Русский Хэллоуин

ПРЕДИСЛОВИЕ

Smash the Pumpkin! [Убей олигарха]

Тему олигархата искусство не то, чтоб обходит, но не воспринимает всерьёз. Да, в премиальных «шортах» прогуливалось немало произведений о сладкой жизни. И, конечно, как тут не вспомнить С. Минаева — который, как это ни смешно ему самому, но выступил на ТВ с морализаторским комментарием по поводу юнца, предлагающего прохожим выпить в Парке Горького собственной мочи. Тут напрашивается сарказм: автор повести о ненастоящем человеке, черпавший документальные эпизоды из собственного, понятно, опыта — ужасается воплощению своих же текстовых достижений. Нет, мол, ТАК мы в школьные годы (хохо!) не хулиганили… Позоришко и авторское самоубийство, между прочим — ну, да прикремлённому телеведущему всё простительно. Выходит, чтобы написать об олигархе — надо либо самому быть олигархом, либо хоть средним буржуа, как Минаев с его винноупаковочным заводиком (если это не его же миф). Вот тут-то мы и приближаемся к истине: большое видится на расстоянии, но не на расстоянии классовой ненависти (тут, признаю, я бы не смог бытописать, хотя и захаживал). Тут нужно этакое инсайдерство — побывать транзитом, а потом и вдарить из всех орудий. Как Максим Кантор, уделяющий особое внимание античным архитектурным особенностям домов нуворишей как в «В ту сторону», так и в «Красном свете», как Оксана Робски и ряд возлюбленных либерал-премиаторами литераторов с Рублёвки. В нашем случае — попадание (в покои) стопроцентное. Автор — юрист, и с этим классом имеет контакты профессиональные. Иначе просто таких подробностей интерьера мы не заметили бы. Ведь и в том, что окружает олигархов — история страны, философия быта. И подобная пьеса (хотя, пьеса-то — переделанный роман о Романе Андреевиче, банальный каламбур, а приятный) напрашивалась, наболела, так сказать. Если постмодернисты с либеральной подкладочкой обстёбывали в конце восьмидесятых и начале девяностых советского человека — то кто запрещает сделать то же самое с человеком, который родился из отрицания социального равенства? Олигарх — не как частный случай набора каких-то там черт, — а именно как итог развития «тысячелетней Руси», как детище реформ и многих общественных усилий. Вот он — герой нашего времени, которого безуспешно искали новреалисты, и сейчас иногда вспоминают о тех поисках… Если вдруг Санькя Тишин или Сергей Уражцев, претендовавшие на лавры Кибальчиша 21-го века, оказываются в услужении у Кремля (потому что Кремль, как заявил Прилепин, встал на его позицию), то кому же оставаться на фоне этой дешёвенькой и душевно обнищавшей подтанцовки героем? Конечно же, тому, кто равен Самому (в лучах славы коего пригрелись обрюзгшие вчерашние баррикадники)…

Тут нужно пояснение: почему олигарх. Это не просто желание подсматривать за роскошью (хотя и она походя изображена с должной иронией и искусностью). Это именно что достоевское желание заглянуть не в замочную скважину виллы, а сразу в душу. Что там водится? Ради чего СССР погиб, прославляя личность и ещё раз личность. Во чью славу, причём отчаянно абстрактно, пели реформаторы свои гимны о том, как справедливо заживут вчерашние совки при капитализме? Ведь там лейтмотивом-то шло нечто настолько прозрачное, что теперь и стыдно как-то признаваться: да, будущие олигархи славили самих себя, но пока что как абстрактные, не занятые ещё местечки в новом обществе. Как ваучерный автор-исполнитель Чубайс: сам придумал методику, сам разбогател. Мол, как только вырастет его величество Собственник, так всё и встанет на полагающиеся места. Зачем какие-то многолюдные институты, министерства, комиссии эти совковые, что за бюрократизация общества ненужная? Дайте Собственнику нажраться и он прокормит страну! Зачем бюджетирование, субсидии и прочее перераспределение социалистических накоплений, когда — построил церковь да и стал меценатом? Кто богат, тот и делится. Институт меценатства, традиции купеческой Руси — они, конечно, куда мудрее большевистских вымыслов плановой экономики!

Я не приукрашиваю (приукрашенное читайте в пьесе товарища Нагорного) — так это всё и звучало на митингах демшизы. Долой контроль бюрократии! То есть общественный контроль — вскоре лозунг сменился формулой «не смотри в чужой карман, джентльмены так не делают» (это мне лично посоветовал Дмитрий Киселёв на передачке своей «Национальный интерес»). По рукам дать черни можно, но вот взгляд — не отвести! Так вот национальный интерес-то устремлён упрямо именно туда — внутрь личности того самого Собственника, ради которого расформировали СССР, распродали социалистическую собственность на части, укрупнив именно этот финансовый институт Личности. Удался ли либеральный эксперимент — велик ли этот новый русский человек?

А человек этот, с наименьшей из букв, в «Русском Хэллоуине» — в состоянии перманентного похмелья. Он, Андреевич (фамилия подразумевается, в отличие от каких-то загадочных Кряжистых — всё-то прихрамывают современнички, всей классовой правды не осиливают груз), грустит, и от грусти своей просит, например, лакея двинуть в своё олигархическое рыло (цитата). Представляет историческую расплату. В сущности, все действия в лондонской хмари происходят от этой высокой болезни, от скуки. Видно, что развлечь себя олигархату всё сложнее — идея неоригинальная в свете, скажем, английского, гринуэевского же «Повара, вора, его жены…», но для РФ всё же свежая. Ирония, выстраданная и нажитая, а вовсе не сиюминутная — пронизывает каждую реплику или ремарку пьесы, которую сам Глеб Нагорный определил как роман-перформанс. И в этом, пожалуй, есть смысл. Ну, кто это прочёл бы? Книга — это ещё не действо. Конечно, сильный текст тянет экранизировать, поставить, обыграть… Но такой — с такой претензией и такой стартовой скандальностью? Тут явно Серебренников и Капков не сдюжили бы: если знать предысторию «цензурных» отношений последнего и Нагорного. Буквально дня за три до отставки Капкова, Нагорный огласил просторы фейсбука очередным проклятием в адрес либерал-чинуши… Тут поверишь в колядки-прятки и всякое такое магическое — этот Хэллоуин точно удался. Капков как должностное лицо «сдох» — но ведь надо догадываться, сколько было таких «непоставленных» авторов, которые злобно выдохнули после его отставки. А Капков, как мы знаем, был плотью от плоти Абрамовича — вот уж воистину поверишь в десакрализацию и всякое такое. Написать весело, искренне высмеять — и зашатались тверди. И почему никто до сих пор не брался за эту «глыбу», которая по силе оказалась только Глебу?.. Всё нас шариковыми пугали — ну и кого в ответ вырастили на горбу трудового народа?

