Бесплатный фрагмент - Рассказы

Арбуз

«Я люблю книгу: каждая из них мне кажется чудом, а писатель магом».

— М. Горький

«Книга — великая вещь, пока человек умеет ею пользоваться»

— А. Блок

— Извиняй. Дальше никак, — возница натянул поводья. Кобыла вздрогнула, хрипло заржала и принялась испуганно пятится, мотая гривой, — Домой просится. Чует места худые.

Шагах в пяти от телеги встрепенулся лиловый кермек. Стайка куропаток с хлопками и гомоном взмыла в воздух и заверещала над головами путников. Тут же недалеко, в голой рощице за болотом обиженно затянулся корсак. Люди спугнули добычу, теперь придется давать крюк в обход волчих троп, чтобы вновь давиться дохлятиной в заброшенном хуторе.

Я соскочил с телеги и обратил взор на север, подставив лицо холодной колючей мороси. Вороны, сорванные громом с костлявых деревьев, чуть поголосили над рощей да опустились обратно. Темно-серые тучи над головой грохоча толкались у смазанной линии горизонта. И вскоре капли крупного ливня забарабанили по моей старой плащевке. Колея впереди оборачивалась чавкающей мешаниной, постепенно переходящей в болото. А вдалеке, меж частых камышовых островков проглядывала бурлящая барашками волн, серебристая лента Дона.

Вдоль берега телега никак не пройдет. А обходной путь сквозь рощу чреват встречей с оголодавшими волчьими стаями.

Я сплюнул с досады и проводил взглядом скрипучую повозку. Ладно, пусть себе едет. Все одно — на ней к поселку не подобраться. На том берегу в дождевом мареве размытыми очертаниями темнел просевший остов терриконика, а дальше — разрушенная плотина. Много лет назад Дон рванул сквозь нее в хутор, подмывая подземные шахтные тоннели, сминая дома мощным грязевым потоком. Звенели стекла, трещали стены. Хуторские хаты складывались, словно карточные домики и рваные, перекошенные вязли в земляных проломах.

Усилием воли я заглушил тяжелые воспоминания и собравшись с мыслями вновь обернулся в надежде разглядеть телегу, уходящую сквозь стену дождя. Тщетно. Серая пасмурная пелена уже поглотила заметные глазу очертания, шум дождя заглушил скрип старых колес, будто и не было ее вовсе. Я остался наедине с природой. Один в дырявой плащевке, сношенных резиновых сапогах против прожорливого болота и колючего ледяного ливня.

Я вглядывался вдаль, пытаясь отыскать безопасную тропу. Но словно сама природа встала стражем на пути к заброшенному хутору. На пути к прошлому и будущему, к тому самому колдовскому ключу из легенды, что когда-то рассказывал дед.

Неожиданная находка

Когда из поселения уходят морозы, скупая природа выдает жителям всего одну, иногда полторы недели на укрепление дворов. Худая плотина из последних сил борется с могучим речным напором. Даже многочисленные ремонтные группы, что из ближайших сел вот уже который год спешат ей на помощь не в силах справиться с расползающимися промоинами.

Несмотря ни на что окрестные общины все еще держатся, отчаянно пытаясь подстроиться под норов прихотливой стихии.

Пока полноводный Дон добирается до поселка, работают все, от мала до велика. Повсюду разносится деловой мат, стук ломов. Община превращается в муравейник. Узкие улочки приходят в движение, грязь летит из-под колес переполненных тележек, а вокруг дворов туманом стоит цементная пыль. Рабочий люд выходит из вечернего запоя и яростно принимается за дело.

Но только розовые облака бобовника закачаются под степными ветрами, только наполнится прохладный воздух терпким ароматом сирени, как в хутор уже спешит Водогон. Изгороди и дряхлые остовы хижек косит паводок, и Дон, за долгую зиму оголодавший в ледовых тисках, съедает неукреплённые дворы дюжинами.

Кто-то клянет общинных старост за неудачно выбранное для жилья место. Кто-то плюет, в сердцах машет рукою на косую хату и отправляется на ремонт плотины, а кто-то, стиснув зубы, вновь принимается за дело.

В тот день, после смачной перебранки со старухой Михась, наконец, сдался. Причудливо мешая осточертевший Водогон, нежданную весну и свою старую каргу в бранную жижу из проклятий и древних обид, он обул казаки и нехотя потащился подпол. Река подточила фундамент пристройки, и Михась решил завалить погреб бутом, а после утрамбовать цементом и глиной, чтобы наверняка. Черт с ним, с подвалом, лишь бы хижка устояла.

С граблями наперевес он спустился в затопленный погреб в надежде найти еще неиспорченные припасы. Но скоро убедился, что спасать нечего. Стеллажи с купоркой обрушились, овощи в ящиках сгнили. В некоторых местах мутная вода сверкала маслянистыми радугами. Старик в сердцах шлепнул ладошкой по цветастому пятну и забористо выругался. Последние запасы первака, и те канули в реку.

