Бесплатный фрагмент - Рижане

Автор этой книги, Сима (Суламифь) Крейнин, родилась в Риге (Латвия) в еврейской светской семье. Мать — Рива Тулбович — преподаватель истории в старших классах. Отец — Айзик Клисс — инженер-радиотехник. Родители перестали жить вместе еще до рождения девочки, официально развелись, когда Симе было шесть лет.

В 1975 году Сима окончила Рижский Политехнический институт (ныне Рижский Технический университет), работала инженером-конструктором в СКБХ — Специальное конструкторское бюро химизации, затем на Рижском радиозаводе им. Попова. Увлеклась изобретательством, изучала ТРИЗ — теорию решения изобретательских задач. Имеет несколько авторских свидетельств. Впоследствии преподавала ТРИЗ на курсах повышения квалификации в Риге, занималась РТВ — развитием творческого воображения у школьников. В соавторстве с коллегой написала книгу «От Незнайки до Сыроежкина» для детей школьного возраста.

В конце 1990 года вместе с семьей репатриировалась в Израиль. Работала контролером качества на различных металлообрабатывающих предприятиях. Написала книгу «Секретное оружие интеллекта» о преодолении психологической инерции, РТВ и ТРИЗ.

Замужем, имеет взрослую дочь.

---

В память о моей маме,

Тулбович Риве Соломоновне,

без которой не было бы ни меня,

ни этой книги.

Согласно данным переписи населения 1935 года в Латвии проживало 93 479 евреев.

По данным исследователей Холокоста, количество погибших евреев Латвии составляет 70 тысяч человек.

«Массовость и быстрота, с которой было уничтожено еврейское население, истребление целых семей привело к тому, что практически не осталось никого, кто мог бы идентифицировать их».

Центр изучения иудаики Латвийского университета

Предисловие

Когда я жила в Риге, то была уверена, что те шесть человек, которые обитают в одной квартире со мной — это и есть все наши родственники. А моя девичья фамилия Тулбович — крайне редкая, и её носят только члены нашей семьи. В детстве и молодости меня этот факт не беспокоил, это казалось просто интересной особенностью, которой можно было поделиться в компании друзей. Но несколько лет назад, бродя в Интернете по разным сайтам, я вдруг набрала в поисковике свою фамилию. Выскочил обширный список сайтов, где упоминалась фамилия Тулбович. Оказалось, что Тулбовичи — это огромный клан, насчитывавший в 1941 году (перед тем, как мировая война пришла на территорию Латвии) более сотни человек. После войны нас осталось в живых около дюжины.

На меня эта информация произвела сильное впечатление. И мне захотелось рассказать об истории своей семьи; во-первых — своей дочери и последующим поколениям, а во-вторых — моим ровесникам, многие из которых, точно так же, как и я, потеряли своих родственников.

Трудность заключалась в том, что ко времени, когда я начала заниматься этой книгой, никого из «довоенных» Тулбовичей уже не было в живых. Моя мама умерла в 2013 году. За несколько лет до этого, уступая просьбе своей младшей сестры, мама записала воспоминания о своей жизни и о той большой семье, которая жила в Риге до 1941 года. Но маме в 1941 году исполнилось всего 12 лет, поэтому она знала не всех наших родичей и не всё, что происходило в их семьях.

Мамины воспоминания стали первым источником сведений для этой книги. Кроме того, я старалась воспользоваться всем, что удалось найти «на просторах Интернета». В частности, Центр изучения иудаики Латвийского университета реализует «Проект по изучению судеб евреев, проживающих в Латвии в 1941 году», его электронный адрес: http://names.lu.lv/ru.html. И, конечно, те сведения, которые сохранились в моей памяти. В детстве я вылавливала их из разговоров дома, когда взрослые забывали отправить меня гулять; уже взрослой я осмыслила их и отыскала новую информацию.

Из всего этого выросла и книга, и генеалогическое древо моей семьи.

Хочу выразить особую благодарность моим друзьям Хелен Лимоновой и Александру Карабчиевскому, без постоянной поддержки которых эта книга не появилась бы на свет.

Часть 1. Мои предки со стороны матери

В 60-е годы XIX века религиозный еврей по имени Мовша Тульбович с женой и маленьким сыном ушел из родного дома, расположенного в местечке Дагда Режицкого уезда Витебской губернии. Преодолев 60 километров, где пешком, где на попутных подводах, семья пришла в уездный город Режице. Там они прожили несколько лет. В 1866 году там же у Мовши родился ещё один сын. Вчетвером они перебрались в город Динабург той же губернии. В то время Режица была маленьким городком с населением в три с половиной тысячи человек, и, конечно, не выдерживала сравнения с Динабургом, в котором из десятитысячного населения примерно половину составляли евреи.

Но и в Динабурге семья не задержалась надолго. В начале 70-х годов XIXвека они, уже по железной дороге, переехали в Ригу. Мне не удалось узнать, чем именно занимался глава семейства, и за какие заслуги он получил разрешение поселиться в Риге, не взирая на то, что Рига не входила в «черту оседлости».

Черта́ осе́длости (полное название: Черта́ постоянной еврейской оседлости) — в Российской империи с 1791 по 1917 год (фактически по 1915 год) — граница территории, за пределами которой запрещалось постоянное жительство евреям (то есть иудеям), за исключением нескольких категорий, в которые в разное время входили, например, купцы первой гильдии, лица с высшим образованием, отслужившие рекруты, ремесленники, приписанные к ремесленным цехам.

Город Режица — ныне Резекне в Латвии, до 1917 года — Режица. В 1285 году магистр Ливонского ордена Вильгельм фон Шауэрбург построил на этом месте укреплённый замок, назвав его Розиттен. С 1582 г., в результате Ливонской войны, Розиттен вошёл в состав Речи Посполитой. С 1772 года замок и возникшее вокруг него поселение вошли в состав Российской империи. По документам 1808 года: «В городе только одна улица; нет ни одного мастерового, никаких ярмарок, ни привоза жизненных припасов; жителей там 754 человека, из них 536 евреев…». В 1897 году в городе насчитывалось 10795 жителей, в том числе 6442 евреев.

Город Динабург — ныне Даугавпилс в Латвии, был основан ливонскими рыцарями на правом берегу Западной Двины (Даугавы) у озера Щуп. Первое упоминание о городе относится к 1275 году. Город назывался Duneburg до 1656 года, Nowenene в немецких источниках, Невгин, затем — Борисоглебск до 1667 года, снова Динабург — до 1893 года, затем Двинск до 1920 года, а с тех пор и поныне — Даугавпилс.

Судя по всему, не только семья Мовши Тульбовича проделала подобный путь. В начале 1941 года в Даугавпилсе жила семья Тулбовичей с четырьмя сыновьями и двумя дочерьми. В Риге в то время проживало не менее ста носителей этой фамилии. В Белоруссии до сих пор живут Тулбовичи.