Мне вот крайне любопытно, классово близкая главному герою перформанса «Практика» — не поставит ли? Вещица так и блещет как раз всеми постмодернистскими достоинствами (стёбными), но приложенными к объекту, который был табу для российского постмодернизма. Нет, конечно же и Пелевин и всё его литпоколение не могли не заметить сей класс и тоже как-то лениво шутили в ту сторону — но не было в тех шутках обличающей силы подлинной иронии, а не дежурного девяносикового стёба.

Перформанс, украденный у придворных шутов этого самого класса (правящего, хоть он и в Англии) — работает не просто на сиюминутное ха-ха совокупного пролетария (коего, катарсического смеха, там даже с излишком), а на дальнейшие размышления. Это сколько же надо было миллионов «дорогих россиян» убедить в том, что выводить этого гомункула надо бережно, пятилетками! Что нельзя ему мешать воровать — так как это святая святых, первоначальное накопление!.. Ну и? Накормили они вас, дорогие россияне? До сих пор ремешки затягиваете? А помните себя в нулевых, когда этот самый-самый любимый президентом олигарх тут красовался? Демонстрировал политическую чуткость, отходя от Березовского и «помогая» футболу не только аглицкому… Осоловелый народ и глядел в пробирку: у него самого и деревни мрут, и соседи, а у этих… Ну, хоть кому-то хорошо! Вот это-то всё и перенесено на сцену — причём с такими подробностями, что, конечно, не переселяются из текста в декорации автоматически. Тут — роман в первую очередь, лишь пересказанный перформансом…

Кстати, Глеб Нагорный с этим своим ноу-хау победил в Международном конкурсе современной драматургии «Время драмы. Зима 2014» на пару с Александром Чугуновым. Вот так не спас флёр огромных денег олигарха от судьбы стать современным героем-посмешищем. Эта фигура умолчания, этот национальный позор (ведь и смешная манера говорить не «капиталисты», а именно «девяностые» — как будто это годы решают судьбы, а не люди), и многое стыдливое здесь выдаёт запущенный общественный невроз на грани немоты… И пора как-то просмеять то, что было прежде «проплачено»…

Финал перформанса в двух действиях — то есть второе действие, стремится ко гробам в самом прямом смысле. На сцене гробы. Короткая и гиблая ветвь человечества, предчувствуя свою гибель как возрождённого класса — привыкает к гробам, обсуждает модификации гробов, в общем обыгрывает эту тему. И становится ясно: то, во что так заботливо Россия Постсоветская инвестировала миллиарды, отдавая их на самотёк, обернулось обречённостью. Обернулось олигархом-беженцем, который в ностальгии по московской погоде и искренне переживает за английскую королеву, которую могут свергнуть шотландские «сепары». Ум, честь и совесть Постэпохи спешит поскорее исчезнуть с исторической сцены — не под силу ему волочь общество, ему бы как-то всё в свою сурдинку-волынку дулось… Какие там функции Госплана ему выполнять — зачем?

Дмитрий ЧЁРНЫЙ

«Литературная Россия»,

№18 (2701), 22 мая 2015 г.

РУССКИЙ ХЭЛЛОУИН

Роман-перформанс

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Олигархический тандем:

РОМАН АНДРЕЕВИЧ — демон к шестидесяти.

ЛЕОН — короткий анчуткаАнчутка (устар.) — мелкий бес, чертёнок. к тридцати.

БЕНЕДИКТ — длинный анчутка к тридцати.

Семья Кряжистых:

КАРОЛИНА КАРЛОВНА — ведьма за шестьдесят.

МИХАИЛ — бес за сорок.

БОРИС — полубес к сорока.

ГЛЕБУШКА — чёрт за тридцать.

НАСТЕНЬКА — ведьмочка за тридцать.

ЛИЗОН — ведьмочка за двадцать.

Прочий сброд:

ОТЕЦ СЕРГИЙ — экзорцист на доверии. Без возраста.

ЮРИЙ ВЛАДИМИРОВИЧ — адвокат дьявола. С возрастом.

СВЕТЛАНА НИКОЛАЕВНА — дьяволица за тридцать.

А также:

Шотландская и русская массовки.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕРоман-перформанс «Русский Хэллоуин» является сиквелом пьесы «Салон ритуальных услуг». Тем не менее данный текст самостоятелен и не требует детального ознакомления с его предшественником (-цей).
ТРИК & ТРАКВерное написание trick or treat / trick or track (англ.) — варианты вольных переводов: «получим или проучим», «сладости или гадости», «кошелек или жизнь» и т. п. Одна из традиций Хэллоуина с хождением по домам и выпрашиванием угощений. (Прим. авт.)

Вот дом,

Который построил Джек.

С. Маршак

ТегиТеги (англ. tags) — ключевые слова.: «Юбочники» и «порточники» — Хэллоуин — «Черный квадрат» — «Красный квадрат» — «Johnnie Walker» — «Red Label» — «Black Label» — Swarovski — «Некрополь Москвы» — Формат ЗD — Джек.

Картина первая
Карандашный набросок

Шотландия. Предместье Эдинбурга. Время по Гринвичу. Замок Романа Андреевича — олигарха-беженца.

В просторной зале у стены возвышается камин в человеческий рост. Над камином парúт постмодернистский герб с перекрещенными алой и белой розами. По бокам камина, под бронзовыми бра, две картины: «Черный» и «Красный» квадраты Малевича. За ними скрываются вмурованные в стену сейфы. В камине на вертеле крутится баран. Около барана вертится слуга в ливрее. Он же — кухарка, прачка, охранник и мажордом.

