Бесплатный фрагмент - РетрограД

РетрограД

Консервативные люди оттого делают так мало зла, что робки и не уверены в себе; делают же зло не консервативные, а злые.

Антон Павлович Чехов

Вступление

Себя люди не любят — факт всем известный давно. Другой вопрос — почему? Разобраться не так уж и просто, хотя казалось бы — нет. Ведь большинство людей отвергают свою нелюбовь к себе самому. Лишь прикрывают это своей полной уверенностью. Посмотришь на одного человека уверенного — ни за что и не скажешь, что он не любит себя. Любить полностью себя самого — невозможно. Изъян в любом случае найдётся какой. Смысл лишь в том, чтобы изъян этот принять или спрятать. Можно ещё оправдать. Но здесь встаёт аспект совершенно другой. Аспект, называемый совестью. Будет ли оправдание честным? Ведь если всё будет точно не так, мучений избежать не удастся. Даже самым уверенным людям. А если совести нет? Конечно, довольным решением можно быть сколько угодно. Вполне даже оправданным. С твоей стороны. Но, говоря объективно, это будет совершенно неправильно. Случай клинический. Но таких большинство. Нечасто неизлечимых обилие. Но тут случай совершенно такой. Самое интересное то, что эти неизлечимые сами того и не знают. Все себя считают здоровыми. Но из — за таких вот «здоровых» истинные здоровые убиваются сами.

Причём обратить стоит внимание на связь между ними. Вернее, не связь, а на некое бесполезное явление, призванное давать людям новое. Новое о себе, о других, обо всём…  Бесполезное оно оттого, что больной и здоровый друг для друга немы. Больной не понимает здорового. Здоровый всегда смеётся над ним, но не более. Парадокс, но здесь смеяться — совершенно заслуженно. Потому что больной сам себя заразил. Теперь в нём эта доза сидит до конца его жизни. Пожизненную дозу сам себе он вколол. Живёт теперь он довольный, медленно убивая не только себя, но и других.

А ведь раньше как было? Просто прочертишь — и дружба началась. От одной маленькой точки исходит множество линий. Чем дружба дольше, сильнее — тем длиннее и толще линия та. А все линии образуют цветочек. Да, не все линии длинные. Но и в них найти можно смысл. Хотя истина довольно проста. В детстве цветок «Поливать» проще намного. Он даже, скорее, сам «поливается». Сам по себе и растёт. Хорошо и лепесткам. И поливающему.

Бывает, лепесток отлетает. Но раньше, нисколько не наоборот, терять — то и легче. Отрастёт тут же новый. Не несколько. Своему месту — один лепесток. Однако, чем крона старше — тем чаще лепестки отлетают. Но взрослеть — не всегда значит умнеть. Априори, чем старше — тем меньше всегда лепестков. Но лепестки часть цветка. Он ими живёт. Он ими чувствует. Он себе помогает. Однако сам их иногда отвергает. Новый не всегда прирастёт. Первое время будет неплохо.

Однако долг перевесит желание. Всегда перевесит желание. И душа свалится в бездну. Однако, вот парадокс, мудрое мгновение долга уйдёт. И вернётся желание, разум тупящее. Иногда наводящее грусть. Хочется, чтобы пришёл кто — то, да спас. Но никому это не надо. Ищешь сам себе лепестки, а в конце находишь целую бабочку. Казалось, находишь. Казалось, поможет. Ты с той красотой себя и находишь, ты с ней цветёшь. Однако всё оказалось обман. Она лишь нектар весь из забрала. Теперь так и мучайся, вянь, думай, что сделал не так, когда справедливости никакой на самом еле и нет.

