ДОРОГА НА КОЛЫМУ
«Любая дальняя дорога начинается с первого шага».
Это было самое неприятное… Ладно было в Московских авиакассах выстоять несколько часов в очереди с лимитированной книжкой за билетами, ладно было поскучать на двух часовых посадках дозаправки ИЛ-18 при полете до Якутска… Самым тяжелым и неприятным было ожидание вылета из аэропорта Якутска в Зырянку. Ждать приходилось, бывало, по нескольку дней. Полегче стало через несколько лет, после введения бронирования для транзитных пассажиров.
Только на первый год в Якутске был арендован, помню, дом и машина с водителем. Мы шикарно прождали тогда вылета в Зырянку где-то с неделю. Ездили на Лену загорать, купались, цепляясь за стоящую на отмели брошенную баржу, мимо которой нас проносило течением и забирались на нее… А затем подбазу ликвидировали., видно денег уходило много.
Аэропортовская гостиница Якутска была всегда переполнена и удачей считалось поместить там на ночь кого-нибудь из наших женщин в комнату, которую уже удалось снять кому-нибудь из ранее прилетевших. Из гостинной прихожей нас вечером выгоняли, а на втором этаже здания аэропорта удачей считалось занять освободившееся кресло… Но не сидеть же в нем целый день. И днем мы прогуливались в центре города, заходя в большой промтоварный магазин на центральной площади, затем шли в кинотеатр, а под вечер возвращались в аэропорт.
Причем нужно было еще дежурить у касс, надеясь зарегистрироваться на отходящий рейс, если оказывались свободные места. Стоило сотруднице аэропорта выкрикнуть, что есть несколько свободных мест на регистрируемый рейс, как к ней через плотную толпу желающих улететь, толпу, через которую невозможно было пробиться, тянулись десятки рук с поднятыми вверх билетами. Она отбирала в первую очередь сначала кто с детьми; затем кто по справкам, затем женщин, и только потом, если оставались места, остальных.
Сгрудились мы как-то на рюкзаках в коридоре у окна на втором этаже, а нас стали прогонять. Мы зашумели, что не уйдем и вызванный милиционер предложил провести ночь в его комнате на кожаном диване. Там мы эту ночь худо-бедно и провели…
Но вот наконец-то мы все же вылетали до Зырянки.
В дороге нас обдавало тепло столовых в местах промежуточных посадок ИЛ-14 в Оймяконе и Усть-Нере. В них веяло радушием и теплом души персонала…
Особенно запомнились подносы со свежевыпеченными теплыми булочками и стаканами какао и киселя…
В Зырянке партия Каца поставила две шатровые 10-ки рядом со зданием аэропорта у забора метеостанции и мы часто наблюдали за запуском шаров метеозондов.
Из Зырянки до Среднеколымска часа 2—3 на АН-2. А из него 18 км на МИ-4 или на БМК до поселка Лобуя.
В поселке Лобуя, бывшем лагере Гулага, база была организована в здании бывшей администрации лагеря. Теперь его занимала наша администрация и работники бухгалтерии. Они же занимали и жилые комнаты.
Сохранились, глазеющие пустыми глазницами окон, бетонные коробки, где стояли динамо-машины. Их, почему-то не использовали под жилье, которого очень не хватало, когда на базе собирались коллективы всех партий экспедиции.
Здание на обрыве над Колымой использовалось под клуб.
Мы ходили в него посмотреть какой-нибудь фильм. Причем, показав половину, киномеханик выходил и собирал по 30 копеек с присутствующих. Затем продолжал показ.
По краям поселка сохранились и остатки заборов с колючей проволокой…
Посредине площадки был построен склад, куда завозилось продовольствие и снаряжение для партий, откуда мы его и получали. В нем же были и полки для имущества партий. Построили и навес для столовой, где питались все сотрудники базы, где кормили и нас, что было очень удобно. Но жилья остро не хватало и позднее построили еще две бревенчатые избушки для начальника экспедиции и женщин бухгалтерии.
Мы же на ночь старались устроиться где придется. Это было проблемой и только одной осенью нас всех скопом разместили в строящейся новой избе магазина.
На сопке располагалась небольшая воинская часть радиосвязи с большими квадратными бело-красными антеннами.
Дорога осенью домой была так же неприятна, как и весенняя из Москвы.
Теперь обратно — до Средне-Колымска на вертолете МИ-4 или БМК. До Зырянки на АН-2. До Якутска на ИЛ-14.
Ну а в Якутске опять та же морока, только погода была уже даже не осенняя, а скорее предзимняя, холодная.
Вылететь старались на любом рейсе — через Иркутск, Новосибирск, Красноярск, Свердловск… Лишь бы вылететь!
Меня так раздражали эти ночевки в Якутске, что я придумал, как облегчить свою участь. Наученный горьким опытом этих ночевок, я брал с собой надувной резиновый матрас. Днем его можно было закрепить в положении «сидя», на ночь — «лежа».
Москва встречала меня обычно сентябрьскими каплями дождя, стекающими по стеклу иллюминатора ИЛ-18 или ТУ-104 в аэропорту Домодедово.
= = = = = = = = = = = = = = =
ЯНА, ИНДИГИРКА, КОЛЫМА
«ВЕДЬ Я БЫВАЛ И ТАМ»
В. С. ВЫСОЦКИЙ
О чем шумите вы, народные витии,
И топите свою печаль в вине,
Вы побывайте в Восточной Якутии,
На Яне, Индигирке, Колыме,
На Яне, Индигирке, Колыме.
Чуть греет летом, а зимой не светит,
В июле — снег, а в августе — зима,
Здесь десять Франций лягут на планшете,
Яна, Индигирка, Колыма,
Яна, Индигирка, Колыма.
Кругом одни спортсмены и начсмены,
Не пить нельзя, а то сойдешь с ума,
Сюда доходят долго перемены
— Яна, Индигирка, Колыма,
Яна, Индигирка, Колыма.
Вчера указ по радио читали
О сокращеньи водки и вина,
А мы пошли и десять литров взяли
— Яна, Индигирка, Колыма,
Яна, Индигирка, Колыма.
И так всегда, зимою или летом,
Блестит ли солнце, греет ли луна,
Природа здесь давно уже с приветом
— Яна, Индигирка, Колыма,
Яна, Индигирка, Колыма.
О чем шумите вы, народные витии,
И топите свою печаль в вине,
Вы побывайте в Восточной Якутии,
На Яне, Индигирке, Колыме,
На Яне, Индигирке, Колыме.
Владимир Туриянский
ЧАРА
вступление
Попав под обаяние этих строчек, самой песни, а особенно припева, я не смог удержаться, чтобы не написать о своей работе в этих местах, об этом удаленном таежном регионе, где работать мы могли только благодаря организации баз в существующих поселках и их хорошему, хоть и не мудреному снабжению снаряжением и продуктами, а особенно выделением авиачасов на доставку сотрудников экспедиции самолетами на базы, а затем вертолетами на подбазы в районы, выделенные для работ.
Подбазы старались выбирать в центральной части района работ, но обязательно на крупной (по возможности) реке, где можно было порыбачить и где опытные работники из радистов с рабочими рубили баню, ставили палатки 10-местки под склады со снаряжением и продовольствием и под столовую со столом и лавками. Готовили при скоплении народа ведрами, таган располагали рядом с кухней-столовой под навесом от дождя и снега.
Продукты — крупы, сахар — получали мешками по 30, 60 кг, муку — по 80 кг, консервы — тушенку, сгущенку, стеклянные и жестяные банки с щами и борщом в ящиках. Чай получали плиточный, позднее байховый и даже немного «индийского». Масло сливочное в небольших картонных коробках по 24 кг, подсолнечное — в молочных флягах. Бывает доставалась «сухая» картошка и сухое молоко в фанерных бочонках.
И в молочной фляге получали маслянистую жидкость диметил, как отпугивающее средство от комарья, которого было «видимо-невидимо». Много позже его вытеснили различные репелленты типа «Дета». Что такое «полога» мы даже не знали и, когда их стали выдавать, поначалу пришивали вместо марли на вход в палатку.
Курящие поначалу получали махорку, позже стали получать сигареты. Снаряжение — противоэнцефалитные костюмы, резиновые или кирзовые сапоги, накомарники и портянки получали сразу на базе. Там же получали рации — сначала РПМС времен отечественной, гораздо позже отградуированные на одну волну ГРОЗА.
В особом дефиците были деревянные лотки для промывки проб из речного аллювия или делювиальных суглинков со склонов сопок. Со временем от частой смены вода-сушка они растрескивались, пробовали их чинить, набивая жестяную пластинку от консервной банки, но это мало помогало.
С инструментом тоже проблем не было — ломы, лопаты штыковые и совковые, молотки геологические, топоры, двуручные пилы.. Опытные рабочие обрубали совковые лопаты с заострением к центру и укорачивали черенок — так было проще нести ее, продев под шнурок рюкзака, с которыми тоже не было проблем — однокарманные, двухкарманные, трехкарманные. Последние отбирались под личные вещи или для выкидных маршрутов.
Ну и, конечно, спальные мешки из верблюжьей шерсти. каждый год к мешкам выдавались по два чистых белых сатиновых (новых или стираных) вкладыша. Мешки подписывались и хранились на складе на базе, где у каждой партии были свои полки-отсеки. Туда же осенью складывалось полученное весной снаряжение — палатки, посуда, личные вещи, остатки продуктов…
Из оружия выбирали боевой карабин 7,62, но можно было взять «тозовку», ружье, наган или ТТ.
Позднее в партии стали получать списанные из армейских частей вездеходы.
Сначала это были ГАЗ-47, потом добавились ГАЗ-71 и даже ГТТ. Соответственно, для них завозили горючее бочками — бензин и солярку и старались делать это самолетами АН-2, авиачасы которых стоили дешевле вертолетных, да и поднимали они больше, а садились легко на полевых аэродромах прямо на речные косы.