Изменение фамилии объясняется тем, что в Российской империи все документы оформлялись на русском языке, и в оригинале фамилия писалась с мягким знаком — Тульбович. После революции и приобретения независимости местные власти в Латвии получили возможность пользоваться в качестве государственного латышским языком — как доказательство национальной самостоятельности. В латышском языке такой буквы, как мягкий знак, не существует, и фамилия звучит твёрдо. Современный русский вариант является копией местного языка, записанной русскими буквами — Тулбович.

Когда исчезла возможность попасть в Латвию (для тех, кто остался за её границей), еврейская молодежь обратила внимание на российскую столицу. Москва не всегда была благосклонна к искателям лучшей жизни. Вот одно из свидетельств.

Мой прадед Абрам Тулбович родился в семье, обосновавшейся в Риге. В этой семье было шестеро сыновей. Мне удалось обнаружить некоторые свидетельства лишь о пятерых из них.

Абрам Тулбович женился на девушке из религиозной семьи — Марьяше Дубин. Двоюродным братом Марьяши был Мордехай Дубин, член латвийского Сейма, весьма популярный и уважаемый в еврейской среде человек.

Из статьи Михаила Горелика в журнале «Лехаим»:

«Дубин неизменно возглавлял список «Агудат Исраэль» — партию ортодоксального еврейства, стоящую на последовательных антибундовских и антисионистских позициях, и был депутатом сейма все годы его существования (единственный среди еврейских политиков!), что говорит о политическом весе «Агудат Исраэль» и его личной популярности.

Естественно, Дубин прежде всего отстаивал интересы своих избирателей. Но фактически его деятельность постоянно выходила за партийные рамки. Он сознавал себя представителем всего еврейского народа и действовал сообразно этому убеждению. Он оказывал постоянную помощь еврейским эмигрантам из советской России — как легальным, так и нелегальным. Его поручительство за политическую благонадежность задержанных на границе беглецов из России давало им возможность легализоваться в стране.

Он помогал и людям совершенно чуждых ему убеждений, помогал политическим противникам, и они знали, что могут рассчитывать на него. Вот два примера.

Советский писатель Давид Бергельсон, приехав в Ригу, принял участие в нелегальном собрании. В самый разгар сходки в квартиру вошли сотрудники спецслужб. С просьбой срочно вызволить Бергельсона к Дубину обратился главный редактор еврейской газеты «Фриморнг» Лацкий-Бертольди, поносивший Дубина из номера в номер. Ночью разбудил. И Дубин помог.

Будучи членом бюджетной комиссии сейма, Дубин добился увеличения государственных субсидий еврейскому театру (субсидии хотели уменьшить). Пикантность ситуации в том, что Дубин, ортодоксальный еврей, отрицательно относился к театру и никогда (ни до, ни после) в нём не бывал. Однако он считал: существует закон о государственных субсидиях, который должен выполняться в отношении евреев точно так же, как в отношении других национальных меньшинств. В знак благодарности директор театра отменил спектакли по субботам и еврейским праздникам.

В 1934 году в результате государственного переворота установилась диктатура Карлиса Ульманиса. Сейм был распущен.

Рассказывает секретарь и жизнеописатель Дубина Абрам Годин:

Я присутствовал при первом телефонном разговоре М. Дубина с Ульманисом примерно через неделю после переворота. Дубин заявил Ульманису, что как глава общины он желает знать, какой будет новая политическая линия в отношении евреев: «Если я в Латвии лишний, я могу уехать». Ульманис успокоил его и пригласил в канцелярию для личной беседы. Формально Дубин считался теперь частным лицом, ибо депутатом он ввиду роспуска сейма больше не был. Пост председателя религиозной общины Риги не давал ему никаких официальных прав. Но фактически М. Дубин после аудиенции у Ульманиса стал единственным представителем всего латвийского еврейства. Двери всех государственных учреждений были теперь открыты для него еще шире, чем прежде.

После государственного переворота антисемитизм в латвийском обществе резко усилился, все еврейские политические организации, кроме «Бейтара» и «Агудат Исраэль», были поставлены вне закона, — Дубину не раз пришлось использовать особое отношение к нему Ульманиса.

В последние годы существования независимой Латвии в страну стали прибывать еврейские беженцы из Германии. Между Германией и Латвией существовало соглашение о безвизовом обмене, поэтому они оказывались в Латвии вполне легально, но их временное, а для кого-то и постоянное обустройство (многие остались без средств к существованию), отношения с властями маленькой страны, которые были совсем не в восторге от еврейских эмигрантов, — всё это требовало постоянной заботы Дубина.

Имя Мордехая Дубина связано с именем шестого Любавичского Ребе — Йосефа-Ицхака Шнеерсона. Дубин — дважды его спаситель: в 1927 году он добился разрешения на выезд Ребе из СССР, в 1939-м — способствовал вызволению его из оккупированной немцами Варшавы.

В 1927 году Ребе был арестован в Ленинграде, заключен в тюрьму и оперативно приговорен к смертной казни за контрреволюционную деятельность. Борьба за спасение Ребе, как в СССР, так и за его пределами, в которой участвовало множество лиц и организаций, привела к замене расстрела десятью годами на Соловках. Затем Соловки были заменены ссылкой в Кострому, а затем Ребе вообще был освобожден, хотя повторный арест и неизбежная гибель были делом времени. Выезд из СССР фактически спасал ему жизнь. Добиться этого было совершенно невозможно — Дубин был тем человеком, который добился невозможного.

В 1927 году в сейме, состоящем из ста мест, сложилась ситуация неустойчивого равновесия: правящее большинство обладало перевесом всего в один голос. Дубин возглавлял список «Агудат Исраэль» с двумя голосами; в правящую коалицию он не входил. Таким образом, голоса маленькой еврейской партии приобрели непропорционально большое значение. На повестке дня стоял вопрос о торговом договоре с советской Россией. Два депутата правящей коалиции заявили, что станут голосовать против, поскольку договор приведёт к усилению позиций коммунистов в стране. От Дубина зависело, будет ли ратифицирован торговый договор с СССР.

Именно этот козырь и был выложен им в Москве, куда Дубин ездил несколько раз в связи с делом Йосефа-Ицхака Шнеерсона. Москвы он откровенно боялся: у него был тяжелый опыт общения с большевиками в 1919 году, когда они ненадолго оккупировали Ригу, он попытался отстаивать интересы еврейского населения, что едва не кончилось для него трагически. Он не доверял большевикам, он вовсе не был уверен, что дипломатический паспорт служит в СССР надёжной гарантией неприкосновенности. Однако опасения Дубина оказались напрасны. Абрам Годин, со слов Дубина, утверждает, что тот был принят в Москве едва ли не как представитель великой державы («Все двери были перед ним открыты, и наркоматские чиновники готовы были исполнить любое его желание»). Когда русские поняли, что ключ к подписанию договора действительно лежит в кармане у Дубина, их отношение к нему переменилось. Потерпевший несколько чувствительных внешнеполитических поражений, СССР отчаянно нуждался в торговом договоре с Латвией. В руководстве СССР существовали разные группы и центры влияния. К счастью, победили не идеологи, а прагматики: Ребе получил разрешение на выезд из СССР, причем Дубин настоял, чтобы его сопровождали члены семьи (а уж как хотелась оставить их в заложниках!) и наиболее близкие люди, среди которых был преемник рабби Йосефа-Ицхака — будущий седьмой Любавичский Ребе Менахем-Мендл Шнеерсон.