В конечном итоге всё равно остаёшься один. На этот раз завядшим остался. Но эра имеет свойство меняться, однако. Повезло не здесь — повезёт в другом месте. Но ошибки всегда хороши. Есть синоним слова хороший — «Опыт». Не как оправдание, а в качестве шага вперёд. Время приоритеты свои поменять. Но ни капли не страшно не иметь опыта в том, что для жизни — убивших значение имеет катастрофическое. Ведь в том — то и смысл: учиться на их ошибках для того, чтобы не допускать их у себя. А они пусть остаются. Одни или вдвоём — совершенно неважно. В любом случае — со своими ошибками. Пускай в прошлом и остаются. С животворящим огнём или нет — лишь время рассудит. А их миссия в жизни — только дальше лишь вянуть, руководствуясь всякими лишь отговорками. Или даже не жизни. Ведь они «Не живут — потому что нельзя это жизнью назвать» Так, лишь существование. И отдавать его под контроль лишь навязанным принципам, себя на деле, не любя совершенно. Изумительно, но они как раз думают, что это и есть любовь настоящая. Но они совершают это даже не для себя. А лишь для других. Но точно — не для таких, как они. Для них пришло время опять расцвести. Ведь чтобы ожить, умереть надо сначала. Сделать новое что — то. Это поможет отойти ото смерти своей. Лишь пугание себя самого и отталкивает от цели заветной. А расцвести не так уж и сложно. Просто вырваться за грани себя. Иногда даже можно выйти с комфортной земли. На землю чужую. Чуть помучить себя. Чтобы узнать, что такое несчастье, а потом силу вновь обрести. Совершенно неожиданно неудача приходит. Приходит однажды — всегда. Но не до всех доходит именно то, что её надо поймать. Поймаешь — она работать начнёт на тебя. Но и это не всё. Поймать — то надо и правильно. Поймаешь не там — проростёшь в самый тупик. И будешь думать, что удача была с тобою всегда. Однако, на деле довела она до самого дна. И только лишь потому, что неправильно повёл ты себя. Но стоит посмотреть на других и испытать бурю эмоций. Сначала зависть и грусть, а позже придёт и сам ум. Другие цветочки доросли уже до всех пределов своих. Радуются себе. Якобы уже достигли успеха. Однако лишь проблем себе нажили. В тупик себя завели, а в тупике и нашли себе и таких же «неудачно — удачу поймавших». Живут в сплошной слепоте, даже не думая дальше цвести. И после этого в голову приходят совершенно новые чувства: любовь к себе самому. Быть может, и гордость. Однако это помогает расти. И остальные цветы остаются в питомнике. И лишь один только цветочек ввысь расти и пытается. И без всяких подспорий. Да тем и не поможет подспорье. Девать его некуда. Разве что, на жалкие попытки границы расширить свои. Но давления, обычно, они не выдерживают. Просто ломаются, разрушая тем самым даже надежды на вершину всякую. Просто разрушая своё основание. Да, бывает и дождик, и снег. Даже град даже иногда на цветок обрушается. И да, расти бывает трудно ему. Но это лишь небольшой перерыв. Нужен лишь для того, чтобы потом распуститься опять.

И даже после того слышится хруст неприятный. Не чувства, не голос, а именно хруст. И что интересно, всегда доносится только лишь сзади. Как бы заманивает тебя обернуться. Кто поумнее. Кто поглупее. Цветочки поопытнее лишь как — то маскируют свой собственный хруст под голос живых. А своё получая, просто уходят, уже с трудом хруст маскируя. А потом долго думаешь, как же с такими дарами муляжа он умудрился жизнь свою поломать. И подобные мысли уже не позволяют отличить глупых от умных. Впрочем, в чём принципиальная разница? Ведь оба уже всю жизнь поломали себе. А глупейшие, вообще, смешно и подумать — с каким — то трудом и получили хоть что — то, и сразу смеются, искренне думая, что это было не их разрушение, а само возвышение.

«Однако, может, он в чём — то и прав» — подумал бы жизнь себе точно так же сломавший, но чуть поумнее. Ведь каждый хочет своё. Но подумать хорошо не составляет особо труда. Если нет веры — то нету и цели толковой. Добиться того, не зная зачем — значит не добиться вообще ничего.

