Бесплатный фрагмент - Радуга судьбы

Любовь никогда не бывает без грусти,

Но это приятней, чем грусть без любви.

Е. А. Долматовский

Предисловие

Не осудите первый труд

Студента, тонущего в грёзах.

Он не сумел, быть может, тут

Всем угодить, как плед в морозах.

Читатель! Если всех в начале глав

Вы посчитать решите буквы по порядку,

Точнее их сложить (слуга ваш — друг забав)…

А, впрочем, оставляю здесь загадку!

Коль всё описанное — сон,

Предайтесь нежному забвенью.

А если правда, вам поклон

Отдаст романтик, брат терпенья.

Нам уяснить не помешает,

Как правило про дважды два:

Любовь без грусти не бывает,

Но жизнь, где нет любви, — тоска.

Часть I

I

— И что ты намерен делать?

— Это не имеет значения. Что вообще теперь имеет значение? — уже вторую минуту продолжали разговор двое новых друзей.

— Нельзя опускать руки без всяких причин. Да и никогда нельзя!

— Нет, друг! Причина этого решения преследует меня уже больше пяти лет… Хотя, может, я что-то делаю не так?..

— Да. Ты всё делаешь не так. Любовь… Хотя проехали. Ты не поймёшь!

— Не пойму?.. Мне всё равно.

— Жалко тебя.

Чтобы выяснить, о чём беседуют эти люди, кто они, чем занимаются, что стало причиной их разговора и чем он закончится, нам следует перемотать плёнку назад. Мы совершим путешествие на пять с половиной лет к востоку нашего рассказа и тогда сможем проследить всю траекторию его полёта в сторону запада, чтобы проводить главных героев этой правдивой сказки к новым приключениям и новой жизни. Ведь даже после заката солнце никогда не останавливается. Но это будет совсем другая история. Итак, две тысячи четырнадцатый год. Середина московской осени.

— График постоянно приближается к прямой, но никогда её не пересекает. Следовательно, общих точек у них нет…

Прозвенел звонок. Триста второй кабинет математики зашуршал тетрадками, дневниками и пеналами. Проснулись крики, разговоры и переглядывания, как бывает девять месяцев подряд в каждой школе на протяжении десятков лет. Учителя по привычке говорят: «Звонок для учителя!», или «Что за шум?», или «Куда вскочили?» Но, какой бы ни был педагог, как бы его ни любили ученики и какими послушными ни были бы эти ученики, всё происходит одинаково. Школьная машина заведена, и до конца учебного года никто её не сможет остановить.

Преподавательница, женщина немолодая, но и не в возрасте, не то чтобы полная, но и не худая, окинула всех восьмиклассников сквозь круглые очки безразличным взглядом. Она произнесла надоевшую ей фразу о том, что звонок существует, чтобы напомнить учителю о конце урока. Класс затих на короткое время, пытаясь понять, что ещё хочет сказать учительница, когда всё и так уже ясно с этими графиками. На доске стали вырисовываться номера страниц и домашних упражнений, которые через пару секунд очутились в некоторых дневниках, тетрадках и телефонах восьмого «А».

Урок алгебры волновал всех значительно меньше, чем преподавательницу. После осенних каникул редко кто думал об учёбе и оценках. Все расспрашивали друг друга о новостях, каникулах, шутили, развлекались и просто болтали, не думая о том, что следующий урок — русский язык, а потом география, и что надо бы сделать алгебру на завтра, а потом ещё и придётся зубрить конспект по истории… Всё вышеперечисленное было лишь фоном того состояния, в котором пребывали учащиеся одной из московских школ.

Восьмой «А» перешёл в кабинет русского языка и литературы, все с хохотом и зевками стали усаживаться за свои парты. Снова раздался звонок, уже не радующий, а предупреждающий о начале очередного длительного, не такого уж и многообещающего урока. Зашла молодая учительница с родинкой на правой щеке и короткими волосами, упакованными в причудливую причёску. Все встали. Она подошла к доске, поправила бубликовые серёжки, слегка улыбнулась, поздоровалась с учениками и попросила класс сесть.

— Я очень рада всех видеть, — начала она, — надеюсь, вы не забыли, о чём мы говорили в последний раз.

С задней парты послышался шорох и тихое хихиканье. Мария Андреевна притворилась, что не слышит. Без особого удовольствия она открыла журнал и начала перечислять фамилии. Но ей всё-таки пришлось поднять голову в сторону класса, а точнее двери. Остальные тоже лениво обернулись.

После осторожного стука на пороге очутился подросток с виду того же возраста, что и сидящие за партами, но ростом немножко ниже. Одет он был в чёрные брюки и белую рубашку с серой клетчатой жилеткой, а на ногах красовались коричневые школьные туфли. Через одно плечо был накинут рюкзак, волосы были то ли неправильно причёсаны, то ли немного растрёпаны, а с носа сползали очки. Словом, исходя из портрета, можно было с уверенностью назвать опоздавшего весьма неприятным для таких людей словом «ботаник», к сожалению, вошедшим в сегодняшний лексикон каждого второго школьника и, неизвестно почему, обычно доставляющим удовольствие окружающим. Видимо, поэтому они и не ленятся его всё время повторять. Вы, уважаемый читатель, сами понимаете, что подобное слово слышал каждый человек, учившийся в школе двадцать первого века, даже если оно не употреблялось в его адрес. Пока не будем ни подтверждать уместность этого определения, ни опровергать. Однако мы отошли от темы: вернёмся в класс.

— Извините за опоздание! Можно войти? — спросил запыхавшийся мальчик и закрыл за собой дверь.

— Да, заходи, — вздохнув, сказала учительница. — Подожди, а тебе точно сюда? Ты новенький?

— Да, я просто проспал, — после короткой паузы ответил он. До его ушей донеслись негромкие смешки.

— Причём до второго урока… Ладно, садись. Как тебя зовут-то?

— Коля. Труфин, — произнёс новенький, усаживаясь за первую парту под звуки продолжавшихся переглядываний, шёпота и смеха.

— Труфин?

— Да, Труфин… — в последнем ответе прозвучала нотка смущения: действительно, фамилия Коли по неизвестной причине вызывала улыбку даже у взрослых, особенно в его собственном исполнении.

— Хорошо, но больше не опаздывать! — отметив нового ученика в журнале, заключила Мария Андреевна.

Новенький достал учебник, тетрадь и пенал. Можно было начинать урок. Учительница стала объяснять новую тему. Все принялись переписывать определения из учебника и вчитываться в объяснение темы о второстепенных членах предложения, не изменяя атмосфере разочарования в жизни. Мало-помалу Коля начал осматривать класс, так как понял, что про его опоздание все уже забыли. Аудитория казалась весьма уютной. Над доской висели портреты поэтов и писателей девятнадцатого века, смотревших на школьников величественным взглядом, полным знаний и уверенности в себе. На стене около двери красовались детские рисунки с персонажами различных сказок и рассказов. В остальном, этот кабинет нельзя было чем-то отличить от других: те же завалы бумаги на учительском столе, те же парты, доски и шкафы за последними партами, полные учебной и художественной литературой.

— Так что же такое дополнение, Труфин? — уже во второй раз повторила учительница с оттенком недовольства в голосе.

— Дополнение? — очнувшись, переспросил Коля и стал вспоминать определение термина, которое, впрочем, было написано в учебнике и только что озвучивалось. — Это второстепенный член предложения, — он сделал паузу, — отвечающий на вопросы «Что?», «Кого?», «Чего?», «Кем?», «Чем?» и так далее…

— А точнее? На вопросы всех падежей…

— Кроме именительного! — с облегчением вспомнил Коля, довольный тем, что данный предмет преподавался в покинутой школе достаточно хорошо. Учительница подтвердила правоту его слов и продолжила урок, позвав кого-то к доске. Высокий, черноволосый, одетый в джинсы и жёлтую кофту с капюшоном подросток стал с ухмылкой нехотя писать на доске продиктованное предложение. Когда он начал делать тщетные попытки поиска дополнений, сосед по парте толкнул локтем новенького:

— Дима, — сказал он шёпотом и, воспользовавшись тем, что внимание преподавательницы было всё ещё обращено на доску, протянул руку. Труфин невольно обернулся, поправил очки и, улыбнувшись, сделал то же самое:

— Коля.