Михась разворчался с досады и уже было повернул обратно, но тут что-то тяжелое уперлось в ногу. Из воды кивнул черный просмолённый угол старого сундука.

Знакомство

Он с грохотом ворвался в кухню и торопливо опустил сундук на стол.

— Фомку мне! Быстро!

Михась был человек настроения. Сам по себе — мягкий и податливый он давно продал душу зеленому змию и, если в похмельное утро, упаси Бог, ему не удавалось промочить горло, дед не редко бывал всерьез взволнован. Михась весь хохлился, раздувался. Седые брови сводились в одну сплошную кустистую рощу, а злобное ворчание по любому мелкому поводу срывалось на визгливые ноты.

Бабуля, охая и отмахиваясь: «Опять чудит старый черт!», спешила вон из хаты. За привычным дедовым успокоительным. Обычно к погребу хижки, но в этот раз пришлось тревожить соседей.

Наперегонки со старшим братом Лешкой мы бросились в хату за фомкой. Я слабо представлял себе, что это и всецело надеялся на смекалку брата. Он со знанием дела приник к полу и запустил свои не по годам развитые, длинные руки под комод.

Лешка на два года был старше меня. Молчун с широкими плечами и большими разлапистыми ладонями. Помню, завидовал я этим ладоням. А дед трепал русый витой Лешкин чуб и приговаривал, мол чем больше руки, тем мужик для всякого дела полезнее.

Больше всех любил его дед. С тех пор, как родители ушли на плотину, Михась лично взялся за его воспитание. Учил держаться в седле, управляться с хозяйством, пару раз даже брал с собой в кузницу.

Меня же чаще баловала бабуля. Помню, пока колдовала у печки, всё подкидывала капустные кочерыжки или наспех очищенную морковку. По вечерам, когда натруженный за день Леха уже вовсю сопел, рассказывала байки. А когда стало ясно, что родители больше не вернуться, день и ночь сидела у моей кровати. Выхаживала, успокаивала, баюкала. А сама ведь горевала, наверное, посильнее моего.

Вечером Михась собрал нас на кухне. Перед ужином все, как обычно, расселись вокруг дубового стола, но вместо тарелок с харчами на столешнице нас ожидал вскрытый просмолённый сундук. Рядом с ним возвышались две прямоугольные, запаянные в целлофан башенки и початая бутыль соседской бормотухи.

Михась взял нож, полоснул по целлофану и улыбаясь вытащил на свет небольшой прямоугольный предмет.

Бабушка охнула:

— Надо-же, как сохранились!

— Ага, — радостно кивнул дед и повернулся ко мне с братом. — Знаете, что это?

Мы резво замотали головами. А дед задумчиво взвесил предмет в руке и аккуратно отложил его в сторону. Затем нетерпеливо потянулся за следующим.

— Книги.

Легенда

— Разное судачат. Теперь вряд ли найдется тот, кто знает наверняка. Но кое какие соображения и у меня имеются. Что-то я от людей слыхивал, а до чего-то и сам дошел. — Михась заерзал на стуле, устраиваясь поудобнее. Он по-хозяйски уложил руку на одну из невысоких стопок. — Знаете, кто были наши предки?

Михась медленно оглядел нас с братом. Ухмыльнулся и не спеша налил себе рюмку.

По хутору блуждали слухи самого разного толка. Словно из бездонного колодца сплетники черпали небылицы о старых временах, одна забористее другой. В наших головах все эти байки смешались в забавную чехарду, которую мы тут же поспешили вывалить на деда. Про стеклянные башни, про стальных птиц и железных стрекоз, про боевые трубки со смертоносными огненными пчелами внутри, про маленькие, с ладонь, квадратные стеклышки, через которые можно было общаться с кем угодно, где бы он ни находился.

Дед улыбаясь кивал и поддакивал.

— Это, как если бы тетка наша из Веселовки лежала у себя на печке и жалилась мне на свой сарай перекошенный. А я, не сходя вот с этого места ей бы советы давал. А? Как вам? Или представьте только, что ремонтники с плотины сумели бы нас загодя про Водогон предупредить.

Баба Катя шикнула и с укоризной уставилась на деда. Уразумев, что сболтнул лишнего тот закусил губу и словно притаившись, затих, озабоченно посматривая на нас с братом. Зря он про ремонтников завел. Лешка угрюмо засопел, а у меня застрял ком в горле. Вдруг захотелось в кровать, под одеяло с головой. К своим любимым игрушкам: паре неказистых глиняных фигурок. Я с ними разговаривал каждую ночь. Рассказывал, что случилось за день, спорил, шутил, просил побыстрее вернуться… Каждую ночь, крепко зажмурившись, сжав в кулаках эти фигурки, я был готов отдать что угодно за волшебные квадратные стекляшки из соседских баек. Родители ушли на плотину на месяц, да вот только почти год прошел, а ремонтные бригады все не возвращались.