Но несмотря ни на что, и на это ухищрения находятся. Некоторые, найдя совсем не то, что хотели, выдают создаваемое за давно ими желаемое. А зачем создаваемое? С какой целью они себе жизнь хотели испортить? Под давлением моды глупцы именно это и делают. Угодить лишь бы всем остальным. Кому остальным? Таким же глупцам, которые и сейчас продолжают стелиться под своих таких же глупых приятелей. Настоящая иерархия. Интереснее то, что есть выбор у каждого. Вернее, лишь только формально. Фактически он есть только у думающего. Или иначе: не только моде лишь потакающего, а себя самого уважающего. Как жаль, что выбор приобретают не все. Многие сами себя от него отрезают. Зачем? А чтобы… Совершенно непонятно зачем. Они не знают ответа. Естественно. Как можно добиться ответа, не задав вначале вопроса? Забавно, что у самих этих «Гениев» дилеммы подобной и нет. Волнуются только люди, себе вопрос давно уж задавшие. Волнуются, причём, не за себя. А за тех, кто и этого простого поступка не сделал. Удивительно. Поступок простой — а жизнь переходит уже в совершенно параллельную крайность. Но тут вопрос появляется совершенно другой. Быть может, странный слегка. А зачем вообще за них волноваться? Ладно бы то они понимали, но им и самим от того и неплохо. Морально себя погубили, но даже того не подметили. Возможно, все недоумения приведут к тому, что, может, это и не так хорошо? Постоянно быть как на иголках. Волноваться не только за себя самого, а ещё и каждый день переживать за других.

Но страшно становится вот, определённо, за что: и ещё, даже не догадавшись, предположить нетрудно весьма, что есть и люди такие, что их людьми — то трудно назвать. Не умеют себя контролировать. Это даже хуже, чем оправдания. Те хоть уже осознали, что жизнь свою уже они поломали. Даже если и оправдываются, то где — то в глубине их совсем ещё не тёмной души ещё светит тот огонёк. Огонёк понимания. Огонёк непринятия, который ещё может перерасти в самый настоящий пожар, который всю душу согреет и успокоит. Этот пожар жарок лишь только для ненависти, для непринятия, для затемнения. Этот огонёк в душе всё это сжигает. Облагоразумляет. Даже пепла от того не остаётся. Остаётся лишь чистота, дающая самое важное — веру. Однако, перед этим всем вопрос — не — задавшим, стоит пройти ещё одно испытание. И результат всегда будет провальным. Но если пожар вдруг охватит, то дальнейшее всё ж будет счастливым. Но если не придёт и даже пожар, то человек на обрыв обречён. Ужасно, когда в теле нет ничего. Ни чистоты, ни пожара, ни огонька даже. Лишь целые чувства, которые к перелому сему и приводят. Человек не может их контролировать. Вообще ни один. Но лишь единицы могут мастерски перебивать разумом. Ведь они в том и состоят, чтоб о приличиях и не помнить. Контролировать их невозможно. Но если невозможно контролировать их, то можно иметь волю над разумом. Но вот парадокс, без тех же ошибок разум не может быть полон. Вот и следует, что нету в теле морали. Нету в теле ума. Нет вообще ничего. Лишь только чувства, которые слепят всегда. В слепоте этой, может, во времени и хорошо. Но ничего не проходит бесследно. И в следе той слепоты и остаётся тот огонёк. А ведь именно он и сжигает темноты затемненье. А если слепота остаётся бесследной, то выход один лишь — бояться, ибо исправить ничего уже невозможно, и раз уж ничего ты не понял, то, будь добр, со слепотою столкнуться опять.

