаза, не переставая наблюдать за усердием молодого ума. По всей видимости, это приносило ему истинное удовольствие.

Тнайт долго провозился с инструментами и в конце концов представил Ротерби свою кропотливую работу. Тот одобрительно кивнул, и подмастерье гордо нахохлился. Вайтеш тоже следил за Тнайтом, но скорее с недоумением, нежели с одобрением. Когда подмастерье в высшей мере насладился похвалой, Ротерби попросил его заняться сорными травами, и тот не без сожаления покорился, но всё равно недовольно добавил:

— Мастер Ротерби, отчего же вам так хочется извести эти сорняки? Неужто они вредят вашим вишням? Их так много, я и за год не управлюсь. Да и пропалывай их или не пропалывай, всё одно вылезут.

— Вишни не так уж и прихотливы, дорогой Тнайт, в отличие от меня, — покачал головой Ротерби.

— То есть это вам так угодно, не вишням?

— Как бы то ни было, сорняки сами себя не выдернут из земли.

Тнайт расстроено поник и направился за инструментами.

— Кстати, Тнайт, — окликнул Ротерби, и в глазах подмастерья промелькнула искренняя надежда на то, что он передумал и хочет отменить ненужное поручение. — Не забудь выкапывать корни. Вглубь и вглубь. И не утруждайся отдыхать, когда тебе заблагорассудится.

Когда Тнайт принялся за работу, Ротерби шепнул Вайтешу так, чтобы его подмастерье не услышал:

— На самом деле я и сам не вижу никакого смысла полоть эти сорнячки, — он по-старчески усмехнулся. — Они и правда вылезают каждый год, я даже подумываю о том, чтобы сделать сад сорняковым. Ну, то есть специально не выкапывать сорные травы, ухаживать за ними, питать и лелеять их. Подумай, как они тогда разрастутся. Кто знает, так ли они уродливы в своём должном виде. Думается мне, что некоторые из сорняков весьма приглядны, если проявлять к ним должную заботу. Может, люди неправы в своих вечных поисках порядка в вещах, и без того содержащих его? Может, следует искать порядок там, где они привыкли его не замечать?

— То есть в сорняках? — сонливо осведомился Вайтеш и, зевнув, протёр слипающиеся глаза.

— Вайтеш, спал ли ты этой ночью? — спросил Ротерби с заботой в голосе.

— Вчера я не позаботился о сне, и этой ночью он сам покинул меня. Думаю, мне надо возвращаться. Сорняки сами себя не выдернут, как и сны сами себя не посмотрят.

Вайтеш скудно попрощался с Ротерби и Тнайтом, после чего, вернувшись домой, действительно заснул в мгновение ока. Но сновидение его не было сладким, если, конечно, кошмар можно назвать сновидением.

Глава 3. Заботливая дочь

В Дуодроуде было светло и радостно. Маленькие озорники подначивали друг друга на новые и новые проказы. Лица благородных жён и мужей источали благодатное счастье и настойчивую заботу. Их детки игрались с городскими кошками, хохотали и валялись в дорожной пыли, несмотря на взволнованные окрики родителей. Двери домов были украшены пахучими цветами. В воздухе витала пыльца, всюду жужжали толстые мухи, учуявшие запахи спелой снеди. Учтивые лавочники и торговцы ненароком втюхивали беззаботным девицам всякие безделушки и украшения, а для влюблённых у них всегда находилась парочка-другая чудесных диковинок, которые, без сомнений, только укрепляли воспылавшую страсть.

Вайтеш неспешно прохаживался возле своего дома и любовался обилием восторженных горожанок, спешащих откуда-то и куда-то. Отовсюду слышались разного рода лестные возгласы, комплименты, шутки и смешки. Вайтеш сделал глоток из кружки, которую прихватил с собой из дома, в ней всё ещё оставалось немного густого питья. Он добавлял в чай ягоды вишни, смородины и ещё какие-то странные ягодки, названия которых он не знал, но очень любил их вкус. Такой напиток получался вязким, кислым и очень бодрящим. Ингредиенты Вайтеш хранил в глубоком секрете и никому не рассказывал о них. Хотя, по правде сказать, если бы он и захотел поделиться с кем-нибудь своим рецептом, всё равно не смог бы написать его составляющие, ведь он сам не знал названия всех компонентов. В принципе, Вайтеш совал себе в кружку всё что ни попадя, но, к удивлению, всегда оставался удовлетворён своими экспериментами. Он тихонько прихлёбывал себе из кружечки и думал: «До чего же ясный выдался денёк, и хорошо было бы, если б он совсем не заканчивался».

— До чего же ясный выдался денёк, — улыбнулась швея Линда, высунувшись из окна лачужки по соседству.

— Денёк и впрямь на загляденье, — отозвался Вайтеш, от неожиданности чуть не поперхнувшись чаем. — Как поживают твои платья, Линда?

— Недурственно. А как твои сапожки, Вайтеш?

— Сегодня я к ним не притронусь.

— Ещё вчера вечером я закончила юбку для дочки старого Сайласа, да вот тоже никак не соберусь отнести, — Линда горестно вздохнула. — Мне совестно, но когда ещё выпадет столь подходящее время для отдыха.

— Я и сам намеревался прогуляться по городу, — непринуждённо заметил Вайтеш и отпил из кружки, покосившись на Линду. — Могу и твоё шитьё прихватить.

— О, дорогой Вайтеш, это было бы как нельзя кстати! — радостно воскликнула швея. Спустя несколько мгновений она уже стояла перед Вайтешем, застенчиво прижимая к груди плотно стянутый бечёвкой свёрток. Линда отдала юбку Вайтешу и украдкой поцеловала его в щёку. Предусмотрительно выслушав все благодарности, на которые только было способно её воображение, и насколько это позволяло время, коим Вайтеш мог свободно распоряжаться в этот день, он отправился на прогулку.

Вайтеш бродил по Дуодроуду несколько часов, но так и не почувствовал усталости, которую обычно ощущал постоянно. Ничто не омрачало его прекрасное расположение духа, но кое-что всё-таки не давало ему покоя. Все идущие ему навстречу приветствовали друг друга почему-то одинаково: «До чего же ясный выдался денёк! — твердили они. — До чего же ясный выдался денёк!» Вайтеша начинало это раздражать. Он и сам подумал то же самое, когда пил чай. После чего молоденькая Линда, будто прочитав его мысли, повторила их вслух. А теперь и все жители Дуодроуда, словно сговорившись, наперебой лопочут: «До чего же ясный выдался денёк!» Вайтеш разочаровано хмыкнул: «До чего же ясный выдался денёк, и до чего же я много о себе возомнил. Тоже мне, углядел. Да любой дурак в Дуодроуде заприметит, что сегодня ясный денёк. А говорят ещё, всем разное думается». Вайтеш с большой настороженностью относился к собственным размышлениям о тех или иных вещах. И, не принимая во внимание того, что Вайтеш про себя частенько посмеивался над всякими бестолковыми разговорчиками, к которым любил прислушиваться, он был нескромно убеждён в том, что является, по меньшей мере, одним из умнейших людей в городе.

Всё ещё ясная погода сделалась прохладной. Благо дом старого Сайласа был неподалёку. Старик по-хозяйски прислонился к дверному проёму, стоя на пороге своего жилища, и выискивал кого-то, всматриваясь в неумолимо приближающиеся сумерки. Когда его взгляд коснулся Вайтеша, шагающего к нему, тот догадался, что Сайлас выискивал, конечно же, не его. Вайтеш приветственно кивнул.

— Линда просила передать тебе вот эту юбку, — он протянул старику свёрток. Тот даже не посмотрел на него. — Сайлас, что с тобой? Неужто твоя дочурка приболела?

— Приболеть не приболела, — обеспокоенно ответил Сайлас. — Но вот домой в названный час не явилась.

— Не явиться, может, и не явилась, но для такого ясного денька час ещё ранний и для возвращения домой, и для твоих волнений. Поэтому вот, Сайлас, возьми юбку, и я пойду себе.

Сайлас безмолвно принял свёрток, и Вайтеш уже было собирался удалиться, но вдруг старик как бы невзначай спросил:

— Вайтеш, а ты не видел в городе такого мужчину, знаешь, лицо у него дружелюбное, приветливое, одним словом, тебе бы он понравился.

— Сайлас, странные вещи ты говоришь, — Вайтеш непонимающе улыбнулся. — Я встречал много таких людей, всех и не упомню.

— Нет, нет, Вайтеш, ты не совсем понимаешь, о чём я толкую, — Сайлас наморщил переносицу. — Поверь, если бы ты его увидел, тебе бы этот человек показался поистине радушным и безобидным, — но прозвучало это совсем не так, как подразумевалось сказанным. Старик скривился, похоже, говорить об этом ему было отвратительно и страшно.

— Да что с тобой, Сайлас? Неужели думаешь, что в Дуодроуде мало таких людей? И кто этот человек, что ты так тревожишься?

— Я не могу рассказать тебе об этом, только не здесь, — еле заметным жестом Сайлас пригласил Вайтеша в дом. Они уселись в гостиной, и чем дольше Вайтеш слушал невнятную историю Сайласа, тем отчётливее осознавал, что больше всего хочет убежать к себе в спальню. Закрыть дверь на все засовы и закутаться в одеяло, задёрнув шторы. Жена Сайласа испуганно поглядывала на мужа.

— Мы повстречались за стенами Дуодроуда, — начал он. — Я тогда был вместе со Сьюсианной, старый дурак. Мы прогуливались в лесу. Она собирала цветы, а я не думал ни о чём, кроме того, как она прекрасна. Вот тогда он и появился рядом с ней, как по волшебству, я и глазом моргнуть не успел, а он уже стоял и улыбался моей Сьюси. Он показался мне хорошим человеком, слишком хорошим. Он так расплывался в своей этой проклятой улыбочке, говорил моей Сьюси о её красоте, поглаживал её плечики и подмигивал ей, — Сайлас затрясся от гнева. — Его лицо, оно будто околдовало меня. Оно было таким приветливым и простодушным. Но его улыбка, я не смотрел на неё, но мне стоило, мне стоило!

Старик вскочил с кресла и с грохотом повалился на пол. К нему подбежала жена и крепко обхватила его руками, уткнувшись лицом ему в шею, но Сайлас не вырывался. Он бессильно стонал и скрёб пальцами половые доски.

— Уходите, Вайтеш! — взмолилась жена Сайласа. — Уходите, прошу вас!

Вайтеш выбежал из дома и долго ещё бежал бы, если бы в потёмках не налетел на какую-то девушку, стоявшую посреди дороги.

— Ой, простите, — стала извиняться она, застенчиво улыбаясь. — Я, дура, встала прямо на дороге, совсем не подумала о том, что этой ночью кто-то может пробегать здесь.

Вайтеш сильно смутился, потому не заметил всей странности того, что сказала незнакомка.

— Простите и вы, — махнул рукой он. — Это мне следовало быть осмотрительнее.

— Ничего, ничего, вы вовсе не виноваты, — девушка звонко рассмеялась. Вайтеш как будто почувствовал на себе неодобрительные взгляды разбуженных её смехом соседей. — Вы здешний? — игриво поинтересовалась она.

— В определённом смысле, — пожал плечами Вайтеш.

— А вы смешной, — незнакомка опять хихикнула. — Не хотите составить мне компанию и прогуляться? Я не люблю гулять днём, понимаете, вся эта городская шумиха не по мне, я больше люблю уединение, но раз уж и вы ещё не спите, я буду рада вашему обществу. Как ваше имя?

— Вайтеш.

— Интересное у вас имя, — девушка облизнулась. — А я Люила. Ну что ж, идёмте, Вайтеш, — кивнула она, не дождавшись согласия самого Вайтеша. Его так ошарашила эта ночная встреча, что он не успел мысленно отговорить себя от неожиданной прогулки. Люила была поистине привлекательна, её нежное лицо будто излучало доброту, Вайтеш раньше не встречал таких притягательных женщин. В Дуодроуде были, конечно, красивые девицы, но их красота не была особенной.

— У тебя есть родители? — неожиданно поинтересовалась Люила. Вайтеш отрицательно покачал головой. — Как же так? Получается, ты совсем один? Ты знаешь, кем они были?

— Мой отец был сапожником, как и я, а матери и вовсе не было, — сухо ответил Вайтеш. Он недолюбливал говорить о семье. — А ты, есть у тебя какие-нибудь родственники?

— О да, — Люила весело улыбнулась. — Но и я не помню лица своей матери. Она умерла очень давно, мне отец рассказывал. Но он окружил меня заботой, о какой только может попросить любое дитя. Он любит меня, и я люблю его.

Надо сказать, Вайтеш действительно много и часто о себе думал, но, несмотря на это, он и правда был умён, хотя не эта черта заставляла его оставаться ночью в кровати. Он был подозрителен настолько, насколько это представлялось возможным. Пока Люила болтала, Вайтеш скрупулёзно вспоминал все детали их знакомства. То, что случилось с ним до их встречи, то, что она говорила после неё, то, как она улыбалась. Это насторожило его больше всего остального. Ещё час назад его поглощал страх такой же неизвестной улыбки. Теперь же Вайтеш пытался воссоздать этот страх намеренно, ведь во что во что, а в случайности он не верил. «Какой бы ни выглядела эта Люила, что она делала на этой проклятой дороге в такой поздний час, когда все уже спят? — размышлял он. — В конце концов, сейчас ночь, и мы одни, и мы…» Вайтеш огляделся. Они были за стенами города.

