Глава Первая
В начале всегда возникают слова. Они берутся ниоткуда, прямо из центра сознания, постепенно заполняя его собой, быстро приобретая смысловую овеществлённость, поскольку, обычно это не отвлечённые понятия, требующие особой трактовки, а банальные имена существительные, к тому же навевающие, по мере осмысления их, совершенно конкретные образы, от которых-то уже потом довольно трудно бывает избавиться. Некий предмет, порой совершенно неожиданный, а порой до боли знакомый, начинает мозолить разум, причем слово, его обозначающее, набатом гудит внутри и требует будто, чтобы бросил я всё доселе меня заботящее и обратил всего себя к рассмотрению не только предмета сего, как такового, но и к поиску первопричины его возникновения в сознании моём.
Иногда такое, говорят, бывает при белой горячке или при более серьёзных психических отклонениях — начинаясь с редких психозов переходя потом в манию, такие состояния становятся обычной шизофренией, по большей части болезнью неизлечимой, не только занудливыми лекарственными процедурами, но и даже самым кропотливым психоанализом.
Сначала я тоже испугался было такой нерадостной перспективы, но выход оказался достаточно прост — нужно было только постараться приблизить этот предмет к себе как можно ближе, либо, ежели масштабы оказывались иными, самому найти возможность оказаться рядом с объектом внутреннего беспокойства. И тогда, мало того, что сознание моё вмиг прояснялось и наступал естественный душевный покой, но и, как я стал замечать со временем, действия эти имели, как правило, далеко идущие и, непременно, положительные для бытия моего последствия.
Вывод мог быть лишь один — слова эти, образы, предметы и ситуации ими созданные, были некими знаками перемен, коих я не предугадал на своём пути, либо предостережениями от шагов опрометчивых, которые я, ненароком мог или готов был совершить, если бы не обратил на них должного внимания.
Было далеко за полдень погожего московского лета середины 70-х годов века ХХ-го, когда неожиданно-эстонское слово «кохвик» восстало передо мною из тьмы подсознания, заставив отбросить в сторону ту незамысловатую ерунду, которой я был в тот момент занят. Я уселся поудобнее и стал размышлять, с какого боку этот «кохвик» может иметь ко мне отношение, и что мне теперь делать с ним. Вообще-то по эстонски «кохвик» — это кофейная, то есть маленькая кафешка, где, наряду с выпечкой, пирожными и мороженным, вам всегда предложат не только кофе, по европейски слабенький, но и жиденький чай, а так же сок, коньяк и сигареты. Таких в Эстонии огромное количество, не только в Таллине, где они, чаще всего являлись местами тусовок, но и просто вдоль дорог и на окраине любого посёлка, можно было позволить себе зайти в «кохвик» и порадоваться хотя бы стабильности ассортимента, или просто переждать столь частые в этих краях дождики за совершенно необременяющей бюджет чашечкой чая.
Но, если призадуматься не о значении слова «кохвик», как такового, а о том, в каком плане это простое слово имело отношение ко мне лично, сразу было ясно — это, конечно же, «кохвик» в Пирита, в предместье Таллина, на взморье, рядом с аббатством св. Бригиты, вернее с живописнейшими руинами этого монастыря. Этот «кохвик» имел даже своё название, каким-то образом связанное то ли с аббатством, то ли с расположенном в Пирита яхт-клубом, но я не помнил его — для меня это было единственное во всей округе место, где, в течении многих лет подряд, можно было попросить сварить крепчайший кофе по-турецки, в турке и на песочке. А выпив, с неизменной сигаретой «Элит», наигустейший и ароматнейший этот напиток, можно было уже смело входить в остатки главного Собора аббатства св. Бригиты, по мало кому известной, но порядком-таки загаженной, винтовой лестнице забираться на самую верхотуру и, свесив ноги со стены, долго любоваться открывающейся оттуда панорамой: холмами пиритского леса, из которых и вытекала сама речушка Пирита, её устьем, истыканным мачтами приткнувшегося там яхт-клуба, сизым морем с чайками на вонючих камнях отлива, и таллинским Вышгородом на другом конце бухты, кажущимся, со всеми своими башнями и шпилями, туманным отражением скопления мачт пиритских судёнышек у меня под ногами. Шорохи леса, моря и автострады будоражили воображение и можно было долго сидеть там, воспаряя в мечтах и озадачивая задирающих лица редких туристов, пока мокрый ветер не начинал требовать своего — очередной порции такого редкого в Эстонии кофе по-турецки.