Люди в окрестностях пропадали часто. Причины на то были самые разные. Разбойничьи стаи хозяйничали на дорогах, а волчьи — по придорожным рощам. Спятившая погода оборачивалась то тяжелым степным зноем, то морозным бураном. Свирепые грозы с проливными дождями норовили сбить с пути, превращали полевые тропки в слякотные капканы, ломающие тележные оси словно сухие ветки.

Михась заерзал на стуле, подобрался весь и осторожно продолжил:

— И рассказы про стальных птиц — правда. Вот видали вы когда-нибудь стальных птиц? А я видал, — он важно выпятил бороду вперед, — Давным-давно мы с отцом в Поповку ездили. Кобылу тамошнему купцу закладывать. Так вот, за Мореновой балкой поле есть. Широкое, в серый камень закатанное. Там я стальных птиц и видал. Стоят большие, мертвые. Без движения. А рядом телеги разноцветные на черных колесах. Батя сказал, что в них запрягать никого не надо. Они сами катятся, потому как у них лошадиные силы есть.

— Наши предки отбирали силы у лошадей?

Дед кивнул.

— Не только. То для самоходных повозок, а для стальных птиц, — он пожал плечами, — у орлов, видать, забирали.

— Колдовство какое-то, — на выдохе пролепетал брат.

Михась весело хлопнул ладонью по столешнице. Глаза его заблестели.

— Так я к тому и веду. Колдуны они были. Могучие, умелые колдуны, — он вновь перевел взгляд на книжную стопку, — Отец говорил, что заклятия все, да секреты ворожбы своей они как раз в книгах-то и хранили. Говорил, посмотрит колдун в книгу, скажет заклинание и тут же из-под земли небоскреб вырастет, или птица стальная, или телега самоходная.

Михась взял одну из книг в руки и приоткрыв, с умным видом уставился на страницы. Затем пожал плечами и провел пальцем по строчкам.

— Эти символы. Они в книгах повсюду. Из них, видать, все заклинания и складываются.

У меня перехватило дыхание.

— Так что-же, дед, — я подался вперед и зашептал, — теперь и мы колдуны?

Я мельком глянул на Лешку. Он молчал. Его губы сжались в полоску, желваки бугрились под кожей. Так же, как и я, весь подавшись вперед он смотрел на деда пытливым немигающим взглядом. Готов поклясться, что в тот момент нас обоих волновало только одно: помогут ли эти колдовские книги вернуть родителей?

Заметив наше волнение, бабушка легонько ткнула деда в плечо.

— Хорош, старый. Охолонись. Довольно парням-то мозги пудрить.

Но деда было уже не остановить. Взгляд его горел, на губах блуждала задумчивая улыбка. Он поднял полную рюмку, сощурившись посмотрел сквозь нее на свечной огонек и не спеша залил содержимое в глотку.

— Не все так просто. Если б кто-то знал, что с ними делать, — Михась мечтательно вздохнул, — люди уж все перепробовали. Ей богу. А все без толку.

Собрав всю отвагу в кулак, я наконец решился:

— А можно посмотреть?

Михась вздёрнул лохматую бровь и пристально уставился на меня, словно удивляясь моей смелости. Затем кивнул и ухмыльнулся.

Привстав со стульев, мы с Лехой вытянули шеи, и затаясь следили за тем, какие книги выберет для нас дед.

— Держите, — рассмеялся он. Передал по одной мне и Лешке. Затем вдруг посерьёзнел и сурово погрозил пальцем, — Только остальные трогать не сметь! Уши пообрываю.

Лешка, затаив дыхание, принял от деда серый потёртый томик с позолоченным тиснением. Мне же досталась книга поинтереснее. Широкая, плотная, почти квадратная. На синей обложке красовались веселые конопатые мальчишка и девчонка, выглядывающие из-за разных сторон большого красного треугольника.

Баба Катя обошла стол и аккуратно уложила оставшиеся книжные стопки обратно в сундук.

— На ярмарку повезешь?

Дед по-деловому кивнул:

— На харчи разменяю. Глядишь, в этот раз по богатому сторгуюсь.

— Как же так? — Я застыл с подарком в руках. Глаза тут же набрались детской обидой, — Зачем? Они же волшебные.

— Да что толку то, — отмахнулся Михась, — один черт, никто им ума не даст. А мне сейчас хижка поважнее вашего волшебства будет.

— А вдруг кто поймет, что с ними делать? — подал голос Лешка.