Его глаза стали подёргиваться от страха. Люила ушла вперёд, приплясывая и напевая, темнота совсем не пугала девушку. Но Вайтеш, всё в нём говорило: «Беги! Беги так быстро, как только можешь!» Но тело не слушалось его. Он покорно плёлся следом за Люилой, всеми силами пытаясь противиться ужасу, сковывающему его разум. А Люила всё хихикала:

Лю и Ла, я вас ждала,

Где сестра, там есть пора.

В горле у Вайтеша застрял вопль и растворился где-то в глубине, отозвавшись сдавленным пищаньем. Люила обернулась и застыла на месте, уставившись на Вайтеша.

— Папочка меня любит, — тихо сказала она. — Ты мне не веришь? Папочка любит Люилу, и Люила любит папочку. Ты мне не веришь? Почему ты мне не веришь? — девушка медленно приближалась к Вайтешу, и чем ближе она подходила, тем яснее он видел её улыбку. А она улыбалась, всё это время улыбалась. Но в городе, в тенях улыбки было не разглядеть. Не разглядеть было и зубов, тёмных гнилых зубов, усыпанных чёрными дырочками, которых, казалось, было больше, чем звёзд этой ясной ночью. — Папочка меня любит. Он очень сильно меня любит. А я люблю его. Я очень сильно люблю его. Ты мне не веришь? Почему ты мне не веришь? Иначе зачем бы я привела тебя сюда, если не ради папочки? Ну что, теперь-то ты веришь?

Люила бросилась на Вайтеша. Она чуть не коснулась его лица своей улыбкой. Он зажмурился и вздрогнул всем телом. Он был у себя дома, в своей спальне. Сон понемногу оставлял его, но он по-прежнему лежал в постели, лежал и не мог пошевелиться. Вайтеш силился не заснуть вновь, отогнать пугающий силуэт Люилы, которая улыбалась ему страшной улыбкой из каждого угла его уютной зашторенной спальни всякий раз, когда он закрывал глаза. Связанный ужасом, он попытался слезть с кровати, но каждое прикосновение его голых ступней к прохладному полу заставляло его опять переноситься туда, к Люиле, ощущать на коже её отвратительную улыбку.

Вайтеш скатился вниз по лестнице и вывалился из дверей дома. Каждый шорох, любое слабое постукивание или дуновение ночного ветерка навеивало безумие. Он старался храбриться, но приплясывающая тень Люилы преследовала его, куда бы он ни бежал, и как бы ни хрипел. Повсюду стали загораться кровавые колечки. Вайтеш схватился за голову и закричал что есть мочи. Он впивался пальцами себе в глаза, только бы не видеть, только бы не видеть всего этого.

— Ясность! Грядёт Ясность! — прорезал ночную тишину старушечий голосок. Вайтеш забился в какую-то щель между домами в попытке спастись от дребезжащих криков, но они охватили весь его разум. — Ясность! Грядёт Ясность!

Вайтеш хотел, чтобы его оставили в покое, он бормотал и скулил: «Уходите, уходите». Но десятки кровавых колечек, не переставая, пялились на него, будто только он и был им интересен. Никогда до этого ему не было так страшно и одиноко. «Уходите, оставьте меня». Гадкая песенка Люилы всё ещё пронизывала его: «Лю и Ла, я вас ждала». «Оставьте меня, вы. Все вы. Я всего лишь бедный Вайтеш. Зачем вам бедный Вайтеш? Оставьте бедного Вайтеша в покое», — повторял он тихо-тихо, закрыв глаза и покачиваясь вперёд-назад. «Мне всё это привиделось. Нет никакой Люилы и никаких кровавых колечек. Я дома, я у себя в спальне, я в кровати, я под одеялом, я никому не нужен. Это же ясно, как день, это же…»

— Ясность! Грядёт Ясность! — раздалось откуда-то. Вайтеша окутывал жар, глаза залило красным, он больше не мог думать, не мог произнести ни одной мольбы. Всё, что ему оставалось — покачиваться вперёд-назад, вперёд-назад. Но неожиданно красные точки начали гаснуть. Их становилось всё меньше и меньше, вопли тоже затихли.

Спустя некоторое время Вайтеш осмелился приоткрыть глаза и боязливо оглядеться. Вокруг никого не было. Неподалёку от него маячило какое-то светлое пятно. Он присмотрелся: это был склонившийся над землёй человек в белых одеждах. В груди Вайтеша бурлил страх, но почему-то очень далёкий, словно ему поддался предел собственной опаски, и он больше не подвластен неутолимой тревоге. Но Вайтеш не смог толком различить ничего существенного, и когда любопытство взяло верх над ним, и он высунулся-таки, чтобы рассмотреть всё получше, человек в белом уже исчез. Он судорожно завертелся на месте в поисках незнакомца, и в этот момент кто-то ударил его по голове. Силы покинули Вайтеша, и он потерял сознание.

Глава 4. Королевский заместитель

Этим, как и любым другим ранним утром в роскошных покоях было промозгло и сыро. Ойтеш ёжился у себя в постели, думая о том, как изумительно было бы и дальше в ней оставаться, и пусть это бесноватое дурачьё само правит, коли угодно, только бы от него отделались. Всё утро Ойтеша мучила жажда, но встать с кровати для него оказалось не так-то просто. Усеянное бархатными подушками, кружевными одеялами и покрывальцами ложе не хотело отпускать единственную персону, которой позволительно в них нежиться. Ойтеш расстегнул ночную рубашку, расшитую белыми шёлковыми полосками, возможно, слишком уж вычурную. Из-за вопиющих тёмно-коричневых, почти чёрных ниток, пошедших на изготовление сего предмета одежды, Ойтеш выглядел довольно нелепо, но это нисколько не тревожило его. Он с удовольствием почёсывал затёкший за ночь упитанный живот и не беспокоился ни о чём, разве что о несвоевременном пробуждении. Ему хотелось запереться в своей любимой спальне навечно и не впускать внутрь даже слабые рассветные лучи, но и у него были свои обязанности, хоть и весьма мелочные, как он сам о них думал.

Нацепив первое, что попалось на глаза, а именно пёстрый шерстяной халат, Ойтеш даже не посмотрелся в зеркало. Его раскрасневшееся лицо вызывало у него не самые приятные чувства. Зеркало было слегка отвёрнуто от кровати, и только оттуда Ойтеш и смотрел в него. Так ему думалось, что плохо освещённое помещение успокаивающе пустует. Зеркало будто оберегало Ойтеша от его собственного ненавистного ему отражения.

Капризные волосы никак не желали укладываться, как бы Ойтеш ни причёсывал их. Вконец отчаявшись, он попробовал пристыдить их.

— Послушайте, множественные господа, — укоризненно проговорил он. — Причешетесь вы или нет? Кто же разговаривает с волосами? Не будь хотя бы безумцем.

Ойтеш раздосадовано скривился. По обыкновению, скомканным прядям будто нарочно вздумалось показать все изъяны его пухловатой рожицы. Он и без того был весьма плюгавеньким и низкорослым мужичком, что не добавляло ему обаяния, а тут ещё эти проклятые волосы. Ему хотелось выглядеть хотя бы прилично, не говоря уже о том, чтобы выглядеть привлекательно. Покончив с тщетными попытками привести себя в порядок, Ойтеш отпер дверь спальни. Возле неё стояли двое высоких стражников, и Ойтеш ощутил их презрительные взгляды, когда он шёл по коридору к лестнице, а они сопровождали его, оставаясь на почтительном расстоянии.

На первом этаже королевского особняка располагался роскошнейший холл, и сегодня там было как никогда много людей. Они толпились, толкались и наперебой выкрикивали что-то, чего Ойтеш не слышал, но догадывался, что причиной их недовольства является именно он. Ойтеш предстал перед толпой и громко попросил тишины. Все умолкли, но перешёптывания, доносившиеся откуда-то сзади, не прекратились.

Настал ещё один день «королевских выслушиваний», как их про себя называл Ойтеш. Люди требовали, просили, молили и сетовали, а Ойтеш слушал. Он неуклюже мялся перед ними, стараясь втолковать, что не в его возможности сделать их счастливыми. Так происходило каждую неделю уже в течение нескольких месяцев с того дня, как прежний король исчез неизвестно куда, но никто так и не захотел занять его место. Народ будто устраивала подобная неразбериха и сумятица, хотя они всё равно считали обязательным высказывать Ойтешу, что их заела нужда, да и знатные господа и вельможи не любили попросту наслаждаться своим положением дольше отведённого времени, которое они сами почему-то и назначали. «Повсюду разруха, ваша ясность», — кричали одни. «Где нам взять еду, если ваши богатеи всё поели, ваша ясность?» — вторили им другие. А его ясность господин Ойтеш не хотел всё это слушать, он хотел только одного — запереться у себя в спальне, залезть под одеяла и не вылезать оттуда, пока все их растреклятые просьбы не затихнут.

Пропавший король Ойай приходился ему ни много ни мало родным дядей, потому его исчезновение подкосило Ойтеша, несомненно, больше всех остальных. Вдобавок королевскому племяннику сделалось необходимым замещать правителя, вернётся ли который, никого не волновало. Никого, кроме Ойтеша. Все обращались к нему: «Ваша ясность, ваша ясность», хотя что означало это обращение, ни Ойтешу и никому другому не было ясно. Его ясность пытался делать хоть что-то для поддержания порядка в королевстве, но у него это плохо получалось, тем более что он не выходил за пределы поместья, в котором жила королевская чета.

«Дядюшка бы такого не допустил, — рассуждал про себя Ойтеш, окидывая взглядом переполненный взволнованный холл. — При нём эти бестолочи не осмелились бы вломиться в королевский особняк в такую рань. А стража? Куда они смотрят, эти проклятые стражники? Им будто всё равно. А вдруг этим простолюдинам вздумается разорвать меня на кусочки, так и не защитит никто бедного Ойтеша. Сдаётся мне, стража ещё и порадуется необдуманному поступку этих дурней. Или обдуманному?»

— А вот и почтенный и достопочтенный господин знать, собственной персоной, — перед Ойтешем из ниоткуда появился Тьюкс, почти что беспрестанно смеющийся молодой мужчина, и захохотал.

— Господин Ойтеш, — напомнил его ясность, слегка обидевшись.

— Да, да, ваша ясность. Ну и дурноваты же вы сегодня. Неужели поднялись с утра пораньше, дабы королевством воротить? А оно-то не спит, не храпит, а вы спите так долго, так долго.

Самое роскошное облачение наиболее вульгарной из придворных дам не было и вполовину столь же заметным, как яркий халат Ойтеша.

— А вы вырядились так, будто хотите есть с королём из одной миски, ваша ясность! — не унимался Тьюкс.

— Ваша ясность, да вы же совсем не слушаете нас! — донеслось из толпы.

— Да его ясности плевать на нас, мы слишком скучны для него!

— Ваша ясность, а наряд ваш, хочу заметить, весьма непрост. Ну и королевский же у вас видок! Вам бы только корону, ваша ясность, — Тьюкс изнемогал от смеха. — Подать корону королю Ойтешу!

— Ах, он корону захотел? — выкрикнула какая-то женщина с корзиной, она стояла достаточно близко, чтобы Ойтеш её услышал. — А еды нам кто-нибудь пожалует? Моя корзина пуста, наполните её вашим враньём, ваша ясность!

— Гнать его отсюда и дело с концом! — рявкнул кто-то. — До наших бед и горестей ему дела нет, он вон как отъелся, пока мы голодаем!

— Мы не хотим жить рядом с этими выродками!

После этих слов все притихли, только Тьюкс не перестал ухмыляться. Ойтеш, наконец, очнулся. Все уставились на него, нетерпеливо затаив дыхание, ожидая, что же он скажет на это. А Это было совсем другое дело.

— О чём это вы толкуете? — спросил Ойтеш. Из толпы вышел пожилой мужчина безобидного вида и приблизился к Ойтешу. Стражники не сочли нужным преградить ему путь.

— Ваша ясность, — сказал он, и Ойтеш впервые услышал учтивость в этих словах. — Вы, верно, не знаете…

— Разумеется, не знает! — перебила его женщина с корзиной. — Откуда ему знать?

Пожилой мужчина медленно повернулся и так впился в неё глазами, что она стыдливо сморщилась.

— Ваша ясность, я говорю о выродках, — продолжил он. — Об этих омерзительных тварях, что поселились среди нас.

— Да, я что-то такое слышал, — замялся Ойтеш. — Но чем же они вам так неугодны?

— Ваша ясность, это проклятые создания. Им не место здесь, эту скверну нужно искоренить. Не удивлюсь, если именно она и является первопричиной всех бед, что заставляют нас молиться Неизвестным богам со всем усердием, на которое мы способны.

— Поэтому у нас и нет короля! — крикнул кто-то.

— Ведь кто захочет встать во главе выродочьего королевства?

Раздались одобрительные возгласы. Вечно весёлая физиономия Тьюкса искривилась.

— Позвольте, но я даже не король, — нервно улыбнулся Ойтеш. — Не вправе я распоряжаться судьбой других.

— Ваша ясность, я и не прошу вас распоряжаться.

— О чём же вы тогда просите?

— Я прошу лишь об услуге королевству и его подданным, которые будут превозносить вас, если ваша ясность откликнется на их страдания.

— Как твоё имя?

— Гегес, ваша ясность.