начало
Начало было в поступлении на геологический факультет МГУ. Совершенно не понимая, куда мне поступать, решил пойти по стопам отца. Экзамены сдавал на дневное отделение, где конкурс был 28 человек на место. Сдавал вступительные экзамены на дневное отделение непонятно на что надеясь, так как учился я неважно и готовиться совершенно не умел. А бестолковкой был таким, что даже не знал, что в МГУ есть вход с клубной части. Под изумленные взгляды дежуривших, я входил через главный вход и шел к лифтхоллу, где поднимался на нужный этаж.
Не знаю, на что я рассчитывал, будучи совершенно не в ладах с геометрией, и, естественно, нахватал троек и не прошел по конкурсу. Каким-то чудом, видно был большой отсев, придя в учебную часть, чтобы забрать документы, мне предложили подать документы на вечернее отделение, где конкурс был поменьше, где-то 11 человек на место, а отсев, видимо, тоже произошел приличный.
И, о чудо! Я прошел! Я поступил! Это было «дикое» везение! Я почувствовал неимоверное ощущение удачи.
Прозанимавшись и окончив первый курс, весной, по протекции отца, меня оформили рабочим в партию Федоровского в «Аэрогеологическую экспедицию» ВАГТа, проводившую работы по геологической съемке в Забайкалье. Устроиться сразу на «постоянно», было не просто, так как со стороны никого не брали, а слухи о сокращении все время витали в воздухе. Но было одно НО — если человек проработал полгода, его оформляли приказом как постоянного сотрудника.
Так, поначалу рабочим, я вылетел к месту полевых работ в поселок Чара.
первый полевой сезон
Перелет был не сложным и налаженным. Вылетев из Москвы на четырехмоторном ИЛ-18 и сделав одну или два часовых посадки для дозаправки, мы высадились в городе Чита, где у экспедиции была прекрасная база с большими помещениями для прибывающих сотрудников.
База была окружена забором, а общежитие для прилетающих ИТРов и рабочих состояли из больших комнат с металлическими кроватями с ватными матрасами и постельным бельем. На базе было механическая мастерская и газики для руководства и грузовыми машинами, на которых встречали прилетающих и отвозили на базу, или, наоборот, отвозили отъезжающих в аэропорт.
Пока мы недолго, день или два, ждали рейса в поселок Чара, я сходил в город и прогулялся по центральной части города, пообедал в столовой и сходил в кино.
Но вот двухмоторный «Дуглас» ЛИ-2 перенес нас в Чару. Мне запомнилось бескрайнее «море» тайги и уже перед самой Чарой обширная песчаная пустыня с дюнами и барханами — настоящие Кара-Кумы…
В Чаре тоже была оборудованная база, где можно было спокойно получить снаряжение и продукты на весь сезон и дождаться перелета на вертолете МИ-4 к месту основных работ. Насколько помню, поселок Чара показался мне запущенной глубинкой, где свет давали по определенным часам от работающего дизеля, то есть проведенного электричества не было. Дороги в поселке были грунтовые, с лужами после дождя. Снабжение тоже было аховое, дефицитом были и овощи и фрукты — так свежих огурцов и помидоров магазине не было и в помине. Это оттого, что железной дороги нет, а машинами только по зимнику зимой.
С вертолетами, как всегда, вечная проблема, рвут на части… Но пока ждем переброски в район основных работ, получаем все необходимое снаряжение и продовольствие, складываем все в отсек на полку и шатаемся по базе…
Но вот мы на Чарском аэродроме и загружаемся в вертолет. Сначала вперед перед входом в кабину самое тяжелое: ящики с консервами, мешки с мукой, сахаром, крупами и прочим, затем палатки, спальники и личные вещи и т. п. Накрываем кучу брезентом, взгромождаемся сверху под потолком и начинаем глазеть в иллюминаторы. Штурман лезет в кабину по брезенту — мы оставляем ему проход, и усаживается на подвесную люльку у двери между 1 и 2 пилотами, но позади них.
В салоне стоит бак литров на 500, чтобы не тратить время, вылетая на дозаправку в аэропорт, а поднимает он до тонны, но, если жарко и воздух разрежен, то и меньше. Так что, чаще всего на заброску и переброски машина эта летучая делает часто по нескольку рейсов.
Но вот мы в салоне и ждем взлета. В салоне приятно припахивает бензином. Включается двигатель и лопасти винта начинают потихоньку раскручиваться. Винтокрылый агрегат начинает подергиваться, двигатель орет все громче, лопасти винта раскручиваются все быстрее и быстрее, двигатель ревет все громче, набирая обороты, корпус начинает подергиваться, раскачиваться, машина чуть отрывается от земли, опять опускается, как бы прикидывая вес груза, и вновь приподнимается. Немного поднявшись вверх, машина опускается носовой частью корпуса книзу, как бы «клюя носом», и начинает стремительно идти вдоль полосы против ветра. Затем так же стремительно взмывает вперед и вверх и набирает высоту.
И вот уже скользят под нами верхушки деревьев, так что чувствуется скорость, вертушка все больше набирает высоту до километра и спокойно летит, все так же подрагивая «всем телом»… Проплывают под нами уже знакомые Чарские пески и за ними показываются горы.
на полевой подбазе. «руки»
Вертолет приземляется на ровную речную наледь у полевого под базового лагеря, располагающегося на высоком обрывистом берегу речки и мы выгружаемся. Перетаскиваем привезенный груз на верх, ставим палатки. Для меня все внове… Нам на четверых выделяют палатку 4-местку и мы натягиваем ее на выбранное место (поближе к кухне), устраивая из жердей сплошные нары, стелим войлок и раскладываем спальные мешки.
Теперь можно и оглянуться, обозреть окрестности… Лагерь стоит на высоком бугре, под ним во всю ширину речки лежит наледь и только посредине ее прорезает узкая щель со стремительным бурлящим потоком. А больше любоваться и нечем…
Но начинают беспокоить комары. Начальник ждет прихода оленей и каюров, с которыми придется работать по переброске отрядов, но их все нет, а мы наслаждаемся вынужденным бездельем и отлеживаемся по палаткам. Наслаждаться, однако, особенно не получается, так как ребята-рабочие постоянно выходят и входят и заносят, как не отряхивайся, на спинах комаров. Попытки перебить их ни к чему не приводят, они лезут и лезут и, чтобы подремать хоть часок, я мажусь диметилом, налитым в плоский флакончик из-под «Красной Москвы», который постоянно ношу в нагрудном кармане энцефалитки.
Днем жарко, валяемся поверх спальников, но ночью еще хуже, так как немного попрохладнее, но комары постоянно зудят у лица. Накроешься с головой — душно, высунешься из мешка — комары как будто этого и ждут… Отпугивающего действия диметила хватает на час, а спать-то хочется всю ночь. К тому же палатку нам выдали новую, еще не успевшую выгореть. а в ней ночью совсем темно… Ну и намучался же я от этого гнуса, ничто так не досаждало как эта тварь… «Твар такая» — как произносил один мой коллега — без знака «ь».
Начитавшийся всяких приключенческих книжек, я, ожидая романтики приключений, все ждал чего-то такого, необычного, что должно было бы скрасить эту спокойную, налаженную, размеренную жизнь. Как говорит голос диктора в одном польском фильме: «приключения ожидали его за каждым углом, но вот он заворачивает за один угол, за второй, за третий — а их все нет…».
Ребята в палатке часто балагурили, рассказывали всякие байки и случаи из жизни и я с интересом слушал их.
Из развлечений немного помогали какие-то книжки, да обеды в десятиместке-столовой, где готовила повариха из местных, не молодая уже, лет 50 — 60, с помощницей. Женщину эту брали каждый сезон, так как она отличалась особым вниманием и заботой о всех, независимо от того кто ты, ИТР или рабочий. Говорят, она «отсидела» за то, что сказала военкому: «ты — редиска, снаружи красный, а внутри белый».
Как-то раз, дня два — три после прилета, лежа в палатке, я услышал какой-то негромкий монотонный протяжный продолжительный непонятный звук со стороны реки. Из любопытства я вылез из палатки и посмотрел в сторону реки, но наледь была пустынна, а за ней стеной стоял лес. Постояв минуту — другую я вернулся в палатку. Но минут через 10 — 15 за палаткой послышался шум, голоса людей и я снова вышел. На берегу на краю обрыва стоял Федоровский, рассматривающий противоположный берег в бинокль, и рядом с ним еще несколько человек.
— Каюры что-ли идут? — негромко и как бы про себя произнес он, сам себе задавая вопрос.
— РУКИ! — вдруг громко вскрикнул он и кинулся с бугра вниз на наледь.
За ним следом ссыпались все остальные, ну и я в том числе. Все побежали вслед за начальником и, добежав до промоины в наледи, увидели в ней нашу повариху, ухватившуюся за кустик в борту промоины. Ноги ее бултыхались в бурном потоке. Ее быстро вытащили и, постелив телогрейку, усадили на нее стучащую зубами женщину. Кто-то накинул ей на лечи свою телогрейку, а я отдал ей шерстяные носки.
— Ребята! — произнесла она все еще стуча зубами, — Я же всех вас звала… И тебя, Музисенок, тоже…
Ей помогли подняться и повели отогреваться. Оказывается, она выпила бражки, ставить которую особо не возбранялось, но только ИТРами для особых случаев, и за каким-то чертом ее понесло прогуляться…
все ушли
Каюров с оленями все не было и Федоровский, чтобы не терять время, решил отправить всех геологов в выкидные маршруты. Это такое «происшествие», когда нужно набить рюкзак продуктами на несколько дней и вещами, но так, чтобы он не треснул, но и такой по весу, чтобы с ним можно было дотащиться до намеченного участка.
Все разошлись в эти выкидные, а меня назначили начальником опустевшего лагеря, присмотреть за оставленным имуществом и на случай, если придут каюры. И даже разрешили пожить в палатке начальника, которую он делил с радистом, а, заодно, и хозяйственником Юрой Михеевым. Пожалели, видимо, — я ведь самый юный был в коллективе, много ли на меня нагрузишь…
Честно говоря идти под рюкзаком, согнувшись в «три погибели», мне совсем не хотелось, хотя я постарался «виду не подать» и даже обрадовался этому предложению. И вот все разошлись, а я остался за сторожа. Перебрался в начальскую палатку четырехместку и расположился в ней. Это была простенькая старенькая палатка, но выгоревшая настолько, что в ней днем было совершенно светло. Внутри при входе справа стояла металлическая печка, а за ней двое нар и самодельный стол. И еще в дальнем углу была «этажерка» с геологической литературой, были и книжки с рассказами, которым я особенно порадовался — скучать не придется. На входе была нашита марля, так что залетевших комаров было прекрасно видно и можно было перебить их, рассевшихся на потолке, брезентовой рукавицей.