Глава 1

Иногда, даже не задавая никакие вопросы, всё сразу становится ясно. В голове всё укладывается. Если что непонятно — то тут уже вопрос к человеку, ведь трудно здесь в чём — либо запутаться. Да, шанс на это имеется абсолютно всегда. Этот шанс принято называть уникальным. Человека с тем самым шансом — особенным. Но стоит всегда признавать вещи, очевидные оку. Приравнивать обыкновенную глупость к самой уникальности — и есть сама глупость. Но переубедить кого — либо уже невозможно. Глупость уже сидит глубоко. Так, что уже почти каждый первый считает себя уникальным, приравнивая неспособность к размышлению к особенности, называемой мнением. Можно сказать абсолютно всё и это «Всё» будет услышано. А всё лишь потому, что сказано было что — то для всех них обидное. Возможно, устали от всего им обидного. Невзирая на эго, лишь оно, пожалуй, всем и помогает. И, пожалуй, не согласиться — посчитать странным себя самого. Либо после такого отчаянного шага будешь сам именитым. Либо станешь изгоем. Вернее, не станешь — останешься. Вопрос в абсолютно другом — плохо ли это? Плохо ль быть зрячим, когда все остальные — слепые?

Обыкновенно, прямо смотря, вроде бы и всё замечая, однако в то же время, абсолютно ничего и не видя, человек вспомнить пытается все располагающие или предшествующие события, приведшие его к невиданной радости, к великолепию торжества совсем непредвиденного. Полнейшая отвлечённость от всего мира сравнений и сплетен длиться вечно не может по самому определению того самого мира. Верным признаком причастности ко всем этическим преступлениям мира сопровождается сущность если не создателя, хоть небольшой, но существенной части мира, без которой свет, ошибочно всё и всех в себя собравший, катаклизмом стёрт будет со своего же лица, оставив на поверхности только восхищённых или просто улыбающихся. О самооценке в критической ситуации говорить не приходится. Раз уж нету у света её. Ну посудить нетрудно — он сам себя разрушает, надеясь этими же прецедентами сделать себя симпатичней, но втайне даже от себя пытаясь привлечь лишь внимание, хотя сам недостаток виртуозно пряча так, что даже сам этого не замечает. Только труженики, подобное пережившие хоть и с великим трудом, зато правду от себя не скрывающие и улыбаются, и на мысли свои отвлекаются. Задатки труженика есть в человеке. Но убьёт их он или нет — дилемма именно в этом.

И не всегда есть возможность погрузится в пучину собственных мыслей. Особенно, если прожить страх необыкновенный возможности не было, а повсюду стоят почти что упавшие. Ведь желание высокой меры абсолютно нормально для всех. Но золото — покой приносит. А покой равен золоту. А потому обыкновенный, но лишь с первого впечатления, клерк не хватал ни звёзд с белого неба, ни себя самого для личности, ведь куда бы лезть дальше, казалось? И ведь давно подмечено, и хотя не очами, хоть мозгом, что не возникает жизни, при которой всё идеально, он от просвета, возможно, не работал, но думал, что сейчас момент именно тот, когда границы все стёрты и всё исключительно чудно, богато. Нет границ тела, нет границ восхищению, ведь позади всё абсолютно: нет больше учёбы, нет во всей красе строгости. Исчезло всё напряжение, не существует волнения. По самой меньшей цене — для него лично. И для профессионала всего дела — мечта. Со стороны — человек, даже нестрашно сказать, — он рабочий, занимается делом своим. В другое время, уже не твоё, попробуй представить, о чём же он думает, и сам себе наплетёшь чепухи, в роде того, что хорошего человека должно быть много. Вернее, хороших людей быть много должно. Будто сам, непонятно зачем, его оправдывая, ведь таких, как он — миллионы. Нестрашно, что плодов работы не видно, ведь наверняка они существуют, но только для людей специальных. Специально обученных видеть их. И веками продолжаться так может. И будет. И будет от их тихого смеха, ведь эти «флористы», возможно, даже зачастую втайне от себя, но знают, что плодов этих существовать и не может, но пока непросвещённые думают, что видят истину в том, чего нет, этот смех будет слышен всегда. Но только людьми специальными. И только от них же. А если миф о том, что специальность их каторжная, будет разрушен, они её и лишатся. Да, мир очистится, да, человек закроет дверь в прошлое, но того случится не может, пока мифам верят те, кто не только не знает профессии, но и законов жизни этических, потому зачастую специалисты тот миф и поддерживают, что всё будет. Но позже. И только для людей специальных. Или по — другому, людей просто ненужных.