День близился к концу. Уставший от собственного возмущения народ понемногу разошёлся по домам, но у Ойтеша ещё было над чем подумать. В королевских апартаментах было тепло и душно, наверное, даже слишком, потому Ойтеш думал не о предстоящем утомительном разговоре, а о том, как бы поскорее взобраться на прохладную постель. Он устроился в дядином кресле поудобнее и незаинтересованно слушал то, о чём Гегес выразил намерение рассказать исключительно наедине, настояв на личной аудиенции. Впрочем, Ойтеш был не из тех, с кем непозволительно на чём-либо настаивать.

— Ваша ясность, — тревожно сказал Гегес. — Как я уже говорил, выродки заполонили Таргерт. Недавно мне довелось отлучиться к дальним родственникам, и в пути я замечал эту нечисть на каждом тракте, в каждой небольшой деревушке. Они вторгаются туда, где люди не способны отказать в пристанище в силу того, что сами находятся в том же положении, а может, и ввиду опасений. Ясно только одно — выродки скоро вытеснят нас из наших же домов. Я слышу ропот среди горожан, ваша ясность. Если бы и вы захаживали в местные трактиры, на постоялые дворы или просто настороженно слушали бы, что говорит тот или иной житель, вы бы сами удостоверились в моих словах.

— Послушай, Гегес, — Ойтеш безучастно вздохнул. — Не надеешься же ты, что это я разгоню этих выродков? Я всего лишь временный заместитель моего дядюшки, короля Ойая. Это он был вашим правителем, мне же это всё несвойственно. Мне остаётся лишь уповать на то, что он в скором времени возвратится. Я ничего не смыслю в правлении и к тому же ничего не смыслю в выродках.

— К этому я и веду, ваша ясность. В вашей власти как королевского заместителя, его ясности почтенного и достопочтенного господина Ойтеша, пустить часть средств, что вы тратите на бесплодное задабривание вечно разгневанного народа, на то, чтобы избавиться от отвратных существ. Вы раздаёте крупицы, когда одним указом могли бы возвыситься в глазах ваших подданных. Ваших подданных, ваша ясность, ведь в отсутствие короля именно вы являетесь наиболее уважаемым человеком в королевстве.

Ойтеш, несомненно, понимал, что это вовсе не так, и что эти слова привели бы в радостное исступление Тьюкса, но всё равно важно хмыкнул. Ему понравилось, что хоть кто-то в этом неблагодарном королевстве способен выказывать его персоне должный трепет.

— Хорошо, и как же ты намереваешься избавиться от выродков? — с любопытством спросил он.

— Не я буду избавляться, ваша ясность, — Гегес загадочно улыбнулся.

— Кто же тогда? У стражи есть обязанности и поважнее, Ксо нуждается в защите.

— Нет-нет, ваша ясность. Это вовсе не обязательно. Я слышал как-то об одних людях…

— Каких людях? — нетерпеливо перебил Ойтеш. Немудрено, что его давно угасший во всех отношениях разум взбудоражился.

— Людях в молочно-белых одеждах, ваша ясность, — закончил Гегес, вежливо не обратив внимания на излишнюю поспешность королевского заместителя.

— Белых?

— Да, ваша ясность, молочно-белых.

— Не забыл ли ты, что указом моего скоропостижно пропавшего дядюшки, твоего короля Ойая, белый цвет был запрещён в нашем королевстве? Уж не знаю, что послужило тому причиной, но уверяю тебя, мой дядя никогда не действовал необдуманно.

— О нет, ваша ясность, я ни в коем случае не подвергаю сомнениям указания вашего многоуважаемого дяди, короля Ойая. Но наше неспокойное время требует повышенной, скажем, заботы.

— Люди в белом, — повторил Ойтеш недовольно. — Раз ты слышал о них, значит, они существовали уже, когда мой, как ты верно подметил, многоуважаемый дядюшка Ойай издал указ о запрете белого цвета. А людей, что ослушиваются королевских указов, можно назвать только разбойниками или, и того хуже, грабителями и головорезами. Не хочешь же ты, чтобы я, как ты верно подметил, наша ясность, обращался за помощью к таким людям? Они заслуживают наказания, и уж никак не королевской милости.

— Ваша ясность, я ручаюсь, что эти люди не хотят зла королевству, а тем более его жителям. Думаю, у них были особенные причины для того, чтобы ослушаться указа вашего дядюшки. Вы как человек многогранного ума, это сразу видно, наверняка и сами это понимаете. Эти люди, как мне помнится, называют себя вайчерами.

— Ну, если это пойдёт на благо народа… — задумался Ойтеш.

— Несомненно, ваша ясность.

— И если они не потребуют непозволительно огромную плату за свои труды…

— Не потребуют, ваша ясность.

— Что ж, хорошо, — Ойтеш хлопнул в ладоши. Он уже чрезвычайно устал от этого разговора и хотел побыстрее закончить его.

— Превосходно, ваша ясность. Ваши слова достойны истинного королевского заместителя.

В следующий момент за дверью раздался какой-то шорох. Гегес вскочил с места, будто только и ждал этого, и распахнул дверь, но там никого не оказалось. Лишь глупая песенка Тьюкса разносилась по коридору. Тот частенько не спал ночью, играясь сам с собой, как бродячий котёнок, и к этому все давно привыкли. Гегес надменно фыркнул и затворил дверь, а Тьюкс начал насвистывать что-то, но этого Гегес уже не слышал.

Глава 5. Специалисты по выродкам

«Скоро в Таргерте начнёт твориться что-то очень нехорошее, и я не хочу при этом присутствовать, — думал Тьюкс, приплясывая вниз по лестнице. — Мне неизвестно, кто такие эти вайчеры, но думается, и хорошо, что неизвестно». В сумрачном и неуютном королевском погребе не было никого, кроме подтекающих больших бочонков, стоящих на толстых брёвнах, и многочисленных шкафов и полочек. «Две слева, теперь туда, вглубь». Тьюкс протиснулся между круглыми стенками бочек и увидел свою старую потрёпанную лежанку. Рядом валялись все дорогие ему ценности. Под небольшой плохо набитой подушкой скрывалась деревянная флейта. Тьюкс поднял её и издал пару мелодичных звуков. По погребу раскатилась тоскливая музыка, но сегодня Тьюкс не хотел нарушать тишину, потому спрятал флейту в небольшой мешок. Туда же он положил и несколько медных монеток, совсем запылившихся, никогда раньше Тьюкс не платил деньгами. Еду подавали два раза в день, а бочки делились с ним разнообразными винами, навевающими приятные сновидения. Тьюкс прихватил подушку и выскользнул из погреба.

Он миновал пьяную стражу, что веселилась уже несколько дней подряд, и шмыгнул в незаметную дверку, которую почти полностью загораживала массивная лебёдка. Долгие месяцы она покоилась так и не тронутой. С исчезновением короля ворота, ведущие в поместье Ксо, перестали отворяться, а взволнованный люд проникал внутрь через запасные ходы, из-за чего ещё больше распалялся. Но об этой двери помнил, наверное, один Тьюкс. Он попал в кухонный особняк поместья Ксо в юбке кухарки-матери, ещё когда был несмышлёным ребёнком, умеющим лишь смеяться над всем, что видит. И за время, проведённое в поместье Ксо, этого умения он не утратил, даже более того, это стало единственным занятием, стоящим его внимания.

— Тю! Да дитятко моё из ума выжило! — как-то раз всплеснула руками кухарка. С тех пор она и звала сына Тьюксом. Разряженные придворные дамы, знатные господа, высокомерные богатеи-болтуны казались ему столь вопиюще нелепыми, что он не нашёл для себя лучшего, чем осыпать их колкостями. Все, правда, думали или, по крайней мере, хотели думать, что Тьюкс безумен и ему не место в поместье, но гнать его никто не осмеливался, ведь поколотить безумца за его насмешки — и есть очевиднейшее подтверждение правдивости его слов. После смерти матери Тьюксу позволили остаться в кухонном особняке, но постель его перенесли в винный погреб за бочки, ибо во сне Тьюкс частенько заливался сумасбродным смехом.

Высокая каменная лестница уводила его от ворот поместья куда-то вниз, в темноту. По ней могли бы идти восьмеро в ряд, но этой ночью только Тьюкс ступал по её ступеням. В густой озёрной дымке проглядывались полуразвалившиеся крыши невысоких деревянных домиков, но Тьюкс не смотрел на них. «Этот глупец и вправду повинуется своим подданным, — думал он. — Нельзя здесь оставаться».

У подножия лестницы начиналось озеро Ксо. Поместье отгородилось им от горожан, а сзади укрывалось за высокой каменной стеной, сложенной из крупных булыжников, в основном красновато-коричневых и тёмно-зелёных. Переплывать озеро разрешалось только на специальных гостевых лодках, но значимость большинства законов исчезла вместе с королём Ойаем, потому взволнованный люд использовал собственные лодки для того, чтобы из недели в неделю посещать особняк его ясности. Тьюкс не намеревался возвращаться сюда, потому он взял одну из лодок пирующей стражи, привязанную к забытому причалу. Он изредка поглядывал на покосившиеся деревянные хибарки, виднеющиеся впереди, но большую часть времени всматривался в темнеющую недружелюбную гладь воды, в которой плавали обрывки старой одежды. Когда-то Тьюкс видел озеро Ксо из окон кухонного особняка, но это было так давно, что он уже и забыл, как оно выглядит. А приятный ненавязчивый аромат рыбы и плесени, доносившийся некогда с озера, вблизи оказался до того отвратительным, что Тьюкс еле сдерживал приступы рвоты. Городской берег, который тоже нельзя было назвать гостеприимным, зарос высокой, кое-где примятой травой. Тьюкс не позаботился о том, чтобы вытащить лодку из воды. Всё равно стража рано или поздно её заметит.

Он волнительно ковылял по дороге вглубь города мимо хибар, дверные проёмы которых были завешены грязными полотнами. Тьюкс не знал уединения и искренне удивлялся тому, что другие люди ищут его. В погреб кухонного особняка заглядывали все кто ни попадя, тыча пальцами в спящего безумца, нарушая его и без того неспокойный сон. Но вскоре переживания горожан перестали казаться Тьюксу надуманными. Ночи, проведённые в погребе, отточили его некогда слабое зрение. Теперь он отчётливо видел даже в полумраке, но не сказать, чтобы он этому порадовался.

Тьюкс споткнулся обо что-то и покатился на землю. «Что такое валяется прямо посреди дороги?» — он недовольно встал и обернулся. Вокруг лежали, прислонившись к стенам домов, какие-то люди, чьи глаза светились кровавыми колечками. Некоторые были давно мертвы, но никто и не думал уносить их тела. Тьюкс на мгновение вспомнил тряпьё, плавающее в воде. «Неужели они сбрасывают умерших в озеро?» — мысленно ужаснулся он. Одетые в подранные рубища дети с такими же тусклыми глазками прятались в объятиях матерей. Тьюкс не произнёс ни слова. Его сопровождали взгляды любопытных глазниц, навеивающие дурные чувства.

Он переночевал под изгородью какого-то ночлежного дома. Тьюкс промок и продрог, а утро выдалось на редкость неприветливым, и на миг он пожалел о том, что оставил уютный королевский погреб. Вряд ли ему удастся снова туда вернуться. При свете дня улицы города выглядели ещё ужаснее. Люди нервно косились на выродков, и все хранили страшное молчание. Жители переступали через умерших, испуганные дети плакали, не переставая. Тьюкс подумал, что, может, и не врал Гегес по поводу нынешнего положения вещей. Вчерашний подслушанный разговор, а Тьюкс именно что подслушал, до сих пор был для него всего лишь глупой выдумкой. Теперь же рассказ Гегеса не выглядел таким уж сомнительным, но когда ещё его ясность предпримет какие-никакие меры. «Неужто выродки пришли в королевство так давно? — подумал Тьюкс. — Неужели народ действительно уживался с этими созданиями десятки лет? Как можно растить детей в таком месте, среди мертвецов, лежащих прямо у всех на виду?»

На подбородок Тьюкса села противная белая муха. От неё исходила невыносимая вонь. В Таргерте таких мух называли сыростными, но Тьюкс не знал об этом. Он не мог взять в толк, как существо столь незначительных размеров способно источать столь сильный и отвратный запах. Тот был слишком едким, чтобы различить его среди других, но на помои не был похож. Тьюкс хлопнул себя по подбородку. Из раздавленной мухи брызнула густая беловатая жидкость. Проходившая рядом женщина зажала нос и всхлипнула. Тьюкс принялся вытирать лицо, бранясь и отплёвываясь, но тут же в удивлении остановился, заметив, как по городской дороге тянется величественная процессия. Дюжина придворных стражников кряхтела под тяжестью покрытых ковром деревянных носилок. На них стоял высокий глашатай в благородных коричневато-зелёных одеждах. Он держал в руке свёрнутый в трубку лист пожелтелой бумаги. Когда за носилками увязалось достаточное количество жителей, он громко возгласил:

— Жители Таргерта! Жители Ксо! Слушайте! Слушайте и внемлите зову и закону! Его ясность почтенный и достопочтенный господин Ойтеш, королевский заместитель, сказал мне, а я, глашатай его ясности господина Ойтеша, говорю это вам. Таргерт подвергся заселению гнусными выродками, которых все мы, жители Таргерта, ненавидим. По воле его ясности господина Ойтеша в ближайшее время эта нечисть будет изгнана из нашего чистого города, а в дальнейшем и из всего королевства. За эту достойную работу любезно взялись специалисты. Они именуют себя вайчерами и вскоре прибудут. В их власти прибегнуть к любым средствам для воплощения долгожданной миссии. Те, кто желает присоединиться к вайчерам и содействовать им по необходимости, будут вознаграждены достойной платой в размере двадцати медных монет каждую неделю каждого месяца, если потребуется.