По центру залы располагается гостиный стол со стульями викторианской эпохи. В левом углу прикорнули граммофон, стойка с виниловыми пластинками и хьюмидор красного дерева. На черно-оранжевых стенах висят картины с обнаженными девами, коллекция оружия и боксерские перчатки. На потолке лепятся пухлые херувимы с дудками и неимоверных размеров люстра с рожками и подвесками.

Вокруг в беспорядке разбросана антикварная мебель: оттоманки на кривых ногах и торшеры на стройных; кокетливые козетки и хрупкие ломберные столики; мощные кресла зеленого бархата и сытые пуфы в порочном атласе; уверенные шкафы и комоды; неуверенные серванты и секретеры.

Всё загромождено табакерками, пепельницами, статуэтками, вазонами, блюдами и прочим дорогим хламом. Иными словами: привычный русский бардак в непривычной европейской среде.

В правом углу залы на передвижной платформе возвышается трон, в металлический каркас которого встроены бутыли. Подлокотники имеют нежную округлую форму, они ирландского и шотландского происхождений — из пивной стеклотары «Guinness’а» и «Armageddon’а»«Armageddon» — самое крепкое пиво в мире шотландской компании Brewmeister. Содержит 65% алкоголя. Крепче виски и бренди и в 16 раз обычного пива.. Седалище же выполнено из англоязычных скотчей, виски и бурбонов прямоугольной формы. Наравне с элитными, вопиюще дорогими емкостями, соседствуют вполне бюджетные «Johnnie Walker» — «Red» и «Black Label».

Спинку трона венчает коллекционный кельтский танкардТанкард (англ. tankard) — пивная кружка. на две пинты, с откидной крышкой. Бок кружки украшает древняя геральдика — дракон, попирающий лапой поверженного всадника. Рядом с воякой валяется бездыханный конь и сломанное копье.

В изножье трона стелется шкура бурого медведя. Из разверстой пасти хищника торчит потухшая сигара, под нижней челюстью притулились влажная от виски мельхиоровая пепельница и серебряный квейкКвейк (англ. quaich) — специальная шотландская чашечка для виски с двумя ручками. Внешне напоминает пепельницу. с окурками.

На троне восседает завернувшийся в шотландский плед Роман Андреевич. На мизинце его левой руки сверкает перстень; на подбородке — шотландка-переросток с разноцветными плетеными косичками; волосы на голове стянуты в хвост и перехвачены триколорной — под цвет флага покинутой отчизны — лентой; на шее болтается шотландский шнурок с двумя мохнатыми ало-белыми цветами, напоминающими «затычки»-наушники.

Олигарх облачен в несвежую сорочку, мятый жакет «Принц Чарли», с расстегнутым под ним жилетом, и килт, украшенный цепочкой белого золота. С цепочки свисает отороченный каракулем кожаный спóрранСпóрран (англ. sporran) — поясная сумка-кошель, чаще всего кожаная, носимая на поясе, на ремне килта или на отдельном узком ремешке или цепочке. Исторически используется для хранения мелких вещей или в качестве кошелька, поскольку у килта отсутствуют карманы.. Ноги олигарха покрыты полосатыми бело-сине-красными гольфами с глупыми бумбонами. Гольфы слегка приспущены, бумбоны лениво покачиваются из стороны в сторону. Роман Андреевич задумчиво дудит в волынку. Взгляд его печален и опустошен.

ЛЕОН (протыкая шпажкой тушу барана). Роман Андреич, ну хватит уже. Ушам больно.

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. А?

ЛЕОН. Выключите звук, пожалуйста. У меня голова раскалывается.

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. А у меня сердце. Ты посмотри, что со страной творится. Средневековье! Мужики в юбках права качать начали! (Пауза.) Народ против кого, против королевы попер! Ты читал, что на Трафальгара творится? Нет, ты читал это? Полицейские якобы забили до смерти мирного шотландца, который, задрав юбку, показал премьеру пятую точку. Ты в это веришь?

ЛЕОН. Нет, конечно. Британия — демократическая страна.

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Вот, и я о том же. Не мог он жопу показать.

ЛЕОН. Жопу мог. Забить до смерти не могли. Это вам не Россия.

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Ой, да ладно тебе, в самом деле. (Всаживает струю воздуха в волынку.)

ЛЕОН. Роман Андреич, я ща на колени хлопнусь. Пожалуйста. Не волыньте.

РОМАН АНДРЕЕВИЧ (перестает играть). Ладно, ладно. Вообще, Лёнчик, в Москве, помнится, тебе этот колорит нравился. Юбочный. Когда ты еще у Вадика, царство ему небесное, и Каролины Карловны работал. Забыл, что вы на Рублевке с Беней вытворяли? Напялят юбки, и давай в волынку дудеть. Тоже мне, охрана. Цирк! Вас же в приличном обществе показать нельзя было.

ЛЕОН. Так то в Москве. Мы с Беней прикалывались просто, под шотландцев косили. Круто же было! А тут туман, дожди, скука. А вы еще на волынке этой. Удавиться хочется.

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Вот. Доприкалывались. Ты хоть понимаешь, что революция на носу? Сейчас эти «юбочники» королеву ухлопают, и пиши пропало всей демократии. (Неумело пытается воспроизвести на волынке «The Queen is Dead» британской рок-группы «The Smiths».)

ЛЕОН. Монархии, вы хотели сказать. (Складывает ладони домиком.) Я прошу вас!

РОМАН АНДРЕЕВИЧ (задумчиво). Хорошая монархия демократию не отменяет. (Снова дудит.)

ЛЕОН. Роман Андреич, у вас бодун? Что это вас в политику понесло? Какая тут революция может быть, в такой сырости?

РОМАН АНДРЕЕВИЧ (не дудит). Ну, нам же морозы когда-то не помешали. Или ты, может, в Москве хотел бы остаться? Могу устроить.

ЛЕОН. Да ну, ни фига. После того, как Светка у Каролины Карловны всё наследство оттяпала. Ну ее в Болотную, Москву эту. Ни одного честного человека. Одни гастарбайтеры.