Основной проблемой для меня была готовка. И не столько само приготовление пищи, сколько туча комаров за палаткой, которая не давала спокойно что-то приготовить. На печке готовить было совершенно невозможно из-за жарких дней. С грехом пополам я умудрялся что-то сварить в кастрюльке, постоянно вытаскивая из нее ложкой комаров, насколько помню это были каши: манная, рисовая, гречневая. И чай, с ним было проще. Хлеба буханку мне оставили.
Так что, несколько дней я провел в относительном спокойствии и даже ночью удавалось поспать, не особенно тревожась из-за комаров. Но все хорошее когда-то кончается и народ стал постепенно возвращаться в лагерь. Пришло время съезжать мне из начальской палатки.
начало полевых работ
Наш отряд был «выброшен» к месту работ на МИ-4. Это была речка Средний Сакукан. Речка мелкая, с частыми перекатами, где воды часто было по щиколотку. Мы обследовали мелкие ручьи-распадки, притоки речки. Сначала шли по тропам вдоль залесенной долины реки, а затем поднимались по распадку до водораздела, плоского и «голого», то есть без растительности, проходили по нему до верховий следующего распадка и, спустившись по нему, шли по долине в лагерь.
Геолог шел впереди, вел маршрут, а мы, двое рабочих, шли за ним и через каждые 200 м один из нас измерял фон породы радиометром, а второй отмывал лотком аллювий ручья — брал шлих. на следующий маршрут мы с ним менялись приборами — радиометром и лотком и, соответственно, обязанностями.
В обед разводили небольшой костерок, подвешивали над огнем котелок с водой, кидали в него, после закипания воды, небольшой кусочек плиточного чая и, подождав немного, разливали янтарного цвета чай по эмалированным кружкам. Чай пили с хлебом собственной выпечки, свежим и мягким. Особенно ценились горбушки. Чай и сахар брали с запасом — вдруг что-то задержит в маршруте.
Но память моя сохранила и поднятия в горы, когда идти приходилось по острым гребневидным вершинам, и быстрые спуски по крутым щебенчатым склонам, когда мы запаздывали с возвращением в лагерь. Причем, неслись так, нарушая все правила техники безопасности, что приходилось опасаться, как бы не кувыркнуться и сломать себе шею.
Бывает, геолог и второй рабочий (они были братьями), оба длинноногие, перемахнут речку или какой ручей по валунам, а мне не перепрыгнуть и я бегаю, ищу место, где поуже.
Помню, поднимались как-то на водораздел и вдруг силы покинули меня. Мне и так-то подъемы давались с трудом, а тут ноги отказали полностью. Как свинцом налились, стали какими-то неподъемными, двинуть ими не могу.
До седловины уже рукой подать, вон она вверху недалеко, а я с места сдвинуться не могу. Меня окликают, а я сделаю шаг и опять застываю на месте. Сначала, напарник снял с меня рюкзак, я сделал несколько шагов и остановился, опять не в силах идти дальше. Тогда он взял меня за руку и повел за собой. Кое-как я добрел до седловинки и рухнул в изнеможении на землю.
Геолог, Юра Найденков, сказал, что я, наверное, напился воды на подъеме. С тех пор в маршруте я, если и позволял себе выпить воды, то только при сильной необходимости и всего несколько глотков. Я не стесняюсь писать об этом случае, так как всякое могло произойти в маршруте. И не только с новичком, но и с людьми с опытом, уже поездившими в экспедицию…
А был еще случай, когда, поднявшись на водораздел, мы должны были обследовать бывший лагерь ГУЛАГа с рудником, где, когда-то в 50-х, заключенные добывали урановую руду. Но, поднявшись, лагеря мы не обнаружили, ни бараков, ни карьера, вообще никаких построек — оказалось, мы поднялись по соседнему распадку, спутали. Ну и слава богу, подумал я, шевелюра у меня еще приличная и лишаться ее мне как-то не хотелось. В том, что «промахнулись», в общем-то, ничего страшного не было — можно сходить туда и на следующий день. А когда мы шли домой, геолог, Найденков Юра, сказал, что из этой, добытой здесь урановой руды, была изготовлена наша первая атомная бомба. Идя по тропе домой и, отбиваясь от комариного несчастья, я представлял себе, какого же было здесь ходить заключенным, лишенным всякого подобия защитных средств. Мы хоть накомарники имели и диметил…
Так вот, оказалось, что другая группа нашего отряда, тоже спутала маршрут и поднялась прямо к оставленному гулаговскому лагерю, где наткнулась на бараки. Начальник этой группы, Нусинсон Л. С., наличием волос на голове, мягко скажем, не был богат и рискнул зайти в барак. Нары двухэтажные, грубо сколоченный стол, алюминиевые миско и ложки… Ничего трогать они, конечно, не стали.
Ничего более примечательного в сезоне я больше не помню, не помню даже была рыбалка или нет… Хотя вот еще, вспомнил, в середине сезона, где-то в июле — августе, зачастили мимо нашего лагеря группы туристов. Они ехали и из ближних городов — Новосибирска, Иркутска, откуда-то еще, даже более дальних городов нашей страны — из ее европейской части.
Я наблюдал, как они понуро проходили по речной косе мимо нашего лагеря, согнувшись в три погибели, под огромными рюкзаками. Ведь они несли на себе не только продукты, личные вещи, палатки и спальники, но и байдарки в разобранном виде. Их целью было подняться вверх по речке, перевалить через водораздел, спуститься к более полноводной реке и спуститься по ней на байдарках.
Я на такой подвиг способен не был, это я понимал. Мне с избытком хватало тех мучений, которые я испытывал с непривычки от восхождений в горы, когда идти вверх приходилось, бывало, елочкой, так как штурмовать перевалы «в лоб», не было никаких сил.
Иногда какая-нибудь группа останавливалась на ночевку недалеко от нашего лагеря и кто-нибудь, кого ноги еще держали, приходили к нам в гости. Мы поили их чаем, угощали свежим хлебом, снабжали махоркой. Но особенно их интересовали подробные схемы речной сети, ведь они двигались часто по грубым схемам. Они делали выкопировки с наших физико-географических карт для облегчения в ориентировании на местности, за что были безмерно благодарны нам. Ведь, если геологи бывает путались, имея и карты и аэрофотоснимки, то каково же было идти им по грубым схемам, если у них не было в группе надежного человека, знающего эти места и, возможно, уже побывавшего или проходившего здесь.
И еще помню, как где-то под осень, в конце августа, когда основные работы закончились и все ИТЭЭРы сидели по палаткам и камералили, а печки топились, мне с напарником поручили заготовить дрова. Для этого завалили огромную сосну «в три охвата» и оставили мучать ее двуручной пилой. За сезон я кое-как научился владеть ей, но все равно это было одно из самых ненавистных мне, выматывающих все силы занятий. Постоянно упрекая друг друа в дергании, мы провозились с пилением весь день, отпилив всего несколько широченных чурбаков. Пришли ИТРовцы, перетащили чурбаки в лагерь, покололи и растащили по палаткам и на кухню. поленьев оказалось достаточно. Но я очень жалел, что у нас нет бензопилы «Дружба», очень дефицитная была вещь, и, если выдавали такую, то только одну на всю партию.
Пришлось мне поработать и с оленями. Они использовались для переброски снаряжения и продуктов на новые участки работ, а сотрудники шли следом. Часто каюры сами завьючивали оленей и шли в указанное место. На оленя грузились по суме с каждого бока, каждая сума по 20 кг.
Геологи уходили в маршрут с переходом на это место. Я даже попытался как-то проехать на олене верхом. Прыгать на него как на лошадь нельзя — можно шею ему сломать. Садиться нужно осторожно, ближе к шее. Чтобы не прыгать, ведь стремян на седле нет, я подводил оленя к какой-нибудь кочке или бугорку и пытался сесть. Но эта хитрая скотина, стоило только занести ногу, делала шаг вперед и я оказывался сзади. Приходилось приноравливаться, набираться опыта. Ехать на нем, хоть он и идет плавно, тоже непривычно, ведь ноги висят в воздухе ни на что не опираясь. Поэтому сидеть нужно прямо, не наклоняясь ни вправо, ни влево, седло может сползти, ведь шерсть него длинная, а подпруга одна, не как у лошади, где их две.
Ну вот и все события за сезон. В общем, я привыкал к полевому образу жизни, ходить в маршруты, ставить палатки, пилить и колоть дрова, овладевая пилой и топором, разжигать огонь костра «с одной спички» и тому подобное.
В сентябре основную часть рабочих начали отправлять в Москву, где их набирали — для экономии фонда заработной платы. Затем отправлялись ИТРовцы. Начальник партии и радист-хозяйственник улетали с последней группой.
На полевом лагере на построенном лабазе оставили часть снаряжения — свернутые палатки, брезенты и посуду, чтобы не завозить его по новой в следующем сезоне и не тратить на это летные часы вертолета. И вот снова МИ-4 до Чары, ЛИ-2 до Читы, ИЛ-18 до Москвы.
В бухгалтерии, после вычетов, я получил 300 руб. и был отправлен в отпуск. Так экономили фонд заработной платы, отпускные шли по какому-то другому фонду. Но впереди были положенные полевая премия и 13-я зарплата.
Зимой экспедиция, получив задание на работы на Колыме, разделилась на №2 Забайкальскую и №8 Колымскую. Меня зачислили в Колымскую.
Но это уже совсем другая история!
= = = = = = = = = =
КОЛЫМА
БАЗА НА РЕКЕ КОЛЫМА. ЛОБУЯ
Для базы в новом регионе был выбран поселок Лобуя, что был расположен на обрывистом правом берегу реки Колыма в 17—18 км ниже Средне-Колымска. Туда была срочно отправлена бригада строителей из числа сотрудников экспедиции, которые привели в божеский вид заброшенное двухэтажное здание, которое когда-то занимала администрация существовавшего здесь лагеря Гулага.
