Глава Первая
Шум за окнами парижской квартиры, где расположились мы с женой в гостях у нашей хорошей знакомой, нарастал. Какое-то время мы пытались обсуждать наши дела постоянно повышая голос, пытаясь порой перекричать свист и улюлюканье бушующей на улице толпы, но, в конце концов, Наталия, швырнув сигарету в пепельницу, резко встала, распахнула окно и выдала туда своим мощным вокалом что-то такое, отчего гвалт толпы немедленно превратился в истошный визг.
Всё, баста, — сказала Наталия нам, — придётся свалить в кафе. Теперь это до вечера, пока они не займутся своим непосредственным делом.
Да кто это «они», — переглянулся я с женой тоже не владеющей французским, — и чего эти «они» у тебя под окнами требуют?
Было бы что порядочное, — фыркнула Наталия, — а то «сексуальные меньшинства», понимаете ли, требуют каких-то очередных себе привилегий…
А почему именно тут? Ты что — чем-то им насолила?
Да нет, просто тут район, пропади он пропадом, такой. Постоянно кто-то бунтует: то чёрные, то зелёные, то вот голубые. Хотя сейчас я и сказала им нечто для них неприятное, мягко говоря.
Что же с районом-то не так? Вроде обычный район…
Не обычный. Еврейский. Другого объяснения всему этому я не нахожу.
За разговорами мы вышли из дома. Хорошо, что подъезд выходил на другую улочку — мне совершенно не хотелось после сказанного оказаться лицом к лицу с разъярённой толпой «меньшинств».
Всё продумано, — заметила моё беспокойство Наталия, — потому и ору на них от всей души. А как развопятся в ответ — сматываюсь куда-нибудь. Из соображений политкорректности.
Свернув пару раз за угол мы неожиданно оказались на площади Республики, где посреди центральной клумбы возвышалась на постаменте весьма дородная бронзовая дама, давшая этой площади название. Здесь же мы нырнули в одно из множества кафе, окружающих вышеупомянутую даму. Там и обсудили все наши дела без помех.
Так а почему только в России? — вновь задал я вопрос, на который так и не успел получить ответа у Наталии в гостях.
Исходя из опыта. Были попытки сделать это и в Штатах, и тут. Получается откровенная фигня. А в прошлом году, когда я побывала, после почти двадцати лет мотаний по свету, дома, я поняла точно — сделать то, что я задумала можно только в России.
Так а в чём такая особенность концепции, если не секрет?
Трибунал. Это будет суд. Над нашим временем и, значит, над будущей историей. И поскольку он будет происходить сейчас, по ходу событий, то это будет ничто иное как «военно-полевой суд». Трибунал, одним словом.
Так ты, значит, уверена, что вершить суд надо прямо «на передовой»? Не боишься увязнуть в дрязгах? Может, всё-таки отсюда виднее?
Ни в коем случае! Я — человек в толпе. Понимаешь? «Человек» в «толпе»… Не часть толпы, но и не стоящий над нею. А в ней. В центре событий. Пропуская их сквозь себя, понятно?
Глас народа, типа?
В России на данный момент нет народа. В смысле — нации. Есть разноплеменная толпа, которая никак не может выяснить отношения между собой. И есть воротилы, которые «подливают масла в огонь», чтобы им не мешали делить нахапанное в этой неразберихе. Вот почему непосредственно в толпе и должен появиться мой «трибунал», который начав вершить суд, обернётся, может быть, тем стержнем, вокруг которого и образуется из толпы нация…
Громко сказано…
А я тихо и не умею, — усмехнулась Наталия, — родилась такая. Отсюда все мои и радости и невзгоды. Тоже громкие, порой даже хочется уши зажать.
Так а почему тогда музыка? Не листовки, не демонстрации? Не…
Для прочего, — перебила меня она, — у меня есть «благоверный». Он и сейчас где-то воюет. Это занятие для мужчин. Или ты хочешь чтобы я тоже верещала у кого-то под окнами как эти сегодняшние?
