Нити
— Имя?
— Тая.
Развернули к стене. Замерили рост, длину рук, ног, сделали пометки на сгибах рук у локтей и кистей, под коленями, на сухожилиях.
— Возраст?
— 15.
Повернули лицом к охране. Фас. Профиль. Две короткие слепящие вспышки, два резких щелчка. Полная слепота на несколько секунд. Чувствуется мокро-холодное тонкое прикосновение маркера к тем же местам, только теперь, так сказать, с лицевой стороны.
— Рост?
— 160.
— Вес?
— 49.
Если это и дом отдыха, то здесь очень забавная регистрация посетителей…
— Волосы?
— Светло-русые.
— Глаза?
— Голубые.
Что-то неожиданно и ощутимо больно жалит в шею. Перед глазами плывет мутная пелена. Слышатся два мужских голоса. Говорящие будто находятся в соседней комнате квартиры с тонкими стенами. Соображается медленно. Смысл фраз доходит только спустя минуту-другую,… хотя… и смысла-то, вроде бы, нет…
— Нити будут белые. Нужны очень плотные.
— Да. Думаю, надо сделать еще пару петель. Ммм… где-нибудь на шее…
— Это будет дороже.
— Ты ее видел? Они выложат любую сумму. Это явно не цветочек жизни…
— Да уж…
— Смело включай в смету.
Кладут на холодный металлический стол. Вырываются два кольца и крест из мочки уха, колечко из губы, «гвоздик» из носа, и «сережку» из пупка. Особо не церемонятся. Больно. Чувствуется, как по лицу, шее и животу тонкими струйками течет кровь. Точными движениями делаются надрезы в местах, отмеченных на теле маркером. Не глубокие, так чтобы не повредить вены и сухожилия, а только обнажить их, вдоль. Чьи-то пальцы погружаются в эти разрезы и вытягивают наружу ниточки, по которым течет жизнь. Хочется кричать, но крика нет. Делаются петли, в них вдеваются прочные, белые, уже другие, мертвые нити… Раны зашиваются и обкладываются льдом.
— Принимайте.
— С ней все нормально?
Мама?
— Да, конечно! Только первое время резко не дергайте, ранки могут начать кровоточить. Швы снимать приходите недели через две.
— Хорошо, спасибо. Сколько с нас?
Папа?
— Вот придете шовчики снимать, тогда и рассчитаемся. Держите дите свое. Длину ниточек со временем сами подрегулируйте. Надеюсь, теперь проблем у вас поубавится.
— Мы тоже.
Мама!
— Спасибо, доктор.
Папа!
Ведающему достаточно
Глупый… глупый…
Кто сказал, что ты сильный. Кто сказал, что я слабая.
I’m the one you want
Холодно.
Темно и холодно. Звезд нет. Луна только. Бледная, желтая, вымученная, больная. Вижу ее, слышу, как зовет. Онемевшими пальцами рисую круг на снегу. Черпаю белую крошку ладонями. Мелкий и острый, как стекло битое, колотое, толченное. Умываю лицо, царапаясь. Больно.
Холодно.
Коленями в снег. Ладонями в снег. Волосы освободить, пустив по ветру волну черную. Выдохом с губ сизоватый пар. Растопить до земли. Окоченеть.… Вскинуть глаза от нарушенной тишины.
Волки?
Я.
На четвереньках, по локоть в снегу, по горло в боли, в центре круга, лицо опустив.
Вою.
Где же он? Где же, черт возьми! Достаю, щелкаю, слепну от блеска лезвия в лунном свете. Кругу нужна еда. Велесу нужна треба. По руке веду, мажу нож в красном. Может, по горлу надо бы.… Смотрю, как утопает в снегу… моя…
Жива — от живы,
Руда — от руды,
Плоть — от плоти,
Дух — от Духа,
Сила — от Силы,
Воля — от Воли,
Веда — от Веды,
Доля — от Доли!
Да будет так!
— Да будет так! Да будет так… — шепотом, втирая ладонью в порозовевшее месиво.
Земля моё тело
Вода моя кровь,
Огонь моя сила,
Ветер мой Дух!
Да будет так!
— Д а б у д е т т а к, — чеканю, разбивая голос об эти слова.