После ремонта, в здании разместились рабочие кабинеты сотрудников администрации экспедиции: начальника и его зама по хозяйственной части Штеймана, бухгалтерии и планового отдела.
В поселке была подготовлена площадка для вертолета и построен склад, с которого мы получали снаряжение и продукты. В нем же были сколочены полки для приема снаряжения осенью.
Был построен гараж, где возле грузовичка любили собираться наши ИТРовцы.
Для связи со Средне-Колымском использовался не только вертолет, но и арендован катер БМК с его мотористом Костей Кочемасовым. Доставлена была в Лобую и грузовая машина, и Газик.
МОСКВА — ЛОБУЯ
Дорога к месту полевых работ, если мягко сказать, была сложной, это значит не сказать ничего. Основным неудобством в авиа перелете было столпотворение в аэропорту Якутска. В нем, как в муравейнике, кишел народ — всем надо было куда-то улетать, кому в европейскую часть страны в отпуск, кому, наоборот, в глубинку. На такое количество пассажиров аэропорт был совершенно не рассчитан — Не хватало ни самолетов, ни мест в аэропортовской гостинице, ни даже в зале для ожидающих на втором этаже, уставленном креслами в несколько рядов.
От отсутствия мест, куда можно бы было присесть, все тело ломало, а если удавалось сесть в освободившееся кресло, то заснуть было непросто из-за скрюченного состояния и невозможности принять привычное горизонтальное положение. При возвращении домой в Москву все повторялось вновь. Промучавшись так на протяжении нескольких лет, я стал брать с собой прорезиненный надувной матрац — днем его можно было зафиксировать в положении «сидя», а на ночь растянуть в лежачее состояние.
Застрять в Якутске можно было на несколько дней, поскольку билеты у нас были с открытой датой. Их регистрировали на ближайший день и рейс, но, как правило, этот день и рейс был только через несколько суток. Поэтому при возвращении в Москву, мы старались вылететь в какой угодно аэропорт — Новосибирска, Иркутска, Омска, Свердловска, — там уже было гораздо больше прямых и проходящих рейсов. БилУ регистрационной открытой кабинки, где оформлялись билеты на вылет, обычно стояла плотная толпа страждущих с тянущимися к сотруднице билетами. Но, если на проходящие рейсы были свободные места, то оформляли в первую очередь женщин с детьми, просто женщин, затем тех, кто вылетал по справке, затем уже обычных пассажиров. Но до обычных дело часто и не доходило, свободные места кончались.
Днем в Якутске мы обычно ездили в центр города, бродили по улицам, посещали центральный универмаг, заходили в один из нескольких кинотеатров и брали билеты на какой-нибудь фильм, чаще всего американский и двухсерийный. К вечеру возвращались в аэропорт и пытались хоть как-то устроиться на ночь.
Однажды, прилетев в Якутск, мы сложили вещи к коридоре второго этажа у окна и хотели прикорнуть на них на ночь. Нас попытались прогнать, но мы же москвичи и обладаем некоторой долей наглости и упрямства. Тогда был вызван даже милиционер. Но что он мог сделать? И он предложил нам провести ночь в его кабинете нп стареньком кожаном диване. Это был хоть какой-то приемлемый выход и мы перебрались к нему на диван.
Через несколько лет наладилась продажа билетов с бронированием и улететь стало попроще, но сутки задержаться в Якутске все равно приходилось. Еще проще стало летать, когда я стал работать на реке Оленек и базовым лагерем стал одноименный поселок. Летать мы стали через город Полярный.
Но вот мы на ИЛ-14 летим в Зырянку. По пути две посадки: в Усть-Нере и Оймяконе. Очень меня умилили свежеиспеченные булочки и какао, приготовленные к прилету пассажиров в столовой при аэропорте в Оймяконе. Я и ИЛ-14 переносил с трудом, бывает проводил часть пути в туалетной кабинке. Неважно у меня с вестибулярным аппаратом.
Вот что из себя представляла база в Зырянке, совершенно не помню. Склероз! Помню только, что партия Каца А. Г. поставила как-то в палисаднике у аэровокзала и метеостанции две 10-е палатки, где, сложив рюкзаки, можно было переночевать на раскладушках. Еще помню, как мы наблюдали за запуском метеозондов. Надувался такой большущий шар из прорезиненного материала, к нему крепилась небольшая коробочка с примитивным приборчиком и выпускался «на свободу». Остатки таких приборчиков мы встречали потом повсеместно, а ткань, видимо, истлевала. Один раз, когда мы находились на речной косе, такой лопнувший шар со свистом и гулом, свалился нам прямо на головы. Но гул и странное шипение эти мы услышали и, задрав головы, в недоумении наблюдали, что это так стремительно несется к нам в объятия и во-время успели расступиться.
А дальше, вывернувший меня на изнанку АН-2 рейсом на Среднеколымск. А из него на вертолете МИ-4 до поселка Лобуя, что в 14 км ниже Среднеколымска. Если с вертолетом были проблемы, то за нами приходил катер БМК Кости Кочемасова, где мы скрючившись в его носовой части, старались перенести это плавание. Ведь на всегда Колыма была спокойной, бывало и штормило (если этот термин применим и к реке).
ПОСЕЛОК ЛОБУЯ
Но вот, слава богу, мы в Лобуе. Поселок расположен на высоком не затопляемом правом берегу Колымы и раньше, годов до 50-х был лагерем Гулага. Сохранилось только обшарпанное двухэтажное административное здание, глазеющие пустыми окнами два бетонных каземата, где стояли когда-то динамо-машины, и остатки ограды с ключей проволокой.
Административное здание привели в порядок наши умельцы — застеклили окна, настелили полы, завезли бэушную мебель: столы, стулья, кровати. и оно использовалось как рабочее помещение, так и как жилое, где комнаты занимали работники бухгалтерии.
Казематы под жилье почему-то не приспособили, хотя потребность в жилье была острой. Мы же в них не совались, так как они были замусорены и загажены.
Помню только, что женщины наши подселялись к работницам администрации (отдела кадров, бухгалтерии и планового), а мы слонялись по поселку, думая, где бы переночевать. Весной, может быть, ставили палатку, не помню, а вот осенью, в сентябре в палатке было уже не ах-ти, даже с печкой. уже и снег лежал, и температура отрицательная была, и «Северное сияние» по небу гуляло…
Лишь однажды нам повезло — разрешили переночевать в избе строящегося нового магазина. Расстелили мы резиновые матрасы у стен, на них постелили кошму, на нее спальные мешки. Посредине комнаты был сооружен стол, на него выставили нехитрую закуску (хлеб, консервы) ну и конечно начался непрекращающийся гудеж — очень уж соскучились наши старшие товарищи по белому водочному вину… Ну и дорвались, наконец…
Но это все воспоминания… так сказать, «назад в будущее»… А пока нам предстоял вылет к месту полевых работ. Получив на выстроенном складе снаряжение и продовольствие, часть которого оставили на том же складе на выделенной нам полке-стеллаже, наша партия вылетела в район работ.
СОТРУДНИКИ
Я стал маршрутной парой Шульгиной В.С,, где надев рюкзак и взяв молоток на длинной ручке я сопровождал ее к известным по литературе обнажениям, которые она изучала, детально послойно описывала и отбирала породы на образцы и шлифы, а я, прилепив ленту лейкопластыря на ручку молотка, подписывал их, отрезал, прилеплял к образцам, и складывал в рюкзак. В дополнение еще колотили камни в поисках фауны.
Партия наша была стратиграфическая и старшие геологи готовили стратиграфическую колонку посвитно для геолого-съемочных партий. Другой отряд занимался изучением магматических пород, это был отряд Сурмиловой Жени.
Техниками были Юра Волков, радист и хозяйственник, и Володя Чекмазов с которыми я быстро сдружился. Они были для меня непререкаемыми авторитетами.
Вскоре в нашу партию был принят новый сотрудник, палеонтолог Сидяченко А. Г., специалист по фауне девоно-саменноугольных отложений. Высокий, темно-волосый плотный мужчина с большими усами («Таракан» — называл его «за глаза» Володька Антонов, техник соседней партии).
Помню, идем мы на дюралевой лодке на моторе по Колыме возвращаясь из маршрута. Я за ручкой «Москвы», Сидяченко и его супруга на лавочке.
— Посмотри, какой хороший образец я нашла, — обращается супруга к мужу и протягивает ему великолепный образец большой раковины брахиоподы.
— Да, хороший, — спокойно отвечает Григорий Иванович и так же спокойно опускает образец за борт «в набежавшую волну»…
— Ах! — раздается запоздалый возглас его супруги.
А еще я завидовал тем техникам, которые работали в геолого-съемочных партиях. Они выполняли пусть и не работу геолога, но все-таки получали персональные задания и вели самостоятельные маршруты по шлиховому опробованию водотоков, работой с горняками, задавая им места для шурфов, описывая их и отбирая пробы на промывку.
Особо продвинутым поручали и картировочные маршруты. В общем, они набирались опыта ведения геологической работы, а я корпел под рюкзаком и со скукой колотил фауну. Самым приятным для меня был перерыв на обед и разведение огня для костра, как мы ерничали — «с одной спички». Набрав воды в котелок, я подвешивал его над огнем и доставал нехитрый припас: хлеб, сахар, бывает куски жареной рыбы или кусочек сливочного масла.
Порой в партию на место рабочих брали студентов. Я даже вешал в МГУ на доску объявлений листочек с надписью: «Требуются парни на Колыму. Гитаристам предпочтение». Из студентов, поехавших с нами помню красавицу Дугину Томару, тройку ребят-физиков под объединением «Гривеник» (Григорьев-Висягин-Николаев), Олега Брынова из группы палеонтологов и еще одну девушку, фото которой у меня сохранилось. С ребятами я подружился и даже впоследствии часто встречались по вечерам и переписывался, а с Олегом встречаюсь и по сей день.