После рукопожатия ничего душеполезного не последовало, так как всем дали письменное задание на оценку. Пока все (хотя — кого мы обманываем? — конечно же, не все) выполняют упражнение, можно рассказать о самом восьмом «А», в котором после осенних каникул оказался наш герой (причины сего происшествия не столь интересны, скорее, они совершенно бытовые). Большинство персонажей, с которыми Вы сейчас познакомитесь, наверное, сложно было бы назвать уникальными или неординарными людьми; в каждом из них на тот момент был типичный школьник со своими достоинствами и недостатками. Но если мы оставим их без какого-либо описания и не озвучим хотя бы некоторые черты их характеров, то Вы, скорее всего, окончательно потеряете к ним интерес.

В любом коллективе, каким бы он ни был: дружным или поглощающим сам себя в бесконечных ссорах, — в каждой компании есть люди слабее, есть персоны сильнее, а есть те, кого и незаметно вовсе, но без которых всё бы выглядело совершенно иначе. Такая же иерархия сложилась и здесь сама собой без чьих-либо усилий. Тот самый подросток в жёлтой кофте, который на Ваших глазах возник среди строк нашего романа, а точнее у доски, не зря привлёк внимание автора. Такого рода людей нельзя не заметить, находясь с ними достаточно времени в замкнутом пространстве. Они привлекают внимание даже тех, кто, казалось бы, не желал и знать об их существовании. Именно он, Боря Скомрухин, был самым неуправляемым человеком в классе. Этот сорванец каждому умудрялся высказать в лицо всё, что он думает об этом человеке, будь то преподаватель, одноклассник, может быть, даже родственник или прохожий, случайно услышавший спор с участием Бори и решивший поддержать неприятеля. Сложно сказать, делал ли это Скомрухин из злости к окружающим или же ему просто было интересно понаблюдать за реакцией человека. Скорее всего, ни то, ни другое. Или и то, и другое… Как ни странно, Боря приобрёл определённый статус среди одноклассников, настоящее уважение, как к сильному вожаку, способному дать отпор кому угодно, даже если этого не требуется. К месту будет сказано, что его родители часто ссорились между собой из-за всякой безделицы, не жалея грубых словечек (воздержимся от цитирования), но быстро приходили в себя. Были и другие причины формирования такого незаурядного характера, на которых мы не будем заострять внимания, просто потому что уйдём в совершенно другое русло, а наша история так и поплывёт дальше без свидетелей по ручью бесконечности.

Дима Кротов, не так давно успевший познакомиться с нашим героем, перешёл в эту школу лишь в прошлом году. Выглядел он опрятно, ничего сверхъестественного, кроме пробивавшихся юношеских усов, не было в его портрете. Учился он хорошо, иногда даже очень хорошо. Кротов был более тихим, незаметным человеком, чем остальные, и почти не вступал ни в какие конфликты, хотя причин незадолго до сего дня было предостаточно. Диму почти не замечали, редко о чём-то просили, находились даже те, кто не слышал от него ни слова, так как они сами никогда не начинали с ним разговора. Словом, дай волю — заговорит и не замолчит, но случалось это с ним не так часто, как хотелось бы. Ещё более забытыми невидимками были Сидоров, не вступавший ни с кем в разговор, и Лебедева, обижавшаяся на любое некорректное слово, даже если оно не возбуждало у других никакой реакции. Имена их почти никто не помнил, редко кто о них вообще вспоминал. Пожалуй, мы тоже не будем трудиться над этой непростой задачей.

Конечно, не обошлось и без тех, кто редко появлялся в классе. Например, Никита Куркин. Он приходил в школу еженедельно, то есть раз в неделю. А иногда и ежемесячно. В определённый момент учителя даже перестали вызывать в школу его родителей, так как поняли бессмысленность столь тяжёлого предприятия. Похожим на него в этом отношении был Гоша Негодов, хотя надо заметить, что он возникал в школе почаще.

Вика Штейн обожала спорить с учителями. Если ей что-то было непонятно, она не могла не довести окружающих до истерики, пока не узнавала, что ей нужно. Славка Быстрицкий был единственным круглым отличником. Его можно было назвать заядлым шутником, хотя все его шутки частенько сводились к математике или физике, а то и переходили всяческие границы адекватности. Честно говоря, мало кто их понимал, но ради того, чтобы дождаться более внятного толкования его мыслей или более смешного словца, одноклассники всё же посмеивались. Арина Петрова, наоборот, не очень дружила с юмором. Училась на тройки и всегда, если была на то возможность, списывала у соседа по парте. К её невезению, чаще всего им оказывался Вася Опилкин, который просто не мог усидеть на одном месте, выслушивая учительскую колыбельную. Он либо по-настоящему засыпал, одновременно притворяясь, что бодрствует, либо просто брал в руки телефон и уходил в виртуальный мир социальных сетей, где, как он был уверен, к доске его никто не позовёт.

В классе также была одна забавная девочка с веснушками, почему-то носившая две рыжие косички, что было в то время совсем не модно. Звали её Настей Дрёмовой. Училась она неплохо, но и нельзя сказать, что хорошо; постоянно улыбалась, приходя в школу, и пыталась завести дружбу с девчонками из своего и других классов. Наконец, старостой восьмого «А» была Аня Гласова. По одному только её серьёзному виду можно было это определить. Она редко шутила и часто попрекала провинившихся в том, что они не совсем точно выполнили ту или иную её просьбу.

По отдельности почти все эти школьники были вполне общительными, дружелюбными людьми, способными поговорить о чём-то интересном, поделиться впечатлениями от просмотренного фильма или от нового учителя, который пришёл неизвестно откуда и ни с того ни с сего устанавливает свои правила. Но вместе они теряли свою предсказуемость. Начинал разборки один, а заканчивали остальные. Учителя периодически жаловались на них, вызывали в школу родителей, иногда даже в гневе уходили с уроков, но в конечном счёте говорили: «У нас самый лучший класс! Вы все такие дружные, весёлые! Надеемся, что вы такими же и останетесь в будущем!» К сожалению, так и случилось…

II

Прошла неделя с момента перехода Коли Труфина в новую школу. Толпа сменившихся учителей пронеслась перед ним с такой же скоростью, с какой пролетают прохожие мимо ученика на пути в школу. Сразу ко всем он, естественно, не привык, но фундамент был заложен. Строить жизнь в новой обстановке надо было продолжать.

С Димой Кротовым Коля поладил так же быстро, как и познакомился. Они уже обменялись коротенькими разговорами на незначительные темы. Сегодня после седьмого урока очередной их диалог возобновился, так как оба школьника к тому моменту уже проснулись (дело было в понедельник).

— Вот ты говоришь: «Учителя!» — выйдя из класса, обратился Коля к своему знакомому, выслушав его эмоциональный монолог о безысходности людей его поколения. — Среди них ведь тоже бывают хорошие люди!

— Нет, я не спорю! — перебил Дима и добавил со смехом: — Но где они?

— Да, проблема…

— Главное, рассказывают-то интересные вещи, вроде как их надо знать, что-то даже может пригодиться, но делают они это как раз неинтересно. И идти к ним уже не хочется. Хоть бы что-то придумывали, чтоб нас в тему вовлекать!

— Кстати, у меня в школе, ну в прошлой, был трудовик, Пал Палыч. Он всё время выгонял кого-то из класса за то, что тот смеялся или весь урок с кем-то разговаривал…

— И чё?

— Ничего, просто нас такие разборки, наоборот, веселили! В какой-то момент некоторые уже начинали специально плохо себя вести, чтобы его разозлить. Это был единственный предмет, на который все хотели идти! Там всегда что-то происходило. Один раз Палыч схватил самого весёлого из наших, когда тот со смехом опоздал на урок, и начал его трясти за пиджак, так что чуть не поломал всю фанеру у себя! А он ещё, знаешь, такой весь был громадный, сам седой, но сил-то много! Вот. А тот сам испугался, но тоже смеётся вовсю! Потом в другой день он послал опоздавшего в библиотеку, чтобы тот прочёл определения из словарей, что такое «опоздание», «приличие» и «дисциплина»! — на этом моменте новые друзья уже начинали громко хохотать, спускаясь по лестнице и подходя к гардеробу. — В итоге так и не пустил, так как поведение «не соответствовало тому, что написано в книге».