Второй раз Дубин спас Ребе через 13 лет. В момент начала войны Ребе жил в Варшаве. Дубин сразу же бросился в Министерство иностранных дел. У Ребе было латвийское гражданство, что и давало формальную возможность хлопотать за него. В условиях войны сделать что-нибудь было крайне затруднительно. Первого сентября начались боевые действия, а уже через два дня связь между Ригой и латвийским посольством в Варшаве была прервана. Существовал план вывезти Ребе на машине, но дороги бомбили, так что от этого плана пришлось отказаться. Министерство иностранных дел связалось непосредственно с Берлином, и была достигнута договоренность о выезде из Польши через линию фронта группы латвийских граждан, среди которых должен был быть и Ребе. Железная дорога Варшава-Рига была разбомблена — люди возвращались кружным путем через Кенигсберг.

Но возникли непредвиденные затруднения. График эвакуации был составлен таким образом, что Йом Кипур заставал беженцев в дороге. Ребе ехать отказался. Возникает удивительное deja vu: повторяется ситуация освобождения из советской тюрьмы, когда Ребе отказался покинуть камеру, поскольку приезд в ссылку выпадал на субботу, и вышел из тюрьмы только в воскресенье. Принимая решение, Ребе об этом совпадении несомненно размышлял. В обоих случаях он сильно рисковал. И неизвестно, когда сильнее. Не воспользовавшись представленной возможностью, он оказался бы в немецкой оккупации. В конце концов, стараниями Дубина Ребе всё же добрался до Риги, но было это уже в декабре; а в апреле 1940 года он отплыл в Америку — на последнем пароходе.

Хочу еще раз обратить внимание: в 1939 году у Дубина не было никакого формального политического статуса — успех его хлопот по освобождению Ребе определялся исключительно его авторитетом в глазах правительства.

ДУБИН Мордехай (Мортхель) Залманович

Родился в 1889 в Риге, в семье любавичского хасида. Получил традиционное еврейское религиозное воспитание. С 1919 по 1934 — депутат Латвийского сейма от партии «Агудас Исроэль». Будучи в дружеских отношениях с президентом К. Ульманисом, содействовал смягчению антисемитской атмосферы в стране. Принимал активное участие в общественно-религиозной жизни еврейства, был председателем секции религиозных евреев. С его помощью Ребе Йосеф-Ицхак Шнеерсон получил разрешение на выезд из СССР в Латвию. В 1940 — с установлением советской власти — был арестован как «руководитель реакционной клерикальной» еврейской партии «Агудас Исроэль». Выслан в Куйбышевскую область. В начале 1945 года, после освобождения из ссылки, проживал в Москве. Среди хасидов пользовался непререкаемым авторитетом, большинство прихожан синагоги обращались к нему по всем жизненным и религиозным вопросам. 29 февраля 1948 — арестован как «участник антисоветской националистической организации». Из обвинительного заключения: «После установления в Латвии советской власти занимался организацией нелегальной переброски еврейской буржуазии за границу и распространял клеветнические измышления о советской власти; поддерживал преступную связь с враждебно настроенными евреями, подстрекая их к бегству за границу». Виновным себя не признал. 16 октября 1948 — приговорён к 10 годам тюремного заключения. Отбывал наказание в Бутырской тюрьме. В 1951 — заболел в тюрьме и заключением судебно-психиатрической экспертизы признан душевнобольным. 12 января 1952 — отправлен «на принудительное лечение в соединении с изоляцией» в Тульскую психиатрическую больницу, где в 1956 скончался. Его останки позднее были перенесены на еврейское кладбище в пос. Малаховка под Москвой.

Архив ФСБ РФ. Следственное дело М-1717

Благодаря проекту, осуществленному Латвийским университетом, появились сведения о евреях из Риги, доживших до 1941 года. Но евреи, умершие до этого времени, были похоронены на Старом еврейском кладбище. И теперь невозможно восстановить даты их жизни и смерти.

Первое еврейское кладбище в Риге было открыто в 1725 году, и там продолжались погребения до конца 1930-х годов. После того как немецкие войска заняли Ригу в 1941 году, кладбище стало местом массовых захоронений более 1000 евреев, убитых на улицах и в домах Рижского гетто. После Второй мировой войны многие из надгробий кладбища были извлечены и использованы в качестве строительного материала. В 1960-е годы место было разрушено и переименовано в «Парк коммунистических бригад». В 1992 году парк был переименован в «Старое еврейское кладбище». В настоящее время парк, расположенный в одном из самых бедных районов города, называемом Маскачка (Maskava — латышское название Москвы), является популярным местом для праздных пьяниц, местной детворы и американских туристов.

***

Еврейское образование

С древнейших времён, где бы еврейский народ ни жил в рассеянии, всюду он подвергался гонениям и преследованиям. В любой стране евреи отличались от своих соседей — языком, внешним видом, обычаями. Многие лидеры еврейских общин пытались найти решение этой проблемы. Одной из таких попыток было течение «хаскала».

Хаскала (досл. «просвещение») — еврейское идейное течение, возникшее под влиянием идей европейского Просвещения во второй половине XVIII в. Хаскала выступала против культурно-религиозной обособленности еврейства, полагая, что приобщение к достижениям светского европейского образования улучшит положение еврейского народа. Сторонники движения, которых называли маскилим («просвещенные»), видели корень бед еврейского народа в его обособленности от нееврейской среды. Для его преодоления они предлагали ввести обучение евреев светским наукам и языкам тех государств, где они проживали. А также изменить внешний облик и поведение еврея, что включало ношение европейской одежды и усвоение европейского этикета, чтобы по своей социальной принадлежности евреи ничем не отличались от населения стран проживания.

С течением времени в идеологии хаскалы наметились внутренние разногласия. В то время как большинство деятелей хаскалы в Германии и Франции ставили во главу угла превращение евреев в интегральную часть гражданского общества и полагали, что в ходе интеграции необходимо и даже желательно отказаться от части национально-религиозных традиций, в Восточной Европе большинство маскилим стремилось к сохранению национально-религиозных особенностей еврейского народа и видело выход из духовного упадка и нужды в адаптации просветительских ценностей к мировоззрению еврейских масс.