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. А сам-то кто?

ЛЕОН. Я — честный гастарбайтер.

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Честных гастарбайтеров, Лёнчик, не бывает. Скажи спасибо, что я вас с Беней с собой забрал, сейчас бы горбатились где-нибудь у Светланы Николаевны… Что ж так башка-то трещит?

ЛЕОН. А чё вы так квасили вчера? Весь замок вверх дном. И хватит вам телик перед сном смотреть. Нормально всё у Трафальгара — разогнали их утром. Я наши каналы по спутнику смотрел.

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Да нет, я не из-за волнений. Всё равно они рано или поздно отсоединятся. Это и шотландскому ежу понятно. Депрессия у меня, Лёнь. Понимаешь? Де-пре-сси-я.

ЛЕОН. С чего бы это? Вы что… из-за целостности?

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Это ты на российском Тэ-Вэ таких слов нахватался?

ЛЕОН. А хоть бы и на нем.

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Смотри Discovery, здоровее будешь. Депрессия у меня по другому поводу. Со-о-о-всем по другому. (Пауза.) Из-за Гамильтона.

ЛЕОН (крутит тушу барана на вертеле). Вам-то не по фигу на него?

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Значит, не по фигу. Вот же черти! В Москве грабят, здесь грабят. Никуда от них не деться. Как думаешь, Лёнчик, кто его на картины развел, а?

ЛЕОН. А хрен его знает. Вас это колышет? (Колет барана шпажкой.)

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Угу. Колышет, еще как колышет… Он ведь мне недавно изящный набор подарил. Перстень, спорран, таблетницу. Шнурок вот шотландский. И знаешь, что сказал? «Пусть, — говорит, — берегут тебя эти амулеты. Алый цветок — это могущество. А белый — защита Богородицы. А без защиты, Ромео, нет и могущества. Когда-нибудь тебе эти предметы обязательно пригодятся». (Теребит цветы на шнурке.) Ромео, хм… (Усмехается.) Приятно, конечно, хотя я из этого возраста лет сорок как вышел. Добрый сказочник этот Гамильтон, что тут скажешь. А самого, видишь, Богородица не уберегла… Но я, Лёнь, добра не забываю. Как и зла, впрочем. Надо будет во всем этом разобраться, конечно… (Мычит волынкой.)

ЛЕОН (хлопается на колени). Ну, Роман Андреич! Умоляю! Перепонки лопаются. Сколько можно!

РОМАН АНДРЕЕВИЧ (искренне). А что такое?

ЛЕОН. Что, что?! Вчера весь день бухали, мешали много. Шотландский ёрш пили. Виски, пиво, квас. Потом морс меня заставили делать, кисель варить. Всю мебель под утро перевернули… Сегодня… Я уже не могу это терпеть просто!

РОМАН АНДРЕЕВИЧ (удивленно). Моя мебель, между прочим. Хочу переворачиваю, хочу на место ставлю. Ты чего это такой нервный? Из-за российского Тэ-Вэ на меня обиделся? И встань с колен. В этой стране крепостного права нет.

ЛЕОН (поднимается). Да при чем здесь Тэ-Вэ? Вы со шкурой медведя вчера разговаривали, на брудершафт с ней пили. С портфелем, как угорелый, носились. Документы всю ночь с места на место перекладывали. Несли вообще чёрте чё… А сегодня в волынку с утра пораньше дудите. Тут любой с вами с ума сойдет. А вы говорите — нервный!

РОМАН АНДРЕЕВИЧ (с любопытством). Да ну? И что же я нёс? Не кричи, и так голова раскалывается.

ЛЕОН (успокаиваясь). Типа, вы всех из-под земли достанете.

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Так и достану. Ты меня, Лёнчик, знаешь.

ЛЕОН. Да, хрена лысого, вам этот Гамильтон вообще сдался?

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Не он, Лёнчик, не он… И вообще, ты прав. Скуучнооо… запредельно скучно… (Примеривается губами к мундштуку волынки.)

ЛЕОН. Ну, Роман Андреич, пожалуйста. Прекратите.

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Ладно, успокойся. Слушай. Может, по новой нажраться? А, Лёнчик? Как думаешь?

ЛЕОН. Five o’clock’a еще нет, чтоб бухать. И, это… Роман Андреич, не называйте меня так. В Европе я — Леон. Мы же договаривались.

РОМАН АНДРЕЕВИЧ (хмыкая). Ассимилировал, гастарбайтер? И вообще, к твоему сведению, Леон больше для Франции подходит… Кстати, а сколько сейчас? (Вертит головой из стороны в сторону, ищет часы.)

ЛЕОН. Рано пить еще.

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Нет, я нажрусь всё-таки.

ЛЕОН (пожимая плечами). Вот я не понимаю, оно вам надо? Уехать из эР-эФ в Шотландию и спиться?

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. А потому что скууччнооо… (Наконец откидывает плед и встает; оправляет жакет, застегивает жилет на все пуговицы.) Смог, сплин, сплюнь. Тьфу! Грабежи эти пошли. (Хрустит суставами, бродит взад-вперед по зале, возвращается к трону, интересуется содержимым танкарда, задумчиво хлопает откидной крышкой, бормочет под нос.) М-да, алкоголизм бывает мажорный и форс-мажорный… (Пауза.) Ведь это же не первый увод картин за год. И главное. Ощущение, что мне схема знакома. И заметь, никого не поймали. Даже подозреваемых нет.

ЛЕОН (отворачиваясь спиной). В Москве тоже весело было. Тоже не ловили никого. И забейте вы на картины, Роман Андреич.

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Не забью… А в Москве, Лёнь, и правда жизнь была, движуха, разборы полетов. Рыла родные, опять же. А тут, что? Выйдешь на улицу — сплошные джентльмены. Соплей перешибить можно. А теперь еще и «юбочники» права качать стали.

ЛЕОН. Вы давно в зеркало смотрелись?

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Я не по одежде имел в виду, а по ментальности.

ЛЕОН. По чему?

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. По менталитету. Если в двух словах, Леончик, то мир делится на две категории — «юбочники» и «порточники». Одни правду оголяют, другие скрывают. А правда, между прочим, у всех одна. Та, что между ног. Особо тут хвастаться нечем.