— Ха-ах! Да уж!

— Только ради этого мы туда и ходили. Хотя делать всякие поделки тоже интересно было. Вот вы что делали?

— Мы? Да ничего. Наш читал нам какие-то лекции, вообще не в тему, иногда мы лобзиком пилили. Всё.

— О, это не то! Наш задавал пилить, лепить, вырезать… Я даже ёлку из копеек один раз делал. Он сказал принести, если не жалко, и я возился с клеем. Правда, не знаю зачем.

На этих словах Дима и Коля уже успели выйти во двор школы. Шёл холодный осенний дождь, уже успевший перемешаться с мокрым снегом. Всюду раскрылись зонтики, по лужам зашлёпали сапоги. Капли барабанили по всему, что встречалось им на дороге. Нашим друзьям было по пути, и они, скрывшись под зонтами, оживлённо продолжали свою беседу, почти не обращая внимания на дождь и слякоть.

— Подожди, а на него так никто и не пожаловался?

— Зачем? Я ж говорю: всем это нравилось! Когда он выбегал, чтоб прогнать одних, другие сзади него смеялись. Мне, кстати, повезло: я всегда успевал сделать серьёзный вид, мол, я тут не при чём. Но один раз он заметил и четвёрку влепил.

— Забавно!

— Правда, в середине того года он ушёл из нашей школы. Последнее время грустный ходил. Может, даже из-за нас в какой-то степени… Мы-то все по-доброму смеялись; может, не надо было…

Друзья замолчали. Они прошли уже достаточно расстояния, чтобы погрузиться каждый в свои размышления. Задумаешься о погоде, а в конце пути станешь вспоминать, как на прошлогоднем турслёте заблудился в лесу, или размышлять о том, в чём состоит смысл жизни. Если бы человек помнил все звенья этой цепочки… Вдруг Дима очнулся и спросил:

— Слушай, а ты кем хочешь стать?

— Я? — покинув свои мысли и тут же забыв их, отозвался Коля. — Вообще-то не знаю… Я куда только не хотел пойти, но в итоге запутался, и всё. Не определился. А ты?

— Да я-то, скорее всего, юристом стану. Папа в этой сфере работает, хочет, чтоб я тоже пошёл.

— А сам?

— Что сам?

— Подожди, я не понял, а ты? Кем ты хочешь стать?

— То, что я хотел, — это неважно. Буду юристом. Вообще в хоккей мечтал пойти, я с детства на коньках, так что… Но, когда я об этом сказал, на меня сразу набросились: мол, несерьёзно, всё такое… Не судьба, — Дима быстро пожалел, что затронул эту тему.

— Не, человек должен работать, где хочет. Зачем куда-то идти, если не нравится? Слон гнезда не вьёт! Как-то это не совсем нормально: идти туда, где родители работают, когда ты сам этого не хочешь. У каждого свои способности: кто-то — отличный строитель, другой — талантливый врач…

— Да? Ну и какой талант у тебя? — усмехнулся приятель.

Последнее замечание ещё больше насторожило Колю, чем заявление о желании Диминого папы. Дело не в том, что он не хотел забивать голову мыслями о будущем. Он действительно искал в себе способности к чему-то одному, пытался понять, в чём состоит его судьба, если она вообще существует. Но даже влечения к определённому школьному предмету у него не возникало. В самом далёком детстве, в пять-шесть лет, он мечтал стать художником, но рисовать у него не получалось ни тогда, ни теперь. Захотел стать ветеринаром, но вспомнил, что ужасно боится врачей, так что сама мысль о медицине пропала с той же скоростью, с какой и родилась. Обдумывал множество профессий: и зоолог, и пианист, и актёр, и даже клоун, но, в конце концов, он оказался на пути — пока ещё только на пути — к той судьбоносной черте, отделяющей жажду поиска от разочарования. Для него это была больная тема. Вопрос одноклассника оказался риторическим: ответа на него никто не знал.

III

Рассуждая вместе с нашими героями, которые, впрочем, только что разошлись по домам, мы забыли упомянуть о первых школьных днях Коли.

Первая неделя протекла достаточно быстро, но не так легко, как ожидалось. Восьмиклассники без восторга приняли Труфина в свой клан, впрочем, судя по их реакции или, точнее, по её отсутствию, можно было сказать, что новичок попал под определение незначительного, незаметного человека. Из-за подводившего зрения Коля всегда сидел на первой парте. Так что разговоры во время уроков, списывания и переписки просто-напросто не могли существовать, а на переменах на него и так никто не собирался обращать своего драгоценного внимания. Учителя воспринимали его как обычного школьника, не выделявшегося из массы подростков, которые ежедневно проносились у них перед глазами. Некоторые из них, правда, решили проявить инициативу и стали вызывать к доске ещё не проверенного на знания ученика.

На удивление многих педагогов и далеко не многих одноклассников, за первую же неделю Коля собрал несколько пятёрок в журнал. Нельзя сказать, что это было для него хорошим началом. Конечно, оценки сперва сильно повлияли на успеваемость и оказали положительное впечатление на преподавателей, скорее, даже навеяли облегчение. Но, во-первых, известно, что в школьных кругах мало кто любит отличников, а во-вторых, если к концу обучения человек вдруг собьётся на более низкие показатели по каким-либо предметам, учителя будут ещё больше из-за этого переживать и станут попрекать его за то, что он совсем разленился. Тут же возмутятся по поводу того, что они никак не ожидали подобного предательства, хотя другие всю жизнь учились на тройки и двойки, а им замечания делали не так уж и часто, просто по причине того, что смысла в этом не было: будто их уже ничем не исправишь. Как часто легкомыслие учителя порождает в будущем те самые проблемы, которые он мог бы сам исправить, но посчитал это бессмысленным!

В основном, за одной партой с Труфиным сидела Настя Дрёмова, та самая рыжая девчонка с косичками, забавным выражением лица и прищуренными глазами. Она скоро с ним познакомилась, в первый же день попыталась найти общие темы для беседы. Было видно, что ей редко удавалось с кем-то поговорить, ведь мало кто её воспринимал всерьёз. Но в этот раз ей повезло: Коля тоже не был против ещё одного знакомства, тем более, отказывать в таком случае было бы отнюдь не выгодно. Разговоры проходили примерно так: «Привет! Как дела?» — а он ей в ответ: «Привет, нормально, что нового?» К сожалению (хотя, может быть, к счастью), дальше подобных банальных фраз дело почти никогда не заходило.

Зато Настя пару раз за две недели попросила списать у Труфина на самостоятельных работах по математике. Он не возражал, со шпионским спокойствием пододвигал к ней тетрадку и продолжал писать. Был даже один разговор, в ходе которого Коля рассказал ей об одном занимательном случае, как учитель истории из прошлой школы однажды вызвал его к доске, чтобы спросить пересказ заданного параграфа. В тот день Коля не успел подготовить домашнее задание и даже не открывал учебник. Разумеется, он долго стоял у доски и пытался вслушиваться в подсказки, всматриваться в подаваемые знаки одноклассников. Тогда учитель произнёс роковую фразу: «Ладно, так и быть, садись!» Коля удивился, что ему ничего не поставили за такое неуважительное отношение к предмету и решил этим воспользоваться. Абсолютно то же самое продолжалось на протяжении двух месяцев, пока классная руководительница не напала на Труфина со следующей претензией: «А твои родители вообще знают, что у тебя сплошные двойки в журнале?!» Оказалось, что историк всё это время ставил двойки за невыученные тексты, но не говорил об этом, а бедняга был вынужден навёрстывать упущенное в совсем уже короткие сроки. Рассказчик и заинтересованная слушательница дружно засмеялись, после чего долго ещё не могли забыть об этом забавном происшествии. Как вы уже заметили по рассказам Коли, прошлая его школа отличалась от пришедшей ей на смену интересными событиями и неожиданными историями. По крайней мере, такое отличие оставалось актуальным до поры до времени.