— Да здравствует его ясность! Долой выродков! Смерть выродкам! — восторженно кричали люди, а глашатай продолжал.

— К тому же в закон короля Ойая о запрете белого цвета его ясностью господином Ойтешем была внесена оговорка. Теперь и отныне белый цвет позволительно носить в том случае, если вы являетесь вайчером или оказываете содействие им. Белый цвет будет позволителен в качестве отличительного знака в облачениях специалистов по выродкам. Стать таковым может любой желающий, будь то женщина или мужчина любого возраста.

«Какой идиот поведётся на двадцать монет такой ценой, пусть и каждую неделю?» — усмехнулся Тьюкс про себя, но, к его удивлению, почти сразу после оглашения условий сделки на дороге образовалась длинная очередь людей. В неё пролезали даже дети, некоторые из них не достигли и десятилетнего возраста. Горожан действительно прельстила должность с незамысловатым названием. Когда все, кто хотел, написали свои имена в предоставленном «списке специалистов по выродкам», глашатай скрутил бумагу в трубку и жестом приказал развернуть носилки, после чего стража унесла его прочь. А Тьюкс долго ещё смотрел на список глашатая, пока и его острое зрение не потеряло из виду пожелтевший клочок. Толпа начала расходиться, потому и Тьюкс, разузнав, где тут можно найти постель и очаг, двинулся в сторону постоялого двора «Стухшая пища».

Он поинтересовался у трактирщика, нет ли какой работы. Немолодой мужчина с недовольным взглядом и в жирном фартуке показал на вилы, стоящие в углу. На заднем дворе трактира была такая разруха, что Тьюкс усомнился в том, что ему по силам эта работёнка. Но сухая трава, ветки и оторванные полусгнившие доски убирались сами собой, и к концу дня он заработал достаточно денег, чтобы вкупе с его сбережениями у него хватило на ночь в погребе, на этот раз без винных бочонков, и неплотный ужин. Еду Тьюксу подавала дочь трактирщика Морни, слегка грубоватая, сказывалось воспитание отца, растившего её в одиночку. У неё Тьюкс повыспросил, почему постоялый двор называется «Стухшая пища», и она рассказала, что её папаша, недолюбливающий заезжих незнакомцев, таким образом отпугивает нежелательных клиентов. Тогда как захожие посетители «Стухшей пищи», конечно же, знали о тамошнем уюте. А там было и впрямь уютно. Даже погреб в «Стухшей пище» можно было счесть за обычную ухоженную кладовую. Хозяина с надменным и строгим лицом звали Хью. В сущности, он был добр ко всем своим постояльцам, вне зависимости от потраченных ими денег. Жил Хью безбедно, но никогда не хвалился своим состоянием, тем более не давал Морни хвалиться им.

В городе Ксо было ещё одно озеро — Глубокое, рядом с ним и обосновалась большая часть горожан. Там же и была построена «Стухшая пища», предназначавшаяся исключительно для простого народа, богатеев там не жаловали. Озёрная вода вплотную подходила к гладким и скользким городским стенам, по которым нельзя было взобраться с внутренней стороны, потому покинуть город представлялось возможным лишь на лодках. А с внешней стороны Глубокого озера никто не жил, кроме, пожалуй, выродков. Там их было значительно больше. С их появлением многие местные жители перестали даже ненадолго отлучаться из города, в силу того что попросту боялись приближаться к выродкам, поджидающим на другом конце берега у южных ворот. Вынужденные пребывать в своём промозглом закутке, люди ловили рыбу, пили озёрную воду, что, кстати говоря, и могло являться причиной их бесчисленных болезней. Но многие привыкли к этому, и всё, что им требовалось для процветания — изредка выказывать недовольство тем, из поместья, что не бедствовали, ведь там имелись вторые северные ворота, доступные лишь знатным придворным. Через них и проезжали крытые повозки, доверху заполненные разной снедью, одеждой и другими нужными вещами, толика которых иногда доходила и до простонародья, когда то делалось чересчур назойливым.

Но в «Стухшей пище» собирались самые что ни на есть благодушные и неприхотливые люди. Они довольствовались тем, что подносил им трактирщик, их радовала и рыба, которую им случалось вылавливать. На постоялом дворе не бывало выродков, и то ладно. Да и Тьюкса устраивала несложная работёнка, за которую Хью платил неплохие деньги. Восемь дней Тьюкс прожил в «Стухшей пище», можно было подумать, что он и позабыл о «списке специалистов по выродкам», о котором поначалу так часто размышлял. Когда день близился к завершению, Тьюкс, за ним такое водилось, принимался слоняться по округе, разглядывая рыбацкие домики и их хозяев. Вот и сегодняшним вечером он неторопливо прохаживался вдоль Глубокого озера, как внезапно суетливую болтовню снующих горожанок прорезали громогласные слова королевского глашатая.

— Жители Таргерта! — донеслось до Тьюкса. — Жители Ксо! Слушайте! Слушайте и внемлите зову и закону!

Глава 6. Вкуснятинка для любимых деток

Когда Вайтеш очнулся, он ничего не увидел, но почувствовал, как его глаза надоедливо царапает и щекочет грубо затянутый лоскут ткани. Вайтеш потянулся было к лицу, дабы вернуть себе зрение, но тут же осознал, что и сам он крепко связан толстой верёвкой, и его давно затёкшие плечи попросту перестали ощущать её прикосновения. Он дёрнулся, но конечности и не думали повиноваться. Тогда он попытался прислушаться. Ничего другого ему не оставалось, он до смерти боялся заговорить в полнейшей тишине. Всё вокруг хранило печальное безмолвие, но наконец вернувшееся обоняние сообщило Вайтешу отнюдь не меньше, чем, как он рассчитывал, поведали бы ему слух или зрение. В воздухе таился еле различимый, почти что неосязаемый дурманящий аромат. Вайтеш принюхался, и чем дольше его ноздри втягивали воздух, тем яснее делался запах. Это была смесь из цветковой пыльцы и срубленного ещё не увядшего дерева, но в то же время Вайтеш отчего-то вспомнил старого Сайласа. Он отчётливо ощущал этот аромат каждый раз, когда, проходя дом старика, перекидывался с ним новостями. «Может, это его жена так пахла?» — предположил Вайтеш про себя. Он не хотел произносить вслух ни одной догадки, все они могли быть чистейшей выдумкой его разыгравшегося испуганного воображения. В ином случае он тем более не хотел и думать о них.

— Послушайте, я простой сапожник, — пролепетал Вайтеш, окончательно перепугавшись. Он не нашёлся, что ещё можно сказать. — Прошу вас, развяжите, я не закричу, я же до этого не закричал, так и сейчас не закричу.

Его коснулась чья-то нежная рука, и он перестал тараторить. На мгновенье игривый свет ослепил Вайтеша. Щурясь и часто моргая, он различил перед собой фигуру в молочно-белом одеянии. Поражённо уставившись на неё, Вайтеш обнаружил, что это девушка, весьма красивая и ухоженная. Забранные в хвост коричневые волосы скрывались под одеждой. В руке она сжимала белую, как и её наряд, спиралевидную булаву, внутри заострённого навершия полыхало и извивалось пламя.

— Кто ты такой? — нелюбезно спросила девушка, будто бы этот вопрос сам собой подразумевался, а неучтивый Вайтеш забыл, что, будучи связанным в какой-то пещере, а это была пещера, сперва нужно представиться, а уж потом всё остальное.

— Вайтеш.

Девушка хмыкнула в ответ, к слову сказать, не очень-то любезно. Будь Вайтеш не так напуган, он бы возмутился её поведением.

— А зачем я связан? — спросил он неуверенно.

— Глупый вопрос, — быстро отрезала незнакомка. — Чтобы ты не сбежал, разумеется.

Вайтеш обречённо вздохнул.

— Допустим, если бы я и захотел сбежать, то откуда? Где мы?

— В пещере, — хмыкнула девушка теперь уже возмущённо.

— Конечно, конечно в пещере, но где? Я имею в виду, Дуодроуд где-то поблизости?

— Может быть, — незнакомка, казалось, оскорбляется всё сильнее с каждым вопросом Вайтеша.

— А что я тут делаю?

— Тебе какое дело? И послушай, может, хватит уже дурацких вопросов? Это не я тебя связала.

Вайтеш задумался.

— А кто меня связал?

— Та девица и связала, — девушка безразлично кивнула в сторону. Вайтеш вытянул шею, вглядываясь в темноту, и вдруг весь он задрожал и вжался в стену.

— Она… — его лицо подёргивалось от ужаса.

— Что? — спокойно спросила незнакомка. Вайтеш не мог произнести ничего связного, глядя на отвратительную улыбку Люилы.

— Она мертва? — наконец прошептал он.

— Конечно мертва, — отозвалась девушка. Почерневшие губы Люилы оставались неподвижными, по-прежнему сохраняя её улыбку и после смерти, но будто до сих пор повторяли: «Лю и Ла, я вас ждала. Где сестра, там есть пора».

Вайтеш мысленно вслушивался в беззвучную мелодию и пытался сообразить, было ли в песне имя одной Люилы, и кого она там ждала. «Она что-то сказала про „любимого папочку“, — думал он. — А кто сказал, что у „любимого папочки“ нет других любимых деток?» Его раздумья прервались. Из мрака пещеры донёсся не то шёпот, не то утробное урчание. Незнакомка встрепенулась и взялась за рукоять булавы. Тихое дыхание доносилось с трёх сторон. Пещера наполнилась таким зловонием, что Вайтешу сделалось не по себе.

В следующий момент на незнакомку кинулась хрипящая тень. Вайтеш зажмурился от страха. Открыв глаза, он увидел ещё одну мертвенную скалящуюся улыбку, таившую за распухшими губами гниющие зубы, покрытые чёрными пятнышками. Но эта улыбка принадлежала брату Люилы. Вайтеш не мог помочь незнакомке и был благодарен путам за то, что они лишили его этого выбора. Девушка быстро сновала из стороны в сторону, виден был лишь слабый огонёк в её булаве. Но иногда он тускло освещал искажённые безобразные физиономии «любимого папочки» Люилы и её сестры. Вайтеш услышал гадкий треск и, разбившись об уродливую улыбку, огонёк потух, обдав искрами всё вокруг. После чего последовал столь же отвратительный стон, когда незнакомка насадила на острую рукоятку булавы сестрицу Люилы, будто назойливую мошку на иголку. Через какое-то время чаша внутри оружия девушки вновь осветила Вайтеша неярким светом. Она приблизилась к пленнику и недовольно спросила:

— Почему ты меня не предупредил?

— Я и сам не сразу догадался, — всё ещё испуганно проговорил Вайтеш. Незнакомка пренебрежительным жестом остановила его, а потом примостилась на том же месте, на котором он впервые увидел её, когда пришёл в чувство, будто ничего и не произошло.

— Как твоё имя? — осторожно поинтересовался Вайтеш. По правде говоря, всё в девушке его заинтересовало.

— Это совсем не важно, — фыркнула она в ответ.

— Может быть, хотя бы развяжешь меня?

— А ты этого хочешь? — девушка без какой-либо неприязни рассматривала лежащего рядом Лю или Ла, Вайтеш не знал, кто из них кто.

— Думаю, да.

— Ну хорошо, — девица легко вскочила и, поддев рукоятью булавы туго затянутую верёвку, распорола её, словно шёлковое шитьё. Руки Вайтеша до сих пор не слушались его, потому он продолжил:

— Может, всё-таки скажешь своё имя? Полезно, знаешь ли, иногда знать имя той, что спасла тебя от смерти.

— Ойайя, — нахмурившись, буркнула девушка, как если бы её имечко вовсе ей не нравилось.

— Что ты тут делаешь, Ойайя? Как ты нашла меня в таком месте?

— Не сказать, чтобы я искала. Ты прогуливался с этой девкой, — Ойайя кивнула на Люилу. — А я просто шла кое-куда. И вдруг эта дура набросилась на тебя, ты ещё так смешно закричал, — девушка захихикала. — А потом ты потерял сознание, и она потащила тебя куда-то, а я за ней. Ну, вот так и попала сюда.

Вайтеш до сих пор не мог поверить в то, что Люила была вовсе не дурным сновидением. «Получается, мне не приснилось то, что, как я думал, мне приснилось, а приснилось как раз то, что, как я предполагал, не привиделось». Он запутался в собственных мыслях и предпочёл пока что не думать о страшной ночке.

— Ты сказала, что шла куда-то. Куда?

— А тебе-то что? — Ойайя немного удивилась.

— Ну, ты же спасла меня от этих, — Вайтеш боязливо покосился на Люилу и её мёртвых родственничков. — Видать, и я как-нибудь смогу помочь тебе. Если тебе, конечно, требуется помощь, — он перевёл взгляд на окровавленную булаву.

— Я в этом сомневаюсь, — на время Ойайя замолкла, но потом всё же добавила: — Вообще-то я ищу моего отца.

Вайтеша передёрнуло, и он горестно усмехнулся: «Опять какая-то девица ищет своего „папочку“. Счастье, что не „любимого“, хотя все дочери любят своих отцов. Кто знает, что у неё на уме, кто знает…»

— А где твой отец?

— Знала бы я, не сказала бы, что ищу его, — Ойайя раздражённо насупилась. — В любом случае, я не буду говорить о нём в этой дыре. Тут скользко и гадко, и воняет к тому же.