Смешной случай был с нашим рабочим. Стахан его звали. Эвен, был женат на дочери Березовского князя (стойбище Березовка на одноименной реке был выявлен только в 50-х. Шаман был. Оленей много). Умело изготовлял печки из черного листового железа и трубы к ним, узнав об этом я сразу выписал железа на десяток печек. При нашей эксплуатации печки за сезон прогорали или мялись и были в дефиците. И с лошадьми управляться он умел. И, вообще, в общении приятный был человек. Взяли его в Лобуе, он работал там начальником клуба. В экспедицию ездил уже не первый сезон. На Тит-Арах работал. И с нами несколько раз.
Так вот, получили мы как-то раз со склада пробный мешок стирального порошка. На всех. Обычно каждый себе покупал пачку порошка в Москве и отсылал в поле авиарейсом в ящике с личными вещами. Для стирки брали понемногу из этого пробного мешка в банный день для стирки вкладышей спальных мешков. По примеру женской составляющей сначала замачивали вкладыши в тазиках или прямо в проточной воде ручьев, придавливая их камнями, а затем кипятили в ведрах на костре. Кипятили со стиральным порошком, затем прополаскивали в ручье.
Стахан, видно, насмотрелся на эти процедуры, но понял их как-то по своему. Как-то раз смотрю, он вкладыш свой замочил в ручье и сыпет порошок прямо в ручей на вкладыш. Я его остановил, а то бы он весь порошок так извел.
РЫБАЛКА. ОХОТА
Помню как подъехали к нам на катере мужички из Рыбоохраны и я похвастался им, что вот какую полуметровую нельму мы поймали (повар как раз привез нам на обед жареную нельму и чайник какао — мы недалеко от лагеря работали на обнажении реки Колымы). А они с улыбкой сказали, что это молодь, настоящая нельма раза в 2—2.5 больше.
На реке рыбалкой в основном Юра Волков занимался, у него и сети какие-то имелись. Ловилась щука, нельма, чебак, подчирок, сижок и другие.
Я же свои рыбацкие пристрастия проявлял, в основном, на ручьях, где хариуса видно было как в аквариуме — такая прозрачная вода в них. А крупный он какой, «берешь в руки, маешь — вещь».
Ловил я на небольшой тройничок-мушку нахлыстом, иногда насаживал на него слепней, которых ловил в палатке и засовывал в спичечный коробок. Попозже купил пластиковую раздвижную удочку длиной до 3 метров.
Спиннингом же обзавелся еще позже, когда стал работать совсем в другом регионе — на Оленьке и ловить научился, глядя на коллег. Ловил щук, ленков, тайменей — хватали любую блесну, можно было не ломать голову над выбором. Ребята рабочие таскали личные железные ложки из столовой и делали блесну из них. Так что, порой, приходилось свою ложку с собой уносить.
Стреляли и уток, и куропаток, и даже удавалось подбить гуся на перелете или глухаря на ветке.
ПЕРЕЕЗДЫ. ПЕРЕБРОСКИ
Перебазировались мы с одного участка на другой преимущественно на вертолете. Когда нам от щедрот начальства выдали старенький вездеход ГАЗ-47, он перешел в отряд Сурмиловой. Часто заходил разговор об аренде оленей, но до этого, слава богу, не дошло.
А вот с лошадьми один сезон поработали. Правда тоже мороки много: поймать (они же полудикие, не объезженные), приучить к вьюку или седлу, объездить, перевезти по две лошади на АН-2 на ближайшую аэродромную площадку, перегнать к месту работ, ну и заботиться, чтобы не сбежали. С кормежкой тоже проблемы были, не везде трава была, пришлось несколько мешков овса завезти и подкармливать.
А один раз на Колыме нас с комфортом перевезли на катере Текки-Одулок, было странно видеть на большой сибирской реке этот московский водный трамвайчик.
На нем «на носу» на палубе складывалось наше снаряжение, крепилось и накрывалось брезентом на случай дождя и от брызг, а мы располагались на кожаных диванах в пассажирской части, на них и прилечь можно было. Дюральку нашу, лодку моторную на корму затаскивали. На ночь или по какой другой причине он подходил к берегу и просто тыкался носовой частью в землю. Но не на отмели, конечно.
А какие здоровенные рога сохатого перед рубкой на повышении лежали, метра три, наверное, в ширину, не меньше. Я таких нигде больше не видел.
ХАЛЦЕДОНЫ И АГАТЫ КОЛЫМЫ. БИВЕНЬ МАМОНТА
Перетаскивая выгруженное из катера на галечную косу снаряжение к месту установки палаток, я заметил среди галек какие-то поблескивающие на солнце небольшие камешки. Поднял посмотреть, ополоснул водой, а это халцедон. На косах Колымы оказалось много таких галек халцедона, в основном мелкие или осколки, но встречались и желваки агатов размером с кулак. В шлифовальной мастерской мне Женя Максимов «по дружбе» разрезал их пополам и пришлифовывал. Но по многу я ему не таскал, чтобы дружба в тягость не стала, так, пару камешков принесешь, когда поручат образцы на шлифы отвезти или, наоборот, готовые шлифы забрать. Мастерская наша шлифовальная располагалась недалеко от станции метро «Аэропорт», как раз по дороге мне домой, мы на «Речном вокзале» жили. Кому ж еще поручить в мастерскую заехать, как не мне…
А однажды, прямо из рыхлого невысокого обрывистого земляного берега за галечной косой ребята заметили что-то белое костяное и легко вытащили бивень мамонта, ровный, длиной метра полтора. Вытащили легко, потому что береговой слой земли обрывчика от теплых дней оттаял не только сверху, но и вглубь. Это или молодого мамонта бивень был и еще не успел отрасти, или верхний челюстной. Не у всех, но у некоторых мамонтов два вида бивней было: два нижних — длинных и закрученных кверху и верхние — короткие ипрямые. Еще я слышал, что самки мамонта не обладали большими бивнями, а были у них вот такие прямые и короткие. Юра и Володя его поделили свою находку по братски, распилив ее ножовкой пополам.
Даже жаль было смотреть, как они такую красоту портили.
А после начала работ на Колыме в московском рабочем кабинете начальника экспедиции появился длинющий, чуть ли не во всю длину комнаты бивень мамонта. Куда он потом делся мне не ведомо…
Я уже писал, что считал свою работу скучной и неинтересной, но вот и окончание работ, нескольких лет трудов партии, защита отчета в экспедиции, а у меня еще и защита диплома по этой же теме… и Армия!
СЛУЖБА В АРМИИ
Не буду описывать прохождение службы, отмечу только что попал я в войска ПВО — ракетные части «Земля — Воздух», где повезло отслужить только год, причем полгода в учебке в Кулябе и пробыть в конце службы два месяца на курсах офицеров в той же учебке. Пишу пробыть, так как никаких лекций нам не читали, позволяли лоботрясничать или привлекали для помощи работникам местного производственного предприятия по изготовлению пива и газированного лимонада, до которого я был особенно охочь.
Странная это была служба для 25-летнего парня, как-то и службой ее не очень-то назовешь, всего четыре месяца в боевой части, причем уже не «салагой», «молодым» или «фазаном», а сразу «стариком», да еще и младшим сержантом. Я назвал свою службу цепью курьезов и написал о ней рассказ «Моя Армия».
РАБОТА В ГЕОЛОГО-СЪЕМОЧНОЙ ПАРТИИ
Но вот я снова дома и на работе меня, наконец-то определили в геолого-съемочную партию к Боброву Володе. Видно было, что принял он меня без особой охоты, видно были у него какие-то свои планы, но меня надо было же куда-то определить и он смирился. Я был техник и мне поручались различные задания по работе с горняками.
Техник
Из сотрудников, партия была молодая, в ней оказался Женя Дыканюк, юморист и заводила, и Дима Израилович, с которым мы поставили вместе палатку 4-местку и с тех пор стали дружны как-будто проработали вместе несколько лет.
Базовый лагерь был «разбит» на берегу реки Березовка и в задачу партии входило картирование территории в более крупном масштабе с упором на разведку проявлений золота, выявленного здесь предыдущими работами.
Моим заданием, например, как технику, была поручена работа с горняками, работающими сдельно с применением аммонита. На вездеходе ГАЗ-71 я развозил горняков вдоль долины ручья и расставлял по одному через определенное расстояние. Их задача была пройти каждому по шурфу, вскрыть слой так называемых Едомных суглинков, мощностью около 2—2.5 метров, дойти до песка и набрать из него пробу.
Поскольку они работали сдельно, они старались пройти поглубже и пробивали лишний запал по пескам. Для экономии времени и лишней работы я схитрил, объяснив им, что лишних 40—60 см на шурф припишу и так — главное, дойти до песка и набрать из него пробу. После высадки последнего горняка я ждал, пока он закончит работу, устраивая себе чаепитие. Затем измерял толщину суглинков в шурфе специально вырезанной прямой палкой из молодой листвяшки с нанесенными на нее делениями, принимал пробу и мы ехали назад, подбирая остальных горняков. С каждым процедура была та же: измерение слоя суглинков и прием пробы с песков, набираемых в пробный брезентовый мешочек литров на 10. Я записывал «простым"карандашом, он не расплывался от влаги, его номер в бумажку и кидал ее в мешок. Все точки отбора проб были у меня отмечены на АФС и карте и записаны в пикетажку.
На лагере мы выгружали набитые песком мешки и я промывал их лотком в речке до черного шлиха. Бумажки с номерами всплывали во время промывки, а полученные шлихи я сливал в тканевые шламовые мешочки и высушивал на солнце или у костра. Затем пересыпал в самодельные конвертики из бумаги крафт.
Обычно в шурф устанавливалась слега из листвяшки комлем вверх. Комель зачищался топором и на затесе записывался номер точки. Но для простоты, чаще всего, в шурф вставлялась валяющаяся сухая лесина корнями кверху, она хорошо была видна издали.
Однажды, видимо «от нечего делать» я решил срубить и поставить лесину как положено по инструкции. Выбрал растущую стройную листвяшку и шарахнул по ней у комля топором. А топор возьми и отскочи рикошетом от нее и тюк меня самым кончиком по резиновому сапогу левой ноги поверх щиколотки. Сначала я ничего не почувствовал и внимания на это не обратил. Но скоро почувствовал, что что-то с ногой не так… Снял сапог, размотал портянку, глянул… больше я сапог одеть не мог. На лагере Дима Израилович дал мне свой 45, в нем я и ковылял, нога не вставала на пятку, а шлепалась сразу на ступню.