Так буду мертвой среди живых, живой среди мертвых. Ходить по-за смертью, как по земле, рисовать, творить свои дороги из одного мира в другой. Буду ли? Надо ли…
— Да будет так!
Ведающему достаточно
Глупый… глупый…
Кто сказал, что ты сильный. Кто сказал, что ты можешь.
Кто сказал, что я не смогу.
I’m the one you want
Земля — преддверие. Вода — зачин.
Свечи по кругу. Ветер треплет страшные волосы. А огонь не колышется. И дымок идет прямо до самых небес, как в самую тишайшую ночь. Как так? Услышали, значит…
Тащу, тяну с шеи, рву веревку с черным камнем-оберегом. Пригодился-таки…
Камень-камешек…
Руки до сих пор мозоли хранят. Выкапывала. Ноздри запах могильный помнят. Крышку отворяла…
Камень-камешек.
Целую тебя, как целовали губы той, на груди которой ты хранился.
Мама… Мамочка…
Я помню. Я все помню.
Во славу Тёмных Богов!
Стану аз, ко Светлым Богам не обратясь,
Солнцу красному не поклонясь.
Выйду из дверей не дверьми,
Из ворот не воротами.
Пойду аз во чисто поле,
Во хмарное место,
Стану к западу лицом,
На восход спиной…
А во чистом поле,
Во хмарном месте,
Течёт речка та Смородина.
Воды в ней черны, глубоки — дна не видать.
А за речкой тою за Смородиной
Лежит Чёрный Алатырь-камень — Сердце Нави.
Бежит из-под него ручей мал-невелик
С Мёртвой водой, со смертной тоской…
Ты шептала. Ты рассказывала. Зачем, мама? В этом сапфире черном вижу лицо его. Того, кому он посвящен. Такого же черного. И лицо его покровителя отражается в нем. Вот она. Первая. Рядом с луной. Звезда. Жнец.
Ведающему достаточно
Глупый… глупый…
Кто сказал, что ты сможешь жить без меня. Кто сказал, что я захочу, чтоб ты жил без меня…
I’m the one you want
Огонь — вершение. Воздух — закрепление
Чувствую на щеках влагу. Солоно от слез на губах, а на руках — от крови. Захочешь снять проклятье, придешь. Придешь ведь?…
Как стоит у того камня
Сама Мара, Богиня черноволосая,
Как черпает Она, набирает в чару Навию
Из ручья того Мертвой воды,
И кто той воды изопьёт,
Тот тотчас же смертью лютой умрет!
Кланяюсь аз Морене земной,
Прошу Её…
— Прошу её, — сквозь зубы стиснутые, загребая ногтями острый снег, сжимаюсь в пружину, напрягаю нервы до предела. Криком, рыком выхаркиваю:
— П р о ш у т е б я!!!…
Да будет взят, сотворивший мне зло, ОН!
В мир не живых, но мертвых
— Не живых, но мертвых, — с рыданиями падаю, жру, как собака, окропленное кровью моей, холодное, чтобы только не кричать. Не кричать больше.
Слово моё твердо
Ветрами не иссушимо,
Огнями не опалимо,
Водами не размовимо,
Землёю не поглотимо,
Ничьим словом не преодолимо!
— Слово мое твердо. Ключ да замок! — вздыхаю успокоенная. Все.
— Да будет так.
Поднимаюсь с колен. Пошатываясь, как пьяная, ловлю плечом ствол ели. Шершавый, живой. Лбом в него вжимаюсь и хохочу громко, надрывно, сломано. Скоро прорастет то, что посеяла здесь. Скоро мне собирать плоды. Скоро встретимся…
Ведающему достаточно
Другая сторона
Зарисовочка такая вот…
Oh, love I’d never hurt you…
Знаешь?
Глаза, волосы, руки, плечи. Патокой по всему растечься. Обнять. Защитить.
Ты смешная. Дергаешься нервно. Шарахаешься испуганно. Будто боишься, что ударю. Девочка моя…
Дом скрипит надрывно. Дышит нами. А мы им. И ничего нет. Ночь густая. Вязкая. Влажная. Как твой язык, облизывающий пересохшие губы. Глажу по тощим плечикам. Плачешь? Глупо.
Крыша протекла. Темная вода в жестяной таз. Редкими каплями. Оглушительно. У тебя в глазах тоже вода. Страшно тебе? Почему?