Всё бы ничего, если бы новенький не стал замечать нечто неестественное в лице новой знакомой. Смеялась и смотрела на него Настя Дрёмова по-особенному, будто отношение к нему не заключалось в обыкновенной дружбе. Что-то другое скрывалось за её выражением лица, о чём иногда подумывал наш герой, глядя на неё, но тут же отбрасывал эти мысли, так как был совершенно уверен в нелепости этих странных догадок. Труфин не собирался ничего менять в своей жизни, просто дружил и общался с кем мог, так как с другими членами восьмого «А» делать подобное было довольно трудно. Кровь «Б»-шек ещё протестовала против новой буквы на обложках тетрадок. Он не спешил в налаживании отношений со сверстниками и считал, что со временем всё должно случиться само.

IV

Обыкновенно неожиданно в начале декабря проснулась настоящая снежная зима. Москва нырнула в море белой хрустящей ваты, город атаковали снеговики и снежные бабы, вооруженные мётлами и лопатами. Столицу начали бомбардировать снежками, а горки и пруды с детским смехом наполнились санками и ледянками, лыжами и коньками. Несмотря на холод, все радовались приходу хорошей зимней погоды, стремились выйти на воздух или хотя бы понаблюдать в окно за снежным гипнозом. По вине летящих хлопьев исчезли небоскрёбы, видны остались только невысокие кирпичные здания, в том числе и школа, в которую мы с Вами, дорогой читатель, неслучайно заглянули. Из бездонного небесного кувшина лилось на землю сказочное настроение и предвкушение волшебства.

В это утро снегопад подействовал на состояние нашего героя. Будильник не помог Коле оторваться ото сна, и, когда глаза с тяжестью открылись, школьник понял, что позавтракать уже не успеет. Надо было как можно скорее умываться, одеваться, собираться и убегать. Труфин сказал изумлённой и попытавшейся возразить что-то маме, что поест в школе, и, сделав глоток воды, помчался из квартиры вниз по лестнице, накидывая на плечи рюкзак и пытаясь отделаться от преследовавшего его сонливого состояния. Пришлось пробираться через сугробы, как великану в стране лилипутов, и внимательнее всматриваться под ноги, дабы не пробить заледеневшие лужи.

На урок удалось успеть, но беда дала о себе знать в конце первой половины занятия. В животе начался инструментальный ансамбль: загудел желудок, всё захрипело, заурчало, захрюкало громким прерывистым басом, заставив своего хозяина смутиться и скривить недовольную гримасу. Коля чувствовал наступающую боль и изредка поглядывал на часы над дверью. Минутные стрелки как будто не хотели сдвигаться с места. Казалось, что часы посмеивались над голодным восьмиклассником, дразня его быстрым движением секундной стрелки, но не торопясь что-либо менять. Минуты шли, но слишком долго и мучительно.

Изголодавшийся ученик без особого желания поздоровался после первого урока с Настей и Димой, побежал на первый этаж к кулеру, но, как всегда бывает в самый важный момент по всемирно известному закону подлости, стаканчиков на месте не оказалось, да и вода, похоже, испарилась. Впереди ждал ещё целый урок, на котором что-либо соображать и запоминать теперь не представлялось возможности. Пришлось ждать до следующей перемены, чтобы попасть на завтрак. На такого рода трапезы Коля не особо любил ходить в прошлой школе и также не хотел экспериментировать с новой, так как не считал подобную пищу ни полезной, ни вкусной. Конечно, учителя верно говорили, что в ней много витаминов (особенно они хвалили каши). Но расстраивало то, что уютного домашнего вкуса там не могло быть и подавно. По правде сказать, наш друг с подозрением относился к любому новому блюду, даже если все окружающие были от него в восторге. Но на этот раз перед ним стоял выбор: либо мучиться до обеда, либо перешагнуть через свои убеждения и хотя бы частично утолить голод.

Урок биологии добавил масла в огонь. А всё потому, что в восьмом классе сегодня проходили пищеварительную систему. Труфин и так не являлся знатоком и любителем внутренних органов человека — он предвидел, что ему снова будет неприятно сидеть на этом занятии и что оно, возможно, испортит ему аппетит. Но надежды не оправдались: живот начал пожирать своего хозяина изнутри, заслышав увлекательный рассказ о себе. «Желудочно-кишечный тракт издева-а-ается над тобой», — раздавался таинственный голос где-то под горлом. С каждым намёком на то, куда направляется еда после того или иного пищеварительного отдела, Коля сжимал зубы, жадно глотал слюну, пытался на что-нибудь отвлечься и судорожно посматривал на хитрые, всё ещё беззвучно смеющиеся над ним часы.

Наконец, прозвенел звонок надежды, и Коля Труфин помчался на первый этаж. Вслед за ним развязно спускались ещё несколько одноклассников. К Коле присоединился Дима, и они вместе встали в очередь за едой. Первый взял тарелку овсяной каши, второй же купил стакан чая; через секунду они уже сидели за столиком своего класса.

Труфин принялся жадно есть, не скрывая при этом брезгливости по отношению к собственному блюду, а Кротов с удивлённым лицом стал смотреть на него, медленно попивая чаёк. Утолив голод невкусной едой, Коля с облегчением вздохнул и, наконец, ответил на насмешливые вопросы друга о своём необычном поведении.

— Ой, надо же было ещё презентацию сделать по географии, — с сожалением вспомнил Коля, посмотрев на часы, и погрузился в размышления о способах спасения.

— Ну и что? Просто скажи, что забыл принести, оставил дома, — лениво, без сомнений и раздумий ответил Дима.

— Думаешь, пройдёт?

— А почему нет? Я всегда, когда забываю, так и говорю, и всё нормально в итоге. Расслабься!

— Ну, в принципе, да. Это вариант, — согласился Труфин и потихоньку успокоился.

Затем Коля почти улёгся головой на стол, подперев её руками, и начал надувать щёки в знак того, что каши очень даже хватило.

Вдруг выражение его лица стало не спеша изменяться: щёки сдувались, брови слегка хмурились, глаза щурились и глядели внимательнее в одну точку, а всё его лицо пыталось сосредоточиться на одной мысли, которая, видимо, была для Коли то ли непонятная, то ли слишком новая. Он стал чаще поправлять очки и сильнее жмурить глаза, стараясь, видимо, кого-то или что-то разглядеть.

— А теперь-то что с тобой? — засмеялся Кротов и начал щёлкать пальцами около его лица. — Эй! Алё!

— Чего? — как бы случайно спросил Коля, не сводя глаз с того, на чём или на ком уже сконцентрировал всё своё внимание.

— Ты где витаешь-то? Что случилось? — с равнодушным любопытством начал расспрашивать Дима.

— А, нет… Ничего, — улыбнувшись проговорил Коля, на миг опустив глаза, но тут же медленно переведя их куда-то в сторону, будто сопровождая кого-то. — Скажи, — начал он, как будто без причины, просто так, — а какой класс сидит вон за тем столом? — он с беззаботным видом указал туда, куда только что смотрел.

— Там? Да соседний. Восьмой «Б». А что?

— Да нет. Просто спросил, — улыбнулся Коля. — Я ж пока вообще никого здесь не знаю. Пойдём, что ли?

— Ну ладно… — пробормотал Дима, так и не догадавшись, в чём была истинная причина перемены в лице его нового друга.

Не мешало бы прояснить для читателя этот важный момент. Наш герой не просто задумался и не просто рассматривал весь соседний класс. Когда он опустил голову на руки, переваривая кашу, его взгляд случайно задел одного человека из очереди, которая выстроилась перед кухней. Это была незнакомая ему стройная девочка с длинными распущенными волосами, в красной клетчатой юбчонке и белой кофточке с завёрнутыми рукавами. Она болтала о чём-то со своими подружками, весело улыбаясь и следя за тем, когда ей принесут тарелку.

Коле ни с того ни с сего захотелось разглядеть её получше. Сам он, правда, не имел определённого к тому основания. Была ли это интуиция или просто ни к чему не обязывающее желание, он решил во что бы то ни стало увидеть лицо той длинноволосой девочки, неизвестно по какой причине не совсем похожей на остальных. Но, как он ни старался, зрение его подводило, становилось в это мгновение его злейшим предателем. Когда же незнакомка села с одноклассницами за свой столик, у Коли появился шанс узнать хотя бы про то, из какого она класса. Даже с такого расстояния он не мог убедиться в том, что из его очков получаются хорошие разведчики, да и села та девочка к нему спиной, так что глупо было на что-то рассчитывать. Труфин решил, что раз уж не получается, то и не стоит мучить себя из-за какой-то нелепой ерунды, придуманной только что им самим, и собрался уходить. Тем более, на полный желудок соображать что-либо по этому поводу было невозможно.