Программа хаскалы была впервые сформулирована в общих чертах Нафтали Герцем Вессели в его посланиях к австрийским евреям «Диврей шалом ве-эмет» («Слова мира и правды», 1782), опубликованных в поддержку изданного императором Иосифом II в начале того же года «Указа о терпимости» для евреев Вены. Среди маскилим господствовала уверенность, что власти в принципе благожелательны по отношению к евреям, и поэты из числа маскилим слагали хвалебные и благодарственные оды в честь царствующих персон — Фридриха Великого, Иосифа II и др.

В начале XIX в. правители германских земель взяли на вооружение такую политику Иосифа II, потребовав от евреев либо создать собственные светские школы, либо посылать детей в общие школы (лишь в некоторых германских землях власти не разрешили евреям создавать отдельные светские школы, предпочитая, чтобы еврейские дети обучались либо в хедерах, либо в общих школах).

Политика российского правительства в отношении еврейского образования, сформулированная в законодательстве 1804 г., следовала австро-германскому образцу. Это законодательство, однако, практически не оказало влияния на еврейское образование в Российской империи. Вопрос был вновь поднят Николаем I, надеявшимся обратить евреев империи в христианство.

Несмотря на сопротивление еврейства России созданию казенных еврейских училищ, в 1847 г. вышел указ об их учреждении. Директорами новых учебных заведений (около ста школ) были назначены русские; около половины часов было отведено на изучение еврейских предметов, а остальное время — на изучение русского языка, истории и географии России, а также арифметики.

Казенные еврейские училища вызывали заметное неодобрение еврейского населения; в 1873 г. в России в них насчитывалось всего лишь 4,7 тысячи учеников; главным образом это были выходцы из неимущих семей. Параллельно с этим сложилась прослойка богатых еврейских подрядчиков, поставщиков и торговцев, дети которых обучались в русских гимназиях. В 1873 г., когда российское правительство более не было заинтересовано в содержании особых школ для евреев, они были превращены в «еврейские начальные училища», где готовили к поступлению в общие школы.

Дети Абрама и Марьяши Тулбович, родившиеся с 1890 по 1910 годы, будучи жителями Российской империи, учились в русских гимназиях. Дети их детей, родившиеся после 1920 года, когда Латвия отделилась от Советской России, учились в еврейских или латышских школах, в зависимости от предпочтения родителей.

Однажды (в середине 1960-х годов) мы с мамой шли по улице, и недалеко от дома обогнали немолодую пару. Они не спеша прогуливались и беседовали. Я сказала маме: «Какой у них странный идиш, очень резкий». Мама ответила, что это не идиш, они говорят по-немецки. От удивления я даже обернулась и ещё раз посмотрела на эту пару. «Но ведь они евреи, — сказала я маме. (Как и многие жители Риги, я уже в возрасте 12—13 лет умела отличить русского от латыша и еврея от них обоих.) — Почему они говорят по-немецки после всего того, что немцы сделали с евреями?»

«Евреев в Риге можно разделить на три группы, — объяснила мама. — Одни говорят дома по-русски, как мы. У других родной язык латышский, а у третьих — немецкий».

«Даже после всего того, что немцы сделали с евреями?» — я не могла успокоиться.

«У каждого народа есть свои святые и свои негодяи. Нельзя же отказываться от родного языка и всей культуры из-за одного подонка», — поставила точку мама.

В семье Абрама и Марьяши было 12 детей: 6 мальчиков и 6 девочек. Все они учились в русских гимназиях Риги, мужской и женской. Абрам не работал, он только молился. Из нерелигиозных обязанностей у него была одна: раз в месяц он посещал гимназии, чтобы заплатить за обучение детей. Семью содержала Марьяша: она пекла мацу на продажу. Ей помогали старшие дети, прислуги никакой не было. Вырученных денег хватало на содержание этой огромной семьи: двенадцать детей и родители, съемная 12-комнатная квартира, среднее образование всем детям, но без излишеств. Семья была большая, трудолюбивая и дружная.

Хирш

Старший сын Хирш. Год рождения, приблизительно, 1890 или 1891. Погиб в 1915 году, во время Первой мировой войны, когда Рига была занята немцами. Обстоятельства смерти мне неизвестны.

Ида

В 1892 году родилась старшая дочь Абрама и Марьяши — Ида. Она вышла замуж за Кальмана Шульмана, который был раввином в Кемери.

Ке́мери — ныне часть города Юрмалы, курорт. Посёлок Кемерн был основан в 1838 году, с 1917 года называется Кемери, с 1928 года получил статус города, в 1959 году включён в состав Юрмалы.

В 1916 году Ида родила первого сына, а в последний день 1919 года — второго. Младшего назвали Шмуэль, а дома его звали Мулей. Весной 1929 года старший мальчик возвращался из школы вместе со своими одноклассниками. Дети начали играть в снежки, и ледяной снежок попал мальчику в висок. Спасти его не удалось, он скончался. Ида не хотела больше детей, вскоре она сделала аборт и умерла.

Муля после смерти матери воспитывался у бабушки и дедушки. Овдовевший Кальман женился на Фейге Каган, которая была английской подданной. У них родилась дочь, и в 1940 году Фейга поехала в Англию показать девочку родителям. Но летом 1940 года в Латвии установилась советская власть, и они не вернулись. 14 июня 1941 года в компании с другими «служителями культа» Кальман был выслан в Казахстан, где скончался в 1942 году.

После окончания школы Муля проучился один год на медицинском факультете. Война прервала его учебу. Он успел эвакуироваться из Риги, но учиться в России Муля не мог, так как никогда не учился на русском языке. Он работал электриком в совхозе и стал настолько необходим, что получил «бронь», и в армию его не призвали.

В начале 2000-х Муля приезжал к нам в Израиль, и мне запомнился один эпизод из наших разговоров. Зима 1941 года была очень холодной. Муля был обут в летние туфли, в которых он выехал из Риги. К зиме туфли настолько потеряли форму, что он сумел надеть их на толстые шерстяные носки, которые ему дала хозяйка квартиры, где он снимал комнату. Муля работал с утра до позднего вечера, всё время на ногах. Через какое-то время ноги стали опухать. После работы он пошёл в медпункт. Врач осмотрел его ноги, но бюллетень не дал, а велел прийти утром. За ночь опухоль сошла. Так продолжалось несколько дней, но однажды утром Муля встал с такими же опухшими ногами, какими они были вечером. Только тогда он наконец получил бюллетень на два дня. Периодически такой сценарий повторялся до весны.

После войны Муля женился на латышской девушке, у них родилась дочь (в 1951 году) и сын. Муля хотел, чтобы его дочь стала врачом, но девочка поступила только в медучилище. Она отработала медсестрой положенный срок, а потом пошла работать на завод, где стала мастером. Вскоре она вышла замуж за студента РКИИГА (Рижский краснознаменный институт инженеров гражданской авиации). Папа его был русским, а мама — еврейкой. У Мули родились два внука. Дети окончили среднюю школу, отслужили в армии.

С восстановлением независимости Латвии Муля, его дети и внуки получили латвийское гражданство. Старший внук после армии служил в полиции.