Дед пожал плечами:

— Это вряд ли. Хотя, гуляют среди людей кое какие слухи, — он понизил голос и доверительно наклонился вперед. — Говорят, есть такая книга, пролистав которую обычный человек может стать настоящим колдуном. Книга-ключ. Не знаю, каким она наполнена волшебством, но разобраться с ней может любой простак. Говорят, давным-давно наши предки по ней же и учились. Может кто и сейчас пытается ее отыскать. Да знать бы только, как она выглядит, — старик принял очередную рюмку и отмахнулся, скривившись, — но это все байки. Даже если такой ключ и существовал на самом деле, то скорее всего давным-давно сгинул.

Открыв рот, я жадно ловил каждое дедово слово. Надо-же, значит мы способны стать самыми настоящими колдунами. Вот бы только найти ключ. Мои фантазии носились где-то высоко над землёй в объятиях стальных птиц, карабкались на крыши сказочных небоскребов. В ту минуту я был готов положить всю свою будущую жизнь на поиски чудесной книги. Я благодарен деду до сих пор. За какие-то полчаса он заложил в мальчишеское сознание что-то такое, что осталось там и по сей день.

Я наконец раскрыл подарок и завороженный уставился на цветастые картинки и символы. На первой же странице был начерчен большой красный треугольник с продлёнными вниз боковыми сторонами. Точь-в-точь, как на обложке. Только в этот раз возле него были нарисованы не мальчик с девочкой, а аист с детской люлькой в клюве и большой шарообразный предмет в черно-зеленую полоску. Я пролистал вперед. На каждой странице располагался новый красный символ, рядом с которым красовалась пара сочных картинок.

Довольный Михась увлеченно наблюдал за нашей реакцией. Затем ухмыльнулся и подмигнув, принялся вновь наполнять рюмку.

Яркие красивые картинки притягивали взгляд. И пусть некоторые из них были мне незнакомы, от этого книга нравилась еще сильнее. Фантазия тут же принималось за свое, закручивая в водовороте сказочных образов. От рисунка к рисунку интерес мой рос, я жадно поедал глазами загадочные магические символы, что навсегда откладывались в памяти.

Дед смотрел на нас и удовлетворенно поглаживал бороду.

Я до сих пор отчетливо помню все его слова, всклокоченные пучки волос над ушами, тяжелый взгляд из-под нависших седых бровей. Помню, как он улыбался в тот вечер, гордясь своею находкой, как я долго не мог уснуть, предвкушая, как снова открою утром его подарок.

На следующий день Михась поднялся с рассветом, запряг кобылу, погрузил сундук в телегу и отправился на север. На ярмарку к Веселовскому пустырю.

С тех пор мы его больше не видели.

А через месяц мы с бабушкой и братом в спешке покинули поселок. Уходили налегке, без поклажи, как и десятки других перепуганных общинников.

Плотина рванула. От нее прожорливый Дон устремился на восток к терриконику, за которым начинался наш хутор. По дороге река подмыла шахтные тоннели и окраинные дворы, один за другим, стали проваливаться под землю. Я порывался было забрать любимую книгу, но какой там. Когда под ногами загудели подземные тоннельные перекрытия, мы в спешке покинули дом. И больше туда не возвращались. После недолгих раздумий, направились в сторону Веселовки, к тетке. В тот самый двор со старым перекошенным сараем.

Арбуз

Сережка наклонился вперед и залепетал срывающимся от волнения голосом:

— А дальше что?

— Баба Катя прожила еще год. Нас с твоим отцом воспитывала тетка. Мы ей как могли помогали в хозяйстве. Отстроили сарай, забор укрепили, — я вздохнул и пожал плечами, — Потом выросли, да разъехались в разные стороны.

— А как-же книга? Ключ? Ты ее искал?

Я нехотя отвел взгляд от горящих мальчишеских глаз и кивнул. Соврал. Но с пацаном по-другому нельзя. Пусть верит. С тех пор как я ушел из Веселовки, много воды утекло. Жизнь крутила, выжимала и лупила словно прачка на речном берегу. Не до книг было. Истории о них и всемогущих колдунах остались там, в развалинах заброшенного хутора вместе с любимым дедовым подарком.

— И что? Нашел?

— Не нашел, — со стороны входа раздался басовитый голос. Я обернулся. Леха стоял в дверях, устало прислонившись к косяку и озабоченно глядел на нас с крестником.

Внимание мое привлек большой черно-зеленый шар размером с голову, который брат держал подмышкой. Мысли сразу же замелькали образами тех самых страниц из любимой книги. Потеряв дар речи, я изумленно уставился на этот странный предмет из прошлого.

Леха не спеша прошагал в комнату, положил шар на стол и, придвинув табуретку, уселся рядом. Улыбнувшись, он ласково опустил огромную ладонь на голову сына и взъерошил его волосы.