Вайтеш мысленно согласился с Ойайей и отрывисто кивнул в знак того, что и ему не терпится поскорее убраться отсюда. Уходя, он ненадолго задержался возле тела отца Люилы. Обезображенное улыбкой лицо в остальном не показалось бы ему хоть сколько-нибудь странным. Даже сейчас оно каким-то образом заставило его остановиться и пристально вглядеться в добрые полуприкрытые глаза. «Сколько же людей обманулись, глядя в них? — со страхом подумал Вайтеш. — Ясно одно — они все смертельно поплатились за это».

Он заметил, что во внутреннем кармане разорванного жилета отца Люилы покоится небольшая книжонка. Любопытство заставило его брезгливо взять её и развернуть. Оттуда сразу выпал примятый застарелыми страницами цветок. Похожие цветки Вайтеш часто видел в волосах у дочери Сайласа, молоденькой Сьюси. Сморщившись от отвращения, он продолжил всматриваться в превосходно выведенные кропотливой рукой символы. В личных записях «любимого папочки» не было ничего необычного, но Вайтеш хотел убедиться в том, что ужаснувшая его догадка является правдивой. На первой странице было написано: «Сегодня меня покинула моя любимая жёнушка, теперь я один буду оберегать моих деток. Но она оставила для них прекрасный подарок…» Вайтеш задумался, про то, какой именно подарок, не было сказано ни слова, только какой-то рецепт то ли похлёбки, то ли ещё чего. «Вкуснятинка для любимых деток», — прочитал он. Далее были указаны какие-то ингредиенты. Ему не был знаком ни один из них, но когда Вайтеш прочитал рецепт до конца, прочитал последний компонент «вкуснятинки для любимых деток», его пальцы задрожали, и он выронил записи. Он оставил на каменном полу маленькую книжку и поскорее догнал Ойайю.

Из злосчастной пещеры вела старая дверка. Отворив её, Вайтеш и Ойайя очутились в какой-то кладовке. Душистые ароматы доносились из закупоренных бочек и ящиков. Вайтеш не осмелился заглянуть внутрь. В самом доме, как и в кладовой, всё выглядело довольно привычно. Хотя Вайтешу не удалось всё детально рассмотреть, кошмарная ночь совсем недавно сменилась на раннее, ещё тёмное утро. Ойайя заговорила, только когда они выбрались наружу.

— Ну и местечко, — поёжилась она. — Не хотела бы я здесь жить.

— Я тоже, — сухо согласился Вайтеш. После прочитанного рецепта говорить ему не хотелось.

— А ты чего такой неразговорчивый? — Ойайя с удивлением посмотрела на него. — В пещере вон как болтал.

— Так мы и не в пещере. Что там с твоим отцом?

— Ты слышал о Них? — девушка многозначительно подняла брови. — О выродках.

— Слышал ли я о выродках, — трагически ухмыльнулся Вайтеш. — Да их в Дуодроуде больше, чем самих жителей. Конечно, я Их видел.

— Они и украли моего отца, — просто закончила Ойайя.

— Ты это видела?

— Да, видела.

— А теперь ты хочешь спасти его? — уточнил Вайтеш на всякий случай.

— Да, — спокойно повторила девушка.

— И нет никого другого, кто мог бы спасти твоего отца?

— Нет, — Ойайя отрицательно покачала головой.

— У тебя есть какой-нибудь план, или как ты собираешься его вызволять?

— Я намереваюсь повыспросить выродков. Кто-то из них мне и расскажет. Если первый попавшийся не расскажет, то я разузнаю у второго. А если второй не скажет, я буду расспрашивать их, пока кто-нибудь мне не расскажет, — Ойайя положила ладонь на острую рукоять булавы.

— Постой, это же о тебе говорили в Дуодроуде, — догадался Вайтеш. — Человек в молочно-белом одеянии, что слоняется ночью по городу — это ты?

Ойайя хитро улыбнулась.

— Мне нужно отнести это кое-кому, — Вайтеш продемонстрировал ей засохший цветок, прихваченный им из пещеры.

— Думаю, и мне небезопасно задерживаться здесь, — согласилась Ойайя. Они попрощались, и Вайтеш побрёл по редколесью в сторону Дуодроуда. Городские стены виднелись за стволами деревьев.

Вайтеш сообразил, что Сайлас с женой должны ещё спать, только после того, как постучался в дверь. Через пару минут на пороге показался измождённый старик. Очевидно, Сайлас не спал этой ночью. Он вопросительно посмотрел на Вайтеша. Тот безмолвно протянул ему зачахший цветок. Сайлас долго его разглядывал, но на морщинистом лице не отразилось ожидаемой скорби или тоски, лишь гнев. Старик поднял глаза на Вайтеша и зло прошептал:

— Это был ты. Ты убил мою Сьюси.

— Сайлас… — только и успел произнести Вайтеш, как вдруг старик кинулся на него и вцепился руками ему в горло.

— Ты убил мою Сьюси! — вопил он с ненавистью. — Убийца! Ты убил мою бедную маленькую Сьюси!

На крики Сайласа выбежала его жена и несколько заспанных соседей.

— Ты убил мою Сьюси! — неистово повторял он. — Умри, убийца!

Вайтеш недоумевал, что происходит, он задыхался.

— Сайлас, отпусти меня, — прохрипел он. Старик вздрогнул. Дыхание его стало прерывистым, он застонал и повалился на землю. К нему подбежала жена.

— Он убил мою Сьюси, — тыча пальцем в откашливающегося Вайтеша, шептал Сайлас. — Он убил мою малютку и принёс цветок из её волос, чтобы позлорадствовать надо мной. Презренный убийца.

Горожане, столпившиеся вокруг, один за другим пришли в себя и бросились к Вайтешу. Он отбивался, как мог, но их было слишком много. Двое мужчин схватили его за руки, другие принялись колотить по чём зря. Они осыпали его безжалостными ударами. Вайтеш уже не видел ничего, кроме цветка, который Сайлас прижимал к груди, бормоча:

— Он убил мою Сьюси. Убийца, убийца.

Вдруг в утреннем сумраке промелькнул тусклый огонёк, и один из горожан, напавших на Вайтеша, рухнул без сознания. Затем ещё один и ещё. На них летели искры, огонёк разбивался об их обозлённые физиономии, больно кусая вспышками пламени, и тут же загорался вновь. Люди вопили и хватались за обожжённые лица, а Ойайя сновала в полутьме так проворно, что виднелась лишь полыхающая чаша её булавы.

— Человек в белом! — заорал кто-то из горожан. — Хватайте её! Хватайте убийцу, хватайте их обоих!

Люди принялись расталкивать друг друга в поисках нарушителей спокойствия, но те двое исчезли. Вайтеш ковылял вслед за Ойайей, часто спотыкаясь, но девушка уверенно тянула его за собой, прочь из Дуодроуда.

Они миновали спящий вишнёвый сад мастера Ротерби. Разумеется, у Вайтеша не было времени на то, чтобы попрощаться с отшельником. Вместо этого он в последний раз глубоко вдохнул сладкий и уютный аромат вишнёвых деревьев. Они бежали так долго, что в какой-то момент Вайтеш повалился на землю и отказался идти дальше, но преследователи упустили их ещё в Дуодроуде, Ойайя позаботилась о том, чтобы их не заметили.

— Как ты узнала, где я? — тяжело дыша спросил Вайтеш, когда девушка уселась рядом с ним.

— Я не знала, — ответила она спокойно. — Просто мне почему-то показалось, что любая вещь из той пещеры дельного не сулит. А тот цветочек как раз оттуда. Верно? Мне вздумалось посмотреть, кому ты отдашь его. И я не ошиблась в том, что из этого не выйдет ничего хорошего.

Вайтеш ощупал себя и заскулил от боли. Весь он был изранен, а одежда изорвана. Под ней виднелась запёкшаяся кровь и рдеющие красные пятна.

— Да ты совсем плох, — сообщила Ойайя, разглядывая Вайтеша. — Тебе бы отлежаться. Знаю я одно местечко, там нас точно не будут искать.

— Что значит это твоё «нас»? — проныл Вайтеш.

— Неужели ты думаешь, что эти безумцы не припомнят твою мордашку, если ты вернёшься обратно в Дуодроуд?

Она была права, но Вайтешу так не хотелось оставлять свою тихую зашторенную спальню.

— Поэтому теперь ты без затруднений можешь посодействовать мне в поисках моего отца, — договорила Ойайя. Вайтеш нехотя поднялся.

— Что ж, значит, теперь мы одни? — спросил он.

— Да, — ответила девушка, будто бы это подразумевалось с самого начала.

Глава 7. Сорняки и вишни

Этим вечером Тнайт ужинал в «Рыбе на мелководье». Мастер Ротерби не одобрял это место, но не оттого, что там вечно творилась неугомонная суета, а оттого что недолюбливал рыбу. При упоминании Тнайтом этих скользких мокрых существ Ротерби морщился и понемногу утрачивал прежнюю заинтересованность в беседе. И подмастерье не говорил с ним о рыбе, а трактир называл просто трактиром. Уже совершенно стемнело, но у Тнайта не осталось дел на сегодня, потому он неумолимо задерживался в плохо освещённом заведении. Чтобы хоть как-то разнообразить свой скудный рацион, подмастерье заказал баранину вместо рыбы и кружку вина вместо эля. Но удовлетворения в них не сыскал, потому, вяло ковыряясь в остывающем мясе, прислушивался к пересудам за соседними столиками.

В этот вечер все обсуждали сразу две поразительные новости, и, разумеется, и Тнайт отнёсся к ним не без любопытства. Одни обсуждали, что в Таргерт прибыли какие-то специалисты, нанятые почтенным и достопочтенным господином Ойтешем, и скоро выродкам будет несладко, а кое-кто наперебой твердил про несвоевременную кончину дочери Сайласа. Тнайт обомлел, когда услышал, что безжалостный убийца Сьюсианны — не кто иной как Вайтеш. Так хорошо знакомый ему сапожник Вайтеш. Вайтеш, который так нередко навещал мастера Ротерби в его вишнёвом саду и приветливо болтал с ним. «Глупость какая-то, — подумал Тнайт. — Старина Вайтеш не пошёл бы на такое». Но вперемешку с Вайтешем пьянчужки толковали и о загадочной незнакомке в белом, что спасла того от заслуженного наказания. Сразу после этого Тнайт услышал, что по приказу его ясности королевского заместителя белое отныне разрешено как отличительная особенность облачений специалистов по выродкам. Тнайт запутался. «Если белое теперь можно носить слугам его ясности, а незнакомка, носившая тот же цвет, спасла повинного в столь ужасном преступлении Вайтеша от гибели, получается, господин Ойтеш нечист на руку?»

Тнайт захотел поскорее рассказать обо всём услышанном мастеру Ротерби. Скоренько дожевав содержимое миски, Тнайт осушил кружку с вином и отправился в вишнёвый сад. Время было позднее, но этот разговор не терпел отлагательств, и ещё в пути Тнайт смирился с недовольством отшельника, которое ему, без сомнений, придётся выслушать. Так он думал, когда забежал в сад через покосившуюся калитку, но в доме Ротерби не оказалось. В окнах не горел свет, хотя обычно в такой час садовод ещё бодрствовал. Тнайт ясно помнил это. Однажды он получил нагоняй за то, что наведался к отшельнику после полуночи, но даже тогда тот не спал. Подмастерье постучался в дверь, даже подёргал за круглую железную ручку, но ответа не допросился.

— Мастер Ротерби, — окрикнул Тнайт. Всё та же тишина. Вишни и те не шуршали голыми ветками, как делали это обычно, и ветер словно покинул сад вместе с отшельником. Тнайт не знал, где ещё можно поискать. Никогда прежде мастер Ротерби не отлучался из сада, к тому же ночью. Подмастерье совсем заволновался, когда окончательно убедился, что некогда гостеприимный домик пуст. Он уселся на пороге и стал ждать возвращения отшельника, но тот не появлялся много дольше, чем Тнайт предполагал. Он прислонился спиной к двери, усевшись на пороге, и так проспал до утра. Его разбудил промозглый вой ветра. Тнайт поёжился и обнял себя за плечи. Заспанным взглядом он ещё раз осмотрел сад. Ничего не изменилось, да и если бы Ротерби вернулся ночью, он бы разбудил его. Глупо было полагать, что отшельник влез в собственный дом через окно, не желая прерывать сон своего подмастерья. Без сомнений, Тнайт был бы глубоко польщен таким поступком, но он догадывался, что это не очень-то вероятно. Скорее, мастер Ротерби разбудил бы его, неучтиво встряхнув за куртку, ведь он загородил хозяину дома проход в его жилище. На всякий случай Тнайт ещё раз постучал в дверь и, когда уже было собирался уходить, заметил на стене возле окна какую-то записку. Тнайт сразу подумал, что это послание для него. Он взял в руки исписанный влажный листок и прочитал:

«Дорогой Тнайт, я вынужден отлучиться. Ещё точно не знаю надолго ли, но с уверенностью могу сказать, что надолго. У меня появились срочные дела, поэтому за моим садом придётся приглядывать тебе. Не забывай ухаживать за вишнями. И помни, сорняки сами себя не выдернут из земли. Не забывай выкапывать корни и не утруждайся отдыхать, когда тебе заблагорассудится. Ключ от двери лежит под самой красивой вишней в саду».

«Какая же вишня тут самая красивая? — раздражённо спросил Тнайт сам себя. — Их же так много, почему нельзя было спрятать ключ в другом месте? Мало того, что этот мастер Ротерби лишил меня отдыха на неопределённое время, так ещё и загадывает какие-то глупые загадки». Подмастерье обошёл весь сад, заглянул под каждую молодую вишню. В конце концов он выбился из сил и разозлился.