Так что, инструкции выполнять надо тоже с умом, соблюдая правила техники безопасности.
Работу с горняками я продолжил, только измерение они производили сами, а я наблюдал из вездехода. На следующий день Володя Бобров, возвращаясь из маршрута и подходя к нам, крикнул:
— Виктор! Иди сюда!
— Сам иди! — с улыбкой ответил я, удивляясь своей наглости.
Немая сцена. «вожатый удивился, вагон остановился!»
Он подошел, я показал ему свой 45 и рассказал, что случилось.
— Ну и как ты теперь…? — спросил он.
— Да все нормально, — ответил я, горняки все сами измерят. И продемонстрировал.
В москве Дима отвел меня к знакомому хирургу, тот посмотрел, пощупал и сказал, чтобы я приложил палец к шраму:
— Чувствуете, -сказал он, — сухожилие перерублено. Простейшая операция, хотите — сделаем.
Но я не захотел, не рискнул ложиться лишний раз под нож хирурга. А хромота со временем прошла, нога стала ступать как положено, так что все обошлось.
Геолог
Когда вышел приказ по министерству о переводе всех техников с «высшим» в геологи, я был переведен в геологи и даже жил с Володей в одной палатке.
Поскольку в работе геолога я был балбес-балбесом и первые самостоятельные маршруты были мне не привычны. Территория была сильно задернована и изучать, что у тебя под ногами приходилось по мерзлотным вспучиваниям-высыпкам. Я помню, что встретившись с Бобровым в одном из первых маршрутов, то ли они пересеклись, то ли мы шли уже к лагерю, я издали закричал ему:
— Володя, я ничего не понимаю!
Но потихоньку я освоился и стал набираться опыта.
Для примера приведу такой случай. Собрались все ИТРы у обнажения, чтобы определить, как какую породу называть одинаково, «одними глазами». И был там один прослой, этакий маркер, странного салатового цвета. Договорились называть его пепловым туфом. А обычные породы — песчаниками, алевролитами, туфопесчаниками. Но и магматические породы на территории работ были.
Так вот, забегая вперед, скажу, что достались мне для описания в отчет породы с этим вот маркером. Наладил я микроскоп, смотрю шлифы, описываю по инструкции. Но вот незадача — пеплового материала не вижу. А набита порода какими-то окварцованными длинными изогнутыми лучиками-серпиками. Спросить у своих как-то стыдно, засмеют еще, и пошел по старой дружбе к Шульгиной. Та посмотрела шлифы и говорит:
— Это органика! Обломки ракушняка! Значит мелководный морской бассейн был. Это органогенные аргиллиты. Что ты, Витя, не помнишь что-ли?
А откуда мне помнить, я же как попка за ней ходил и в микроскоп нужды не было заглядывать. В общем, переправил я все записи у геологов, там где были шлифы, из туфов в органические алевролиты, а вот где не было шлифов оставил как есть. Сейчас-то я понимаю, что нужно было везде исправлять, опытный геолог так бы и сделал, а у меня опыта-то совсем не было. Простейшая вещь, а так опростоволосился! До сих пор этот случай себе в укор помню. Но прошлого не вернешь!
Спаниель
Поскольку я ходил повсюду с ружьем, мне было очень любопытно взять в поле охотничью собаку. Посмотреть как она проявит свои инстинкты и не заедят ли ее комары, которые нам смертным покоя не давали. А у сестры была самка спаниеля и сестра отдала мне ее на лето. Неделю другую она пожила со мной в городе в «Теплом стане», я хотел, чтобы она ко мне привыкла. Ходил с ней в лесопарк, что начинался прямо у дома, затем вылетел с ней в поле. В полете ей, видимо, было «не сладко» и она отлеживалась под креслом, или прогуливалась вдоль салона. Стюардессы ласкали ее и угощали сухим печеньем. На часовых посадках для дозаправки я выводил ее из аэровокзала, чтобы оправилась.
Но вот мы в Зырянке. Затем вылетели в поле на приток реки Колыма. Вообще-то, я был первый, кто взял спаниеля в поле, потом и геолог других партий брали. Проблем, оказалось, никаких. Жила со мной в палатке, сопровождала в маршрутах. Только в лагере приходилось ее на поводке держать, очень она с большой длинношерстной дворнягой снюхалась. А ведь две лайки еще по лагерю бегали.
От комаров она не страдала, шерсть была длинная, плотная и кудрявая. От постоянного движения, из толстенького раскормленного бочонка она превратилась в поджарую на высоких лапах и с широкой грудью собаку. Охотно плавала в озерах, стремглав бежала на выстрел. Покажешь ей после выстрела рукой на озеро, где подбитая утка, она с ходу без раздумий плюх в воду и глядит по сторонам — где дичь. Утку схватит и к берегу и все норовит мимо тебя проскочить со «своей» добычей.
А как-то завалили ребята сохатого, мы пошли мясо вынести. Я ее взял и прямо на тушу бросил — как она к звериному духу отнесется? А она приземлилась на нее, уселась и спокойно посмотрела на нас своими большими карими удивленными глазами.
Когда по ровной местности шел, она впереди бежала и всю живность распугивала. Но скоро я заметил, что по ее поведению, по ее повадкам, можно определить, когда она почуяла куропатку. Она начинала принюхиваться и шустро бегать влево — вправо между кустами карликовой березки.. Я готовился к выстрелу, вспугнутая куропатка взлетала и я бил влет. Если она вспугивала пару куропаток, или подросший к осени выводок, то я бил из горизонталки дуплетом.
Необычным сюрпризом оказалось то, что меня-то она слушалась беспрекословно, а вот от моей второй половины, поехавшей со мной в этот сезон, она могла и убежать. Так и случилось, когда я куда-то отошел, а Альма вырвалась из палатки и убежала к своему Мухтару. Я не помню, сколько у собаки длится срок, но осенью почувствовал, что ей пришел срок щениться.
Поставил ей палатку двухместную на отшибе среди кустов, положил в нее в передний левый угол ящик от продуктов, застелил мешковиной и оставил в покое. Альма меня поняла, залезла в ящик и свернулась в клубочек. Я ходил ее наведывать, кормил и на второй день она ощенилась шестью щенками — три совершенно черных и три совершенно светлых. Она сама ощенилась и выхаживала щенят, вылизывая их с материнской любовью.
Но с щенками нужно было что-то делать, а куда их девать, когда подрастут, я не представлял и пришлось мне эту проблему решать как решают ее с новорожденными котятами. Оставил только двух черных. До сих пор это действо тяжелым камнем лежит на душе, больно вспоминать. Когда кто-то проходил возле палатки, Альма злобно рычала и, даже когда я просовывал ей миску с едой, она также рычала и скалила зубы.
Прошло две недели. Щенки заметно подросли и видно было, какие они разные. Один — шустрый подвижный с короткой шерстью, другой — увалень, чуть по круглее первого, медлительный и более курчавый. По какой-то причине нам сказали выходить со стоянки и идти в лагерь самостоятельно, вездеход почему-то прислать не могли. Выйти-то не проблема, но как перенести щенков, они же бегать еще не могли. Взял я большой трех карманный рюкзак, сложил в него свои вещи, сверху устроил углубление в виде гнезда и, под злобное рычание Альмы, забрал у нее щенков и уложил в это «гнездо». Шнурок рюкзака чуть стянул, чтобы его заузить и щенки не выпали. И пошли все на лагерь. Альма бежала рядом, с беспокойством поглядывая на меня.
Пишу и думаю, а куда мы все снаряжение дели? Палатки, брезенты, посуду, продукты… неужели с собой вынесли? Вроде нереально. Может залабазили до прихода вездехода, собрав все в кучу и накрыв брезентом. Не помню! А на лагере, когда залетел вертолет со знакомыми пилотами, я спросил механика Юру, щенки спаниеля, мол, не нужны? И предупредил, что это помесь. И Юра с готовностью забрал щенков, я даже пожалел, что не оставил третьего черного. Не ожидал, что с такой готовностью щенков заберут.
Альма продолжала любезничать с Мухтаром, и, чтобы никто не мешал им встречаться, переплывали Березовку и гуляли на другом берегу на острове. А когда нас по окончании работ вывозили в поселок, Мухтар бежал следом за взлетающим вертолетом, словно прощаясь со своей подругой.
Я хотел посмотреть, как подросли щенки, ведь возрастом в месяц они должны были уже напоминать взрослых собак. Механик Юра еще раньше сказал, что одного щенка сразу забрал себе начальник эскадрильи, второго тут же приголубил кто-то из пилотов. Но, по какой-то, причине сделать это мне не не удалось.
«Ведь живет он
В городе Вологде,
А я на Севере.
А Север в-о о-на где…»
= = = = = = = = = =
ВЕРХОЯНЬЕ
НОВЫЙ КОЛЛЕКТИВ
Закончился 4 -х летний цикл работ партии Боброва. Начальник остался еще на год на издание, а основной состав стали раскидывать по другим партиям. Меня определили в партию Башлавина Д. К.
Стою я как-то в кассу за зарплатой, а сзади один из начальников партии, хороший знакомый моего отца, я привык его дядей Димой звать. Он меня и спрашивает, мол, ну и куда тебя теперь?
— Да, к какому-то Башлавину, — отвечаю.
Он что-то хмыкнул, я получил положенное по заслугам и отошел от кассы. А располагалась партия совсем в другом районе, в знакомом мне с юности Измайлово на 7 парковой улице. Мне с Речного вокзала что на Профсоюзную было ездить, что на Первомайскую, все по времени одинаково — час, час-десять. Но на Профсоюзной я себя в гуще коллектива ощущал, несколько партий там соседствовали. А на Первомайской как в глуши оказался, как на отшибе.