Сын Мули женился на латышке. Она родила ему двух сыновей. Потом они развелись, и дети остались в семье Мули. Их мать уехала в Восточную Латвию ко второму мужу. А сын Мули снова женился, на сей раз — на русской женщине, которая родила ему дочь. При советской власти сын Мули работал шофером на латвийском телевидении, а потом оказался безработным. Муля хотел, чтобы внуки учились в Израиле, но в образовательную программу Еврейского агентства их не приняли.

Сара-Рохель (Соня)

В 1893 году у Абрама и Марьяши родилась Сара-Рохель. Дома её звали Соней. У нее был жених, которого призвали в армию. Он стал латышским стрелком из тех, которые во время революции перешли на сторону советской власти. В 1919 году он в Латвию не вернулся и обосновался в Петрограде. Соня звала его в Ригу, но он отказался приехать. Со своей стороны, он предлагал ей приехать в Питер.

В середине тридцатых годов Соня поехала в Ленинград. Её жених занимал одну комнату в большой коммунальной квартире. Когда Соня вошла на кухню и увидела множество примусов, она пришла в ужас. Остаться в Питере она категорически отказалась и вернулась в Ригу. Замуж она так и не вышла.

В июне 1941 года, когда началась война Германии с СССР, её младшие сёстры, работавшие в издательстве газеты «Советская Латвия», предложили Соне эвакуироваться вместе с издательством. Она пришла к машине с двумя большими чемоданами. Её соглашались взять, но без чемоданов (нужно было место, чтобы разместить как можно больше людей). Без вещей Соня ехать отказалась, сказав, что она уже бывала в России и знает, что купить там что-либо невозможно. Она осталась в Риге и погибла в гетто.

Герман

В 1894 году родился второй сын Абрама и Марьяши — Герман. В 1913 году он уехал в Москву и остался там. После отделения Латвии от России, ставшей советской, связь с ним оборвалась. В Москве он окончил институт и получил диплом инженера. Потом он женился на женщине, у которой была двенадцатилетняя дочь от первого брака. Его жену звали Ривой. Она в Тукумсе до революции окончила немецкую гимназию. В 1934 году у них родилась дочь Мира.

Во время войны Герман был на фронте. Когда советская армия отступала (в начале войны), он взрывал мосты. Когда армия наступала, он руководил наведением мостов.

После войны семья Германа вернулась в комнату, которую они занимали ранее, а в пятидесятые годы они получили маленькую двухкомнатную квартиру, где жили втроем с Мирой. Рива после войны окончила Институт иностранных языков и преподавала немецкий язык в школе.

Рижские Тулбовичи узнали обо всём этом совершенно случайно. В 1966 году моя мама, Рива Тулбович, собиралась поехать из Риги в Юрмалу, на взморье. Она пришла на вокзал, чтобы сесть в электричку. На перроне она встретила своего однокурсника по историческому факультету Латвийского университета Исая Аугустона. Исай был с пожилой женщиной. Он познакомил маму с этой женщиной. Та представилась: «Рива Тульбович». Конечно, такое совпадение не осталось незамеченным, и женщины быстро выяснили родственную связь. Московские Тульбовичи и рижские Тулбовичи много лет поддерживали дружеские отношения и ездили друг к другу в гости.

Симон

В 1896 году родился третий сын Абрама и Марьяши — Симон. Как все дети в семье Тулбович, он окончил гимназию. На дальнейшую учебу денег не было, а приобрести какую-либо рабочую специальность считалось зазорным. Симон женился на девушке из семьи Вайс. В Риге до войны это была очень почтенная семья. Его жену звали Хелена. У них родились три дочери. Все они учились в латышской школе.

Старшая — Мина (1924 года рождения) перед войной окончила школу. Мина очень хорошо играла на пианино, и её родители думали, что она продолжит учиться в консерватории.

Вторая девочка — Ида (1926 года рождения) хорошо училась в школе и играла на скрипке.

Младшая — Хедвига (1928 года рождения) училась в школе и танцевала в хореографической группе при Театре оперы и балета в Риге. Все три девочки были очень изящными, хорошо воспитанными и со вкусом одевались, хотя семья была небогатая. Хелена сама обшивала девочек и приучала их шить.

Младший брат Симона — Гершон открыл в центре Риги писчебумажный магазин, и продавцом поставил Симона. Большого дохода этот магазин не давал, но помогал Симону содержать семью.

В 1941 году, уже при советской власти, две младшие сестры Симона работали в газете «Советская Латвия». Они получили две путёвки в пионерский лагерь на июнь и на июль. Своих детей у них не было, и эти путёвки предназначались племянницам. По июньской путевке в пионерский лагерь поехала Хедвига, а июльская путевка, естественно, пропала. Семья Симона не могла эвакуироваться из Риги, так как они ждали возвращения девочки из пионерского лагеря. Но она не приехала, потому что мост через Лиелупе был взорван, в Ригу нельзя было проехать, и детей из пионерского лагеря повезли в другую сторону, в Елгаву. Там их посадили в поезд и увезли в Россию.

Хедвига попала в Интернациональный детский дом имени Е. Стасовой в городе Иваново. (Подробнее об этом детском доме — на сайте: https://dic.academic.ru/dic.nsf/ruwiki/934768). Дети там учились на родном языке. Хедвига продолжала учиться на латышском и окончила семилетку. Все остальные члены её семьи погибли в гетто.

После войны Хедвига вернулась в Ригу, в тот дом, где она жила с родителями. Из всех вещей соседи вернули ей только скрипку сестры.

Хедвига рано вышла замуж за латыша, пьяницу. Он её нещадно бил, даже когда она была беременной. У неё родился мальчик с врожденным пороком сердца. Он прожил всего 12 лет.

У её мамы были два брата, которые ещё до Первой мировой войны уехали в Америку. Они до старости не женились. Но у них был свой бизнес, они умерли миллионерами. Три миллиона долларов они завещали Хедвиге. Она хотела поехать в Америку с ребёнком, чтобы вылечить его, раз уж есть деньги. Но за границу её не выпустили, только посоветовали перевести деньги государству, а ей за это якобы дадут автомобиль, холодильник, стиральную машину. Хедвига отказалась, государству ничего не перевела. Деньги остались у адвоката, который выслал ей несколько посылок с тряпками, а потом сообщил ей, что денег больше нет.

Тем временем министерство здравоохранения послало её в Омск, где мальчику сделали операцию на сердце. Врачи сказали, что надо будет ещё оперировать, только тогда он выздоровеет. Она привезла мальчика в Ригу, но ей нужно было работать. Тогда родная бабушка мальчика, которая жила в деревне, попросила, чтобы внука привезли к ней, потому что у них свежий воздух и хорошее питание. Хедвига ездила к сыну каждый выходной. И однажды он ждал её, как обычно, сидя на автобусной остановке, но подойти к матери не смог. Ему было очень плохо.