Это и было главным для меня понятием слова «кохвик».
Это было одним из любимых моих мест.
Поэтому, я с охотой отложил на потом всё, чем был занят и стал думать, как бы получше обтяпать моё туда приближение.
Хотя, что тут было думать — ехать надо было туда и всё.
А для этого я попросту напялил на себя вызывающе новёхонький «левисовый» куртон, другой, попиленный сунул в дорожную торбу с большим лейблом «Калифорнийского Университета», плохо читаемым под застарелыми пятнами портвея, туда же определил и свитер на предмет прибалтийского ветерка, в боковой карман торбы не забыл положить заботливо упакованный ксивник, покрепче завязал опять оборвавшийся шнурок безотказных китайских кедов, запер флет, вышел на чудесный летний бульвар и направился прямиком на Стрит.
Памятник Пушкину ещё был виден, когда я уже на редкость удачно махнул свой «левис» на соответствующее количество дензнаков, переоблачился в более пристойный путешествию прикид, и шёл вниз по Стриту полностью упакованный и готовый к любым странствиям.
У «Российских Вин», своеобразной стартовой черты любой удачной поездки, естественным образом обнаружился Майк, он стоял в стороне от входа и сгорбившись пересчитывал нечто на ладони, и пересчёты это, видно было сразу, не очень его радовали.
Привет, Майк, — хлопнул я его по плечу, от чего тот немедленно убрал недосчитанное в карман.
Здорово, что подкрадываешься аки тать в ночи, пугаешь народ.
Дринкануть решил, а не хватает?
Добавляй, на пару и зажбаним, коль не прочь.
У меня другое предложение, Майк. Пойдём-ка с тобой на край тротуара, застопим тачку до Ленинградского вокзала, впишемся, пока не поздно, на таллинский скорый, а там, не торопясь, и отметим это дело: и встречу нашу, и путешествие. А?
Запросто, — совершенно не удивился Майк, — ты не представляешь, насколько кстати ты всё это затеял. Я уже полгода Сайсу телефонный аппарат немецкий привезти обещаю. А он, аппарат, врубись, у Андрюхи Пушкина, прямо за углом, то есть. Так что ты пока батёл бери, да тачку стопь, а я уже и прибегу, и на чугунку мы успеем, хорошо?
Ну и нахал — только и успел подумать я, но всё срослось просто на чудо: спустя совсем небольшое время мы уже сидели в плацкарте фирменной «Эстонии» за столом, уставленным нашим портвеём и кучей пива двух долговязых эстов, с любопытством разглядывая друг дружку.
Наконец, поезд тронулся.
Глава Вторая
Поезд дернул, и все четверо ухватились за бутылки стремясь предать им более устойчивое положение, но, раз уж взялись, то, может быть, и не стоит попусту двигать предметы туда-сюда, а взять, да и использовать их по прямому, так сказать, предназначению.
Домой? — Майк первым нарушил застольное молчание вопросом, скорее, риторическим.
Да, — охотно согласились попутчики, — пришлось в Москву ездить, чтобы оформить документы. Надо в Финляндию, рядом, а документы все в Москве. Странно. Теперь домой. А вы? В гости, или тоже живёте у нас в Эстонии? — тон вопроса был зажатым и насупленным.
В гости, в гости, — ребята аж обмякли, — у нас там знакомых целая куча, и в Таллине, и вообще.
Наверняка русские? Моряки наверное или военные?
Мы что, на военных моряков очень похожи, — Майк тряхнул хайром, — или его клеша, — он кивнул на мои джинсы, — вам морфлот напомнили? Нет, люди мы на редкость штатские, к вашему разочарованию. Да и друзья у нас, как ни странно, всё больше эстонцы. Хотя и русской хиппни тоже у вас в достатке. И не разу не видел, чтобы они с эстонцами делили чего-нибудь, так ведь?
Это другое дело. — Парень постарше кивнул с очень важным видом. — Это правильно, конечно. Но русский вопрос у нас есть, не обижайтесь. Я в детстве очень обиделся, когда подрались в школе, а один русский мальчик спросил: «Откуда вы тут взялись на нашу голову?» Я это очень долго помнил. И делал выводы по-своему. И был момент, когда они мне окончательными показались. Не в пользу русских, конечно.
И не разочаровался ты в этих своих выводах? — теперь мы сидели насупленными, глядя, как за окном, в сумерках, проносятся родные берёзки, осинки, и деревушки.