— Знаешь, Сережка, книги в наше время — редкость. Бумага тлеет с годами, а вместе с нею и легенды о колдовстве предков. Вера в волшебство со временем угасает, как забытый костер. Это нормально. Так и должно быть. Мы продолжаем жить, работать, думать о хлебе, бороться с природой и растить детей. Книги нам не нужны, — брат перевел на меня тяжелый, полный укора взгляд и медленно повторил, — не нужны. Они плодят глупые мечты и лживые легенды. Они уводят совсем не туда, куда надо. Уж поверь.

Сережка уныло кивал, подперев кулаком щеку. Я же пропустил Лехину тираду мимо ушей, полностью занятый изучением черно-зеленого шара.

— Что это? — Еле слышно промолвил я, кивнув на округлый предмет.

Леха разочарованно вздохнул, но тут же взял себя в руки, довольный сменой темы разговора:

— Это арбуз. Представь себе — ягода. К нам в хутор два года назад южане приехали. Целое поле развернули диковины этой. Бахчей называют. Короче, вот, — Леха с гордостью кивнул на стол, — первый урожай.

— Арбуз, — задумчиво повторил я.

Тут же вспомнилась первая страница той самой книги. Большой красный треугольник, а рядом изображение аиста и точь-в-точь такого же арбуза.

Аист. Арбуз.

В мозгу постепенно строилась громоздкая, неотёсанная пока мысль. Я принялся восстанавливать в памяти другие страницы. И спустя мгновение, словно заведенная кукла, медленно поднялся из-за стола и молча направился к сеням.

Нужно ехать за книгой. Она где-то там, под завалами в заброшенном хуторе.

В голове что-то щелкнуло, мозаика наконец сложилась. Пока еще не совсем доверяя взорвавшейся во мне идее, я словно умалишенный принялся бормотать себе под нос, загибая дрожащие пальцы:

— Арбуз — аист, бабочка — бочка, ворона — ведро…

В голове мелькали символы и картинки из той самой книги, что затеряна теперь среди развалин мертвого хутора. Наконец, впервые в жизни эти рисунки и закорючки обрели для меня смысл.

Навязчивая угловатая мысль то и дело переваливалась в голове, царапаясь изнутри. Как же я раньше до нее не додумался? Неужели это и был тот самый ключ, о котором говорил дед?

А что, если нет никаких загадочных заклинаний, что, если нет и не было никогда легендарной магии всемогущих предков? Вдруг книги — всего лишь наши слова, составленные из звуков — символов, всего лишь слова, записанные поколениями людей для поколений своих потомков. Я ведь тоже когда-то считал волшебными бабушкину стряпню да резную дедову ковку. Быть может в небоскрёбах и стальных птицах тоже нет ничего колдовского? Только опыт, только знания, сохраненные и накопленные в тех самых книгах. Быть может…

— Эй, ты чего? — Леха нагнал меня на пороге.

— Где тут у вас возницу нанять можно? — Я устремил свой взгляд на горизонт, в сверкающую частыми вспышками пасмурную хмарь. В это время года путешествие к заброшенному хутору — дело отчаянное.

Лешка хмыкнул и наморщив брови прогудел исподлобья:

— Уезжаешь?

— Да, — упрямо кивнул я.

— Как же это, — ничего не понимая он удивленно отступил на шаг, — Я же…

— Так как насчет возницы-то?

— Да пошел ты, — рявкнул он, покачал головой и развернувшись, медленно побрел к дому.

Без тени сожаления я посмотрел ему вслед и задержал взгляд на чистом широком окне Лешкиного дома. Распахнув гардины, маленький Сережка во все глаза пялился на меня, а рядом с ним на столе стоял большой ярко-зеленый шар в черную полоску.

Безнадёга

Они были отцами странных, медлительных, будто всегда усталых детей с пустыми равнодушными взглядами и хладнокровными выражениями на маленьких фарфоровых личиках.

Седые радиоактивные хлопья пепла осыпались на землю. Ветер подхватывал их, разметал по растрескавшимся дорогам, наносил сугробами на ветки деревьев и крыши домов. Пепел был гибелью этого мира. Он потушил свет городов, заставил солнце и луну, словно испуганных сестер с головой укрыться плотным сумеречным одеялом.

Сейчас дети спали внутри, а отцы стояли у мрачного зёва пещеры и молча смотрели в грязно-серую даль. Огромная волна пыли и пепла приближаясь, ползла по земле, огибая обломанные зубцы небоскребов, подминая под себя скрюченные деревья, косые дорожные знаки и брошенные автомобили.

Климат становился все холоднее. Последние сухие листья под порывами ветра осыпались трухой с сутулых деревьев, колючие снежно-пепельные метели несли с собою промозглую стужу. Одежда и огонь пока еще справлялись с морозами. Но отцы сомневались, что протянут так достаточно долго. Страшное предчувствие, болезненное ощущение принадлежности к уходящему миру нависало над ними, давило на плечи.

***

Это предчувствие вдруг вырвалось наружу, когда Гольжецкий нашел среди старых лохмотьев неисписанный блокнот и заточенный карандаш.