Не одними лишь предисловиями богаты все рассуждения. Но хороши и те, и другие не только лишь смыслом, но и для каждого ценным — истиной. Для одного истина одна абсолютно всегда, но для множества — одной не обойтись уже точно. Однако иногда даже разумом не обделённым в спор влезать и приходится. Какой сильной правда бы не была — а защитить себя без сторонников может только человек совершенно неясный. Он странный, он слабый. Однако не с обеих сторон. Сильный лишь для таких странных, как и, собственно, он. Но вещь — то ведь в том, что поиск таких бесподобных займёт времени больше. Раз, эдак, в миллион. И ведь даже если найдёшь, то в факте того радости может и не оказаться, ведь редкость ценности может оказаться не такой уж ценной. Да и ценность — не редкой. Но покоя не даёт не подобное. Совсем противоположное: даже бесподобный человек, понимающий, обозреть может всё, но сделать то самое заветное действие хочет далеко не всегда. Одно дело — когда ты упёртый, ищешь того, бесподобного, и даже встречаешь, а он тоже человека встречает, однако, совсем не того. Не тебя. Не такого тебя, какой был нужен ему. А презумпция — то вся на тебе. На том, кто искал. Искал, искал и в конечном итоге нашёл. Думаешь, что нашёл бесподобного, а в реальности разговариваешь с беспринципностью, которая тебя в пропасть загонит надолго. Вплоть до момента появления уважения себя самого. Момента признания себя самого. Момента веры себе самому. Впредь на прошлое не ориентируешься. Идёшь вперёд. Навстречу не только беспринципности, но и унижению собственного достоинства, однако к возвышению того достоинства среди остальных.

И пускай не возвышаешься в своём уме собственном. Можешь даже не приобрести славы. Зато ты будешь нормальным. Особо не выделяться ни тем. Да и ни другим, собственно, тоже. Делаешь ставку на «Среднее». Совсем человек не рискует. Вроде и в нищете становиться лучше не хочется. Но даже в минуемом счастье есть шанс угодить в пропасть, потеряв свою главную ценность. Но и счастье несчастью может быть рознь. И даже смотреть не придётся на то, кто такой ты сегодня. Ловелас мимо людей словно всех пролетающий и оставляющий их далеко позади. Или один из той чёрно — белой массы, каждый день ходящей в накидках такого же цвета. Ибо нет у них даже масок. Потому что нет в человеке загадки. Видно всё с первого взгляда. Даже с обыкновенного самого — с его привычного места. Ведь это тот случай, когда не человек место красит, а место человека. Ведь наблюдать за местом весьма интересней. Однако прознать желания этих «Не мест» интересно тоже весьма. В чём сего желания сила? Оправдать ожидания поможет лишь их спуск изначальный, поскольку многого ожидать не придётся. Хоть тогда. Хоть сейчас. Но только не в будущем. В привычках невероятия вариантов — чаще сбываться. Но, напротив, надежды, даже со всей своею нелепостью, сбыться всё ж смогут. Да, вероятность оказаться на дне выше, но то «Всё» не все понимают. Всё делают ставку на «Среднее». На что гарантированно. Даже самый отчаянный, но только при всей спекуляции, тогда обыкновенным трусом покажется, идущим за теми, кто идёт за другими. В походе за другими только ожидает он чего интересного. Только ожиданиями себя он и радует. И только в конце пути своего лишь понимает, что впереди не стимул, не самообман. Более того — не фантазия. Лишь прозрачная блёклая тень идущего спереди, который идёт за такой же тенью, не отличающейся ничем, кроме испаряющихся мечтаний.