Пришлось разочароваться, — он неожиданно широко улыбнулся, — меня забрали в Советскую армию, на Урал. Сначала трудно было. Проблемы с языком. Обижали часто, говорили — фашист. А потом стали друзья. И сейчас они друзья, я в гости по России много езжу, и они к нам тоже. Я понял: русский в своём доме — это совсем не то, что я с детства видел. Я понял, что это Великая нация. Но только, когда у себя дома или в гостях. Я даже думаю теперь, что все должны жить на своей земле. Только в гости и с добрыми намерениями. Тогда будет порядок и взаимопонимание. А так — куча разных людей и проблем в одном месте.
Это ты совсем по эстонски все понимаешь, — включился в разговор другой, — но мир огромный, я плавал много, везде люди вперемешку живут, где лучше, где хуже. Но теперь уже и не разделишь, кто где жить должен. Хотя русская проблема у нас, в Эстонии, особенная, мне кажется. В Латвии, в Литве тоже — там русская часть интеллигенции большая, своя жизнь, часто и не поймёшь, кто есть кто. А у нас всё отдельно — эстонская культура сама по себе, а русские — только военные, моряки и докеры, а там культура немного специфическая. Так наверное?
Наверное так, — Майк потянулся, а я пожал плечами, — а может и ещё сложнее. Но мы вот часто у вас бываем, и подолгу порой жить приходилось. Видели, конечно, разное. Но у нас друзей толпа всюду, как, впрочем, и быдла всюду хватает, в любом, независимо от территориальной принадлежности места. И нам главное, думаю, чтобы это соотношение в сторону друзей перевешивало, в каждом конкретном месте и в каждое конкретное время. А остальное — проблемы не нашего уровня, вроде квантовой механики или проблемы жизни на Марсе.
И это тоже правильно! — Эстонцы подняли бокалы, в которых уже давным-давно плескался наш портвейн, который мы захлёбывали их пивом. — Если будут проблемы в Таллине, ищите нас — проблем не будет. Вы узнаете эстонское гостеприимство ещё больше!
Напоследок, поздней уже ночью, ещё раз перекурив в тамбуре, всё разбрелись по своим полкам, а когда рассвело, на обратном пути из сортира, я увидел на горизонте, среди унылых чухонских равнин, башни таллинского Вышгорода.
Перрон встретил нас порывами промозглого ветра, пробирающего, с непривычки, до костей. Распрощавшись с попутчиками перед вокзалом, мы пошли, поёживаясь, своим путём — прямо к нависающей справа громаде крепости. У нас давно уже сложился своеобразный ритуал: по узенькой лесенке, прилепившейся к скале забираться в крепость, пройти по малюсенькой «Love Street», выйти на смотровую площадку и там, на самом ветрюгане, выпить за приезд залпом по бутылке местного пива и осмотреться уже сверху внимательно.
Это была акклиматизация.
Не к ветру и сырости, конечно, а тому сказочному мирку, в самом центре которого мы очутились столь стремительно. Ещё вчера оба были погружены в некие сугубо московские проблемы, а теперь за спинами у нас старинные башни и Соборы Вышгорода, словно парящего под самым низким сумрачным небом среди холмистых равнин и мрачного моря. А внизу под нами открывался совершенно сказочный вид на потрясающий беспорядок черепичных крыш Старого города, пронизанный, в самых неожиданных местах, узкими провалами извилистых улочек, и увенчанный огромным количеством разнообразных кованных флюгеров, среди вкусно дымящихся труб, башенок, и медных шпилей множества костёлов, кирх, и церквей.
Когда всё это улеглось, вместе с пивом, в нашем рассудке, а дым сигареты развеял последние надежды на нереальность происходящего, можно было приступать к делам, ради которых мы столь поспешно тут и оказались.
К «Ципрусу»? — утвердительно спросил я.
Конечно. Там, может, и Сайс будет, тогда и дел никаких.
В самой середине Старого города, на пересечении сразу трёх улочек, стоял кинотеатр старой постройки, весь окружённый колоннадами, под которыми очень уютно было сидеть на широченных подоконниках и смотреть себе по сторонам. Назывался он «Ципрус», то есть «Дружба», а около него был, разумеется, «кохвик» с тем же названием. Достаточно вместительный, по таллинским меркам, разумеется, и недорогой, для того, чтобы много лет подряд местный тусняк даже и не мечтал, чтобы поменять место времяпровождения.