Укрывшись от пыльной бури в пещере, они разожгли костерок и стараясь не разбудить детей, завели негромкий интеллигентный разговор.

— А вот вы, Терентьев, чем занимались? — Гольжецкий с любопытством уставился на удивленного собеседника.

До сих пор подобными вопросами не интересовался никто из их троицы.

Тот пожал плечами и пробормотал с еле заметной щепоткой гордости в голосе:

— Я был заместитель главного инженера на тяжмаше.

— Ого. Настоящий инженер! — Тут-же восхитился Гольжецкий и подняв указательный палец вверх, повернулся к Хорошевичу, — представляете?

Хорошевич кивнул и благолепно по чиновничьи улыбнулся.

А Терентьев сконфузившись, тут же пошел на попятную:

— Вы преувеличиваете. Я по большей части проекты подписывал.

— Ну, ну. Будет вам скромничать, — отмахнулся Гольжецкий и снова обратился к Хорошевичу, — а вы?

— А я — нотариус, — веско заявил тот и, выдержав паузу, важно оглядел собеседников.

Гольжецкий аж причмокнул от удовольствия. Через мгновение он выудил из кармана блокнот с карандашом и торжественно затряс канцелярщиной над головой.

— Это потрясающее везение, господа, — он принялся поочередно указывать карандашем на собеседников, — вы — инженер, а вы — юрист. Образованные, настоящие. Технарь и гуманитарий!

Он продолжал восторгаться, а Терентьев и Хорошевич, налепив на физиономии непонимающие улыбки, застенчиво переглядывались друг с другом.

— Ну и что? — отважился наконец Терентьев.

— А вот что! — блокнот с оглушительным хлопком приземлился на каменный пол. Эхо устремилось вглубь пещеры, и отцы тут-же испуганно замерли.

В глубине пещеры что-то лениво закопошилось, заворочалось. Отцы испуганно переглянулись и застыли по очереди сглатывая ком вдруг ставший над кадыком.

К счастью, детский сон остался нетронутым.

Первым совладав над собой, Гольжецкий трусливо огляделся и подавшись к собеседникам, понизил голос:

— Манускрипт, — он кивнул на блокнот. Наклонившись, поспешно накарябал на обложке три фамилии: «Гольжецкий, Терентьев и Хорошевич». Затем продолжил:

— Вы никогда не задумывались, что мы оставим после себя? Ведь ничего больше не уцелело. Возможно мы — последние образованные представители рода человеческого, — Гольжецкий взял паузу и выпучив глаза, медленно обвел взглядом собравшихся, чтобы они наконец прочувствовали всю серьезность момента, — А им еще жить, — он испуганно затряс пальцем, указывая на спящих в глубине пещеры, детей, — И таким, как они. Я почти уверен, что это последний шанс повлиять на их будущее.

Он умолк и выжидающе уставился на остальных. Терентьев и Хорошевич тут-же принялись наперебой кивать и пожимать плечами.

Удовлетворенно кивнув, Гольжецкий продолжил:

— Я, знаете ли, работал в администрации. Владею некоторыми навыками управленца и организатора. Поэтому делать записи буду сам.

Он подвинулся ближе к костру, перехватил блокнот поудобнее и наслюнявил грифель карандаша.

— Мы с вами — потрясающий симбиоз. Втроем мы раскроем для наших потомков практически всё многообразие науки и человеческой культуры, — с придыханием залепетал Гольжецкий. Он обратил мечтательный взор на Терентьева, — вы, как дипломированный инженер будете консультировать в естественнонаучных областях, — затем повернулся к Хорошевичу, — ну а вы поможете мне с гуманитарными понятиями.

Собеседники заметно приободрились, ощутив вдруг причастность к чему-то важному, даже эпохальному.

Гольжецкий торжественным жестом раскрыл блокнот.

— Итак, с чего начнем, господа?

— С истории, конечно, — заявил Хорошевич, — начало начал, всё же.

— Позвольте, — тут же нахмурился Терентьев, — насколько я помню, началом начал всегда являлась физика.

— Не несите чепухи, — гневно прыснул Хорошевич, — Где была ваша физика во времена древнегреческих пирамид?

— Итак, — прервав дискуссию, поспешил подытожить Гольжецкий, — сначала были пирамиды.

— Правильно, — веско объявил Хорошевич и продолжил кивать, следя за стремительно прыгающим со строчки на строчку, карандашом Гольжецкого, — Пирамиды, фараоны, древние греки и Геракл.

— Точно, начинаю что-то припоминать, — очнувшись, радостно подхватил Терентьев. Сдвинув в умственных потугах брови, он нетерпеливо защелкал пальцами, — Двенадцать заповедей Геракла?

— Да, да, — с умным видом продолжал кивать Хорошевич, — именно.