Но тень не всегда блекла или прозрачна. Обобщения лишь всех утешают. Или даже раздражают кого. Но то не меняет факта, что хоть цвет свой у каждой. У человека рабочего, как он сам себя называет, сомнений бы не было в том, что она чёрно — белая… Что же, иногда неплохо слова и попридержать. По меньшей мере ему самому всё вполне нравится. Нравится вот уже несколько лет. Легко не согласиться с обратным, ведь не нравилось бы — пошёл бы трудиться в место другое. Но с его — то умениями только обёртка будет другой, а польза, да суть останутся теми же. Но то, совершенно напротив, ему не противно — то видно. Но не настолько он опытен, чтобы в голове его сложилась заветная правда, а пока убеждён он твёрже всего, что не только доносит корысть себе, но и окружающим выгоду. Некая вывеска на тысячной витрине очередного магазина одежды — то работа его. Такое пикантное яблоко на совсем обычной упаковке продукта — плод лишь в меньшей степени того яблока матери, зато в полной степени украшенное кротким дизайнером. Или даже алмаз. Непрезентабельность его неогранённости обо всём скажет, хотя в душе его всё сокровище. Но на чистой и гладкой груди он будет в виде лишь огранённом, с одной стороны как бы пытаясь намекнуть на некую тайну, таящуюся в душе носителя, а с другой стороны прямо указывая своим блеском на расцветающее там же лицемерие. Но на свете это не имеет значения, если для одних это метод для маскировки, а для других — образ для обогащения. И прекрасно не думать обо всех последствиях. На жизнь заработал — а дальше у души идёт всё, как нельзя, ровно. И нет никакого развития: нету ошибок, нету падений. До света она дотянуться не сможет. Да и дальше только человек ёрзает, носится. Но не душа. Ведь даже небольшая горка ошибок не смогла дать разгона, ибо нету просто ошибок. И пусть брошенный вверх всё же падает вниз — душа расцветает. Свой интерес приобретает. А от света — своё же истинное. Своё — настоящее сияние.

Однако сияние может гаснуть не от порчи, а от наивности. Наивности человека, сказать, неиспорченного. Того, кто не просто работает, но крайне энтузиастичен. Воюет лишь от незнания. Незнания того, что не всем другим всё равно, однако про себя не забывая. Что же, понять его можно — обогащение на данном отрезке весьма не мешает на фоне становления. Хотя лично он считает, что он уже стал. Опыт стабильной работы вот уже скоро достигнет четырёх лет. Он сам этим очень гордился, ведь ни у одного из его бывших друзей к своим двадцати четырём — двадцати пяти годам ещё не получилось достигнуть уровня того ремесла, которое приносило бы не только удовольствие, но и доход. А главное — оно постоянное. Для этого человека это был один из главных поводов для гордости и не просто так он сравнивал себя со своими бывшими товарищами, ибо упустить возможность лишний раз себя похвалить было смерти подобно. Что же, и у того есть оправдание — работать лучше он начинал, когда в полной мере осознавал своё. Однако не в простой рутине вся ценность. Имел трудяга свойство смотреть не только вперёд, а будто рентген — видеть всё то, что за будущим. Не только то, что впереди, но и что — то за тем даже стоящее. Оттого и делал выбор не для себя самого. А для того человека, что в будущем будет пожинать плоды сотворённого ранее. Знал он это не понаслышке, ведь будучи намного моложе он ввести успел вперед идущего в далеко не одно заблуждение. Одни заблуждения приводили к неприятностям. Другие — к личному. И только спасение в виде угасания своей идентичности, наказание схватыванием собственного эга собой и последующее признание не другими, но эгом помогло молодому, но более чем не начинающему дизайнеру разгрести все мысли на место. Благодаря только не лицемерам присущей медлительности, а принадлежащим теперь ему самому сумбурности и беспорядку, ранее ненавистным, сейчас — спасительным.