Спустившись из-под туч по «Короткой ноге» — улочке, состоявшей из одних только ступенек, мы пересекли Ратушную площадь, заполненную кучками разнокалиберных туристов, и подбрели к «Ципрусу» именно в тот момент, когда на уютных дверях его возникла очень вежливая двуязычная табличка: «Простите, санитарный час». Зато чуть в стороне, под колоннадой стоял Шурик Кунингас собственной персоной и уже всячески выражал восторг при виде нас, дорогих гостей.
Приехали! Жить у меня можно — мои все уехали, флэт свободен.
Это было хорошо, так как жил Кунингас прямо почти на Ратушной, центрее некуда. Значит, проблема проживания решилась мигом и в наилучшем варианте. Пока обсуждали это событие, забрели в «Сооклу», столовую за ближайшим углом, тоже популярное место, так как на столах там стоял совершенно халявный хлеб и тарелки с квашенной капустой. То есть, можно было, взяв чай без сахара, усаживаться и питаться от пуза. Но в сытном и богатом Таллине это было, как бы, на крайний случай, ежели уж совсем не везёт по жизни, и всё.
Там же был, впрочем, и барчик с кофе, в котором мы подкрепили силы и обсудили планы на будущее. Куня объяснил, что Сайс обязательно должен прийти во второй половине дня, поэтому Майку стоило ждать его тут, можно даже зайти в пивбар, что напротив Кунингасова жилища.
А я решил, что мне пора уже ехать в Пирита.
Забив стрелку на вечер, я вышел из «Сооклы» и бодро зашагал по скользкой брусчатке вдоль трамвайных путей к конечной остановке автобусов, идущих в нужную мне сторону.
Глава Третья
Ещё когда автобус вырвался из райских кущей Катриорга и помчался по приморскому шоссе, я уже обратил внимание, на необычное солнечное затишье, столь редкое на таллинском взморье. Хотя, конечно, я и раньше замечал, что погода на разных концах залива может, порой, разительно отличаться не только между собой, но и от того, что так настырно проповедовал метеоцентр на день сей.
Море было просто зеркальным, навевало мысли о вечной неподвижности, тем более, что прибрежные валуны среди всеобщего покоя ассоциировались с чем-то вроде релаксирующего сада камней далёкой, но столь же загадочной страны.
В полной солидарности со стихией водной и буйная растительность Катриорга, а потом и пиритских опушек застыла недвижимо, поэтому мчащийся по шоссе автобус казался неким варварским вторжением в этот, так поглощённый собою мир, а редкие движения в глубине неба и без того статичных чаек, виделись лишь как укоризненная реакция окружающего бытия на наше наглое сюда вторжение. Наверное поэтому и встречный транспорт так суетливо стремительно спешил навстречу нам, подгоняемый покоем и чая поскорее оказаться в родимой суете другой стороны бухты.
Волнение во мне, тем временем, возрастало по мере приближения к заветной остановке, но когда я, наконец, покинул автобус и он умчался прочь, а на другой стороне дороги я увидел в целости и сохранности, даже ещё похорошевший, столь желанный, от черепичной крыши до затемненных дверей, «Кохвик», я ощутил в себе знакомое уже чувство полного отдохновения от всего прочего. Теперь я уже совсем не торопясь, по пути впитывая, к тому же, подаренный мне окружающий покой, направился через, как специально, совершенно опустевшее шоссе к нему, открыл привычно массивную дверь, и так же привычно, ещё не освоившись во внутреннем полумраке, произнёс: «Tere!», и приветственно махнул в никуда рукой.
Через пару шагов полумрак рассеялся, стойка и столики оказались на своих местах, даже за стойкой стояла та же, с прошлого визита, девушка, и совершенно привычно прозвучал её ответ: «Tere, palun!»
Кофе по-турецки, двойной и без сахара, пожалуйста.
Садитесь и подождите, одну минуту.
И сигареты «Элит» ещё, пожалуйста.
Пожалуйста, пожалуйста.
Я сел за столик так, чтобы между гардин мне было видно аббатство. Конечно же, оно не изменилось. Оно уже лет триста стоит в таком живописном виде, не считая дырки от советского снаряда времён последней войны на главном фронтоне Собора. Хотя нет, у самого шоссе прибавился сувенирный ларёк. Вот и хорошо, прикуплю на память какую-нибудь феньку, пока денюшку всю не гукнул.
Кофе оказался стабильно крепким, густым и ароматным. Сигареты душистыми и волнующими.