Хедвига тут же уехала с ним в Ригу. При содействии минздрава она с мальчиком вернулась в Сибирь. Ребёнка положили в больницу, и на следующее утро была назначена операция. Хедвигу временно поселили в новом доме, на котором ещё не было ни номера дома, ни номера квартиры. Ночью мальчику стало плохо, он звал маму, но никто не знал, где она находится. Когда рано утром Хедвига пришла в больницу, мальчик был уже мёртв.

Как только мальчик умер, минздрав перестал им интересоваться. Хедвига хотела похоронить сына в Риге. Она работала мастером в Рижском политехническом институте. Хедвига сообщила в институт о смерти сына, сослуживцы собрали для неё деньги, и она привезла тело в Ригу и похоронила его. Каждый день, возвращаясь с работы, она заходила на кладбище к могиле ребёнка.

Но жизнь берет своё. Хедвига вышла замуж во второй раз, опять за латыша, и опять забеременела. Родила здорового мальчика. Он вырос, окончил восьмилетку и строительное ПТУ. Затем он женился и подарил Хедвиге внука.

Мозус

В 1897 году у Абрама и Марьяши родился Мозус. В 1913 году вместе со старшим братом Германом он уехал в Москву, но вскоре вернулся в Ригу.

Мозус женился на Анне Бекер. У них было два сына: Залман-Бер (1922 года рождения), которого дома звали Борей, и Вульф (1925 года рождения). Старший перед войной успел окончить первый курс университета, а младший — восемь классов.

Боря погиб при бомбежке поезда, на котором он эвакуировался из Риги.

Вульф был на фронте с июля 1941 года и погиб в августе 1944 года в боях за город Даугавпилс (Латвия).

Родители погибли в гетто.

Шифра

В 1901 году у Абрама и Марьяши родилась Шифра. Она вышла замуж за владельца собственного бизнеса Самуила Бекера. В 1922 году он обанкротился, и молодые супруги бежали в Палестину.

Они жили в кибуце около Хайфы. У них родились трое детей: Шуламит (1922), Израиль (1925) и Ноэми (1927).

Шуламит в младенчестве переболела скарлатиной, получила осложнение на оба уха и оглохла. Из-за этого она не научилась и говорить.

В 1925 году Шифра вместе со старшей девочкой приезжала в Ригу к родителям. Рижане были поражены её видом: худая, измученная, кое-как одетая. Родители одели и обули её и внучку. Шифра поправилась, помолодела и вернулась в Палестину.

В 1939 году немцы бомбили Палестину, поскольку объявили войну Великобритании. Кибуцники работали в поле, в том числе и Шуламит с матерью. Во время воздушной тревоги все разбежались и спрятались, а девушка ничего не слышала и погибла.

В Израиле до сих пор живут дети, внуки и правнуки Израиля и Ноэми.

Соломон (Зяма)

В 1902 году у Абрама и Марьяши родился Соломон, в латышском варианте Залман. Это мой дед, отец моей мамы. История этой семейной ветви описана мною отдельно более подробно.

Эстер (Фира)

В 1905 году у Абрама и Марьяши родилась Эстер, по-домашнему Фира. Она вышла замуж за Наума Плавина. Детей у них не было. Специальности тоже не было. То была у них работа, то не было. Они оба окончили гимназию, но на высшее образование денег не оказалось, а заниматься ремеслом считалось зазорным.

Они снимали квартиру на две семьи вместе с самой младшей сестрой Фиры — Ривой. Все трое были подпольщиками, связанными с нелегальной в то время коммунистической партией. В апреле 1940 года Фиру и Риву арестовали, а Наум успел скрыться. У Наума было больное сердце. Он скрывался до лета 1940 года. Когда установилась советская власть, сестёр освободили из тюрьмы, они работали в газете «Советская Латвия». В 1941 году Наум, невзирая на больное сердце, ушел на фронт. Вернулся он очень больным, и в 1959 году умер от инфаркта. А Фира и Рива в начале войны перебрались в Эстонию и погибли в боях за Таллинн при отступлении.

Гершон

В 1907 году родился Гершон. Он окончил не только гимназию, но и университет, и стал юристом. Его двоюродным дядей (кузеном матери) был Мордехай Дубин, депутат латвийского Сейма от еврейской партии. Дубин принял Гершона на работу в качестве своего секретаря.

Вот свидетельство личного секретаря М. Дубина — Авраама Година.

Я познакомился с Мордехаем Дубиным весной 1928 года, ещё будучи учеником последнего класса гимназии «Тора ведерех эрец», а с начала 1929 года и до советской оккупации Латвии работал личным секретарем этого крупнейшего еврейского общественного деятеля в Европе.

Кроме меня, у М. Дубина было ещё два секретаря: Лазарь Головчинер и Гершон Тулбович. Они работали в отдельном кабинете, занимаясь по указанию Дубина подготовкой заявлений в различные учреждения и других официальных бумаг, а я находился рядом с Дубиным и записывал все просьбы посетителей. Поток писем от евреев тоже проходил через мои руки. Все секретари посещали государственные учреждения, выполняя различные поручения Дубина.

Все дети Абрама и Марьяши Тулбович были светскими людьми, несмотря на то, что оба родителя выросли в религиозных семьях и продолжали вести религиозный образ жизни. Но когда Абрам умирал, он позвал к себе сыновей и попросил, чтобы кто-нибудь из них стал верующим и продолжил его дела. Все сыновья были уже женаты, и перестроиться не могли. Холостым оставался только Гершон. Он согласился продолжить религиозную жизнь, чтобы отец умер успокоенным. Но у Гершона была невеста из светской семьи, и она отказалась вести религиозный образ жизни. Они расстались.

Гершон женился на девушке из религиозной семьи: на Розе Хентов. Её семья жила в Москве до 1919 года. В 1919 году вечером в квартиру постучали и потребовали открыть «именем революции». Глава семьи Яков Хентов так и сделал. Его вывели во двор и расстреляли. Дети были совсем маленькие.

Вдова Якова — Минна происходила из семьи Дубиных. Она с детьми приехала в Ригу и стала воспитывать детей в религиозном духе. Дети окончили гимназию в Риге (еврейскую религиозную).

У Гершона и Розы родились два мальчика: Аба (по деду Абраму) в 1934 году и Самуил в 1936 году. Пока был жив Абрам, все женатые дети с семьями к наступлению субботы собирались у родителей. Холостые дети и так жили с родителями.

После смерти Абрама все братья и сестры стали собираться у Гершона. Народу было много. Взрослые сидели за столом: ели, пили и спорили, в основном, на политические темы. Иногда за столом сидели незнакомые люди — беженцы из стран Европы. Они рассказывали, кто такие фашисты на деле, а не на словах. Одна молодая пара бежала из Вены. Они сказали, что у них в доме фашисты распороли все подушки, людей вываляли в смоле, а потом в пуху. Молодой австриец был готов раздеться и показать, как это выглядит. Они даже не подозревали, что это детские шалости по сравнению с тем, как издевались и мучили евреев в Латвии, Литве и на других оккупированных территориях.