Единственным, что его тревожило, было то непонятное, неразгаданное чувство, которое пронеслось в его голове со скоростью морского ветра, но всё же оставило маленький след. Оно было не похоже на остальные чувства, которые можно было с лёгкостью объяснить на пальцах. Что-то светлое, одновременно тревожное, неощутимое пробежало в его мыслях, но надолго не задержалось.

Труфин захотел попробовать познакомиться с восьмиклассницей, просто потому что его начинало терзать любопытство, юношеская заинтересованность, влечение к новому и неопознанному. Но целая неделя прошла без единого результата: как ни старался наш неудачник найти её в толпе, ничего не выходило; а если он даже и видел её на другом конце коридора, то не знал, что делать и как подойти, а лишь пытался чётче разглядеть её, чтобы запомнить и в следующий раз не забыть, как она выглядит. Все попытки были тщетны, а он об этом особенно не переживал. Когда же он замечал её в столовой, как тогда, в первый раз, в нём пробуждалось необъяснимое воодушевление, что-то просыпалось в душе и весьма скоро затихало.

Он был чересчур стеснительным, неуверенным в себе, боялся совершить самую глупую ошибку, если подойдёт к незнакомому человеку и сам начнёт с ним разговор. Будь это дворник или просящий прикурить прохожий на улице, директор школы или даже человек с наручными часами, у которого надо просто-напросто спросить время. В подобных ситуациях он обычно конфузился и становился похожим на человека, вынужденного задать самый неуместный, непристойный вопрос, на который последует незамедлительная реакция. В иных случаях он просто ждал, пока собеседник сам начнёт разговор, и уже тогда можно было общаться, спорить и шутить на разные темы.

V

Сколько ещё времени понадобилось бы нашему герою для бессмысленных попыток с кем-либо познакомиться? Сколько бы ещё он скучал и бездельничал, шатался призраком по школе и просто сидел на уроках, если бы не прокралась в его судьбу рука невидимого художника, решившего нанести на лист его жизни яркие краски! Перелистаем-ка, с Вашего позволения, всего лишь неделю с момента, который мы вспоминали в прошлой главе.

Погода стояла в послеобеденное время самая солнечная. Снег твёрдыми сугробами расстелился по улицам и белоснежным морем разлился по лужайкам. На небе не было ни единого облачка, природа преображалась, будто готовясь к возрождению после долгого снегопада и холодных вьюг. Противящийся холоду солнечный диск пробирался в потаённые уголки города, бросая ослепительные жёлтые лучи направо и налево, как сеятель раскидывает зёрна на бескрайние пустынные поля, чтобы раскрасить их во все цвета природы. От каждого шага слышался приятный снежный хруст, забавляющий и успокаивающий бегущих пешеходов. Снег напоминал о зиме и бодрящем морозце, а солнце заставляло всех улыбаться и напоминало о радостях и прелестях жизни. Было и холодно от снега, и тепло от света в одно и то же время; в этой гармонии слились два источника спокойствия и благодати, сотворив незабвенное чудо.

Коля спешил на курсы игры на гитаре. Из-за непрошенной задержки урока, состоявшейся по прихоти классной руководительницы, он боялся опоздать. Гитара была единственным его увлечением, хоть и навязанным родителями, так как те уже просто не знали, что хочет в этой жизни их сын. Труфин выбежал из гардероба, наскоро накинув на себя рюкзак. Он стал щуриться от боли в глазах из-за яркого света, как только очутился вне школы. Это заставило его на секунду остановиться и в мыслях пожаловаться на то, что даже снег и солнце мешают спокойно дойти до дома. Коля отвлёкся на мысль о приближавшемся занятии и побежал дальше.

Вылетая со двора новой школы, он протиснулся между двумя подростками, спокойно выходившими через калитку. Вдруг, как назло, он резким движением сбил кого-то с ног, так что этот кто-то поскользнулся на льду и упал, причём не совсем мягко. Послышалось вскрикивание.

— Ой, извините! — машинально спохватился Коля и обернулся в сторону пострадавшего, намереваясь тут же побежать дальше…

На заледеневшем тротуаре лежала испуганная и одновременно удивлённая девочка в белой шубке, без шапки, с красным рюкзаком за спиной. «Это же она!» — пронеслось в голове Коли, и он с радостным волнением и необъяснимой тревогой приблизился к сбитой с ног незнакомке, той самой, к которой он недавно зачем-то намеревался подойти. Он поправил очки и на некоторое время умудрился потерять дар речи, чего раньше с ним практически не случалось…

У всех разные взгляды на этот мир, разные вкусы, разные потребности. Каждый человек по-своему относится к жизни, имеет уникальный ход мыслей; любому из нас нравится то, что нравится именно ему. Когда одни говорят, что им нравится определённый вид печенья, другие возражают, что он совсем не такой, как тот, который нравится им. Так и с чувствами… Кто-то способен любить, кто-то нет; кто-то влюбится сегодня в самую красивую девушку на земле, а кто-то так же сильно завтра полюбит совершенно другую, которую тоже будет считать самой красивой. Кто из них прав? Наверное, и тот, и другой.

Нашему герою суждено было встретить свою самую красивую девушку на свете (позвольте автору с ним согласиться). У неё были длинные шелковистые чёрные распущенные волосы, воздушным водопадом разливавшиеся с головы на тонкую шейку и хрупкие плечи. Коле даже показалось сначала, что цвет волос её был не таким, более светлым, особенно по краям головы: солнечные лучи придавали их кончикам сияющего древесно-золотого оттенка, как будто в них игралось само солнце, смеясь и резвясь на прохладном ветерке, задевавшем каждый волосок и слегка приподнимавшем причёску на воздух. Испуганные и чуть недоверчивые глаза незнакомки, то ли тёмно-карие, то ли светло-зелёные — сложно было точно определить название этого волшебного цвета — излучали, несмотря на недовольство, какое-то таинственное тепло, может быть, даже целую жизнь! В них отражалось солнце, рисуя в зрачках небесной краской яркие блики. О, эти живые глаза! Сколько можно сказать о человеке всего лишь по выражению его зеркала души, как называл их классик! Нет, нет, это даже не зеркало, а таинственный коридор, позволяющий прочитать все мысли и чувства человека, проникнуть в его особый внутренний мир… Но проблема в том, что не всегда тот, кому мы смотрим в глаза, может невольно заставить вглядываться в них снова и снова. Только если человек сам живёт, а не проживает свою жизнь, пышет любовью к людям, радуется приятным событиям и с участием и желанием смотрит на этот мир, тогда и только тогда его глаза сами оживают! Бывает, рассказчик увлечётся какой-то историей, с гордой улыбкой и, казалось бы, интересом повествует о тех или иных известиях… но глаза его не выражают ничего, кроме безразличия и скуки, простого желания говорить; самому же человеку в глубине души вовсе не интересно всё это рассказывать, или же он просто думает в это время о другом. Здесь было совершенно иначе! Глядя на случайно обиженную им девочку, Коля не мог отвести глаз от её бездонного загадочного взгляда, невольно захватившего его в плен, обнявшего со всей силой и нежностью, прижимая к себе и не отпуская ни на минуту…

Прошло не больше трёх секунд. За такое незначительное время в душе нашего героя произошло столько перемен, что он вдруг во всём переменился. Думать о предстоящих занятиях для него казалось теперь глупым, лишним, ничтожным, по сравнению с тем, что он сейчас пережил и через что ему предстояло пройти после. Он окончательно забыл про то, куда только что так быстро мчался. В сердце томилось волнение.

— Ничего, — вдруг прозвучал осуждающий, но нежный, чистый голосок в ответ на давно уже, три секунды назад — а, если быть точнее, целую вечность — забытую Колей реплику. Он вздрогнул, по рту и шее прошла лёгкая судорога, помешавшая сначала что-либо говорить, а тело вмиг покрылось приятными мурашками. — С кем не бывает! — пытаясь пошутить, но жмурясь от боли после падения, сказала девочка.