— Подождите, господа, — Гольжецкий поднял голову от блокнота и принялся переводить недоуменный взгляд с одного собеседника на другого, — По-моему, Геракл тут не при чём. Там же был Геркулес.

— Правильно, — тут же бойко согласился Хорошевич, состроил злобную мину и зашипел, повернувшись к Терентьеву, — Ну какой, к черту, Геракл? Когда до вас дойдет очередь, мы обязательно спросим. А пока, не мешайте мыслительному процессу.

Дети вновь заворочались. Отцы, разом зашикав друг на друга, сделали молчаливую паузу.

— Ну хорошо, пока Хорошевич думает, мы вполне можем перейти к физике, — спустя минуту Гольжецкий прервал молчание и перелистнув страницу, повернулся к Терентьеву, — Что вы знаете из физики?

— Ну, законы, — замялся тот, видимо, не ожидая такого резкого скачка внимания к его персоне, — Постулаты разные. Ньютон. Энштейн.

— Ньютон, — будто вспомнив о старом знакомом, затянул Хорошевич, — там была какая-то история с яблоком? Или я что-то путаю?

— Путаете. Про яблоко — это из Библии, — серьезно кивнул Гольжецкий, — Точно вам говорю.

— Ну вы загнули, господин Хорошевич, — злорадно захихикал Терентьев, — Что за чушь! Как может быть физика связана с яблоком?

— Ну ладно, ладно, — отмахнулся гуманитарий, — Я и не претендую. Но вот про Энштейна я точно слышал.

— У меня в детстве его фотография была, — Гольжецкий ностальгически уставился в потолок пещеры, — Лохматый такой, с высунутым языком. Еще на обезьяну похож.

— Да, да, это он. Он переворот в науке совершил, — Хорошевич задумчиво зачесал в затылке, — Только вот не помню подробностей.

— Стыдно, господа, — довольно пощелкивая языком, закачал головой Терентьев. Он окинул собравшихся гордым взглядом и бодро отрапортовал:

— Энштейн доказал, что человек произошел от обезьяны.

Нахмурившись, Гольжецкий медленно оторвался от блокнота и с негодованием уставился на Терентьева:

— Человек от обезьяны? Это же чушь несусветная, — разъярённо забухтел он, — Как у вас только язык повернулся? Не вздумайте рассказать это им, — взвизгнул он, тряся пальцем вглубь пещеры, — Представить страшно поколение, выросшее на этих ваших, — он поднял руку и завертел кистью, словно вкручивая лампочку. Затем начал обидно кривляться, отчаянно помогая своей риторике жестами, — прости Господи, псевдоизмышлениях. Эх, а еще образованный с виду, — Гольжецкий повысил голос и привстав с места, завел натуральную лекцию, — Вы поймите наконец, так вышло, что мы здесь и сейчас — последний оплот науки. Возможно, последние по-настоящему образованные люди. Отнеситесь, пожалуйста, серьезнее к нашему общему делу и хорошенько думайте перед тем, как собираетесь нести подобную чушь.

Терентьев стушевался, и уронив взгляд, принялся обиженно мямлить:

— Я же не специально. Ну помню я так. Что ж теперь? Я же вам говорил, что по большей части проекты подписывал. А вы — инженер, инженер.

— А вот мне почему-то кажется, что вы намеренно… — ехидно начал было Хорошевич, но Гольжецкий, резко захлопнув блокнот, прервал жаркую дискуссию.

— Я думаю, на сегодня хватит, господа, — вмиг притихнув, он испуганно кивнул вглубь пещеры, где на стенах в тускнеющих бликах костра чернели молчаливые тени, — дети проснулись.

***

Дни шли. Авторы эпохального манускрипта пусть и с трудом, но всё же продирались сквозь путанные чащи фактов, гипотез и теорем, продолжая своё благородное дело. Карандаш стачивался, а блокнот наполнялся важными для будущих поколений знаниями.

Между делом отцы знакомили своих чад с основами мироздания и премудростями наук.

А странные, будто всегда усталые дети слушали сонно и молчаливо.

Отбрасывая длинные чёрные тени, они неподвижно стояли вокруг костра с тусклыми пустыми глазами и равнодушными выражениями на маленьких фарфоровых личиках.

Опечатка

Створки бесшумно разъехались в стороны и Синди Байер ступила на залитую солнцем цветочную лужайку. Девушка с наслаждением вдохнула прохладный утренний воздух. На узкой мощёной аллее, ведущей к стоянке, резвился юркий ветерок, кружил хороводами листьев под ногами. Еще невысокое утреннее солнце мелькало впереди между кронами яблонь и щекотало лицо, заставляя щуриться.