— Да где эта вишня? — воскликнул Тнайт, с возмущением оглядываясь. Его взгляд упал на старое скорченное деревце, растущее в самом дальнем закутке сада. Оно заросло сорняками так, что подмастерье даже не посмотрел на него. «Думаю, один мастер Ротерби видит прекрасное в старости», — заключил Тнайт и подошёл к дереву. У торчавших из земли высохших корней он обнаружил увесистый ключ.

В доме Тнайт не заметил ничего странного. Старые накидки висели на стене, дожидаясь хозяина. На многочисленных полочках стояли разного размера стеклянные и глиняные сосуды. Тнайт заглянул в один, внутри была красноватая смесь. Она превосходно пахла. «Вишнёвый табак», — догадался подмастерье. Он нередко видел, как мастер Ротерби подолгу любовался садом с белой витиеватой трубочкой в руках. Рядом в небольшом открытом шкафчике Тнайт углядел вполне привычного вида трубку. Он набил её вишнёвым табаком и закурил, выйдя на порог, осматривая сад. Он представил, что это он вишнёвый отшельник, живёт тут всю жизнь, заботится о травах и деревьях. Но от этого ему сделалось невыносимо тоскливо. «Как же мастер Ротерби уживается в полном одиночестве?» — докурив, Тнайт с досадой вытряхнул трубку и вернулся в дом. А недовольный отсутствием старинного друга прохладный ветер унёс прогоревшие толчёные листья вишни вслед за недавно опавшими.

Перед большим камином стояло тёмно-красное кресло. Тнайт не осмелился усесться в него, но всё равно подошёл поближе. Отшельник частенько устраивался возле огня и что-то разглядывал, но подмастерье никогда не задумывался, что именно. На стене слева от камина висела карта королевства, очень подробная, насколько подмастерье мог судить. Смотреть на неё было гораздо удобнее именно из кресла. Тнайт приблизился к ней. Вот мрачный и нерадушный Дуодроуд. Рядом с городом Ротерби себялюбиво отметил и свой вишнёвый сад. Долгий Вечерний Тракт петлял по карте мимо всех двенадцати озёр. Глубокое озеро и озеро Ксо, обнесённые стенами, находились в середине королевства. Жители Таргерта возводили дома всегда вблизи воды. Город Ксо был построен сразу возле двух озёр. Всего их была дюжина, а городов одиннадцать. По озеру на каждый, и два на королевский.

Тнайт прожил в доме отшельника больше недели. Он трудился в саду, выпалывал сорняки, что так и норовили вылезать именно возле тех вишен, что приносили больше всего ягод. Впрочем, Тнайт всё равно не мог отделаться от навязчивого желания вернуться в Дуодроуд. Однажды утром после неспокойной и холодной ночи, проведённой им возле огня закутанным в шерстяное покрывальце, пропахшее дымом, Тнайт надумал всё-таки сходить в город. «За день сорняки не успеют заполонить весь сад, — мысленно успокоил он себя. — Да если и успеют, мне тоже требуется отдых».

Пройдя подлесок, подмастерье увидел у ворот Дуодроуда странного вида повозки со спиральными крышами, обтянутыми молочно-белыми тканями. Возле них сновали горожане. Тнайт вспомнил трактирные разговоры о вайчерах, специалистах по выродкам. Должно быть, это были они. Вайчеры довольно грубо складывали в повозки какие-то шевелящиеся мешки. В некотором отдалении от повозок столпились люди, глазея и перешёптываясь. Из-за стен доносились жалобные вздохи и выкрики, сливаясь в невероятно тоскливый гул, словно весь город разом заныл и зарыдал. Дуодроуд окрасился белым, специалистов по выродкам было почти столько же, сколько и самих выродков. Детки, женщины, их было куда больше, чем мужчин. В их руках полыхали спиральные булавы, раз от раза опускаясь на ненавистных соседей, обжигая искрами тусклые тёмно-коричневые белки глаз. Возле Тнайта не пойми откуда появилась полоумная старуха Сара. Она воздевала скорченные морщинистые руки к небу и восклицала скрежещущим голоском:

— Ясность! Грядёт Ясность! В Дуодроуде темно, но грядёт Ясность! В Таргерт грядёт Ясность!

Дети смеялись и радовались. Женщины были в восторге оттого, что им выпала удача поквитаться с непрошеными гостями, они расшвыривали во все стороны угольки, беспощадно ранящие испуганных выродков. Еле живых или вовсе бездыханных созданий вайчеры швыряли в повозки один на другого. Но не сказать, чтобы и Тнайт не находил в этой кутерьме необъяснимой прелести. Он упоённо засматривался на происходящее, думая лишь о том, как будет прогуливаться по чистому и ухоженному Дуодроуду, когда всё это закончится.

Поздним вечером повозки двинулись по большаку длинной вереницей, унося прочь мало-помалу смолкающие стоны. Но в Дуодроуде как будто всё ещё слышалась возня и удручающие всхлипывания. Тнайт прохаживался вперёд-назад по городской дороге и до сих пор не мог убедить себя в том, что Дуодроуд пуст от выродков. Этой ночью темнота осталась темнотой. Звёздный свет впервые за долгое-долгое время настороженно проник в окна спящих жителей, будто забывших о недавнем переполохе. Ни кровавых колечек, ни пристальных взглядов. Пустынная дорога уводила к «Рыбе на мелководье», но в трактире было вполовину меньше посетителей, чем в обычности. Только весёлые завсегдатаи проводили там эту ночь, толкуя о разном. Другим горожанам уже не нужно было прятаться от пугающих выродочьих глаз.

Тнайт вдоволь насладился городским покоем только к раннему утру. Завершающе окинув взглядом дорогу, он медленно побрёл обратно к сорнякам и вишням, которые оставил непозволительно надолго. Какое-то непонятное чувство беспокойства преследовало подмастерье всю дорогу, но настигло только тогда, когда он увидел, что в доме отшельника полыхает камин. «Неужели я позабыл, что разжёг огонь перед уходом? — спросил Тнайт сам себя. — Но в таком случае он бы давно уже догорел». Подмастерье тихонько заглянул внутрь через окно. В кресле сидел мастер Ротерби, задумчиво разглядывая карту на стене. Тнайт сперва обрадовался, но стоило ему открыть дверь, как его радость сменилась на волнение.

— Вот и ты, — сказал Ротерби, не обернувшись. Его голос прозвучал сдавленно и сердито. — Заходи, я должен кое о чём тебе рассказать.

Тнайт уселся в соседнем кресле и непонимающе посмотрел на Ротерби. Тот ничего не говорил, и пока он молчал, в его трубке слабо дымился вишнёвый табак. Подмастерье волнительно поглядывал на отшельника.

— Разговор предстоит долгий, — наконец сказал Ротерби и ещё пуще посерьёзнел. — Думаю, ты уже знаешь, кто такие вайчеры. Они называют себя специалистами по выродкам. Они были в Дуодроуде, точнее, их безмозглые последователи, но это даже ещё хуже, — отшельник скривил рот.

— Как это последователи? — удивился Тнайт. — Я думал, это и были вайчеры.

— Они назначили плату за содействие им в их скользких делах, и бедствующий народ не преминул воспользоваться такими приятными денежками. Не думаю, что самих вайчеров настолько много, хотя кто знает, я давно уже потерял их из виду. Мне вновь придётся отлучиться, но в этот раз меня не будет много дольше, и необходимо, чтобы кто-то приглядывал за моим садом, — Ротерби намекающе посмотрел на Тнайта.

— Мастер Ротерби, я не вполне понимаю, к чему вы ведёте. Вы же только что вернулись. Скажите в конце концов, что происходит.

— Я не могу рассказать тебе всего, но кое-что всё-таки поведаю. Кое-что, что ты должен знать на случай, если ты вновь встретишься с людьми в молочно-белых одеждах.

— С вайчерами? — переспросил Тнайт. — Они подданные его ясности господина Ойтеша. Неужто мне нужно знать больше?

— Вообще-то всем нужно знать о них больше, — угрюмо подтвердил Ротерби. — Но думается мне, что не все отнесутся к моим словам с должным пониманием, — отшельник вздохнул. — Ибо принёс я дурные и тревожные вести. Но ты как мой подмастерье, надеюсь, выслушаешь меня.

Тнайт воззрился на мастера Ротерби, который по возвращении выглядел почему-то по-другому. Его густые чёрные волосы больше не были примяты. И он сам будто избавился от маски вишнёвого отшельника, превратившись в нестарого мужчину лет сорока. Его по обыкновению заспанные глаза были широко открыты и смотрели на подмастерье с неописуемой ясностью.

— Вайчеры строят ужасные планы относительно выродков, Тнайт, — сказал отшельник. — Они несомненно хотят использовать этих бедных созданий в своих гнусных нуждах. В Таргерт явилась тьма и беда, её влекут за собой специалисты.

— Что же делать, мастер Ротерби? — волнительно спросил Тнайт.

— Этого я тоже пока не знаю, дорогой Тнайт. Но я знаю, что мне нужно помешать вайчерам достичь той цели, которую они так усердно укрывают. Я не могу больше смотреть на вишни, я слишком долго пробыл вдалеке от всего этого. Поэтому я прошу тебя приглядывать за моим домиком и садом, пока я не вернусь.

— Мастер Ротерби, вы хотите отправиться в путь один? — Тнайт ни с того ни с сего лукаво посмотрел на отшельника.

— Я не рассчитываю на то, что ты захочешь пойти со мной, да и корни сами себя не выдернут из земли, не забывай, Тнайт, — покачал головой Ротерби.

— Не вы ли недавно говорили, что хотите позволить сорнякам хозяйничать в вашем саду?

Ротерби замялся.

— Ты слышал?

— Мастер Ротерби, — Тнайт снисходительно усмехнулся. — Я ведь не так стар, чтобы не слышать. Да и говорили вы не очень-то тихо.

— И что же, ты думаешь, что я тебя с собой возьму? — отшельник невозмутимо поднял брови.

— Я думаю только, что вдвоём не так тоскливо. Я, честно сказать, не выношу одиночества. Если бы вы вернулись чуть позже, я бы начал подумывать о том, чтобы сбежать от всех этих сорняков и вишен.

Ротерби расхохотался.

— Что ж, тогда мы отправимся в путь ещё до рассвета, спать сегодняшней ночью тебе не придётся. Мне нужно всё хорошенько обдумать, да и тебе не помешало бы пораскинуть мозгами о том, что я тебе рассказал. А теперь поставь на огонь чайник и достань листья смородины из того шкафчика, — отшельник, не повернув головы, показал пальцем на нужную полочку. Когда вода вскипела и запузырилась, и от листьев смородины в воздух поднялся душистый аромат, Тнайт поставил чашку возле кресла отшельника на железный столик, хотя и сам не забыл угоститься.

— Мастер Ротерби, — огорчённо сказал он. Отшельник вопросительно посмотрел на подмастерье и отхлебнул немного горячего чая. — Я ещё кое-что узнал, но не про выродков, а про Вайтеша.

— Не думаешь же ты верить во всю эту чепуху? — Ротерби усмехнулся.

— Как чепуху?

— Ты знаешь Вайтеша не хуже меня, думаю, ты и сам предполагал, что все бредни, которые о нём плетут горожане — простые глупости. Я знал старого Сайласа, ещё когда… — Ротерби помедлил немного. — Одним словом, давно. И этот полоумный старикашка всегда был горазд на придумки. Можешь не беспокоиться о Вайтеше. Я слышал, что у него появилась любопытная спутница. Уверен, что вместе они не пропадут. Да и в Дуодроуде ему больше нечего делать. Это не самый приятный город, скажу я тебе.

Тнайт облегчённо выдохнул, слова отшельника о Вайтеше успокоили его. Он и сам усомнился в том, что Вайтеш замешан во всей этой истории с убийством молодой Сьюсианны. Теперь его опасения и вовсе развеялись.

— Мастер Ротерби!

— Да, Тнайт?

— А куда мы пойдём?

— Как раз об этом я и размышляю. Тнайт умолк, и пока Ротерби задумчиво потягивал остывающий чай, подмастерье тоже думал, но совсем о других вещах. «Откуда вишнёвый отшельник знает о планах вайчеров? Надолго ли нам придётся покинуть Дуодроуд? И кто же такие эти специалисты в действительности?»

Глава 8. Забавное недоразумение

Тьюкс мгновенно обернулся. Горожане стягивались на зов глашатая со всех сторон.

— Жители Таргерта! Жители Ксо! Слушайте! Слушайте и внемлите зову и закону! — громко повторял тот. — Все, кто передумал и хочет содействовать вайчерам, подданным его ясности почтенного и достопочтенного господина Ойтеша, могут внести своё имя в «список специалистов по выродкам» и завтрашним утром покинуть королевский город по приказу его ясности, дабы избавить остальные селения от этой нечисти.

По толпе пронёсся изумлённый ропот. Никто не говорил, что придётся покидать город, да ещё и так скоро. Но разговоры затихли, когда на городских дорогах появились вайчеры. Молочно-белые спиралевидные капюшоны возвышались на их головах. Внутри наверший булав из белой стали тускло горели уголья, разнося по округе едкий дым. Неожиданно специалисты ринулись к выродкам. Тьюкс отшатнулся назад и упал, когда первые крики прорезали людское безмолвие.