Хорошая, однако, вещь — верность традиции. Пусть хоть только позавчера придуманной, но уж на век, и не секундой меньше. Вспомнилось сразу фешенебельное кафе в центре Таллина, где со времён, наверное, гибели «Титаника» собираются по сей день аккуратненькие старушки в забавных беретках, кушают одни и те же пирожные и о чём-то всё время разговаривают в полголоса. Либо о политике на Балканах, либо о кошках — не иначе.
Тогда и я, сохраняя верность собственной традиции, вышел из «Кохвика», пообещав вернуться обратно в скором времени, и в самом радужном расположении духа направился к аббатству св. Бригиты. Для начала я решил осмотреть новшество — ларёк и был приятно удивлён обилием буклетов, вымпелов, значков и открыток, посвящённых этому величественному месту, я даже приобрёл малюсенький псевдосредневековый значок, который немедленно и прицепил к своей «ветеранской» куртке.
Медленно, прогуливаясь по территории аббатства, я, в который раз уже, осмотрел старинные надгробья и кресты, снова попытался разобрать то ли латинские, то ли немецкие готические завитушки на монументах меня почему-то заинтересовавших, но так и не раскрывших мне тайну своего здесь предназначения. Потом посидел на уютной скамейке, любуясь руинами главного Собора, и только после этого всего, словив, так сказать, понизу весь кайф, я позволил себе войти в пространство некогда огромного основного строения этой в далёком прошлом процветающей обители. Теперь от Собора оставалось лишь четыре огромные стены с высоченными остроконечными фронтонами с двух сторон, обрамляющие синее небо сверху и зелёную лужайку с прогалинами былых фундаментов снизу. Внутри стен было множество галерей, ходов, старинных, навеки запертых дверей и лестниц, ведущих либо во мрак подземелий, либо на вторые этажи галерей и коридоров.
«Город Мастеров», «Последняя Реликвия» и ещё целая куча совковых сказок про «ихнее» средневековье было снято среди этих стен, безо всяких признаков декораций, а теперь вот я бродил тут, касаясь овеянных временем камней, пытаясь ощущать себя вне нынешних времён, либо сетуя совсем недавнему разрушению Святой обители, либо равнодушным исследователем, коснувшимся следов неведомой доселе культуры.
Побродив вдоволь и пропитавшись насквозь загадочным духом руин, побрёл я тогда к одному из укромных углов этого громадного прямоугольника, надеясь, что известная немногим, и тщательно оберегаемая от туристов винтовая лестница до сих пор цела, не обрушилась, и не замурована. Нет, всё на месте, и поэтому можно начинать захватывающее дух восхождение, цепляясь за вытертые камни стен и ступеней, выглядывая лишь изредка в узкие бойницы на всё удаляющуюся землю, и стараясь, притом, не вляпаться в следы пребывания менее романтичных моих предшественников. Потом небольшая, закрытая галерея, потом ещё одна короткая лестница почти без ступеней, и внезапно выйдя из невысокой арки, я оказался на верхней плоскости одной их боковых стен, слегка сплющенный открывшимся вокруг меня пространством.
Хоть и без всяких перил, но стена была достаточно широка, чтобы можно было безбоязненно пройти по ней ближе к середине, а потом, уже аккуратно, подойти к самому краю и сесть на камни, свесив ноги в пустоту. И наслаждаться всем, что есть вокруг тебя.
Здесь был, конечно, ветерок, но был он на редкость лёгкий и ласковый, он не обременял нисколько, а только помогал лишь наполнять грудь небывалой хвойно-йодистой смесью, от которой вскоре погрузился я в самые благостные и почти ни с чем не связанные мечтания. Наверное, это было бы похоже на молитву, если бы мне в тот момент могло придти в сердце молить себе хоть что-то.
Не знаю, сколько времени я провёл так.
Tere! — внезапно, но совершенно не обламывающе прозвучало совсем рядом.
Здравствуй! — ответил я по давнишней своей привычке здороваться, по мере возможности, на родном языке.
Ты издалека? — вопрос был задан уже по-русски, даже акцент был почти неуловим.
Тогда я решил открыть глаза и рассмотреть собеседника. И оно того стоило. В двух метрах от меня сидел, так же свесив ноги со стены, совершенно седой чувак, длиннющий хайр которого мягко колыхался по ветру, а борода, такая же седая, начиналась от самых глаз, задумчивых, но с хитринкой. И в натуральном индейском прикиде, то есть замшевые штаны и куртка были сказочно отделаны бисером и обалденной кожаной бахромой достаточной длинны, чтобы колыхаться в пространстве в такт хайру. На ногах, над бездной были высоченные сапоги непонятной выделки. Короче — ни на таллинской тусовке, ни на какой другой, я такого живописного персонажа не встречал. Вспоминались, скорее, обложки дисков «Jethro Tull».