ЛЕОН. Демагогия какая-то. С этим… пафосом.

РОМАН АНДРЕЕВИЧ (усмехаясь). Узнаю, Леончик, ярлыки 1-ого канала.

ЛЕОН. Леончиком тоже не надо… И что-то я не помню, чтоб вы в Москве особо в движухах участвовали. Чуть ОБЭП заявится — вы сразу на самолет. Извините, конечно.

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Согласен, надо было ввязываться. Эх, сколько я в Москве из-за этого потерял. Знал бы, из драк не вылазил.

ЛЕОН. Так мы вроде и так из них не вылазили. Ну… это… Вы-то, конечно, образно.

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. А я вот не образно хочу. Хочу по-настоящему, по-русски. Так, чтоб харя в кровищу. Так мне тошно сейчас. После всего… (Пауза.) Знаешь, чтоб нос сломанный и почки отбитые. Чтоб души перелом! Открытый!

ЛЕОН. Ну, это я могу, конечно, устроить. Но вы ж меня закатаете потом.

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Не закатаю. Слово даю.

ЛЕОН. Олигарха слово?

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Его.

ЛЕОН. Не подпишусь тогда. Болека вон просите. Беню, в смысле.

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Кстати. Точно! Как я сразу не догадался? (Противным голосом.) Беняяяя!

Входит садовник, шофер и чистильщик бассейна — Бенедикт. На нем прорезиненный фартук с нагрудным карманом. В одной руке огромные садовничьи ножницы. В другой — букет из алых и белых роз из зимнего сада.

БЕНЕДИКТ. Hello, Роман Андреич! How are you?

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Fine. Слушай, Бень, дело есть. Отметель меня, пожалуйста. Хандра у меня.

БЕНЕДИКТ. Вы ж меня закатаете потом.

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Вы сговорились, что ли?

БЕНЕДИКТ. А я чё, подписывался, чтоб меня в Лондóне хоронили?

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Да никто тебя не собирается в Лондоне хоронить. Тем более, что до него отсюда пилить и пилить.

БЕНЕДИКТ. А где тогда? На природе? Или, может, в зимнем саду? Букет я уже нарезал. (Ставит цветы в вазу.)

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Ты что, Бень, не понял? Я тебе сделку предлагаю.

БЕНЕДИКТ. Cóntract, в смысле?

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Вроде того.

БЕНЕДИКТ. Ну а conditions’ы какие? (Кладет ножницы на стол.)

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Ну, какие-какие. Поспаррингуемся просто. Я тебе десять фунтов дам.

БЕНЕДИКТ. Я ж вас умочалю, Роман Андреич. Какое поспаррингуемся?

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Ты мне не хами давай. Я, между прочим, на морфлоте когда-то служил. Руки удар еще не забыли. Ого-го удар какой!

БЕНЕДИКТ. А смысл? (Обращается к Леону.) Ты можешь что-нибудь объяснить?

ЛЕОН (пожимает плечами). Опять за старое взялся. Тоска, чего непонятного? Этот… сплин.

БЕНЕДИКТ. Так, может, шотландских цыган лучше закажем? Или бухнем просто? В пабе.

ЛЕОН. Five o’clock’a еще нет.

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Я не хочу в паб. Я крови хочу!

БЕНЕДИКТ. Это вам, Роман Андреич, в Москву надо. К «ватникам» и «пиджачникам». Или к «юбочникам» на Трафальгар. Там оттянитесь. За десять не согласен.

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Двадцать.

БЕНЕДИКТ. Fifty.

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Тридцать пять.

БЕНЕДИКТ. Семьдесят.

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Ты на английском только до пятидесяти научился считать? Сорок. И ни пенни больше.

ЛЕОН. Роман Андреич, вспомните Москву. Вы там тоже не умели торговаться. И чем это всё закончилось?

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Ты давай барана готовь!

БЕНЕДИКТ. Лёлек, прав. Сто. Или дальше продолжаем?

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Ладно, хрен с тобой. По рукам. Леон, будешь рефери.

ЛЕОН. Вообще-то, у меня баран.

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Ну так выключи.

ЛЕОН. Роман Андреич, это камин, а не плита.

БЕНЕДИКТ. Да мы, Лёль, недолго. Правда, Ромыч? Хлоп, и нокаут.

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Какой я тебе «Ромыч»?

БЕНЕДИКТ. Sorry, Роман Андреич. Это я по московской привычке.

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Что-то я не помню у тебя такой привычки. Ладно, а «долго — недолго» — это мы еще посмотрим.

БЕНЕДИКТ. Только бабули вперед, Роман Андреич. А то из нокаута особо не возьмешь.

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Вот ты наглый, как сто фунтов.

Олигарх подходит к одной из висящих на стене картин. Это «Черный квадрат» Малевича в китчевой золотой раме с переплетенными дубовыми листьями. Роман Андреевич отодвигает холст в сторону. За холстом обнаруживается сейф. Олигарх набирает на дверце код, в этот момент Леон и Бенедикт синхронно приподнимаются на цыпочках и, словно гуси, вытягивают шеи.

ЛЕОН (Бенедикту). Там у него оффшоры. Бермудские.

БЕНЕДИКТ (подмигивая Леону). Это где всё пропадает?

ЛЕОН. Ага, как в толчке. (Смеются.)

Роман Андреевич, не реагируя на смех, открывает сейф, достает толстую пачку денег, слюнявя пальцы, отсчитывает купюры. Кладет пачку на место, захлопывает сейф, придвигает картину и разворачивается к слугам. Те моментально опускаются на ступни и возвращают головы на места.

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Посмотрим еще на нокаут. Держи. (Протягивает деньги Бенедикту.)

БЕНЕДИКТ (пересчитывает). Здесь семьдесят.

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Дай сюда. (Забирает купюры.) Нет. Ровно сто.

БЕНЕДИКТ. Теперь я. (Настойчиво вытягивает деньги из рук олигарха.) Семьдесят.

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. А я говорю — сотня.

ЛЕОН. Может, я попробую? (Берет фунты у Бенедикта.) Сотка, вроде. (Еще раз мусолит бумажки.) Точно сотка.