Понятно. Значит — рок-группа?
Да. Тем более, что средство в данных условиях проверенное. Не забыл ещё как раскачали вас в восьмидесятые? А ведь до гениального просто получилось у них — и вякнуть не успели, как побежали выкормыши разных «рок-клубов» за кем положено…
Ну, не все побежали.
Сколько нужно было — столько и побежали. И сделали всё, что от них требовалось. Теперь надо их же методами и действовать. Тем более, что я — певица, как-никак. А ты говоришь, что можешь мне помочь.
Попробуем. На первых порах это может быть студийный проект, а с группой разберёмся, когда дело закрутится. Это вполне возможно.
Ну вот и славно. Начало задумки есть. Тогда остановимся на этом пока, текущие вопросы будем решать по ходу дела. А пока — отдыхайте. Париж… Марина, я сейчас тебе объясню где ты просто обязана побывать…
Поболтав ещё немного, мы разошлись каждый по своим делам. Наталия упорхнула, вспомнив ещё добрый десяток встреч, назначенных ей на сегодня. Договорились встретиться вечером в одном «клубе», которым заведует один из «бывших наших».
Там, кстати, вполне возможно увидеть старых знакомых, — заинтриговала она нас напоследок, — я, например, видела там людей, которых безуспешно пыталась забыть с «тех самых семидесятых», когда свалила из Питера в Штаты…
…День пролетел во всяких заморочках на которые так богат Париж. Ноги безнадёжно гудели, когда мы с женой уже в сумерках пробирались по указанному Наталией адресу. Заведение оказалось хоть и в центре, но в таких закоулках Латинского Квартала, что пришлось раз несколько раз уточнять свой путь у прохожих, причём почти половина уточнений оказались диаметрально противоположными правде. Вконец утомлённые мы оказались всё же перед нужной дверью и проникли внутрь.
Там было душно и накурено. Представившись «хозяину» мы стали осматриваться. В просторном помещении с низким потолком, за спинами совершенно разномастной, порой просто непонятной, публики, выступало некое дарование откуда-то с Урала, лицезреть которого в Москве уже вряд ли кто стал бы. Знакомых лиц не наблюдалось. Разочарованные, мы с женой стали искать, куда бы приткнуться чтобы просто вытянуть ноги, но тут появилась из табачного тумана Наталия и потащила нас куда-то коридорами, обещая нечто интересное.
В помещении поменьше тоже было битком народу, которые слушали кого-то, вещавшего что-то в глубине комнаты. Голос показался мне знакомым и я прислушался внимательнее, усевшись вместе с женой на один стул в уголке.
Югославия — это только первый этап борьбы «мировой закулисы» против славянских культур вообще и Православия в частности. Это в масс-медиа, повторяющих по всему миру некие обтекаемые причины заварушки на Балканах, не говорится об этом ни слова, а на местах, в районах непосредственного конфликта, этот факт не скрывается вовсе, являясь катализатором напряжённости даже в местах ещё не охваченных напрямую военными действиями…
Господи, сколько можно талдонить одно и то же, — подумалось мне, — будто от этого что-то может измениться. В лучшем случае, прибавится только поголовье пушечного мяса, воспламененного подобными речами, и брошенного прямо под колесо истории. Если это, конечно, можно назвать «лучшим случаем». Впрочем, кому-то из «добровольцев», сложивших свою буйну головушку «за правду» в Югославии, а не под забором в пьяной драке посреди родного Урюпинска, такая участь и будет тем самым «лучшим случаем», но я, лично, понять этого вряд ли смогу до конца. Захотелось встать и уйти отсюда обратно в замороченную парижскую ночь, но что-то в голосе выступающего заставило меня, раздвинув стоящих перед нами, поинтересоваться его персоной визуально. И тут же я даже не вскочил, а просто подпрыгнул со стула, чуть не уронив сидевшую у меня на коленях жену — выступавшим оказался человек, которого я отчаялся искать, как сказала Наталия, с «тех самых семидесятых» — это был… Лёлик.