Из Москвы. — Скорее от неожиданности сказал я: — А ты?
Наверное, скорее, местный, — ответил тот задумчиво, — но не долго ещё.
Тарту, Пярну, Нарва, — Эстонию я знал неплохо, — из каких краёв?
Гораздо дальше, к твоему удивлению, — усмехнулся он, — меня Арво зовут, а тебя?
Василий. — Мы пожали руки, а потом закурили по сигарете.
По пиву может быть? — Арво кивнул на стоящий далеко внизу мой «Кохвик»
Лучше по кофе. Там и пива-то не бывает, — предложил я, — а пива можно потом в Пирита уже купить.
Мне хотелось побольше узнать о столь колоритном Арво, тем более, что торопиться мне было совершенно пока некуда.
Мы спустились вниз, прошествовали, озадачивая туристов, к выходу из аббатства, минули шоссе и вошли в «Кохвик». По реакции хозяйки стойки я понял, что и она такого видит впервые. Когда Арво узнал, что тут готовят нормальный кофе, радости его не было предела, что ещё больше меня озадачило — обычно эстонцы воротят нос от таких напитков, либо считают их сугубой экзотикой, не для белых.
Так откуда ты, Арво, — спросил я раздираемый любопытством, — я, хоть и москвич, но в Эстонии бываю часто, народ тутошний знаю неплохо, а ты на них не похож. Даже в мелочах.
Эстонцы, друг, живут не только в Эстонии, — Арво с видимым наслаждением прихлебнул кофе и уселся поудобнее, — эта маленькая нация, волею судеб, раскидана по всему миру. И не всегда они покидали свою землю не по своей воле. Были времена, когда наши соотечественники пытались колонизировать самые экзотические места. Я достоверно знаю, что в Бразилии есть целые эстонские поселения.
Надеюсь, ты не оттуда, прямым рейсом?
Нет, но я родился в столь же не похожей на эту обстановке, где наш народ живёт уже не одно поколение.
Так где же, в конце концов!
На северном Кавказе, дружище Василий, на самой границе с Черкессией, есть целое селение, которое так и называется «Новоэстоновка». Да. Правда, после войны Сталин принял там некоторые непопулярные меры, и оно резко уменьшилось. А теперь уже почти все и разъехались. Некоторые, как я, на родину предков. Но процесс обратной ассимиляции, я чувствую, труден. Уже десять лет, но всё чужак. Вот, с кофе как ты меня порадовал, ох! Я больше путешествовать тут стараюсь, сам по себе. На островах несколько лет пытался жить, егерем в заповеднике, но скоро понял, что не для этого я из одной глуши бежал, чтобы в другой сидеть. Так ведь? И из вашей Системы кой кого знаю неплохо, но всё равно я — сам по себе, как Маугли, наверное. Всё надо опять понять и по местам расставить. Мы же там совсем почти как кавказцы стали, раз среди них жили.
А я-то думаю, на что твоя манера говорить похожа! Ни с одним эстом такого разговора не получалось, прости.
Эх, ладно, сам чувствую. Так мы пиво пить будем?
Мы ещё часа два бродили по пиритскому лесу, потом долго сидели в дюнах, глядя на паруса вдали. Мы выпили много пива, а в дюнах хлебали неплохой сухач. Мы разговаривали обо всём, казалось я знаю его уже много лет, настолько разные и интересные были у нас разговоры. И тут непьянеющий Арво, поправляя разлохмаченный морским бризом хайр и развеваясь всей своей бахромой вдруг неожиданно серьёзно изрёк:
Слушай, а я, кажется, готов доверить тебе одно очень важное для меня дело…
Глава Четвёртая
Ну, теперь, когда мы всё обсудили, я могу подбросить тебя до города, — Арво широким жестом указал на притулившуюся к «Кохвику» автостоянку, — и я надеюсь, ты не откажешься оценить по достоинству мой грандиозный автомобиль.
Я посмотрел и сразу понял, что он имел ввиду: передо мной стояла самая модная тачка сезона по всей Прибалтике — «горбатый» Запорожец ярко-жёлтого цвета, с чёрным верхом и неимоверным количеством никелированных фар и подфарников спереди и сзади, а таким же количеством зеркал и зеркалец заднего вида с каждого борта.