Синди, веселая и отдохнувшая бодро отстучала каблуками до общественной парковки и остановилась на металлическом прямоугольнике стартовой площадки. Поодаль, на такой же площадке, суетился мистер Бон Тьюри, стыдливо сворачивая голографический монитор визиофона. Она коротко кивнула соседу и уже собралась отворачиваться, дабы не смущать беседующих, но Бон Тьюри улыбнулся и сконфуженно начал разговор:

— Это Роб, — попытался оправдаться он, — он у меня сова, до сих пор в постели.

Натянув на лицо понимающую улыбку, девушка кивнула снова и подняла руку. Огромный квадрат, заполненный многочисленными рядами разноцветных мобилей тут же выдавил из себя небольшой малиновый брабус. Послышался гул турбин, и мобиль начал неторопливую транспортировку в сторону девушки. Желая сгладить неловкую паузу в ожидании своей серебристой илантры, Бон Тьюри, приторно улыбнувшись, продолжил:

— Вас почти неделю не было видно. Путешествовали?

— Ах, если бы, — усмехнулась девушка, — к докладу готовилась. Безвылазно.

— И как? Успешно, надеюсь?

— Как же иначе?

Синди вспомнила, как рябило в глазах после просмотра кип редких документов и научных работ, как за несколько ночей кофейная гуща въелась в стенки кружки, как из тысяч важных источников приходилось вытаскивать на свет незначительную и не весомую на первый взгляд, информацию.

Но наконец, вопреки опасливым ожиданиям, недельный труд увенчался успехом. Вечерний доклад в итоге вышел потрясающим. Слушатели то и дело кивали, восторженно разинув рты. Сам Борнвуд, сидящий во главе комиссии, пожал руку после выступления и не поскупился на пару воодушевляющих фраз в ее адрес. Теперь, возможно, Синди заметят на абсолютно другом уровне и позволят наконец заняться действительно стоящим делом.

Бон Тьюри, вежливо попрощавшись, скрылся в салоне санкара. Заметив сквозь мутное заднее стекло, как он снова разворачивает монитор визиофона, девушка усмехнулась и отворила дверцу своего брабуса.

В прекрасном настроении, с радужными надеждами на грядущий день, она села в санкар. Включился запуск двигателя. Синди откинулась на спинку кресла и прикрыла глаза, настраиваясь на рабочий лад. Через минуту на лобовом стекле зажглась алая буква М — знак ручного управления. Брабус чуть дернулся и плавно зашуршал к выезду с территории парковки. Оказавшись под скайвэем, девушка притормозила, и посмотрев вверх, вздохнула. Час пик. Придется ждать, пока освободится место в потоке нижнего ряда. Решив не растрачивать время впустую, Синди включила визиофон. Над приборной панелью морщинистой рябью задергался голубой голографический шар, заполненный яркими аватарками. Девушка выбрала одну из них, и, в предвкушении разговора, с улыбкой следила, как сфера разворачивается в прямоугольный экран с изображением румяного лица в обрамлении пышного каре каштановых волос.

— Привет, Синди.

— Мэл, ты самая лучшая. Я тебя обожаю.

— Я так понимаю, доклад прошёл успешно?

Синди кивнула:

— Спасибо. Если б не твоя помощь, я бы точно провалилась.

— Не преувеличивай.

— Кстати, а где ты накопала все это?

— Есть пара источников, — собеседница подмигнула, заговорщицки улыбаясь, — но об этом лучше при встрече. В общем, если будет желание, приезжай вечером ко мне, я все расскажу подробно.

Сиреневый дастер над головой с гулом взвился во второй ряд, образовав просвет в веренице санкаров. Синди заторопилась. Решив, что разговор пора заканчивать, девушка потянулась к панели визиофона.

— Окей, Мэл, буду, — она весело махнула рукой и отключилась.

Поток движения в нижнем, самом медленном из четырех рядов пригородного скайвэя походил на длинные огромные бусы из разноцветных металлических цилиндров, ползущих неторопливыми рывками в направлении сити-центра. Пригород по обе стороны трассы пестрел живописными видами. В стеклянных пирамидах теплиц зеленели редкие культуры. Сети кристальных каналов водили сотни прогулочных гондол с романтичными пассажирами. А вдалеке, у самого горизонта, разлеглись безлюдные, дремлющие в дымке утра, изумрудные холмы виноградников.

Впереди, жонглируя переливами солнечных лучей в отражениях глянца ультрамариновых небоскрёбов, мифическим лабиринтом возвышался Улей. Один из крупнейших мегаполисов континентальной части Содружества. В который раз Синди зачаровано уставилась на это созданное людьми, чудо. Сити был, как всегда, прекрасен величественным ростом, гордой осанкой, своей показной аскетичной стерильностью. Вокруг стеклянно — стальных исполинов, словно пчелы, роились маленькие разноцветные цилиндры санкаров. Благодаря этим хаотичным скоплениям цветных фигурок, бесконечно снующих в разные стороны, артериям воздушных трасс город производил впечатление живого организма, существа, как казалось Синди, с бескомпромиссным и хищным характером.