Глава Вторая
Лёлик говорил долго и пламенно. Всё это время я стоял в своём углу и смотрел на него не отрываясь. Из щуплого мальчугана Лёлик превратился в широкоплечего крепыша с бородой и зачесанными в хвост волосами. Столкнись я с ним на улице — не узнал бы… Взгляд стал совсем другим: вместо открытого, распахнутого и чуть удивлённого, каким он был у Лёлика когда-то, теперь, когда Лёлик повернулся в нашу сторону, я увидел цепкий, с прищуром, взгляд человека прекрасно знающего всё, что находится в поле его зрения. А вот голос почти не изменился, только интонации стали твёрже. Я даже вздрогнул, когда меня тронули за локоть. Марина и Наталия с любопытством смотрели на меня:
Ты что, знаком с ним? — спросила Наталия.
Кажется знаком. А кто он тут?
Тут все его зовут Лелюшем. Из «добровольцев», по слухам — прошёл все горячие точки, какие только можно. И которые нельзя — тоже. Меня с ним мой «благоверный» познакомил, они пересекались где-то там…
Лелюш? Надо же!
А ты его, конечно, под другим именем знал?
Почти…
Не мудрено. Думаю, настоящего имени его и не знает никто. Такие люди о себе никогда не говорят. Слышала, он не в ладах с законами целого ряда стран, где успел побывать. Странная персона. Но я бы с таким «в разведку» не пошла бы.
Почему?
Слишком он много видел, чтобы тревожиться, в случае чего, о ближнем. Такие привыкли по трупам ходить.
Ты это точно знаешь или наслышана?
Чувствую. Но и наслышана тоже достаточно.
Мне необходимо с ним поговорить.
Тогда лови момент, — Наталия осмотрелась, — он, как закончит говорить, скорее всего тут же исчезнет. Проверено.
А что, этот Лелюш стремается кого?
Конечно. Таким всегда есть чего стрематься…
Лёлик, тем временем, закончил речь, сорвав бурные аплодисменты всей этой странной, присутствующей в этом помещении, публики. Хлопали ему долго, некоторые кричали: «Браво!», а малюсенькая бабулька, недалеко от нас, даже провизжала: «Бис!!!». Оратор немного постоял среди оваций, склонив голову, а затем, как и предсказывала Наталия, нырнул в толпу и пропал. Хорошо, что выход был один и мы стояли рядом. Я шагнул наперерез, и мы оказались с Лёликом лицом к лицу.
Он ничем не выдал своих эмоций, хотя я готов уже был распахнуть объятия, но только пристально взглянул на меня и стоявших вместе со мною дам. После секундной паузы он еле заметно мотнул головой, что видимо означало: «следуй за мной», и скрылся в коридоре. Я кивнул жене чтобы ждала тут и ринулся вслед. Лёлик, мастерски лавируя в толпе, наклонив голову, проскочил к выходу и исчез за дверью ведущей на улицу. Когда я оказался на свежем воздухе — вокруг никого не было. Тогда я медленно пошёл по узкому проулку к более светлой улице, надеясь, что Лёлик сам меня окликнет. Уже почти на углу один из припаркованных в переулке автомобилей мигнул фарами. Я приблизился. Дверь авто с затемнёнными стёклами открылась, и Лёлик изнутри махнул рукой: «садись».
Бонжур, мсье Лелюш, — начал я, усаживаясь в автомобиль, — нежданная встреча, а?
Лёлик вместо ответа резко тронулся с места.
Эй, погоди, — дёрнулся я, — у меня там жена в клубе осталась…
Мы вернёмся, — ответил Лёлик не поворачивая лица, — не волнуйся.
Проехав пару кварталов, мы свернули на бульвар и припарковались в тени деревьев.
Ну, — Лёлик всё так же невозмутимо повернулся ко мне, — ты откуда тут?
Я? Это… Из России, — растерялся я, — откуда же ещё…
Это Наталия тебя привела?
Да. А ты что — не рад встрече?
Не знаю пока.