Перед тем, как взяться за руль Арво демонстративно одел белоснежные перчатки, очки-консервы, затем автомобиль издал противный, но с переливом звук, и мы довольно шустро покатились в сторону сиреневого, на фоне заката, остроконечного силуэта Старого города.
Значит завтра, в полдень, в Гайд-парке, под стеной, — высунулся Арво из окна своего лимузина, высадив меня у Виру, — не опоздай, а то никто тебе не поверит уже тогда…
Не беспокойся, я тут рядом остановился, не опоздаю. — Я помахал рукой, любуясь, как забавный механизм пронырнул среди обыденных Волг и Жигулей и исчез в их потоке.
А у «Ципруса» был, что называется, самый сбор. На узком тротуаре, под колонадой, да и на ступеньках самого кинотеатра тусовалась целая толпа волосатого и разноцветного пипла, уже издалека слышалась разноязыкая речь, пахло табаком, травой и вином, через запотелую витрину кафешки было видно, что и внутри тоже битком. Поздоровавшись с некоторыми хорошо или не очень знакомыми снаружи, узнав заодно, что двухметрового Эдика забирают а армию, а Сэм опять то ли женился, то ли развёлся, я стал протискиваться внутрь, в надежде, что Майк с Кунингасом всё ещё тут, и мне не придётся, если они свалили куда на вечерок, коротать остаток вечера в пивбаре, откуда видны окна кунингасова флэта, зато в компании матросов и спившихся докеров таллинского порта, которые и были завсегдатаями этого заведения. Но все оказались на местах: видимо Сайс, который восседал у подковообразной стойки в окружении Майка и Куни, достаточно щедро отблагодарил Майка, а заодно и Кунингаса за доставку дефицитного аппарата — все трое, хоть и сидели над чашечками с кофе, были явно на взводе. Майк, размахивая руками, причём, постоянно цепляя окружающих, а потому непрерывно ещё и расшаркиваясь перед задетыми, пытался доказать остальным какую-то новость из московской действительности, на что те не соглашались ни в какую, упорно мотая головами, подмигивая друг другу заговорщицки и качая пальцами перед Майковским фейсом — не надо лечить, дескать, знаем мы вас, сами, дескать, леченые, а такого быть не может никогда.
Оказывается, они, среди всеобщей толкотни, умудрились сохранить для меня табурет у стойки, занятый, пока я отсутствовал, сумкой, как я понял, с ужасно вкусными эстонскими горячительными напитками, поэтому появлению моему обрадовались несказанно, а Майк сразу попытался сделать меня решающим свидетелем в их жарком их споре.
Вот скажи этим упёртым чухонцам, — он ткнул пальцем прямо в хитрые рожи оппонентов, — что у нас эта несчастная «Пепси» уже месяц как на всех прилавках, что её у нас и пить-то, опосля нашенского квасу никто не желает, а то эти горячие парни заладили, что ихние финны, видите ли, только им её стали поставлять, а у нас, потому этого пойла быть и не может! Скажи ты им, а то я не могу уже.
А что, прав Майк, мужики, — сказал я, здороваясь с Сайсом и принимая под стойкой от Кунгаса стакан какого-то напитка, — только вот «Пепси» у нас не финская, а своя, собственная. Вот так.
Русская «Пепси-Кола»! — Сайс даже согнулся пополам. — Разве такое бывает? А на этикетке, наверное, Ленин и Серп с Молотом!
Или, — не утерпел Кунингас, — вместо «Пепси-Кола» «Слава-КПСС» тем же логотипом?
Да нет, — хлебнув и закурив сказал я, — обычная, только её в Новороссийске делают. Там завод отгрохали, в первую очередь чтоб курортников напоить на всём Чёрном море, я был этим летом уже там, но и в Москву, понятное дело, тоже поставляют. Ну, а насчёт кваса Майк перегнул чуток — спросом пользуется, но и фурора никакого, это точно.