— Смерть выродкам! — послышалось из толпы. Но Тьюкс хранил молчание, наблюдая за тем, как вайчеры расправляются со скулящими и вопящими в панике существами. Над дорогой сгустилась дымка, в ней белели фигуры специалистов, нещадно орудовавших острыми булавами. Выродки изливали белую кровь на тлеющие угли, безжалостно обжигающие их лица, в воздухе стояло нестерпимое зловоние. Кровавые колечки разрастались, поглощая тёмно-коричневые белки их глаз. Теперь они светились ненавистью. Заворожённый всем этим безумием Тьюкс попытался выползти из проклятой дымки, но та была везде, где бы он ни старался спрятаться.

Спустя долгие часы его беспрестанных молитв, обращённых к Неизвестным богам, дымка рассеялась. Тьюкс встал и окинул взглядом одинокую дорогу. Вайчеры уже оттащили к Глубокому озеру большинство убитых выродков, а тех, что сумели выжить, засовывали в холщовые мешки. Недвижимые тела они сбрасывали в лодки, как попало, но и о шевелящихся не заботились, швыряя выродков в кучу. Можно сказать, что город был очищен, но Тьюкс не ощущал чистоты в том, что видел. Кто-то позвал его, но он не обернулся.

— Тьюкс, ты что, не слышишь, как я зову? — трактирщик Хью похлопал его по плечу. Только тогда Тьюкс пришёл в себя.

— Я задумался, — коротко сказал он, а ведь он и впрямь задумался, но куда глубже, чем хотелось бы.

— О чём задумался, Тьюкс? Город чист, о чём ещё тут рассуждать? Пойдём, я устраиваю пирушку в «Стухшей пище». Выпьем эля, потолкуем. Теперь, когда в Таргерт прибыли вайчеры, нам нечего опасаться. Они очистят королевство от этой нечисти.

«А правда ли жителям Таргерта нечего опасаться?», — призадумался Тьюкс, когда они с Хью поковыляли прочь. В «Стухшей пище» было как никогда много посетителей. Казалось, там собрался весь город. Люди веселились, пели и танцевали. Теперь они могли безбоязненно прогуливаться по городским дорогам, могли плавать на лодках к южным воротам, могли не страшиться выродков и кровавых колечек в ночи. В один момент некоторые затянули застольную песню, её стали подхватывать и остальные.

Мы родом из Таргерта с озера Ксо,

Где выпивка, рыба и крепкий засов!

Где слышатся лодки, где весел и кроткий,

Что родом из Таргерта с озера Ксо!

Мы родом из Таргерта с озера Ксо,

Где ясное утро и сладостный сон!

Где пьянице снится лихая девица,

Что родом из Таргерта с озера Ксо!

Пока забулдыги веселились и приплясывали, Тьюкс размышлял. Собственно, он и не переставал этого делать с тех пор, как увидел расправу над выродками. «Завтрашним утром я уже никак не смогу расспросить этих вайчеров, — думал он. — Да что там расспросить, я не смогу даже видеть их. А думается мне, что стоит, ой как стоит за ними приглядывать». К Тьюксу подбежала разгорячённая Морни и повисла у него на шее. С первой их встречи и с каждым новым днём Тьюкс становился ей всё более небезразличен, но теперь девушка могла не прятать своих намерений ни от него, ни от отца, сегодняшняя всеобщая радость это позволяла.

— О Тьюкс, дорогой Тьюкс, такой подходящий час, чтобы обнять тебя, дорогой Тьюкс! — плакала она. Тьюкс не переставал думать о предстоящем дне, а девушка продолжала прижиматься к его груди и тормошить. — Ну посмотри же на меня, посмотри, дорогой Тьюкс! — верещала она. Тьюксу пришлось посмотреть. — О, ты посмотрел на меня, дорогой Тьюкс, так иди же, иди же скорей ко мне и поцелуй меня, дорогой Тьюкс! Такой подходящий час, чтобы поцеловать меня!

Но Тьюкс медлил. Прежде девушки не оказывали ему такого внимания, и не сказать, что он был в восторге от возгласов молоденькой дочери трактирщика. На вид ей было не больше двадцати лет, но один из старичков, что всю жизнь проводил вечера в «Стухшей пище» как-то признался Тьюксу, что дочь трактирщика уже двадцать четыре года мозолит ему глаза.

— О Тьюкс, дорогой Тьюкс, ты, должно быть, так смущён оттого, что мы не одни, — догадалась Морни и хитро улыбнулась. — Так идём же быстрее, идём наверх в мою спальню, и там ты наконец сможешь поцеловать меня, дорогой Тьюкс. Такой подходящий час, чтобы поцеловать меня.

Морни потащила его вверх по деревянной лестнице, а поднявшаяся шумиха скрыла их, несомненно, вульгарное отсутствие от непристального взора отца девушки. Тьюкс не успел и глазом моргнуть, как Морни стянула с него одежду, а потом и с себя тоже. Но в его сердце не было желания, он был слишком сосредоточен на «списке специалистов по выродкам». Девушка ёрзала и крутилась, но никак не могла найти отклика в глазах Тьюкса, который не смотрел на её прелестную наготу, заботясь только о том, что вскоре упустит последнюю возможность выяснить, кто такие эти вайчеры. Морни, кстати сказать, была весьма недурна собой, но без одежды выглядела всё-таки явно лучше, чем в помятом, заляпанном кроличьим жиром материнском платье. И всё же у неё вышло рассеять глубокую задумчивость Тьюкса. К своему удивлению, он обнаружил, что лежит на нетёплом одеяле, а Морни ублажает его всеми известными ей способами. Благо застольные песни не прекращались, и их никто не слышал. Хотя Тьюкс по-прежнему хранил молчание, так и не сказав болтливой девице ни слова. «Уж если сейчас я проморгаю вайчеров, одним богам известно, когда ещё они явятся в Ксо». Когда Морни в блаженстве повалилась на кровать рядом с Тьюксом, тот без раздумий принялся натягивать штаны, после того, как нашёл их, конечно.

— Тьюкс, неужели ты оставишь меня вот так, в неглиже, одну-одинёшеньку? — состроив обиженную гримасу, Морни погладила себя по груди и нарочито безразлично отвернулась от Тьюкса, прогнувшись и показывая себя сзади в самом соблазнительном виде. Но вместо ответного заигрывания или хотя бы нежных прикосновений, на которые девушка, между всего прочего, очень рассчитывала, Тьюкс стремительно вышел из спальни, оставив дверь нараспашку. Он спустился вниз по лестнице, даже не заглянув в погреб, чтобы прихватить вещи. «Мне нужно во что бы то ни стало успеть добраться до поместья прежде, чем рассветёт, — говорил он себе. — Скоро забрезжит утро, мне нужно спешить».

Тьюкс бежал, спотыкаясь и бранясь почём зря и, наверное, перебудил добрую половину спящих горожан. Этой ночью было необычайно много звёзд, но и они понемногу исчезали в светлеющем утреннем небе. Тьюкс прыгнул в первую попавшуюся лодку, которую смог заприметить у причала. Озеро он пересёк, как какой-нибудь неглубокий ручей, после чего взбежал по каменной лестнице и юркнул в известный ему одному незаметный дверной проём. В поместье, как оказалось, никто уже толком не спал. Только в королевском особняке, где его ясность почтенный и достопочтенный господин Ойтеш по привычности отдыхал, хозяйничала темнота. Тьюкс подошёл к первому попавшемуся специалисту по выродкам.

— Послушайте, мне бы тоже хотелось сделаться вайчером, это же ещё можно устроить? — в надежде спросил он.

— Эх, дружище, ещё бы каких-то пару часов и нет, но пока да, — вайчер посмотрел на освещённую дверь в трёхэтажном особняке. — Тебе туда.

Тьюкс благодарно кивнул, затем постучался в указанную дверь и вошёл, было не заперто. Внутри на первый взгляд никого не было. «Может, надо мной подшутили?» — подумал Тьюкс, вглядываясь в предметы роскошной мебели. Кресло, что стояло перед небольшим, но тоже очень красивым столиком, было обито не то шёлком, не то ещё чем-то дорогим. Шторы слегка зашуршали, когда Тьюкс впустил в помещение утренний ветерок. На столике стоял старинный железный фонарь, Тьюкс начал разглядывать его. Но спустя пару минут ему сделалось неловко от собственной неучтивости.

— Доброго утра тем, кто не спит, — поприветствовал он неуверенно.

— Доброго, доброго, — раздался приятный бархатный голос. После чего из-за ширмы, что стояла у стены, на которую Тьюкс и не подумал обратить внимания, выскользнул высокий человек, довольно худой, но в остальном его внешний вид более чем располагал к себе. — Чем я могу вам помочь? — поинтересовался он и расплылся в учтивой улыбке.

— Я, знаете ли, хотел бы стать специалистом по выродкам. Это можно устроить? — спросил Тьюкс. Теперь ему казалось, что именно этот человек и может помочь ему.

— Конечно, добрый господин. Это не составит ни малейших затруднений. Прошу вас, вот у меня список, — мужчина ещё раз вежливо улыбнулся, доставая из выдвижного ящичка свёрнутый в трубку лист бумаги, который Тьюкс видел в руках глашатая. — Как ваше имя, добрый господин?

— Моё имя? — переспросил растерявшийся Тьюкс.

— Я должен узнать ваше имя, прежде чем внести его в список, любезный господин, — терпеливо ответствовал мужчина всё тем же приятным голосом.

— Ах, да, имя, — Тьюкс задумался на секунду. — Тьюкс.

Мужчина почему-то рассмеялся и добавил:

— Забавно.

— Что забавного в моём имени? — Тьюкс старался не выказывать обиды, хотя её подразумевал сам вопрос.

— Нет-нет, добрый господин Тьюкс, вы меня не так поняли, — замахал руками мужчина. — Я смеюсь не оттого, что имя ваше забавное.

— А отчего же тогда?

— Видите ли, добрый господин Тьюкс, дело всё в том, что наши с вами имена очень похожи, я бы даже сказал, они почти что одинаковые. Забавное недоразумение, а может, вовсе не недоразумение, — мужчина загадочно улыбнулся.

— А как ваше имя? — поинтересовался Тьюкс, он не думал, что у кого-то может быть имя похожее на его собственное.

— Тикс, любезный господин Тьюкс. Моё имя Тикс, — сказал мужчина бархатным голосом. Улыбка не сползала с его лица.

Глава 9. Кельи Неизвестных богов

Вайтеш болезненно ступал по каменистому Вечернему Тракту. Была поздняя осень, почерневшие деревья подхватили жухнущие юбки оставшихся пожелтевших листьев. Раздосадованные верхушки некогда раскидистых крон царапали друг друга колкими ветками. Но и взгляд Вайтеша тоже был весьма колючим. Он со злостью смотрел на растущий у дороги иссохший репейник, обвитый плющом.

— Долго нам ещё идти до этого твоего пристанища? — недовольно спросил он.

— А что, ты устал? — невозмутимо откликнулась Ойайя и улыбнулась. Она ступала легко и безразлично, теперь Вайтеш завидовал её тихой походке. Сам же он громыхал и неуклюже шаркал ступнями.

— Если ты не забыла, я ранен, — напомнил он возмущённо.

— Это я помню, но что ты от меня-то хочешь? Нести я тебя не понесу, — девушка многозначительно подняла брови.

— Я и не… — Вайтеш фыркнул. «Почему она вечно пытается углядеть мою слабость там, где её нет», — проныл он про себя, но Ойайя услышала недовольное ворчание, которое Вайтеш был не в силах спрятать. В пути, с тех пор как они покинули Дуодроуд, она измывалась над Вайтешем так безвозмездно, что он перестал удивляться, как создание такой прелестной внешности вообще может быть способно на такого рода издёвки. Впрочем, это всё так же его раздражало.

— Куда мы идём? — спросил он. — Ты можешь сказать толком?

— Туда, где живут люди, что молятся Неизвестным богам, — ответила Ойайя. После её слов Вайтеш похолодел. Идти к жрецам это не то же, что подслушивать глупые молитвы в «Рыбе на мелководье». Он скептически относился к людям, одержимым выдумками, что уж говорить об одержимости богами.

— Таких людей надо опасаться, Ойайя, — предупредил Вайтеш.

— С чего вдруг мне их опасаться? — удивилась девушка. — Я уже бывала там, и нет в них ничего страшного. Они чудаковаты, но в остальном вовсе не так плохи.

— А зачем это тебе понадобилось соваться к ним? — Вайтеш сощурился.

— Да там ничего интересного, — безразлично сказала Ойайя и ушла вперёд. Вайтеш небыстро догнал её и вновь спросил:

— Ойайя, ты о чём-то умалчиваешь?

— Ничего я не умалчиваю, — возмутилась девушка, и Вайтеш сразу понял, что она именно что умалчивает.

— От того, что ты играешь в молчанку, ничего не изменится. Не думаешь же ты, что и жрецы будут скрывать от меня то, что скрываешь ты?

— Так значит, ты уже не боишься к ним соваться? — хихикнула Ойайя. Вайтеш отвернулся. — Помнишь, в пещере, когда мы встретились, ты сказал, что ты сапожник?

— Помню, и что с того? — на самом деле Вайтеш забыл, что упоминал это, но виду не подал.

— А твои родители тоже сапожники?

— Отец был сапожником, а матери я не помню. Может, и она тоже, но сомневаюсь я, что мой папаша стал бы выбирать себе в жёны девушку, занимающуюся сапожным ремеслом.

— Почему это? — Ойайя как будто обиделась.

— Ну, сапожники всё время грязные, — объяснил Вайтеш.