Послушай Лёлик, — я напрягся, — или как там тебя… Лелюш, если тебе не в кайф, то я, пожалуй, пойду…
Дело не в этом, — он не отреагировал на мой выпад, — не обижайся.
А в чём? Если не секрет?
Секрет.
Не люблю секреты, — мне стало всё это надоедать, — особенно чужие.
Не обижайся, — повторил Лёлик, — именно чужими секретами я не хочу тебя грузить.
Ладно. Но хоть поговорить мы сможем по-человечески? Не виделись, всё-таки, столько лет. Я аж офигел, когда тебя увидел.
Так ты не знал, что я буду там?
Откуда?
От Наталии.
Нет, конечно, не знал. Она просто нас привела в это заведение, как бы на экскурсию..
А ты с кем?
С женой. Мариной её зовут.
И давно?
Женат? Порядком, двое детей, дочь в школу уже пошла.
Да нет. В Париже давно?
А… Нет, пару дней всего. А что?
Ничего…
Мы замолчали. Видно было, что Лёлик мучительно пытается что-то переломить в себе. Я решил помочь:
Странная встреча получается. Если что-то не так — могу просто оставить тебе наши координаты, а ты, если сочтёшь нужным, позвони. Хорошо?
Наверное, — впервые в его голосе появились хоть какие-то эмоции, — давай так и сделаем. Только если не позвоню — не обижайся.
Да что ты заладил: не обижайся… Чего я должен обижаться? Мало ли у кого какие дела. Тем более, Наталия мне кой-чего про тебя поведала…
Что поведала? — Лёлик опять сжался как пружина.
Сам знаешь. Что с «благоверным» её ты знаком по разным делам. Да и речь, извини, я твою тоже слышал. Только вот чего можно так стрематься тут, в центре Парижа, я не понимаю. Да и не моё это дело.
Это точно, Слава Богу, — пружина разжалась, — а тихих мест сейчас, поверь, нету. Поэтому говори где остановились, я постараюсь завтра утром позвонить.
После этого Лёлик развернулся, довёз меня до угла известного мне уже проулка, и сразу уехал. Я вернулся в клуб, нашёл там жену, которая беспокойно оглядывалась, ожидая меня, а как только я объявился, то немедленно собралась идти оттуда. Мы вновь оказались в лабиринте улочек Латинского Квартала, по ним мы вскоре вышли к Сене, и направились по ночному, всегда оживлённому Парижу, через Сите, через весь центр, к Монмартру, где, недоходя немного, на «рю Амстердам», — мы и жили в уютнейшей из всех парижских мансард.
…Где-то за полночь, когда ноги немного меньше стали гудеть, нам внезапно захотелось пива. С сыром. Пришлось вновь обуваться, спускаться вниз, и идти за угол, на площадь Клиши. Тусняк, который так как раз набрал силу к этому времени — гудел будто улей. Пробираясь среди разноцветных панков, кожаных байкеров, и удолбанных хиппи, по-парижски дружно и весело заполонивших скверик у метро, мы неожиданно получили такой заряд «бодрости духа», что спать расхотелось окончательно. Заимев желаемое на другой стороне площади, мы устроились в тусовочном скверике рядом с чьими-то мотоциклетками и наблюдали, поглощая пиво с ароматнейшим сыром и горячими булками, как оттягивается вокруг нас ночные обитатели Клиши.
Совершенно уматная герлица, с причёской, будто её только что провезли миль триста по пыльным дорогам, с огромным батлом в одной руке, невыразимо тупым взором таращилась на какую-то улитку, которую ей сунул в другую руку волосатый верзила, весь в коже, но так же явно недоумевающий — что же он такое только что спёр в лавке с морепродуктами напротив. Сцена минут эдак на пятнадцать…
Во сколько мы вернулись и уснули — я не знаю. Но когда нас разбудил телефонный звонок, было уже совсем позднее утро. Звонил Лёлик. Лелюш.