В 1941 году, когда началась эвакуация, жена Гершона заявила, что они никуда не поедут, так как им что Гитлер, что советская власть — разницы нет. К тому времени Мордехай Дубин был уже арестован советской властью и вывезен в Россию.

Сам Гершон был арестован как секретарь Дубина, и умер в Рижской центральной тюрьме. Вся семья Гершона погибла в гетто.

Шпринце (Пиня)

В 1909 году у Абрама и Марьяши родилась ещё одна девочка. Ей дали мужское имя Пиня, потому что не смогли подобрать ещё одно неиспользованное женское имя среди имён умерших родственников. Когда девочка пошла в школу и узнала, что у нее мальчишеское имя, она стала его стесняться. И став взрослой, сумела изменить его. В официальных документах она записана под именем Шпринце.

Она окончила гимназию и выучилась на портниху. В семье были недовольны тем, что она стала заниматься ремеслом. Но она так работала, что у неё не было отбоя от заказчиков. Пиня сняла большую квартиру, в которой устроила приёмную комнату для клиентов (примерочную), комнату-мастерскую, где у нее работали девушки, и столовую для них же. Кроме того, в квартире были комнаты хозяев, кухня, ванная и другие подсобные помещения. Квартира находилась в деревянном двухэтажном доме в центре города, на улице Дзирнаву, 18, недалеко от улицы Стрелниеку. Дом был очень старым, зато комнаты выглядели огромными.

Пиня хорошо зарабатывала. Её муж, Вульф Шрибник, был ювелиром и тоже хорошо зарабатывал. Детей у них не было. В 1941 году Шрибники не эвакуировались. Их видели в гетто до конца. Пиню очень ценили офицерские жены, она их обшивала. В начале ноября 1943 года Рижское гетто было ликвидировано. Оставшихся в живых евреев перевезли в концлагеря в Саласпилсе, в Каунасе и в лагерь «Рига-Кайзервалд», организованный на территории нынешнего Межапарка. Когда их вывозили из Риги, Вульф заболел, а больных фашисты уничтожали в первую очередь.

Са́ласпилс (концлагерь «Куртенгоф») — концентрационный лагерь, созданный во время Второй мировой войны на территории оккупированной Германией Латвии, в 18 километрах от Риги рядом с городом Саласпилс. Лагерь существовал с октября 1941 года до конца лета 1944 года. Наиболее печальную известность этот лагерь получил из-за содержания в нём малолетних узников, которых затем стали использовать для отбора крови для раненых немецких солдат, вследствие чего дети быстро погибали. В 1967 году на месте лагеря был создан Саласпилсский мемориальный комплекс.

Межапарк — микрорайон в Риге, расположен на берегу озера Кишэзерс. Название получил от лесопарковой зоны. В Российской империи носил название Царский лес (немецкое Kaiserwald). Во время Второй мировой войны на территории района был построен концлагерь «Рига-Кайзервальд», где погибло около 18 тысяч евреев.

После войны Наум Плавин обращался в «Красный Крест», надеясь отыскать Пиню где-нибудь в мире, но ничего не получилось. И этой семьи не стало.

Рива

В 1910 году у Абрама и Марьяши родилась младшая дочь Рива. Она вышла замуж за Ноту Хентова, старшего брата Розы, жены Гершона. Детей у них не было. Рива несколько раз рожала девочек, но они умирали при родах или через несколько часов после родов.

Нота был религиозным, и ничего не знал о подпольной деятельности своей жены и её сестры Фиры. Сёстры понимали, что в любой день их могут арестовать и сделать обыск в квартире. Чтобы Нота не пострадал зря, Рива с ним развелась. Когда их действительно арестовали, Ноты уже в квартире не было. Когда началась война, сестры успели уйти в Эстонию и погибли при отступлении из Таллинна.

Семейная ветвь Соломона Тулбовича

Соломон (в латышском варианте Залман) Тулбович родился 23 сентября 1902 года. Он был восьмым ребенком в семье. Дома его звали Зямой. С детства его обучали игре на скрипке, учился он и в хедере. Он мечтал стать профессиональным скрипачом, намеревался даже ехать в Вену для дальнейшей учебы, но не было денег.

Как и все его братья и сестры, Зяма учился в русской гимназии. Как правило, дети приходили из школы одновременно — и братья, и сёстры. Когда они вместе садились за обеденный стол, их мать обратила внимание, что все они выглядят бледными и усталыми после учения, и только Зяма был всегда бодрым и румяным.

Родители не понимали, в чём дело, но однажды всё выяснилось. Марьяша давала детям мелочь на завтраки. Зяма прятал в дровяном сарае ботинки с коньками, а по утрам он клал туда сумку с учебниками, брал коньки и отправлялся на каток, но потом вовремя возвращался к обеду. Раз в месяц Абрам ходил в женскую и мужскую гимназии платить за обучение детей. В женской гимназии было всё нормально, а в мужской гимназии директор спросил Абрама, чем заболел его сын Залман, так как мальчик целый месяц не ходил на занятия. Абрам директору ничего не сказал, но дома Зяма за обедом «так получил, что сидеть ему было не на чем».

После окончания гимназии Залман пошел служить в латвийскую армию, в кавалерию. Он очень любил лошадей и собак, мечтал жить на земле, завести свое хозяйство, но этой мечте не суждено было осуществиться.

В начале двадцатых годов Залман встретил Басю Добрину, и в 1925 году они поженились. Родители Залмана были совсем не в восторге от этого события, поскольку Бася происходила из бедной семьи простого рабочего. Но Зяма влюбился раз и навсегда.

Семья Добриных жила в Двинске до 1907 года. Басиной маме, Риве, было три года, когда вся семья на Йом Кипур (Судный день) пошла в синагогу, а её оставили у соседей, тоже евреев. Когда синагога была полна народа, погромщики заколотили двери и окна снаружи и подожгли здание. Все молившиеся сгорели.

Риву до 16 лет растили соседи. В школу она не ходила. Её обучили всем еврейским законам, которые должна знать женщина: что, как и когда готовить; она знала все нужные молитвы. Добрые люди познакомили шестнадцатилетнюю девушку с молодым человеком на десять лет её старше. Его звали Мендель Добрин. Они полюбили друг друга и поженились. У них родился сын Ицхак (1897), потом Бася (1900), потом ещё два мальчика, и затем дочь Роза (1907).

До русско-японской войны семья жила в Двинске. Мендель был призван в армию, а когда он вернулся с войны, то за участие боевых действиях получил вид на жительство в Риге. Семья переехала. Мендель устроился на работу.

Рива была беременна пятым ребенком, когда пришел к ним домой какой-то рабочий и сообщил, что Мендель умер. Ему не было и сорока лет. Вскрытие не делали, и так и не узнали, от чего он умер. Рива осталась одна с пятью детьми в чужом городе, без средств к существованию, без родных и знакомых.