Вот это да, — Сайс сделал задумчивое лицо, — скоро мы России завидовать начнём…
А на фига вообще кому-либо завидовать, — я дохлебнул кофеобразную жижу, — давайте лучше пойдём прогуляемся по городу? Что тут сидеть — погода хорошая, а по Старому городу пройтись — вот праздник-то, а вы всё: пепси, пепси…
Мы протолкались сквозь тусовку, по дороге успевая здороваться и раскланиваться, и выбрались на свежий воздух. Решили пойти, неторопясь, через Виру, на Ратушную площадь, потом через «Каролину», где тоже можно было с кем-либо расшаркаться, на горку. Там, на приютившихся в кустах лавочках, с видом на Костёл и теннисные корты, можно было продолжить наш дружеский пикник, благо в сумке всё ещё отчётливо звякало.
На Ратушной Сайс повстречал неких знакомых, но уже нетрезвых фиников, достаточно долго или они уговаривали нас пойти с ними куда-то бухать, либо набивались к нам в собутыльники, но, в итоге, благодарный Сайс приобрёл у них для Майка за батёл ликёра вполне приличную джинсовую куртку и мы разошлись восвояси, все очень довольные — финики обрели вкуснейший ликёр за копеечную, по их понятиям, куртку, Майк был счастлив обновкой, которая в Москве стоила бы ему страшные деньги, Сайс, радостный, что доставил всем столько удовольствия, заскочил в ближайший ресторан и вынес оттуда две батлы того же ликёра, чтоб восполнить потерю, а Кунингас просто балдел, от того, что всё так здорово, что вечер только начался, а всем уже так хорошо.
Впрочем и он попытался внести свою лепту во всеобщее удовольствие: около «Каролины», бара, где тоже обретался таллинский тусняк, Куня попытался присоединить к нашей компании стайку белобрысеньких герлиц, но они рады были бы идти с нами сразу к Шурику на флэт «слушать музыку, и прочее», а нам хотелось на горку, дышать вечерним воздухом и любоваться панорамой города, на что те не соглашались, уверяя, что уже холодно и поздно. Поэтому, договорившись, на всякий случай, что подружки эти может быть и заглянут у Кунингасу попозже, мы отправились, извилистыми аллеями, среди которых уже много лет подряд пугал людей изваянный Кингисепп, вождь эстонского пролетариата, на невысоком постаменте, а, потому, словно, настоящий. Он ещё и руку правую держал чуть вперёд, словно желая поздороваться, и огромное число жутких легенд ходило про то, что происходило с пожавшими руку этого «каменного гостя».
Интересно, что Таллин, вернее средневековый его центр весь наполнен, как и положено, легендами о призраках, тайных ходах и кладах, но самой леденящей мистикой оказались окружены памятники последнего времени, скорее всего, думалось мне, оттого, что поставлены они все были в на редкость неподходящих, а потому, наверное, озадачивающих местах — вроде этого Кингисеппа в кустах. Или на самой верхотуре крепости, на краю высоченного бастиона, откуда открывается захватывающая восторгом дух панорама, прямо посередине торчит угрюмая каменюка, сообщающая, как плохо было лететь отсюда вниз членам какого-то реввоенсовета, причем, не очень-то и давно, и дело их, учтите, ещё живо…
Мы рисковать, конечно, не стали, а протопали всю горку насквозь, где над самым обрывом, с видом на часть крепостной стены и огромный Костёл, вся окружённая густыми зарослями сирени, стояла наша заветная лавочка, навевающая враз и массу самых сладостных, вплоть до интимных, воспоминаний, и предвкушение надёжного спокойствия дружеской вечеринки.
Майк с Сайсом всё обсуждали проблемы интеграции советской экономики в мировой рынок, давно уйдя уже от несчастной «Пепси-Колы», через производство лицензионных грампластинок к изготовлению отечественных джинсовых прикидов, которые, согласно советскому ГОСТу никак не могли пилиться как следует. А я, пользуясь моментом, утащил Кунингаса на другой край скамейки и задал ему вопрос, который вертелся у меня на языке весь вечер:
Саша, а ты слышал о таком чуваке — Арво, по прозвищу Хантер?
Глава Пятая
До полудня было ещё порядком, а я уже сидел на оговоренной скамейке в Гайд-Парке, спиной к самому основанию крепостной стены таллинского Вышгорода и лениво разглядывал белок, которые, покинув старые деревья сидели теперь в аккуратно подстриженной траве и вопросительно поглядывали в мою, так как поблизости не было больше никого, сторону. И как это я не сообразил захватить с Кунингасова флэта для них что-нибудь? Там столько всякого надкусанного и недоеденного оставалось, когда я уходил, что мне теперь перед белками было просто стыдно. Но уж лучше стыдиться перед белками, это куда проще, чем испытывать всем известный комплекс вины за бушующее в башке похмелье.