Ты можешь через полчаса быть на Монмартре? Это рядом с вами, наверху, на самом пятачке. Где художники… О’кей. Там есть «Бистро» — я буду ждать тебя в нём.
Сердце моё ёкнуло.
Глава Третья
Я шёл по узким улочкам от Клиши в сторону Монмартра, стараясь как следует настроить себя даже не на саму встречу с Лёликом и предстоящий разговор, и не на место предстоящего события — достаточно дорогое заведение «парижского общепита», мимо которого я проходил уже не раз, никак не реагируя на его название, а, непосредственно, на слово — «Бистро». Я изо всех сил пытался уловить в себе то неясное волнение, просто обязанное появиться в данной ситуации, которого я ждал так много лет, ни разу не ошибавшись в ощущениях, близких по своим эмоциональным параметрам к знакомым с юности предчувствиям чего-то неизбежно-важного. И чем ближе я подходил к означенному этим словом месту, тем больше убеждался, что кроме противоречивых впечатлений, оставленных Лёликом в процессе вчерашних наших разговоров, неожиданности самого его имиджа, и тяжёлого осадка промелькнувшего где-то рядом стрёма — ничего больше не тревожило самую сердцевину моей, слегка непроснувшейся после ночного бдения, души. А может всё дело именно в этом? Просто сиюминутные впечатления не дают мне сил докопаться до глубинной сути происходящего? Тогда я попытался мысленно перенестись в тот момент, в Филадельфии, когда я был твёрдо убеждён, что забытое уже было чувство всё-таки живо и способно, точно так же как и когда-то, позвать за собой. Иначе, собственно говоря, я вряд ли бы сейчас вообще шёл тут, по этим замечательным улочкам этого чудесного города. Да, если даже всерьёз свалить в одну кучу все без исключения, пусть вроде бы, побочные, и вовсе несущественные факторы, способствовавшие нашему с женой приезду в Париж — то всё равно на самом верху этой, на первый взгляд, невообразимой кучи, будет мерцать магическим призывом то самое слово, призрачно, но неотступно всколыхнувшее всё меня наполнявшее в тот самый момент, за океаном. Ведь не случайно я, разжившись сразу по приезду, картой города, первым делом пересчитал в уме все кафешки с этим названием, внимательно рассмотрев на бумаге расположение каждой из них, попытавшись понять что-то уже тогда? Да, но и тогда, надо признаться, я был несколько разочарован отсутствием какой-либо реакции в себе, успокоившись, однако тем, что время пребывания тут само обязано расставить по местам всю эту географию. Я, поэтому, и бороздил Париж все эти дни вдоль и поперёк, не раз и не два натыкаясь на разнокалиберные вывески, на которых всевозможными шрифтами было написано слово «бистро». Но я нисколько не удивлялся полному своему равнодушию к этим вывескам и самим заведениям, уверив себя, что незачем даже пытаться заходить в них, благо, в большинстве своём они, несмотря на историческую «демократичность» своего названия, были нам попросту не по карману. Я терпеливо выжидал момент, твёрдо веря, что он обязательно наступит. Утренний звонок просто убедил меня в правильности своей выдержки.
А теперь — такое, почему-то полное отсутствие развития этой, столь долгожданной, темы…
Вот в таком настроении я и вошёл в «Бистро» на Монмартре. Посетителей почти не было — завтракать сюда из обитающей на пятачке тусовки «рисовальщиков» (художниками эту компашку, наполовину арбатскую по происхождению, назвать язык не поворачивался) мало кто придёт, а время наплыва туристов и богемы подороже ещё явно не настал. Воспользовавшись этим, можно было себе позволить заказать лишь кофе с традиционным круасаном, стакан сока, и, ради понта, ананас со сливками. И сидеть над всем этим до посинения, всё больше наполняясь скукой и абсолютной уверенностью, что всё это зря. То, что Лёлик не появится — я почему-то сразу понял, когда его не оказалось внутри кафе. Весь остальной час с небольшим, проведённый мою там, даже и не усилил эту мою уверенность, а лишь тоскливо подтвердил её.