РОМАН АНДРЕЕВИЧ (отбирает деньги у Леона; прикладывает руку, в которой держит купюры, кренделем к поясу). Я же говорил, а ты не веришь. Что я тебя обманывать, что ли, буду?

БЕНЕДИКТ. Ну-ка.

Бенедикт нежно прихватывает олигарха за руку, распрямляет его цепкие пальцы, вынимает купюры, каждую показывает Роману Андреевичу и Леону, медленно опускает деньги в карман фартука и членораздельно говорит: «Семь-де-сят». Долго смотрит на Романа Андреевича, подходит к нему вплотную, вытаскивает у того из-за спины спрятанную за пояс банкноту, затем хлопает ладонями по складкам килта. Из килта выпадает еще две купюры.

БЕНЕДИКТ (нагибается, подбирает банкноты). Шотландское чудо? Второе после Лох-Несса?

РОМАН АНДРЕЕВИЧ (недовольно бурчит). Никакого пиетета.

БЕНЕДИКТ (убирает деньги в карман фартука). Ну чё, поехали?

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Лёлек! Леон! Перчатки!

ЛЕОН. Но у меня баран сгорит!

БЕНЕДИКТ (сквозь зубы). Мы быстро, Лёль.

ЛЕОН. Ну, как знаете. Сгорит — я не отвечаю. (Бенедикту.) И не называй меня бабским именем.

БЕНЕДИКТ. А не надо кухарить.

ЛЕОН. Сам, между прочим, в фартуке.

БЕНЕДИКТ. Ладно, кулинар, не дуйся. Поехали.

ЛЕОН. Три, как у любителей? Или двенашка?

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. «Двенашка» плохо звучит. Не те ассоциации навевает.

БЕНЕДИКТ. Тут и одного раунда хватит.

Бенедикт с Леоном двигают мебель в разные стороны, расчищая пространство для импровизированного ринга. Затем Леон снимает перчатки со стены и раздает спаррингующимся. Роман Андреевич и Бенедикт расходятся в противоположные углы. Леон идет за Романом Андреевичем, надевает ему перчатки, после направляется к Бенедикту, помогает ему.

ЛЕОН (Бенедикту). Ты его не сильно там. Он нам всё-таки зарплату платит.

БЕНЕДИКТ. Угу, постараюсь. Вот придурок. В Москве ему не сиделось.

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Я всё слышу!

Роман Андреевич приседает, подпрыгивает, пыхтит. Бенедикт водит шеей и плечами.

ЛЕОН. Традиционно, Роман Андреич?! С разминочкой?

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Да! Со словесными баталиями!

ЛЕОН. Поехали тогда! Бьемся в дёсны!

РОМАН АНДРЕЕВИЧ (не двигаясь, кричит Бенедикту). Я тебя на шотландские гетры порву!

БЕНЕДИКТ (из своего угла, с воинственным рыком). В Москве надо было рвать! Щас-то чё раззявились?!

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Под Тауэр закатаю!

БЕНЕДИКТ. Не кипятитесь, фокусник! Юбка не мешает?

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Ты мне поговори еще! И не таких уделывал!

БЕНЕДИКТ. Кто кого еще уделает, неизвестно!

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Ой, ой! Не смешите меня! Парикмахер цветов!

ЛЕОН (командует). Сходитесь!

БЕНЕДИКТ. Замочалю! Всю страну разворовали!

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Пролетарий в фартуке!

БЕНЕДИКТ. Хапуга в платье!

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Плебей! Быдло!

БЕНЕДИКТ. Ворьё! Будете очки из бровей выковыривать!

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Я не ношу очки!

ЛЕОН. Бокс! Не в парламенте!

Сходятся. Пританцовывают. Нарезают круги, но не дерутся.

ЛЕОН. Бокс, я сказал!

РОМАН АНДРЕЕВИЧ (нелепо держит руки в перчатках перед собой). Сейчас, сейчас!

БЕНЕДИКТ (Роману Андреевичу). Бей уже!

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Не бей, а бейте!

БЕНЕДИКТ. Бейте уже, олигарх! Утомили!

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Я не могу первый!

БЕНЕДИКТ. Как вы бизнесом вообще занимались?!

ЛЕОН. Баран сгорит!

БЕНЕДИКТ. Баран передо мной.

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Что ты сказал?

БЕНЕДИКТ. Что слышали!

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Кто «баран»?! Я — «баран»?

БЕНЕДИКТ. Вы — баран.

РОМАН АНДРЕЕВИЧ (Леону). Нет, я так не могу, он меня оскорбляет. В конце концов, это просто неспортивно! (На мгновение опускает руки.)

БЕНЕДИКТ. Достали уже! (Со всей силы впечатывает хук справа и догоняет снизу апперкотом; Роман Андреевич крякает и, вскинув ножки, падает на пол; юбка задирается.)

ЛЕОН (подбегает к Бенедикту). Ты чё, опух?! Ты же продуть, как всегда, должен был.

БЕНЕДИКТ (Снимает перчатки). Sorry, на автомате вышло. А не фига было грабли опускать.

ЛЕОН. Надо было ему всё-таки капу вставить.

БЕНЕДИКТ. Ничё. Удалый баран не ходит без ран.

Слуги склоняются над олигархом. Леон подхватывает со стола кувшин и льет из него воду на лицо Романа Андреевича. Тот фыркает и приходит в себя. Крутит башкой. Зло сдирает с себя перчатки. Поднимается, ковыляет к трону. Взгромождается на него. Трет челюсть. Обиженно нудит волынкой.

БЕНЕДИКТ. Роман Андреич… Ром…

Роман Андреевич не реагирует. Леон подходит к барану, крутит его на вертеле.

БЕНЕДИКТ (виноватым голосом). Я ж не специально.

ЛЕОН (шаманя у камина и приправляя барана специями). Предлагаю Беню дисквалифицировать за недостойное поведение на ринге.

БЕНЕДИКТ. А хочешь, в смысле — хотите, я себе по морде надаю? (Несильно хлопает себя ладошками по лицу.)

РОМАН АНДРЕЕВИЧ (вскакивает, кричит). А потому что!.. Потому что — скууучноо! Потому что — одиноко! Мне поговорить тут не с кем! У меня уже во рту от одиночества воняет! Я в Москву хочу!