Чему положительную оценку большинство бы точно не дало, так это внешности этого человека. Причём, внешности совершенно не той, которую он мог выбрать. Одевался он ювелирно. Обыкновенная, но далеко не единственная условная толстовка всегда была под цвет его глаз. Оттенок он всегда выбирал подходящий. Никогда нельзя было на нём увидеть, рубашку, скажем, бирюзового цвета, ибо такой тон резко отвлекал от взгляда глаз собеседника. Благодаря тому, собеседник и будет видеть в человеке лишь внешность рубашке подобную и даже не заметит глаза, на душу похожие, на контрасте яркости ужаса не такие взгляд привлекающие, но в сотню раз интересней обычной рубашки. Напротив, форма жизни была абсолютно всегда была слабо выраженного бледновато — голубого оттенка цвета индиго. Точно такого же, как и его глаза. На его стройных ногах красовались узкие джинсы. Узкие не потому, что к таким ногам в обязательном порядке должно что — то привлекать, а потому, что именно такие джинсы обеспечивали идеальнейшее строение сходящей вниз волны голубовато — синих лавин. Но цвет менялся с ювелирно — подобранной палитры пастельно — голубоватого на более, но не доходящий до абсурда, выраженный сапфировый. И чем ниже опускался взгляд собеседника, тем тусклее становился тот сапфир, формируя в непонимающих глазах вполне ясные волны, владеющие лишь одним, но очень элегантным всплеском. А кульминацией этих волн становились мрачнейше — синие ботинки оттенка ночного неба, на котором нет ни единой звезды.

И всё было бы хорошо, если бы не лицо того, чьё тело вся эта волна покрывает. И если одежду поменять можно легко, то лицо своё не исправишь. И хотя веснушки придавали ему какой — то шарм, в остальном оно было, прямо сказать, не слишком интересным. Оно не было ни вытянутым, ни широким. Скорее, обычным. Подбородок был близко расположен к губам и слегка выпирал. Уши у него были «Средней паршивости», как он сам о них говорил, когда речь о них заходила. Лицу вроде подходят. От головы почти не уходят в стороны, поэтому он вполне мог позволить себе носить причёску, их не перекрывающую, ведь если бы они были у него хоть чуть «Отдёрнуты», он бы всеми силами пытался отрастить себе такую шевелюру, которая не только закрывала бы уши от посторонних и не очень глаз, но и придавала бы форме его лица вполне отличный от других оттенок. И, что понять уже довольно нетрудно, обаяние как лицу, так и пареньку в целом придавали его глаза. А точнее, их великолепное сочетание с одеждой, им подбираемой. Начиная огляд с блекло — василькового капюшона толстовки и заканчивая его космически — тёмными сапогами, не могло не сложиться впечатление человека крайне опрятного.

Работа такого человека со стороны хоть и могла показаться весьма тусклой и рутинной, но для него, человека, находящегося не в стороне, а в непосредственном центре событий, подобные оскорбления его деятельности являлись не более, чем мелочью, которую говорят те, кто никогда не пробовал ничего даже подобного за всю свою жизнь. Вроде бы надо знать, на кого ориентируешься, а в то же время совершенно неплохо бы и угодить остальным. Важно подобрать оригинальное и притягивающее взгляд сочетание цветов. И главное — окончательно заманить зеваку в лавочку, в которую, впрочем, он сам попадётся. Но осознает это только потом, будучи пойманным.