— Вы… Ты… Ты не-е… не ушиблась? — неожиданно для себя стал заикаться Труфин. «Вот ещё не хватало, соберись!» — думал он, но не знал, что и как делать дальше. Сердце начинало колотиться с неимоверной силой, и чем дальше, тем чаще, пытаясь что-то испуганно или радостно выкрикнуть всем людям на земле.

— Конечно, ушиблась! Тут же лёд! — с досадой проговорила она. Уже не глядя на него, она стала слегка тереть коленку и делать усилия, чтобы встать.

— Давай, помогу! — вдруг прозвучали слова, напугавшие самого Колю. Не понимая, что сейчас будет, и не ручаясь за свои действия, он подал руку незнакомке. Та посмотрела на школьника своими лучистыми глазами, от удивления подняла чёрные брови и на секунду улыбнулась незнакомцу. Каждая такая секунда откладывалась в памяти Коли, как несмываемые пятна краски на белой бумаге.

— Спасибо, — ответила девочка, немного смутившись, — я сама…

Она попробовала привстать, а Коля немного замялся. Наконец, он сообразил перехватить её руки и сделать дело самому (откуда появилась эта скорость мыслей, ему не свойственная, он не мог понять; мыслил он совсем не так, как прежде). Не успел он разобраться в своих действиях, как взял её хрупкие, не знавшие усилий руки, нежно сжимавшие теперь его руки. По телу Коли пробежала мелкая дрожь, когда он поднял на ноги прелестную школьницу. Она с благодарностью и удивлением посмотрела на него и робким движением руки поправила чёрные волосы, заслонившие её румяные от холода щёки, то и дело вспоминая о больной ноге.

— Спасибо! Ух…

— Больно?

— Конечно!

— Слушай, ну, извини, пожалуйста…

— Да ничего страшного! До свадьбы заживёт. Поболит немного и всё.

Коля взял рюкзак, упавший с неё на землю, и чуть не подал его обратно в руки случайной знакомой. Он вдруг осознал, что не уверен в своих действиях, что будто не он управляет собой, но предложил девочке сесть на скамейку в двух шагах от выхода из школы. «Что будет дальше?» — подумал он, и, держа в одной руке её руку, а в другой — рюкзак, посадил её и случайно заглянул девочке в лицо, но тут же, стыдясь чего-то, потупил глаза. Новая мысль вдруг вскочила в его голове, и он не успел подумать о том, была ли она правильной или лишней:

— А… Как же ты до дома дойдёшь?

— Да как-нибудь уж дойду…

— Может, тебя проводить?

«Вот дурак! Что я говорю?» — сказал про себя Коля, пугаясь неизвестности.

— Ой, да не надо! — засмущалась она. — Я сама дойду! Не стоит.

— Нет, ну… — «Заладил! Ну, ну… Баранки гну! Сама говорит, не надо! Чего я лезу-то?» — это ж я тебя сбил, всё-таки давай провожу, а то… неудобно!

«Молодец! И что теперь будет? Ещё и сердце… Надо успокоиться, но как?» — уже почти в панике подумал он.

— Ладно, спасибо, — улыбнулась она после паузы и немножко прищурила от улыбки нежные играющие светом и теплом глаза, — я тут недалеко живу: вон там, через дорогу.

— Отлично! — «Да, конечно, лучше не бывает! Ну и влип же ты! Выкручивайся теперь», — Давай, возьму, — «Как же её…» — Обопрись-ка!..

— Хорошо…

— Вот так, — он взял её руку, боясь внезапной ошибки. В своём воображении он уже сам падал на лёд, а рюкзак улетал на пятый этаж соседнего дома. Всё шло как нельзя лучше, но это будто предвещало что-то страшное и нелепое. Казалось, это должно было обязательно произойти через мгновение. Руки начинали дрожать, а Коля не знал, куда их девать. Ум его не слушался.

— Уфф…

— Осторожно, поднимаемся… Молодец! Не больно?

— Нет, нормально. Встать могу, значит, не всё так плохо.

Повсюду на круглых сугробах драгоценными камнями сверкали звёзды, переливаясь в лучах дневного света. Ветви деревьев были покрыты снежным слоем, спадавшим с них при малейшем прикосновении. На одну из веток сел воробей и, радуясь солнцу, стал изо всех сил чирикать, будто в этом звуке заключался смысл его жизни. Такой умиротворённой природой можно было любоваться вечно, но ведь и другое солнце, такое же тёплое и манящее, светилось теперь рядом с нашим героем. Он вёл под руку свою спутницу, пытаясь отвлечься на снеговика, стоявшего неподалёку с поднятой рукой из упавшей ветки и одобрявшего всё, что происходило вокруг. Коля правой щекой иногда ощущал щекотное и в то же время приятное прикосновение мягких волос пострадавшей девочки, заставлявшее его несколько раз вздрагивать, и пытался придумать, что сказать и как не сглупить. Неловкое молчание не могло продолжаться долго.

— А ты тоже в этой школе учишься? — прервала она задумчивость Коли и тем же спасла его.

— Да… В восьмом «А»…

— О, а я в восьмом «Б»! — с наивным восторгом ответила она.

— Здорово! — ответил он и сам не понял, почему это хорошо или почему это не должно быть хорошо, притворяться ли, что он этого не знал, или сказать, как есть. — Я новенький, недавно сюда перешёл.

— Ясно. А почему?

— Да просто там… шестидневка, второй язык, да и ехать дальше. А ты здесь с первого?

— Да. Вряд ли переходить буду, если только переедем. Но мне кажется, не должны. Уф… Побаливает… Нам туда!

Коля вдруг во время её ответа повернул голову и вблизи посмотрел на неё вместо того, чтобы вглядеться туда, куда она показала. Его поразила необыкновенная естественность и простота в её лице. Не было никаких густо накрашенных ресниц, бросающейся в глаза тёмной туши или помады, которые всего лишь притягивают к себе внимание, но редко улучшают уже существующую красоту. Было похоже, что её волосы тоже от рождения носили такой дивный цвет, тёмный и в то же время кажущийся светлым от прикосновения солнечных лучей. Он не ошибся. В движениях незнакомки было что-то настоящее, непридуманное. Единственным искусственным украшением были маленькие сверкающие жемчужные серёжки, которых почти не было видно из-за густых волос. Коля боялся засмотреться: несколько раз поворачивал голову в её сторону, а затем старался скрыть своё внимание.

— Что?.. — спросила она, поймав на себе его странный взгляд, после того, как они перешли дорогу.

— А, ничего… — опять смутился Коля и вдруг слишком заметно нервно сглотнул. Они помолчали.

— Кстати, ты же куда-то спешил?

— Куда? — испугался он неожиданного вопроса.

— Ты… бежал куда-то.

— Бежал? А! Точно! Да ладно, я не так уж и опаздываю, — зачем-то начал оправдываться Коля, хотя не успел сообразить, правда ли это. — Я… на гитаре учусь играть… Как раз на курсы шёл.

— Ого! Правда? — заинтересовалась она, и её глаза заиграли нежным светом.

Труфин снова посмотрел в них и чуть не забыл её вопрос. Наконец, он улыбнулся и нашёл в себе силы ответить ей прямо в глаза, но после первого же слова опять отвёл взгляд вперёд:

— Да. Уже год занимаюсь, мало что умею, но пытаюсь, по крайней мере.

— Интересно. Я просто сама в детстве училась на флейте. Правда, многое уже забыла. А на гитаре сложно?

— Ну, как сказать… Научиться можно. Главное — понимать, что сыграть хочешь, и чувствовать мелодию. А так, наверное, легко, — начал было говорить Коля, но, именно когда тема разговора стала многообещающей, они подошли к дому незнакомки.

— Вот здесь я живу! Тут на первом этаже, так что дальше сама доберусь. Спасибо большое, что проводил!

— Да не за что… Ещё раз извини, — начал мямлить Коля по поводу уже давно забытой обиды, но казавшейся ему до сих пор не прощённой.

— Да всё нормально! — засмеялась она, осматривая коленку.