Прижимаю к себе. Спи.
Мне снится море, облизывающее берега. Бездна. Я мою в ней руки.
Oh, love I’d never hurt you…
Веришь?
Что с тобой? Бледная. Под глазами иссинее. От губ одна полоска бескровная. Что с тобой? Почему ты там сидишь? Так далеко от меня. Иди ближе. Не бойся. Там холодно.
Серое утро. И голуби по подоконнику. И таз почти полон. По пустым комнатам ветер. Старый дом. Старые запахи.
Кутаю в одеяло тебя. Дрожишь.
— Любишь?
— Да, — тихо и коротко.
Не врешь. Никогда мне не ври. Серьезно. Киваешь быстро, забрызгивая на мгновение глаза длинной темной челкой. Убираю волосы с твоего лица. Улыбаюсь.
Мне снится море, облизывающее берега. Бездна. Я мою в ней руки. Темно. Вода черная. Небо черное. Руки тоже черные.
Oh, love I’d never hurt you…
А ты?..
Откуда это? Смотришь на меня затравленно. Молчишь.
Держу тебя за посиневшее предплечье. Смотрю на окровавленные губы. Откуда это?
— Сама, — всхлипом.
— Сама?
— Упала.
Бедная. Жалость беззубым ртом впивается в горло.
Обнимаю тебя. Смачиваю подол юбки в тазу. Вытираю кровь с твоих губ. Будь осторожнее. Обещаешь?
— Да.
Не ходи никуда без меня. Никогда и никуда без меня. Серьезно. Киваешь. Я наливаю нам чай в треснувшие чашки.
Мне снится море, облизывающее берега. Бездна. Я мою в ней руки. Темно. Вода черная. Небо черное. Руки тоже черные. Рядом дышит кто-то. Надрывно так. С хрипом. Мне снится, что мне страшно.
Oh, love I’d never hurt you…
Но ты…
У тебя подрагивают пальцы, когда ты натягиваешь простыню к подбородку. И ты не даешь мне взглянуть на твои руки. Что происходит?
Мне хочется тебя рядом. Тихую и поскуливающую от моих прикосновений. Как будто они причиняют тебе боль.
Мне хочется зарыться носом и губами в волосы на твоем затылке. Или хотя бы просто подойти на шаг ближе. Но ты в этой чертовой простыне, будто обернута в терновый куст. К тебе не подобраться.
Ты голодна? Киваешь.
Я выливаю воду из таза и ставлю его на прежнее место. Мы привыкаем к звукам. Закрываю окна. Включаю старую газовую плиту. Я готовлю нам завтрак.
Мне снится море, облизывающее берега. Бездна. Я мою в ней руки. Темно. Вода черная. Небо черное. Руки тоже черные. Рядом дышит кто-то. Надрывно так. С хрипом. Мне снится, что мне страшно. Мне снится, что ты лежишь рядом на этом черном берегу. У самой кромки воды. В простыне. И ее края влажно и ослепительно бело колышутся на черном языке воды.
Oh, love I’d never hurt you…
Кто тогда?..
Мы ходим по осеннему воздуху, еле касаясь земли ногами. Худые и бледные. Если ветер будет сильнее, чем сейчас, нас будет носить по дороге, как желтую листву.
Мы изможденные. Молчаливые. Я не знаю, почему ты такая. И поэтому такая я.
На тебе смешная зеленая шапочка. Ужасно яркая. Режет глаза.
Мы идем вдоль реки.
Я пытаюсь поймать твою руку. Не замечаешь. Я чувствую себя… холодно.
Ты что-то делаешь с собой.
Я рассказала, что меня мучают кошмары. А ты улыбнулась.
У тебя на бедрах и руках глубокие продольные порезы. За темными очками ты прячешь рассеченную бровь. В шарф окунаешь побитые губы. И, кажется, у тебя на руках, на двух пальцах нет ногтей.
Зачем ты это делаешь с собой?
— Другая сторона, — отвечаешь.
— Что?
— Смотри, — твоя рука тянется вперед, и я смотрю на другой берег реки. Там много людей, какая-то ярмарка, праздник, может быть.
— Мы на другой стороне, — говоришь ты.