ЛЕОН. Вам нельзя в Москву.

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. А здесь я с ума сойду! Где твой баран? Не сгорел еще?

ЛЕОН. Не, я перевернул.

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Скучно!

БЕНЕДИКТ. Ну, так ведь праздник вот-вот.

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Надоело! Каждый год этот дурацкий праздник! Как идиот на нём выгляжу!

ЛЕОН. Так тоже вообще-то не очень.

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. А потому что — скучно! Одиноко! (Топает ногами.) И спать из-за этой погоды постоянно хочется!

БЕНЕДИКТ. Ёкарный бабай, ну чё ты заладил в самом деле!

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. А ты мне не тыкай! Никакой субординации!

БЕНЕДИКТ. Ладно, извините. А хотите тёлочек позовем?

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Не хочу!

ЛЕОН. Может, мальчиков тогда?

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Нет! Надоело всё!

БЕНЕДИКТ. Карликов с лилипутами?

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Ты за кого меня держишь?

БЕНЕДИКТ. Я вообще-то цирк имел в виду. Королевский.

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Мне цирка в Москве хватило! Президентского!

БЕНЕДИКТ. Так чего ж вас тянет туда постоянно?.. (Олигарх не отвечает.)

Слуги усаживаются по разные стороны от Романа Андреевича. Гладят его, точно маленького ребенка по головке, сюсюкаются. Приговаривают, как в советском мультфильме: «Эх, Рома, Рома…» Олигарх куксится и гудит что-то печальное на волынке.

В этот момент раздается мелодичный звонок в дверь. Мелодия: «Москва — звонят колокола».

ЛЕОН (Роману Андреевичу). Вы разве ждете кого-то?

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Я? Нет, конечно… То есть, стоп… Да! Сегодня какое число? Ну, конечно же! Как я забыть мог, сам же приглашал. Это, наверное, из Москвы приехали! Иди открывай! (Лихорадочно заплетает косички на бороде в одну мощную косу.)

ЛЕОН (бьет себя по лбу ладонью). Fuck! Я и забыл совсем! (Уходит в холл.)

БЕНЕДИКТ. Вот чума сейчас будет. Мои вам congratulations’ы, Роман Андреич.

Возвращается обескураженный Леон.

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Ну что, приехали? Кряжистые, да?

ЛЕОН. Роман Андреич… Там это… Как бы это выразиться… Посылка…

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Посылка?

ЛЕОН. Да.

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Подарок, что ли, какой? Неси!

ЛЕОН. Ну… не знаю… (Переминается с ноги на ногу, мямлит.) Вы гроб заказывали?

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Какой еще гроб?

ЛЕОН. Односпальный. С кистями.

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Гроб? Какой, к чёрту, гроб?!

ЛЕОН. Откуда я знаю? Дубовый, наверное. Чё делать-то теперь будем, Роман Андреич? Там венки еще.

БЕНЕДИКТ. Чё за херня? Метка, что ли?

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Чё?! Чё?! Разчёкались тут! Дохнуть теперь все будем! (Пауза.) Ссуки! Нашли меня всё-таки. Нет! Я, пожалуй, нажрусь сегодня. Несите. (Направляется к трону, приседает, откручивает одну из бутылок и, путая квейк с пепельницей, плещет в последнюю коричневатую жижу.)

Бенедикт с Леоном вносят гроб.

Затемнение.

Картина вторая
Пасторальный мотив

Леон, Бенедикт и Роман Андреевич стоят, склонившись над гробом. В руке у Романа Андреевича мельхиоровая пепельница — олигарх посасывает вискарь и морщится, точно от неприятного запаха. Леон с Бенедиктом в недоумении перебирают ленты на венках.

ЛЕОН (читает). «От товарищей по работе», «Скорбим, помним, жди».

РОМАН АНДРЕЕВИЧ (нервно теребит косу на бороде). Вот сволочи!

БЕНЕДИКТ. Жестко. Рвать отсюда надо.

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Куда? (Вытаскивает из споррана таблетницу, достает разноцветные пилюли.)

БЕНЕДИКТ. Да хоть в Штаты.

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Они и там найдут.

БЕНЕДИКТ. Но чё-то ж надо делать?

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Всё уже сделали, что смогли. Если и сюда их руки дотянулись… (Запивает пилюли алкоголем.)

ЛЕОН. А вот еще. Ту би ор нот ту би… От бисексуалов каких-то… Дальше вообще непонятно…

БЕНЕДИКТ. Ну-ка дай. (Читает.) Везер тис ноблер ин зе минд ту суффер…

РОМАН АНДРЕЕВИЧ (автоматически поправляет). Mind to suffer.

БЕНЕДИКТ. Ага. Ту саффер. Зэ слингс анд арроус оф аутрагеоус фортуне… Абракадабра какая-то… Ор ту таке армс агаинст а си оф траблес… Блин! Язык сломать можно…

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Бень, ты в какой стране живешь? Это же Шекспир. Монолог Гамлета.

БЕНЕДИКТ. А он разве не на английском писал?

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. А это, по-твоему, какой язык?

БЕНЕДИКТ. Какой?

РОМАН АНДРЕЕВИЧ (членораздельно). Ан-глий-ский.

БЕНЕДИКТ. Да, бросьте. Я английский знаю, это не он.

РОМАН АНЕДРЕЕВИЧ. А какой тогда?

БЕНЕДИКТ. Ну, немецкий. Датский, может. Или даже финский какой-нибудь.

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Да нет, Беня, это — самый настоящий английский.

БЕНЕДИКТ. Бросьте, Роман Андреич, прикалываться. Где тут — sorry? Indeed? Где? Покажите.

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. А у тебя словарный запас из скольких слов?

БЕНЕДИКТ (обиженно). Достаточный. Если надо — объясню. (Бьет правым кулаком в левую ладонь.)

ЛЕОН (переворачивает ленту). Тут на обратной стороне перевод есть. (Читает как телеграмму.)