Партия занимала две комнаты в полуподвальном помещении — половина окна ниже тротуара, половина — выше. Захожу знакомиться, а начальник… дядя Дима. Но теперь уж не дядя, а Дмитрий Константинович. Сразу и надолго. Из состава старших геологов была Светлана Тищенко, из геологов Леня Никитин, начальник поискового отряда, и Саша Трещалов, геолог. И техник-радист Раскосов Иван. Партия проводила работы по геологическому картированию в Верхоянье и отработала уже два года. До окончания работ оставалось еще два года.
Для ознакомления с территорией работ мне дали почитать отчет на предыдущую территорию, а взглянув на физико-географические карты, я просто ахнул: они были коричневого цвета, в отличии от привычных зеленых, с кудряво закрученными густо сближенными в спирали горизонталями. Это была горная страна.
— Как же тут в маршруты ходить, — удивился я.
— Ничего, поработаешь пару лет, привыкнешь… — обнадежил меня Коля Десятерик, геолог соседней партии, успокаивая.
БАТАГАЙ. БАЗОВЫЙ ПОСЕЛОК
Весной, все сотрудники и набранные рабочие, вылетели в Батагай. Это была уже долго существующая база, где были построены утепленные домики для сотрудников, некоторые с рубленными банями во дворах, были строения административное, для спектральной и минералогической лаборатории, гараж и склад. Я уже не помню, куда нас, прилетевших, поместили, но, получив со склада заказанное снаряжение и продовольствие, мы на МИ-4 вылетели в район работ.
Здесь, на берегу речки был полевой лагерь партии, где стояли на столбах два лабаза с оставленным прошлой осенью снаряжением. Здесь же был законсервированный на зиму вездеход ГАЗ-47. Вездеходчиком был постоянно ездивший в поле с Башлавиным Молокоедов Борис, весельчак и балагур. У каждого геолога был один или двое рабочих. Двое, это, наверное, для того, чтобы легче приносить подстреленную в маршруте животину — барана или оленя, а то и сохатого.
Впечатление от окружающей действительности поразили меня полным несоответствием моим прежним представлениям о районе. Оказалось, что горы этого района сложены так называемым флишем — морскими осадочными горными породами, которые имеют преимущественно обломочное происхождение и характеризуются чередованием нескольких литологических слоев.
По составу это аргиллиты, алевролиты и песчаники. Эти толщи прекрасно дешифрируются на АФС и не нужно лазить по склонам, идешь по долине и описываешь визуально наблюдаемый состав толщи. Преимущественно это были аргиллиты и алевролиты с редкими прослоями песчаников. Где-то песчаников было мало, где-то много и такие места были маркерами, отмечающими границы разных толщ.
МАРШРУТЫ
Маршруты Дмитрий Константинович (ДК) намечал мне так, что они приходились между его маршрутом и маршрутом Светланы Тищенко. Так что при сбивке наблюдений, он брал мои снимки и записи в пикетажке и проводил общую линию границ выделяемых толщ.
Указав мне, чтобы я отмечал наличие крупных кварцевых обломков в долинах, я стал описывать наличие их среди щебня алевролитов под ногами и оказалось, что там, где они резко кончались, это тоже являлось маркером для описания.
И вообще меня приятно поразила проходимость по долинам ручьев. Днища их долин были так засыпаны этим щебнем и выровнены весенними водными потоками, что не то что идти или ехать на вездеходе, а хоть на машине спокойно можно было. Хоть на ГАЗ-66, хоть на Камазе. Вот только перевалы, которые «брал» вездеход, машина, конечно, не одолеет.
А маршруты, после отработки участков часто строились так — мы сворачивали палатки, раскладушки и спальные мешки, и стаскивали их к вездеходу. И уходили в маршруты с перевалом на другой участок. А вездеходчик Борис и радист Раскосов укладывали все в вездеход, выезжали к намеченной точке новой стоянки и разбивали лагерь. Мы приходили маршрутом на новое место стоянки и ставили свои палатки.
Однажды, в конце полевого сезона, мы преодолели перевал и, поднявшись на седловину, увидели перед собой истоки крупного ручья и его долину. Ручей через 100 км впадал в Северный ледовитый. Но какая была разница между тем, по которому мы поднялись и тем, по которому предстояло спуститься. Сзади было солнце, впереди долина вся была в тумане — что стоит океану дунуть на 100 км, все равно что плюнуть.
Как-то, вернувшись к новой стоянке, я решил расставить все палатки. Вездеход только что подошел, мы разгрузили его и я расставил все палатки ровным рядом вдоль ручья. сначала двухместки для рабочих, затем свою, потом Башлавинскую и в конце женскую. Пришел ДК, я думал он меня похвалит за инициативу. Счас, дождешься от него.
— Что ты мне тут выстроил, как в армии, — проворчал он. — Мне нужно было подальше, а Светлане вообще в кустах.
Вот так, век живешь, век учись!
ВЕЗДЕХОДЫ
Иногда мы переезжали на вездеходе. Как он тащил все снаряжение, да и нас всех, поражаюсь. ДК часто ворчал по этому поводу и призывал нас идти пешком за вездеходом, но это ему не всегда удавалось. Как-то но ушел в маршрут, а нас отправил с переездом на новое место на вездеходе. Молокоедов в этот сезон поехать не смог и вездеходчик был другой. При перегоне двигатель стуканул, но вездеходчик отключил поврежденный цилиндр, снял с него клемму трамблера и мы поехали дальше. Но только на 1 передаче.
Вездеходчику не хотелось жариться за рычагами на 1-й, в кабине ГАЗ-47 всегда было очень жарко от работающего двигателя, и он пошел рядом, а за рычаги пустил меня. Он еще раньше показал мне как управлять вездеходом, особенно как переправляться через препятствия или спускаться с обрывистого берега — подъезжаешь вплотную к спуску, нависаешь на тормозах над обрывчиком и начинаешь потихоньку тормоза отпускать. И вездеход спокойно съезжает. Дорога была ровная, но вот мы подъехали к устьевой части притока речки. В притоке воды не было, высох, и днище было каменистое с большими валунами. Мне стало страшно преодолевать эти валуны, хоть они были округлые, обкатанные водотоками.
— Валера, пересеки их сам! — попросил я вездеходчика.
— Давай, давай сам, — ответил он.
Я подъехал к валунам, но со страху машинально закрыл глаза… Вездеход потихоньку плавно движется вперед. Открываю глаза, а приток с валунами уже позади… Вот так, у страха глаза велики! И вот, что такое Вездеход!
Забегая вперед расскажу, что много позже при перегоне ГАЗ-71 по льду реки двигатель тоже стуканул. Помня случай с 47-м я спросил вездеходчика, можно ли отключить «накрывшийся» цилиндр и ехать потихоньку без него. Он сказал, что нельзя. Пришлось вылететь в поселок, и на нашем ГТТ ехать до сломавшегося 71-го и буксировать его в поселок (рассказ «Невезуха»).
В таких высокогорных районах леса не было и топить печки в палатках было нечем. Саша Трещалов, например, разжигал припасенный заранее примус, а вездеходчик зажигал в палатке паяльную лампу. На костер для готовки удавалось наломать веточек кустарника в русле ручьев, а если не было и их, то готовили еду, направляя на посуду огонь паяльных ламп. Ниже по течению в долинах уже появлялся лиственнично-сосновый лес и проблемы с дровами не было.
ОХОТА
Поработав на Колыме, я привык к мясу оленей и сохатых. Но попав работать в Верхоянье, сразу скажу это бараны! Вкус баранины настолько отличался от оленины и сохатины, что у меня при упоминании о ней до сих пор слюнки текут. Можно баранину и в Москве купить, но уж больно цена по карману бьет, даже и говядину стараешься не покупать, предпочитаешь курятину.
Основным добытчиком у нас был сам ДК. У него была винтовка, у меня карабин. Он выбирал самые дальние маршруты, чтобы увеличить вероятность встречи с баранами, мне как-то везло встретить их поблизости от лагеря. ДК настаивал, чтобы я всегда брал с собой карабин, но, когда мяса было достаточно, я уходил без карабина, подняв сзади за спиной длинную ручку геологического молотка. Или брал карабин, но пройдя с километр, клал его в кустах и забирал на обратном пути. Особенно, если предстояло в маршруте подниматься на высокий перевал. Бывало, пока до седловины доберешься, семь потов сойдет.
Помню, поднимались как-то до седловины, щебень на склоне осыпью, ноги вязнут, а брать высоту мне всегда было тяжело. Иду елочкой, чтобы не в лоб, а постепенно… И, вдруг,.. набитая баранья тропа — наискось по склону и с выходом как раз на нашу седловинку. Мы встали на нее и пошли как по асфальту, и куда только усталость делась.
Нужно сказать, что выйдя в маршрут, ты должен был выполнить его невзирая ни на что, в том числе и на непогоду, ведь приходить порой приходилось на новое место стоянки. Как-то застал нас в маршруте дождь. дело привычное, ботфорты болотников подняты по это самое, у рабочих брезентовые плащи, у меня полиэтиленовая накидка с самодельным пришитым капюшоном. Башлавин, выйдя в наш распадок и увидя внизу темные фигуры, тут же вскинул винтовку:
— Бараны!.. — воскликнул он. — И с ними Музис! — добавил он, заметив мою светлую накидку.
Так, моя накидка спасло кому-то жизнь…
А как-то, первый год работая с ДК, в начале первого сезона моя спарка вернулась к вечеру в лагерь и под вершиной ближайшей невысокой сопки мы заметили двух пасущихся баранов. Не высоко, а мне не успели переслать с Колымы мой карабин. Но у меня была мелкашка. Патронов, почему-то, оказалось мало, обычно у меня приличный запас. Я выпустил обойму и подранил одного. Мелкашка ведь бьет тихо, а пули щелкают если по щебню, то не пугают.
Мы засели в палатке и стали ждать Башлавина. Как только он пришел, мы кинулись к нему:
— Константиныч! Бараны! Добей!
Что-то ворча, он не мог без этого, он подобрался к подножию сопки и выстрелил в подранка. Тот кувыркнулся и съехал по склону вниз. Второй, после грохота выстрела, мгновенно взлетел на сопку и скрылся за ней. Мы притащили тушу барана к лагерю и ДК разделал его.
— Ты взрослого подбил, перебил ему ногу, — сказал ДК. — Если бы ранил молодого, взрослый бы рванул вверх и увлек за собой молодого.