Мне снится море, облизывающее берега. Бездна. Я мою в ней руки. Темно. Вода черная. Небо черное. Руки тоже черные. Рядом дышит кто-то. Надрывно так. С хрипом. Мне снится, что мне страшно. Мне снится, что ты лежишь рядом на этом черном берегу. У самой кромки воды. В простыне. И ее края влажно и ослепительно бело колышутся на черном языке воды. Твои глаза смотрят в ночное небо. Ты улыбаешься и захлебываешься чем-то. Водой? Кровью?..
Oh, love I’d never hurt you…
Ведь, правда?
Мне кажется, что ты обманываешь меня. А ведь ты обещала не врать.
Ты ходишь по саду. Одна. Без меня. А ты обещала…
Я слежу за тобой краем глаза, сидя на подоконнике. Твой силуэт сливается с серым небом и серыми деревьями. Ты похожа на приведение.
Очень красивое, истерзанное приведение.
Было бы лучше, если бы ты и была им. Моим личным призраком.
И опять…
Мне снится море, облизывающее берега. Бездна. Я мою в ней руки. Темно. Вода черная. Небо черное. Руки тоже черные. Рядом дышит кто-то. Надрывно так. С хрипом. Мне снится, что мне страшно. Мне снится, что ты лежишь рядом на этом черном берегу. У самой кромки воды. В простыне. И ее края влажно и ослепительно бело колышутся на черном языке воды. Твои глаза смотрят в ночное небо. Ты улыбаешься и захлебываешься чем-то. Водой? Кровью?.. Я умываю лицо. Липкое море. Странное. Соленое. Липкое море. Я подхожу к тебе и беру тебя за руку. Хочется спросить, что же, черт возьми, происходит.… А ты показываешь куда-то глазами. Я слежу за твоим взглядом и различаю в дымке другой берег. Там ты. Смотришь и улыбаешься, держа рукой меня за волосы. И топишь меня в море твоей крови.
Первое и последнее, что я слышу от тебя, когда распахиваю в ужасе глаза и вижу твое избитое лицо:
— Как хорошо, что ты проснулась.
Я выпускаю из руки длинный ржавый гвоздь и сползаю с твоего тела. Ты теперь на другой стороне.
Солнце
Ты сидишь, отвернувшись, и я смотрю на твою тонкую спину с четками позвонков и острыми лопатками. Обнимаешь себя за плечи ломкими руками. Твои бедра заляпаны кляксами синяков. Тебя любили? Или ты просто натыкалась на острые углы?
Вот ты поворачиваешь голову. Красиво. Плавно. Я вижу твой полупрофиль и чуть припухшие губы. Тебя целовали? Или ты плакала?
Ты пронзительно и тонко смотришь сквозь стену напротив. Ты вся — олицетворение трагедии. Ты — жертва. Тебе нравится эта роль. Ты лелеешь ее, бережно укутывая в шелк своих мелких страданий, которые превращаются в апокалипсис в рамках отдельно взятой личности. Так что же остается мне?..
Я кладу руки тебе на плечи и ты вздрагиваешь. Актриса… Я прикасаюсь губами к твоему затылку, прежде чем затянуть на твоей шее веревку, завожу тебе руки за спину и связываю их тоже. Потом твои ноги. Ты теперь абсолютно неподвижна. Лежишь на животе, выгнувшись болезненной дугой, с перевязанными узлом где-то в области поясницы конечностями. Тебе приходится задирать голову, чтобы не душила веревка, но светлые волосы ниспадают на лицо, пряча его от меня. Я собираю их в ладонь и наматываю на кулак. Тяну на себя… сколько сантиметров вверх, чтобы сломать тебя? Сколько еще сантиметров, чтобы… Доломать. Тебя. Окончательно.
— Ты понимаешь, что тебя не должно быть? — тихо спрашиваю я, почти ласково кладя свободную руку тебе на шею, — Таких, как ты, даже убивать противно. Потому что ты и тебе подобные получают от этого удовольствие, — я сжимаю ладонь, ощущая, как под пальцами пульсирует сонная артерия, — Людей, которым нравится, когда их уничтожают, не должно существовать. Вы сводите к нулю весь этот гребаный божий замысел, — ты пытаешься сглотнуть и сделать вдох. Рефлекторно. Не оттого, что тебе этого на самом деле хочется. Это нужно твоим легким. Но не тебе. Я душу тебя настойчивее. Твои ресницы становятся влажными от слез.