Они снимали трехкомнатную квартиру около вокзала и рынка, на Курмановской улице (теперь улица Бирзниека-Упиша). Одну комнату сдавали, и вообще перебивались случайными заработками. Иногда Рива не знала утром, чем она будет кормить семью в обед. Но на праздники у неё всегда был накрыт стол — кроме одного раза. Перед праздником Песах ночью в кладовку забрались воры и выкрали все, что было заготовлено. Дети крепко спали и ничего не слышали, а Рива слышала всё, но не издала ни звука. Значит, были люди еще беднее её.

Рива понимала, что детей надо обучить ремеслу, чтобы они не бедствовали. И вот старшего сына Изю она отдала в ученики к закройщику обуви, — он так и выучился. Басю в 11 лет отдали в няньки в еврейскую семью. Когда Бася работала в этой семье, хозяин заболел, и её послали за доктором. Доктор спросил, что с хозяином и стар ли он. На это Бася ответила, что да, очень старый, ему почти сорок лет.

Знакомая девушка подготовила Басю к экзаменам в гимназию, и та сдала вступительные экзамены на отлично. Она закончила первый класс так, что директор сказал: раз она так хорошо учится, она может, как сирота и дочь бывшего солдата, учиться во втором классе тоже бесплатно. Но Рива спросила у дочери, умеет ли она читать, писать и считать. Получив утвердительный ответ, мать решила, что этого образования достаточно, и отдала Басю учиться на модистку. На этом Басино классическое образование закончилось, но всю свою жизнь она много читала, владела тремя языками.

Второй Ривин сын работал в Юрмале, но в возрасте 18 лет заболел воспалением легких и приехал домой в очень тяжелом состоянии. Спасти его уже нельзя было, он умер. Был еще один мальчик, который умер в трёхлетнем возрасте, тоже от воспаления легких.

Самой младшей и слабенькой была Роза, к тому же она была очень маленького роста. Во время Первой мировой войны в Риге были немцы. Они относились весьма лояльно к мирному населению. Восьмилетняя Роза приходила к солдатской кухне, и повар наливал полную кастрюлю мясного супа, в котором плавали куски мяса. Роза с трудом доносила эту кастрюлю до ближайшего угла, где ее ждал брат. Вдвоем они притаскивали эту кастрюлю домой, и ели этот суп всей семьёй.

Роза поступила в гимназию и успешно её окончила в 15 лет. С 8,5 лет она начала давать уроки детям из состоятельных семей, и её заработок был весьма ощутимым в семейном бюджете. Потом она стала работать в конторе фабрики «Лайма» и одновременно учиться в университете на юридическом факультете. Она знала два иностранных языка: немецкий и французский, и три местных: русский, латышский, идиш.

При советской власти Розу избрали на фабрике освобождённым парторгом, хотя она была только кандидатом в члены коммунистической партии. В ряды партии Роза вступила уже после войны. На партийных мероприятиях. проводимых совместно с другими предприятиями, Роза познакомилась с Александром Марковым, ответственным работником другой кондитерской фабрики — «17 июня». Война помешала им оформить отношения официально.

Итак, Бася в 1925 г. вышла замуж за Зяму. Зяма переехал к ней, и они жили вчетвером: молодожёны, Басина мама и младшая сестра Роза. К свадьбе Залман подарил невесте золотые часики. Бася приложила их к уху, но не услышала тиканья. Она решила, что часы неисправны. Зяма приложил часы к своему уху и убедился, что часы идут нормально. Тогда Бася приложила часы к другому уху и услышала тиканье. Оказалось, что Бася в детстве перенесла скарлатину. В постели она не лежала, никто её не лечил. Она получила осложнение и оглохла на одно ухо. Они договорились с Зямой никому об этом не рассказывать.

Бася была в положении, из-за чего её уволили с работы — не могла работать модистка с большим животом. Никаких декретных тогда не платили, да и самого декретного отпуска не было. А Зяма ещё не работал, поэтому одну комнату они сдавали. Жили впроголодь, хотя в магазинах было всё, и не очень дорого для работающих людей.

Басина мама болела раком желудка и в мае 1926 г. умерла. Бася не смогла попасть на похороны матери, так как она в это время родила своего первенца и лежала в больнице. А Роза до конца своих дней упрекала старшую сестру за то, что все хлопоты в последние дни матери легли на её плечи.

До рождения сына Залман немного работал в Болдерае — это окраина Риги. Ему не приходилось ездить туда каждый день, потому что хозяин дал ему маленькую квартирку без удобств. Они там поселились вдвоем с Басей. Бася хозяйничала дома. Однажды Бася сварила холодец. Она его приготовила, разлила по тарелкам и поставила остывать на крыльцо. Но когда Бася решила посмотреть, застыл ли холодец, то обнаружила, что тарелки пустые, так как кошки всё вылакали. Она залилась слезами, другой еды для мужа у нее не было. Но когда Залман вернулся с работы и увидел, что Бася заплаканная, то стал её утешать и сказал, что он не голоден.

Бася назвала сына Менделем в память о своём отце. Дома его звали Моней. Родители считали, что Моня своим рождением принёс в дом счастье. Залман наконец нашел работу: он стал учеником закройщика и начал получать деньги, хотя и не много. Они ещё жили тяжело, но страшный голод отступил. Младенца Моню клали спать сначала в соломенную корзину, и только позже ему купили соломенную коляску и даже кроватку.

Вскоре Залман стал работать самостоятельно у одного еврейского хозяина. Жена этого хозяина была родной сестрой Басиной подруги, которая вышла замуж за простого сапожника. Но этот сапожник оказался очень предприимчивым и открыл свою обувную мастерскую и магазин. Вот у них Залман и работал. У этих людей было трое детей: старшая дочь 1920 года рождения, средняя дочь — на три года младше (1923 года рождения) и младший мальчик — 1925 года рождения.

Под Рождество торговля шла очень бойко, продали много. Работники магазина ушли пораньше, уборщица тоже ушла, в магазине оставались только хозяин с хозяйкой, подсчитывавшие выручку. Вдруг кто-то постучал в двери с чёрного хода. По действовавшим тогда в Риге правилам торговли в неурочные часы магазины открывать не разрешалось, нарушителей этих правил могли оштрафовать. Хозяин не хотел впускать посетителей, он опасался штрафа. Но стучавшие очень просили: якобы они идут на бал и поэтому хотят купить две пары лаковых туфель. Хозяин не выдержал и открыл дверь. Молодые люди, оказавшиеся грабителями, ворвались в помещение, ударили ножом хозяев, забрали содержимое кассы и скрылись.

Пришедшие утром работники магазина нашли хозяев в кровавых лужах. Тут же вызвали полицию и «скорую помощь». Хозяин был мёртв, но его жена была ещё жива и смогла рассказать, что произошло. По дороге в больницу она скончалась. Сиротами остались трое малолетних детей. Магазин закрылся, и все его сотрудники, в том числе и Залман, потеряли работу.