Другой случай был у меня, когда мы поднялись на перевал, а в соседнем распадке заметили пасущееся стадо баранов, медленно поднимающихся по распадку вверх. В этот раз со мной был карабин. Я обогнул вершину сопки и залег за седловинкой. Через некоторое время передо мной появился первый… Это была овца! Я не хотел стрелять ее, не принято это, хотел дождаться барана. Но она могла заметить меня и тогда вспугнутое стадо унеслось бы прочь. Овца была так близко, что я прицелился ей в голову и выстрелил.
Овца закувыркалась вниз и съехала по снежнику, оставляя за собой красно-алую полосу. Я не любил таскать с собой штык-нож, но перочинный многофункциональный был у меня всегда на поясе офицерского ремня в чехольчике и на шнурке, чтобы не потерять и нигде не забыть, как в случаях со многими другими. Я легко разделал ее, все-таки опыт в этом деле у меня был уже большой, но, странное дело, пулевого отверстия не обнаружил. Сначала я недоумевал по этому поводу, потом понял, что угодил ей в ухо. Рабочих, к счастью, у меня было двое, чтобы не пачкать рюкзаки, мы завернули разделанную тушу в плащи, а я в полиэтиленовую накидку, и мы пошли в лагерь.
БАШЛАВИН
О нем нужно рассказать обязательно. Это был неулыбчивый недоверчивый мужчина, ворчащий по каждому поводу, но совершенно беззлобный. Я сначала недоумевал по этому поводу, но ребята, работающие с ним, предупредили меня, чтобы просто не обращал внимания. Он ворчит, а ты внимания не обращай. Похвалы от него было не дождаться. А мужик он был умный и знающий свое дело. Из нас троих, говорил мне отец про своих приятелей, Дима самый талантливый.
Я очень многому у него научился: планировать свои полевые работы так, что еще зимой, при подготовке к полевому сезону знал, где будет у меня каждая точка геологических наблюдений. Его хозяйственности — никогда у него не случалось так, что заканчивалось что-нибудь из продуктов, что бывало и у Шульгиной, и у Боброва. Никогда у него не было проблем с нехваткой рабочих и, особенно, повара.
Когда я попал в новый коллектив, работающий в другом регионе, я потешал своих новых коллег байками о Башлавине, которые можно было отнести если не к анекдотам, то к поговоркам, это точно. Вот некоторые из них.
Мы долго ждали вертолета, но по причине непогоды он все не летел, и не летел. — Погоду надо ломать! — заявил он.
Мы загрузили вездеход, уселись сверху на брезент и выехали на место новой стоянки. Вертолет догнал нас уже на полдороге.— Погоду надо ломать, — стали говорить мы при каждом удобном случае.
Как-то геолог сказал ему, что пойдет порыбачить, попробовать тайменя поймать. — Да нет там никаких тайменей, — ответил ему ДК. Но геолог все же пошел и поймал-таки тайменя. — Ну вот там был один таймень, ты его и поймал! — как всегда в своей манере отреагировал Башлавин.
— Да нет там никаких тайменей! — стали говорить мы при каждом подходящем случае.
Или сидим мы в своей рабочей комнате в Москве, отмечаем его день рождения. Заходит Битерман, начальник соседней партии. Мы, как водится, предлагаем ему рюмку чая за здоровье именинника. Он рюмку взял и говорит:
— Я вам сейчас историю расскажу, сами поймете о ком она. Испачкал человек свой пиджак чернилами. Жена ему говорит, что отнесет пиджак в химчистку. «Да бесполезно» — отвечает он ей. Но она все-таки отнесла пиджак и там его отчистили. — Да разве у нас умеют делать чернила? — проговорил он.
С того дня эта фраза стала у нас крылатой.
А как-то прилетел я в поле пораньше с заданием сделать два лабаза на столбах. Формой я решил сделать их, как строил Башлавин — один большой квадратный, другой поменьше — треугольный. Сказано — сделано. Построили мы лабазы и решил я концы жердей обпилить, чтобы не торчали, а красиво смотрелись. И опилил все концы жердей волнообразно ножовкой. Прилетел Башлавин, подошел к лабазам:— Ты мне что за танцплощадку сделал? За что я веревки цеплять буду?
Эта фраза тоже стала нашей поговоркой.
Только два года мне посчастливилось поработать в этом районе. Порадоваться хорошей проходимости. Почувствовать управление вездеходом. Насладиться вкусом баранины. Но, после защиты отчета, Башлавин и Тищенко остались на издании листа, а геологов определили в другие партии. Я попал в совершенно новый для себя регион — на Сибирскую платформу.
Так и хочется сказать словами товарища Сухова:
— И бросала меня судьба…
Но это уже совсем другая история!
20.12.2020г.
= = = = = = = = = =
БАТАГАЙСКАЯ ИСТОРИЯ
ПЕРЕЛЕТ
По окончании полевого сезона, экономя фонд заработной платы, всех старались побыстрее отправить в Москву. Сначала рабочих, затем геологов. Но в этот раз я набрался наглости и упросил начальника, Лешу Тимофеева, отправить меня в Батагай на пару дней как сопровождающего спецрейс АН-2 с грузом проб для лаборатории.
На самом деле мне хотелось навестить супругу, которая работала в бухгалтерии, и, особенно, дочку, которую супруга взяла с собой на лето и которая начала учебу в местной школе поселка в третьем классе. Взяв на складе меховой полушубок, поскольку дело было уже в конце осени и пахло близкой зимой, я прилетел в Батагай.Увидев меня на базе, главный геолог Лев Натапов даже удивился: ты чего, мол, здесь… Я успокоил его, что прилетел всего на пару дней и пошел в лабораторию, отчитаться о передаче привезенных проб.
МИНЛАБОРАТОРИЯ
Надеясь на похвалу за мои лично подготовленные и высланные ранее пробы, я был поражен, когда увидев меня, начальник лаборатории Соловьева, с возмущением заявила, что присланные ранее металлометрические пробы на спектральный анализ оформлены в безобразном порядке, то есть без соблюдения какого-то порядка, то есть просто рассованы по ящикам кое-как и будут обработаны в последнюю очередь.
Я очень удивился, ведь свои пробы, приготовленные в пакетиках их крафт-бумаги я аккуратно упаковывал строго по порядку по номерам и аккуратно складывал в ящики, которые готовил сам из разных других ящиков от продуктов. В ящики клал сопровождающую ведомость в трех экземплярах, как положено.
Заглянув в ящики, которые отругала Соколова, я увидел, что все они приготовлены и отправлены нашим техником Лешей Ш, дело его рук. Он, видимо, совсем не понимал, как оформляются такие пробы и опыта у него, видимо, не было никакого. Просто наложил в ящики пробы без соблюдения порядка по нумерации и вложил одну ведомость на несколько ящиков. Такого непонимания в оформлении я и сам от него не ожидал.
Соловьева попросила меня задержаться и переложить все пробы как следует и составить новые описи.
Но это было дело довольно длительное и скрупулезное и, чтобы с ним справиться, мне нужно было задержаться в Батагае на несколько дней. С Натаповым, о моей работе в лаборатории, она обещала договориться.
МУЗЫКАЛЬНАЯ ШКОЛА
Так я остался в Батагае и мог уделить дочери больше времени. В первый же день вечером, я пошел в школу, чтобы встретить ее после музыкальных занятий — она училась там и в музыкальном классе, продолжая те занятия, на которые ходила еще в Москве. Забирая дочку из школы, я поинтересовался у учительницы, как идут занятия у дочери и приготовился выслушать хвалебную речь — ведь ученица-то из самой Москвы!
Но услышал я совсем другое: все, мол, так плохо, что они и не чают, когда же мы уедем… Музыкой дочка практически не занимается, и что с ней делать, она не знает. На мои слова, что у нас нет пианино, учительница сказала, что мы можем заниматься в любом классе, где есть пианино, и который не занят. Учительница, оказалась, москвичкой, что здорово поубавило мой внутренний гонор.
Удивительно только, почему дочкой не занималась супруга, пустив все на самотек. А что еще было делать в поселке вечером, вот, знай себе, уделяй ей побольше внимания. Удивительная беспечность…
И вот с утра я шел в лабораторию исправлять Шишковскую чехорду в пробах, а вечером шел в школу и, выбрав пустой класс с пианино, занимался с ней по музыкальным заданиям. Не знаю, насколько улучшились наши музыкальные знания, но отношение к нам улучшилось. А когда мы собрались уезжать, то учительница попросила меня передать небольшую посылку ее родным в Москве. Видимо, какой-то гостинец.
УНИВЕРМАГ
Когда мы впервые возвращались из школы, дочка сказала:
— Пап! Пойдем я тебе что покажу!..
И мы зашли в промтоварный магазин, где дочка подвела меня к прилавку с бижутерией и застыла перед этими «сокровищами» за стеклом на уровне ее глаз. Глаз, открытых и застывших в немом восхищении. Сверкающие камешки, золотые колечки, цепочки и гирлянды разноцветных бусс, буквально заворожили ее, будто то драгоценности пещеры «Али-Бабы».
Потихоньку перебирая и перекладывая беспорядочно разложенные Лешкой пробы, я укладывал их по порядку по номерам и готовил новые ведомости. Вечером занимался с дочерью в школе. По дороге к дому продолжали заходить в универмаг, позволяя дочери полюбоваться на ювелирные «сокровища»…
ПЕЧКА
А вот в доме я переналадил топку железной печки из бочки 200-ки. Дом был, на сколько помню, бревенчатый, на две комнаты и с прихожей, где стояла в горизонтальном положении печка. Тепло дом держал, но вот топить печку женщины совсем не умели. В первый вечер, придя домой с работы, они набили печку дровами так, что я не мог заснуть от жары. Топить я стал сам. Дрова не колол, а клал на угли пару жердей, и, по мере их прогорания, подкладывал еще одну жердь. Печь держала постоянную температуру, ночью только нужно было один раз встать и подкинуть в печку жердину… Но это было для меня делом привычным.
ЗАРАЗА
Бесплатный фрагмент закончился.
Купите книгу, чтобы продолжить чтение.