— Ну и хорошо! — засмеялся в ответ Коля и снова взглянул в её сияющие от смеха глаза лесного цвета. Никогда он раньше не видел таких чистых, искренних, полных жизнью глаз, манящих к себе без всякой выдумки и фальши, не сводя взгляд с которых, можно видеть человека с ног до головы. Такие глаза могут быть только с рождения. Как я раньше их не замечал?

— Ты смешной! — пошутила она, продолжая смеяться, и поправила распущенные волосы.

— Ты тоже!.. То есть нет, я хотел сказать… Да что ж такое! — вслух испугался Коля и снова засмеялся вместе с новой знакомой.

— Ладно, пока!

— Давай, пока, — отдав ей в руки рюкзак и необычно улыбнувшись, проговорил он. Но она не заметила той улыбки.

Она начала искать в кармане ключи. Чуть прихрамывая и пройдя пару шагов к дверям, она уже было достала их и прислонила к домофону. Он стоял в том же положении и, улыбаясь, смотрел на неё сквозь очки мечтательным взглядом.

Вдруг она неожиданно обернулась, и ему пришлось притвориться, что он вовсе не глядел на неё в это мгновение. Волосы девочки слегка приподнялись на ветру. Правую щёку и затылок Коли снова окатило тёплыми мурашками, заставившими его взбодриться. «Странно, — подумал он в одну секунду, — такие же появляются во время страха, холода или озноба от высокой температуры. Но эти очень даже приятные!» Мурашки эти не кололи… они укутывали, как мягкий шерстяной свитер или пушистое одеяло: от них становилось намного теплее и уютнее, они словно придавали сил. Коля был прав: эти ощущения были особенными, хотелось испытывать их снова и снова. Но в тот раз они продолжались недолго.

— Слушай, так мы до сих пор не познакомились даже!

— Ой, да! Кстати! Меня Коля зовут! Коля Труфин, ну, то есть просто Коля, — начал он опять путаться в словах. Она с доброй улыбкой ответила:

— А меня Катя! Просто Катя, — сказала она и, снова рассмеявшись и прикусив от улыбки нижнюю губу, открыла дверь подъезда.

— Катя. Хорошо, пока! — улыбнулся он и собрался помахать ей рукой, тут же убрав её за голову, будто почёсывая затылок.

— Пока, пока!

Дверь закрылась. За ней скрылось чудо, то самое чудо, что даёт человеку возможность летать, парить в воздухе от счастья!

— Катя, — повторил Коля вслух. С блаженной улыбкой он всё ещё смотрел на дверь подъезда. — Катя… И что это со мной? — прибавил Труфин и медленно пошёл обратно.

Он не спеша отправился в противоположную сторону, туда, через дорогу, где находилась школа; она была по пути. Неподалёку какая-то старушка усердно бросала голубям то ли семечки, то ли пшено, а они старались подобрать всё, что падало к ним сверху, часто отскакивая от очередной неожиданной порции корма и тут же торопясь подбежать обратно раньше остальных. Коля прошёл дальше, держа руки в карманах, с сияющим выражением лица всматриваясь в синее небо. Он остановился, когда увидел уже знакомого снеговика, улыбнулся и даже приветственно помахал ему. Он чувствовал настоящую свободу, душераздирающее желание жить, творить, хоть и не знал тогда, что именно. Ему не мешал ветер, солнце уже не слепило глаза. Ему казалось, что его никто не видит и можно делать всё, что угодно. Около школьного двора, напоминавшего теперь пустой вокзал, где только что провожали и встречали родители своих детей, Труфин остановился и кинул взгляд на скользкий асфальт, послуживший поводом к перевороту в его душе. Подкидывая в небо шапку, с детской радостью насвистывая одному ему знакомую мелодию и подскакивая необычайно высоко, он шёл домой. Проходя мимо детской площадки, Коля услышал, как мальчишка лет трёх-четырёх окликнул его:

— Дядя! Подай мячик!

Высунувшись через пару секунд из-под скамейки, Труфин сказал:

— Вот, держи! — и отдал ребёнку его сине-зелёный мяч.

— Спаси-и-ибо! — протянул мальчик в комбинезоне и шапке с помпоном, с улыбкой принимая из рук незнакомца самое дорогое, что у него есть.

«Дядя? Хм… А ведь правда!..»

Он почувствовал мгновенный прилив сил, его будто зарядило энергией. Стало легче внутри, тяжесть учебников за спиной почти не чувствовалась. Повернув за переулок, Коля снял с себя рюкзак, прокрутился с ним в руках раза два и упал в снег недалеко от дороги, раскинув руки и ноги в разные стороны. Он пролежал так минуту, пока не начало возвращаться ощущение холода. Наконец, вспомнив о гитаре, он встал и медленным шагом пошёл на курсы, уже давно опоздав на них.

VI

Такое состояние в сердце нашего приятеля не могло испариться на следующий день. Коля шёл в школу, беззаботно размахивая пакетом со сменной обувью. С бело-серого неба падал лёгкий снежок, застилая путь крошечными узорами-снежинками и изредка укладываясь на очки и нос школьника.

В десяти шагах от Коли посреди шоссе тихо ехал трамвай, следуя своему обыкновенному маршруту. Дорогу переходила девушка лет двадцати с сумкой за плечом, осторожно поглядывая по сторонам на несущиеся автомобили. Когда она почти подошла к рельсам, трамвай неожиданно затормозил, хотя до остановки было ещё достаточно расстояния, чтобы не прекращать движение. Девушка смущённо заулыбалась и, поклонившись водителю трамвая, быстро перебежала на другую сторону шоссе. Коле тоже захотелось улыбнуться. Он завернул в переулок.

— Да, да, — пронёсся мимо прохожий, держа руку около уха.

— Не, ну пойми… — прокричал другой своему спутнику.

— Маш, всё, я ушла! Оставайся тогда здесь! — отрапортовала женщина маленькой девочке, пытавшейся понять, в чём она виновата, и пропищать сквозь слёзы что-то невнятное в ответ матери.

— Завтра в пять на ВДНХ. Окей?

— Ань, ты сдурела? Какой пылесос?!

— И сколько это будет? То есть как двадцать?..

«Ты подумай-ка, — отозвалось в голове Коли, — все куда-то спешат, чего-то хотят, спорят… А зачем? Какая разница: двадцать, тридцать… Да хоть сто пятьдесят! Неужели они думают, что теперь это действительно важно?»

— Эй! Вали отсюда! — выкрикнул толстый господин пьяным голосом вдогонку уходящему вдаль хмурому человеку в шляпе. Коля краем глаза оглядел их и прибавил шагу. Спустя пару минут он уже вошёл в здание школы.

Разумно заметить, что для него это было самое радостное начало буднего дня перед учёбой. Не считая первое сентября в первом классе, разумеется: этот обман забыть сложно. На лице счастливчика виднелась беззаботная улыбка. Особенно ярко светились теперь сквозь очки оживлённые глаза, будто пронизывая насквозь всё, что попадалось им на пути, и обжигая всё яркими искрами.

С нескромным свистом ворвался Труфин в кабинет географии, не обращая внимания на тех, кому тоже, кстати, было на него всё равно. Он поздоровался с полнотелой угрюмой учительницей, которая, впрочем, ещё с прошлой недели успела ему изрядно поднадоесть. Прозвенел звонок, все уселись за парты. Прослушав ради приличия пять минут лекцию преподавательницы, Коля достал бумажку, вложенную в дневник, и с умным видом стал разрисовывать клеточки. Потом темп этого увлекательного занятия понемногу ускорился: начали появляться волнообразные линии, затем какие-то каракули, подразумевавшие под собой пейзажи и портреты людей, сидящих в глубине листка и смотрящих друг на друга. Значение этих таинственных силуэтов было понятно лишь Коле. Это и печалило, и забавляло его. Он не мог ни с кем поделиться своими творениями, так как все начинали смеяться над тем, что изображено на смятом листке. Зато для Коли это было родным, на этих самых листочках он мог поселить каких угодно людей, мечтать о самом сокровенном, дорогом ему одному. На клетчатых листках ему никто не мог указывать, он был вправе делать всё, что захочет. А в этот день воображение творило немыслимые образы.