Но у самого трудяги дизайнерская деятельность вызывала восхищение. Не амбициозность. Амбициозность прошла в тот же момент, когда он понял, что уже стал маэстро в своём деле. Однако восхищение своей работой он испытывал всегда, когда начинал о ней задумываться более глубоко. То — есть, не во время работы непосредственно. Во время работы он думал о том, насколько оригинально возможно нарисовать щит или вывеску. И практически всегда он достигал своей задумки. У его творений был нужный шарм, достаточный для того, чтобы не оттолкнуть возможного клиента своей назойливостью. У его работ было главное — привлекательность. Нет, не всегда они были яркими. Хотя и убийственная, но такая приманивающая резкость тоже имела место в некоторых его произведениях. Но эти работы притягивали своей, наоборот, ненавязчивостью. На фоне других, слишком кислотных, чересчур вульгарных картин, его произведения привлекали своей сдержанностью, а в череде обыкновенных скучных объявлений, плоды его работ всегда умели завлекать. По — иному, этот человек имел понимание баланса в рекламе и всегда его соблюдал, чем и заработал себе репутацию дизайнера, великолепно знающего своё дело.

Работа в его компании нареканий не вызывала, всё было вполне ясно, дерзко и современно. Менеджер получал разнообразные заказы от клиентов и принимал, либо отказывал. Это зависело от конкретных принципов менеджмента, знал которые только сам непосредственно менеджер. Потом менеджер прикреплял принятый заказ в корпоративный чат, в котором дизайнеры и решали, приниматься за работу или нет. Кто брался за работу, за тем она оставалась закреплена навсегда, вплоть до её выполнения. Кто хотел взять заказ, должен был просто написать об этом менеджеру. После этого момента можно было приступать к работе.

Собственно, только недавно закончив работу над заказом для рекламного щита, неплохо бы и взяться за новую работу. Однако отношения с менеджерами компании у обычных дизайнеров были отнюдь не на высшем уровне. Менеджер и близко не знал способностей дизайнеров, хотя бы немого походящих на реальные. Оттого и не все заказы всегда оставались выполненными. Ибо даже художнику со стажем не меньше, чем длина всей жизни доброй половины сотрудников компании может быть не под силу создать рекламный щит с обилием оттенка за отведённые несколько часов. Пускай даже за соответствующую плату. Вот и в молодом, но очень компетентном дизайнере не нашлось желания браться за заказ, размер которого близок к катастрофическому, а времени на его выполнение с каждой секундой становилось всё меньше и меньше. Им было принято решение за него не браться. А то, что клиент не получит ответа — его совершенно не волновало. За это отвечал менеджер, а не сам, собственно, дизайнер.

Что же говорить, сегодняшний рабочий день оказался для него не слишком продуктивным. Получилось лишь сдать клиенту прошлый заказ. Однако этого тоже вполне хватало для того, чтобы не чувствовать весь день на душе тоску. Ведь у дизайнеров существует сатирическая примета: «Сдал заказ — жди прибавления в кошельке». Эти слова не давали заскучать молодому художнику. Нечасто такое случалось, но сегодня этот художник уходил с работы последним. Примечательно то, что свой собственный рабочий стол он покинул вот уже как несколько часов. Зато лишь несколько минут назад он встал из — за стола другого молодого художника. Хотя и смышлёного, однако пока ещё не такого профессионального, как его, сказать, наставник. А наставник потому его и подучивал. Не только на рабочем месте освоиться, но и нажать на спусковой крючок, который позволит его подопечному не только вместе вдоль разогнаться, но и «Рулить» самому и уводить себя всё дальше и дальше. А пока шёл лишь разгон, наставник извлекал из него только выгоду, ведь не так давно он договорился с начальством о прибавке к зарплате за этакое обучение новеньких. Хотя слово «Договорился», возможно, не совсем подходило к тому диалогу с шефом:

— Мы, конечно, хоть принимаем на работу с последующим обучением. Но если я за такое обучение буду доплачивать каждому по шестнадцать, то я, извини меня, я разорюсь уже в следующем месяце. Бери девять и хватит с тебя. — отвечал директор художнику в ответ на его предложение о повышении зарплаты. И хотя директор первым предложил девять процентов, своё ответное несогласие он считал вполне обоснованным.