Быть или не быть зпт вот в чем вопрос тчк

Достойно ль

Смиряться под ударами судьбы зпт

Иль надо оказать сопротивленье

И в смертной схватке с целым морем бед тчк

РОМАН АНДРЕЕВИЧ (продолжает). Покончить с ними? Умереть. За-бы-ться! (Допивает виски, ставит пепельницу на гостиный стол.)

БЕНЕДИКТ. Ну вот, так гораздо понятней! Забыться. А то ноблеры всякие, траблесы.

РОМАН АНДРЕЕВИЧ (Леону). Там есть еще что?

ЛЕОН. Конверт какой-то. Вскрывать?

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Покажи. (Берет конверт, рассматривает на свет.) Открытка какая-то. Некролог наверняка. Читай.

Леон вскрывает конверт. Достает открытку. Она оказывается музыкальной — с траурным маршем Шопена.

ЛЕОН (читает вслух). «Дорогой Роман Андреевич! Пусть не печалит вас музыка последнего пути! Пусть не смущают вас венки и ленты! Пусть не тревожат вас домовина и атласные подушки! Да, нет у вас Родины! Да, не имели вы семьи! Да, были вы гонимы и обесчещены! Но ваши боевые товарищи помнят вас! И каждый день, каждый час, которые вы проводите в изгнании и вынужденном заточении, не проходят для нас даром. Вы живете в наших сердцах еженощно, ежечасно, ежесекундно… И если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе!»

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Вот сволота!

БЕНЕДИКТ. Чеченский след? Про Магомеда-то.

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Не городи чушь, я на их территории не работал.

БЕНЕДИКТ (недоверчиво). Да ну?

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Неважно уже! Подпись есть?

ЛЕОН. Есть… (Пауза.) Всегда ваши. Семья…

Дочитать он не успевает. В этот момент распахивается крышка гроба, и из него появляется рука с бумажкой. Роман Андреевич, Леон и Бенедикт пятятся назад. Из гроба медленно восстает тело. Это — Глебушка Кряжистый.

ГЛЕБУШКА (облаченный в костюм чёрта). Слава Шотландии!

РОМАН АНДРЕЕВИЧ, ЛЕОН, БЕНЕДИКТ (автоматически; хором). Шотландцам слава!

ГЛЕБУШКА. Танцуйте, узник совести! Вам повестка!

РОМАН АНДРЕЕВИЧ (срываясь на визг). Ииидииоот! У меня чуть инфаркта не было!

БЕНЕДИКТ. Вот так surprise!

ЛЕОН. Глеб Вадимыч, ты откуда?

ГЛЕБУШКА (выходя из гроба). Откуда-откуда? Оттуда. Из Москвы.

ЛЕОН. Ну ты дал, Глеб Вадимыч! Я же выстрелить мог.

ГЛЕБУШКА. Из чего? Из открытки?

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Уф, я уж думал — это за мной. Ну вы нас и напугали.

ГЛЕБУШКА. Ну, у кого совесть чиста, тем бояться нечего. Кстати, это вам, Роман Андреевич. (Вручает ему повестку.) Приглашение на казнь. От русского Кафки. Доставка DHL-ом, так сказать. Дверь-то откройте. Там остальная кодла.

Леон с Бенедиктом уходят в холл.

ГЛЕБУШКА (в недоумении оглядывает олигарха с головы до ног). А что это вы, Роман Андреевич, как Керенский вырядились? Панкуете?

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Это национальное.

ГЛЕБУШКА. Понятно. Хиппуете, значит. То-то я смотрю, на вас фенечек больше, чем на «детях цветов». Скажите честно, а в Израиле кипу бы прикупили?

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Мне, Глеб Вадимович, не надо. У меня есть.

ГЛЕБУШКА. Ну, ладно, а беруши-то вам зачем? Шотландские соседи шумят? (Показывает на кожаный шнурок с цветами.)

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Это не беруши.

ГЛЕБУШКА. А что тогда?

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Так. Подарок. Амулет. От человека одного важного…

В это время в залу под хит ливерпульской рок-группы «The Beatles» «Back in the USSR» вваливается семья Кряжистых с православным священником. Все, кроме батюшки, облаченного в casual-рясу, одеты в карнавальные костюмы.

Каролина Карловна (мать), Михаил (старший сыно-брат), Борис (средний сыно-брат), Настенька (старшая сестра-дочь), Лизон (младшая сестра-дочь) и отец Сергий (никому не отец).

Леон и Бенедикт оттаскивают гроб в угол.

КАРОЛИНА КАРЛОВНА (в костюме летучей мыши; с распростертыми объятиями устремляется к олигарху). Роман Андреевич! Дорогой вы мой человек! Как же мы по вас соскучились! (По московскому обычаю трижды елозит щечками по лицу олигарха.)

ГЛЕБУШКА (поправляя). По вам, Карловна, по вам.

РОМАН АНДРЕЕВИЧ (обнимает Каролину Карловну, елозит в ответ). А уж я как! В этой стране с ума сойти можно! Вы маску-то снимите, Каролина Карловна. Я вас всё равно узнал.

КАРОЛИНА КАРЛОВНА. Я без маски, Роман Андреевич! Вам нравится?

РОМАН АНДРЕЕВИЧ. Отлично выглядите! Посвежели. Только другая какая-то… Вроде вы, а вроде нет.

ГЛЕБУШКА. Это у мамы ботокс, Роман Андреевич.

КАРОЛИНА КАРЛОВНА (шипит на Глебушку). Помолчи!

СЛУГИ (хором). Nice to see you, Каролина Карловна!

КАРОЛИНА КАРЛОВНА (похлопывает их по плечам). Леонид! Бенедикт!

СЛУГИ (хором). Помолодели!

ГЛЕБУШКА. Знаем!

Каролина Карловна щиплет Глебушку. Тот отбегает в сторону от матери.

ЛИЗОН (в латексном костюме черной кошечки; хвост-хлыст, перекинутый через руку; на голове трехцветный чулок). С Хэллоуином, Роман Андреевич! (Выключает iPad, из которого раздается музыка, прячет «планшет» в сумку, затем принимает из рук Бориса позолоченную тыкву с горящими электрическими свечами и вручает ее олигарху. Тыква разукрашена стразами.) А это вам сувенир. Swarovski! Последняя коллекция.