— Тогда с чего ты вообще появился на свет? Если так рассуждать, то твой отец должен был помереть в одиночестве, — Ойайя явно не хотела задеть Вайтеша, но тот и не обиделся, только покачал головой и вздохнул. После продолжительного молчания девушка догадалась, что сказала лишнего, но извиняться не стала, — Вот, — кивнула она в сторону от дороги. — Это и есть Кельи.

— Кельи? — Вайтеш про себя усмехнулся: «Ну и глупое же названьице».

— Если у короля есть свой особняк, то почему у богов не может быть? — спросила Ойайя, но Вайтеш не ответил. Он засмотрелся на громоздкое строение, сложенное из больших камней. Оно тянулось по левую руку от Вечернего Тракта, насколько у Вайтеша хватало зоркости.

— Это здесь ты хотела спрятаться? — ошеломлённо поинтересовался он. — Да его за десять миль видно.

— Просто никто, кроме меня, сюда не заходит, — пожала плечами Ойайя и с грохотом постучалась в огромные железные ворота. Они подождали, пока кто-то хотя бы услышит их присутствие. Не дождавшись, Ойайя заколотила кулаками по воротам, и колотила довольно долго, позволяя Вайтешу убедиться в том, что за ними не гонятся. В противном случае их бы давно догнали, настолько оглушительно и продолжительно девушка пыталась достучаться в Кельи.

— Ну где вы там? — крикнула она раздражённо. В эту секунду ворота медленно приоткрылись, и в образовавшуюся щель просунулась плешивая заспанная голова. Увидев, кто стоит за дверью, человек в рясе спросил:

— Ойайя, что тебе тут нужно?

— Впусти меня, старик, — недружелюбно возгласила девушка, потирая ушибленные руки.

— А кто это с тобой?

— Это мой спутник. Неужели ты не видишь, слепой старик?

— Ладно, ладно. Не злись, Ойайя, проходи, — человек в рясе приоткрыл ворота. — И вы проходите, господин, — обратился он к Вайтешу.

Внутри Келий был всего один этаж, но до того высокий, что там преспокойно могли бы расти деревья, если бы не каменный пол. Потолок подпирали гладкие, кое-где потрескавшиеся колонны. Повсюду виднелись мрачные комнатушки, в каждой стояло по каменной статуе, но Вайтеш не захотел приближаться, чтобы получше их рассмотреть. В кельи вели дверные проёмы, но самих дверей в них не было. Всё было сделано из камня, никакой деревянной мебели Вайтеш не заметил, да и в принципе как таковой мебели там не наблюдалось. Только в одном из проёмов, который был существенно больше остальных, виднелся длинный каменный стол и две такие же длинные каменные скамьи по обе стороны от него. Окна находились так высоко, что освещали лишь верхнюю половину Келий, а нижняя пребывала в постоянном полумраке. Вайтеш подумал, что здешним жрецам очень неудобно живётся. Он представил, как по ночам они выходят в каменные коридоры в поисках помещения, где можно уединиться и справить нужду, и сталкиваются друг с другом в кромешной темноте. Как они больно ударяются головами, сетуют и причитают. Эти мысли развеселили Вайтеша, и он стал неприлично ухмыляться, это заметила Ойайя и дёрнула его за плечо. Вайтеш виновато наморщился.

— Итак, мне нужно вернуться к молитвам, поэтому располагайтесь, — произнёс человек в рясе и важно удалился. Ойайя кивнула и повела Вайтеша за собой.

— Не стоит смеяться над богами в их собственном жилище, Вайтеш, — шепнула девушка, когда они вошли в помещение с каменным столом. — Это место для вкушения пищи, здесь мы и переночуем.

— В месте для вкушения пищи? — переспросил Вайтеш. — А разве спален здесь нет?

— Здесь нет кроватей, только вот эти длинные скамьи, на них мы и ляжем. Но ночь ещё не скоро, поэтому можно перекусить, — Ойайя достала из небольшой сумки твёрдые куски обжаренного мяса и чёрствый хлеб, положила всё это на стол и уселась рядом. — Воду можешь взять там, — она указала пальцем в дальний угол кельи.

Вайтеш заметил торчащую из стены статую какого-то неизвестного существа. Из неё в большую каменную чашу струилась вода. Вайтеш догадался, что она течёт изо рта статуи, хотя на рот это было не очень похоже. Вытянутая плоская голова с двумя уродливыми складками на месте глаз была слегка наклонена вперёд. Вайтеша посетило странное чувство, что он уже видел подобных существ. Он приблизился к неподвижному изваянию и подставил рот под струю ледяной воды. Холодное прикосновение обожгло ему губы, и тут он вспомнил. Он принялся судорожно лазить по карманам и наконец-таки выудил оттуда маленькую фигурку, которую так часто разглядывал в «Рыбе на мелководье». Она в точности походила на каменную статую, только меньше.

— Что там? — спросила Ойайя с неподдельным интересом. Вайтеш продемонстрировал ей чёрную статуэтку. Девушка посмотрела на неё, потом на статую с водой, и удивлённо хмыкнула.

— Как любопытно. Откуда она у тебя? — полюбопытствовала она, когда окончательно удостоверилась, что статуя и статуэтка похожи друг на друга.

— Я уже и не помню, — признался Вайтеш. — Может, где-то нашёл. Она у меня давно, я позабыл.

Раздались протяжные взывания, Вайтеш прислушался. «О, Неизвестные боги! — услышал он. — Избавьте меня от своего внимания!»

— Что это за молитва такая? — Вайтеш удивлённо глянул на Ойайю, как будто это она молилась подобным образом.

— А-а, не обращай внимания, — махнула рукой девушка. — У них, дурных, непонятные молитвы. Но если мы пробудем в Кельях достаточно долго, сдаётся мне, ты все их услышишь.

— А их много, что ли?

Вайтеш и раньше не знал подобных молитв.

— Ну, по меньшей мере, одиннадцать, как и Неизвестных богов.

— Интересно, почему их называют Неизвестными? В конце концов, люди о них же что-то да знают. Это какая-то глупость.

— Может, и глупость, но жрецы говорят так. Если хочешь, я могу позвать того старика, он тебе расскажет поподробнее.

И прежде, чем Вайтеш успел отказаться, Ойайя невежливо крикнула:

— Иди-ка сюда, старик.

Недовольный жрец вскоре появился.

— Ну что ещё, Ойайя? — угрюмо спросил он. — Ты отрываешь меня от важных молитв. Неизвестным богам это не понравится.

— Да я бы и не отрывала, но моему спутнику, Вайтешу, чрезвычайно хочется разузнать о ваших Неизвестных богах, — безразлично объяснила девушка. — Я знаю, ты любишь поболтать об этом, вот и позвала.

Старик расцвёл и заулыбался.

— И то верно, Ойайя, и то верно, — сказал он, усаживаясь подле неё. Житейских обсуждений здесь не жаловали, потому старичок был весьма рад, что выдалась возможность потолковать. — Всего существует одиннадцать богов, — начал он. — Мы называем их Неизвестными богами.

— А имён у них нет, что ли? — спросил Вайтеш надменно.

— Дело в том, что некоторые из жрецов побаиваются лишнего внимания Неизвестных богов, которым молятся. А имя бога, как вы, должно быть, и без меня знаете, несомненно, очень заметно.

— А вы, значит, из тех, кто побаивается? — догадался Вайтеш. — У вас-то хоть есть имя?

— Оно не столь важно, когда всю жизнь проводишь за молитвой, — ответил жрец. — Я оберегаю людей от божественного внимания, но это никак не значит, что я должен перетягивать его на себя.

— И всё-таки, как имена этих ваших богов?

— Этого я не могу поведать. На то они и Неизвестные боги, чтобы о них никто не знал.

— Но вы же знаете о них, — Вайтеш закатил глаза. — Да и мы с Ойайей. Вы же сами мне о них рассказываете.

— Это не то же самое, что знать их имена. Но если вам так интересно, я могу поведать вам об одиннадцатом боге.

— Одиннадцатом боге? — переспросил Вайтеш.

— О, одиннадцатый, — жрец боязливо огляделся, будто хотел убедиться в том, что этот самый бог не видит его. — Одиннадцатый — это бог Ясности.

— Ясности? — недоверчиво уточнил Вайтеш. — Что это за бог такой?

— Уверяю, что это самое могущественное из всех божеств и тот, чьего внимания мы изо всех наших крошечных сил пытаемся избежать.

— Зачем же тогда вы молитесь ему, раз не хотите, чтобы он вас заметил?

С приходом в Кельи Вайтеш не переставал удивляться.

— А мы и не молимся ему. Ему не нужно молиться, ему и так всё ясно.

— Про остальных божеств я понял, — продолжил Вайтеш. — Там ничего сложного. Вы молитесь, чтобы они одарили вас своей мудростью.

— О нет, Вайтеш, совсем наоборот, — отрицательно покачал головой жрец. — Мы молимся им, чтобы они как раз таки не одаривали нас своей мудростью.

— Тогда зачем же им молиться, если вы ничего от них не хотите?

— Мы хотим. И хотим того, чтобы они избавили нас от своего внимания, о том мы и молимся. Они обожают наделять людей тем же, чем сами наделены. Но мы, одиннадцать жрецов, не видим надобности в прошениях у богов, ведь они не могут даровать нам ничего, кроме того, чего в нас не должно быть.

— А что это за статуя? — Вайтеша утомил разговор о каких-то, по его мнению, совсем не обязательных божествах.

— Эта статуя отражает могущество Бога Ясности, — сказал жрец благоговейно. — Мы пьём из неё воду.

— А-а, то есть это бог Ясности? — Вайтеш усмехнулся, посмотрев на статую.

— Нет-нет. Это не он. Лишь то, что отражает его сущность.

— Не очень-то красивая у него сущность.

Вайтеш поймал на себе пронзительный взгляд Ойайи, а жрец и вовсе изнемог от такого вопиющего непочтения.

— Я же сказал, Вайтеш, — возмущённо взвизгнул он. — Это не бог Ясности, это статуя существа, что подвластно лишь богу Ясности.

— Какого ещё существа? — заинтересовался Вайтеш. Он всегда размышлял, что же изображает его старинная статуэтка.

— Это не кто иной, как ксоот.

— Ксоот, — повторил за ним Вайтеш.

— Да, ксоот, — раздражительно подтвердил жрец.

— А что же это за ксоот такой? — хотел было разузнать Вайтеш, но старец гордо вскинул голову и, хмыкнув, удалился.

— Что с ним? — Вайтеш вопросительно посмотрел на Ойайю.

— Ты его оскорбил, разве не ясно? — ответила она. — Зачем ты так говорил о его божествах?

Вайтеш опять виновато сморщился, но его смущение сменилось гримасой удивления, когда он увидел того, кто стоял в дверном проёме, пристально воззрившись на него. Это был привлекательный молодой мужчина, достаточного роста и с волосами странного цвета, чёрный вперемешку с тёмно-коричневым. Они рябили при тусклом освещении, и Вайтеш никак не мог вглядеться в них. Одежда мужчины отличалась от потёртых ряс, что, по-видимому, нацепляли все жрецы Келий. На нём была чёрная куртка, местами порванная, ровно с одиннадцатью медными пуговицами, потёртыми, но явственно любимыми их носителем. В остальном мужчина ничем таким не выделялся. Почти ничем. Разве что на Вайтеша были устремлены два кровавых колечка.

Глава 10. Отпрыск Ясности

Вайтеш испуганно вскрикнул и вжался в стену, но выродок только улыбнулся, наблюдая это.

— Не беспокойся, — обратилась к Вайтешу Ойайя. — Этот не совсем такой, как те, которых ты видел в Дуодроуде.

— Что ты имеешь в виду? — пролепетал Вайтеш, продолжая пятиться вдоль стены, и добавил срывающимся голосом, — Он выродок!

В этот момент раздались шаги, и в келью зашли все одиннадцать жрецов Неизвестных богов. Они со злостью смотрели на Вайтеша. Самый старый и поседевший из них грозно заговорил:

— Никогда больше не смей именовать его подобно тому, как ты именовал его только что, или двери Келий Неизвестных богов закроются для тебя навечно. Мы опекаем сие дитя. Его имя Оддо, и ты не смеешь оскорблять его своими глупыми суевериями.

— Всё в порядке, — рассмеялся Оддо. Никогда прежде Вайтеш не слышал, чтобы выродки говорили. — Я понимаю его неприязнь и не виню его за грубость.

— Ты говоришь? — Вайтеш изумлённо воззрился на Оддо.

— Говорю, — кивнул тот с улыбкой.

— Но как? Я жил рядом с такими, как ты, но ни один из них за всё время не вымолвил ни слова. Почему же ты говоришь?

Вайтеш уже прошёл всю боковую стену и, достигнув и вжавшись в дальнюю, стал следовать вдоль неё. Смотрелось это довольно нелепо.

— Думаю, всё дело в воде, которую мы пьём в Кельях. Из той статуи, — уточнил Оддо.

— Что это за вода такая? — насторожился Вайтеш. Ему приходилось кричать, ибо отошёл он уже чересчур далеко.

— Это вода бога Ясности, — Оддо говорил всё так же тихо, но его голос был слышен даже Вайтешу, что пугало беднягу ещё сильнее.

— Я тоже пил эту воду, что тогда со мной случится, если тебе она даровала то, что даровала? Если ты, попив этой водицы, можешь говорить, то я… — Вайтеш пришёл в ужас. — Я утрачу эту способность?

Оддо вновь засмеялся:

— Нет-нет. Разве что жажду. Уверяю, ничего дурного с тобой не случится.