Прошёл урок, на этот раз незаметно. Труфин выпрыгнул из класса и побежал к доске объявлений. Найдя в расписании восьмой «Б» посреди груды таблиц и надписей, он, недолго думая, помчался на первый этаж к физкультурному залу. Он пролетел по лестнице, подпрыгивая на каждой ступеньке. Оставались считанные секунды до того, как Коля подбежал бы к дверям. И вот он увидел тех самых ребят с соседнего столика в столовке, тут же разглядел среди них и свою вчерашнюю спутницу в клетчатой юбочке и школьном кардигане, болтавшую с двумя одноклассницами. Спортивной формы на ней не было. Школьница была освобождена от физкультуры с сегодняшнего дня.

Он не подошёл к ней. Невидимая стена остановила его. «Что я ей скажу?» — пронеслось в голове Коли. — «Что я собрался делать?» Эти два вопроса ударили по его сердцу, которое начало уже сильно биться при виде Кати. Он понял, что первый раз в жизни боится подойти к тому, с кем уже общался. Одна за другой стали всплывать в нём мысли, о которых он не догадывался прежде. «А ведь это я виноват в том, что произошло вчера, — говорил он себе, медленно поднимаясь обратно по лестнице и вспоминая о больной ноге его таинственной знакомой. — Не я начал разговор! Если бы она не сказала ни слова… я бы прошёл мимо… И когда мы шли, она тоже начала говорить первой… Неужели я ничего бы ей не сказал?» Коля шевелил губами, проговаривая что-то вслух, задавая вопросы и отвечая на них. Но никто его не слышал и не видел…

Два дня проплыли без единого изменения. Ничего не получалось, ничего не двигалось, а время шло. Только раз за это короткое время взгляды Коли и Кати встретились. Но ненадолго. Обошлось лишь приветственной улыбкой, во время которой Коля ни на шутку испугался своей скромности. Он вновь ощутил величие своей беспомощности. «Да, в женщине, как говорится, должна быть загадка, но иногда эта загадка способна убить того, кто пытается её разгадать», — думал Труфин, случайно натыкаясь на философские мысли в своей голове. Чем больше времени проходило с того дня, тем сложнее было что-то предпринимать. Коле казалось, что исправить ошибку позже будет глупо. Он не мог ничего с этим поделать, а на уроках не мог думать ни о чём другом.

Кабинет физики выглядел по-прежнему мрачно. Шёл очередной учебный день, школьники рассаживались за парты. Труфин пробирался вперёд, поглядывая на электрические приборы и механизмы, заточённые в тёмных стеклянных шкафах. Два раза в год учительница доставала одно из тех устройств и начинала наглядно что-то объяснять. Только тогда всем становилось интересно. Сегодня все заманчивые электрические машинки так и остались запертыми вдали от любопытных учеников.

Труфин подошёл к первой парте, поглядывая на дверь лаборантской, где и находилась на тот момент классная руководительница восьмого «А», преподавательница физики. Рядом, как и раньше, сидел Кротов, сонно смотря куда-то в угол кабинета с угрюмым лицом.

— Здоро́во! — начал он грубым тоном. — Я вчера со своими поругался!

Коля вопросительно окинул его взглядом, но не промолвил ни слова.

— Я им говорю: «Да не хочу я быть юристом!» А они мне, знаешь, чё? — Коля поднял брови и ещё раз взглянул на своего собеседника. — Сказали, что это несерьёзно. Мол, спорт для тех, кто плохо учился, у кого нет возможности хорошее образование получить. А на кой оно мне сдалось?! — нахмурившись и повысив тон, продолжал Дима.

— Ну а ты что?

— Сказал, что хватит уже! Надоело. И правда: почему я должен делать, что не хочу? Ну… покричали друг на друга. Так и не знаю, поняли или нет.

Коля с сожалением вздохнул.

— Ладно, проехали, — прервал Дима сам себя.

Посидели молча. До урока оставалось ещё пять минут. Через некоторое время Дима взбодрился и стал потихоньку хихикать.

— Ты чего, как под гипнозом? Влюбился что ль? — спросил он, всё ещё улыбаясь. Коля вдруг сделался серьёзным, чуть-чуть прищурил глаза и повернул голову к Диме. Тот кашлянул и быстро замолчал.

— По-твоему, любовь — это смешно? — строго спросил Коля. Он смотрел теперь поверх очков испытующим взглядом на оторопевшего одноклассника. Дима на секунду потерял способность что-либо отвечать.

— Да… нет. Я так, пошутить хотел…

— Не смешно! — отрапортовал Коля. «Да, ведь это, действительно, любовь! — подумал он. — И почему люди говорят на эту тему с пренебрежением и насмешкой?» Пауза затянулась.

— Это та из параллельного класса? — неожиданно сообразил Кротов, опять выстраивая свой рот в беззаботную улыбку. — Я видел, ты давно её высматриваешь!

Труфин искоса поглядел на него и, дёрнув уголком рта, спросил:

— А что?

— Да не, ничего. А что ты в ней нашёл? Она ж невзрачная какая-то, — с деловым видом подметил сосед по парте, продолжая улыбаться.

— Чего? Да что ты в этом понимаешь! — рассердившись, ответил Коля.

— А что?

— Говорю: не всё так просто.

— Хм. Ну и ладно, — закончил Дима, осознав, что продолжение бессмысленно. Тем более, урок начался.

VII

О чём бы ни беседовали школьники на переменах, их разговоры всегда заканчиваются слишком неожиданно.

— Телефоны все сдали? Встаём, встаём! — подойдя к доске, сказала Диана Альбертовна. Все нехотя поднялись с парт.

Классная руководительница восьмого «А» вселяла страх в каждого второго ученика. Духи́ Дианы Альбертовны, запах от которых распространялся по всему кабинету и не давал спокойно вздохнуть, смешивались с её странным акцентом, хоть и весьма понятным. Поговаривали, что она была наполовину грузинкой или армянкой. Хотя и это было не точно. Школьники прозвали её Дианой Джугашвили. О южном происхождении свидетельствовал, кроме акцента, слегка крючковатый нос. Это была единственная преподавательница, которая собирала у всех перед началом урока телефоны и складывала на ящик с мелом около доски. Она не допускала никакой болтовни, а её стрельба из-под очков не пропускала ни одной шпаргалки. Поэтому она постоянно причитала, что на остальных уроках все учатся лучше, чем у неё.

Нет, в целом, Диана Альбертовна была общительным человеком, могла спокойно поговорить с кем-то из учеников на отвлечённую тему. Но, когда она садилась за рабочий стол кабинета физики, всё в ней скукоживалось и превращалось в весьма сложный характер.

— Садитесь! — приказала учительница. Все повиновались. — Перед тем, как перейти к теме урока, обсудим…

«Ну вот, началось! — с раздражением подумал Коля. — Добро пожаловать, сейчас вы услышите всемирно известный монолог… Ладно, а то отвлекусь ещё», — остановился Коля.

Диана Джугашвили стала говорить о самом важном событии текущего месяца. О дежурстве. Никто, кроме учителей, не понимал, почему оно вызывает у них ещё большее волнение, чем успеваемость школьников.

Коля всеми силами пытался сосредоточиться на словах учительницы, так как не хотел лишних неприятностей. Он уже давно научился притворяться, что слушает. Но делать это всерьёз не получалось. Его мысли не покидала длинноволосая чернобровая красавица с прекрасным именем Катя.

«Верно: нет идеальных людей. Наверняка, у неё есть недостатки, как и у всех. Но не всё ли равно? Странно: когда человек влюблён, он выглядит грустным… Но как он может быть грустным, если он счастлив?»

— Нужны двое, кто придёт к восьми часам. Есть желающие?.. Понятно…

Труфин стал вызывать её в памяти, старался вспомнить каждое слово, сказанное тогда за школьным двором. Он представлял в своём воображении те глаза лесного цвета, очаровательный ровненький носик, чёрные брови, длинные волнообразные волосы школьницы, сияющие на солнце. Его затылок вновь покрывался мурашками, правда, более слабыми. Когда Коля долго думал о ней, когда он присутствовал в воображаемом мире мыслей и мечтаний, здесь, в реальной жизни, за первой партой кабинета физики, он реже моргал, иногда слегка наклоняя голову на бок, будто рассматривая что-то или прислушиваясь к тому, что слышал только он. Снова Труфин переживал тот день, представляя всё в новых красках.